Две жизни для одной мечты

В оформлении обложки использованы рисунки Елены Вавикиной

© Вавикин В.Н., 2014

© ООО «Литературный Совет», 2014

Глава первая

Есть одна древняя легенда о демоне перекрестков. Говорят, если заключить с ним сделку, то в обмен на душу он исполнит одно желание. Самое сокровенное, самое дорогое. Такой вот обмен – одна душа за одну мечту. Такой вот выбор… Выбор, перед которым оказался Дуган Белфорд. Был, правда, еще один вариант, но он решил, что пустить себе пулю в лоб никогда не поздно. Поэтому он отправился на старый перекресток недалеко от города Пирр, округа Хьюз, в штате Южная Дакота.

Ни на что не надеясь, ничего не ожидая, он опустил в землю прядь своих волос и, закурив сигарету, стал ждать. Закончилась одна сигарета, вторая, третья… Ничего не происходило, и Белфорд хотел уже рассмеяться и уйти, когда наконец-то появился демон… Так, по крайней мере, Белфорду показалось в ту ночь. Утром же от воспоминаний остались лишь осколки да тяжелое похмелье…

Машина отца стояла на обочине. Двигатель работал. Датчик топлива приближался к нулю. Перекресток, казавшийся ночью вратами в ад, в лучах восходящего солнца стал просто пыльным перекрестием двух песчаных дорог. Застывшее невдалеке озеро Хипл выглядело монолитным и неподвижным из-за отсутствия ветра. Слышался грохот приближающегося поезда. Тяжелый состав выползал из города, набирая скорость. Белфорд развернулся. Шлагбаума на переезде через железную дорогу не было, лишь мигали красные фонари, предупреждая о приближении поезда. Белфорд вдавил педаль газа в пол. Старый двигатель пикапа заревел, выбросил облако сизого дыма. Подвеска громыхнула. Машинист дал предупредительный сигнал. Стальная громада железнодорожного состава осталась позади.

Белфорд выехал на ведущую в город магистраль. С левой стороны мелькала голубая даль Миссури и горы за ней. «Главное – дотянуть до дома», – подумал Белфорд, услышав, как недовольно кашлянул двигатель пикапа.

Недалеко от казино «Золотой остров» он свернул с магистрали. Старые дома с чистыми, недавно выкрашенными стенами выстроились вдоль узкой дороги, огибавшей ровным овалом внутреннюю часть квартала. Гаража не было, лишь подъездная дорога да пара ржавых пикапов на заднем дворе, который приходилось делить с другими соседями.

В пристроенном к дому сарае Белфорд нашел канистру бензина, заправил пустой бензобак. Отец завтракал на кухне. Высокий, крупный, с копной черных сальных волос и недельной щетиной. Дуган бросил ключи от пикапа в прибитую возле двери старую рукавицу. Края рукавицы давно растрепались, рисунок, вышитый матерью Дугана два десятка лет назад, потускнел, покрылся грязью. Дуган миновал кухню. Отец не поднял головы. Лестница на второй этаж скрипнула. В дальнем конце коридора послышался старческий кашель. Дуган остановился, бросил настороженный взгляд в сторону комнаты матери своего отца. Старуха снова кашлянула, позвала его по имени.

– Дуган, это ты? – спросила она. – Я слышу твои шаги.

– Ни хрена ты не слышишь, – проворчал Дуган, однако все равно зашел в пропахшую нафталином и лекарствами комнату.

Старуха лежала в кровати, бешено вращая выпученными глазами. Ее кровать была настолько большой, что старуха казалась в ней совсем крохотной и сморщенной. Кровать, с которой она никогда не вставала.

– Дуган! – расплылась в улыбке старуха. Дуган улыбнулся в ответ, стараясь не смотреть на ее желтые, редкие зубы. – Был у женщины? – спросила старуха. Дуган замялся, пожал плечами, затем решил, что будет лучше кивнуть. – И когда свадьба?

– Свадьба?

– Тебе уже тридцать. Я хочу увидеть правнуков, Дуган, – старуха снова улыбнулась. Дуган кивнул, не особенно задумываясь, как это будет истолковано. – В следующий раз можешь привести свою женщину сюда, – сказала старуха. Дуган снова кивнул, улыбнулся на прощание, оставил старуху наедине с ее миром пролежней и пузырьков с лекарством.

Он заперся в своей комнате, лег на кровать, выкурил сигарету, разглядывая картину, купленную день назад на уличной распродаже в районе начальной школы имени Вашингтона. Картина была яркая, красочная до неприличия.

