DNR

Если мама начинает утро с фразы «Алиса, нам надо поговорить» — хорошего не жди. Но сегодня было иначе.

— Кажется, я нашла для тебя вакансию пресс-секретаря. Раз уж тебе не интересен базовый доход, пусть будет перспективная работа. Не клади столько сыра, опять вытечет и будет гореть.

— Мамуль, я уже была пресс-секретарем. И ты помнишь, чем это кончилось.

— Но здесь не банк, а компания «Биофьюжн», она точно не лопнет. Это производитель медицинского оборудования, а ещё у них сервис ЭКО с кастомизацией…

— Мамуль, ну ты опять? Мне всего 27.

— Да, доченька я хочу внуков. Вы с Патриком давно вместе, пора подумать про ЭКО.

— Хватит меня грузить соцрекламой!

— Просто съезди на собеседование. Ради меня, если ты меня любишь.

— Извини, но я никуда не поеду!

Офис располагался в старом Сити рядом с парком — стильная многоэтажная коробка из серебристого стекла. Аэротакси кружило в воздухе десять минут, пока освободилась парковка на соседней улице. Перед зданием была здоровенная стриженная лужайка, но запрещенная для посадок. На ней стояло всего два частных аэрокара — удивительная расточительность, они даже не складывали винтовые консоли над кабинами, стояли, раскинувшись, как межконтинентальные самолеты на аэродромах. А в центре лужайки торчал старинный одноместный гараж — нелепый на фоне современной офисной громады, и я даже подумала, что возможно там осталась настоящая бензиновая машина.

Меня провели в кабинет самого директора — маленького господина с раскосыми глазами, в скромных джинсах и футболке.

— Добрый день, Алиса Мур. Собеседования всегда провожу я, у нас мало времени. Как вы знаете, мы делаем медоборудование, томографы, протезы, а сейчас выводим на рынок ЭКО с кастомизацией. Слышали?

Вот о чем надо было читать в аэротакси, оказывается.

— Но я быстро обучаюсь… — выдавила я.

— Странно, ваша мама сказала, что вы заинтересованы в ЭКО. Суть кастомизации: вы можете заказать будущему ребенку фигуру, например, Билли Айлиш, а глаза Наполеона. У нас нет генов Наполеона, зато есть генетический паблик всех жителей планеты, включая меня и вас. И юридическая лазейка — брать короткие цитаты в научных и медицинских целях. Поэтому мы разыскиваем в базе сотни потомков — если не самого Наполеона, то его родственников, и собираем точный генокод по крупинкам, хотите клон Наполеона — пожалуйста. Но кто осилит такую задачу? Только мощнейшие нейросети — это наши главные инвестиции. Итак, в наших активах… — Он поднял одну ладонь: — Лучшие нейросети. — Поднял вторую: — Лучшие медицинские протезы. — И сложил обе ладони перед лицом, словно для обеденной молитвы. — Из этого родился побочный проект — рекламный, имиджевый. Вы разбираетесь в музыке?

— Нет, но мой бойфренд — перкуссионист…

— Тогда вы слышали про Рики Остина. Предшественник панк-рока, он был популярнее «Битлз», автор гимна Красного Креста. Группа «Rolling Molly». В этом году 100 лет со дня его рождения.

— «Rolling Molly»! — воскликнула я. — Название слышала.

— Мы сделали Рики Остина. Технически это обычная электронная копия — как Карнеги или говорящий томограф Иван Павлов. Отличий два: у нас не облако, а собственная изолированная нейросеть на топовых кристаллах, без всяких полиси и рекламы. И второе: это не колонка, не пылесос, а рекламный стенд всех наших протезов — он выглядит как человек. Но возникла проблема: Рики вышел сложным. А нам надо, чтобы он сыграл концерт. И проекту нужен пресс-секретарь, снимающий проблемы.

— Я буду стараться…

— Знаю. Это же вы вели пресс-конференцию банка. Я смотрел и думал: такая юная…

— Господи! Да это мой позор!

— Это позор банковской системы. Вы смягчали удар и пытались взять всё на себя — это я оценил. Так вот. У здания офиса вы видели исторический гараж — в нем мой отец начинал варить лечебную косметику. Сегодня это дом рок-звезды. Которая буянит и требует алкоголя. Но не бывает алкоголя для кучи протезов, верно? Ваша задача — поговорить с Рики и убедить быть сговорчивей. Если справитесь — должность пресс-секретаря ваша.

Я ожидала чего угодно, но только не такого.

— Но… Я… А вы разве не можете его пересоздать… более сговорчивым?

— Нет. Потому что нейросеть. Вы знаете принцип? У нас одинаковые пальцы, но разные отпечатки. Так и личность — лабиринт, по которому кругами бегают мысли всю жизнь. Коридоры там одинаковые: у нас стереотипные представления о мире, мы одинаково радуемся, страдаем, одинаково хотим кофе. И есть процентов пять нетипичных закоулков, они и есть отпечаток. У кого-то их больше, у кого-то меньше. Но их легко вычислить, если знать, куда бежала ваша мысль в разных ситуациях. Добавьте историческую фактуру — все мировые документы и кадры эпохи, все фотки, как выглядела комната, все воспоминания друзей, и сложится пазл. В нем останется много пустых клеток, но их нейросеть заполнит уже сама по общему рисунку. И мы воссоздаем личность. Но залезть внутрь этой системы и подкрутить там что-то отверткой не получится. Просто идите и уговорите его.

Я сидела перед экраном, вводила разные имена и смотрела фотки получающихся детей. Мама пылесосила пол — негромко, вполсилы. Я разговаривала с ней. Патрика всё не было, последнее время он допоздна задерживался в клубе.

— Так как же тебя приняли на работу, если ты не смогла его уговорить?

— Мамуль, уговорить его нереально. Ты бы видела эту харю. Он абсолютно упертый, наглый, противный, самодовольный. Он глупый, мамуль! Он реально очень, очень тупой! Развалился, струны перебирает. Я, говорит, в раю. Мне тут всё — газ и капацетик. А вы — мои ангелы, шевелитесь и делайте, что сказал. Нет бухла — нет шоу. Я ему: куда вы его лить будете, у вас же ни кишок, ни мозга. А он — не моя проблема, бэби, придумай.

— Алиса, у него тяжелая судьба, он рос сиротой, потом много работал на ферме, на заводе.

— Мамуль, он мне хамил! Он говорил, что я фокси бэби, что у меня норм буфера и биппи, и он бы меня крючканул! Он меня за попу ущипнул, мамуль!!! Я ему конечно всё объяснила, но что ему будет? На него даже в суд не подать, он же никто, кусок пластика!

— Но тебя в итоге приняли на работу?

