Дерево не выбирает птиц

Замок сегуна в Эдо давно уже воспринимался залетевшим в Японию XVII века Алом как нечто вроде собственного дома. Да и его самого здесь принимали чуть ли не как родного. Во всяком случае, пропуска проверяли разве что для проформы. Шутка ли сказать, лучший друг сегуна Токугава-но Хидэтада[1], человека вздорного и скорого на расправу. А значит, он — Ал — Алекс, или, как местные выговаривают, Арекусу, тут самый важный клиент, с которым нужно обращаться, как с ручной коброй хозяина — то есть исключительно вежливо и бережно, улыбаться во весь рот, непрерывно кланяясь. Кланяться и при этом следить, чтобы не заполз куда не надо и, упаси Будда, не повредил собственной шкуры. Потому как если этот самый Арекусу Грюку — Алекс Глюк сам сегуну не доложит о нерадении, шпионы непременно нажалуются, и тогда…

Опасно шутки шутить в мире, где казнь через отсечение головы — любимая забава, а дети самураев сначала учатся отрубать головы домашней птице, затем обезглавливают собаку, и когда руки перестанут дрожать да мышцы окрепнут, тренируются на узниках в местной тюрьме.

Нет тюрьмы — любящий отец всегда найдет провинившегося в какой-нибудь мелочи крестьянина, и да здравствует учеба!

Опасно проявлять нерадение в мире, где голова столь слабо прикручена к шее, одно слово, одна неправильная мысль — и…

Катится, катится белый глупый шарик с самурайским пучком или длинными волосами крестьянина, с женской прической или младенческим пушком. Катится, оставляя за собой кровавый след.

Белые мягкие татами под ногами, белый рис на тарелках, палочки, веера, улыбки… чтобы не сойти с ума, нужно уйти в себя, глубоко спрятаться за семистворчатым занавесом, уйти и не возвращаться. Жить за пеленой и туманом, наблюдая агонию собственного тела, его величие и низость.

Белые татами под ногами, полупрозрачные сёдзи, поклоны, приветствия — наносная шелуха мира. Подует ветер — и нет ее.

Глава 1Зачистка

Ал неспешно опустился на колени, ткнулся лбом в татами, оставаясь какое-то время в почтительно-согбенной позе. Когда за его спиной с шорохом задвинулось сёдзи, он резко вскинул голову, так что светлые волосы на секунду взлетели в воздух. Вскочил на ноги и, крутанувшись на месте, заехал пяткой в лицо собеседника.

— На!

Хидэтада только и успел чуть отклониться, отчего удар скользнул по скуле, не причинив видимого вреда.

Сёдзи тотчас распахнулись, на пороге возникли самураи стражи, но хозяин махнул на них веером, и те, немного задержавшись в дверях, все же покинули помещение.

— Сдурел? Полный замок самураев! Да не успей я… — Хидэтада продолжал сидеть на полу, потирая ушибленную щеку и наблюдая за возвышающимся над ним приятелем. — Сядь, по крайней мере, там же ясно видят тень. И не ори ты бога ради! Что случилось? Что тебя не устраивает?

— Ты, монаршая морда! — Ала трясло. — Ты и твои подонки, убивающие детей!

— Твоих, что ли? — Хидэтада сощурился, отчего его и без того узкие глаза превратились в лукавые щелки. — Так думай в следующий раз, где плодишься. Подонки. На себя бы посмотрел. Устроить пьяный дебош в замке верховного правителя! Урод!

— Я, может, и урод. Может, и зазря в эту историю ввязался. Может, без меня тут и лучше было бы. Но я убиваю только… — Он осекся, закашлявшись.

