Дети ночных цветов. Том 2

© Вавикин В.Н., 2014

© ООО «Литературный Совет», 2014

Глава девятая

Рипли и Гермина переглянулись и посмотрели на подошедшего к ним мальчишку.

– Как тебя зовут? – спросила Гермина.

– Меня? – мальчишка вздрогнул, встретился с ее зеленоглазым взглядом и вздрогнул еще раз.

– Я Гермина, это Рипли, а ты?

– Я? – он испуганно хлопнул глазами. – Т… Т… Томас. Томас Мороу.

– Разве тебе не пора домой, Томас Мороу? – Гермина наклонилась к нему. – У тебя ведь есть родители? – он закивал. – Разве они разрешают тебе гулять так поздно?

– Разрешают! – Томас энергично закивал.

– Вот как? – прищурилась Гермина. – И почему я тебе не верю, Томас? – она впилась в него зеленым взглядом.

Мальчик смутился, покраснел, крутанулся на месте и побежал прочь. Гермина рассмеялась, придав ему своим смехом скорости. Он распахнул дверь, вбегая в свой номер, споткнулся о порог и растянулся на середине комнаты, содрав о старый ковер кожу на локтях и коленях, но не почувствовал боли. Только азарт и дурное предчувствие.

Во-первых, девушка с зелеными глазами не понравилась ему, во-вторых, ему показалось, что она знает, что он загнал утром ее кошку на крышу отеля, откуда та потом долго не могла спуститься. Кошка, кстати, тоже ему не нравилась. Черная, гибкая, с такими же зелеными глазами, как у хозяйки. Нет, крыша – это меньшее зло из тех, которые поджидают ее в этом отеле.

Томас вспомнил, что дверь открыта, и спешно вскочил на ноги. Чокнутой парочки уже не было на улице, но воображение нарисовало ему, что они спрятались и теперь следят за ним, а не за тем странным мужчиной в номере, где всегда задернуты шторы. Может быть, они даже стоят по обеим сторонам двери и ждут, когда он выйдет на улицу, чтобы схватить его.

Томас остановился. «Но ведь дверь-то я все равно должен закрыть. К тому же если они хотят поймать меня, то почему не могут войти сюда? Разве они не знают, что Гвен нет дома? Конечно, знают. Значит, никого за дверью нет».

Томас согласно закивал, но страх не прошел. Он заставил его спешно захлопнуть дверь и отскочить в сторону. Ничего. Никого. Томас подбоченился, увидел, что окно открыто, и побежал, спотыкаясь, исправлять эту оплошность. Убедившись, что задвижка надежна, он отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Странная парочка расходилась по своим номерам. «Имена у них тоже странные! – Решил Томас. – Особенно у женщины». Он нахмурился, отошел от окна, размышляя о том, что может означать ее имя. «Нужно будет спросить об этом Гвен, – решил Томас, включая телевизор. – Обязательно дождаться и спросить».

Он забрался на диван и долго переключал однообразные каналы, с грустью вспоминая предыдущий отель, где они жили. Там кабельное телевидение входило в стоимость номера. Томас попытался вспомнить, где это было, но не смог. В последний год они с сестрой сменили столько отелей, что голова начинала идти кругом. Он не успевал завести друзей, не успевал запомнить названия отелей. Штаты – и те мелькали перед глазами, словно он мчался через всю страну на скором поезде: Луизиана, Техас, Нью-Мехико, Аризона и вот теперь Невада.

Томас не знал, нравится ему здесь или нет, но надеялся, что больше не придется никуда уезжать. Надеялся последнюю пару недель, когда Гвен вдруг пообещала, что, возможно, устроит его в школу. Томас не хотел идти в школу, но школа ассоциировалась с чем-то постоянным и долговременным, поэтому он решил, что больше они никуда не уедут.

Поначалу это не особенно обрадовало его. Случись это год назад, то никаких проблем – он был само благоразумие и спокойствие, но сейчас все было не так. Отели менялись, менялись люди, рядом с которыми приходится жить. Томас не помнил, когда это случилось, но как-то раз, проснувшись утром, он вышел на улицу и понял, что не обязан никому нравиться. Он все равно уедет. День, неделя, месяц – неважно. Даже если сестра найдет работу, то однажды настанет день и ему снова велят собирать вещи и привыкать ко всему новому. С тех пор Томас стал самым несносным и самым вредным ребенком на земле. Это было его идеей фикс – испортить жизнь всем, кто его окружает. Сестра – и та в какой-то момент начала испытывать на себе этот протест против постоянных переездов. Но злиться на сестру Томас долго не мог, поэтому быстро решил, что будет портить жизнь всем, кроме нее. К тому же она все равно редко бывает дома. Да и где их дом?!

Так что, приехав в отель Палермо, Томас решил, что и здесь они не задержатся надолго, и принялся за свое с удвоенной силой. Но потом Гвен пришла как-то ночью и сказала, что, скорее всего, они останутся и он пойдет в школу. Так что ему спешно пришлось налаживать со всеми отношения. Поэтому он и подошел сегодня к этой чокнутой парочке. Следил за ними, портил им жизнь, мучил их кошку, а сегодня проснулся и решил, что нужно как-то собраться с духом и попросить у них прощения. Хотя бы за кошку. Он планировал это все утро и весь день, убеждал себя, что это несложно, что нужно лишь начать, но когда осмелился подойти, когда заглянул им в глаза…

Томас поежился, соскочил с дивана и побежал проверять, закрыта ли дверь. Черная дверь. Томас вздрогнул, отдернул руку, словно дверная ручка была докрасна раскалена, попятился назад. «Что это? Это сон? Я сплю?» Он огляделся. Нет, кажется, это был не сон. Во сне все было черным. Во сне он не чувствовал своего тела, не слышал звуков. А здесь все было иначе. Даже телевизор работал, выдавая давно охрипшими динамиками крики какой-то девушки. «Значит, не сплю». Томас начал дышать. «Значит, это не сон».

Он вернулся на диван, но фильм ужасов, который он смотрел, перестал казаться страшным. Можно было попробовать выключить свет, но Томас боялся, что так он точно заснет и не дождется Гвен. Девушка на экране снова закричала. Выбравшееся из морской бездны чудовище протянуло через окно к ней свои щупальца. Томас устало зевнул. «Нет, бесплатное кабельное телевидение – это, несомненно, плюс, – решил он не без грусти. – Но если можно остаться и больше никуда не переезжать, то я готов жить и без кабельного телевидения». Девушка на экране закричала, зазвенели разбившиеся окна.

Томас зевнул, положил голову на спинку дивана. Веки стали тяжелыми. «Я не засну, – попытался он убедить себя. – Я просто так полежу, пока не придет Гвен или пока голова не станет снова легкой, как это бывает утром». Томас закрыл глаза, почувствовал, что засыпает, вскочил на диване, затряс головой, старательно вглядываясь в экран, просидел так пару минут и снова начал клониться набок.

Когда Гвен наконец-то пришла, он уже крепко спал. Электронные часы показывали половину двенадцатого. По телевизору транслировали документальный фильм о безумных мотоциклистах, которые сначала прыгали на мотоциклах через дюны и скалы, а затем наперебой хвастались друг перед другом, у кого из них больше всего переломов и шрамов.

Гвен осторожно села на диван, чтобы не разбудить брата, и какое-то время бездумно смотрела на экран, слушая рев мотоциклов и смех безумных гонщиков, затем подумала: «На кой черт я это смотрю?» – и выключила телевизор.

– Я все-таки дождался тебя, – сонно сказал Томас, открывая слипающиеся глаза.

– Спи, – бросила ему Гвен, укрывая одеялом.

– Не могу, – Томас зевнул и начал рассказывать о своем сне. – Ты ведь знаешь, что я боюсь его.

– Знаю, – Гвен потрепала его за волосы. – Но теперь я здесь, так что спи.

– А ты разбудишь меня, если увидишь, что мне страшно?

– Конечно, разбужу, – заверила она, хотя с трудом представляла, как сможет понять, что он боится во сне.

«Главное, что Томас верит в это», – подумала она, однако сомнения и тревоги все равно остались. «Ему всего шесть. Что могло его так напугать? Какой-нибудь фильм? Но разве фильмы пугают пустотой и тишиной? А эта темнота? А дверь?»

Томас заснул, но Гвен еще долго смотрела на него, словно действительно пыталась понять, что ему снится. «А что если с ним начнет происходить то же, что и с матерью?» Она попыталась прогнать эти мысли, но у нее ничего не вышло. Аппетит пропал. По дороге в отель Гвен только и могла думать, что об ужине, но теперь ей нужно было скорее пиво или таблетка успокоительного. Воспоминания, дурные предчувствия. Иногда ей даже начинало казаться, что болезнь матери может передаться не только Томасу, но и ей самой. Что они будут делать тогда? Гвен сделала себе бутерброд, заставила себя поесть и легла спать.

Утром, она не стала будить Томаса, зашла в кафе и договорилась с Осторе, что если ее брат не придет к девяти часам завтракать, то нужно будет кого-нибудь послать к нему и напомнить о еде. Автобус до Честона опоздал на пятнадцать минут, и Гвен всю дорогу нервничала, что не успеет вовремя на работу. Парфюмерный отдел, в который ей удалось устроиться, был лучшим, что подворачивалось за последний год, и терять это место крайне не хотелось, особенно если учитывать, что здесь наконец-то удалось завести друзей. Гвен, по крайней мере, надеялась, что удалось.

Одну из них звали Мэдди Ламберт, она была почти одного возраста с Гвен и работала в соседнем отделе, другого звали Кейн Вебер, он был старше Гвен почти вдвое, и именно ему она была обязана своей новой работой. Вебер, кстати, и предложил ей помочь устроить Томаса в школу. Предложение это было сделано крайне осторожно, ненавязчиво, но все равно вызвало у Гвен недоверие, заставив Вебера выдать место своей работы.

– Отдел социальной защиты? – она нервно облизнула губы. Страх вспыхнул с такой силой, что у нее онемели ноги. – Я думала, что вы… Думала, что… – Гвен хотела встать, но не могла.

– Не бойся, – попытался успокоить ее Вебер. – Я не причиню тебе вреда.

– Вот как? – Гвен нервно поджала губы, ругая себя за чрезмерную доверчивость. «Я рассказала ему все! Все, черт возьми!» – О чем я только думала?!

– Тебе нужно было выговориться.

– К черту! – Гвен снова попыталась подняться.

Бежать! Снова бежать! Бежать из Аризоны, бежать из Техаса, бежать из Луизианы! Особенно из Луизианы, потому что какой бы мрачной ни была жизнь Гвен в родном городе, но она любила ее. Любила свой дом, свою работу, Томаса. Особенно Томаса.

Мальчик появился, когда мать уже была больна, и Гвен больше всего боялась, что это как-то повлияет на него, передастся ему. Она даже призналась в этом одному из школьных учителей, который всегда хорошо относился к ней. Он выслушал ее и убедил, что мать ее вовсе не безумна.

– Просто она иногда слишком буквально воспринимает некоторые законы Божьи, – так он сказал тогда.

«Слишком буквально», – вспомнила эти слова Гвен спустя четыре года, когда мать окончательно спятила и пустила себе пулю в лоб, решив, что у нее в голове поселился демон. «Слишком буквально».

Гвен вернулась с работы, увидела мать в кресле-качалке на крыльце дома, и первым, о чем подумала, был Томас. Видел ли он? Слышал ли? Пострадал? Гвен нашла его в своей комнате, укрыла одеялом, стараясь не разбудить, спустилась вниз и позвонила шерифу.

– А ты уверена, что мать мертва? – спросил он не то недоверчиво, не то как-то устало.

– Уверена ли я? – Гвен вышла на крыльцо, насколько это позволил телефонный провод. – У нее мозги видно, шериф. Или вы хотите, чтобы я ей пульс проверила для верности? – она прислушалась, но шериф не ответил. – Алло? – Гвен растерянно посмотрела на трубку. Не было ни гудков, ни ответа.

Где-то далеко скулила соседская собака. Жирная муха ползала по окровавленному затылку… Не матери, нет. Гвен давно перестала считать эту женщину матерью. Ее мать осталась в светлом прошлом, которое хочется вспоминать снова и снова, а эта растолстевшая, свихнувшаяся на вере женщина была кем угодно, но только не матерью.

Доктор Лерой, приезжавший два года назад лечить Томаса, выслушал его мать, выслушал ее жалобы и размышления о природе болезни сына, встретился на следующий день с Гвен и передал ей пару брошюр о больных шизофренией.

– Я не утверждаю, что твоя мать серьезно больна… – вкрадчиво сказал он, не зная, как отреагирует Гвен. – Но будь осторожна, приглядывай за ней… А лучше за Томасом. – Он заглянул Гвен в глаза и улыбнулся. – Это не так страшно, но лучше быть начеку. – Он снова улыбнулся, увидев, что Гвен все поняла.

Брошюры, которые он дал ей, она прочитала по несколько раз, но мало что поняла. Конечно, описанные там симптомы можно было при желании заметить у матери, но это если только очень сильно этого хотеть. Была среди этих брошюр и та, что рассказывала о шизофрении у детей.

Гвен наблюдала за братом почти год, но не заметила ни одного симптома, тогда как у матери они начинали проявляться достаточно явно. Она то целыми сутками стояла на коленях, бормоча что-то бессвязное себе под нос, то обвиняла Гвен во всех смертных грехах, которые только может совершить девушка-подросток. Она хотела заставить ее ходить в церковь, хотела заставить Томаса часами молиться, стоя рядом с ней на коленях. Она восприняла ветрянку сына за наказание Господа, посланное ему за… Причин было много, но Гвен не нашла смысла ни в одной из них.

Гвен не обвиняла церковь в болезни матери. Она знала людей, которые ходили туда довольно часто, и ничего с ними страшного не происходило. Церковная истерия не была диагнозом. Это был один из симптомов. Как и ненависть к Гвен. Она понимала это, поэтому старалась не обижаться. Ее ненавидела не мать. Ее ненавидела болезнь, а мать… Мать осталась в прошлом. В хорошем светлом прошлом. Лишь страх за Томаса становился с каждым днем все сильнее.

Он рос, и вместе с ним росла болезнь матери. Ближе к концу, в самые тяжелые дни, она даже не понимала, что это ее сын, звала Гвен и спрашивала, кто этот смышленый черноволосый мальчик, затем смотрела на свою дочь, замечала сходство и обвиняла ее в том, что она втайне от матери родила ребенка. Наутро она уже ничего не помнила, и Гвен надеялась, что Томас тоже ничего не запоминал. Пусть для него все это будет просто дурной сон. Просто ночной кошмар. А потом мать просыпалась утром, приводила себя в порядок, и все было как раньше – в светлом прошлом. Недолго, но было.

В эти дни она ходила в церковь, по магазинам, навещала старых знакомых, брала с собой Томаса и обижалась на Гвен за то, что та не хочет идти с ними. Гвен надеялась, что Томас запомнит именно это. Но он взрослел, а моменты затишья становились все более и более редкими. Однако грань всегда оставалась. Грань, переступить через которую можно было лишь однажды.

Стоя на веранде дома, держа в руке телефонную трубку и глядя на окровавленный затылок матери, Гвен впервые за долгие годы молилась, благодаря Всевышнего за то, что мать переступила эту грань именно так. Сколько лет она прятала оружие? Сколько лет планировала это? И кто знает, сложись все чуть иначе, кто мог бы стать жертвой? Почтальон, случайный сосед, прихожане в церкви, Гвен, Томас…

«Нет. Пусть лучше уж так». Гвен почувствовала, что у нее начинает кружиться голова и спешно отвернулась. Телефонная трубка выпала из ее рук. «А Томас? Видел ли он мать в таком виде?» Гвен прошла в комнату брата и оставалась рядом с ним, пока не приехал шериф. «Я уже видела все, что должна была видеть, может, и больше», – думала Гвен, наблюдая, как спит Томас.

Она услышала голос шерифа, вышла из комнаты. За окном загудела уезжающая машина с телом матери. Шериф задал пару вопросов. Гвен отвечала не задумываясь.

Нет, она не знала, что у матери есть оружие. Нет, она не слышала от матери разговоров о самоубийстве. Нет, ее не было дома, когда это случилось. Да, Томас был здесь. Да, с ним все в порядке. Нет, она не хочет, чтобы шериф спрашивал его о том, что здесь случилось. Почему? Потому что ему только шесть лет, черт возьми!

Гвен вышла на кухню и сделала себе кофе. Из окна было видно, как уезжает шериф. Из окна была видна часть веранды, где стоит кресло-качалка, в котором застрелилась ее мать. Неожиданно Гвен показалось, что она все еще там. Мысль была дикой, но достаточно яркой, чтобы потерять самоконтроль. «А что если Томас проснется, выйдет на веранду и увидит… Там никого нет, черт возьми!»

Гвен отпила кофе, обожгла губы, поморщилась. Перед глазами не было ничего, кроме картины, которую она увидела, вернувшись с работы. «Все уже не так. Ее уже забрали!» Гвен выглянула в окно, пытаясь разглядеть кресло-качалку. Ничего. Она вышла из дома. Ничего. Почти ничего, если не считать лужицы крови под креслом-качалкой. Словно сон. Сон, от которого уже никогда не сможешь проснуться. «Нужно убрать здесь все, пока не проснулся Томас».

Гвен принесла швабру и ведро с водой, отодвинула кресло-качалку в сторону. Скопившаяся под ним кровь была густой, как деготь. Гвен несколько раз меняла воду в ведре, но избавиться от пятна полностью так и не удалось – кровь пропитала старые доски. «Я это закрашу, – решила Гвен. – Куплю краску и…» Она подняла глаза, увидела застывшие на стене ошметки мозга. Свежие, со вкраплением белых крошек костей расколовшегося при выстреле черепа. «Ничего. Так даже лучше. Хороший повод, чтобы перекрасить весь дом или хотя бы веранду. Почему бы и нет?»

Гвен почувствовала, что у нее начинает кружиться голова. Выпитый кофе подступил к горлу. Она закрыла глаза, заставила себя успокоиться, вытерла стену, подвинула кресло-качалку так, чтобы пятно под ним не бросалось в глаза, отошла в сторону, желая убедиться, что все чисто. Кресло качнулось. Гвен нахмурилась. «Ветер. Это всего лишь ветер». Она вернулась в дом, проверила, спит ли Томас, долго сидела в его комнате, стараясь ни о чем не думать, затем переоделась, легла в кровать, пытаясь заснуть.

Воображение вернуло ее на пару часов назад. Веранда, кресло-качалка, мать, кровь капает на старые доски, кусочки мозга медленно сползают по стене. Гвен вскочила с кровати и включила свет. Тело вспотело и дрожало. «Я заснула? Я просто заснула!» Гвен закрыла глаза. Темнота. Тишина. «Сон. Это всего лишь сон». Она проверила Томаса и снова легла, но на этот раз свет выключать не стала.

На следующий день она долго думала о том, что будет лучше: взять Томаса с собой на работу или остаться здесь, дома, с ним. Ни один из вариантов особенно не подходил. С одной стороны был душный бар, с другой… С другой дом, где мать днем ранее покончила с собой… Воображение включалось и работало, работало, работало… Можно было, конечно, отпроситься с работы и поехать куда-нибудь с Томасом, но Гвен чувствовала, что из этого точно не выйдет ничего хорошего. Веселиться сейчас она не могла, а просто так слоняться без дела – проще было бы остаться дома. Единственной надеждой стала подруга.

Ее дети были почти одного с Томасом возраста, они дружили, и Лорель, по мнению Гвен, была одной из самых лучших матерей в мире. К тому же она нравилась Томасу, а Томас нравился ей. Гвен позвонила подруге и договорилась оставить у нее брата. Бар закрывался далеко за полночь, и она планировала вечером отпроситься, но Лорель убедила ее, что если Томас останется у нее на ночь, то совершенно никого не стеснит.

