Дом, которого нет

«И какой же смысл возводить высокий забор, чтобы он годами стоял проломленным у всех на виду? – провожала Лидия взглядом забор своих соседей, когда-то повредившийся из-за снегового обвала с крыши. Раз за разом, проезжая мимо, она критиковала бездействие его хозяев. – Так и заберутся воры, а через них к нам. Что за беспечность… Кусок жестянки им выправить лень».

Весь день передавали похолодание. Ходили слухи, что к ночи мороз совсем рассвирепеет, и градус резко опуститься до минус тридцати, а может и ниже, от чего все отвыкли. За череду мягких зим одежда перестала быть защитой от сильного мороза и выбиралась теперь по параметрам красоты, да удобства для езды на машине. Лидия прикинула, что по-настоящему тёплой у них была единственная вещь – большой серый ватник, принадлежавший мужу. Хранился он в дальнем углу неотапливаемого хозяйственного помещения как мало востребованный и давно им не пользовались. А теперь случилось так, что их яркие короткие пуховики при ниже минус тридцати не стоили ничего, да и настоящий пух стали заменять разные синтетические наполнители.

Вдоль всей улицы шла узкая обледеневшая дорога, по обеим её сторонам высились баррикады снега. У ворот за целый день тоже изрядно навалило – раскрыть их полностью не удалось. Лидия попробовала въехать, но забуксовала практически сразу. Колёса крутились и крутились на высоких оборотах, однако их держали на одном месте глыбы, растущие после каждой расчистки территории, теснящие въезд. Ей пришлось ползать на четвереньках и подкапывать сбоку заднего правого колеса, вдыхая пары выхлопа, чтобы она смогла сдать обратно и начать заезжать заново.

– Стас! – позвала она в нетерпении мужа, обернувшись на окна.

Крик рассеялся в морозном воздухе. В ожидании Стаса Лидия задержала взгляд на молчаливом ряду домов со снежными крышами. Создавалась видимость, будто в них никого нет: свет ни в одном не горел или был слишком бледен, что с расстояния был незаметным. Родные места когда-то в прошлом, во времена юности, были полны снующих повсюду людей в любую самую неприветливую погоду, в любой день, даже поздний час, а теперь создавалось впечатление, будто объявлен комендантский час.

Не дождавшись помощи, Лидия снова запрыгнула в машину и нажала на педаль газа. Двигатель набирал обороты, ревел, но проклятое колесо опять буксовало на месте.

– Стас! – возбуждённо крикнула она, открыв водительскую дверь.

В окнах её дома свет горел в каждой комнате, однако на зов никто не выходил. С очередной попытки машина рванула с места. Наконец, Рено вкатилось во двор, проложив две свежие борозды на достаточно просторной площадке. Двигатель стих. Возня с воротами всё ещё продолжалась: большие воротины сгребали снежную массу и не хотели примыкать друг к другу плотно – в такие моменты проживание в частном доме начинало Лидии действовать на нервы.

Закончив греметь затворами, Лидия вытащила из багажника несколько сумок с покупками, захлопнула его с раздражением, направилась в дом. С пуховика и шапки полетели брызги оттаявшего снега, когда она стала трясти ими в тамбуре. Всё шуршало: пуховик, пакеты, объёмная сумка с ручками, накалившаяся от мороза. Лидия разулась и затащила часть вещей в тепло, после чего сразу вопросительно уставилась на сидящего за компьютерным столом мужа – он выглядел озадаченным как никогда раньше. Ладони он прислонил к лицу, покрытому чёрной мягкой окладистой бородой.

– Стас, ты не слышал, как я буксую?! – разозлилась Лидия.

Мужчина и ухом не повёл.

У неё буквально вывалилось из рук всё содержимое в ответ на его бездействие. Да и вообще она сегодня слишком устала за длинный рабочий день, ещё эта расчистка у въезда, после которой её худенькие ручки, свесившиеся вниз, просто ныли от напряжения. Женщина подошла вплотную, наблюдая за отсутствием какой-либо реакции с его стороны. На мониторе одиноко светилась вбитая с начала первой строки дата: 24. 01. 1942. Что она означала Лидия знала, только не считала нужным говорить о ней: спрашивать, дискутировать, заостряя на этой дате ещё больше внимания, чем, по её мнению, та заслуживала.

– А? – Стас наконец-то зашевелился, перевёл с экрана взгляд на жену.

Неожиданное возвращение жены заставило его прервать, так сказать, медитацию перед монитором. Крупным своим торсом он навалился на расшатанную спинку большого компьютерного кресла с облезлой в некоторых местах обивкой, отчего кресло издало отвратительный щелчок где-то в механизме соединения. Стас давно мог его наладить: разобрать, подкрутить и смазать как следует, чтобы больше не щёлкало, но руки не доходили, несмотря на то что они у Стаса были поистине золотыми – починить он мог даже безнадёжно сломанную вещь. Только в последнее время в доме не чинено было многое, потому как он зациклился на одном – самом сложном, необычайном, самом исключительном деле (для Лидии самом безнадёжном и бессмысленном). Это дело на нём заметно отразилось, особенно за последние пару лет Стас сильно изменился: осунулся, утратил былую свою круглолицесть, а борода скрывала скулы и просевшие щёки. Волоокие карие глаза, которые смотрели сейчас вопросительно на жену, говорили об очередной бессонной ночи – выдавала это появившаяся в них краснота. Нарушение режима сна и бодрствования для мужчины под пятьдесят с периодическими рецидивами тех или иных недомоганий было сравнимо с миной замедленного действия. За недельное отсутствие жены в доме произошли изменения: раковина донельзя была завалена горой немытой посуды, мусор явно ни разу не выносился, на столах и кроватях выстроились колонны из бесчисленных папок с некоей информацией, понятной лишь их владельцу. Кстати, эти выстроенные колонны – единственное, что более-менее было организованно и напоминало хоть о каком-то порядке. На полу, прямо на проходе, стояло несколько распахнутых чёрных органайзеров с различным содержимым: всяким инструментом и мелкими деталями, из которых муж собирал своё уникальное устройство. Чуть в сторону от них были отброшены технические журналы, ксерокопии и книги научного содержания с заложенными между страниц первыми попавшимися под руку предметами, выполнявшими роль закладок. Роль закладок выполняли как плоскогубцы, так и медицинские маски – изобретатель клал между страниц, чтобы не потерять место, всё без разбору.

– Здесь невозможно находиться! – возмутилась Лидия и открыла окно. – Апокалипсис! – Комната сразу наполнилась морозной свежестью. – За неделю ни разу не удосужился прибраться! Ты даже со своего любимого блока пыль никогда не смахиваешь!

– Блок не трогать! – насторожился он.

Лидия пришла в замешательство от ответа на вполне естественное замечание по поддержанию порядка в доме, на какие её муж обычно реагировал пустословными обещаниями всё исправить.

– Вообще не трогать! – требовательно уточнил он.

– Да я и не трогаю… – обиделась она, пожав худыми плечами. Затем повернулась к мужу спиной и стала поочерёдно вытягивать из сумки одну за другой упаковки с продуктами, сопровождая последующие слова раздражённым хлопаньем дверей холодильной и морозильной камер, громыхая ящиками и створками отсеков. – Я предлагаю по нему пройтись тебе! Тряпкой! Хотя бы раз за всю историю его сотворения! А то, не дай бог, заклинит в самый ответственный момент… во время перемещения в какой-нибудь сорок второй!.. – Лидия с пренебрежением в очередной раз хлопнула дверцей холодильника. Раздался шорох складываемых пустых пакетов, а следом за ним скрежет вилки о выскабливаемую посуду: в мусорное ведро полетели остатки заплесневевшего обеда.

Стас щёлкнул по клавиатуре, как виртуозный пианист, и затронутая женой дата исчезла с монитора. Она заметила детали, но ещё не догадывалась о настоящих его намерениях, считала, что эта дата гипотетическая и не несёт в себе ничего существенного. Завтра он снова зависнет над своими цифрами и будет размышлять о ещё каком-нибудь календарном дне, грезить о положительных результатах своего немыслимого эксперимента, который день изо дня пополнял теоретическую его часть, а практически не двинулся дальше постоянно растущих папок в бумажном и электронном виде, и также сборки уловителя-преобразователя – дурацкое название, придуманное им самим. Уловитель-преобразователь тот должен был, со слов его создателя, преобразовывать одну энергию в другую – бог знает, что за функцию нёс в себе этот его блок. По мнению Лидии муж занимался бессмыслицей, бредовой затеей, самообманом. Пока она посвящала большую часть времени реальной работе в крупной проектной организации, он растратил не один десяток лет на одну единственную цель – прорваться сквозь время, совершить скачок в прошлое, причём был абсолютно уверен, что это ему удастся. Началом его мании послужил сон из разряда кошмаров, который приснился Стасу лет двадцать назад – вот после того самого сна начали происходить изменения в доме, что со временем превратило обстановку в хаос. Каждый раз жена, возвращаясь из города, пыталась повернуть процесс превращения дома в первобытную пещеру обратно, чтобы вернуть ему облик нормального человеческого жилья, но все её улучшения вскоре снова куда-то девались.

– Хочу поставить тебя в известность… – заговорил он с сигаретой в зубах, нарушив воцарившееся молчание. Сигарета щёлкнула еле слышно, когда он её коснулся, задымила – эта штука была новейшим достижением, чудо-изобретением, правда, не авторства Стаса, выпускаемая в помощь людям, кому было сложно отказаться от вредной привычки. Она практически во всём имитировала настоящие сигареты. Белые клубы дыма медленно и хаотично начали расползаться по направлению к жене. Лидия сморщилась по старинке, несмотря на то что дым этот не был едким, не вызывал никакого раздражения и не приносил здоровью вреда.

– И заметь: не спросить разрешения, а поставить в известность, – картавил он, удерживая дымящуюся псевдосигарету зубами за самый краешек – казалось, что он вот-вот уронит её изо рта. – Я собираюсь провести практический опыт. Сегодня. Поэтому насчёт сорок второго… эти твои колкости, насмешки – сегодня я положу им конец.

Поначалу Лидию забавляли разговоры о переносе в прошлое, с течением времени стали надоедать, а сегодня она восприняла их как угрозу суицидального характера. Тем более муж затевал что-то на ночь глядя, когда она была вымотанной и уставшей, и жила с одной лишь мыслью: доползти до кровати. Меньше всего ей нужны были сейчас наблюдения за тем, как он будет экспериментировать, за попытками переноса чего бы то ни было в другое время и пространство, но муж сообщил ей о своём решении с настолько серьёзным и уверенным видом, что ей стало не по себе. Лидия опустилась на диванный подлокотник, освободила шею от горловины белого свитера, будто ей не хватало воздуха при открытом окне, с пренебрежением в голосе переспросила:

– Чего ты собираешься сделать?

Стас глубоко в очередной раз затянулся, прикрыв глаза. В её сторону он смотреть опасался, возможно из страха, что она сможет отговорить его от этой затеи, и он вдруг возьмёт и передумает. Он уже всё решил – теперь его ничто не должно останавливать. Он просчитал каждую мелочь и сегодняшнюю ночь определил в разряд особенных по многим критериям для того, чтобы совершить скачок на восемьдесят лет назад. Он прекрасно осознавал, что риск огромен: с одной стороны, испытуемый, то есть сам создатель сомнительного устройства, как его называла жена, Станислав Кураев, впервые задействовав этот прибор и совершив скачок, мог, благодаря непредвиденным отклонениям или погрешностям там и остаться, с другой – весь многолетний труд, которому он посвятил уйму времени, с огромной долей вероятности мог оказаться напрасным, и несостоявшееся перемещение в прошлое его уничтожит морально.

– Я окончательно принял решение: пора переходить к испытаниям. Каждый день я задаю себе вопрос: работает ли оно? Есть ли смысл в дальнейших моих изысканиях? Почему бы не проверить, собственно говоря, что мне мешает? – В нём сидела детская нетерпеливость, азарт, жажда к действиям. Не дожидаясь от неё какого-либо одобрения, он завёлся от собственных слов: – Ты можешь представить какой это будет прорыв?

