Десятая планета

Он падал на эту страшную планету давно и безнадежно. Вот уже неделю она все ближе подставляла ему свои бока за единственным иллюминатором — фиолетовая в дымке облаков, подернутая по горизонту розоватой вуалью. На двухсотом витков он приготовился. Влез в скафандр и занял место на катапульте. Еще через час перешел на автономное дыхание, потому что за иллюминатором стали прочерчиваться огненные сполохи и обшивка кабины задымилась. Потом сработала автоматика, и он очнулся висящим на стропах под огромным парашютом.

Проснулся словно от толчка с тяжелым, скулящим сердцем. Открыл глаза, и за стеклом шлема ему почудились качающиеся колосья степных трав и цветущий склон холма, перешагивающий долину. Дул теплый ветер, и зелень казалась блестящей и яркой.

В следующее мгновение он понял, что все это обман. Сознание стерегло его так же верно, как и явь обостренного отчаяния.

У него появилось ощущение, что он видел прекрасный сон. Он и в самом деле видел прекрасный сон, будто сидит в поле среди трав и стоит приподняться, как он обнаружит широкий луг с морем цветов, ленту реки, за ней — желтую дорогу через мост, а за мостом все тот же луг, но уже поддернутый полуденным земным маревом, а еще дальше синь неба и белые-белые облака, словно с картин Сезанна.

Он перевернулся на спину и с трудом сел. Тело не слушалось. К тому же у него снова начался отчаянный зуд под толстой шкурой скафандра и он, скосившись на ступни сколько позволял шлем, принялся раздирать перчаткой ноги.

Поверхность скафандра на коленях потерлась и из серебристой стала серой. К тому же в дырку на плече просачивался сернистый газ, и порой у него кружилась голова. Теперь ему приходилось немного приподнимать плечо, чтобы закрыть им дыру, а ночью спать только на правом боку.

У самых ног из-под песка торчали выросшие за ночь стержни кристаллов, чем-то похожие на хрупкие омертвевшие кораллы, а дальше простилалась бесконечная равнина, освещенная белесым утренним светом. Она убегала почти идеально ровная к далеким холмам, таким же безжизненно-отрешенным, как и те, среди которых он находился. К полудню горизонт подернется рыжим, а из песка кверху с протяжным "Фу-ф-ф…" потянутся клубящиеся струйки дыма, и ничего не станет видно в трех шагах.

Он снял бластер — красивую игрушку весом в два кило, и с досады рассадил куст кристалла. Раздался хлопок, как если бы над ухом щелкнули зонтом, и куст испарился, а на его месте осталось рыжеватое пятно вывернутого безжизненного песка. Потом к полудню оно высохнет, побелеет, покроется пылью и свежим налетом соли, от блеска которой так нестерпимо болят глаза. Иногда ему казалось, что теперь весь мир состоит из этого нестерпимого-мертвенного блеска. Впрочем, дальше к горизонту, цвет менялся на рыжеватый, как и воздух, и небо на этой планете.

Он в два приема поднялся: вначале перекатился на живот, потом, сгребая смесь песка и соли, подтянул колени, сел, удерживая равновесие, оперся на руки, и с трудом выпрямился.

Сегодня искусственный горб за спиной, очищающий воздух, показался ему особенно тяжелым. У него еще осталось немного еды, и он позавтракал стоя, равнодушно оглядывая пространство перед ним. Автоматически потянулся за куревом в несуществующий карман, вспомнил, что он в скафандре, и пошел. Бластер он забыл на песке.

Цели у него не было. Просто двигался от одного намеченного ориентира к другому, порой посматривая в зеркало кругового обзора и стараясь идти так, чтобы цепочка следов за ним была как можно прямее. Курсомер у него не работал уже несколько дней.

К полудню он сбился. Однажды после целого дня бесконечных усилий с удивлением увидел перед собой человеческие следы и даже пошел по ним, пока не набрел на разворошенную поляну и не понял, что это его последнее место ночевки; и теперь через каждый час, когда на экране шлема высвечивалось зеленоватая точка и раздавался мелодичный щелчок, он отступал пару шагов вправо и шел дальше.

Часть автоматики была еще в норме, и шипение клапана, через который стравливалось избыточное давление, давно стало привычным и, пожалуй, было единственным звуком на этой безмолвной планете.

Теперь он с большим трудом вспоминал, как его зовут, и знал, что старость ему не грозит. Какая разница умереть ли в скафандре или быть похороненным в окружении экипажа. Такая уж у него участь быть самым последним и самым стойким. И причину искать не имело смысла, поэтому он не думал об этом. Не думал не потому что не хотел, а потому что впал в то состояние, когда сил хватало только на простые движения. Единственное, что осталось в жизни — эта странная просоленная равнина, подернутая словно рябью редких низких облаков, которые порой опускались почти к самому песку, и тогда он не мог видеть странное и далекое пятно на горизонте, к которому он двигался уже много дней, но оно, как заколдованное, не приближалось и не удалялось, а висело, приседая, над равниной.

