Дмитрий Русский

Вокруг дребезжала и ворчала жизнь. В дальнем конце общего вагона надрывно плакал ребёнок. Рядом глухо бормотала старуха, от неё пахло нестиранным бельём и мышами. На остановках двери раздвигались, впуская замёрзших пассажиров. Несло стылым воздухом и дешёвым куревом. Из тамбура долетали тяжёлые плевки обычной мужской речи.

Основная часть его времени проходила именно так — с закрытыми глазами. Привычный способ отгородиться от мира, который с рождения отвернулся от него. Вагон резко дёрнулся, и старуха зашептала: «Отче наш, иже еси…»

Через час его встретят. Митяй обкатывал чужое слово, пробовал его варианты: батя, папа, отец. Он понимал, что обманывает себя. Потому что ехал в так называемую «патронатную семью», где «отец» — оплачиваемая работа.

За четырнадцать лет Митяй сменил пять детских домов. В последнем — он два года потратил, чтобы установить свои правила в общем укладе казенного существования. А государственная машина совершала какие-то движения, крутились непонятные механизмы… И появилось решение. Оно поменяло судьбы сирот. По всей стране закрывались детские дома, воспитанников определяли в «патронатные семьи».

Митяй — один из пяти, кто ещё оставался в интернате. Вчера он случайно услышал разговор между директором и тёткой-психологом. Давным-давно ей дали кличку Утюг. Кто знает, почему? То ли потому, что умела сглаживать отношения между детьми и воспитателями, то ли впечатление от разговора с ней было тяжелым и давящим.

Она говорила:

— Я понимаю, Дмитрия трудно определить в семью. Он не приживется нигде. Но я нашла одно место, где шестеро детей. Все они, мягко говоря, необычные…

— Уроды? — рубанул директор.

— Ну, почему? Хотя в некотором роде…да. Странные они, прошлое у всех непростое. Но для Митяя другого места нет.

— Хорошо. Пусть завтра едет.

И он ехал. С ним сопровождающий — завхоз Тюха. Его дело — сдать «груз» с рук на руки.

Поезд замедлил ход. Остановился. Народ рванул к выходу. Они вышли последними. Перрон почти пуст, только у фонаря маячила сутулая фигура в суконной куртке и фуражке. Мужчина подошел, протянул руку завхозу, потом Митяю:

— Георгий.

Тюха радостно засуетился, почесал нос, открыл портфель, в нём что-то звякнуло, булькнуло, и оттуда пахнуло жареной курицей. Достал замусоленную папку с корявой надписью «Накладные». Георгий расписался в четырех местах, и передача состоялась.

Тюха похлопал Митяя по плечу:

— Ну, давай. Не поминай лихом.

И озабоченно заспешил к зданию вокзала.

Георгий спросил:

— Такси возьмем?

Митяй вздрогнул:

— Нет.

— Ну ладно. Здесь недалеко. Город маленький, всего пять улиц. С трех сторон — река…

Шли скорым шагом. Митяй — чуть позади. Он всегда занимал такую позицию. Часто приходилось удирать, петляя и пропадая в тёмных переулках. Он мысленно усмехался: «человек-паук». Потому что мог видеть всю панораму с трех сторон. Единственно скрытое — за спиной. Но тут выручал обострённый слух.

Митяй чувствовал: что-то не то… С виду обычный городишко, каких в России — тысячи: типовые хрущёвки, давно умершие фонари, сквозь сырую снежную кашу проглядывает битый асфальт, урны переполнены…

В голове тюкало меленькими молоточками:

— Не то, не то, не то…

Георгий оглянулся, но промолчал. Радовало, что не лез с разговорами. Шли минут десять, не больше. В конце улицы показался двухэтажный коттедж. Георгий махнул:

— Видишь? Наш дом.

Низкий забор. Штакетник. Калитка подалась мягко, без скрипа. Большой двор. Снежная горка. Рядом — огромный снеговик. Ведро набекрень, кривая морковка, старая метла. Все как положено. Дом спал. Два часа ночи.

Вошли. Георгий обернулся:

— Есть будешь?

— Нет.

— Ладно. Молоко и пряники на столе в комнате. Они поднялись на второй этаж. Длинный коридор, по три двери с каждой стороны. Георгий распахнул крайнюю:

— Входи. Твоя комната. Располагайся. Туалет и ванная напротив. Пойдем, покажу, где умыться. И спи. Разговоры утром.

Первый раз в жизни — собственная комната. Митяй огляделся: заправленная кровать, тумбочка, полки, стол. Хорошо, что нет зеркала. Ладно, утро вечера мудренее. Умылся. Аккуратно повесил одежду в стенной шкаф. Сил оставалось — на три шага до кровати. Спать!

Но сон не шел. «Бетономешалка» в голове продолжала работать. В доме — полная тишина.

Звук в коридоре возник минут через пять. На что это похоже? Догадался: велосипед. Шины мягко шуршали по полу. Беспрерывно…

Митяй вышел. Пусто. Тихо.

Но стоило лечь, как звук появился снова.

Глупо выглядывать, он понял: ничего не увидит.

Пересилил себя и подошел к окну. От снеговика во дворе осталась бесформенная куча. Девочка в чёрной куртке и белой шапочке с маху рубила лопатой его рыхлые останки. Она резко обернулась и, наверное, заметила Митяя. Ему показалось, что она закричала от страха. Он резко закрыл лицо рукой.

Тишина. И во дворе уже никого.

Скомандовал себе: спать! Накрыл голову подушкой и провалился в пустоту.

С тех пор, как помнил себя, ему снился этот сон…

Просто — город. Серые улицы, пустые дома, где вместо стекол — зеркала. И в каждом он видел своё лицо. Принимался бить окна, они осыпались бесшумно, но стоило обернуться — блестели нетронутыми сияющими оскалами. И не было улице конца…

Проснулся от стука в дверь. Заглянул «отец»:

— Дмитрий, спускайся завтракать.

Двенадцать ступенек, и на каждой ноге — по гире. Внизу — шум, гам, звон посуды.

Смех взлетел и оборвался.

Георгий приобнял Митяя за плечи.

— Ребята, знакомьтесь. Дима будет жить с нами.

Митяй стоял перед теми, кто на время станет его семьёй. И первым встретил взгляд девочки, что ночью рубила снеговика: выдаст или нет? Он чуть заметно кивнул: будь спокойна, всё нормально.

Девочка оказалась симпатичной. Медно-рыжие волосы, заплетённые в тугие косички, неровная чёлка над тёмными бровями. И что-то неуловимо знакомое было в её лице… Георгий сказал:

— Маша. А это — Борис.

Именно такими Митяй представлял индейцев: жёсткие чёрные волосы, прямой нос, красноватая, цвета жжёной глины, кожа. Слева от Бориса сидела девочка-кукла. Локоны, голубые глаза. И губы, будто прорисованные на светлом фарфоре. Она улыбнулась, и Митяй подумал: фея, эльф. Таких не бывает. Девочка протянула руку:

— Я — Лина.

Митяй обошёл стол, пожал руку и увидел, что Лина сидит в инвалидном кресле, и ноги прикрыты пледом.

С лестницы сбежал мальчик:

— А я Ваня. Привет!

На вид лет десять. Обычный пацан. Хохолок светлых волос топорщился на затылке, в глазах — смешинка.

Последними знакомились близнецы. Они сказали вместе:

— Толя, Эля.

И одновременно скорчили одинаково уморительные рожи. Различить их невозможно. Даже длина волос и прически — один в один.

Митяй сел за стол, пил чай и молчал. В голове крутилось: «Директор сказал — уроды. Не просто же так. Ну ладно, Лина — инвалид, странный на вид Борис. Но на „семейку Адамс“ вовсе не похоже».

Георгий нарушил молчание:

— Ночью опять сломали снеговика. Уже в третий раз. Кому он мешает? И не лень через забор к нам лазить? Следы из-за дома идут, с той стороны, я посмотрел.

Снова полыхнули глаза Маши, но Митяй спокойно встретил её взгляд. Близнецы залопотали:

— Да ладно! Снега полно, мы снова построим. Подумаешь, проблема!

Георгий крутил стакан с чаем, как будто мёрзли руки.

— Не нравится мне это. Надо подежурить. А у меня опять ночная смена. Дмитрий, сможешь? Ты у нас теперь за старшего.

Митяй пожал плечами, что означало: ну, если надо… На Машу он уже не смотрел. Его внимание привлёк огромный попугай-ара, который, нахохлившись, неподвижно сидел в углу. Вдруг тот переступил с ноги на ногу, встрепенулся и издал звук, точно повторяющий звонок велосипеда. Динь-динь-трень…

Митяй увидел, как побелели пальцы у Вани. Казалось, еще чуть, и он раздавит кружку. Низко опустила голову Лина. Бронзовая кожа Бориса будто подёрнулась пеплом. И только близнецы по-прежнему весело переглядывались и громко грызли сухари.

Георгий повернулся к попугаю:

— Ёська, подлец ты этакий, иди давай, знакомься с Димой.

Попугай Иосиф не двинулся с места, но так приподнял крыло и опустил хохлатую голову, будто представлялся на приёме короля. Только что лапу не отставил в сторону.

Все дружно захохотали, и Митяю показалось, что ему привиделась прошлая минута. Иосиф, довольный произведённым эффектом, гордо удалился в коридор.

Завтрак закончился. Георгий подошел к Митяю:

— Проводить тебя до школы?

— Нет. Я сам.

Он знал, что сегодня будет драка. Как всегда. В первый день обычно давали кличку-погоняло. К слабакам она клеилась намертво. С Митяем — без особых фантазий: Клеймёный да Меченый. Один только раз припечатали нечто новое: Чернобыль. Но после драки он везде оставался Митяем. И больше никем.

Если бы он попал в простой детский дом, то кто-нибудь из проходивших мимо ребят, непременно бросил мимоходом:

— Ссышь?

А он бы ответил:

— Да пошёл ты…

Здесь так не скажет никто. Они все — другие. И опять застучали молоточки:

— Не то, не то, не то…

На стуле в комнате он увидел школьный рюкзак, который не заметил вчера. И опять пришлось подойти к окну, посмотреть, как выходят его новые «родственники». Сначала по пандусу Борис скатил кресло с Линой и направил его к калитке. Чуть погодя спрыгнули с крыльца близняшки и наперегонки помчались по улице. Ваня с Машей вышли вместе, о чем-то переговариваясь на ходу.

Ушли… Вот теперь спустился и он. «Отец» мыл посуду на кухне. Обернулся:

— Вообще-то мы по очереди дежурим, но сегодня у меня — ночная смена, на завод не тороплюсь. А мама наша — в больнице. В краевом центре. Обычный аппендицит, а здесь сделали неудачно, инфекцию занесли. Неделя уже…

Ты пошел? Ну, давай, удачи.

Митяю просто не повезло — девятый класс. Ещё бы полгода в детдоме, и пошел бы он в колледж. Это не детский сад, который продолжается в школе. В колледже всё по-другому.

Вот и улица кончилась. Здание школы самое обычное: дурацкие надписи на цоколе, попытки граффити, плакат над входом «Добро пожаловать в мир знаний». Да уж…

Маша утром сказала, что его класс — на третьем этаже. Он специально рассчитал, чтобы войти со звонком. Первый урок — история. Учитель — старичок типа «божий одуванчик», глянул на него:

— Дмитрий Русский? Новенький? Проходи.

Митяй, ни на кого не глядя, прошёл на свободное место в среднем ряду. Сзади услышал смешок:

— Ого! Вот это красавец!

И сразу понял: слово найдено. Но так его звать не будут. Обернулся и посмотрел долгим взглядом на лыбящуюся морду. Вот её он и разобьет сегодня. После уроков.

Но все случилось раньше. На перемене тот же пацан — длинный и какой-то дёрганый, как на шарнирах, подошёл к его столу, наклонился до того близко, что Митяй ощутил дурной запах изо рта:

— Ахтунг! Привет, дефективный. Давай, колись: откуда принесло в наши края? Из приюта?

Митяй даже не встал. Развернулся и ударил так, что Длинный упал, опрокинув пару стульев.

Тот поднялся, медленно отступил по проходу:

— Ну, смотри, Красавец. Боюсь, до дому своими ногами не дойдешь. После уроков, в парке.

На переменах все делали вид, что Митяй — пустое место. И старались изо всех сил показать, какие они крутые и дружные.

Митяй никогда не признался бы даже себе, что больше всего боится взглядов. В девяти из десяти он видел любопытство и отвращение. Багровое родимое пятно делило его лицо пополам. Спускалось со лба, захватывало правый глаз, часть переносицы и к подбородку сходило на нет.

С детства он знал: клейменый. К десяти годам прочитал справочники и энциклопедии, какие только можно достать в библиотеках детдомов. Кое-где подобные пятна называли «печатью дьявола», а старые повитухи на Руси считали, что если беременную сильно испугать, то у ребенка появится такое пятно.

Кто и когда напугал его мать, Митяй знать не мог, потому что не видел её ни разу в жизни.

В парке стояла такая тишина, что Митяю вспомнились слова из песни: «здесь птицы не поют…» И под этот мотив вышел на поляну, где уже сгрудился 9 «Б». Не все, конечно, но основная масса зрителей явилась. И опять мелькнуло: «прошу занять места согласно купленным билетам».

Теплилась в душе надежда, что драться будут один на один. Но — нет. На него надвигались четверо. Длинный с улыбочкой шёл посередине. Митяй понял, что его просто запинают. Он не спеша достал из кармана кастет с шипами, надел на руку. Вот и пригодился. Четвёрка приостановилась. Митяй услышал, как за спиной стал медленно приближаться пятый. Снег скрипел так, что он успел сосчитать шаги.

Митяй качнулся в сторону, тот пролетел вперёд и врезался в Длинного. И тогда кинулись все. Главное — удержаться на ногах. Митяй успел рассечь кому-то щеку и девчонки завизжали, увидев кровь.

Резанул крик:

— Бегите! Среда!

Маша нисколько не походила на ниндзя. Рыжие косички, короткая юбка. Но чёрные нунчаки играли в её руках и казались живым и страшным оружием.

Она протянула платок:

— Кровь вытри. Пойдём к пруду, там умоешься.

— Нет. Я так.

Они пошли по тропинке, свернули на дорогу к дому.

Митяй все-таки спросил:

— А почему они кричали: среда, среда!

— Потому что у меня фамилия — Понедельник. Не Пятницей же меня звать? Меня нашли в понедельник. А с фантазией у воспитателей в детдоме, сам знаешь…

Подошли к дому. Все, как вчера. Хотя Митяю показалось, что прошёл год, не меньше. Время необъяснимо растягивалось до каких-то незримых пределов, и опять же в этом было что-то странное, что-то не то.

Мельком, искоса, он глянул на Машу. Ещё там, в парке, поймал себя на мысли идти — слева, чтобы чистый профиль попадал в поле её зрения. Но сделал как всегда — назло. Встал справа. И Маша могла видеть лишь ту часть лица, что мечена печатью.

