Дуглас Адамс Детективное агентство Дирка Джентли Сборник

Детективное агентство Дирка Джентли

Моей маме.

Больше всего ей понравился эпизод с лошадью.

Предисловие автора

Колледж Святого Седда в этой книге описан по моим воспоминаниям о колледже Святого Джона Кембриджского университета, хотя кое-какие черты были позаимствованы и у разных других учебных заведений. На самом деле сэр Исаак Ньютон учился в Тринити-колледж, а Сэмюель Тейлор Кольридж – в колледже Иисуса.

Так что колледж Святого Седда – творение целиком и полностью вымышленное, и любые параллели между описываемыми здесь учреждениями и героями и реальными учреждениями и людьми – живыми, умершими или тревожащими ночь своими призраками – непреднамеренны.

Эта книга создавалась при помощи компьютера Apple Macintosh Plus и принтера LaserWriter Plus. Для обработки текста была использована программа MacAuthor.

Затем компания The Graphics Factory (Лондон SW3) сделала типографский оттиск готового документа на наборном устройстве Linotron 100 – так был получен окончательный текст высокой четкости. Благодарю Майка Гловера из Icon Technology за содействие в этом процессе.

И наконец, отдельное спасибо Сью Фристоун, которая не щадя сил помогала взлелеять эту книгу.


Дуглас Адамс

Лондон, 1987 г.

Глава 1

На этот раз свидетелей не будет.

На этот раз – лишь мертвая земля, раскаты грома да нескончаемый мелкий дождь. Такой приходит с северо-востока и сопровождает важнейшие события в мире.

Стихли давешние бури, ослабли потоки воды. Разбухшие тучи еще грозили ливнем, но вечерний сумрак размочила всего-навсего унылая морось.

В сгущающейся тьме пронесся ветер, обогнул низкие холмы, просвистел по долине, посреди которой в непролазной грязи стояла скособоченная башня. Похожая на столб магмы, извергнутой когда-то из глубин преисподней, башня клонилась будто под тяжестью чего-то более значительного, чем ее собственный вес. Она казалась мертвой, причем мертвой уже давно.

Все затихло, лишь по дну долины вяло текло слякотное месиво реки. Через милю-другую поток спускался в овраг и исчезал под землей.

Когда стемнело, стало ясно, что в башне все-таки есть жизнь. Внутри возник слабый, едва заметный красный огонек. Пусть вокруг ни души, увидеть его некому, – все же от него исходил настоящий свет. С каждой минутой он горел сильнее и ярче, затем почти погас. Одновременно ветер принес тревожный низкий звук, который постепенно усилился, перерос в отчаянный вопль и, обиженно взвизгнув, оборвался.

Немного погодя вспыхнул второй огонек, маленький и живой. Он замерцал у основания башни, обогнул ее по кругу, останавливаясь на пути, и тоже исчез вместе с едва различимой фигурой человека.

Прошел час, тьма стала совсем непроглядной. Мир будто умер, погрузившись в пустоту ночи.

Но вот у самой макушки башни, сопровождаемый скорбным воем, огонь появился вновь. На этот раз он резво разгорелся докрасна и ослепительно зардел, а звук превратился в оглушающий вопль.

Внезапно все стихло, свет погас.

На миг наступила полная тьма.

Грязь у подножия башни вспучилась и исторгла клубы странного белесого света. Вздрогнуло небо, судорожно передернулся поток грязи, взревели небо и земля, тучи озарились жуткими всполохами: розовыми, зелеными, оранжевыми. Затем свет вновь погас, и мир погрузился в непроглядно темную ночь. Воцарилась тишина, лишь где-то вдалеке едва слышно звенели капли.

Наутро заблистало солнце, день выдался самый теплый, безоблачный и светлый из всех случавшихся доселе на земле. По растерзанной долине текла прозрачная река.

Быстро понеслось время.

Глава 2

Высоко на утесе верхом на скучающей лошади сидел электрический монах. Из-под капюшона холщовой сутаны он безотрывно смотрел вниз, на долину, вид которой поставил его в тупик.

День был жарким, солнце, замерев в подернутом дымкой небе, выжигало серые камни и чахлую, иссохшую траву. Ничто не шевелилось, даже монах. И только лошадь, время от времени взмахивая хвостом, слегка колыхала воздух.

Электрический монах был бытовым прибором для облегчения человеческой жизни. Если посудомоечная машина или видеомагнитофон избавляют от необходимости перемывать горы грязной посуды или смотреть нудные телепередачи, то электрические монахи предназначались для того, чтобы верить за человека, принимать за чистую монету все приготовленное для него миром, тем самым освобождая от обязанности, со временем становящейся только тягостнее.

Увы, но именно у этого электрического монаха однажды что-то перемкнуло, и он принялся верить во все без разбора. Порой даже жителям Солт-Лейк-Сити не удавалось переплюнуть его в доверчивости. Разумеется, о таком городе он никогда не слышал. Как и о ста тыщах миль, что разделяли распростершуюся перед ним долину и Большое Соленое озеро в Юте.

Сейчас монах вдруг уверовал, что и долина, и все вокруг, и он сам, и лошадь равномерно окрашены в бледно-розовый цвет. Это в некоторой мере ухудшило его способность отличать один предмет от другого, а значит, о движении вперед не могло быть и речи. Поэтому монах застыл на месте, а лошадь обуяла тоска: с какими только глупостями ей не приходилось мириться, но сегодняшняя, по ее мнению, затмила все предыдущие.

Давно ли монах всему верил?

Ему казалось – всегда. Вера, способная свернуть горы или по меньшей мере убедить, что вопреки здравому смыслу все вокруг порозовело, была тверда и неколебима, как скала. Пусть весь мир перевернется – она не дрогнет. Впрочем, лошадь знала: вера иссякнет ровно через сутки.

Так что же это за лошадь, у которой на все есть свое мнение, да еще и скептическое? Разве так ведут себя лошади? Может, это необычная лошадь?

Вовсе нет. Вне всякого сомнения, она была красива и хорошо сложена и все же ничем не отличалась от остальных представителей своего вида, разбросанных в процессе конвергентной эволюции всюду, где есть жизнь. Лошади соображают гораздо лучше, чем кажется. Да и трудно не составить собственного мнения о том, кто каждый день ездит на тебе верхом.

Зато некоторые могут не моргнув глазом оседлать другое существо, кататься с утра до ночи и даже о нем не вспомнить.

Первые модели электрических монахов разрабатывали так, чтобы они мгновенно распознавались как искусственные объекты и ни в коем случае не напоминали людей. Представьте: видеомагнитофон валяется на диване перед телевизором, ковыряет в носу, пьет пиво и посылает хозяев за пиццей. Только этого не хватало!

Создатели монахов обращали внимание не только на оригинальность дизайна, но и на практичность с точки зрения верховой езды. А это важно. Всадники – будь то люди или неодушевленные предметы – гораздо больше располагают к себе. Было решено наделить их двумя ногами: так удобнее и дешевле, чем если количество ног равнялось бы простому числу, к примеру, семнадцати, девятнадцати или двадцати трем. Вместо лиловой шероховатой кожи им дали кожу розоватого оттенка, мягкую и гладкую. Кроме того, монахи получили по одному рту и носу и одному глазу, впрочем, впоследствии их снабдили еще одним, так что в итоге они оказались двуглазыми. Странные существа. Зато способные с ходу поверить в самую чудовищную нелепицу.

Монах вышел из строя, когда однажды ему пришлось принять на веру слишком большую порцию информации. По ошибке его подключили к видеомагнитофону, который одновременно просматривал одиннадцать телевизионных каналов, что привело к замыканию в какой-то из нелогических цепей. Видеомагнитофон лишь смотрел, в его обязанности не входило всему верить. Вот почему перед использованием бытовой техники следует тщательно изучать руководства по эксплуатации.

Целую неделю монах лихорадочно верил, что война – это мир, добро – зло, луна сделана из сыра с плесенью, а на некий почтовый ящик нужно срочно отправить кругленькую сумму для Господа Бога. После того как ему пришлось поверить, что тридцать пять процентов столов – гермафродиты, он сломался. Мастер из магазина бытовой техники рекомендовал заменить материнскую плату, но потом вдруг принялся рассказывать об усовершенствованной модели «Монах-Плюс» – она, мол, вдвое мощнее, оснащена новейшей многоцелевой функцией отрицания, позволяющей одновременно удерживать в памяти до шестнадцати абсолютно разных и даже противоположных концепций без досадных системных ошибок, работает куда шустрее, а стоит не дороже материнской платы для старой модели.

Этим все и решилось.

Неисправного монаха отправили в необитаемую местность, где он мог верить во что угодно, в том числе и в то, что с ним обошлись несправедливо. Лошадь ему оставили, потому что она почти ничего не стоила.

Несколько суток, показавшихся ему сначала тремя, потом сорока тремя, а затем пятьюстами девяносто восемью тысячами семьюстами тремя днями, он странствовал и верил во все, что попадалось на глаза: в камни, в птиц, в облака и в несуществующий вид спаржи – слоновий аспарагус, пока наконец не оказался здесь, на высоком утесе. Перед ним распростерлась долина, которая – вопреки глубокому и горячему убеждению монаха – была не розовой. Ничуть.

Время шло.

Глава 3

Время шло.

Сьюзан ждала.

Чем дольше она ждала, тем упорнее молчали дверной звонок и телефон. Она взглянула на часы и решила, что у нее есть все законные основания рассердиться. Разумеется, она давно уже сделала это, хотя тогда еще не пробил, так сказать, час. Теперь же точно наступило время, к которому Ричард сам просил ее быть готовой, и его отсутствие невозможно оправдать никакими дорожными пробками, чрезвычайными происшествиями, внезапно возникшими обстоятельствами и медлительностью.

Она попробовала представить, что с ним случилось ужасное, и разволноваться, но не вышло – не верилось ни на секунду. С ним никогда не происходило ничего плохого. В глубине души шевельнулась мысль собственноручно помочь ему исправить ситуацию. А что, замечательная идея.

С возмущенным видом она плюхнулась в кресло и включила телевизор. Новостная программа ее взбесила. Она пощелкала по каналам, пару минут посмотрела другую передачу, но тоже осталась недовольна.

Может, позвонить ему? Нет уж, еще чего! А вдруг в то же самое время он станет набирать ее номер? Так никогда друг до друга не дозвониться.

Она решительно выкинула из головы мысль о телефоне.

Черт побери, где он ходит? А вообще – какая разница? Ей плевать!

Вот уже третий раз кряду он такое выкидывает. С нее достаточно. Сьюзан вновь со злостью пробежалась по каналам. Наткнулась на программу о компьютерах и каких-то интересных разработках в области музыкально-компьютерных технологий.

Все! С нее хватит. Да, она уже говорила это пару секунд назад, но теперь действительно хватит, окончательно и бесповоротно.

Она вскочила с кресла, подошла к телефону, быстро пролистала справочник и набрала номер.

– Алло, Майкл? Это Сьюзан. Сьюзан Вэй. Помнишь, ты просил позвонить, как только выдастся свободный вечер? Я тогда еще ответила, что лучше сдохну в канаве. Так вот, сегодня я абсолютно, полностью и совершенно свободна, а приличной канавы поблизости нет. Через полчаса я буду в клубе «Танжер». Советую не упустить шанс.

Она обулась, накинула пальто и вдруг вспомнила, что сегодня четверг – пора менять ленту на автоответчике. Это не заняло много времени – через пару минут Сьюзан уже вышла из дома.

Когда наконец раздался звонок, автоответчик приятным голосом доложил, что Сьюзан не может подойти к телефону, и попросил оставить сообщение, которое она прослушает, как только вернется. Возможно.

Глава 4

Ноябрьский вечер выдался студеным, как в старые добрые времена.

Луна казалась бледной и мутной, будто недовольной, что ее выгнали на небо в такой холод. В лунном свете сквозь дымку отвратительных болотных испарений прорисовывались смутные силуэты башен и шпилей кембриджского колледжа Святого Седда – призрачное изобилие возведенных за многие века зданий в архитектурных стилях разных периодов, от средневекового до викторианского, от греческого до стиля эпохи Тюдоров. И только туман немного сглаживал этот разнобой.

Между зданиями в тусклом свете виднелись фигурки: люди спешили, поеживаясь от холода и оставляя в воздухе быстро тающие облачка пара от дыхания.

Было семь часов вечера. Большинство торопились в обеденный зал, что отделяет первый внутренний дворик колледжа от второго. Собственно, из этого зала и струился – неохотно, словно против воли – теплый свет.

Бок о бок шли два совершенно разных человека. Первый – молодой, долговязый и нескладный; даже в толстом пальто он выступал как обиженная цапля. Второй, невысокий и пухлый, двигался с неуклюжей суетливостью престарелой белки, лихорадочно ищущей выход из мешка. Точный возраст его определить было трудно, даже невозможно. Если выбрать наобум любое число, то скорее всего он все равно оказался бы хоть чуточку, но старше. Его лицо испещрили морщинки, из-под красной лыжной шапочки выбилась прядь волос, седых и жидких, – они, судя по всему, имели собственное представление о том, как укладываться на голове. Он тоже кутался в теплое пальто, поверх которого развевалась мантия с изрядно выцветшей лиловой отделкой, демонстрирующей его принадлежность к особой университетской кафедре.

Говорил в основном старший. По пути он указывал на достопримечательности, хотя рассмотреть их в темноте было невозможно. Молодой вставлял время от времени реплики типа «Да что вы…», «Неужели? Как интересно…», «Ну и ну», «Боже правый!» и усердно кивал головой.

Они воспользовались не главным входом, а маленькой дверью с восточной стороны, которая вела в профессорскую комнату и обшитую темными панелями переднюю. Там собирались члены совета колледжа. Они растирали озябшие ладони, передергивая плечами от холода, слегка отогревались и проходили в зал через специальную дверь к столу для почетных гостей.

Двое опаздывали и спешили поскорее избавиться от верхней одежды. Для старшего процесс усложнился тем, что сначала ему пришлось стянуть с себя профессорскую мантию, а затем, сняв пальто, вновь в нее облачиться. Он принялся искать шарф, однако вспомнил, что оставил его дома, потом обшарил один карман пальто в поисках носового платка, залез во второй и неожиданно обнаружил завернутые в шарф очки. Значит, шарф все-таки был при нем, но, несмотря на резкий ветер с болот, пронизывающий, как холодное ведьмино дыхание, он не обмотал им шею.

Старший суетливо подтолкнул молодого коллегу к двери, они вошли в зал и заняли два оставшихся свободных места за столом для почетных гостей, стараясь не замечать недовольных взглядов и возмущенно изогнутых бровей – как посмели они прервать благодарственную молитву?!

Зал был полон. В холодное время года он всегда привлекал студентов. Сегодня же здесь зажгли свечи – такое случалось весьма редко и только по особому поводу. Вдоль зала тянулись два стола. В отблесках пламени лица теснящихся за ними гостей казались оживленнее, приглушенные голоса и звон столовых приборов – веселее, а в мрачных уголках огромного помещения словно сгустились тени всех веков, на протяжении которых существовал колледж. Стол же для почетных гостей стоял поперечно и на некотором возвышении относительно двух других. Поскольку на торжественный прием пригласили много гостей, то приборы расставили по обеим сторонам столов, и кому-то из присутствующих пришлось сидеть спиной к остальным.

– Итак, юный Макдафф, – произнес профессор, разворачивая салфетку, – я очень рад встретиться с вами, друг мой. Мне чрезвычайно приятно вас видеть. Понятия не имею, зачем нас здесь собрали, – неожиданно добавил он, оглядев зал. – Все эти свечи, столовое серебро. Что за событие? Обычно такими обедами чествуют кого-то, о ком никто уже не помнит, и ходят на них разве что затем, чтобы хорошо поесть.

Он на мгновение задумался и вдруг сказал:

– Странно, но качество пищи почему-то находится в обратной зависимости от яркости освещения. Вам так не кажется? Только представьте, каких кулинарных высот достигнут повара, творя свои шедевры в кромешной тьме. А что, стоит попробовать! В колледже полно подвалов, пригодных для воплощения в жизнь этой идеи. По-моему, как-то раз я их вам уже показывал, да? Чудесная кирпичная кладка.

Последние слова немного успокоили гостя: они свидетельствовали о том, что его руководитель еще не до конца забыл, кем является. Королевский профессор кафедры хронологии Урбан Кронотис обладал памятью, которую сам он однажды сравнил с птицекрылкой королевы Александры – беспечно порхающей разноцветной бабочкой, увы, уже почти полностью исчезнувшей.

Когда несколькими днями ранее он позвонил бывшему ученику с приглашением на званый обед, у того сложилось впечатление, что учитель будет чрезвычайно рад его видеть. Сегодня вечером Ричард, как и было условлено, появился на пороге его дома, лишь слегка опоздав. Профессор яростно распахнул дверь, вперил в Ричарда удивленный взгляд и с раздражением осведомился, что за проблемы его привели. Когда ему осторожно напомнили, что Ричард вот уже десять лет как окончил колледж, Кронотис с досадой отмахнулся и в конце концов был вынужден признать, что сам пригласил бывшего студента на обед. После этого профессор вдруг принялся во всех подробностях обсуждать архитектуру колледжа – верный признак, что его мысли витали где-то далеко.

На самом деле профессор никогда не учил Ричарда, он лишь был его наставником, то есть отвечал за общее воспитание, напоминал об экзаменах, следил, чтобы тот не употреблял наркотики. Никто не знал, учил ли профессор вообще кого-нибудь, а если и так, то чему он мог кого-то научить. Возглавляемая им кафедра, мягко говоря, занималась непонятно чем. Лекций он не читал, вместо этого составлял длиннющие списки книг, не переиздававшихся десятилетиями (ему это было достоверно известно), вручал их студентам, а когда те оказывались не в состоянии их отыскать, выходил из себя. Никому так и не удалось толком выяснить, что за дисциплину он ведет. Разумеется, много лет назад он предпринял меры предосторожности и изъял из библиотек университета и колледжа все оставшиеся экземпляры входящих в его списки книг, тем самым обеспечив себе уйму свободного времени.

Ричард всегда неплохо ладил со старым чудаком. Как-то раз в один из солнечных летних дней, когда мир до краев наполнен счастьем, они шли по мосту через реку Кем, разделяющему старую и новую части территории колледжа. Профессор пребывал в необычайно добродушном настроении, поэтому Ричард набрался храбрости и спросил, что же все-таки представляет собой королевская кафедра хронологии.

– Синекура, друг мой, просто синекура! – Он расплылся в улыбке. – Деньги небольшие, но и обязанностей, скажем так, почти никаких. Я привык довольствоваться малым, так что это пусть и не особо прибыльное, но вполне приятное место, где можно провести всю жизнь. Рекомендую!

Он перегнулся через ограждение моста: его внимание вдруг привлек какой-то кирпич.

– В какой области кафедра ведет исследования? – настаивал Ричард. – В области истории? Физики? Философии?

– Что ж, – отозвался профессор, – раз вам это интересно… Кафедру учредил король Георг Третий, которого, как известно, посещали весьма забавные мысли. К примеру, он свято верил, что одно из деревьев в Большом Виндзорском парке – вовсе не дерево, а Фридрих Великий. Таким образом, основал кафедру король, поэтому она и «королевская». Тоже, кстати, его идея.

Водная рябь искрилась под лучами солнца. Люди на плоскодонках весело препирались друг с другом. Просидевшие долгие месяцы в аудиториях тощие студенты-естественники, бледные и безжизненные, как рыба на песке, щурили от света глаза. Гуляющие вдоль берега парочки то и дело исчезали на часок в кустах.

– Несчастный, преследуемый напастями человек, – продолжил профессор. – Я имею в виду Георга Третьего. Он помешался на времени. Заполонил дворец часами. Беспрестанно их заводил. Подскочит ни свет ни заря и слоняется по дворцу в ночной рубашке, часы заводит. Его, знаете ли, очень заботило, чтобы время шло только вперед. Он видел в жизни слишком много страшных событий и тревожился, как бы они не случились снова, если время хотя бы на миг повернет вспять. Вполне понятный страх, особенно если ты душевнобольной. А бедняга, к великому сожалению и при всем сочувствии, без сомнения тронулся умом. Благодаря ему я был назначен… то есть скорее была создана моя кафедра… в общем, должность, которую я имею честь занимать… Так о чем это я?… Ах да. Георг Третий учредил кафедру хронологии, чтобы выяснить, существует ли причина, по которой события следуют одно за другим, и есть ли способ остановить такой ход вещей. Поскольку ответы на все его вопросы – да, нет и возможно – мне были изначально известны, я понял, что о карьере больше незачем беспокоиться.

– А ваши предшественники?

– Э-э, в основном они придерживались того же мнения.

– Но кто они?

– Как это кто? Безусловно, выдающиеся люди. Все до единого. Напомните мне позже, я вам о них расскажу. Видите вон тот кирпич? Однажды на него стошнило Вордсворта. Замечательный был человек.

Со времени того разговора прошло около десяти лет.

Ричард обвел взглядом зал: проверить, не изменилось ли тут чего-нибудь. Разумеется, все осталось по-прежнему. В мерцающем свете с высоких стен смотрели портреты премьер-министров, архиепископов, политических реформаторов и поэтов, одного из которых в свое время вырвало на тот самый кирпич.

– Итак, – заговорщицки произнес профессор, словно собрался объяснить монахиням, как прокалывают соски, – я слышал, вы наконец добились больших успехов. Это правда?

– Ну, вообще-то да, – ответил Ричард, удивленный не меньше остальных сидящих за столом.

Тотчас несколько человек пронзили его выжидательными взглядами.

– Компьютеры, – раздался презрительный шепот.

Интерес сразу угас.

– Отлично, – похвалил профессор. – Я так рад за вас, очень рад!.. Скажите, – снова заговорил он, и Ричард лишь спустя секунду понял, что обращается он не к нему, а к своему соседу справа, – к чему все это?

Профессор обвел рукой пышно сервированный стол.

Его сосед, морщинистый старик, медленно повернулся всем корпусом и сердито посмотрел на него. Казалось, он недоволен, что его воскресили из мертвых.

– Кольридж. Обед в честь Кольриджа, старый дурень, – проскрипел он и так же медленно отвернулся.

Это был Коули, профессор археологии и антропологии. У него за спиной поговаривали, что он не считает свой предмет заслуживающим серьезного изучения и занимается им лишь потому, что хочет вернуться в детство.

– Ах вот оно что, – пробормотал профессор и посмотрел на Ричарда. – Обед в честь Кольриджа, – сказал он со знающим видом и через мгновение добавил: – Кольридж. Сэмюель Тейлор. Поэт. Он здесь учился. Думаю, вы о нем слышали. И теперь мы гости за его столом. Ну, не в буквальном смысле, разумеется. Еда б давно уже остыла. – Он помолчал. – Вот, возьмите соль.

– Э-э, благодарю вас. Пожалуй, я подожду, – удивленно произнес Ричард, потому что кушанья еще не подали.

– Не стесняйтесь, берите, – настаивал профессор, указывая на увесистую серебряную солонку.

Ричард озадаченно моргнул и нехотя потянулся за солонкой, но в изумлении вздрогнул – она вдруг исчезла.

– Здорово, да? – Профессор извлек затерявшуюся солонку из-за уха своего полуживого соседа справа.

За столом кто-то совсем по-детски хихикнул.

– Отвратительная привычка, знаю-знаю. Противнее только курение и пиявки, – озорно улыбнулся профессор.