– Да и тебе, наверное, нужно немного побыть одной, – сказала Лорель. – Ну или отвлечься. – Она многозначительно посмотрела на Гвен и начала рассказывать, как не могла найти себе места, когда ушел первый муж. – Вот только с моими детьми тогда посидеть было некому, а с твоим есть.

– С моим? – Гвен задумалась, пытаясь понять, нравится ей это сравнение или нет.

Представляла ли она когда-нибудь Томаса своим сыном? Возможно. Особенно после того, как мать сама временами начинала считать так. Может быть, с физической точки зрения это и представлялось Гвен с трудом, но психологически – она иногда рассматривала такую возможность. Особенно в последние годы, когда состояние матери стало резко ухудшаться. Да и Томас, Гвен почти была уверена в этом, неосознанно считал ее больше чем сестрой.

– Если хочешь, то можешь сегодня напиться, – посоветовала Лорель, хитро подмигивая. – Иногда это помогает.

– Возможно, – согласилась Гвен, но про себя подумала, что потерять мужа и потерять мать – это не одно и то же. Правда, какое из двух зол протекает болезненнее, она так и не смогла понять.

«Наверное, все дело в том, каким был муж и какой была мать. И сколько времени люди прожили вместе. Как прожили. Какие между ними были отношения. Сколько накопилось обид». Гвен поймала себя на мысли, что не испытывает к матери ничего, кроме благодарности – она ведь могла взять оружие и натворить столько бед, что голова пошла бы кругом, а так тихо и спокойно… К тому же она могла убить Томаса, но не убила. Неизвестно, как бы все обернулось, если он не смог заснуть и спустился вниз, когда мать пыталась избавиться от демона в своей голове! «И как я только не смогла заметить этого?!»

Гвен ехала на работу и не могла перестать обвинять себя в том, что упустила из вида произошедшее у матери ухудшение. «А если бы заметила? Что тогда? Что я могла сделать? Вызвать врачей? Но ведь ее уже осматривали врачи. Никто не может запереть человека в психушку, если он не причиняет никому вреда. Он должен жить дома, с семьей. Жить, пока ему однажды не придет в голову, что настало время положить конец этой жизни».

Гвен вспомнила совет подруги и решила, что напиться – это не так бессмысленно, как ей казалось вначале. Она отработала свою смену до конца, настойчиво строя планы, чем займется, когда будет свободна, но выйдя из кафе, решила, что отправится к Лорель, заберет Томаса и поедет домой. Напиться можно и дома. К тому же и напиваться-то не обязательно – чуть взбодриться, чтобы не мерещилась всякая ерунда.

Гвен остановилась у дома подруги, увидела, что свет не горит, и решила, что Томас уже спит. «И о чем я только думала? – возмутилась она, отчитывая себя за то, что не учла, который сейчас час. – Похоже, действительно остается только напиться». Гвен долго сидела в машине, бездумно наблюдая за тем, как ветер треплет вывешенное на веревке детское белье. «Нужно ехать домой», – твердила она себе, но желания снова оказаться там, где, казалось, до сих пор витает дух матери, не было, к тому же если учесть, что в доме этом ей придется быть одной. «Но и не здесь же стоять».

Гвен заставила себя включить зажигание. «Фиеста» недовольно заурчала и повезла ее домой. Темнота пугала, но воображение молчало. Молчало до тех пор, пока Гвен не оказалась на крыльце своего дома. Мрак скрыл кресло-качалку, нарисовав на его месте черный силуэт. И ветер. Ветер оживил этот мираж. «Что бы сейчас сказала мать, если бы была жива? Почему я не привезла Томаса? Или почему осмелилась прийти сама? А может, даже не заметила бы меня, приняв за очередного демона, которые вертятся возле нее, пытаясь забраться в голову? В ее больную голову».

Гвен вошла в дом и включила везде свет. Страхи развеялись, оставив щемящее чувство пустоты. Есть не хотелось, спать тоже. Гвен включила телевизор и заснула на диване, убаюканная голосами героев ночного фильма. Ей приснилось что-то из детства, что-то из того светлого времени, о котором чем взрослее становишься, тем больше хочется вспоминать.

Когда Гвен проснулась, она не помнила своего сновидения, но продолжала улыбаться. Утро скреблось в окна яркими лучами. Гвен закрыла глаза, не желая просыпаться, но и не собираясь засыпать снова. Разум находился в пограничном состоянии – не воспринимая реальность, но и не отказываясь от нее, и ей хотелось продлить это как можно дольше. Голова была легкой и свободной от тяжелых мыслей, но где-то в глубине Гвен знала, что стоит ей окончательно проснуться – и легкость будет немедленно заполнена чем-то крайне тяжелым. Поэтому она просто лежала на диване не открывая глаз и медленно продолжала просыпаться. Не хватало только криков Томаса, к которым она успела привыкнуть за последние годы. Следом за воспоминанием о брате в памяти появились звуки шагов матери. Она проходит мимо нее, что-то ворчит себе под нос.

Гвен улыбнулась, вспоминая себя маленькой девочкой. Затем девочка повзрослела. Шаги матери стали более тяжелыми. Ее бормотание – более бессвязным. Улыбка на губах Гвен поблекла, смазалась. Голос матери зазвучал в ушах, выплевывая оскорбления. Гвен перестала улыбаться, поджала губы, заставляя себя молчать. Голос матери стих. Где-то далеко хлопнула входная дверь.

«Все, хватит, надо просыпаться!» Гвен беспокойно заворочалась, чувствуя приближение чего-то недоброго. Наступила абсолютная тишина. «Все, хватит! Хватит! Хватит!» Гвен отчаянно пыталась заставить глаза открыться. Тишина зазвенела в ушах, достигая апогея. «Черт!» Гвен зажмурилась, ожидая услышать выстрел, но выстрела не было. Ничего не было.

Она осторожно подняла голову, огляделась. Диван, гостиная, за окнами утро. Большой дом пуст. Уже пуст. Гвен поднялась на ноги, умылась, сварила себе кофе и вышла на крыльцо. Кресло-качалка, в котором умерла мать, неподвижно стояло недалеко от входа. «Нужно было вчера напиться», – хмуро подумала Гвен, отвернулась, вглядываясь в разросшийся кустарник, окруживший дом, сделала несколько глотков кофе. Она вспомнила утренний сон и непроизвольно поморщилась. Хватит с нее спать в этом доме одной! Нужно забрать Томаса, нужно…

Она вздрогнула, резко обернулась. Кресло матери медленно раскачивалось. «Но ведь ветра нет!» – Гвен могла поклясться в этом. Она закрыла глаза, тряхнула головой. Кресло замерло, застыло. «Показалось?» Гвен демонстративно отвернулась, словно ребенок, который притворяется, что не смотрит. Кресло снова качнулось. Сердце тревожно замерло.

«Опять показалось?»

Гвен посмотрела на кресло – неподвижно. Она снова притворилась, что не следит за ним, сделала несколько жадных глотков кофе. Кресло снова качнулось. Гвен не почувствовала дуновения ветра, но заметила, как трепетали листья кустарника. «Вот и вся фантастика», – безрадостно подумала она, но за креслом следить не перестала…

Позже в машине, по дороге к Лорель, Гвен рассмеялась над своими страхами, но ночью они вернулись с новой силой. В какой-то момент она даже всерьез задумывалась над тем, чтобы лечь в комнате брата, решив, что виной всему ее одиночество. Она ходила по дому и думала, думала, думала. Одной из пришедших в голову мыслей была догадка, что Томас знает о смерти матери. Может быть, видел, может быть, слышал выстрел, вообразив все остальное. Гвен не была уверена, что он действительно спал, когда она заходила к нему. Он мог притворяться, мог вообразить все остальные детали на основе фильмов, комиксов, мультфильмов. «Он ведь даже ни разу не спросил меня о матери!»

Гвен заглядывала в детскую, долго смотрела на Томаса, убеждалась, что он действительно спит, и уходила снова бродить по дому. Пару раз, особенно когда время перевалило за полночь, видение раскачивающегося кресла-качалки на крыльце становилось таким сильным, что Гвен едва смогла сдержать себя утром, чтобы не сжечь его. «Но тогда я буду как мать. Ничуть не лучше». Она смотрела на кресло до тех пор, пока Томас не вышел на улицу и не потянул ее обратно в дом завтракать. Ближе к обеду пришли две старых подруги матери и сказали, что церковь и прихожане хотят лично организовать похороны. Гвен не возражала, единственным ее недовольством было то, что женщины обсуждают это слишком громко и брат может услышать их.

– Разве Томас не знает? – спросила одна из женщин.

– Но ведь это была его мать! – возмутилась другая. Гвен пожала плечами, стараясь быстрее закончить этот разговор, но когда старые подруги матери стали настаивать, чтобы она привела к ним Томаса, разозлилась, едва не выставив их из дома силой.

– Она выстрелила себе в голову! – не столько сказала, сколько прошипела Гвен. – Ее кровью пропиталась доски на крыльце, и их теперь невозможно отмыть, ее мозги я едва смогла оттереть со стены. Никто не знает, где она нашла оружие! Никто не знает, сколько времени она его хранила, как планировала его применить, когда. Вы не думали, что она могла прийти на службу и вышибить мозги, например, вам? Или мне, когда я вернусь с работы слишком поздно? Или Томасу? – она раскраснелась и тяжело дышала.

Женщины переглянулись, посоветовали ей успокоиться, что-то пробормотали о путях Господних и ушли, задержавшись на пару минут на крыльце, чтобы посмотреть на кресло-качалку и что-то обсудить. Гвен попыталась отыскать брата. Он был в своей комнате, стоял у окна и смотрел на пустой двор.

– Почему ты кричала на этих женщин? – спросил Томас.

– Кричала? – Гвен проследила за его взглядом. – Ты что… подслушивал нас?

– Они ведь были подругами моей матери?

– Почему… Почему были? – Гвен поежилась, чувствуя недоброе.

«Томас знает. Все знает. Может, даже видел мать после совершенного самоубийства, или же подслушал, как я разговаривала с шерифом, или… Или догадался сам». В последнее верилось меньше всего, но сейчас Гвен была готова к чему угодно.

– И почему ты сказал, что они были подругами только твоей матери? Она ведь была и моей матерью тоже.

– Это другое, – сказал Томас, и больше Гвен не удалось вытянуть из него ни одного слова.

Он врал, уходил от темы, вспоминал вдруг забытые игры, рассказывал о детях Лорель, с которыми провел вчерашний день, снова врал, просил что-то купить ему. В какой-то момент Гвен решила, что он действительно ничего не знает – просто детские слова, недостойные того, чтобы уделять им много внимания. «А может, он просто не может понять этого, – с надеждой подумала она. – Догадывается, но не может сложить наблюдения воедино. К тому же он уже привык, что мать подолгу не замечает его, словно его и нет. Может быть, даже если я возьму его завтра на похороны, то он ничего не поймет». Гвен начала досадовать, что накричала на приходивших подруг матери, и отчитала себя за несдержанность, но уже вечером снова позвонила Лорель и договорилась оставить у нее Томаса на следующий день.

На похоронах она почти не разговаривала, радуясь тому, что люди считают ее подавленной случившимся, чтобы общаться. Несколько раз ее попытались отчитать за то, что она не привела с собой брата, но сначала за нее вступился доктор Лерой, а затем шериф. Он появился на кладбище и, судя по всему, пришел не проститься с покойной, а поговорить с Гвен. Дождавшись удобного момента, он отвел ее в сторону и бегло расспросил о том, как себя чувствует Томас, пообещав, что пришлет к ней социального работника в ближайшие дни.

– Социального работника? – растерялась Гвен. – Зачем социального работника?

– Ты еще ребенок, а Томасу нужен уход и… – шериф замолчал, увидев, как вспыхнули щеки Гвен. – Ты просто не понимаешь, как сложно будет…

– Я работаю, и я не ребенок. К тому же… – Гвен постаралась успокоиться. – К тому же последние два года мать практически не заботилась о нем. Это делала я, шериф. Понимаете? И я могу позаботиться о нем сейчас. – Она замолчала, не зная, что сказать еще.

Шериф нахмурился, тяжело вздохнул, положил ей тяжелую руку на плечо, снова вздохнул и снова заговорил о социальном работнике, только на этот раз сделал это издалека, объясняя Гвен, что вырастить Томаса ей не по силам, что это большая ответственность.

– А то, что до этого его растила больная шизофренией женщина, нормально?! – вспылила Гвен, выслушала новую историю своей несостоятельности и едва сдержалась, чтобы не послать шерифа к черту. «Забрать Томаса? Как бы не так!»

– Может, никто и не хочет забирать его у тебя, – попыталась успокоить ее вечером Лорель. – К тому же это ведь будет социальный работник, а не пристав, которому поручено забрать у тебя брата. Дом у тебя есть, работа тоже. Поговорите, скажешь, что не отдашь Томаса, может, даже получишь какую-нибудь помощь.

– Да не нужна мне никакая помощь! – отмахнулась Гвен, но слова подруги немного успокоили ее. «Может быть, действительно все эти страхи не имеют основания? – думала она. – Не становиться же мне такой, как мать, подозревая всех и во всем?!» Сравнение помогло сильнее слов подруги. «И то правда, это ведь просто социальный работник».

Несколько дней ей удавалось думать именно так, затем она стала забывать о предстоящем визите. «Может быть, шериф передумал? Может быть, у них есть более важные дела, чем навещать тех, кто может справиться и без них? А может, они просто решили забыть обо мне?» В последнее хотелось верить больше всего, но надежды не оправдались.

Прошло чуть больше недели после похорон матери. Гвен и Томас убирались во дворе. Синий седан, лучшие годы которого остались уже далеко позади, остановился у их дома. Гладко выбритый мужчина лет сорока вышел из машины. На нем был надет серый костюм. Черные ботинки запылились. В руках потертая кожаная сумка. Русые волосы коротко пострижены. Гвен не сразу поняла, кто он, и долго не обращала на него внимания, а он просто стоял и смотрел на нее и Томаса. Пять минут, десять…

– Мисс Мороу? – позвал он охрипшим голосом, достал платок и высморкался. – Меня зовут Рон Адамс. Шериф просил заехать к вам и…

– У нас все хорошо! – выпалила, не задумываясь, Гвен. – Нам не нужна помощь, и у нас нет никаких жалоб или пожеланий. – Она уставилась на Адамса, но он молчал, переводя взгляд с нее на Томаса и обратно.

– Не возражаете, если я поговорю с мальчиком? Томас? – он открыл свою папку. – Его ведь так зовут, да?

– Да, но зачем….

– Томас! – Адамс дружелюбно помахал рукой. – Не бойся. Подойди ко мне. – Он опустился на корточки, чтобы быть с мальчиком примерно одного роста. Гвен наблюдала за ним, пытаясь заставить себя не нервничать. – Чем занимаешься, Томас? – спросил ее брата Адамс. Томас насупился, опустил голову. – Не бойся. Я хочу быть твоим другом, – Адамс посмотрел на Гвен. – Ведь так, мисс Мороу?

– Да, – нехотя согласилась она. – Скажи ему, Томас, что мы делали?

– Вы ведь убирали двор? – помог ему Адамс. Томас кивнул. – Отлично. А ты? Что именно делал ты? Подметал, собирал мусор или… – Адамс не договорил, потому что Томас резко развернулся и побежал прочь. – Что это с ним? – спросил он Гвен. Она растерянно пожала плечами.

– Не знаю. Обычно он ведет себя немного лучше, но это… Это ведь мальчишка. – Она улыбнулась, надеясь смягчить этим Адамса. Адамс задумался на мгновение, затем осторожно кивнул.

– Очень необщительный мальчик. Он всегда был таким или стал после смерти матери?

– Что? Нет. Он нормальный. Просто… Просто я даже не знаю, что на него нашло.

– А при матери он вел себя так же? Не поймите меня неправильно, но для ребенка в таком возрасте важен авторитет, а вы просто его сестра. Возможно, он просто выражает свое нежелание подчиняться вам и ждет, когда вернется мать? Родители, как правило, имеют влияние на детей. Особенно в таком возрасте, поэтому…

– У его матери была шизофрения, мистер Адамс, – оборвала его Гвен, отчаянно пытаясь выглядеть приветливо. – Его растила я. И я для него авторитет.

– Вот как, – Адамс что-то хмыкнул себе под нос. – Тогда докажите мне это.

– Что? – растерялась Гвен.

– Прикажите ему вернуться и поговорить со мной.

– Приказать? А вы не думали, что просто не понравились ему, может быть, даже напугали его?

– Я?! – Адамс натянуто рассмеялся. – Не говорите ерунды, мисс Мороу. У меня трое детей. Дети любят меня.

– Это ваши дети вас любят, мистер Адамс. Вы их отец. А для Томаса вы – незнакомец, которого он видит впервые. Не забывайте к тому же, что он рос без отца и любой мужчина для него всегда чужак.

– Просто прикажите ему вернуться и поговорить со мной.

– Нет, – Гвен попыталась отыскать взглядом Томаса, но не смогла. – У него недавно умерла мать. Я не знаю, видел он это или нет. И если вы думаете, что я буду заставлять его разговаривать с человеком, который ему неприятен или которого он боится, то вы сильно ошибаетесь.

– Дети не боятся меня, – продолжая улыбаться, почти прошипел Адамс.

– Почему? – Гвен пожала плечами. – Мне, например, когда я была маленькой, вы бы не понравились, может быть, я бы даже испугалась вас.

– Мы говорим не о вас, мисс Мороу.

– Верно. О Томасе. Но если он… – она замолчала, увидев, как брат идет, катя перед собой велосипед. Он остановился перед Адамсом, показал на спустившее колесо и протянул ему ключ.

– Почини!

– Починить? – Адамс снова присел на корточки. – Боюсь, при помощи ключа это не починить. Разве тебе не говорили об этом? – он увидел, как Томас покачал головой, и снисходительно улыбнулся. – Видите, мисс Мороу, ваш брат совершенно не боится меня. Уверен, если вы оставите нас наедине на пару минут, то мы подружимся. Что скажешь, Томас? Хочешь поговорить со мной?

– Лучше почини.

– Починю, но для этого потребуется заменить колесо. У тебя есть новое колесо?

– А ее друг мог починить так, – сказал Томас, указывая на Гвен.

– Друг? – улыбка Адамса стала шире. – Значит, у твоей сестры много друзей?

– Я не знаю. – Томас нахмурился, опустил голову, не сводя глаз с колеса.

– А друзья твоей сестры… Они часто бывают здесь?

– Не знаю. Так ты не починишь мне колесо?

– Они не мешают тебе? Не шумят, когда ты спишь или…

– Ну хватит! – вспылила Гвен, окончательно потеряв терпение. – Чего вы добиваетесь, мистер Адамс?! Хотите услышать, что я не уделяю брату достаточно внимания? Это не так. Хотите узнать, как часто я меняю своих друзей? Томас не знает этого. Хотите заставить его сказать, мешаем мы ему спать или нет? Он не скажет вам, потому что кроме меня в этом доме вечером больше никого не бывает. Что еще, мистер Адамс?

– Еще? – он нахмурился, не придав предыдущим словам никакого значения. – Вы сказали, что ваша мать была больна. Как думаете, это не могло передаться Томасу?

– Томасу? – Гвен нервно шмыгнула носом. – Нет. Могло, но не передалось. Я наблюдала за ним, читала об этом литературу и…

– А вам?

– Что?

– Вам это могло передаться? Вы никогда не замечали за собой необъяснимого беспокойства, тревоги, подозрительности к незнакомым людям? – он смотрел на Гвен, ожидая ответа, а губы его продолжали улыбаться. – Подумайте об этом, мисс Мороу. Потому что если ваша мать действительно была серьезно больна, то не мне вам говорить, как это может быть опасно. – Он многозначительно посмотрел на Томаса. – Особенно для ребенка, который вынужден жить с больным человеком.

– Я не больна! – прошипела Гвен, начиная злиться на Томаса за то, что он крутится возле них со своим велосипедом.