Но сейчас она не смотрела на него…

Двор как двор. Та же горка, и тот же снеговик. Значит, днём близняшки постарались: восстановили расчленённого уродца.

Только в этот раз его шея обёрнута рваным шарфом.

Красный шарф…

И вдруг Митяй почувствовал чужой страх…

Маша глухо сказала:

— Дима, я хотела показать тебе другую калитку. Есть чёрный ход, для своих. Пойдем.

Резко повернулась, будто убегая, потянула его в обход дома. Митяй оглянулся: ничего, ну ничего особенного! Маша уже говорила спокойно:

— Видишь пустырь? Снегом засыпано, а там — пепелище. Наш прежний дом сгорел год назад. Только летом отстроили новый.

— А почему…пожар?

— Кто его знает. Сказали: проводка неисправна. Но я не верю. Папа Гоша следил за этим строго.

Митяю показалось, что Маша что-то недоговаривает. Ладно, потом. Не всё сразу.

Он вспомнил:

— Я ведь сегодня ночью дежурю.

— Знаю. Ловить будешь?

— А ты — опять?

— Да!

И она побежала по лестнице, не оборачиваясь.

Митяя приостановил Георгий:

— Ты дрался или нет?

— Или дрался, или нет.

— Умойся, я компресс принесу. Приложишь.

Как-то быстро проскочил вечер. Митяя никто и ни о чём не спрашивал. Маша распорядилась молчать или так заведено? Георгий собрался и ушёл на работу. В полночь Митяй вышел на улицу, сел в беседке, откинулся на спинку скамейки и привычно закрыл глаза.

Почему-то вспомнился третий по счёту детдом. Митяю восемь лет. Учебный год, конец сентября. На Урале это время стылых утренников. Днём ещё жарко, можно бегать в одной рубашке. К вечеру, когда спрячется солнце, и уже потянет от земли зябкой сыростью, понимаешь — наступила осень.

Детдом имени Крупской размещался в большом старинном здании на берегу пруда. Наверное, когда-то здесь была дворянская усадьба. Сохранились на пруду даже замшелые остатки водяной мельницы. Ходили слухи, что там до сих пор блуждает привидение мельника. Но Митяй в сказки не верил.

В этом доме был чердак. Самое главное и лучшее место. Первое в жизни, о котором он говорил себе — «моё». Конечно, это не совсем правда, но здесь он мог спрятаться, и никто не знал об укрытии. На чердаке скопилось много всякого хлама. Митяю очень хотелось соорудить себе «комнату». Нашёл он и стол с отломанной ногой, и продавленное кресло, и даже лампу с почти целым абажуром. Но боялся, что кто-нибудь проникнет сюда ненароком, и сразу увидит его обжитой уголок.

И ещё у него появился друг. Как-то наткнулся в дальнем углу на кучу тряпок. Искал что-нибудь подходящее, чтобы накинуть на кресло. Митяй поставил его возле чердачного окна. Отсюда было видно и залив на Каме, и большой луг, и даже дальнюю деревеньку.

Митяй вздрогнул, когда потянул очередную тряпку, и показалась рука. Сердце ухнуло в живот и трепыхалось там мятым комком. Хотелось бросить всё и убежать. Но он пересилил страх, медленно наклонился, прикоснулся к руке и выдохнул с облегчением: кукла! Но не просто кукла, а большой манекен в рост человека. Манекен оказался мужчиной средних лет. Одна его рука застыла в приветственном жесте, вторая опущена вдоль тела. Белая когда-то рубаха давно стала серой, а полосатый галстук выцвел и вытянулся. Но на тёмном костюме, как ни странно, сохранилась этикетка. На ней едва различимая надпись — фабрика «Заря коммунизма». Вот из этих слов Митяй и составил имя. Получилось — Зарком.

На следующий день Митяй принёс мокрую тряпку и тщательно протёр Заркому лицо и руки. Он поставил его в тёмный угол и, когда уходил, завешивал куском брезента от старой палатки, чтобы никто случайно не увидел.

Каждый день Митяй рассказывал Заркому, что происходило в детдоме и школе. Тогда он говорил много, перебивая сам себя, и снова возвращаясь к начатой мысли. Зарком стал настоящим другом: молчаливым и понимающим.

Однажды Митяй увидел сон. Будто сидят они с Заркомом в летнем кафе под навесом. Он видел такое, когда их возили в городской краеведческий музей. Зарком пьёт светлое пиво из стеклянной тяжёлой кружки. Пиво холодное, и по запотевшей кружке стекают большие капли. А перед Митяем — ваза с разноцветными шариками мороженого. Он никогда такого не пробовал, но видел в рекламе по телевизору. И Зарком, наконец, отвечает на все его вопросы. И они смеются, и крутится за их спинами бесконечная карусель, и летят в небо воздушные шары.

Митяй проснулся рано, и улучил минуту, чтобы сбегать к Заркому и рассказать свой удивительный сон. Ему показалось в тот раз, что на сомкнутых губах друга мелькнула и пропала еле заметная улыбка. Хотя он уже знал эту игру теней, которая сначала его пугала, а потом стала привычной, и даже радовала, когда косой луч солнца вдруг высвечивал кусок гнутой спинки кровати, или плетёную корзину, и казались они частью красивой и загадочной комнаты, где хозяином был только он.

Наступила зима, на чердаке — ледяной холод, и невозможно долго сидеть рядом с другом. Митяй нашёл старый клетчатый шарф, что уже месяц валялся в раздевалке, а значит, никому не был нужен. Шарф намотал Заркому на шею. Хотелось принести и варежки, только их никто не терял. Он принес бы свои, но они пропали недели три назад, а на зиму выдают только две пары, и черёд второй ещё не настал.

От холода всё больше трескалась краска на манекене, и каждый день Митяй замечал, что Зарком стареет на глазах, покрываясь сеткой мелких морщин. Такие морщинки он разглядел на лице нянечки Дуси. По ночам он иногда слышал, как тётя Дуся тихонько заходила в палату, и шла от кровати к кровати, что-то бормотала и водила рукой крест накрест. Сначала он боялся: думал, что она — ведьма. Но однажды Дуся наклонилась над ним, и он услышал: «Господи, спаси и сохрани Дмитрия». Нянечка прикоснулась тёплыми губами к щеке, и Митяю стало так жарко в груди, что этот жар поднялся к глазам, их зажгло нестерпимо, и Митяй плакал как девчонка, крепко сжав кулаки и сдерживая всхлипы.

Никто и никогда не целовал его. С тех пор он всегда передавал Заркому привет от Дуси. Почему-то ему казалось, что они могли бы подружиться.

Пришел март. Воробьи чирикали как сумасшедшие, всё дольше зависало в небе солнце. Митяй возвращался из школы. Ещё утром всем объявили, что сегодня — субботник и будут чистить территорию.

Когда подходил к забору детдома, заметил яркое пламя костра и невольно ускорил шаг. Подошел поближе и увидел с краю клетчатый шарф. Он не горел, а дымился. И уже полыхало в огне лицо Заркома, искажённое и совсем чужое. Митяй бросался в огонь, и тащил из него то, что осталось: обгоревшую наполовину руку, полосатый галстук и обугленную голову. Его держали взрослые, он кричал, а потом — ничего не помнил.

В больнице Митяй пролежал весну и все долгие три месяца лета. Он разучился говорить. Врачи крутили его в разные стороны, стучали блестящим маленьким молоточком по коленям, крепили на голове какие-то шапочки из проводов… Произносили красивые слова: «стресс, консилиум, энцефалограмма». Митяю казалось, что всё это ему снится. Но он знал, что уже никогда не вернётся на свой чердак и никогда не увидит друга.

Он доставал из укромного места в тумбочке обгоревший с одного края кусочек картона. Митяй сорвал его с запястья Заркома, в тот самый последний миг.

На нём девять цифр, которые выучил наизусть.

Митяй совсем замерз. Встал со скамейки, прошёлся по тропинке. Остановился возле снеговика… Снял ведро, чтобы не громыхало, вынул морковку и угольки, размотал красный шарф. На него смотрело безглазое лицо страха. Расплывчатое, белое и ледяное. Митяй толкнул снеговика в круглый бок, тот распался и осел неровной кучей. Он принялся топтать куски снега и остановился, когда стало жарко. Пришлось стянуть рукавицы и шапку.

В доме темно и тихо. Митяй вернулся к скамейке, опустился на неё и замер.

Маша проснулась, как всегда — от холода. И хотя с вечера надела на пижаму шерстяную кофту, а на ноги — носки, дрожь пробирала насквозь. Глаза она открыла не сразу, смотрела сквозь узкие щелки. Иней полз от окна. Он покрыл подоконник и медленно двигался по полу, захватывая стены и потолок.

Маша резко встала и подошла к Лине. Та спала спокойно, хотя одеяло уже покрылось белой изморозью, а вокруг губ клубилось облачко пара. Пушистыми и белыми стали ресницы и брови. Снегурочка. Маша принялась трясти её:

— Лина, пожалуйста, проснись. Не спи! Ну, прошу тебя!

Но Лина спала, дышала тихо и ровно.

Маша оглянулась. Ей показалось, что узоры инея стали принимать определённую форму. Знаки вопроса? Вокруг их — сотни. Они плавно изгибали длинные шеи над чёткими и округлыми точками. Маша бросилась к кровати, натянула одеяло на голову, крепко зажмурилась.

И опять раздался в коридоре звонок велосипеда: динь-динь, трень…

Бесконечно тянулись минуты…

Наконец она приподняла уголок одеяла, выглянула и увидела обычную комнату. Встала, посмотрела в окно. От снеговика остались неровные комья снега, чернело в стороне опрокинутое ведро, и недвижимой змеей свернулся красный шарф.

Маша открыла дверь, шагнула в коридор и столкнулась с Митяем.

— Это ты … его?

— Я. Показалось — так надо.

— Но почему?

— Не знаю.

— И я тоже — не знаю.

Она внимательно смотрела на его лицо. Дотронулась:

— Больно?

Только сейчас он почувствовал: и вправду — больно. После драки саднила щека. Левый глаз заплыл, над ним бугрилась шишка.

Маша взяла его за руку:

— Постой спокойно.

И заговорила, будто запела:

Выйду я, краса, в поле чистое,

Поклонюсь на все четыре стороны,

Повернусь лицом к зорьке утренней,

Соберу росу от семи цветов.

Сила в ней ветра буйного,

солнца красного, неба ясного.

Ты сними болезнь, размети-развей,

В ступе растолки, пылью унеси.

Митяю показалось, что он на лесной поляне, дует мягкий ветер, несёт запах какой-то медвяной травы. И голос Маши слышался издалека.

Продолжалось — один миг. И опять стоят они с Машей возле лестницы. Провел рукой по лицу. Ничего. Ни ссадин, ни шишки.

— Маш, это как?

— Не знаю, само получается. Ты иди, спи. И спасибо тебе.

Махнула рукой возле двери.

Митяй поднялся к себе. Первый раз в жизни его потянуло к зеркалу. А вдруг? Вдруг Маше удалось… Но остановился: и зеркала нет, и какая только чертовщина не полезет ночью в голову. Глянул на часы: два с четвертью. Да уж…Пора, пожалуй, поспать. Разделся и растянулся на кровати. Закрыл глаза…

Ну вот! Опять… Шины велосипеда скользили по паркету, казалось, слышно даже лёгкое звяканье спиц. А вот и звонок. Тихо-тихо: динь, динь, трень…

Вскочил, рванул дверь на себя. Никого. Тишина.

А на паркете — сырой и рифлёный след велосипедных шин.

Митяй встал раньше всех: в класс нужно прийти первым, чтобы каждого встретить поодиночке. Пристально глянуть в глаза и — всё. Как всегда. Никаких разговоров он заводить не собирался. Они — сами по себе, а он — отдельно.

Вышел из дома и двинулся вниз по улице, потом передумал и свернул в проулок, где путь показался короче. Но шагов через пять неясно почувствовал: что-то изменилось. Фонари светили чуть мягче и приглушённее. Вокруг никого не было, но горели окна, и в них мелькали смутные тени. И почему-то показалось, что он может войти в любой дом, и ему будут рады, и ни о чём не спросят, а посадят за стол и нальют горячего чая.

Митяй замедлил шаг. Ему хотелось идти по этой улице бесконечно. Но уже виден маленький старый кинотеатр, а напротив — школа. У крыльца звонко заливалась лаем собачонка. Подбежала, обнюхала ботинки, и вдруг поджала хвост, а шерсть на худом мелком загривке поднялась дыбом.

Он открыл тяжёлую дверь, из темноты шагнул в вестибюль и посмотрел на круглый циферблат настенных часов. Двенадцать. Не может быть! Повернулся к окну: яркое солнце било в глаза… Но ведь из дома он вышел в половине восьмого. А ходу до школы — от силы десять минут.

Звонок.

Тот же учитель истории — Петр Семенович — попросил остаться после уроков и написать объяснение. День прошёл спокойно: Длинный в школу не пришёл, видно, залечивал «боевые» раны. Вчера ему досталось больше всех. Остальные делали вид, что ничего не произошло, но Митяй замечал вскользь брошенные уважительные взгляды.

Над чистым листком Митяй сидел полчаса. Что писать?

Историк аккуратно сложил тетради в стопку:

— Скажи так. Не пиши.

— И говорить тоже нечего.

— Проспал?

— Нет. Просто шел.

— Да, с городом тебе знакомиться, конечно, надо. Только не в учебные часы. Ковчайск — город непростой. Я бы даже сказал — странный город…

Петр Семёнович замолчал, закрыл журнал и вышел из класса.

Возле крыльца Митяя ждали близнецы. Они подскакивали рядом и перебивали друг друга:

— Ты дрался вчера! Мы видели.

— Это за нами Машка бежала в парк.

— Вечно нас караулит!

— А мы и сегодня от неё удрали! Видели, что Семёныч тебя в классе оставил…

— Как будто домой пошли…

— А сами сюда…

Они потянули его в сторону:

— Здесь пойдем! Прямо к дому.

— На этой улице — собаки злые. А с тобой не страшно.

— Здорово ты этому Длинному поддал!

— А Машка, она вечно дерётся…

— Со всеми.

— Только Ванечку обожает, тихушника…

— А Борис скоро умрет…

— У него болезнь какая-то кожная.

— Он немой. И всё с Линой, она его понимает…

— Ёська у неё один раз камешек украл. Такой — с дыркой. Куриный бог называется.

— Так Борис ему чуть шею не свернул.

— Ёську мама Ира сильно любит.

— А он противный. Кусается, гадит, ещё и матерится.

— Папа Гоша чуть не сгорел, когда его из пожара спасал.

Митяй спросил:

— Страшно было?

— Да ну! Весело! Баллон как рванет! Будто салют!