Да, тут все тоже осталось без перемен. Некоторые ковыряют в носу, у других в порядке вещей избить старушку на улице. По сравнению с этими привычками страсть профессора к забавным фокусам была пусть и странной, но вполне безобидной. Ричард вспомнил, как впервые пришел к нему за советом: многие новички не могут справиться со страхом, в особенности перед первым контрольным сочинением. Обычное дело, но тогда этот страх казался жутким и давящим. Профессор сидел за столом и хмурился, сосредоточенно выслушивая его излияния. Когда Ричард замолчал, он задумался, с серьезным видом долго стучал по подбородку, а потом наклонился вперед и произнес:

– Полагаю, проблема в том, что у вас в носу полно скрепок.

Ричард вытаращил глаза.

– Глядите, – сказал профессор, перегнулся через стол и вытянул у него из носа цепочку из десяти скрепок и крошечного резинового лебедя. – Все из-за этого паразита, – буркнул он, глядя на лежащего на ладони лебедя. – Их кладут в пакетики с кашей, от них сплошные неприятности. Ну, мой друг, я рад, что мы поговорили. В следующий раз, как только столкнетесь с подобной проблемой, обращайтесь непременно.

Понятно, у Ричарда тот случай начисто отбил охоту ходить к профессору.

Он еще раз окинул взглядом стол, ища среди присутствующих знакомые со времен учебы в колледже лица.

На третьем стуле слева от него сидел заведующий кафедрой английского языка и литературы, его бывший научный руководитель, однако он ничем не выказал, что знает Ричарда. И неудивительно, ведь целых три года Ричард старательно от него скрывался. Иногда даже отпускал бороду, лишь бы его не узнали.

Сидящего рядом человека Ричарду так и не удалось опознать. Как, похоже, и никому за столом. Он был худощав, смахивал на полевую мышь, а его длиннющий выгнутый нос – действительно очень длинный и чересчур выгнутый – почему-то напомнил Ричарду киль одной яхты, который, по слухам, помог австралийцам завоевать кубок Америки в регате 1983 года. У многих этот нос вызывал подобные ассоциации, но никто ни разу не посмел заявить об этом в лицо его обладателю. Ему вообще никто и никогда ничего не говорил в лицо.

Никто.

Никогда.

Увидев его впервые, люди приходили в ужас и замешательство – тут не до разговоров. Во второй раз заговорить вообще не представлялось возможным, потому что в памяти были все еще свежи воспоминания о первой встрече. И вот уже в течение семнадцати лет его словно коконом окутывала тишина. В обеденном зале колледжа перед ним давно уже ставили отдельный набор с солью, перцем и горчицей, потому что никто не осмелился бы попросить его передать специи. Обращаться же к сидящему за ним было не только невежливо, а попросту невозможно – на пути стоял пресловутый нос.

Помимо прочего, этого человека отличала довольно странная жестикуляция: он стучал по столу то всеми пальцами левой руки, то одним пальцем правой. Потом мог начать постукивать по любой части тела – по суставам пальцев, локтю или колену. Вынужденный в какой-то момент остановиться и приступить к еде, он принимался усиленно моргать и время от времени кивать головой. Разумеется, никто даже не пытался спросить его, зачем он это делает, хотя всех и разбирало любопытство.

Кто сидел дальше, Ричард не разглядел.

По другую сторону за полумертвым соседом профессора он увидел Уоткина, профессора античной филологии, человека в крайней степени бездушного и странного, в очках с толстыми стеклами, сквозь которые его глаза казались аквариумными рыбками. Нос у него был ничем не примечательный, прямой, зато он носил бородку в духе Клинта Иствуда. Оглядывая сидящих за столом, он будто подыскивал, с кем бы схлестнуться в словесной перепалке, и уже выбрал было в жертвы одного из гостей – недавно назначенного директора «Радио-3», – но, к несчастью, тот успел попасться в сети музыкального руководителя колледжа и профессора философии. Эти двое усердно разъясняли невезучему коллеге, что фраза «слишком много Моцарта», с учетом приемлемых значений всех трех слов, представляет собой выражение по сути противоречивое, а потому любое содержащее эту фразу выражение бессмысленно и, следовательно, не может использоваться для аргументации в защиту какой бы то ни было стратегии составления программы. У бедолаги побелели костяшки пальцев – так крепко он сжимал вилку и нож, глаза метались в поисках спасения и, увы, наткнулись на взгляд Уоткина.

– Добрый вечер! – благосклонно кивая, произнес Уоткин – само очарование – и надолго уткнулся в только что поставленную перед ним тарелку с супом. Ничего. Этот тип подождет. За спасение ему придется отдать ни много ни мало – полдюжины радиопередач.

За Уоткином Ричард внезапно обнаружил источник давешнего детского смешка. Как ни удивительно, за столом сидела сердитая белокурая девочка лет восьми. Время от времени она раздраженно пинала ножку стола.

– А это кто? – удивленно спросил Ричард у профессора.

– Где? – не менее удивленно переспросил тот.

Ричард исподтишка указал пальцем на девочку.

– Вон там, – прошептал он. – Девочка, совсем маленькая. Это что, новый профессор математики?

Профессор внимательно посмотрел на нее.

– Не имею ни малейшего представления, – в изумлении выговорил он. – Никогда о ней не слышал. Как странно…

В это мгновение вопрос отпал сам собой – сотрудник радиостанции внезапно вырвался из расставленных соседями сетей логических рассуждений, обратился к девочке и велел прекратить стучать по столу. В ответ та принялась с удвоенной энергией болтать ногами в воздухе. Он вновь попросил ее успокоиться, тогда она пнула ногой его самого. Настроение у нее заметно улучшилось, впрочем, ненадолго. Отец девочки вкратце изложил присутствующим свой взгляд на проблему с нянями, которые вечно подводят людей, однако поддержать эту тему никто не захотел.

– Несомненно, цикл программ о Букстехуде [1] пора было начать давным-давно, – подытожил музыкальный руководитель. – Уверен, вы приложите все силы, чтобы изменить ситуацию при первой же возможности.

– О да, конечно, – отозвался отец девочки и расплескал суп. – Э-э-э, простите, речь идет не о Глюке, правильно я понимаю?

Девочка вновь пнула ножку стола. Отец строго посмотрел на нее, но она лишь наклонила голову и одними губами о чем-то его попросила.

– Не сейчас, – едва слышно ответил он.

– А когда?

– Позже. Может быть. Еще посмотрим.

Она с недовольным видом откинулась на спинку стула и проворчала:

– Ты всегда так говоришь.

– Бедное дитя, – пробормотал профессор. – Уверяю вас, все ученые мужи за этим столом испытывают ровно то же самое. О, благодарю…

Подали суп, и они с Ричардом ненадолго отвлеклись.

– Так расскажите же, друг мой, чем вы занимаетесь? – продолжил профессор, когда они съели по паре ложек супа, при этом каждый независимо от собеседника пришел к мнению, что шедевром кулинарного искусства блюдо не назовешь. – Что-то связанное с компьютерами, насколько я понимаю, и с музыкой? Когда вы учились в колледже, я надеялся, что вы будете читать лекции по английской литературе. Судя по всему, преподаванием вы занимаетесь только в свободное время? – Поднеся ложку ко рту, он выразительно посмотрел на Ричарда и, не дав тому ответить, вдруг воскликнул: – Подождите-ка! У вас, по-моему, даже тогда имелся какой-то компьютер. Когда это было? В семьдесят седьмом, кажется?

– Ну, в семьдесят седьмом году мы называли компьютером простые электрические счеты, но…

– А вот счеты недооценивать не стоит, – возразил профессор. – В умелых руках это очень толковое вычислительное устройство. К тому же не требует электропитания, его можно сделать из любых подручных материалов, и оно никогда не даст сбой в самом разгаре работы.

– Поэтому-то электрические счеты особенно бесполезны, – заключил Ричард.

– Совершенно верно, – согласился профессор.

– Если честно, все операции этого прибора человек мог выполнить самостоятельно, затратив при этом в два раза меньше времени и сил, – сказал Ричард. – Зато он прекрасно выполнял роль медлительного и бестолкового ученика.

Профессор вопросительно посмотрел на него и усмехнулся:

– Не знал, что они в дефиците. Могу попасть хлебным шариком в десяток таких прямо с этого места.

– Знаю. Но давайте посмотрим на это с другой стороны. В чем на самом деле состоит смысл обучения?

Вопрос вызвал одобрительный гул голосов за столом.

Ричард продолжил:

– Я хочу сказать следующее: если нужно что-то как следует уяснить, лучше всего попытаться разжевать это кому-то другому. Так вы упорядочите собственные мысли. Чем тупоголовее ученик, тем тщательнее приходится раскладывать объясняемый материал на простейшие элементы. В этом и состоит суть программирования. К тому времени как вы разобьете сложную мысль на мелкие компоненты, легко считываемые даже глупой машиной, вы, безусловно, и сами во всем разберетесь. Обычно учитель усваивает гораздо больше знаний, чем ученик, не так ли?

– Чтобы усвоить меньше моих учеников, нужно хорошенько постараться, – проворчал кто-то из присутствующих. – Такое возможно разве что после лоботомии.

– Целыми днями я сидел за машиной с памятью в шестнадцать килобайт и пытался с ее помощью написать сочинение, хотя на пишущей машинке я справился бы с задачей за пару часов. Меня увлек сам процесс объяснения машине, чего я от нее хочу. По существу, я создал собственный текстовый редактор на языке бейсик. Простая операция поиска и замены в нем занимала около трех часов.

– Что-то не припомню ваших сочинений. Вы вообще их писали?

– Не то чтобы не писал… Это были не совсем сочинения. Меня тогда интересовало нечто иное. К примеру, я обнаружил, что… – Ричард внезапно умолк, улыбнулся про себя и добавил: – А еще я играл в рок-группе на синтезаторе. Но это не помогало.

– Да? Я не знал, – удивился профессор. – Оказывается, в вашем прошлом больше темных пятен, чем я предполагал. И в этом супе, кстати, тоже. – Он тщательно вытер губы салфеткой. – Как-нибудь надо будет сходить на кухню и убедиться, что они готовят еду из хороших продуктов, а плохие выбрасывают. Значит, играли в рок-группе, говорите? Ну и ну! Святые угодники…

– Да, – кивнул Ричард. – Мы назвали ее «Неплохой ансамбль», но на самом деле это имя не соответствовало сути. Хотели стать «битлами» начала восьмидесятых. Мы были более продвинутыми, чем «Битлз», как в финансовом, так и в юридическом плане. Попросту говоря, мы придерживались принципа «не стоит беспокоиться». Поэтому после Кембриджа я три года жил впроголодь.

– По-моему, мы как-то встретились, и вы сказали, что дела у вас идут замечательно?

– Да. Я тогда работал дворником. На улицах было столько грязи. Более чем достаточно, чтобы всю жизнь махать метлой. Тем не менее меня уволили, когда я попытался замести свой мусор на соседний участок.

Профессор покачал головой:

– Эта работа точно не для вас. Есть много профессий, где за такое вас бы вмиг повысили.

– Кем я только не работал… Впрочем, ни одно из занятий от дворницкого далеко не ушло. Долго я нигде не задерживался – слишком уставал, чтобы как следует исполнять свои обязанности. Засыпал то в курятнике, то у картотечных шкафов – смотря где трудился. А ночами просиживал за компьютером, учил его играть «Три слепых мышонка» – это для меня тогда стояло на первом месте.

– Не сомневаюсь, – согласился профессор. – Спасибо, – кивнул он официанту, забравшему тарелку с недоеденным супом, – большое спасибо. Значит, «Три слепых мышонка»? Замечательно. Отлично. Разумеется, в конце концов вы добились успеха, этим и объясняется ваша сегодняшняя известность. Я прав?

– Ну, не только этим. Есть и еще кое-что.

– Я так и знал. Жаль, вы не принесли с собой компьютер. Он помог бы развеселить юную леди, которая вынуждена томиться в скучной компании сварливых стариков. Пожалуй, «мышата» подняли бы ей настроение.

Он наклонился вперед и посмотрел вправо, на сидящую через два стула от него девочку с поникшими плечами.

– Эй! – позвал он.

Девочка удивленно посмотрела на него, застенчиво опустила глаза и опять заболтала ногами.

– Что, по-вашему, хуже, этот суп или наша компания? – осведомился профессор.

Она едва слышно хмыкнула и пожала плечами, не поднимая взгляда.

– Правильно, с ответом спешить не стоит, – продолжил профессор. – Дождемся моркови, а уж потом вынесем решение. Ее готовят с выходных, но, боюсь, что и этого недостаточно. Хуже вареной моркови только Уоткин – вон тот человек в дурацких очках. А меня, кстати, зовут Урбан Кронотис. Можете подойти и дать мне пинка, когда улучите минутку.

Девочка хихикнула и посмотрела на Уоткина. Тот напрягся и крайне безуспешно попытался выдавить из себя благожелательную улыбку.

– А, малышка… – неловко произнес он, пока та, давясь от смеха, разглядывала его очки.

Разговор между ними не клеился, однако девочка, обретя союзника, немного повеселела. Ее отец улыбнулся с облегчением.

Между тем профессор повернулся к Ричарду, который внезапно спросил:

– У вас есть семья?

– Нет, – тихо ответил профессор. – Но что же было дальше, после «мышат»?

– Если быть кратким, теперь я работаю в «Новейших технологиях» у Вэя…

– Ах да, знаменитый мистер Вэй. Расскажите, какой он в жизни?

Ричарда всегда немного раздражал этот вопрос, возможно, потому, что его задавали слишком часто.

– В чем-то лучше, а в чем-то хуже, чем его рисует пресса. Мне в нем многое нравится. Как большинство целеустремленных людей, он порой бывает невыносим, но я знаком с ним еще с тех давних времен, когда компания только зарождалась и ни его, ни мое имя никому ни о чем не говорили. Гордон Вэй – отличный парень. Правда, лучше не давать ему номер своего телефона, если только у вас дома не стоит автоответчик промышленного класса.

– Это еще почему?

– Он один из тех, кто может думать, только когда говорит. Едва у него возникает идея, ему нужно ее высказать кому угодно, кто согласится слушать. Если желающих не находится – а такое в последнее время происходит все чаще, – автоответчик тоже подойдет. Он наговаривает на них сообщения часами. У одной из его секретарш все обязанности сводятся к тому, чтобы собирать у людей кассеты с автоответчиков, на которые он звонил, переписывать его речи на бумагу и сортировать. На следующий день она кладет ему на стол синюю папку с отредактированными текстами.

– Значит, синюю?

– Теперь вы спросите, почему он не использует магнитофон, – сказал Ричард, передернув плечами.

– Наверное, потому что не любит разговаривать сам с собой, – после недолгих размышлений отозвался профессор. – В этом есть какая-то логика. Вроде бы.

Он взял в рот кусочек только что поданной пикантной свинины, некоторое время жевал в задумчивости, а затем снова отложил в сторону нож и вилку.

– Ну и какова во всем этом роль юного Макдаффа?

– Гордон поручил мне написать для «Эппл Макинтош» программу для составления финансовой отчетности, ведения бухгалтерской документации, мощную, удобную, выразительную. Я спросил, чего конкретно он от меня ждет, и он ответил: «Всего. Хочу для этой машины суперпрограмму – чтоб и пела, и плясала, если понадобится». Поскольку причуды мне тоже свойственны, я воспринял его слова буквально.

Видите ли, комбинациями цифр можно представить все, что угодно: отобразить поверхность, изменить динамический процесс… А бухгалтерская документация в конечном итоге есть не что иное, как комбинации цифр. Поэтому я взял и написал программу, которая делает с этими цифрами все, что угодно. Хотите столбчатую диаграмму – будет столбчатая диаграмма. Хотите секторную или диаграмму рассеивания – нет проблем. Если пожелаете, танцовщицы вокруг секторной диаграммы будут отвлекать внимание от цифр. Или можно, например, представить цифры в виде стайки чаек, а по взмаху крыла каждой птицы определять показатели каждого отдела вашей компании. Великолепно подходит для создания анимационных фирменных знаков.

Но самая смешная фишка в том, что программа представляла счета компании еще и в виде музыкального произведения. По крайней мере мне это казалось смешным. А вот клиентам-бизнесменам понравилось, они все как с ума от нее посходили.

Профессор серьезно посмотрел на него, держа перед собой вилку с кусочком моркови, но не произнес ни слова.

– Понимаете, любая мелодия передается как последовательность или комбинация цифр, – вдохновенно продолжал объяснять Ричард. – Цифры же отображают высоту звука, его длину, сочетания…

– То есть мотив, – подсказал профессор. Морковь все еще оставалась нетронутой.

Ричард усмехнулся:

– Мотив – весьма точное слово. Надо запомнить.

– Так будет проще выразить мысль. – Не попробовав морковь, профессор вернул ее на тарелку и спросил: – Значит, программа ваша имела успех?

– Не в этой стране. Оказалось, что годовые отчеты британских компаний в основном звучат как «Похоронный марш» из генделевского «Саула». Зато японцам она весьма приглянулась. У них вышло множество веселых корпоративных гимнов, которые начинаются очень задорно, но, если уж начистоту, к концу становятся чересчур шумными и скрипучими. Что самое главное, программа отлично показала себя в Штатах и имела коммерческий успех. Впрочем, теперь меня больше всего интересует другое: что будет, если убрать из нее счета? Превратить в музыку цифры, представляющие взмахи крыльев ласточки? Что мы тогда услышим? Точно не жужжание кассовых аппаратов, как того хочется Гордону.

– Как интересно, – сказал профессор.

Наконец он положил кусочек моркови в рот, а затем наклонился вперед и посмотрел на свою новую подружку.

– Уоткин проиграл, – произнес он. – На этот раз самое распоследнее из последних мест достается моркови. Мне жаль, Уоткин, но каким бы противным вы ни были, морковь сегодня бьет все мировые рекорды – она отвратительна.

Девочка хихикнула на этот раз гораздо непринужденнее и улыбнулась Уоткину. Тот изо всех сил старался не вскипеть, но было совершенно очевидно, что сносить насмешки он не привык.

– Пожалуйста, папа, можно сейчас?

Вместе с только что обретенной – хотя и слабой – уверенностью в себе к ней вернулся и голос.

– Потом, – не уступал отец.

– Уже и так много времени прошло. Я засекала.

– Но… – Отец засомневался и тотчас проиграл.

– Мы были в Греции, – тихим, благоговейным голосом произнесла девочка.

– О, в самом деле? – Уоткин слегка кивнул. – Хорошо. В каком-то особом месте или вообще в Греции?

– На острове Патмос, – воодушевилась она. – Там очень красиво. Мне кажется, Патмос – самое прекрасное место на земле. Вот только паромы никогда не ходят по расписанию. Никогда. Я засекала время. Мы опоздали на самолет, но это ничего.

– Ага, на Патмосе, понятно. – Новость Уоткина явно заинтересовала. – Как вы, наверное, догадываетесь, юная леди, грекам недостаточно, что величайшая из культур античного мира обязана своим возникновением им, поэтому они решили взять на себя труд создать и в нашем веке самый грандиозный, можно даже сказать, единственный продукт творческого воображения. Разумеется, я говорю о расписании паромов в Греции. Впечатляющее творение. Любой, кто путешествовал по Эгейскому морю, это подтвердит. Хм, да… Я так думаю.

Девочка нахмурила брови:

– Я нашла вазу…

– Ничего интересного, – торопливо перебил ее отец. – Вы ведь знаете, как это происходит. Каждый, кто впервые приезжает в Грецию, думает, что он сделал открытие. Ха-ха…

Сидящие за столом закивали. Как ни жаль, но с этим трудно было не согласиться.

– Я нашла ее в гавани, в воде, – не сдавалась девочка. – Пока мы дожидались этого чертова парома.

– Сара! Прекрати…

– Ты сам так говорил. Даже еще хуже. Ты называл паром такими словами, которых я не знаю. Я подумала: если здесь соберутся умные люди, то, может, кто-нибудь скажет, правда ли это настоящая древнегреческая ваза или нет. По-моему, она очень старая. Давай достанем ее, папа.

Отец обреченно пожал плечами и начал шарить у себя под стулом.

– А знаете ли вы, юная леди, что на Патмосе написан «Апокалипсис»? Правда, правда. Святым Иоанном Богословом. По-моему, книгу определенно писали в ожидании парома. Да-да. Ведь в начале автор словно пребывает в состоянии задумчивости, как будто приготовился впустую потратить время, скучает в ожидании чего-то и пытается чем-то себя занять, – но затем отчаяние доходит до предела, до галлюцинаций. Мне кажется, все это очень располагает к размышлениям. Возможно, когда-нибудь вы об этом напишете.

Она смотрела на него как на сумасшедшего.

– А вот и ваза, – сказал ее отец и неуклюже водрузил сосуд на стол. – Как видите, ничего особенного. Девочке всего шесть лет, – добавил он, натянуто улыбаясь. – Да, малышка?

– Семь, – отозвалась Сара.

Ваза представляла собой небольшой, округлой формы сосуд около пяти дюймов в высоту и четырех дюймов в самом широком месте, с очень узким, коротким горлышком. Почти наполовину его покрывал слой спекшейся земли, на свободных же от грязи участках просматривалась шершавая красноватая поверхность.

Сара взяла вазу и протянула сидящему справа от нее преподавателю.

– Вы, кажется, умный, – обратилась она к нему. – Скажите, что вы думаете?

Тот взял вазу в руки и с надменным видом перевернул вверх донышком.

– Уверен, если соскоблить отсюда грязь, – заметил он с легкой иронией, – мы увидим надпись «Сделано в Бирмингеме».

– Значит, ваза старая, – принужденно усмехнувшись, вставил отец Сары. – Там уже давным-давно ничего не производят.

– В любом случае, – отозвался преподаватель, – в этом деле я не специалист. Я занимаюсь молекулярной биологией. Кто еще желает взглянуть?

Этот вопрос не встретил особого энтузиазма, однако сосуд все же пошел по рукам и достиг дальнего конца стола. Его разглядывали так и сяк сквозь толстые линзы, очки в роговой оправе, очки-полумесяцы, на него, близоруко щурясь, смотрели те, кто забыл очки в кармане другого костюма, а теперь, вспомнив об этом, вдруг встревожился, как бы костюм не отдали в чистку. Никто не знал, сколько вазе лет, и никого это особо не беспокоило. На лице девочки вновь проступило уныние.

– Пни трухлявые, – буркнул профессор, опять взял серебряную солонку и вытянул вперед руку. – Юная леди! – обратился он к девочке.

– О, только не это, – зашипел археолог Коули, откинулся на спинку стула и прикрыл ладонями уши.

– Юная леди, – повторил профессор, – видите, вот обычная серебряная солонка. И обычная шапка.

– Нет у вас никакой шапки, – угрюмо бросила девочка.

– Ой, одну секундочку.

Профессор ненадолго вышел и вернулся со своей красной лыжной шапочкой.

– Видите, – снова сказал он, – вот обычная серебряная солонка. А вот обычная шерстяная шапка. Я кладу солонку в шапку, вот так, и передаю вам. Следующая часть фокуса целиком и полностью зависит от вас, юная леди.

Он вручил ей шапку, не обращая внимания на сидящих между ними Уоткина и Коули. Сара взяла шапку и заглянула внутрь.

– А где солонка? – Ее глаза округлились.

– Там, куда вы ее положили, – ответил профессор.

– Ага, – сказала Сара, – понятно. Ну и… ничего интересного.

Профессор пожал плечами.