Со вчерашнего вечера скафандровый компьютер начал завирать. Порой на стекле шлема начинала мигать сразу вся индикация, а в наушниках поселялся комариный писк. Тогда он с трудом подносил к глазам левую руку с рядом кнопок и, наклоняя голову и упираясь лбом в мягкую подкладку шлема, наугад тыкал перчаткой, пока в наушниках не пропадал зуммер, а на экране не возникала привычная картинка информации: температуры внутри скафандра и снаружи, скорость ветра, состав газа, состояние регенерационных патронов, давление в системе и еще куча параметров жизнеобеспечения, изменись один из них, в его положении он все равно ничего не мог бы предпринять. Момент, когда на экране шлема вместо нуля влажности, появилась другая цифра, он пропустил. Потом с удивлением смотрел, как на фоне покачивающегося пейзажа зеленоватая цифра, помигав, меняет свое значение в сторону увеличения. Вначале он не придавал этому значения. В конце концов он просто мог не знать особенностей атмосферы планеты. Возможно, сернистые фонтаны стали изрыгать воду в виде пара, а возможно, наступала весна или лето и ветра принесли на равнину влагу. Однако когда значение влажности увеличилось скачком и достигло половины земной нормы, свойственной Европейской равнине, он по-настоящему удивился. По логике вещей такого скачка не должно быть. Он постучал по шлему рукой, но на индикаторе ничего не изменилось.

Спать он ложился головой по направлению в ту сторону, куда утром должен быть идти. Это были азы путешественника, и он по привычке их соблюдал. В ту ночь он спал тяжелым сном. Давало знать постоянное отравление газом. А утром у него сильно болела голова и совершенно не хотелось есть. Он заставил себя проглотить порцию еды и только тогда обратил внимание, что показание влажности за ночь увеличилось еще больше. А когда поднялся, то увидел, что пятно на горизонте приблизилось, но он все еще не мог понять, что это значит. Теперь у него появилась вполне реальная цель, а не мираж, и это придало силы. Конечно, он не мог умереть от недостатка кислорода, пока работала регенерирующая система — ведь работоспособность системы гарантировалась разработчиками на двести лет. Он рассмеялся от этой мысли — вряд ли он проживет так долго. Кроме этого все оборудование корабля, на котором он летел, было предназначено именно для этой планеты, и скафандры у них были надежными. А условия на планете вполне благоприятствовали человеку. Если бы не странная форма вулканической деятельности, когда из песка в любом месте мог вырваться столб сернистого дыма. Но земляне и это учли, сделав скафандры из серопрочного материала.

Теперь он был внимателен и вовремя заметил, что наклон местности изменился. Похоже, подумал он, это очень пологая долина. Стали попадаться камни — вначале мелкие, потом — крупнее в желтые серном налете, и наконец первая скала приятно обрадовала глаз, и он даже приободрился и подумал, что это хороший признак. Он давно не строил иллюзий насчет своего спасения, а только удивлялся, что до сих пор жив. Человеком он был выносливым и понимал, что погибнет только тогда, когда кончится вода. Поэтому его и обнадежили показание влажности на индикаторе шлема. Но он старался не думать об этом из-за боязни сглазить удачу, ведь все путешествие к этой странной планете, которую человечество избрало в качестве своей второй, нет не второй, думал он, второй был Марс, а третьей родины, была сплошным невезением начиная со старта на Марсплато-3, который пришлось отложить на два дня по причине утечки топлива, и кончая этой глупой катастрофой, когда весь экипаж вместе со станцией одномоментно превратился в пыль от удара астероидом. Его спасло только то, что он в этот момент репетировал посадку в разведывательной капсуле станции. Взрывом его отбросило на высокую орбиту. Обшивка была повреждена, и он без внешней команды даже не мог сесть на планету. Ирония судьбы — в капсуле не была демонтирована кабина-катапульта.

Теперь, когда корабля не стало, а ему выпала такая печальная судьба, он почему-то думал о товарищах почти с полным безразличием. Конечно, он должен был погибнуть вместе с ними, но разве он виноват, что умрет на сутки или неделю позже их. Так он думал в самом начале, охваченный тихим отчаянием. Он был самым старшим из всего экипажа, знал себя хорошо и умел ладить с самим собой. К тому же он был археологом, изучал историю и относился к происходящему с профессиональным интересом. На этой древней планете были обнаружены следы человеческой деятельности: то ли храм в виде маски, то ли лицо Сфинкса, такое же, как и на Марсе, смотрящее в космос. Может быть, это таинственная страна Ми, о которой говорилось в древних китайских хрониках? 'За Пределом — обитаемая планета'.

Недаром он был включен в состав экспедиции в качестве главного специалиста по контактам. А может быть, это было лишь подтверждение теории 'игольного ушка' — эффект выравнивания времени и пространства, — которая была характерна не только для Марса, но и для любой планеты солнечной системы? Эффект получил теоретическое подтверждение в начале семидесятых, а в девяностых была высказана идея о его глобальности, частным случаем которого оказались параномальные явления на Земле. Оказалось, что переносу подлежит все, включая и фантомы инопланетян, и мыслеформы, и 'шнеки' и тому подобные явления, Нивелировались все формы материи. Мало того, было высказано смелое предположение, что существует зеркальный мир, где правое — левое, а левое — правое, где есть планета точная копия Земли.