Митяй посомневался, но все-таки задал вопрос:

— А на велосипеде кто ездит?

— Линка, наверное…

— Но ведь она в коляске?

— А велик только у неё. На Новый год спонсоры подарили.

— Почему ей?

— Дак, это спонсоры и придумали.

— Записки Деду Морозу. Чтобы каждый написал, что хочет.

— Я может, самолет настоящий хочу. Ну, написали мы…

— Кто-то и велик этот дурацкий захотел.

— А записки перепутали.

— Ага! И велик — Линке!

— Прикольно вышло!

— И вообще у нас весело.

— Тебе понравится.

— Мы ведь все приёмные.

— У папы Гоши с мамой Ирой свой был сын, но он давно умер.

— Утонул.

— Вот они и берут чужих…

На улице назревал какой-то шум. За ними ещё от школы увязалась та самая собачонка. Сейчас она жалась к ногам Митяя, а из-за заборов лаяли и рвались с цепей здоровенные псы. Стукнула калитка, на улицу выскочила тётка, замотанная в шаль:

— Опять тут шляетесь! Сколько раз говорила, чтобы вас, шпаны приютской, здесь духу не было!

Ей вторил мужик из соседнего двора:

— Валите отсюда! От греха подальше!

Собаки зверели всё больше. Митяй оторопел и приостановился: в глазах близняшек он неожиданно увидел самый настоящий восторг.

Он схватил их за руки и быстро свернул на соседнюю улицу.

— Зачем здесь ходите? Другой дороги нет?

— А ты чего, испугался?

— Вот дурачьё!

Митяй прибавил шаг, близнецы еле успевали за ним и молчали уже до самого дома. Впрочем, идти до него оставалось минуты три.

— Ого!

— Снова да ладом! — Толя с Элей прыгали на останках снеговика.

— А мы его опять!

— Вот прямо щас и слепим!

Митяй ухватил одного из них за рукав. Кого, интересно? Шапки одинаковые: вязаные, серые. А куртки — чёрные. И синие джинсы, заправленные в кожаные полусапожки. Специально так одеваются, что ли?

— Не надо снеговика, я сказал! Постройте крепость. В снежки будем играть.

— Ага! Здорово!

— А большую строить?

— Да на сколько сил хватит. Такую и стройте.

Вечером он решился поговорить с Машей.

— Ты знаешь, что-то сегодня со мной произошло… Иду в школу, попадаю на какую-то улицу… Шёл десять минут, а на самом деле — четыре часа.

— Здесь такое бывает.

— А можно туда…ещё раз?

— Тебе, наверное, можно.

Она направилась в комнату девочек. Лина сидела за столом. Повернула голову, улыбнулась.

— Как ты, Дима?

— Нормально.

Маша открыла тумбочку, достала белый тканевый мешочек.

— Митяй, пошли.

— Почему ты меня так назвала?

— Потому что ты — Митяй. Это ведь так?

— Так.

Они поднялись на второй этаж. Маша подошла к встроенному шкафу в торце длинного коридора.

— Смотри. Раз, два, три…

Она отсчитала от шкафа семь шагов. Развязала мешочек, достала какие-то колосья. Их оказалось тоже семь. Пучок перевязан красной ниткой.

— Здесь, прямо у нас — выход туда. В то место, где ты был утром. Слушай меня. Ночью, после двенадцати, выйдешь сюда. Через каждый шаг к этому шкафу ты положишь по зерну из каждого колоса. Слова запомни, записывать их нельзя.

Через первый злак не преступит враг.

Второй злак поразгонит мрак.

Третий злак мне подарит знак.

Силу-мудрость даст мне четвертый злак.

Пятый злак мне укажет путь.

А шестой не даст мне в воде тонуть.

Злак седьмой кольцом обернет меня

Против медных труб, синего огня.

— И помни: не оборачивайся! Время там идёт по-другому, так что к утру ты вернёшься, сколько бы не находился в том городе. Пойдёшь сегодня?

— Да.

На первом этаже, в столовой, висели часы с кукушкой. Она прокричала двенадцать раз. Митяй вынул из каждого колоса по зерну и вышел в коридор. Это было похоже на какую-то чертовщину. Мозг отказывался верить, но Митяй точно помнил свои ощущения в том, ином городе. И почему-то чувствовал, что должен попасть туда непременно.

Он всё сделал так, как велела Маша. На пятом шаге нестерпимо потянуло обернуться. Ему показалось, что все двери за спиной — открылись. И смотрит с недоумением Георгий, подталкивают друг друга близнецы, а Ваня машет ему рукой. Но вспомнил: нельзя! Два шага вперед… Открыл шкаф. Ещё шаг — и понял, что стоит на той же улице, где был сегодня утром.

Но сейчас здесь лето! И полно людей. Они идут, улыбаются, смеются. Промчался мимо мальчишка на самокате. И почему-то показал язык. Куда идти?

Велосипедист подъехал сзади.

— Садись на багажник. Скорее, спешу.

И нажал на звонок: динь-динь-трень…

Митяй сел. Мальчику лет двенадцать. Тёмные волосы, недавняя стрижка. Спина худая и очень прямая. В седле велосипеда держится уверенно и быстро крутит педали. Подвёз его только до поворота. Митяй спрыгнул, протянул пацану руку:

— Митяй.

— Я знаю. Тимур.

И уехал. Куда дальше? Митяй шагнул за поворот и остановился перед навесом открытого кафе. Где-то он видел такое… За столиком в углу сидел мужчина. В приветственном жесте он поднял руку. Митяй медленно двинулся к нему.

— Зарком?!

Тот встал, притянул Митяя к себе и обнял. От него почему-то пахло лесом и полем. И будто чуть — лимоном. «Это такой одеколон» — догадался Митяй. И был Зарком в той же рубашке, полосатом галстуке и тёмном костюме. Только всё новенькое, с иголочки, и сидело как-то ладно и модно.

— Ну, вот мы и встретились. Я тебя ждал.

И он кивнул на вазочку, где оплывали разноцветные шарики мороженого, посыпанные орехом и шоколадом.

— Это твой город?

— Да. Мой Зордарн. Город сновидений.

— Я сплю?

— Нет. Ты в одном из вариантов пространства. Их множество.

— И можно попасть куда захочешь?

— В принципе, да.

— И в прошлое?

— И туда тоже. Только есть условия. И правила. Для каждого — свои.

— А для меня?

Зарком достал из кармана и протянул Митяю кусочек картона. С левого края он почернел и обуглился. Тот самый девятизначный номер… Митяй покрутил обгоревшую картонку и вернул Заркому. Тот положил её на стол, и она стала меняться на глазах. Картон превращался во что-то иное… Цифры образовали затейливый орнамент и легли в центре круга девятью сегментами неправильной формы.

— Это Оберег. И твой пропуск. Заполняешь один из сегментов — и можешь попасть в прошлое к любому, кого выберешь. Только запомни: пока ты — Наблюдатель. Никаких действий! Я — Проводник, за тебя отвечаю головой. Будь уверен, глупостей не допущу.

— Зарком, а чем я заполню…

— Вот этого не знаю. Будешь искать. Но если к тебе попал Оберег, то сможешь найти остальное. Следи за знаками. Наблюдай.

— Ты сказал: к любому, кого выберешь. А к себе?

— К себе — когда заполнишь Оберег. Девять ячеек, девять частей мозаики. Такое правило. Тебе пора. Иди.

Зарком встал, ещё раз обнял Митяя и подтолкнул к двери, которая вела внутрь кафе. Митяй толкнул дверь и… шагнул в тишину домашнего коридора.

И все-таки не утерпел… Снова распахнул дверь шкафа: полки, вешалки с одеждой. И велосипед — в упаковке и смазке. Никакого звонка на руле нет.

Зашёл в комнату, глянул на часы. Десять минут первого. С трудом разжал кулак: костяной обод Оберега оставил на ладони красный след. Орнамент ничего не напоминал. И не было никакой видимой логики в расположении сегментов. Одни — больше, другие — меньше. Края и закруглённые, и острые.

«Ладно, утро вечера мудренее» — с этой мыслью Митяй уснул. И снилось ему, что едет на велосипеде, а сзади — на багажнике — худенький мальчик по имени Тимур.

После уроков он все-таки свернул в тот проулок, где нашел дорогу в Зордарн. Но ничего не произошло. Кроме того, что нашел сотовый телефон, который оказался пустой оболочкой. Внутренностей не было, осталась коробочка, вот и выкинули за ненадобностью. Но почему-то Митяй машинально сунул бесполезную вещицу в задний карман джинсов.

Когда вернулся домой, сердце ёкнуло: его дверь слегка приоткрыта. Здесь никто комнат на ключ не запирал, но он точно помнил: дверь утром закрыл плотно.

Посреди комнаты топтался попугай Иосиф, вокруг него — стебли раздёрганных колосков, которые вчера дала Маша. И белый полотняный мешочек валяется рядом. Понятно, что Ёська не смог бы открыть дверцу шкафа, тем более — вытащить мешочек с верхней полки, куда его спрятал Митяй, прикрыв старым свитером. К тому же мешочек был надёжно завязан шнурком.

Да что же это такое?! В несколько прыжков Митяй пролетел лестницу, толкнул дверь в девичью комнату и потащил Машу за собой. Она замерла, потом медленно опустилась на его кровать и выдохнула одно слово:

— Эти…

— Что? Кто?

— Ты знаешь, только близнецы могли до такого додуматься. Где несчастье, там всегда они. Хоть в городе, хоть в школе… Откуда они всё знают? Ирина, когда в больницу её отправляли, просила меня: присмотри за ними.

Маша готова была заплакать, но сдержалась.

— Всё. Этот путь тебе закрыт. Колосьев не вернуть, их надо собирать с семи полей на седьмой день седьмого месяца. Но ты успел?

— Успел, Маш. Спасибо. Я потом расскажу, ладно? Сам ещё ничего не понял. Подумать надо.

Митяю казалось, что живёт он здесь и не месяц, и не год, и не два… Что-то творилось со временем. Непонятное. Сил вечером хватило только на то, чтобы кое-как сделать уроки и упасть в кровать.

Его разбудил звонок. Он звенел не умолкая. Откуда звук? Митяй шарился в темноте, пока не уцепил джинсы и не нащупал в заднем кармане телефон. Не мог он звонить! Но зловеще светился экран, и телефон противно вздрагивал. Митяй нажал кнопку и поднёс его к уху. Тишина.

Телефон выскользнул из вспотевшей руки, упал и неожиданно разлетелся на кучу осколков. И вдруг в очертаниях одного из них стало проступать что-то знакомое…

Митяй осторожно снял Оберег (хватило ума повесить на шею!), положил на стол, поднял этот осколок и стал прилаживать его в ячейки. С пятой попытки удалось: кусок чёрной пластмассы чётко лег на место и намертво впаялся краями.

Есть! Один «пазл» нашёлся!

К утру решение пришло: нужно идти в прошлое Маши. Вокруг нее накручено слишком много необычного. И сама она, похоже, измаялась… Хуже нет, когда не знаешь, как быть, и не можешь ответить ни на один вопрос.

Вечера Митяй еле-еле дождался. Казалось, что внутри — туго натянутая струна. Только задень, и она отзовётся высоко и надрывно. Дом готовился ко сну: всё реже хлопали двери, тише звучали детские голоса. Ну, вот все и успокоились. Митяй поймал себя на мысли, что уже готов спуститься в столовую и отсчитывать минуты, пока не распахнётся крохотное окошко, и смешная пичуга не заведёт свои «ку-ку…»

Отчего-то именно это казалось нужным сигналом…

Наконец Митяй оделся и смог выйти в коридор, где на цыпочках обошёл все двери. Тишина. Повернулся к шкафу, приложил Оберег. Дверь распахнулась сама.

Теперь он стоял на высоком крыльце большого здания, похожего на кинотеатр. Ночь. Перед ним — маленькая площадь. В центре — ёлка с разноцветными огнями гирлянд. Ледяная горка, фигуры Деда Мороза и Снегурочки. Слева — снеговик. И никого нет.

С боковой улицы кто-то шёл. Митяй пригляделся: женщина и девочка. Он почему-то слышал каждое слово, хотя стоял далеко. Женщина говорила медленно, с трудом:

— Видишь, Маш? Мы на праздник идём. Вон Дед Мороз. Он тебе завтра подарок даст. Смотри, как красиво… Лампочки горят…

И пахнуло на Митяя запахом застарелого перегара…

Они подошли к ёлке. Женщина присела перед девочкой.

— Ты постой тут, Маша. Здесь светло и видно всё… А я сейчас схожу…в одно место, и приду. Ладно?

Женщина с трудом поднялась, покачнулась и пошла. Девочка постояла, потом бросилась за ней:

— Мама, мамочка!

Было ей на вид года три. Она цеплялась за женщину, а та отрывала её от себя, разворачивала спиной и всё подталкивала девочку обратно к ёлке.

— Ты почему, зараза такая, мамку не слушаешь? Стой здесь! А я тебе сама подарок принесу. Ты ведь хочешь подарок?

Митяй увидел лицо девочки совсем близко. По щекам текли слезы, она вытерла их синими рваными рукавичками и послушно встала под ёлку.

— Вот и молодец! Маша хорошая…

Но простояла девочка совсем недолго. И опять побежала за матерью. Вцепилась в пальто и уже не выпускала.

Женщина схватила её подмышки и потащила к снеговику. Поставила рядом и начала разматывать свой красный и очень длинный шарф. Митяй видел всё происходящее словно в замедленной съемке: вот она закинула шарф на снеговика, опоясав его толстый живот, опустилась на колени перед девочкой, сделала виток шарфа вокруг шубки и завязала его на два узла. При этом бормотала:

— Не хочешь, дрянь, по-хорошему…Просила тебя: постой! Сама виновата… Теперь не убежишь. Я скоро, скоро…

И она пошла, не оборачиваясь. Шаги были нетвердые, её заносило в сторону, казалось еще немного — и упадёт. Но нет. Женщина скрылась в переулке.

Митяй сжал кулаки. Зарком сказал: наблюдатель. Вот оно что! И не двинуться с места, и ничего не сделать…

Девочка стояла тихо. Потом начала пинать снеговика. От него отлетали небольшие кусочки. Но, видно, сделан на совесть — из хорошо спрессованного снега, а может и льдом покрыт. Потому что весело поблескивал глянцевым светом, отражая огни лампочек.

Скоро она совсем выбилась из сил. И замерла. Митяй видел, как она обмякла, глаза закрылись. Шапка сползла на лицо…

Митяй никогда не молился и, наверное, не верил в то, что Бог есть. Хотя частенько приходили в детдом то миссионеры какие-то, то проповедники с подарками и книжками. Все они рассказывали про справедливого и доброго Боженьку, который думает о них, детях. Если бы думал…

Но сейчас Митяй впервые просил: «Сделай же что-нибудь! Ну, сделай!»