Дуган увидел ее из машины. Она стояла на зеленом газоне возле стола, у которого толпились несколько располневших домохозяек в легких ситцевых платьях, открывавших колени. Будь их подолы чуть ниже, и Дуган проехал бы мимо, не заметив картины, но он заметил, свернул к обочине, остановился. Девушка, отвечавшая за распродажу, была молода и щедро дарила улыбки всем потенциальным покупателям. На вид ей было чуть больше двадцати. Прямые черные волосы до плеч, светло-карие глаза, джинсовые шорты, футболка.

– Микела? – позвал ее Дуган, прочитав имя на пристегнутом к футболке бейдже.

– Хотите что-то купить? – спросила девушка, добродушно улыбаясь. Зубы у нее были ровные, белые. Верхняя губа поднималась, обнажая краешки розовых десен.

Дуган машинально улыбнулся в ответ, показал на картину.

– Могу я посмотреть?

– Посмотреть? – девушка нахмурилась, опустила глаза, увидела картину. – Ах, вы об этом… – она хитро прищурилась, огляделась, взяла картину, стараясь держать так, чтобы никто не мог ее видеть, кроме нее. – Всегда знала, что старик Пирсон был ненормальный, – сказала Микела, разглядывая картину.

Рисунок не нравился ей. Но он был живым, чувственным, словно это была не картина, а застывшее на холсте воспоминание старого, выжившего из ума художника.

Сигаретный дым витал в наполненном людьми зале. Воображение воспалялось, и начинало казаться, что если сделать вдох поглубже, то можно почувствовать запах этого сизого дыма. Лица людей были сделаны небрежно, но в них определенно была жизнь. Тысячи глаз горели азартом. Тысячи взглядов, устремленные к рингу, на котором замерли в танце боли два залитых кровью боксера.

– Это что, какой-то знаменитый поединок или же просто насилие ради насилия? – спросила Микела. Дуган пожал плечами. – Так ты не знаешь, почему она тебе понравилась? – девушка развернула картину так, чтобы Дуган мог ее видеть. Дуган молча показал на часть картины в стороне от центра ринга. – О… – растерянно хлопнула глазами Микела, увидев двух целующихся женщин.

На вид им было не меньше тридцати. Светлые волосы взбиты в сливочный пудинг. Фигуры стройные. Кожа бледная. На щеке одной из женщин застыли несколько капель крови.

Микела вздрогнула, чувствуя, как центр картины смещается к этой странной однополой паре. Поцелуй стал страстным, словно его не только видели глаза, но и чувствовали губы. И эти капли крови на бледной женской щеке! Микела снова вздрогнула, неосознанно облизнулось, прикоснулась к щеке, пытаясь избавиться от ощущения, что на ее лице тоже есть несколько капель крови, которые медленно скатываются, вызывая зуд.

– И ты… – Микела снова облизнула губы, бросила короткий взгляд на Дугана, на картину, снова на Дугана. – И ты заметил этих странных женщин из машины? – Дуган кивнул. – Ух ты! – Микела недоверчиво прищурилась, снова посмотрела на картину. – Врешь! Никто не сможет разглядеть такие детали с дороги! Тем более из машины.

– Я не люблю бокс, – пожал плечами Дуган.

– Вот как… – Микела снова уставилась на однополую женскую пару. – Но поцелуй этот тебе, значит, понравился?

– В нем что-то есть.

– Что-то есть, значит? – Микела прищурилась, меряя Дугана внимательным взглядом. – Не проще купить какой-нибудь мужской журнал? Уверена, там можно найти картинки и погорячее.

– Это другое.

– Другое?

– Ты не согласна?

– Не знаю. – Микела снова окинула картину серьезным взглядом. – Может быть, здесь действительно что-то есть… – Неожиданно ее осенило: – Ты художник?

– Я? – Дуган улыбнулся, качнул головой.

– Тогда на кой черт тебе эта картина? – скривилась Микела.

– Разве она не продается?

– Продается, но… – Микела огляделась. – Может быть, лучше ты выберешь себе что-то другое? – она положила картину на стол, взяла запакованный набор стаканов. – Как тебе это? Ты пьешь виски? Уверена, что пьешь… – Микела замолчала, увидев, что Дуган не слушает ее. Он взял картину и снова разглядывал ее. – Восемьдесят баксов, – сдалась Микела. Дуган отсчитал деньги. – И все? И больше ничего не купишь?

– А есть еще что-то? – он прочитал имя художника в нижнем углу картины. – Этот Хатч Пирс еще что-то рисовал?

– Сомневаюсь, но если тебе не жалко денег на эту мазню, то, возможно, ты захочешь купить что-нибудь из моих рисунков?