Лидия с размахом хлопнула себя по коленям и вернулась к наведению порядка.

– Ты тронулся рассудком!

– Да, я тронулся! – Стас вскочил с места и начал энергично прохаживаться из угла в угол. – И очень давно, если ты не заметила. – Он остановился у стола и небрежно повторным щелчком потушил курительное устройство. – Думаю, тебе известно, что по ходу истории были далеко не единичные случаи, когда великое открывалось людям в снах… И я – один из таких людей, на кого снизошло видение. Спрашивается – откуда? – Он навис над женой, склонившейся над мусорным ведром, и по-деловому скрестил на груди руки.

– Откуда нам вдруг во сне приходит то, чего мы даже представить себе не могли? – вопрошал он, взметнув указательный палец ввысь. – Чего мы не видели никогда, чего не видели наши предки – не описывали ничего подобного в своих трудах! – Взгляд Кураева пребывал в пограничном состоянии между азартом и безумием. Заканчивал он речь, перейдя на шёпот: – Внеземные цивилизации – вот откуда!

Маньяк, слушая думала она, одержимый фанатик, не поддающийся лечению, тронувшийся рассудком. Считает себя избранником, отмеченным неким внеземным разумом, решившим, что он особенный. Сон ему, видите ли, приснился… Никому до сих пор не снился, а ему там что-то показали, причём такое, чего он даже не в состоянии объяснить – что именно ему приснилось, какая такая технология. Ей стало интересно, и она будто бы согласилась с первой частью, что во сне человеку может прийти какое-либо вдохновение, поэтому она сказала – это вылетело само собой: «Ну, допустим…» Он уставился на неё с удивлением, потому как приготовился к долгой обороне, к полемике на одну только тему снов. Его рука с оттопыренным пальцем вяло свесилась вниз.

– Что ты этим хочешь сказать? Что значит это твоё «ну, допустим»? То есть, ты всё-таки допускаешь…

– Стас, – перебила она, сообразив, что без чьей-либо поддержки ей с этим психом не совладать. – Так не делается – в одиночку не делается! Приглашается кто-нибудь для участия в опыте, наблюдатели… Твой Вишняков, например, раз он в теме. И вообще, это страшный риск! Твои внеземные цивилизации показали тебе идею через спящий разум, я хотела сказать: через спящий мозг, а дальше им всё равно, твоим цивилизациям… Дальше ты один под свою ответственность копаешься земными своими человеческими ручками в сомнительном земном устройстве и надеешься, что оно себя покажет в космических масштабах! Да может это путь в один конец, даже если оно и работает! И ладно бы в будущем зависнуть, а то в прошлом: в голоде, в холоде… тиф, холера, примитивные лекарства, отсутствие всей этой электроники, к которой ты так привык!

– Насчёт предпочтения будущего прошлому ты проявляешь неосмотрительность. Что значит: тиф, холера? У Вишнякова, между прочим, заболела жена – сейчас, в нашем времени, да так заболела, что холера с тифом отдыхают.

Изобретатель сомнительного устройства сделал видимость, будто успокоился и полез в холодильник, давая понять, что наконец-то проголодался, хотя на самом деле его по-прежнему морило не чувство голода, а одержимость – это она клокотала в пустом животе, взывала к получению желаемого. Он достал из холодильника сыр и ветчину, неаккуратно распаковал батон, начал его распиливать непредназначенным для этой цели коротким кривым ножом.

– Дай я сначала уберу со стола, – вмешалась Лидия. – Присядь. Не наводи ещё большего бардака. Смотри – крошки посыпались на пол. А что с ней?

– С кем?

Лидия застыла на месте, глядя на него в упор.

– С Вишняковой!

– Австралийский вирус, что же ещё… Ты забыла из-за чего у нас карантин?

Несколько минут оба молчали.

– В будущем зависнуть… – сменил он тон энтузиазма на ворчание. – Эффективных лекарств от него вообще-то никаких пока не придумали. Ты уверена, что так блистательно в твоём этом будущем? Там могут быть такие эпидемии-и-и… – обхватил он голову, демонстрируя масштабы всемирной трагедии, – что, благодаря моему изобретению, впору сваливать в прошлое.

– Ага! Особенно во вторую мировую – здорово придумал!

– Ты хочешь в первую? – он удивлённо захлопал глазами, опёрся о край стола, ловя взгляд жены и мечтая поймать момент, когда она признает его дальновидность.

– Я никуда не хочу! – вышла она из терпения.

За стол пара усаживалась в очередном молчании под упоительное завывание северного ветра, который будто играл на струнах – проводах, что протянуты были между столбом и постройками. Иногда ветер устраивал целый оркестр, и тогда с грохотом тряслись отливы окон. Ветер проникал в мельчайшие щели под откосы, отчего в доме создавалось ощущение сквозняка, хотя он был достаточно хорошо утеплён. Кураев так же молча жевал бутерброд, кроша им на стол, взгляд его, обиженный и неудовлетворённый, задержался на освещённой внутренней стороне забора, затем сфокусировался на переднем плане, на отражении в стекле профиля жены.

– Ну хочешь ты испытать, отправь туда кого попримитивнее, только не людей, – вернулась к разговору Лидия. – Проведи первый эксперимент сначала на животных.

– На морской свинке? – Кураев на её предложение среагировал моментально – в его словах звучала ирония. – На коте? Или кого ты там предлагаешь?

– Да хоть на обезьяне! – вспылила она.

Изобретатель сомнительного устройства сделал вид, что задумался, на самом деле он ухмылялся в душе над её наивностью, злился, что она не понимает простых, в его понимании, вещей.

– Ладно. На минуту представим, что я приволок сюда эту подопытную обезьяну – взял напрокат у циркачей. Возможно, её даже обучат нажимать на пульт обратного хода – профессиональный дрессировщик обучит, и мы получим обезьяну назад. Ты не смейся, не смейся… Что ты улыбаешься? Я пока не сказал ничего смешного. Сочтём, что это возможно. М-да. Может тогда эта обезьяна расскажет нам заодно: где она побывала, чего повидала… Или ты думаешь мне хватит и того, что эта обезьяна где-то тупо была? – Кураев театрально взмахнул рукой. – Может её переместило не в прошлое, а на другую планету, но итог нашего эксперимента будет, что обезьяна где-то была, неважно где, главное была! Эксперимент прошёл успешно: обезьяна-первооткрывательница по кличке… ну это неважно, совершила великое перемещение неизвестно куда и набрала миллионы просмотров! Давайте взрывать шампанское!

– Стас, да успокойся ты! – Лидия пыталась его унять. – Обвесишь свою макаку камерами и увидишь, где она побывала.

– Послушай, дорогая… – перебил в свою очередь изобретатель, – твой мозг на секунду способен себе представить, что животное, испытав шок, внезапно оказавшись в незнакомой обстановке, вместо того, чтобы повторить отрепетированную команду, первым делом решит драпануть куда глаза глядят? Обвешенное камерами будущего. К немцам, например, к противнику прямой наводкой – обезьяны не разбирают к кому надо бежать, тащить высокие технологии. Или ты считаешь, что дрессировщик её научит куда конкретно надо драпать в случае чего? Давай к ней в рюкзачок заодно подложим мобильный телефон и ноутбук последней модели. Я уже представляю, как она ковыляет по снегу на кривых своих лапах в полной экипировке.

Жена прикрыла глаза ладонью; смех не давал ей закончить ужин, понадобилось время, чтобы успокоиться, прийти в себя. Кураев, напротив, расписывал проведение эксперимента со всей серьёзностью, лишь приподнятые уголки рта, не покрытого бородой, говорили о том, насколько его забавляет шутливый, придуманный им, план.

– Ну тогда ты обвесишь камерами себя и отправишься сам в какой ты там выбрал – сорок второй, двадцать четвёртое… – Она смотрела с грустью; слёзы радости преобразовались в слёзы печали; глаза говорили: даже не пытайся, никуда я тебя не отпущу.

– Эх-х-х, дорогая моя… Если бы я мог выбирать куда отправлюсь… – Он снова расположился за монитором и надел миниатюрные очки в тонкой оправе, вносящие дисгармонию в пропорцию по отношению к массивности его лица и тела – эти очки он одевал лишь в случаях мелкого шрифта. – В далёком будущем, я уверен, будут вбивать любую дату, как я сейчас, и отправляться куда душа пожелает, а у меня вариант один: двадцать девять тысяч двести дней обратного отсчёта. Так что… если я отправлюсь не сегодня, а скажем завтра, то попаду в двадцать пятое января, если послезавтра – в двадцать шестое.

Лидия взялась за мытьё посуды; в данный момент оба продолжали диалог спина к спине. Он не видел, как её всю трясёт. Вода хлестала в кастрюлю, переполняла через край, стекала каскадным водопадом на тарелки, скопившиеся ниже, и уходила клокающей воронкой в канализацию, когда Лидия печально вглядывалась в собственное отражение на стекле кухонного окна. Минус за окном крепчал – об этом говорил висящий на улице термометр. Похоже, она сегодня проехала по улице последней, и теперь наверняка все заперлись по домам – в такой мороз страшно было кого-то представить идущим по улице в ночи.

– Я бы на твоём месте так и поступила – отправилась бы несколькими месяцами позже, а лучше несколькими годами, когда война закончится, – высказала она своё мнение.

– Так в этом-то и весь смысл! – Он блеснул очками, повернув к ней лицо. – Я не зря твою мать, нашу свет Анну Викторовну, её сиятельство, пытал всё лето, душу из неё вытряс – где и что находилось на вашем участке в те времена: где старый дом стоял, где располагались сараи, какая территория была ничем не занятой…

– Ей-то откуда знать? Она младенцем была в твоём сорок втором! В люльке качалась. Зато помнит: где у нас дом стоял!

– Старый дом сносили значительно после войны, когда в люльке качался твой двоюродный брат. А мать твоя застала снос будучи девицей – как она может не помнить? Они тогда строили этот, – постучал он пальцем по столу, – вернее тот на этом месте, что мы с тобой достраивали и перестраивали.

– А-а, ну ты, я смотрю, действительно обзавёлся информацией.

– Пошли, – вскочил он с места, – я тебе сейчас покажу!

Он потащил её на улицу. Стас шёл напролом, толкая одну за другой двери и крепко сжимая руку жены. По щекам обоим ударил колющий морозный ветер. Пара прямо в домашних тапочках оказалась перед лицевым фасадом дома на запорошенной отмостке, что его огибала. Лидия съёжилась от холода, но изобретателю казалось жарко, в нём пыл только нарастал.

– Вот это место, – остановился он в позе оловянного солдатика на заметённой снегом клумбе, где осенью обильно цвели посаженные тёщей цинии.

– Дом стоял там, – указал он в сторону забора, – вот так, вдоль палисадника. А это место было пустым – отсюда я и начну свой старт.

Он смотрел на неё с лёгкой грустью, словно вымаливал разрешение на отправку в прошлое, ждал, что Лидия отнесётся к его затее серьёзно, что благословит его. Она в свою очередь ёжилась от мороза, крепко обхватив себя, и ждала, когда же закончиться эта пытка, когда же они вернутся в тепло. Затем она переоденется в просторную пижаму, включит телевизор и устроится в кровати под одеялом с миской орешков.

– Ну хорошо, я поняла. Начнёшь отсюда, – дрожала она. – Давай вернёмся в дом.

Стас не двинулся с места. Ветер трепал его густую чёрную шевелюру во все стороны, снежные искры поблёскивали на стёклах очков. В зимнем полумраке в нём угадывалось сходство с цыганским бароном, что-то в нём было и от индуса, а может дело обстояло в бороде, сбрей которую, и всё сходство сразу исчезнет.

– Я поняла, поняла – с этого места начнём старт.

