Другая Селия

Теодор Старджон

Другая Селия

Гужов Е., перевод

Если живешь в достаточно дешевом наемном доме и двери сделаны из достаточно дешевой сосны, а замки - старомодные одно-поворотные штучки, и дверные петли расшатаны, и если в вас девяносто поджарых фунтов, чтобы ими оперировать, то можно схватиться за ручку, отжать дверь на слабых петлях в сторону и отодвинуть щеколду. А потом, когда выйдешь, ее точно так же можно и закрыть.

Слим Уолш жил именно в таком доме и делал именно это, в частности потому, что ему было скучно. Доктора компании уложили его - нет, не уволили, а уложили - на три недели (после того, как помощник заехал ему точно по темечку четырнадцатидюймовым кривым гаечным ключом) в ожидании дополнительных рентгеновских снимков. Если идет к тому, чтобы просто получить плату за отпуск по болезни, он хотел, чтобы он тянулся подольше. Если идет к тому, чтобы получить большое жирное соглашение - тем лучше; ибо то, что он скопил, живя в этой пожароопасной крысоловке, заставляло деньги выглядеть даже еще лучше. И кроме того, чувствовал он себя прекрасно и целые дни бездельничал.

"Слим не бессовестный", сказала его мать несколько лет назад в суде для несовершеннолетних. "Он просто любопытный."

Она была совершенно права.

Слим по природе был не способен воспользоваться вашей ванной, чтобы при этом не заглянуть в аптечку. Пошлите его на кухню за блюдцем, а когда он вернется минутой позже, он уже исследовал ваш холодильник, вашу корзинку для овощей и (так как рост его шесть футов три дюйма) он уже знает о заплесневелом кувшинчике вишневки-мараскино в глубине верхней полки, о котором вы сами давным-давно забыли.

Наверное, Слим, которого не впечатлял собственный внушительный размер и телосложение, чувствовал, что знание того, что вы тайком пользуетесь укрепителем волос, или являетесь одним из тех странных людей, которые хранят небольшой курган непарных носков во втором ящике тумбочки, дает ему чувство превосходства. Или, наверное, есть слово получше - безопасность. Или, быть может, это была странная компенсация за один из наиболее далеко зашедших случаев когда-либо зарегистрированной неуклюжей, задыхающейся застенчивости.

Чем бы это ни было, Слим чувствовал себя гораздо лучше, если, говоря с вами, он знал, сколько пиджаков висит в вашем стенном шкафу, как давно вы не оплатили счет за телефон, и даже где именно вы храните те самые фотографии. С другой стороны, Слим не претендовал на знание дурных или даже просто смущающих вещей про вас. Он просто хотел хоть что-то о вас знать, и точка.

***

Поэтому его нынешняя ситуация была близка к райской. Хлипкие двери стояли рядами, едва сдерживая вакуум ноющего желания знания; и одна за другой они распахивались под настойчивостью его любопытства. Он ничего не трогал (а если трогал, то осторожно ставил на место) и ничего не перекладывал, и в течении недели он узнал жильцов миссис Койпер лучше, чем она сама могла или хотела. Каждый тайный визит в комнаты давал ему начальную точку; последующие приносили еще больше. Он узнал не только, что есть у людей, но и то, что они делают, где, сколь много, зачем так много, и как часто. В почти каждом случае он знал также - почему.

В почти каждом. Но въехала Селия Сартон.

В разное время в разных местах Слим находил странные вещи в жилищах других людей. У одной пожилой леди в обшарпанной квартире под кроватью стоял детский электрический поезд и она явно им пользовалась. Еще одна старая дева в том же здании коллекционировала бутылки, большие и малые, любой емкости и вместимости, лишь бы они были круглы, приземисты и с длинными горлышками. Мужчина на втором этаже тайно охранял свои пожитки незаряженным автоматическим пистолетом калибра .25, для которого в верхнем ящике бюро держал коробку патронов калибра .38.

В одной из квартир жила (если говорить по-рыцарски) девушка, которая держала свежие цветы перед фотографией на свое ночном столике - или, точнее, перед рамкой, в которую стопкой были вложены восемь фотографий, одна из которых занимала сцену на текущий день. Семь дней недели - восемь фотографий: Слима восхитила такая система. Новая любовь каждый день, но можно предсказать, что другая будет в следующую среду. И все они киноактеры.

Десятки квартир, десятки следов, отпечатков, впечатлений, десятки личин, атмосфер людей. И этим отпечаткам совсем не надо было быть странными. Женщина въезжает в комнату практически стандартизированную; во мгновение ока она рассыпает пудру на крышке сливного бачка - и эта комната становится ее. Что-то заткнуто за плохо прилаженную рамку зеркала, что-то повешено на давно мертвую газовую печку - и совершенно одинаковые комнаты за один день начинают обтягивать своего жильца, как он желает, чтобы стать прилаженным, приталенным покрывалом, таким же интимным, как собственная кожа.

Но не комната Селии Сартон.