– Да, скромный фокус, но мне нравится, – отрезал он и вновь повернулся к Ричарду. – Так о чем мы с вами говорили?

Ричарда взяла легкая оторопь. Профессор всегда был подвержен резким перепадам настроения, но сейчас создавалось впечатление, будто вся теплота и сердечность покинули его в одночасье. На лице появилось то же рассеянное выражение, что и давеча, когда он был огорошен, увидев Ричарда на пороге своего дома.

Профессор заметил смущение и поспешно улыбнулся.

– Мой дорогой друг! – воскликнул он. – Мой дорогой друг! На чем же я остановился?

– Э-э-э, вы сказали: «Мой дорогой друг»…

– Да, но, по-моему, я собирался сказать что-то еще… Это была прелюдия, если так можно выразиться, короткая токката на тему «какой прекрасный вы человек», чтобы ввести главный предмет моего доклада, содержание которого я, к сожалению, забыл. Вы, часом, не в курсе, о чем я хотел говорить?

– Нет.

– Ах, ну и прекрасно. Если бы все в точности это знали, что было бы толку в моих речах? Итак, что там с сосудом нашей юной гостьи?

Тем временем ваза уже дошла до Уоткина. Тот заявил, что он не специалист и разбирается не в том, из чего древние греки пили вино, а лишь в том, что они в итоге написали. Затем он назвал Коули крупным и уважаемым экспертом и попытался всучить сосуд ему.

– Я говорю, – он повысил голос, – вы уважаемый эксперт, мы все восхищаемся вашими достижениями в области археологии. Да уберите вы руки с ушей, ради всего святого, и взгляните на эту штуковину!

Осторожно, но уверенно Уоткин отодвинул правую ладонь Коули от уха, объяснил, что от него хотят, и вручил вазу. Археолог бегло, но со знанием дела ее осмотрел.

– Да… лет двести, я думаю. Топорная работа. Весьма примитивный образчик в ряду себе подобных. Разумеется, никакой ценности не представляет, – безапелляционно заявил он, поставил вазу на стол и воззрился на старинные портреты, которые почему-то будили в нем злость.

На Сару это подействовало незамедлительно. К тому времени ее и так уже успели разочаровать, теперь же она совсем приуныла. Девочка закусила губу и вжалась в спинку стула, чувствуя себя маленькой и глупой. Отец бросил на нее суровый взгляд и опять извинился за ее поведение.

– Что ж, Букстехуде так Букстехуде, – торопливо произнес он. – Да, старый добрый Букстехуде. Посмотрим, что можно сделать. Скажите…

– Юная леди! – прервал его охрипший от удивления голос. – Оказывается, вы всесильный маг и волшебница!

Все уставились на профессора, этого старого шута. Он держал в руках вазу и с безумным восхищением смотрел на нее, затем медленно перевел оценивающий взгляд на девочку, будто впервые увидел перед собой достойного соперника.

– Я преклоняюсь перед вами, – прошептал он. – И пусть я недостоин обратиться к столь могущественной колдунье, позвольте поздравить вас с прекрасным исполнением магического трюка, очевидцем которого я имею честь быть.

Девочка вытаращила на него глаза.

– Позвольте мне продемонстрировать этим людям свершенное вами чудо, – с серьезным видом попросил он.

Она нерешительно кивнула, и профессор с размаху ударил столь ценную для нее, но принесшую горькое разочарование вазу о стол.

Сосуд раскололся на две неровные части, на скатерть обсыпались куски ссохшейся глины. Одна часть вазы упала на стол, вторая осталась стоять.

Сарины глаза округлились при виде притулившейся среди осколков, грязной, но все же вполне узнаваемой солонки.

– Старый дурак, – пробурчал Коули.

Когда рокот осуждения и недовольства столь дешевым трюком стих – ничуть, правда, не уменьшив благоговейного блеска в глазах Сары, – профессор повернулся к Ричарду и будто бы между прочим спросил:

– Помните, в колледже вы дружили с одним парнем. Давно вы его видели? Ну, у него еще было странное имя, восточноевропейское. Вроде Свлад… Свлад Чьелли. Помните его?

Ричард какое-то время смотрел на него непонимающим взглядом.

– Свлад? – переспросил он. – А, вы хотите сказать, Дирк. Дирк Чьелли. Нет. Мы с ним не поддерживаем отношения. Пару раз я встречал его на улице, вот и все. По-моему, он то и дело меняет себе имена. Почему вы о нем спрашиваете?

Глава 5

Высоко на скале электрический монах продолжал сидеть верхом на терпеливой и безропотной лошади, начинающей все же потихоньку выходить из себя. Из-под капюшона холщовой сутаны монах немигающим взглядом взирал на долину. С долиной у него снова возникла проблема, на этот раз совершенно иного, незнакомого монаху свойства: у него вдруг появились жуткие сомнения.

Сомнения никогда не терзали его долго, но если это все же случалось, они основательно вгрызались в его корневой каталог.

День был жарким; солнце, замерев в подернутом дымкой небе, выжигало серые камни и чахлую, иссохшую траву. Ничто не шевелилось, даже монах. Внезапно в его мозгу что-то зашипело, будто в буферный накопитель попали ошибочные данные.

В монахе пробуждалась новая вера – сперва судорожно, рывками, затем, вспыхнув огромным белым пламенем, она заглушила все предыдущие стойкие убеждения, в том числе и в розовой окраске долины. Он вдруг уверовал, что где-то внизу, примерно в миле от него, вскоре откроется таинственная дверь в неизвестный далекий мир. Дверь, через которую он сможет туда попасть. Удивительно.

И как это ни странно, на этот раз он оказался абсолютно прав.

Лошадь что-то почувствовала, насторожилась и слегка мотнула головой. Столь долгое созерцание каменных глыб едва не ввело ее в транс; она уже и сама была готова поверить, что камни – розовые. Она мотнула головой еще раз, несколько энергичнее.

Монах слегка натянул поводья, ткнул каблуками в бока, лошадь тронулась и стала спускаться. Путь был нелегок. Под ногами, шурша, съезжали вниз коричневые и серые сланцы, кое-где торчали с трудом зацепившиеся корнями за землю бурые и зеленые растения. Разноцветье ничуть не смущало монаха. Теперь он стал старше, мудрее и выбросил глупости из головы. Розовые долины, двуполые столы – все это просто необходимо пройти на пути к истинному просветлению.

Солнце палило нещадно. Монах утер с лица пот и грязь и остановил лошадь, чтобы приникнуть к ее шее и немного передохнуть. Сквозь мерцающее марево он сосредоточенно смотрел вниз, на огромный каменный выступ посреди долины. Монах надеялся – или скорее страстно верил всем своим существом, – что там, за тем выступом, его ждет дверь. Он попробовал всмотреться еще пристальнее, но мешало колыхание раскаленного воздуха.

Монах выпрямился в седле и уже собрался подстегнуть лошадь, как вдруг ему попалось на глаза нечто странное.

На плоской поверхности скалы неподалеку от него – на самом деле так близко, что непонятно, как он раньше этого не заметил, – красовался большой рисунок. Выполнен он был довольно топорно, однако в то же время не без некоторого изящества, и казался очень старым, возможно, даже древним. Краска уже давно выцвела, местами облупилась и пошла пятнами – издали не разглядеть, что именно представлял рисунок. Монах подъехал чуть ближе: похоже на сцену охоты первобытных людей.

Лиловые создания с массой конечностей, по-видимому, были охотниками. С грубыми копьями в руках они неотступно преследовали огромную рогатую тварь в панцире, которую, судя по всему, уже успели ранить. Потускневшие краски почти исчезли. Хорошо просматривались только зубы охотников – они сияли так, словно их белизну не под силу стереть многим тысячам лет. И вообще они заставили монаха вспомнить о собственных зубах и устыдиться, хотя почистил он их не далее как сегодня утром.

Монах и раньше видел подобные рисунки, но только на картинках и по телевизору. Как правило, их находили в пещерах – там они были неподвластны разрушительному действию природы, иначе давно пропали бы.

Он осмотрелся вокруг и обнаружил, что хоть скала и находится не в пещере, рисунок все же худо-бедно защищен от ветра и дождя огромными выступами сверху и по бокам. Впрочем, все равно странно, что он продержался так долго. И еще более странно, что его до сих пор никто не обнаружил. Все пещерные изображения такого рода достаточно известны и всем давно знакомы, однако этот образец наскальной живописи монах встретил впервые.

А вдруг ему посчастливилось сделать великое историческое открытие? Если он вернется в город и расскажет о нем, его встретят с распростертыми объятиями, установят новую материнскую плату и позволят верить… верить… во что? Он замер, зажмурился и тряхнул головой, чтобы устранить очередную системную ошибку.

Все это глупости.

Он верит в существование двери. Ему нужно ее найти. Дверь – это путь в… в…

Дверь – это Путь.

Вот так.

Если нечем крыть, выйти из положения всегда помогут заглавные буквы.

Монах бесцеремонно дернул поводья и продолжил спуск, оказавшийся еще более сложным, чем раньше. Когда через несколько минут они достигли ложа долины, он вдруг немного растерялся: на спекшейся бурой земле действительно лежал бледный розовато-коричневый слой пыли, особенно заметный по берегам вялотекущего ручейка, в который палящее солнце превратило бурную реку. Монах спешился, потрогал пыль, пропустил ее сквозь пальцы. Пыль приятно щекотала ладонь, была очень тонкой и по цвету почти такой же, как его кожа… может, чуточку бледнее.

Взглянув на не сводящую с него глаз лошадь, он понял – хотя и запоздало, – что ее, должно быть, мучит нестерпимая жажда. Монах тоже очень хотел пить, но старался не думать об этом. Он отстегнул от седла фляжку – уже такую легкую, что сжималось сердце, – открутил колпачок, отхлебнул, а затем налил немного воды в горсть. Лошадь жадно втянула воду губами и снова уставилась на него.

Монах печально покачал головой, закрыл фляжку и повесил на место. Небольшой частью разума, где хранились фактические и логические данные, он понимал, что воды надолго не хватит, а без нее надолго не хватит и их с лошадью. И только вера толкала его вперед. Теперь это была вера в существование двери.

Он отряхнул розовую пыль с грубого платья, выпрямился и посмотрел на каменный выступ, до которого оставалось ярдов сто. Ничто не дрогнуло у него в груди. И хотя основная часть его разума была тверда и несокрушима в своем убеждении, что за выступом находится дверь, а дверь – это путь, крошечная часть рассудка, та самая, где хранилась информация о фляжке с водой, все же воскрешала в памяти былые разочарования и пусть и негромко, но настойчиво призывала проявлять осторожность.

Если не пойти и лично не убедиться в существовании двери, придется верить в нее всегда. Его будет тянуть туда как магнитом всю жизнь. (То есть на протяжении того короткого отрезка времени, что от нее останется, – подсказала часть рассудка, помнившая о фляжке.)

С другой стороны, если он решит засвидетельствовать двери свое почтение, а ее там не окажется, то… что тогда?

Лошадь нетерпеливо заржала.

Ответ, разумеется, очень прост. Его снабдили целой монтажной платой для решения этой проблемы; именно для этого он и предназначен. Он будет продолжать верить в ее существование вопреки любым фактам. Для чего же еще нужна вера?

Дверь все равно есть, пусть даже ее и нет.

Он собрался с духом. Дверь там, и он должен к ней подойти, потому что дверь – это путь.

Монах взял лошадь под уздцы и пошел. Путь до двери недолог, а приближаться к ней следует со всей покорностью.

Отважно расправив плечи, он ступал медленно и торжественно и вскоре достиг каменистого выступа. Подошел к нему. Заглянул за угол.

И увидел дверь.

Лошадь, кстати, была весьма этим удивлена.

В благоговейном трепете потрясенный монах рухнул на колени. Он так привык к горьким разочарованиям, преследовавшим его всю жизнь, что был совершенно не готов к такому повороту событий. В системе возник сбой, монах смотрел на дверь отсутствующим взглядом.

В жизни он сталкивался только с огромными, армированными сталью дверями. Они обеспечивали сохранность видеомагнитофонов, посудомоечных машин, ну и, разумеется, дорогостоящих электрических монахов. Эта же дверь была простенькой, деревянной, размером не больше его самого, выкрашена в белый цвет, со слегка поцарапанной медной ручкой, прикрученной с одной стороны чуть ниже середины. Дверь приделали к скале, зачем и почему – неизвестно.

Ни жив ни мертв от страха, бедный монах кое-как поднялся на ноги, боязливо подошел ближе, коснулся двери и тут же отскочил назад, ошарашенный тем, что не сработала сигнализация. Он вновь дотронулся до двери, на этот раз решительнее.

Затем он медленно опустил ладонь на ручку. Опять тишина. На всякий случай обождав минуту, он легонько повернул ручку и почувствовал, как открылся замочный механизм. Монах затаил дыхание. Ни звука. Он потянул дверь на себя, та свободно поддалась. Он заглянул внутрь, но после слепящего солнца ничего не разглядел в темноте. Наконец, едва живой от страха и любопытства, он ступил вперед, таща за собой лошадь.

Спустя несколько минут некто, скрывавшийся доселе за выступом другой скалы, закончил втирать пыль себе в лицо, встал на ноги, потянулся и подошел к двери, отряхивая по пути одежду.

Глава 6

В стране Ксанад благословенной

Дворец построил Кубла Хан… [2]

Чтец явно придерживался той точки зрения, что лучше всего достоинство и величие стихотворения передается, если декламировать его шутовским голосом. Голос то взмывал вверх, то устремлялся вниз, отчего казалось, что слова разбегаются во все стороны и ищут, где бы спрятаться.

Где Альф бежит, поток священный,

Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,

Впадает в сонный океан.

Ричард расслабленно откинулся на спинку стула. Как любому выпускнику отделения английского языка и литературы колледжа Святого Седда, стихи ему были давно знакомы, и слова легко всплывали в памяти.

Кольриджу в учебном заведении уделялось поистине огромное внимание, несмотря на всем известный факт его пристрастия к легким наркотикам, под воздействием которых к нему во сне и явилось величайшее творение.

Рукопись поэмы берегли как зеницу ока и извлекали из библиотечного хранилища раз в год – чтобы прочитать на обеде в честь Кольриджа.

На десять миль оградой стен и башен

Оазис плодородный окружен,

Садами и ручьями он украшен.

В нем фимиам цветы струят сквозь сон,

И древний лес, роскошен и печален,

Блистает там воздушностью прогалин.

Интересно, надолго ли это растянется, думал Ричард. Он скосил глаза и с тревогой отметил усердие декламатора. Сперва заунывный голос его раздражал, однако через некоторое время стал успокаивать. Ричард смотрел на ручеек воска, стекающий по оплывшей свече, угасающее пламя освещало остатки еды на тарелках.

Но между кедров, полных тишиной,

Расщелина по склону ниспадала.

О, никогда под бледною луной

Так пышен не был тот уют лесной,

Где женщина о демоне рыдала.

За обедом он позволил себе немного красного вина, и теперь приятная теплота растеклась по телу, разум слегка затуманился. Вопрос профессора внезапно заставил Ричарда задуматься: а действительно, что стало с его бывшим другом?… И вообще, можно ли его так назвать? С Дирком вечно происходили какие-то странные события, непонятным образом взаимосвязанные… По большому счету разумно было бы предположить, что у него есть друзья, однако в самой этой мысли уже ощущалась некая неувязка, как если бы, к примеру, кто-то заявил бы, что Суэцкий кризис вспыхнул из-за булочки.

Свлад Чьелли. Широко известный как Дирк. Нет, скорее не широко, а скандально известный. С ним хотели познакомится, о нем ходили бесконечные слухи – это правда. Но популярным его вряд ли назовешь. Его можно сравнить с серьезной аварией на автотрассе: каждый притормаживает, чтобы приглядеться, но слишком близко подойти никто не решается: чего доброго, обожжет пламенем. Пресловутый – вот подходящее слово. Свлад Чьелли, тот самый пресловутый Дирк.

Он был упитаннее большинства своих сокурсников и страстно любил шляпы (точнее, одну-единственную шляпу), что для молодого человека его возраста было редкостью. Шляпу он носил темно-красного цвета, круглую, с плоскими полями. Как бы ее хозяин ни крутил головой, она всегда удивительным образом удерживалась в горизонтальном положении. Весьма примечательная вещь, которая, впрочем, не подчеркивала достоинств своего обладателя. А вот в качестве абажура для ночника она вполне могла бы послужить стильным и броским декоративным элементом.

Людей как магнитом притягивали к нему слухи, которые он не уставал опровергать и которые брались неизвестно откуда. Похоже, источником служили сами опровержения.

Молва наделила его способностями экстрасенса, унаследованными якобы по линии матери, чья семья, по словам Дирка, жила хоть и в Трансильвании, но в цивилизованном ее уголке. Строго говоря, он ничего не утверждал, а лишь называл все слухи абсолютной чепухой и упорно отметал все предположения, что среди его родни есть летучие мыши, угрожая судебным преследованием каждому, от кого услышит эти злобные выдумки. Тем не менее одеваться он предпочитал в широкое кожаное пальто, а у себя в комнате установил тренажер, предназначенный будто бы для лечения спины. В любое время дня и – что характерно – ночи его могли застать висящим на снаряде вниз головой, при этом он решительно отрицал какие бы то ни было ассоциации с летучими мышами.

С помощью стратегически грамотно построенного опровержения самых невероятных и фантастических слухов ему удалось завоевать себе славу экстрасенса, оккультиста, телепата, колдуна, ясновидца и психосассической летучей мыши-вампира.

Слово «психосассическая» он выдумал сам и сам же категорически отрицал, что оно вообще имеет хоть какой-то смысл.

Пленительное место! Из него,

В кипенье беспрерывного волненья,

Земля, как бы не в силах своего

Сдержать неумолимого мученья,

Роняла вниз обломки…

А еще Дирк постоянно был на мели. Но однажды все изменилось.

Начало переменам положил доверчивый паренек по фамилии Мендер. За эту доверчивость Дирк его, наверное, и выбрал в соседи по комнате.

Стив Мендер заметил, что Дирк, завалившись спать пьяным, разговаривает во сне. Да не просто разговаривает, а бормочет что-то вроде: «Открытие торговых путей… бу-бу-бу… как решающий фактор развития империи… хр-р-р… фьюить… Раскройте тему».

…между этих скал,

Где камень с камнем бешено плясал…

Услышав это впервые, Стив Мендер как ужаленный подскочил в кровати. Второй год обучения близился к концу, на носу – экзамены, а бормотание Дирка поразительно напоминало вопрос из билета по истории экономики.

Мендер на цыпочках подкрался к Дирку и, затаив дыхание, слушал, однако, кроме нескольких несвязных фраз вроде «земля Шлезвиг-Гольштейн» и «франко-прусская война», которые Дирк пробубнил, зарывшись лицом в подушку, разобрать ничего не удалось.

Тем не менее новость распространилась быстро и незаметно, как лесной пожар.

Рождалося внезапное теченье,

Поток священный быстро воды мчал…

Весь следующий месяц Дирк был нарасхват: его приглашали в гости, кормили и поили вином в надежде, что во сне он выдаст хоть немного еще экзаменационных вопросов. Как ни удивительно, чем вкуснее была еда и изысканнее вина, тем реже он засыпал лицом в подушку.

Дирк обернул себе на пользу якобы открывшиеся способности, даже не притязая на их наличие. Услышав истории о своем предполагаемом даре, он скептически смеялся, а порой даже выходил из себя.

И на пять миль изгибами излучин

Поток бежал, пронзив лесной туман,

И вдруг, как бы усилием замучен,

Сквозь мглу пещер, где мрак от влаги звучен,

В безжизненный впадал он океан.

И из пещер, где человек не мерял

Ни призрачный объем, ни глубину,

Рождались крики: вняв им, Кубла верил,

Что возвещают праотцы войну.

Вдобавок ко всему, хоть сам он это и отрицал, во сне Дирк слышал какие-то мелодии, а спустя две недели кто-то вдруг превращал их в очередной музыкальный хит. Впрочем, организовать это нетрудно.

Дирк не прилагал почти никаких усилий к распространению мифов о себе. По натуре он был ленив и, ничем себя не утруждая, лишь позволил доверчивым людям делать всю работу за него. Лень – вот на чем все держалось. Обоснуй он свои сверхъестественные способности подробно и тщательно, у окружающих возникли бы подозрения, и они потребовали бы объяснений. Зато чем туманнее и расплывчатее были его «предсказания», тем охотнее люди ему верили и предавались пустым мечтам.

Со стороны казалось, что Дирку от всего этого нет никакой пользы. В действительности же, если взять да подсчитать, для любого студента ежедневно угощаться за чужой счет еще как выгодно.

Но опять же, разумеется, он сам никогда не признавал свои способности – наоборот, все решительно отрицал.

А потому находился в весьма удобном положении, чтобы в конечном итоге – совсем чуть-чуть – сжульничать.

И тень чертогов наслажденья

Плыла по глади влажных сфер,

И стройный гул вставал от пенья,

И странно-слитен был размер

В напеве влаги и пещер.

Какое странное виденье —

Дворец любви и наслажденья

Меж вечных льдов и влажных сфер.

– Боже правый!.. – Профессор вздрогнул и проснулся.

От вина и заунывного голоса чтеца его сморило, и теперь он удивленно озирался, однако вокруг ничего не изменилось. В огромном зале, в теплой, умиротворенной тишине звенели слова поэмы Кольриджа. Поморщившись, профессор вновь задремал, на этот раз не так глубоко.

Стройно-звучные напевы

Раз услышал я во сне

Абиссинской нежной девы,

Певшей в ясной тишине,

Под созвучья гуслей сонных,

Многопевных, многозвонных,

Ливших зов струны к струне.

О, когда б я вспомнил взоры

Девы, певшей мне во сне

О Горе святой Аборы…

Дирк все же поддался на уговоры погрузиться в гипнотический сон и дать прогноз относительно того, какие вопросы будут в билетах летней сессии.

Идею подсказал он сам, когда принялся перечислять, чего именно не станет делать ни при каких обстоятельствах, только чтобы доказать отсутствие у него предполагаемых и усердно отрицаемых им способностей, пусть даже ему этого очень хочется.

Чтобы раз и навсегда покончить со слухами и доказать, что они – не что иное, как полный абсурд и чепуха, он согласился на гипноз, но на тщательно обдуманных условиях: он запишет предсказание методом автоматического письма, запечатает в конверт и сдаст на хранение в банк. Точность прогноза можно будет проверить только по окончании экзаменов.

Нечего удивляться, что после этого его то и дело просили разрешить взглянуть на предсказания за довольно кругленькую сумму. Такие предложения его возмущали. Он называл их непорядочными…

Дух мой вспыхнул бы в огне,

Все возможно было б мне.

В полнозвучные размеры

Заключить тогда я мог

Эти льдистые пещеры,

Этот солнечный чертог.

Через некоторое время те, кто случайно сталкивался с Дирком в городе, вдруг стали замечать встревоженное, обреченное выражение на его лице. От расспросов он сперва отмахивался, но в конце концов нечаянно обронил, что его матери срочно требуются чрезвычайно дорогие услуги частного дантиста, а денег нет.

С этого времени прием добровольных пожертвований на лечение матери взамен на беглый просмотр предсказанных им экзаменационных вопросов пошел как по маслу, без лишней шумихи.

Затем вдруг выяснилось, что таинственную операцию по силам выполнить одному-единственному хирургу-стоматологу родом из Восточной Европы, проживающему в Малибу. И размеры пожертвований моментально взлетели до небес.

