Дженни

Джордж Кастроу навещал компанию «Центр бытовой техники» всего раз в год — чтобы встроить нужное оборудование в новую модель холодильника. И каждый раз он оставлял листок в ящике для предложений. Там всегда было одно и то же: «Почему бы в следующем году не сделать холодильника в виде женщины?». Потом шел чертеж холодильника в форме женщины, снабженный стрелками, показывающими, куда можно поместить отсек для овощей, морозилку и все прочее.

Джордж называл это Едомамой. Все считали, что Едомама — прекрасная шутка, потому что Джордж круглый год колесил по свету, танцуя, болтая и распевая песни с холодильником в форме холодильника. Его звали Дженни. Джордж придумал и построил Дженни еще в те времена, когда был вхож в исследовательскую лабораторию.

Джордж был все равно что женат на Дженни. Они жили в грузовике, большая часть которого была заполнена ее электронными мозгами. В задней части грузовика у Джорджа была койка, электроплитка, трехногий стул, стол и шкаф. А еще у него был коврик, который он стелил на землю, останавливаясь где-нибудь на ночь. Надпись на нем гласила: «Дженни и Джордж». Она светилась в темноте.

Дженни и Джордж ездили от дилера к дилеру — по всем США и Канаде. Они танцевали, пели и шутили, пока у магазина не собиралась большая толпа. А потом у всей бытовой техники, стоявшей вокруг и ничего не делавшей, подскакивали продажи.

Дженни и Джордж занимались этим с 1934 года. Когда я закончил колледж и начал работать в компании, Джорджу было шестьдесят четыре. Услышав о большой зарплате Джорджа, его вольной жизни и том, как он смешил людей, я решил, что он — самый счастливый работник компании.

Но я не встречался с Дженни и Джорджем, пока меня не перевели в офис в Индианаполисе. Однажды утром мы получили телеграмму, в которой говорилось, что Дженни и Джордж были где-то в наших лесах, и спрашивалось, не могли ли мы разыскать их: бывшая жена Джорджа была очень больна. Непонятно было, выживет ли она. Она хотела поговорить с ним.

Я очень удивился, услышав, что у него была жена. Но несколько старожилов офиса знали о ней. Джордж прожил с ней всего шесть месяцев, а потом тронулся в путь с Дженни. Его бывшую жену звали Нэнси. Она, не раздумывая, вышла замуж за его лучшего друга.

Мне выпало выследить Дженни и Джорджа. Компания никогда точно не знала, где они. Джордж подчинялся своему собственному графику. Компания позволяла ему. Они могли отслеживать его перемещения лишь по его отчетам об издержках и бессвязным письмам своих продавцов.

И почти в каждом бессвязном письме говорилось о каком-то новом трюке, который выкинула Дженни — о чем-то, чего Дженни никогда бы не смогла сделать раньше. Джордж никак не мог оставить ее в покое. Он возился с ней каждую свободную минуту, как будто от того, чтобы сделать ее еще более похожей на человека, зависела его жизнь.

Я позвонил нашему представителю в центральной Индиане, Хэлу Флоришу, и спросил, не знал ли он, где были Джордж и Дженни. Он громогласно расхохотался и сказал, что знает. Они были прямо в Индианополисе. В магазине бытовой техники. Он сказал, что с утра Дженни и Джордж остановили дорожное движение, прогулявшись по улице Северной широты.

— На ней была новая шляпка, корсаж и желтое платье, — сказал он, — а Джордж нарядился во фрак и желтые гетры и вооружился тростью. Умереть можно! И знаешь, что он с ней сделал, чтобы видеть, что у нее садится батарейка?

— Нет, сэр, — сказал я.

— Она зевает, — сказал он. — И ее глаза начинают слипаться.

Когда я добрался до магазина бытовой техники, Дженни и Джордж как раз начинали свое первое представление. Было прекрасное утро. Джордж стоял на обочине, подставив лицо солнцу и опершись на грузовик с мозгами Дженни.

Они с Дженни пели дуэтом. Они пели «Индейский зов любви». У них неплохо получалось. Джордж пел хриплым баритоном, а Дженни с крыльца магазина отвечала ему тонким девичьим сопрано.