Она сказала: «начнём». Это было равносильно, как «приступим», как «вместе поучаствуем в эксперименте». Возможно, то было сказано под пыткой мороза, но Лидия в любой момент могла вернуться в тепло одна, оставив Стаса дальше утверждать свою отправную точку. Тут она выдвинула ультиматум:

– Давай договоримся так: если тебе удастся переместиться, я буду ждать тебя здесь… И в дом не вернусь пока не явишься обратно, – пригрозила она пальцем. – Буду ждать до последнего, до окоченения. Согласен на такой расклад?

Несмотря на шантаж с её стороны, Кураев с этой минуты почувствовал себя не одиноким в главном событии не зря прожитой жизни, у него появился напарник. Изобретатель сомнительного устройства принял требования напарника, и они вернулись в дом, уже не хлопая, а припирая за собой двери с бережливостью.

– В сорок втором… – говорил Кураев теперь, как он считал, своей ассистентке, – в вашей деревне было вполне спокойно. Немцы по ней прошли только в сорок третьем и угнали часть населения в лагеря. Теперь ты понимаешь почему нельзя туда соваться позже?

– Это тебе тоже мама рассказала – когда немцы прошли?

Стас наполнил водой в прошлом прозрачный, а теперь белый от накипи электрический чайник. Послышалось шипение, которое нарастало по восходящей. После этого он взял кружку с надписью: «Лидия», погрузил в неё два болтающихся на нитке пакетика, чтоб было покрепче, сыпнул ложку сахара.

– Нет. Это мне рассказывала твоя бабка, царствие ей небесное. Я любил её послушать, она мне много чего рассказывала. Квартиру, в которой они жили до войны, разбомбили при налёте. Она тогда взяла в охапку твою мать, старшенького, на тот момент двух лет отроду, и прямо из бомбоубежища отправилась сюда, к своей матери: в деревне на тот момент было безопаснее и прокормиться было проще. Хотя… Голодали они тогда сильно, и ещё раньше голодали – в тридцатые. Последние семейные реликвии выменяли на мешок пшена.

– У нашей семьи были реликвии? – встрепенулась Лидия. – Сроду не знала. А что за реликвии? Старинные украшения?

Кураев повернулся к ней и произнёс:

– Ты, конечно, подумала: драгоценности! – воскликнул он. – Что же ещё, как не рубины, изумруды, бриллианты… Ан нет! Дворян в вашем роду не встречалось, насколько мне известно. Это всего лишь ордена с первой мировой. Интересно, почему я знаю столько подробностей о твоей семье, а ты ни сном, ни духом?

Лидия отвернулась к окну. Поздно было кого-то винить в плохой осведомлённости о семейном прошлом спустя стольких лет. Или винить её, Лидию, что задавала слишком мало вопросов о жизни бабушек и дедушек, прабабушек и прадедушек, потому как её, действительно, не сильно эта тема привлекала. Или винить предков, которых уже нет, за недостаток информации, потому что была такая у них в семье черта – всё скрывать, и почему-то никто и никогда не изъявлял желания рассказать пусть маленькую, но всё же историю из семейного архива. Только сейчас она осознала, что действительно её никогда не посвящали в подробности семейной биографии, ни слова о войне, будто не было её вовсе, а бытие предков по умолчанию подразумевалось посредственным: шло своим чередом, скучно, обыденно, без значимых событий и в то же время не хуже, чем у других. Возможно, таким способом взрослые старались оберегать несформировавшийся детский мозг от негативных эмоций, не вспоминали в её присутствии о бедствиях, пережитых семьёй. Кто знает, может в планах у них было заводить подобные беседы со взрослой Лидой, которая к тому времени многое будет понимать. Она не сразу вспомнила как звали прабабку – имя крутилось в голове, редкое такое имя… Кажется Алевтина. Жила она в том, снесённом где-то в шестидесятых, деревянном доме – от избы осталась небольшая впадина, где под полом находилась яма. Лидия свою прабабку не застала и имела плохое представление о том, как она выглядела. Похоронена она была на местном кладбище – Лидия знала где – там раньше стоял остаток от деревянного креста в виде небольшого столбика, который затем убрали, чтобы захоронить Лидиного дядьку, умершего четыре года назад, приходившегося Алевтине внуком. Лидия слышала разговор краем уха, что, когда выкапывали могилу дядьке, наткнулись на останки прабабки, и землекопы эти фрагменты костей сложили в пакет, который затем в дядькиной могиле и захоронили. На фотографиях, что хранились у старшей двоюродной сестры, Алевтины не встречалось, не считая одного кадра, где она сидит вдалеке на скамье, повёрнутая боком. Её муж и сын ушли на фронт в самом начале войны и не вернулись, но осталась единственная дочь – родная Лидина бабка.

– Она тащила на себе тяжёлый узел с вещами, – продолжал Стас свой рассказ о Лидиной бабке, – и двоих детей на руках от самой Ольшанки. Это километров двадцать – двадцать пять. Осень, слякоть, ноябрь, дети капризничают, особенно твоя мать в кульке, но идти им больше некуда – здесь их ждал родительский дом.

– Почему ты хочешь переместиться именно здесь? – спросила Лидия. – Почему не выберешь место с историей? Дался тебе наш старый дом…

Изобретатель достал с верхней полки карту Черноземья и торопливо развернул перед ней.

– Куда ты предлагаешь переместиться? Ткни! Ну давай, давай, ткни!

Она вытянула шею, глаза её засновали по бумаге: по бесформенным пятнам лесных массивов, по извилистой паутине рек и названиям городов, знаменитых и неизвестных.

– Да хоть куда!.. Есть усадьбы, соборы, парки…

– М-да уж… Только парков нам не хватало…

Кураев снова двинулся по дому с заложенными за спину руками.

– А теперь представь: выберу я полянку, перемещусь, а в этой точке восемьдесят лет назад стояло толстенное дерево. Это только в фильмах пришельцы из прошлого-будущего сваливаются, как ком с горы, из коридоров времени… и живы-здоровы дальше себе идут. Спрыгнут куда попало, отряхнутся и бегут себе дальше как ни в чём не бывало. А у нас подобный шаг может закончиться весьма плачевно. В нашем случае я окажусь в самой сердцевине ствола: моё тело, точнее то, что от него останется, втиснется, разопрёт древесину с треском, или та будет с силой сжимать его в древесных своих тисках – расплющит голову, раздробит кости… Я буду напоминать зуб мудрости, болезненно прорывающий ткань десны и сам же от этого разрушающийся. А быть может я окажусь прямо под гремящей гусеницей немецкого танка… да любого танка, чего говорить… который проезжал по этому месту восемьдесят лет назад.

– Ты сам выбрал военное время, – ввернула Лидия.

– Хорошо – не танка! Не танка! Под колёсами грузовика… – он снова эмоционально повысил тон, – везущего в мирное время бидоны с молоком. Под копытами лошади с санями с сеном! В конце концов я могу до смерти напугать местных жителей своим внезапным пришествием, если таковые находились в тот самый момент в зоне прибытия.

– А бабушку мою до смерти пугать можно!

Изобретатель сомнительного устройства остановился в центре мохнатого ковра и неспеша снял очочки – по-другому назвать их язык не повернётся. Он осторожно убрал их в нагрудный карман, всунул руки в карманы брюк, закачался по-деловому на пятках.

– Твоя бабушка вообще-то была не из пугливых, – сообщил он. – Женщину, управляющую трамваем под бомбёжкой, пугливой не назовёшь. Разве не так? Что тебя напугало бы сильнее: появление мужика, странно одетого… или разрывающиеся снаряды, то справа, то слева, а у тебя одна дорога – вперёд по рельсам, – разрезал ребром ладони он воздух, на мгновенье вытащив руку из кармана, – и полный салон людей за спиной!

Жена задумалась над услышанным, прозвучавшим для неё впервые. Было весьма неловко от того, что узнавала она бабкину биографию от человека, не являвшимся этой бабке никем, чужого для неё человека. Лидия пробурчала своё мнение на этот счёт:

– Волшебное появление из пустого воздуха здоровенного бородатого мужика во дворе и взрыв снаряда – для меня идентичны.

– О как!

Кураев сначала застыл, переваривая услышанное, походил, подумал, покрутил в руках предмет, предназначение которого знал только он один и опустился на диван со сцепленными на животе пальцами.

– Ладно, – решил он подвести итог, – я обещаю, что никого не побеспокою. Испытание проведу в два часа ночи, во время глубокого сна у населения. Я только осмотрюсь и вернусь обратно. Всего пара минут, и никто не успеет меня засечь.

– А я уже было подумала, что ты собрался постучать в дверь и сказать: «Здравствуйте! Это Стас, муж вашей правнучки».

Кураев подошёл и приобнял жену за плечи с целью примирения, хотя они и не ссорились. Подобные диалоги с целью поиска истины проходили в их доме регулярно и уже давно считались нормой. Здесь происходили куда более шумные словесные баталии, когда в спорах участвовал старинный институтский друг Стаса – Вишняков. Лидии приходилось возвращать в реальный мир обоих, так как их обоюдное стремление к познанию ещё никем не изученного рождало фантастические проекты и могло занести не на восемьдесят лет назад, а к истокам образования Вселенной. В душе она надеялась, что ближе к ночи Стас умается и ляжет спать, перемещение отсрочится до более подходящего момента, а может он когда-нибудь перестанет заниматься всей этой ерундой и устроится на полезную для семьи работу.

После полуночи Стас копошился возле до блеска протёртого чёрного ящика, того самого, что в этом доме именовали «блоком». Ящик имел размеры двадцать пять на сорок сантиметров и кроме вентиляционных отверстий в боковых стенках ничем не выделялся. Внутреннее содержимое было в ведении одного создателя, но начинка была достаточно тяжёлой – Лидия никогда бы его не подняла в одиночку. Блок подключался к обычной электросети. На случай отключения электроэнергии Кураев организовал страховочный генератор: пока происходит процесс перемещения в прошлое и обратно, блок непременно должен работать. По возвращении всё это можно выключить. К блоку прилагались два пульта дистанционного управления размером с самый толстый канцелярский маркер. Кнопка на каждом располагалась сверху и предназначалась для нажатия большим пальцем. Чтобы их не путать, Кураев пульт отправления в прошлое сделал в белом цвете, а обратный – в чёрном.

Лидия наблюдала за приготовлениями снисходительно, но спать сама не ложилась, хотя всё время зевала. У мужа была в распоряжении целая неделя, все шесть-семь дней он мог творить, что хотел, проводить какие угодно эксперименты, устраивать языческие ритуалы вокруг костра, ведь нет, дождался жену, выбрал день, когда она вернулась из города позже, чем обычно, когда у неё был тяжёлый день и завлёк в провокационный процесс.

Несколько раз Кураев бродил по двору, присматривался, что-то отмерял, записывал. Лидия наблюдала из окна, помешивая кофе, сначала сваренный по его просьбе, потом разлитый в две чашки для обоих, потому что терять ей стало нечего, раз сна сегодня не будет. Стас мелькал на морозе в пуховике, одетом нараспашку, благо прогнозы не оправдались: наружный термометр опустился не критично, лишь до отметки восемнадцати градусов по Цельсию. Возможно, прогнозируемый мороз ожидается под утро.

– Сколько процентов вероятности ты дашь на успех моей попытки? Из ста. – Стас толкал к азарту, хотел подразнить жену, чтобы скрыть нарастающее волнение.

– Только не начинай опять. Я устала от этих разговоров.

– И всё же?

Лидия попыталась осмыслить вопрос, позже выдала со всей серьёзностью:

– Одна целая три сотых.

– И на том спасибо!

Жена ему польстила, потому что на самом деле она была уверена, что вероятности нет никакой, вероятность равна нулю без сотых и десятых: этот дурак постоит на снегу некоторое время, сжимая в руке белую пластмассовую безделушку, пощёлкает ею туда-сюда, помёрзнет и вернётся в дом не солоно хлебавши – расстроенный, разочаровавшийся в жизни, лишённый надежд на будущее.

– Как у тебя всё легко и просто… – Лидия возобновила приевшийся разговор, лёжа на диване. – Хорошо вот так, ни о чём не переживать: сварганил неизвестно что – побежал скорей запускать! Может твои фокусы опасны для жизни! Ну понятно, раз детей нет, можно ворочать всё, что угодно… А жену не боишься вдовой оставить? Меня тебе не жалко?