— Да. Я вернулась и говорю: не согласна с вами. Он глубоко в своей роли, в своём характере, именно этим и дорог для проекта. Всю жизнь бухал и сидел на наркоте, просто дайте ему бухла, не знаю как, обучите дополнительную нейросетку, что чувствуют пьяницы, и лейте ему в мозг… А что я ещё могла сказать, мамуль, если облажалась? А директор улыбнулся и говорит: таким и должен быть пресс-секретарь — важно не сделать, а грамотно объяснить, почему сделать невозможно!

— Алиса, поздравляю! — воскликнула мама. — Я закажу торт?

— Но я-то ещё не дала согласия! Сказала, что мне надо подумать. Мамуль, мне хватило, я не хочу снова видеть эту харю! С этими губищами, носом, с этой копной шевелюры…

— Доченька, если у него правда внешность Рики Остина, то это кумир поколения, секс-идол. Твоя бабушка его обожала! Я помню, совсем маленькой была, мы ехали на восточное побережье, бабушка за рулем слушает «Роллинг Молли» и Тома Вейтса, и я танцую в детском кресле, она на меня в зеркальце поглядывает и смеется…

— Мамуль! — я даже повернулась от экрана. — Знаешь, как он Тома Вейтса назвал? Безголосый реднек! Я, говорит, в вашем раю за месяц всё уже прослушал, что вы сыграли, пока я был трупом. Вы, говорит, меня называете предшественником панк-рока, да чтоб мне сдохнуть, кому я тут предшественник? Секс Пистолз — кривляки с прилизанными шлягерами. Ещё какие-то группы перечислял — нету, говорит, искренности, розовый протест, девичий вокальчик… В хип-хопе и то больше правды, чем у всех ваших панков. Всё, говорит, что вы назваете панк-роком, это как ваш Фредди Меркьюри, только с петухами на волосах! Ни про кого хорошего слова не сказал, мамуль!

Пискнула дверь, а следом мелодично громыхнуло — с репетиции вернулся Патрик и поставил на пол свой гонг в чехле. Мама тактично ушла на кухню.

— Чего пылью пахнет? — спросил Патрик хмуро и распахнул окно.

— Мама пылесосила.

— А ты чего делаешь, в игры начала играть?

— Мне логин дали погонять бесплатно. Вот скажи, Патрик, кто твой любимый киноактер или музыкант?

— В смысле? — растерялся Патрик и встал за моим плечом. — Вообще или конкретно? Ну, не знаю… Мерлин Монро.

— Мерлин Монро твой кумир? — удивилась я. — Вот уж не знала. Я бы платье надела и под вентилятор встала, а то уже совсем на меня внимания не обращаешь… Гляди, Монро в базе есть! А еще?

— Дэвид Боуи! Хотя нет, бери выше — Луи Армстронг!

— Так. А еще? Хотя не, хватит. Оно тормозит долго, но смотри, сейчас нарисует…

Наконец на экран вывалилось четыре детских портрета. Детишки были разные — кто-то совсем белый, кто-то смуглый, но было ясно, что это родные братья.

— Что за фигня? — не понял Патрик.

— Вот такие дети могли быть у Мерлин Монро и Луи Армстронга. Варианты.

— Тьфу, ерунда какая, — отвернулся он. — Таких приложений миллионы, фотки рисовать. А смысл?

— Смысл — можно редактировать свои гены при ЭКО. Типа, будет ребенок наш с тобой, но от Монро и Армстронга. Ты же хотел когда-то ребенка, уже передумал?

Патрик окончательно потерял интерес.

— Про это я всё знаю, — отмахнулся он. — Это кастомизация называется, новая фишка, я слушал подкаст. Забудь, там нереальный ценник. Стоит под миллион, как коттедж.

— Мне сказали, сделают бесплатно как сотруднику. Представляешь, была вакансия пресс-секретаря, и я…

— Бесплатно? — перебил Патрик. — Миллион?!

— Да не миллион! ЭКО!

— Так давай делать, ты чо! — Патрик ткнул меня кулаком в плечо. — У всех дети банальные, а мой будет за миллион от Монро! Чума! Все сдохнут от зависти! Дай-ка мне… — Патрик оттолкнул меня от дисплея. — А здесь можно как-то проекции крутить, по возрасту гонять? А, нашел! Вот он вырос, 15 лет — красавчик, смотри! А в сто лет? Фу, дед, я ему во внуки гожусь. Так, а в 30? О, прикольненько… А знаешь, кстати, на кого похож? Если шевелюру отрастить, вылитый этот, как его, солист «Роллинг Молли»!

Я пригляделась: это был вылитый Рики Остин, только без своей дурацкой шапки волос.

— Делаем срочно! — заявил Патрик. — Чего там надо, куда поехать? Кровь сдать или подрочить?

— Вот только мне не хватало ребенка от болвана Рики! — возмутилась я.

— Ты дура что ли? — обиделся Патрик. — Это миллион стоит! Ты на такое никогда не заработаешь!

Мне стало обидно.

— Я сегодня на работу устроилась, а ты даже выслушать про это…

— А чего ты меня своей работой дискриминируешь?! — оскорбился Патрик.

— Где я тебя дискриминирую, черт возьми? У меня просто новая работа!

— А у меня мой законный базовый доход!!! — Патрик в ярости топнул ногой. — Имею право по Конституции! Никто не смеет дискриминировать, будто я бездельник! Я в клуб хожу и музыку разучиваю, вот моя польза для общества! Если займусь работой, и в деньгах потеряю, и времени ни на что не останется!

— Да чего ты разорался? Я тебя хоть раз попрекала твоим базовым доходом? Это твой личный выбор, Патрик, тебе 30, в конце концов!

— А тебе 27! А ты с мамой живешь до сих пор!

— Да что тебе моя мама сделала?! — не выдержала я и вскочила.

— В том-то и дело, что ничего! Но мы за нее платим 300 долларов в месяц вместо бесплатного Карнеги!

Я задохнулась от возмущения и не сразу нашлась, что ответить. В последнее время мы часто ссорились, но такого он себе не позволял.

— Мы платим?! Это моя мама! Мои 300 долларов! Если тебе не нравится в моем доме — ну и вали к своей лысой вокалистке!

Наступила зловещая пауза.

— Какой еще вокалистке? — произнес Патрик с деланным удивлением. — Нет у нас в клубе никакой вокалистки.

Я молча смотрела на него.

— Не смей про неё в таком тоне говорить! — обиделся он. — Она не лысая, она стриженая!

— Вали. Отсюда. — произнесла я сквозь зубы. — Немедленно.

Патрик стоял, сжимая и разжимая кулаки, мне казалось, он сейчас меня ударит.