Салли Харрис, владелец магазина, стоял рядом с Дженни, приобняв ее за талию. Он курил сигару и считал доходы.

На Джордже были фрак и желтые гетры, так рассмешившие Хэла Флориша. Фалды фрака волочились по земле. Его белая куртка была застегнута до самых колен. Его рубашка была задрана до подбородка, как штора. На нем были хитрые ботинки, похожие на голые ноги размером с лопасть весла. Ногти на ногах были выкрашены, как огнетушители.

Но Хэл Флориш — это человек, который считает смешным все то, что должно быть смешным. Если присмотреться, Джордж не был так уж забавен. А мне нужно было присмотреться, потому что и приехал сюда не ради забавы. Я принес плохие вести. Я внимательно его осмотрел и увидел маленького человека, прожившего много одиноких лет в этой обители слез. Я увидел невысокого человека с большим носом и карими глазами, в которых была боль.

Но большей части толпы казалось, что он уморителен. Всего несколько человек видели то, что видел я. Их улыбки не насмехались над Джорджем. Их улыбки были странными и добрыми. Их улыбки, казалось, спрашивали, как работает Дженни.

Дженни управлялась дистанционно, и пульт управления прятался в волшебных ботинках Джорджа — под его пальцами. Он нажимал пальцами на кнопки, и ботинки посылали сигналы мозгам Дженни, расположенным в грузовике. А мозги говорили Дженни, что она должна делать. Между Дженни, Джорджем и грузовиком не было ни одного провода.

Было сложно поверить, что Джордж вообще имел какое-то отношение к тому, что делала Дженни. У него в ухе прятался крошечный розовый наушник, так что он слышал все, что кто-то говорил Дженни, даже если она была в ста футах от него. А в дужках его очков были маленькие зеркала заднего вида, поэтому он мог повернуться к ней спиной и все равно видеть все, что она делала.

Когда они допели, Дженни решила пошутить со мной:

— Здравствуй, высокий смуглый красавец, — обратилась она ко мне. — Старой ледышке удалось выгнать тебя из дома? — Над ее дверцей было пористое резиновое лицо со встроенными пружинами и микрофоном. Ее лицо было так похоже на настоящее, что я почти поверил, что в холодильнике сидела красавица и ее лицо высовывалось сквозь отверстие в двери.

Я подколол ее в ответ:

— Послушайте, миссис Франкенштейн, — сказал я, — отойдите-ка в сторону и поиграйте в свои ледяные кубики. Я хочу поговорить с вашим хозяином наедине.

Ее розовое лицо побелело. Ее губы задрожали. Потом губы опустились, лишая лицо формы. Она зажмурилась, чтобы не видеть столь ужасного человека. А потом, бог мне судья, из ее глаз выкатились две крупных слезы. Они скатились по ее щекам и эмалированному корпусу на землю.

Я улыбнулся и подмигнул Джорджу, чтобы показать ему, что я восхищен его мастерством и мне действительно нужно с ним поговорить.

Он не улыбнулся в ответ. Ему не понравилось, что я так разговариваю с Джейн. Можно подумать, я плюнул в лицо его матери, или сестре, или еще кому-нибудь.

Мальчик лет десяти подошел к Джорджу и сказал:

— Эй, мистер, спорим, я знаю, как это работает. У вас там карлик.

— Ты первый, кто угадал, — сказал Джордж. — Теперь, когда все об этом узнали, мне ничего не остается как выпустить карлика. — Он жестом попросил Дженни подойти к нему.

Я думал, что она будет гудеть и скрипеть, как трактор: в ней было семьсот фунтов. Но легкость ее шага соответствовала ее прекрасному лицу. Я никогда не видел такой тонкости в деталях. Я забыл о холодильнике. Я видел только ее.

Она приблизилась к Джорджу:

— Что такое, дорогой? — спросила она.

— Нас раскусили, — сказал Джордж. — Этот умный мальчик понял, что ты карлик. Можешь выйти на свежий воздух и познакомиться с прекрасными людьми. — Он сделал как раз нужную паузу и принял достаточно грустный вид, чтобы заставить людей поверить, что они действительно увидят карлика.