— Вот именно. Что против твоего меча оказалось, то и срубил. Честный кинжал, лукавый нож. Благо твоих предков в Японии с гарантией никогда не водилось, и, случись что, ты свой род не изничтожишь, через это не погибнешь. А что, у вас, европейцев, в традиции, что помеха, то и рубите. Что же до деток, то, помнится, после того как ты из моих документов узнал имя предводителя восстания на Симабара, в результате которого падут сорок тысяч человек, сам грозился поднять ублюдка на копье, дабы не призывал народ к смуте, не устраивал мятеж, после которого остров в два слоя покроется гниющими останками своего народонаселения. Или ты, прости за тупость, иное копье для мальчишки готовил? — Хидэтада резко привстал, хватая себя за причинное место. — Получается, ты не убить его, а всего лишь трахнуть хотел? Пардон, мадам, моветон, не сдержался. Ты нового христианского мессию брата Иеронима, или попросту Амакуса Сиро, на это копье нахлобучить грозился?! Ай, ай, а я-то все время думал, что ты по женской части!

— Отвали. — Ал обреченно опустился на подушку, невежливо выставив перед собой длинные ноги. — Я действительно искал этого Амакуса, мать его, и, найдя, наверное, убил бы. Потому что в исторических документах ясно пишут, что у восстания в Симабара был, то есть будет, всего один вдохновитель. И если я смог бы зарезать его, остались бы живы тысячи людей. Что значит жизнь одного ребенка в сравнении с десятками тысяч жизней?

— Вот именно, — вздохнул Хидэтада, — ты только строил планы, а я занимался конкретной зачисткой. Ну подумай сам, что нам известно? Что в 1637 году, то есть уже через пять лет, в Симабара произойдет христианское восстание, что борьба захватит несколько провинций, и в результате мятеж будет подавлен, и те, кто не сумел погибнуть во время боев, будут обезглавлены по суду. Причем это будут не только самураи, но их жены, дети, слуги… а значит, нельзя даже допустить мысль, что змееныш может выползти из наших ловушек. Что значит жизнь десятков в сравнении с десятками тысяч?.. Что известно еще? Год рождения… мы знаем, что в 1637 году ему должно быть шестнадцать. Следовательно, сейчас одиннадцать. Что его вроде как зовут Амакуса Сиро, или Масуда Токисада, или брат Джером, который в некоторых текстах значится как Иероним. Ну, если сразу же принять, что в тех местах нет семейства Масуда, а Амакуса не что иное, как название острова… Если согласиться, что поганец сейчас преспокойно живет под неведомым нам именем… Да под такие приметы не подходят только девочки! Мы знаем, что он якобы из семьи бедного самурая! А ты много видел богатых самураев? Тем более в тех местах? Что его отец якобы является вассалом даймё Мацукура Сигехару. Подумай сам — все, что я могу сделать в этой ситуации, это перебить всех подростков мужеского пола, которые приблизительно подходят по возрасту. При этом нигде не сказано, что он из христианской семьи или что не сделался христианином накануне восстания. А значит, убивать приходится и детей из буддийских семей. А если поганец и его семья еще и примут вассалитет не сейчас, а, скажем, через пару лет… м-да…

— Тогда какой смысл убивать? — поморщился Ал.

— На всякий случай. — Сегун поднялся, оттряхивая затекшие ноги. — Выпить хочешь?

— Только не саке.

— Да что я — не в теме? — Узкое хоречье лицо Иэмицу озарила довольная улыбка. — Обижаешь. Испанское, как заказывал. — Он подошел к стенному шкафчику и извлек оттуда бутыль и две чашки. — Мои шпионы проникли во все княжеские дома острова Амакуса и Симабара. Жены и любовницы приставлены ко всем военачальникам той местности, да и у нас… тоже… Патрули под видом нищих ронинов проверяют дороги. Мы заглядываем в казармы и купеческие лавки, общаемся с рыбаками и крестьянами. Но нигде не можем отыскать этого Сиро… — Он сел на свою подушку, вытащил зубами пробку, налил себе и Алу. — Нет никого, кто знал бы Амакуса Сиро или Масуда Токисада. Поэтому я отдал приказ убирать всех мальчиков, которые по возрасту могут оказаться этим самым Сиро. — Он вздохнул. Выпил. Поморщился. — Профилактика, что б ее.