Разумеется, Дирк не допускал и мысли, что все это затеяно только для рекламы его мистических способностей. Он вообще отрицал их наличие и утверждал, что согласился на эксперимент с единственной целью – раз и навсегда опровергнуть все слухи, а если уж люди так хотят верить в его силу, то он – так и быть – сделает им одолжение и позволит заплатить за лечение его горячо любимой больной мамы.

В этой ситуации он должен был выйти сухим из воды.

По крайней мере ему так казалось.

Их все бы ясно увидали

Над зыбью, полной звонов, дали,

И крик пронесся б как гроза:

Сюда, скорей сюда, глядите,

О, как горят его глаза!

Собственно говоря, чтобы на свет появились те самые записанные в состоянии гипнотического сна вопросы, понадобилось минимум усилий. Дирк всего лишь просмотрел билеты предыдущих лет, уловил принцип, по которому они составлялись, и вывел некоторые предположения. Он не сомневался: число совпадений будет достаточно высоким, чтобы обрадовать наивных простачков, и достаточно низким, чтобы усыпить подозрения остальных.

И вроде бы все так и вышло.

Но самое поразительное, что произвело фурор и в конечном итоге привело к его отчислению из Кембриджа и едва не закончилось для него тюрьмой: все предсказанные им экзаменационные билеты совпали с действительными.

Тютелька в тютельку. До последней запятой.

Пред песнопевцем взор склоните,

И этой грезы слыша звон,

Сомкнемся тесным хороводом,

Затем что он воскормлен медом

И млеком рая напоен!

А если вспомнить шквал сенсационных сообщений в прессе! Сначала его изобличали как мошенника и афериста, затем вдруг принялись прославлять как героя, и так несколько раз по кругу, пока всем это не надоело и внимание общественности не переключилось на какого-то хитреца, обставляющего всех подряд в бильярд…

Позже Ричард встречал Дирка время от времени. Тот приветствовал его сначала осторожной ухмылкой, будто проверяя, не желает ли Ричард взыскать с него какой-нибудь прошлый долг, а потом расплывался улыбкой во весь рот в надежде занять немного денег. Дирк то и дело менял фамилии, и Ричард сделал вывод, что он так ведет себя не с ним одним.

В Ричарде вдруг шевельнулось чувство острой жалости: человек, ярко блиставший в тесном университетском кругу, поблек в свете будничных дней. Он задумался, почему так резко и неожиданно, но в то же время так беззаботно и небрежно прозвучал вопрос профессора.

Ричард посмотрел по сторонам: на похрапывающего профессора; притихшую, восторженную Сару; на огромный зал в мерцающих отблесках света; на старинные портреты министров и поэтов – в темноте они были почти неразличимы, лишь то тут, то там, озаренные свечным пламенем, вспыхивали их белозубые улыбки; на заведующего кафедрой английского языка и литературы; на книгу «Кубла Хан» у него в руках; и наконец – исподтишка – на собственные часы. И вновь откинулся на спинку стула.

Чтец дошел до второй, еще более странной части поэмы…

Глава 7

Последний день жизни клонился к вечеру, а Гордона Вэя интересовало только одно – лишь бы на выходные не пошел дождь. Синоптики обещали переменчивую погоду: сегодня ночью туман, в пятницу и субботу днем солнечно, но прохладно, к вечеру воскресенья в отдельных районах возможны ливни. Как раз когда все поедут домой, в город.

Все, кроме Гордона Вэя.

Разумеется, об этом синоптики умолчали, потому что предсказывать такое не входит в их обязанности. Но и гороскоп тоже не сказал ничего определенного: предупредил об аномальной планетарной активности в его знаке зодиака, посоветовал не смешивать желаемое с необходимым, а при решении рабочих вопросов действовать спокойно, решительно и беспристрастно. По непонятной причине в гороскопе забыли упомянуть, что к концу дня Гордон Вэй будет мертв.

Неподалеку от Кембриджа он остановился у небольшой бензоколонки, однако перед тем, как заправиться, несколько минут разговаривал в машине по телефону.

– Ладно, позвоню завтра, – сказал он, – или сегодня, только попозже. А лучше позвони сама. Через полчаса я буду в коттедже. Да, я знаю, этот проект важен для тебя… Да, хорошо, важен для всех, и давай на этом остановимся. Он нужен и тебе, и мне. Конечно, о чем речь… Я и не говорил, что мы перестанем его финансировать. Просто проект дорогостоящий, и нам следует взглянуть на все это спокойно, решительно и беспристрастно. Послушай, может, ты приедешь ко мне, и мы все обсудим?… Ладно, да, я понимаю. Знаю. В общем, подумай об этом, Кейт. Созвонимся. Пока.

Он положил трубку и еще пару минут посидел в машине – просторном, серебристо-сером «мерседесе», какие обычно используют для рекламы. И не обязательно для рекламы самого «мерседеса». Гордон Вэй, брат Сьюзан и работодатель Ричарда Макдаффа, был богатым человеком, основателем и владельцем компании «Новейшие технологии 2». Первая фирма, «Новейшие технологии», прогорела по самой заурядной причине, а с ней вылетели в трубу и все заработанные деньги.

К счастью, ему снова удалось разбогатеть.

«Заурядная причина» состояла в том, что он продолжал заниматься компьютерной техникой, когда каждому подростку в стране уже наскучило возиться с дребезжащими «ящиками». Так что на этот раз он сделал ставку на программное обеспечение. Создав два продукта, один из которых – «Гимн» (второй, еще более рентабельный, так и не увидел свет), компания «Новейшие технологии 2» оказалась единственным британским разработчиком программного обеспечения, которого можно было упомянуть в одном предложении с «Майкрософт» и «Лотус». Пусть это предложение и начиналось со слов «“Новейшие технологии” в отличие от таких крупных американских компаний, как “Майкрософт” и “Лотус”…», но все же! «Новейшие технологии» существуют. А Гордон Вэй – их владелец.

Он вставил кассету в стереомагнитофон. Послышался мягкий, чинный щелчок, и через секунду из восьми динамиков, скрытых за матовыми черными решеточками, полились звуки «Болеро» Равеля, настолько прорисованные и глубокие, что возникало ощущение физического присутствия на ледовой арене [3]. Гордон мягко выстукивал мелодию по оплетке руля и смотрел на приборную доску, на изящные подсвеченные цифры и крошечные огоньки. Спустя некоторое время до него дошло, что на бензоколонке самообслуживание, поэтому придется выходить из машины.

На заправку ушло минуты две. Притопывая ногами от холода, Гордон Вэй залил бак, затем подошел к небольшой обшарпанной будке, заплатил за бензин, прикупил пару местных карт и несколько минут с энтузиазмом рассказывал кассиру о возможных перспективах развития компьютерной отрасли в будущем году. Он выдвинул предположение, что параллельная обработка данных станет основным ключом к поистине высокопроизводительным программам, но глубоко усомнился, что исследования искусственного интеллекта, в частности, с использованием языка ПроЛог, в ближайшем будущем приведут хотя бы к мало-мальски жизнеспособному в коммерческом плане результату, по крайней мере в том, что касается офисной компьютерной среды. На кассира эти разглагольствования не произвели ровно никакого впечатления.

– Очень разговорчивый попался парень, – объяснял тот позже полиции. – Уйди я на десять минут в туалет, он рассказывал бы все это кассовому аппарату. А задержись я еще немного, аппарат бы тоже не выдержал. Да, это точно он, – добавил кассир, снова взглянув на фотографию Гордона Вэя. – У него здесь рот закрыт, вот я его и не признал сперва.

– И ничего подозрительного? Вы в этом абсолютно уверены? – допытывался полицейский. – Ничто не показалось вам странным?

– Нет, я уже говорил: самый обычный покупатель в самый обычный вечер. Такой же, как все остальные.

Полицейский в упор посмотрел на него.

– А вот предположим, если бы вы увидели такое… – Полицейский свел в кучку глаза, вывалил изо рта язык и несколько раз подскочил на месте, крутя в ушах пальцами. – Вы бы тоже не удивились? Что бы вы подумали?

– Ну, э-э-э… – Кассир испуганно отпрянул. – Подумал бы, что вы спятили…

– Хорошо, – сказал полицейский и отложил блокнот. – Просто у всех свои представления о странностях. Понимаете, сэр? Если вы называете вчерашний вечер обычным, то я – прыщ на заднице у тетки маркиза Куинсберри. Официальные показания мы возьмем у вас позже. Спасибо, что уделили время, сэр.

Все это будет потом.

А пока Гордон сунул карты в карман и зашагал назад к машине. В тумане автомобиль покрылся матовым слоем мельчайших капель, что придавало ему очертания… ну, в общем, очертания чрезвычайно дорогого «мерседеса-бенца». Гордон вдруг подумал, что ему всегда хотелось быть обладателем чего-то подобного. Впрочем, он уже давно научился быстро выкидывать из головы такие мысли, потому что ни к чему хорошему они не приводили, а лишь сбивали с толку.

Он по-хозяйски похлопал по капоту, обошел вокруг и как следует нажал на приоткрытую крышку багажника. Раздался приятный щелчок исправного механизма. Вот в чем достоинство всей этой роскоши! В приятных звуках, издаваемых всегда исправными механизмами. Старые как мир ценности – высокое качество и профессиональное мастерство. Тут Гордон вспомнил, что нужно немедленно дать Сьюзан массу поручений, сел в машину и, едва вырулив на шоссе, набрал номер.

– «…оставьте сообщение на автоответчике, и я вам перезвоню. Возможно».

Пи-и-ип.

– Сьюзан, привет. Это Гордон, – произнес он, прижимая плечом трубку к уху. – Еду в коттедж. Сегодня… э-э-э… четверг, сейчас восемь сорок семь вечера. На дороге туман. Послушай, в выходные я жду американцев, они собираются обсудить реализацию второй версии «Гимна», рекламу и все такое… Ты знаешь, хоть я и не люблю тебя об этом просить, но деваться некуда, приходится.

Мне нужно, чтобы Ричард серьезно занялся делом. И не как всегда… Я обращаюсь к нему, он отвечает: «Да, никаких проблем», а сам… Черт! Грузовик ослепил фарами… Что за водители… никогда не выключат дальний свет. Так можно и насмерть разбиться! А на автоответчике осталось бы мое последнее пожелание оснастить фуры автоматическими выключателями дальнего света… Послушай, попроси Сьюзан – я имею в виду не тебя, конечно, а мою секретаршу Сьюзан, – пусть напишет от меня тому типу из департамента окружающей среды: если мы обеспечиваем технику, то с них – юридическое сопровождение. Так будет лучше всем. В любом случае он мне кое-чем обязан, да и к чему весь этот конкурс, если мы не в состоянии дать пинка какому-нибудь прохвосту. Можешь намекнуть, что я всю неделю веду переговоры с американцами.

Кстати… Надеюсь, я не забыл положить ружья. Дались же им эти зайцы, почему американцам всегда так хочется пострелять? Я тут прикупил пару карт: вдруг удастся убедить гостей в пользе долгих пеших прогулок? Может, заодно и мысли о зайцах повыветрятся. Жалко ведь пушистиков. Надо будет заготовить специальный предупредительный знак наподобие тех, что выставляют у них в Беверли-Хиллз. Что-нибудь вроде «Внимание, ведется стрельба».

Сделай пометку для Сьюзан: пусть раздобудет такой знак и приколотит его к заточенной жерди. Воткнем в землю, чтобы зайцы читали. Конечно, я имею в виду секретаршу Сьюзан, не тебя.

Так, о чем я говорил?

Ах да. О Ричарде и второй версии «Гимна». Сьюзан, через две недели состоится бета-тестирование. Ричард уверяет, что все в порядке. Но каждый раз, когда я вхожу к нему в кабинет, у него на экране компьютера одна и та же картинка: диван вертится вокруг своей оси. По словам Ричарда, это важная концепция, но я вижу всего лишь предмет мебели. Людям, мечтающим превратить бухгалтерскую отчетность компании в песню, вряд ли нужен крутящийся диван. Да, и еще. По-моему, пока рано заниматься трансформацией рисунка эрозионной сети Гималаев в пьесу для квинтета флейт.

Теперь о проекте Кейт. Сьюзан, не скрою, он нам дорого встанет и по оплате труда, и по машинному времени. И меня это очень тревожит. Конечно, исследования долгосрочные и важные, но ведь существует вероятность – да-да, всего лишь вероятность, однако нам следует в полной мере все проверить и оценить, – что они ни к чему не приведут… Странно, из багажника слышен какой-то шум. Вроде бы я хорошо его закрыл.

…Так вот, что касается Ричарда. Боюсь, только один человек может узнать, занимается он делом или витает в облаках. И этот человек – Сьюзан. На этот раз я имею в виду, конечно, тебя, Сьюзан, а не свою секретаршу.

Поэтому прошу – хоть мне очень неудобно, честное слово, – но, пожалуйста, повлияй на него. Объясни, как для нас это важно. Он должен понять, что «Новейшие технологии» – развивающаяся коммерческая компания, а не место для постановки опытов. Вечная проблема с этими учеными – выдвинут одну действительно стоящую идею и ждут, что их будут финансировать до скончания века, а сами вычисляют рельеф собственного пупка… Прости, мне нужно остановиться и закрыть багажник. Я сейчас…

Гордон положил трубку на пассажирское сиденье, съехал на обочину, вышел из машины и подошел к багажнику. В это мгновение крышка распахнулась. Некто выскочил из багажника, выстрелом в грудь из двустволки убил его наповал и исчез.

Изумление, испытанное Гордоном Вэем в момент своей внезапной смерти, не идет ни в какое сравнение с тем, как он удивился бы дальнейшим событиям.

Глава 8

– Входите, мой друг, входите.

К квартире профессора на верхнем этаже здания, ютившегося в углу второго внутреннего дворика, вела винтовая лестница. Освещение на лестничной площадке никуда не годилось. Все бы ничего, если бы там горела лампочка, однако лампочка отсутствовала, поэтому дверь едва просматривалась и к тому же была заперта. Профессор пытался отыскать ключ в тяжелой связке, напоминавшей оружие ниндзя, метнув которое можно срубить дерево.

Двойные двери в квартирах преподавателей в старой части колледжа образуют нечто вроде шлюзовых камер. И, как это обычно бывает со шлюзовыми камерами, приходится немало постараться, чтобы их открыть.

Наконец профессору удалось найти ключ от наружной двери – это оказалась прочная дубовая плита, покрытая серой краской и лишенная каких-либо декоративных элементов, если не считать узкой прорези для писем и американского замка. Дальше шла вторая дверь, отделанная ничем не примечательными белыми панелями, с самой заурядной медной ручкой.

– Входите, прошу вас, – повторил профессор, нащупывая выключатель.

В темноте тлеющие угольки в камине отбрасывали красные блики на стены, но электрический свет в одно мгновение залил комнату и разрушил магическое очарование. Профессор нерешительно потоптался у порога, будто хотел в чем-то удостовериться, но наконец суетливо и даже как-то радостно сделал шаг вперед.

Просторная гостиная с панелями на стенах была обставлена слегка пообтрепавшейся мебелью, которая, впрочем, вполне справлялась с основной своей задачей – придать помещению уют. У дальней стены стоял массивный стол красного дерева с толстыми кривыми ножками, заваленный книгами, подшивками газет, папками и норовящими развалиться стопками бумаг. Там же, к удивлению Ричарда, гордо и особняком лежали старые бухгалтерские счеты.

Рядом со столом ютились невысокое бюро в стиле ампир – весьма ценная вещь, не будь она такой обшарпанной, – и пара изысканных стульев эпохи королей Георгов, за ними – величавый книжный шкаф викторианского периода. Словом, сразу видно, что здесь живет университетский преподаватель: на стенах карты и гравюры, на полу потертый, выцветший ковер. Создавалось впечатление, что хозяин давным-давно ничего в этой комнате не двигал и не менял. Похоже, так оно и было.

Насколько Ричард помнил по предыдущим своим визитам, одна из дверей в комнате вела в кабинет, уменьшенную копию гостиной: повсюду еще более высокие кипы книг и стопки бумаг, готовые обрушиться в любое мгновение, мебель, пусть старинная и дорогая, усеяна следами от чашек с чаем и кофе и уставлена самими чашками.

Через вторую дверь можно было попасть в тесную и довольно скромно оборудованную кухню, а оттуда винтовая лестничка вела в спальню и ванную комнату.

– Присаживайтесь на диван и попробуйте устроиться поудобнее, – гостеприимно суетился профессор. – Не знаю только, удастся ли вам. Мне все время кажется, что его набили капустными листьями вперемешку с ножами и вилками. – Он серьезно посмотрел на Ричарда. – У вас дома хороший диван?

– Ну, вообще-то да, – рассмеялся тот.

– Правда? – глубокомысленно произнес профессор. – Интересно, где вы его купили? У меня с диванами всегда проблемы. Ни разу в жизни не было удобного. А ваш вам нравится?

Лицо профессора неожиданно приобрело слегка удивленное выражение – он вдруг увидел серебряный поднос с графином вина и тремя бокалами.

– Странно, что вы об этом спросили, – сказал Ричард. – Я еще ни разу на него не присел.

– Весьма мудрое решение! – одобрил профессор. – Весьма.

Ему вновь пришлось повозиться с мантией, чтобы снять верхнюю одежду.

– Не то чтобы я сам этого не хотел, – пустился в объяснения Ричард, – просто диван неожиданно застрял в лестничном пролете на полпути к моей квартире. Грузчики крутили его так и сяк – все зря. Что любопытно, теперь его не протолкнуть не только вперед, но и назад тоже. Так что на него не присядешь.

– Да, удивительно, – согласился профессор. – Никогда не доводилось сталкиваться с математикой безвозвратно застрявших диванов. Чем не новая область исследований? А со специалистами по пространственной геометрии вы не советовались?

– Я нашел лучшее решение. Позвал соседского мальчишку, который раньше мог собрать кубик Рубика за семнадцать секунд. Он сел на лестницу, больше часа изучал положение дивана, прежде чем объявить, что тот застрял бесповоротно. Впрочем, мальчишка повзрослел, и голова у него, вероятно, забита не тем, но его ответ все равно меня озадачил.

– Продолжайте, мой друг, все это очень интересно… Однако прежде позвольте вас чем-нибудь угостить. Может, портвейна? Или коньяку? По-моему, портвейн вам больше придется по душе, его хранят в университетских погребах с тридцать четвертого года. Напиток высочайшего качества, вы такой не пробовали… да и коньяка, честно говоря, у меня нет. А может, кофе? Или другого вина? Есть бутылочка великолепного марго, все никак не находилось повода ее откупорить… Правда, ей бы постоять открытой часика два. Это не означает, что я… Хотя нет, – торопливо добавил он, – марго мы лучше сегодня трогать не будем.

– Если не возражаете, я бы выпил чаю, – пришел ему на помощь Ричард.

Профессор удивленно поднял брови.

– Серьезно?

– Мне еще вести машину.

– И то правда. Тогда я ненадолго отлучусь на кухню. Мне оттуда все хорошо слышно, устраивайтесь поудобнее на моем диване и продолжайте рассказывать о своем. Так давно, вы говорите, он застрял?

– Недели три назад, – ответил Ричард, усаживаясь. – Конечно, я мог бы его распилить на части и выбросить, но должно же быть какое-то логическое объяснение. К тому же это заставило меня задуматься вот о чем: прежде чем покупать мебель, нужно точно знать, не застрянет ли она на лестнице или в проеме. Поэтому я построил трехмерную модель на компьютере, и пока мой компьютер говорит: выхода нет.

– Что-что он говорит? – переспросил профессор, наливая воду в чайник.

– Что ничего нельзя сделать. Я задал команду: рассчитать способ вызволить диван, компьютер ответил, что это невозможно. Я не поверил, но он подтвердил ответ. Тогда я изменил запрос: каким образом диван установили в теперешнее положение? Компьютер утверждает, что этого не могло произойти, если не были основательно раздвинуты стены. Мистика какая-то. Значит, либо что-то непонятное со стенами, либо барахлит программа, – со вздохом заключил Ричард. – А вы как думаете?

– Вы женаты? – крикнул из кухни профессор.

– Что? А, я понимаю, о чем вы. Диван почти месяц стоит на лестнице… Нет, не женат, но девушка у меня есть.

– Да? А чем она занимается?

– Она виолончелистка. Не скрою, из-за дивана мы немного поссорились, и она даже уехала жить обратно к себе, пока я с ним не разберусь. Она…

Ричард вдруг опечалился, встал и принялся бродить по комнате. Он поворошил угли в почти погасшем камине и подбросил дров, чтобы хоть немного согреться.

– Вообще-то Сьюзан – сестра Гордона, – наконец произнес он. – Но они такие разные. По-моему, она не в восторге от компьютеров. Да и отношение брата к деньгам ей тоже не нравится. Впрочем, я ее не виню, она и половины всего не знает.

– Половины чего она не знает?

Ричард вздохнул:

– Скажем так, это касается проекта, который впервые сделал прибыльной программную разработку компании. Она называлась «Интеллект» и была своего рода блестящей находкой.

– Что это за программа?

– Ну, одним словом, программа обратного действия. Забавно, но большинство прекрасных идей представляют собой всего лишь давно известную мысль, просто вывернутую наизнанку. Понимаете, к тому времени уже было написано множество программ, помогающих принять решение путем тщательного упорядочения и анализа всех составляющих. У всех у них один общий недостаток: решение, на которое указывают тщательно упорядоченные и проанализированные факты, далеко не всегда совпадает с тем, чего желали достичь вы.

– Да-а-а-а… – раздался голос профессора из кухни.

– В общем, Гордону пришла гениальная идея: написать программу, позволяющую сначала задать желаемое решение и только потом внести в нее все имеющиеся факты. Задача (а с ней программа справлялась виртуозно) – построить вероятные логические цепочки, соединяющие исходные данные и вывод. И это, скажу я вам, сработало на все сто. Гордон почти сразу купил себе «порше», хотя до этого был на мели и совсем не умел водить машину. Менеджер в банке не нашел, к чему придраться. Даже когда три недели спустя Гордон умудрился списать свой долг.

– Потрясающе! Программа, наверное, расходилась на ура?

– Нет. Не успели продать ни одного экземпляра.

– Вы меня заинтриговали. Похоже, отхватили поистине большой куш?

– Да, – нерешительно произнес Ричард. – Проект целиком и полностью выкупил Пентагон. Эта сделка невероятно упрочила финансовое положение «Новейших технологий». А вот за моральные устои компании я бы не поручился. Недавно мне довелось анализировать аргументы, выдвигаемые в пользу развязывания звездных войн, и, должен сказать, схема алгоритмов вполне ясна, если вы знаете, чего хотите.

Вообще же, наблюдая последние два года за стратегией Пентагона, могу с достаточной уверенностью заявить, что в военном флоте США используют вторую версию, в то время как в распоряжении ВВС по какой-то причине всего лишь экспериментальная версия «Интеллекта». Странно все это.

– А у вас не сохранилось копии?

– Конечно, нет, – вскинулся Ричард. – Для чего мне? И потом, когда Пентагон что-то покупает, он забирает все: до единой циферки кода, до единого диска и тетрадки с записями. Я рад, что мы распрощались с программой. Если это действительно так. У меня полно дел со своими проектами.