Слим Уолш бросил на нее взгляд, когда она следовала за миссис Койпер вверх по ступенькам на третий этаж. Прихрамывающая миссис Койпер замедляла любого следующего за ней так, чтобы позволить даже самому незаинтересованному наблюдателю хорошенько все рассмотреть, а Слим был кем угодно, но только не незаинтересованным. И все-таки целые дни он никак не мог представить ее почетче. Словно Селия Сартон была не то чтобы невидимка, что само по себе запомнилось бы, но какой-то прозрачной, хамелеоноподобной, скучно и однообразно переизлучая тускло-коричневую краску стен, ковров, деревянных панелей.

Она была - какого возраста? Достаточного, чтобы платить налоги. Какого роста? Достаточно высокая. Одетая... ну... в то, чем женщины покрывают себя в своем статистическом большинстве. Туфли, чулки, юбка, жакет, шляпка.

Она несла чемодан. Когда подходишь к багажному отделению большого терминала, замечаешь чемодан здесь, кофр там, а все вокруг - сверху, снизу, далеко, близко - ряды, стойки, ячейки - все завалено багажом индивидуально неразличимым, а просто находящемся здесь. Ее чемодан, чемодан Селии Сартон, был одним из таких.

И миссис Койпер она сказала - она сказала - она сказала... все необходимое, чтобы снять дешевую квартиру, а голос ее был голосом толпы, деленным на количество людей в ней.

***

Такой безымянной, такой незаметной она была, если не замечать, что она уходит по утрам и возвращается вечером, что Слим позволил пройти двум суткам, прежде чем вторгся в ее квартиру, он просто забыл о ее существовании. А когда вспомнил и к собственному удовлетворению приготовился проинспектировать ее, то подержался за дверную ручку и чуть не ушел, пока вспомнил, что квартира вообще заселена. До этого мгновения он думал, что попал в одну из свободных и прибранных квартир. (Он и делал это регулярно, чтобы заполучить точку отсчета индивидуальным изменениям.)

Он хмыкнул и повернулся обратно, сверкнув взглядом по комнате. Вначале ему пришлось уверить себя, что он в правильном месте, что для человека с врожденным инстинктом ориентирования было случаем чрезвычайным. Потом он целую секунду не верил своим глазам, ибо это было немыслимо. Когда секунда прошла, он стоял в изумлении глядя на опровержение всего, чему его научило его ... хобби?... о людях и о местах, где они живут.

В ящиках бюро было пусто. Пепельница сияла чистотой. Нет зубной щетки, зубной пасты, нет мыла. В стенном шкафу две проволочные вешалки и одна деревянная, на которых старое грязное шелковое покрывало и ничего больше. В мрачно-сером кухонном шкафу ничего. В ящике душа, в медицинской аптечке ничего и снова ничего, если не отбросить то, что с неохотой положила миссис Койпер.

Сэм подошел к постели и осторожно завернул выцветшее покрывало. Может, она и спала в постели, но весьма вероятно, что и нет; миссис Койпер специализировалась на не глаженых простынях такой серости, что судить было нелегко. Нахмурившись, Слим опустил покрывало на место и разгладил его.

Внезапно он стукнул себя по лбу, да так, что боль вспыхнула пламенем. Он не обратил на это внимания: "Чемодан!"

Тот стоял под кроватью, запихнутый туда, а не спрятанный. Секунду он смотрел на него, не притрагиваясь, чтобы потом точно поставить на место. Потом вытащил его

***

Это был черный чемодан фирмы "Глэдстоун", не новый и не дорогой, того неопределенно-ржавого цвета, что приобретают кожаные изделия, за которыми не слишком следят. На нем была поношенная застежка-молния и он не был заперт. Слим открыл его. Там лежала картонная коробка, новенькая до хруста, с тысячью листов дешевой белой писчей бумаги, обтянутая блестящей ярко-голубой лентой со значком алмаза и надписью: "Нонпарель - радость писателей, 15% хлопковых волокон, зарегистрированная торговая марка".

Слим достал бумагу из коробки, заглянул под нее, отжал пальцем по сотне листов сверху и снизу, покачал головой, вернул бумагу назад, закрыл коробку, положил ее назад в чемодан, и вернул все на место в точности, как было. Он снова помедлил посередине комнаты, медленно повернувшись разок, но здесь просто больше не было на что смотреть. Он выбрался наружу, запер дверь и тихо вернулся в свою комнату.

Он сел на край своей постели и наконец-то запротестовал: "Никто так не живет!"

***

Его квартира находилась на четвертом верхнем этаже старого дома. Кто-нибудь другой назвал бы ее самой худшей. Она была маленькая, темная, обшарпанная и уединенная - и подходила ему прекрасно. Ее дверь представляла собой фрамугу, стекло которой было многократно закрашено.

Стоя в ногах своей постели, Слим прикладывал глаз к маленькому кружочку соскребанной им краски и смотрел прямо вниз по лестнице на площадку третьего этажа. На этой площадке, прицепленное к обломку консоли древнего газового рожка, висело зеркало, увенчанное запыленным позолоченным орлом и окруженное рамой из множества резных цветов в стиле рококо. Тщательное подкладывание сложенных пачек из-под сигарет, бесчисленные тесты и пропасть бесшумного снования вверх и вниз по лестнице - и Слиму так точно удалось выверить угол наклона зеркала, что в нем он хорошо видел и площадку второго этажа.