– Так ты тоже рисуешь?

– А не похоже?

– Ну, если вспомнить, как ты злилась на эту картину…

– Я не злилась.

– Как скажешь. – Дуган пошел к своей машине.

– Есть еще дневник старика Пирса! – крикнула ему вдогонку Микела. Дуган вернулся. – Сомневаюсь, что кто-то захочет платить деньги за бред старого маразматика, но вот кожаная обложка стоит, пожалуй, пару баксов, – сказала Микела, роясь в расставленных коробках. – Вот, – она протянула Дугану старый дневник. – Листы можно заменить на новые. Слышала, что есть люди, которым нравятся старые вещи.

– Это не старая вещь.

– Десять баксов – и она твоя.

– Пять.

– По рукам. – Микела получила деньги и весело улыбнулась. – Не думай только, что заключил удачную сделку. Это старье все равно никто бы не купил, так что… – она замолчала, увидев спину Дугана.

Он вернулся домой, надеясь, что не застанет отца и сможет пронести купленную картину незамеченной. Отец сидел за столом, но на картину даже не взглянул. Дуган повесил картину на стену в своей комнате, открыл новую пачку сигарет. Какое-то время он просто лежал на кровати и смотрел на картину, не вспоминая о купленном дневнике Пирса. Боксерский поединок середины прошлого века не интересовал его. Не особенно его интересовали и слившиеся в поцелуе девушки в первом ряду зрителей. Что-то особенное было в картине в целом. Возможно, выбор краски, особенность художника – неважно. Главное, что она успокаивала. Как ветер за окном в бессонную ночь, как алые нити заката, рассекающие затянутое кудрявыми облаками небо.

Дуган затушил сигарету и закрыл глаза. Запах в комнате напоминал о картине: дым, старость. Дуган попытался оживить в памяти детали купленной картины. Толпа загудела. Взгляд устремился к воображаемому первому ряду, к однополой паре. Сливочные волосы, алые капли крови на бледной щеке. Черный кожаный дневник в руке. Дуган открыл глаза, поднялся с кровати и подошел к картине. Ошибки не было. Одна из целующихся женщин действительно держала дневник, который Дуган купил вместе с картиной.

Дуган закурил еще одну сигарету, продолжая изучать картину. «Может быть, Микела права и старый художник действительно спятил?» – подумал он, однако спустя пару минут открыл дневник Пирса. Почерк был мелким, буквы прыгали, менялись местами, словно в голове у того, кто это писал, был беспорядок. Мысли путались, предложения превращались в набор слов. Дуган выкурил пару сигарет, услышал шаги отца, отложил дневник. Дверь открылась без стука.

– К тебе пришли, – сказал отец, не взглянув в сторону сына.

– Пришли? Кто?

– Выйди и посмотри.

– Ладно, – сказал Дуган, но уже пустому дверному проему.

Где-то далеко послышался скрипучий старческий голос. Хлопнула дверь. Дуган выглянул в коридор, убедился, что отец ушел к своей матери, и спустился вниз.

Микела стояла на старом крыльце, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Вот, – она протянула Дугану старую газету. – Нашла в одной из коробок и подумала, что раз уж ты купил картину, то это тебя тоже заинтересует.

– Вот как? – Дуган взял газету. На первой странице было черно-белое фото ринга и пары боксеров на нем.

– Кажется, это то же самое, что и на твоей картине, – сказала Микела.

– Кажется, – Дуган прищурился, пытаясь разглядеть за зернистостью очертания однополой женской пары в первом ряду.

– Ничего не выйдет, – сказала Микела. – Я тоже пыталась разглядеть. Там есть девушки и поцелуй, только если очень сильно захотеть это увидеть.

– Да. – Дуган, поднял глаза на Микелу. – Как ты узнала, где я живу?

– Это маленький город.

– Понятно. – Он бросил короткий взгляд на газету. – И сколько я тебе должен теперь?

– Сколько не жалко, – Микела улыбнулась. – Или можешь просто пригласить меня куда-нибудь. На Вест Су есть пара неплохих мест.

– Пара казино.

– Я вообще-то настраивалась на «Бургер Кинг», но если ты приглашаешь в «Кено»… – Микела попыталась улыбнуться, затем примирительно подняла руки. – Если честно, то я надеялась, что ты поможешь мне завтра прибраться в доме того старика. Я обещала родственникам Пирса, что приведу там все в порядок, но…

– Но денег, которые удалось выручить от уличной распродажи, оказалась не так много, чтобы появилось желание сдержать слово?

– Отчасти.

– Понятно.