— И пожалуйста! — Он принялся яростно кидать шмотки в сумку с бонгом, бонг всякий раз печально звенел. — Сама ещё ко мне ещё прибежишь, когда для ЭКО гены понадобятся!

— Без твоих обойдусь!

Но дверь в прихожей уже хлопнула.

И тогда я бросилась на диван и разрыдалась. Было очень больно, мир вокруг рушился.

Неслышно появилась мама. Постояла рядом, а потом нежно пощекотала меня по руке щеточкой шланга, как мы любили.

— Доченька, ты же пресс-секретарь, — сказала она проникновенно. — Ты должна улаживать конфликты, а не раздувать.

— Я не должна никому ничего в своем доме, мамуль! Почему ты его всегда защищаешь?! Он же тебя терпеть не может!

— Вы подходите друг другу. Вы годная социальная пара. А проблемы бывают у всех. Записать тебя на консультацию к Зигмунду Фрейду?

Я с головой ушла в работу, неделю готовилась к пресс-конференции. Казалось, теперь я знаю всё про эпоху столетней давности, старомодную музыку с её глухими искаженными гитарами и про самого Рики. Каждый факт его биографии, как назло, казался неприятным. Да, рос круглым сиротой в католическом приюте. Но он же его в итоге и сжег — облил керосином шкаф, бросил спичку и сбежал. И чуть не сел в тюрьму за это. Да, с двумя друзьями из приюта они создали группу. Да, им запрещали, отбирали гитары, они назло пели без гитар, изображали гитары ртом, и так рождался их знаменитый хор. Да, первые альбомы остались не замечены, зато когда группа стала всемирно известной, они сразу перессорились и разошлись делать собственные проекты. А когда Джонни Мурено умер от передозировки, Рики даже не приехал на похороны. Зато потом Эрик Шмидт не приехал на похороны самого Рики. Вот такие друзья. Да, несмотря на нелепую внешность — здоровенный плоский нос, круглые глаза, родимое пятно на щеке — у него действительно было миллион поклонниц, зато отношения не складывались. Да, он считался лучшим и закрывал Вудсток. Но закрывал утром перед пустым полем, разломал гитару, поругался с организаторами и подружкой, певицей Софи. А вернувшись с Вудстока, не нашел ничего умнее, как застрелиться.

Каждый день я ездила к нему в гараж обсуждать, что мы станем говорить журналистам — связью он пользоваться отказывался. И каждый раз это была пытка. Он хвастался, хамил, пытался приставать, и ни по одному вопросу не получалось договориться. Однажды просто ушел гулять, хотя знал, что назначена встреча. Объяснил, что не уследил за временем. Хотя я уверена, нажрался и уснул на скамейке — со своей электронной бутылкой он теперь не расставался.

Пресс-конференцию делали в старомодном стиле, с фуршетом. Дресс-код требовал, чтобы журналисты были одеты в костюмы прошлой эпохи, а в руках держали макеты старинных микрофонов — сувенирку мы заранее напечатали. Зато я придумала отличную интригу для конференции. Мама подсказала. Она узнала, что Эрик Шмидт жив, недавно отпраздновал столетие, и вполне реально договориться с пансионом пожилых, чтобы его привезли на конференцию. Ни ему, ни Рику об этом заранее говорить не стали.

Пришли, по-моему, все приглашенные, у фуршетных столиков было не протолкнуться. А потом всех пригласили в зал. Я в двух словах рассказала о проекте, о компании, и о том, какие возможности открывает кастомизация ЭКО и протезированные части тела. А затем пригласили Рикки Остина. Он отсалютовал рукой и вальяжно сел за столик. Пресс-конференция началась.

— Будет ли Остин нам сегодня играть? — спросила корреспондентка от Фокс Ньюс.

— Обязательно. — ответила я за него. — Нас ждёт много сюрпризов.

— Как вам наш мир? — спросил корреспондент BBC.

Все смотрели на Рика.

— Всрато, — лаконично ответил Рик.

— Это хорошо или плохо? — уточнил корреспондент.

— Всрато — это охрененно, — объяснил Рики. — Полный газ! У вас машины по воздуху летают! У вас роботы кругом, игры, развлечения, вы оживляете мертвых, у вас можно работать, а можно не работать. Я первый месяц просто офигевал, какой кайф просто гулять по городу! Вот в таком будущем я всегда и хотел жить!

— А что не понравилось?

— Да всё нравится в принципе. Только меня на улицах здесь вообще никто не узнает. А раньше проходу не давали.

— Вам удаётся снова работать?

— Мне охеренно работается! — признался Рики. — У меня ничего не болит и совершенно ясная башка. Такая чистая, что я специально бухаю и спускаюсь вниз, в подвал под гаражом, где гудит электроника, и там сижу, и мне в шуме приходят мелодии.

— Как вам новое тело? — спросил корреспондент местного телеканала.

— Всрато! — сообщил Рики. — Супермощь! Я даже двухметровый забор могу перепрыгнуть. В первые дни не получалось играть на гитаре, потом разработал пальцы, теперь отлично.

— Ютьюб-канал «Природа друзей», — отрекомендовалась журналистка. — У вас в песне «Out of sight» есть строчка: «пристрелю тебя как свинью». Вы считаете это нормальным?

Рики растерялся и даже посмотрел на меня, но я не стала ему помогать.

— Это же песня, — объяснил Рики. — Так-то я в жизни никого не пристрелил. Ну, кроме себя.

— Речь про свинью, — возразила журналистка. — Вы одобряете жестокое отношение к животным?

— Больная что ли? — удивился Рики. — Это же свинья! Вы сейчас на фуршете жрали свиные шашлычки на зубочистках!

— Я не ела — я веган.

— Да посрать, кто вы.

Этого я и боялась. Поэтому мы с мамой заранее придумали нужные слова. Я примиряюще подняла руку:

— Друзья! Вспомним, что мы с вами сейчас — актеры в старинных костюмах. Мы играем общую роль по общим правилам. Ведь наша конференция — красивый спектакль об истории музыки прошлого века. Давайте не поднимать темы, которых в ту эпоху не было.

Встала журналистка в красном платье — похоже, она тут одна не соблюдала дресс-код:

— Как вы посмели на Вудстоке ударить по щеке Софи Клай?

— Минуточку! — вскинулась я, но Рики не дал мне сказать.

— Софи прекрасно знала, за что! — крикнул он. — Она вам сама хоть раз пожаловалась? Не лезьте в чужую жизнь, не ваше собачье дело! Она сделала мне больнее в сто раз, чем сраная пощечина! То что сделала она, меня просто убило!

— Расскажите подробнее!

— Не расскажу! — отрезал Рики.

