Дева Лорэйда

Той ночью ему приснилась Лорэйда. И Конана, правителя Аквилонии, поразили две вещи: то, что спустя без малого пятьдесят зим он, оказывается, так ясно помнит ее, будто видел только вчера; и — что до сих пор она вызывает у него столь сильные чувства. Странное дело, он ведь так долго вообще не думал о ней, да Лорэйды и в живых-то нет давным-давно: даже могилы не осталось.

Однако и при свете дня Конан все никак не мог избавиться от воспоминаний.

Разумеется, теперь, глядя на себя прежнего с высоты прожитых зим, он вполне сознавал, каким глупым самоуверенным щенком был когда-то. Но в те времена, без всякой определенной цели болтаясь по Хайбории, он ощущал себя почти беспредельно сильным, могущественным и непобедимым — разве что не бессмертным. Сейчас, став королем, великим правителем Аквилонии, он куда чаще испытывал сомнения в правоте того, что делает или собирается совершить. Хотя и был все еще достаточно крепок духом и телом, так что никому из его подданных не пришло бы в голову назвать его стариком.

Но до сих пор он никому, даже своей верной супруге Зенобии, не рассказывал о Лорэйде. Не собирался делать этого и впредь. Та давняя тайна должна была сойти в могилу вместе с ним.

Тайна Лорэйды.

Она была женой лэрда из Ванахейма — как же его звали?.. Кажется, Мантихор, но, может быть, и как-то иначе. А Конана свела с этим злополучным лэрдом не иначе как сама судьба. Ну и, конечно, желание подзаработать, ибо он тогда в числе прочего промышлял и тем, что выступал в качестве турнирного бойца. Лэрд Мантихор устраивал такого рода турниры, пожалуй что, чаще многих иных правителей. Эти схватки непременно бывали особенно кровавыми и должны были обязательно заканчиваться смертью одного из участников. Таково было условие: победитель получал награду, щедрую сверх всякой меры, но проигравшему следовало умереть.

Говорили, будто прежде лэрд предпочитал турнирным забавам псовую и соколиную охоту, проводя в седле большую часть времени. В сопровождении своей верной свиты он точно демон проносился на черном жеребце через селения, на корню вытаптывая посевы и готовый уничтожить любого, по несчастной случайности оказавшегося у него на пути. Полновластный правитель, наводивший ужас на своих подданных, он отдыхал от бешеной скачки в погоне за добычей, лишь когда использовал свое законное право первой ночи, и в любви бывал столь же ненасытен и жесток, как и расправляясь с подстреленной дичью.

Поэтому, если вассалы иных господ только радовались, когда те снисходили до их дочерей и невест, то подданные Мантихора сопровождали каждую новую девушку, отправлявшуюся в замок лэрда, стенаниями и слезами, точно ей предстояло, еще живой, спуститься в преисподнюю. Удостоенные «ласк» правителя, юные женщины, случалось, навсегда лишались возможности иметь детей, а бывало, и умирали вскоре после того, как покидали его ложе.

Случалось и худшее: если очередная жертва господина осмеливалась проявить недостаточную покорность либо как-то иначе разочаровывала его ожидания, лэрд, пресытившись, отдавал ее на расправу своим наиболее приближенным слугам, и уж те, точь-в-точь охочие до падали стервятники, довершали начатое Мантихором.

Так продолжалось более десяти зим, пока порог замка не переступила прекрасная Лорэйда.

Никто толком не знал, откуда она появилась. Сходились лишь в одном: едва ли суровая земля Ванахейма когда-либо порождала подобную красоту. Лорэйда была словно неким нездешним созданием, сошедшей с небес дочерью богов.

Правда, так считали не все. Конану доводилось слышать, что кое-кто испуганным шепотом, озираясь и вздрагивая, осмеливался называть Лорэйду ведьмой. Но в одном подданные Мантихора были едины: она избавила от вечной угрозы остальных девушек, покорив сердце лэрда… если только у него вообще было сердце!

Целую седмицу Лорэйда не покидала его покоев. Слуги были почти уверены, что золотоволосой красавицы уже и в живых-то нет; однако прошло время, и она предстала перед ними невредимой, с торжествующей улыбкой на лице и глазами, сияющими, как самые яркие полночные звезды. А главное, Мантихор в тот же день объявил ее своей законной женой — и более уже не смотрел ни на какую иную женщину. Его взгляд был прикован к одной Лорэйде. Прежний безжалостный охотник верным псом вился возле ее изящных ног, ловил каждое слово, на лету угадывал малейшую прихоть и исполнял прежде, чем его супруга соблаговолила бы разомкнуть уста и вслух высказать свою волю. Поистине, Мантихор был очарован и покорен Лорэйдой, до того, что забросил все прежние свои забавы, собственноручно перестрелял идеально вышколенных собак и выпустил на волю ловчих соколов. Его черный жеребец почти не покидал отныне своего стойла, сам лэрд столь же редко отправлялся за пределы замка, а женихи и отцы могли наконец спать спокойно, не опасаясь за участь своих избранниц и дочерей.

Взамен всем прежним, Лорэйда пожелал нового развлечения: турниров. То есть, разумеется, повеление об их организации исходило от ее супруга-лэрда, однако никто не сомневался, чью волю тот вершит: ведь теперь Лорэйда управляла им столь же искусно, как заезжий комедиант своими раскрашенными куклами, дергая за ниточки и приводя в движение руки и ноги принадлежащих ему тряпичных уродцев. По правде сказать, так Мантихор нынче даже внешне напоминал такую куклу: он быстро постарел и будто высох, как насекомое, прилипшее к паутине и высосанное изнутри восьминогим хищником.