Потом раздался скрип и щелчок, и дверь Дженни распахнулась. Внутри не было ничего, кроме холодного воздуха, нержавеющей стали, фарфора и стакана с апельсиновым соком. Все присутствующие были в смятении: такая красота и обаяние снаружи — и холодное ничто внутри.

Джордж отпил из стакана, поставил его обратно в Дженни и закрыл ее дверцу.

— Я рада, что ты для разнообразия решил о себе позаботиться, — сказала Дженни. Можно было подумать, что она за него беспокоится, а он все время разбивает ей сердце. — Если честно, — сказала она публике, — бедняга уже давно должен умереть от цинги и рахита, судя по тому, как он ест.

Публика — самая странная в мире вещь, если не вдумываться. Только что Джордж доказал, что внутри Дженни ничего нет, — а двадцать секунд спустя толпа уже снова считает ее человеком. Женщины покачивали головами, показывая Дженни, что знают, какое испытание — заставлять мужчин заботиться о себе. А мужчины украдкой смотрели на Джорджа, показывая, что понимают, как сложно иметь дело с женщиной, относящейся к тебе, как к ребенку.

Единственным, кто не участвовал в представлении, кто не дурачился себе же на потеху, был мальчик, предположивший, что внутри был карлик. Он не мог смириться с тем, что ошибся, и хотел разгромить актера правдой — Правдой с большой буквы. Когда-нибудь он станет ученым.

— Хорошо, — сказал мальчик, — если там нет карлика, то я знаю, как это работает.

— Как, милый? — спросила Дженни. Она не собиралась упускать ни слова, сказанного этим умным мальчиком. Как она его раздражала!

— Дистанционное управление! — сказал мальчик.

— О-о-о! — сказала Дженни. Она была польщена. — Это было бы здорово!

Лицо мальчика стало лиловым:

— Шутите сколько хотите, — сказал он, — но я прав и вы это знаете. — Он обратился к Джорджу: — А каково ваше объяснение? — спросил он.

— Три тысячи лет тому назад, — сказал Джордж, — султан Алла-бакар влюбился в мудрейшую, добрейшую, прекраснейшую женщину, жившую на этой Земле. Это была Дженни, рабыня.

Старый султан знал, что в его царстве будет вечно литься кровь, — продолжал Джордж, — потому что все, кто видел Дженни, сходили с ума от страсти. Поэтому он приказал своему придворному магу извлечь душу Дженни из ее тела и запереть в бутылку. Бутылку он спрятал в сокровищнице.

В 1933 году, — сказал Джордж, — Лайонел О. Хартлайн, глава «Центра бытовой техники», купил во время деловой поездки в великий Багдад загадочную бутылку. Он привез ее домой, открыл — и из нее вылетел дух Дженни, которому сравнялось три тысячи лет. Я тогда работал на их исследовательскую лабораторию, и мистер Хартлайн попросил меня подыскать Дженни новое тело. Так что я создал корпус холодильника с лицом, голосом, ногами — и управлением, настроенным на волю Дженни.

История была такой глупой, что я забыл ее, едва хмыкнув. Мне понадобилось несколько недель, чтобы понять, что Джордж не просто плел ерунду, а вкладывал в историю всю свою душу. Он подошел к правде о Дженни ближе, чем когда-либо смел. Он просто был поэтом.

— И — вуаля! — она перед вами, — сказал Джордж.

— Ерунда! — закричал умный ребенок. Но публика не поддержала его — и нкогда не поддержала бы.

Дженни глубоко вздохнула, вспоминая три тысячи лет в бутылке:

— Что ж, — сказала она, — эта часть моей жизни уже закончилась. Нет смысла плакать над разбитым кувшином. Шоу должно продолжаться.

Она скрылась в магазине, и все, кроме меня и Джорджа, устремились за ней.

Джордж нырнул в кабину грузовика, продолжая управлять ей. Я подошел к нему и просунул голову в окно. Он сидел внутри, и его ботинки ходили ходуном, пока Дженни чесала языком в магазине. Солнечным утром, в девять часов, он уже приложился к бутылке спиртного.

Когда его глаза перестали слезиться, а горло перестало жечь, он сказал мне:

— Не смотри на меня так, сынок. Разве ты не видел, что я выпил апельсинового сока, как хороший мальчик? Я ведь не пью натощак.

