Экспедиция к Демиургу

Александр Филиппович ПЛОНСКИЙ

ЭКСПЕДИЦИЯ К ДЕМИУРГУ

Фантастический рассказ

Когда у Клема сдавали нервы, этот обычно сдержанный человек подолгу сидел, скорчившись, обхватив руками седую голову и мерно раскачивался, словно маятник метронома.

Время от времени он издавал похожий на стон возглас:

- Не могу больше! Не могу!

Или вопрошал, задыхаясь от душевной боли:

- Почему они, а не я?

Прерываемый долгими паузами риторический монолог заканчивался всегда одинаково. Клем резко вскакивал, точно его подбрасывала высвободившаяся пружина, вздымал руки, почти касаясь потолка обсерватории, и кричал:

- За что?

Световые перья компьютерных самописцев при этом вздрагивали, рисуя на экранах дисплеев огненно-красные волнистые всплески.

Несколько минут Клем озирался, прислушивался... Но ничего не менялось. Так же едва слышно жужжали вентиляторы, обдувая чрева компьютеров, и пылающие линии на дисплеях снова были безукоризненно прямы.

Обессилев, он медленно приходил в себя, словно эпилептик после припадка.

Самописцы изначально пребывали в летаргическом сне, и о причине оставалось только гадать: либо их что-то вывело из строя, либо протомир, в котором по добровольному согласию очутилась горстка людей, был безнадежно мертв.

Первое исключили тестами, во второе не могли поверить, иначе пришлось бы признать, что энтропия достигла предела и ничего больше не может произойти, ибо все уже произошло - градиенты упали до нуля, потенциалы сравнялись, понятие "будущее" лишилось физического смысла. А значит они, проникнув во вселенское зазеркалье, стали чем-то вроде живого бельма на мертвом глазу. И крошечный островок жизни и разума в кладбищенском океане энтропии будет неотвратимо сжиматься, подчиняясь второму закону термодинамики.

Раньше других к такому выводу, очевидно, пришла Марта - специалист по многомерным галлиевым пространствам.

Профессия, редкая даже среди мужчин, не вязалась с обликом этой красивой девушки. И товарищи по экспедиции в протомир, не смыслившие в математических изысках, судили о Марте лишь по внешней стороне ее сущности. Недоумевали, как она могла навсегда отказаться от комфорта, развлечений, многочисленных друзей и поклонников.

Тем, кто пытался вызвать ее на откровенность, Марта отвечала с обезоруживающей улыбкой:

- Заскучала, вот и отправилась с вами.

- А если снова станет скучно?

Широко распахнув незабудковые глаза и пожав плечиками, она говорила:

- Тогда меня здесь ничто не удержит!

Ей снисходительно (наивная девочка!) или раздраженно (дурочку из себя строит!) напоминали, что билет был взят только в один конец. Она же в ответ безмятежно улыбалась: мол, обойдусь без обратного билета.

И почти никто не задумывался, как удалось "наивной девочке" не только овладеть премудрой профессией, но и осилить каверзные тесты, явившиеся камнем преткновения для девяноста девяти из ста мужчин.

Недооценили Марту товарищи, не придали значения ее словам: "Тогда ничто меня не удержит". И в годовщину их прилета (если только под словом "прилет" уместно подразумевать скачок на мириады парсеков) она выскользнула из обсерватории несмотря на защитное силовое поле...

Никто не сумел разгадать, как это ей удалось.

В глазах Клема незабываемо запечатлелось восковое, заострившееся, как никогда при жизни строгое лицо Марты. А в ушах еще долго звучал горький вопрос:

- Зачем ты это сделала?

Мысленно его задал каждый из них, но вслух произнес один Роберт. Никто, в том числе и он сам, не подумал в те минуты, что ему суждено стать следующим.

Роберт... Полная противоположность Марты. Аналитик, оперирующий фактами и только фактами, - никаких домыслов, а тем более абстракций! Марта называла его и Клема "комплексно-сопряженными": ведь факты для Роберта должен был добывать именно Клем - сенситив, чьи рецепторы, необычайно чуткие от природы и профессионально отточенные, соперничали в остроте восприятия с многочисленными датчиками. К сожалению, результат соперничества равнялся нулю из-за отсутствия самих фактов...