Стас сразу сделался хмурым, самодовольный вид его куда-то исчез, глаза заблестели – в них появилось желание спрятаться куда-либо от стыда. Он расстроился из-за её слов. Зачем надо было поднимать запретную тему именно сейчас – две запретных темы, они для него, как удар ниже пояса.

– Это моя вина… – сказал он, – насчёт детей. Я знаю.

– Перестань.

– Да-да, моя. С тобой всё в порядке, хоть ты говоришь дело в тебе… Я уверен, что именно во мне. Странно, и почему ты не ушла от меня до сих пор? Может ещё успеешь: сорок два – не предел. Нарожаешь ещё детей от человека – нормального, не шизофреника, без этих глупых затей, экспериментов, вычислений, без этих дурацких опасных для жизни приборов и прочего…

Лидия вскочила с дивана с раскрасневшимся лицом.

– Ну ты точно идиот!

Она скрылась за дверью ванной, шандарахнув ею со всей силы, так, что у края наличника треснула штукатурка. Щёлкнул замок, и наступила тишина. Кураев тяжело задышал, взгляд остановился на ковре – на фрагменте орнамента, похожем на львиную голову и кривоногую банкетку, в точности такую же, что стояла на том ковре чуть поодаль. Он приблизился к ванной комнате.

– Лидуш! – Стас привалился к двери грудью, плечом, щекой; рука тихо постучала костяшками пальцев. – Лидуша! Прости меня, дурака, я повёл себя глупо.

Молчание за дверью продолжилось.

– Лидуш, открой, золотце! Уже без десяти два, мне пора запускаться. – Стас прислонился спиной, теребя свитер на животе. – Помнишь, Гагарина показывали? Он тогда произнёс: «Поехали». Интересно, что сказала ему жена напоследок…

Дверь отворилась. Глаза у Лидии были заплаканными, но тщательно вытертыми полотенцем, что она держала в руке. Она тут же произнесла:

– Жена сказала: запускай свою шарманку, иначе сегодняшнему двадцать четвёртому января не будет конца!

Стас, окрылённый и одновременно взволнованный, приблизился к своему устройству, воткнул вилку в розетку – блок еле слышно загудел, а всё находившееся поблизости едва заметно шевельнулось. Испытатель продолжительное время с интересом безотрывно наблюдал за началом действий, ведомых ему одному. Со стороны показалось бы идиотизмом – стоять и сверлить взглядом, к примеру, утюг после подсоединения того к розетке. Наконец он аккуратно приложил ладонь к поверхности и повернувшись к Лидии прошептал: «Работает». Затем оделся во всё зимнее, не обойдя вниманием каждую застёжку, натянул шапку из енота с развязанными ушами, обул дутые сапоги, подержал задумчиво пульты в обеих руках, будто примерялся: правой рукой – туда, левой – обратно, или наоборот: левой – туда, правой – обратно.

Пара вышла на воздух. Северные ветра уже успели нагнать немалый покров снежной массы на открытую территорию – площадку для запуска первого человека сквозь временну́ю прослойку в ушедшую действительность. Выглянула луна, правда, сегодня она была изогнутой и неровной формы, доказывающей насколько крива сама Земля. Лидия была в пушистых рукавицах, испытатель – без, потому что для него было важно – осязать пульты, чёрный и белый, ему важна была отчётливость выступа кнопок. Главное, не нажать их преждевременно от избыточного волнения и не зарубить всё дело на корню.

Кураев забрался, как на пьедестал, на холмик снега, образовавшийся при расчистке отмостки и повернулся лицом к Лидии, наблюдавшей без особого интереса, разве что интерес её состоял в стремлении побыстрее отделаться и вернуться в дом. Он переминал ногами, выравнивая под собой площадку, сердце у него стучало как у спортсмена перед первым состязанием. Он выдыхал, собирался с духом, переминал леденеющими от мороза пальцами правый пульт управления. «Сейчас, ещё немного… – тем временем думала она, – и мы наконец погасим свет во всех окнах, от которого давно устали глаза. Стас, конечно, вернётся расстроенным, но мы что-нибудь придумаем… Есть знакомая врач – выпишет ему антидепрессанты, возьмёмся его успокаивать, настраивать на новый лад, поможем совместными усилиями избавиться от пустой траты драгоценного по нашим дням времени».

– Приготовился к полёту, Гагарин? – со скрытой иронией сказала жена.

– Ну что… – он виновато улыбался, – поехали? – Правая рука его прижалась к груди; палец надавил на кнопку.

Сначала Лидия впала в оцепенение, пытаясь понять, что произошло: на фоне зимнего пейзажа с нерукотворным орнаментом из сосулек на оконных отливах, с запорошенными холмиками, хранящими под собой до весны кусты спящих растений, с серой изнанкой забора из металла, с чёрной тучей, повисшей над снежными кронами, не было больше человека в зелёном пуховике с маркерами в руках.

– Ч-что? – только и смогла она выдавить.

Сердце у неё застучало так, что готово было взорваться, как тот снаряд, с которым они сравнивали появление бородатого мужика из ниоткуда. Произошедшее сейчас ни с чем нельзя было сравнить – оно вызвало ни с чем не сравнимое потрясение, пускай то было не появление, а исчезновение в никуда. Лидия крадучись приблизилась по свежим следам сорок седьмого размера к месту отправки. На холме следы обрывались – неужели ей снится?

Когда она едва пришла в себя, ей захотелось звонить во все службы спасения, разбудить Вишнякова, чтобы срочно приехал, немедленно приехал, ни секунды не мешкая. Или рвануть самой – неважно куда: к сестре, к матери… Она, опираясь на стену дома, подбрела к машине, нащупала ручку двери, долго её дёргала, после чего догадалась достать ключи из кармана пуховика, открыла, забралась в салон и уставилась перед собой, решая: так что же сейчас делать? Она завела Рено. Лобовое стекло за морозный вечер успело затянуться мохнатым инеем – дворники по нему проскребли, но прозрачней оно не стало. Лидия направила на стекло горячий воздух, включила на максимум. Она обещала дождаться, окоченеть на морозе, пока он не вернётся, намеревалась стоять и ждать, пока он не вернётся. Но она же тогда не знала, что всё настолько серьёзно, что это была не игра слов, не пустая болтовня, думала, что никто не исчезнет и не может исчезнуть, поэтому ждать на морозе никому не придётся.

Дворники продолжали скрежетать по инею под шум кондиционера. Появилась прозрачная полоса в нижней части стекла, что всё равно не давало необходимого обзора для движения. Обогрев займёт ещё достаточно времени. Для того, чтобы процесс ускорить, не мешало бы поработать скребком, тогда стекло оттает быстрее. Помимо этого, оставалось ещё одно препятствие – закрытые и заснеженные ворота. Со стороны улицы нужно всё расчищать лопатой, чтобы они могли полностью раскрыться. С внутренней стороны тоже успело намести. Лидия впала в отчаяние и заглушила двигатель. Вывалилась из машины и на онемевших ногах побрела назад, к месту происшествия. Следы сорок седьмого размера припудрил снежок. Внезапно её сковал новый приступ паники: сейчас всё зависело от блока, от этого его чёртова блока – возвращение Стаса назад. Лидия ринулась в дом, с громким топотом подбежала к прибору, облегчённо выдохнула: блок гудел тихо, умиротворённо – в этом ничем не примечательном коробе прятался мост между мирами, между прошлым и будущем, во что она так долго не могла поверить. Лидия коснулась пушистым ворсом рукавицы поверхности блока. Тут же отдёрнула руку – вспомнила, что муж просил никогда не прикасаться к нему. В поиске выхода из сложившейся ситуации, если вообще таковой имеется, засеменила обратно на улицу, прошла по отмостке, прислонилась спиной к стене, съехала вниз, так как ноги совсем не держали. Просидев так на корточках некоторое время, она натянула ворот свитера на подбородок, а капюшон опустила на глаза, скукожилась. Если муж не вернётся, она окоченеет у этой стены, покрытая слоем снега, что падал и падал, и поставит в тупик тех, кто её впоследствии здесь обнаружит. Веки становились свинцовыми, а ночное затишье с изредка подвывающим ветром действовали на неё усыпляющее.

– Лида! Лид!

Она резко очнулась. Стас стоял перед ней, возбуждённый, всполошенный, заведённый. Муж пытался поднять её за плечи, что-то кричал, радовался. Лида почувствовала, как оторвалась от опоры за спиной и под ногами и повисла в его огромных руках.

– Лидуня, я сделал это, я создал, я гений, слышишь, гений! – Он потащил её за собой на площадку перед крыльцом. – Потанцуй со мной! – Попытка вальсировать не увенчалась успехом, так как оба завалились в сугроб и перепачкались в снегу с головы до ног.

– Сумасшедший… – смеялась она. – Какой же ты сумасшедший!

– И пой!

– Что петь?

– Да что угодно! «О боже какой мужчина» – про меня пой! Ты знаешь кто твой муж? – Стас начал трясти её за плечи. – Твой муж – великий человек! Если бы ты видела какая у них там луна на небе! У нас… ну что это за луна… – отмахнулся он, – бледный серп, и тот почти заволокло. Вот у них действительно – самая настоящая Луна, как с картинки – кратеры разглядеть можно. Ты думаешь вокруг здесь всегда были дома? Ничего подобного! Там впереди сплошное пустое поле, заросли только кое-где. А там… – Стас потащил её за собой, открыл калитку, насколько смог, и они оказались на дороге. – Вон там пятачка не было! Канарейкины там не жили! Там было открытое пространство с бурьяном, со всех сторон окружённое посадками – не то орешника, или тёрна – это потом всё трактора укатали, оставили только кучки кое-где… – Он развернулся лицом к воротам. – Соседи – там есть и там есть! – Показал вправо и влево. – Домики деревянные, древесина ничем не крашенная, почерневшая, не то что сейчас у кого стоят срубы – рыжие да бордовые.

Притащил её обратно во двор. Запыхался, присел на скамью, облокотился рукой о колено, начал показывать дальше.

– Вон там у них заборчик-развалюшка, – показал он на их металлический забор. – Сараи с той стороны нашего дома получаются… Сюда у них смотрит задняя сторона избы с единственным оконцем. Соседние дома примерно одинаковые, не то что сейчас. Как жалко, что я не взял камеру – заснять бы эту всю красоту. Побоялся, что посторонние устройства могут отрицательно повлиять на ход эксперимента.

– Стас, Стас, ты слышишь меня? – Лида ухватила его за болтающиеся уши меховой шапки. Он замолчал. – Ты просто гений, Стас! Ты – сумасшедший, но гений! Ты – великий гений! Прости меня, прости, что до последнего не верила в тебя! Я ошибалась.

Он громко дышал, выплеснув столько энергии и слушал её чуть ли не в слезах от счастья. Сегодняшний день можно было считать особенным не только в связи с успешным проведением эксперимента, но и потому как изменился взгляд Лидии на проделанную им работу. Лёгкий ветерок взвил с плоских поверхностей снежные искры и понёс по своей траектории, снова роняя. При свете окон всё, что их окружало, было видно как днём, но в местах, где падали тени стояла серая тьма. Кураев поднял на свет уставшее лицо, обежал глазами по сторонам, затем произнёс:

– Что-то холодно стало резко… Или я не замечал?

– Всё, хватит на сегодня, пойдём отдыхать! – Лидия повела его внутрь. – Тебя там никто не засёк? Снег жутко скрипучий, предательский…

– Я там, конечно, наследил… – Он позволил ей снять с себя верхнюю одежду. – А сапоги у меня с современными протекторами и надписью на подошвах английскими буквами… китайского производства. Ой, дура-а-ак… – он остановился в испуге.

– Не волнуйся, к утру всё снегом заметёт, – попыталась его обнадёжить Лидия.

– Радость моя, это здесь пурга заметает, а там – сплошное затишье. Во будет людям сюрприз на утро – увидят и скажут: анчутка у них бродил по задворкам.