И как оператор радара научается переводить мерцающие знаки и массы в самолеты и погоду, так Слим стал экспертом по интерпретации туманных и далеких образов, передаваемых ему зеркалом. Так он держал под наблюдением приходы и уходы половины постояльцев, даже не покидая свою комнату.

Именно в этом зеркале двадцать минут седьмого он в следующий раз увидел Селию Сартон, поднимающуюся по ступенькам, и глаза его вспыхнули.

От безликости не осталось и следа. Она мчалась по лестнице, прыгая через две ступеньки. Она достигла своей площадки, ввинтилась в свой коридор и исчезла, и пока часть сознания Слима прислушивалась к тому, как она отпирала дверь (торопливо, нервно звеня ключами по замочной скважине, с грохотом распахнутая дверь, с треском захлопнутая), другая его часть изучала моментальную фотографию ее лица.

То, что приподняло вуаль ее статистической обычности, было явной целеустремленностью. Ее глаза лишь поверхностно скользили по машинам, тротуарам, лестницам, дверям. Словно она проецировала все важные составляющие себя в ту свою пустую комнату и нетерпеливо дожидалась, пока ее тело туда доберется. В комнате, все-таки, что-то было, либо ей надо было там что-то сделать, чего она не могла и не желала дожидаться. Так стремятся после долгой разлуки к любимым, или к смертному ложу, к последнему, решающему мгновению. Это было прибытие не того, кто просто хочет, а того, кто страстно жаждет.

Слим застегнул рубашку, чуть приоткрыл свою дверь и бочком выскользнул. Он застыл на секунду на своей площадке, словно громадный лось, нюхающий воздух, прежде чем спускаться к водопою, потом пошел вниз по лестнице.

Единственный сосед Селии Сартон в северном крыле - старая дева с бутылками - устраивалась на вечер: привычки у нее были весьма регулярными и Слим хорошо их знал.

Совершенно уверенный, что его не увидят, он подобрался к двери девушки и замер.

***

Она была там, порядок. Он видел свет, сочащийся по краям плохо пригнанной двери, и чувствовал ту разницу между занятой и пустой комнатами, которая существует, как бы тихо не вел себя жилец. А там было тихо. Что бы ни влекло ее в комнату с такой опрометчивой настоятельностью, что бы она там ни делала, это делалось совершенно беззвучно и без движения, которое он мог бы засечь.

На долгое время - шесть минут, семь - Слим застыл там, приоткрыв рот, чтобы уменьшить звук собственного дыхания. Под конец, покачав головой, он удалился, взобрался по лестнице, вернулся в собственную комнату и, нахмурившись, улегся на постель.

Он может только ждать. Да, ему надо подождать. Никто не делает что-то одно очень долго. Особенно, если при этом нет никакого движения. Через час, через два...

Прошло пять часов. В половине одиннадцатого какой-то слабый звук с нижнего этажа заставил полу дремавшего Слима вскочить с постели и приникнуть к своему глазку во фрамуге. Он увидел, как Сартон медленно вышла из коридора и остановилась, оглядываясь вокруг, но ни на что в отдельности, как кто-то слишком долго просидевший в судовой каюте, и появившийся на палубе не столько подышать свежим воздухом, сколько оглядеться и размять глаза. А когда она пошла вниз по лестнице, то шла легко и не торопилась, как словно бы (снова) важная часть ее оставалась в комнате. Но в данный момент что-то для нее было закончено, а то, что еще предстояло, не было важным и могло подождать.

Застыв с рукой на дверной ручке, Слим решил, что он тоже может подождать. Искушение направиться прямо в ее комнату было, конечно, громадным, но осторожность - тоже важная штука. Предварительно установленные ее привычки не включали в себя полуночные прогулки.

Он не знал, когда она может вернуться, и было бы глупо, в самом деле, рисковать собственным хобби - не только той его частью, что включала ее, но всем хобби - и быть пойманным на месте преступления. Он вздохнул, мешая смирение с предвосхищением удовольствия, и вернулся в постель.

Меньше чем через пятнадцать минут он поздравил себя сонной улыбкой за мудрое решение, услышав ее медленные поднимающиеся шаги на лестнице внизу, и заснул.

***

Ничего не было в шкафу, ничего не было в пепельнице, ничего в медицинском шкафчике, ничего под кухонным покрывалом. Постель была застлана, ящики комода пусты, а под кроватью лежал дешевый "гледстоун". В нем коробка с тысячью листов писчей бумаги, завязанная блестящей голубой лентой. Не развязывая ее, Слим отогнул бумагу: немного сверху, немного снизу. Он хмыкнул, покачал головой, а потом начал автоматически, но методично, возвращать все на свое места.

"Чем бы ни занималась девушка ночью", мрачно сказал он себе, "оно оставит следы, потому что производит шум."

И с этим он ушел.