Роберт производил впечатление человека сухого, без чувства юмора. Единственный раз он утратил контроль над собой - в присутствии Клема, когда полигонист Тео, развязный парень с приплюснутой головой и близко посаженными, водянистыми глазами, гадко причмокивая, спросил:

- Не из-за тебя ли Марта... Чмок-чмок... Может, ты ее... Чмок-чмок... А потом...

Казалось, Роберт превратился в статую: так побелело его лицо, застыл взгляд, окаменели мышцы. И эта статуя мощнейшим ударом сбила пошляка с ног. Промедли Клем, тот мог бы поплатиться жизнью.

- Я этого не забуду! - сплевывая кровь, пообещал Тео.

Роберт повернулся к нему спиной.

- Что случилось? - заглянул в отсек биопрогнозист Ян.

- Ничего особенного, ответил Клем.

- Ничего, - помедлив, буркнул Тео.

Роберт промолчал.

После этой неприятной истории Клем впервые задал себе вопрос: каким критерием руководствовались компьютеры, комплектуя экспедицию. Общностью научных интересов, совместимостью характеров? Но нет общей стратегии, нет даже намека на слаженность. Каждый в своей скорлупе, решает собственную задачу. Какую - остальным, как правило, не понять, больно уж чуждые у большинства специальности и неполон, даже случаен их набор. Похоже на неприцельный выстрел дробью в надежде, что хотя бы одна дробинка поразит мишень!

Они есть люди-дробинки: раскатились по углам, так и не спаявшись в одно целое. А ведь Земля невозвратна, и близкие для них все равно что умерли! Или, наоборот, живы настолько, что в сердцах не остается места для иной близости?

Но, может, в экспедицию отбирали единственно по интеллекту? Общество гениев... Они-то гении? Хотя догадывается ли гений, кто он есть?

"Не зря же долгие изнурительные тесты... Нас тщательно отфильтровывали, просеивали!"

Клем мысленно представил сито и струю песка. Для горстки мельчайших песчинок сито не преграда. Это гении, золотой фонд человечества, его интеллектуальный и духовный потенциал. Крупные песчинки во множестве отскакивают от ячеек сита, как от препятствия, олицетворяя человеческую массу. Но есть и отдельные песчинки, которые застревают в ячейках сита, недогении, полугении, гении с браком...

Можно ли рисковать истинными гениями? Конечно, нет! А вот недогении для того и созданы...

"Нас послали в протомир, за пределы Вселенной, вовсе не потому, что мы лучшие из лучших, - осенило Клема. - Компьютеры нашли тончайшую грань, отделившую гениев от всей массы людей. Отобрали тех, кто оказался на самой этой грани. И каждый на радостях возомнил себя солью Земли. А мы всего лишь худшие из лучших или, что то же самое, лучшие из худших. В каждом из нас чего-то недостает, а что-то лишнее. Марта об этом знала..."

Протомир... Недостающее звено единой теории мироздания. Гипотетическое обиталище Демиурга...

Целью экспедиции было примирить науку с религией. Какой ценой? "Нас заклали, словно жертву на алтарь Бога. Мы согласились без принуждения. Одних подвигло чувство долга (если не я, то кто?), других - вера в собственную исключительность, третьих - тяга к приключениям. Но каждому льстило, что отобрали именно его - из сотен алчущих.

А ведь среди них, возможно, были истинные гении. Они уступили нам оттого, что выиграли у нас. Парадокс!

Что же руководило мной? - спрашивал себя Клем и не находил однозначного ответа. - Очевидно, и долг, и тщеславие, и желание выяснить в деле, на что я способен..."

Много позже, впервые по-настоящему ощутив одиночество, Клем понял: будучи сами обмануты, они вынужденно обманывали друг друга. Каждый испытывал бессилие, смирился с неудачей, но не смел в этом признаться.

"Неужели компьютеры, посылая нас, не сознавали, что нет шансов на успех? Ведь мы говорили на разных языках, общались с помощью нескольких простейших жестов!

Нет, они это сознавали. Но, видимо, не сумели придумать ничего лучшего. Перебрали множество вариантов, - в каждом обнаружили изъян. И тогда, как не раз в прошлом, верх взяла эмпирика, метод проб и ошибок.

Пробы и ошибки... Ошибки и новые пробы... И так - пока хватит терпения!

