Держаться за звезды

Пролог

На гладко выскобленном столе из почерневшей от времени древесины лежал лист бумаги. Измятый, будто его комкали множество раз в попытке немедля избавиться, но в последний момент одумывались и любовно расправляли, наглаживая жёлтое полотно ласковыми касаниями морщинистых ладоней. С россыпью тщательно выписанных букв, аккуратных и чётких, без симпатичных завитушек, отчего можно подумать, что авторство принадлежало мужчине сдержанному, волевому и в наименьшей степени красноречивому. Одна же письмо писала женщина, и вот, о чём в нём говорилось:

"Здравствуйте, мама!

Перво-наперво хочу поинтересоваться вашим здравием, хорошо ли себя чувствуете? Не нуждаетесь ли в чём-либо? Мой дочерний долг теперь состоит в заботе о вас, поэтому смело просите всё, о чём помышляете. Не знаю, читали ли вы мои предыдущие письма, и, если читали, помните ли, что плоть от плоти вашей (прискорбно это осознавать) в недавнем времени связала свою жизнь с достойным и порядочным человеком? Его зовут Иван Шигильдеев. Вам, мама, должно запомнить его под именем Иван Игнатьевич. Так вот, супруг мой - человек весьма и весьма уважаемый, в свои годы успел дослужиться до директора продовольственного магазина, потому мы ни в чём не ведаем нужды. И готовы оказать вам посильную помощь. Оба мы понимаем, как тяжело в деревне с товарами первой необходимости.

Что ещё добавить? Живём мы хорошо, дружно. Воспитываем Лёнечку - помните, в прошлом письме, датированном осенью минувшего года, я сообщала вам о своём замужестве и рождении сына? Элеонора, старшая сестра Лёнечки, уже пошла в школу. Отличница, пионерка, гордость родительская, попутно посещает занятия в художественной школе - у девочки явный талант, так говорят педагоги. И хоть с вами она не знакома, всё же помнит, что где-то далеко у неё есть нежно любимая престарелая бабушка, которая нуждается в уходе. Полагаю, мы могли бы отправить к вам её на это лето. Не будет ли возражений?

На этом прощаюсь, с надеждой на скорый ответ:

Римма Ш.".

Скрюченные старушечьи пальцы неловко обвели контур последней буквы "Ш". Нарочно написала так, дрянь! Хочет откреститься от родной матери, тычет ей в нос эту свою новую фамилию. А о Лёнечке ни слова почти, обмолвилась, что они его воспитывают и молчок, ни звука лишнего. Помнит, помнит моё предсказание! И боится его, ажно трясётся, окаянная! Внучку навязывает, будто бы невзначай, холера!

У стола, искоса поглядывая на исписанный тетрадный лист в клетку, стояла сгорбленная фигура. Женская, на первый взгляд, однако ж, за всеми этими неопрятными серыми лохмотьями, смердящими, со сквозными дырами, заделанными кое-как, а то и вовсе оставленными без внимания по причине ветхости ткани, множеством шалей и тёплых шерстяных платков, засаленной фуфайкой, ощетинившейся торчащими отовсюду кусками ваты, что придавало ей сходство с бродячим котом, едва уцелевшим в дворовой драке, за всем этим непотребством вполне мог скрывать мужчина, дряхлый старик, скрюченный, словно ивовый прут, артритным недугом.

И только горящий неистовым серым огнём взгляд по-прежнему сверлил ненавистное послание. Руки существа потянулись к нему, скомкали, сжали, растёрли, лелея в душе надежду превратить бумагу в пыль. Избу, где было немногим теплее, нежели за её пределами, заполнил говор проклятий и ругательств, произнесённых грубым скрежещущим голосом.

- Всё будет по-моему, доченька, - в конце припечатало бесполое создание и мелкими шажками, сгибаясь под тяжестью одёжи, засеменило к печи, такой же грязной и поросшей вуалью чёрной паутины, как и всё в доме.

Отодвинув чугунную заслонку, старуха швырнула скомканную весточку на горку давно остывшей золы и мысленно подожгла уголок листка. Любуясь тем, как он корчится и извивается, пожираемый пламенными языками, она желала тех же страданий своей дочери, этой неблагодарной ослушнице, беглянке...

С улицы послышались голоса, крики, топот ног, переминающих снег под окном догнивающей избушки. Снова эти ходоки, трусливое отребье!

Зная, что ни один из них не осмелится войти в избу, тем более под покровом ночи, она с шарканьем поплелась к далёкой двери, попутно изыскивая способ так пугануть деревенщин, чтобы они раз и навсегда забыли дорогу к её жилищу. Неплохо было бы поджечь взглядом одного из них, а рядом стоящего одарить проказой - вот потеха вышла бы!

Снаружи её ждала взволнованно перешёптывающаяся горстка мужчин, боязливо сбившаяся в тесную кучку. Двадцать обезумевших от страха крыс, с напускной ненавистью глядящих на неё (нет, не на неё, на дом, который они называли логовом ведьмы). Все с горящими факелами. Решительно настроенные. В не менее решительном подпитии. Ох, храбрецы, куда деваться!

Первым заговорил Сенька, тракторист, самый нетрезвый из всех:

- Сроки кончилися, бабанья! Убирайся с наших земель подобру-поздорову.

- А не то? - с трудом распрямив сгорбленную спину, вопросила ведьма и с кряхтением и оханьями, кои выходили совершенно ненамеренно, а лишь свидетельствовали о боли, испытываемой при каждом движении, спустилась на обледенелое крыльцо, прихватив стоящую у дверей безобразно изогнутую клюку. Наледь толщиной с медвежью лапу она растопила одной лишь силой мысли - единственное преимущество, дарованное возрастом, творить чудеса она могла, не задумываясь; лишь пожелай, и оно исполнится. - А не то, что?

Толпа отшатнулась, едва один из них заметил, что наколдовала карга прямо на их глазах. Бабанья не то хрюкнула, не то ухмыльнулась и, навалившись всем телом на клюку, неуклюже перебралась с крыльца на заметённую снегом тропку, петляющую от ворот к дому. Не сговариваясь, бравые ребята, молодые и рослые тела которых так и пыхали жизненной силой, точно так же, как их трепещущие от ужаса глотки пыхали винными парами, шарахнулись в сторону при виде немощной старухи. Хороша молодежь!

Ответ держать взялся Мишка, устрашающей наружности мужлан с густой рыжей бородищей, за которой почти не угадывались черты лица.

- А не то плохо будет, бабанья. - Трубный бас его прокатился вдоль верхушек самых высоких деревьев, что плотным кольцом обступили избу. - Уезжай отсюда нынче же, или мы выдворим тебя отсель по-своему.

Друзья-товарищи поддержали его одобрительным рокотом.

- Да, катись-ка к чёрту, раз он тебе такой близкий родственник! - смело выкрикнул кто-то, сплюнув трижды, как и подобает, коли общаешься с нечистым. - Всю скотину нашу изморила. Дети болеют. Урожай падает! А давеча Колька, пастух, преставился! Скажешь, не твоя работёнка? Ведь полаялася с ним на той неделе: видите ли, летом он мимо твоего огородника коров водил и оттого поганые твои травы исчахли...

К этим упрёкам добавились новые, потом ещё и ещё, покуда голоса говорящих не слились воедино и не превратились в дребезжащий гул, звучащий бессмысленно для ослабевшего слуха. Старуха остановилась в паре метров от деревенской братии, потеснив тем самым её к воротам. Там вам и место, тявкающая свара брехливых псов!

- Скотину я ваше не трогала, - хоть и понимала она, что оправдываться без толку, да всё же не сумела сдержаться и зачастила, шамкая беззубым ртом, - грешите на Лукича, евойная это промашка, недогляд евойный. И об этом я жинке твоей, Мишка, гуторила. Да кто ж послушает полоумную бабку?! И дети ваши потому же хворают, хлещете горькую, а ребятня зимой и летом полуголая от двора ко двору шастает. Колька, тем паче, угорел в бане, и всё по той же холере: хмель вас сжирает. А касаемо урожая я вам так скажу: Харитона поспрашайте, на какие такие средства он мотоциклу купил? Уж не ваш ли картофель посадочный в соседний колхоз свёз да руки нагрел на столь выгодном предприятии?

Так что, хлопчики, ступайте-ка прочь отседа и вворачиваться не имейте совести! Ишь, чего удумали? С отчего дома старуху гнать да на лютый мороз... Проваливайте, проваливайте, - усилила она голос, видя, как постепенно улетучивается решимость мужиков, как сомнение завладевает горячими сердцами.

И тут случилось то, чего ожидать было никак нельзя. Бабанья нутром почуяла, что за спиной кто-то есть, резко оглянулась и возопила, тараща глаза на занесённую над её головой дубину. Позади стоял тот самый Харитон, уличённый в махинациях с общим картофелем. В руках у него было не то бревно, не то сучковатая коряга. Этими оружием он замахнулся на бабку и без лишних слов обрушил его старухе на голову, метя аккурат по лицу, на котором, словно уличные фонари, виденные в больших городах, горели чудовищные глаза. Ведьмины глаза.

Она тотчас же рухнула в снег, что не остановило мужика. Продолжая быстро и часто дышать, что дореволюционный паровоз, он методично опускал и поднимал коряги, избавляя деревню от пугала, главной страшилки на ночь для ребятни всех возрастов, избавляя от той, к кому при первом же случае бежали за помощью, к кому сам он, втихомолку, под покровом ночи, потрусил за настойкой от мужского бессилия, и к которой не раз обращались все без исключения жители Грязево, зная, что не получат отказа.

И даже не смотря на всю его злость, ненависть и преотвратное стремление именоваться героем, избавившим родные места от дьяволовой супруги, старуху умерла отнюдь не сразу. Ощущая каждый удар поленом и пинок ногой от тех, кто захотел присоединиться к жестокой расправе, чувствуя плевки, ложащиеся на окровавленное лицо, слыша безбожную брань озверевших людей, она знала, что конец будет долгим и мучительным. Ей не позволят умереть с достоинством, как подобает всякому, кто родился прямоходящим.

Так оно и вышло. Выпустив гнев, мужчины вмиг отрезвели и поняли, каких бед наворотили, после чего похватались за головы. Из агрессивно рычащих хищников, вставших на защиту своей территории, они превратились в жалобно скулящих шавок, трусливо поджавших хвосты перед лицом ответственности. Кто-то предложил избавиться от тела, скрыть все следы, прочие просто поддержали эту идею. И колдунья очутилась на дне давно иссохшего колодца, по грудь засыпанная мёрзлой землёй. В тот момент она уже не чувствовала физической боли, все мысли её были занятии внуком, Лёнечкой, годовалым малышом, которому надлежало стать носителем её силы, тем, кого она намеревалась обучить всему, да так и не успела осуществить начертанного судьбой. Сумеет ли она сейчас переправить свой дар через расстояние? Хватит ли ей воли духа, чтобы продержаться ещё хоть час?

Её магия - проклятие и манна небес в едином теле. То, чем она остерегалась пользоваться, и то, без чего и помыслить себя не могла. Она непременно должна перейти к мужчине, имеющему с ней кровную связь. Он обуздает эту силу. Продолжит род и на исходе жизни передаст её своему сыну, а тот - своему, и так далее.

Лёнечка Шигильдеев, с этой светлой фразой, сорвавшейся с мёртвенно синих губ, старуха закрыла глаза, потухшие к тому времени, и упокоилась с миром, так никогда и не узнав множество вещей. Не узнала она о том, что все деревенские, участвовавшие в бесчеловечной расправе, скончались в течение пяти лет. Кто-то утоп в озере, кого-то задрал медведь, Сеньку переехал его же трактор. Как не узнала и то, что Лёня всё-таки получил её дар, всю её силу, однако та не признала в нём истинного хозяина и предпочла затаиться в непригожем теле, дабы подыскать себе более достойное.

***

Сон - лучшее лекарство. А еще это отличный способ реализовать самые сокровенные мечты. Прожить, пусть короткую, но насыщенную жизнь в роли того, кем бы ты никогда не смог стать.

Яна грезила о том, чтобы быть нормальной. Обычной. Серой мышью, легко теряющейся в толпе таких же серых и невзрачных мышей. Ей хотелось спокойствия, душевной гармонии, равновесия.

И, отбывая в царство Морфея, она перевоплощалась в это счастливое существо, имела возможность наслаждаться чистотой и целостностью окружающего мира.

В эту ночь она кормила голубей в парке. Доверчивые птицы суетились вокруг, радостно собирали брошенные им крошки свежей буханки хлеба, вели беседу друг с другом на странном горловом наречии и ничуть её не боялись. Двое даже согласились принять угощение из рук девушки, чем несказанно её обрадовали. Оторвав щедрый ломоть, она поделилась им с пернатыми друзьями и подняла полный слёз облегчения взгляд к небу, беззвучно благодаря мироздание за предоставленный шанс излечиться.

− Ты опять, мерзавка! Опять взялась за своё!

Агрессивный вопль в одночасье разрушил хрупкую сказку. Яна проснулась, отняла голову от подушки и тут же рухнула обратно, не в силах совладать с затопившим душу разочарованием. Снова она здесь! Снова в этом аду.

− Когда же ты прекратишь выделывать эти чертовы фокусы, дрянь! Погляди, только погляди, что ты, уродина, натворила!

Яна послушно подняла ладони к лицу, зная, что именно они навлекли на неё немилость этой сварливой женщины, что стояла сейчас в дверях её крошечной четырехметровой спаленки. Два шага в длину, два в ширину. Давящий потолок, столь низкий, что его можно коснуться рукой. И глухие бетонные стены без отделки. Да что там обои и штукатурка, когда в комнате не было главного - окна, пусть хоть размером с почтовую марку. Даже в тюремных камерах они есть! Но то ведь в тюрьме. Она находилась в месте гораздо более ужасном.

Кожа на внутренней стороне ладоней была воспаленной, ярко-красной, в промежутках между пальцами прямо на глазах вспухали белые волдыри. Яна похолодела от страха и поскорее спрятала руки под одеялом. Будто это могло избавить её от ответственности.