– Так ты поможешь? Старик, кажется, заинтересовал тебя. Обещаю, что сможешь забрать бесплатно любую другую картину, которую найдешь в его доме во время уборки.

– Сомневаюсь, что смогу там что-то найти.

– Это значит «нет»? – Микела пытливо поджала губы. – Ладно. Но попробовать-то стоило. – Она улыбнулась, спустилась с крыльца, оглянулась. – Не передумал?

– Нет, но если ты пришла пешком, то могу подвезти до дома.

– Подвезти? – Микела задумалась, затем осторожно кивнула. – Пожалуй, было бы неплохо. Хоть что-то получу за эту дурацкую газету.

– Так я иду за ключами?

– Да, – Микела заставила себя улыбнуться, дождалась, когда вернется Дуган, забралась в крохотную «Хонду» с помятым багажником. Двигатель кашлянул несколько раз, но так и не заработал. – Что ж, кажется, от судьбы не убежишь. Придется идти пешком, – сказала Микела, выбираясь из машины.

– Возьму пикап отца, – пообещал Дуган.

Они отъехали от дома, слушая рокот старого двигателя и громыхание в багажнике рабочих инструментов отца Дугана.

– Когда был ребенком, не боялся, что живешь рядом с кладбищем? – спросила Микела, решив завязать разговор.

– Я и сейчас иногда боюсь, – Дуган сдержанно улыбнулся. – Жалко только, что уже не так, как в детстве.

– Никогда бы не стала жить на краю кладбища.

– Ну, не совсем на краю…

– Все равно не стала бы, особенно ребенком.

– Сомневаюсь, что у меня в детстве был выбор, где жить.

– А сейчас?

– Сейчас мне нравится жить здесь.

– Врешь!

– Почему нет?! Кажется, ты говорила, что пишешь картины. Чем тебе не вдохновение?

– Кладбище?! – Микела презрительно скривилась, фыркнула. – Ты что, извращенец?

– Ну, я же купил ту картину…

– Это другое.

– Так значит, картина тебе тоже понравилась?

– Нет, но это искусство. Если мы что-то не понимаем, то не значит, что это плохо.

– Или мы просто не доросли до этого.

– Это тебе отец сказал?

– Причем тут отец?!

– Притом, что ты не выглядишь особенно умным и зрелым, а вот твой отец…

– Это Ницше говорил.

– Вот как… – Микела бросила короткий взгляд в сторону Дугана. – Обиделся? Зря. Я тут ни при чем. Одна из женщин, которые были на распродаже сегодня, узнала тебя и все уши мне прожужжала о том, какой хороший у тебя отец и какой никчемный у него сын… – Микела попыталась замолчать, сдерживая улыбку. – А к черту! Ты правда работаешь в библиотеке на Гавернорс-драйв?

– Всего три дня в неделю.

– А твой отец на дамбе?

– И что?

– Да нет. Ничего… – Микела заставила себя не улыбаться. – Отвезешь меня к дамбе?

– Это еще зачем?!

– Хочу закончить картину.

– Скоро вечер.

– Мне это и нужно. Хочу увидеть дамбу на закате.

– А представить ты себе это не можешь?

– Это другое.

– Вот как?

– Тебе не понять, – Микела прищурилась. – И не бойся. Тебе не придется сидеть в одиночестве. Обещаю, что потрачу на картину не больше часа. Дальше попробуем устроить свидание на природе.

– С фруктами и бутылкой вина?

– Лучше с парой хот-догов и пивом.

– Хорошо.

– Хорошо?! – Микела недоверчиво покосилась на Дугана, хлопнула в ладоши. – Здорово! – она расплылась в довольной улыбке. – Только заедем сначала ко мне.

– Ты живешь на той же улице, где была сегодня распродажа?

– Прямо напротив дома старика Пирса.

– С родителями?

– Одна.

– Хорошо, – Дуган нахмурился и кивнул для верности.

Они проехали мимо баптисткой церкви, свернули на Ван-Бюрен-авеню, оставили за спиной бакалейную лавку на перекрестке с Эрскин-стрит, остановились у сутулого одноэтажного дома.

– Если хочешь, то я могу заехать куда-нибудь и купить пиво и хот-доги, – предложил Дуган.

– У меня все есть, – заверила его Микела, вышла из машины. – Пойдешь со мной или будешь ждать здесь?

– Здесь, – буркнул Дуган, однако, когда Микела вошла в свой дом, вышел из машины, пересек дорогу, остановившись возле дома старика Пирса.