Когда-то… как же давно это было?.. Так давно, что уже и мысли почти перестали нарождаться в голове на родном русском языке, как сказали бы японцы — на языке северных варваров. Хотя что они могут знать о севере? Да и северными варварами они называют далеко не русских.

Когда-то давно Ал жил в будущем, а доживает жизнь в прошлом. Там, в недостижимом будущем, остались его юность, застряла молодость, и теперь он, убеленный сединами воин, вынужден доживать свой век при дворе второго сегуна Эдо Бакуфу[2], сына легендарного Токугава-но Иэясу, Иэмицу.

Поддельного сегуна, чье тело давно уже забрал себе другой внедренец — кореец Ким. Странная судьба двух друзей вдруг рванула вспять, ставя на-попа саму историю и потворствуя страстным желаниям двух приятелей хотя бы прикоснуться к ней. Хотя бы прикоснуться, а он, Алекс Глюк, хочет изменить ее, не дать японским христианам поднять восстание, повлекшее за собой десятки тысяч человеческих жизней. И он хочет, и Ким, потому как невозможно для человека XXI века спокойно сидеть в сторонке и ждать, когда история войдет в свое русло и все произойдет по-писаному.

Великий сегун — говно-сегун Ким, а не великий сегун. Тоже мне — военный правитель Японии, мать твою! Он, видите ли, круче горных вершин с затаившимися на них ямабуси[3]! Хитрее змеи мамуси, умнее всех японских богов, сколько бы их ни было. Он разослал шпионов по всей Японии, опутал агентурной сетью все княжеские дома, подложил опасных, как сама жизнь, баб под всех более-менее отличившихся офицеров, а почему тогда проклятый Амакуса Сиро не найден? Да и фиг с ним. Отчего при всей своей крутизне и осведомленности Ким до сих пор не попытался отыскать Марико, вот уже пять лет назад пропавшую вместе с мужем младшую дочь Алекса?

Это не одно и то же, что искать мальчишку, о котором известен только его возраст и то, что он из семьи самурая. Марико Грюку не безродная бродяжка, а дочь своего отца компаку[4] бывшего и нынешнего сегуна. Жена своего мужа Дзёте Омиро, семья которого испокон веков проживала на Хоккайдо и распалась после предательства и казни главы клана.

Марико — носастую, нелепую Марико. Молодую женщину с невероятными для жителей Японии курчавыми волосами не могли отыскать опытные в таких делах шпионы…

Но если невозможно отыскать Марико, с которой были так или иначе знакомы все друзья Ала и гости замка Грюку, как он — Ким, собирается обнаружить мальчишку, о котором неизвестно вообще ничего? И не проще было бы подчиниться первоначальному плану, отослать старших детей в Европу и потом, если следы Марико затерялись навсегда, перебраться туда же вместе с супругой? Подальше от кровавых разборок, от мстительной истории. Убраться подобру-поздорову, чтобы доживать свой век в тишине и покое?

Глава 2Через час после приема у сегуна, дом Ала в Эдо

«Шпионы повсюду. Сильные, как синоби, а может быть, и настоящие синоби, шпионы Кима».

Ал невольно поежился, разглядывая своих самураев, занятых мирными делами: сидящих на корточках возле входа в дом часовых. Пост был установлен по просьбе Фудзико, после того как у соседей пропал, а затем был найден мертвым десятилетний сын. Теперь понятно, чьих это рук дело. «Волк, режущий ни в чем не повинных детей».

Он вздохнул.