Женщина продолжала сыпать оскорблениями. Её мощная чёрная тень, наложенная на жёлтый прямоугольник света, что проникал в спальню из коридора, вперила руки в бока, но приближаться не спешила. Та, кому она принадлежала, знала, что в данный момент лучше держаться в стороне.

− Да потуши же ты этот вздрюченный палас, пока не устроила пожар во всём доме! Потаскушистая гадина!

Яна тут же вскочила на ноги, сорвала с кровати простынь и одеяло и сбросила их на пол, прямо на занявшийся синими огоньками край ковра, что высовывался из-под тумбочки, точно дерзко дразнящийся язык.

Сизые облачка дыма наводнили комнату, но первее их в нос ударил едкий запах жжённой пластмассы.

Зная наперед ход дальнейших событий, Яна скользнула в самый тёмный угол, вжалась спиной в холодную стену и попыталась разозлиться. И чем сильнее, тем лучше, только бы не допустить одного: ей ни в коем случае нельзя успокаиваться, это лишало девушку защиты, делало её легкой мишенью в грязных лапах этой чудовищной женщины. Её свекрови.

"Ты ненавидишь её, ненавидишь каждый молекул в её гнилом теле, ненавидишь так, что готова убить, растерзать на части голыми руками, разорвать зубами" - словно действенную молитву твердила про себя Яна, не позволяя тёплым язычкам пламени, что сей миг лизали кончики пальцев, погаснуть.

Римма Борисовна, так звали это вместилище пороков человеческих, потопталась на месте. Глаза её - два грязных кубика льда - сверкали во тьме неутомимой жаждой насилия. О, как ей хотелось выместить злость на этой девчонке! Отходить негодяйку по щекам, оттаскать за волосы, наставить синяков... Видит Всевышний, уродка это заслужила, заслужила уже потому, что явилась в этот мир вместе со своим треклятым даром!

− Ещё раз устроишь в МОЁМ доме нечто подобное, − желчно сказала она, грозя пленнице надутым жиром кулаком, − придушу во сне.

Последнее слово женщина сопроводила смачным плевком, после чего дверь захлопнулась, а маленькая серебристая лужица ядовитой слюны осталась блестеть на полу. Защелкали замки - вначале внутренний, скважиной которого Яна пользовалась, чтобы иметь представление обо всём происходящем снаружи её личных апартаментов в этом аду; затем внешний навесной. Тяжёлые шаркающие шаги затихли в отдалении.

Яна вздохнула с облегчением, набрав полную грудь воздуха, и закашлялась. Грозит ли ей смерть от удушья? Ха, на подобный исход не следует надеяться. Это было бы слишком милосердно, а воспоминание о смысле этого слова в последнее время ускользало от неё всё чаще.

Вернув комнате прежний вид и стараясь не обращать внимания на пугающе неопрятное пятно сажи, что бельмом проступило на пододеяльнике, Яна свернулась клубочком в изголовье кровати и попыталась расслабиться, подумать о чём-то приятном, светлом, далеком от дома, в котором она ныне существовала, и всех его обитателях. На ум пришла картинка из прерванного столь внезапно сна. Вот она, свободная, живая, чувствующая сидит на парковой скамейке. Её окружают деревья, густо увешанные свежей, едва народившейся листвой. Нос улавливает острый запах цветущей черёмухи. Поздняя весна, природа уже налилась жизненными соками...

Одинокая слеза скользнула по щеке и упала на подушку. Нет, это не помогает! Гнев, заполнивший сердце, разнёсся по организму вместе с течением крови, отчего алые языки всепоглощающего в своей ненасытности огня загорелись ярче. Обе её руки воспламенились, словно факелы. Кожа на них почернела. Запахло паленой шерстью и мясом, которое передержали в духовке. А вот боли Яна не почувствовала. Пиротехнические фокусы не причиняли ей физического вреда, как, впрочем, и любая другая из её способностей. Они просто рушили её жизнь. Какой пустяк!

"Раз, два, три, четыре... десять, одиннадцать" - монотонно забубнила она, шевеля губами, но не произнося ничего вслух. Не хотела, чтобы надзирательница-свекровь сочла её тихую болтовню за попытку прочесть магическое заклятие и не влетела сюда с электрошокером наперевес, сыпля обещаниями избавить человечество от сатанинского отродья. Спокойствие приходило постепенно. Жёлтые иконки цифр, не вызывающие абсолютно никаких эмоций, всплывали в мозгу. Пламя гасло медленно и неохотно, словно по-прежнему не желало оставлять попыток достучаться до девушки.

И вот полчаса спустя или около того (за течением времени Яна не могла следить, в помещении, где её заперли, не было ни окон, ни часов, ни прочей, более современной техники) оно исчезло, и наступила тишина. Веки девушки отяжелели, и она провалилась в тревожный сон, полный скитаний по мрачным лабиринтам и борьбы с населяющими их существами, жуткие, оскаленные морды которых отдаленно походили на обрюзгшее лицо Риммы Борисовны.

***

Пять лет назад Яна была другой. Её, двадцатилетнюю выпускницу педагогического колледжа, ждала впереди целая жизнь. Имея на руках красный диплом, она без проблем устроилась на работу в школу на должность учителя младших классов. И потекли размеренные будни. Преподавание, написание собственной учебной программы, самосовершенствование и бюрократическая писанина занимали большую часть времени, остаток же уходил на отдых в компании друзей, число коих выходило за ёмкое понятие узкого круга. Или гуляла с парнем. С милым и застенчивым Лёней Шигильдеевым Яну познакомила подруга. Без протекции неумолкающей болтушки юноша вряд ли осмелился бы подойти к Яне. Завязался роман, уютный и едва ли не скучный, он был точно таким же, каким был Лёня. Цветы, подарки, безумные подвиги, серенады в три часа ночи, исполняемые под окном избранницы, искрометные свидания, оставляющие после себя внушительный багаж неизгладимых воспоминаний - всего этого Яна лишилась, связав свою судьбу с Леонидом. Но зато обрела в его лице верного друга, эрудированного собеседника и компаньона для проведения тихого вечера у телевизора.

Два года пробыли в статусе крепкой и любящей друг друга пары. Отсутствие скандалов, выходящее за рамки возможного взаимопонимание и непоколебимая уверенность в завтрашнем дне позволили Яне сказать "Да" на предложение руки и сердца, последовавшее от Леонида. Оформил он это значимое событие в своём стиле: один единственный воздушный шарик (даже не в форме сердца), к которому было привязано простенькое серебряное колечко. Прочих атрибутов романтической атмосферы тоже не имелось. Не было долгих красноречивых признаний, громких слов любви, сказанных с придыханием; он не брал её за руку, не припадал на одно колено и ни в чём не клялся. Всего лишь сказал: "Выходи за меня", и протянул презент.

На следующий день подали заявление в ЗАГС, спустя положенный срок сыграли скромную свадьбу. И началась предсказуемая до каждой мелочи, густая и тягучая, точно болотная жижа, семейная жизнь. Не смотря на отсутствие ярких эмоций, Яна чувствовала себя счастливой. Или заставила себя поверить в это. Она любила своего мужа за его честность, неконфликтность, образованность, неприхотливость в быту. Он не был красив внешне, но его внутренний мир привлекал её.

Единственной ложкой дёгтя в бочке мёда стала мама Лёни, дражайшая Римма Борисовна Шигильдеева. Жестокосердная, прямолинейная, властная, несдержанная на язык, она принадлежала к тому типу женщин, что привыкли добиваться своего любыми средствами. Она ставила перед собой цель и локомотивом неслась напролом, сметая все препятствия на своём пути. Яна не понравилась ей с первого взгляда. Встретив её на пороге своего дома, того самого, который в будущем превратился в "лечебницу для таких выродков, как ты", Римма Борисовна скривила губы и за весь вечер не сказала невесте сына ни слова, а на прощание прошипела вслед удаляющейся парочке: "Чтоб ты сдохла, шельма!". Милейшая дама.

***

Новый день начался с привычного скрипа дверных петель. Яна вскинула растрепанную голову, увидела свекровь с электрошокером в одной руке и железной миской - в другой, и моментально присмирела. Она знала, что если разозлит тюремщицу, голодать придется неделю, а то и две, чего она не могла себе позволить.

В прошлую их ссору, когда бедняжка вышла из себя и наговорила этой чокнутой бабище много нелестного, Яна просидела без еды несколько дней (конкретную цифру она не решилась бы назвать, то время отложилось в памяти неясными образами обрывков эмоций). Именно тогда она утратила всякий контроль над собой и теми способностями, которые силилась обуздать. Магия - хоть девушке и не нравилось это определение, не хотелось думать о себе, как о ведьме - вырвалась на свободу. С потолка чарующе крупными хлопьями повалил снег, устилая пол комнаты белоснежным покрывалом. Затем пошел дождь, неожиданно теплый и по-летнему бодрящий. Ему на смену явился промозглый ветер, агрессивный и злобный, как и всё, что за последнее время произошло с Яной. Но самым страшным испытанием стали огненные шары размером с футбольный мяч, которые из ниоткуда возникали в воздухе, набирались пыла и лопались, разнося по спаленке снопы жарких искр. Падая, они попадали на стены, зажигая рассохшиеся обои, ложились на кровать - то единственное, что составляло убранство каморки, - и с аппетитом пожирали всё, до чего могли добраться. А когда совсем ничего не осталось, с остервенением набросились на входную дверь.

Римма Борисовна с пыхтением наклонилась, поставила миску на пол и ногой в омерзительном розовом шлепанце подтолкнула её к постели узницы.

− Бон апети! - с издёвкой выговорила она, растягивая змеиный рот в некоем подобии гнусной улыбки.

И без промедления вышла, что удивило Яну. Это же было любимым развлечением: пролаять парочку гадостей, унизить девушку, поддеть её обидным словом, а то и вовсе отвести душу и как следует огреть по затылку пудовым кулачищем. Выходит, нашлись дела поважнее. Яна попыталась вспомнить, когда в последний раз посещала ванную и поняла, что это было очень давно. Неужели сегодня ей позволят покинуть комнату?

В миске лежал её завтрак: горсть зёрен бурого риса, залитая стаканом воды, и два плесневелых сухаря черного хлеба, уже пропитавшиеся влагой. Яна осторожно, боясь уронить хоть крошку, взяла один и откусила кусочек. Приходилось постоянно напоминать себе о необходимости жевать. Голод был зверским. Своей оскаленной пастью он беспощадно вгрызался в нутро, заставляя желудок изнывать от невыносимой боли. И он ничуть не присмирел, когда закончились сухари и настал черед зёрен. Выудив со дна тарелки драгоценные крупицы, девушка сложила ладони лодочкой и мысленно наполнила их водой. Получилось с первого раза, что неизменно радовало. Теперь она действительного могла контролировать некоторые из своих талантов. Вызвать язычки пламени оказалось ещё проще, концентрации не помешал даже бунтующий желудок. Минуту спустя пригоршня воды в её руках закипела, зёрна риса устремились вверх, поднимаемые пузырьками воздуха, затем стали набухать. Яна съела и их, не дожидаясь полной готовности. И напоследок выпила всю воду из миски, которую шутки ради называла бульоном.

Мучительные спазмы в животе прекратились, хоть и ненадолго. Яна вернула тарелку на её место у порога и на ватных ногах дошла до постели, присела на самый край, не без усилий над собой, но всё же выпрямила спину и обратилась в каменную статую. В этой чудовищно неудобной позе ей полагалось ждать возвращения хозяйки дома. И только посмей шелохнуться или поднять взгляд! Расплата за одно неверное движение будет суровой.

Надсмотрщица вернулась, когда каждый мускул в ослабевшем теле Яны заныл от напряжения.

− Надень! Живо! - она всегда разговаривала в визгливой манере.

На колени упала пара прорезиненных перчаток из огнеупорной материи. Подавляя горькую усмешку, девушка подчинилась.

− Встала! Ну же! Шевелись, убогая! - командовала женщина, яростно тыча в пленницу набалдашником длинной деревянной трости по принципу "куда смогу дотянуться".

Яна выполняла всё, что требовалось. Молча, безэмоционально, покорно. Силы, которые понадобились бы ей для сопротивления, покинули её ещё в первый год заточения в этом жутком доме. Вот тогда она действительно боролась за себя, предпринимала попытки сбежать, строила планы мести. Тогда она ещё ощущала себя живой, целостной, она была личностью. А теперь она ничто, пустое место, вместилище для чего-то таинственного, необъяснимого. Бесноватая.

Утренний туалет не занимал много времени, умыться, неловко орудуя руками в неподходящих по размеру перчатках, и справить естественную нужду, что было не таким уж простым занятием, когда в столь интимный процесс вмешивалось присутствие посторонних. На первых порах девушка часто плакала от унижения (не на виду у Риммы Борисовны, конечно; она бы не доставила старой хрычовке такого удовольствия), но, как это ни печально звучит, привыкаешь ко всему. Вот и Яна привыкла. За последние месяцы привыкание, смирение и покорность стали лучшей альтернативой деятельности. Много проще было терпеть и послушно выполнять, нежели прилагать усилия к тому, чтобы что-то исправить. Яна ненавидела себя за это, да, но где-то в глубине души. На поверхности не находилось места эмоциям. Любое проявление чувств развязывало руки её способностям, выпячивало их. А ведь именно благодаря им, этим бесполезным, но впечатляющим талантам, она очутилась здесь, взаперти, в изоляции от окружающего мира. Вдали от мужа и... НЕТ! Яна раз и навсегда позабыла об этой блажи - эмоции! Никаких эмоций, чувств и переживаний. Если она хочет выбраться, у неё есть два пути: либо подавить в себе магию; либо научиться её скрывать. И второе предпочтительнее, поскольку это выполнимо. На примере трюкачеств с дождём, снегом и ветром она выяснила, что способна контролировать их, держать в узде. Они являются на её зов и исчезают по щелчку пальца. Вот только огонь - воплощение её ярости, гнева, ненависти и изувеченного чувства справедливости, не спешит подчиняться. Если ему не удается выбраться наружу, он пожирает её изнутри. Блуждает по венам и артериям, опаляя их нежные стенки. Алчущими зубами вгрызается во внутренние органы. Пробирается к ней под кожу, заставляя гореть живьём. И Яна корчится в муках, становясь пленником собственного враждебно настроенного тела. И тут уж не до контроля над эмоциями, главное, заглушить боль. А средство лишь одно - выпустить пламя, изгнать его из себя. Одним словом, замкнутый круг.