От устроенной днем распродажи не осталось и следа. Дуган достал газету, которую дала ему Микела. Черно-белая фотография боксерского поединка расцвела, утратила зернистость, став картиной старого художника, теперь висевшей в комнате Дугана. Он выбил из пачки сигарету, закурил, сунул газету обратно в карман, однако картина Пирса осталась перед глазами. Память словно дополняла ее, добавляла жизни. Теперь кроме однополой пары в первом ряду появился мужчина в черном костюме, наблюдавший за ними. Он находился в третьем ряду. Высокий, худощавый. Он стоял на ногах, словно пытался получше рассмотреть боксеров на ринге, но на самом деле его взгляд был устремлен к слившимся в поцелуе женщинам.

– Заждался? – услышал Дуган голос Микелы, повернулся к ней, посмотрел на истлевшую наполовину сигарету в своей руке, качнул головой. – Я знаю, что не заждался! – расплылась в улыбке Микела. – Я все делаю очень быстро! Всегда! – они сели в старый пикап.

– Ты училась в школе Вашингтона? – спросил Дуган, когда они, выбираясь за город, проехали мимо школы святого Джозефа.

– Да. А ты?

– Я тоже.

– Я тебя не помню.

– Конечно, не помнишь. Я ведь старше тебя.

– Всего лишь на год, – Микела снова широко улыбнулась. – И я, кстати, тоже тебя не помню.

– Вот и отлично, – Дуган помрачнел. – Не люблю вспоминать школу.

– Почему? Не очень ладил с одноклассниками?

– Нет. Тогда была жива мать…

– Понятно… – Микела задумалась. – Словно другая жизнь?

– Да.

– Понятно.

– У тебя тоже кто-то умер?

– Не у меня, но я знала в школе одну девочку…

– Это другое.

– Откуда ты знаешь?

– А ты откуда знаешь? – Дуган нахмурился сильнее. – Да и неважно это сейчас уже.

– Выглядишь так, словно важно.

– Любишь копаться в жизни других?

– А ты нет? Судя по тому, какую картину ты сегодня купил…

Микела отвернулась, глядя за окно. Город остался позади. Они выехали на шоссе 1804.

– Ты знаешь, куда ехать? – спросила Микела, вспомнила, что отец Дугана работает на дамбе, извинилась. – Отец, наверное, часто брал тебя на работу, когда ты был маленьким?

– Я не помню.

– Быть такого не может! – Микела уставилась на Дугана, требуя ответа, но он настырно молчал. – Ладно. Давай тогда вернемся к картине. Как думаешь, почему Пирс нарисовал ее?

– Не знаю, может, он был на этом боксерском матче? Хотел запечатлеть что-то из своего прошлого?

– Это старая картина.

– Там нет даты.

– Я рисую маслом. Так что, поверь, этой картине уже не один десяток лет.

– Ладно. Значит, Пирс побывал на матче и запечатлел то, что ему запомнилось.

– Целующихся девушек?

– Может быть.

– А может, он просто увидел фотографию в газете и решил сделать рисунок?

– Вряд ли. Слишком большая детализация.

– У художников хорошее воображение.

– Так значит, картина тебе все-таки понравилась?

– Она запоминается. Не только поцелуй или что-то еще, а вся… Понимаешь?

– Думаю, да.

– Но тема явно нездоровая. – Микела выждала минуту, поняла, что ответа не будет. – Нет, это, конечно, не порно, но…

– Отдает одержимостью.

– Именно! – Микела наградила Дугана удивленным взглядом. – А ты не так глуп, как я думала.

Дуган пропустил похвалу мимо ушей.

– Я полистал дневник старика, – сказал он, продолжая следить за дорогой. – Думаю, у него действительно с головой было не все в порядке.

– А я что говорила!

– Вот только не пойму… Разве он был известным?

– В свое время, – Микела прищурилась. – Помнишь серию комиксов о трех супергероях, спасающих мир?

– Какую именно? Боюсь, их было так много, что… Черт, да я никогда и не увлекался комиксами.

– Не нравилось?

– Отец не разреш… Я не очень понимал их, так что… Значит, старик Пирс создал успешную серию комиксов?

– Именно.

– А картины?

– С картинами у него не клеилось. Сомневаюсь, что кто-то знал, что он вообще рисует что-то кроме комиксов.

– Он писал в дневнике, что заключил с демоном сделку, чтобы получить славу.

– С кем?!

– С демоном, – Дуган попытался сдержать улыбку, но не смог. – Он написал о демоне перекрестков, который в обмен на душу сделал его знаменитым.

– Может быть, это был сюжет какого-нибудь нового комикса?

– Может быть, – охотно согласился Дуган.

Какое-то время они молчали.