И вдруг из-за горки послышались молодые голоса. Кто-то весело смеялся, кто-то затягивал «в лесу родилась елочка…». На площадь вышла компания, человек из пяти. Двинулись к ёлке:

— Батюшки мои! Смотрите!

Они сгрудились вокруг снеговика.

— Живая… Слава Богу…

Парень отвязал красный шарф и взял ребёнка на руки. Девушка в лохматой шапке подгоняла его:

— Ну, скорее же, скорее… Бежим!

— Звоните! «Скорую» надо.

— Да больница вон — через дорогу.

— Давайте туда…

Митяй вынул Оберег и положил руку на пазл Маши. И тут же оказался в коридоре, возле двери в свою комнату. В доме по-прежнему тихо. Разделся, лёг. И почему-то не пугал его больше шорох шин велосипеда и лёгкое ритмичное позвякивание: динь-динь-трень…

После уроков Маша пришла сама. Она ни о чём не спрашивала. Просто присела к столу и обхватила голову руками. Митяй начал рассказывать… Сначала путано, с большими паузами, стараясь не упустить ни одной детали.

И опять она молчала. Потом села рядом и сказала:

— Так я и думала. Просто поверить не могла. И ещё я точно знаю: этот мир — не мой. Мне надо в другое место. Меня там ждут. Но страх не пускал. Знаешь, какой самый сильный страж?

— Страх?

— Да. Потому что он — внутри тебя. Но теперь я понимаю, что делать. Спасибо, Митяй.

— Маш, ты уйдешь?

Только сейчас он увидел, какие синие-синие у неё глаза. Как васильки.

— Уйду. Так надо. Но мы ещё увидимся. Я ведь все-таки немного волшебница. Только обещай…

— Что?

— Что следующим будет Борис.

— Хорошо. Только…

— Понимаю, обещать не можешь. Но ты должен знать: у него осталось мало времени…

— Он умрёт?

— Нет. Если ты успеешь.

Она легко поднялась и вышла из комнаты. Прошло минут десять, а Митяй всё сидел в той же позе. Рука лежала на колене, иногда он шевелил пальцами, и не мог поверить, что Маша держала её. И опять его потянуло к окну.

Маша катала большой снежный шар. Она установила его в центре двора, покачала из стороны в сторону, чтобы придать устойчивость, и приступила ко второму. Третий — самый маленький — она прижимала к животу и оглаживала варежкой, чтобы стал поровней. Митяй смотрел, не отрываясь.

Потом подошла к крыльцу и вытащила из-под него ведро. В нём все ещё лежали угольки и морковка. Маша приладила всё это на место. Вернулась в дом, через минуту вышла с красным шарфом в руках и обернула снеговику шею. Оглянулась по сторонам, подняла прутик, слегка согнула его и прилепила снеговику улыбку.

И в этот миг из-за угла дома показался велосипед. Тимур был в той же рубашке с короткими рукавами, на ногах — синие сланцы. Шины оставляли на снегу чёткий рифлёный след.

Маша села на багажник боком, как это умеют делать только девчонки. Одной рукой взялась за ремень Тимура. А второй махнула Митяю. Ему показалось, что она сказала какое-то слово…

Тимур объехал снеговика, калитка сама распахнулась… И Митяй увидел, что на Маше — синий русский сарафан и голубенькая нитка бус на шее. И волосы заплетены в длинную золотистую косу…

А велосипед с ними просто исчез, будто растворился в морозном воздухе.

Утром, когда все собрались на завтрак, почему-то никто не вспомнил о Маше. У Митяя мелькнула догадка. Он заглянул в Машину комнату и спросил у Лины:

— А это чья кровать?

— Ничья. Ирина поставила на всякий случай. Мы ведь не знали, кто к нам приедет. Вдруг — девочка? Мальчишек у нас и так больше.

В школе к Митяю больше никто не приставал. А Длинный после драки и вообще не появился. Семёныч сказал, что его в другую школу перевели, в математическую. Туда ему и дорога.

На перемене Митяй заглянул в соседний класс. На столе лежал раскрытый журнал. Нашёл в колонке букву «П»: Петрова, Патрушев, Пельц. И всё. Редкой фамилии — Понедельник — в списке не оказалось.

На всякий случай Митяй небрежно обратился к мелкому пацану с первой парты:

— А Машка у вас есть?

Тот поправил очки и серьёзно ответил:

— Есть. Целых две штуки — Андреева и Бутузова. Тебе какую?

— А других нет?

— Пока не завезли. Нам и этих хватает. Нет больше Машек!

Теперь Митяй знал, что делать. Он понял, что попал в Ковчайск не просто так. Когда-то прочитал в одной книжке: «случайность — проявление и дополнение необходимости».

В жизни Митяя было то, что ему очень хотелось забыть. Но безжалостная память всё возвращала, бередила то место, что уже начинало покрываться лёгкой корочкой. Ещё чуть — и заживет… Но нет.… Не получалось.

Тогда Митяй жил в Доме ребёнка. Тот же детский дом, только для маленьких. И он, как все, ждал свою маму. Что она придёт и заберёт его домой. Так бывало. Забрали ведь Мишу и Ромку. Дойдет очередь и до него. Только надо подождать.

Однажды вечером над кроваткой склонились дежурная медсестра Соня и незнакомая тётенька. Он знал, как пахнет Соня — белым халатом, лекарствами, борщом и мылом. А вот эта… пахла совсем по-другому… Как будто цветами и немножко мандарином, который был в новогоднем подарке.

Они разговаривали шепотом.

— Вот он.

— Я вижу. Такое не забудешь.

Незнакомка наклонилась ещё ниже, и Митяю больше всего на свете захотелось обнять её и уже никогда не отпускать. Но он испугался. И продолжал делать вид, будто спит. Лучше она сама разбудит его. И тогда он быстро соберёт свои вещи — они всегда лежат наготове, в мешочке, на котором вышит лопоухий заяц.

Но женщины отвернулись и вышли. Куда? Он тихонько встал и покрался по коридору. В дежурке горел свет. Митяй замер возле двери. Говорили они негромко… Тогда из этого разговора он почти ничего не разобрал. Но была у Митяя особенность: он запоминал намертво всё, что слышал. И много лет подряд прокручивал старые «магнитофонные записи», пока не разматывал спутанные клубки слов до конца и не понимал всё.

Соня тогда спросила:

— Это точно он?

— Ну, конечно. Я же говорю: не забудешь…

Мы лежали с его матерью в одной палате. Люция казалась такой счастливой. В больнице все почему-то откровенничают. Она и рассказала, что Антон женился на ней из-за ребёнка. Так решили его родители. Сказали: не позволят марать честь семьи. Отец Антона — мэр города, мамаша — директор школы. А Люция из простых, её мать — одиночка. Ткачихой работала на фабрике.

Я-то сама девочку хотела, потому что комната была у меня — в женском общежитии. Мужа нет, родных нет, помогать некому.

— А рожать как решилась?

— Возраст подошёл, и любила сильно. Женатого. Дочку надумала для себя родить. Сам-то красавец был…

А Люция мальчика ждала. Больше для Антона. Мужчины ведь всегда о сыне мечтают. У меня родился мальчик, и у неё тоже. Только мой помер, и суток не прожил, а у Люськи сыночек здоровый оказался. Но когда принесли первый раз, я помню, она закричала страшно и бросила его на кровать. И больше ни разу на руки не взяла. Я мальчонку и кормила. А потом доктор попросил меня бумагу подписать, что я отказываюсь от своего ребёнка и всех прав на него. Какой ребёнок, спрашиваю. Его же нет…

Люська мне и сказала, что нужно документы подменить: ей моего мёртвого отдадут, а от люськиного я откажусь, как от своего. А самого мальчишку — в детдом.

— Да, бывает такое…

— Она обещала, что похоронят моего малыша, памятник поставят, могилку покажут. Только фамилия там будет другая. Что я судьбу ей спасу, ведь такого урода она взять не может — Антон его не признает. Я согласилась: мёртвого ребёнка не вернешь, а от фамилии на памятнике, тоже ничего не изменится. А у Люции, может, жизнь сладится, ещё детки будут. Нормальные. Только я твёрдо сказала: сама этого ребенка сдавать в детдом не буду, пусть уж решают, как хотят.

Они замолчали. Митяю показалось, что кто-то плакал. Потом женщина заговорила снова:

— После уж сестра-хозяйка мне сказала, что сама снесла мальчика к Дому малютки и на крыльце оставила. Написала в записке «Дмитрий Антонович русский». Фамилию не стала, конечно, писать. Нельзя. Это она национальность написала. А у вас мудрить не стали, фамилию дали — Русский.

— А сама-то пришла зачем?

— Да на сердце неспокойно… Думаю, дай посмотрю на мальчишку. Как ему тут?

— Пока нормально. Он ведь не знает… В зеркала они не глядятся. А маленькие у нас — не злые. Стараемся. Вот дальше, бедному, достанется. Хлебнёт лиха…

— Я вот вещи принесла. Хорошие. И фрукты. Передайте ему. Только не говорите ничего. А то мать будет ждать…

Митяй запомнил разговор дословно. И хотя в ту ночь почти ничего не понял, но решил прямо с утра найти зеркало. А в Доме зеркал не было. То ли заведующая такая умная — решила их не заводить: ещё наглядятся на себя за всю жизнь… То ли просто — не было надобности: работали здесь женщины пожилые, с печатью усталости и печали на лицах. Прихорашиваться некому.

Митяй начал обход Дома и все-таки нашёл место, где зеркало было — в кабинете заведующей. В щелку увидел: большое. Оно висело в простенке, между двумя окнами.

Он караулил весь день, с перерывами. Но кабинет ни разу не оставался пустым. Митяй узнал, что заведующую зовут Нина Петровна, несколько раз слышал, как отвечала по телефону: «Да, я, Нина Петровна».

Она выходила, конечно, но всегда закрывала дверь на ключ. Но Митяй дождался. По коридору спешила нянечка. Она тяжело топала ногами и приговаривала на ходу: «Батюшки мои…» Распахнула дверь в кабинет:

— Нина Петровна, скорей! Толику Ярцеву плохо совсем. Умирает он…

Они вместе выбежали из кабинета, а Митяй тихонько проскользнул внутрь. Подошёл к зеркалу. Долго всматривался в отражение. Несколько раз провел рукой по лицу, будто хотел стереть то, что увидел.

Потом осмотрелся, взял со стола тяжёлую железную штуковину — подставку с двумя рожками — и изо всех сил ударил по блестящему стеклу.

Он успел убежать. Только вечером услышал, как шептались нянечки:

— В кабинете-то у Нины — зеркало вдребезги…

— Да, плохая примета. Быть несчастью…

Но всё обошлось. Выздоровел Толик, и не случилось ни пожара, ни наводнения. А то, что происходило в душе маленького Митяя, никого не интересовало…

Митяй вернулся из школы раньше всех. Он до сих пор не мог привыкнуть к самому обычному: можно, например, открыть холодильник и выбрать то, что хочется. Сегодня он решил первый раз в жизни пожарить яичницу-глазунью. Он видел, как ловко это делает Георгий, приговаривая: «Блюдо — мужское, самое простое: раз-два и готово…». Митяй смело поставил сковородку на плиту и зажёг газ. Долго прикидывал, какого размера должен быть кусочек сливочного масла… Первое яйцо выскользнуло из рук. Пришлось брать тряпку и подтирать сопливую лужицу. Сковородка уже дымилась, когда над ней удалось разбить два яйца. Желтки почему-то неровно растеклись, и яичница вышла — безглазой. Но как это было вкусно! В чай он положил целых пять кусков сахара и долго пил его, думая о том, что сказала напоследок Маша…

Безо всякого плана Митяй вышел из дома и побрёл — куда глаза глядят. Миновал площадь, какую-то длинную тихую улицу, где встретил всего двух прохожих, и остановился на набережной. Должно быть, летом здесь красиво. Перед ним стлалось застывшее поле реки. Кое-где оно пересекалось чёрточками лыжни, и темнели неподвижные фигурки рыбаков.

Митяй повернулся и пошел в обратную сторону. В голове выстраивались схемы, похожие на пунктиры следов и плавные изгибы лыжни, припорошенной снегом.

Близнецы сказали, что Борис скоро умрет. Подслушали, по обыкновению, разговор взрослых? Или…

Он вспомнил, как Маша в сердцах крикнула: откуда Эти всё знают? Может быть, и в самом деле — знают? Дома, между собой, близнецов так и звали — «Эти». Перед глазами Митяя вставали картинки, которым раньше он не придавал значения. Но они словно дожидались, когда можно будет их сложить — одну к одной.

На Бориса, самого младшего в доме, Митяй обращал внимание меньше, чем на всех. Но почему-то, когда Митяй входил в столовую, то сразу встречал его настороженный взгляд. Сколько ему? Вроде бы, девять. Да, Георгий вчера за ужином сказал, что через неделю у Бориса день рождения. Значит, исполнится десять лет. Отличался он необычной внешностью, больше всего — цветом кожи. Может, и правда, больной? И ведь не спросишь, потому что — немой. Но слышал Борис явно лучше остальных: его нельзя было застать врасплох.

Близнецы Борису досаждали постоянно. Могло показаться, что Эти играют с ним в прятки. Они с криками вытаскивали его из-под дивана или кресла, иногда — даже из шкафа. Но однажды, во время такой «игры», Митяй увидел глаза Бориса — полные боли и отчаяния. Почему он убегал от близнецов именно к Лине?

Да, чаще всего Борис находился возле Лины. Он отвозил её в школу, никому не позволяя катить инвалидное кресло. Терпеливо ждал возле крыльца после уроков. И в общей комнате всегда старался занять место поближе к ней. И в столовой садился только рядом. Странно, что Борис никогда не смотрел телевизор: ведь он всё видел и слышал! И как раз телевизор мог быть для него «окном в большой мир»…

А ещё Митяй видел, как Лина гладила Бориса по голове, и тот слегка прикрывал тёмные глаза и замирал возле её ног, иногда поправляя складки клетчатого пледа.

И опять Митяй вышел к реке. На этот раз к речному вокзалу. Зимой тут всё замерло. Застыли жирафьи шеи портовых кранов, и вмёрз в лёд дебаркадер.

Ковчайск раскинулся на полуострове, с трёх сторон его окружала всё та же Кама. Но здесь, в нижнем течении, она выглядела иначе, став полноводной огромной рекой.

Митяй боялся признаться себе, что его беспорядочный маршрут связан с единственным желанием — случайно выйти на счастливое пересеченье, которое выведет в волшебный город Зордарн.

На Южном Урале — мягкие зимы. А когда идёшь быстро, холод почти и не чувствуется, если нет ветра. Наступали сумерки. Силуэты домов и деревьев слегка размывались и казались растушёванными кистью…

Митяй шёл по парку. Тропинок на снегу много, они образуют какой-то сложный узор, без смысла и ясного направления. Какую выбрать?