— Простите, — сказал я и отошел от грузовика, чтобы дать ему время собраться — и чтобы дать время себе.

— Когда я увидела этот прекрасный холодильник в лаборатории, — говорила Дженни, — я сказала Джорджу: «Это белоснежное тело мне подходит». — Она посмотрела на меня, потом на Джорджа, и на пару секунд замолчала и перестала улыбаться. Потом она прочистила горло и продолжила: — На чем я остановилась?

Джордж не собирался выходить из грузовика. Он смотрел сквозь ветровое стекло на что-то очень грустное в пяти тысячах миль отсюда. Он собирался провести так целый день.

У Джейн кончились темы для светской беседы, она подошла к двери и позвала его:

— Дорогой! — крикнула она. — Ты скоро выйдешь?

— Держи себя в руках, — сказал Джордж. Он даже не взглянул на нее.

— Все… Все в порядке? — спросила она.

— Прекрасно, — сказал Джордж, продолжая смотреть сквозь стекло. — Просто прекрасно.

Я пытался верить, что это — часть представления, пытался найти в этом что-то остроумное. Но Дженни не играла на публику. Ее лица даже не было видно. И она не играла для меня. Она играла для Джорджа, а он — для нее, и они делали бы то же самое даже посреди пустыни Сахара.

— Дорогой, — сказала Дженни, — внутри ждет много хороших людей. — Она была разочарована, и она хорошо знала, что я застал его с бутылкой.

— Ура, — сказал Джордж.

— Милый, — сказала она, — шоу должно продолжаться.

— Зачем? — спросил Джордж.

До сих пор я не понимал, каким безрадостным может быть то, что называется безрадостным смехом. Дженни рассмеялась безрадостным смехом, чтобы дать толпе понять, что все происходящее было просто скандалом. Звучало это так, как будто кто-то бил бокалы для шампанского резиновым молотком. Мурашки побежали не только по моей спине. Они побежали по всем.

— Вы… вы чего-то хотели, молодой человек? — спросила она меня.

Один черт, с Джорджем было не поговорить, так что я обратился к ней:

— Я из офиса в Индианаполисе. У меня… новости о его жене, — сказал я.

Джордж повернул голову:

— О моей — ком? — спросил он.

— Вашей… бывшей жене, — сказал я.

Толпа снова вышла из магазина и принялась растерянно слоняться вокруг, гадая, когда же нужно будет смеяться. Это был не лучший способ торговать холодильниками. Салли Харрис начал закипать.

— Ничего о ней не слышал двадцать лет, — сказал Джордж, — и могу прожить еще двадцать, ничего о ней не зная и не терзаясь. Но все равно спасибо. — Он снова уставился вдаль.

Толпа нервно рассмеялась, и на лице Салли Харриса отразилось облегчение.

Дженни подошла поближе, прижалась ко мне и прошептала уголком рта:

— Что с Нэнси?

— Она очень больна, — прошептал я. — По-моему, она умирает. Она хочется увидеть его в последний раз.

Где-то в задней части грузовика затихло гудение. Это был звук, издаваемый мозгами Дженни. Лицо Дженни превратилось в мертвую пористую резину — во что-то не менее глупое, чем манекены в магазинах одежды. Желто-зеленые огни в ее синих стеклянных глазах погасли.

— Умирает? — спросил Джордж. Он открыл дверь кабины, чтобы туда вошло немного воздуха. Крупный кадык на его тонкой шее ходил вверх-вниз. Он слабо взмахнул руками: — Представление закончено, господа, — сказал он.

Сразу не ушел никто. Все были ошеломлены несмешной реальной жизнью, вторгшейся в представление.

Джордж стряхнул с себя ботинки, показывая, что представление закончилось насовсем. Он не мог заставить себя сказать ни слова. Он сидел боком и смотрел на свои босые ноги, лежащие на руле. Ступни были узкими, костлявыми и синими.

Толпа устремилась прочь — день начался очень грустно. Мы с Салли Харрисом стояли около грузовика, ожидая, пока Джордж отнимет руки от лица. Салли убивался о потерянных покупателях.