Еще раз поворошив угли в камине, Ричард вдруг задумался, зачем сюда пришел, ведь у него столько работы. Гордон не устает напоминать: уже пора выдать новую суперверсию «Гимна», чтобы в полной мере использовать возможности «Макинтош-2», а у него все никак не дойдут руки. Что же до модуля преобразования индексов Доу-Джонса в данные формата MIDI – цифрового интерфейса музыкальных инструментов, – Ричард просто пошутил, однако Гордон, само собой, воспринял идею всерьез и стал настаивать на ее реализации. Здесь сроки тоже поджимали, а до завершения еще далеко.

И вдруг он отчетливо понял, почему сидит в гостях. Просто сегодня приятный вечер, даже если не совсем ясны причины, по которым профессор так хотел с ним встретиться.

Ричард взял со стола две книги. По всей видимости, этот стол использовался и в качестве обеденного: пусть стопки книг выглядели так, словно лежали тут вечно, однако пыли вокруг них не было. Значит, их время от времени отодвигали.

Наверное, подумал он, тем, кто всю жизнь провел в тесном мирке кембриджского колледжа, временами нестерпимо хочется поболтать с кем-нибудь извне. Профессор, конечно, славный старик, но сегодня за обедом коллеги явно дали понять, что сыты его чудачествами по горло, тем более у них и собственных не перечесть.

Ричарда немного тревожили мысли о Сьюзан. Впрочем, к ним он уже привык.

В одной из книг, старой и потрепанной, рассказывалось о привидениях в доме пастора в Борли, слывшем излюбленным местом призраков в Англии. Корешок изрядно пообтрепался, фотографии посерели и расплылись, и уже невозможно было что-то на них различить. Ричард сперва решил, что одна из них – удачный (или удачно сфальсифицированный) снимок привидения, но подпись гласила, что это портрет автора.

Вторая книжка, значительно новее, по странному совпадению оказалась путеводителем по островам Греции. От нечего делать Ричард ее пролистал, и вдруг из нее выпал какой-то листок.

– Вам с бергамотом или китайский? – крикнул из кухни профессор. – А может, индийский? Или в пакетиках? Хотя он весь в пакетиках. И не очень свежий.

– Индийский, если можно, – отозвался Ричард и поднял листок.

– С молоком?

– Да, пожалуй.

– Один кусочек или два?

– Один, пожалуйста.

Вкладывая листок обратно в книгу, Ричард заметил, что на нем торопливым почерком сделана довольно странная надпись: «Вот обычная серебряная солонка. Вот обычная шапочка».

– Сахар?

– Простите, что? – встрепенулся Ричард и быстро положил книгу на место.

– Шутка, – весело сказал профессор. – Так я иногда проверяю, слушают ли меня.

Сияя гостеприимной улыбкой, он появился из кухни с маленьким подносом, на котором стояли две чашки. Внезапно поднос выпал из его рук, чай пролился на ковер. Одна из чашек раскололась, вторая отскочила под стол. Бледный и испуганный профессор прислонился к дверному косяку.

Ричард растерялся и какое-то время не мог сообразить, как реагировать. Когда он все-таки бросился на помощь, старик уже пришел в себя, стал извиняться и предложил заварить еще чаю. Ричард усадил его на диван.

– Как вы? – беспомощно спросил он. – Может, вызвать врача?

Профессор отмахнулся:

– Все в порядке, я отлично себя чувствую. Какой-то звук напугал меня. Наверное, показалось. Просто устал, пока заваривал чай. Сейчас отдышусь немножко… Думаю, капелька… э-э-э… вина придаст мне сил. Мне жаль, мой друг, я не хотел вас напугать.

Он указал на графин с портвейном. Ричард торопливо наполнил бокал, протянул ему и недоуменно спросил:

– Что это был за звук?

В это мгновение откуда-то сверху донесся шорох и непонятный шум, похожий на тяжелое дыхание.

– Вот… – прошептал профессор и выронил из рук бокал. Наверху кто-то топал ногами. – Вы слышали?

– Да, слышал.

Ответ, казалось, успокоил старика.

Ричард с беспокойством посмотрел на потолок.

– Там кто-то есть? – спросил он.

Вопрос глупый, но не задать его он не мог.

– Нет, – ответил профессор таким тихим и испуганным голосом, что Ричарда взяла оторопь, – никого. Там никого не должно быть.

– Тогда…

Профессор с трудом встал на ноги, однако на лице его была написана необычайная решимость.

– Я должен туда подняться, – спокойно произнес он. – Должен. Прошу вас, подождите меня здесь.

– Послушайте, что происходит? – Ричард преградил ему путь. – Думаете, к вам забрался вор? Давайте-ка лучше я поднимусь и проверю. Наверняка это просто сквозняк.

Он и сам не знал, зачем сказал это. Было совершенно ясно, что сквозняк тут ни при чем. Пусть иногда сквозняки и похожи на тяжелое дыхание, но уж топать ногами они вряд ли станут.

– Нет, – возразил старик, деликатно, но настойчиво отодвигая его в сторону. – Я должен сам.

Ричарду ничего не оставалось, как последовать за ним через узкий коридорчик в тесную кухню. Оттуда наверх вела деревянная лестница с расшатанными и потертыми ступеньками.

Профессор щелкнул выключателем и с мрачным сомнением посмотрел на тусклую одинокую лампочку, осветившую лестницу.

– Ждите здесь, – сказал он и поднялся на две ступеньки.

Затем обернулся и очень серьезно посмотрел на Ричарда.

– Мне жаль, что вам пришлось столкнуться с этой… стороной моей жизни. Однако уже ничего не поделаешь, и мне остается лишь попросить вас об одном одолжении. Я не знаю, что ждет меня наверху. Вернее, не знаю в точности. Возможно, я по глупости сам навлек на себя эти неприятности своими… увлечениями, а может, я здесь – невинная жертва. В первом случае мне винить некого, кроме самого себя. Как врачу, который не в силах бросить курить. Или, хуже того, экологу, не сумевшему отказаться от автомобиля. В последнем же – я просто надеюсь, что вас это никак не затронет.

Просьба моя заключается в следующем. Если я вернусь сюда – а это, надеюсь, обязательно случится – и что-то в моем поведении вам вдруг покажется странным, к примеру, я буду не в себе, то прошу вас, навалитесь на меня и крепко прижмите к полу. Вы поняли? Ваша задача – не дать мне сделать то, что я попытаюсь сделать.

– А как я пойму? – недоверчиво спросил Ричард. – Простите за столь глупый вопрос, но как я узнаю?…

– Вы все поймете, – уверил профессор. – А теперь ступайте в гостиную и ждите. И не забудьте закрыть дверь.

Ричард недоуменно покачал головой и вышел из кухни. В большой неприбранной комнате он слушал, как тяжело и неторопливо преодолевает ступени профессор, шаги напоминали монотонное тиканье старинных часов.

Наконец старик добрался до верхней площадки. Повисла тишина. Секунды шли одна за другой: пять, десять, двадцать… Затем послышались те же звуки, что так напугали профессора, – шум и тяжелое дыхание.

Ричард быстро подошел к двери, но не открыл ее. Холод в гостиной усиливал чувство нарастающей тревоги. Ричард тряхнул головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения, и вдруг замер, когда кто-то вновь затопал и остановился.

Немного погодя протяжно заскрипела дверь: ее открывали дюйм за дюймом, пока не распахнули полностью.

И наступила долгая, очень долгая тишина.

Наконец дверь медленно закрылась.

Кто-то опять пересек площадку и остановился. Ричард, не сводя глаз с двери, немного отошел назад. Шаги опять послышались на лестнице: кто-то медленно и осторожно спустился. Через несколько секунд ручка повернулась, и в гостиную как ни в чем не бывало вошел профессор.

– Все в порядке, – спокойно сказал он. – Просто в ванной стоит лошадь.

Ричард бросился на него, повалил с ног и прижал к полу.

– Нет, – ловя ртом воздух, запротестовал профессор, – не надо, отпустите меня, со мной все в порядке, черт побери! Это всего лишь лошадь, самая обыкновенная.

Он без особого труда спихнул с себя Ричарда, сел и, отдуваясь, провел рукой по жидким волосам. Немало озадаченный Ричард стоял рядом и с опаской наблюдал за ним. Наконец он отодвинулся, помог профессору подняться на ноги и сесть на стул.

– Просто лошадь, – повторил профессор и отряхнул одежду. – Но все равно спасибо, что приняли мои слова всерьез.

– Лошадь?

– Да.

Ричард вышел из гостиной, осмотрел лестницу и вернулся.

– Значит, лошадь? – опять переспросил он.

– Совершенно верно… Погодите! – Профессор попытался остановить Ричарда, который явно вознамерился убедиться во всем собственными глазами. – Ну ее. Пусть будет как есть. Это ненадолго.

Ричард в изумлении уставился на него:

– Значит, у вас в ванной стоит лошадь, а вы говорите, что все нужно оставить как есть?

Профессор растерянно заморгал.

– Послушайте, – наконец произнес он, – простите, если я вас… напугал. Вы испытали легкое потрясение. Это иногда бывает, мой друг, не стоит расстраиваться. Да в мое время и не такое случалось! Батюшки, чего только мне не довелось повидать… А тут всего-навсего лошадь. Я потом схожу и выпущу ее. Давайте лучше выпьем, это поможет поднять настроение.

– Но… как она туда попала?

– Как, как… Наверное, вошла через открытое окно.

Ричард – не в первый и не в последний раз – посмотрел на него, подозрительно сощурив глаза.

– Вы это специально делаете, да?

– Что делаю, друг мой?

– Я не верю, что у вас в ванной лошадь, – вдруг заявил Ричард. – Я не знаю, ни что там, ни чем вы занимаетесь, ни для чего вы меня сюда позвали, но я не верю, что у вас в ванной лошадь.

Не обращая внимания на дальнейшие протесты профессора, он решительно зашагал наверх по лестнице.


Ванная комната была небольшой.

Старинная отделка из декоративных дубовых филенок на стенах вполне могла оказаться весьма дорогостоящей, если вспомнить, сколько лет этому зданию и что оно собой представляет. Однако больше ничего примечательного в глаза не бросалось.

На полу – старый, потертый линолеум в черно-белую клетку, маленькая ванна, чистая, но с застарелыми пятнами и сколами, и крохотная раковина, на ней – стакан с зубной щеткой и пастой. К бесценным стенным панелям над раковиной привинчен жестяной шкафчик. По всей видимости, краску на нем уже не раз обновляли, а по краям зеркальной дверцы от сырости пошли темные пятна. Унитаз был оснащен старомодным чугунным бачком с цепочкой. В углу стоял деревянный шкаф кремового цвета, рядом с ним венский стул с аккуратной стопкой обветшалых полотенец. А большую часть пространства занимала лошадь.

Ричард удивленно уставился на нее, она смерила его оценивающим взглядом. Он слегка покачнулся. Она стояла как вкопанная. Спустя какое-то время лошадь стала смотреть на шкаф. Во взгляде ощущалось если не удовольствие, то по крайней мере смирение и готовность покорно ждать, когда ее отведут в другое место. А еще казалось… что же это было?

Лошадь купалась в струившемся сквозь окно лунном свете. Крохотное окно действительно было распахнуто настежь, однако находилось оно на втором этаже – вряд ли лошадь воспользовалась таким мудреным способом проникнуть в ванную.

Само животное тоже выглядело странно. Впрочем, странность эта вполне объяснялась уже тем, что лошадь стояла в ванной университетского здания. Вот, пожалуй, и все.

Ричард нерешительно протянул руку и похлопал животное по шее. Шерсть была блестящей и ухоженной, шея – упругой. Она будто бы слегка изогнулась: в лунном свете все кажется удивительным. Лошадь чуть заметно тряхнула гривой, но особо не противилась, когда он прикоснулся к ней.

Не встретив возражений, Ричард снова потрепал гриву и почесал лошади морду. И вдруг увидел в дальнем углу комнаты еще одну дверь. Он осторожно обошел лошадь, приблизился к той двери, немного постоял в задумчивости и попробовал ее отворить.

Дверь вела в спальню профессора – небольшую комнату, где в беспорядке валялись книги и обувь и стояла узкая кровать. Здесь была еще одна дверь, выходившая на лестничную площадку.

И на самой площадке, и на ступенях Ричард заметил свежие царапины – вероятно, лошадь кто-то тащил сюда по лестнице. Сам бы он ни за что не хотел попробовать это проделать, а еще меньше хотел оказаться на месте лошади. Однако все выглядело именно так.

Но зачем и кому это понадобилось?

Ричард в последний раз взглянул на лошадь, которая тоже в последний раз взглянула на него, и спустился по лестнице.

– Да, действительно, – сказал он профессору. – У вас в ванной стоит лошадь. Поэтому я согласен немного выпить.

Он плеснул немного портвейна себе, потом профессору, который с бокалом в руках задумчиво глядел на огонь в камине и был явно не прочь, чтобы ему налили еще.

– А ведь я приготовил три бокала, – весело сказал профессор. – Все никак не мог понять зачем, а теперь вспомнил. Вы ведь меня спрашивали, можно ли прийти с подругой. Похоже, не вышло, и судя по всему, из-за дивана. Ничего, такое иногда случается. Ой-ой, не так много, а то прольете.

Все мысли о лошади тотчас вылетели у Ричарда из головы.

– Разве я спрашивал? – удивился он.

– О да. Я точно помню. Вы специально мне перезвонили. Я еще ответил, что это было бы замечательно, и очень обрадовался. На вашем месте я бы распилил диван. Никакая мебель не стоит того, чтобы из-за нее рисковали счастьем. Хотя… возможно, ваша подруга посчитала, что вечер будет жутко скучным, и решила заняться чем-нибудь повеселее, например, помыть голову. Знаю, я и сам поступил бы точно так же. Будь у меня шевелюра побольше, ни за что не стал бы участвовать в этом жалком сборище.

Настала очередь Ричарда бледнеть и удивляться.

Да, он предполагал, что Сьюзан не захочет с ним пойти.

Да, он предупредил ее, что будет невыносимо скучно. Но она настаивала. Говорила, что там ей хотя бы представится шанс увидеть его лицо не в свете от экрана компьютера. Он согласился и обещал взять ее с собой.

Только потом обо всем забыл. И не заехал за ней.

– Разрешите воспользоваться вашим телефоном, – попросил он профессора.

Глава 9

Гордон Вэй лежал на земле, не зная, что предпринять дальше.

Он умер. В этом сомнений почти не было. В груди – чудовищная дыра, однако кровь из нее сейчас уже стекала тоненькой струйкой. Ни грудная клетка, ни остальные части тела не шевелились.

Гордон посмотрел вверх и по сторонам, и ему стало ясно: чем бы он сейчас ни двигал, это не было частью его тела.

Медленно наполз туман, но понятнее ничего не стало. В некотором отдалении в траве дымился его дробовик.

Он так и продолжал лежать, будто мучимый бессонницей в четыре часа утра: заснуть невозможно, но и заняться тоже нечем. Неспособность отчетливо мыслить скорее всего объяснялась тем, что он только что испытал потрясение. Непонятно, впрочем, почему он совсем не потерял способность мыслить.

В извечном споре о том, что ждет человека после смерти – рай, ад, страдание или полное исчезновение, – несомненен лишь один тезис: каждый узнает ответ, как только умрет.

Гордон Вэй умер, но не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Ему никогда не доводилось сталкиваться с такой ситуацией.

Он сел. Сидящее тело казалось ему таким же реально существующим, как и то, которое остывало на земле, отдавая тепло своей крови прохладному ночному воздуху.

Продолжая эксперимент, Гордон медленно и неуверенно попробовал подняться на ноги. Земля будто поддерживала его, взяла на себя его вес. Но затем вдруг обнаружилось, что веса в нем нет. Он нагнулся, чтобы потрогать почву, и почувствовал некое упругое сопротивление, подобное ощущению, когда пытаешься взять что-то онемевшими пальцами. Рука затекла. Ноги тоже, и вторая рука, и все тело, и голова.

Тело умерло. Почему не умер мозг, Гордон не знал.

Он застыл, охваченный ужасом; клубы тумана медленно плыли сквозь него.

Позади в нелепой позе неподвижно распростерлось мертвенно-бледное тело, и ему невыносимо хотелось содрогнуться. Или скорее хотелось, чтобы содрогнулось тело. Которого у него больше не было.

Внезапно он вскрикнул, однако не услышал ни звука. Он дрожал, но не ощущал дрожи.

В машине играла музыка и горел свет. Он пошел к ней. Попытался сделать это уверенно, но походка была нетвердой, слабой, неустойчивой и – да чего уж там! – призрачной. Земля едва ощущалась под ногами.

Дверца со стороны водительского кресла все еще была открыта: он вышел всего лишь на пару секунд – захлопнуть багажник.

Каких-то две минуты назад он жил. Был человеком. Рассчитывал быстро вернуться в машину и ехать дальше. Две минуты – и позади целая жизнь.

«Разве это не безумие?» – думал Гордон.

Он обошел дверь и посмотрел в зеркало.

Выглядел он в точности как и всегда. Только сильно напуганным, что неудивительно. Но это без сомнений был он. Наверное, все происшедшее ему привиделось, какой-то кошмар наяву. Его неожиданно посетила мысль: нужно подышать на зеркало.

Ничего. Ни единой капельки. Веский аргумент для докторов. По телевизору показывали: нет на зеркале пара – значит, нет дыхания. А может, с волнением подумал он, все дело в подогреве зеркал? Продавец так нахваливал машину: подогрев, электроника, сервопривод… А может, зеркала цифровые? И в этом все дело? Цифровые, подогреваемые зеркала с сервоприводом, с компьютерным управлением. Незапотевающие…

В голову лезет всякий вздор. Он медленно повернулся и опять с опаской глянул на тело с разверзнутой грудью. Действительно, веский аргумент для докторов. Даже если бы это тело принадлежало другому человеку, смотреть было бы страшно, а оно принадлежит ему самому…

Он мертв. Мертв… мертв…

Гордон хотел, чтобы слово прозвучало погребальным звоном, но не вышло. Это не фонограмма к фильму, он просто мертв – и все.

Не в силах оторвать потрясенного взгляда от собственного трупа, он вдруг пришел в ужас от застывшего на лице глупого выражения.

Разумеется, это было вполне объяснимо. Любой, кого застанут врасплох выстрелом в упор из его же собственного ружья, когда он закрывает багажник собственной же машины, будет выглядеть именно так. Тем не менее мысль, что его увидят с такой нелепой миной, Гордону не понравилась.

Он опустился на колени рядом с трупом в надежде придать лицу выражение горделивое или хотя бы не столь безнадежно тупое.

Задача оказалась практически невыполнимой. Он попробовал потянуть свою до боли знакомую кожу, но не получалось как следует за нее ухватиться: все равно что затекшими руками лепить из пластилина, когда пальцы не соскальзывают, а утопают в нем. В данном случае пальцы утопали в лице.

Его захлестнули отвратительные чувства страха и злости на собственное жалкое бессилие, и внезапно он обнаружил, что душит и яростно трясет свое неподвижное тело. Гордон испуганно отшатнулся: теперь труп мало того что выглядел тупо, но вдобавок зловеще ухмылялся и косил глазами. А на шее багровыми цветами распустились синяки.

Гордон всхлипнул. На этот раз звук, отдаленно напоминающий стон, вырвался из глубин того, во что он внезапно превратился. Закрыв лицо руками, он попятился к машине и рухнул на сиденье. Машина приняла его сухо и холодно, как тетка, которая не одобряет последние пятнадцать лет жизни племянника, а потому, угощая его стаканчиком хереса, старательно отводит взгляд.

Может, стоит вызвать врача?

Выкинув из головы нелепую мысль, он остервенело вцепился в руль, но руки проскользнули мимо. Гордон попытался переключить передачи, однако все закончилось тем, что он забился в отчаянии, так и не сумев ни ухватиться за рукоятку, ни сдвинуть ее.

Легкую оркестровую музыку из стереосистемы терпеливо слушала по-прежнему брошенная на пассажирском сиденье телефонная трубка. До Гордона вдруг дошло, что он все еще соединен с телефоном Сьюзан – ее автоответчик не отключался, пока на другом конце не дадут отбой. Значит, у него все еще есть контакт с миром.

Гордон тщетно пытался схватить трубку, но все закончилось тем, что он сам склонился над микрофоном.

– Сьюзан! – кричал он хриплым, похожим на отдаленный вой голосом. – Сьюзан, помоги! Помоги мне ради всего святого. Сьюзан, я умер… умер… Я умер… и теперь не знаю, что делать…

В отчаянии он расплакался и прильнул к трубке, как ребенок, который, ища утешения, льнет к одеялу.

– Помоги мне, Сьюзан… – крикнул он еще раз.

– Пи-и-ип, – раздалось из телефона.

Гордон посмотрел на аппарат. Похоже, ему все-таки удалось нажать какую-то кнопку, после чего связь прервалась. Он принялся лихорадочно хватать трубку, но та неизменно проскальзывала сквозь пальцы и продолжала неподвижно лежать на сиденье. У него не получалось к ней притронуться. Не получалось надавить на кнопки. В порыве гнева он швырнул трубку в лобовое стекло. Как ни странно, это у него вышло прекрасно. Трубка ударилась о стекло, срикошетила обратно в кресло, отскочила, плюхнулась между сиденьями и осталась совершенно равнодушна к дальнейшим попыткам взять ее в руки.

Какое-то время Гордон просто сидел и медленно качал головой. Страх постепенно уступал место ощущению неизбывной тоски.

Мимо пронеслись несколько машин, но никто из водителей не обращал внимания на стоящий у обочины «мерседес». Труп лежал на траве немного поодаль, и свет фар просто не успевал выхватить его в ночи. Никто и подавно не заметил, как тихо плачет за рулем призрак.

Сколько он так просидел, неизвестно. Он не задумывался о времени, знал лишь, что идет оно не слишком быстро. У него было мало причин следить за его ходом. Холода он не чувствовал. В сущности, он уже даже не мог вспомнить это ощущение, просто понимал, что сейчас ему должно быть холодно.

Наконец он вышел из ступора. Надо что-то предпринимать, но что? Пожалуй, стоит попробовать добраться до коттеджа. Непонятно только – зачем. Ему просто необходимо чем-то себя занять. Чтобы преодолеть эту ночь.

Собравшись с силами, он выскользнул из машины, при этом ступня и колено легко прошли сквозь дверь. Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на тело. Оно исчезло.

Будто с него недостаточно потрясений. Он безотрывно смотрел на сырую, примятую траву.

Его тело исчезло.

Глава 10

При первой же возможности Ричард откланялся.

Он от всей души поблагодарил профессора за чудесный вечер, попросил не стесняться и звонить всякий раз, когда тот будет в Лондоне, и справился, не может ли он чем-нибудь помочь с лошадью. Нет? Ну, если вы так уверены, то еще раз большое спасибо и до свидания.

Ричард немного постоял в задумчивости, пока дверь не закрылась окончательно.

За то короткое время, что лестничную площадку освещала лампочка из квартиры профессора, он не заметил на половицах никаких следов. Странно, что лошадь повредила только пол в квартире.

Да, все это выглядело очень странно. Тем не менее сегодняшние странности этим не ограничивались. Любопытный факт: за долгое время только этот вечер выдался свободным от работы.

Повинуясь какому-то импульсу, Ричард постучал в дверь напротив. Очень долго никто не отвечал, и он было развернулся, чтобы уйти, когда дверь наконец со скрипом открылась.

К немалому удивлению, перед ним возник похожий на настороженную птицу давешний преподаватель с килем гоночной яхты вместо носа.

– Прошу прощения, – затараторил Ричард, – не встречали ли вы сегодня на лестнице лошадь?