Садовник, вся одежда которого составляла фартук, нимало не смущаясь своей наготы, водил граблями вокруг только что установленного камня. Ал никогда не понимал этой моды на торчащие из голой земли булыжники, но старался не вмешиваться и не мешать, двое его помощников в набедренных повязках, стоя по колено во взбаламученной их стараниями воде крошечного пруда, вычерпывали деревянными плошками скопившийся в нем ил. Любой из них мог оказаться шпионом Кима. О том, что приятель заслал своих людей не только на острова Амакуса, он понимал без дополнительных разъяснений. Если во все более-менее известные самурайские дома, то, без сомнения, досталось и ему. И тут уже ничего не попишешь, огреб, что называется, по полной.

Вопрос — кто крыса?

В этот момент он услышал шаги и обернулся, когда распахнулась калитка и улыбчивая служанка пропустила во двор толстенького, слегка запыхавшегося господина с самурайской прической. За господином следовали два мальчика, один с корзиной, в которой, полуприкрытые широкими листьями какого-то растения, возлежали здоровенные карпы, другой нес деревянный сундучок.

Все четверо низко поклонились Алу, и тот ответил на приветствие сдержанным поклоном.

— Господин повар из замка, — пояснила девушка, — госпожа велела, чтобы именно он разделывал рыбу к сегодняшнему обеду и завтра, когда придут гости, готовил праздничный обед.

«Опять эта рыба, — с тоской подумал Ал и тут же осекся: что с того, что он любит птицу или зайчатину. Он вполне может отправиться на охоту, захватив с собой десяток отборных лучников, чтобы там насладиться свежатиной, отдыхая возле походного костра и слушая нехитрые солдатские байки. — К чему разрушать ва своего семейства? Зачем раздражать запахом жареного мяса и видом крови соседей. Мне здесь жить. Во всяком случае, пока Ким находится в теле второго сегуна Эдо Бакуфу и по делам службы приходится находиться в Эдо. А ведь Ким…»

— Господин повар, мы рады видеть вас в нашем доме. — Ал улыбнулся, понимая, что с точки зрения японца фраза звучит неправильно. Но да чего, интересно, придворный рыборез может ожидать от грубого голубоглазого варвара.

— Это великая честь для меня, — повар снова поклонился, и то же сделали его подмастерья. — Госпожа Фудзико сказала, чтобы я поспешил к часу обезьяны[5], — он взглянул на солнце. — Я велел поймать именно к этому времени рыбу, и убедитесь, пожалуйста, она живая. — Повар приподнял один из прикрывающих серебряных карпов лист, так что Ал мог наблюдать, как движутся жабры и рыба то и дело сонно разевает рот, пытаясь схватить глоток воздуха. — Я готовлю сыну нашего сегуна Токугава-но Иэмицу[6].

— Высокая должность. Я польщен.

Навстречу гостю из дома выплыла величественная Фудзико и тут же склонилась в самом вежливом поклоне, который только может отвесить жена компаку сегуна, личному повару его сына. До таких высот придворного мастерства Ал и не надеялся добраться. Изысканная вежливость в сочетании с чувством собственного достоинства и пониманием своего высокого положения в обществе. Даже здесь, не в замке Грюку, в сравнительно небольшом прозрачном домике на окраине столицы, как и любил жить Ал, Фудзико оставалась внучкой, дочкой, женой, а теперь и матерью даймё.

По лицу гостя было видно, что он воспринял вежливость госпожи Грюку именно так, как это и следовало, а именно преисполнился счастьем, отчего вдруг сделался трогательным и симпатичным, так что Ал невольно возжелал продолжить знакомство или хотя бы поболтать с этим симпатичным улыбчивым толстячком.

Вслед за дородной супругой, поваром и его мальчишками Ал направился к кухне, где гостю предстояло блеснуть своим искусством.

Опустившись на колени перед добротным невысоким столиком, господин повар первым делом принял из рук мальчика белый лоскут материи и, сложив его в несколько раз, обвязал себе вокруг головы. Затем он взял вторую тряпицу и обтер с виду совершенно чистый стол.