Джордж пробормотал что-то, чего мы не расслышали.

— Что такое? — спросил Салли.

— Если кто-то просит тебя приехать таким вот образом, — сказал Джордж, — лучше ведь приехать?

— Если… если она — твоя бывшая жена, если ты бросил ее двадцать лет назад, — сказал Салли, — как вышло, что из-за нее у тебя все идет кувырком — перед моими покупателями, у моего магазина?

Джордж не ответил.

— Если вам нужен поезд, или билет на самолет, или машина, — сказал я Джорджу, — я их достану.

— Покинуть грузовик? — сказал Джордж. Он сказал это так, как будто я сморозил глупость. — Сынок, там внутри оборудования на четверть миллиона долларов, — сказал он и покачал головой. — Оставить столько ценного оборудования, чтобы кто-то… — Фраза оборвалась. Я понял, что нет смысла спорить с ним, потому что его волновало нечто другое. Грузовик был его домом, а Дженни и ее мозги были его смыслом жизни, поэтому сама мысль о том, чтобы после всех этих лет куда-то ехать без нее, пугала его до смерти.

— Я поеду в грузовике, — сказал он. — Так будет быстрее. — Он быстро выбрался из кабины, чтобы никто не сказал, что грузовики не относятся к скоростным средствам передвижения. — Поезжайте со мной, — сказал он, — и мы поедем прямо туда.

Я позвонил в офис, где мне сказали, что я не только мог поехать с Дженни и Джорджем, но и должен был это сделать. Мне сказали, что, после Дженни, Джордж был самым ценным работником компании, и я должен был сделать все, что было в моих силах, чтобы помочь ему в эту трудную минуту.

Когда я повесил трубку, Джордж позвонил куда-то еще. Он надел кроссовки и выпустил из рук волшебные ботинки. Салли Харрис поднял их и заглянул внутрь.

— Боже, — сказал мне Салли, — это похоже на аккордеон. — Он просунул в ботинок руку и держал ее там целую минуту, прежде чем собраться с духом и нажать на кнопку:

— Уф, — сказала Дженни. Ее голос был лишен выражения.

Салли нажал на другую кнопку:

— Фу, — сказала Дженни.

Он нажал на другую кнопку — Дженни улыбнулась, как Мона Лиза.

Салли нажал сразу на несколько кнопок:

— Блаолоы, — сказала Дженни. — Бамоаушш. Шу, — сказала она. Она сделала каменное лицо и высунула язык.

Смелость Салли кончилась. Он поставил ботинки около грузовика, как ставят тапочки у кровати.

— Знаешь, — сказал он, — эти люди сюда не вернутся. После этого представления они будут думать, что у нас здесь что-то вроде морга. Я благодарю бога только за одно.

— За что? — спросил я.

— Они хотя бы не узнали, чье лицо и голос у холодильника.

— Чьи? — спросил я.

— Ты не знал? — спросил Салли. — Черт возьми, он сделал слепок с ее лица и наложил его на Дженни. Потом он заставил ее записать все звуки английского языка. Все звуки, которые издает Дженни, сначала издала она.

— Кто? — спросил я.

— Нэнси, или как ее там, — сказал Салли. — Он сделал это сразу после медового месяца. С той дамой, которая теперь умирает.

Мы проехали семьсот миль за шестнадцать часов, и я не думаю, чтобы Джордж за это время сказал мне хотя бы десять слов. Да, он говорил, но не со мной. Это было во сне, и я думаю, что он говорил с Дженни. Он бормотал что-то нечленораздельное, посапывая рядом со мной, а потом его пальцы бегали в кроссовках, приказывая Дженни дать ему ответ, который ему был нужен.

Но на нем не было волшебных ботинок, поэтому Дженни ничего не делала. Она была привязана к стене где-то в потемках в задней части грузовика. Джордж не очень-то о ней волновался, пока до места нашего назначения не остался час. Потом он забегал, как гончая. Каждые десять минут ему казалось, что Дженни отвязалась и билась о свои мозги. Нам приходилось съезжать на обочину, останавливаться, идти назад и проверять, что все в порядке.