– Не нужно злиться, мисс Мороу, – тут же подметил Адамс. – Это всего лишь моя работа. – Он устремил свой взгляд к дому. – Не возражаете, если мы посмотрим комнату Томаса?

– Нет, но где, если честно, вы были предыдущие шесть лет?

– Предыдущие шесть лет ваша мать была жива, – Адамс снисходительно улыбнулся и жестом предложил Гвен идти вперед. На крыльце он остановился, посмотрел на кресло-качалку. – Говорят, ваша мать сделала это здесь?

– Да. Говорят… – Гвен открыла входную дверь, крикнула Томасу, чтобы он не уходил далеко от дома. – Кажется, вы хотели посмотреть комнату брата?

– Хотел. – Адамс не двигался, просто стоял и смотрел на кресло. – Могу я спросить вас, мисс Мороу, что вы почувствовали, когда нашли свою мать? Судя по тому, что вы мне сказали сегодня, у вас не было к ней теплых чувств.

– Она была больна, мистер Адамс. Что вы хотите услышать? Желала ли я ей смерти? Хотела ли, чтобы умерла моя мать? – Гвен встретилась с ним взглядом и сказала «нет». – А теперь, если вы не против, давайте посмотрим комнату Томаса.

– За этим я и здесь, – Адамс снова улыбнулся.

Эта улыбка уже начинала бесить Гвен. Она хотела верить ему, хотела верить в честность и мудрость этого человека, но не могла. Все в нем было каким-то фальшивым. Может, лишь ботинки, пыльные и грязные, были более-менее правдивы. Все остальное – фарс, фальшивка. Гвен вошла в комнату брата, открыла окно, выгоняя застоявшийся воздух.

– Согласна, придется сделать скоро ремонт, но… – она всплеснула руками. Адамс снова улыбнулся, кивнул, однако Гвен так и не смогла понять, согласен он с ней или это еще одна фальшивка.

– Скажите, мисс Мороу, а эту комнату для Томаса выбирали вы или ваша мать?

– Эту комнату? – она насторожилась, ожидая подвоха. – Не помню. Кажется, вместе. Не знаю. Какое сейчас это имеет значение?

– Ну, вы говорили, что ваша мать была больна, а комната выбрана удачно, к тому же когда мальчик только родился, осмелюсь предположить, что здесь было уютно. – Адамс долго смотрел на Гвен, ожидая ответа, но она настырно решила молчать. – А ваша комната, мисс Мороу? Мы можем посмотреть ее?

– Это еще зачем?

– Я социальный работник, мисс Мороу. В мои обязанности входит смотреть, анализировать, делать выводы.

– Да? И какой вывод вы хотите сделать, осмотрев мою комнату?

– Пока никакой, но надеюсь, что в итоге он окажется верным, – Адамс породил еще одну улыбку. Гвен отвернулась, скрывая гримасу отвращения.

– Пойдемте.

Она отвела его в свою комнату, решив, что не станет ничего объяснять, не станет оправдываться. Кровать не убрана – плевать, это ее дело. Косметика разбросана по столу, вещи на спинках стульев – и что, разве это не принадлежит ей?

– Давно здесь делали ремонт? – спросил Адамс, осматриваясь и совершенно не замечая беспорядок.

– Не помню, а что?

– Судя по моим наблюдениям, лет семь назад, возможно, даже больше. – Он дождался, когда Гвен согласно кивнет. – Не ошибусь ли я, если скажу, что после рождения Томаса у вас никогда не делали ремонт?

– Выходит, что так, – Гвен растерянно пожала плечами.

– А ваша мать? В ее комнате такой же беспорядок? – Адамс увидел, как напряглась Гвен. – Или же нет? – он подумал, что, возможно, эта девчонка могла занять комнату матери, как только та умерла. Почему бы и нет? Вот и объяснение этого беспорядка. – Мы можем посмотреть комнату вашей матери, мисс Мороу?

– Комнату матери? – она пожала плечами, вышла в коридор. – Там в основном иконы и… Я не заходила туда с того дня, когда… – Гвен замолчала, открыла дверь и пропустила Адамса вперед. – Не возражаете, если я не буду заходить? – спросила она.

Адамс не ответил, переступил порог, огляделся. Комната была просторной, но крайне мрачной. Тяжелые шторы скрывали окна. Лики святых застыли на стенах. От их укоризненного взгляда, казалось, невозможно укрыться. Большая кровать стояла посреди комнаты, разделяя окно и входную дверь. Постельное белье на ней было чистым, но крайне дешевым. Старый бельевой шкаф неуклюже сутулился напротив кровати. Адамс подошел к нему, заглянул внутрь.

– Когда ваша мать в последний раз покупала себе что-нибудь из одежды? – спросил он Гвен.

– Из одежды? – она попыталась вспомнить, но не смогла. – Не помню, а что?

– Из того, что я вижу, она, судя по всему, была у вас аскетом. Вы никогда не ссорились с ней по этому поводу? Она никогда не пыталась запретить вам покупать новую одежду, косметику? Никогда не хотела, чтобы вы одевались чуть скромнее, проводили больше времени дома?

– Не понимаю, к чему вы клоните.

– Вы часто с ней ссорились?

– Ссорились? – Гвен вдруг захотелось захлопнуть дверь и оставить Адамса навсегда в этой больше похожей на камеру в тюрьме, чем на спальню, комнате. – Причем тут это?

– Просто пытаюсь понять. – Он жестом предложил ей войти. – Скажите, мисс Мороу, что вы чувствуете, находясь здесь?

– Ничего. – Гвен с трудом сдерживала желание подойти к окну и раскрыть шторы.

– А сейчас? – Адамс закрыл входную дверь.

Гвен резко обернулась.

– Какого черта вы делаете?! – на мгновение ей показалось, что в комнате не хватает воздуха. Адамс не двигался, просто стоял, наблюдая за ее реакцией. – Откройте, пожалуйста, дверь, – тихо попросила его Гвен.

– Вам страшно?

– Нет.

– Вы выглядите напуганной, мисс Мороу. Когда вы в последний раз заходили сюда? Месяц назад? Год назад? Пару лет?

– Не помню.

– Вы говорили, что мать ваша была больна. Как долго это продолжалось? Она причиняла вам боль? Заставляла вас стыдиться себя? Что вы почувствовали, когда она умерла? А Томас? В нем вы не видите продолжение своей матери? Не думаете о том, что можете наконец-то отплатить ей за весь тот вред, что она причинила вам? – Адамс выдержал небольшую паузу. – Мисс Мороу?

– Убирайтесь, – процедила сквозь зубы Гвен.

– Это просто стандартная процедура. Просто вопросы, которые я должен задать.

– Я сказала, убирайтесь! – Гвен шагнула к нему, заставив машинально попятиться.

– Вы же сами сказали, что ваша мать была больна. Разве я не должен проверить вас, чтобы понять, способны ли вы заниматься воспитанием своего младшего брата?

– Способна. Еще как способна. Довольны? А теперь убирайтесь. Дверь прямо за вашей спиной, мистер Адамс. – Она сделала еще один шаг к нему, надеясь, что он снова попятится, но он лишь слабо улыбнулся.

– Успокойтесь, мисс Мороу, – охрипший голос Адамса стал на удивление мягким. – За десять лет работы я общался с сотнями людей в подобных ситуациях, и поверь мне, я уже видел все.

– Я люблю Томаса, мистер Адамс, – тихо сказала Гвен, однако злость в ее голосе продолжала звучать. – Я смогу позаботиться о нем, и я никогда не причиню ему вреда. И можете не сомневаться – Томас любит меня и хочет остаться со мной.

– Ничуть не сомневаюсь, что это так, мисс Мороу, – снисходительно улыбнулся Адамс. – Дети в его возрасте, как правило, привязаны к своим родителям или родственникам вне зависимости о того, хорошо им с ними или нет. – Он вышел из комнаты. – Сколько вам лет, мисс Мороу? Восемнадцать?

– Девятнадцать. – Гвен шла следом за ним к выходу.

– Девятнадцать… – голос Адамса снова стал неприветливо сиплым. – Это сложный возраст, мисс Мороу. Поверьте мне, я знаю это по опыту. Девушка, собирающаяся стать матерью в восемнадцать лет, даже не представляет, с какими трудностями ей придется столкнуться.

– В девятнадцать, – поправила его Гвен, но он не обратил на это внимания.

– А в вашем случае, мисс Мороу, ситуация осложнена тем, что Томас достаточно взрослый мальчик. Я понимаю, вы скажете, что растили его с детства, что знаете о нем абсолютно все, но задайтесь вопросом: сможет ли он с вами получить достойное образование, сможете ли вы отправить его в школу, заботиться о нем? Это ведь требует больших затрат, мисс Мороу. Затрат времени, денег, усилий…

Они вышли на улицу. Томас возился во дворе, пытаясь открутить велосипедное колесо.

– К тому же мальчику в этом возрасте нужен отец, мисс Мороу. Как думаете, вы сможете заменить ему не только мать, но и отца? – Адамс обернулся и посмотрел на Гвен, терпеливо ожидая ответа. Она молчала до тех пор, пока не поняла, что он не уйдет, не получив ответа. – Думаю, вы и сами все понимаете, мисс Мороу, – опередил ее Адамс, спустился с крыльца и, не оборачиваясь, пошел к своей машине.

«Что, черт возьми, я должна понять?!» – подумала Гвен, спустилась с крыльца, намереваясь догнать Адамса, но остановилась, решив, что это ничего не изменит. Он уехал, оставив в память о себе сомнения и тревоги. «И что теперь? Что я должна делать? Ждать?» Гвен взяла Томаса и поехала к Лорель. Они просидели с подругой до вечера, но так ничего и не решили.

– Может быть, он больше не приедет? – предположила Лорель. – Жаль, что у нас нет общих знакомых с этим мистером Адамсом.

– Да. Жаль, – Гвен задумчиво наблюдала за братом. Он бегал с детьми Лорель по двору, неуклюже запуская фрисби. – Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что еще немного, и Адамс обвинит в меня в том, что я такая же чокнутая, как мать. – Она посмотрела на подругу, но та предпочла промолчать. – Но ведь это же не так? – Гвен снова начала наблюдать за Томасом, но вопрос засел в голове, не давая покоя. – Может быть, мне встретиться с доктором Лероем и попросить проверить меня? Ну, чтобы знать наверняка.

– Ты не сумасшедшая, – заверила ее Лорель.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю и все.

– Как бывшие подруги моей матери? Они ведь даже на похоронах не верили, что мать была действительно больна!

– Может, она и не была больна? Я имею в виду, так, как ты думаешь, больна. Не все же люди, сводящие счеты с жизнью, больны шизофренией. У некоторых просто что-то не сложилось в жизни, у других какие-то непреодолимые сложности. Помнишь доктора Кларксона, который лечил нас, когда мы были детьми? Он ведь тоже убил себя, но у него не было шизофрении.

– Кажется, он чем-то болел?

– Вот видишь?!

– Но мать-то моя ничем не болела! Сомневаюсь даже, что она хотела убивать себя. Скорее всего, ее целью было пристрелить того демона, который поселился у нее в голове! – Гвен тяжело вздохнула, призналась, что боялась обнаружить нечто подобное у Томаса. – Доктор Лерой наблюдал за ним, но ничего не заметил.

– Вот видишь! – оживилась Лорель. – Если бы у тебя были какие-то признаки, думаешь, доктор Лерой не заметил бы этого?! – она тронула Гвен за плечо.

Гвен кивнула, но сделала это лишь потому, что не хотела больше продолжать эту тему.

Вернувшись домой, она долго убеждала себя прибраться в комнате матери, убеждала, что это ничего не значит для нее. «А лучше даже не прибраться, а выбросить все эти жуткие, мрачные вещи!» – она поймала себя на мысли, что боится не столько безумной матери, сколько ее комнаты. Даже сейчас, когда хозяйка ушла в мир иной, комната продолжала жить, продолжала плодить страхи.

Гвен заставила себя войти в нее. Вечер только начинал сгущаться за окном, но тяжелые шторы, сквозь которые он не мог проникнуть, уже превращали его в ночь. «Начнем хотя бы с этого», – решила Гвен, подошла к окну, раздвинула шторы, огляделась. Теперь проблема в другом – стены, иконы, мебель. Они поглощали свет своей мрачностью и печалью, они словно отбирали жизнь у всего, что приходило сюда: будь то солнечный свет или человек – неважно. И еще запах. Пыль, старость, застоявшийся воздух. Гвен почему-то всегда казалось, что именно так должно пахнуть в склепе или в музее, где вместо мумий выставлены забальзамированные тела.

«От этого избавиться не так сложно», – она попыталась открыть окно, не смогла. Старые задвижки заржавели и отказывались подчиняться. «Ладно», – Гвен вышла из комнаты, отыскала молоток. «Кто теперь здесь главный?» Она пыталась шутить, но чем темнее становилось за окнами, тем сильнее становился ее страх. Можно было, конечно, включить свет, но Гвен принципиально не хотела этого делать. «Я не боюсь. Не боюсь ни этой комнаты, ни той, кто в ней жила».

Гвен наконец удалось открыть окно, впуская в комнату свежий воздух. Она знала, что это не так, но на мгновение ей показалось, что она слышит, как тяжело вздохнули старые стены. Свежий воздух смешался с застоявшимся и начал стремительно вытеснять его, выдавливать из комнаты.

«Теперь пыль».

Гвен принесла тряпку и до начала сумерек протирала мебель, иконы, пол.

«Теперь все-таки придется включить свет».

Гвен сделала это неспешно, доказывая себе, что не боится темноты. Темноты здесь. Темноты, способной оживить любую тень, любой предмет, на который днем не обратишь даже внимания.

«Я не боюсь. Не боюсь».

Выключатель щелкнул, лампочка под потолком моргнула и снова погасла. «Вот, значит, как». Гвен почувствовала это делом принципа – если она сейчас сдастся, отступит, то уже никогда не сможет прийти сюда снова, никогда не заставит себя признать, что это комната, в которой никто не живет. Нет, это будет комната матери, комната, в которую лучше никогда не заглядывать. «Я найду лампочку. Найду и поменяю».

Гвен потратила на поиски около получаса. «Ладно, в конце концов, лампочку можно вывернуть откуда-нибудь». Она включила все светильники, что были в доме, и выбрала самый яркий, затем дождалась, когда лампочка в нем остынет, и вывернула ее.

«Вот так-то!» Гвен принесла из гаража стремянку, вернулась в комнату матери. Тьма сгустилась, стала почти осязаемой. «Я не боюсь, – сказала она себе, устанавливая лестницу. – Ну, если только чуть-чуть». Фонарик вспыхнул, выхватывая из темноты лики святых. «Это нужно будет тоже вынести отсюда», – подумала Гвен, откручивая старый, покрытый толстым слоем пыли плафон. Лестница шатнулась под ногами. Гвен взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, выронила плафон. Звякнуло разбившееся стекло. Томас проснулся и позвал ее по имени.

– Уже иду! – пообещала ему Гвен, спустилась с лестницы и проверила, работает ли новая лампочка.

Желтый свет вспыхнул, ослепив на мгновение глаза. «Уже другое дело». Она оставила свет включенным, вышла в коридор. Дверь в комнату Томаса была открыта, но он уже снова спал. Или притворялся? Гвен решила не разоблачать этот обман, прикрыла дверь в его комнату и достала с чердака старые коробки, намереваясь собрать вещи матери.

«Спать все равно не хочется, так что…» Она обошла весь дом, избавляясь от вещей и связанных с ними воспоминаний. Странно, но в итоге она с трудом смогла заполнить лишь небольшую коробку – ей всегда казалось, что вещи матери занимают как минимум половину пространства в доме. Раньше они были везде, а сейчас… Всего-то пара статуэток да ничего не значащие мелочи. На кухне Гвен остановилась и долго не могла решить, от чего стоит избавиться, а от чего нет.

Конечно, мать готовила здесь еду, пользовалась посудой, но разве Гвен не делала здесь того же, особенно последние годы? Разве эти вещи не принадлежат ей так же, как и матери? Может быть, даже чуть больше. «Вот, например, эти тарелки. Разве это не я их покупала? Я. А стаканы, а вилки?» Гвен улыбнулась, увидев несуразную желтую чашку для завтрака, которую у нее выпросил Томас, когда она покупала скатерть на стол и имела глупость взять его с собой в магазин. «Нет. Эти вещи принадлежат так же и нам с братом, как и матери, – решила она, увидела старую блинницу и тут же поправила себя. – Почти все».

Некоторые вещи все-таки продолжали принадлежать матери, несмотря на все попытки сделать их общими. Сколько раз Гвен пыталась воспользоваться этой блинницей, чтобы приготовить Томасу и себе завтрак? А сколько раз мать закатывала скандал, как только замечала это? Гвен не помнила, в чем именно была причина подобного запрета. Кажется, мать вбила себе в голову, что Гвен там что-то сломала или что-то еще – неважно, главным было, что эта вещь принадлежала ей. Гвен поколебалась и убрала блинницу в коробку, уверенная, что со временем обязательно всплывет что-нибудь еще. «В конце концов, здесь у матери была целая жизнь».

Она отнесла коробку на чердак, прошлась для верности еще раз по дому, заглянула к Томасу убедиться, что он спит, и остановилась возле закрытой двери в комнату матери. «Может, лучше будет пойти спать? – мелькнула у нее в голове трусливая мысль. – Почему нельзя отложить все на завтра? Какая разница в том, когда я наведу там порядок? Можно же просто выбрать какой-нибудь свободный день и заняться этой комнатой с самого утра».

Гвен почти убедила себя, почти отошла от двери. «Только выключу свет – и уйду». Она вошла в комнату, поднесла руку к выключателю, увидела осколки разбившегося плафона, остановилась. «А что если Томас забежит завтра сюда и порежется?» Гвен принесла веник, совок, убрала стекла. «Вот видишь, совсем не страшно». Она улыбнулась, огляделась по сторонам, пытаясь решить, с чего начать ликвидацию этой комнаты. «Иконы. Эти черные, мрачные иконы». Подошла к одной из них, протянула руку, пытаясь снять, встретилась с укорительным взглядом святого, отошла в сторону. «Ладно. Иконы оставлю напоследок. Они, в конце концов, ни в чем не виноваты».

Гвен открыла старый шкаф, морщась от едкого запаха нафталина. «А я и не знала, что у матери было столько одежды», – подумала она, пытаясь вспомнить, когда видела в последний раз, чтобы мать надевала это. «Может быть, когда я была маленькой?» Гвен тяжело вздохнула, пытаясь прогнать нахлынувшие воспоминания.

Она закрыла шкаф, надеясь, что если не будет видеть все эти платья и костюмы, то не будет и воспоминаний, отошла назад, огляделась. «Но если не одежда, тогда что?» Взгляд скользнул по тумбам и столам. «Может быть, убрать сначала статуэтки и шкатулки?» Гвен простояла в комнате больше часа, но так и не смогла определиться. Она уже хотела сдаться, хотела уйти, признав свое поражение. «Может быть, лучше будет попросить Лорель убраться здесь? – ее взгляд растерянно скользил по комнате. – Надеюсь, у нее не будет проблем с тем, чтобы определиться, с чего начать. Все равно в итоге придется уносить все». Гвен тяжело вздохнула. «Но ведь это же просто вещи!»

Она заставила себя подойти к кровати. «Здесь уже никого нет. Это просто грязное белье». Гвен сдернула одеяло, бросила его на пол, затем простынь, подушки. «Просто грязное белье». Она запихнула его в коробку и заклеила скотчем. «Кажется, Лорель говорила, что знает телефон организации, в которую можно отдать старые вещи?» – подумала Гвен, и идея пришлась ей по душе. «Почему бы и нет? Зачем мне хранить то, чем я никогда не собираюсь воспользоваться?!Что будет в этой комнате через месяц? Через год? Почему следом за вещами матери не избавиться и от ее мебели? Разве мне нравится этот стол? Нет. А шкаф? Тоже нет». Она потрогала кровать рукой, пытаясь решить, нравится она ей или нет. «На ощупь неплохо». Гвен осторожно села. «Кажется, мягкая и удобная. Лучше, чем моя. Уж больше моей кровати – это точно. Вот только смогу ли я на ней спать?» Гвен осторожно легла, сначала продолжая держать ноги на полу, затем попыталась устроиться так, как ей будет удобно, закрыла глаза. Продолжая размышлять, она не заметила, что заснула.

