Девять

Острова

Сильвер был бледнее обычного. Тяжёлые щёки налились свинцом и приобрели тот же серо-синий оттенок. Глаза запали, багровые отсветы чадной головни плясали в них влажными огоньками злого веселья. Нарядный кафтан, в котором Сильвер приходил на переговоры, выглядел изрядно измочаленным. От бывшего кока пахло морем, табаком, ромом, порохом и тревогой. Попугай на плече сонно нахохлился: он уже сделал своё дело, оповестив спящих «береговых братьев» о непрошеном госте, остальное его не интересовало.

«Эге, — сказал Сильвер. — Да это Джим Хокинс, чёрт меня подери! Зашёл в гости, а? Заходи, заходи, это очень мило с твоей стороны».

Виталик ощутил спиной сучковатую неровность бревенчатых стен форта, ладонями — их занозистую шершавость. Ноги предательски ослабели и подрагивали в коленях. Опухшие, обветренные докрасна лица пиратов раскачивались в неясном свете. От спёртого воздуха подташнивало. Головня-факел с треском роняла угольки.

Сильвер раскуривал трубку, опираясь на костыль. Кривая усмешка выглядела как след от удара абордажной саблей…

— Виталик! Виталя…

Окружающее стало вдруг плоским и зернистым, словно картинка, нарисованная на грубо оштукатуренной стене, краски поблёкли, ушли звуки, запахи. Тени утратили живость и изменчивость, зачерствели. Штукатурка вспучилась и беззвучно треснула прихотливо изломанными линиями, кусочки, напоминающие паззлы, завертелись, обнажая светло-серую изнанку. Они крошились, сталкиваясь, истончались в крошечных вихрях и, наконец, тихо осели оттисками типографской краски на мягкие страницы потрепанного томика из собрания сочинений Стивенсона.

Уф! Виталик с облегчением перевёл дух.

Мама. Ну, конечно, это мама и как всегда вовремя. Интересно, как она узнаёт?

Он разогнул онемевшую спину, сердце стучало уже не так часто, а пальцы принялось покалывать, словно их слегка обморозило, как прошлой зимой.

— Хватит читать, — сказала мама, улыбаясь, — Иди умывайся и ложись спать. Завтра долгий день…

— Ну, мам, — сказал Виталик, — Я только главу начал…

— Ничего, ничего, — мама была непреклонна, — После дочитаешь…

С притворным вздохом мальчик сунул между страниц карточку андроида-Клинча из коллекционной колоды «Человек-паук. Герои и злодеи» и закрыл книгу. Жаль ставить её на полку, так и не узнав, как Джим выпутается из трудной ситуации, но, пожалуй, на сегодня и впрямь хватит. Виталик передёрнул узенькими плечами, прогоняя последние мурашки, и поднялся с кровати.

Мама ждала у входа в его мальчишескую берлогу, придерживая дверь за блестящую ручку, и Виталик невольно ей залюбовался. Вон она какая красивая! Тоненькая, стройная, с большими смеющимися глазами и роскошной гривой густых, тяжёлых волос, ниспадающих на плечи и спину. Губы у неё мягкие и тёплые, и она никогда не забывает поцеловать его на ночь. Жаль папы нет дома. Он учёный-вулканолог, и сейчас в очередной экспедиции, где-то далеко. Виталик очень ждал, когда он вернётся — большой, сильный и заросший густой жёсткой бородой, от которой так щекотно, — привезёт кусочек застывшей лавы и очередную интересную книжку, пропахшую дымным дыханием разбуженного вулкана. Может быть, между страниц обнаружатся сплющенные хлопья настоящего пепла…

Пока Виталик умывался и чистил зубы, мама расправила постель и наверняка что-нибудь передвинула-переложила в комнате. У неё свой взгляд на порядок. Ну, так и есть! Курковый пиратский пистолет исчез с книжной полки. Наверное, перекочевал в нижний ящик шкафа у окна, где Виталик хранил свой игрушечный арсенал. Советские горные стрелки из набора фабрики «Звезда», которых они с папой собирали-клеили в его прошлый приезд, опрометчиво покинули свои укрытия на полке этажерки и бестолково выстроились в ряд, как на параде так, что теперь немецкие егеря, затаившиеся на господствующей высотке из компьютерных дисков, могут запросто всех положить. Настольная лампа изогнулась и стала походить на атакующую кобру, а школьный костюм на плечиках, который Виталик специально приготовил к утру и повесил на шведскую стенку, мама убрала назад в шкаф. Похоже, она считает, что он может испугаться его спросонья. Смешно…

Виталик улёгся в кровать. Мама чмокнула его в щёку, подоткнула одеяло. Они пожелали друг другу спокойной ночи. В дверях мама остановилась.