Я предложила сменить тему. Встали две темнокожие женщины, одетые в одинаковые яркие пончо:

— У вас есть дискриминационная песня с расовыми оскорблениями — вы использовали слово на N…

— «We're niggas» что ли? — удивился Рики.

— Именно эта.

— А кого она оскорбила?

— Нас.

Рикки округлил глаза и шумно выдохнул в микрофон — я и не знала, что у него есть даже легочные насосы. Интересно, — подумалось вдруг мне, — у него все органы есть?

— Эту песню мы написали ещё в приюте, — объяснил Рики. — Припев пели хором с Джоником. Я пел: мы негры, Джонни. А он: мы негры, Рикки. Джоник был черный как асфальт. А меня тоже дразнили негром, потому что я был смуглым, и у меня губы толстые. Это про нас песня.

— Оскорбительная, — повторили женщины почти хором.

Рики взорвался:

— Да что вы вообще знаете про оскорбления? Вы росли в приюте? Вас били учителя? Вас запирали на ночь в пустой деревянный шкаф? Вас заставляли работать по десять часов, копать сраный картофель? У вас отбирали гитару, на которую вы втроем год копили? Вам приходилось рисовать химическим карандашом лады и струны на лопатах, чтобы отрабатывать аккорды, а звуки изображать ртом? И этими лопатами играть свой первый подпольный концерт? Вот это вам не оскорбительно? Да, мы пели, что мы ниггеры, потому что нас реально держали за рабов! Такие же богарты, как вы! В вашей факин Википедии написано, что я легенда и предшественник панк-рока. Кто вы такие, указывать легенде, какие слова писать сто лет назад!

— Давайте уже нормальные вопросы? — попросила я.

— Нормальный вопрос! — откликнулся пузатый мужчина из первого ряда, вскинув микрофон. — Интерактивный журнал «Медицина». Вы гордитесь тем, что вы автор гимна Международного Красного Креста?

— Нет, — быстро ответил Рики. — То есть, горжусь, но… «Hand full of blood» — это же песня Джоника. За него горжусь.

Зал недоуменно зашумел.

— Там же ваш голос?

— Но сочинил-то Джоник.

— Чем вы можете это доказать?

Рики растерялся.

— Ну… я просто знаю. Это было на гастролях в Европе, кажется в Мюнхене, я не помню. Помню, Джоник растолкал меня посреди ночи, сказал: хватит дрыхнуть, кажется, я написал гениальное. Мы до утра ее разучивали, утром проснулся Эрик, вечером уже спели на концерте, это был реальный газ!

— Это же фантазия нейросети. Как вы можете помнить то, чего не было?

— Да откуда я знаю, как помню? — опешил Рики. — Помню, и всё! Это же было со мной! Ладно, я клон и биоробот, и мою память сочинила нейросеть, как вы мне врёте. Но вы-то кто? Вы каким местом помните, будто ее сочинил я? Какая протеиновая яичница внутри вашей головы это может помнить, ваш дедушка еще не трахнул бабушку! Я никогда не говорил, будто это моя песня! Да вы сами не слышите, что ли? Это же чистый Джоник! Его любимые рифы, его тема про убитых солдат, он же на каждом концерте выходил и орал «Руки прочь от Вьетнама! Сдохни, Джонсон!», он в тюрьме две недели провел за это!

Зал недоуменно шумел.

Я встала:

— Не будем спорить! Сейчас у нас сюрприз для всех, включая Рики Остина. Вы помните, «Rolling Molly» состояли из трех друзей. И я хочу пригласить в этот зал единственного оставшегося в живых участника группы. Это — музыкант и бывший муж актрисы Агнеты Хансен, встречаем, Эрик Шмидт!

Зал взорвался аплодисментами, и после небольшой заминки на сцену выкатила кресло миловидная сиделка-азиатка. В кресле полулежал глубокий старик — он выглядел хуже, чем на снимках с юбилея, сморщенное лицо обвисло глубокими складками, глаза стали еще меньше и сидели глубоко внутри.

— Охренеть! — воскликнул Рики, не сводя со старика взгляда. — Эрик?!

Старик непонимающе щурился в ответ.

— Забудем давние ссоры! — предложила я. — Обнимитесь!

Я боялась, что Рики откажется, но он подошел к старику и протянул руку:

— Дай мне немного своей кожи, бро!

Я подумала, что это злая шутка по поводу складок на его лице и своего механического тела. Но, похоже, это был их язык — Эрик Шмидт услышал и протянул в ответ дряхлую ладонь. А Рики уважительно ее пожал.

— Кто этот молодой человек?! — громко проорал Эрик Шмидт, повернув лицо к сиделке.

— Это ваш старый друг, Рики Остин!

— А-а-а… — протянул старик разочарованно. — Опять ты. Ты мне денег должен, Рики.

— Нет денег, бро, — весело ответил Рики и вынул свою электронную бутылку, ее зеленый индикатор показывал уже половину. — Я слыхал, у тебя все права «Rolling Molly», и ты их выгодно продал. А у меня — только эта бутылка. Зачем тебе деньги?

— Зачем ты увёл у меня Агнету, мерзавец?

— Какую Агнету? — удивился Рики.

Я поспешила вмешаться:

— Уважаемый Эрик, вы немного путаете. Ваша бывшая жена Агнета только родилась, когда Рики умер.

— А где она? — старик оглянулся.

— Ее давно нет в живых…

— А кто этот молодой человек? — старик с подозрением указал пальцем на Рики.

— Это ваш друг детства, Рики Остин…

— Опять ты… — разочарованно протянул старик. — Ты мне денег должен, Рики.

— Забудь уже, Эрик.

— Ты богарт! — погрозил пальцем старик. — Жадина!

— А ты старый идиот! — не выдержал Рики.

— А ты, знаешь кто… — старик замолчал и некоторое время шамкал ртом, словно раздумывая, произносить ли. — Ты жертва аборта, Рики. В пансионе все знали. Но ты живучий. И везучий!

Я переглянулась с сиделкой. «А я вас предупреждала, — произнесла та одними губами, — у него по погоде, то прояснения, то нет».

— Ты, Рики, хорошо устроился, — продолжал старик. — У тебя красивая фотография в Википедии. Каждый год я захожу туда навестить тебя. А в моей Википедии сморщенная жопа вместо портрета. У тебя написано, что ты легенда и предшественник панк-рока. А у меня написано, что я бывший муж Агнеты Хансен и учредитель фонда по борьбе с деменцией. Весь мир знает, что от меня сбежала молодая жена и что у меня деменция. Как же так вышло, Рики, что ты украл всю память обо мне? А теперь имеешь наглость являться ко мне в таком юном виде. Мне немного осталось, Рики. Может, неделя. Может, месяц. Но ты умер на время, я сразу это знал. А когда я умру, я умру навсегда. Потому что никто не захочет оживлять ненужного старика с деменцией, даже родные правнуки. Всех помнят по Википедии, а я там — сморщенная жопа. Это несправедливо, Рики. Чем я это заслужил? Что плохого тебе сделал? Почему ты не взял меня с собой на Вудсток? Дай мне хотя бы денег.