− Теперь в душ, тетёха неповоротливая!

Сердце Яны пропустило удар. Значит, она не ошиблась в подсчётах, и сегодняшним вечером её ждёт встреча с мужем. Боже... Руки затряслись, отказываясь справляться с простенькой задачей - расстёгивание пуговиц на изношенной блузе. За два года, что она вместе со своей владелицей провела в плену, их осталось совсем немного. Уцелели три из семи.

− Быстрее, копуша!

За желчными словами последовал удар кулаком в бок, несильный, но даже его девушка стерпеть не сумела и с оханьем согнулась пополам, интуитивно закрывая голову руками. Свекровь любила отвешивать подзатыльники, что в столь тесном пространстве являлось травмоопасным для Яны. Слишком разными они были: заключенная и надзирательница. Одна болезненно худая, забитая, похожа на пойманного любопытным мальчишкой кузнечика, которому тот оторвал обе ноги с единственной целью - посмотреть, что из этого получится. Другая - грузная, страдающая отдышкой, с помидорно-красным лицом гипертоника и отсутствующей шеей, походила на асфальтоукладочный каток - лишь зазевайся и раздавит. И разница в возрасте между ними не играла существенной роли, противостоять этой грубой женщине в открытую равнозначно для Яны смертному приговору.

Просиживая долгие часы в тиши своей темницы, Яна часто задумывалась над тем, как далеко способна зайти Римма Борисовна в своей борьбе с опасными и даже губительными на её взгляд способностями невестки. Итог этих размышлений всегда был одинаков: она готова на убийство. Хладнокровное, продуманное со всей тщательностью, бесчеловечное. Она найдет слова оправдания для сына. Возможно, обставит всё как несчастный случай, мол, не сумела уберечь бедняжку, бесовщина взяла верх, давай оплачем её, закопаем на заднем дворе и забудем. Это ужасало.

Для пользования ванной существовал строгий свод правил. Не смотреть в зеркало (Яне этого и не хотелось, она и представить боялась, в какое чучело превратилась за два года); не прикасаться к личным вещам свекрови (единственное, что Яна намеревалась с ними сделать - это облить горючим и сжечь, сжечь, сжечь вместе с их обладательницей); не включать тёплую воду. И последний пункт печалил девушку. К процедуре омовения она относилась с особым трепетом, и тому было несколько причин. Во-первых, только в этот день ей разрешалось покинуть пределы своей комнаты. Во-вторых, встречи с Лёней всегда проходили на кухне за накрытым столом, а это означало, что ей позволят поесть досыта. В-третьих, имелась призрачная, но всё же возможность выйти на свежий воздух, чтобы проводить супруга до ворот. И, наконец, в-четвертых, ей давали право голоса, точнее ей предписывалось отвечать на заданные вопросы. Первой заводить разговор, вести расспросы и уж тем более перебивать мужа - табу. И забыться хоть на мгновение, особенно если старшая Шигильдеева была где-то поблизости... В лучшем случае Яна могла не досчитаться зубов, и зияющая пустота на месте верхнего резца была неким гарантом того, что правило усвоено.

И сейчас, стоя под дурманящее ледяными струями воды, Яна жалела о том, что до сих пор не научилась вызывать подкожное пламя, именно в эти трудные моменты оно пришлось бы весьма кстати. Когда кожа краснеет и съеживается, покрываясь сеткой неправдоподобно больших мурашек, было бы неплохо издыхать от внутреннего жара. Но нет, огонь ей не подчинялся, являясь лишь по собственному усмотрению, этакий незваный гость, который обрушивается словно снег на голову.

Выключив воду, Яна перемахнула через бортик и аккуратно встала на коврик, стараясь держаться от женщины подальше. А ну как ей не понравится, что на пол упало слишком много капель? Или зубы у девушки застучат, не смотря на прилагаемые усилия? Дрожащими руками она схватила свою старую одежду, от которой разило так, что хоть святых выноси, и тоненько ойкнула. Это Римма Борисовна ухватила её за запястье и медленно, с гадливой улыбочкой отъявленной негодяйки стала выкручивать руку, буравя её полным ненависти взглядом. Насыщенно серые, почти чёрные в скупом освещении уборной, эти глаза терялись в дряблых буграх щёк, бровей и переносицы и верещали ничуть не тише своей обладательницы.

− Другую одежду, идиотка чёртова! Оденешь другую! - процедил её широкий рот, из которого выглядывали дорогие и искусно сделанные керамические зубы. - Или думаешь, я позволю тебе явиться сыну на глаза в этих вшивых лохмотьях?

Выбранный свекровью наряд не подошёл по размеру. Мышиного цвета свитер из грубой шерсти болтался на плечах и неприятно кололся в той области, где когда-то была пышная грудь четвёртого размера. В твидовую юбку до пят Яна могла бы обернуться трижды, и, что смутило её больше всего, даже туфли без каблука, лаково чёрные и сильно поношенные, не были впору. Ступня попросту выскальзывала из колодки. А ведь когда-то это были её вещи. От свитера до сих пор исходил едва уловимый аромат её любимых духов "Босс Вумен", и обувь сохранила слабый восковой блеск. Так ей советовала делать мама, говоря, что если натереть сапожки воском, они прослужат дольше. Всё любит уход и заботу - эти простые, но такие значимые слова, исполненные глубинным смыслом, зазвучали в голове, и слёзы навернулись на глаза. Где же ты сейчас, мамочка? Почему не ищешь меня? Не беспокоишься? Не призываешь Лёню к ответу?

Боясь разгневать дьяволом посланную родственницу, Яна быстро совладала с печалью и, подталкиваемая в спину, вышла в коридор. От мысли, что ей не надо будет возвращаться в комнату, потеплело на душе.

И пусть ей предстоит нелёгкий труд - нужно будет до стерильного блеска отмыть кухню, приготовить обед, испечь пирог и накрыть столь - пасовать она не собиралась. Наоборот, схватилась за тряпку с энтузиазмом. Занятие, действие, движение - всего этого ей так не хватало в душных застенках темницы. А главное, она могла внять течению времени, насладиться монотонным тиканьем симпатичных кухонных часов в виде сковороды. Посмотреть на отрывной календарь, алеющий яркой цифрой "16".

Итак, сегодня воскресенье, шестнадцатое ноября 2014 года. Точное время нахождения её в плену - один год, десять месяцев и двадцать один день. А с последней их встречи с Лёней прошло... почти два месяца! Что же, он зачастил с визитами, горько усмехнулась про себя Яна. Раньше за ним не водилось привычки захаживать сюда чаще двух-трёх раз в год. Уж это ли не признак неисчерпаемой сыновей любви?

Самой тщательной обработке подверглось высокое двустворчатое окно. Сначала Яна освободила заставленный коричневыми цветочными горшками подоконник. Затем вскарабкалась на него и сняла с гардины запылившуюся на её взгляд тюль, хотя та ещё хрустела от крахмала и казалась белоснежной. Потом принялась за мойку стёкол. И всё это не из любви к чистоте или страха быть наказанной за пропущенный волосок или соринку. Яна неотрывно смотрела в окно, где за полутораметровым частоколом притаилась настоящая жизнь. Где вдоль треугольных пик забора бродили верхушки лохматых зимних шапок. Где за пешеходами следовали кучевые облачка пара от дыхания. Где с тихим жужжанием, вытянувшись в цепочку, по дороге передвигались автомобили. Где из хмурого серо-голубого неба вываливались целые рои пушистых пчёл-снежинок, что, кружа и извиваясь, опадали на землю. Где тянулись ввысь чёрные туловища мёртвых деревьев, и их уродливые лапы-ветки пытались изловить как можно больше снега, чтобы укрыться в нём на зиму. Где по внутреннему двору бродила в поисках чего-то съедобного немецкая овчарка.

***

Штамп в паспорте и жизнь под одной фамилией не привнесли в их размеренные, в некотором роде даже дружеские, а то и просто братско-сестринские отношения оттенка новизны. Сложившийся уклад жизни: работа - дом - работа, не претерпел ни единого изменения, зато пропала львиная доля досуга. Дело в том, что Лёня был патологически ревнив, и эта его не самая привлекательная черта характера после свадьбы преобразилась до состояния жирного минуса, выписанного красными чернилами, словно предупреждающий плакат о вреде курения. Ему категорически не нравился её круг общения, да и её чрезмерная болтливость, как он выражался, была признаком вульгарности. Если верить его суждению, замужней женщине не пристало носиться с подружками по кафе, главной её обязанностью после вступления в брак является забота о муже. И это вовсе не значило, что в их квартире должна царить хирургическая чистота, и что обеденный стол обязан ломиться от всевозможных яств и сложных в приготовлении кушаний, нет. Ей, как хорошей жене, полагалось посвящать всю себя мужу. С улыбкой поджидать его с работы, сидеть рядом, когда он, закинув ноги на подлокотник дивана, уткнется носом в книгу. Словом, подстроиться под его скучный и вялотекущий образ жизни. И Яна, на беду, не сопротивлялась. Она безропотно позволила некогда дорогим и близким людям удалиться на второй, а затем и третий - четвёртый - пятый план, что бы впоследствии они могли просто пропасть, исчезнуть. Даже общение с мамой спустя полгода после замужества свелось к редким звонкам, и разговор в них длился не более трёх-четырёх минут и крутился вокруг избитых тем. Как дела? Отлично, спасибо. Хорошо ли себя чувствуешь? Да, всё замечательно. Что нового? Всё по-старому, а у вас? Да так же... Ну, тогда пока! Храни тебя Господь, дочка.

Тон беседы был натянутым, неуверенным, казалось, будто обеим, матери и дочери, не терпится поскорее закончить тягостный разговор, но правила приличия предписывают им обсудить хоть что-то: погоду, здоровье, растущие цены в магазинах. И ни слова о личном, о своих переживаниях и чувствах, о Яниной неудовлетворенности жизнью, о всё чаще всплывающих в подсознании мыслях о разводе. Она совершила ошибку, дав согласие на этот союз, нет между ней и мужем любви, они почти не разговаривают, в основном потому, что заранее знают реакцию друг друга на поднятие той или иной темы. То, что раньше расценивалось ей как великое благо, скатилось до уровня постоянно действующего раздражителя. Молодую жену стал тяготить характер спутника жизни. Его спокойствие, уравновешенность, здравомыслие она принимала за чёрствость, неумение чувствовать хоть что-то, бездушие; неконфликтность - за омерзительную привычку выводить её из себя; отсутствие подарков и иных знаков внимания - за жадность; резко отрицательное отношение к алкоголю и курению - за занудство. Так мирное течение их жизни омрачилось односторонними обидам, а после и вовсе затрещало по швам на волне постоянно вспыхивающих скандалов. Инициатором, главным оратором и единственным участником, вносящим лепту, всегда выступала Яна. Лёня с неизменно умиротворённым выражением лица выслушивал оскорбительные речи супруги, неодобрительно вздыхал и выходил из комнаты, после чего уже закусившая удила супруга находила его за излюбленным занятием - чтением книг.

***

Заунывная мелодия дверного звонка мягкими переливами расползлась по дому. Яна с удовольствием распрямила ноющую спину, отложила тряпку и быстро сунула чистящие средства в шкаф под мойкой. Римма Борисовна, нацепившая на себя несметное количество украшений, что делало её похожей на безобразную новогоднюю ёлку, мимоходом отвесила невестке подзатыльник со словами: "Чего копаешься, немощная?! Вынь пирог из духовки!", величаво проплыла к входной двери. Послышался звук отпираемых запоров. Секундное молчание, затем полный лживой радости возглас:

− Лёнечка!

− Здравствуй, мама.

Во втором голосе, мужском, сухом и безэмоциональном, который привычнее было бы услышать в застенках некоего государственного учреждения, куда вас заставила обратиться крайняя степень нужды и где вас выслушают с вежливым вниманием, но вряд ли станут сопереживать, сквозили уныние и тоска. Яне показалось, что у вошедшего нет ни малейшего желания быть здесь и уж тем более задерживаться на длительный срок. И точно!

− Я ненадолго, работа, сама понимаешь.

Немногословен, как всегда.

Зашуршала плащевая ткань, скрипнуло сиденье колченого стула, что ютился в прихожей с незапамятных времён. Свекровь сменила свой непередаваемо визгливый тон на сахар в меду и о чём-то зачастила. Яна не вслушивалась в этот поток сплетен и жалоб, знала, что информативности он не несёт. Она ждала. Замерла у плиты и постаралась совладать с волнением.

Шаги всё приближались, и вот он появился в дверном проёме. В синей униформе со светоотражающими полосками на рукавах, нашивкой "ДПС ГИБДД" на груди. На пагонах со времени их последней встречи прибавилось звёзд - теперь их по четыре на каждом, а под ними одна красная продольная полоса. Капитан полиции Шигильдеев Леонид Иванович собственной персоной! Надо же, какая честь.

Выглядел он посвежевшим. Сделал короткую стрижку, сбрил дурацкую бородку, которая совершенно ему не шла и ужасно раздражала Яну своей колючестью, правда, было это в той, прошлой жизни. И, кажется, похудел. Во всяком случае, лицо его стало Уже, и щёки ушли, обнажив высокие скулы.

− Здравствуй, Янина.

Он всегда называл её полным именем, что ей никогда не нравилось. Впрочем, сейчас было не до этого. Сдержаться бы да не накинуться на мерзавца с кулаками, вот то, о чём следовало думать, чего избегать и чего ей хотелось больше всего на свете.

− Здравствуй, Лёня, − призвав на помощь всё актерское мастерство, молвила Яна.

Гость сел во главе стола. Его мамаша с благоговейным трепетом опустила свои выдающиеся со всех сторон телеса на соседний табурет и, не сводя донельзя влюблённого взгляда с драгоценного сынулечки, продолжила тараторить. Яна поставила на центр стола миску с резаными овощами, потеснив блюдца с ломтиками сыра и сырокопчёной колбасы, и не без опаски заняла место за столом подальше от Риммы Борисовны.