— Послушай, — сказала она, свет из коридора падал на левую сторону лица, оставляя другую половину в густой тени, — Завтра родительское собрание. Ты не знаешь почему Надежда Сергеевна приглашает родителей вместе с детьми?

— Нет, — ответил Виталик, зевая.

— А она ничего не говорила в классе?

— Кажется, нет, — пробормотал он. — Я не помню…

— Ладно, не важно. Спи, — мама неплотно прикрыла дверь, тонкая полоска золотистого света из коридора легла на пол.

Виталик поёрзал на подушке. Ему был непонятен мамин беспокойный интерес к обычному родительскому собранию, и он немного подумал об этом. Может быть, речь пойдёт об олимпиаде? На каникулах в школе пройдёт олимпиада по разным предметам и, наверное, Надежда Сергеевна хочет поговорить на эту тему и с детьми, и с родителями. Ещё в школе будет новогодний праздник… Ой, ведь и правда — Новый год через два месяца! Вот бы папа приехал! Думать об этом было приятнее, чем о родительском собрании.

Виталик не любил школу.

И Надежду Сергеевну не любил. Она походила на куклу чревовещателя: однажды выструганное выражение круглого лица; глаза с нарисованными зрачками, шторки век, которые иногда закрывались на мгновение с глухим деревянным стуком; яркие губы маленького обиженного рта и глубокие неподвижные складки от крыльев носа, сходящиеся где-то под первым подбородком. И держалась она очень прямо, словно внутри проходили все эти рычаги, оси и шарниры, с помощью которых невидимый кукловод придавал ей подобие жизни. Как жаль, что ещё больше года придётся ходить в её начальный класс, в котором он был самый маленький. Даже ниже девочек. И хотя мама не раз говорила, что девочки в этом возрасте часто опережают мальчиков в развитии, он догонит их потом, а чуть позже станет совсем большой, как папа, ему не слишком верилось в это.

Мама просто утешала его.

К сожалению, сочувствие не делало его мальчишеский острый затылок менее привлекательной мишенью для жёваных комочков бумаги, а задницу — для уколов циркулем. Мама просто не понимала — дети в классе были островами в безбрежном океане, в котором никогда не бывает отливов: круглое, как луна, лицо Надежды Сергеевны не вызывало притяжения. Вряд ли на завтрашнем собрании она будет обсуждать какой-то праздник для них. Она тоже походила на остров: каменистый, пустынный, необитаемый, на котором ничего не росло и уже никогда не вырастет. Многие взрослые походили на такие острова…

Полоска света на полу стала чуть шире, слегка скрипнула дверь, Виталик приподнялся на локте. Нюся протиснулась в щель и замерла на пороге, поводя треугольными ушками.

— Кис-кис, — шепотом сказал Виталик, но Нюся на него не посмотрела. Она всегда так делала. Мама говорит, что у неё очень независимый характер, но он-то прекрасно знает, что кошка просто хитрит. Нюся — курильский бобтейл. Там, где у других кошек и котов привычный хвост, у Нюси пушистый заячий завиток — боб. Короткое тело, высокие задние лапы, пышный воротник вокруг шеи и большие глаза цвета рыжей шерсти, почти оранжевые. Два года назад папа привёз с Дальнего Востока маленький комочек: игривый и смешной. А теперь у Нюси уже два раза были котята. Она, наверное, много старше меня, подумал Виталик неожиданно. Мысль была непривычной и, казалось, совсем не относилась к его кошке, которая всё так же любила играть.

Он знал, что будет делать Нюся. Тихонько, не глядя на него, она пересечёт комнату и без видимых усилий запрыгнет на подоконник. Темнота снаружи слегка светится отражённым светом искрящегося снега. Нюся станет внимательно следить за кружащимися снежинками, сидя неподвижно, словно египетская статуэтка Баст, старательно делая вид, что вспоминает летних мух, которых ловко прихватывала лапками прямо в воздухе. Но стоит ему на пару секунд смежить веки, или отвлечься на сонные мысли о прошедшем дне, бросить короткий взгляд на книжную полку, где в долгом ожидании томится Джим на острове сокровищ, как Нюся мгновенно окажется у него в ногах, урчаще посмеиваясь и притворно зевая, отчего пышные белые усы забавно топорщатся. Нюся всегда выигрывает, но Виталик не обижается. Это её кошачий вариант поцелуя на ночь и пожелание добрых снов.