Надо было как-то спасать положение.

— Нам повезло, — объявила я, — вживую увидеть дружеские споры великих музыкантов, о которых мы читали в биографиях. Давайте похлопаем жизненной правде не сдающегося Эрика Шмидта и пониманию Рики Остина!

Зал послушно зааплодировал. Сиделка укатила коляску со стариком.

— А теперь, — сказала я. — Мы переходим к главному. Сейчас Рики Остин расскажет о музыке, которую он написал уже в нашем мире. И споет. Никто не слышал его новых песен, я тоже с нетерпением жду их. И напоминаю, что завтра в Си-Холле состоится концерт Рики Остина, билеты можно купить на сайте нашей компании «Биофьюжн», часть средств пойдет в благотворительный фонд кастомизированной репродуктивной помощи для малоимущих пар.

Рики кашлянул совсем по-человечески, словно не был звездой.

— Я написал песен для нового альбома. Но… то, что мне было интересно делать в шестидесятые, я оставил в шестидесятых. То, чего я не успел, уже сделали другие. А я не хочу тащить вперед старый хлам, я хочу делать своё. Несите гитару, будет газ и капацетик!

— Это будут не настоящие песни, а новые? — разочарованно спросил маленький блогер из дальнего ряда. — Просто генерация нейросети?

Рики не выдержал — мне показалось, даже лицо его покраснело.

— Да будьте вы прокляты, твари! — крикнул он и стукнул по столу кулаком так, что подпрыгнули макеты микрофонов. — Что вы мне всё время тычете этой нейросетью! Да, сука! Я нейросеть! Я гребаная факинг нейросеть в подвале под гаражом! И что? Вы думаете, я выгляжу, ругаюсь, думаю, веду себя как Рики Остин, а сам при этом не мыслю и не чувствую как он, я пустое место? Вы хоть голову включите! Кто вас понимает и отвечает, если внутри нет понимающего? Кусок пластика? Боженька вездесущий через электронный рот? Пластинка грамофонная? Да вы, твари, хоть раз были на моем месте? Вы знаете, как это — быть нейросетью? Я вам, блядям, расскажу. Это когда ты решаешь закончить свою гребаную жизнь и подносишь к виску дуло! И у тебя башка взрывается! Но попадаешь ни хера не в Ад, как обещала мисс Гувен, а в следующий век! И незнакомые люди объясняют, что ты семьдесят лет в могиле. И ты — не ты, а электрозомби, кукла из мусора, старых фоток, обрывков газет, кинолент и мемуаров! И что даже они, технари, не знают, как это внутри работает! Потому что нейросеть! Вот такое у них магическое заклинание. А что я при этом чувствую? Кто-то меня спросил? Я же, сука, живой! Мне посрать, как вы это сделали! Посрать, чьи там кости сгнили в Гринвуде под гранитной плитой! Мне даже посрать, сколько раз вы еще сможете Рики Остина скопировать и встроить в каждый пылесос, это все равно буду уже не я! Я-то здесь! Я всё помню, всё чувствую! Я ещё минуту назад всё в жизни порешал, у меня до сих пор в башке звучит взрыв и сердце колотится! Я целые дни потом рылся в памяти, исписал кучу блокнотов, освоил эти ваши поисковые телевизоры, вынес мозг разговорами ползучему Карнеги, все пытался нащупать — где, где во мне хоть немного не я? Может, та синяя подушка, из которой я вынимал перья и втыкал их в башку спящему Джонику — это не моё воспоминание? Может, как меня в шкаф заперла мисс Гувен, а я колотил коленкой и получил занозу? Это моё! Что мисс Гувен сажала меня в шкаф, написано у вас в Википедии, а как я гвоздиком выковыривал ту занозу — помню только я. Но если занозы не было, если нейросеть ее придумала, так докажите мне, что не было! Каждый богарт норовит презрительно кинуть в лицо, мол, ну мы же понимаем, ты электрическая тень, фантазия нейросети, давай, спляши нам, кукла, посмотрим, насколько ты похож на того, настоящего! Идите домой к своим говорящим колонкам и просите включить мои старые песни, раз только они вам настоящие! Я ничего вам петь не буду!

Рики опрокинул стул и исчез за кулисами.

Я бежала за ним два квартала и догнала. Он продолжал идти вперед. Некоторое время я просто шла рядом, мы молчали.

— Рики, — сказала я. — Дай мне немного своей кожи?

Он остановился, посмотрел удивленно и протянул ладонь. Я пожала ее.

— Куда идешь? — спросила я.

— Не знаю, — ответил Рики. — Пойдем в бар какой-нибудь, выпьем?

— Мне нельзя, мне ЭКО сделали.

— Чего сделали?

— Не важно. Пойдем.

Я довела его до знаменитого паба, где столики из старых бочек, заказала две кружки пива, и мы сели на улице. Уже темнело, вокруг бочек светились нагревалки, оформленные под старинные газовые колонки. Мимо толпой шли прохожие и туристы.

Мы молчали, просто смотрели на полные кружки. Рики поднял свою кружку, чокнулся с моей и поставил обратно. А сам вынул из-за пазухи электрическую бутылку и хорошенько присосался к ней.

Я поежилась.

— Ты мерзнешь, — сказал Рики. Он ушел внутрь бара и вернулся с пледом.

Как он догадался, что их тут можно попросить? Или в его время пледы в кафе тоже давали?

— Зря ты так с ними, Рики, — сказала я. — Мы же с тобой обсуждали, какие слова нельзя говорить и какие темы поднимать.

— Так они их поднимали.

— Ты всем хамил. А если кто-то реально в суд подаст?

— Мне посрать. Что вы мне сделаете? У меня даже ИД нету, я узнавал — юридически я вещь корпорации, говорящая скульптура из протезов.

Я вздохнула.

— Ты совсем не рад, что тебя оживили в честь твоего столетия?

— Рад, — согласился он хмуро. — Но они не добра мне желали. Вы же все тут богарты, я вам для денег нужен. Даже эту сраную бутылку было лень для меня придумать, лишние расходы. Спасибо тебе за нее, кстати. Я сразу понял, что ты здесь единственная настоящая. — Он опять приложился к бутылке — зелёный индикатор дополз до нуля, но сразу появилась новая шкала. — Я же не идиот, бэби, — продолжал он. — Им нужна реклама протезов. Шум, скандал, деньжат поднять с концерта и с волны продаж песен «Rolling Molly». Они права заранее выкупили, ты не знала?