Супруги молчали, хозяйка дома без умолку стрекотала за троих. Отведали все кулинарные шедевры Яны, ни один из которых не удостоился даже скромной похвалы. Наваливая себе полную тарелку того или иного кушанья, свекровь не упускала случая заметить, что она бы приготовила лучше. "Ну, так возьми и приготовь!" − услышав это в третий раз за вечер, едва не вспылила Яна, но сумела подавить неуместный возглас и кивнула, как делала это на протяжении всего ужина.

Дошли до десерта. "Пересушен", − авторитетно заявила Римма Борисовна, накладывая себе третий по счёту кусок апельсинового пирога. Лёня медленно жевал, сосредоточив взгляд на изогнутой ручке своей чашки с ароматным чёрным чаем, затем резко вскинул голову и посмотрел прямо на Яну.

− Надо поговорить. Наедине.

Его матушка особым умом не отличалась, а вот любопытства в ней было через край, поэтому она даже не шелохнулась, заслышав столь долгожданное заявление сына.

− Мама, выйди, − добавил он всё тем же ровным и бесстрастным голосом, какой мог вывести из себя даже годовалого малыша.

− И не подумаю, − подбоченившись, провозгласила женщина. - О чём ты хочешь поговорить с этой...

− Это наше дело, а тебя я прошу выйти. Не заставляй меня повторять это в третий раз.

Чувствовалось, что её так и подмывало ответить, по крайней мере, договорить окончание фразы, где во всём литературном изяществе описывались как умственные способности молчаливо сидящей невестки, так и её физические недостатки. Но вместо этого она встала и с гордо выпрямленной спиной с одной стороны и жутко колышащимся под тканью безразмерного платья брюхом - с другой, удалилась.

− Ты не пытаешься излечиться, − прямолинейно заявил Лёня. - Прошлой ночью ты опять чуть не подожгла дом. Почему ты не хочешь избавиться от этого? Избавиться от этой заразы? Я прождал достаточное количество времени, я дал тебе шанс исправиться, я нашёл тебе человека, надёжного и вселяющего доверие, который охотно вызвался помочь. Но ты отвергаешь помощь моей матери. Ты стращаешь её этими своими штучками. Из-за тебя у неё ухудшилось здоровье.

− Я... − попыталась Яна вставить хоть слово в неожиданно пылкую речь супруга, но он лишь отмахнулся и продолжил нести эту несусветную чушь.

− Ты больна, Янина. Больна очень серьёзно. И к тому же опасна для общества. Видит Бог, я приложил все усилия к тому, чтобы тебе помочь, но простое людское сострадание и плечо поддержки близкого человека...

− Это мать твоя - плечо поддержки? - руки Яны затряслись от негодования, вызванного каждым отдельным словом.

− Молчать и не перебивать! - вдруг повысил голос "заботливый" муж и выпрямился во весь рост, чтобы сказанное им доносилось до девушки сверху, с высоты его неисчерпаемого великодушия и трогательного до слёз отношения к ней. - Но мы бессильны тебе помочь, если ты сама этого не хочешь. Поэтому я принял решение. Оно далось нелегко, и всё же я нахожу его единственно верным.

Он расстегнул форменную куртку на молнии и достал из внутреннего кармана сложенную пополам кипу листков, которую выложил на стол перед сердито сопящей супругой.

Остатки чая в кружке Яны предупредительно зашипели. На поверхность со дна поднялись пузырьки воздуха. Кухонная люстра в виде перевернутого вверх ногами белого блюда с синей каймой закачалась из стороны в сторону на длинной цепочке. Мелко-мелко задрожали столовые приборы.

Всё это ничуть не беспокоило Яну, увлекшуюся изучением бумаг. Перед ней были: копии паспортов, её и Лёни, копия их свидетельства о браке, бланк заявления о разводе (чай вскипел и фонтаном взметнулся ввысь, орошая белоснежную скатерть карикатурно большими рыжими каплями), заполненное аккуратным почерком Шигильдеева, в котором буквы смешно наползали друг на друга и выглядели чуточку угловатыми. Глаза машинально побежали по строчкам. "Мировому судье судебного участка... Исковое заявление о расторжении брака... Вступил в брак с... От данного брака имеются дети... Брачные отношения между нами прекращены. Общее хозяйство с указанного момента не ведется. Дальнейшая совместная жизнь невозможна. По взаимному согласию мы решили наш брак расторгнуть. Прошу: брак между мной и ответчицей расторгнуть".

Ниже лежала копия свидетельства о рождении их сына. Яна проглотила чудовищный ком непрошеных рыданий, образовавшийся в горле.

И последняя бумага - образец заявления на отказ от родительских прав (люстра, опасно отклонившись влево, резко вильнула вправо и с сочным металлическим лязгом сорвалась с крюка, угодив прямо на центр стола, где на красивом подносе поджидали своего часа куски недоеденного пирога). Яна прочла: "В органы опеки и попечительства... Заявление. Настоящим я добровольно и безусловно отказываюсь от родительских прав в отношении родившегося 25 декабря 2012 года в городе Энске Иркутской области моего сына - Шигильдеева Даниила Леонидовича, и выражаю согласие на лишение меня родительских прав и усыновление моего ребенка в дальнейшем в соответствии с действующим законодательством. Я понимаю, что мой ребенок может быть усыновлен. Я понимаю, что я не могу отменить этот отказ после судебного решения, утверждающего этот отказ, или каким-либо иным образом прекращающего мои родительские права на моего ребенка. Даже в случае, если решение суда не прекратит моих родительских прав, я не могу отменить этот отказ после вступления в силу решения об усыновлении моего ребенка. Родительские права отца указанного ребенка Шигильдеева Леонида Ивановича сохраняются в полном объеме. Я прочла и поняла изложенное выше и подписываю это свободно и осмысленно. Прошу судебные органы рассматривать дела в мое отсутствие".

− Ты не посмеешь! - сказала она, решительным жестом разрезая воздух рукой. И тут же вся мебель отъехала к стене, на которую она указала. Теперь уже ничто не отделяло супругов, лишь расстояние длиной в два шага, и пересекать его не хотелось обоим. - Не посмеешь отобрать у меня ребёнка!

Все те эмоции, что она подавляла в себе до этого злополучного дня, весь гнев на чёртову семейку, рядовым членом которой ей "посчастливилось" стать, вся та боль, что причинили ей эти ужасные люди, притом причиняли они её сознательно, прикрываясь за щитом благих намерений, все часы, дни, месяцы и без малого два года - всё это обрушилось девушке на голову в один момент. И упорно возводимая ею плотина самоконтроля рухнула, магия вырвалась на свободу и зажила собственной жизнью. Яне она более не подчинялась.

Два полых огненных шара с шипением взмыли под потолок и оттуда начали поиск жертв. Первый шар, ядовито красный, величиной с мяч для боулинга, по поверхности которого ползали пятисантиметровые языки синего пламени, облетел крюк для люстры и с сердитым ворчанием помчался в сторону застывшего в оцепенении Лёни. Второй, чуть меньших размеров и цвета вызревшего лимона, неспешно облетел комнату, вернулся на прежнее место и мягко запульсировал, словно говоря: "Эх, мне ничего не достанется! Жаль". Его собрат уже готов был накинуться на мужчину, но тут с треском переломилась пополам оконная рама. Миллиарды крошечных осколков усыпали пол. Выстиранная и выглаженная Яной занавеска надулась морозным воздухом, будто парус корабля-призрака, впуская внутрь прекрасное и в то же время жуткое на вид полупрозрачное облако, состоящее из ветра и искрящихся белизной в своём хаотичном танце снежинок. Вытеснив собою кружевную тюль, оно вольготно развалилось на гардине, подобно любопытному коту, и издало некий раскатистый звук, вроде грома далёкой, но стремительно набирающей обороты грозы. Тут же стали сами собой выезжать ящики кухонного гарнитура, тяжело захлопали дверцы шкафов. Ножи и вилки повылетали из отведённых им мест и сбились в отчаянно шумную груду, зависнув в метре от одеревеневшего Лёни. Лезвия их, как и острые зубцы, были нацелены на него.

Яна беспомощно наблюдала за происходящим. Тихий внутренний голосок нашёптывал, что будет правильнее позволить этой беспощадной силе поквитаться с теми, кто превратил её жизнь в ад, кто сломил её волю и растоптал душу, с теми, кто предал её доверие. Но что-то мешало спустить с невидимой привязи и шар, и облако, и явившиеся на выручку столовые приборы, которые только и ждали её команды, её мысленного обращения к ним. Это что-то было тем чудом уцелевшим кусочком, до которого изверги-родственники не добрались, который она сберегла для себя и своего сына - человечность, сострадание. Доброта.

И покуда она колебалась, не зная, позволено ли ей отплатить жестокостью на жестокость, Римма Борисовна, проявив чудеса ловкости и прыти, подобралась сзади с выставленным на полную мощность шокером, и свет померк. Последнее, что увидела Яна, это лопающийся огненный шар и агрессивно красные брызги, усыпавшие лицо и шею Лёни. Вопль боли. Пустота.

***

В редкие периоды просветления в затуманенном сознании возникали неясные образы. Они не были чёткими или понятными, и всё же Яна с упрямством цеплялась за них, стараясь уловить ход событий. До слуха доносилось низкое бормотание. Интонации в нём сменяли одна другую. Звучал то ласковый шёпот, то угрожающее шипение, то осуждающий ропот, а то и вовсе бессвязный поток оскорблений. Говорили двое, и лишь с пятой попытки она признала в голосах хорошо знакомых людей.

Римма Борисовна и Элла, родная сестра Лёни, тощая, словно жердь, бабёнка с лицом загнанной лошади. В ней сплелись все худшие качества семейства Шигильдеевых. От матери сорокалетняя дамочка унаследовала вздорный характер, неумение прислушиваться к мнению окружающих, сварливость и припадки ярости, которые с возрастом растрачивали промежутки спокойствия и безмятежности, превращая милейшую мадам в фурию. От Лёни она набралась занудства и тотального безразличия ко всему, что не входило в круг её интересов. Прибавьте ко всему вышеперечисленному лавры старой девы и первое место на пьедестале завзятых сплетников и поймёте, что Элла прекрасно вписывалась в круг этой малосимпатичной семейки и, исходя из сложившихся традиций, ненавидела Яну всеми фибрами своей несуществующей души.

− Думаешь, он поправится? - в робком вопросе Риммы Борисовны тоненьким колоском пробивалось сквозь почву безразличия и озлобленности отчаяние.

− Что за глупости, мама, конечно, поправится. Вот только прежним красавчиком ему уже не быть.

− Мерзавка! Шельма! Ничтожество! Чуяло моё сердце неладное... Как она могла сотворить такое с моим сыном?

− Ай, мама, перестань! Успеешь еще сплясать канкан на её могиле. Нам сейчас не о Лёньке думать надо, а о тебе... От этого необходимо избавиться, − она пнула что-то ногой, и Яна без всякого удивления узнала в неведомом нечто собственную спину.

Удар пришелся в область поясницы и по идее должен был вызвать болезненные ощущения, но... Нет. Девушка ничего не почувствовала.

Старшая Шигильдеева запричитала, монотонно и со всхлипами, так что нельзя было разобрать ни слова. Элла шикнула на неё и, видимо, начала прохаживаться взад и вперёд. Цокающий звук её шагов, то удаляясь, то приближаясь, эхом отдавался от стен и вгонял в дрёму своей размеренностью. Наконец она остановилась и изрекла:

− Нам понадобится материал, да, сойдет и скатерть, ведро воды, семидесятипроцентный уксус. Белизну тоже возьми. Ещё маникюрный набор, щётка для одежды, хотя нет, лучше будет раздеть её, чтобы походило на изнасилование. Есть у тебя чистые тряпки? Возьми несколько, тело нужно обмыть. А я принесу лопату из сарая и заведу машину. Ну же, мама, шевелись. Я хочу покончить с этим до рассвета.

И они, засучив рукава, принялись за дело. Яна чувствовала, как её раздевают, ворочают с боку на бок, грубо тащат за ноги или тянут за руки, перекладывают с тёплого местечка на кафельном полу на скользкий и шуршащий полиэтилен, который лип к коже. Что-то холодное с кислым запахом шлёпнулось на живот. Девушку передёрнуло от отвращения, но внешне она осталась столь же неподвижной, какой была, когда стало возвращаться сознание. Ни один мускул не подчинялся, не было и дыхания. Прейдя к этому заключению, Яна попыталась как можно тише втянуть ноздрями воздух. Тщетно. Тогда она рискнула сделать глоток кислорода ртом, попробовала расправить плечи, давая больше простора лёгким. И вновь неудача. Может, я и впрямь умерла, подумала она в отчаянии, и, прислушавшись, согласилась с этой неприятной мыслью. Сердце, пережившее столько страданий, познавшее горечь предательства близкого человека, вкусившее отраву разлуки с ребёнком, сыном, которого она девять месяцев вынашивала в своём чреве и на которого ей даже не дали взглянуть, отняв, едва он появился на свет, это сердце умолкло навсегда. Она не слышала его биения, не ощущала пульсации крови.

Значит, умерла. Умерла пленницей в этом доме и стала заложницей собственного тела. И кто она теперь? Душа? Призрачное воспоминание, отложившееся на глубине сознания? Слишком сложные вопросы, искать ответы на которые не было ни малейшего желания.

Некий острый предмет вонзился под ноготь большого пальца на правой руке, и на сей раз это причинило ей дискомфорт. Однако внешне она ничем себя не выдала.

Две пары рук хлопотали над телом без устали. Изредка слышались их обращённые друг к другу:

− Придержи. Намочи. Помоги. Поправь. Налей. Убери. Ополосни.