– А этот дневник… – осторожно спросила Микела. – Ты взял его с собой?

– Хочешь почитать?

– Ну, я ведь тоже художник.

– Только не говори, что тоже отправишься продавать свою душу!

– О нет! Боюсь, у меня такой даже нет.

– Да. У меня тоже.

– Буду тупо рисовать дамбу в лучах заката.

– Буду тупо смотреть, как ты рисуешь. – Дуган снизил скорость, свернул с 1804 на 204 шоссе и почти сразу на дорогу к дамбе.

– Твой отец сегодня не работает? – спросила Микела, когда они остановились. – Было бы здорово, если бы он устроил нам экскурсию… Не думаю, что это для него какая-то сложность, а мне была бы пища для ума.

– Может, и не сложность, но я бы не стал просить его. – Дуган помог ей достать из багажника мольберт.

– Понимаю. Я тоже не особенно лажу с матерью.

– А отец?

– Нет. С отцом все в порядке.

– Но живешь ты не с ними.

– Мне же не пятнадцать! – Микела бросила на Дугана смущенный взгляд, извинилась. – Пиво в багажнике.

– Организованная, – безрадостно похвалил Дуган, достал переносной холодильник, открыл крышку, присвистнул. – Ого! Ты что, собиралась пить всю ночь?

– А вдруг? – Микела встретилась с ним взглядом, подмигнула, установила мольберт, снова подмигнула и забыла, что рядом кто-то есть, кроме картины.

Дуган закурил, выпил пару бутылок пива, безуспешно попытался заговорить с Микелой, достал дневник Пирса, бездумно полистал, пробегая глазами по неровным строчкам, развернул старую газету.

– Прикури мне сигарету, – попросила Микела.

– Сама не можешь?

– У меня руки грязные. И не злись. Я почти закончила. – Она повернулась, обхватила губами протянутую Дуганом дымящуюся сигарету, затянулась, выпустила дым через нос. – Посмотри, какой закат. Как раз то, что я хотела. Когда еще у меня будет такой шанс? – Микела указала испачканной в краске рукой на небо. Дуган послушно поднял голову, скосил глаза на картину. – Похоже? – спросила Микела.

– Не знаю.

– Посмотри получше.

– Ты же еще не закончила.

– И что?!

– Не знаю… Мне не нравится показывать незаконченные работы.

– Незаконченные работы? – Микела нахмурилась. – Только не говори, что тоже увлекаешься живописью.

– Нет. Не увлекаюсь.

– Тогда чем?

– Кажется, ты хотела дорисовать свою картину.

– Успеется.

– Вот как?

– Да. С тобой как-то интересней стало. Давай признавайся, о каких незаконченных работах ты говорил? – она вытерла руки, собрала кисти и краски. – Отнесешь мольберт в машину?

– Это я могу.

– И не думай! Мы еще не закончили говорить о твоих увлечениях.

– Не о чем говорить.

– Не о чем говорить было пару минут назад, а сейчас как раз наоборот. – Микела достала две бутылки пива, протянула одну Дугану. – Так кто ты, если не художник? Второй Хемингуэй?

– Хотелось бы.

– Значит, Хемингуэй!

– Скорее, Толкиен.

– Толкиен? – Микела задумалась, вспоминая знакомое имя, рассмеялась. – Вот, значит, как! – она попыталась успокоиться. – Извини.

– Ничего.

– Да нет, – она снова начала смеяться, резко замолчала, стала серьезной. – А твой отец знает или же я первая?

– Да у меня вообще-то пара книжек вышла.

– Вот как? – она нахмурилась. – Но судя по тому, как кисло ты об этом говоришь, успеха тебе это не принесло. Верно?

– Думаешь, я стал бы жить с отцом и его матерью?

– А вот это уже ненормально. Ненавидеть тех, с кем живешь, это… Это, мягко сказать, странно… Тебе не кажется?

– Может быть.

– Почему же тогда не съедешь?

– Я работаю.

– В библиотеке?!

– Над книгой… Над парой книг. Если удастся продать серию, то… – Дуган выбросил истлевшую сигарету, закурил новую.

– Но ты не веришь.

– Не верил бы – не делал.

– Не веришь, – протянула Микела, о чем-то задумалась. – Знаешь, а фэнтези не так уж и плохо. По крайней мере, это лучше, чем восставшие из могил мертвецы, которых ты можешь видеть из своего дома, или же продажа души демону, о которой писал старик Пирс. Сейчас мало по-настоящему детских книжек. Добрых и безобидных. Понимаешь, о чем я?

– Надеюсь.