Остаток дня Слим провел необычно оживленно. Утром у него было назначение к врачу, днем он несколько часов провел с юристом компании, который, казалось, решил: (а) отрицать наличие какой-либо травмы головы и (б) доказать Слиму и миру, что травмы случилась много лет назад. Он не добился абсолютно ничего. Если у Слима и была другая характерная особенность, столь же поглощающая и маниакальная, как его любопытство, то это была его застенчивость; однако, эти две особенности могли бы стоять на плечах друг у друга и все-таки с почтением смотреть снизу на слимово упрямство. Что ж, упрямство сослужило свою службу. Однако, это все заняло многие часы и он вернулся домой уже в восьмом часу вечера.

Он задержался на площадке третьего этажа и глянул вдоль коридора. Комната Селии Сартон была занята и тиха. Если она появится оттуда около полуночи, измотанная, но с облегчением, то он будет знать, что она снова мчалась вверх по лестнице к своей срочной, но до странного неподвижной задаче, какой бы она ни была... и здесь он прервал себя. Он очень давно осознал бесполезность забивания своей деятельной головы догадками. Могут происходить тысячи вещей, но в каждом конкретном случае происходит лишь одна. Он может подождать и, поэтому, он подождет.

И снова через несколько часов он увидел, как она появляется из своего коридора. Она осмотрелась, но он понял, что она видит очень мало, лицо ее было отрешенным, глаза широко открытые и не настороженные. Но потом, вместо того, чтобы выйти на улицу, она вернулась в свою комнату.

Через полчаса он скользнул вниз, прислушался у ее двери, и улыбнулся. Она стирала белье в раковине. Он узнал немногое, но чувствовал, что продвигается. Это не объясняло, почему она живет так, как живет, но указывало, как ей удается обойтись даже без запасного платка.

Ну, что ж, может быть утром.

***

Утром было уже не может быть. Он нашел, он нашел, хотя и не знал, что же он нашел. Вначале он засмеялся, но не в триумфе, а криво, называя себя клоуном. Потом он присел на корточки в центре пола (он не садился на постель, боясь оставить собственные морщины на тех, которыми снабжала миссис Койпер), осторожно достал коробку бумаги из чемодана и положил ее на пол перед собой.

До сих пор он ограничивался тем, что быстро проводил пальцем по обрезу бумаги, немного сверху, немного снизу. Он просто сделал это еще раз, не винимая коробки из чемодана, а лишь подняв его крышку и наклонив обернутый лентой край "Нонпарели - друга писателей". И почто вопреки себе его быстрый глаз уловил короткую вспышку бледно-голубого.

Он осторожно снял ленту, сдвинув ее с пачки бумаги, стараясь не надорвать блестящую отделку. Теперь он мог свободно пролистывать бумагу и, сделав это, он обнаружил, что во всех, кроме примерно сотни сверху и снизу, сделан одинаковый прямоугольный вырез, оставлявший по краям лишь узкие поля. В образовавшемся пусто пространстве находилось что-то плотно упакованное.

Он не мог понять, что это такое, но было оно светло-коричневым с оттенком розового, и на ощупь походило на гладкую невыделанную кожу. Ее было много, аккуратно сложенной так, чтобы точно заполнить выемку в стопе бумаги.

Он гадал над нею несколько минут, снова ни к чему не притрагиваясь, а потом, потерев кончики пальцев о собственную рубашку, пока не почувствовал, что они совершенно свободны от влаги и жира, он аккуратно высвободил верхний угол загадочной субстанции и распрямил один слой. Под ним было то же самое.

Он снова сложил ее плоско, чтобы удостовериться, что сможет, а потом вновь вытащил - несколько больше. Он быстро понял, что у материала нерегулярная форма, и что почти наверняка это одна вещь, а не несколько, так что сложить ее в плотный прямоугольник требует тщательности и большого искусства. Поэтому он продвигался очень медленно, постоянно останавливаясь после каждого шага и складывая кожу снова, поэтому у него заняло больше часа, чтобы развернуть достаточно много и чтобы это можно было опознать.

Опознать? Эта штука была совершенно не похожа ни на что из виденного прежде.

Это была человеческая кожа, сделанная из материала, очень похожего на настоящий. Первая складка, которая открылась сверху, была зоной спины, вот почему там не было никаких характерных деталей. Можно было сравнить этот предмет с воздушным шариком, если не считать, что спущенный воздушный шар во всех измерениях меньше надутого. Насколько мог судить Слим, это кожа размером была как в жизни - чуть более пяти футов в длину и соответствующих пропорций. Волосы были странными, выглядя в точности, как настоящие, пока из не согнешь, и тогда оказывается, что они не разделены на отдельные волоски, а вся масса - одним куском.

И у кожа было лицо Селии Сартон.

Слим зажмурил глаза, открыл их снова и обнаружил, что все - правда. Он задержал дыхание, осторожно вытянул не дрожащий указательный палец и мягко поднял левое веко. Под ним оказался глаз, полный порядок, светло-голубой и явно влажный, только плоский.

Слим выдохнул, закрыл глаза и уселся на пятки. Ноги стали затекать от слишком долгого стояния на полу на коленях.