Ничего, заслуживающего внимания. И Яна сосредоточилась на своих ощущениях, пытаясь понять, кем или чем она стала, и что предшествовало этому перевоплощению. В памяти накрепко засела картина разлетающейся на части огненной сферы. Мельчайшие брызги красного пламени дождём проливаются на Лёню. Часть их, так и не сумев дотянуться до выбранной жертвы, падает на пол, остальные остервенело вгрызаются в недруга. Плечи его, рукава куртки, волосы и шея, ладони с растопыренными пальцами, прикрывающие лицо - всё подвергается атаке. Мужчина вопит, оседает на пол... Но ведь было что-то до того, что-то, что заставило магию исчезнуть, прежде спустив её с натянутого поводка. Римма Борисовна. Яна забылась на миг, упустила из виду тот факт, что женщина всё ещё поблизости, возможно, наблюдает за ними из-за угла, подслушивает, подмечает все промахи девушки, чтобы потом поквитаться за это. Она не услышала её крадущихся шагов, не распознала в тихом треске звук работающего шокера и поплатилась за беспечность. Свекровь нанесла сокрушительный удар. Парализующая боль пронзила шею. Так вот, куда пришёлся разряд!

Протяжный всхлип.

− Мама, прекрати!

− Но как же, как же, − причитала Римма Борисовна, − сыночек, кровинушка...

− С ним всё в порядке, − раздражённо произнесла Элла. Руку Яны отшвырнули, словно мешающую вещь, и тут же грубо схватили другую. Невидимое лезвие ушло глубоко под ноготь, причиняя невыносимую боль, о которой хотелось громко вопить часами напролёт. Но безжизненное тело ко всему относилось с безразличием. - О себе подумай!

− Тебе легко рассуждать, а он там совсем один, изнемогает от мук, − гнусаво продолжила свои стенания свекровь. - Видела бы ты его глаза, смотреть было страшно! И лицо... Она изуродовала моего мальчика, моего дорогого и драгоценного мальчика. А что, если они не сумеют спасти ему зрение...

Яна на миг отключилась и пропустила окончание фразы. Меж тем, смысл услышанного стрелой вонзился в сознание. Так он, её любящий муженёк, возможно, ослепнет? О, что за дивная новость! Конечно, нехорошо желать подобного человеку, большой грех, ну так то человеку же, а не омерзительному пресмыкающемуся гаду, живущему в людском обличии.

Ей вспомнились его громкие и безнадёжно пустые в своём содержании слова о заботе, проявленной по отношению к ней, о лучших условиях, о помощи, поддержке и прочей белиберде. Неужели он и впрямь так думал? Полагал, что ей здорово живется под одной крышей с его полоумной мамашей? Считал, что она всегда мечтала прозябать в изоляции? Голодать, день ото дня становиться жертвой избиения. Забыть о значении термина "достоинство" - вот оплот её грёз и фантазий, так он размышлял? И даже видя её, исхудавшую, измученную, со следами насилия на лице и руках, он свято продолжал в это верить? Не задавался вопросами, откуда берутся побои? Что ж, для незрячего слепота не такое уж страшное наказание.

− Лучше скажи, она подписала бумаги?

Судя по тону, Элла успокоилась и с прежним тщанием принялась за чистку ногтей невестки. В том, что этим занималась именно она, сомнений не возникало. Римма Борисовна, снедаемая переживаниями за сына, более халатно относилась к своему делу. Не переставая шмыгать носом, она в третий раз смочила тряпку в пахучем кислом растворе, да так и опустила её рядом с левым бедром бездыханного трупа. Яна ощутила неприятное покалывание на коже в этом месте.

− Нет, только прочла. Я убрала их подальше после отъезда "скорой". Думаешь, возникнут сложности? Для всех она просто пропала два года назад. Уехала из дома и не вернулась. Даже её родители поверили в эту байку, правда, не сразу, но сейчас ни у кого не возникает сомнений. Если помнишь, Лёнечка разыграл спектакль про поиски. Подал заявление в милицию...

− Полицию, мама, привыкай!

− Ну, полицию, невелика разница.

− Помню. Что теперь? Как он хотел подать в суд бумаги, подписанные рукой без вести пропавшей женщины?

− Сказал бы, что сумел найти с ней контакт, выдумал бы, будто она с мужиком другим сбежала, что теперь у подлюки новая семья, и она сама вышла на связь, потому что хочет развода.

− В общем, ты ничего толком не знаешь, − подытожила Элла. - Так. Это уберёшь в отдельный пакет, по дороге выбросим в разные мусорные баки. Но сначала надо стереть со всего отпечатки наших пальцев. Набери таз горячей воды, а я пока упакую эту мерзость в плёнку. Кстати, Даня...

Это имя, произнесённое чуть ли не с ненавистью, всколыхнуло в душе Яны огнедышащий вулкан чувств. О сыне! Они говорят о её сыне! О её чудесном двухгодовалом сорванце, которого ей ещё не посчастливилось обнять, прижать к груди, поцеловать, которого забрали эти монстры, ошибочно называемые людьми.

− Кстати, Даня с кем сейчас?

− Со Светой, это новая подруга нашего Лёнечки, чудесная девочка. Ласковая, аккуратная, хозяйственная...

− О, мама, на этом хватит. Боюсь, меня стошнит прежде, чем ты умолкнешь.

В этой простой, но такой говорящей фразе крылась истинная сущность Эллы. Мелочная, эгоистичная и ненавидящая весь мир особа. Пуще всего её раздражали счастливые в личной жизни женщины и дети, как ни странно это прозвучит. Не сумевшие построить семью дамы, а особенно те из них, которым вообще не довелось побывать у алтаря, делились на две категории: ветреные и неутомимые искательницы непознанного сокровища и озлобленные отшельницы. Элла, на беду, относилась к последним. Ко всякой мужней женщине она питала вящую неприязнь, что ощутила на себе Яна, и столь же негативно воспринимала она детей, что легко угадывалось в её голосе, едва затронулась тема Дани.

Очередной провал в небытие помешал Яне уследить за дальнейшими событиями. Чувства притупились, и она ухнула с головой в странный радужный водоворот. Она поддалась беспокойному течению и закружилась на разноцветных волнах, то взлетая в безмятежную высь, то падая в сокровенные глубины. И каждое её ленивое движение сопровождалось сменой цвета. Секунду назад окружение было лазурным, и вот оно травянисто зелёное. Затем миг, и всё становится багряным, пурпурным, насыщенно жёлтым, синим, словно океанская гладь. Нескончаемое путешествие вызывало приступ морской болезни, и в сотый раз опустившись на самое дно, девушка решила взмыть как можно выше, быть может, именно там её поджидал выход. Получилось!

Скитания вверх и вниз оказались следствием действительности. Яна почувствовала себя подвешенной в воздухе. Две пары рук удерживали её тело на весу. Одна - скользкая от пота, костлявая, с обгрызенными ногтями, неровные края которых царапали нагую кожу, − впилась в плечи мёртвой хваткой. Другая - жаркая, короткопалая настолько, что кончики пальцев едва сходились вокруг тщедушных лодыжек, и цепкая, будто бульдожья пасть, − держала ноги. Яну куда-то волокли. В молчании, нарушаемом тяжёлым сопением. Она предприняла новую попытку пошевелиться, поняла, что зря уповает на чудо, и мысленно поёжилась от холода. Что бы с ней не проделывали женщины, ей это заочно не нравилось. Тело зудело зверски, словно утыканное иглами разной величины. И та шуршащая ткань, в которую они её обернули, липла к коже, дополняя километровый список испытываемых неудобств.

Наконец под спиной оказалась ровная поверхность. Исчезло давление пальцев. Холод, сковывающий чресла в кольце своих объятий, не отступил, но будто бы сделался мягче. Где-то над головой раздался хлопок, вроде того, с каким закрываются дверцы автомобиля. Сытое урчание двигателя подтвердило эти догадки. Её действительно решили перевезти куда-то на машине. Впрочем, о каких сомнениях и догадках может идти речь? Яна знала, куда и зачем её везут. И если уж ей суждено лежать в наспех вырытой могиле в самом сердце дремучего леса, к чему притворство? Ей страшно, по-настоящему боязно от открывшихся перспектив, но что-то изменить она не в силах. Раньше надо было действовать. А сейчас поздно.

И ведь она пробовала, боролась, однажды сбежала, но делала это, как говорят, в пол ноги, без должной самоотдачи. Потому что по наивности своей верила этим людям, их словам, считала себя опасной, неуправляемой. Они сумели внушить ей, что она уродка, что ей не выжить в этом не приемлющем магию мире в одиночку. Что она нуждается в них, в их опеке, их заботе, их уходе.

Живо вспомнилась одна из первых встреч с мужем. Она уже стала пленницей своего тела, тех талантов, что возникли столь внезапно, прожила неделю в отчем доме Лёни, ещё не хлебнула полную чарку свекровьего гостеприимства, но познакомилась с её буйным нравом.

В тот первый год он встречал жену с улыбкой, всегда целовал, брал за руки, усаживал рядом. Зорко следил за тем, что она кушает и в достаточных ли количествах. В присутствии Риммы Борисовны они почти не разговаривали, но стоило ей выти, Яна вскакивала с места и падала на колени перед мужем. Молила его одуматься, пересмотреть своё решение, позволить ей вернуться к нему. Она уверяла, что справляется, что уже научилась контролировать себя, но ему этого было недостаточно. Он не хотел видеть подле себя чудовище, о чём открыто заявлял, нарочно называя её теми словами, которых она вовсе не заслуживала. Монстр. Ведьма. Разве причинила она вред хоть одному человеку или другому живому существу? Разве не боялась самою себя до одури? Разве не мечтала избавиться от этих непрошенных талантов? Какой ей прок от снега, который выпадает по мановению руки? Или дождя, или огня, преследующего её во сне и наяву, обжигающего, но не причиняющего боли?

Доводы разума никто не желал воспринимать. Временами Яне казалось, будто они считают, что она из упрямства не хочет прекратить всё это, будто ей нравится быть особенной, словно иметь внутри себя бомбу с часовым механизмом, готовую сдетонировать в любой момент - предел мечтаний каждого.

Ехали долго. Ровная асфальтированная дорога закончилась, и на смену ей пришли ямки, кочки и ухабы просёлочной колеи. Камни барабанили по днищу автомобиля, задавая некий ритм. От безделья Яна принялась считать повороты, запоминая путь, но очень быстро сбилась и бросила эту бесполезную затею. Если она мертва, обратно ей не вернуться.

Остановились. Мотор не заглох, а продолжил убаюкивающе ворчать. Рывком тронулись вперёд, вновь замерли, теперь уже окончательно. Пугающая тишина обрушилась девушке на голову. Она длилась бесконечно, тугая, словно отрез каучука, прочная, словно армированная сталь, и страшная, будто дуло заряженного пистолета, приставленного к виску.

Эта пытка неизвестностью убивала то, что ещё оставалось живым в ней. Почему они медлят, спросила она саму себя и тут же нашла ответ. Выкопать могилу в лесу вовсе не пустяковое дело, тем более в ноябре, когда земля промёрзла на добрый десяток сантиметров. А взяли ли они с собой что-нибудь помимо лопаты? Лом, скажем. И сумеют ли вообще с этим справиться? Яна начала сомневаться.

И напрасно. Дверца, что находилась над головой (отнюдь не сразу, но девушка всё же сообразила, что прибыла в чащобу в багажнике), поднялась и чьи-то крепкие, хотя и недостаточно сильные для подобных вещей, руки подлезли под шею и колени. Вытащили из машины. Пронесли несколько метров. Послышалось напряжённое сопение, затем ругательство, и тело шмякнулось прямо в снег.

− Следы! Следы же останутся! - громко воскликнула Римма Борисовна. И в голосе её звучал страх, а не презрение и ярость, к которым Яна привыкла.

− Захлопни пасть! - велела "любящая" дочь, и диалог завершился, едва начавшись.

Яну более не пытались поднять, а поволокли по глубокому снегу, попеременно берясь то за ноги, то за волосы (руки её были - вот уж каламбур - намертво примотаны к туловищу плотными слоями полиэтилена), прямо к месту захоронения. Окоченев за время ожидания развязки событий, девушка почти не чувствовала боли. Всё, чего ей в тот момент хотелось, это забыться. Или выбраться поскорее из бездыханного тела и улететь прочь. Вернуться туда, где она была счастлива - в родительский дом. Вдохнуть его родной запах, успокоиться, отогреться и обдумать, чем она теперь является. Как будет дальше жить? И главное, ради чего? Впрочем, если ей позволят свободно перемещаться, первым делом она отправиться в квартиру Лёни, чтобы повидать сына. Да, именно этого она жаждала всей душой. Хоть одним глазком взглянуть на своего малыша.

Её спихнули в яму ногой. Словно мусор. Словно бродячую псину, что имела наглость издохнуть у ворот их дома. И закидали землёй. Без прощальных речей. Без извинений за те злодеяния, что шрамами исчертили её сердце. Без сожаления. Бездушно. Бесчеловечно. Разве этого она заслуживала? Самый жестокий преступник, убийца, на счету которого множество загубленных душ, вправе рассчитывать на достойный уход из жизни, но только не она. Нет, только не та, что запятнала их имя, принеся в этот мир нечто, всеми отрицаемое. Магии нет. Это против законов природы. Это внушила нам наука.

Впервые за сегодняшний день Яна заплакала. И пусть слёзы никогда не проступят на щеках, от мысли о том, что она ещё может что-то чувствовать, становилось теплее на сердце. Но что это? Защипало в уголках глаз. Едкий кислый запах коснулся ноздрей, щекоча их изнутри. Яна чихнула и до смерти испугалась этого тихого, но такого живого звука. Попробовала вдохнуть, чуть приоткрыла губы, чтобы не провоцировать новый приступ аллергии. Лёгкие наполнились воздухом, тяжёлым и маслянистым на вкус. Боясь жестоко обмануться в своих ощущениях, она пошевелила пальцами на руках и ногах, и те подчинились. Зашуршал полиэтилен.

Она быстро прикинула, сколь глубоко под землёй находится, и пришла к выводу, что выбираться надо немедля. Неизвестно, на какое время ей хватит кислорода - минута-две, а, может, и меньше. Плотная плёнка сопротивлялась давлению ногтей. Яна стала извиваться, дёргала руками и ногами, изгибалась, силясь растянуть путы, и всем телом ощущала давление, какое оказывала наваленная сверху земля. Паниковать она себе запретила, хотя в мысли то и дело проскальзывал хмурый лучик опасений. Её похоронили заживо. И если сплоховать, их затея возымеет успех.