Прежний здоровый, крепкий мужчина, отродясь не ведавший никаких недугов, все больше казался глубоким стариком. И он постоянно жаждал одного: обладать Лорэйдой, созерцать ее, служить ей. А чего желала она? Из ночи в ночь предаваясь любви со своим супругом — о, вопли его страсти разносились по всему замку, заставляя даже лошадей в конюшнях испуганно всхрапывать и подыматься на дыбы! — днем красавица наслаждалась лицезрением кровавых битв, разворачивающихся на турнирной площадке. Она, в отличие от Мантихора, вовсе не выглядела изможденной, напротив, красота ее лишь расцветала день ото дня.

В особенности в те моменты, когда очередной боец, хрипя и захлебываясь потоками собственной крови, валился под копыта коня, вышибленный из седла ударом копья своего более удачливого соперника, или же безмолвно оседал в пыль, перерубленный едва ли не пополам вражеским мечом.

Первыми пали самые лучшие, самые опытные воины, знавшие толк в такого рода состязаниях: почти все они раньше составляли свиту лэрда, а теперь погибали один за другим у ног его золотоволосой супруги.

Несмотря на грозный вид в сверкающих доспехах, они отчего-то напоминали гонимых на заклание овец — точь-в-точь как те девушки, коих еще совсем недавно и столь часто доставляли на поругание лэрду. Ни те, ни другие не противились своей участи: женщины — из страха, мужчины — не желая выказывать страх и все еще кичась собственным безоглядным мужеством, опытом, удалью и верой в непременную победу.

Бывали среди рыцарей и такие, что шли на смерть не столько по приказу господина, сколько ради одного благосклонного взгляда, приветственного взмаха руки, улыбки Лорэйды. Видно, не один только Мантихор находился под воздействием ее чар. Однако красавицу невозможно было упрекнуть в том, что она кого-либо, кроме лэрда, одаривала своей благосклонностью: безупречно неприступная, она могла бы служить истинным образцом верности однажды принесенным супружеским обетам, и тем самым лишь еще сильнее разжигала страсть во множестве мужских сердец.

Сам же правитель, по-прежнему ничего не желая замечать, оставался все в большем одиночестве, одного за другим теряя своих верных вассалов. Но его мало беспокоили такие мелочи: ведь взамен он получал нечто несравнимо более ценное — свою награду, свою любовь. Целый мир мог катиться в преисподнюю: Мантихору все было безразлично, кроме Лорэйды. Даже то, что его древнему роду грозило полное угасание, ведь до сих пор красавица так и не смогла подарить лэрду наследника.

Ванахейм — не Аквилония или Немедия: он никогда не славился изобилием специально обученных искусству турнирных сражений бойцов, а жалкая горстка таковых, имевшихся в распоряжении Мантихора, была выбита прискорбно быстро.

Тогда идеальные дуги бровей Лорэйды сурово сдвинулись, а прекрасное лицо омрачилось тенью печали и гнева, разрывая сердце ее супругу. Он не жалел средств, лишь бы заставить на потеху Лорэйде сражаться мужчин, отовсюду съезжавшихся в погоне за обманчиво легкой победой и продолжавших погибать один за другим. Сражения становились все более ожесточенными и напрочь лишенными изящества, разительно напоминая теперь яростные схватки диких лесных зверей за право обладания самкой. Однако Лорэйду это не смущало. Ей был важен только финал: чья-то неизбежная смерть, будто эта беспощадная женщина черпала силы в чужой крови, позоре и гибели.

Чем дольше слушал Конан пересказываемую на все лады историю Лорэйды и Мантихора, тем сильнее укреплялся в мысли о том, что начнет презирать сам себя, если не увидит все собственными глазами и, уж конечно, не примет участия в поединке. По опыту он знал, что всевозможные слухи обыкновенно оказываются сильно преувеличенными, если не вовсе лживыми. Молва о неотразимости красавиц оборачивается разочарованием их заурядностью, а баллады, складываемые в честь самых отчаянных храбрецов — не более чем красивой сказкой. Доверять следует лишь собственным выводам, основанным на реально увиденном и испытанном.

Поэтому он без малейших колебаний отправился во владения лэрда Мантихора, чтобы заявить о своем желании сражаться на ближайшем турнире, уверенный в своем безупречном умении владеть мечом. Да что там, за такую гору денег, какие были обещаны победителю, Конан был готов и голыми руками свернуть эдак с полдюжины шей. Правда, он сильно сомневался в том, что эта несчастная скудная земля и в самом деле способна все еще каким-то образом обеспечивать столь непомерные запросы своего владельца, хоть досуха выжми каждого раба. Да и так называемый замок, знававший лучшие времена, был скорее похож не на неприступную крепость, а на весьма скромных размеров обиталище человека хотя и состоятельного, но никак не купающегося в роскоши.

Единственной по-настоящему заслуживающей внимания местной достопримечательностью оказалась Лорэйда.