За спиной Ала возникли сын Минору с женой Юкки, но Ал понимал, что они не станут лезть с ненужными разговорами, приставать со знакомствами или несвоевременными поклонами. Мастер творит, и все, что могут простые зрители, — смотреть, стараясь запечатлеть в памяти волшебный миг истинного искусства.

Второй слуга поставил перед поваром сундучок и тут же открыл его, щелкнув замочком. Все с замиранием сердца следили, как мастер-повар извлек на свет божий длинную кожаную ленту со множеством карманчиков, в каждом из которых находились разнообразные ножи.

— Вот этот красавчик, — повар извлек небольшой, с ладонь величиной ножик, с лезвием, похожим на лепесток лотоса, — вот этот славный умелец служит для обработки водорослей, сырых водорослей. В то время как водоросли засушенные мы будем резать вот этим, — он щелкнул пальцами, и мальчик-помощник подал ему другой, более тонкий и, как показалось Алу, более острый нож. Похожие приспособления можно было бы с успехом использовать для разрезания бумаги.

Повар положил на край стола оба ножа, как показалось Алу, слегка волнуясь.

— Вот этот широкий в плечах нож существует для извлечения внутренностей крупных рыб, поэтому его лезвие необычное. Раз — и все. — Он беззаботно улыбнулся. — Но сегодня не тот случай, и ты, приятель, останешься лежать в своем удобном домике. — Он погладил нож, любуясь лучом солнца на однобокой заточке. — Сегодня… Покажите мне рыбу, я должен оценить ее размеры.

Принесший корзину мальчик поставил ее на пол, чинно раздвинув листья, извлек белое гибкое тело карпа и протянул его на вытянутых руках своему господину.

— Многие самураи считают, что для идеальной выделки благородной рыбы подходит все что угодно, лишь бы нож был острым и узким, — он усмехнулся, приглаживая толстыми короткими пальцами широкие брови, — но под такие приметы подходит все что угодно, например, маленькие ножи, размещенные на ножнах вашей, господин, — поклон в сторону Ала, — и вашей, господин, — кивок Минору, — катаны. Я имею в виду узкий нож когай, который наша придворная аристократия остроумно прозвала шпилька, или нож (скорее, ножичек) когатана, кои многие не сведущие в холодном оружии самураи отчего-то называют козука.

Повар усмехнулся, в то время как Ал смутился. Именно так он и привык именовать маленький хозяйственный ножик, при помощи которого самураи вскрывали ножны для прочистки и чинили амуницию. Как запомнил, так всю жизнь и называл, даже в голову не приходило, что могло быть как-то по-другому. Впрочем, окружающие сделали вид, будто бы пропустили едкое замечание мимо ушей. Тем более что вряд ли повар дома Токугава стал бы специально задираться к самому хатамото. А раз высказанное замечание было произнесено без умысла, то и стоит ли обращать на него внимание.