И вот лопнул полиэтилен. На месте маленькой дырочки ту же появилась большая, в которую с лёгкостью пролазила ладонь. Яна освободила и вторую руку, затем сорвала материал с груди и лица и стала рыть. Пальцами вонзалась в землю, отбрасывая её в сторону, высвобождая место для головы, зная, что путь к спасению наверху, что осталось совсем немного. Ей удалось привстать, потом сесть. В груди кололо, будто после долгого бега, но времени на то, чтобы пожалеть себя или хотя бы обратить на это внимание, не было. Руки без устали черпали комья сырой земли. Ещё самую малость.

Она сделала это! Кончики пальцев первыми обнаружили пьянящую прохладу воздуха, что ждал её на поверхности. Яна не поняла, как это случилось, но она целиком оказалась снаружи, будто кто-то вытолкнул её, подставил плечи, на которые она смогла опереться, чтобы взобраться вверх. Она поползла вперёд, не разбирая дороги. Позади шлейфом волочился полиэтилен, так и не содранный с ног. Преследует её. Неважно. В данный момент её волновал лишь морозный лесной воздух, в котором смешались запахи хвои, смолы, прелой травы и палой берёзовой листвы. Жадно глотая его, Яна думала о том, что не вкушала ничего прекраснее, ароматнее и ярче. Её не беспокоил холод, потому как столь кстати явился на выручку угнетающий внутренний жар. Кости прогрелись изнутри, одеревеневшие мышцы пришли в тонус. Кисти рук окутало ровное жёлто-зелёное пламя, и девушка осторожно прижала их к щекам. Огонь согревал, лаская кожу, словно ладонь чуткого любовника.

Она расположилась у могучего ствола сосны, прижалась к нему спиной и подобрала под себя ноги. Сейчас ей необходимо согреться, а что будет после? Сумеет ли она выбраться из леса, когда вокруг не видно ни зги? И ночь совершенно безлунная. Чёрная гладь неба над головой, белоснежное покрывало снега под ногами, а между ними неприступная стена деревьев. Вновь взаперти, но на сей раз она не в крошечной комнате, каждый миллиметр которой изучила досконально, а в лесной глуши, вполне возможно, настроенной враждебно. И что делать? Вспоминать, как ориентироваться на открытой местности, конечно! Было в её голове что-то о звёздах, растущем по направлению к северу мхе и стрелках наручных часов, но применить эти поверхностные знания на практике ей придётся впервые.

Огонь помог ей снова. Маленький, словно мотылёк, язычок пламени отделился от руки и упорхнул за спину. Яна не придала этому значения. Тогда ещё один пламенеющий озорник спорхнул с ладони, описал круг перед глазами и юркнул за дерево, как бы предлагая поиграть.

Девушка обернулась через плечо и увидела, как эти двое резвятся в метре над землёй, то приближаясь к ней, то удаляясь.

Они действительно знали, в какой стороне выход.

***

В салоне авто играла музыка. Слепящими белыми, жёлтыми и зелёными огоньками горели лампочки на приборной панели. Скорость была незначительной - 70 километров в час, которые чувствовались вдвое больше на этой заснеженной сельской дороге, гладкой, подобно зеркалу. Яркий свет фар выхватывал теснившиеся у обочины кривые скелеты деревьев, воздевших ветви к угольно-чёрному небу. Ночь была тёмной, беззвёздной и безлунной, что настраивало на мистический лад. Путь лежал по пустынной местности, позади и далеко впереди, там, где сужается до состояния узенькой полоски горизонт, сплошной стеной выступал лес. Берёзы, ели, сосны, а перед ними, точно младший брат, выстроился кустарник, окутанный шарфом упругого снега.

Слава сидел за рулём, наблюдал за дорогой, прямой, как стрела, и в той же степени опасной. Участки крутых спусков перемежались в ней с лихими подъёмами, стоит ослабить бдительность, и на краю проезжей части станет на один венок больше. Вон их сколько встречается на пути!

Да, загостился он у родителей. Ведь обещал себе, что заглянет всего на пару часов, передаст лекарства, справится о здоровье, выслушает сетования матушки на предмет того, как он исхудал вдали от отчего дома, подсобит, если потребуется, и отправится восвояси. Но вышло иначе. Слава стал не единственным гостем в их деревенской усадьбе (так любила называть их просторный одноэтажный бревенчатый дом с шестью комнатами, крытой верандой и удобствами во дворе, построенный мужем, маменька). Из соседнего села пожаловала старшая сестрица вместе с оравой разновозрастных ребятишек, каждый из которых счёл своим долгом прокатиться верхом на дядином загривке (вспоминая об этом, Слава улыбнулся и нехотя потёр рукой противно ноющую шею). Ближе к обеду приехал брат из райцентра. На новенькой, сверкающей лаковыми поверхностями машине, с миловидной девицей под руку, которую он представлял всем не иначе как будущей женой. Устроили грандиозный пир по случаю сбора всей семьи Григоренко, созвали соседей, кумовьёв, друзей. В общем, погуляли на славу. Вот только утром Славе надо было непременно появиться на работе, поэтому, не смотря на материнские уговоры и просьбы, он среди ночи пустился в обратный путь, пообещав, что будет предельно собран и внимателен и без происшествий воротится в стены своей съёмной городской квартиры, а оттуда первым делом позвонит родителям.

Пальцы барабанили по рулю в такт басам, мягко льющимся и динамиков. Музыку Слава любил, она была частью его жизни, частью его самого, его души, которая в прошлом - до того, как поселиться в его теле, - существовала в одном из музыкальных инструментов. Наверняка в бас-гитаре. Да, ему нравилась эта мысль.

Трек на плеере сменился. Слава блаженно улыбнулся, хорошая песня, и негромко начал подпевать, пропуская каждую строчку куплета через себя, давая свободу ассоциативному мышлению, заново переживая впечатления от первого прослушивания песни, ясно вспоминая тот день, когда услышал её.

Я в полусне в ожидании рейса,

Может, из дома, может, домой.

За горизонтом сходятся рельсы,

Тысячи миль у меня за спиной.

Счастье, когда можно просто забыться,

Не поддержать ни о чём разговор.

Без сожаления и боли проститься,

Для одиночества нужен простор. *

____________________

*Песня группы Би-2 "1000 миль".

Стрелка спидометра внезапно упала до нулевой отметки. Водитель, сразу заметивший неладное, чертыхнулся, включил аварийную сигнализацию и съехал на обочину. Остановился, заглушил двигатель, поставил рычаг коробки передач на парковку (он всегда делал это с опозданием, сначала поворачивал ключ в зажигании против часовой стрелки и лишь затем выставлял передачу), ручной тормоз затягивать не стал, всё равно не работает. Старушка тойота любила проделывать этот фокус с отключением спидометра. То ли ей надоедало возить своего владельца, то ли она просто капризничала, но неполадка легко устранялась. Выйдя из машины, Слава обогнул капот, подошёл к левому переднему колесу и почти нежно, будто дурачился с приятелем, ударил носком ботинка по резине. И хотел было вернуться в тёплый салон, где с гудением и надрывом работала печка, давая защиту от ноябрьской непогоды, когда услышал позади некий шум. Точнее треск веток, слишком сильный и протяжённый, чтобы приписать его бегству вспугнутого зайца или застигнутой врасплох появлением людей белки. Молодой человек обернулся, попытался всмотреться в просвет между деревьями. Блеснули два ярко жёлтых огонька. Крошечные, словно бусинки, они не были глазами какого-то зверя, поскольку находились на большом расстоянии друг от друга. Они просто висели в воздухе, и свет их походил на пламя от зажигалки - жёлтая сердцевина в синей окантовке.

− Эй, там кто-нибудь есть? - негромко спросил Слава, отчего-то не желая говорить в полную силу голоса. Глупость, конечно, но он боялся потревожить или спугнуть огоньки, чём бы они ни были.

Ответа не последовало. Зато две пламенные кляксы разгорелись сильнее, ярче. Подлетели друг к другу, описали некую замысловатую траекторию, слились воедино и с оглушительным хлопком, будто разорвалась петарда, растаяли в воздухе.

Слава не поверил своим глазам. Должно быть, утомился в дороге, вот и видится всякая ерунда. И всё же он решил проверить, так ли бесследно испарились огоньки. Далеко идти не пришлось, он видел их всего в десяти или пятнадцати метрах. Посмотрев по сторонам, перешёл узкую полосу асфальта, перешагнул гору лежалого снега, сбитого снегоуборочной машиной в подобие пирамиды, спустился в неглубокий кювет, оттуда поднялся на пригорок, с которого начинался лес, и, утопая по самые колени в рыхлой белизне зимнего покрова, вышёл к тому месту, где, по его мнению, резвились жёлтые бусины. И лучше бы он урезонил своё любопытство, вернулся к машине и продолжил путь, потому что то ужасное, что открылось глазам, разом вытеснило из головы любое воспоминание о таинственных огоньках, да и вообще все мысли. На продавленном снегу ничком лежало тело, женское, судя по очертаниям. Обнажённое, с пепельно-серой кожей, плотно обтягивающей кости, со спутанными чёрными волосами, что закрывали спину до поясницы, и уходили кончиками под левый бок (выглядело это так, будто бедняжка перед смертью обмоталась ими в надежде согреться). Ноги, непропорционально длинные и худые до невозможности, были согнуты в коленях, а руки с судорожно сцепленными пальцами, погруженными в снег, вытянуты высоко над головой. Она то ли ползла, спасаясь от неминуемой гибели, то ли...

То, что Слава принял за труп, вдруг подняло голову, издало булькающий звук, оттолкнулось ногой и рывком продвинулось вперёд. Коснулось рукой носка его ботинка. Глядя на эту жуткую кисть, тощую, бескровную, негнущуюся и попросту тошнотворную, парень на миг позволил себе оцепенеть, а потом взял себя в руки. Стащил с плеч пуховик, накрыл им полумёртвое от холода существо, подоткнул края и склонился, чтобы поднять на руки. Девушка, казалось, не весила ничего. С устрашающей лёгкостью он поднял её с земли, стараясь ухватить как можно надёжнее и как можно крепче прижать к себе. Посмотрел в открытые, но как будто слепые глаза, взгляд которых был направлен в небо, и поспешил к машине. Если он что и понимал в тот момент, а не шёл на поводу у инстинктов, то жить ей оставалось недолго. Лилово-синие губы, съёжившиеся в сантиметровую полоску, ввалившиеся щёки, чёрные тени вокруг впалых глазниц. И длинный нос с острым на вид кончиком и двумя ямками ритмично сокращающихся ноздрей. Втянув в себя воздух, они словно придали девушке сил на то, чтобы сипло произнести:

− Верни его, Лёня, верни сына мне!

После чего она отключилась. Или умерла. Слава не пожелал уточнить.

Он уложил её спереди на разложенное по горизонтали пассажирское сиденье, сам сел за руль, выставил печку на полную мощность, и по возможности направил потоки горячего сухого воздуха на девушку, понимая, что этого мало, что она вряд ли быстро согреется, если будет лежать без движения, укрытая его пуховиком. Тогда он стал раздеваться. Снял свитер, джинсы, спортивное трико, ботинки, носки. Часть вещей он, проявив чудеса сноровки, одел на безмолвную девушку, прочие, в том числе ботинки и джинсы, вернул на прежнее место.

Теперь в больницу, решил он и повернул ключ в замке зажигания. Под капотом что-то засвистело, но двигатель не ожил. Слава повернул ключ в обратном направлении до упора. Приборная панель потухла, выключился обогрев салона. В машине сразу стало тихо-тихо, столь тихо, что с непривычки закладывало уши. Попробовал завестись ещё раз. Получилось!

− Сейчас мы тебя быстро домчим до города, − взволнованно протараторил он, выжимая тормоз и берясь левой рукой за рычаг переключения передач. - И отвезём в больницу.

Словно расслышав окончание фразы, автомобиль, вопреки конструкторской задумке, замер на месте и ни в какую не желал двигаться дальше. Слава трижды убедился в том, что поставил на "D", что отпустил педаль тормоза и мягко давит ногой на акселератор, что сломанный ручной тормоз по-прежнему не работает, что машина не заглохла, судя по показаниями тахометра, что бензина достаточно. Иначе говоря, всё было в порядке, но ехать машина отказывалась.

В кармане джинс завибрировал телефон. Всё ещё разыскивая неисправность, мешающую автомобилю начать движение, Слава вынул его и мельком взглянул на дисплей. На экране была карта. Синяя полоса, прямая, точно стрела, на чёрном фоне обозначала дорогу, на которой они остановились, кружок со стрелочкой указывал на их местоположение, но то, что случилось дальше, не поддавалось логическому объяснению. Смартфон САМ (иначе и не скажешь, ведь Слава не прикасался к сенсорному дисплею) вышел в главное меню, выбрал вкладку "маршрут", нажал "создать маршрут по адресу" и начал вводить название улицы. Город Энск так и остался выбранным по умолчанию, город, в котором Слава жил и работал со времени переезда из деревни. Глядя на медленно появляющиеся в строке поиска буквы, выводимые незримой рукой - точно не его! - парень диву давался. Ленина ул., д. 17. Это дом, где он снимает квартиру! Что за шутки?! Ему в голову не могла придти мысль возвращаться туда под руководством навигатора. Этот путь он знал наизусть, как и весь город, собственно говоря. Не так уж он был велик.

И всё же телефон подтвердил выбор, и не слишком приятный механический женский голос предложил начать движение. И на сей раз тойота безропотно подчинилась, чиркнула шинами по обледенелой дороге и споро побежала вперёд.

Было от чего рехнуться. Списав произошедшее на некий телефонный вирус, Слава перекинул через плечо ремень безопасности и постарался сосредоточиться. Девушка по левую руку от него, судя по всему, крепко спала. Щёки её немного порозовели, губы сменили интенсивный баклажановый окрас на мягкую лиловость, восковые руки обняли грудь, плотнее стягивая полы пуховика. Дыхание стало ровнее. Ободряющие признаки.