– Анчутка – это ещё не самый худший вариант, а то ведь могут подумать – диверсант приземлился… из вражеской разведки. Вот мои старушки переполошатся!

Кураев тяжело вздохнул, сидя на стуле в размышлении возле своего остывающего блока. Он приложил к нему ладонь, будто проверял степень затраченной мощности, снова огляделся по сторонам.

– Ну что, вернутся с веником, всё замести?

– Сиди! – испугалась она, прекрасно понимая – второго такого эмоционального потрясения в один день она больше не вынесет.

Он ещё долго лежал и слушал, как умиротворённо посапывает его спящая жена, что походило на медитацию, представлял плещущие волны, шелест деревьев, шум морского прибоя… Погрузиться в сон ему не давали воспоминания о сегодняшнем перемещении, и перед глазами снова навязчиво возникала бревенчатая избёнка, освещаемая полной луной, и ещё скотный двор, да белый простор, что начинался сразу за изгородью. Стоило открыть глаза, как изба исчезала, а вместо неё появлялся светлый проём от окна с очертаниями фикуса и комнатной пальмы, стоящих у них в спальне на подоконнике, что создавало некую иллюзию тропиков. Пальма постепенно блекла, блекли луна с избой, светлый прямоугольный проём таял в облаке сновидений…

На следующий день часы бодрствования семейства Кураевых продолжали не совпадать: Лидия вовсю занималась по дому, тогда как Стас, укрытый с головой одеялом, блуждал в дебрях беспробудного глубокого сна. В доме появился порядок, за исключением бедлама в границах заваленной тахты и компьютерного стола с полками – места, где творил создатель. Здесь уборка прерывалась, и жена старалась обходить стороной эту загадочную часть дома, где каждый валяющийся без дела винтик мог оказаться жизненно важным элементом в процессе переноса материального объекта из одного пространства в другое.

Остатки заплесневевшего рассольника были спущены в канализацию – теперь вместо него на плите стоял свежий суп с фрикадельками, аромат которого уже летал по всему дому. Лидия в процессе уборки отмыла холодильник от многочисленных следов, что оставил её слишком занятый муж, который черпал половником суп прямо внутри холодильной камеры, задевая им полки и стенки, роняя бульон с варёными огурцами на стекло или пачкая им пластиковые поверхности.

– Ещё одну неделю мы будем работать на дистанционке – московское начальство звонило, – оповестила она за обедом.

– Я только этому рад.

– Чего же тут радостного? Наверняка выйдет меньше по зарплате. Как мне надоели эти карантины, изоляции, меня угнетает это продолжительное сидение в четырёх стенах, да ещё зима такая холодная… Я гулять хочу среди людей, ходить в кино, на концерты, ездить в путешествия… Это тебе комфортно годами сидеть в одном и том же углу, не нуждаться в общении с людьми, а мне в такой обстановке светит депрессия. Будем сидеть с тобой вдвоём, как бирюки.

Лидия сосредоточила взгляд на пейзаже за окном и сером заборе.

– Бирюк – это одиночка, – пояснил Стас. – Сказать «вдвоём, как бирюки» то же самое, как, например, сказать «полчище отшельников»! Или «стая одиноких волков»! Тем более, я думаю, скучать тебе не придётся – для тебя есть задание: собрать какие-нибудь гостинцы, может лекарства, одежду, детское питание… Хочу познакомиться с твоими историческими родственниками, оказать им помощь, накормить детей. Как ты вчера сказала: «Я – муж вашей правнучки»?

Рот её надолго задержался в полуоткрытом положении. Она заговорила не сразу:

– Ну уж нет! Мне вчерашнего хватило с лихвой! – Она провела рукой поперёк горла. – Ты думаешь, раз совершил открытие, то теперь можно шастать туда-сюда, щеголять там, подарки раздавать?.. Изучение жизни предков – это тебе не увеселительная прогулка!

Стас закивал головой – этот жест означал полное несогласие.

– Вчера было тоже самое, – произнёс он ворчливо, оглядываясь по сторонам и продолжая качать головой. – Не запускай, не ходи, не суйся, без Вишнякова даже не пробуй… Будто от Вишнякова зависит качество нажатия кнопки. Ты видела сама: я переправился осторожно, глубокой ночью. И ничего я там не щеголял, просто аккуратно заглянул в тот мир, приоткрыв занавеску – заглянул, осмотрелся вокруг и закрыл обратно.

– Ага! И наследил там повсюду!

– Во-первых, не повсюду! – Кураев развернулся к ней боком, нервно приглаживая бороду. – Дальше калитки я не ходил. А во-вторых, я и хочу скорее объяснить им происхождение следов, пока они не разнесли этот факт в подробностях по всей округе. Разумеется, для них – родственник из будущего с подарками значительно лучше вражеского… этого… десантника!

– Супер! – завелась Лидия. – Ну прямо Дедушка Мороз! Ты лучше не говори: «Муж вашей внучки», а так и скажи: «Дед Мороз, я подарки вам принёс!» Они сразу поверят – люди раньше были чересчур суеверными: безоговорочно верили в домовых, ведьм, леших и тогда в каждом доме ими стращали.

– А сейчас будто другими стали… – Кураев снова закивал с язвительной ухмылкой. – Слышал я, как вы с твоей сестрой знакомую обсуждали – гадалку, сходить погадать к ней планировали… Уже сходили, наверное, деньги отнесли.

Лидия отвернулась с порозовевшими щеками; разговор закончился.

Оставшуюся часть дня Кураев делал пометки по эксперименту, в основном молча. Лидия чистила снег – это помогало ей отвлечься от волнений, связанных с открытием Стаса. Опираясь на ручку широкой лопаты, она стояла и продолжительно рассматривала окружающие виды, только теперь другими глазами. В воображении она себе рисовала пустое поле на месте двухэтажных соседских домов, что находились сейчас на противоположной стороне – здесь дорога разделялась на две, потому как новые коттеджи ответвлялись немного в сторону от основной улицы. Когда-нибудь вся она застроится до самого леса. После Лидия пролезла по снегу в дальнюю часть сада, откуда открывался живописный вид с высоты, где обзор был на весь горизонт, и откуда виднелись другие дома с черепичными крышами, флюгерами, анкерами, виднелся обширный лесной массив с изгибом реки, только на самом деле это был её рукав, примыкающий к реке, что протекала внизу под горой. Кураевы к ней ходили, но не в зимнее время.

– Здравствуй, Лида! – её окликнули сзади. Лидия напряглась и обернулась: за сетчатым ограждением стояла соседка, одинокая больная женщина. – Что-то вы эту ночь совсем не спали? То ругались, то смеялись… Отмечали чего?

Женщина говорила без каких-либо претензий, но её вопросы произвели на Лидию эффект удара молнии. Они со Стасом совсем забыли про осторожность, устраивая громкие обсуждения слишком непростого эксперимента прямо на улице.

– Отмечали… – растерянно кивнула Лидия. Быстро сообразив, она придумала оправдание их со Стасом ночному ору:

– Мы годовщину свадьбы праздновали, – соврала она, потому как годовщина была у них в сентябре. – А что так громко шумели?

Кажется, соседка ничего не заподозрила, если судить по её нейтральной реакции, к тому же она переключилась на тему своих недугов:

– У меня часто бывает бессонница – руки не дают спать: ноют по ночам, ломят. То и дело просыпаюсь. – Женщина подошла ближе, к самому ограждению. – Я так и поняла: отмечают. Муж твой, похоже, так напился, что во всю глотку орал: «Я гений! Какая великолепная луна!»

Это было новым потрясением, которое дало понять, что соседи могут слышать не только галдёж у Кураевых, но и разбирать слова, несмотря на глубокую ночь, метель и сильный мороз. Тогда она дала себе зарок: всё, что связано с перемещением, обсуждать при плотно закрытых дверях, и чтоб никаких наблюдателей эксперимента, никаких Вишняковых, никаких друзей – только они со Стасом. И если эксперимент суждено продолжить, то продолжать его нужно крайне аккуратно.

Поздним вечером Кураев всерьёз начал искать по дому – чем бы таким порадовать бабушку с её малолетними детьми. В серванте за стеклом, где за годы скопились разные сувениры, он отыскал две деревянные потёртые хохломские фигурки, которые вполне могли сойти за игрушки тех лет. Затем он взялся за еду. В простой бумажный кулёк он всыпал сахар, где-то с полкило, в другой столько же гречневой крупы. Вспомнил про мёд и принялся искать для него тару. Достал с верхней полки керамический горшок для жаркого, у которого отсутствовала крышка, поэтому им не пользовались, отлил в него мёд и накрыл куском хлопчатой ткани, завязал шпагатом – полюбовался изделием, очень уж схожим с теми, что были в те времена. В полиэтиленовый пакет отсыпал замороженных ягод, но сам пакет намеревался забрать назад: впервые они появятся в производстве в 1957 году, и то за рубежом, а ставить Лидиных предков, если не дай бог у них эти вещи обнаружат, в угрожающее положение он не имел права.

– Это всё, что ты понесёшь? – спросила Лидия.

– Для начала – да. Мы пока не подготовлены. Во-первых, им таскать надо всё самое натуральное, а то, не дай бог, появится аллергия на наши искусственные красители и ароматизаторы – это мы постепенно адаптировались ко всякой дряни, а они там… Ну и во-вторых… А что во-вторых?.. В дальнейшем подготовимся: у наших фермеров возьмём сало, что там ещё… молоко… О! Чаю отсыпь развесного.

– Стас! – крикнула она из кладовой. – Отнеси кочан капусты, бурак и морковь – это всё своё, натуральное.

– Я только «за»!

– Чеснок туда кинь, лук…

– Ну тогда доставай сумку побольше!

В этот раз Кураев намеревался отправиться в одиннадцать вечера. В прошлый раз он промаялся до двух часов ночи, чтобы снизить риск на кого-то нарваться, а теперь в его планах было знакомство с родственниками жены, потому он и вознамерился сделать визит не настолько поздним. Около десяти вечера он попытался вскинуть сумку на плечо, при этом изображая Деда Мороза: манерой и приветствием, жене на потеху, как тут же схватился за поясницу и взвыл.

– Что с тобой?! – вскрикнула Лидия.

– Спина-а-а… защемило, ох-ох-ох, как же больно-о… Ещё продуло вчера-а…

– Доигрался!

Она уложила его на диван, принесла коробку с медикаментами, отыскала нужные таблетки, заставила его проглотить. Затем растёрла всю спину мазью и укутала область поясницы слоями полотенца и большого шарфа, а дополнительно навалила сверху толстое одеяло и подпихнула его со всех сторон. Из-под одеяла торчала лишь голова изобретателя, хлопающего несчастными глазами – его явно мучила не боль, а расстроил провал сегодняшнего похода под названием «День второй». Лидия никогда не видела у него настолько жалостливого страдальческого лица. Ей трудно было определиться – кого она сейчас жалеет больше: своего умаявшегося супруга, подорвавшего здоровье во имя высоких технологий, а быть может сильнее она жалеет тех, для кого предназначались эти подарки. Она поглядывала на «мешок Деда Мороза» с разрывающимся сердцем, понимая, что дети, а ими были её родная мать и дядя, получат теперь подарки нескоро и получат ли вообще. Совсем недавно она была против всей этой затеи, ещё вчера была бы у неё возможность выкинуть чёртов ящик на помойку, она обязательно бы это сделала, ни минуты не мешкая, а теперь она сидела и мысленно представляла – насколько велика радость двухлетнего ребёнка, жамкающего во рту живую малину с мёдом в январе, да ещё в январе сурового сорок второго, насколько ни с чем не сравнимо счастье матери, уверенной, что все ближайшие дни не надо будет переживать: чем накормить детей.

– Как работает прибор? – спросила Лидия неожиданно, расположившись рядом с мужем на краю дивана.

Стас уставился на неё непонимающе.

– Я спрашиваю: что нужно сделать, чтобы отправиться туда?

Он зашевелился под одеялом; стенания от боли прервались.

– Ну-у, золотце моё… это не так-то просто, небезопасно – во-первых.