— …я могу согласиться, что когай, безусловно, в некоторых случаях может служить и рыбьим ножом, хотя для человека поварского звания это и звучит кощунством. Но уверен, что варвары с Хоккайдо поступают именно так. Впрочем, почему бы не разорвать благородную рыбу руками, все равно издевательство будет неменьшим… Впрочем, их дело. Я же начал говорить про нож когай, который некоторые самураи, я полагаю, из тех, что ведут свой род от ремесленников, называют шилом. Не правда ли, весьма характерно? Конечно, я не имею ничего против ремесленников, но, согласитесь, после того как тебе удалось опоясаться двумя мечами, встав в один ряд с самураями, отцы и деды которых не знали иного ремесла, кроме военного, и вдруг называть когай шилом — такое слово смердит на пятьсот моммэ[7] скорняжной лавкой, лучше любого непрошеного свидетеля, разъясняя, кто есть кто. Что же касается прозвища шпилька — то это, на мой непросвещенный взгляд, как раз не является чем-то чрезмерным и выявляет веселую сущность любящего шутки воина. — Он выдержал паузу и затем извлек из своего арсенала действительно похожий на когай, чрезвычайно узкий нож, который Ал назвал бы отверткой. Но последнее не сумели бы оценить окружающие. — Забавное название шпилька зародилось не в веселых кварталах, построенных по мудрому приказу самого Токугава-но Иэясу {1}, а непосредственно на поле боя. — Он снова замолчал, отирая тряпицей выбранный нож и любуясь его блеском. — Как известно, во время боя победитель имеет право забрать дорогую броню побежденного противника, лошадь и оружие. А как, к примеру, определить после сражения, где чей покойник? Когда, едва покончив с одним, рубишься с другим? Вот тогда кто-то из самураев и ввел обычай вбивать когай-шпильку прямо в голову побежденного в бою воина, женщины так вкалывают в прическу реальную шпильку. — С этими словами повар вдруг вскрикнул и резко опустил сжатый в руке когай, словно воткнул гвоздь в беззащитного противника. Лицо его при этом сделалось красным и заблестело от пота. Руки дрожали, но нож не повредил ни великолепной рыбы, ни хозяйского столика, остановившись в пальце от лакированной поверхности стола.

— Иногда, правда, из-за спешки, они вбивали шпильку в голову еще живого противника. Впрочем, жизнь последнего этим и прерывалась. — Он вздохнул. — На самом деле, строго говоря, нет никакой неправильности в том, чтобы называть когай стилетом, шилом или гвоздем, так как и когай, и когатана изначально были придуманы из чисто хозяйственных соображений. Впрочем, вот он, нож, который нам нужен, и я приступаю.

После чего несколько минут семейство наблюдало виртуозную нарезку рыбы, тонкие ломти которой, словно по волшебству, обращались в руках мастера-повара дивными цветами, чтобы тут же оказаться на тарелочках, на которые помощники кудесника уже успели нарезать сочные водоросли.

«Хозяйственные соображения». О, Ал прекрасно понимал эти хозяйственные соображения: достаточно один раз утратить в бою верный когай, или, как он продолжал называть его по привычке, козука, и уже не вылезешь из своих доспехов. Потому как настоящие японские доспехи крепятся на специальных толстых шнурах. Пластины — надежные, а вот шнуры, шнуры позволяют эти самые пластины двигать, как это больше нравится их владельцу. Выше, ниже, шире, уже, чтобы сидеть на коне и биться прямо из седла, чтобы удобнее совершать долгий пеший переход, для бега или лазанья по горам. Не надо таскать за собой множество различной брони, достаточно регулировать конструкцию по своему разумению. А для этого нужны шнур и нож. Не меч, а обыкновенный хозяйственный ножик. Попробуйте без проволочек и лишних рывков стащить доспех с раненого товарища или поверженного противника. Мокрые от пота или крови узлы ни за что не подчинятся дрожащим пальцам, не развяжутся, тут только резать.

Меч — первый друг в бою, а когай — в промежутках между боями. Когай продавали обычно вместе с мечом, почти всегда с личным знаком самурая, иначе попробуй докажи, что именно твоя шпилька торчит из горла или глазницы жмура. Впрочем, какой меч, такие и хозяйственные к нему ножики, все в одном стиле — не спутаешь.

Многие предпочитали носить не привычный когай, а раздвоенный, словно разрезанный на половинки — вари-когай. Их еще вместо палочек для еды использовали, но Ал предпочитал палочки из дерева. Хотя на войне два острых узких ножичка по-любому лучше, нежели один. Их при случае и в глаз метнуть можно, да и вообще…

Наточенная же до такой степени, что могла с легкостью соперничать с бритвой, когатана (маленькая катана) в основном использовалась для бритья.

Шпильки же последнее время полюбили носить в волосах женщины-воины, которых подсылали в качестве убийц.