А кроме того, Нюся знает его самый большой секрет.

Виталик приподнялся и почесал подруге длинные прядки шерсти за ушами.

Он научился читать только в школе. Целый год это мучительное и трудное занятие подтачивало его силы. Звуки толпились в горле, словно недовольные пассажиры в переполненном автобусе, мысли путались, буквы плясали перед глазами. Виталик морщил лоб и шевелил губами. После десяти минут чтения немели плечи, он был так напряжён, что хотелось плакать. Книги казались ему унылыми кирпичами, которые висели на шее, пригибая к земле, и превращали живую мальчишескую поступь в старческое шарканье. А уж писатели… О-о-о! Они представлялись Виталику злыми волшебниками из сказки о потерянном времени, и пока он, корпя над страницами, судорожно пытался выплюнуть очередной комок слов с привкусом бумаги и типографской краски, молодящиеся старички и старушки с гусиными перьями за сморщенными мохнатыми ушами неустанно махали веничками, собирая потраченные секунды вместе с блестящими крупинками его невыплаканных слёз.

Он ненавидел книги, писателей, своё бессилие и слёзы. Всех скопом…

Нюся вытянула задние лапы и положила на них голову. Виталик оставил кошку в складках одеяла и улёгся. Мама разговаривала по телефону в глубине квартиры. Кажется, о нём. «Много читает… глаза красные» … Мальчик закрыл глаза и улыбнулся.

Разве он мог догадаться тогда, что книги могут быть куда интереснее, чем мультики или кино, хотя бы и в 3D. Как можно понятно объяснить, что по-настоящему хорошие рассказчики историй умеют скрывать в словах ключи от дверей в миры под обложкой. И уж конечно он ни за что бы не поверил, что можно оказаться внутри. Пока сам не научился входить…

В первый раз он мимолётно подумал, что засыпает. Строчки поплыли, буквы смешались и отлепились от бумажного листа роем рассерженных пчёл. Гул усиливался и волочил за собой плотную завесу темноты. У Виталика закружилась голова, ему показалось, что он уже не сидит за столом, ладонь не подпирает щёку, край сидения не врезается в бёдра.

«— Куда это подевались змеиные головы? Не все же я съела за завтраком!..» — услышал он незнакомый дребезжащий голос, таращась в темноту. Душной волной накатили незнакомые и не слишком приятные запахи, разноцветные пятна раскачивались перед глазами, Виталик обессиленно привалился плечом к чему-то твёрдому и прохладному, быстро напитавшему короткий рукав майки влагой. Сердце стучало, как сумасшедшее, дыхание сбилось и шумело в ушах порывами далёкого урагана. Мальчик запрокинул голову и ясно увидел, распластанное над ним, чучело огромного крокодила. По чешуйкам бледного брюха ползали жёлто-багровые блики.

Он отшатнулся и сел на попу, запнувшись о какую-то неровность и задев что-то упруго-податливое плечом. Взгляд заметался вслед за размеренным покачиванием длинной связки, кажется, головок репчатого лука, который бабушка так же набивала в старые капроновые чулки и развешивала на зиму в кладовой. От этой связки пахло пылью и старой шубой, во все стороны торчали короткие хвостики. Догадка едва шевельнулась в голове, как впереди что-то вспыхнуло и громко зашипело. Вспышка озарила влажные каменные стены, закопчённый свод, высокие насесты, больших нахохлившихся птиц с крючковатыми клювами. Выпуклые и жёлтые, как теннисные мячи, глаза уставились прямо на него. Ближайшая птица шумно расправила крылья, разинула клюв с острым, словно шип боярышника, языком:

— Фу-гу, фу-гу! У-ху-ху-ху…

Виталик закричал и уронил книжку на пол.

Мама держала его за руку.

— Ты чего? Зачитался? — спросила она. — Зову, зову…

В этот день Виталик больше не открывал «Волшебника Изумрудного города», а на ночь попросил оставить зажжённой настольную лампу. Мама удивилась, но не спорила. Засыпая, он думал, что, пожалуй, и завтра не станет читать — на всякий случай. Как же его подмывало достать томик с полки, едва он переступил порог, возвратившись из школы! Виталик жутко боялся, но незнакомое доселе чувство, от которого даже ладошки чесались, раз за разом обращало его внимание на книгу в шкафу. В результате он взял другую и… И ничего! Ничего не произошло! Он даже расстроился, но через два дня, обмирая от весёлого ужаса и с трудом сдерживая смех, наблюдая как двое небритых дядек с воплями удирают по длинным лестничным пролётам старого Стокгольмского дома от жужжащей над их головами простыни с дырами для глаз, он вдруг понял, что научился читать по-настоящему.