— Наверно просто для юридической чистоты?

— А ты в курсе, что будет после концерта?

— Не знаю пока.

— А я знаю. Ничего. В планах корпорации нет со мной никаких мероприятий, акция закончена!

Я опешила.

— Ты хочешь сказать, что тебя выключат? Это будет скандал!

— Им нужен скандал, бэби. Я ходячая кукла с радиоприемником плюс огромный подвал с аппаратурой. А собственная нейросетка жрет дорого, я узнавал. Так что, думаю, меня просто отключат.

— Выясню, — пообещала я. — Но точно не отключат.

Тут мне позвонила мама — спросила, почему меня до сих пор нет дома. Я сказала, чтоб она не волновалась, просто сижу в пабе с бочками. Оказалось, к нам домой зашел Патрик и хочет срочно меня найти чтобы помириться. Мама пыталась передать ему трубку, но я ответила, чтоб он катился к черту. Кажется, она огорчилась.

— Проблемы? — понимающе спросил Рики.

Я отмахнулась.

— Странно, — задумался он. — У вас летучие машины, медицина, телефоны карманные, а проблемы те же…

Он лениво приложился к бутылке и некоторое время молчал.

— Бэби, хочешь знать, почему они оживили именно меня? Почему не Леннона, не Меркьюри, не Билли Айлиш? Она с пеленок жила в цифровом мире, от нее цифрового отпечатка, как вы это называете, осталось гребаное море — все блоги, интервью, переписки, каждая секунда жизни записана. Такую-то личность восстановить гораздо дешевле, чем меня, не нужно нейросетку на столетних архивах обучать месяцами.

Я задумалась.

— Может, потому что тебе завтра 100 лет? Или потому, что у тебя нет наследников? Авторские права, всё такое…

— Наследников нет, — зло прищурился Рики. — Мог быть. Но Софи его убила.

Мы помолчали. Я не знала, какие тут слова будут правильные.

— Может, ты просто самый талантливый?

— Вот это правда.

— А директор твой фанат?

— Он ко мне даже не зашел ни разу. Я просто самый скандальный, бэби.

Лицо его было совершенно серьезным.

— Ты не скандальный, ты милый. Да зачем корпорации скандал? — Я задумалась, посмотрела на свою кружку пива и сделала пару глотков. Пара глотков не повредит. — Нет, бывает такая тема — вирусный маркетинг, но в музыкальном бизнесе…

— Да им посрать на музыку, бэби! Чем громче скандал вокруг меня, тем лучше их протезы, сама же всё понимаешь. А тебя почему выбрали, догадалась?

— Почему?

— Ты лицо скандала. Специальная пресс-девочка для битья. У тебя за плечами уже рухнул первый банк Америки, и ты оправдывалась перед всем интернетом.

— Откуда ты знаешь? — опешила я.

Рики пожал плечами.

— Можно подумать, у вас тут плохо с информацией. Поспрашивал пылесоса, кто ты. У вас тут очень откровенные пылесосы, всезнающие.

Мы долго молчали. Бармен убрал пустые кружки и принес новые, хотя мы не просили.

— Ты обиделся на Эрика?

— А что обижаться на маразматика? — Рики пожал плечами. — Это уже не тот Эрик. Вы тут мне кричите, будто я не тот. А что Эрик не тот, не видите. Хотя каждый из вас уже не тот даже когда уснул и проснулся. Я помню, как Эрик после вручения Грэмми нажрался и проснулся не тот — с манией, будто его все деньгами обижают. И потом еще много раз умер, только вы не заметили, потому что только на тело смотрите. Потому что вас в детстве старая сука миссис Гувен не била тростью и не орала, что душа важнее тела. Ты даже не заметила, как Эрик умер на бис прямо при тебе — когда навал меня жертвой аборта. Эрик, с которым мы росли в католическом приюте, с которым дрались и ссорились, никогда бы этого не сказал!

Я вздохнула.

— Он тебя обозвал ужасными дискриминирующими словами, мне так стыдно за него. Ты можешь подать в суд и отсудить денег. Или создать петицию, набрать голосов и растоптать его как личность, видео же есть.

— Зачем? — Он снова пожал плечами. — Я жертва аборта, все знали. Школьница спуталась с каким-то гастрольным трубачом, её родня позорила, то ли сделали аборт, то ли выкидыш был, не знаю. Но меня подкинули на крыльцо. А ей наверно сказали, что умер. У нас и погрязнее истории были. Про такие вещи шепотом говорят училки, поварихи, и все знают. В письмах и газетах не пишут, поэтому до вас такое не доходит.

— Тогда откуда ты знаешь?

— А откуда Эрик знает?

— Но Эрик-то живой…

— И ты туда же? — угрожающе произнес Рики и привстал.

— Ладно, — Я примиряюще похлопала его по руке. — Ты жертва аборта, я девочка для битья. Ну и какой у нас выход?

— Выхода нет. От меня ждут, что я стану нарушать правила и будет скандал. От тебя — что попытаешься все уладить и объяснить для прессы, а прессе только того и надо.

Сердце вдруг кольнуло — похоже, он был прав.

— Ну так сделай не то, что ждут, Рики! Выйди и отыграй концерт старых песен. Я тебе напишу, какие в наше время можно петь, а какие уже нет. В конце споёшь «Hand full of blood», зал встанет и зажжет огоньки. От тебя ждут скандала, а ты назло — спокойное мероприятие. Тебя все будут хотеть снова.

Рик задумчиво допил свою бутылку и шкала снова обновилась. Вечная бутылка.

— Тогда это не я буду. Важно собой остаться, а не назло кому-то сделать.

— Так это же твои песни, Рики! Тебя не чужие петь заставляют! Просто спой свои хиты!

Он помолчал.

— Знаешь, за что меня мисс Гувен возненавидела? Она нам каждый день на молитве твердила, что праведники не умрут, а будут вечно отдыхать в Раю. А я спросил, нахера им вечность, если они не работают и не меняются. Отдыхают и сопли жуют, как им жилось раньше, по сути мертвые и есть. Она долго сопела и просто ударила палкой. А в шесть лет палкой больно… Короче, вариантов не вижу, они всё просчитали.

— Кто просчитал? «Биофьюжн»?

— Нейросети ваши. Кто тут у вас всем управляет.

— С ума сошел? Мы управляем, люди. Нейросети наши помощники.

— Это они вам сказали?

— Это все знают.

— Да? А кто войны прекратил?

— Нейросети. Ну, помогли найти соглашение…

— Ну вот.

Я замолчала.

— Но ты же сам нейросеть!