Ему захотелось как-то утешить её, сказать, что теперь она в безопасности и что всё будет хорошо. Но он не решился это озвучить. Не знал, как она отреагирует на звук чужого мужского голоса. Всё-таки он нашёл её обнаженной в лесу, вдали от оживлённой федеральной трассы, зато вблизи тихой просёлочной дороги, и это наталкивало на определённого рода мысли. Так что лучше ей не знать, с кем она находится наедине. Пускай считает его Лёней или любым другим человеком, заслуживающим доверия.

До города домчались вмиг. Под неусыпным вниманием одноглазых светофоров, неработающих в столь поздний (хотя скорее ранний - часы на приборной панели показывали 4:56) час, проехали мост через реку Энку, давшую название населённому пункту. Остановились на перекрёстке, уступая право проезда паре легковых автомобилей. Чтобы добраться до больницы, нужно было двигаться прямо, тогда как главная дорога поворачивала направо, и, продолжи он движение по ней, через двести метров очутился бы во дворе своего дома. Но ведь девушке необходима квалифицированная медицинская помощь!

И снова машина заартачилась, когда настал её черёд ехать. Водитель, пристроившийся за тойотой сзади, ударил по клаксону, требуя поторопиться. Слава выжал педаль газа. На приборной панели красным цветом зажглась лампочка, указывающая на некую неисправность генератора. Мотор старушки фыркнул, протяжно вздохнул и заглох. Не веря в собственное невезение, парень щёлкнул кнопкой аварийной сигнализации и потянулся к клапану открытия капота, когда подал голос телефон:

− Поверните направо, поверните направо, − словно попугай, заталдычил он.

Теряя терпение, Слава опустил вниз рычажок поворотника и мысленно ответил навигатору, чтобы сама поворачивала, куда заблагорассудится. И она послушалась. Пластиковый прямоугольник со значком треугольника, горящего красным, отжался вполне самостоятельно и погас. Осталась гореть только стрелка, указывающая направо. Двигатель тут же ожил, и машина пошла на поворот, сама, без водительской помощи и его чуткого контроля.

Слава откинулся на сидение и потряс головой, избавляясь от столь осязаемой и чёткой галлюцинации. Он не пил сегодня. Никогда не употреблял ничего, сильнее таблеток от кашля, да и те в ничтожных дозах. Не курил, во всяком случае, не в этом году. Бывало иногда, конечно, пробовал с друзьями, баловался, но всерьёз не отравлял свой организм, вёл здоровый и активный образ жизни. И всё же на его глазах автомобиль, управляемый невидимым некто, въехал во двор, обогнул огороженную перилами детскую площадку с обледеневшей качелей в центре, и втиснулся на парковку между чёрным джипом и новеньким мерседесом цвета перезрелого помидора. Чудеса в решете, да и только!

И что оставалось делать Славе? Нести девушку на руках до самой больницы? Поймать попутку? Но выдержит ли она ещё хоть пять минут на двадцатиградусном морозе? Да, для человека, родившегося и выросшего в Сибири, в самом её сердце, почти в тайге, если так можно выразиться, такой холод не страшен, но для окоченевшей девушки, пролежавшей в снегу неизвестное количество времен. Нет, её нужно нести в тепло. А "скорую" он вызовет на дом. Осталось лишь придумать, что им сказать, как объяснить тот факт, что он привёз её к себе, а не в больницу. Историю о самовольно разъезжающем по улицам города автомобиле, вступившем в преступный сговор с мобильным телефоном и маршрутизатором, Слава решил оставить при себе. Ему не хотелось, чтобы приехавшая на вызов бригада медиков обратилась к коллегам из психиатрии, и за ним приехал ещё один экипаж. Лучше сказать, что кончился бензин. Не слишком убедительное объяснение, но, как говорится, на безрыбье и рак - рыба.

С девушкой на руках, подставив ледяным порывам ветра незащищённые слоями одежды руки, торчащие из-под коротких рукавов футболки, идти было не слишком удобно, а уж открывать ключом двери и подавно не представлялось ловким действом. Но вот сложности остались позади. Вспыхнул свет в метровом закутке между огромным шкафом-купе для верхней одежды и стеной, названным прихожей.

Слава скинул обувь, перехватил норовившую выскользнуть ношу, преодолел узкий коридор с дверью, за которой находился совмещённый санузел, и вступил в единственную комнату квартиры, что служила и спальней, и гостиной, а иногда превращалась в тесную и душную залу для приёма гостей. Обставлена она скудно, в основном хозяйской мебелью. Диван с потёртой обивкой серо-розового оттенка (когда-то это были бутоны алых роз на белом фоне, ныне от прекрасного узора остались лишь маловразумительные пятна), в разложенном виде он выполнял роль спального ложа, продавленного, с торчащими из недр пружинами, пахнущего клопами и плесенью, но всё же комфортабельного. Знававший лучшие времена сервант, хранящий ненужный арендодателям хрусталь и безобразные чайные сервизы. Пара стульев с мягкими сиденьями, обтянутыми красным велюром, перекочевали сюда из советской эпохи, хотя и не могли казаться древними на фоне монструозного комода из цельного массива дерева. Слава не держал в нём вещи, попросту побоялся прикоснуться к антикварной вещице, и лишь заставил верхнюю крышку немногочисленными мелочами: фотографиями друзей и близких, берестяным бочонком с мелочью (подарком одного из племянников), томиками художественной литературы, среди которых выделялись толстые корешки с вытесненными золотом надписями: "Стругацкие. Полное собрание сочинений". Здесь же нашлись пара наушников, МР-3 плеер известной фирмы и два пульта управления, положенные один на другой. На стене напротив висел плазменный телевизор диагональю не менее метра. С подоконника подмигивал красной лампочкой ноутбук. Вот и все скоромные богатства обитателя квартиры.

Слава уложил девушку на диван, убедился, что она по-прежнему дышит и даже похорошела, и вынул мобильный телефон, бегло набрав "03". Звонок сорвался, на экране высветилась странного содержания фраза: "Звонок некорректен. Смените данные пользователя". Решив не реагировать на очередную дубину, воткнутую в колёса, он повторил попытку, прочёл тот же ответ, чертыхнулся сквозь зубы и ввёл другой набор цифр. 112 - уж это-то должно сработать. Послышался длинный гудок и телефон выключился.

Крепкое словечко так и рвалось с языка. Такого просто не бывает! Мир не отворачивается, если ты вдруг принимаешь решение во что бы то ни стало спасти чью-то жизнь. Да, он слышал присказку о том, что не следует делать людям добра, если не желаешь самому себе зла, но не считал её последней инстанцией в деле поиска истины. Он ведь не играет в героя, не пытается выставить себя в выгодном свете, не собирается ничем кичиться, а просто хочет помочь той, что попала в беду. И кто-то свыше отчаянно стремится ему помешать.

Продолжая недоумевать над всем происходящим, он подключил телефон к зарядному устройству, попытался его включить и внезапно разозлился, когда пластиковая штуковина отказалась подчиниться. Оно и понятно, у парня выдался сложный, насыщенный событиями день, потом происшествие с этой несчастной девушкой, обезображенное маской страдания лицо которой не выходило у него из головы даже тогда, когда он не смотрел на неё. Следом чудачества машины и невозможность связаться с внешним миром, кого-то позвать на помощь, избавить себя от ответственности, которой он боялся.

Её судьба не должна зависеть от того, сколь слаженными и своевременными окажутся его действия. Он вообще не готов к какой-либо ответственности, молод ещё для подобных вещей.

Единственным выходом было обратиться с просьбой позвонить в "скорую" помощь к соседям. Пять утра не самое подходящее время для визитов, но выбора не осталось. Собрав всю наглость в кулак, Слава прошёл по коридору и схватился за ручку входной двери. Вскрик непонимания и боли сорвался с губ абсолютно непреднамеренно. Что-то обожгло ему ладонь, и, будь он проклят, это сделала пластиковая дверная ручка! Кожа на внутренней стороне кисти покраснела, вздулся круглый бугорок, один в один в форме злополучной ручки. С ума взбеситься можно.

Недоумевая над тем количеством странностей, что посыпались ему на голову будто из рога изобилия, юноша скрылся за дверью ванной, выкрутил старомодный вентиль холодной воды и подставил травмированную руку под обезболивающую струю. Тем временем в зале ожил телефон, о чём дал знать негромким пушечным залпом. Это означало, что пришло новое сообщение, и содержание его было следующим:

"Доброй ночи, Вячеслав. Мы не знакомы с Вами лично, но в скором времени, как я надеюсь, это неминуемо произойдет. Сегодня ночью Вы спасли от смерти девушку. Благородный поступок, требующий определённого набора моральных принципов, потому я безмерно рад, что Вам их привили или же Вы взрастили их в себе самостоятельно. Нижайше благодарю Вас за проявленное человеколюбие и сострадание к горю ближнего. И настоятельно прошу, не пытайтесь переправить девушку в чужие, неведомо кому принадлежащие руки. Врачеватели, защитники правопорядка, иные сострадательные господа - не обращайтесь ни к кому, дабы избежать печальных последствий. В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит, но вот Вы, покуда стремитесь принести пользу, находитесь в страшной, даже смертельной опасности. Мой Вам дружеский совет, отбросьте переживания, волнения и тревоги. Девушка не нуждается в Вашей неусыпной заботе. Ей не нужны медикаменты и прочее...

Молю Вас, прислушайтесь к моим словам. Это поможет сохранить рассудок и физическое здравие.

О времени и месте нашей встречи я сообщу Вам позднее. Искренне прошу простить мне таинственность и недосказанность. Я нахожусь вдали от родного города и не могу отчётливо видеть все детали происходящего, потому мне остается уповать на Ваше благоразумие. Заклинаю Вас поступать мудро.

Засим откланиваюсь,

Александр.

P.S. Приложите к ожогу холод".

Слава прочёл послание трижды. Столько же раз, заканчивая чтение, он вскакивал на ноги и принимался кругами ходить по комнате, работая челюстями, словно пережёвывал полученное сообщение. Никуда не звонить, помалкивать о случившемся и вообще пореже прикасаться к девушке - этот ли смысл вложил в весточку некий Александр? На трезвую, не затуманенную усталостью и буйством эмоций голову соображалось бы гораздо легче. Он так и эдак пытался понять, что значит всё случившееся, в какую сомнительную и опасную историю он ввязался, что за роль отведена в ней девушке и какая беда приключилась с ней, но не находил ответов на эти простые и в то же время чересчур многогранные вопросы.

Последняя фраза и вовсе становилась для него камнем преткновения. Как? Как этот человек узнал об ожоге? Неужто подглядывал в замочную скважину, или, того хуже, поспособствовал этому событию, неким неизвестным образом нагрел ручку и... Нет, это никуда не годится! Нельзя накалить пластиковую ручку, не деформировав её. А она меж тем всё такая же, идеально круглая и глянцево гладкая.

Размышления ни к чему не приводили. И Слава решил переключить внимание на девушку. Чуть отклонив голову набок, она лежала на диване в той же позе. Укутанная в его пуховик, из-под которого высовывались ноги в его тренировочном трико, со ступнями, спрятанными под тканью его носков, она походила на меленького ребёнка, отчаянно желающего казаться взрослым. С этой целью несмышлёныш влез в чужие, не подходящие по размеру вещи, преследуя её же, изобразил на лице озадаченно-задумчивое выражение, но ничуть не преуспел. Хрупкость, ранимость, непосредственность и беззащитность, неумение постоять за себя выступили на передний план. Невозможно ребёнку стать взрослым, исходя из одного желания скорее вырасти. Так и по отношению к этой девушке невозможно остаться безразличным, столь тщедушной и слабой она выглядела. Словно птенчик, выпавший из гнезда.

Слава не знал, с чего начать. Следует ли её раздеть или лучше наоборот накрыть шерстяным пледом. Может, набрать ванну? Поможет ли горячая вода кровотоку? А если она очнётся от прикосновений, придёт в себя и задаст резонный вопрос о том, кто он и почему держит её здесь, а не везёт в больницу, что ответить? Показать ли присланное сообщение?

Положение из разряда "врагу не пожелаешь", подумал он и легко коснулся её руки, безвольно лежащей на краю дивана. Девушка тут же распахнула веки и воззрилась на него. Глаза, у неё были очень необычные глаза. Зелёные, точно чистейший малахит, с золотыми вкраплениями, кружевами расходящиеся по краям радужной оболочки, они светились изнутри. Сияли ярко, завораживающе, пленительно. Это и пугало, и притягивало, и отталкивало. В них хотелось смотреть, их ты жаждал увидеть, но им ты не пожелал бы показаться. Они видели, видели по-настоящему, распознавали людей, выявляли всё худшее и лучшее в них, они читали других, как книгу, узнавали секреты. Но умели ли их хранить?

− Привет, − как можно мягче произнёс Слава, растягивая губы в дружелюбной улыбке.

Она молча таращилась на него, не моргала, не шевелилась и, кажется, вовсе не дышала.

− Всё хорошо, здесь ты в безопасности.

Не поворачивая головы, она скосила взор влево, затем вправо и снова сосредоточилась на его лице.

− Меня зовут Слава, а тебя? - последняя отчаянная попытка быть милым. На дальнейшие кривляния, ужимки и прыжки у него не осталось моральных или физических сил.

И она это почувствовала, потому взяла его руку в свою, сжала сколь могла крепко, и течение мыслей приняло циклический характер. Сон и безмятежность. Безмятежность и сон. Он думал только об этом. Мечтал коснуться щекою подушки и провалиться в небытие на ближайшие сутки. Он не помнил, как ложился и долго ли засыпал. Картина широко распахнутых, круглых и весьма выразительных нефритовых глаз поглотила реальность, с неё же начался его красочный сон.

***

Она бежала по улице. Босые ноги оскальзывались на траве, острые камни ранили ступни. Вперёд её гнал прежде всего страх, парализующий нервные окончания. Далеко впереди, на другом конце улочки, что тянулась вдоль узкой голубой ленты реки, на пешеходном мосту стоял её двухгодовалый сынишка. Яркие лучи солнца играли в его белокурых волосах, оттеняя их множеством полутонов. Мальчик был невелик ростом, светлая макушка едва дотягивалась до середины окрашенных в красное перил. Вцепившись в частые прутья ограждения крохотными ручками, он брыкался, пинался и отчаянно сопротивлялся попыткам отца увести его поскорее. Малыш видел маму, звал её, плакал, молил поспешить, но мужчина позади него был непреклонен. На мчащуюся к ним во весь опор Яну он не смотрел, не желал её замечать.