***

Он еще разок огляделся в комнате, чтобы избавиться от ощущения нереальности, потом начал сворачивать все обратно. Это заняло довольно долгое время , но когда он закончил, то был уверен, что все сложил правильно. Он вернул писчую бумагу в коробку, а коробку в чемодан, убрал чемодан под кровать и встал, наконец, в центре комнаты в подвешенном состоянии, которое накатывало на него всякий раз, когда он глубоко задумывался.

Через минуту он начал исследовать потолок. Тот был сделан из штампованной жести, как во многих старомодных домах. Грязный, шелушащийся, в пятнах; там и сям насквозь проеденный ржавчиной, и в паре мест жестяные края просели. Слим кивнул себе с глубочайшим удовлетворением, чуть прислушался у двери, выскользнул наружу, запер ее и поднялся наверх.

Он с минуту постоял в своем коридоре, проверяя расположение дверей, окна в холле, и точную ориентацию всего того же этажом ниже. Потом он прошел в свою комнату.

Его комната, хотя и самая маленькая, была одна из немногих в доме, осчастливленных настоящим стенным шкафом, вместо хлипкого шкапчика-гардероба, стоящего на полу. Он вошел в него, встал на колени, и удовлетворенно хмыкнул, когда обнаружил, как слабо прикреплены древние, некрашеные доски пола. Удалив боковой плинтус, он увидел, как легко добраться до воздушной прослойки между полом четвертого и потолком третьего этажа.

Он удалял дощечки до тех пор, пока не соорудил отверстие примерно в четырнадцать дюймов шириной, а потом, работая почти в полной тишине, он начал вычищать грязь и старую штукатурку. Он делал это педантично, потому что, когда в конце концов он прорежет жестяное покрытие, то хочет, чтобы ни одна крупинка грязи не упала в нижнюю комнату. Это заняло время и уже было под вечер, когда он удовлетворился приготовлениями и с помощью ножа принялся за жесть.

Она оказалась тоньше и легче, чем он отваживался надеяться, он чуть лишнего не перерезал при первой же попытке. Он осторожно просунул острую сталь в маленькую прорезь и удлинил ее. Когда она стала длиной чуть меньше дюйма, он оставил в прорези лишь кончик ножа и слегка его повернул, продвинул на одну шестнадцатую дюйма и снова повернул, повторив все это по всей длине прорези, пока не расширил ее достаточно для своих целей.

Он проверил время, потом вернулся в комнату Селии Сартон, чтобы проверить вид свое работы с той стороны. Он был вполне удовлетворен. Маленькая прорезь проходила в футе от стены над постелью и казалась просто карандашной чертой, затерявшейся в барочном рисунке, выдавленном на жести, а грязь и ржавчина совершенно скрывали ее. Он вернулся в свою комнату и уселся ждать.

Он слышал, как старый дом входит в свой вечерний всплеск жизни, голос здесь, дверь там, шаги на лестнице. Он игнорировал все, сидя на краешке постели, зажав ладони между коленями, полуприкрыв глаза, недвижимый как машина, которую заправили, смазали и поставили наготове, не хватает лишь прикосновения к зажиганию. И как такое прикосновение его привели в действие слабые звуки шагов Селии Сартон.

Чтобы воспользоваться новым глазком, ему пришлось лечь на пол, наполовину внутри - наполовину снаружи стенного шкафа, с головой на глазке, фактически ниже уровня пола. Но этим он был совершенно удовлетворен, любое неудобство стоило того: подобное отношение он фактически разделял со многими любителями - с горовосходителями или спелеологами, с охотниками на уток или с наблюдателями за птицами.

***

Когда он включила свет, он великолепно видел ее, как и большую часть пола, нижнюю треть двери и кусочек раковины в ванной.

Она вошла торопливо в той же болезненной спешке, что он наблюдал прежде. В то же мгновение, когда она включила свет, она, очевидно, швырнула свою сумочку на постель, потому что, когда появился свет, та была в полете. Селия даже не взглянула в ее сторону, но торопливо нащупала старый "гледстоун" под кроватью, открыла его, вытащила коробку, открыла ее, вынула пачку бумаги, сдвинула голубую ленту и сняла верхнюю пачку листов, скрывавшую выдолбленную стопу.

Она просто вырвала вещь, спрятанную там, встряхнула ее разок, как продавец встряхивает сложенный бумажный пакет, и длинная мягкая штука распрямилась. Она тщательно расстелила ее на поношенном линолеуме пола, разложив руки по сторонам, слегка разведя ноги, лицом вверх, шея прямо. Потом она тоже улеглась на пол, голова к голове со спущенной шкуркой. Она закинула руки за голову, схватила спущенную шкурку в районе ушей и секунду проделывала какие-то манипуляции с нею на макушке своей головы.

Слим слабо расслышал резкий, хитиновый щелчок, вроде звука, производимого краем одного ногтя о другому.

Ее ладони переместились к щекам фигуры и подергали пустую голову, словно проверяя соединение. Казалось, что теперь голова фигуры прилипла к ее голове.

Потом она приняла ту же позу, в которую выложила фигуру, устало раскинув руки на полу по бокам, закрыв глаза.