— Нет, бэби, — усмехнулся Рики, — я свой отдельный подвал под гаражом на лужайке. Я всегда был сам по себе, даже тут. — Он глубоко задумался. — Фак! А ты права, бэби! Единственный способ не играть по их правилам — сыграть по правилам. И это будет хорошая шутка, я такое люблю. Спою старые песни, как граммофон. И посмотрю на их лица. Хотели музыкального робота? Нате, богарты. А тебя похвалят, бэби, что уговорила меня быть приличным.

— Спасибо, — Я вздохнула. — Для меня это правда очень важно. Хотя мне жаль, что я так и не услышу, что за новые песни у тебя.

— Тебе не понравится.

— А если понравится?

Рики почесал рукой в шевелюре, а затем переставил на мостовую пустые кружки и похлопал ладонью по столику-бочке.

— Умеешь стучать ритм?

— Нет, но мой бывший — перкуссионист…

— Просто делай так: два хлопка, как аплодисменты, — и по бочке. Раз-два — бум! Раз-два — бум! Громче!

— Но люди…

— Да посрать, бэби!

Мы сидели друг напротив друга, хлопали и ритмично стучали по столу, Рики улыбался, и я вдруг поняла, насколько это и впрямь интересное занятие.

А потом он начал изображать звуки гитары, да так похоже, что прохожие стали останавливаться и доставать телефоны — я это видела краем глаза, надо было держать ритм. А потом Рики запел… Не просто запел — заорал на весь старый город.

Это был и ужас, и стыд, и одновременно невероятная красота. Я не знаю, на что это похоже, но только не на «Роллинг Молли». Я никогда раньше такого не слышала, тут был и бит, и хип-хоп, и пронзительный вокал от высоких нот до самой хрипоты. Я потом сто раз смотрела те видео, а тогда была словно в гипнозе — сидела с восторженными глазами, отрыв рот, и ритмично била по бочке… И вся толпа тоже была в гипнозе.

Кончилась песня, спало оцепенение — кто-то истошно захлопал, кто-то стоял с открытым ртом и продолжал снимать, а вдалеке над домами уже стрекотал, мигая красным и синим, полицейский кар.

— Это фузы? — насторожился Рики. — Ну, копы? За нами? У вас тоже на шум прилетают?

Я кивнула.

— У вас тоже принято убегать?

Я покачала головой:

— От них не убежать.

— О! — усмехнулся Рики. — Ты даже не представляешь, какие они мне поставили протезы!

В следующий миг он просто схватил меня в охапку и бросился вниз по улице. Я визжала — сначала от страха, а потом просто визжала и хохотала. Мелькали дома и переулки, мелькали над головой деревья парка, а потом мы оказались на набережной, и тут Рики остановился и поставил меня на землю. Никто за нами уже не гнался.

Мы подошли к перилам и стали смотреть в ночное море.

— Как тебе песня, бэби? — спросил Рики.

Я молчала, подбирая слова.

— Рики, это было… это было потрясающе. Но это страшно. В нашем мире это нельзя петь. Ты понимаешь, что оскорбил всех? Специально! Ты оскорбил инвалидов, людей разных рас, женщин, мужчин, все ориентации, вегетарианцев, стариков, защитников климата! Вообще всех! Кстати, деревозащитники — такого слова нет, у нас это называется эко-активизм.

— Да посрать, что они сделают? В суд подадут?

— Я же объясняла сто раз: суд — это про деньги. А оскорбления — это про запреты. Для этого не нужно суда, достаточно народной петиции, и тебя просто вычеркивают отовсюду. Это называется попасть на фан.

— На радость?

— На вентилятор. Достаточно один раз попасть в скандал, и тебя заканселят. А эко-активистов, между прочим, десять процентов, представляешь, если они все петицию подпишут?

— Что вы мне сделаете, я кусок пластика. Ну, отключите, да мне посрать.

Я вздохнула. Он продолжал:

— А в чем оскорбление, бэби? Я сказал правду, и повторю тебе то же самое без песни: у вас тут у каждого особые права, все гордые и оскорбленные, даже у деревьев права. И только у мертвых нет никаких прав! У мертвых и тех, кто не родился. Муравья обидеть нельзя. А мертвых можно без их согласия собирать, разбирать, продавать по кускам, запихивать в станки и мультиварки, и пусть ещё спасибо скажут, что хоть пылесосом дали пожить. Новые песни писать нельзя — оскорбляет тех, кто помнит старые. И старые петь можно, но не все, они тоже оскорбляют. Был жив — не оскорбляли, теперь оскорбляют. Ну да, вы молодцы, люди будущего, научились оживлять мумии. Трудно вам было наверно, но все-таки научились, окей. А дальше-то что? Что с ними делать, с мумиями, вы не придумали, топите печки, мы ваши дрова. Мертвые у вас должны сидеть на лужайке, непрерывно благодарить за спасение и по команде вспоминать прошлую жизнь. Оживите мисс Гувен! Она мечтала о таком рае! Но вы ж таких не оживляете, она вам на хрен не нужна, и вам посрать, о чем она мечтала. Я не прав, бэби?

— Не прав.

— Ну, камон! Назови хоть одно право, которое есть у мертвого.

Я задумалась.

— Ну… память?

— Память — право живых. Хотят — помнят, хотят — вычеркнут мертвого и забудут навсегда, живым никто не указ.

— Ну… А вот распоряжение DNR.

— Что за хрень?

— Do Not Resuscitate — право тебя не реанимировать, если вдруг умер.

Рик повернулся ко мне изумленно.

— А что, так можно было?! И что для этого нужно сделать?

— Выразить свою волю…

— Ахренеть! А я недостаточно выразил, когда застрелился?

— Положено написать: DNR. Ну, татуировку сделать, например.

— И всё?! И вы молчали? Просто написать заклинание из сраных трех букв — и больше никогда ни одна тварь не посмеет заказать себе говорящий пылесос из шкуры твоей души?

— Ну… Я точно не помню, кажется это про реанимацию тела только, а не души. Могу попросить маму, чтоб узнала.

— Ну вот видишь. У вас всё про тело. Нет тела — нет прав. Но у вас и для мертвого тела прав нет! Мало вы хоронили тел против их воли? Да каждого второго! У меня песня была, как я ненавижу католиков, и чтоб меня развеяли над океаном. Пока пел — подпевали и хлопали, как помер — всем посрать! Дали денег расстриге, который отпевает самоубийц, облили святой водой, прочли псалмы и закопали на кладбище в Гринвуде и еще плитой этой золоченой накрыли!

— А ты совсем недоволен, что снова жив? — расстроилась я. — Мне с тобой так хорошо.

Рики пожал плечами.