Человек прекратил нервно дергать пальцами и слегка наклонил в сторону голову. Ему потребовалось достаточно продолжительное время, чтобы погрузиться в себя и отыскать собственный голос, который оказался писклявым и тихим:

– Это первый обращенный ко мне вопрос за семнадцать лет три месяца два дня пять часов семнадцать минут и двадцать секунд. Я считал.

Он неслышно закрыл дверь.

Ричард практически рысью пересек второй внутренний дворик.

Добравшись до первого, он заставил себя замедлить ход.

Холодный ночной воздух царапал легкие. Торопиться уже не было смысла: он так и не дозвонился до Сьюзан, потому что у профессора не работал телефон. Вот и еще одна загадка. Но это хотя бы могло иметь разумное объяснение. Профессор скорее всего просто забыл оплатить счет.

Прежде чем выйти за территорию колледжа, Ричард решил заглянуть к привратникам, в ютившуюся на входе под огромной аркой каморку, стены которой были увешаны ключами и записками. В углу каморки притулился обогреватель, в глубине негромко бормотало радио.

– Прошу прощения, – обратился он к одетому в черный костюм рослому человеку за стойкой, – я…

– Да, мистер Макдафф, чем я могу вам помочь?

Ричард слегка опешил: пребывая под впечатлением от сегодняшнего вечера, он и сам-то вряд ли сразу вспомнил бы собственное имя. Впрочем, о блистательных способностях привратников колледжа запоминать фамилии знал каждый – как и о привычке при любом удобном случае их демонстрировать.

– Вы не в курсе, есть ли в колледже какая-нибудь лошадь? В смысле, если бы на территории колледжа находилась лошадь, вам бы об этом было известно?

На лице привратника не дрогнул ни один мускул.

– Нет, сэр, и да, сэр. Могу я быть еще вам чем-нибудь полезен, мистер Макдафф? Сэр?

– Э-э-э, нет, – ответил Ричард и побарабанил пальцами по стойке. – Нет. Благодарю вас. Большое спасибо за помощь. Очень приятно встретиться с вами вновь, э-э-э… Боб. Доброй ночи!

Ричард вышел.

Привратник продолжал стоять со скрещенными на груди руками и лишь слегка, почти незаметно покачал головой.

– А вот и кофе, Билл. – Из внутреннего помещения возник невысокий жилистый человек с дымящейся чашкой в руках. – Похолодало сегодня, да?

– Да, Фред, спасибо, – поблагодарил Билл, взял чашку и сделал глоток. – Что ни говори, а людей с причудами становится все больше. Тут один интересовался, нет ли на территории лошади.

– Правда? – Фред, щурясь от пара, тоже отпил немного кофе. – Сегодня сюда заходил какой-то нелепый малый. Похож на иностранного священника. Я сперва ни слова не мог разобрать. Но ему, наверное, хотелось просто погреться да послушать радио.

– Ох уж эти иностранцы…

– В конце концов я попросил его покинуть помещение. Встал тут, понимаешь ли, обогреватель мне загораживает. Уходите, говорю. И тут он вдруг переспрашивает: «Что делать? Уходить?» «Так будет лучше, поверьте», – отвечаю я голосом Хамфри Богарта.

– Да ладно! Больше похоже на Джимми Кэгни.

– Нет, это Богарт. А Джимми Кэгни говорил вот как: «Так будет лучше, поверьте».

Билл нахмурился:

– По-твоему, это голос Джимми Кэгни? А я всегда думал, что так ты пародируешь Кеннета Маккеллара.

– Ты не разбираешься, Билл, у тебя слуха нет. Вот Кеннет Маккеллар: «Ты ступай по той дороге, а я пойду по этой…»

– А, ясно. Я-то имел в виду шотландского тенора Маккеллара. И что тебе ответил священник, Фред?

– Он посмотрел мне прямо в глаза, Билл, и произнес как-то очень странно…

– Хватит тебе обезьянничать, Фред, просто скажи, что он ответил, и все.

– Ответил, что верит мне.

– А-а. Ничего интересного, Фред.

– Может, и так. Только он еще обмолвился, что оставил в ванной лошадь, и просил меня за ней приглядеть.

Глава 11

Гордон Вэй с трудом волочился по обочине темной трассы. Или скорее предпринимал жалкие попытки плыть по воздуху.

Он решил, что, став призраком (а в том, что он им стал, сомнений не было), он просто обязан обрести такую способность. В призраках он понимал немногое, но питал надежду, что, лишившись физического тела, человек обретает право на получение определенных компенсаций, и среди них – способность плавать по воздуху. На деле же каждый шаг ему приходилось проделывать самому.

Гордон хотел добраться до своего коттеджа. Зачем – он не знал, но даже призракам необходимо ночное пристанище, а дома и стены помогают. Правда, чему они помогают, непонятно. Но по крайней мере на данный момент ему нужно было добраться до места, а там он что-нибудь придумает.

Он уныло плелся вперед и останавливался у каждого фонаря, чтобы еще раз оглядеть то, что от него осталось.

Определенно он все больше превращался в призрака.

Временами его почти не было видно, он просматривался чуть заметнее, чем тень в тумане, сон, который вот-вот закончится и пропадет совсем. Потом вдруг едва не обретал прежнюю материальность. Пару раз он хотел прислониться к столбу и чуть не падал, поскольку столб легко проходил сквозь него.

С великой неохотой он попробовал вспомнить происшедшее. Как ни странно, у него почему-то не было никакого желания об этом думать. Наверное, человеческий разум стремится избавиться от мыслей о шокирующих событиях. Так говорят психологи. А если случай, когда некто выскакивает из багажника и убивает вас наповал выстрелом из ружья, не считается шокирующим событием, то что тогда считается, интересно знать?

Гордон устало плелся по обочине, пытаясь представить себе убийцу. Эти мысли причиняли страдания, сравнимые с зубной болью, и он решил подумать о чем-нибудь другом.

Например, все ли в порядке с завещанием? Гордон сделал узелок на память – не забыть завтра позвонить адвокату, а потом еще один – пора прекращать делать узелки, они больше не понадобятся.

Что теперь будет с компанией? Ни один из возможных ответов ему не понравился.

Как насчет некролога? От этой мысли по спине пробежали мурашки. Если, конечно, им было еще где бегать. Получится ли у него достать копию некролога? Пусть только попробуют эти мерзавцы плохо о нем написать! Ведь он так много сделал. В одиночку, без чьей-либо помощи уберег для Британии целую отрасль – индустрию программного обеспечения. Колоссальные объемы экспорта, благотворительные акции, гранты на научные исследования, переход через Атлантику на подводной лодке с приводом от солнечной батареи (проект провалился, но какая замечательная была идея!)… И лучше пусть не суются в его дела с Пентагоном – он живо натравит на них своего адвоката. Надо будет позвонить ему утр…

Нет.

Разве у покойников есть право обращаться в суд? Это знает только адвокат, а ему уже не позвонишь. Больше всего на свете Гордону теперь будет не хватать телефона. Содрогнувшись от этой страшной мысли, он решительно вернулся к тому, о чем не хотел вспоминать.

К выскочившей из багажника фигуре.

Кажется, внешне убийца напоминал саму Смерть. Или это всего лишь игра воображения? Не привиделся ли ему капюшон? Впрочем, какая разница? Что вообще этот человек – будь он в капюшоне или нет – делал в багажнике его машины?

Промчавшийся мимо автомобиль быстро растворился в ночи, унеся с собой оазис света. Гордон с тоской подумал о том, что его машина, такая уютная, с обогревом, с чудесными кожаными сиденьями, стоит сейчас где-то на обочине… И вдруг ему пришла в голову интересная мысль.

Получится ли у него поймать машину? Заметят ли его на трассе? А если заметят, то как отреагируют? Есть только один способ проверить…

Услышав сзади шум автомобиля, он обернулся. Туман пробивал свет приближающихся фар. Стиснув фантомные зубы, Гордон поднял руку.

Машина пронеслась мимо, водитель его не увидел.

Гордон сердито помахал удаляющимся красным огонькам и обнаружил, что вскинутые вверх руки почти прозрачны. А вдруг, приложив некоторые усилия, он сможет стать чуть более заметным? Он зажмурился, сосредоточился, но потом понял: глаза нужно открыть, чтобы видеть результат. Он попробовал еще раз, изо всех сил напряг разум – тщетно.

На миг все-таки появилось некое слабое свечение, однако тут же исчезло – удержать его он не смог, как ни силился. Следует тщательнее рассчитывать время, если он действительно хочет материализоваться в нужный момент.

Сзади на большой скорости приближалась еще одна машина. Гордон вновь обернулся, вскинул вверх руку, выждал время и что есть сил напряг волю.

Автомобиль слегка вильнул в сторону, затем продолжил путь, немного сбавив ход. Пусть небольшой, но уже результат. Что еще предпринять? Для начала он решил стать под фонарь и потренироваться. Следующую машину он не упустит.

Глава 12

– «…оставьте сообщение на автоответчике, и я вам перезвоню. Возможно».

Пи-и-ип.

– Черт побери. Подожди минуту… Послушай…

Щелчок.

Ричард положил телефонную трубку на место и проехал двадцать ярдов задним ходом к перекрестку, чтобы еще раз взглянуть на указатель, который не успел прочитать. Из Кембриджа он выбирался привычным путем: нарезал круги по системе дорог с односторонним движением, наддавая и наддавая газу, пока на второй космической скорости не вылетел на прямой участок непонятно в каком направлении.

Вернувшись к перекрестку, он попытался свериться с картой, но тщетно: перекресток как назло был обозначен на самом ее сгибе, а указатель мотало ветром во все стороны. Инстинкт подсказал Ричарду, что он едет не туда, однако страх вновь очутиться втянутым в водоворот кембриджской дорожной сети пересилил, поэтому возвращаться он не стал, а свернул налево в надежде, что на этот раз ему повезет. Спустя какое-то время мужество его покинуло, и он свернул направо, затем опять налево и, совершив еще несколько таких необдуманных маневров, окончательно потерял ориентацию.

Он выругался и включил обогреватель. Нужно было смотреть, куда едешь, не пытаясь одновременно звонить по телефону, отчитывал он себя. Тогда бы он как минимум знал, где находится. На самом деле телефон в машине ему был не нужен: болтовня только отвлекает внимание от дороги. Но Гордон настоял и даже оплатил установку.

Ричард раздраженно вздохнул, сдал назад и, разворачивая свой черный «сааб», едва не сбил какого-то человека, волокущего в сторону поля труп – так, во всяком случае, показалось взвинченному Ричарду. А вообще это мог быть и фермер, раздобывший где-то мешок с удобрением, хотя что он делал здесь в такой поздний час? Фары еще раз на мгновение выхватили из темноты пробирающуюся через поле фигуру с мешком за спиной. «Не хотел бы я быть на его месте», – мрачно подумал Ричард и нажал на газ.

Через несколько минут он добрался до дороги, похожей на основную магистраль, и хотел было свернуть направо, но в последний момент передумал и свернул налево. Указателя не было.

Ричард вновь набрал номер.

«…и я вам перезвоню. Возможно».

Пи-и-ип.

– Сьюзан, это Ричард. Даже не знаю, с чего начать. Послушай, прости меня, прости, прости. Я виноват, дал маху. Клянусь, я сделаю все, чтобы загладить вину, торжественно тебе обещаю…

В нем вдруг шевельнулось чувство, что для разговора с автоответчиком он выбрал неверный тон, но это его не остановило.

– Честное слово, давай уедем куда-нибудь. Хочешь? Возьмем на недельку отпуск. Или даже на эти выходные. Точно, на выходные! Махнем туда, где светит солнце. Плюнем на всех. Даже если Гордон меня не отпустит, а он у нас мастер ставить палки в колеса. Ты ж его знаешь, он ведь твой брат. Мне просто… А вообще давай лучше на следующие выходные. Черт, черт, черт! Я уже пообещал… Нет, не имеет значения. Уедем и все. Подумаешь, не успею доделать «Гимн». Мир не рухнет. Пошел он, этот Гордон… А-а-а-а-а!

Ричард резко вывернул руль в сторону: в свете фар перед ним возник призрак Гордона Вэя.

Взвизгнули тормоза, машина пошла юзом, Ричард лихорадочно вспоминал, что нужно делать в таких случаях… По телевизору в какой-то программе показывали давным-давно. Что это за программа? Боже, даже название вылетело из головы! Где уж ему… Ах да, ни в коем случае нельзя резко тормозить. Точно!.. Мир медленно завертелся перед глазами, машину закрутило по дороге, вынесло к обочине, где она развернулась в противоположную сторону. Ричард сильно ударился грудью о руль.

– Сьюзан, я тебе перезвоню, – тяжело дыша, сказал он, повесил трубку и поднял глаза.

В свете фар перед автомобилем стояла призрачная фигура. Сквозь лобовое стекло полным ужаса взглядом на него смотрел Гордон Вэй.


Через пару секунд видение исчезло, но Ричард не двигался с места и лишь дрожал. Сколько он так просидел, неизвестно, возможно, не больше минуты, пока рядом не заскрипели тормоза и он не очнулся от яркого света фар.

Ричард тряхнул головой. До него дошло, что машину развернуло на полосе не в ту сторону, а рядом, бампер в бампер, резко остановился патрульный автомобиль. Сделав два-три глубоких вдоха, напряженный и дрожащий, он выбрался из-за руля и увидел медленно направлявшийся к нему силуэт.

Полицейский оглядел его с головы до ног.

– Сожалею, что так вышло, – стал оправдываться Ричард, стараясь говорить как можно спокойнее. – Я… меня занесло. Дороги скользкие, и я… не справился с управлением. Машину развернуло не в ту сторону. Вот, видите? – Он указал на свой автомобиль.

– Не соизволите рассказать, почему именно вас занесло, сэр? – осведомился полицейский, вытаскивая блокнот.

– Как я уже сказал, дороги скользкие из-за тумана, – пояснил Ричард. – Ну и если уж совсем откровенно, – внезапно будто помимо собственной воли выпалил он, – мне вдруг привиделось, что под колеса кинулся мой работодатель!

Офицер смерил его оценивающим взглядом.

– Комплекс вины, не иначе, – добавил Ричард, тщетно пытаясь выдавить улыбку. – Вы ведь меня понимаете? Обдумывал, как попросить отпуск…

Полицейский, казалось, балансировал на лезвии ножа между сочувствием и подозрениями и чуточку сощурил глаза.

– Выпили, сэр?

– Да, – признался Ричард и вздохнул. – Совсем немного. Пару бокалов вина… и рюмку портвейна. И все. Просто отвлекся на мгновение. Я уже в порядке.

– Фамилия?

Ричард назвал фамилию и адрес. Полицейский тщательно и аккуратно занес данные в блокнот, затем посмотрел на номерной знак и записал его тоже.

– А кто ваш работодатель, сэр?

– Его фамилия Вэй. Гордон Вэй.

– А! – Полицейский вздернул брови. – Тот, что занимается компьютерами?

– Да, верно. А я разрабатываю программное обеспечение. Компания «Новейшие технологии».

– У нас в участке стоит ваш компьютер, – сообщил полицейский. – Только ни черта не работает.

– Да? – пробормотал Ричард. – А что за модель?

– «Кварк-два», кажется.

– А, тогда понятно. И не будет работать. Это не машина, а куча железа.

– Забавно, сэр. Я и сам так всегда говорю, – улыбнулся полицейский. – Но кое-кто из наших парней не согласен.

– Вы абсолютно правы. Компьютер безнадежен. Именно из-за него и разорилась наша первая компания. Предлагаю использовать его в качестве пресс-папье.

– Ну, я нашел ему другое применение, – возразил полицейский. – У нас в участке то и дело распахивается дверь.

– И что? – не понял Ричард.

– Ужасные сквозняки в это время года, знаете ли. Я подпираю компьютером дверь. А летом с его помощью мы выбиваем признания из подозреваемых. – Полицейский закрыл блокнот и сунул его в карман. – Советую, сэр, не делать резких движений рулем. Как доберетесь домой, заприте машину в гараж и забудьте про нее на все выходные. И поосторожнее на дороге.

Он вернулся к себе в машину, опустил стекло и молча наблюдал, как Ричард развернул свой «сааб» и скрылся в темноте. И только потом уехал сам.

Глубоко вздохнув, Ричард взял себя в руки и спокойно доехал до Лондона, вошел в квартиру, перебрался через диван, сел, плеснул в бокал коньяку, и только потом его заколотило.

На это было три причины.

Он едва не попал в аварию, а в таких случаях потрясение куда больше, чем ожидаешь: адреналина выплескивается столько, что кровь того и гляди свернется.

Потом это странное видение – бросающийся на машину Гордон. Какой ужас! Ричард отхлебнул коньяка, прополоскал им горло и отставил бокал в сторону.

Способность Гордона играть на чувстве вины подчиненных была известна всем, этот талант он не уставал демонстрировать снова и снова, однако Ричард не предполагал, в какую дьявольскую шутку это может вылиться.

Он опять взял бокал, поднялся по лестнице и толкнул дверь в кабинет, для чего требовалось убрать с дороги стопку журналов «Байт». Он отодвинул журналы ногой и прошел в конец просторной комнаты. Через большое окно открывался прекрасный вид на северную часть Лондона. Туман понемногу таял, вдали в темноте светился собор Святого Павла. Какое-то время Ричард не отрываясь смотрел на него, однако никаких видений перед глазами не возникло. После событий сегодняшнего вечера это стало приятным сюрпризом.

В другом конце комнаты на двух длинных столах располагались компьютеры «Макинтош» – согласно последним подсчетам, шесть штук. Посередине горел экран «Мак-2». На нем внутри синей каркасной модели узкой лестницы, дополненной изображениями перил, радиатора и электрощита, неспешно вращалась красная модель дивана.

Диван начинал поворот в одном направлении, затем, встретившись с препятствием, менял плоскость вращения, вновь ударялся, совершал оборот вокруг другой оси, и движение повторялось в обратном порядке. Диван застрял, и чтобы это понять, больших усилий не требовалось.

Еще три «Макинтоша» соединялись спутанными проводами с целым скопищем аппаратуры, среди которой были разнообразные синтезаторы, эмулятор, приемо-передающие модули, электронная перкуссионная установка, гитарный контроллер и даже покрытая слоем пыли допотопная драм-машина. Здесь же стоял маленький кассетный магнитофон. Впрочем, использовался он редко: вся музыка хранилась не на пленке, а в файлах на компьютерах.

На экране одного из «Макинтошей» почему-то висела таблица без заглавия. Ричард опустился на стул перед компьютером, сохранил документ и проверил, не оставлял ли он себе каких-либо заметок по этому поводу. Оказалось, он внес в таблицу данные о ласточках из интерактивных баз журналов «Всемирный репортер» и «Знание».

Теперь в его распоряжении были сведения о миграции этих птиц, форме их крыльев, аэродинамических характеристиках и способности сопротивляться вихревым потокам, а также кое-какая исходная информация о том, как выстраивается в полете стая. Теперь все это нужно было каким-то образом свести воедино.

Сегодня Ричард слишком устал, чтобы конструктивно мыслить, поэтому принялся наугад копировать целые строки из таблицы и вставлять в программу для сопоставления, фильтрации и обработки цифр по разработанным им собственноручно экспериментальным алгоритмам. Затем преобразованный файл загружался в мощное согласующее устройство, и через каналы, к которым были подключены синтезаторы, воспроизводился результат.

Раздалась отвратительная какофония, Ричард быстро нажал выключатель.

Он запустил программу еще раз, задав принудительное преобразование в соль-минор. От этой утилиты ему давно уже хотелось избавиться: он считал ее жульнической. По его твердому убеждению, чудесные мелодии можно найти, или по крайней мере вывести, из ритмов природных явлений, а значит, интонации и строй тоже должны возникать естественным путем, без принуждения.

И все-таки он ею воспользовался.

Снова отвратительная какофония, теперь в тональности соль-минор.

Итак, хватит впустую тратить время.

Первая задача была относительно легкой: построить график колебательного сигнала, образуемого в полете кончиком крыла, а затем синтезировать этот сигнал. Пусть он получит всего лишь одну ноту – это уже результат. За выходные он должен управиться.

Хотя на все выходные рассчитывать не стоит: еще не закончена вторая версия «Гимна», ее Гордон ждет к началу следующего года.

Тут Ричард понял третью причину, по которой его сегодня так трясло: ни в грядущие выходные, ни в следующие у него не получится выполнить то, что он наобещал Сьюзан по автоответчику. И тогда их отношениям наступит конец, если, разумеется, их еще не разрушила его сегодняшняя промашка.

Но ничего не поделаешь. Записанное на чужой автоответчик сообщение не стереть, остается ждать, чем все это обернется. Дороги назад нет.

Неожиданно Ричарду пришла в голову занятная мысль.

Он, конечно, удивился, но решил про себя: почему бы не попробовать?

Глава 13

Бинокль с ленивым любопытством всматривается в ночной Лондон. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, он разглядывает город, пытаясь понять, что в нем сейчас происходит, выхватить во мраке хоть что-нибудь интересное или полезное.

Привлеченный каким-то шевелением, бинокль останавливается на заднем дворике одного из домов – большой виллы поздневикторианского периода, в которой сейчас, по всей видимости, сдаются квартиры. Много черных водосточных труб. Зеленые мусорные контейнеры. Но вокруг темнота. Нет, показалось.

В лунном свете опять заметно едва уловимое движение. Бинокль поворачивается, слегка изменяет фокус, наводит резкость. В темноте не хватает контраста. Сейчас туман рассеялся, и что-то блеснуло. Еще чуть-чуть резкости…

Вот оно! Определенно что-то шевелится. Только на этот раз немного выше – на фут, а может, на ярд. Бинокль замирает, стремясь добиться четкости, рассмотреть все в деталях. Есть! Вот он, завис, расставив ноги, между карнизом и водосточной трубой.

Человек на стене смотрит то вниз, то вверх: ищет, за что ухватиться дальше.

Бинокль не отрывает взгляда.

Высок, худощав. Одет вполне подходяще – в темные брюки и свитер, но движения неловкие, угловатые. Нервничает. Так, интересно… Бинокль ждет и думает, думает и рассуждает.

Человек явно проделывает это впервые. Неуклюже и неповоротливо. Ноги скользят по трубе, руки не достают до карниза. Он едва не падает. Останавливается и переводит дыхание. И уже хочет бросить всю затею и слезть обратно на землю, но понимает, что это еще труднее.

Снова тянет руку к карнизу и на этот раз хватается за край. Нога нащупывает опору, но практически съезжает по трубе… Еще чуть-чуть, и все закончилось бы плохо, очень плохо.

Но теперь уже легче, дело пошло быстрее. Он цепляется за другую трубу, дотягивается до подоконника на третьем этаже, играет со смертью, взбираясь на него, и совершает серьезную ошибку – смотрит вниз. Покачнувшись, он тяжело откидывается назад. Затем, приложив руку ко лбу козырьком, проверяет, не горит ли в глубине квартиры свет, и вдруг – какая неожиданность! – замечает, что окно закрыто.

Один из признаков, отличающих любителя от профессионала, заключается в том, что любителя в такой момент обязательно посетит мысль: чем бы открыть окно? К счастью для этого любителя, хозяин квартиры тоже не относится к профессионалам, и подъемное окно нехотя идет вверх. Домушник с некоторым облегчением пролезает внутрь.

Сдать его полиции, что ли, думает человек с биноклем. Так будет лучше для его же собственной безопасности. Рука тянется к телефону. На миг луна освещает лицо домушника: он высовывается в окно и вновь исчезает в глубине квартиры – дело не ждет.