– И твой отец зря ездит по городу и мешает тебя с дерьмом. У каждого своя жизнь. К тому же весь город не может работать на дамбе, – Микела снова прищурилась, стала задумчивой. – Слушай, а это правда, что после смерти твоей матери у него больше не было ни одной женщины?

– Я не знаю, – прошипел сквозь зубы Дуган.

– Да ладно тебе.

– Я сказал, не знаю! – Дуган выбросил недокуренную сигарету, подошел к пикапу.

– Что ты делаешь? Хочешь уехать?

– Хочу найти выпить. Отец всегда возит с собой что-нибудь покрепче пива. – Он достал из бардачка початую бутылку водки. – Тебе налить?

– Не знала, что твой отец пьет.

– Каждый день.

– Со смерти матери?

– Всегда. – Дуган поморщился, выпил, достал сигарету, налил себе еще, снова выпил.

– Какого черта ты делаешь? – строго спросила Микела. – Ты не думал о том, что нам еще назад ехать?

– Я не напьюсь. По крайней мере, не сейчас.

– Надеюсь, – Микела покосилась на бутылку водки, потянулась к стакану.

– Я налью, – засуетился Дуган. Микела ударила его по руке. – Я сама.

– Ладно. – Он дождался, когда она выпьет, протянул ей прикуренную сигарету.

– Ну и в чем твоя проблема? – спросила Микела.

– Нет проблемы, – Дуган растерянно улыбнулся.

– У всех есть проблемы. Вся наша жизнь состоит из проблем.

– Возможно.

– И?

– Что и?

– Почему ты ненавидишь отца?

– С чего ты взяла, что я ненавижу отца?

– А разве нет? Что он сделал? В чем ты его обвиняешь? В смерти матери? В своих неудачах?

– Не хочу сейчас об этом.

– А может быть, все дело в том, что вы с ним совершенно не похожи? По крайней мере, внешне.

– Я похож на мать.

– У тебя была красивая мать.

– Это комплимент?

– Если только твоему отцу. В смысле, у него хороший вкус и…

– Твою мать! – Дуган поднялся на ноги, снова сел на траву, налил себе выпить.

Микела щурилась, наблюдая за ним. Дуган повернулся к ней спиной, докурил сигарету, достал новую. Микела выждала пару минут, поднялась на ноги, начала собираться.

– Хорошая идея, – похвалил Дуган.

Микела пожала плечами, села в машину.

В город они ехали молча.

– Если надумаешь завтра помочь убраться в доме Пирса, то буду рада тебя видеть, – сказала Микела, когда Дуган остановился возле ее дома.

Он не ответил. Слова прозвучали где-то далеко. Прошлое снова наваливалось на плечи, прижимало к земле. Дуган ехал по вечерним улицам. Урчал двигатель пикапа. Шумела дорога. Остановившись на перекрестке, он включил фары, свернул на Велс-авеню, но вместо того, чтобы отправиться домой, поехал дальше вдоль железной дороги к озеру Хипл.

В голове шумело от выпитого, но еще больше шумели воспоминания. Останавливаться не хотелось, но еще меньше хотелось куда-то ехать. Мысли путались. Дуган свернул с дороги, остановился.

Ветра не было, и в сумерках поверхность озера выглядела нерушимым монолитом. Дуган открыл новую пачку сигарет, закурил. На мгновение ему показалось, что воды озера колыхнулись, но это были слезы, наполнившие глаза. Две ровные струйки сбежали по щекам. Дуган выругался, но даже не услышал своего голоса. Он был далеко. В прошлом.

Перед глазами плыли последние школьные дни. Дуган чувствовал надежды, чувствовал запах свободы и чувствовал страх: липкий, холодный. Страх перед неизвестностью, лежащей впереди, страх перед мерзким, пропахшим потом прошлым. Страх, что прошлое навалится на плечи, не выпустит из этой темной комнаты, где нельзя открывать глаза. И голос отца. Его дыхание. Не смотреть. Не думать…

Старая, седовласая, как серебристый месяц, учительница литературы смотрит на Дугана и говорит, что он вырастет достойным сыном достойного отца. Дуган не слушает ее. Главное – дотянуть до выпускного, добежать до колледжа в соседнем штате. Стать все равно кем, лишь бы подальше от родного города. Прочь. Как можно дальше. Ползком от детства, закончившегося смертью матери. Ничего другого нет. И дело не в любви ребенка к родителю. Память изворачивается, выскальзывает из объятий. И так не хочется вспоминать! Вспоминать, чтобы оправдать желание. Единственное желание, которое приходится сдерживать каждый день, убеждать себя отсрочить его исполнение. Идти в старый сарай, доставать курносый кольт отца, который он давно считал потерянным.