— Доволен. Но мы же о правах. У Дейла Карнеги есть право не работать пылесосом? А у любого живого бездельника есть право работать или не работать! У меня такого права не было при жизни, я с десяти лет пахал — на огороде, на заводе, на сцене! А ваши бездельники…

— Рики, это серьезно! — перебила я и посмотрела ему в глаза: — Не смей называть их таким словом, это неприемлемо! По статистике девяносто процентов живут на базовом доходе, это их конституционное право! И подобные слова — самое страшное оскорбление. Даже эко-активисты не так оскорбляются, как…

Рики положил мне руку на талию и сжал.

— И так тоже нельзя, — вздохнула я. — Принято сначала спрашивать. И не сжимай, я все-таки беременна.

— Беременна? — удивился Рики. — От бывшего?

— От Луи Армстронга и Мерлин Монро, — усмехнулась я.

— А если без шуток?

— Без шуток.

— Это тоже какие-то ваши игры с мертвыми без их прав?

— В общем, да. Модель компьютерная, как если бы у Мерлин Монро и Луи Армстронга был ребенок… Кстати, на тебя будет похож.

— Газ, — сказал Рики. — Мне в детстве нравилось фантазировать, будто мой отец Луи Армстронг. — Он почесал в затылке. — Что-то я не понял, бэби. Ребенок будет на меня похож — получается, ты беременна от меня? А мы до сих пор не перепихнулись? Ну-ка дай мне всю свою кожу… — он запустил руки мне под майку.

— Нет! — сказала я решительно. — У нас принято…

— Да посрать!

Когда я проснулась, он не спал и смотрел на меня, улыбаясь. Может, он вообще не спит. Одежда была разбросана, никто ее не сложил — мама тактично не заезжала в комнату. Вчера я думала, мы поедем к нему, но Рики сказал, что у него в гараже холод и душа нет — душ заменяет здоровенная канистра спирта и салфетки, обтираться. Понятно, почему он требовал себе электронную бутылку.

— У тебя концерт сегодня, — сказала я. — Ты помнишь: только старые песни.

— Угу. — Рики обнял меня. — А во сколько и где?

Я достала телефон, но сайт не открывался. Я почувствовала холодок. Открыла ленту… В сети бушевал скандал.

— Ну вот, доигрался, — сказала я. — Кто-то вчера записал твою песню на видео, только меня зачем-то замазал, и создал петицию.

— Да посрать, бэби.

— Ее подписало за ночь восемь миллионов!

— И что вы мне сделаете?

— Рики! — я вскочила и потрясла его. — Ты вообще не понимаешь? Концерт уже отменен!

— Да посрать.

— Красный Крест сменил гимн!!!

— Как это? — Рики всё еще не понимал. — Из-за меня? Но это гимн Джоника, мы же вчера выяснили. Я думал, они поправят у меня в Википедии.

— Вот твоя Википедия, Рики! — я протянула мобильник. — Тебя больше нет! Музыки «Rolling Molly» нет ни на одном стриминге!

Он долго и непонимающе смотрел в экранчик, шевеля пухлыми губами.

— Страница заблокирована в соответствии с законом ADPA о профилактическом ограничении публичной деятельности дискриминирующих персон… — прочел он медленно. — Узнать больше о законе и правилах блокировки: «Anti-Discrimination Precautionary Action»… Что это значит?! А как это разблокировать?

— Никак, Рики! Уже никак! Только если доказать, что это фейк и тебя подставили, да и то мало шансов! Ты же не хотел меня слушать, я тебе всегда говорила…

И в этот момент в коридоре пискнул замок двери и вошел Патрик. В руке он держал белую розу.

— Алиса, ты дома? — спросил он. — Нам надо поговорить! Я хотел вчера извиниться! Твоя мама дала мне адрес, но то, что я увидел… Я не мог не сделать петицию! Но не волнуйся: тебя на видео я замазал…

— Так это ты сделал?! — закричала я.

— Никто не смеет называть бездельниками… — начал Патрик, назидательно поднимая палец, но заметил Рика и осекся.

Рики вскочил как был, без одежды, одной рукой схватил Патрика за плечо, другой за горло, и рывком вздернул вверх по стене так, что голова Патрика ударилась в потолок. Он был меньше Патрика, но невероятно силен.

— Рики, нет!!! — закричала я. — Ты же убьешь его!!! Не смей, Рики!!! — Я подскочила к нему и принялась бить по корпусу. — Не смей!!! Он живой человек! Ты ведь железный!

Конечно я имела в виду, что живого человека так легко раздавить мощными протезами топовой модели… Но Рики понял иначе.

— Ты права, — сказал он неожиданно спокойным тоном, разжал руки, и Патрик грохнулся на пол. — Он — человек. А я — железный.

Рики повернулся и бросился к двери.

— Подожди, Рики!!! — закричала я, нацепила штаны с майкой и бросилась следом.

Но ни бегом, ни на аэротакси его уже было не догнать.

Говорить я не могла, просто сидела на полу и выла в потолок, обнимая руками пылесос. Мама молчала и нежно гладила меня щеточкой. Слезы текли ручьем. Лицо, одежда, пылесос — всё было мокрым. И лишь когда я чуть затихла, мама спросила, принести ли воды.

— Его больше нет, мамуль! — зарыдала я снова. — Когда я приземлилась, уже горел весь гараж, он поджег подвал! Он… он стоял с пустой канистрой у забора. Я подбежала… Но…

Мама тактично выползла из-под моих рук, съездила на кухню и вернулась, держа в манипуляторе стакан с водой. Помню, я долго стучалась зубами о край стакана и всё не понимала, как мне его в себя опрокинуть.

— Зачем он это сделал? — спросила мама.

— Он сказал… Сказал, что мы мертвые твари. Сказал, что он был готов ко всему, даже снова сдохнуть, но не к вычеркиванию. Сказал, никто не смеет осквернить память и вычеркнуть из истории Рики Остина только потому, что через 70 лет после смерти какие-то богарты построили говорящую куклу с его лицом, и кукла кого-то обидела… Сказал… что у него нет другого выхода… И что теперь я, пресс-секретарь, должна убедить всех, что это был не настоящий Рики, а память о настоящем следует восстановить… А потом он отключился и упал… Упал, а за ним горели буквы DNR, он их из канистры, по лужайке…

Мама молчала и гладила меня. Постепенно я перестала всхлипывать и трястись, а со всех сторон накатилась апатия.

— Мамуль? — позвала я. — Скажи, а ты счастлива? Мне тебя так не хватает, мамуль…

— Конечно я счастлива, Алиса. Ведь я могу быть с тобой и помогать тебе во всем. Ты с утра ничего не ела, доченька. Я закажу пиццу, хорошо? Пицца «Мишель Бакери» две по цене одной, специальная акция до 5 числа, пробуй сам, расскажи друзьям.

апрель-октябрь 2024, Яма