– Вчера ты распалялся, что это плёвое дело. И я не понимаю, в твоём понятии непросто: вставить вилку в розетку, затем нажать на пуск?

У Кураева выражение лица было в точности, как у жены накануне, слова у него иссякли, даже боль временно утихла, стала казаться мелкой неприятностью. Его разделило надвое: одна его половина готова была вкратце проинструктировать и помахать вслед рукой, будто за воротами её ожидало такси, в то время как вторая его половина понимала, что так поспешно действовать нельзя, что неразумно подпускать к испытаниям всякого дилетанта, а жену тем более. Однако, после некоторых раздумий, вспомнив, как душно чувствуешь себя, когда тебя удерживают в настолько азартном и любопытном деле, когда хочется простора действий и не терпится узнать: что же там за завесой, Кураев решил дать согласие.

– Только если ты пообещаешь мне быть осторожной. – Он не шёл у неё на поводу, он просто ей доверял свою миссию.

Лидия взглянула на часы: почти одиннадцать. Представила себе маленькую вечернюю деревушку, которая к сегодняшнему дню изменилась до неузнаваемости и влилась в пригород. Скорее всего, там все уже спали, в отличии от них: здесь в это время почти в каждом доме работал телевизор, и многие заняты были делами, здесь – не сорок второй. Удивительно, только она совсем не чувствовала страха, по крайней мере сейчас, пока муж её инструктировал и пока она собиралась. Она оделась в привычные вещи, в то, в чём обычно ходила на работу, в свой пуховик. Кураев по-прежнему лежал на диване, откуда отдавал распоряжения: как вставить вилку и сколько подождать до полного запуска, внушал ей, что белый пульт – туда, чёрный – обратно. Объяснил, чтоб пульты она в прошлом времени сразу убрала в карманы и надёжно застегнула молнии, чтоб ни в коем случае их не потеряла. Последние его слова перед тем, как она скрылась за дверью, были: «Ну, передавай там от меня привет!»

Место вчерашнего запуска и территория вокруг были теперь расчищены куда лучше. Холм наваленного снега, с которого стартовал Стас, уменьшился до небольшого возвышения. Разведка Стаса показала, что на него взбираться необязательно – вся окружающая территория пригодна для отправки. Лидия встала рядом с холмом, поставив сумку с едой на снег. Оба пульта она держала в руке. Пульт обратного старта убрала в левый карман, застегнула, как требовал того муж, на втором сосредоточила всё своё внимание. Пластик холодел от мороза в её руке, и холодели жилы в её теле – становилось страшно. Обежав территорию взглядом, она попыталась представить, как всё изменится, как исчезнет её дом, а вместо него появится то, чего уже не существует. Ей вдруг стало казаться, что оба они спятили и всё, что было вчера – это всего лишь болезнь, поразившая их обоих, та, что заставила принять недействительное за действительное. Боковым зрением она уловила, что полусогнутый Стас появился в окне, видимо, начал беспокоиться: произошла ли отправка. Лидия взвалила на плечо сумку, приготовила к нажатию пульт. Она старалась не поворачиваться к окну, делала вид, что не замечает… И зачем он вообще вылез из постели? Нужно было действовать – может быть тогда он хоть сколько-то выдохнет, да ляжет на свой диван. Локоть у неё заныл от напряжения, потому как сумка была тяжёлой, учитывая вес овощей, которые они туда наложили. Ручки сумки стали съезжать с плеча и затянуть их обратно на плечо было непросто. Чем больше она тянула время, пока соберётся с духом, тем становилось сложнее.

Пуск.

Белые хлопья снега взялись ниоткуда, лёгкие, кружащиеся, они садились ей на плечи, на шапку, на лицо. Металлический забор исчез в один миг, словно по щелчку – вместо него образовалось пугающее тёмное деревянное строение с единственным окошком во двор. Избёнка была не такой уж маленькой, скорее даже превосходящей по площади первоначальный их кирпичный дом, отстроенный в шестидесятых, в котором она росла. Мурашки пробежали по коже от одной только мысли, что перед ней – не декорация к сериалу о войне и в реалистичности этой старой избы можно было не сомневаться.

Лидия оглянулась: Стаса не было в окне, не было самого окна, и современного дома тоже теперь не существовало. В той стороне теперь находились постройки для скота, и занимали они значительную часть двора. По правую сторону от участка виднелась глухая боковая стена соседнего, тоже несуществующего в настоящее время, дома. Уровень снега, можно сказать, зашкаливал, побивая все рекорды. Тот уровень, что они в своём двадцать первом веке считали запредельным, что приводил к катастрофическому коллапсу на дорогах, не шёл ни в какое сравнение. Небо частями заволокло, но лунный свет проникал сквозь ползущие по бледному ночному небу перистые облака – тихая белая ночь, похожая на рождественскую открытку.

В состоянии шока от «приземления» Лидия не сразу обратила внимание, что провалилась в сугроб, что сумка опрокинулась, и из неё чуть не вывалилось содержимое. Но пульт она сжимала крепко. Опомнившись, она убрала его в карман, стала выбираться из сугроба, увлекая за собой поклажу. При каждом своём шаге она проваливалась снова, карабкалась и проваливалась опять. Громкого скрипа было никак не избежать – он ясно давал понять, что к дому кто-то приближается. Пробираясь через препятствие, Лидия удивлялась: как же здесь вчера мог тихо ходить и любоваться красо́тами её здоровенный муж? Сумку она тащила за собой, так как не было сил взваливать её на плечо, пока она преодолевала эту снежную стихию. Вскоре Лидия выбралась на расчищенную территорию двора и первым делом подошла к окну, завешанному светлой тканью и затянутому по контуру морозным узором, притаилась. Тишина, что стояла повсюду, казалась слишком подозрительной. Только сейчас ей стало по-настоящему боязно: не в тот кульминационный момент, когда она вдавила кнопку пульта, а именно сейчас, когда настала пора заявить о своём появлении. Внутри должны были находиться люди, и сейчас ей вдруг захотелось, чтобы лучше это были чужие, совершенно незнакомые люди. Стас был уверен, что именно здесь жили в сорок втором её бабушки… Но вдруг он ошибся? Вдруг в то время здесь жил кто-то другой? Местность казалась такой незнакомой. С чего он вообще взял, что это именно тот самый дом? Может у Земли за годы набежала погрешность в оборотах или… случился ещё какой-то просчёт, от которого зависит точность посадки. Где гарантия, что это не соседний участок, не другая деревня или вообще, может быть, другая область нашей необъятной страны? Если дверь откроют незнакомые люди, что ей делать, о чём говорить, как объяснить своё появление? Всё же слишком опрометчивым было её желание застать здесь чужих людей, которым придётся объяснять совершенно иначе своё явление, поэтому она выдохнула и приготовилась к встрече с родственниками.

Её рука несмело коснулась стекла: тук-тук-тук.

Кто-то приоткрыл занавеску и сделал это довольно быстро – для того, чтобы проснуться от стука, встать с кровати и подойти понадобилось бы время, значит этот кто-то видимо уже там стоял за занавеской, вслушивался, ждал дальнейших действий от притаившегося под окном.

– Чего надо? – спросили с недовольством. Это был голос бабушки, пусть молодой, но никакие годы не изменят ту интонацию, с которой она всегда произносила своё знаменитое «чего надо», когда подходила к двери. Этот голос Лидия не слышала вот уже девятнадцать лет, но в памяти он остался. До сих пор по семье гуляли крылатые бабушкины фразы, произносимые ею в особой манере: «А вот и вы!» – говорила она званным гостям, или «Палец о палец не ударют!» – ругала ленивых, или «Наварнакали сикось-накось и сидят-посиживают!» – отчитывала за плохую работу. От голоса умершей бабушки у Лидии сжалось сердце, подкосились ноги. До последнего она не верила, несмотря на успехи Стасова изобретения, что сможет услышать или увидеть родных из прошлого. Будучи подростками, они проводили спиритические сеансы по вызыванию духов, и тогда наивно во всё это верили, но как бы не старались, какие только вопросы не посылали в пространство заваленного хламом чердака, ничьих голосов умерших предков так и не услышали.

Из-за поспешных сборов и отсутствия подготовки Лидия не продумала сценарий встречи, поэтому действовать ей придётся по ходу событий. Сейчас она должна была что-то ответить, да так, чтобы ей позволили войти в избу. Было бы неразумно представиться внучкой через окно, пока не увидели и не оценили весьма странный для сороковых Лидин современный облик и неразумно было бы представиться человеком посторонним, забредшим среди ночи чего-то спросить или попросить. Лидия вспомнила как обращались к бабушке свои – Еня. Не Женя, Женька, Евгения, а именно Еня. Тихонько она отозвалась:

– Еня, Ень, открой!

Занавеску тут же отбросили. Где-то в доме скрипнула дверь. Зазвучали шаги, которые остановились у входной двери. Лидия подошла ко входу, поставила сумку на едва припорошенный снегом каменный порог, стала ждать. Откинулась щеколда, дверь слегка приоткрылась.

– Кто там? – сказали в щель.

Дальше Лидия приступила к более решительным действиям и стала напирать поклажей на дверь, одновременно приговаривая:

– Ень, я привезла вам еды!

После этих слов та не стала препятствовать её напору, и Лидия вместе с сумкой оказалась в сенях, где царил сгустившийся мрак – должно быть хозяйка чувствовала себя в нём привычно, как рыба в воде, но Лидия сразу начала искать свободной рукой за что опереться. Сумкой она повалила ведро, судя по звуку пустое, затем ещё одно – кто-то поставил их на проходе. Бабушка, ни слова не говоря, открыла внутреннюю дверь, ту, что поскрипывала, благодаря чему Лидия увидела хоть малый бледный клочочек света, хоть какой-то ориентир. Так они обе оказались в натопленной части дома. Впустившая плотно закрыла за Лидиной спиной дверь и приступила к розжигу керосиновой лампы. На стенах затрепетали тени от её жёлтого света. У Лидии захватывало дух, когда перед ней начала проявляться обстановка – то была единственная комната с печью, кроватями и столом. У дальней стены на кровати сидела женщина лет пятидесяти в сорочке с накинутой шалью на плечи и слегка покачивала плетёную люльку, подвешенную на крюке. Ребёнок в ней забеспокоился. Женщина не сводила удивлённого взгляда с гостьи и пыталась качать сильнее. Наконец Лидия перевела внимание на другую хозяйку, с керосинкой в руках: бабушка была не той зрелой, что запомнилась ей, а молодой, глазастой и свежей. Баба Еня смотрела на непрошеную гостью безотрывно, будто боялась пропустить что-то важное, и на лице её читалось непонимание. Не было ни капли сомнения, что это была именно она – с такими же чуть вытаращенными глазами, такая же щупленькая и такая же кривоногая – все те же признаки, что не исчезли с годами. Впору заметить некоторое сходство с Лидией, особенно сейчас, в молодости бабки – такие же, как у Лидии, расходящиеся в икрах ноги и такие же большие, широко открытые глаза. Бабушка поражала всем своим видом и поражалась сама, когда оглядывала заявившуюся на ночь глядя иноземку в, до неприличия странном, одеянии: красном тулупе с сияющими застёжками и разноцветными нашивками, в ботинках с полосками и посеребрёнными шнурками, с котомкой неизвестной конструкции.

Лидия могла бы начать рассказ издалека, очень долгий, о том, как её муж увидел сон, вдохновивший его на создание прибора времени, затем он много лет его собирал, разыскивая редкие составляющие по всему миру, заказывая через интернет с дальних стран недостающие звенья… Она могла бы поведать о его незрелых и до последнего не вызывающих доверие экспериментах, а также предоставить родословное древо, уходящее не корнями в прошлое, а ростками в новый век… Но сердце её сейчас разрывалось на части от происходящего, и она не в силах была продолжать томить ни их, ни себя.

– Это же я, бап! – вырвалось у неё. – Я – Лида, твоя внучка!