Он слушал внутренний голос.

И пересёк черту.

Под ногами зашуршали осенние листья. Похоже, это был полдень. Парк расцвечен красками, которые есть только у природы. Начало сентября? Да, трава ещё зеленела в последней попытке жить, но уже стелилось сверху оранжевое и жёлтое, будто соревнуясь: кто кого?

Митяй замер у парковой скульптуры: ещё минуту назад он проходил мимо, отметив разбитый горн, отколотое запястье бывшего бравого пионера, и похабное слово, прописанное неровно и жирно на старом постаменте. А сейчас он видел отблески солнца на закинутой трубе. Да, вспомнил! Инструмент зовётся — фанфара. И выкрашена она золотистой краской. И худенький мальчик стоит на высоком белом возвышении…

Теперь Митяй знал, куда идти. Летний навес возле кафе уже убран, но манит яркими огнями вывеска, и дверь — вот она — совсем рядом. Он замешкался на пороге, ведь в прошлый раз шагнул из неё — обратно, в свой обыкновенный мир. Неодолимо тянуло повернуть и навсегда остаться в городе, который снился ему многие годы в редких счастливых снах. Зордарн…

Но уже открыл дверь и переступил порог. Он скинул куртку в гардеробе и прошёл в затемнённый зал. На лице официанта — обаятельная улыбка. И только тут Митяй вспомнил и мгновенно вспотел: деньги! Сунул руку в карман джинсов и резко повернул к выходу. Но официант успел подхватить его за локоть, сделав вид, что не заметил растерянности. Он доверительно наклонился и низким бархатным голосом заворковал:

— Проходите, молодой человек, проходите. Вам просто повезло… Мы проводим презентацию и рады принять каждого гостя. Новое предложение: кофе латте-арт. Вам с сахаром?

— Нет. Спасибо.

Митяй сел за столик рядом с барной стойкой. Через минуту тот же официант поставил перед ним чашку и лёгким движением фокусника начал выводить на кофейной пене удивительный асимметричный узор, приговаривая: «Этот волшебный кувшинчик называется питчер. В нём паром взбивается молоко. С помощью питчера очень удобно рисовать…».

— Класс! — выдохнул Митяй.

«Фокусник» слегка зарделся от похвалы, поклонился и ушёл за стойку.

Митяй сидел над чашкой, и ему жаль было нарушить красоту крошечной картинки, которая только что возникла прямо на глазах. Но чем дольше он всматривался в узор, тем яснее становилась мысль: он нашёл именно то, что искал. Митяй расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, нащупал Оберег и поднёс его к чашке. Загадочный знак с поверхности кофе лёгкой дымкой поднялся к Оберегу и лёг чётким сегментом в круг.

Получилось! Теперь у него есть пропуск в мир Бориса.

Митяй в три глотка выпил кофе и встал. Поймал взгляд официанта, махнул ему: «Спасибо!», и уверенно шагнул из кафе обратно — в заснеженный сумеречный парк Ковчайска. Он помнил из слов Маши, что нужно спешить. Значит, сегодня ночью…

Митяй понятия не имел, что взять с собой в чужой мир, и не стал морочить голову: предугадать всё равно невозможно. Единственная необходимая вещь — Оберег.

Он вышел в коридор и вдруг понял: ему страшно…

Захотелось немедленно вернуться в свою комнату, закрыться с головой одеялом и — будь что будет. В конце концов, он ничего не обещал! И не спросят с него, потому что — некому спрашивать.

До двери шкафа — всего семь шагов…

От него зависит судьба Бориса? Выдумки!

Да, Маша просила присмотреть за ним…

А если просто не пойти завтра в школу? И провести весь день с Борисом?

И близнецов к нему близко не подпускать? Или его кровать перетащить к себе?

И пусть сидит под ней целыми днями. В шапке…

А ведь точно: он и дома не снимает шапку. Почему?

Вот и начнётся у Бориса нормальная жизнь. В круговой обороне?

Кукушка слабо подала голосок.

Дверь.

Хватит! Нечего себя обманывать!

И он приложил Оберег.

Она резко распахнулась. Митяй споткнулся и упал. Больно ударился о каменный пол. Оберег выпал из руки и покатился. Митяй рванулся за ним, но кто-то его опередил… По щеке скользнула холодная чешуя. И в следующий миг он услышал хлопанье крыльев. Неведомое существо взмыло вверх и исчезло. Митяй вскочил и заорал, запрокинув голову: «Отдай, гад!».

В ответ — только гулкое эхо «ад…, ад…».

Только теперь он испугался по-настоящему: без Оберега не вернуться назад.

Глаза постепенно привыкали к полумраку: огромный зал, вместо двери — ниша. Высокий потолок, каменные стены и гладкий пол, похожий на лёд. Такой же холодный и скользкий… Впереди — стрельчатая арка и уходящая вдаль анфилада. Под потолком — узкие окна, сквозь которые наискосок едва струится свет.

Митяй бежал из одного зала в другой. Они были похожи как две капли воды. И все пусты. Где искать вора? Даже разглядеть его толком не успел…

Неожиданно он выскочил прямо на улицу. Зажмурился, закрыл руками лицо: яркий солнечный свет слепил. Он медленно приоткрыл глаза и увидел, что стоит на широкой площади. Его окружали люди. Внезапно в голове возник нестерпимый шум, похожий на щелчки, обрывки фраз, гул, шипение, скрежет и свист ненастроенного радиоприемника.

Митяй шагнул вперед, а люди молча отшатнулись в сторону. Но кто-то остался рядом и даже протянул руку. Митяй оттолкнул её, потому что шум усилился и стал невыносимым, а голова разрывалась от боли.

Он снова побежал, продираясь сквозь толпу. И билась единственная мысль: как можно дальше, хоть куда, только бы вырваться из этой дикой какофонии.

Он зажмурил глаза, задыхаясь… Опять упал, закрыл голову руками, подтянул её к коленям и сжался в комок. Но шум не пропадал, терзал изнутри, всё больше нарастая…

И вдруг всё исчезло. Наступила спасительная тишина. Митяй осторожно отнял руки от головы. Понял, что находится в чьей-то тени, и поднял лицо. Потом сел и посмотрел наверх. То, что увидел, поразило: мускулистое тело быка, покрытое золотистой шерстью, мощные, тяжёлые даже на вид — львиные лапы. Тёмная грива падала на плечи существа и обрамляла мужественное лицо. Строгие черты, большие голубые глаза, широкие скулы. В полуулыбке сомкнуты губы. На голове — корона из серебристого металла в виде змеи. В центре короны изгибалась кобра, она казалась живой — в боевой стойке перед броском. В её глазах из отшлифованных чёрных камней метались сполохи красного огня.

В голове Митяя прозвучали слова: «Я — Сфинкс. Мое имя Ра. Приветствую тебя, пилигрим, в нашем мире».

Митяй огляделся: опять рядом стояли люди, они смотрели на него со вниманием, приветливо и открыто улыбаясь. Но в голове снова возник шум, и Митяй нерешительно молчал.

Высокий смуглый мужчина подошел к Сфинксу, снял корону и надел её на Митяя.

Страх исчез. Сфинкс заговорил:

— Теперь успокойся… Сосредоточь все силы, соберись. Смотри в точку над моей переносицей. Это точка Ра. Думай о цели, о том, зачем ты здесь.

Митяю показалось, что на миг он увидел свои мысли — клубок спутанных нитей.

Сфинкс повторил:

— Думай о главном.

И тут, словно два луча пересеклись в одной точке: Борис и Оберег.

И опять прозвучали слова:

— Теперь медленно закрой глаза. У тебя есть собственное око Ра. Указательным пальцем правой руки коснись его, почувствуй и запомни. Теперь опусти руку. Через эту точку направь силу мысли в моё око Ра.

Митяй почувствовал, как сняли корону, но не шелохнулся. Он продолжал слушать:

— Открой глаза. Теперь ты сможешь говорить со всеми.

— Я смогу читать мысли?

— Да.

— Все?

— Нет, лишь те, что позволено.

— Кем?

Но Сфинкс промолчал. Ни один человек вокруг не открыл рта, а Митяй ощутил теплоту, радость и участие, и услышал со всех сторон:

- Здравствуй, пилигрим. Рады приветствовать тебя в городе Шадбола.

Он с интересом рассматривал людей, одетых в белые туники и лёгкие сандалии. У мужчин одежды доходили до колен, у женщин чуть ниже. Казалось, что все жители Шадболы похожи друг на друга: чёрные волосы, кожа цвета обожжённой глины, лица с правильными чертами. Митяй почти сразу заметил сходство этих людей с Борисом. Да, он наверняка из этого мира: похож как две капли воды. Но почему нет ни стариков, ни детей?

И опять «заговорил» Сфинкс:

— Нет ничего постоянного. Всё относительно, и всё движется по нескольким спиралям бытия — в гармонии и порядке. Но всегда необходим тот, от кого зависит равновесие в определённой точке пространства и времени. Борис — ребёнок, который нужен здесь, в Шадболе. Ты — единственный, кто может вернуть мальчика в этот мир.

— Откуда ты знаешь о Борисе?

— Я знаю: Борис там страдает, он обречён… Ему нужно помочь вернуться. И времени — слишком мало: скоро ему будет десять лет, и тогда случится непоправимое…

— Ты видишь прошлое и будущее?

— Да.

— И можешь его менять?

— Нет. Но ты увидишь всё, и сам сделаешь выбор.

— Почему же в Шадболе нет детей?

— Они есть. Несколько, не больше десятка. Это те, кто прошёл путь.

— Это так трудно?

— Да. Нужно найти равновесие внутри себя и не испытывать разрушительных чувств: гнева, зависти, гордыни, обиды.

— Мне кажется — это невозможно…

— Сейчас ты видел учеников Шадболы. Они — стремятся. Они приходят сюда из всех миров.

— Из всех миров? А почему так похожи?

— Внешний вид не имеет значения. Это — дань уважения борсам. Той расе, что создала Шадболу.

Сфинкс и Митяй шли по узким улицам города. Мысли вернулись к Оберегу: проклятая тварь его украла! И как теперь вернуться обратно? Снова в голове возник шум, и Митяй увидел, как прямо на глазах пожелтел плющ, и пожухла трава под ногами, а встречные ускоряли шаги и старались не смотреть на него.

Сфинкс шёл чуть впереди:

— Я заметил, что ты иногда прикрываешь часть лица рукой. Но важна лишь суть, а не телесная оболочка. Не позволяй себе испытывать гнев и страх. Это вносит дисгармонию. Как видишь, твои чувства изменяют всё вокруг.

— А как быть?

— Сдерживай себя. Украденный Оберег — просто событие. Одно из ряда. У тебя есть цель, не трать силы.

— Ты мне поможешь?

— Да.

Митяй глубоко вздохнул и успокоился. Шум исчез, и мгновенно позеленел плющ…

— А ты знаешь, где Оберег?

— Сфинго взял его. Чёрный Фа. На эти действия у него свои причины.

— Он злой?

— Нет, он такой, какой есть.

— Мы найдём его?

— Без сомнения. Верь в свои силы. Я только знаю, а ты — можешь.

— Куда мы идем?

— Нам нужны пирамиды.

В голове завертелось: Египет? Пирамида Хеопса? Жалко, что так мало читал об этом. Сфинкс искоса глянул на него:

— Историю своего мира нужно знать.

— Ты ведь сказал, что можешь слышать только те мысли, которые я позволю?

— Я так не говорил.

— Значит, я для тебя — как открытая книга?

— Сейчас, когда ты рядом — да, но я не переступлю грани. У тебя мало опыта. Но, путешествуя по мирам, ты будешь познавать их, обогащать разум и совершенствовать дух.

— А эти пирамиды связаны с нашим Египтом?

— Отчасти. Энергетические центры планеты, созданные борсами, есть во всех мирах. Потом ты поймёшь.

Они шли быстро, повернули за угол, и Митяй резко остановился…

Больше всего это напоминало театральную декорацию, где художник вырезал кусок городского пейзажа и заменил его заплатой из совершенно другого спектакля. Часть каменной стены и половину улицы захватывала бесформенная дыра, в которой над полями и дальним лесом простиралось совершенно иное небо.

— Не удивляйся. Это выход из Шадболы. Пойдём…

Митяй осторожно протянул руку и потрогал жёсткую шерсть Сфинкса: казалось, что это происходит во сне. Потом придвинулся ближе, чтобы почувствовать его тепло и поверить, наконец, в реальность происходящего.

Они сделали ещё несколько шагов. Митяй услышал щебет и пощёлкивание птиц, ветер принёс запах хвои и полевых цветов. Места казались знакомыми, будто именно здесь собирал когда-то первую землянику… Так хотелось выйти на опушку леса, и дальше — к молодому ельнику. Там точно должны быть белые грибы…

— Митяй! — остановил его голос Ра. Дмитрий обернулся и увидел, что город исчез. Только в чётко ограниченном пространстве — за спиной Сфинкса — виднелась часть улицы, по которой они только что шли. Как это могло быть?

— Шадбола — очень большой город, он весь окружён стеной. Внутри — вогнутая зеркальная поверхность, которая нужна для концентрации и передачи информации. Снаружи — Энергетический щит. Он не позволяет проникнуть посторонним.

— А этот выход?

— Им пользуются посвящённые.

Сфинкс повернулся к Митяю:

— Вспомни точку Ра и смотри через неё. Пусть наши точки Ра сойдутся. И ты увидишь пирамиды.

Они возникли, словно в дымке. На фоне синего неба сияли яркой белизной три пирамиды. И захватывало дух от их красоты и величия.

— Думай о конечной цели. Сосредоточься.

Митяй понял: Борис и Оберег.

Он услышал однообразный и ровный шорох… Так сыплется песок. А потом — яркая вспышка. Митяй резко зажмурился, выдохнул и открыл глаза. Они оказались у подножия центральной пирамиды. Дул лёгкий ветерок, солнце стояло в зените.

Полной грудью Митяй вдохнул воздух другого мира. Чужой, но не враждебный. Странный спутник, и запахи, и цвета, и высокое небо, и песок под ногами — всё казалось нереальным. И опять невольно потянулся к спине Сфинкса, ощутил под ладонью короткую жёсткую шерсть и тепло тела. Сфинкс смотрел на него:

— Первый раз это всегда странно. Потом привыкнешь.

— Мы войдем в пирамиду? А где вход?

— Везде.

Митяй коснулся белой поверхности, но на ощупь не смог определить: металл или камень? Стена оставалась прохладной на жгучем солнце.

— А как мы войдём?

— Просто. Идём.

— Но я не вижу входа!

— Помни о цели и иди вперёд.

Митяю это показалось бредом. Пройти сквозь стены? Невозможно…

— Нет невозможного. Все препятствия иллюзорны. Ты ясно видишь цель? Иди вперёд!

Митяй шагнул и больно ударился о стену.

— Нет!