Вы говорите о простой жизни — внутренности выглядели как монашеская келья на маяке. Половая доска могла бы посоперничать с койкой Джорджа в ширине и гибкости. Все, что здесь предназначалось для Джорджа, было дешевым и неудобным. Сначала я гадал, где же пряталась упомянутая им четверть миллиона. Но с каждым разом, когда он освещал зажигалкой мозги Дженни, я восхищался все сильнее. Эти мозги были самой удивительной, сложной и красивой электронной системой, которую я когда-либо видел. Когда речь шла о Дженни, деньги ничего не значили.

Когда взошло солнце, мы свернули с шоссе и запрыгали по колдобинам в родной город «Центра бытовой техники». Это был город, где начал свою карьеру я, где начал свою карьеру он, куда он много лет назад привез свою невесту.

Джордж был за рулем. Тряска разбудила меня и что-то сломала в нем. Ему вдруг понадобилось поговорить. Он сработал, как будильник:

— Не знаю ее! — сказал он. — Я совсем не знаю ее, сынок! — Он укусил тыльную сторону ладони, пытаясь заглушить сердечную боль. — Я еду навестить незнакомку, сынок, — сказал он. — Я знаю только, что когда-то она была очень красива. Когда-то я любил ее больше, чем что бы то ни было, и она разбила все, что у меня было. Карьера, друзья, дом — долой. — Джордж ударил по клаксону, разгоняя джипы. — Никогда не поклоняйся женщине, сынок! — проорал он.

Мы проехали еще одну колдобину. Джорджу пришлось вцепиться в руль обеими руками. Необходимость контролировать движение грузовика заставила его контролировать и себя. Он больше не сказал ни слова.

Мы направлялись в белую усадьбу с колоннами у переднего входа. Это был дом Норберта Хёникера. Его дела шли очень хорошо. Он был помощником заведующего лабораторией. Много лет назад он был лучшим другом Джорджа — до того, как он забрал у того его жену Нэнси.

Во всем доме горел свет. Мы припарковались рядом к машиной врача, у главного входа. Мы поняли, что это была машина врача, из-за значка с двумя змеями над задним номерным знаком. Как только мы припарковались, дверь дома открылась и вышел Норберт Хёникер. На нем были халат и тапочки, и он не спал всю ночь.

Он не подал Джорджу руки. Он даже не поздоровался. Он сразу начал отрепетированную речь:

— Джордж, — сказал он, — пока ты будешь внутри, я останусь снаружи. Я хочу, чтобы ты чувствовал себя как дома и чтобы вы с Нэнси могли сказать друг другу все, что нужно.

Меньше всего на свете Джорж хотел встречаться с Нэнси один на один.

— Мне… мне нечего ей сказать, — ответил он, положив руку на ключ зажигания, готовясь завести грузовик и умчаться прочь.

— Зато она должна кое-что тебе сказать, — возразил Хёникер. — Она всю ночь просила, чтобы ты приехал. Она знает, что ты здесь. Когда она говорит, наклоняйся поближе, у нее мало сил.

Джордж выбрался из кабины и побрел к дому. Он шел, как ныряльщик идет по морскому дну. Сиделка за руку втащила его в дом и закрыла дверь.

— Там, сзади, есть койка? — спросил мистер Хёникер.

— Да, сэр, — ответил я.

— Я лучше лягу, — сказал он.

Мистер Хёникер лег на койку, но отдохнуть на ней не мог. Он был высоким и плотным, и койка была слишком маленькой для него. Он снова сел:

— Не найдется сигареты? — спросил он.

— Найдется, сэр, — сказал я, щелкая зажигалкой. — Как она, сэр? — спросил я.

— Она будет жить, — сказал он, — но она превратилась в пожилую даму. — Он щелкнул пальцами. Щелчок вышел слабым и совершенно беззвучным. Он посмотрел на лицо Дженни, и ему было больно смотреть. — Его ждет потрясение, — сказал он. — Нэнси теперь совсем не такая. — Он пожал плечами. — Может быть, это и к лучшему. Может быть, теперь ему придется увидеть в ней человека.

Он поднялся, приблизился к мозгам Дженни и потряс стальной шкаф, вмещавший часть из них. Шкаф не сдвинулся ни на дюйм. Хёникер только трясся сам.