Рука в нерешительности зависла над телефоном, а бинокль ждет и думает, думает и рассуждает. Вместо телефона рука хватает карту Лондона.

Долгая пауза, раздумья, еще немного наблюдений, и рука вновь тянется к телефону, берет трубку и набирает номер.

Глава 14

Странно, но почему-то маленькая квартира Сьюзан всегда кажется просторной, беспокойно подумал Ричард, включив свет. Только женщины умеют проделывать такие фокусы.

Беспокоился он, разумеется, совершенно по другому поводу. А эта мысль посещала его далеко не впервые и удивляла каждый раз, когда он сюда входил. Квартира Сьюзан казалась особенно огромной в сравнении с его собственной – та, пусть и вчетверо больше, выглядела тесноватой. Сегодня же Ричард проник сюда довольно необычным способом, отчего и испытывал некоторую тревогу.

Несмотря на ночную прохладу, он вспотел.

Еще раз посмотрев в окно, Ричард на цыпочках пересек комнату и подошел к журнальному столику с телефоном и автоответчиком.

«Почему я хожу на цыпочках?» – подумал он. Сьюзан дома нет. Интересно, где она? Наверное, ей в начале вечера тоже не терпелось узнать, куда он запропастился.

И он продолжал передвигаться на цыпочках, даже стукнув себя по ноге, чтобы перестать.

Как же страшно карабкаться по стене!

Рукавом старого грязного свитера Ричард стер со лба пот. В одно мгновение перед глазами промелькнула вся жизнь, но, к сожалению, он так старался не сорваться вниз, что пропустил все самые приятные моменты. А они всегда связаны со Сьюзан. Или с компьютерами. Но никогда со Сьюзан и с компьютерами одновременно, потому что в такой комбинации они превращаются в неприятные. «Именно поэтому я здесь», – напомнил Ричард сам себе.

На часах одиннадцать сорок пять.

Перед тем как притронуться к чему-нибудь, он решил сходить в ванную и вымыть руки. Боялся он вовсе не полиции, а Сьюзан – она ужасная аккуратистка и сразу все заметит.

Он зажег в ванной свет, вытер выключатель и посмотрел на свою перепуганную, ярко освещенную физиономию в зеркале. Подставив руки под кран, он вдруг вспомнил неровный теплый свет свечей на сегодняшнем обеде в честь Кольриджа. В памяти всплыли образы такого далекого уже вечера. Жизнь тогда казалась легкой и беззаботной. Вино, разговоры, незатейливые фокусы профессора. Круглое личико Сары с широко раскрытыми от удивления глазами…

Ричард сполоснул лицо.

Сюда, скорей сюда, глядите,

О, как горят его глаза!

Он подумал о висевших высоко на стенах портретах и почистил зубы. Тихое жужжание неоновой лампы вернуло его в настоящее, и он вдруг с ужасом осознал, что проник сюда как вор.

Что-то заставило его вновь посмотреть в зеркало, и он тряхнул головой, стараясь прийти в себя.

Когда вернется Сьюзан? Бесспорно, это зависит от того, чем она сейчас занимается. Ричард быстро вытер руки, подошел к автоответчику, нажал на кнопку и ощутил укол совести. Лента перематывалась долго: Гордон, похоже, был в ударе.

Разумеется, Ричард забыл, что на пленке есть сообщения и от других людей, и прослушивать их – все равно что читать чужие письма.

Он еще раз напомнил себе, что пытается исправить ошибку, пока она не нанесла непоправимый вред. И лишь прослушает крошечные кусочки, чтобы отыскать собственный голос. Ничего страшного, он даже не услышит, что они там говорят.

Он тяжело вздохнул про себя, стиснул зубы и так резко ткнул на «Воспроизведение», что промахнулся и нажал кнопку выбрасывателя. Кассета выскочила, он вставил ее обратно и уже осторожнее включил воспроизведение.

Пи-и-ип.

«Сьюзан, привет. Это Гордон, – послышалось с автоответчика. – Еду в коттедж. Сегодня… э-э-э…»

Ричард перемотал еще немного.

«…нужно, чтобы Ричард серьезно занялся делом. И не как всегда».

Ричард сердито поджал губы и опять включил перемотку. Он терпеть не мог, когда Сьюзан использовали, чтобы надавить на него. Хотя Гордон упорно все отрицал. Ричард прекрасно понимал, почему Сьюзан выходит из себя, как только дело касается его работы.

Щелк.

«…и сделай пометку для Сьюзан: пусть раздобудет знак «Внимание, ведется стрельба» и приколотит к заточенной жерди. Воткнем его в землю, чтобы зайцы читали…»

– Что? – недоуменно пробормотал Ричард, и палец ненадолго завис над кнопкой перемотки.

Создавалось впечатление, что Гордон изо всех сил стремится походить на Говарда Хьюза, и если сравняться по богатству не получится, то он хотя бы попробует переплюнуть его по экстравагантным выходкам. Цирк, да и только.

«Конечно, я имею в виду секретаршу Сьюзан, не тебя, – продолжал болтать Гордон на автоответчике. – Так о чем это я говорил? Ах да. О Ричарде и второй версии «Гимна». Сьюзан, через две недели состоится бета-тестирование…»

Ричард ткнул пальцем кнопку.

«…боюсь, только один человек может узнать, занимается он делом или витает в облаках…»

Ричард разозлился. Он пообещал себе, что не будет слушать, а сам… Все, хватит! Ладно, еще совсем чуть-чуть…

Он включил запись: дальше только музыка. Странно. Он перемотал вперед еще немного – снова музыка. Интересно, кому понадобилось записывать на автоответчик музыку?

Раздался телефонный звонок. Ричард выключил автоответчик, снял трубку и, спохватившись, чуть не отбросил в сторону, как электрического угря. Едва дыша, он прижал трубку к уху.

– Правило взломщика номер один, – произнес кто-то. – Если вышел на дело, на телефонные звонки не отвечай.

Ричард замер от страха. Пришлось ждать несколько секунд, пока к нему вернулся голос.

– Кто это? – наконец выдавил он шепотом.

– Правило номер два. Подготовка. Вооружись необходимым инструментом. Не забудь про перчатки. Попытайся хотя бы представить, что тебя ждет, перед тем как повиснуть на карнизе посреди ночи. Правило номер три: никогда не забывай правило номер два.

– Кто это? – переспросил Ричард на этот раз громче.

– Народная дружина, – недрогнувшим голосом ответил собеседник. – Посмотрите в окно и увидите…

Таща за собой телефон, Ричард поспешил к окну и вздрогнул от мелькнувшей вдали вспышки.

– Правило номер четыре: не стой там, где тебя могут сфотографировать. Правило номер пять… Алё, вы слушаете, мистер Макдафф?

– Что? Да… – изрек потрясенный Ричард. – Откуда вы меня знаете?

– Правило номер пять: не отзывайся на свое имя.

Ричард молчал, тяжело дыша.

– Если вам интересно, я могу продолжить лекцию, – сказал голос.

Ричард не ответил.

– Вы поддаетесь обучению, – продолжал голос, – с трудом, но поддаетесь. Будь вы способным учеником, вы, разумеется, уже давно положили бы трубку. Но вы – любопытный дилетант, поэтому все еще слушаете меня. Обычно я не читаю лекций начинающим взломщикам, хотя идея заманчивая. Уверен, на это дело и гранты дадут. Раз уж от взломщиков нам все равно никуда не деться, так почему бы их не обучить. Доведись мне читать такой курс, вам я бы разрешил посещать его бесплатно. Потому что мне тоже любопытно, зачем мистеру Ричарду Макдаффу – человеку, насколько я знаю, обеспеченному и известному в компьютерном мире – потребовалось прибегнуть к краже со взломом?

– Кто?…

– В общем, я провел маленькое расследование, позвонил в справочную и выяснил, что вскрытая квартира принадлежит некой мисс С. Вэй. А работодатель мистера Ричарда Макдаффа, по моим сведениям, не кто иной, как знаменитый мистер Г. Вэй. Вот я и думаю, не родственники ли они?

– Кто?…

– Это говорит Свлад, известный как Дирк Чьелли; фамилия изменена на Джентли по причинам, перечислять которые в данный момент излишне. Желаю вам приятного вечера. Если хотите узнать больше, через десять минут я буду ждать вас в кафе «Пицца-экспресс» на Аппер-стрит. Не забудьте взять деньги!

– Дирк! – воскликнул Ричард. – Ты что… меня шантажируешь?

– Нет, дурень. Заплатишь за пиццу.

Раздался щелчок – Дирк Джентли положил трубку.

Некоторое время Ричард стоял как парализованный, потом стер со лба пот и осторожно, как раненого хомячка, положил трубку на место. В ушах зазвенело, мириады нейронов в коре головного мозга взялись за руки, заводили хороводы и запели детские песенки. Он помотал головой и, еще не зная сам, будет слушать запись или нет, снова сел у автоответчика. Принять решение он не успел – рука потянулась к кнопке. Примерно через четыре секунды приятную оркестровую музыку нарушил скрежет ключа – в прихожей открылась дверь.

В панике Ричард ткнул пальцем кнопку выбрасывателя, достал кассету, запихнул в карман джинсов и вставил другую, взяв ее из лежащей тут же стопки. У него дома рядом с телефоном тоже была куча кассет для автоответчика. Ими снабжала всех Сьюзан, секретарша. Бедняжка Сьюзан, сколько всего ей приходится терпеть в офисе. Не забыть бы завтра утром выразить ей сочувствие, если, конечно, у него останутся время и силы.

Внезапно он переменил свое прежнее решение, в мгновение ока вставил в автоответчик старую кассету – ту, что только что украл, – нажал кнопку обратной перемотки, метнулся на диван и принял самую непринужденную позу, на всякий случай спрятав левую руку за спиной.

В то время как он пытался придать лицу выражение в равной степени покаянное, жизнерадостное и обольстительное, дверь распахнулась и в комнате возник Майкл Вентон-Уикс.

Все замерло.

За окном стих ветер. Совы прервали свой полет. Впрочем, может, и нет, кто их знает… Но центральное отопление точно предпочло отключиться, не в силах превозмочь охвативший помещение жуткий холод.

– Ты что тут сделаешь, Среда? – угрожающе произнес Ричард, поднимаясь с дивана.

Майкл Вентон-Уикс, долговязый тип с унылым лицом, был известен многим как Майкл Среда, потому что всегда клялся исполнить свои обещания именно к среде. На нем был костюм, превосходно скроенный и сшитый почти сорок лет тому назад для его отца, покойного лорда Магна.

Майкл Вентон-Уикс возглавлял маленький, но тщательно составленный список лиц, к которым Ричард испытывал особую неприязнь. Мало того что он по происхождению относился к сливкам общества, так еще и вечно жаловался, что мир не понимает их проблем, а этого Ричард терпеть не мог. Майклу же Ричард не нравился по самой простой причине: потому что Ричард его не любил и не считал нужным это скрывать.

Майкл медленно обернулся и бросил понурый взгляд на вошедшую следом Сьюзан. Заметив Ричарда, та остановилась, положила сумочку, размотала шарф, расстегнула пальто, сняла его, вручила Майклу и с размаху влепила Ричарду пощечину.

– Весь вечер об этом мечтала! – отрезала она. – И только попробуй сказать, что за спиной у тебя букет, который ты забыл принести. Я уже слышала эту шутку.

Она развернулась и с гордым видом пошла к двери.

– На этот раз я забыл коробку конфет, – печально ответил Ричард и показал удаляющейся спине Сьюзан, что в руках у него ничего нет. – Карабкался по стене и даже не вспомнил о них. Только когда влез в окно, понял, в каком идиотском положении оказался.

– Не болтай чепухи! – отчеканила Сьюзан из кухни.

Голос ее звучал так, словно она голыми руками молола кофе. Оставалось только удивляться, откуда у такой изящной, хрупкой и нежной девушки такой бешеный темперамент.

– Чистая правда, – сказал Ричард, упорно игнорируя Майкла. – Чуть насмерть не разбился.

– Меня этим не проймешь, – отозвалась Сьюзан. – Хочешь, чтобы в тебя запустили чем-нибудь большим и острым – добро пожаловать шутить на кухню.

– Полагаю, сейчас не время просить прощения? – крикнул Ричард.

– Вот именно!

Притопывая по полу ногой, Сьюзан стояла в дверях комнаты, глаза ее яростно сверкали.

– С меня хватит, Ричард! – сказала она. – Опять будешь говорить, что забыл о своем обещании? Вот вроде все у тебя на месте – руки, ноги, голова. Как будто человек. Но люди так не поступают. Да что там люди! Даже последняя дизентерийная амеба хоть иногда выводит погулять свою подружку. Надеюсь, ты провел отвратительный вечер.

– Еще какой отвратительный, – насупился Ричард. – Тебе бы точно не понравилось. Ты вряд ли пришла бы в восторг, увидев в ванной лошадь…

– А, Майкл, – бесцеремонно оборвала его Сьюзан, – что ты молчишь, как рыба в пироге? Большое спасибо за прекрасный ужин и концерт. Получила массу удовольствия от твоего нытья. По крайней мере это помогло хоть немного отвлечься от своих неприятностей. Однако, по-моему, сейчас будет лучше, если я быстренько отдам тебе книгу и ты уйдешь. Мне предстоит задать кое-кому хорошую взбучку. Боюсь, как бы эта картина не травмировала твои нежные чувства.

Она забрала у него свое пальто и повесила на вешалку. До сих пор Майкл стоял как истукан: он так проникся важностью своей задачи – держать пальто, – что, казалось, не замечал ничего вокруг. Теперь он даже слегка растерялся, будто его лишили защиты и подтолкнули к действию. Он посмотрел на Ричарда тяжелым взглядом.

– Ричард, – наконец выдавил он, – я… э-э-э… прочитал твою статью в «Гипотезе». О музыке и… э-э-э…

– О фрактальных пейзажах, – подсказал Ричард.

Вступать в дискуссию об убогом журнале Майкла (который, впрочем, ему больше не принадлежал) Ричарду хотелось меньше всего. Но именно в этот разговор его сейчас и втягивали.

– А, ну да. Очень интересно, конечно, – вкрадчивым, елейным голоском прожурчал Майкл. – Очертания гор, деревьев и все такое. Рекуперированные селитры…

– Рекурсивные алгоритмы.

– Да, конечно. Весьма занимательно. Но совсем не к месту, абсолютно. Как-никак журнал посвящен искусству. Я бы никогда такого не допустил, никогда. А Росс разрушил все. До основания. Он должен уйти. Должен. Он не умеет тонко чувствовать, и к тому же он вор.

– Он не вор, Среда, не городи чепухи! – вскинулся Ричард, забыв о своем решении не вступать в споры. – Он тут ни при чем. В том, что тебя турнули, виноват только ты сам, и…

Майкл с шумом втянул воздух.

– Ричард, – сахарным тоном произнес он. В споре с ним можно было увязнуть, как в парашютном шелке. – По-моему, ты не представляешь, как важно…

– Майкл, – спокойно, но твердо перебила его Сьюзан, распахнув входную дверь.

Он едва заметно кивнул и будто сдулся.

– Вот. – Сьюзан протянула потрепанную книжку об архитектуре церковных сооружений графства Кент.

Майкл взял книгу, пробормотал слова благодарности, оглянулся вокруг, будто заметив что-то странное, собрался с духом, кивнул на прощание и вышел.

Ричард, до сих пор не осознававший, до какой степени был напряжен в присутствии Майкла, смог наконец расслабиться. Его всегда злило, что Сьюзан тянет к Майклу, как бы ни пыталась она скрыть это за излишней резкостью. Возможно, именно эти попытки Ричарда и возмущали.

– Сьюзан… Что мне сказать?… – запинаясь, сказал он.

– Для начала можешь громко ойкнуть. Ты не доставил мне такого удовольствия, даже когда я влепила тебе неслабую пощечину. Боже, как холодно! Почему окно раскрыто настежь?

Она подошла к окну и опустила раму.

– Говорю же, я влез сюда через окно, – сказал Ричард.

Голос его прозвучал достаточно убедительно, чтобы заставить ее в изумлении обернуться.

– Честное слово, – добавил он. – Как в рекламе про шоколадные конфеты. Только я про них забыл. – Он виновато пожал плечами.

Она смотрела на него озадаченным взглядом.

– Что, черт возьми, заставило тебя это сделать? – Она высунулась из окна и посмотрела вниз. – Ты ведь мог разбиться.

– Ну да… Больше было никак… В общем, не знаю, – решительно произнес он. – Ты ведь сама забрала у меня ключ, помнишь?

– Да. Мне все это надоело. Ты появляешься, опустошаешь мои запасы. Тебе, видите ли, некогда сходить в магазин… Ричард, ты правда забрался по стене?

– Ну, я хотел быть здесь, когда ты вернешься.

Она недоуменно покачала головой:

– Лучше бы ты был здесь, когда я еще не ушла… Ты поэтому вырядился в рванье?

– Да. Не думаешь же ты, что в таком виде я ходил на прием в колледж?

– Честно говоря, я уже и не знаю, что в твоем понимании относится к разумным поступкам. – Сьюзан вздохнула и пошарила в выдвижном ящичке. – Вот, возьми, если это спасет тебе жизнь. – Она протянула ему ключи. – У меня больше нет сил злиться. Вечер с Майклом меня окончательно вымотал.

– Не пойму, как ты его терпишь, – сказал Ричард, отправляясь на кухню за кофе.

– Знаю, ты не любишь Майкла, но с ним очень легко, он даже в каком-то смысле очарователен, хоть и всегда печален. Мне, например, нравится общаться с человеком, настолько поглощенным своими проблемами, потому что от меня в этом случае уже ничего не требуется. Но он почему-то решил, что я смогу помочь ему с журналом. Тут он, конечно, ошибается. Это не в моих силах. И мне его жаль.

– А мне нет. Он никогда не сталкивался с трудностями в жизни. И сейчас тоже. У него просто отобрали любимую игрушку, вот и все. Вряд ли это несправедливо.

– Какая разница, справедливо это или нет. Мне его жаль, потому что он несчастен.

– Ну еще бы, конечно, несчастен. Эл Росс превратил «Гипотезу» в по-настоящему толковый журнал, который теперь хотят читать все. Не то что раньше. Майкл его использовал только для того, чтобы подольститься к кому-нибудь, зазвав на обед, и уговорить написать пару строк ни о чем. Ни одного нормального выпуска, сплошная профанация. Журналом он тешил свое самолюбие. Ничего очаровательного в этом не вижу… Прости, что-то меня понесло. Я не хотел.

Сьюзан неловко пожала плечами.

– По-моему, ты преувеличиваешь, – сказала она. – Впрочем, если он так и будет заставлять меня делать то, чего я просто не в силах выполнить, придется держаться от него подальше. Ладно. В любом случае я рада, что вечер у тебя не задался. Давай подумаем, чем займемся на выходных.

– Ну… – начал было Ричард.

– Погоди, сначала проверю сообщения.

Сьюзан подошла к автоответчику, прослушала первые несколько секунд болтовни Гордона, потом вдруг вынула кассету и вручила ее Ричарду.

– Мне надоело, – сказала она. – Завтра на работе передай, пожалуйста, это Сьюзан. Чтобы ей самой сюда не ехать. Если там есть что-нибудь важное, она мне сообщит.

– Да, хорошо. – Ричард заморгал и с облегчением положил кассету в карман.

– Так что насчет выходных? – напомнила Сьюзан, усаживаясь на диван.

Ричард вытер ладонью лоб.

– Сьюзан, я…

– Боюсь, мне придется работать. Никола заболела, в следующую пятницу я подменяю ее в Вигмор-холле. Будем исполнять Вивальди и Моцарта, какие-то вещи, с которыми я не очень хорошо знакома, поэтому в выходные предстоит много репетировать. Извини.

– Мне тоже нужно работать, – вздохнул Ричард и сел рядом.

– Знаю. Гордон не устает напоминать, чтобы я тебя поторапливала. Лучше бы он этого не делал. При чем вообще тут я? Терпеть не могу, когда меня к чему-то принуждают. Хорошо хоть ты не из таких людей.

Она отхлебнула кофе и добавила:

– Но все-таки между принуждением и полным отсутствием внимания есть некая неизведанная область, в которой я была бы не прочь оказаться. Обними меня.

Он положил ей руку на плечо, чувствуя себя безмерно и незаслуженно счастливым. Через час он вышел от нее и обнаружил, что кафе «Пицца-экспресс» уже закрылось.


Тем временем Майкл Вентон-Уикс ехал домой в Челси. С заднего сиденья такси он тупо разглядывал улицы и в задумчивости выстукивал пальцами по стеклу медленный ритм.

Тук-тук-та-тук-та-тук-та…

Он относился к тому опасному типу людей, которые остаются мягкими, пушистыми и сговорчивыми лишь до тех пор, пока получают желаемое. А поскольку желаемое он получал всегда и, по всей видимости, оставался им вполне доволен, то никому и в голову не приходило, что он может проявить себя как-то иначе. Под толстым покровом мягкой пушистости таилось нечто, не поддающееся никакому воздействию. Именно это упрямое нечто и защищали обманчивые мягкость и пушистость.

Майкл Вентон-Уикс был младшим сыном лорда Магна, издателя, владельца газет и заботливого отца, под чьим чутким покровительством Майкл удовольствия ради выпускал собственный журнальчик – с неимоверными убытками. Лорд Магна возглавлял основанную его отцом, первым лордом Магна, издательскую империю, постепенно, хоть и с величавым достоинством, приходящую в упадок.

Майкл продолжал постукивать костяшками по стеклу.

Туки-та-тук-та…

Он вспоминал тот жуткий, черный день, когда отец, ремонтируя розетку, получил удар током. После его смерти руководить компанией стала мать. И не просто руководить, а решительно и с неожиданным размахом. Она аккуратно и придирчиво проверила, как ведутся все издательские дела, и в конце концов добралась до бухгалтерии журнала.

Тук-тук-тук…

Майкл понимал в коммерции ровно столько, чтобы знать, как должны выглядеть в отчетах цифры. Отца он просто заверял, что так они и выглядят.

– Нельзя, чтобы эта работа была для тебя синекурой, дружище. Предприятие должно приносить доход, иначе какой в нем толк? – разглагольствовал отец, и Майкл старательно кивал головой, прикидывая, что за цифры показать в следующем отчете, когда удастся выпустить еще один номер.

Мать же не проявляла столько снисхождения и терпимости. Отнюдь.

Майкл мысленно сравнивал мать со старинным боевым топором искусной работы, этакой секирой с изящной рукояткой, украшенной тонкой гравировкой, что оканчивается возле сверкающего, наточенного лезвия. Один взмах таким оружием – и вы даже не почувствуете боли, лишь взглянув на часы, заметите, что руки как не бывало.

Ничем не выдавая нетерпения, она ждала своего часа, была преданной женой, любящей, хоть и строгой матерью, пока кто-то – вернемся ненадолго к нашей метафоре – не вынул ее из ножен. И всем осталось только задать стрекача.

В том числе и Майклу.

По ее твердому убеждению, ее обожаемого сына Майкла слишком избаловали, и она поставила себе цель – положить этому конец.

Она с ходу поняла, что цифры в его ежемесячных отчетах – липовые и что из-за Майклова журнала компания несет значительные убытки, оплачивая огромные счета за рестораны, такси и обслуживание, которые он играючи выдавал за налоги и которые просто терялись в гигантском потоке бухгалтерской документации издательского дома «Магна».