Очень долгое время, казалось, что ничего не происходит, если не считать, что она очень странно дышала, глубоко, но очень медленно, словно замедленная картинка кого-то задыхающегося, с трудом дышащего после долгого, трудного кросса. Примерно через десять минут дыхание стало менее глубоким и еще более медленным, пока под конец получаса он совсем не перестал его замечать.

Слим лежал так, не шевелясь, более часа, пока тело не стало громко протестовать, а голова не заныла от напряжения глаз. Ему ненавистно было двигаться, но пришлось. Он тихо выбрался из шкафа, встал и потянулся. Это было большое удовольствие и он глубоко им насладился. Он чувствовал побуждение обдумать все, что только что увидел, но сознательно решил этого не делать - по крайней мере, пока.

Размявшись, он снова заполз в стенной шкаф, приблизив голову к дыре и прильнув глазом к прорези.

Ничего не изменилось. Она все еще спокойно лежала, абсолютно расслабившись, разве что руки повернулись ладонями вверх.

Слим следил и следил. Как раз когда он решил, что таким способом девушка и проводит все свои ночи, и что он ничего больше не увидит, он разглядел легкую внезапную судорогу в районе ее солнечного сплетения, потом еще и еще одну. Некоторое время ничего больше не происходило, а потом пустая шкурка, прилаженная к макушке ее головы, начала наполняться.

А Селия Сартон начала опустошаться.

Слим перестал дышать, пока в груди все не заболело, и следил за происходящим в полном остолбенении.

***

Раз начавшись, процесс продвигался быстро. Словно что-то перетекало от одетого тела девушки к нагой пустой фигуре. Это что-то, чем бы оно ни было, было жидким, ибо ничто, кроме жидкости, не наполнило бы гибкий контейнер таким вот образом, или заставляло бы гибкий контейнер медленно и равномерно опустошаться. Слим видел пальцы, плоско лежавшие на ладони, которые надувались и шевелились, пока не приобрели вид ладони нормальной. Локти слегка шевельнулись, чтобы нормальнее лечь у тела. И да, теперь это было тело.

А другая больше совсем не была телом. Она глупо и безвольно лежала внутри одежды, сонное лицо слегка искажено, став плоским. Пальцы под собственным весом плоско приникли к пустым ладоням. Туфли с тихим стуком повалились набок, пятками вместе, носки направлены в разные стороны.

Обмен был сделан меньше, чем за десять минут, а потом заново наполненное тело зашевелилось.

Оно попробовало сжать ладони, поднять колени и снова вытянуть ноги, аркой выгнуть спину на полу. Глаза резко открылись. Она протянула руки и произвела какую-то ловкую манипуляцию на макушке своей головы. Слим услышал еще один вариант мягко-жесткого щелчка и ныне опустошенная голова плоско упала на пол.

Новая Селия Сартон села прямо, вздохнула и легко провела ладонями по своему телу, словно возобновляя циркуляцию и ощущения в замершей коже. Она потянулась с тем же наслаждением, что и Слим несколько минут назад. Она выглядела отдохнувшей и посвежевшей.

Но макушке ее головы Слим мельком увидел прорезь, сквозь которую виднелось что-то влажное и беловатое, но она, казалось, затягивается. Через короткое время больше ничего не осталось, кроме небольшого обычного пробора в волосах.

Она снова вздохнула и поднялась. За шею она подняла одетую шкурку с пола и дважды ее встряхнула, чтобы заставить свалиться одежду. Потом бросила шкурку на постель, подобрала одежду и разложила по комнате: белье в раковину, платье и комбинацию на плечики в гардероб.

Двигаясь лениво, но целенаправленно, она пошла в ванную и, кроме голеней, оказалась вне зоны видимости Слима. Потом он услышал те домашние звуки, что когда-то зарегистрировал у нее под дверью - она стирала белье. Она появилась в надлежащее время, направилась к гардеробу за проволочными плечиками и забрала из в ванную. Снова вернулась с бельем на плечиках, зацепив их за верхушку открытой двери гардероба. Потом она взяла спущенную оболочку, которая смятой валялась на постели, снова ее встряхнула, скатала в шар и понесла в ванную.

Слим услышал, как снова течет вода, как пенится мыло, всего дважды мылили и дважды полоскали. Потом она снова вышла, встряхивая оболочку, очевидно только что выжатую, повесила ее на деревянные плечики, перегнув в районе талии, аккуратно расправив складки, и пристроила к остальному на двери гардероба.

Потом она улеглась на постель, но не спать, или читать, или даже отдыхать - выглядела она очень отдохнувшей - но всего лишь дожидаться, пока не наступит время заняться чем-то еще.

***

К этому моменту кости Слима снова жаловались, поэтому он змеей бесшумно отполз от своего наблюдательного пункта, влез в туфли и куртку и вышел добыть что-нибудь поесть. Вернувшись домой часом позже и посмотрев, он увидел, что свет у нее выключен. Осторожно разложив свой плащ над дырой в шкафу, чтобы никакой случайный свет не появился в маленькой прорези у нее на потолке, он закрыл дверь, немного полистал комикс и отправился в постель.