— Сегодня мастер-повар показывает нам свое искусство в первый раз, а завтра, когда пожалуют уважаемые гости и мы будем давать нашему внуку имя, он будет молча обслуживать гостей, — толкнула Ала Фудзико. — Ничего, что он такой разговорчивый? А?

— Я получил истинное удовольствие, — ущипнул жену за толстую щеку Ал.

«Шпионы повсюду. Тратятся деньги сегуната, в ход уже пошла личная казна клана Токугава, а толку-то?» — Ким стоял у окна западной комнаты замка, наблюдая, как напротив него разгоралось закатное зарево. Величественная картина, когда красное солнце вдруг из яркого мячика превращается в реку огненной крови, изливаясь на поверхность воды, была примечена фальшивым сегуном в первую же неделю пребывания его в теле сына Токугава Иэясу. С тех пор Ким полюбил праздновать здесь окончание дня, когда все суетные, непрочные, глупые мысли сгорали в пламени умирающего на одну ночь светила.

Сколько шпионов ни держи, а никто из них не может добраться до этого мальчишки Амакуса Сиро, — Ким скрыл от Ала, что уже отыскал и теперь тайно наблюдает за новоявленным мессией.

Парнишка и вправду был весьма занятен, достаточно высокий для своих одиннадцати лет, с челкой и длинными, до самых плеч волосами, он выглядел очень худым, хотя и не болезненным. Так бывает — не успел еще нагулять жирок, или все силы ушли в рост.

Юный Сиро, как было отмечено в донесении, был из семьи христиан, которым при нынешних порядках невесело живется в Японии, где на всей территории ханов[8], принадлежащих клану Токугава приверженцам Христа, еще лет десять назад было велено либо убираться с земли, либо принять смерть. Что же до старого садиста даймё Мацукура, во владениях которого угораздило влачить свою нелегкую самурайскую службу отцу Сиро — Амакуса Омиро, так тот, с одной стороны, вроде как не запрещал христианам жить и проводить католические службы на своей земле. Как-никак наследник знаменитого даймё-христианина Кониси Юкинага, должен поклон в сторону прежнего хозяина отвесить. Но с другой — эти же христиане априори вынуждены были платить в казну втрое против обычных налогов, кроме того, и налоги на остальных своих подданных он то и дело увеличивал, неустанно заботясь о занятости своих людей.

Красное солнце догорало, согревая на прощание великого сегуна, красное, пылающее, обреченное.

Красные огни в ночи удалялись от замка даймё Мацукура, подгоняемые собачьим лаем. Впрочем, никто из княжьих псарей под страхом мучительной пытки не осмелился бы спустить собак с поводков, чтобы те преследовали горящие жертвы. Не ровен час, обожгутся хозяйские любимцы, а кому отвечать?

Трое должников — еще крепкий отец с двумя сыновьями, — потомственные деревенские кузнецы, на которых предварительно поверх их собственной одежды надели искусно сделанные из соломы плащики и соломенные же шляпы, на шнурах, заботливо пристроенные таким образом, чтобы не сбивались с голов, были выставлены перед воротами замка на всеобщее обозрение согнанных с воспитательной целью крестьян. Отвечающий за проведение наказания самурай собственноручно опоясал каждого из приговоренных бечевкой, проверив, достаточно ли крепкие получились узлы, после чего по знаку, данному самим даймё, двое других самураев подошли к несчастным с факелами и запалили соломенную одежду.

Самое правильное было бы упасть тут же на землю, катаясь по ней и сбивая огонь, но страх и боль погнали несчастных в поле, в сторону еще влажных рисовых полей.

Ким прищурился, всматриваясь в солнце.

Пытка соломенным плащом была вполне привычным видом наказания в землях достославного Мацукура, применяемая обычно после того, как какая-нибудь семья проштрафилась перед казной три раза подряд либо не вернула в срок долга. Но на этот раз князь Симабара явно переборщил: отнять у семьи сразу же трех кормильцев! Пропала семья. Самое время женщинам хоронить своих близких и кончать с собой. Все равно в одиночку не продержаться. Разве что новые спешные браки, но кто еще польстится на бедный, обуженный долгами крестьянский надел?