Мы - первая проба и не последняя ошибка. Сколько их еще будет!" мрачно думал Клем.

Роберт об этом догадался вслед за Мартой (ведь был аналитиком!). Похоже, он любил Марту, скрытно ото всех и, возможно, от самого себя. Если так, то любовь, запоздало всколыхнувшись после ее смерти, ускорила зревшее в его мозгу трагическое решение.

Снова загадочным образом не сработала защита. И они, оставшиеся, в горестном недоумении смотрели на статую, которая совсем недавно была одним из них.

Ночью в дверь Клема постучался Тео.

- Открой, поговорим.

- Ты мне противен. Не хочу тебя видеть! - отрезал Клем.

Наутро Тео нашли мертвым. И никто, кроме Клема, не мог догадаться, что явилось причиной его смерти.

"Это я вынес ему приговор, - клял себя Клем. А кто дал мне право судить? Чем я лучше? Он шел покаяться передо мной, открыть душу. Я был его последней надеждой, но не попытался понять, а высокомерно прогнал, подтолкнул к пропасти..."

Шли годы, эквиваленты земных годов, не приближая экспедицию к цели. Медленно, но неумолимо расходовался запас энергии, отдавая дань энтропии.

Впрочем, и оставшегося хватило бы на несколько человеческих жизней. Хватило бы и на то, чтобы единым залпом передать колоссальный объем информации. Только передавать было по-прежнему нечего...

Часть энергии поддерживала защитное поле, другая часть преобразовывалась в вещество, воспроизводя расходуемые материалы и пищу. У них было все, в чем только они могли нуждаться. Кроме смысла жизни...

Ничто не угрожало им извне. Угроза таилась в них самих. И не случайно монотонное течение времени (или того, что воспринималось ими как время) с фатальной закономерностью нарушал добровольный уход одного члена экспедиции за другим. Девиз Марты: "Ничто меня не удержит!" находил все новых сторонников.

Последним ушел Ян - неунывающий биопрогнозист, так часто подшучивавший над собой: "Мои прогнозы сбываются на сто процентов, дело за малым - чтобы сбылась наконец сама возможность прогнозировать!"

Клем остался один и впервые понял, сколь тягостно одиночество.

Плохо быть одиноким в собственном доме, еще хуже сознавать, что у тебя нет никого на всей Земле. Но когда нет и Земли, нет Вселенной - они в безмерной дали... Вот это уже, жгучее, лютое одиночество!

Клем оказался в мире, населенном тенями людей. Они жили в памяти компьютера. С ними можно было разговаривать, их можно было видеть. Можно было даже на какое-то время убедить себя, что это люди во плоти и крови, а не голографический мираж, создаваемый игрой фотонов.

Но спустя минуту или час, как высоковольтный разряд, мысль: ты разговариваешь с призраками, к ним обращены твои любовь и нежность. Эти бы слова, эти бы чувства раньше! И остались бы живы Марта, Роберт - все, которые так и не стали, а могли стать, должны были стать твоими друзьями. Как мало для этого требовалось! Почему ты не сказал им: "Родные мои! Самые близкие! Давайте любить друг друга. Давайте беречь друг друга. Ведь нас так мало. Мы самое маленькое, самое хрупкое, самое невосполнимое из человечеств!"

Но он так и не произнес этих слов. И не стало самого маленького, самого хрупкого, самого невосполнимого из человечеств. Зато родилось злое, не знающее пощады одиночество. И кричит Клем, потрясая сжатыми в кулаки руками:

- За что?!!

А самописцы, издеваясь, отплясывают огненный танец.

Прошел еще один эквивалент земного года. Ничто не менялось. И Клем рассуждал сам с собой:

"Мы дерзнули на встречу с Демиургом, но застали пустоту. Она поглотила всех, кто был рядом со мной. Чем же я лучше или хуже других?

Бог древних вавилонян Мардук, греческий Зевс, славянский Перун, Святая Троица христиан, мусульманский Аллах, иудейский Яхве, будда... Тысячелетия веры. Веры в божественное провидение божественное милосердие, божественную справедливость.

Но глух к человеческим молитвам Демиург, как может быть глуха только пустота!"