Впервые Конан получил возможность созерцать ее во плоти в тот момент, когда явился в замок с предложением своих услуг. В изрядно запущенном внутреннем дворике уже топтались трое его вероятных соперников; Конан пришел последним. Предыдущую ночь он, по обыкновению, провел в обильных возлияниях и в объятиях некоей красотки, так и оставшейся для него безымянной. Так что сейчас чувствовал себя изрядно уставшим и отнюдь не расположенным к досужей болтовне. Варвар был мрачен, как никогда, безуспешно пытаясь бороться с жестоким похмельем и на ощупь вынимая из спутанных волос застрявшие там соломинки. Все, о чем он сейчас мечтал — это о паре глотков хорошего крепкого вина, которые позволили бы немного прояснить мысли в тупо ноющей голове, и почти не обращал внимания на трех своих случайных «собратьев», еще более напоминавших обычных бродяг, чем он сам. Бродяги эти, пожалуй, подчас не брезговали промышлять и разбоем, и даже убийством ради горсти медных монет, не испытывая при том ни малейших угрызений совести. Все — рослые, явно не из слабаков, угрюмые парни, чьи щедро украшенные шрамами лица, не раз переломанные носы и увесистые кулаки свидетельствовали о непреодолимой тяге к хорошей драке. О самом существовании неких правил, которыми по нелепой случайности могут ограничиваться поединки, они, пожалуй, имели столь же смутное представление, что и сам Конан.

Хозяева замка не слишком спешили почтить их своим появлением, так что киммериец попросту присел на корточки в позе безгранично терпеливого ожидания и позволил себе прикрыть глаза, слезящиеся от слишком яркого света. Вообще-то день был самый обычный, серенький, солнце даже не делало попытки вылезти из-за непроницаемых облаков, но Конану в его нынешнем состоянии и того было довольно. Даже с избытком.

Он, однако, очнулся и вскочил на ноги в то же мгновение, как остальные трое начали издавать звуки изумленного ропота. Столь резкое движение заставило бедную голову киммерийца взорваться новой вспышкой боли, но он отнюдь не утратил способности увидеть и оценить то, что предстало его глазам.

Лорэйда. Варвар в те свои далекие двадцать с чем-то зим уже успел познать великое множество женщин, но эта не походила ни на одну, виденную им прежде.

Начать с того, что она отличалась немыслимым для своего пола ростом. Конан многим казался настоящим гигантом, и не случайно; Лорэйда же была ниже него, пожалуй, разве что на полголовы. По сравнению с нею большинство обычных мужчин выглядели бы весьма неубедительно. И при все том она не разочаровывала самых смелых ожиданий, порожденных ходившими о ней легендами.

Она была исключительно хороша. Белокурые волосы свободными локонами спадали ей на плечи. Безупречно правильные, тонкие черты лица свидетельствовали о высоком происхождении, а ярко-синие, ясные, огромные, как небеса, широко распахнутые глаза обрамлялись длинными, загнутыми кверху, пушистыми золотыми ресницами. Кисти ее рук, выглядывающие из рукавов свободного, белого с серебряной нитью, одеяния, выглядели странно маленькими и изящными при таком росте, а пальцы были столь безупречны, что у Конана перехватило дух. Он забыл даже о похмелье, не задумываясь, шагнув навстречу Лорэйде. Заключить ее в объятия и унести отсюда, вот сейчас, сию же минуту… Бесконечно перебирать и гладить эти чудесные волосы, зарываться в них лицом, умирая от блаженства, и плевать на то, чья она там жена и что ждет впереди их обоих. Эта женщина создана специально для него самим Кромом.

— Ты… и ты, — украшенный единственным золотым ободком кольца палец Лорэйды указал поочередно на двоих из «бродяг»; на Конана она едва взглянула, лишь слегка отстранившись, когда он, приблизившись и дыша слишком учащенно, обдал ее запахом перегара, — будете биться для меня сегодня.

Ее голос, низковатый для женщины, но глубокий и чувственный, сводил с ума, и до киммерийца не сразу дошло, что он отвергнут. Даже для столь милой ее сердцу драки Лорэйда предпочла других мужчин. Это была какая-то жестокая, унизительная ошибка!

— Эй, — сказал он, — а как же я? Губы Лорэйды чуть дрогнули.

— Не торопись. В преисподнюю отправиться всегда успеешь, — отозвалась она, словно увещевая неразумного ребенка.

Конан независимо повел мощными плечами, стараясь скрыть обиду и нетерпение. Преисподней придется еще очень долго дожидаться его визита.

Неужели Лорэйда не видит, что он — лучший? Что ему вообще нет равных, особенно теперь, когда ему есть ради чего рисковать головой?

Только тут он заметил рядом с Лорэйдой — с его Лорэйдой! — человека, одетого так, как подобает господину, и понял, что этот лысеющий сморчок и есть грозный Мантихор. Удавить его прямо здесь, что ли?.. Что вообще делает такая неотразимая нимфа в обществе этого… этого… тьфу ты, даже слов не подобрать! Конан ровным счетом ничего не смыслил в искусстве врачевания, однако даже ему было очевидно, что лэрда пожирает изнутри некий серьезный недуг. Глубоко запавшие глаза на желтоватом лице свидетельствовали о том, что дни Мантихора, пожалуй что, сочтены. Тут и убивать не обязательно: сам сдохнет, и очень скоро. Однако самым странным казалось другое: киммериец слышал о том, что лэрд без памяти влюблен в свою очаровательную супругу.