Снов не было, лишь какая-то беспокойная пульсирующая темнота да детский далекий крик ближе к утру. Гвен не сразу поняла, что это кричит ее брат.

Он проснулся, позвал ее, не получил ответа и пошел в ее комнату. Сестры не было. Томас огляделся, решил, что она может быть на кухне, готовит ему завтрак. Проходя мимо комнаты матери, он остановился, увидев незакрытую дверь. Ноги сами заставили его повернуться и заглянуть в комнату.

Утро было хмурым, и пробивавшийся сквозь окна свет усиливал воображение, рисуя неясные очертания мебели, икон на стенах, кровати, женщины, лежащей на ней. Крик поднялся откуда-то из желудка. Рот Томаса открылся. Страх подчинил тело, сковал онемением. Легкие вспыхнули огнем. Томас сделал глубокий вдох и снова закричал, пытаясь заставить себя развернуться и побежать прочь, к сестре, на улицу, подальше от этой комнаты, кровати.

– Томас? – женщина на кровати открыла глаза и повернулась к нему.

Томас с силой захлопнул дверь, чувствуя, как шевелятся волосы на голове. Ему хотелось заплакать, но он не мог. «Бежать! Бежать! Бежать как можно дальше отсюда!» Томас спрятался под кухонный стол, прислушался. Дверь в комнату матери открылась. Чьи-то шаги приближались к нему.

– Томас? Томас, где ты? Я тебя напугала? Прости меня? – Гвен осторожно заглянула под стол. Брат зажмурился, обхватил голову руками. – Томас? – она тронула его за плечо.

Он вздрогнул, выскочил из-под стола, споткнулся о стул, упал и неожиданно разревелся. Гвен попыталась его успокоить, но он не слушал ее, вырывался из объятий и, вырвавшись, тут же останавливался и начинал реветь еще громче, понимая, что бежать некуда.

– Ну что ты? Что ты? Это же я, – Гвен попыталась привлечь его внимание, не прикасаясь к нему. Томас затряс головой, старательно отворачиваясь. – Тебя что-то напугало? Ты что-то увидел? – она замолчала, болезненно поджав губы. Комната матери, кровать матери, крик Томаса. – Это была я, Томас! На той кровати. Я! – Гвен снова попыталась прикоснуться к нему. – Я убиралась в комнате матери и заснула…

Томас вздрогнул, почувствовав ее прикосновение, замер, пытаясь решить: вырываться ему или нет.

– Здесь никого кроме нас нет. Слышишь? – Гвен видела, как слезы текут из его глаз, видела, как он тяжело дышит, жадно хватая ртом воздух, слышала его всхлипы, но истерика, кажется, проходила. – Это я, Томас. Я, – Гвен обняла его за плечи, осторожно попыталась прижать к себе. Он заупрямился. – Посмотри на меня! – велела Гвен. Томас решительно замотал головой. – Я сказала, посмотри… – Она оборвалась на полуслове, услышав стук в дверь. Томас вздрогнул, отскочил в сторону. – Нет! Нет! Нет! – Гвен молитвенно сложила на груди руки. – Не бойся. Это просто дверь. Кто-то пришел к нам. Понимаешь? Кто-то стоит на крыльце.

– На крыльце? – всхлипывая, переспросил Томас.

– Да. Мне нужно открыть дверь, – Гвен попыталась улыбнуться. – Ты подождешь меня? Хорошо? – Она поднялась на ноги, дождалась, когда Томас кивнет, и пошла открывать.

– Мисс Мороу, – Рон Адамс приветственно склонил голову, застыл на пороге, пытаясь заглянуть в комнату. – Я слышал плачь. Что-то случилось?

– Нет. То есть да… Томасу приснился сон… Вернее, не сон… – Гвен тяжело вздохнула, провела рукой по коротким волосам на голове, снова вздохнула, шагнула было вперед, чтобы поговорить с Адамсом на улице, вспомнила о Томасе, подумала, что сейчас не самое лучшее время оставлять его одного, хотела уже пригласить Адамса в дом, остановилась, посмотрела на него недоверчиво, понимая, что сейчас он снова будет искать и вынюхивать то, чего здесь никогда не было и не будет, но он бы хотел увидеть…

– Что-то не так?

– Не так? – Гвен заглянула в комнату, пытаясь разглядеть, плачет Томас или уже успокоился.

– Вы ударили брата? – напрямую спросил Адамс.

– Что? Нет, конечно!

– Значит, он упал? Вы спали и не могли видеть, как это случилось….

– Нет! – прервала его Гвен. – Он просто… Он испугался.

– Испугался? – на лице Адамса появилось недоверие. – И что же это было? Крыса, кошка или какое-то другое животное?

– Не крыса и не животное, – Гвен помялась несколько секунд. – Боюсь, это была я. Только не делайте такое лицо! Это было случайно. Вчера вечером я собиралась убраться в комнате матери, легла на кровать и случайно заснула. Томас увидел меня там утром и, должно быть, решил, что это его мать.

– Решил, что это мать? Так он знает, что случилось?

– Я думала, что нет, но после того, что случилось сейчас, думаю, он видел намного больше, чем я хотела бы.

– То есть вы полагаете, что он видел, как его мать покончила с собой? – Адамс заметил, как Гвен согласно кивнула, и задумчиво поджал губы. – А вы не пытались показать его доктору? Не пытались поговорить с ним об этом? Для мальчика в его возрасте подобное может стать ключевым моментом в становлении будущей личности. Представляете, как сложно ему будет самому разобраться в том, что он видел?

– Я не знала, что он видел. – Гвен помолчала и добавила: – Не знаю и сейчас. Может быть, он что-то слышал. Может быть, что-то понял. Может быть, убедил себя, что матери больше не будет в этом доме, но… Не думаю, что он видел мать на крыльце, после того как… Ну, вы понимаете меня…

– Не совсем, – признался Адамс. Он вошел в дом, постоял немного, давая возможность Томасу рассмотреть себя, и прошел к дивану, не обращая на мальчика внимания. Гвен помялась рядом с ним, предложила чашку кофе. Адамс согласился.

– Я тоже буду кофе, – сказал Томас. Гвен приготовила ему завтрак, позвала на кухню, усадила за стол и отнесла кофе Адамсу.

– Могу я задать вам вопрос, мисс Мороу. – Он похлопал рукой по дивану рядом с собой, предлагая ей сесть. – В чем действительная причина того, что вы решили провести ночь в комнате матери? Вам что-то хотелось доказать? Себе? Ей? Или вы просто пытаетесь представить себя на ее месте? Делать, что делала она, спать там, где спала она?

– Говорю вам, это просто была случайность! – вспылила Гвен, поджала губы, посмотрела на Томаса, надеясь, что он ничего не услышал. – Я просто немного устала вчера, вот и все.

– И не пошли в свою комнату, предпочтя кровать матери?

– Нет. – Гвен снова покосилась на брата. – Я просто пыталась определиться с тем, что оставить в комнате матери, а что выбросить.

– И поэтому вы легли на кровать? Хотели взглянуть на вещи глазами матери?

– Господи, нет! Я хотела понять, нравится мне эта кровать или нет, удобно ли мне на ней.

– И что, поняли? – Адамс снова начал снисходительно улыбаться, но эта мимика уже не могла обмануть Гвен. Она знала, что это маска. Он – хищник. Он здесь, чтобы забрать у нее брата.

– Простите, мистер Адамс, но могу я узнать, зачем вы пришли? – Гвен снова покосилась на Томаса. Он завтракал, словно и не было истерики пятнадцатью минутами ранее. Адамс проследил за ее взглядом, открыл кожаную папку, заглянул в нее, но ничего доставать не стал.

– Видите ли, мисс Мороу…. – он кашлянул, пытаясь избавиться от хрипоты в голосе. – Вчера вечером я все обдумал и принял решение, что Томасу, возможно, с вами будет действительно лучше, чем там, куда можем его определить мы, но сегодня утром… – Адамс замолчал, и Гвен поняла, что он не собирается продолжать.

– А что было сегодня утром? Вы слышали, как плачет Томас? Что ж, думаю, не мне вам говорить, но дети часто плачут, и это совершенно ни о чем не говорит. Они падают, капризничают, видят дурные сны…

– Я говорю не о вашем брате, мисс Мороу. – Он снова выдержал паузу, надеясь, что Гвен сама сможет понять то, что он сейчас скажет, но она не понимала. – Боюсь, сейчас дело в вас.

– Во мне? – Гвен растерянно тряхнула головой. – Причем здесь я?

– Простите, мисс Мороу, но я должен быть уверен в тех, с кем предстоит остаться Томасу. Я понимаю, он ваш брат, но с учетом того, чем была больна ваша мать…

– Да вы даже не знали о ее болезни, пока я не сказала вам! – вспылила Гвен.

– Я не доктор, мисс Мороу, – сказал Адамс примирительно. – Но поверьте, все, чего я хочу, – это чтобы мальчик был в порядке, чтобы ему ничего не угрожало. Вы понимаете меня?

– Пытаюсь. – Гвен тяжело дышала, с трудом сдерживая кипящий в груди гнев. Адамс выдержал еще одну паузу, отыскал в своей папке визитку и передал Гвен. – Что это? – она прочитала имя доктора. – Я что, должна показать ему Томаса? Не понимаю, почему это не может быть доктор Лерой? Мой брат уже привык к нему, к тому же…

– Это не для Томаса, мисс Мороу. Это для вас.

– Для меня?! – она растерялась. – Но зачем мне… – в груди снова появился гнев. – Думаете, я такая же ненормальная, как моя мать?! – Гвен почувствовала, что начинает краснеть.

– Вы хотите, чтобы Томас остался с вами? – спросил Адамс, охлаждая этим вопросом весь кипевший в ней гнев.

– Хочу, но я не понимаю, зачем мне…

– Просто запишитесь на прием. И если доктор Макнери скажет мне, что вы здоровы, то я с радостью передам вам право воспитывать вашего брата.

– Но…

– Сделайте это, мисс Мороу. – Адамс поднялся на ноги. – Я позвоню ему и договорюсь, что вы придете завтра с утра. Скажем, к десяти? Подойдет?

– Я завтра работаю, – Гвен попыталась проглотить скопившуюся во рту слюну, но не смогла. – Если речь шла о моем докторе, то думаю…

– Вы не поняли меня, мисс Мороу? – Адамс открыл входную дверь, обернулся. – Мне не нужно мнение вашего доктора. Мне нужно слышать то, что скажет о вас доктор Макнери. А что касается вашей работы, то… – он пожал плечами. – Вы же собираетесь растить ребенка, мисс Мороу, так что привыкайте к компромиссам.

Он кивнул на прощание и ушел. Какое-то время Гвен стояла, бездумно глядя на закрывшуюся за ним дверь, затем вернулась на кухню и предложила Томасу добавки. Он отказался и спросил, не обижается ли она на него за то, что он разревелся утром.

– Обижаюсь? – Гвен фальшиво изобразила удивление, но решила, что для ребенка сойдет и такое. – Нет. Что ты? Почему я должна на тебя обижаться?

– Не знаю, – Томас пожал плечами, вспомнил недавний визит Рона Адамса. – Мне показалось, что он обвинял тебя в том, что я плачу.

– Нет. Он просто беспокоится за тебя.

– Беспокоится за меня? – Томас на мгновение задумался, затем решительно покачал головой. – Я так не думаю. – Он спрыгнул со стула и спросил разрешения поиграть во дворе. «Нужно обязательно починить ему велосипед», – подумала Гвен, стараясь не вспоминать необходимость предстоящего визита к психотерапевту, но мысли настырно продолжали крутиться в голове, не давая покоя.

– Не думай об этом! – сказала Лорель, когда Гвен заехала к ней после обеда. – Отпросишься с работы, заедешь к этому доктору Макнери и уже через неделю забудешь обо всем.

– А если нет? Если этот Макнери напишет обо мне что-то такое, что заставит Адамса решить, что Томасу не следует жить со мной?

– Как это напишет? – опешила Лорель.

– Ну, не знаю… – Гвен поджала губы, не желая рассказывать о том, как напугала Томаса, но чувствуя, что если не расскажет, то не сможет уснуть в эту ночь. – Мне кажется… – она огляделась, желая убедиться, что никто не может их подслушать. – Я думаю, есть небольшая возможность того, что Макнери напишет обо мне не совсем то, что нужно мне.

– Как это – не совсем то? – Лорель нахмурилась. – То есть ты хочешь сказать, что считаешь… считаешь… – она растерянно улыбнулась, – Гвен, ты что? О чем мы вообще сейчас говорим?!

– Сегодня ночью я спала в комнате матери.

– И что?

– На ее кровати.

– Все равно не понимаю, причем тут это.

– А если бы твоя мать умерла, ты бы стала спать на ее кровати?

– Нет, но…

– К тому же я напугала Томаса. – Гвен сбивчиво рассказала, что случилось утром. – Думаю, мистер Адамс считает меня такой же ненормальной, как и моя мать на ранних стадиях, – закончила она.

– А ты? Что считаешь ты? – спросила Лорель после небольшой паузы. Они сидели на крыльце и смотрели, как играют во дворе дети, слушали их звонкие голоса. – Думаешь, он прав?

– Не знаю. – Гвен отыскала взглядом Томаса. – Может быть, отчасти. Весь день я спрашивала себя, какой черт меня дернул остаться на ночь в комнате матери, но так и не смогла придумать ни одного более-менее нормального объяснения. Что самое забавное, чем чаще я об этом думаю, тем больше мне кажется, что Адамс прав.

– Но… но… но ведь это глупо! – сказала Лорель, сбитая с толку. – Я ведь уже столько лет знаю тебя! Если бы с тобой что-то было не так, то, поверь, я бы не стала ничего скрывать.

– Верю, – Гвен безразлично пожала плечами, напомнила Лорель о подругах своей матери, которые до сих пор отказывались верить, что та была больна. – К тому же шизофрения может быть наследственной, а я не знаю, когда она проявилась у матери впервые, не знаю, болел ли кто-нибудь этим в нашей семье раньше.

– Тебя послушать, так по тебе уже плачет сумасшедший дом.

– Не обязательно сумасшедший дом. Сейчас речь идет всего лишь о воспитании ребенка. Никто не позволит мне этого делать, если будет хоть один шанс, что у меня в голове что-то не так.

– Как же тогда твоя мать растила Томаса?

– В том и дело, что мать. Никто не станет отбирать ребенка у матери, без крайне веской причины. А я всего лишь сестра. Понимаешь? К тому же мне кажется, Адамс невзлюбил меня с самого начала и все, что он делает, направлено лишь на то, чтобы забрать у меня Томаса.

– Вот это уже безумие! – оживилась Лорель. – Ты хоть понимаешь, что говоришь?

– Понимаю. – Гвен почувствовала, что начинает злиться на подругу. – Если бы он хотел оставить брата со мной, то искал бы не только минусы во мне, моем доме и моей жизни, а хоть изредка смотрел и на плюсы, а он… – она достала визитку, которую дал ей Адамс. – Как думаешь, почему он посылает меня именно к этому доктору? Чем плох наш доктор Лерой? Зачем мне куда-то ехать, отпрашиваться с работы, встречаться с незнакомым человеком, который должен решить, здорова я или нет, лишь бегло взглянув на меня? Нет, Лорель, думаю, здесь что-то не так. Думаю, этот Адамс уже оформляет документы, чтобы забрать у меня Томаса.

– Это уже перебор! Ты ведь еще не была у этого Макнери. Может быть, он ничего и не найдет в тебе?

– А если найдет? – в голове Гвен мелькнула еще одна мысль. – Что если они уже обо всем договорились? Это ведь так просто. Ему не нужно обвинять меня в безумии, достаточно лишь поставить под вопрос мой здравый рассудок. – Она посмотрела на подругу, но та настырно покачала головой.

– Прости, Гвен, но я просто не могу в это поверить.

– Почему нет? Разве мало людей хотят усыновить нормального, здорового ребенка?! Может быть, у Адамса уже есть кто-то на примете. – Гвен замолчала, но Лорель не собиралась поддерживать этот разговор. – А может, я действительно просто спятила, – шумно выдохнула Гвен…

Вернувшись домой, она приготовила ужин и безрезультатно попыталась починить брату велосипед.

– Кажется, ты сломала его еще больше, – сказал он, глядя на открученное колесо.

– Да. – Гвен заставила себя не злиться. – Завтра я позову кого-нибудь, чтобы это исправить. Обещаю.

– Джастина? – спросил Томас, и Гвен заметила вспыхнувший интерес в его глазах. – Мне нравится Джастин. Джастин умеет чинить велосипеды.

– Да. Умеет, – Гвен тяжело вздохнула, вымученно улыбаясь. – Только после того, как мать выгнала его отсюда в прошлый раз, не думаю, что он согласится снова прийти.

– Но ведь он же большой! – возмутился Томас. – Я думал, большие никого не боятся!

– У-у-у! Боюсь, ты очень сильно ошибался! – рассмеялась Гвен. Томас нахмурился.

– Тогда скажи ему, что здесь теперь только мы с тобой.

– Что?

– Джастин. Он ведь не боится тебя?

– Нет, но…

– Если хочешь, то я сам ему позвоню. В прошлый раз он сказал, что я могу это сделать. – Томас требовательно смотрел на сестру, ожидая ответа.

– Нет, – она тряхнула головой. – Не надо. Я сама.

Гвен попыталась вспомнить себя в шесть лет. «Как бы я тогда отреагировала, если бы узнала, что умерла мать?» Она посмотрела на Томаса. «Он не может знать и вести себя так, словно ничего не случилось. Будь я на его месте, то, наверное, сошла бы с ума от горя и отчаяния. Я бы испугалась. Я бы…»

Гвен вдруг поняла, что сейчас все совсем не так, как в те дни, когда она была в возрасте Томаса. Рядом с Томасом оказались другие люди и другая мать. Когда она была ребенком, у нее не было сестры, которая любила бы ее больше всего на свете, а у ее матери не было болезни, превращавшей ее в совершенно другого человека. «Нет. Томас не бесчувственный и не сильный. Он просто ребенок, который любит тех, кто любит его, кто заботится о нем, играет с ним. А кто в последние годы был рядом, когда он болел? Когда он грустил, когда был счастлив? Я. Только я».

Гвен помрачнела. Она старалась не представлять, какой могла быть жизнь Томаса, если бы мать не заболела, но воображение включилось, и ничто не могло заставить его остановиться. Мысли плыли и плыли. Даже когда Гвен с братом вернулась в дом, она не перестала видеть картины альтернативной жизни.

Странно, но помимо Томаса в этих видениях находилось место и ей самой. Другая жизнь, другие друзья, другая работа, другие мысли, другие проблемы. Эти видения преследовали ее весь вечер: за разговором с Томасом, перед телевизором, в комнате брата, когда она читала, дожидаясь, пока он заснет, даже в своей кровати. Особенно в кровати. Гвен лежала с закрытыми глазами, но вместо снов видела жизнь, которой могла бы жить.

Картины были реальными, сочными, отчего в какие-то моменты ей начинало казаться, что наконец-то удалось заснуть. Она лежала осторожно, боялась дышать, надеясь, что еще мгновение – и мир грез поглотит ее окончательно, но… Но ничего не происходило. Гвен открывала глаза и вместо ожидаемых сновидений видела свою комнату.