— Пробуй ещё раз. Я же могу.

— Но ты — Сфинкс!

— А ты — человек. Я буду ждать тебя внутри.

И Митяй увидел, как пирамида приняла Сфинкса.

Кругом — пустыня… Чуждый мир…

Дмитрий всегда был одинок. Но впервые понял, что такое — настоящее одиночество.

И снова он подумал о Борисе. Спасаясь от терзающего шума, тот ходит в шапке, натягивая её до самых бровей. Прячется в шкафу от вопящих близнецов. И везде его сопровождает боль, от которой не убежать. Митяй испытал эту боль и понял её природу. Как ему нужен Оберег! Без него не спасти Бориса.

Вперёд!

С широко раскрытыми глазами он шагнул и оказался внутри пирамиды.

Сфинкс смотрел с загадочной улыбкой:

— Я не сомневался.

Воздух свежий, как после грозы. Белые стены излучали лёгкий свет.

В центре просторного зала на каменном помосте стоял открытый саркофаг.

— Мумия, — подумал Митяй, — … привязался же этот Египет.

Крышка саркофага парила в воздухе. Митяй и Сфинкс подошли совсем близко: саркофаг пуст. Ра скомандовал:

— Ложись.

— Зачем?

— Увидишь, как Борис попал в ваш мир. И будешь уверен в своих действиях.

— Ра, ты же и так знаешь, что он нужен здесь…

— Но это моё знание. Ты сам получишь подтверждение. Чтобы не ошибиться.

Митяй медлил…

— Ты боишься?

— Да вот ещё, — сказал вслух Митяй. И направился к саркофагу. Лёг внутрь, и крышка стала медленно опускаться… В это же мгновение Митяй ощутил себя погружённым в грязную земляную жижу, липкую, как сам ужас, который ему довелось испытать в первом классе…

Семь лет Митяю исполнилось в августе. Заведующая Нина Петровна вручила ранец с тетрадками и сказала строго: «Ну вот, Дима, начинается у тебя новая жизнь. Ты уж нас не подводи, учись хорошо». Медсестра Соня собрала нехитрые пожитки, сложила в тот же мешок с зайцем и незаметно перекрестила на дорожку: из детского дома его переводили в школу-интернат — пора идти в первый класс.

В интернате было ещё пусто, и Митяй ночевал один в большой и гулкой спальне. На окна после ремонта не повесили занавески, и огромная луна лежала на подоконнике, заливая кровати желтоватым светом. Митяй привык просыпаться рано, и когда шёл умываться, уже знал: он разобьёт там длинное поперечное зеркало, укреплённое над раковинами.

Только через месяц его поймала директриса интерната. Вечером он прокрался в школьный корпус, чтобы уничтожить зеркало в коридоре. Митяй готовился целую неделю и точно знал, что ровно в семь часов приезжает чёрная лаковая машина, чтобы забрать эту молодую, но уже грузную и неповоротливую тётку. Но почему-то она задержалась…

Директриса больно схватила его в тот момент, когда он уже занёс руку с тяжёлой гирькой, которую нашёл в куче металлолома на заднем дворе.

— Ах ты, гадёныш! Попался, наконец…

Она потащила его к каптёрке дворника, тяжело дыша и спотыкаясь. Там скомандовала:

— Николаич, дай лопату!

И повела Митяя в сквер напротив школы. Деревья и кусты, высаженные когда-то по определённому плану, уже давно росли буйно, переплетаясь ветвями и образуя тёмные аллеи. Листья почти облетели, моросил мелкий дождь. Митяй видел директрису только издалека, но знал, что все её боялись и старались не попадаться на глаза. Она остановилась в кустах сирени с жухлыми редкими листьями, протянула Митяю лопату и тихо сказала:

— Достал ты меня, урод… Знаешь, сколько зеркало стоит? Уже три разбил, поганец… Копай могилу себе. Здесь.

Митяй ткнул лопату в землю. Она поддавалась плохо: мешали корни сирени… Тогда директриса дёрнула его в сторону клумбы. Георгины и гладиолусы уже убрали. Жирный и мокрый чернозём зловеще поблёскивал в свете фонаря.

— Тут-то получше будет… А весной — цветочки посадим…

И она хрипло захохотала, сотрясаясь всей тушей.

Земля и правда оказалась рыхлой и мягкой. Митяй уже стоял по колено в неровной яме с косыми краями, когда услышал:

— Молодец. Давай примерку проведём. Ложись-ка сюда…

Он опустился на колени, уткнулся лицом в грязную жижу и почувствовал, что описался. Но его резко схватили за куртку и вытащили из ямы:

— Хватит! Пошутила я, чтоб неповадно было. Иди в корпус, мойся и быстро — спать! И только посмей мне казённое имущество портить!

Митяй зажмурился и сцепил руки изо всех сил.

Он опять представил Бориса. И не думал больше ни о чём. Ему показалось, что прошло несколько бесконечных минут…

Хотелось немедленно откинуть крышку и вырваться из темноты. Что говорил Сфинкс? Что-то о доле страха, которая встаёт преградой. Доля… Как определить её величину?

Ещё одна попытка.

Митяй мысленно взял Бориса за руку и держал её, пока вдруг не оказался на берегу какого-то большого озера.

Он лёг на тёплую землю, раскинул руки и уткнулся лицом в траву. Митяй обнимал свою Землю, и по щекам текли слёзы. В последний раз он плакал той весной, когда потерял Заркома.

Вдруг он услышал заливистый смех и звонкие шлепки по мячу. Встал, прошёл несколько шагов и остановился за деревьями. На ровной поляне стояло несколько палаток, в центре горел костёр, над ним — закопчённый чайник. Ребятишки разного возраста играли в волейбол, взрослых не было видно.

Митяй повернул в другую сторону, раздвинул кусты. Озеро напоминало круглую чашу. С одной стороны — небольшая сопка, покрытая вразнобой берёзами и елями, с других — довольно густой лес.

Невдалеке, на открытом берегу, Митяй увидел группу людей, которые синхронно выполняли какие-то сложные упражнения, похожие на гимнастику. Потом все они вошли в воду, кто-то просто окунулся, а несколько человек поплыли на глубину.

Митяй раздумывал: выходить ему из укрытия или нет? Решил, что не нужно, будет наблюдать издалека. Наверное, должно что-то произойти, не зря же он оказался именно в этом месте.

Быстро темнело. Похоже на конец июля или начало августа. Митяя так потянуло искупаться, что он уже двинулся в направлении берега. На ходу стал расстегивать рубашку.

Над озером полыхнуло, и Митяй увидел огромный серебристый диск. На несколько секунд он завис над водой. Взрыв произошел без малейшего шума: как будто в немом кино. Странно, что диск ушел под воду без всплеска… Прямо на Митяя двигался по воздуху продолговатый светлый предмет. Прозрачная пластиковая капсула опустилась рядом, метрах в двух. На его глазах «пластик» растаял, а на песке остался крошечный ребёнок. Обычный человеческий детёныш. Митяй никогда не видел близко таких маленьких. Ребенок не плакал, казалось даже — внимательно и с пониманием смотрел Митяю прямо в глаза. Мальчик. Голый, с тёмными, почти чёрными, короткими волосиками на голове, крошечными ручками и ножками, которые скрестил, поджав к животу.

Что же делать? Митяй услышал голоса и опять занял в кустах позицию наблюдателя. Было темно, но от воды шел лёгкий свет. Приближалась парочка. Неужели они ничего не видели? А, понятно. Парень с девушкой останавливались через каждые несколько шагов и начинали целоваться. Митяй никогда не целовался, но представлял, как это могло быть. Наверное, он бы тоже закрывал глаза.

Ребёнок заплакал. В полной тишине плач прозвучал очень громко. Эти двое стали оглядываться, потом побежали на детский крик. Девушка присела на корточки:

— Андрей, смотри, ребёнок… И голый совсем…

— Может, его купали? Хоть бы полотенце оставили. Олухи!

— И бросили одного на берегу?

— Ему ведь холодно!

— Пока дурные родители не объявятся, давай-ка завернём его. Рубашку снимай.

— Они что, плавают?

— Да не похоже… Тихо…

— Откуда он взялся тогда? С неба упал?

— Нет, кто-то его принёс. Не сам же пришёл. Он и ползать ещё не умеет.

— Слушай, в прошлом году какие-то сумасшедшие сюда приезжали — детей в воде рожать. Может, опять?

— Ага! Специально приехали, родили, и на берегу бросили… Нет. Ему где-то месяц или полтора. Что я, новорожденных не видела? У меня сестра в прошлом году девочку родила.

— А нам-то что делать?

— Может, его утопить хотели? Подумали: концы в воду, и всё.

— Точно! Меня мать в прошлом году заставляла котят топить. У нас Мурка два раза подряд принесла. Я не смог. Знаешь, страшно как… А тут — ребёнок…

— Вот что. Давай с полчаса подождём, и заберём его. Не бросать же. Если что, лагерь рядом. Спохватятся, будут искать, мимо нас не пройдут.

— А кормить? Он ведь жрать захочет.

— У нас сухое молоко осталось. Разведём.

Девушка ходила взад-вперёд по берегу, качая малыша. Он замолчал. Уснул, наверное. Полчаса прошло. И даже больше. Но никто не появился. Митяй знал, что этого и не могло случиться. Они оказались правы: ребёнок и в самом деле — упал с неба.

Крышка саркофага открылась. Митяй вылез и подошёл к Сфинксу. Тот дремал, опустив голову на огромные львиные лапы. Митяй чувствовал, что сейчас его трогать не стоит. Наконец, Ра приподнялся и потянулся абсолютно так, как это делают кошки: прогнувшись в спине и слегка закинув голову. Потом посмотрел на Митяя, и тот ответил на мысленный вопрос:

— Я видел Бориса. И узнал всё, что случилось

— Этот мальчик — единственный борс из всей экспедиции, кто остался в живых.

— Ты сказал — борс?

— Да. Смотри в глаза кобре.

Митяй сосредоточился, смотрел на корону Ра, прямо в чёрные глаза змеи. Но опять с первой попытки ничего не получилось. Сфинкс спокойно сказал:

— Не волнуйся. Это требует практики. Научишься. Смотри через свою точку Ра.

В голове Митяя возникли образы. Как будто он смотрел фильм, но в то же время получал информацию каким-то иным, неизвестным ему способом.

Борс — далёкая красная планета… Перед ним мелькали кадры: странные синие растения, необычные животные. Белое небо, изумрудные моря… Всё — иное… Но во всём — удивительная гармония. Хотелось остаться здесь навсегда.

Картина поменялась: ледники, пустыни, вулканы. Горстки людей, живущих в пещерах.

Да, действительно, всё было похоже на описание доисторической эпохи Земли в учебниках. Именно сюда несколько тысячелетий назад высадилась экспедиция с планеты Борс. Нежданные пришельцы возвели семь энергетических центров, которые позволили гармонизировать пространство. Климат на Земле улучшился. Борсы создали сфинксов, кентавров, русалий и многих других существ, более приспособленных к экстремальным условиям, чем аборигены — ариты. Даже после сильнейших земных катастроф, эти виды должны были сохраниться, чтобы восстановить разумную жизнь. Борсы передали им часть необходимых знаний. Затем экспедиция покинула землю, а человечество начало быстро развиваться в новых условиях. Уникальные создания борсов исполняли роль наставников, и срок их жизни был безграничен…

И картина ушла.

— Классно! Ты вечен, Ра?

— Вечность — понятие относительное. Я — да, но родители Бориса — мои создатели — погибли. А их сын страдает в чужом мире. В мальчике — генетическая память и энергетический потенциал планеты Борс.

- Я понимаю, что его нужно вернуть.

— Ты сделал выбор.

— Теперь за Оберегом?

— Да.

Они вышли из центральной пирамиды и направились к меньшей. Митяя поразило, что на небе — два солнца. Одно из них опускалось за горизонт, а второе стояло в зените.

Сфинкс объяснил:

— Это Ра и Фа. Днём лучи Ра затмевают малое солнце: Фа видно только на закате.

- Здесь нет ночи и звёзд?

- Вместо ночи — сумерки. Когда Фа уходит, а Ра только появляется, то можно увидеть планету Борс и звёздное небо.

К подножию подошли незаметно, но оказалось, что они не одни: люди возникали из ниоткуда и проходили внутрь пирамиды. Некоторые из них выглядели странно.

Сфинкс ответил на мысленный вопрос Митяя:

- Это пилигримы — путешественники из других миров.

- А я думал, что они должны быть чудовищами.

— Есть и такие. Но здесь своё правило: каждый путешествует в обличии человека.

Митяй уже понял, что это вовсе не сказка, а научные технологии. Когда-нибудь и на Земле будет подобное, и никто не увидит в этом чуда. Всё обыкновенно: будто сел в самолёт и перелетел в другую страну. Он пытался расспрашивать Сфинкса, и тот — терпеливо отвечал. Но Митяй не всё мог понять, как ни старался. Всему своё время…

В этой пирамиде мягкий зеленоватый свет поднимался от пола, струился вдоль стен и казался таким плотным, будто его можно потрогать. Пилигримы проходили в неглубокие ниши и пропадали. Теперь Митяй знал: они исчезали, чтобы возникнуть в том месте, где им необходимо быть. Это место напомнило ему вокзал. Правда, средства передвижения другие. Но что-то настораживало и тревожило…

Он спросил:

— Почему они не обращают внимания друг на друга? Не видят?

— Они не растрачивают силы впустую, как это пока делаешь ты. Каждый следует к своей цели.

Ра остановился у одной из ниш.

— Мы идем в Нон-Нор. Посмотри на него. Сфинкс наклонил голову.

Митяй через глаза кобры смотрел с высоты птичьего полета. Ничего совершеннее и красивее он не видел: из-под земли бил огромный столб воды и уходил высоко в небо. Там он распадался, и ровный водяной купол покрывал весь город. Сверху он был похож на гигантский цветок белой лилии. На месте её тычинок — языки яркого пламени, устремлённые ввысь. Купол сверкал под лучами солнца, а многочисленные радуги возникали и пересекались полукружьями. Улицы расходились четырьмя ровными лучами. Со всех сторон город был опоясан кольцевым каналом, в который бесшумно спадала вода.

Картина исчезла, и Ра сказал:

— Нон-Нор — Город Хранителей Знаний.

— В Нон-Норе мы будем искать Сфинго? Он там учится?

— Чтобы учиться там, ему нужны начальные знания, полученные в Шадболе. Он выбрал лёгкий путь, украв у тебя Оберег. И в этом его ошибка.