По старой привычке она обратилась к бабушке не так, как обращаются традиционно: ба или баб. У неё с давних пор выработалось своё обращение: бап, к которому все привыкли. Реакция у Евгении была заторможенной, будто с ней говорили на неизвестном для неё языке. Так же медленно она опустилась на стоящий поблизости большой сундук. Алевтина – та, будто не расслышала ни единого слова и продолжала монотонно качать.

– Вы только не пугайтесь! Мне самой не по себе от того, что происходит… – бросилась успокаивать Лидия. – Вообще, на самом деле я ещё не родилась! Я пришла к вам из 2022 года.

Из-за печи неожиданно выглянул заспанный пацанёнок, что заставило Лидию смолкнуть и уставиться на него. Затем она в шоке произнесла:

– О боже! – Лидия оставила сумку в покое и сделала к нему шаг. – Это мой дядя Рома? Какой же он маленький! Не могу в это поверить! Ведь это он – узнаю его фирменный взгляд исподлобья! – Она замерла, переведя внимание с мальчика к люльке, что покачивала старшая хозяйка. – А там сейчас должна быть моя мама! Я даже подходить к ней боюсь! – напряглась она вся. – Два дня назад видела её восьмидесяти лет, а здесь, у вас, она недавно на свет появилась!

Её изумление по-прежнему продолжалось при молчаливой сцене растерявшихся хозяек. Восторгалась она одна – женщины безотрывно за этим наблюдали.

– А что вы не отвечаете? – наконец обратилась она к ним. – Вы что мне не верите? Это же я, бап! Ну что ты молчишь?! Как ты можешь меня не узнавать?! Ты совсем не узнаёшь меня?.. – забылась она. В том состоянии шока, что она до сих пор пребывала, произошло помутнение разума. В голове у неё всё перемешалось, ноги её едва держали. В замедленном темпе она отошла назад и опустилась на скамейку.

Сцена молчания со стороны жительниц дома так и продолжалась. Женщины не отводили от неё пристального внимания, и Лидии показалось, что её вот-вот выгонят, приняв за умалишённую. Мысли у неё стали яснее. Рассудок начал приходить, а вместе с ним сожаление, что она вот так нагрянула к своим предкам, когда могла бы оставить сумку на пороге, постучать и исчезнуть. Надо было устанавливать контакт постепенно, не так стремительно. Пускай сначала бы думали, что им помогают, скажем, ангелы… Пускай сначала привыкли бы к мысли, что существует некая сила, происхождение которой сразу не объяснить. Всему виной любопытство и нетерпение.

– Когда война кончится? – раздался скорбный голосок, принадлежащий прабабке, что вяло покачивала люльку.

Только сейчас Лидии удалось разглядеть её лучше. Женщиной лет пятидесяти её вряд ли можно было назвать, скорее старушкой, измождённой каторжным трудом. Молодая Евгения перевела обескураженный взгляд на свою мать.

– Война закончится нашей победой! – засуетилась Лидия, обрадованная начатому диалогу. – Вы потерпите… Три года потерпеть осталось!

– Как долго… – расстроилась Алевтина и закачала головой. – Ещё три года.

Молодая тоже вышла из стопора и скосила глаза на сумку.

– Да что же я стою! – опомнилась Лидия. – Смотрите, что я вам принесла! – И кинулась энергично разбирать содержимое, поясняя – в каком пакете чего лежит.

Алевтина оторвалась от кровати, чтобы лично удостовериться, что не сон ей снится и хотела поближе взглянуть на подарки. Все три женщины склонились над свёртками. Свёртки передавались из рук в руки. На пакете с замороженной ягодой остановились. Молодая завороженно его развязала, вдохнула аромат и закатила от восторга глаза.

– Малина. – Она взволнованно показала матери. – Понюхай! Малина! И вишня, гляди! Откуда зимою ягоды? – Повернулась к гостье. – У вас там лето? Тогда почему они мёрзлые?

Свёртки шелестели, развязывались, завязывались. По избе шёл аромат, сладкий, летний, как во время ягодного урожая.

– У вас там ниток швейных нет? – тем же стонущим голосом спросила Алевтина. – Кот утащил куда-то последние нитки, паршивец! Нечем стало зашить.

– Привезу нитки! Много ниток!

Лидия чувствовала в душе подъём, любые просьбы её только радовали. Она знала, что сможет выполнить любой запрос и где-то считала себя волшебницей, для которой не составит труда выполнить пожелание.

– Чего ещё принести? Заказывайте!

– Дались тебе эти нитки… – заворчала Евгения. – У нас корова издохла, а она – нитки! Нашла чего просить!

– Кормилица наша издохла, – пожаловалась прабабка и запричитала.

Лидия засомневалась, что сможет перенести с помощью прибора времени целую корову, которую они со Стасом могли бы купить без проблем. Но тут ей пришла в голову более разумная мысль.

– Хотите, молока принесу? Вам теперь не о чем волноваться!

– Скажешь тоже! – продолжала нагнетать Алевтина. – Не о чем волноваться… – заворчала она. – Куры нестись перестали! И курей-то осталось… две тощие, да петух безголосый, того и гляди сдохнет. – Махнула она рукой и поплелась, ссутулившись, к столу.

– Ты сама-то хоть ела? – проявила вдруг заботу прабабка, обернувшись на Лидию. – Тощенькая какая! – оглядела она её, оценивая. – На, заверну тебе в дорогу пирогов.

Алевтина приоткрыла полотенце, старинное, с вышивкой, под которым друг на друге лежали пироги. Из одного разрезанного надвое пирога торчала картофельная начинка. Хозяйка расстелила на столе белую косынку и отложила на неё пирогов, после чего завязала, поясняя:

– Пироги печём теперь по праздникам. А разве у нас не праздник? Кого там наши взяли, Берлин? А, Еньк?

– Какой Берлин? – Еня уставилась на неё, как на умалишённую. – Буробит сама не знает что, – заворчала она.

– Что вы, не надо! – запротестовала Лидия, вспомнив про военное время и соответственно нужду, в которой те сейчас жили.

– Бери, бери! – не желала слушать возражений Алевтина. – Не гребуй, хорошие пироги.

Молодая бабушка моментами пристыжала мать, но перед Лидией проявляла застенчивость. Это Стас выставлял её бесстрашной Жанной д'Арк, но, глядя на неё, Лидия сделала вывод, что тот самый руководящий характер у той ещё не проявил себя, вероятно, он сформируется с годами, когда та пройдёт немало испытаний на прочность, когда переживёт военные и послевоенные годы. Сейчас баба Еня казалась напуганной и растерянной девицей, жадно внимающей каждое слово, сказанное гостьей.

Пора было возвращаться обратно в будущее, к Стасу, который там, наверняка, извёлся от неопределённости. Лидия побросала в сумку все целлофановые пакеты, скрутила её в небольшой моток. Ягоды теперь хранились у бабок в чугунке с крышкой, что хозяйки немедля зарыли в снег во дворе, а остальные продукты спустили в подвальную яму, что была под полом в сенях. Дядя Рома тем временем ходил по дому и размахивал подаренной бирюлькой, долбил ею о стены, чем разбудил сестру.

– Можно взглянуть на маму? – наконец решилась Лидия перед уходом.

Сложно было сказать, поверили здесь её словам или нет, в то, что она является дочерью младенца, лежащего в люльке, и всё же Евгения выполнила просьбу гостьи: достала пятимесячного ребёнка, поднесла его к Лидии. Пока младенца несли, в Лидии нарастало волнение. И вот она стала свидетелем ещё одного чуда: увидела свою собственную мать, завёрнутую в пелёнку.

– Совсем на себя не похожа, – улыбнулась Лидия, – у неё на правой ножке должны быть два пальца сросшихся, третий с четвёртым. – Лидия вскинула взгляд в ожидании подтверждения со стороны Евгении и Алевтины. Те переглянулись. Евгения, придерживая ребёнка в руке, распеленала его и продемонстрировала ножку с сросшимися пальцами, что взволновало гостью вдвойне.

– С ума сойти, это она, – шевелила губами Лидия. – Это же точно моя мама! Я не верю… Просто сон какой-то! Неужели мне не снится? – Она прижала к щекам свои ладони и покачала головой – восторг и переживание её переполняли.

Машинально она проверила карманы – пульты лежали на местах. Сразу вспомнился Стас: такой обеспокоенный, наверняка не отходил от окна, весь изнервничался, пока она здесь ходит и удивляется. Лидия вспомнила про его боли в спине, при которых надо соблюдать постельный режим.

– Мне пора возвращаться, там муж волнуется. – Хозяйки замерли в ожидании. – Вы мои следы заметите, чтобы соседи не видели. И следы моего мужа, если где со вчера остались.

– Так это он давеча шастал? – округлила маленькие глазки Алевтина. – По двору ходил… Туда, на дорогу, выходил… – поводила она рукой с выставленным пальцем. – Мы сперва решили, что это Микола бродил тут посреди ночи, Игнатовых внук. Контуженый он, дурачок. Любит, окаянный, за девками подглядывать в окна.

Уходила Лидия одна, без провожатых, потому как жительницы старого дома побоялись выходить вместе с ней и того, что могут стать свидетелями чего-то поистине запредельного: небесного луча или молнии, и того, что под ногами вдруг земля содрогнётся и разверзнется… Они предпочли держаться подальше, украдкой наблюдать из окна за тем, что дальше произойдёт с ночной гостьей.

Сначала Лидия искала собственные следы – она уже позабыла, где находится место прибытия, учитывая однообразно заснеженную территорию. Когда отыскала, пробралась до того момента, где следы прерываются и приготовилась к старту, достав из кармана нужный пульт. До последней секунды она наблюдала за окном, в котором белело два лица и сжимала в ладони деталь, к которой совсем недавно относилась с презрением, а теперь она стала для неё очень важной деталью в жизни.

Лица исчезли. Лидия оглянулась: на неё смотрел Стас – из большого, сияющего отражением, пластикового окна. Завидев её, он чуть ли не подпрыгнул на радостях, замахал рукой, будто встречал её в аэропорту после длительной командировки. А может действительно прошло слишком много времени, ненароком подумала она, глядя на его ликование. Что, если время в прошлом и настоящем течёт по-разному? Ей показалось, что Стас будто успел подлечиться, и спина у него не была такой согнутой от боли, чем перед её уходом, когда та едва разгибалась.

– Радость моя, я тебя заждался! – воскликнул он, когда она вошла в дом. – Ищи мне скорее корвалол – я себе места не находил!

Лидия бросила взгляд на часы – показывало 23:50, проверила число – всё сходится. Так параноиком можно стать, балуясь в игры со временем, подметила она. Кто знает, где она окажется? Может случиться всякое, особенно, если учесть, что всё новое и неизученное всегда чревато разными сбоями, недоработками, отклонениями. Ей теперь постоянно по завершении визита в прошлое придётся сверять часы, заглядывать в календари, спрашивать у Стаса: который год? До сегодняшнего дня не приходилось беспокоиться по этому поводу, потому что время существовало одно – последовательное и реальное.

До утра бы Стас не дотерпел – им обоим пришлось громоздиться на диване с тарелками и чаем, чтобы тот мог выслушать отчёт, лёжа и снова держась за спину, которая, как выяснилось, ещё сильнее обострилась из-за волнений.

– Что касается твоих следов… – рассказывала Лидия с набитым ртом, – то они их списали на одного контуженого односельчанина по имени Микола, внука каких-то Игнатовых – не знаю их. Как видишь, мышление у моих бабок вполне логическое. А мы с тобой нафантазировали: диверсант, анчутка… Там люди более приземлённые, чем мы здесь – они не витают, как мы, в фантазиях, не искушённые разнообразием версий.

– Хм! – озадачился Стас. – Я хоть точно сорок второй загрузил? Может это семидесятые, раз такие следы им не в диковину?.. Ты у них спросила: который у них год?

– Стас, не говори ерунды! Значит их за ночь присыпало снегом, стали нечёткими. Да и как ты себе представляешь такую картину: вышли бабки поутру и начали следы читать сквозь лупу? Делать им больше нечего.