Теперь, увидев ее, Конан ничуть не удивился бы тому, что подобная женщина в самом деле способна вызывать самую неистовую страсть. Но Мантихор отнюдь не выглядел одержимым страстью. Конан поймал его взгляд, устремленный на Лорэйду: неуверенность, ужас, ненависть — все что угодно было в этом мимолетном касании глазами, но только ничего общего с любовью. Лэрд боялся своей жены, даже не так, как животное в стае благоговейно поджимает хвост перед вожаком, а будто рядом с ним находилась некая непостижимая и, безусловно, смертельно опасная сущность.

— Ты сделала выбор, дорогая? — негромко осведомился лэрд.

Лорэйда рассеянно кивнула и повернулась, чтобы вновь удалиться в свои покои. Аудиенция была окончена, но Конан все никак не мог заставить себя сдвинуться с места, провожая красавицу взглядом.

— Ну и ну, — протянул один из «бродяг», похоже, испытывавший сходные чувства. — Никогда таких баб не встречал. Жуть-то какая. Меня от нее прямо мороз пробирает.

— Да ладно, лишь бы насчет награды не соврала, — откликнулся другой, но по тому, как сдавленно прозвучал его голос, ясно было, что Лорэйда и на него произвела неизгладимое впечатление. — Сделаем дело и свалим отсюда.

О том, что нынче одному из них четверых наверняка предстоит погибнуть, никто будто и не задумывался.

Конан, разумеется, не собирался лишать себя удовольствия понаблюдать за ходом поединка — и заодно лишний раз взглянуть на Лорэйду. Но если первое зрелище его нимало не впечатлило — доводилось участвовать в схватках и посерьезнее чем эта ожесточенная и не слишком умелая резня двух разгоряченных алчностью соперников — то следить за реакцией на происходящее супруги лэрда было куда более захватывающим занятием. Она, неподвижно сидя на возвышении будто превратилась в мраморное изваяние, и ни один мускул на лице не выдавал ее чувств. Только синее пламя все ярче разгоралось в распахнутых глазах по ходу того, как раздавался треск чьих-то ломаемых костей да брызгала кровь на утоптанную десятками ног землю площадки. Похоже, Лорэйда была бы удовлетворена увиденным, если бы не одно незначительное обстоятельство, омрачившее ее настроение. Один из соперников был, как и положено, убит — он со свернута под неестественным углом шеей мешком рухнул под ноги второго. Но и тот слишком сильно пострадал в поединке, так что едва ли теперь был пригоден для еще одного сражения. А Лорэйда еще не вполне насытилась кровью. Наверное, ей казалось, что все произошло слишком быстро. Склонившись к уху лэрда, она произнесла несколько слов, и тот дернул головой, покорно соглашаясь с очередным ее повелением.

Лорэйд поднялась в полный рост и взглядом выхватила из толпы зевак фигуру Конана.

— Иди сюда, — обратилась она к киммерийцу, вроде бы не повышая голоса, но эти слова прозвучали словно над самым его ухом, как если бы Лорэйда стояла рядом.

Заставив расступиться прочих любопытствующих, молодой варвар выступил вперед и остановился, лишь оказавшись почти лицом к лицу с супругой лэрда.

— Ты так рвался в бой, — проговорила она, — что ж, тебе не придется дожидаться более удобного случая.

Конан привычным жестом коснулся рукояти меча, с которым никогда не расставался.

— Почту за честь, — хмуро отозвался он, упрямо опустив голову и исподлобья сверля Лорэйду глазами. — Но у меня есть свое условие. Если я одержу победу, деньги мне не нужны.

— Тогда чего же ты хочешь? — без улыбки осведомилась та.

— Твоей благосклонности, женщина, — Конан прекрасно сознавал, что позволяет себе возмутительную, неслыханную дерзость, требуя подобного прямо в присутствии лэрда и десятков свидетелей. Но сейчас ему море казалось по колено. Он не видел ничего и никого, кроме ее гордого, грозного, как у богини, лица, и ждал только ее приговора.

— Нахальный, глупый мальчишка, сначала попытайся доказать, что достоин меня, а уж после мы поговорим, — произнесла Лорэйда, впрочем, ничем не показав, что оскорблена: наверное, она считала ниже своего достоинства обижаться на вызов, брошенный ей столь ничтожным созданием.

А супруг ее вообще не издал ни звука. Он продолжал сидеть с отсутствующим выражением лица, но на миг Конану почудилось, что в глазах лэрда мелькнуло необъяснимое злорадство. Ничего себе! Некий чужак, не стесняясь присутствием мужа, требует расположения жены, а этого самого мужа, кажется, слишком мало трогает такое надругательство над всяческим людским законом и его собственной честью.

— Я убью его, моя госпожа, дева Лорэйда! — через толпу протискивался совсем молодой парень, которого, стало быть, дерзость Конана задела куда сильнее, чем лэрда Мантихора. — Я смогу! Я знаю, ты до сих пор не позволяла мне участвовать в поединках, считая, что я к этому еще не готов, но поверь, я без устали тренировался и владею мечом не хуже прочих. Разреши же мне это доказать во имя твое, дева Лорэйда!