– Ты прости его, – говорит парализованная старуха.

– Тогда я буду ненавидеть себя, – говорит Дуган.

– Твой отец делает все, что может, – говорит старуха. – Мой сын делает все, что может.

Дуган смотрит в старые глаза и качает головой. Она ничего не знает. Никогда не знала. А если и знала, то заставила себя забыть. Как и он забыл, стер из памяти. Остались лишь чувства. И нервный срыв в пятнадцать, после которого он провел в больнице больше месяца и еще около года ходил к психологу, убедившего его, что виной всему подавленная обида на отца за то, что он не смог спасти его мать. Но дело не в этом. Он знает, что не в этом. И знает старуха, но не может заставить себя поверить. А в голове звучат слова старой учительницы литературы: «Ты достойный сын достойного отца». И так сильно хочется убить себя…

– Ты никуда не поедешь, – говорит отец, когда Дуган возвращается с выпускного.

«Поеду», – хочет сказать Дуган, но не может даже дышать. Он сломлен для борьбы, для протестов, для жизни. Сломлен уже давно.

Золотистые локоны прилипают ко вспотевшему лбу.

– Ты так сильно похож на свою мать, – шепчет отец, гладя его по голове. Он пьян, и глаза его блестят безумием. – Так сильно похож на мать.

Дугану одиннадцать, и он думает, что отец сейчас убьет его, себя, свою парализованную мать…

– Мы все отправимся на небо, – шепчет он, продолжая гладить сына по голове. Шепотом произносит имя усопшей жены.

Дуган слышит, как в своей комнате кашляет парализованная старуха. Матери нет почти год.

– Разве мы не должны постепенно забывать ее? – осторожно спрашивает Дуган отца.

– Я никогда не забуду ее, – шепчет пьяный отец, продолжая гладить его по голове. – Я никогда не забуду тебя.

Он прижимает сына к груди. Дуган слышит, как отец плачет, чувствует его губы на своей голове. Грубые пальцы отца путаются в длинных вьющихся волосах сына. Дугану страшно, и он начинает плакать вместе с отцом.

– Ты всегда будешь со мной, – шепчет отец, целуя его в щеки, в губы.

Дуган пытается сопротивляться, но страх сковывает тело. Отец убьет его. Перед глазами мелькает черная пасть могилы, в которую опустили гроб с телом матери, но теперь гроб намного меньше. Гроб, в котором лежит Дуган. Страх усиливается. Теперь сопротивляется лишь сознание. Тело уже сдалось, обмякло. И долгая ночь кажется бесконечной. Темная ночь, в память о которой остается лишь звездное небо и серебристый диск луны. Ночь, о которой Дуган боится вспоминать. Бросает на отца короткие взгляды, но отец смотрит на него, словно ни о чем не помнит.

«А может быть, и не было ничего?» – думает Дуган.

Они почти никогда не разговаривали с отцом: ни до смерти матери, ни после.

– Подойди, – просит отец пару месяцев спустя. Он снова пьян, и глаза его горят безумием. – Давай, – он хлопает себя по коленям, предлагая Дугану сесть.

Дуган не двигается. Страх снова парализует его, но память возвращается… Возвращается и умирает. Снова и снова. Раз за разом. И старый, пахнущий оружейным маслом кольт отца уже не пугает, как раньше. Наоборот. Он обещает свободу. Как те рассказы, которые сочиняет Дуган, прячась от своих воспоминаний. Но рассказы не могут спасти, не могут заступиться. Лишь кольт: черный, курносый. Такой огромный в детской руке. Но страх слишком силен. Страх, шепчущий, что проще забыть, чем сбежать или ослушаться. Это тело навсегда принадлежит этому дому.

А старая учительница литературы обещает, что он станет достойным сыном достойного отца. И так сильно хочется пристрелить ее. Пристрелить за пару дней до выпускного. Но она ни при чем. Она ничего не знает. Никто ничего не знает. И хочется ненавидеть их за это. Ненавидеть весь мир. Ненавидеть себя. Но проще забыть и не вспоминать. Создать могилу и опустить в нее свое прошлое, а сверху водрузить памятник с надеждой, что когда-нибудь удастся уехать так далеко, что не нужно будет возвращаться и ухаживать за этой могилой.

Но прошлое иногда выбирается, эксгумируется. Особенно когда тяжелый памятник надежд заваливается на бок. И с каждым новым разом эксгумация становится все более и более болезненной. И Дуган уже не знает, кто окажется на дне могилы в этот раз: его прошлое или же он сам.