— Боже, — сказал он, — что за потеря, что за потеря, что за потеря. Один из величайших технических гениев современности, — сказал он, — живет в грузовике, женат на машине и торгует бытовой техникой, разъезжая по Америке.

— По-моему, он довольно умный, — сказал я.

— Умный? — спросил Хёникер. — Он не просто Джордж Кастроу. Он доктор Джордж Кастроу. В восемь лет он знал пять языков, в десять освоил арифметику, а в восемнадцать получил ученую степень в Массачусетском университете технологии. — Я присвистнул. — У него никогда не было времени на любовь, — продолжил Хёникер. — Он в нее не верил и твердо знал, что обойдется без нее, что бы это ни было. В жизни Джорджа было слишком много всего, чтобы задумываться о любви. В тридцать три года он слег с пневмонией — так вот, до этого он даже за руку женщину не держал. — Хёникер увидел под койкой, куда Джордж положил их, волшебные ботинки. Он вылез из своих тапочек и влез в ботинки. Он был неплохо с ними знаком. — Когда пневмония вцепилась в Джорджа, он внезапно стал бояться смерти, и ему стало совершенно необходимо внимание сиделки. Сиделкой была Нэнси. — Хёникер включил Нэнси. Ее мозги зажужжали. — Человек, не получивший иммунитета против любви путем постоянного контакта с ней, едва ли не смертельно рискует при первой встрече с ней. — Он передернул плечами. — Любовь смешала все в голове Джорджа. Любовь вдруг стала единственной значимой вещью. Работая с ним в лаборатории, я был вынужден восемь часов в день выслушивать бредни о любви. Любовь заставляла Землю вертеться. Мир нуждался в любви и только в любви. Любовь покоряла все. — Хёникер почесал нос и закрыл глаза, пытаясь вспомнить то, что умел многие годы назад. — Здравствуй, детка, — обратился он к Дженни. Его пальцы забегали в волшебных ботинках.

— Зду-ву, ка-са-ец, — сказала Дженни. Ее лицо было каменным. Она снова заговорила, на этот раз четче: — Здравствуй, красавец, — сказала она Хёникеру.

Хёникер покачал головой:

— Голос Нэнси теперь звучит совсем не так, — сказал он. — Более низкий, более хриплый, не такой текучий.

— По-до-жа, — сказала Нэнси. Она снова исправилась: — Продолжай.

— Однако, — сказал я, — я вас хорошо получается. Я не думал, что кто-то, кроме Джорджа, может заставить ее говорить.

— Я не могу оживлять ее, как Джордж, — сказал Хёникер. — И никогда не мог, даже после тысячи часов практики.

— Вы потратили на нее столько времени? — спросил я.

— Еще бы, — ответил Хёникер. — Путешествовать с ней изначально должен был я. Я был легким на подъем холостяком без особого будущего в области исследований. Джордж был семейным человеком, ему нужно было оставаться дома, между женой и лабораторией, и творить чудеса. — Хёникер улыбнулся, размышляя над чудесами жизни. — Создание Дженни должно было стать маленькой шуткой посреди карьеры Джорджа — милым электронным пустячком. Дженни была чем-то, с чем он мог возиться, возвращаясь с небес на землю после медового месяца с Нэнси. — Хёникер рассказал о тех стародавних временах, когда Дженни появилась на свет. Иногда он заставлял Дженни вмешаться в повествование, как будто она тоже помнила эти дни. Это было тяжелое время для Хёникера, потому что тот влюбился в жену Джорджа. Он до смерти боялся что-нибудь предпринимать по этому поводу. — Я любил ее такой, какой она была. Может быть, виноват был вздор, который Джордж говорил о любви. Джордж говорил какую-нибудь ерунду о любви или о ней, а я придумывал настоящие причины любить ее. В конце концов я любил ее как человека, чудесную, уникальную смесь грехов и добродетелей, то ли дитя, то ли женщину, то ли богиню, что-то не прочнее несчастной логарифмической линейки.