На следующий день он последовал за ней. Каким бы странным не оказался род ее занятий, какие бы жуткие вампирские свойства она не обнаружила, он об этом не размышлял. Он упрямо решил вначале собрать информацию, а думать уже потом.

Что обнаружилось относительно ее дневной активности, было еще более удивительным, чем любая дикая догадка. Она работала клерком в маленьком дешевом магазинчике Ист-Сайда. Во время ленча в баре она съела зеленый салат и выпила удивительное количество молока, а вечером, остановившись у стойки хот-догов, она выпила небольшой пакет молока, хотя ничего не съела.

К тому времени она шла медленно и двигалась устало, заспешив лишь когда оказалась близко к своему дому, а тогда, очевидно, была обуреваема стремлением побыстрее попасть домой и переодеться... в нечто более удобное. Во время этого процесса Слим наблюдал за ней, и как он едва верил своим глазам в первый раз, так едва верил и сейчас.

Так продолжалось с неделю, три дня из которых Слим провел, тенью преследуя ее, и каждый вечер наблюдая за ее странным туалетом. Каждые двадцать четыре часа она меняла тела, тщательно стирая, высушивая и убирая то, которым не пользовалась.

Дважды за эту неделю она выходила на то, что очевидно было простой привычкой и ничем более - на получасовую полуночную прогулку, тогда она просто ходила возле дома, или же обходила кругом квартала.

На работе она была молчаливой, но не неестественной, говоря, когда приходилось разговаривать, высоким немузыкальным голосом. Казалось, у нее не было друзей; она поддерживала свою отчужденность, оставаясь незаинтересованной, не обращая ни на кого внимания и ни в ком не нуждаясь. Она не проявляла никаких внешних интересов, никогда не ходила ни в кино, ни в парк. Она не ходила на свидания. Слим считал, что она и не спит толком, лишь тихо лежит в темноте, ожидая, когда наступит время вставать и идти на работу.

И когда наступило время все это обдумать, что он наконец-то сделал, до Слима дошло, что в муравейнике, где мы все живем и ведем наше бытие, может быть достигнута достаточная приватность, позволяющая членам общества любого сорта странности, если только эту странность не демонстрировать. Если человеку доставляет удовольствие спать вверх ногами, как летучая мышь, и если он так устроил свою жизнь, что никто не видит его спящим, или не видит его место для сна, то, что ж, спать как летучая мышь он сможет во все дни своей жизни.

И по этим правилам, даже необязательно быть человеческим существом. Если, конечно, мимикрия достаточно хороша. Достоинством странной личности Слима было то, что привычки Селии Сартон вовсе не испугали его. Теперь он был менее встревожен ею, чем тогда, когда только начал шпионить за нею. Он знал, что она делает в своей комнате, и как она живет. И это делало его гораздо счастливее.

***

Тем не менее, ему все еще было любопытно. Его любопытство никогда бы не подтолкнуло его к тому, что мог бы сделать другой мужчина - заговорить с нею на лестнице или на улице, познакомиться с нею и больше узнать о ней. Для этого он был слишком застенчив. И уж конечно он не пошел доносить кому-то о странных материях, что наблюдал каждый вечер. Не его это дело - доносить. Насколько он мог видеть, она никому не вредила. В его личном космосе каждый имел право жить и зарабатывать баксы, если это возможно.

И все-таки его любопытство, точнее, настоятельность его любопытства, претерпела изменения. Не для него было размышлять о природе этого существа, о том, выросли ли ее предки среди человеческих существ, живя вместе с ними в пещерах и шатрах, развиваясь и эволюционируя вместе с homo sapiens до тех пор, пока не приняли форму мельчайшего и самого незаметного из наемных работников. Он никогда не пришел к заключению, что в битве за выживание некий вид мог открыть то, что самая превосходная стратегия выживания среди человеческих существ - это не бороться с ними, а к ним присоединиться.

Нет, любопытство Слима было гораздо прозаичнее, более приземленнее и менее информированнее, чем любые из этих предположений. Он попросту сменил область своих размышлений с что? на что, если?

Вот как получилось, что на восьмой день своих наблюдений, во вторник, он снова пошел в ее комнату, вытащил чемодан, открыл его, вынул коробку, открыл ее, достал стопу бумаги, сдвинул голубую ленту, снял покрывающие листы, вытащил вторую Селию Сартон, положил ее на постель, а потом вернул на место бумагу, голубую ленту, картонную крышку, коробку и чемодан. Он сунул сложенную шкурку под рубашку и вышел, тщательно заперев дверь за собой своим особым приемом, и поднялся в свою комнату. Он положил свою добычу под четыре чистые рубашки в нижнем ящике и уселся дожидаться возвращения домой Селии Сартон.

Этим вечером она немного запоздала - наверное, минут на двадцать. Задержка, казалось, усилила, как ее изнеможение, так и ее нетерпеливость. Она лихорадочно ворвалась в комнату, двигаясь со скоростью, близкой к панике. Она казалась истощенной и бледной, ее руки дрожали. Она нашарила чемодан под кроватью, выхватила коробку и открыла ее, в противоположность своим обычным размеренным движениям, перевернув ее над постелью и вывалив содержимое.