Внезапно, точно проблеск в кромешной тьме, мелькнула мысль:

"Демиург не мог исчезнуть бесследно! И не мое ли предназначение узнать его судьбу? Ведь я был сенситивом... Нет, остаюсь им!"

И присущее сенситиву уникальное восприятие действительности, которое, казалось, полностью атрофировалось за эти бесплодные годы, вернулось к нему. Легкое дуновение пробежало по нервам, и голова стала кристально ясной, а все отвлекающее стерлось.

Так бывало за несколько мгновений до криза, когда он, собственно, и обретал необычайные, а для непосвященных - граничащие с мистикой возможности сенситива.

Это напоминало приступ. Клем испытывал непереносимую боль, от которой терял сознание. А затем восставал из беспамятства просветленно мыслящим, пристально зорким, способным расслышать шелест атомов в кристаллической решетке.

В таком феноменальном состоянии он мог любоваться феерией электронных бурь, наслаждаться колокольными перезвонами гигантских молекул, наблюдать рождение и гибель квантов. Но не имел на это права: каждая минута сенситива стоит дня его жизни, и пожертвовать им можно лишь ради дела.

Клему не составило бы труда прочесть мысли товарищей и проникнуть таким образом в их помыслы. Но он считал это недостойным, хотя мог своим вмешательством с самого начала разорвать фатальную цепь трагедий. Мог - и не вмешался, за что впоследствии не раз себя упрекал.

А в решении коронной задачи - познать протомир и, говоря официальным языком, "установить контакт с Демиургом", Клем спасовал. Первое время он сжигал себя, старея на глазах у товарищей, но нисколько не приблизился к цели. Потом обнаружил, что сенситивная сила иссякает. Становилось все труднее войти в состояние криза. Хорошо, что он никогда не делал этого при свидетелях, иначе его бессилие стало бы очевидным для всех...

И однажды Клем понял, что перестал быть сенситивом. Он долго еще насиловал себя, но в конце концов смирился.

Какой же радостной, обнадеживающей неожиданностью стало для него возвращение сенситивной силы! Впервые при наступлении криза он воспринимал боль как наслаждение и улыбался в предвкушении беспамятства, из которого восстанет во всеоружии сенситива.

Но когда наступил этот миг, он уже не был прежним Клемом. В нем воплотилась гигантская, трагическая личность Демиурга, материализовалась тень Творца, витавшая в опустошенных руинах протомира.

Что это было - мнемозапись, специально предназначенная для человечества и теперь воспроизводимая рецепторами Клема, или репродукция, уцелевшая вопреки энтропии?

Клем не искал ответа. Достаточно того, что он ощущал себя Демиургом. И память Создателя, вернее, ее малая толика, была унаследована им. О сотворении Мира - каторжной работе на пределе сил, с приступами отчаяния: "Все... конец... больше не вы держу..." О мгновениях торжества, когда перед взором открылась панорама Вселенной с мириадами светил. Об умилении при виде Земли - колыбели разума. И о последовавшей за этим опустошенности, когда не осталось ни радости от успеха, ни гордости за содеянное, - одна лишь всепоглощающая усталость.

Он щедро израсходовал энергию, из которой состоял, хотя ее запас был бесконечен. Но и масштабы творимого тоже были бесконечны. И одна бесконечность до дна исчерпала другую.

На смертном одре Демиург с горечью убедился, что все идет не так, как он задумал. А вмешаться уже не мог.

С его именем на устах люди убивали друг друга, а он не имел сил их остановить. Наблюдал религиозные распри, когда десятки больших и малых конфессий по-волчьи грызлись за монопольное право на Демиурга, и не был в состоянии крикнуть: "Опомнитесь, люди! Разве для этого я вас создал?!"

Он слушал обращенные к нему молитвы, в которых его называли всемогущим, всеблагим, всемилостивым и мучительно думал: "В чем моя ошибка?"

Отголоски его отчаяния, бессилия, вины потрясли Клема. Но возобладали иные чувства - свершившегося предназначения, исполненного долга и... надежды.

Потому что взметнулись огненные смерчи на дисплеях и залп информации всколыхнул Землю.

Теперь Клем со спокойной совестью может присоединиться к Марте, Роберту, Тео... Люди поймут наконец, что всеблагими и всемилостивейшими должны стать они сами. Лишь в этом спасение.