Он с горькой усмешкой подумал, что теперь у него появилась возможность проверить эту теорию. Сорок лет назад первые переселенцы нашли на Марсе человеческие останки, которые принадлежали людям разных национальностей и разных эпох. Тогда эту находку окрестили 'аномалией Марса' или 'самой таинственной загадкой Марса'. Из всего многообразий теорий и высказываний на эту тему нельзя было найти ни одной, которая бы разумно и ясно отвечала на все вопросы. Да и сам он мало верил в свою удачу. Однако, когда обойдя скалу, заметил торчащий из песка фриз коринфской колонны, сильно удивился. Рядом блестел греческий медный шлем, и когда он пнул его, то из шлема выкатился череп. Только после этого он обратил внимание, что из песка торчат человеческие кости, латы, копья и мечи. Да это греческая фаланга, удивился он, невольно сторонясь человеческих останков. Потом он увидел армейские ружья с поржавевшими штыками и кости, на которых еще сохранилась одежда. 'Братушки', подумал он и вспомнил, что в 1915 году во время войны с Турцией пропал полк болгарской армии. Стоило ему пройти еще пару шагов, и он обнаружил приметы нового времени: огромный четырехмоторный 'Стардаст', на две трети засыпанный песком — торчали лишь винты, кончик левого крыла и оперение хвоста. Должно быть, они направлялись в залив Свиней, чтобы выбросить десант, а очутились здесь. Потом он обнаружил еще четыре таких же самолета почти в идеальном состоянии, если не считать матового стекла кабины, посеченного песком. После этого он почувствовал непреодолимое желание отдохнуть в тени скалы. Ему надо было собраться с мыслями, которые, надо сказать, метались в его голове от одной догадки к другой. Глядя на это смешение времен и народов, он понимал, что прикоснулся к чему-то удивительному, непонятному и что впервые может воочию убедиться в том, что 'теория игольного ушка' предстает перед ним в виде реальных объектов. Да и то оказалось правдой, потому что пройдя еще немного, он обнаружил за скалами нос и рубку подводной лодки. На рубке виднелся полустертый номер SSN-593. 'Трешер!' — воскликнул он. — Лодка пропавшая почти сто лет назад в Атлантическом океане!'

Долина вдруг раскрылась во всю ширь, так что он едва различал ее покатые склоны. То там, то здесь из песка торчали останки техники и кости людей. Пять 'Антеев' застыли, словно на взлете — оттуда, из 1973, так не вернувшись из своего полета над Тихим океаном. Ближе к центральной части долины он обнаружил почти идеально сохранившийся скелет динозавра 'рекса'. Воистину смешение времен: к его правой стопе в позе пьяницы привалился человек в современном черном костюме и желтом галстуке. В нем еще можно было узнать пропавшего накануне депутата марсианского парламента. Рядом на песке валялась пустая бутылка из-под водки, батарея пивных бутылок и хвост селедки. Должно быть человек еще некоторое время двигался потому что правая рука судорожно сжимала горсть песка.

Он обрадовался, когда пошел дождь — мелкий, быстрый. Что-то изменилось. Он откинул защитный щиток шлема и вдохнул полной грудью. Воздух стал приятным, свежим. Даже если 'игольное ушко' открывается раз в столетие, то это не значит, что мне повезло, думал он, спеша туда, вниз, где по его предположению должно быть 'оно'. И действительно, внизу блеснуло озеро, над которым облака совершали странный хоровод — гигантская воронка вращающегося вихря. Не рассуждая и не сомневаясь, он шагнул во вращающийся вихрь и потерял сознание.

Первое, что он почувствовал был запах скошенной травы. Оказывается, он сидел на скамейке рядом с московским зоопарком. Было раннее утро, и асфальт только что полили. В детстве он жил рядом и каждый день ходил кормить уток. Ворота оказались распахнутыми. Если бы он был внимательнее, то обратил бы внимание, что деревья и трава совсем не земные, и даже птицы в диковиных кустах не птицы, а разноцветные археоптериксы. Но он был поражен лишь когда увидел живого птеродактиля, сидящего на ветке, а в озере — диплодока, который, как корова, степенно пережевывал какие-то растения. Мало того, за камышом двигалось странное двуногое существо, которое больше всего напоминало зеленую ящерицу. И эта зеленая ящерица подметала дорожку большой метлой.

Это была не Земля. Его заметили, поймали и посадили в клетку, на которой было написано: 'Хомо сапиенс — вымирающий вид'. С тех пор он доволен, что остался жив: всегда в центре внимания, всегда сыт и накормлен. Жизнь устоялась. Не знал он только одного — что вместе с эффектом игольного ушка изменяется и сознание человека. А недавно ему подселили самочку, и он стал подумывать о продолжении рода.