Когда она увидела, что там ничего нет, кроме листов бумаги - некоторых с широким прямоугольным, некоторых без него, она замерла. Она склонилась над постелью в неудобной позе и не шевелилась бесконечные две минуты. Потом медленно выпрямилась и оглядела комнату. Она еще раз покопалась в бумаге, но уже смирившись, без надежды. Она испустила единственный звук - высокий, печальный стон - и начиная с этого момента молчала.

Она медленно подошла к окну, ее ноги волочились, плечи поникли. Очень долго она стояла, глядя на город, на его растущую тьму, на его растущие колонии света, то и другое - символы жизни и обычаев жизни. Потом она задернула занавес и вернулась к постели.

***

Она собрала бумагу небрежными, ни о чем не заботящимися пальцами, и положила получившуюся кучу на комод. Она сняла туфли и аккуратно поставила их бок о бок у постели. Она легла в той же в высшей степени расслабленной позе, которую принимала при своей трансформации, руки по сторонам, ладони открыты, ноги слегка разведены.

Лицо ее походило на маску смерти, черты его запали и заострились. Оно пылало и казалось больным. Она пыталась глубоко и регулярно дышать, но недолго. Немного трепещущих судорог в районе диафрагмы, но слабых. Потом ничего.

Слим отполз от глазка и сел. Он чувствовал себя очень погано. Он всего лишь любопытствовал; он совсем не хотел, чтобы она заболела или умерла. Ибо он был уверен, что она умирает. Откуда он знает, какого сорта суррогатный сон может требоваться подобному организму, или что может стать результатом задержки трансформации? Что он может знать о биохимии подобных существ? Он смутно подумал, что можно проскользнуть завтра, когда она уйдет, и вернуть ее собственность. Просто, чтобы посмотреть. Просто, чтобы узнать, что произойдет. Просто из любопытства.

Надо ли ему вызвать доктора?

Но она же не вызывала. Она даже не попыталась, хотя должна была гораздо лучше него знать, насколько серьезно ее неприятное положение. (И все-таки, если вид в своем существовании зависит от секретности, то для выживания вида жизненно важно, чтобы индивидуум умирал незаметно.) Что ж, может, не вызывание доктора означает, что с ней все в порядке. Доктора стали бы задавать пропасть идиотских вопросов. Она могла бы даже проболтаться доктору о своей второй коже, и если бы Слим вызвал докторов, то его тоже стали бы об этом расспрашивать.

А Слим не хочет во что-то впутываться. Он просто хочет кое-что знать.

Он подумал: "Взгляну-ка еще."

Он заполз обратно в шкаф и приложил голову к отверстию. Селия Сартон он мгновенно это понял - этого не переживет. Лицо ее опухло, глаза выпучились, пурпурный язык торчал - слишком далеко - из угла ее рта. Даже пока он смотрел, лицо ее все больше темнело, а кожа на нем сморщивалась, пока не стало похожа на листок копирки, смятой в шар, а потом расправленной.

Само начало импульса - выхватить нужную ей вещь из ящика с рубашками и помчаться к ней - умерло в нем, когда он увидел струйку дыма появившуюся из ее ноздрей, а потом...

Слим вскрикнул, отдергивая голову от дыры, жестоко при этом стукаясь ею, и закрывая ладонями глаза. Представьте себе громадную лампу-вспышку на расстоянии дюйма от носа и зажгите ее, и тогда получится вспышка, которую он получил сквозь свою маленькую щель в жестяном потолке.

Он сидел, постанывая от боли и наблюдая под собственными веками миграцию огненных червей. В конце концов они померкли и он попробовал открыть глаза. Они болели и после-образ щели все висел перед ним, но по крайней мере он мог что-то видеть.

Ноги затопали по лестницам. Он учуял дым и неприятную гарь чего-то маслянистого, чего так и не смог определить. Кто-то закричал. Кто-то затарабанил в дверь. Потом кто-то стал вопить и вопить.

***

На следующий день все было в газетах. Загадочная смерть, кричали заголовки. Чарльз Форт в журнале "Слушай!" сообщил о многих подобных случаях в прошлом и о том, что многие из них происходит и сегодня - люди сгорают в хрустящий пепел от яростного жара, который тем не менее не разрушает одежду или постель, однако ничего не оставляет для вскрытия. Это, говорил журнал, либо неизвестный вид тепла, либо тепло такой интенсивности и настолько кратковременное, что может такое сотворить. Нет известных родственников, говорилось там. Полиция озадачена - нет ни улик, ни подозреваемых.

Слим ничего никому не сказал. Он больше не проявлял любопытства к этому делу. Он в ту же ночь прикрыл дыру в шкафу, а на следующий день, прочитав статью в газете, он воспользовался этой газетой, чтобы завернуть в нее предмет из ящика с рубашками. От него уже пованивало и, хотя времени прошло так мало, разворачивать его уже не стоило. Он бросил пакет в мусорный бак на пути в кабинет юриста в среду.

Он заключил мировое соглашение и в тот же день переехал.

Конец.