Леди Магна вызвала Майкла к себе.

Тук-тук-та-тук-та…

– Как ты предпочитаешь, чтобы я с тобой говорила: как с сыном или как с редактором одного из моих журналов? Выбирай.

– Твоих журналов? Вообще-то я твой сын, но не понимаю…

– Отлично. Майкл, взгляни, пожалуйста, на эти цифры. – Она протянула ему распечатку. – Слева указаны фактические поступления и расходы «Гипотезы», а справа – данные, которые предоставил ты. Тебя ничего не удивляет?

– Мама, я могу все объяснить…

– Хорошо, – ласково перебила его леди Магна. – Очень рада это слышать.

Она забрала у него листок.

– Поговорим вот о чем. У тебя есть какие-нибудь соображения насчет ближайшего будущего журнала?

– Конечно, есть. И весьма определенные. Я…

– Хорошо. – Леди Магна обворожительно улыбнулась. – Тогда все в порядке.

– Постой, разве ты не хочешь дослушать…

– Нет, дорогой. Достаточно, что ты можешь прояснить ситуацию и выразить свое мнение. Уверена, что новый владелец «Гипотезы» будет рад его услышать.

– Что?! – остолбенел Майкл. – Ты хочешь сказать, что продаешь «Гипотезу»?

– Нет, не продаю, а уже продала. К сожалению, недорого. За фунт и обещание, что ты останешься редактором трех следующих выпусков. А после – на усмотрение нового владельца.

Майкл вытаращил глаза.

– Пойми, так больше продолжаться не может, – рассудительно сказала мать. – Ты всегда соглашался с отцом, что работа не должна быть синекурой. Поскольку мне одинаково трудно и верить, и не верить всему, что ты говоришь, я решила перепоручить решение этой проблемы чужому человеку, который будет относится к тебе более объективно. А теперь мне пора, у меня назначена встреча.

– Но… кому ты продала журнал? – пролепетал Майкл.

– Гордону Вэю.

– Гордону Вэю… С ума сойти! Он же…

– Ему очень хочется, чтобы все видели, как он опекает журнал. И мне кажется, он искренен в своем желании. Уверена, вы с ним поладите, дорогой. А теперь, если ты не возражаешь…

Майкл не сдавался.

– Это неслыханно! Я…

– Знаешь, что ответил мистер Вэй, когда я показала ему эти твои цифры и потребовала, чтобы тебя оставили редактором следующих трех выпусков?

Майкл обиженно фыркнул, покраснел, погрозил пальцем, однако подходящего ответа не придумал. Спросил только:

– А что ты сказала бы мне как редактору журнала, а не как сыну?

– Дорогой, – леди Магна расплылась в улыбке, – конечно, я назвала бы тебя мистером Вентоном-Уиксом. И сейчас не попросила бы тебя поправить галстук, – добавила она, тронув ладонью шею.

Тук-тук-та-тук-тук-та…

– Дом номер семнадцать, да, шеф?

– Э-э-э… что? – Майкл тряхнул головой.

– По-моему, вы называли семнадцатый дом, верно? – переспросил водитель. – Приехали.

– Ах да. Спасибо, – сказал Майкл, выбрался из такси и стал искать в карманах деньги.

– Тук-тук-та, да?

– Простите? – не понял Майкл.

– Тук-тук-тук, – повторил шофер. – Вы всю дорогу стучали. Задумали что-то, а, приятель?

– Не лезьте не в свое дело! – огрызнулся Майкл.

– Как скажете! Просто мне показалось, с вами не все в порядке, – бросил шофер и уехал.

Майкл отпер входную дверь, прошел через холодную прихожую в столовую и плеснул из графина бренди. Снял пальто, уронил его на большой обеденный стол красного дерева, подвинул стул к окну, сел и принялся топить в напитке свои печали, продолжая стучать пальцами по стеклу.

Тук-тук-тук.

Как и было условлено, он отсидел три безотрадных месяца в редакторском кресле, а потом его без лишних церемоний уволили. Новый редактор, некий Э.К. Росс, молодой, энергичный и амбициозный, быстро привел журнал к ошеломляющему успеху. Майкл же чувствовал себя потерянным и беззащитным. У него отняли все.

Он еще раз постучал по оконному стеклу и посмотрел на маленькую настольную лампу на подоконнике. Это была самая обычная неприглядная лампа. Единственное, что регулярно привлекало к ней внимание Майкла, – факт, что именно она ударила отца током, когда тот вот так же, как сейчас Майкл, сидел у окна.

Старик совсем не дружил с техникой. Майкл до сих пор отчетливо видел картинку: отец, посасывая усы, сосредоточенно разглядывает разобранный штепсель. Похоже, в таком виде он вставил его в розетку и попытался заменить предохранитель на месте. Электрический удар остановил и без того слабое сердце.

Оплошность, глупая ошибка, совершить которую мог кто угодно, думал Майкл, привела к катастрофическим последствиям. Поистине катастрофическим. Смерть отца, его собственная потеря, бешеный успех ненавистного Росса и его журнала и…

Тук-тук-тук.

Он посмотрел в окно на свое отражение, на темные очертания кустов во дворе. Вновь перевел взгляд на лампу. Тот же самый предмет, то же самое место. Такая пустяковая ошибка. Легко совершить и так же легко предотвратить.

От того мгновения его отделял лишь невидимый барьер времени – несколько прошедших месяцев.

На Майкла вдруг снизошло странное спокойствие, будто неожиданно разрешилась какая-то проблема.

Тук-тук-тук.

«Гипотеза» принадлежала ему. Он не нуждался в ее успехе, просто она была его жизнью. Теперь эту жизнь отняли, и он им всем покажет.

Тук-тук-тук. Трах!

Внезапно он проломил кулаком стекло и сильно порезался.

Глава 15

Некоторые неприятные стороны призрачного бытия нахлынули на Гордона Вэя на подходе к коттеджу.

На самом деле дом был по обычным меркам немаленьким, но Гордону всегда хотелось владеть именно коттеджем. Созрев для покупки и обнаружив, что денег у него гораздо больше, чем предполагалось, он приобрел огромный старый дом приходского священника. Этот дом он и называл теперь коттеджем, несмотря на семь спален и прилагающиеся к нему четыре акра илистой земли. Завоевать расположение соседей, владевших только коттеджами, без участков, он не смог. Однако если бы Гордон Вэй в своих поступках руководствовался желанием заслужить чье бы то ни было расположение, он бы не стал Гордоном Вэем.

Разумеется, теперь он уже не Гордон Вэй, а его призрак.

С призрачными ключами от коттеджа в кармане.

Он на миг остановил свое невидимое глазу перемещение в пространстве. Идея пройти сквозь стену вызывала стойкую неприязнь. Именно этого он старательно избегал всю ночь, усиленно пытался схватить предметы, чтобы ощутить их – а заодно и свою – осязаемость. Мысль о том, что придется войти в собственный дом, не отперев входную дверь и не почувствовав себя в полной мере хозяином, заставила его содрогнуться: к нему внезапно пришло осознание потери.

Лучше бы дом не был таким ярким образчиком викторианской готики, когда лунный свет играет надменно и холодно в узких, заостренных кверху окнах и среди неприступных башенок. Покупая дом, Гордон пошутил, что в нем, наверное, обитают привидения. Тогда он не знал, что так и произойдет, и не предполагал, кто станет привидением.

Под зловещей тенью старых тисов, выстроившихся вдоль подъездной дорожки, его пробила холодная дрожь от неприятной мысли: никто не захочет очутиться здесь в такую ночь хотя бы из страха встретить нечто, похожее на него.

Слева за тисовыми деревьями виднелся угрюмый силуэт старинной, пришедшей в упадок церкви. Викарий проводил здесь службу нечасто. Он приезжал на велосипеде из соседней деревни и всегда расстраивался при виде немноголюдной паствы.

Из-за шпиля церкви выглядывала холодная луна. Внезапно краем глаза Гордон заметил какое-то шевеление в кустах рядом с домом. Наверное, просто играло взвинченное последними событиями воображение. Что теперь может случиться такого, чего ему стоит бояться?

Обогнув крыло дома, он подошел к мрачному, увитому плющом крыльцу, в глубине которого виднелась дверь, и с испугом понял, что в доме горит свет. Электрический свет и огонь в камине.

И лишь спустя несколько минут до него дошло, что его, конечно же, сегодня ждали, хотя и не в теперешнем виде. Скорее всего это миссис Беннет, пожилая домработница, заходила заправить постель, растопить камин и приготовить для Гордона легкий ужин.

Телевизор наверняка тоже работает, придется как следует постараться, чтобы его выключить.

Гравий не хрустел под ногами, когда Гордон приближался к крыльцу. Хотя было понятно, что с дверью ему не справиться, он все же решил для начала попробовать ее открыть. И только потом, если это не удастся, он зажмурит от стыда глаза и пройдет сквозь нее. Гордон поднялся по ступеням крыльца и остановился.

Дверь была приотворена.

Пусть и на полдюйма, но приотворена.

Он испугался. С чего вдруг двери быть открытой? Миссис Беннет никогда бы такого не допустила. Он немного постоял в нерешительности, затем изо всех своих слабых сил нажал на дверь, она недовольно заскрипела шарнирами и медленно, будто нехотя, поддалась. Он вошел в дом и промчался по коридору, по выложенному каменной плиткой полу. Отсюда наверх, в темноту, шла широкая лестница, все двери в коридоре были закрыты. Ближайшая вела в гостиную, где горел камин и откуда доносились приглушенные звуки погони: шел какой-то полуночный фильм. Гордон минуту-другую пытался повернуть медную ручку, однако понес унизительное поражение и с внезапной для самого себя яростью бросился прямиком в дверь.

В гостиной было по-домашнему тепло и уютно. Он ввалился в нее, по инерции пролетел сквозь журнальный столик с толсто нарезанными бутербродами и термосом с горячим кофе, сквозь большое пухлое кресло в камин и дальше, через раскаленную кирпичную стену в холодную столовую.

Межкомнатная дверь, ведущая оттуда в гостиную, тоже оказалась заперта. Гордон потрогал ее онемевшими пальцами и, смирившись с неизбежным, проскользнул назад, на этот раз спокойно и осторожно, впервые обратив внимание на плотную внутреннюю структуру дерева.

Уютная гостиная плохо действовала на него. Он беспокойно слонялся по комнате, не в силах присесть, пропускал сквозь себя жар каминного огня. Согреть Гордона он больше не мог.

Чем же привидения занимаются ночью?

Наконец он сел и уставился на экран. Вскоре гонки завершились, остались только шум да серая рябь, а выключить телевизор он не мог.

Гордон вдруг обнаружил, что сидит в кресле слишком глубоко и уже смешался с его набивкой. Он встал, попытался развлечь себя, взобравшись на стол, однако это нисколько не подняло неумолимо стремящееся вниз настроение.

Возможно, ему надо поспать?

Возможно.

Его не тянуло в сон, просто страшно хотелось забыться. Он прошел сквозь закрытую дверь в темный коридор, откуда в большие, мрачные спальни вела широкая лестница.

По ней он, невесомый, и поднялся.

Гордон прекрасно понимал: все усилия тщетны. Если тебе не удается открыть дверь в спальню, на кровати ты тоже не уснешь. Проскользнув через дверь, он улегся в холодную кровать. Впрочем, холода он не чувствовал. Луна светила прямо на него, бесплотного, лежащего с открытыми глазами. Не получалось даже вспомнить, что такое сон и как в него погрузиться.

Его охватил ужас: отныне и вечно по ночам ему придется лежать не сомкнув глаз.

Идти ему некуда, заняться тоже нечем. Он никого не сможет разбудить, не напугав при этом до смерти.

Самое страшное из пережитого сегодня – мгновение, когда он увидел лицо Ричарда, белое как полотно. Сейчас он отчетливо вспомнил это лицо, а рядом с ним – бледную фигуру, отразившуюся в лобовом стекле.

Именно тогда угасла последняя согревавшая его душу искорка надежды, что ночной кошмар скоро кончится. Наступит утро, он встретится с людьми, и все встанет на свои места. Гордон снова и снова воскрешал в памяти то мгновение.

Он увидел Ричарда, а Ричард – совершенно точно – увидел его.

Ничего больше не будет как прежде.

Раньше, когда по ночам его что-то беспокоило, он спускался вниз поискать вкусненькое в холодильнике. Так он решил поступить и сейчас. В кухне веселее, чем в залитой лунным светом спальне: можно погрохотать кастрюлями.

Он съехал вниз по перилам, частично пропустив их сквозь себя, без лишних раздумий пронесся через кухонную дверь и минут пять сосредоточенно, прилагая все возможные усилия, зажигал свет.

Наконец выключатель поддался, и обрадованный Гордон сперва решил отметить успех баночкой пива, однако, провозившись с ней довольно продолжительное время и уронив несколько раз на пол, отказался от этой затеи. У него не было ни малейшего представления, как отогнуть на крышке кольцо и дернуть за него. И потом, если ему все-таки удастся открыть банку, что делать с ее содержимым (кстати, уже изрядно вспененным)?

У него нет тела, куда бы он мог его влить. Он швырнул банку, она закатилась под буфет.

Он заметил, что способность брать в руки предметы иногда усиливается, а потом медленно угасает. То же самое происходило и со зрением. Периоды активности наступали неравномерно, а возможно, результаты одних действий больше бросались в глаза, чем результаты других. Сейчас ему показалось, что его сила перешла на стадию роста.

Во внезапном приступе активности он пытался сдвинуть как можно больше предметов на кухне или заставить их работать: открывал дверцы шкафов, выдвигал ящики, бросал на пол ножи. Изверг недолгое стрекотание из кухонного комбайна, опрокинул кофемолку, включил, но так и не сумел поджечь газовую конфорку, изрубил разделочным ножом хлеб. Попытался засунуть куски в рот, однако они падали на пол. На запах хлеба выбежала мышь, но шерсть на ней тотчас встала дыбом, и она поспешно скрылась.

Наконец ярость иссякла, и эмоционально изнуренный Гордон в оцепенении сел у стола.

Как поведут себя люди, узнав о его смерти? Кто огорчится больше всех?

Разумеется, сначала известие о его кончине вызовет шок, но постепенно все утихнет, и в сердцах останется только легкая печаль, люди вернутся к своим делам, будут вспоминать о нем лишь изредка и при этом думать, что он ушел туда, где рано или поздно окажется любой человек. От этой мысли его пробрал леденящий страх.

Он никуда не ушел. Он все еще здесь.

Гордон посмотрел на один из шкафов, который ему не удалось открыть – ручка была слишком тугой и не поддавалась. Он схватил банку консервированных томатов и швырнул ее в шкаф. Дверца открылась, и на пол вывалилось его собственное внезапно исчезнувшее окровавленное тело.

До сих пор Гордон не знал, может ли призрак упасть в обморок.

Оказалось, может.

Очнулся он только пару часов спустя, когда на кухне взорвался газ.

Глава 16

Следующим утром Ричард просыпался дважды.

В первый раз он по ошибке решил, что еще слишком рано, перевернулся на другой бок и опять провалился в сон. А через несколько минут подскочил в постели как ужаленный, вдруг вспомнив о том, что произошло ночью.

В дурном настроении Ричард спустился вниз и кое-как соорудил себе завтрак. Все валилось у него из рук. Он сжег тост, расплескал кофе, собрался намазать на хлеб апельсиновый джем и вспомнил, что вчера забыл его купить. Оставив безуспешные попытки впихнуть в себя еду, он подумал, что сегодня вечером, пожалуй, все же стоит пригласить Сьюзан в ресторан и извиниться за вчерашнее.

Если, конечно, удастся ее уговорить.

Гордон, который знал толк в ресторанах, горячо рекомендовал им какое-то место, говорил, что они обязательно должны туда сходить. Ричард на минуту задумался, постучал карандашом по зубам, но, так и не вспомнив название, пошел в кабинет и вытащил из-под стопки компьютерных журналов телефонный справочник.

Вот оно! «L’Esprit d’Escalier».

Он набрал номер и попытался заказать столик, но когда сообщил, что столик нужен сегодня, на другом конце провода едва не покатились со смеху.

– Нет, месье, – сказал метрдотель. – Мне жаль, но это невозможно. Сейчас мы принимаем заказы за три недели вперед. Пардон, месье.

«Неужели находятся люди, которым точно известно, чем они будут заниматься через три недели?» – удивился Ричард. Он поблагодарил метрдотеля и повесил трубку. Ладно, может, тогда по пицце? Эта мысль заставила его вспомнить о вчерашней несостоявшейся встрече. Ричард колебался секунду-другую, но любопытство победило, и он вновь потянулся к телефонной книге.

Джентльмен…

Джентлз…

Джентри.

Никаких Джентли там не было. Ни единого. Он просмотрел и другие тома – все, кроме последнего, начинающегося с буквы «С»: по какой-то неведомой причине домработница его постоянно куда-то прятала.

Разумеется, ничего даже отдаленно напоминающего фамилию Чьелли в книге не нашлось: ни Жентли, ни Дгентли, ни Дьентли, ни Дзентли. На всякий случай Ричард решил проверить букву «Т» и позвонил в справочную, но ни о ком, чья фамилия писалась бы как Тьентли, Тсентли или Тзентли, там тоже не слышали. Он сел, опять постучал карандашом по зубам и уставился в монитор, на котором медленно вращалось изображение дивана.

Как странно, что всего за несколько часов до разговора с Дирком им так живо интересовался профессор.

Если вам очень нужно кого-то найти, как вы поступите?

Ричард попробовал дозвониться в полицию – тоже тщетно. Ну, ничего не поделаешь. Он предпринял все возможные попытки, разве что не нанял частного детектива. Однако время и деньги лучше потратить на что-нибудь более толковое. А с Дирком они все равно еще встретятся, как это случалось до сих пор.

Ричарду не верилось, что кто-то может заниматься частным сыском.

Что это за люди такие? Как они выглядят, где работают?

Будь вы частным детективом, какой бы галстук вы предпочли? Наверняка тот, в котором вас никто не признал бы за частного детектива… С самого утра в голову лезут какие-то глупости.

Просто из любопытства, а заодно чтобы подольше не садиться за кодировку «Гимна», он стал перелистывать «Желтые страницы».

Частные детективы… Частные сыскные агентства…

Он быстро просмотрел книгу. Ну и конторы дают объявления в солидном деловом справочнике! Химчистки, клубы собаководства, зуботехнические лаборатории, сыскные агентства…

Зазвонил телефон, и Ричард ответил слегка раздраженным тоном. Он не любил, когда его отвлекали.

– Что-то случилось, Ричард?

– Ой, извини, Кейт. Ничего не случилось, просто я задумался.

Кейт Ансельм была вторым выдающимся программистом в компании «Новейшие технологии» и работала над созданием искусственного разума. Этот долгосрочный проект в глазах любого здравомыслящего человека выглядел абсолютным бредом до тех пор, пока Кейт не начинала о нем рассказывать. Гордону такие рассказы требовались регулярно – отчасти потому, что он нервничал по поводу вложенных в проект денег, а отчасти из-за того, что ему просто нравилось слушать речи Кейт, и в этом ни у кого не возникало ни малейших сомнений.

– Не хотела тебя беспокоить, – сказала Кейт, – но никак не получается дозвониться до Гордона. Не берет трубку ни в лондонской квартире, ни в коттедже, ни в машине. На пейджер тоже передавала сообщения – не отвечает. Немного странно для Гордона, он ведь без связи никуда. Ты в курсе, что ему даже в релаксационной капсуле телефон установили?

– Я с ним вчера разговаривал, – заверил Ричард. А потом вдруг вспомнил о записи на автоответчике Сьюзан и понадеялся, что ничего важнее вздора про зайцев там нет. – Он собирался в коттедж, но где он сейчас, я не знаю. Ты не пробовала позвонить в… – Путные идеи в голову почему-то не шли. – Э-э-э… Ух ты, обалдеть!

– Ричард?

– Ну и дела!..

– Ричард, в чем дело?

– Ни в чем, Кейт. Просто я только что прочел удивительнейшую вещь.

– Правда? А что ты читаешь?

– Ну, вообще-то телефонный справочник…

– Неужели? Нужно срочно купить и себе такой. Надеюсь, права на экранизацию еще не выкуплены?

– Прости, Кейт. Давай я тебе перезвоню. Я не знаю, где сейчас Гордон, и…

– Не переживай. Я все понимаю, тебе не терпится читать дальше. Эти детективы держат в напряжении до самой последней странички. Приятных выходных.

Она повесила трубку.

Ричард тоже положил трубку и уставился на рекламное объявление в «Желтых страницах».

ХОЛИСТИЧЕСКОЕ ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО
ДИРКА ДЖЕНТЛИ

Раскрываем преступления

Ищем и находим людей

Звоните сегодня, и мы решим все ваши проблемы

(Специализируемся на поиске пропавших котов и сложных разводах)

33а Пекендер-стрит, Лондон Н1, 01-354 9112

До Пекендер-стрит было рукой подать. Ричард быстро записал адрес, накинул пальто и спустился по лестнице, на секунду задержавшись у дивана. Наверное, он не замечает чего-то абсолютно очевидного. Диван застрял на повороте длинного и узкого лестничного марша. В этом месте череда ступеней прерывалась небольшой площадкой, под которой этажом ниже располагалась такая же квартира, как у Ричарда. Впрочем, и на этот раз ничего нового он не увидел, перелез, как всегда, через диван и вышел на улицу.

В Ислингтоне брошенный в любую сторону камень обязательно попадет в три антикварные лавки, агентство по недвижимости и книжный магазин. Привычно рассекающая по Аппер-стрит полицейская машина, взвизгнув тормозами, остановилась, Ричард обошел ее сзади и пересек дорогу.

День был холодный и ясный, такую погоду Ричард всегда любил. Миновав сад Ислингтон-Грин и площадку сгоревшего мюзик-холла, он прогулялся по Кэмденскому пассажу, где любого американского туриста обдирали как липку. Постоял у витрины антикварной лавки, полюбовался парой сережек, которые могли бы понравиться Сьюзан. Впрочем, в этом он не был уверен. Немного погодя они разонравились и ему самому, он махнул рукой и пошел дальше. В одном из книжных магазинов на глаза попалась антология стихов Кольриджа, и он, повинуясь какому-то порыву, купил ее.

Отсюда он свернул на извилистую боковую улочку, пересек по мосту канал, прошел мимо муниципальных кварталов, по нескольким нешироким и нескольким совсем маленьким площадям, пока не достиг Пекендер-стрит. Оказалось, расстояние досюда от его дома намного больше, чем он предполагал.

На улицы такого типа по выходным в своих огромных «ягуарах» слетаются алчные застройщики. Здесь полно магазинов с истекающим сроком аренды, промышленных зданий викторианского периода, приземистых, разрушающихся домов георгианской эпохи, которые так и просятся под снос, чтобы уступить место современным бетонным коробкам. Бросая друг на друга подозрительные взгляды, всюду снуют агенты по недвижимости с планшетами на изготовку.

Дом номер тридцать три обнаружился ровно посередке между домами номер тридцать семь и сорок пять. Он отчаянно требовал ремонта, как, впрочем, и остальные здания по соседству.

На первом этаже располагалось бюро путешествий, на витрине за пыльным треснутым стеклом висели выцветшие рекламные плакаты Британской авиакомпании трансокеанских воздушных сообщений. Под звонком на соседней двери, довольно небрежно выкрашенной в малиновый цвет, виднелась нацарапанная карандашом записка: «Доминик. Уроки французского. 3 этаж».

Загрузка...