Они зашли в одну из ниш, и Митяй ощутил знакомое чувство пустоты. Лёгкий шорох, один миг, и вот — Нон-Нор. Из-под арки шагнули на городскую площадь. В её центре прямо из-под земли бесшумно устремлялся ввысь светящийся изнутри огромный и плотный столб воды. Митяй посмотрел наверх, но водного купола не увидел. Только голубоватое небо… Воздух был таким влажным, густым и нежным, что Митяю казалось: он плывёт. И хотя вокруг ни цветов, ни растений, всюду будто порхали бабочки. Но сколько ни вглядывался, Митяй не мог их рассмотреть, пока не понял, что «бабочки» — необъяснимый оптический эффект. Слов не подобрать… живая музыка воды.

В этом удивительном городе — ни одного дома. Только узкие террасы, с абсолютно одинаковыми арками, располагаются амфитеатром, и прямо от круглой площади куда-то наверх уходят ступени из жёлтого металла, похожего на золото.

Всё это время Митяй не хотел ни есть, ни пить. Все естественные потребности куда-то исчезли и ничего не отвлекало от того, что всё больше затягивало: смотреть, запоминать, действовать.

Сфинкс шёл чуть впереди:

— Нам нужен Хранитель Знаний. Если Сфинго здесь, то Хранитель об этом скажет.

— Почему здесь пусто?

— Город полон учеников. Каждым занят своим делом, ты их не видишь.

— А ты?

Но вопрос остался без ответа.

Они вошли в одну из арок и оказались на маленькой ровной площадке, залитой мягким светом. Он падал сверху, отражался в кристаллах, расположенных в углублениях по огромному круглому залу, и многократно усиливался. Площадка висела прямо над бездной… Митяй увидел перед собой странное сооружение, похожее на песочные часы. Основание терялось далеко внизу, а посередине, на уровне глаз, переливалась, пульсировала и вращалась радужная сфера, словно мыльный пузырь: прозрачная и хрупкая на вид. Над ней — полусфера — массивная малахитовая чаша.

— Нам нужно идти, — сказал Ра.

- Как? По воздуху?

— По лестнице. Наверх.

— Я не вижу её.

— Лестницу не надо видеть. По ней нужно идти.

И Сфинкс пошёл вперёд, будто по ступеням. Митяй растерялся, но уже понял, что нужно делать. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, и шагнул в пустоту. Его цель — Оберег. Лестница оказалась крутой, но Сфинкса он догнал быстро и опёрся рукой о его спину. Отгоняя мысли о зияющей бездне под ногами, сосредоточился на восхождении, считая каждый шаг. Тридцать три!

Они остановились. На совершенно плоской поверхности «чаши» лежал Сфинкс. Точная копия Ра. Он будто не замечал пилигримов, которые стояли перед ним.

- Это твой брат? — почему-то шёпотом спросил Митяй.

— Нет.

Митяй вспомнил картинку о древнем Египте из учебника истории. Может, этот — каменный, не живой?

— Меня зовут Атун-Ра. Я Хранитель Знаний.

— Учитель, мы ищем Сфинго.

— Он был здесь, но покинул город, потому что его знаний недостаточно, чтобы овладеть даже первой ступенью силы.

— А где он сейчас?

— Сфинго направился в Город Танцующих Камней, чтобы приумножить силу Оберега и вернуться.

Ра сказал:

- Но этого допустить нельзя, он может нарушить равновесие, и случится непоправимое.

— Торопитесь.

Через минуту они оказались у подножия высокой горы. Впереди раскинулось ровное плато, на нём — множество каменных валунов, образующих огромный круг. Внутри — меньший круг, и так — до самого центра.

Сфинкс сказал:

— Город Танцующих Камней — энергетический центр Покоя силы. Здесь гармония и равновесие, вторгаться сюда нельзя. Но нам нужно найти Сфинго.

Массивные камни постоянно меняли очертания, сохраняя в то же время свою первозданную форму. Каждое движение валуна оставляло в воздухе след, сотканный из множества сплетённых, будто живых мерцающих лент. Они стремились вверх и там распадались на мелкие искры-точки, подобные светлячкам. Это напомнило Митяю один из солнечных зимних дней, когда сверкающим облаком сыпался с ветвей иней. Только здесь «иней» поднимался вверх и таял высоко в небе. Меньше всего это место было похоже на город.

Внезапно перед ними возник огромный полуконь-получеловек. Мощный торс затянут звериной шкурой, закрепленной ремнём с пряжкой в виде кобры, готовой к атаке. Этот символ был точно таким, как на короне Сфинкса, только глаза змеи горели зелёным огнем. Борода и волосы кентавра отливали медью. Ноздри раздувались, губы крепко сжаты. Весь его вид говорил о том, что он готов вступить в бой.

— Стойте. Хода нет!

И он взмахнул кряжистой дубиной. Сфинкс заговорил:

— Я — Ра, Хранитель Вечности, а это мой спутник Дмитрий.

Мы должны предупредить…

Кентавр перебил:

— Ни шага! Вы рискуете жизнью.

Он снял с груди охотничий рог и приложил его к губам. Звук оказался таким громким, что Митяй зажал уши. Со всех сторон к ним неслись грозные кентавры.

Вперёд вышел седой кентавр. Он был без оружия, а на груди висел медальон: такая же кобра с изумрудными глазами.

— Я Кинтоврас, Хранитель Покоя силы. И даже тебе, Сфинкс Ра, я не позволю войти в Город Танцующих Камней.

В это время небо мгновенно затянули тучи, и ударила молния. Между камнями заметались огненные дуги, и землю тряхнуло так, что даже кентавры еле устояли на ногах. Началась страшная буря.

Глаза Ра полыхнули:

— Смотри! Сфинго! Он нарушил Покой! Держись крепче!

Митяй запрыгнул ему на спину, изо всех сил вцепился в гриву.

Сфинкс напружинился, перемахнул через Кинтовраса и устремился в Город.

Воины-кентавры ринулись за ним. Они неслись, лавируя между валунами. Камни вращались всё быстрее, земля содрогалась, песок и град секли лицо.

В центре Города закручивался смерч, уходящий в небо. Его воронка уже достигла чёрных туч. Смерч рос прямо на глазах, поглощая и засасывая в бешеный круг всё, что попадалось на его пути.

Сфинкс резко остановился и крикнул:

- Кинтоврас! Я — к центру, а ты — по кругу.

Седой кентавр командовал на ходу, что-то выкрикивая на гортанном языке. Воины понимали друг друга с полуслова, они затрубили в рога и понеслись друг за другом против движения вихря.

Митяй изо всех сил держался за гриву, руки уже онемели. Сфинкс прыгал через вращающиеся камни. Во все стороны с грохотом летели обломки, их подхватывал смерч. Сфинкс пружиной взметнулся вверх, и Митяю показалось, что земля перевернулась и встала на дыбы. Он не удержался и упал на ледяную землю, уже покрытую грязным снегом.

Откуда-то издалека прозвучал голос Ра:

— Сфинго! Оберег! Держи его!

Митяй едва разглядел странное существо, которое из последних сил цеплялось когтистыми лапами и гибким длинным хвостом за камень-валун. Митяй не увидел бы Сфинго, если бы не свет Оберега, который бился на груди этой непонятной твари. Митяй бросился к нему. Валун, за который держался Сфинго, распался, и каменные обломки потянуло в основание воронки. Митяй успел схватить Сфинго за лапы и навалился на него всем телом. Их продолжало тащить вместе, они сопротивлялись уже вдвоем.

Столб смерча был совсем близко, он со свистом втягивал в себя всё вокруг. Внутри него, перекрещиваясь, полыхали молнии. Сфинкс запрыгнул на уцелевший камень. Кинтоврас и рыжий кентавр остановились и повернулись к Ра. Их кобры с медальона и пряжки метали из глаз зеленые лучи. Кентавры старались направить их на корону Сфинкса. Земля сотрясалась, и сделать это было почти невозможно. На мгновение лучи всё же коснулись глаз кобры на короне. Она вспыхнула красным пламенем, из неё вырвался ослепительный луч и разрубил вдоль воронку. Вихри замедлили скорость, и Сфинкс прыгнул прямо в центр затухающего смерча. Невыносимо яркий свет ослепил всех, и грянул гром такой силы, что показалось — небо упало на землю. Митяй резко вскочил, но в голове будто что-то лопнуло, и он потерял сознание.

Через какое время он очнулся? Определить невозможно. Митяй понял, что находится в пещере. Оглядел руки, они были в глубоких ссадинах, под ногтями запеклась кровь. В первый раз Митяй почувствовал холод: влажные шкуры, которыми он был укрыт, не согревали. От них исходил кисловатый и резкий запах. Ужасно хотелось пить, тело ломило. В очаге горел огонь, дым исчезал в высоких тёмных сводах. Послышался тяжёлый топот, и в пещеру вошёл кентавр с охапкой мокрого хвороста. Он бросил его у огня и повернулся к Митяю.

Мелкие косички из светло-русых волос собраны в пучок. Вплетенные разноцветные ленточки и кожаные шнурки с амулетами, спускаются между широких лопаток. Курчавая борода, крупные губы и светлые серые глаза напомнили Митяю портреты былинных богатырей. Но лохматая шкура вокруг мощного торса, украшенные сложными узорами руки, и множество талисманов из монет, зубов животных и перьев — делали его похожим на вождя неизвестного и воинственного племени. Лошадиный круп лоснился от дождя, на хвосте блестели капли воды.

— Меня зовут Умкан, — кивнул кентавр. Он налил в большую деревянную чашу пахучий отвар и подал Митяю:

— Пей, это укрепит силы.

Митяй взял чашу двумя руками, отхлебнул и чуть не задохнулся: вкус целебного питья был терпким и жгучим. Но он не мог остановиться и прихлёбывал мелкими глотками пряный отвар, разговаривая с Умканом:

— Скажи, где Ра? Мы спасли Город?

— Да. Мы сделали это. Но сейчас все Хранители собрались вместе, чтобы восстановить равновесие. Город Танцующих Камней примет прежний вид, и Сила вновь обретёт Покой.

Митяя клонило в сон, а Умкан продолжал:

— Я стою на страже Города на самом дальнем рубеже. Ко мне в пещеру иногда заходят такие, как ты — арики. Идут кочевники и путешественники, пастухи перегоняют стада. Бывает, за советом приходят даже правители и цари. Мои амулеты — их подарки. Арики любят талисманы, им нравится выдумывать себе богов. Мой пост — на границе с их землями, я знаю их языки и обычаи.

— Разве я — арик?

— Да, но ты другой, издалека…

Кентавр говорил, но Митяй уже спал и ничего не слышал.

Когда он открыл глаза, в пещере стало светлее: ярко горел огонь в очаге, возле него лежал Сфинкс Ра. Не поворачивая головы, он сказал:

— Митяй, подойди ближе.

Митяй кое-как поднялся и присел на корточки рядом со Сфинксом.

— Ты вёл себя достойно. Мы остановили бурю. Но не предотвратили гибель борсов. Катастрофа в разной степени отразилась во всех мирах. Именно поэтому погибли родители Бориса, а мальчик оказался в твоём мире.

— Но ведь это случилось много лет назад.

— Время — пространство вариантов…

За спиной возникло какое-то движение. У входа мялся Сфинго. Наконец Митяй мог рассмотреть его внимательно. Его туловище, покрытое чешуёй, было длинным и гибким, заканчивалось львиным хвостом, а на спине пристроились сложенные крылья. Но не перепончатые, как у доисторического птеродактиля, а птичьи, с тёмными перьями. Опиралось существо на птичьи же лапы с большими загнутыми когтями. Голова оказалась обычной мальчишечьей: рыжие волосы, перехваченные металлическим обручем, большие карие глаза, оттопыренные уши. И — россыпь веснушек вокруг вздёрнутого носа.

Чем пристальнее Митяй вглядывался в это чудо природы, тем большее испытывал удивление, даже с каким-то оттенком восторга. Но тут он увидел на чешуйчатой шее свой Оберег. И всё стало иным. Хотел кинуться на вора, но в голове зазвучали слова Сфинкса:

— Не проявляй агрессивность, ибо как ты будешь вести себя, так подумают обо всех жителях твоего мира.

Сфинго робко сказал:

— Прости, я не думал, что всё так случится. Возьми Оберег.

Митяй удивился себе: в нашем мире он, не задумываясь, дал бы вору в глаз, а здесь просто подошел и снял свой Оберег:

— Ты знал, что я приду? Подкараулил меня?

— Я ждал любого из пилигримов, чтобы украсть чей-нибудь Оберег. Но я не хотел ничего плохого, я мечтал стать Учителем, а потом — Главным Стражем Врат.

— Силу нельзя украсть, и невозможно украсть мудрость, — сказал Ра.

— Я уже это понял, — вздохнул Сфинго:

— Митяй, ты спас меня. Я твой должник.

Митяй пожал плечами и ответил, как принято:

— Сочтёмся.

Послышался топот копыт, и в пещеру вошел Умкан. Он принес фрукты, мясо и хлеб. Митяй снова почувствовал острый голод. Кентавр сказал:

- Город почти восстановлен, скоро камни примут свою прежнюю форму, и вернётся равновесие. Тогда еда будет не нужна, а пока вам надо подкрепиться.

Ра отказался от еды. Он лёг, положил голову на лапы, и сказал:

— Ждать недолго. Скоро наступит гармония: Сила обретёт Покой. А я пока вздремну.

Митяй и Сфинго принялись за еду. Сфинго ловко орудовал когтистыми лапами, отламывая хлеб и отрывая куски мяса. Митяй не мог сдержать смех.

Тот уставился на него:

— Чего смеёшься?

— Да так. У меня дома птица есть. Попугай Ёська. Он похож на тебя.

— А где твой дом?

— Далеко. И мне пора возвращаться.

— И мне. Я живу в Сфингории. Тоже далеко, хотя расстояние не имеет значения. Лучи солнца Ра не попадают туда. Мы — Стражи ворот в нижние миры.

— Ещё скажи, что ты — главный страж, — усмехнулся Митяй

— Пока нет. Но я им стану, — упрямо заявил Сфинго.

— Опять украдёшь чужой Оберег?

— Нет, это моя ошибка. Не повторю её никогда. Сфинго — сильные и благородные существа. И страна наша — большая и прекрасная. Он разровнял крылом песок у очага и стал рисовать:

— Смотри: вот горы — близнецы Тар и Тан. Между ними река Тирс. А вот главный город Таид.

Вдруг рисунок начал двигаться, контуры его уменьшались. Вокруг него появилось свечение. Одновременно ярче засиял и Оберег. Митяй поднес Оберег к рисунку, который стал тонкой золотой пластиной и легко заполнил пустой сегмент.

Утром город Танцующих Камней принял прежний вид. Кинтоврас сказал, что Хранители усилили поле, установив энергетический щит. Теперь ни с воздуха, ни из-под земли невозможно проникнуть внутрь. Даже таким хитрым способом, какой придумал Сфинго.

Митяй и Ра вернулись в Шадболу.

— Тебе пора, — сказал Сфинкс и наклонил голову:

— Возьми мою корону. Без неё ты не сможешь говорить с Борисом.

— А как ты?

— Я буду держать дверь открытой. Пусть Борис поторопится.