«Так я не засну. Никогда не засну», – решила она, поднялась с кровати и вышла на улицу, надеясь, что свежий воздух успокоит возбужденные нервы и нагонит сон. Она простояла на крыльце четверть часа, стараясь ни о чем не думать, решила, что можно вернуться в кровать, вошла в дом. Назойливые мысли вернулись. Гвен вышла на улицу. Тишина и темнота. Лишь шорохи летней ночи да блики звезд. Вернулась в дом. Гам. Голова раскалывается, будто сам воздух сводит ее здесь с ума. Гвен села на крыльцо, прижалась плечом к перилам и закрыла глаза.

Теплый ветер тронул старое кресло-качалку. Оно качнулась почти бесшумно, но Гвен услышала. Страх пришел как-то неестественно медленно, поднялся снизу живота, заполнил все конечности. Гвен зажмурилась, стараясь не обращать ни на что внимания. Снова подул ветер. На этот раз она не услышала, что кресло качнулось, но знала, что это так. Кресло, в котором умерла мать: старое, плетеное, в нем, возможно, качалась еще ее бабушка и бабушка ее бабушки. Кресло, хранящее в себе столько историй, сколько ей не пережить за всю свою жизнь. Кресло, которое еще пахнет кровью матери, вышибившей себе мозги, после того как окончательно спятила.

– Нет, – Гвен заставила себя открыть глаза. – Я не такая. Слышишь? – она поднялась, подошла к креслу. – Я не больна. Не могу быть больной.

Снова подул ветер, но на этот раз Гвен почти не почувствовала этого, лишь увидела, как качнулось кресло. Волосы на теле зашевелились.

– Я не боюсь, – прошептала Гвен, заставляя себя дышать. – Не боюсь, слышишь? – она заставила себя прикоснуться к креслу и остановить его. Пальцы ощутили шероховатость старой древесины. Истории, жизни, десятки прожитых лет – сейчас все это было здесь, под ее руками. – Нет. Это просто кресло. Старое, никому не нужное кресло. – Гвен судорожно проглотила вставшую поперек горла слюну. – Я не боюсь тебя, – сказала она не то креслу, не то образу матери, ассоциировавшемуся с этим креслом. – Не боюсь, – Гвен закрыла глаза, словно снова стала ребенком, который до слез боится темноты.

Ребенок в черной комнате. Можно включить свет, но тогда тьма уйдет и он не сможет доказать себе, что не боится. Остается стоять и ждать. Закрыть глаза и прислушиваться. Вдруг в этой зловещей тишине раздадутся шаги? Шаги твоего страха, который осторожно пятится назад, отступает.

– Я не боюсь. Не боюсь. – Гвен почувствовала, как дрожь утихает. – Это просто кресло. Просто кресло. – Она открыла глаза, огляделась.

Страх отступал, но все еще был поблизости, прятался в темноте ближайшего кустарника, чтобы вернуться, как только ему дадут на это шанс.

– Нет, – Гвен поморщилась от осознания того, что собирается сделать, но чувствовала, что просто обязана так поступить. Иначе страх вернется. Она повернулась спиной к креслу, взялась за ручки и осторожно села. – И ничего. Совсем ничего. – Гвен вспомнила мать, которая сидела здесь, а кровь, вытекая из ее затылка, извиваясь, скатывалась по плетеной спинке на пол. – Все это лишь воспоминания. Лишь воспоминания. – Гвен заставила себя откинуться на спинку кресла и закрыть глаза.

«Вот так. И кто теперь скажет, что я спятила?! Кто теперь скажет, что я боюсь каких-то предрассудков?!» Она попыталась устроиться поудобнее. «Я не такая, как мать. Совсем не такая». Гвен снова почувствовала, что начинает дрожать. «Холод. Это просто холод», – сказала она себе, но воображение тут же опровергло это. Воспоминания мелькнули перед глазами яркой вспышкой. Стул, мать, кровь на старых досках, кусочки мозга на стене, жужжание жирной мухи. Гвен зажмурилась, пытаясь прогнать это видение, но не смогла. Лишь наглая муха подлетела чуть ближе. Жужжание усилилось, но теперь Гвен казалось, что она слышит что-то еще – чей-то голос.

«Адамс! Рон Адамс!»

Он что-то говорил ей, что-то о брате, о ее здоровье, о докторе Макнери, но Гвен не могла понять, что именно он хочет ей сказать. Да и ей ли? В какой-то момент ей начало казаться, что это просто его мысли, что она каким-то образом смогла услышать их. «Жалко, что здесь нет Лорель», – успела подумать Гвен, прежде чем поняла, что слышит вовсе не мысли Адамса.

Он стоял возле забора ее дома и что-то тихо говорил доктору Макнери. Самого доктора Гвен не видела, но знала, что это он – белый халат, редкий блеск лунного света, отраженного от стетоскопа.

«Видят ли они меня? – подумала она, стараясь дышать как можно тише. – Наверное, нет, иначе они не стали бы вообще разговаривать здесь». Гвен почувствовала легкое дуновение ветра. На какое-то мгновение голос Адамса стал четким. «Он хочет забрать у меня брата!» – Гвен поняла этот сговор с такой ясностью, что у нее заболел живот. Страхи и тревоги вернулись. «Но так ведь нечестно! Нечестно! Нечестно!» Она услышала, как к голосам доктора Монтгомери и Адамса добавился еще один – далекий, детский, едва различимый. «Томас! – поняла Гвен. – Томас зовет меня!» Она открыла глаза, не сразу осознав, что проснулась.

Ночь кончилась. Хмурое утро настырно распускалось на затянутом тучами небе. Томас стоял на крыльце и очень тихо, почти шепотом, просил Гвен проснуться. На мгновение ей показалось, что сейчас у него снова случится истерика. Она хотела позвать его, успокоить, но боялась, что сделает только хуже. О чем он сейчас думает? Что происходит у него в голове?

– К тебе там пришли, Гвен, – тихо прошептал он, указывая рукой на Рона Адамса. Гвен не поняла, о чем он говорит, лишь смогла по его бледным, дрожащим губам разобрать некоторые слова.

– Что? Что ты говоришь? – так же очень тихо спросила она брата. – Прости, Томас, но я не понимаю тебя. – Ей казалось, что если сейчас удастся наладить разговор, то, возможно, получится избежать истерики. – Ты хочешь меня куда-то позвать? – она увидела, как брат кивнул, проследила за его взглядом, увидела Адамса.

Он встретился с ней взглядом и кивнул в знак приветствия. Гвен вздрогнула, спешно попыталась подняться. Тело затекло, ноги онемели.

– Давно он здесь? – спросила она брата. Томас качнул головой и для верности пожал плечами.

– Ладно. – Немота проходила, принося боль. – Эй, ты как? – Гвен подмигнула брату. – Все в порядке? – он не ответил. – Тебя кто-то напугал? – Томас осторожно покачал головой. – Значит, все нормально? – она тронула его за плечо. Брат напрягся, но затем все-таки кивнул.

Гвен бросила короткий взгляд на Адамса, желая убедиться, что он видел это.

– Пойдем, поговорим с мистером Адамсом? – предложила она Томасу. Он посмотрел на Адамса, на нее, решительно покачал головой и для верности попятился к двери в дом.

– Ну как знаешь. – Гвен улыбнулась ему, спустилась с крыльца, пытаясь изобразить на лице радушие и беспечность. – Давно вы здесь, мистер Адамс?

– Давно ли я здесь? – переспросил он сквозь зубы, переводя взгляд с нее на кресло-качалку и обратно. – Мисс Мороу… Вы что… Вы спали в этом…

– Кресле? – помогла ему Гвен.

Если бы когда-нибудь в мире устроили чемпионат «абсолютной гримасы отвращения», то, несомненно, сейчас перед ней был будущий победитель. «Пожалуй, он уже видит меня в сумасшедшем доме», – подумала безрадостно Гвен, отчаянно пытаясь придумать какое-нибудь оправдание, почему провела ночь в кресле, где ее мать пару дней назад покончила с собой, но кроме правды в голову совершенно ничего не шло.

– Что?! Вам не спалось, поэтому вы вышли на улицу и решили провести ночь в этом кресле?! – растерянно переспросил Адамс, выслушав ее рассказ.

– Не то чтобы решила… – замялась Гвен. – Там был еще ветер, который качал кресло. Я испугалась, хотела доказать себе, что это глупые суеверия, поэтому села в кресло, закрыла глаза и случайно заснула.

– Случайно заснули? – гримаса отвращения вернулась на лицо Адамса.

– Я понимаю, как это глупо звучит, но поверьте мне…

– Нет, мисс Мороу, – оборвал ее Адамс. – Это звучит не глупо. Это звучит так, как если бы вы действительно были больны.

– А вы, я смотрю, только на это и надеетесь! – не сдержалась Гвен. – Не понимаю, что такого, если человек просто вышел ночью на улицу и решил лечь спать на открытом воздухе?

– Вы спали в кресле, где умерла ваша мать! – Адамс бросил в сторону Томаса растерянный взгляд, боясь, что мальчик мог услышать его.

– Томас? – позвала брата Гвен. Он стоял возле двери в дом и растерянно переводил взгляд с сестры на незнакомца, смущенный внезапным вниманием к себе. – Томас, ты в порядке? Ты… – Гвен не нашлась, что сказать, но брат помог ей, решительно покачав головой. – Тогда я хочу, чтобы ты шел в дом и ждал меня за столом. Я сейчас приду и накормлю тебя завтраком. – Она дождалась, когда за ним закроется дверь. – Вы понимаете, что могли только что сделать? – прошипела она на Адамса. – Понимаете, какую боль могли причинить этому мальчику?

– Не сгущайте краски, мисс Мороу, – посоветовал Адамс. Уголки его тонких губ были опущены. Он выдержал ее гневный взгляд, посмотрел на часы, напомнил о предстоящем визите к доктору. – Так что если вы действительно собираетесь накормить своего брата, то советую поторопиться, – закончил он.

Гвен почувствовала острую необходимость сказать, что никуда не поедет, что ей плевать, как на доктора Макнери, так и на самого мистера Адамса, но вместо этого пообещала, что выйдет через двадцать минут.

Она ушла в дом, оставив Адамса стоять в опустевшем дворе. Он не двигался. Просто стоял заложив руки за спину и рассматривал дом. «Почему он не идет в свою машину? – вертелся в голове Гвен безответный вопрос. – Что он продолжает вынюхивать здесь? Какие еще мои скелеты собирается вытащить на свет?!»

Продолжая наблюдать за Адамсом через окно, она на автомате разогрела брату молоко, засыпала в него хлопья готового завтрака, поставила тарелку на стол и пошла переодеваться. «Интересно, что надевают, когда идут на встречу с мозгоправом? – думала она, не в силах выбрать подходящий костюм. – А если результаты уже заранее предрешены?» Последним Гвен хотела пошутить, вспоминая свой сон, и поднять себе настроение, но вместо этого мысль крепко засела в голове и не покидала весь день. Подозрение то усиливалось, то ослабевало.

Гвен злилась, что не может избавиться от этого чувства. Началось это в ее комнате, затем на улице, когда встал выбор, на какой машине ехать к доктору Макнери: можно было взять свою, а можно было поехать с Адамсом. Гвен долго убеждала себя, что ничего страшного в том, чтобы ехать на машине Адамса, нет, но в итоге все-таки решила взять свою старенькую «Фиесту». «Ведь если прием у доктора пройдет не так, как хотел Адамс, то кто сказал, что он повезет нас обратно?» – решила она, отправляя Томаса в дом за ключами от их машины.

По дороге на прием она почти не разговаривала. Адамс ехал впереди, и его присутствие действовало Гвен на нервы, заставляя всерьез задумываться о том, чтобы развернуться и поехать назад, домой. Единственным, что останавливало, было понимание того, что этим бегством она все равно ничего не сможет решить, к тому же в голове всегда звучал голос Лорель, которая настырно убеждала ее, что ничего страшного не случится, совсем ничего. На какое-то время это помогло, но уже в приемной доктора Макнери Гвен снова занервничала. Причиной был Томас. Она вдруг поняла, что войдет в кабинет, а он останется в приемной, с Адамсом. Ей снова захотелось сбежать, снова захотелось закрыться в своем доме и никого не впускать.

– Миссис Мороу? – позвал Адамс, указывая на дверь. – Думаю, вам пора.

– Да, – Гвен помялась, глядя на Томаса. – С тобой ведь ничего не случится? – спросила она. Он покачал головой, беззаботно болтая ногами.

– Не волнуйтесь. Я присмотрю за вашим братом. – Адамс взял со стола глянцевый журнал с машиной на обложке и подсел к Томасу.

Гвен поморщилась, заставляя себя молчать. «Сделайте одолжение, мистер Адамс, не разговаривайте с моим братом – вот что нужно было сказать», – решила она, когда уже вошла в кабинет доктора Макнери, вспомнила, зачем ее привели сюда, и приказала себе выглядеть самым здоровым на свете человеком.

«Самым здоровым, – сказала она себе, вышла на центр кабинета и растерянно огляделась. – И почему я решила, что доктор должен обязательно сидеть за столом?!» – отчитала себя Гвен, увидев Макнери в кресле у противоположной от окна стены. Он сидел, закинув ноги на журнальный столик и скрестив пальцы рук, пытаясь обнять свой небольшой округлый живот. На вид ему было чуть больше пятидесяти. Темные вьющиеся волосы схвачены сединой. Лицо худое, отчего небольшое брюшко начинало выглядеть как-то комично. Глаза темные, пытливые. Гвен поежилась, признавая, что взгляд этого человека совершенно не нравится ей.

– Вас что-то беспокоит, мисс Мороу? – спросил он. Голос его оказался на удивление приятным, располагающим к беседе.

– Я… – Гвен растерянно поджала губы. – Простите, а разве вы не должны сидеть за столом?

– Почему? – пальцы доктора, сложенные на животе, вздрогнули, невольно привлекая к себе внимание.

– Что почему? – Гвен глуповато улыбнулась. – Почему вы должны сидеть за столом или почему я решила, что так должно быть?

– А вы как думаете?

– Я? – Гвен попыталась изобразить усталость, пожала плечами. – Если честно, то я пришла сюда не как пациент, доктор Макнери, мне нужно…

– Эл, – оборвал он на полуслове.

– Что?

– Называйте меня Эл. Не доктор Макнери.

– Эл? – Гвен задумалась. – А почему я не могу называть вас доктор Макнери?

– Потому что вы здесь не как пациент, или же я не прав?

– Нет. Правы. – Гвен смерила доктора долгим взглядом, пытаясь понять, говорит он серьезно или ведет свою игру.

– Все еще хотите, чтобы я сел за стол, или же вас устроит неформальная обстановка? – доктор дождался, когда Гвен согласится с последним и указал на черную кушетку. – Простите, что так, но у меня в кабинете есть лишь кресло, на котором я сижу, стул за столом и эта кушетка. Если хотите, то можете сесть за стол, правда, тогда нам будет не очень удобно общаться.

– Ничего страшного. Могу посидеть и на кушетке, – сказала Гвен, увидела, как дрогнули сплетенные пальцы доктора, и подумала, что, наверное, согласилась слишком быстро. «Хотя что это меняет? За стол я бы все равно не села».

– Мисс Мороу… – начал было доктор Монтгомери, но Гвен прервала его, попросив называть ее по имени.

– Раз уж вы Эл, то почему я должна быть мисс?

– Справедливо, – согласился он, о чем-то на мгновение задумался, словно пытаясь вспомнить, о чем говорил. – У вас ведь недавно умерла мать? Покончила с собой, кажется? – он дождался, когда Гвен кивнет. – Что вы почувствовали, когда это случилось?

– Что я почувствовала? – Гвен напряглась, не ожидая, что разговор так быстро поменяет мирное течение обмена любезностями. – Я не знаю.

– Значит, я могу считать, что вы ничего не почувствовали?

– Нет. Не можете. – Гвен почему-то испугалась.

«Разве может взрослая дочь ничего не чувствовать, когда умирает ее мать? Конечно же, нет! Если только…»

Гвен сбивчиво попыталась рассказать о болезни матери, невольно сгущая краски. «А если он только этого и ждет?» – пронеслось у нее в голове, заставляя оборваться на полуслове.

– Почему вы замолчали? – спросил доктор Макнери. Гвен отвернулась и пожала плечами. – Вам неприятно вспоминать женщину, в которую болезнь превратила вашу мать?

– А если бы это случилось с вашей матерью? Что бы вы предпочли запомнить: то, что есть сейчас, или то, что было когда-то давно, в детстве?

– А ваш брат? Как выдумаете, что запомнит он?

– Не понимаю, причем тут Томас, – насторожилась Гвен. – По-моему, мы говорим сейчас только обо мне.

– Разве ваша мать не была и его матерью?

– Была, но… – Гвен заставила себя замолчать, чувствуя подвох.

– Могу я узнать, как Томас перенес смерть матери?

– Я правда не понимаю, почему мы сейчас должны говорить о моем брате, – осторожно сказала Гвен.

– Мы говорим о вас, – возразил ей доктор.

– Не очень заметно, – она глуповато улыбнулась.

– Разве брат сейчас не часть вашей жизни? Большая часть вашей жизни. Нет?

– Да, но я все равно не понимаю…

– Мать тоже была частью вашей жизни. Она умерла, а вы слишком заняты сейчас своим братом, чтобы понять, что самого близкого для вас человека больше нет.

– Томас был для меня самым близким человеком, а я для него.

– Разве Томас не любил свою мать?

– А вы думаете, можно любить свихнувшегося человека?

– Боюсь, моя практика подсказывает, что дети в этом возрасте способны любить любого родителя.

– Дети в этом возрасте любят тех, кто любит их. Так что, боюсь, ваша практика подсказывает вам неверно. – Гвен выдержала взгляд доктора и только потом отвернулась. Он молчал, продолжая наблюдать за ней. Молчал минуту, другую. – Что-то не так? – не выдержала Гвен, бросая на него короткий взгляд.

– Почему вы так решили? – его скрещенные на животе пальцы в очередной раз вздрогнули, привлекая к себе внимание.

– Вы ничего не говорите, ни о чем не спрашиваете меня…

– Вас это смущает?

– Меня?! – оживилась Гвен, сникла, задумалась, осторожно кивнула. – Немного.

– Почему?

– Не знаю. Я ведь на приеме у вас, а не вы у меня.

– Хорошо. И о чем бы вы меня спрашивали? – на лице доктора Макнери появилась едва заметная дружеская улыбка. – Я имею в виду, если бы вы были доктором, а я пациентом?

– Не знаю, – Гвен растерянно пожала плечами, – спросила бы, женаты ли вы, – она посмотрела на пальцы доктора, увидела обручальное кольцо. – Тогда сколько у вас детей? – теперь Гвен посмотрела на стол, где стояла рамка с фотографией.

– Можете посмотреть, – сказал доктор.

Гвен помялась, но затем решила, что отступать уже все равно поздно. Она подошла к столу, взяла фотографию. Два золотовласых мальчика смотрели в камеру чистыми, как небо, глазами.

– Близнецы?! – Гвен повернулась к доктору, невольно улыбаясь.

– Очаровательные, правда? – спросил он, заставив Гвен согласно закивать.

– Вы, должно быть, до безумия любите их, – сказала она, осторожно ставя рамку на стол.

Доктор улыбнулся и покачал головой. Гвен нахмурилась, но продолжила улыбаться, решив, что просто что-то неверно поняла.

– Нет. Вы правы, – сказал доктор, читая ее мысли. – Я не люблю их. Я даже не знаю их имен, – он смотрел на Гвен, изучая ее реакцию. – Это не мои дети. Я даже не знаю, настоящая ли это фотография.

– Но… – Гвен растерянно посмотрела на рамку, которую поставила на стол.

– Я ничего не говорил вам, Гвен. Вы увидели только кольцо, а все остальное додумали сами, решив, если я женат, значит, у меня должны быть дети. – Он выдержал небольшую паузу. – Вы допустили ошибку здесь. Подумайте о своем брате, о том, что вы говорили о его отношении к своей матери. Нет ли ошибки и там? А то, что вы говорили о болезни матери? Нет ни одного документального подтверждения, что у нее была шизофрения, – доктор Макнери сел за стол. – Мисс Мороу, Гвен, могу я спросить вас напрямую? – он посмотрел на нее долгим, пытливым взглядом. Она не дала согласия, но и возражать не стала. – Мистер Адамс рассказал мне, что вы ночевали в комнате матери, на ее кровати.