Что? Марать руки и благородную сталь кровью такого щенка?.. Конан испытывал возмущение и замешательство. Парень был моложе него зимы на четыре, совсем юнец, еще ни разу не нуждавшийся в бритве, да еще такой хрупкий и невысокий, пальцем можно прикончить…

— Нет, Лахлан! — Лорэйда в крайнем волнении вскочила с места. — Боги, нет, я запрещаю тебе…

Но было поздно. С искаженным праведной яростью лицом юноша коршуном налетел на киммерийца, размахивая коротким мечом, со свистом рассекавшим воздух. Несомненно, тот, кого называли Лахланом, имел некоторое представление об искусстве фехтования и даром времени не терял. К тому же он оказался на редкость подвижен и ловок, так что не позволял совсем уж без усилий добраться до него. Такая безрассудная смелость вызывала невольное уважение. Но это не помешало киммерийцу, улучив наиболее удачный момент, перебросить собственное оружие в левую руку и нанести удар кулаком в висок юноше. Стоит ли говорить, что этого единственного удара оказалось довольно: Лахлан пошатнулся и упал, отброшенный на десяток шагов словно внезапно налетевшим ураганом. Конан отчетливо ощутил, как под костяшками пальцев хрустнул череп противника, и не сомневался, что прикончил его.

Тишина воцарилась такая, что киммериец слышал только собственное дыхание. Он вовсе не ощущал гордости за свою победу, напротив, испытывал неловкость и смущение от того, что совершил мгновение назад. Впрочем, случившееся едва ли уменьшило его решимость идти до конца. Повернувшись к Лорэйде, киммериец слегка поклонился и произнес:

— Что ж, я свое условие выполнил. Ты довольна?

Лорэйда, не обращая на него внимания, подошла к поверженному Лахлану и склонилась над еще продолжавшим конвульсивно подергиваться телом. Но жизнь стремительно покидала юношу, уходя из него, как вода сквозь песок, и неподвижные глаза уже подернулись смертной пеленой. Лорэйда опустила ладонь на лицо Лахлана и сомкнула его веки.

— Кончено. Унесите его, — велела она слугам и лишь после этого повернулась к Конану. — А ты нынче же получишь свою награду, которой так ждешь, — с ледяной угрозой, но так тихо, что слышал эти слова только тот, к кому они были обращены, сказала она. — Я всегда держу обещания

Тишину разорвал негромкий дребезжащий смех, такой нелепый и неуместный, что Конан изумленно оглянулся.

Веселился лэрд Мантихор. запрокинув голову и всхрапывая, он истерически хохотал и никак не мог остановиться. До тех пор, пока смех не перешел в рыдания, и по щекам лэрда не покатились мелкие, мутные слезы.

От всего происходящего Конана вдруг охватил необъяснимый страх — и желание убраться отсюда подальше и поскорее. А ведь в жизни существовало не так уж много вещей, способных привести его в содрогание.

Тем не менее, он не собирался отказываться от задуманного. Проклятье, он никому и ничему не позволит встать между собой и Лорэйдой. Она будет принадлежать ему сегодня, даже если разверзнется сама преисподняя, и нет в мире силы, способно этому помешать!

— Приходи в замок ближе к полуночи, — велела Лорэйда, — я буду ждать тебя. И не беспокойся: тебя ожидает достойный прием.

Ну, конечно. Учитывая, что он, похоже, только что вышиб дух из человека, может быть, единственного на свете, кто был ей небезразличен и чьей гибели эта непостижимая женщина желала в последнюю очередь.

Хладнокровно отправляя на смерть десятки других, Лахлана она щадила и оберегала — это было очевидно. Что она собирается делать теперь? Прикончить его, Конана, собственными руками, наверняка зная, что и самый сильный мужчина наиболее уязвим в любви? Или вовсе перекинется в какую-нибудь нежить — не зря ее называют ведьмой, дыма без огня не бывает, как знать, может, Лорэйда умеет принимать не только человеческое обличье, и тогда… Конан уже оценил, во что ее любовь способна превратить человека, Мантихор был тому достаточно ярким примером.

И почему бедняга Лахлан так странно обращался к ней, называя «девой Лорэйдой»? Конан скорее готов был поверить, что она может оказаться суккубом или оборотнем, но уж никак не «девой». От всего этого его любопытство лишь усиливалось, вытесняя всякий страх, что вовсе не означало, будто он напрочь утратил природное здравомыслие и осмотрительность.

Случись такое, и киммериец уже давно расстался бы с жизнью, не успев осознать, что происходит: точь-в-точь как несчастный Лахлан, жестоко поплатившийся за свое безрассудство.

Поэтому Конан предпочел поступить более разумно: явиться в замок значительно прежде назначенного Лорэйдой срока и осмотреться, чтобы оценить степень вероятной опасности и не позволить застать себя врасплох.

Сделать это представлялось несложным, учитывая, что слуг у лэрда Мантихора можно было пересчитать по пальцам, да и никаких сколько-нибудь серьезных укреплений Конан не заметил. Хотя он не имел представления о внутреннем расположении помещений в замке, все же полагал, что без труда разберется и в этой проблеме. Что же касается всевозможных запоров, с которыми в любом случае придется столкнуться, то богатый воровской опыт, также имевшийся у киммерийца в избытке, делал их довольно смехотворным препятствием на пути к цели.