— Мы ещё увидимся?

— Всё возможно. Река времени вечна.

Митяй направился к арке, но вдруг повернул, прижался щекой к гриве Ра и обнял его за шею.

— Спасибо тебе.

И ушёл, не оглядываясь.

Ночь, тишина, все спят: он в тёмном коридоре своего дома. Митяй прошёл в комнату, сел на кровать. Ощутил в левой руке корону Сфинкса, положил её рядом с подушкой, вытянулся поверх одеяла и тут же уснул.

Утром Митяй пытался вспомнить удивительный сон. Перед глазами стояли и Шадбола, и Нон-Нор, и Танцующие Камни. Закинул руки за голову, потянулся… Корона Сфинкса! Значит, не приснилось. Осторожно взял её в руки: сделана из металла, но это не золото и не серебро. На вид — массивная, она почти не имела веса. Наверное, какой-то неизвестный на земле сплав. В самом центре — изображение змеи. Она стоит на хвосте, капюшон раскрыт, виден раздвоенный язык. Боевая стойка кобры перед броском. Глаза из чёрных камней отшлифованы особым образом: как Митяй не крутил корону, кобра смотрела ему прямо в глаза.

Наученный горьким опытом с волшебными колосьями, Митяй даже и не подумал оставлять корону в доме. Тщательно завернул её в полотенце, потом положил в пакет и сунул в школьный рюкзак. Главное, не выпускать его из рук ни на минуту. Вышел к завтраку и сел рядом с Борисом. Будто в первый раз увидел, какой же он худенький и хрупкий. Как выжил этот малыш, выброшенный на берег озера после взрыва!?

Митяй провел всего несколько минут на улице, заполненной грохотом чужих звуков, от которых разрывается голова, а Бориса этот ужас преследует постоянно…

Наверное, Лина каким-то образом может смягчать его боль, только рядом с ней он чувствует себя спокойно. Но в этом мире Борис так и не научился говорить. Впрочем, это и ни к чему, всё равно здесь ему не суждено стать своим никогда…

Нужно выбрать момент, чтобы поговорить с ним. Теперь, с короной Сфинкса, это возможно. И ночью Борис должен уйти…

В школе Митяй не снимал рюкзак даже во время уроков. Семёныч пошутил:

— Дмитрий, что же такое ценное в вашем заплечном мешке? К доске тоже пойдете с ним? Митяй кивнул. Знал бы Семёныч, насколько он попал в точку!

После уроков Борис, как обычно, поджидал Лину возле крыльца. Митяй остановился рядом, положил руку на острое плечико. И неожиданно Борис так приник к руке, что Митяй приобнял и притянул его к себе. И в первый раз пожалел, что у него нет брата. Так они и стояли, пока из дверей не показалось кресло Лины. Всегда кто-то из одноклассников помогал скатить его с крыльца. Лину любили все вокруг, и каждый старался что-то сделать для нее. Вовсе не из жалости, и не потому, что она — инвалид. Об этом почему-то забывали. Улыбалась она совершенно удивительно: светло и радостно. И все тянулись к ней, как к тёплому солнышку.

Они шли по улице, с двух сторон держась за спинку коляски Лины. Она рассказывала что-то веселое, показывая в лицах перепалку двоечника Федьки с классной руководительницей. Митяю хотелось громко смеяться, но он помнил о Борисе, поэтому подавлял смех изо всех сил. Только Лина могла его так рассмешить. Вот уж точно — прирождённая артистка. Почему всё так несправедливо устроено? Ведь у неё есть и красота, и талант, но она не может ходить… Такое обыкновенное дело — ходить, бежать, прыгать… Никто этого не ценит и даже не задумывается…

Такие мысли часто приходили в голову Митяю, но он давным-давно понял, что ничего справедливого в этом мире нет.

Добрались до дома. Борис опять не стал снимать шапку, но теперь Митяй знал причину. В коридоре появились близнецы. Они метнулись к Борису, чтобы сорвать шапку. Митяй так на них глянул, что они струсили и убежали.

Митяй думал: как же объяснить Борису, что он хочет с ним «поговорить». В конце-концов, просто взял его за руку и повёл к себе. Раскрыл рюкзак, вынул пакет, размотал корону Сфинкса и протянул Борису. Тот взял её и долго рассматривал, держа на вытянутых руках. Потом прижал к груди, и Митяй увидел на его глазах слёзы. Он подошел, осторожно высвободил корону из рук Бориса и надел ему на голову. Борис поправил её, провёл тонкими пальцами по всей поверхности, будто изучая, прикоснулся к глазам кобры, и в голове у Митяя зазвучали слова:

— Ты мой родной брат? Ты нашёл меня!

— Нет, Борис. Но я хочу быть твоим братом. Эту корону дал мне Сфинкс Ра, чтобы я смог говорить с тобой. И он ждёт. И ещё тебя ждут много-много людей. И все они тебя любят.

— Как я — Лину?

— Да.

— И я должен уйти?

— Да. Прямо сегодня.

— Я не смогу.

— Почему? Из-за Лины?

— Нет. У меня есть друг. Тимур.

— Откуда он взялся?

— Я не знаю. Но только он один говорил со мной.

— Но его ведь нет?

— Он есть. Без меня Тимур не сможет получить ответ.

— Какой ответ?

— У него есть вопрос.

— Борис, я обещаю, что помогу Тимуру. Ты мне веришь?

— Да, тебе я верю.

— Я приду за тобой. Сегодня ночью. Жди меня, ладно?

— Хорошо. Но я хочу попрощаться с Линой.

— Пойдем к ней.

И как только произнёс эти слова, тут же передумал. Сказал Борису, что тот должен позвать Лину сюда. Он вдруг ощутил, что с короной опасно выходить даже в коридор. Рисковать он не имеет права. Митяй снял корону с Бориса, опять тщательно завернул и положил в пакет. Борис пошел за Линой, а Митяй встал посреди комнаты, и на миг ему показалось, будто Маша прикоснулась к плечу.

И зазвучал её голос:

«Посреди реки, посреди морей,

Посреди лесов, посреди полей.

Повернусь кругом, поклонюсь окрест.

Пусть в меня войдет сила этих мест».

Что-то необъяснимое развернуло Митяя, и он, в самом деле, поклонился до пола четыре раза во все стороны.

Всё. Отступило…

Вошёл Борис и вкатил кресло. Митяй вынул корону, Борис надел её, покрутил на голове, прилаживая каким-то, ему одному понятным образом, и начал разговор с Линой. Митяй увидел, как озарилось радостью лицо девочки, она вскинула руки и обняла Бориса.

Митяй тихонько вышел, притворил дверь и встал снаружи.

Близнецы приближались с двух сторон. В руках у Толи была сеть с мелкой ячеёй, а у Эли — скотч. Что они собрались вытворить?

Из комнаты Вани, вальяжно ступая, показался попугай Иосиф. Остановился, глянул на Митяя хитрым глазом, махнул крылом и выдал любимую фразу: «Кому сказал? Уйди от гроба!» Толя на цыпочках подкрался к Ёське и накинул сетку. Эля скотчем принялась заматывать клюв и лапы.

— Что вы делаете?

— Георгий сказал, что ему велели прививку поставить.

— Вы что, сдурели? Какую прививку!

Толик запрыгал на одной ноге:

— От птичьего гриппа! Всем курицам у нас на улице ставят!

— Ёська вам курица, что ли?

— Георгий сказал, что Ирина его убьёт, если с Иосифом что-то случится. Уж лучше на всякий случай — прививку!

— Вот дурачьё!

И Митяй вернулся обратно в комнату.

Лина по-прежнему обнимала Бориса. И даже не плакала, чего ожидал Митяй. Наоборот, весело смеялась и трепала Бориса по густым волосам. Повернулась к Митяю:

— Как хорошо всё получается! Я так и знала, что ты поможешь Борису!

— Почему, знала?

— Мне вчера сон приснился. Будто рыцарь, знаешь, такой — в латах и на светлом коне, прискакал, темень всю поразогнал, и наступила радость!

— Для всех?

— Во сне — для всех. А у нас — для Бориса. Ты проводишь его?

— Теперь он сам найдет дорогу. Главное знать, куда идти. Там его давно ждут и встретят.

Лина сняла с шеи камушек, который носила всегда, и надела Борису. Куриный бог: обычная на вид галька, но с дыркой посередине:

— Я буду скучать по тебе.

Митяй подошел ближе:

— Не будешь. Потому что завтра все забудут о Борисе. И ты тоже.

— А ты, Митя?

— Я почему-то помню всё. И Машу помню…

— Дмитрий, я ведь догадываюсь об этом. Мы теперь — одна семья. И обязательно встретимся. В другом месте, и, может быть — другом времени…

Митяй уже не отпускал Бориса: какое-то предчувствие не оставляло его. Вместе с ним ходил мыть руки, и сам повёл в столовую ужинать. Борис почти не ел, внимательно смотрел на всех, как будто хотел запомнить. По сути, это так и было: он никогда не вернётся в мир, который принял его, но так и не стал родным.

Борис и Митяй сидели в комнате и разговаривали с помощью короны. Борис рассказывал о своей жизни, с того момента, как помнил себя. Оказалось, что лучше всего ему жилось именно здесь, в этом доме. Конечно, досаждали Эти — близнецы Эля и Толя, но даже о них он говорил с лёгкой грустью:

— Они странные. Как будто черти в них поселились и заставляют делать всякие пакости. Я на них не обижаюсь. А вот Ваню мне жалко…

— А что такое с Ваней?

— Понимаешь, раньше он от компьютера не отрывался. Но всегда выключал экран, если к нему кто-нибудь подходил. Только меня не боялся, я ведь никому сказать не мог. Какие-то там у него формулы, цифры, иногда даже — ноты, схемы цветные. Мне почему-то кажется, что он знает много-много языков. Я китайские видел у него там слова и японские, и, по-моему, арабские, что ли…

— И никто об этом не знает?

— Никто. При мне один раз Ирина говорила с Георгием, и я понял, что его отправили к нам из какого-то интерната для одарённых детей.

— А ведь здесь, в школе обычной, Ваня на тройки учится.

— Я думаю, специально. Не хочет, чтобы все знали, какой он на самом деле. Боится.

— А с компьютером-то что?

— Да не подходит он к нему. Правда, видел я раза два, что он пытался, но сразу же отключал. И глаза у него такие были…

— Испуганные?

— Да! Точно.

— Да уж… Похоже, что следующий — Иван.

— Куда — следующий? А, понял. Ты думаешь, что и Ваня тоже?..

— Не знаю, Бориска. Странно всё это. И непонятно.

— Ну, пойдем. Пора.

Наступила полночь. Они вышли из комнаты и остановились возле шкафа. Митяй надел Борису корону Сфинкса, пожал руку и увидел в глазах Бориса слезы.

— Ничего не бойся. У тебя — сила. И тебя ждут. Прорвёмся!

Он раскрыл створки шкафа, и Борис шагнул в темноту.

· * *

Митяй вернулся к себе, лёг в постель. Но почему-то думал о Маше. И виделась она ему в синем сарафане, с косой, переброшенной через плечо. А потом Митяю приснился сон.

Будто идёт он по лугу. Кажется, его называют — заливной, потому что трава необыкновенно изумрудного цвета. Ровная, невысокая. Солнце палит нещадно, жарко. И пить хочется — невыносимо.

Он ищет хоть какой-то ручеёк, или даже — лужу, уже всё равно. А луг огромный — края не видно. Заметил: блеснуло что-то. Раздвинул руками траву, в ней — впадинка. Как будто копытцем ударили по земле… Тут уж Митяй не удержался: хохотать захотелось просто в голос — придётся, видно, из копытца напиться. А что делать? Не верить же в сказочный бред, честное слово.

Наклонился, припал к воде. Она холодная, вкусная, аж зубы заломило. Сколько глотков сделать успел? Не меньше десяти. Но вода не убывала.

Показалось, что сжала его какая-то сила, перебросила через голову раз и другой, замелькало всё вокруг. Глаза Митяй крепко зажмурил, а когда открыл, то на ноги посмотрел: на земле стоит или нет? Тут копытца и увидел, только уже… четыре. Стал с ноги на ногу переминаться, а копытца по траве мягко так: шорк, шорк…

Упал на траву, сквозь слезы — смех. Остановиться не может. И будто со стороны себя слышит: бе…бе… Вот это подарочек… И что теперь? Серого волка ждать? Сестрицу Алёнушку искать?

Митяй почувствовал: на шее болтается что-то и мешает. Колокольчик, что ли? Вроде так рисуют козлёнка в сказочных книжках — с колокольчиком на шее. Наверное, чтобы волк особо искать не трудился: услышал звон, и — вот он…ужин. Или завтрак?

Он скосил глаза и увидел Оберег. Три сегмента на нём заполнены. И сразу мелькнуло: следующий — Иван. А он тут — в козлином облике. Надолго или нет? А вдруг на всю оставшуюся жизнь?

Митяй наклонился к траве. Перед ним — целый мир: паук размеренно сучил ножками, ползла зелёная гусеница по своим, насекомистым делам, муравьиная тропа шевелилась рыжими спинками, в глазах у стрекозы отражалось небо, а шмель гудел как маленький вертолет, выбирая цветок для посадки.

Теперь, значит, траву есть придется? Особого голода Митяй не испытывал, но пучок травы, приноровившись, все-таки сорвал. И тут же выплюнул: гадость какая… Нет, не настоящий он козлёнок. Мозги остались прежними, память тоже, способность рассуждать не потерял, и тяги к зелёным насаждениям не испытывает вовсе.

Он вспомнил слова старого Палыча — учителя по труду. Что бы ни случилось, он, разминая в пальцах вечную свою папиросу, говорил: «Ничо, робяты, жись продолжается… Пожмёт, пожмёт, да и отпустит…».

Митяй мотнул кудрявой белой головой и помчался со всех ног вниз по пригорку.

И чуть со всего маху не врезался в камень. Был он серый, мшистый, стоял здесь, наверное, лет двести, не меньше. Митяй обошёл его со всех сторон, пока не увидел надпись. Ну, всё правильно. А как же иначе? Вот и путеводитель есть:

«Налево пойдёшь — в никуда придёшь, направо пойдёшь — никуда не придёшь, прямо пойдёшь — куда придёшь?». Да уж… Вот это, действительно, — определитель направления.

Митяй пошёл прямо. А что ещё оставалось? Итак — сплошной вопрос. Одним больше, одним меньше… Он двигался вдоль реки: хотя бы ясно, в какую сторону идёт. В лесу заблудиться проще. А лес уже начинался. Стояли частоколом ровные большие ели, с нижних веток свисал мох. Темень за ними — непроглядная. Казалось, чаща зажимает реку в тиски. Бережок становился всё уже. И тут на реке показалась лодка. Сидел в ней парень в белой рубахе, посвистывал тихонько, и лениво грёб широким веслом.