Муж почесал репу, после чего выдал новую идею:

– Послушай, давай завтра сгоняем в город: купим самые обыкновенные валенки! У матери, у твоей, одежду вышедшую из моды возьмём, ту, что она не носит – у неё все шкафы забиты всяким старьём. Ватник в сарае у нас имеется – будем ходить в сороковые без пафоса! Вдруг к ним в избу кто-нибудь, да нагрянет, а тут ты стоишь, сияешь – гостья из будущего. К тому же это позволит посещать их в дневное время. Не будить же бабок регулярно в полночь и за полночь.

– В этом, конечно, есть резон, – согласилась Лидия. – Вот только люди… Вдруг засекут, если ходить, как ты говоришь, среди бела дня? К примеру, соседи справа – место с этой стороны совсем открытое, весь двор на виду. Это я говорю о самом процессе возникновения из пустоты.

Кураев погрузился в размышления или поиск новых идей, чего она всегда побаивалась, учитывая, что каждая новая его идея была похлеще предыдущей. Но не теперь. С этого дня Лидия наоборот готова была стимулировать появление любых его мыслей, что касались перемещения. Больше всего её интересовал процесс материальной помощи родственникам и доставка продуктов, несмотря на тот факт, что тех давно не существовало, что лежали они на кладбище. Но у Лидии в душе что-то перевернулось – она будто почувствовала, что они не умерли, а будто возвратились из состояния, пусть это странно звучит, временной смерти и снова стали существовать как все живущие вокруг люди. Ей было невыносимо жалко этих несчастных, они ей виделись бедными, оставленными на произвол судьбы женщинами военного времени. А не перекроить ли мне эту судьбу – витало в её подсознании.

– На этот счёт нам надо откорректировать место запуска и место прибытия, – изобретатель родил-таки идею. – Возле сараев я там увидел укромный уголок, думаю, он как раз попадает на нашу спальню. Следующий раз запускаться надо поближе… М-м-м. Для начала от стены, а уже там от этого места замерить рулеткой, а здесь замерим от стены до забора… И будешь ты покидать старушек, не выходя на улицу, прямо из избы! – гордо огласил он итог.

– Надо бы отнести им яиц, – резко сменила тему Лидия. – В пирожках совсем нет яиц… Одна мука, вода и соль. Они говорят: кур почти не осталось, а какие остались, те не несутся.

Стас изучающе покрутил в руках оставшийся кусок пирога.

– Но сам факт… – сказал он, – что мы с тобой едим пироги, которым восемьдесят лет! В голове не укладывается: я ем пирожок, которому восемьдесят лет!

– По правде говоря, ему один день от силы. Не преувеличивай. Это тебе не вино, найденное при раскопках в Китае, которому, как оказалось, девять тысяч лет – не совсем конечно вино, а засохшая субстанция, в которую оно превратилось, пролежав столько тысячелетий. Какое-то древнее вино, я читала, археологи откопали и не побоялись даже опробовать – оно напоминало желе. Вот рисковые люди…

– Ну мы же с тобой не боимся попивать чай с восьмидесятилетними пирожками?

Лидия бросила на мужа критикующий взгляд, но он, не взирая на это, продолжил:

– А ты, однако, подала мне идею: выпрошу у фермеров вина для бабулек. А у Короткевича есть настоящий патефон, правда, он сорок девятого года выпуска.

– Я улавливаю ход твоих мыслей. – Лидия дожевала последний кусок. – Что там дальше: сигареты, наркотики?

Кураев, постанывая, перевернулся на бок и натянул одеяло до самой шеи.

– Ничего ты не улавливаешь, – пробурчал он. – Бабки что – не люди? Разве они не могут коротать зимние вечера с бокалом вина под музыку?

– Могут! – вспылила Лидия. – Только в первую очередь надо думать о предметах первой необходимости: детском питании, пелёнках, лекарствах – сумка и без того получается увесистая, а я поволоку туда ещё и патефон! Без патефона им, видите ли, никак не скоротать вечера!

– Лид, ну что ты опять завелась?

– Всё, я иду спать. День выдался не из лёгких.

Она погасила свет в гостиной, где оставила Стаса, ворочающегося на диване, включила в спальне, приговаривая себе под нос:

– Правда, ещё неизвестно какими будут следующие дни… Может для работы времени не останется.

Щёлкнул выключатель. Прошуршала постель. Всё утихло, но потом начал дребезжать холодильник, что стало для Лидии поводом к размышлению о непрекращающихся тех или иных шумах современной жизни и звенящей ночной тиши деревенского дома в сорок втором. Она представила: как же страшно в той избе по ночам, должно быть как в склепе – без дребезжания холодильника, без светящихся электронных часов и мелких красных лампочек на разной технике, без музыки, доносящейся от соседей и гула магистрали… Разве что мышь возится под полом. Бр-р, мыши, мерзость какая!

– Лид! – Голос мужа вернул в 2022, такой же бодрый, как часом ранее.

– Ну? – Она нарочно громко зевнула, чтобы он слишком долго не разглагольствовал.

– А ты будешь им говорить – кто и когда умрёт?

– Ты что спятил?! – Лидия резко привстала на локте. – Не вздумай им сказать! Даже не смей! Как человеку можно такое заявить – когда он умрёт? Ещё не хватало, чтобы ты приходил туда и кукукал там – кому сколько жить осталось!

– Да что ж мне и слова сказать нельзя! – Стас заворочался, недовольный и обиженный, либо прикидывающийся таковым. – Последние два дня ты сама не своя… Любое слово скажу – ты с пол оборота заводишься.

– Любое слово?! – Она привстала ещё выше. – А не родить ли тебе от кого-нибудь другого – любое слово?! А сообщишь ли ты бабкам, когда им на тот свет отправляться – любое слово?! Самым коронным «любым словом» знаешь что у тебя было?

– Я так понимаю список ещё не иссяк? – заворчал муж. – Когда ж я столько наговорил?.. Ну послушаем, послушаем…

– Цитирую: «Должен поставить тебя в известность, что сегодня я заведу свою шарманку и отправлюсь навестить твоих прабабок. Ты пока посиди тут на снежку, а я сейчас мотанусь и мигом обратно». Чего от тебя ещё ждать новенького? Какими порадуешь «любыми словами»?

– Господь всемогущий! – вполголоса завопил Кураев, снова переворачиваясь, затем обратился к жене: – Уж не думал, что ты так серьёзно всё воспримешь. Лидунь, ну что ты меня, дурака, настолько всерьёз воспринимаешь? Ну балаболю я всякое, по большей части пустое… Я по жизни балабол, будто ты первый день меня знаешь.

– Я тебя к бабкам на пушечный выстрел не подпущу, – продолжала Лидия с суровостью в голосе и уже не из постели, а стоя, подбоченившись, в дверном проёме. – Балаболит он… Добалаболишься, и я вообще не рожусь – не от кого будет, вымрут все от инфаркта. Балаболит он.

За наружной стеной дома послышался громкий звук – Лидия вздрогнула, потому как была на взводе. Оба замерли и напрягли слух, но дальше ничего не происходило. Она продолжала стоять в проёме в той же насторожившейся позе с лицом, повёрнутым к окну спальни и ждала новых звуков. Окно было не зашторено – Лидия вглядывалась в него.

– Полагаю, снег обвалился, – прошептал Кураев. – Это снег, Лидуш, никого там нет.

– Сама не своя… – Она бесшумно двинулась по дому, выглядывая поочерёдно из окон. – Я теперь живу с ощущением, будто мы не одни на нашем участке. Я чувствую присутствие других людей, будто время перемешалось «два в одном». Их окно смотрит прямо в наше. – Остановилась она у кухонного окна, облокотилась о подоконник. Окно располагалось примерно напротив воображаемого фантома старого дома, невидимого ни для кого в современном мире. Вглядываясь в привычный снежный пейзаж у забора, Лидия, хотя и не видела его, но будто чувствовала.

– Ну и что? Люди, чьё присутствие тебя беспокоит – близкие твои люди, не чужие. – Напрасно муж попытался её утешать, потому что в ответ ему полетело:

– Близкие люди, чьи кости в данный момент тлеют на нашем Витязевском кладбище! И в это же время они пекут пирожки! Одновременно, полёживая в могиле. Это всё ненормально, ты осознаёшь? Не естественно, дикость какая-то!

– Я, Лидуня, тоже размышлял над этим, – признался Кураев, только спокойно, без лишних эмоций. – Мы пока ещё слишком ограниченны, не развиты, чтоб дать объяснение многим вещам. Всё познаётся с опытом. С одной стороны, я могу раскурочить этот прибор к чертям собачьим, и всё сразу встанет на свои места: умершим – покой, живым – печь пироги, но с другой стороны, мы никогда не выясним… – он сделал паузу, подбирая слова, – а что там внутри, что за занавесом? Из каких тайн состоит Вселенная, о чём важном мы до сих пор не имеем понятия? Ещё недавно у нас не было банального радио, а теперь посмотри сколько удобств нам даёт многочисленная техника: тут тебе еда охлаждается, тут разогревается, тут тебе песни исполняют… Собрал весь мир, положил в карман, в маленькое устройство, и полетел на другой конец света… В былые времена это показалось бы такой же дикостью, неестественным, как ты говоришь. А завтра всё меняется, происходит очередной прогресс в том или ином деле, и ты уже идёшь в гости к пра-пра-пра-бабке на юбилей, и её пироги будут не сравнимы ни с какими нашими. Так чего же здесь, по-твоему, странного?

Лидия оторвалась от подоконника, побрела сквозь сумрак к холодильнику, впустила свет, открыв дверцу, достала сок, стала отвинчивать крышку.

– Два часа ночи, – произнесла она. – Завтра обсудим, давай уже спать.

Изобретатель захрапел минут через десять, а она, инициатор ухода ко сну, погрязла в воспоминаниях. В темноте она водила глазами по стенам, но видела совершенно другие картины и образы: просёлочную дорогу с молодыми травами по обе стороны, идущую в горку, пастбище на лугу вдалеке, а рядом идёт она – не молодая глазастая, а средних лет баба Еня. Ты это помнишь, бап? Как мы с тобой ходили покупать поросёнка в соседнее село, помнишь? Та глазастая, разумеется, не помнит ничего, потому что нечего ей помнить, не дожила она ещё до этих дней, когда они будут идти вдвоём в соседнюю деревню, чтобы купить поросёнка.

Над весенними цветами жужжали шмели, бабка несла, зажатый в локте, приготовленный пустой мешок, шестилетняя Лида бежала рядом, останавливалась, срывала по пути одуванчики, догоняла.

– Поросят продаёте? – остановилась баба Еня у первого же дома. – Нет? А хто продаёт? Туды, дальше?

Миновали ещё дома – попутно Лида проводила заинтересованным взглядом здание местной школы из блеклого рыжего кирпича, представила, как в ней учатся деревенские в морозные зимние дни под треск дров, горящих в печи, как дым идёт из трубы. Повстречалась жительница. Бабка задала ей тот же вопрос, и снова они с Лидой отправились дальше, в сторону, что указала жительница. Лиду она оставила ждать на улице, когда дошли до нужного двора.

На обратной дороге Лида поглядывала, как за бабкиной спиной дёргается мешок, в котором повизгивает поросёнок. «Опять заюжал, – шла и ворчала баба Еня. – Уж больно прыткий попался». То путешествие в соседнее село запомнилось Лиде на всю жизнь как одно из значимых событий. Её нисколько не утомила дорога. Весь оставшийся день она провисела над закутком в сарае, наблюдая за маленьким хрюшей – незабываемый день, только хранился он в воспоминаниях, которые всплывали крайне редко, остались, так сказать, в глубоком прошлом. Лет через сорок пять она смогла бы в него окунуться с помощью мужниного изобретения. Она бы шла позади, наблюдала бы за ними, за своей бабкой, ведущей за руку маленькую Лиду, наслаждалась бы тем солнечным днём вместе с ними. Но для этого надо дожить до слишком глубокой старости. Придётся озадачить Стаса, чтобы доработал свой прибор, чтобы тот мог отбрасывать не только на восемьдесят лет назад, но и на меньшие промежутки времени.