Признаться, нынешний правитель Аквилонии даже с большим трудом не смог бы припомнить всех подробностей того, каким именно способом в конце концов проник в замок; да и кто спустя пятьдесят зим все еще удерживал бы в памяти такие детали? Кажется, он предпочел воспользоваться узким витражным окном, выходившим во внутренний двор, тот самый, где он впервые увидел Лорэйду. Трудно было поверить, что с того момента прошло всего несколько часов — а сколько уже успело случиться! Интересно, что давешние свои ощущения король Конан помнил исключительно отчетливо. Он пребывал одновременно и в нетерпеливом ожидании предстоящей встречи с Лорэйдой, и в состоянии предельной собранности.

Солнце уже опустилось за горизонт, и узкие коридоры замка, лишь кое-где освещаемые тусклым чадящим огнем факелов, выглядели довольно зловеще. Зато в том, что касалось дверей, ведущих в покои Мантихора и Лорэйды, Конану повезло: они даже не были заперты, словно приглашая войти.

Киммериец счел, что ничего по-настоящему опасного там не находится. Никаких хитроумных ловушек и дополнительных механизмов, имеющих отвратительное свойство срабатывать в самый неожиданный и неподходящий момент. Осторожно войдя и оглядевшись — насколько это позволяло сделать пламя нескольких не слишком ярких свечей — Конан было перевел дух, но тут какой-то даже не шорох, а, скорее, едва ощутимое движение воздуха за спиной заставило его резко обернуться. Проклятье! Перед ним стояла Лорэйда. То, что она сумела так неожиданно и на столь малое расстояние приблизиться к нему, заставило Конана разозлиться на собственную беспечность. Приди ей в голову фантазия покончить с ним, ничего не было бы проще. Одно точное смертоносное движение — и он не успел бы даже вскрикнуть прежде, чем отточенное лезвие пронзило бы сердце, или горло оказалось бы располосованным от уха до уха в подобии кровавой ухмылки.

— Что ж ты незваным гостем, как вор, приходишь в дом, куда и так получил приглашение? — спросила Лорэйда, не позволив Конану произнести ни слова. Ее руки, спокойно скрещенные на груди, были пусты, что позволяло надеяться, будто Лорэйда безоружна. — Впрочем, что-то мне подсказывало, что именно так ты и поступишь. Одновременно нетерпелив и осмотрителен, так? Достойные качества.

— Скажи, почему тот человек, Лахлан, был так дорог тебе? — выпалил Конан. О, совсем не то он собирался сказать и сделать, но теперь было поздно начинать сначала.

— Если я скажу, что он был моим братом, что это изменит? — ее голос по-прежнему звучал ровно и спокойно. — Его больше нет. А ты разве для того сюда явился, чтобы интересоваться Лахланом?

— Мне показалось, он обращался к тебе вовсе не как брат, — гнул свое киммериец, не озаботившись, хотя бы ради приличия, выразить соболезнования или пробормотать что-нибудь вроде «мне страшно жаль!», хотя был потрясен и сбит с толку услышанным, — да и чувства испытывал отнюдь не те, которые положено по отношению к сестре…

— Оставь его в покое! Что тебе до него за дело, даже если он и вправду любил меня вовсе не как сестру?! — Лорэйда начала терять терпение; пока что огромным напряжением воли ей удавалось сохранять самообладание, но ее силы тоже имели предел. — Имей хоть немного уважения к мертвым. И — подумай лучше о том, что ты за мужчина, если, оставшись наедине с желанной женщиной, только и способен, что попусту трепать языком! Ради этого ты меня так добивался?

Конану было непривычно видеть глаза женщины — гневные, презрительно сузившиеся, прекрасные — почти на уровне собственных. Да, Лорэйда по-прежнему вызывала у него восхищение и страсть, усиливающуюся с каждым мгновением, однако что-то удерживало Конана от того, чтобы немедленно утолить терзавший его голод.

— Не указывай, что мне делать, женщина, — угрожающе произнес он. — Я не нуждаюсь ни в советах, ни, тем более, в принуждении. И я не такой дурак, чтобы полагать, будто ты сама только и мечтаешь оказаться в объятиях убийцы твоего, как ты говоришь, брата! Я тебе не Мантихор, со мной твоя игра не сложится.

— Не будь так в этом уверен, — произнесла Лорэйда бешеным, свистящим шепотом, и ее пальцы сомкнулись вокруг запястий Конана, как стальные обручи.

Ого! Киммериец даже не подозревал, что женщина — любая женщина, даже такая необыкновенная, как Лорэйда, — может быть наделена силой молотобойца. А это было именно так. Он попытался освободиться, изумленный сверх всякой меры, но еще не испуганный, однако не тут-то было. Время слов закончилось. Лорэйда молча, со стиснутыми от напряжения зубами, подтолкнула его в сторону огромной постели, почти тонувшей во мраке. Столь тесная близость ее разгоряченного тела сводила с ума, лишая остатков здравого смысла и осторожности. В двадцать зим трудно, почти невозможно противиться властному зову природы, и сейчас Конан одновременно боролся и с Лорэйдой, и с самим собой. Что-то было до ужаса не так, неправильно. На какой-то миг он позволил ей — и зверю в себе — одержать верх, жаркие губы Лорэйды почти слились с его ртом, но именно тут Конан понял, в чем дело.

Запах. Да… У него было очень много женщин, самых разных, юных и не очень, красавиц и едва ли не дурнушек, простолюдинок и знатных особ, и уж что-что, а какой аромат исходит от изнемогающей от желания подружки, киммериец знал лучше некуда. Так вот запах Лорэйды никак не походил на обычный.