– Это была случайность, – тихо сказала Гвен, но Макнери продолжил, словно и не слышал ее.

– Сегодня мистер Адамс позвонил мне и сказал, что вы провели ночь на крыльце, в кресле, где ваша мать покончила с собой. Не хотите объяснить, почему?

– Нет, – Гвен перестала смотреть на доктора, уставившись за окно. Родившиеся утром подозрения вернулись.

«Они не хотят проверить мою голову. Они хотят определить меня в сумасшедший дом», – решила она.

– Мисс Мороу?

– Что, Эл? – Гвен наградила Макнери усталым взглядом.

– Я вас обидел?

– Нет.

– Тогда почему вы…

– Потому что в этом нет смысла, – она с трудом смогла удержаться, чтобы не схватить со стола фальшивую рамку с фотографией мальчиков-близнецов и не швырнуть куда-нибудь. – Вы ведь уже все решили, верно? – ей в глаза бросились белые листы на столе. – Сделали уже все необходимые записи?

– Не понимаю, зачем нам это надо? – Макнери выдержал взгляд Гвен, но совершенно не убедил ее. – Мисс Мороу? Вы можете объяснить свои обвинения?

– Зачем?

– Затем, что это ненормально. Вы пришли сюда, чтобы мистер Адамс мог убедиться в вашей способности растить брата в одиночку, а вместо этого я слышу непонятные обвинения в каком-то несуществующем сговоре.

– Так уж и несуществующем! – Гвен искривила губы в улыбке-оскале. – А как же Томас? Думаете, я не понимаю, что все, что вы делаете, имеет целью лишь одно – забрать у меня брата?

– Это не так.

– Тогда напишите то, что убедит Адамса в моем здоровье, и забудем об этом.

– Я не могу.

– Значит, я права, и вы уже заранее все решили. Вы и мистер Адамс.

– Нет. – Доктор Макнери поднялся. Гвен предусмотрительно попятилась к двери. – Пожалуйста, успокойтесь, мисс Мороу.

– Что вы задумали?

– Ничего.

– Тогда сядьте за стол.

– Если вам так будет спокойнее, – доктор подчинился. – Но я хочу, чтобы вы поняли – ни я, ни мистер Адамс не желаем вам вреда.

– Конечно, вам нужен мой брат.

– И брат ваш нам не нужен. Я просто психолог, а мистер Адамс – социальный работник. Поверьте, даже если у вас действительно имеется какое-нибудь психическое расстройство, то никто не заберет у вас Томаса. Вам выпишут лекарство, назначат дни, когда нужно приходить на прием, и все. Никто даже не осудит вас – мы понимаем, смерть матери, смерть любимого человека всегда крайне болезненна и сложна для примирения.

– Ну я же говорю, что вы уже все решили! – Гвен шагнула вперед. – Почему я не могу лечиться у своего врача? Чем плох доктор Лерой? Не такой импозантный, как вы? Согласна, зато он никогда не станет разыгрывать меня фальшивой фотографией несуществующих близнецов!

– Это просто часть терапии…

– Ах, значит, вот как вы собираетесь меня лечить?! Простите, но так вы быстрее сведете меня с ума, чем вылечите! Хотя этого, думаю, вы и добиваетесь! – Гвен замолчала, тяжело переводя дыхание. Доктор Макнери устало покачивал головой. – Что, уже придумали для меня диагноз?

– Нет, мисс Мороу. Пока нет, – он говорил так тихо, словно хотел проверить ее слух.

– Значит, я могу идти? – Гвен впилась в него усталым взглядом. Доктор Макнери не ответил. – Значит, могу.

Она развернулась, сделала несколько неуверенных шагов к двери, услышала голос доктора, остановилась.

– Как сильно вы ненавидели свою мать, мисс Мороу? – спросил он. Гвен решила, что отвечать нет смысла, сделала еще пару шагов к выходу. – Как сильно ваш брат любил вашу мать?

– Думаю, я уже ответила на все ваши вопросы, доктор, – сказала Гвен, берясь за ручку. – Теперь написать заключение вам не составит труда.

Она вышла в приемную. Томас сидел рядом с Адамсом, разглядывая фотографии автомобилей.

– Иди сюда, мы уходим! – сказала Гвен брату, чувствуя, как в ней снова начинает закипать злость.

Адамс поднялся. Доктор Макнери вышел из кабинета.

– Думаю, вам есть о чем поговорить, – сказала им Гвен, взяла брата за руку, вышла на улицу.

«Фиеста» завелась с третьего раза, заставив немного взволноваться. Гвен почему-то начало казаться, что если она останется здесь еще хоть на пять минут, то точно сойдет с ума. Нервозность стала такой сильной, что едва не переросла в панику. Лишь проехав пару перекрестков, Гвен удалось успокоиться. Она обернулась к Томасу и спросила, не возражает ли он, если она оставит его на день у своей подруги, а сама поедет на работу. Томас покачал головой и начал строить планы, чем займется, когда встретится с сыновьями Лорель. Гвен слушала его вполуха, машинально отвечая на детские вопросы. В голове звенела пустота, хотя руки еще едва заметно дрожали.

– Ну, как все прошло? – спросила Лорель, предварительно одобрив ее костюм и отправив Томаса на задний двор, где уже играли дети.

– Не знаю. По-моему, плохо, – призналась Гвен, задумалась на мгновение и решительно кивнула. – Определенно плохо. – Она монотонно попыталась пересказать то, что происходило в кабинете доктора Макнери. Подробности предательски стерлись. Осталась лишь сцена с фотографией. – Он обманул меня, представляешь? – попыталась возмутиться Гвен, но так и не смогла. – Разыграл, как ребенка. – Она потратила пару минут на описание мальчиков-близнецов, затем попыталась вспомнить, как ушла из кабинета. Рассказ стал окончательно сбивчивым, больше напоминавшим дурной сон, когда запоминаются какие-то мельчайшие детали, а суть ускользает, оставляя эмоции.

– Не надо было только так спешно уезжать, – подметила Лорель.

– Может, и да, – Гвен пожала плечами. – А может, и нет.

Она вспомнила, что опаздывает на работу, пообещала Лорель, что они поговорят еще вечером, и спешно забралась в свою старую «Фиесту».

Голова то раскалывалась от множества тревожных мыслей, то просто звенела пустотой. «Я что, действительно похожа на человека, которому необходимо лечение у психолога?!» – спрашивала себя Гвен. Спрашивала по дороге на работу, спрашивала, обслуживая посетителей в баре, спрашивала снова и снова, пока эта мысль не окрепла настолько, что Гвен спросила об этом первого встречного человека.

Незнакомый мужчина за столиком удивленно поднял на нее глаза.

– А, ладно, забудьте! – отмахнулась она, словно от назойливой мухи.

Он пожал плечами и продолжил свой ужин. Гвен отошла в сторону, но еще долго наблюдала за незнакомцем, не особенно отдавая себе отчет в том, что делает. Лишь когда он ушел, она поняла, что он сделал это, устав от нездорового внимания с ее стороны, а не потому, что уже поужинал.

Гвен вышла на улицу, решив, что нужно извиниться, сказать, что у нее просто был безумный день, но незнакомец уже уехал, да и свежий воздух отрезвил, вернув здравый рассудок. «И это после одного визита к мозгоправу! – критично покачала головой Гвен. – Представляю, что будет, если я соглашусь принимать препараты и по несколько раз в неделю ходить на прием!» – попыталась она пошутить, надеясь, что удастся рассмешить себя, но вместо этого лишь еще сильнее испортила себе настроение. «Может, я и правда веду себя немного странно в последнее время?» – появилась в голове новая мысль. Нет, сама Гвен не верила в это, но сейчас ее мнение значило намного меньше, чем мнения Адамса и Макнери. Она зависела от них, зависела от их прихоти, от их решения.

С трудом дождавшись окончания своей смены, Гвен отправилась к доктору Лерою, надеясь, что он сможет помочь ей понять, а возможно, даже научит, что нужно говорить на приеме у Макнери и как себя вести. Она пришла в тот самый момент, когда доктор закрывал дверь в свой кабинет.

– Всего пять минут, – Гвен в мольбе сложила на груди руки. Доктор Лерой мягко улыбнулся и, тяжело вздохнув, предложил войти в кабинет.

– Что-то случилось? – спросил доктор, садясь за свой старый стол. – Что-то с Томасом?

– Нет. – Гвен замялась на мгновение. – Со мной. – Она выдержала еще одну паузу, собираясь с духом, и сжато, стараясь не сбиваться на детали, рассказала об Адамсе и визите к доктору Макнери.

– Значит, ты думаешь, что они хотят забрать у тебя Томаса? – спросил доктор Лерой, когда понял, что Гвен закончила свой рассказ. Она встретилась с ним взглядом и осторожно кивнула. – И ты хочешь, чтобы я научил тебя, как правильно себя вести при визите к доктору Макнери? – Гвен снова кивнула. Доктор задумался. Безуспешно попытался убедить Гвен в профессиональной честности доктора Макнери, выслушал десяток деталей, которые убеждали в обратном, тяжело вздохнул.

– Скажите честно, доктор. – Гвен неожиданно впилась в него взглядом. – Вы тоже считаете меня ненормальной? Тоже считаете, что болезнь матери могла передаться мне?

– Почему ты так решила? – растерялся доктор Лерой.

– Вы так на меня смотрели… К тому же этот вздох, словно я ваш пациент и вам нужно убедить меня, что ни один сумасшедший не считает себя сумасшедшим.

– Нет, Гвен. Нет, – заверил ее доктор Лерой. – Поверь, ты не больна, по крайней мере, не тем, чем была больна твоя мать, но… – он помолчал, подбирая слова. – Скажем так, думаю, ты немного обеспокоена всем тем, что сейчас происходит вокруг тебя. Мать умерла, брата могут забрать. Ты хорошо спишь последние дни? Не чувствуешь головных болей, усталости, раздражительности, навязчивых идей? – доктор помолчал, но Гвен не собиралась отвечать. – Не думаю, что есть повод для паники, но пара дней отдыха и немного успокоительного, пожалуй, не повредят.

– Так и вы туда же?! – растерялась Гвен. Доктор перестал улыбаться, осторожно попытался объяснить ей, что последние дни она уделяет слишком много внимания мелочам, которых нормальный человек не заметит. – Отлично! – начала злиться Гвен. – У меня нет шизофрении, но я начинаю страдать паранойей?! – ей захотелось рассмеяться доктору в лицо, но она не смогла. Здесь, в кабинете Лероя, все было совершенно не так, как у Макнери, – никакого пафоса, только работа. Да и самого доктора Лероя Гвен знала достаточно долго, чтобы не доверять ему. «Но тем не менее сейчас я делаю именно это», – призналась себе она. – Может быть, я действительно немного перенервничала? – осторожно сказала Гвен, надеясь, что еще не успела обидеть доктора своим недоверием.

Он мягко улыбнулся, задал еще пару вопросов, выписал рецепт и пообещал, что все пройдет в ближайшие дни.

Гвен поблагодарила его и отправилась к Лорель, чтобы забрать Томаса. По дороге она снова и снова прокручивала в голове слова доктора, убеждая себя, что ничего страшного действительно не происходит. На какое-то время ей удалось в это поверить.

«Никто не забирает у меня Томаса, никто не хочет запереть меня в сумасшедший дом. Это просто нервы. Просто усталость». Она остановилась у дома Лорель, вышла из машины. «А если доктор Лерой неправ? Или, наоборот, прав – мне нужно отоспаться, отдохнуть и успокоиться, но как объяснить это Адамсу? Если Лерой поставил мне диагноз, то страшно представить, что напишет в своем отчете Макнери».

Гвен достала из пакета купленные таблетки и выпила одну из них. Постояла немного, ничего не почувствовала, приняла еще одну, подождала. Снова ничего. Гвен разочарованно вздохнула, убрала таблетки и закрыла машину. В доме Лорель она ощутила сонливость, но не обратила на это внимания. Гвен хотела поговорить с подругой, рассказать подробно, как прошел визит к доктору Лерою, но Лорель была слишком занята ужином и попытками перекричать заливающуюся лаем соседскую собаку.

– Думаю, мы лучше поедем домой, – сказала Гвен, отказываясь от ужина. Голова заполнилась звуками и начала болеть.

Гвен шла к «Фиесте», чувствуя, как пульсируют виски. Казалось, что звуки заставили голову распухнуть, надуться, и сейчас она вот-вот лопнет.

– Тебе не понравилась собака? – спросил Томас, забираясь на заднее сиденье.

– Она меня чуть с ума не свела, – призналась Гвен, чувствуя, как у нее начинает заплетаться язык. Она включила зажигание, проехала до конца улицы, остановилась на перекрестке, пытаясь понять, свободна дорога или нет.

– Почему ты не едешь? – спросил Томас.

Кто-то подъехал сзади и нетерпеливо нажал на клаксон. Гвен вдавила акселератор в пол. Откуда-то сбоку послышался писк тормозов. Голубой пикап с большими хромированными зеркалами вильнул по дороге, избегая столкновения, выскочил на тротуар и снес забор частного дома. Гвен не знала, что случилось, но хромированные зеркала ей понравились. Она проехала перекресток, поняла, что не видит дорогу, и, свернув к обочине, остановилась.

Томас что-то говорил на заднем сиденье, но Гвен не слышала его. Откинувшись на спинку, она закрыла глаза, машинально продолжая нажимать на педаль тормоза. Мир погрузился в нездоровую темноту и тишину. Гвен пыталась очнуться, но не могла, пыталась сказать Томасу, чтобы он оставался в машине и никуда не выходил, и понимала, что не может сделать и этого. Тело застыло, стало чужим. Гвен попыталась сопротивляться этому состоянию, но эти попытки отняли последние силы.

Мужчина из голубого пикапа подошел к «Фиесте» и заглянул в салон.

– Эй, ты в порядке? – он тронул Гвен за плечо, она не отреагировала. Томас сжался на заднем сиденье. – Не бойся. – Мужчина открыл ему дверь, предлагая выйти. Томас покачал головой. – Ты не ушибся? Ничего не болит? – мужчина увидел, как Томас снова покачал головой, и спросил, как зовут его мать. Томас сильнее вжался в кресло.

Оставив заднюю дверь «Фиесты» открытой, мужчина отошел в сторону. Толстая женщина, забор которой он снес пикапом, вышла из дома и теперь не то гневно, не то просто растерянно оглядывалась. Мужчина снова подошел к Гвен. Она вспотела. По лицу бежали крупные ручейки пота. Бледные губы двигались, не рождая слов. Мужчина принюхался, решив сначала, что она пьяна. Запаха не было. Он хотел заглянуть в ее сумочку, думая, что там можно будет найти ответ ее состояния, но решил воздержаться. Толстая женщина дошла до тротуара и теперь разговаривала с прохожими, которые в один голос называли водителя пикапа невиновным.

– Ты точно в порядке? – решил еще раз спросить Томаса мужчина. – Будешь сидеть тут?

– Барбара, – сказал ему Томас. Мужчина растерянно хлопнул глазами, словно уже решил для себя, что этот ребенок никогда не заговорит с ним. – Мою мать звали Барбара. А это моя сестра Гвен.

– А-а… Гвен, значит… – мужчина отошел от машины, решив, что сейчас самым лучшим будет держаться в стороне.

Он подошел к женщине, чей забор снес пикапом, и пообещал, что все исправит, вне зависимости от того, кто будет признан виновным. Женщина спросила его о водителе «Фиесты», но он лишь махнул рукой и начал изучать содранную краску на своей машине. Женщина подошла к Фиесте, попыталась заговорить с Томасом, затем с Гвен, не получила ответа и, тоже махнув рукой, вернулась к своему забору.

Когда приехал шериф, хозяин пикапа и хозяйка забора сидели у нее дома за чашкой чая, обсуждая, когда им будет удобно встретиться и начать ремонт. Гвен медленно приходила в себя. Шериф открыл ей дверку и помог выйти. Правая нога, которой Гвен нажимала на тормоз, онемела так сильно, что еще долго отказывалась подчиняться. Шериф обнял Гвен за талию, предложил отвезти ее в больницу.

– Зачем в больницу? – растерялась она, с трудом сдерживаясь, чтобы не закрыть глаза и не поспать еще немного. Шериф объяснил, что случилось. – Никто не пострадал? – услышанное, казалось, немного отрезвило Гвен, привело ее в чувства.

– Только забор. – Шериф улыбнулся, попросил ее объяснить, что случилось. – Водитель пикапа решил, что ты приняла какие-то наркотики. – Он увидел, как Гвен решительно покачала головой, и облегченно выдохнул. – Ладно. Думаю, ты не врешь, но что тогда?

– Тогда? – Гвен задумалась на мгновение, вспомнила о визите к доктору Лерою, о таблетках, которые он выписал. – Я думала, это поможет мне успокоиться, но кажется… кажется… кажется, я едва не уснула за рулем. – Она бросила заботливый взгляд в сторону Томаса.

– Да. Едва не заснула, – хмуро согласился шериф.

Он связался с доктором Лероем и долго расспрашивал его о таблетках, которые были выписаны Гвен, затем усадил Гвен и Томаса в машину и отвез их домой. Томас выпросил разрешения сесть на переднее сиденье, и шериф позволил ему несколько раз включить сирену. Гвен снова спала, спала так крепко, что шерифу не удалось разбудить ее, когда они добрались до ее дома.

– Я знаю, где ключ! – крикнул Томас и побежал открывать дверь.

Шериф помялся возле своей машины, поднял Гвен на руки и отнес в ее комнату. Она не проснулась. Он осмотрелся, желая убедиться, что прописанное доктором Лероем снотворное – это единственное, что принимает сейчас Гвен, затем вышел из дома. Томас вертелся возле его машины. Шериф усадил его за руль, расспросил о Гвен, особенно о последних днях ее жизни. Томас отвечал быстро, почти не задумываясь.

– Когда я вырасту, то стану полицейским, – пообещал он. Шериф согласился с ним, сказал, что Гвен, скорее всего, будет спать до утра.

– Как думаешь, если я оставлю тебя здесь за главного, ты справишься?

– За главного? – слово понравилось Томасу. – Думаю, я смогу быть главным.

– Утром я позвоню твоей сестре и проверю, – пригрозил ему шериф, надеясь, что детский ум не исказит понятие «быть главным». – Сможешь приготовить себе ужин? – Томас кивнул. – А спать сам ляжешь?

– Не позднее десяти.

– Девяти!

– Но Гвен всегда разрешает мне ложиться в десять!

– Гвен сейчас спит, а главным сделал тебя я. Так что будешь слушаться меня. Ты понял? – Томас нехотя кивнул. – Так во сколько ты ляжешь спать?

– В девять, сэр, – нехотя протянул Томас.

Шериф сел в машину, включил зажигание. Томас стоял во дворе до тех пор, пока патрульная машина не скрылась из вида, затем развернулся и со всех ног побежал домой. В голове крутились сотни маленьких, глупых, но от того не менее важных идей. Томас начал с того, что воплотил в жизнь мечту последних недель – забраться на чердак. Он не особенно помнил, почему ему этого хотелось так сильно: может быть, он видел фильм о доме с приведениями, которые жили на чердаке, может быть, в каком-то мультфильме один из главных героев нашел в старом сундуке карту и отправился в путешествие, а может, это был рассказ одного из сыновей Лорель, о том, что на чердаке старого дома можно найти много семейных скелетов. Томас не знал, что значит выражение «скелет в шкафу», поэтому представлял, что, забравшись на чердак, сможет найти останки своего деда или прадеда. Он даже представлял, как заберет с собой череп и будет потом пугать друзей. В общем, планируя эту шалость, он, кажется, думал и о приведениях, и о картах с сокровищами, и о скелетах – просто в голове все перемешалось, оставив ясным лишь одно желание – забраться на чердак.