Это и был его самый большой секрет.

Виталик никому о нём не рассказывал. Какой смысл? Во-первых, когда он немного успокоился, то сразу сообразил, что все его путешествия и приключения существуют только в мыслях, а сам он по-прежнему склоняется над страницами где-нибудь в укромном уголке: будь то кресло гостиной в тепло светящейся сфере у торшера, или уютная норка под одеялом, озаряемая карманным фонариком. У него не оставалось шрамов после стычек с гвардейцами кардинала, не вырастала борода, как у Робинзона Крузо и невероятная меткость Натти Бампо изменяла ему стоило только покинуть девственные леса у Великих Озёр. Он ничего не выносил с собой, кроме памяти о пережитом и фантомных болей. Но ведь в этом нет ничего необычного, верно? Нужно лишь немного воображения и капельку отрешённости. О чём тут говорить? Совершенно не о чем…

Со вторым было сложнее.

Хорошие рассказчики щедро рассыпали по страницам ключи от множества входных дверей и не торопились подсказывать выход. Они надеялись, как можно дольше задержать путников в мире своих фантазий, увлекая и развлекая, пугая до дрожи и смеша до животных колик, завораживая видами и не давая остановиться, передохнуть в стремительном беге событий. Оказалось, что это не всегда приятно и безобидно. Виталик старался не вспоминать несколько минут под вывороченным древесным комлем на обочине тихой и безопасной дороги мирного Шира, где прятался от назгула; лунную душную ночь, проведённую в погоне за всадником без головы; шорохи, стоны, голоса и шевеления по ту сторону меловой черты в полутёмной церквушке. В такие моменты он нисколечко не сомневался, что может навсегда остаться рабом на галерах берберских корсар, или сойдёт с ума в подземельях замка Ив. Он ни за что не смог бы рассказать родителям, что только мама зачастую вытаскивает его из жутких передряг, хотя даже не подозревает об этом; что Нюся частенько сопровождает его, всегда выбирая нужное направление в особенно трудные минуты; а когда рядом нет ни мамы, ни кошки, он пользуется забавным заклинанием, подсмотренным в мультфильме про чертёнка 13-го: «Эне, бене, раба! И мысленно щёлкнуть хвостом». Очень смешил этот воображаемый хвост. Виталик так ясно видел себя со стороны, что не мог удержаться от хохота и сразу оказывался в собственном теле…

Вот об этом он не мог никому рассказать.

Он боялся, что родители строго-настрого запретят ему читать. Что из квартиры исчезнут книги. Сначала из его комнаты. Потом из шкафа в гостиной. Те, что для взрослых. И со временем Виталик тоже превратится в остров, пустынный и холодный. Остров без сокровищ…

А ещё Виталик верил, что где-то есть книга, из которой не захочется возвращаться. Разве не это мечта любого автора — завлечь читателя в свои миры и уже не отпускать никогда? Книга — вот настоящая страна Питера Пена: архипелаг в море фантазии, мысли, и чувства, откуда не хочется возвращаться и где никто не взрослеет. Один единственный среди множества других. Виталик надеялся, что это добрая книга, и хотя бы одна дверь домой там все-таки есть.

С этой надеждой он уснул.

Во сне Сильвер, окутывая себя клубами табачного дыма, говорил:

«— …Ты всегда был мне по сердцу, потому что ты не робкого десятка. Глядя на тебя, я вспоминаю то время, когда и я был такой же молодой и красивый. Я всегда хотел, чтобы ты перешёл к нам, получил свою долю сокровищ и умер в роскоши, богатым джентльменом. И вот сынок, ты пришёл, наконец…»

Нюся вдруг приподняла голову, беспокойно пошевелив ушками. За оном тихо падали снежинки, они таяли на стекле, и блестящие капли собирались в загадочные острова.

Виталик спал.

Он вновь дрался с Израэлем Хэндсом и уводил «Испаньолу» из бухты Скелета; защищал форт от нападения пиратов; беседовал с полубезумным Беном Ганном, видел, как Сильвер метнул костыль в спину Тома Аткинса; сидел в бочке из-под яблок, прислушиваясь к негромкому говору морских разбойников; и склонился над сундуком Билли Бонса, разглядывая карту Острова сокровищ, и слышал властный зов…

Не будильника.

Когда тот смолк, мама попыталась его растолкать…