А она, между тем, все-таки впилась в его рот, глубоко просовывая жадный язык, и в неистовстве уже рвала рубаху на его груди, нависнув сверху — ибо Конан даже не понял, в какой момент оказался распростертым на постели. Все его естество требовало одного — немедленно сдаться, и в голове не оставалось ни единой мысли. Золотые волосы Лорэйды струились по его лицу в точности так, как он совсем недавно мечтал, но…

От нее пахло кровью и смертью. Даже не своей — чужой.

— Эй, полегче, — согнув ногу в колене, Конан вроде бы не слишком сильно пнул ее куда-то в низ живота, и Лорэйда вдруг издала вопль негодования и боли. Ее лицо исказилось и покраснело, хватка заметно ослабла.

— Ах ты ж… — поток витиеватых ругательств с рычанием вырвался из глотки Конана, доводившее до безумия желание моментально сменилось ослепительной яростью. — Ну, тварь, мразь поганая, я же тебе сейчас кишки вырву и удавлю прямо на них!

С поразительной ловкостью Лорэйда перекатилась на другую половину ложа, и когда Конан бросился на нее, чтобы немедленно привести в исполнение свою угрозу, его ожидало новое потрясение; вместо горячей живой плоти его руки натолкнулись на совсем иную, холодную, податливую, да еще и скользкую. В полумраке киммериец не сразу сообразил, что именно перед ним: он сжимал горло не Лорэйды, кем бы та на самом деле ни была, а… ее мертвого супруга, лэрда Мантихора, и скользили в еще не окончательно свернувшейся крови, вытекшей из разверстого, очевидно, в последнем вопле рта.

Конану было сейчас не до лишних вопросов «как?» или «почему?». По-видимому, тварь прикончила Мантихора за считанные минуты до появления киммерийца — и как раз в ожидании его прихода. Очень удобно было бы представить дело так, будто это именно он виноват в смерти лэрда, а самой выйти сухой из воды, разом избавившись от двоих ненавистных людей. Но она просчиталась. Он не позволит так запросто обвести себя вокруг пальца и погубить!

Впрочем, и мертвый, лэрд сослужил Лорэйде последнюю службу: воспользовавшись его телом как щитом, она замедлила стремительное движение варвара, выиграла время и получила некоторое преимущество. По крайней мере для того, чтобы истошно заорать, призывая слуг и стражу. Этого ни в коем случае нельзя было допустить. Метнувшись к ней, уже успевшей добежать до двери, Конан рванул Лорэйду назад, взяв ее горло в захват и зажимая ее рот свободной рукой. Сейчас он уже не сомневался, что имеет дело вовсе не с женщиной, и действовал соответственно.

— Я тебе не какой-то изнеженный лэрд, я — сын кузнеца из Киммерии! — прорычал он, готовый прикончить отчаянно бьющуюся в его руках тварь.

Почти лишенная возможности дышать, Лорэйда, однако, продолжала сопротивляться. Ей удалось дотянуться до подсвечника, укрепленного на стене, и вырвать его вместе с куском деревянной обшивки. Завладев хотя бы таким оружием, она попыталась воспользоваться им, но добилась лишь того, что отлетевшая в сторону и не успевшая погаснуть свеча коснулась шелковых покрывал, свисавших с постели. Пламя вспыхнуло мгновенно и ярко. Лорэйда сражалась, как зверь, пустив в ход все доступные средства, и поскольку в силе она мало чем уступала Конану, он не удержал равновесие — и вместе с ней рухнул в разгорающийся огонь.

Это происшествие оказалось неожиданно удачным, потому что сам он никак не пострадал, а вот до одежды и волос Лорэйды пламя добралось в ту же секунду.

Резкая боль придала ей сил. Издав нечеловеческий вопль, Лорэйда вырвалась из рук Конана и метнулась на сей раз к окну. Он услышал звук разбившегося стекла — и увидел, как это порождение преисподней выпрыгивает прочь, невзирая на приличную высоту.

Не задумываясь, киммериец последовал за ней. Что, собственно, спасло ему жизнь: ворвавшийся в помещение ночной воздух дал возможность огню взвиться еще выше и охватить все вокруг.

Он слышал крики наконец-то вспомнившей о своих обязанностях стражи, краем глаза видел бестолково мечущиеся тени челяди, пытавшейся справиться с разгорающимся пожаром, но главным оставалось другое: догнать стремительно удаляющуюся Лорэйду. А надо сказать, что скорость это создание, кем бы оно ни было, развивало приличную, очевидно не желая быть настигнутым. Конан мчался за ней в темноте, ориентируясь по мелькающим впереди белым лоскутам, оставшимся от ее одеяний, и в конце концов настиг, сбил с ног и придавил к земле.

Теперь он только диву давался, каким образом мог так жестоко ошибаться, приняв ее за женщину. С обгоревшими волосами, бровями и ресницами, в копоти и грязи, перед ним лежал, несомненно, мужчина. Да, он был почти неправдоподобно красив даже в таком виде и положении, но…

— Я все равно тебя убью, — острие меча Конана коснулось горла поверженного противника, — но прежде ты мне расскажешь, что за наваждение ты здесь устроил, ублюдок.