− Сейчас-сейчас, мой хороший, − шептала на бегу она, стараясь двигаться быстрее. Ей необходимо опередить Лёню, нельзя позволить ему вновь увести сына. Он не сможет их больше разлучить.

Из-за спины послышалось жужжание, напоминающее возню целого роя злых пчёл. Она оглянулась через плечо и увидела Римму Борисовну. Та преследовала девушку, и вполне успешно. Короткие ноги женщины, толстые, словно колонны, двигались споро и слаженно. Лицо пылало яростным румянцем. Поймав на себе взор Яны, она зловеще расхохоталась и погрозила неприятельнице рукой, в которой держала электрошокер - чёрную пластиковую коробочку размером с сотовый телефон, вселяющую неимоверный ужас одним своим видом. Смех уступил место жужжанию и неприятному треску, с каким сходились в тонкую синюю линию электрические разряды. Яна поняла, что пропала. Ей не убеждать от этой чудовищной женщины и её прибора. Ноги ушли под землю, погрязнув в жесткой и колючей траве. Дверца ловушки захлопнулась, она загнана в угол, опять лишена свободы. И последняя мысль оказалась столь болезненной, что невозможно было стерпеть. Яна закричала.

И проснулась. Непривычно светлая комната, голубой потолок с выщербленными ямками отвалившейся побелки. Незнакомые стены, оклеенные розовыми цветочными обоями - свекровь назвала бы их дешёвой безвкусицей. И современное пластиковое окно с распашной створкой посредине, что находилось прямо перед глазами. Вид из него открывался чудесный. Кусок серого ноябрьского неба и висящий на нём сырный диск солнца. Невесть какие красоты, но для Яны это было лучшее утро за последние два года. Она уже и забыла, каково это, просыпаться и видеть солнце, открывать глаза в светлой комнате, когда действительно ясно, что ты их открыла. В том тёмном и мрачном чулане, куда её поселили, о подобной роскоши она могла лишь мечтать.

Однако поднимающееся в гору настроение мигом пошло на спад, едва в сантиметре над левым ухом почувствовалось чьё-то горячее дыхание. Опасаясь худшего, Яна покосилась на того, с кем по незнанию разделила постель, и чуть не завопила во всю мощь лёгких. Рядом лежал темноволосый незнакомец. Молодой - либо её ровесник, либо младше на год или два. Приятные черты лица. Она бы даже назвала их необычными. По отдельности это были просто: прямой, длинный, идеально сложенный нос, красиво очерченные рот с пухлыми губами, широкий подбородок, образованный резко выдающейся вперед нижней челюстью, высокая линия скул, чёрные, будто специально завитые ресницы, полукружья бровей, чистый и светлый лоб; но вместе они создавали чарующий образ. Он явно выделялся в толпе, потому что не походил на других. Ведь бывают же конвейерные вещи, правда? А он из породы "ручная работа" и "сделано в единичном экземпляре". Эффектный.

Яна и сама не поняла, что в этом парне её так зацепило, откуда взялись эти размышления об исключительности и прочем, но поспешила от них избавиться, списав всё на затянувшееся одиночество. И потому её стало раздражать касание его щёки к прикрытому чьей-то одеждой плечу. Лёгкая щетина мужчины также не добавляла комфорта. А ещё ей не нравилось, что они лежат так близко, укрываются одним пуховиком...

Жужжание и треск из её сна перекочевали в реальность. Яна навострила уши и определила, что звук исходит из куртки. Она не осмелилась пошевелиться. Гораздо важнее вспомнить события вчерашнего дня. Лёня потребовал развода и отказа от материнских прав. Это вывело её из равновесия, высвободило магию, и в результате пострадали все. Её чуть было не прикончила свекровь, Леонид отправился в больницу с многочисленными ожогами лица. Позже от её бездыханного тела попытались избавиться, закопали в лесу. Она сумела выбраться из могилы, придя в сознание. Кстати, как и почему? Ведь она не дышала, не могла шевельнуться, даже биения собственного сердца не слышала. Неужели снова проделки её необъяснимых талантов? Огоньки вывели Яну из леса, показали дорогу, привели к ней этого человека... Сама бы она не решилась просить у кого-то помощи, только не после того, как просидела два года в плену у родных, казалось бы, людей, тех, кто назывался её семьёй. Магия выбрала этого парня, но почему?

Она смутно помнила, как очутилась здесь, в его квартире. Слишком многое ей пришлось пережить в тот вечер, слишком велика была усталость. Однако теперь она чувствовала себя отдохнувшей, полной сил и жизненной энергии. Хотелось двигаться, сделать хоть что-то, выйти на улицу, пройтись по знакомым местам, вдохнуть пьянящий глоток свободы, убедиться в том, что она больше не пленница, что вольна делать всё, что заблагорассудится. Насладиться сегодняшним днём, не подпустив к себе ни единой мысли о жестоком завтра. В будущем её ждала кровопролитная война, борьба за сына, за право существовать в этом мире, за самою себя.

Но всё это случится позже. Этот день, её первый день новой жизни, никак не связанной с людьми по фамилии Шигильдеевы, она решила посвятить себе и тем нуждам, что накопились за время заточения.

Снова писк и жужжание. Яна приподнялась на локте и свободной рукой потянула назойливый карман куртки. Парень заворочался, пытаясь понять, куда сбежала тёплая "подложка" для щёки. Открыл глаза, проморгался, на всякий случай потёр лицо рёбрами ладоней, как бы говоря: "Ну же, кошмар прошлой ночи, сгинь!". И ей действительно захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не быть объектом столь пристального изучения. Его взгляд чувствовался повсюду. Щёки пылали огнём (не тем, который лучше сохранить в секрете, но не менее жарким), по затылку на лихой кобыле мчались мурашки, пальцы вспотели, а язык, который мог бы придти на помощь и снять возникшее напряжение, отяжелел и трусливо спрятался за зубами.

− Привет, − сказал он. Без улыбки, холодно, почти раздражённо. Да и кому бы понравилось встречать утро с незнакомой девицей, найденной обнажённой у обочины дороги. Интересно, почему он привёз её к себе, а не в больницу? Ведь последнее было бы логичным поступком. Следует непременно спросить его об этом, но вначале необходимо взять эмоции под контроль. Пока она не ощущала знакомых признаков проявления талантов, что ободряло. Итак, ответ, он ждёт от неё какой-то реплики. Нормальные люди разговаривают, а не безмолвно пялятся друг на друга.

− Привет! - получилось излишне радостно, даже восторженно. И на том словарный запас иссяк. Провалиться сквозь землю захотелось во стократ сильнее.

− Как самочувствие? Выглядишь... − он сел, провёл рукой по волосам, укладывая образовавшиеся за время сна вихри (напрасно, как показалось Яне, ему очень шёл этот творческий беспорядок в волосах) и с удовольствием потянулся. - Выглядишь намного лучше.

− Всё хорошо. Спасибо.

Глупость ситуации, в которой оба очутились, доводила до икоты. Стремясь оказаться как можно дальше, девушка отсела к стене, прижала колени к груди и уткнулась в них взглядом.

− Не помню, говорил ли вчера, меня Славой зовут.

− Я Яна. Спасибо за всё, что сделал. Это было... очень благородно с твоей стороны. Если позволишь, я хотела бы умыться перед тем как уйти.

− А тебе есть, куда идти?

Она разговаривала со своими коленями и потому не решилась посмотреть на него, чтобы уловить тайный смысл прозвучавшего вопроса.

− Это неважно. Я благодарна тебе за помощь, и мне хотелось бы выразить это иначе, нежели словами, но сейчас нет подобной возможности.

− Она есть. Расскажи, что с тобой случилось - и будем квитами.

− Я не могу. Это слишком личное.

− Но ты ведь обратишься в полицию, верно? Дашь описание этих негодяев, не побоишься выступить обвинителем в суде? - он строго на неё посмотрел, будто вынуждая согласиться. - Я почему спрашиваю, у меня есть сестра, она немногим старше тебя, такая же красивая, и я даже представить боюсь, что с ней может случиться нечто подобное... Не хочу, чтобы нелюди разгуливали на свободе.

Яна лихорадочно соображала. Он принял её за жертву изнасилования? И теперь пытается убедить в том, что она обязана написать заявление на выдуманных им преступников. Отлично, и что ему на это сказать, особенно с учётом того факта, что она совершенно не умеет лгать, всегда попадается на стандартных мелочах: краснеющие щёки, бегающий взгляд, подрагивающая верхняя губа и неестественно высокий тон.

− Да, я хочу им отомстить.

Чистейшая правда. Желание тотчас же отправиться на квартиру к мужу, забрать сына, спалить дотла это дьяволово логово, а после навестить супруга в больнице, выцарапать негодяю глаза (если хоть что-то уцелело), пройтись ногтями по свежим рубцам от вчерашних ожогов и кричать, вопить, сыпать проклятиями. О, у её ненависти были далекоидущие планы и очень жизнеспособные корни. Она заставит их столкнуться нос к носу с тем монстром, за которого они её держали и в которого сумели превратить в конечном итоге. Унижения и боль, боль и попранное достоинство, потеря, через которую они заставили её пройти, страх, голод и лишения - она запомнила всё. И в душе отныне нет места прощению.

Его удовлетворил ответ. Зевнув для острастки, парень ещё раз потянулся, хлопнул себя по коленям, встал и с закинутым на плечо пуховиком вышел из комнаты. Откуда-то из глубины квартиры послышался звук льющейся воды.

Яна сидела тихо, предпочитая ничем не напоминать о своём присутствии. Ей предстояло решить, куда пойти после прощания с молодым человеком. Замужество лишило её друзей, к знакомым на постой не попросишься. Можно одолжить денег у Славы, копеечная сумма на билет на электричку до соседнего городка Залмая не обременит его, а там её встретят родители. Им можно рассказать всё, поделиться каждым граммом перенесённой боли, они не осудят её за глупость. Однако существовало "но", очень весомое, с ним невозможно было спорить. Она теперь другая. Не та хохотушка Яночка, какой они её знают, помнят и любят. Она Яна тире стихийное бедствие с искалеченной душой. Она представила, как изменится лицо матери, стоит ей внезапно и без предупреждения объявиться на пороге отчего дома, увидела её глаза в своём воображении и тут же отбросила идею с триумфальным возвращением в родные пенаты. Её родители уже немолоды, к чему обременять их своими проблемами? Как она это себе представляет? Придёт, раскроет им глаза на человека, за которого они отдали замуж единственную кровинушку, объявит о том, что они два года назад стали бабушкой и дедушкой, вот только внука их она ни разу не держала на руках и даже описать не сумеет. Выдержит ли материнское сердце столь ядовитое признание? Не окажется ли правда убийственной? А поверят ли они ей вообще?

Слава вернулся. Гладко выбритый, с мокрыми после душа волосами, в прежней одежде, состоящей из белой футболки и синих джинс. Яне стало неловко. Наверняка его раздражает её присутствие. Живя в этой квартире один, он, наверное, привык разгуливать после душа в чём-то более домашнем, свежем, комфортном.

− Надеюсь, ты любишь яичницу и не имеешь ничего против пары скорлупок внутри. Потому что, признаться честно, никудышный из меня кулинар.

Она заверила, что совершенно неголодна, и соскользнула с дивана, обеими руками держась за резинку сползающих штанов, пояс которых был чересчур велик для её тощих бёдер.

− На двери ванной есть щеколда, если что, − предупредил Слава, принимаясь за приготовление завтрака.

А девушка заперлась в уборной, прислонилась спиной к двери и постаралась не разреветься. Во что превратилась её жизнь? В какой момент что-то в спланированной, идеально выстроенной судьбе пошло не так? Она ведь была такой сильной, целеустремлённой, самоотверженной, неприятности обходили её стороной. А теперь всё иначе. Она слабая, беспомощная, потерянная. Ещё и бездомная, ну просто блеск!

Сперва Яна умылась, тёплой водой делать это было гораздо приятнее. Затем взяла расческу и, не глядя в зеркало (оно пугало неизвестностью, не хотелось знать, во что на самом деле она превратилась), постаралась привести волосы в божеский вид. Пластмассовая штуковина с короткими зубьями плохо справлялась с запутанными прядями. Выдрав целый клок на затылке, девушка сдалась и решила испытать на прочность Славино гостеприимство, когда влезла под душ.

Но нет, никакого настоятельного стука в дверь. И не было огромной чёрной тени за занавеской, надзирающей за каждым её движением. Впервые она позволила себе расслабиться, всецело отдаваясь целительным струям горячей воды.

Заявленная яичница со скорлупками уже поджидала на столе, когда она, босая, розовощёкая, с полотенцем на голове и в хозяйской одежде, что болталась на ней, как спущенный парус на мачте корабля в безветренную погоду, вошла в кухню.

Слава уступил ей место у окна, сам сел напротив.

− А можно вопрос? - спросил он.

Кивок свой Яна адресовала вилке.

− Кем тебе приходится Александр? - продолжил он, запивая съедобное, но совершенно несолёное блюдо чаем. Яна обратила внимание на его кружку с фотографией девушки. Кудрявые волосы цвета молочного шоколада, улыбающееся лицо, открытое и очень светлое - писаная красавица. На обратной стороне была надпись, но прочесть удалось лишь последние буквы "...лю ...ою ...ёнку". Наверное, это его подружка. Она легко могла представить их вместе - ослепительно красивая пара.

− Александр? Ммм, не знаю. А почему ты спрашиваешь?

Он вышел из-за стола и через минуту вернулся с телефоном, протянул его ей и дал прочесть сообщение, полученное этой ночью. "В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит... но вот Вы в смертельной опасности... О времени и месте нашей встречи я сообщу позднее... Я не могу отчётливо видеть детали происходящего... Приложите холод к ожогу".