Томас заглянул к сестре и убедился, что она спит. Теперь оставалось главное – найти ключ от двери на чердак. Томас поежился, чувствуя, как по спине побежали мурашки, но отступать все равно не собирался. Он подошел к комнате матери, приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Никого. Томас знал, что так и должно быть, но что-то шептало ему на ухо, что в комнате все равно опасно. Там находится кто-то незримый, но способный причинить вред, кто-то, кто охраняет ключ от чердака.

Томас проскользнул в комнату, остановился, прижавшись спиной к двери, отдышался. Перед ним была бездна, пропасть. Он смотрел на красный ковер с черными узорами и представлял себя героем, которому нужно прокрасться вдоль стен, рискуя жизнью, и отыскать ключ. Томас огляделся, пытаясь решить, куда ему нужно двигаться. Старый стол, старый шкаф, комод, тумба у кровати. Томас решил, что мать, скорее всего, прятала ключ как можно ближе к себе. Может быть, даже носила на шее. Он вжался спиной в дверь и энергично затряс головой. Нет, последнего не может быть. Скорее всего, ключ в какой-нибудь шкатулке.

Томас начал осторожно продвигаться вдоль стены к кровати. Воображение воспалялось, рисуя далеко внизу, там, где был ковер, бурлящую лаву. Иногда ее брызги поднимались так высоко, что ему приходилось уклоняться от них. «Главное – не упасть. Главное – добраться до кровати».

Молчаливые иконы на стенах ожили, превратившись в смертельно опасных стражников. Томас затаился, пытаясь рассчитать расстояние от места, где стоит, до кровати, до спасительного убежища, где ни один стражник не сможет его увидеть. «Всего один прыжок. Всего один…» Томас посмотрел вниз, в бездну. «Только бы не ошибиться». Он прыгнул, ухватился рукой за край кровати, представляя, как висит над бездонной пропастью. Еще чуть-чуть, еще мгновение – и стражники увидят его.

Томас запрыгнул на кровать с ногами, отдышался. Заветная шкатулка была уже близко. Нужно было лишь перебраться на другую сторону кровати, протянуть руку и… Рисунки на матраце кровати внезапно ожили, став змеями. Они увидели Томаса, зашипели, показывая наполненные ядом зубы. Томас сжался, боясь пошевелиться. Стражников он обманул, спрятавшись на кровати, но как теперь обмануть змей? Томас попробовал двинуться вперед. Змеи зашипели, но не набросились на него. Он затаил дыхание, продвинулся еще немного вперед, затаился. Одна из змей проползла рядом с его рукой, коснулась холодной чешуей. Томас вздрогнул. Змеи насторожились. Он затаился, перестал даже дышать. Снова продвинулся вперед, вытянул руку и открыл шкатулку. Пусто. «Где же ключ?»

Томас растерянно оглядывался по сторонам, не понимая, что происходит. Стражники стали иконами, жерло вулкана – ковром, змеи – просто рисунками. Закрыв шкатулку, Томас спрыгнул на пол, открыл один ящик, другой, третий. Увидев связку ключей, он сначала не обратил на нее внимания, решив, что ключ от чердака просто не может храниться в общей связке, затем задумался, осторожно вынул связку с ключами, просмотрел каждый из них, пытаясь определить, какую дверь какой из них открывает. Несколько ключей оказались лишними. Гараж? Сарай со старыми инструментами? Чердак?

Томас вздрогнул, резко крутанулся на месте и прыгнул на кровать, чтобы избежать стрел вновь оживших стражников на стенах. Змеи на кровати зашипели, но ему удалось ловко увернуться от их зубов. Лава из бездны обожгла ему плечо. Томас вскрикнул, спрыгнул с кровати, прижался к стене и начал пробираться к выходу. Лава начала подниматься. Томас выскочил из комнаты, захлопнул дверь и прижался к ней спиной, представляя, как сдерживает невидимых монстров, бросившихся за ним вдогонку.

Связка ключей приятно звякнула в руках. Томас шагнул к лестнице на чердак, услышал, как жалобно заурчал живот, сбегал на кухню, налил себе стакан молока и сделал сандвич с ветчиной. Голод прошел, но теперь появилась другая проблема – сумерки.

Томас смотрел, как за окном сгущается вечер, и нервно перебирал в руках связку ключей. «Если бы можно было дождаться утра!» Он вспомнил, что говорил шериф о сестре – она проснется утром, соскочил со стула и побежал на улицу. Вне дома было достаточно светло, но как только Томас вошел в гараж, то тьма снова начала наступать на пятки. Спешно, роняя инструменты и пустые канистры, Томас отыскал фонарик, попробовал включить его и радостно закричал, увидев белый луч света, разрезавший мрак. Теперь он не боялся даже ночи. Почти не боялся.

Вернувшись в дом, Томас убедился, что сестра спит, и поднялся к двери на чердак. Связка ключей была увесистой, и после нескольких неудачных попыток подобрать нужный ключ он забеспокоился, что придется возвращаться в комнату матери и продолжать поиски. Нет, он не боялся ни стражников, ни змей, ни лавы, просто это были уже прожитые приключения, сейчас весь интерес был сосредоточен на двери, ведущей на чердак. Открыть, изучить, найти!

Томас попробовал еще один ключ. Замок щелкнул. Дверь скрипнула и начала открываться. Сердце замерло. Сейчас…. Сейчас случится что-то! Томас почувствовал запах старости. Воображение заработало так быстро, что он не успел сообразить, что ему представляется. Да и нужно ли ему было это? Все страхи и приключения были прямо здесь – в темноте, за дверью.

Томас бросил связку ключей на лестницу и включил фонарик. Густая темнота нехотя расступилась, но разверзшийся коридор казался слишком узким, чтобы осмелиться войти в него. Томас вспомнил сыновей Лорель. Вот если бы они были сейчас рядом, то ему было бы совсем не страшно, а так… Томас поежился. В голове прозвучал голос старшего сына Лорель: «На чердаках водятся пауки. Их никто не трогает, поэтому они иногда вырастают очень большими». Томас пожалел, что не спросил тогда, что значит «очень большими». Такими же, как люди? Больше? Он представил громадного паука, который крадется к нему из темноты, и едва удержался, чтобы не захлопнуть дверь.

«Таких пауков не бывает». Томас посветил налево, направо, вверх, снова по центру – ничего, ни пауков, ни монстров, ни призраков. Только большой, таинственный мир, который ждет, чтобы его исследовали. Нужно лишь перешагнуть через порог, лишь войти в эту густую, словно живое существо, тьму.

Томас зажмурился и осторожно сделал шаг вперед. Сейчас огромный паук схватит его. Обязательно схватит! Перед глазами вспыхнуло далекое воспоминание. Муха жужжит, запутавшись в паутине. К ней медленно подбирается паук, кусает ее. Жужжание прекращается. Томас не помнил, где это видел. Может быть, в гараже, может, на окне одной из комнат в доме, где никто не живет и очень редко прибираются. На мгновение ему показалось, что он слышит мягкую поступь подкрадывающегося к нему паука. Крик застрял в горле. Томас зажал руками рот, боясь, что его услышат. «Но ведь сестра спит», – вспомнил он, затем в памяти всплыли фрагменты разговора с шерифом. Разве мальчик, которому позволили посидеть за рулем патрульной машины, может бояться пауков? Он вспомнил, как включал полицейскую сирену, и окончательно уверился в невозможности своих страхов.

Нужно оглядеться. Нужно доказать, что здесь нечего бояться.

Томас открыл глаза, готовый в любой момент отпрыгнуть назад и захлопнуть дверь. Ничего. Он один. Один на один с темнотой, которую можно разрезать белым лучом фонаря. Томас махнул несколько раз фонарем, представляя, как разрубает зловещую тьму.

– Я не боюсь! Не боюсь! Вот тебе! – он увлекся этим импровизированным боем, сделал несколько шагов вперед, остановился, затих, настороженно огляделся. Ни пауков, ни монстров. Луч фонаря выхватил из темноты старый сундук рядом с большим, несуразным шкафом. Томас вспомнил о картах и сокровищах. Но неужели приключения могут лежать вот так и ждать, когда их возьмут? Конечно, нет. Томас огляделся, вспомнив о гигантских пауках. А как же привидения, скелеты? Он поежился, вспомнил, как заходил в комнату матери, чтобы достать ключ от чердака, и немного приободрился, взмахнул фонарем, описывая возле себя круг, убедился, что никто не подкрадывается к нему, подошел к сундуку и открыл крышку.

В нос ударил резкий запах плесени и пыли. Томас отпрянул назад, отдышался, представляя, что только что едва не погиб от какого-то газа, созданного, чтобы охранять тайны, снова заглянул в сундук и разочарованно вздохнул, увидев груду старых игрушек. «Чьи они? Откуда? У меня никогда таких не было». Он достал деревянную куклу, попытался поставить на ноги. Кукла упала. Томас поднял ее за ногу, бросил обратно в сундук. «Наверное, они принадлежали какой-нибудь девчонке», – решил Томас.

Он поднялся, убеждая себя, что кроме сундука здесь есть и более интересные вещи. Нужно лучше смотреть. Томас открыл старый шкаф, испугался, увидев черный кожаный плащ, отпрыгнул назад, притворился, что споткнулся и едва не упал в приготовленную для него ловушку, снова подошел к шкафу, заглянул внутрь, задерживая дыхание, чтобы не чувствовать запах нафталина. Ничего интересного. «Ладно. Дом ведь большой и старый, значит, и чердак должен быть большим и хранить много старых вещей», – решил Томас, сделал несколько шагов вперед, увидел свое отражение в большом зеркале, вскрикнул, хотел развернуться и побежать прочь, но ноги онемели, отказываясь подчиняться. Даже повторный крик получился не криком, а каким-то жалостливым писком. Томас сжался. Сердце билось так сильно, что едва не выпрыгивало из груди. Волосы на голове начали шевелиться.

«Пожалуйста, не трогай меня», – хотел сказать Томас, но не мог. Фонарь светил под ноги, Томас не мог даже разобрать, кого увидел: мужчину или женщину, ребенка или взрослого, но он знал, что этот незнакомец напротив не плод воображения. Может быть, призрак, может быть, кто-то, кого заперла на чердаке мать много лет назад и он жил здесь все эти годы. Ответов не было, да Томас и не хотел их искать. Единственное, о чем он мечтал, – убраться отсюда как можно быстрее.

Осторожно, боясь даже дышать, Томас сделал шаг назад, увидел, что незнакомец тоже начал двигаться, и бросился со всех ног к выходу, споткнулся обо что-то, упал, вскочил на ноги, прыгнул вперед, туда, где, по его представлению, должна быть дверь, споткнулся о порог и покатился по лестнице. Мир закрутился перед глазами. Тело вспыхнуло болью. Томас услышал, как звякнул разбившийся фонарик, который он держал в правой руке, почувствовал, что ударился головой, вскрикнул, растянулся на полу, не веря, что лестница кончилась.

Он лежал на спине, вглядываясь в дверь на чердак. Все было мутным, смазанным. В голове что-то гудело. «Гвен убьет меня за разбитый фонарик!» – подумал Томас, вспомнил о незнакомце, которого встретил на чердаке, и на четвереньках пополз закрывать дверь.

Страх придавал сил, но боль была нестерпимой. Где-то на середине лестницы Томас расплакался, решив, что двигается слишком медленно и незнакомец успеет выбраться с чердака. Он не знал, что сделает незнакомец, если ему все-таки удастся освободиться, но твердо верил, что обязан во что бы то ни стало помешать ему. Собрав все оставшиеся силы и стараясь не обращать внимания на боль и головокружение, Томас добрался до двери и захлопнул ее. Связка ключей звякнула. Томас неуклюже протянул вверх руку, пытаясь закрыть замок. Попытки с третьей у него это получилось.

Он повалился на спину, пытаясь отдышаться. Головокружение и боли во всем теле не прошли, но страхи, кажется, немного отступили. Томас попробовал осторожно подняться. Лестница расплывалась и раздваивалась. «Так я опять упаду», – подумал он, опустился на четвереньки, спустился вниз и только потом поднялся на ноги, чтобы дойти до своей комнаты.

Он лег, не раздеваясь, в свою кровать и закрыл глаза. Сон подкрался к нему почти сразу, несмотря на тошноту и головокружение. Рваный, беспокойный сон. Томас видел, как он поднимается на чердак, затем просыпался. Видел, как за ним закрывается дверь, оставляя его в темноте, и снова просыпался. Делал шаг вперед, встречался с незнакомцем, кричал, просыпался… Лишь под утро ему удалось крепко заснуть. Темнота окутала его, отправив в сладкий мир грез. Томас забыл все, что с ним случилось ночью. Не было ни боли, ни тошноты. Он играл с сыновьями Лорель, а их мать и его сестра сидели на веранде и наблюдали за ними. Иногда Томас слышал голос Гвен. Она звала его, но он не хотел прерывать игру.

– Томас, ты спишь?

– Я играю! – вопрос сестры показался ему странным и очень смешным.

– Томас? – Гвен постояла несколько секунд в дверях, разглядывая лицо спящего брата, убедилась, что он действительно спит, и пошла на кухню.

Крепкий кофе прогнал остатки сна, но в голове все равно остался туман. Вот она уходит от доктора Лероя, вот встречается с подругой, вот они с Томасом садятся в «Фиесту»… Дальше все заволакивал туман. И еще это чувство чего-то недоброго!

Гвен выпила две чашки кофе, но вспомнить, что было вечером, как добралась от Лорель до своего дома, так и не смогла. Зато события утра и дня восстановились с кристальной ясностью. Рон Адамс, увидевший ее спящей в кресле, где мать недавно покончила с собой. Доктор Макнери, у которого, кажется, уже имеется для нее диагноз и направление в сумасшедший дом. Рабочий день. Посетители бара. Разговор с доктором Лероем, сказавшим, что она немного не в себе. Таблетки, выписанные Лероем. Гвен оживилась. «Ну конечно! Таблетки!» Она отыскала сумочку, достала пузырек с таблетками, прочитала инструкцию.

«Господи, надеюсь, я никого не задавила?!» Гвен выбежала на улицу, желая проверить машину. Если на ней есть вмятины и царапины, значит, у нее могут быть неприятности, а если нет… Она растерянно огляделась, проверила гараж, решив, что, может быть, под действием таблеток поставила туда машину, хотя никогда прежде этого не делала. Да и не было там места. Но кто знает, что могло прийти в голову?! Но «Фиесты» не было и в гараже. Гвен вышла на дорогу, решив, что могла оставить машину там, – безуспешно. Вернувшись в дом, Гвен позвонила Лорель, надеясь, что хоть она сможет пролить свет на происходящее.

– Ты потеряла машину?! – опешила подруга. – Как такое возможно?! Я думала, ты поехала от меня сразу домой!

– Да. Я тоже так думала.

Гвен решила разбудить Томаса и спросить его, что вчера произошло. Она вошла в комнату брата, надеясь, что он проснулся. Шторы были раскрыты, лучи солнца скользили по лицу Томаса, заставляя его закрываться рукой.

– Эй, – Гвен подошла к нему. – Пора просыпаться.

Она подумала, что было бы неплохо приготовить сначала завтрак, но затем вспомнила о выпавшем из памяти вечере и тронула брата за плечо.

– Томас? – одеяло сползло с его плеч.

Гвен нахмурилась, отметив, что он лег спать в одежде, затем заметила запекшуюся на голове кровь, распухшую левую руку, которую Томас высвободил из-под одеяла. Мысли в голове спутались. Что же с ними вчера произошло? Что она сделала после того, как приняла таблетку, которую дал доктор Лерой? Куда-то увезла брата? Где он разбил голову и повредил руку? Гвен осторожно дотронулась до его распухшей кисти.

Томас застонал, попытался повернуться на другой бок, проснулся и растерянно уставился на сестру. Сначала у него в голове не было ничего, кроме сна, затем медленно проявилась реальность. Он обрадовался, хотел обнять Гвен, протянул к ней руки, почувствовал острою боль, застонал, зажмурился, вспомнил, как пробрался в комнату матери, нашел ключи, открыл дверь на чердак, встретился с призраком, упал с лестницы, пришел в свою комнату и…

– Ключи… – застонал Томас, окончательно ставя Гвен в тупик.

– Что ключи? – нахмурилась она, убеждая себя, что не сошла с ума.

– Я забыл их положить на место и ты меня вычислила? – Томас огляделся, пытаясь вспомнить, куда положил связку ключей. Перед глазами появилась четкая картина: дверь на чердак, ручка, ключ в замочной скважине…. – Прости, что я вчера ходил на чердак. – Томас сжался, ожидая, что сейчас последует скандал. – Я не хотел. Правда. Но… Но мне было так интересно… – он снова вспомнил монстра, от которого едва смог сбежать прошлой ночью, сбивчиво попытался рассказать о нем. Гвен слушала молча, окончательно перестав понимать, что происходит. Монстр на чердаке, стражники-иконы в комнате матери, змеи на кровати. – Ты ведь не сердишься на меня? – заискивающе спросил Томас. Гвен растерянно качнула головой. – А еще я разбил фонарик.

– Фонарик? – Гвен недоуменно хлопнула глазами. Если бы не синяки и распухшая рука брата, то она давно бы решила, что ему все это приснилось, а так…

– Наш старый фонарик, – напомнил брат, решив, что если и стоит признаваться, то во всем, чтобы потом не было еще хуже. – Он был такой хороший, а я его разбил. Но я не хотел. Я просто упал, когда убегал с чердака.

– Упал, когда убегал с чердака? – Гвен снова посмотрела на его синяки, на опухшую руку. – Так вот почему у тебя ссадины на голове и синяки по всему телу? – Томас кивнул. – А я что делала в это время?

– Ты? – Томас напрягся, о чем-то подумал с минуту, затем решительно кивнул. – Ты спала.

– Спала?

– Да. Я зашел к тебе, даже позвал тебя по имени, чтобы убедиться, что ты спишь, и только потом полез на чердак. Шериф, конечно, говорил, что ты будешь спать всю ночь, но я сначала хотел убедиться, что…

– Шериф был у нас в доме?

– Он привез нас.

– Ага, – Гвен задумалась на мгновение, надеясь, что вот сейчас все встанет на свои места, появятся и ответы, и… – А почему он привез нас домой? – она уже чуть ли не с мольбой смотрела на брата.

– Потому что мы оставили нашу машину недалеко от дома Лорель.

– Оставили машину и поехали домой с шерифом? – в груди Гвен что-то неприятно екнуло. – Наверное, что-то случилось, раз шериф решил отвезти нас… – она увидела, как Томас энергично замотал головой. – Нет?

– Нет! Ты просто уснула за рулем! – Томас сказал это таким беззаботным тоном, что Гвен не сразу поняла опасность случившегося. – Мы проехали через перекресток, чуть не врезались в голубой пикап, он раздавил кому-то забор, а мы остановились чуть дальше на обочине.

– На обочине, значит… – протянула Гвен. Томас закивал, выдержал паузу, желая убедиться, что расспросов больше не будет.

– Так ты не злишься на меня?

– Злюсь? На тебя? – Гвен качнула головой. – Скорее на себя.

– Хорошо! – Томас радостно улыбнулся, сбросил одеяло, собираясь подняться, вскрикнул, прижал к груди левую руку и испуганно уставился на сестру.

– Больно?

– Угу, – он зажмурился, надеясь, что сейчас все пройдет.

– Дай посмотрю, – Гвен прикоснулась к его руке.

– Не надо! – крикнул Томас, соскочил с кровати, чувствуя, как закружилась голова. – Все пройдет. Правда. Все… – мир завертелся в диком хороводе. Томас попытался удержаться на ногах, но не смог.