Всякому существу свойствен страх смерти. Почти невозможно найти такого храбреца, который в последний момент перед неизбежной гибелью сумел сохранить лицо и ничем не выдать своего ужаса, не начать молить о пощаде. Так вот этому человеку, кажется, его дальнейшая судьба была совершенно безразлична. Холодные синие глаза взирали на Конана со спокойной, почти безмятежной усмешкой.

— Ну так убей. Что тебе мешает? Невозможность без моей помощи удовлетворить свое любопытство?.. Убери свое оружие. Кстати: мое имя Лэйрид. Не Лорэйда. А то ты мучаешься, не соображая, как меня называть.

Первоначальное бешенство в душе киммерийца давно улеглось. Отведя в сторону меч, он позволил Лэйриду подняться и перевести дух.

— Ты сказал, что являешься сыном кузнеца из Киммерии, — произнес тот. — Так вот, я тоже. Только из Ванахейма. И тебе явно повезло больше, чем мне, с самого начала. Я был белой вороной и в своей семье, и в нашем селении. Посмотри на меня: мое проклятье — у меня на лице. Мужчина не может обладать такой внешностью. Даже мои сестры выглядели невзрачно рядом со мной, а ведь они были очень красивы.

Конан не смог удержаться от короткого смешка. В самом деле, вообразить себе этого человека стоящим возле наковальни было сложно даже при очень богатом воображении. Киммериец вспомнил ту мысль, которая мелькнула у него, когда Лэйрид вцепился в его руки: «хватка молотобойца». Оказывается, он был весьма недалек от истины.

— Надо уходить. Как только они найдут то, что осталось от Мантихора, на ноги поднимут всех, чтобы найти убийцу, — сказал Конан.

— Да. И поджигателя. Впрочем, никто не будет слишком стараться. У проклятого пса не осталось ни наследников, ни родни, ни единого человека, который пожалел бы об его смерти, — задумчиво возразил Лэйрид. — Он получил то, чего заслуживал.

— С твоей помощью?

— А как же. Все просто: мне было около восемнадцати зим, когда я покинул Ванахейм. Я больше не мог оставаться в собственном доме. Мой отец ненавидел меня, полагая, что мать согрешила с одним графом, когда-то проезжавшим через наши места. А ведь это было не так. Я всего лишь унаследовал ее собственную красоту. Идти мне было особенно некуда, и я направился в Немедию. Там наконец я нашел себе подходящее применение, став кинэдом.

Конан знал, о чем идет речь. Кинэды, мальчики-шлюхи, высоко ценились среди немедийской знати. Но он молчал, не представляя себе, что тут можно ответить.

— Я быстро сделал состояние, обслуживая богатых господ. Понимаешь, если бы я родился уродом, то развлекал бы толпу в каком-нибудь бродячем цирке. Это почти то же самое.

— А почему ты снова оказался в Ванахейме? — спросил Конан.

— Мир тесен, — вздохнул Лэйрид. — Я узнал, что лэрд Мантихор погубил двух моих сестер. И что его, полновластного хозяина здешних мест, никто не способен остановить. Тогда я решил, что должен совершить нечто такое… что оправдает само мое пребывание на земле. Я вернулся, но уже как Лорэйда. И заставил его жениться на мне.

— Но ведь он не мог не понять, что ты…

— Еще бы! Однако после того, что я с ним сделал, у него не было выбора. Здесь совсем не те нравы, что в Немедии. Представь себе, что бы произошло, узнай кто-нибудь, что этот деспот, наводящий ужас на все окрестные селения, стал жертвой бывшего кинэда… Мантихор никогда, никому не посмел бы об этом рассказать. Такой немыслимый позор был для него страшнее всего на свете. А физически он уступал моей силе. И я делал с ним все, чего он заслуживал за собственную жестокость. Не было никакого колдовства, о чем многие задумывались: я убивал его не с помощью чар. И очень медленно. Что же касается турниров, с их помощью я уничтожил всех, кто был рядом с Мантихором, когда он творил свое беззаконие. И разорил его, заставляя нанимать новых и новых желающих драться. Я отнял у него все: власть, состояние и достоинство. А потом убил.

— А твой брат?..

— Лахлан не знал, кто я. Ему это и в голову не приходило. Но он любил меня, как женщину своих грез… и называл «девой Лорэйдой», потому что ценил очень высоко. Я думал, что когда-нибудь расскажу ему правду. А может, и нет. Это могло бы разбить его сердце. Что ж, теперь ты выяснил обо мне все, что хотел.

— Не совсем. Что насчет меня? Очередная месть — теперь за Лахлана? Неужели ты серьезно полагал, будто тебе удастся едва ли не в точности повторить со мной то, что было с Мантихором?..

Лэйрид молчал, глядя в сторону замка, уже целиком охваченного пламенем. Да ответа, в общем-то, и не требовалось.

— Что теперь будешь делать?

— Ты хотел убить меня. После этого, пожалуй, задумываться о дальнейшем мне не понадобится.

— Знаешь, если тебе в самом деле не терпится расстаться с жизнью, обойдись без моей помощи, — бросил Конан.

Он вложил меч в ножны и развернулся, чтобы оставить Лэйрида наедине с его дальнейшей судьбой.

— Эй? А Лорэйда, пожалуй, была изумительной женщиной! — услышал он вслед, но даже не подумал отозваться.

«Необыкновенной. Уж это точно», — подумал король Аквилонии теперь. Иначе разве вспомнил бы он о ней спустя пятьдесят зим?