— А потом Джордж стал проводить все больше времени со мной, — сказала Дженни. — Он возвращался домой в последний момент, глотал ужин и спешил обратно на работу, засиживаясь до рассвета. Он не снимал ботинки ни днем, ни ночью, и мы говорили, говорили, говорили. — Хёникер попытался придать ее лицу выражение, соответствующее тому, что она должна была сказать. Он нажал на кнопку с улыбкой Моны Лизы, которую днем раньше нажал Салли Харрис. — Я была отличным собеседником, — сказала она. — Я никогда не говорила того, чего он не хотел бы слышать, и всегда говорила то, что он хотел слышать, именно тогда, когда он этого хотел.

— Перед вами, — сказал Хёникер, развязывая Дженни, чтобы она могла выступить вперед, — самая расчетливая женщина, величайший исследователь наивного мужского сердца, когда-либо живший на Земле. Нэнси была обречена.

Обычно, — сказал Хёникер, — самые безумные мужские мечты о жене умирают после медового месяца. После этого мужчине приходится приняться за сложное, но полезное дело выяснения, на ком же он женился. Но у Джорджа был выбор. Его мечты о жене могли ожить с Дженни. Он настолько пренебрегал далекой от идеала Нэнси, что это вызвало скандал.

— Джордж во всеуслышание заявил, что я слишком ценный механизм, чтобы доверить меня кому-то, кроме него, — сказала Дженни. — Или он возит Дженни по стране, или он вообще увольняется.

— Его новый любовный голод, — сказал Хёникер, — мог сравниться только с его неведением касательно ловушек любви. Он знал только, что любовь творила с ним чудеса, неважно, откуда она бралась. — Хёникер выключил Дженни, снял ботинки и снова лег на койку. — Джордж выбрал идеальную любовь робота, а мне осталось пытаться заслужить любовь неидеальной, покинутой девушки.

— Я… я рад, что она может сказать ему то, что должна сказать, — заметил я.

— Он в любом случае услышал бы ее слова, — сказал Хёникер. Он протянул мне обрывок бумаги. — Она продиктовала мне это на случай, если они не доживет до встречи с ним.

Я не смог сразу прочитать записку, потому что у задней двери грузовика показался Джордж. Он был больше похож на робота, чем Дженни когда-либо была в его руках.

— Снова твой дом, снова твоя жена, — сказал он.

Мы с Джорджем позавтракали в забегаловке, подъехали к главному зданию «Центра бытовой техники» и припарковались у лаборатории.

— Сынок, — сказал Джордж, — ты можешь бежать и дальше жить своей жизнью. И премного обязан.

Оставшись наедине с собой, я прочел то, что Нэнси продиктовала своему второму мужу и лично сказала Джорджу:

«Пожалуйста, взгляни на далекое от идеала существо, которое ты когда-то полюбил, — сказала она Джорджу, — и попытайся полюбить меня за то, чем я была или, будь на то господня воля, что я есть. А потом, прошу тебя, стань снова несовершенным человеком среди несовершенных людей».

Я так спешил отделаться от него, что я не пожал Джорджу руку и не спросил, что он собирается делать дальше. Я вернулся к грузовику, чтобы сделать и то, и другое.

Задняя дверь грузовика была открыта. Внутри очень тихо говорили Дженни и Джордж.

— Я попытаюсь собрать осколки моей жизни, Дженни, или того, что от нее осталось, — говорил Джордж. — Может быть, они снова возьмут меня в лабораторию. Я все равно попрошу — попытка не пытка.

— Они с радостью тебя возьмут! — сказала Дженни. Она и сама была рада. — Это лучшая новость в мое жизни — я хотела услышать это многие годы. — Она зевнула, и ее веки начали смыкаться. — Прости, — сказала она.

— Тебе теперь нужен кто-то помоложе, — сказал Джордж. — Я старею, а ты никогда не состаришься.

— Я никогда не найду никого, столь же страстного, заботливого, красивого и гениального, как ты, — сказала Дженни. Она говорила искренне. Она снова зевнула. Ее глаза снова закрылись. — Извини, — сказала она. — Будь счастлив, ангел мой, — пробормотала она. Ее веки слиплись окончательно. — Спокойной ночи, любимый. — Она заснула. Ее батарейки сели.

— Я явлюсь тебе во сне, — прошептал Джордж.

Я затаился, а Джордж смахнул слезу и навсегда вышел из грузовика.