Гвен видела, как он падает. Все казалось таким медленным, вот только исправить это было невозможно, словно все происходит во сне, где, как ни пытайся, тело не подчинится – можно только смотреть.

– Господи! – Гвен подбежала к упавшему брату, подняла его на руки, снова уложила в кровать.

Он тихо что-то пробормотал, но она не разобрала слов. В голове вспыхнула паника. «Что он сделал, пока я спала? Что-то съел? Что-то выпил? Просто ударился головой?» Мир погрузился в туманную дымку.

Гвен позвонила доктору Лерою и долго не могла внятно объяснить, что конкретно случилось с Томасом. Потом долго металась от окна к кровати брата, дожидаясь неотложки. Дорогу в больницу Гвен вообще не запомнила. Сознание вернулось лишь в палате, куда положили Томаса. Он пришел в себя и жаловался только на тошноту да ноющую боль в левой руке, на которую наложили гипс. Гвен долго сидела рядом с ним, не веря, что все обошлось, и даже немного злилась на брата за то, что он так сильно напугал ее. Доктор Лерой сказал, что перелом не серьезный, а тошнота появилась из-за удара головой.

– Пара дней – и снова начнет бегать, как и раньше, – его оптимизм передался и Гвен.

Она согласилась оставить Томаса на весь день в больнице, а сама отправилась на работу, уверенная, что самое страшное позади. В обеденный перерыв Гвен позвонила шерифу, поблагодарив, что вчера отвез их с братом домой, извинилась за свое поведение и осторожно спросила, где находится ее машина. Повесив трубку, она подумала, что было бы неплохо еще позвонить в больницу и спросить, как дела у брата, но передумала. В конце концов, она приедет к нему вечером и заберет домой.

Доработав свою смену, Гвен отправилась к дому Лорель, отыскала свою машину, помялась немного, но все-таки решилась зайти в дом, забор которого снес по ее вине пикап, чтобы извиниться. Ей открыла толстая женщина. Ее гневный, недовольный чем-то взгляд напугал Гвен, но она все-таки решилась представиться и начала извиняться за вчерашний инцидент. Женщина перестала хмуриться, просветлела.

– Так это, значит, твоя машина? – она указала рукой на «Фиесту». Гвен кивнула, снова попыталась оправдаться. Женщина оборвала ее на полуслове и неожиданно поблагодарила. – Сейчас так сложно найти новых друзей, а хозяин пикапа оказался таким хорошим человеком… – она загадочно подмигнула Гвен. – Ну, ты понимаешь меня?

– Да, – кивнула Гвен. – Думаю, да. – Она попрощалась, открыла свою машину, села за руль, но еще долго не заводила двигатель, пытаясь собраться с мыслями.

«А если бы пикап вчера не отвернул?» – снова и снова проносился в голове вопрос. Гвен подумала, что хорошо было бы не пользоваться машиной пару дней, отвлечься, забыться, но как это сделать, к тому же… «А если бы Томас вчера, упав с лестницы, сломал не руку, а шею?» – пришла в голову новая мысль. Гвен вздрогнула. На мгновение ей удалось представить, что это не просто страх, а реальность. Сердце замерло, дыхание перехватило. «А что делала я в это время? Спала? Просто спала?»

Гвен включила зажигание, с трудом сдерживая дрожь. «Фиеста» лихо сорвалась с места, выбросив синее облако дыма. «И не гони!» – велела себе Гвен. Она заставила себя снизить скорость, убеждая, что сейчас уже с братом ничего не случится. «Он в больнице, под присмотром. Надо было волноваться вчера, когда он забрался на чердак, а не спать». Гвен нетерпеливо притормозила на перекрестке, плавно нажала на акселератор. «Так я до ночи буду ехать до больницы! – гневно подумала она. – К тому же глупо, однажды получив ожог, приготовляя пищу, избегать заходить на кухню всю оставшуюся жизнь. В мире много случайностей и несчастных случаев. В мире много вещей, которые просто невозможно проконтролировать».

Гвен прибавила скорость, заставляя себя ни о чем не думать и сосредоточиться на дороге. «Забрать Томаса, вернуться домой и отдохнуть», – это было все, чего хотела она.

Припарковав «Фиесту», Гвен поднялась в палату брата. Он сидел на кровати, недовольно глядя за окно.

– Эй, – позвала Гвен. Он растерянно обернулся, просветлел, сказал, что ждал ее, но не видел, как она приехала.

– Ты что, пришла пешком?

– Нет. Просто, наверное, твои окна выходят на другую дорогу, – Гвен постаралась улыбнуться ему. Он улыбнулся в ответ.

– Мы поедем домой?

– А ты не хочешь?

– Конечно, хочу! – Томас осторожно спрыгнул с кровати. – Доктор Лерой сказал, что голова может кружиться еще пару дней, так что… – он помялся, но решил все-таки рассказать. – Так что я уже упал сегодня два раза. Небольно. Но…

– Я возьму тебя за руку, – пообещала Гвен. Томас радостно закивал.

– А еще доктор Лерой хотел, чтобы ты зашла к нему, когда вернешься с работы, – без особого энтузиазма вспомнил он, понимая, что это отложит его возвращение домой. – Это ведь не займет много времени?

– Нет, – пообещала Гвен, надеясь, что не услышит ничего об осложнениях травм, полученных братом. Она постучалась и, не дожидаясь разрешения, вошла в кабинет доктора. Он оторвался от чтения, поднял на нее глаза.

– А я уж боялся, что ты не придешь, – голос его не понравился Гвен.

– Что-то случилось? С Томасом?

– Случилось… Но не с Томасом. – Доктор выдержал небольшую паузу. – Сегодня днем ко мне приходил мистер Адамс.

– Мистер Адамс? – Гвен нервно прикусила губу. – Из-за Томаса? – она увидела, как доктор кивнул, и шумно выдохнула.

– Он спрашивал меня о его сломанной руке, спрашивал о сотрясении мозга, спрашивал, где в это время была его сестра, и спрашивал, не знаю ли я причин аварии, в которую вчера попала ты с братом. – Доктор снова немного помолчал. – Я рассказал ему о таблетках, прописанных тебе, рассказал о том, что ты приходила ко мне. – Он встретился с Гвен взглядом. – Я не мог врать.

– Понятно, – она отрешенно кивнула, продолжая кусать губы. Во рту появился металлический привкус. – И что теперь будет? Что вам сказал мистер Адамс?

– Мне он ничего не сказал, – доктор Лерой устало покачал головой. – Но судя по тем документам, которые он собирает, по его настрою…

– Он хочет забрать у меня Томаса?

– Возможно, – доктор опустил глаза, словно это не Рон Адамс, а он сам хотел забрать у Гвен брата. – Ты не думай, что все уже решено. В действительности это не так просто сделать и…

– Но можно?

– Можно, – согласился доктор.

Он еще что-то говорил, но Гвен уже не слушала его. Лишь монотонно спросила, может ли забрать сегодня Томаса, получила разрешение и попрощалась с доктором.

По дороге домой она молчала, позволяя брату выговориться. Он рассказывал о том, как ему накладывали гипс, как испугался, что придется остаться в больнице навсегда, как вчера пробрался на чердак и обвинял во всем незнакомца, который прячется там.

– Если бы не он, то я бы не упал! – настырно сказал Томас, чувствуя, что сестра совершенно не верит ему.

Он приставал к ней с этим так долго, что, приехав домой, Гвен потянула его на чердак, чтобы доказать, что там никого нет. Она не знала, зачем это делает, наверное, просто была зла на него за то, что он не послушался шерифа вчера и не лег вовремя спать. В таком случае ничего бы не случилось, а так… Так все плохо. Очень плохо. И невозможно не думать об этом.

– Ты делаешь мне больно, Гвен! – захныкал Томас, пытаясь высвободить руку. Страх снова оказаться на чердаке заполнил разум. – Я не хочу! Не надо! Ну пожалуйста! – Томас увидел, как сестра повернула оставленный им в замке ключ, открыла дверь. – Гвен! Он же нападет на нас! Он…

– Там никого нет! – она переступила порог и потянула за собой брата. – Где твой незнакомец? Показывай! – Томас молчал, опустив голову. – Я сказала, показывай! – прикрикнула Гвен. Он вздрогнул, медленно вытянул загипсованную руку, указывая вперед. – Вот здесь? – Гвен снова потянула его за собой. – Вот это ты видел? – она остановилась у большого пыльного зеркала в старой, изъеденной временем рамке, на мутной глади которого нечетко отображались она и Томас. – Вот это твой незнакомец? Посмотри! – она сильнее сжала правую руку брата, заставляя его подчиниться.

Томас поднял голову, вздрогнул, присмотрелся, не веря, что испугался всего лишь зеркала, и неожиданно, даже для себя, разревелся. Гвен растерялась, попыталась накричать на него, объяснить, что это зеркало, но он сильнее начал реветь.

– Да что же это такое?! – она опустилась перед ним на колени, взяла за плечи и несильно встряхнула. – Успокойся! Слышишь?

Томас настырно затряс головой. Гвен обняла его, прижала к себе. Плач стих, но она чувствовала, как он дрожит, слышала его всхлипы.

– Я думал, что он разлучит нас! Этот монстр. Думал, больше никогда тебя не увижу. – Томас обнял сестру за шею. – Ты ведь не дашь ему это сделать? – он отпрянул назад. – Не дашь? – Гвен покачала головой. Томас выглянул из-за ее плеча, снова посмотрел на зеркало. – А все-таки оно страшное. Даже сейчас. Скажи? Я же не мог испугаться какого-то зеркала!

– Не знаю. – Гвен обернулась, стараясь подыграть ему. – Сейчас вечер и еще светло, а вчера было темно и…

– Вот ты бы могла испугаться?

– Ночью? Думаю, могла бы.

– Значит, я тоже мог, – обрадовался Томас. – Если я кому-нибудь расскажу об этом и надо мной будут смеяться, потому что я испугался зеркала, можно я скажу, что ты тоже его боишься?

– А может, лучше ты никому вообще не будешь об этом рассказывать? – предложила Гвен.

– Совсем никому? – Томас подозрительно нахмурился. – Но ведь ты уже знаешь об этом. Думаешь, так будет честно? Вот если бы ты тоже не знала, то я бы, может, и смог никому не рассказывать, а так…

– А ты представь, что я тоже не знаю, – предложила Гвен.

Они покинули чердак. Томас настоял, чтобы она закрыла за ними дверь.

– Я думала, ты больше не боишься. – Гвен показала ему связку ключей и сказала, что отныне они будут храниться у нее.

– Всю жизнь? – насторожился Томас. – А если я вырасту и мне нужно будет что-то отнести на чердак? – он вдруг беспокойно заглянул сестре в глаза. – Мы ведь будем жить вместе? Да?

– Конечно! С чего ты взял, что… – Гвен увидела, как насупился брат. – К тебе заходил сегодня мистер Адамс? – Томас кивнул. – И что он тебе сказал? – без ответа. – Поэтому ты боишься меня потерять?

– Прости, я не хотел вчера падать с чердака и ломать руку, – Томас шмыгнул носом, и Гвен подумала, что он сейчас снова разревется. – То, что сказал мне мистер Адамс, это ведь неправда? Меня не заберут у тебя? Я сказал ему, что хочу жить с тобой. Сказал, что люблю тебя больше всех. – По его щекам скатилась пара слезинок. – Только мне кажется, он не поверил мне.

– Нет, – прошептала Гвен. – Никто тебя никуда не заберет. – Она огляделась, словно боялась, что за ними сейчас наблюдают. – Обещаю. – Ей пришлось выдержать пытливый взгляд брата.

– Я тебе верю, – деловито заявил он, вытер слезы со щек и сказал, что пошел в свою комнату переодеваться. – А то после больницы от меня плохо пахнет.

– Да. – Гвен проводила его взглядом. Мысли в голове разбежались, оставив пустоту.

«Значит, доктор Лерой не соврал. Значит, Адамс все-таки хочет забрать Томаса». Не то чтобы она не думала об этом, нет. Все-таки доктор Лерой достаточно ясно сказал, что есть возможность потерять брата, но вот ощутила она это впервые. «Но что я могу?» Гвен вышла на кухню и начала готовить ужин, не особенно понимая, что делает. Движения были механическими, в голове звенела пустота. «Что сделать, чтобы Томас остался со мной? Как убедить Адамса, что я буду хорошей матерью для своего брата? И почему какой-то совершенно незнакомый человек имеет право решать такие серьезные вопросы?!» Последнее вызывало особое негодование. Если бы на месте Адамса был хотя бы доктор Лерой, а так… Гвен увидела, что Томас вошел на кухню, усадила его за стол.

– А ты есть не будешь? – заботливо спросил он, видя, что на столе только одна тарелка и одна чашка. Гвен качнула головой, соврала, что поела на работе. – Хочешь о чем-то подумать?

– Что? – растерялась Гвен.

– Когда я о чем-то думаю, то никогда не могу есть, – Томас нахмурился. – Забываю, наверное.

– Забываешь? – Гвен натянуто и сдержанно, но все-таки рассмеялась. – Никогда не замечала за тобой такое.

– Ты тоже раньше никогда не отказывалась от ужина, – Томас впился в нее взглядом.

– Хорошо! – сдалась Гвен, сделала ужин и себе и села за стол вместе с братом.

Позже, уложив Томаса спать, она вышла на улицу и долго вглядывалась вдаль, надеясь, что решение проблемы найдется само. «Смогу ли я отдать Томаса? – спрашивала себя Гвен. – Нет. Смогут ли его у меня забрать? – ответ завис в воздухе, заставляя ее изменить вопрос. – Что нужно Адамсу, чтобы забрать у меня брата? Мой просчет? Доказательство моей несостоятельности? Жалобы Томаса? Мнение врачей? Да. Да. Да. Но главное – решение суда. Детей просто так не отбирают. Я не посторонний для Томаса человек. Я его сестра. Для этого Адамсу понадобится нечто более важное, чем просто желание забрать ребенка».

Гвен вернулась на кухню, сделала себе кофе. «Но как далеко пойдет Адамс в своей одержимости? Как много он готов сделать?» – Гвен поняла, что у нее нет сомнений, что этот человек готов испортить жизнь кому угодно, особенно если ему кто-то не понравился. «А я ему не понравилась. Очень сильно не понравилась». Гвен снова задумалась, пытаясь найти ответ, что ей теперь делать, но ответ у нее уже был. Был весь вечер. Только раньше она не решалась признаться в этом решении.

«Я увезу Томаса из этого города, а лучше из этого штата. Никто еще не забрал его у меня, так что фактически я не нарушу закон», – последнее показалось Гвен особенно важным. Она попыталась сосчитать, сколько сможет собрать денег, чтобы хватило на первое время. «А куда ехать? В Техас? Кажется, там все еще живет тетка. Может быть, она не будет против, если мы поживем у нее какое-то время?» Гвен подумала, что было бы неплохо сначала позвонить и обо всем договориться, но потом решила, что лучше этого не делать – отказать лицом к лицу намного сложнее, чем по телефону.

Стараясь не шуметь, она собрала вещи и отнесла в машину. Оставался только чемодан Томаса, но его собрать она планировала в последнюю очередь – утром, когда он проснется. Вернувшись на кухню, Гвен еще раз прокрутила в голове список всего, что взяла. Конечно, для того, чтобы начать новую жизнь, не хватит, но на первое время, пока она не найдет работу, вполне сойдет. Главное, чтобы не подвела машина и…

Гвен вдруг подумала, что Адамс может оказаться куда более решительным. Что если он уже сегодня начал действовать? Что если завтра с утра он сможет раздобыть какое-нибудь постановление или запрет, согласно которому она не сможет покидать город? Гвен занервничала. Знал ли Адамс, что доктор Лерой разрешит ей забрать Томаса домой? Она потратила добрую четверть часа, ища ответ, и пришла к выводу, что не знал. «Иначе зачем ему говорить Томасу, что скоро его разлучат с сестрой? Разве только для того, чтобы заставить его страдать? Или меня?» Гвен снова задумалась, представила Рона Адамса и попыталась решить, способен ли он на то, что она ему присваивала, или нет? «Скорее всего, нет. Наверное, он просто не знал, что я заберу Томаса домой, и пытался подготовить его к неизбежности расставания. Но зачем?!»

Гвен захотелось встретиться с этим нежданным мучителем и высказать ему все, что накопилось. Какое право он имеет лезть в ее жизнь, рушить то, что строилось так долго?! «Нужно было сделать это раньше, а не ждать, когда это станет невозможным, – подумала Гвен, и тут же в ее голове мелькнула новая мысль – Нужно уезжать сейчас. Нельзя ждать до утра. Что если Адамс приедет, увидит, что вещи их собраны, и поймет, что я задумала? Разве он не попытается остановить меня? Конечно, попытается. А я? Разве мне удастся тогда сбежать из города? Нет. Значит, бежать нужно прямо сейчас. Так у меня будет время. Даже если Адамс приедет утром, то ничего не сможет сделать. К тому же ему потребуется какое-то время, чтобы понять, что происходит, а мы к тому моменту будем очень далеко отсюда».

Гвен достала старый термос и наполнила его горячим кофе. Впереди был долгий путь, а она не собиралась останавливаться. «Если бы только решить это заранее, то можно было бы не ходить на работу и отоспаться, – с досадой подумала она, затем вспомнила, что до этого проспала почти тринадцать часов, и решила, что этого запаса должно ей хватить надолго. – Только бы все получилось». Гвен собрала сумку с едой, еще раз все проверила. Теперь оставалась только комната брата и собственно сам брат, ради которого она и пускалась во все эти тяжкие.

Томас открыл глаза и сонно спросил, что происходит. Гвен велела ему продолжать спать, собрала его вещи, отнесла их в машину, вернулась в комнату брата, села на край его кровати, пытаясь собраться с мыслями.

– Тебе приснился плохой сон? – спросил Томас, снова проснувшись, словно почувствовал на себе тяжелый взгляд сестры. – Если хочешь, то можешь лечь со мной. Только у меня маленькая кровать. – Он закрыл глаза. – Хотя думаю, ты уже слишком большая, чтобы бояться.

– Правда? – отрешенно спросила Гвен. Он устало кивнул. – Думаешь, что я уже большая? – она увидела, как брат улыбнулся. Именно это почему-то придало решимости. – Только не спи, – попросила Гвен, усадила его на кровати и помогла ему одеться.

– Что-то случилось? Мы куда-то едем? – Томас начал зевать, но настырно пытался не заснуть. – Гвен? – он увидел чемоданы.

– Все в порядке, – поспешила она успокоить его. – Помнишь тетушку Мэдди?

– Тетушку Мэдди? – Томас отчаянно пытался не уснуть.

– Да. Она живет в соседнем штате. Я показывала тебе ее фотографии.

– Это та, у которой есть лошадь?

– Много лошадей! – ухватилась за эту мысль Гвен, надеясь, что так сможет успокоить брата.

– Лошади – это хорошо, – протянул он заинтересованно. – Мне ведь дадут покататься?

– Конечно, дадут. – Гвен подняла его на ноги, отвела к машине и уложила на заднее сиденье.

Томас попытался заупрямиться, что будет смотреть, как они уезжают из города, но заснул раньше, чем Гвен успела отъехать от их дома.

Что-то щемящее и тоскливое заполнило грудь. Гвен выключила зажигание, вышла из машины, еще раз проверила, закрыты ли все двери и окна, увидела, что в одной из комнат не выключен свет, исправила эту оплошность и убедила себя, что возвращалась именно поэтому, однако, когда села в машину, снова испытала беспокойство и тоску.

– Мы уже далеко уехали? – спросил Томас, разбуженный хлопнувшей дверкой.

– Еще нет. – Гвен включила передачу и наконец-то отъехала от дома.

– Разбудишь меня, когда уедем из города?

– Конечно. – Она заставила себя не думать об оставшемся позади доме.

«Если все уладится, то можно будет вернуться сюда, но до тех пор лучше жить в другом штате без дома, чем здесь в доме, но без брата», – решила она и смелее нажала на акселератор.