Правда, на этот раз не все трое погибли, а, как докладывают верные шпионы, произошло странное. Когда старый кузнец с сыновьями бежали по полю, пытаясь сорвать с себя горящую солому и вопя во всю глотку, наблюдающие за казнью люди видели отрока, который вышел им навстречу из леса и…

Далее версии расходились. Кто-то утверждал, будто ангел Господень в белом камисимо[9] сошел на землю и вызвал ливень, потушивший солому и немедленно излечивший обожженных. Ага. Так мы и поверим, что даймё Мацукура позволил бы кому-то прикасаться к осужденным, будь то хоть ангел небесный.

Другие утверждали, будто бы мальчик сделал какой-то знак рукой, после чего веревки на плащах лопнули, освободив несчастных.

Третьи вообще болтали, будто бы парень выхватил свой меч и тремя ударами прекратил мучения трех человек. Последнее выглядело более убедительным.

Впрочем, как объяснить тогда донесение, согласно которому, один из обожженных кузнецов опалил себе все волосы, брови, обжег руки и спину и теперь лежит у себя дома, обложенный компрессами из зеленого чая? Обожженный, но вполне живой.

Шпионы, ох уж эти шпионы.

Ким любовался какое-то время на картину сияющего в закатных красках неба.

Впрочем, во всех трех версиях есть одно неоспоримое сходство — все свидетели происшедшего видели мальчика или подростка. Не девочку, не мужчину, а именно мальчика. И произошло это в тех местах, где живет этот самый Сиро.

И еще одно, хотя… это потом… это для разговора с Алом, для очень серьезного разговора. Надо наконец поговорить в открытую о его дочери.

Глава 3Подготовка

— Вы чем-то опечалены? Мастер чайных церемоний не показался вам убедительным? Можно поискать другого, но этого рекомендовал господин главный казначей замка, отказом мы нанесем ему обиду, особенно после того, как вы утвердили кандидатуру мастера-повара. — Толстое лицо Фудзико покрылось багровыми пятнами, от натуги заметно дрожал второй подбородок.

Должно быть, Ал опять что-то не то сделал. Не туда сел, не о том спросил… или, как раз наоборот, не сделал того, что от него ждали. Так предупреждать надо.

Нет, не быть ему японцем, хоть уже больше трех десятков лет хлещет саке и жрет безвкусную сырую рыбу.

— Все нормально. Никого не стоит менять. — Ал почесал подбородок, досадуя на себя за то, что невольно заставил волноваться супругу. Да уж, достался сиволапый мужик, теперь мучайся с ним всю жизнь, внучка и дочка даймё.

— Я хотела узнать, я отослала приглашение госпоже Осибе, матери нашей Юкки, и не получила ничего в ответ. Не знаете ли вы, ждать ее или нет?

«А, вот в чем дело. Тридцать лет как женаты, а она все еще ревнует. И кто из нас после этого варвар?»

— Так отправь еще одного гонца, — он отвернулся от супруги, улыбаясь на закат, — за день он все одно в два конца не успеет, а нам на одну вздорную особу за столом меньше.

— Вы несносны! — Фудзико заулыбалась, подрагивая щеками. — Кто же о таких вещах говорит вслух. О таком переглядываться и то плохой тон.

Впрочем, по довольной улыбке спутницы жизни Ал сразу же угадал, что ей приятно, что он не возжелал встречи с бывшей любовницей. Ох уж эта Фудзико, хуже него самого — что на уме, то и на лице.

— Я думаю, кто из пришедших в дом шпион. — Он вздохнул. — Вот что вы об этом скажете? Я точно знаю, что он или они проникнут на семейный праздник, но вот кто? Чайный мастер или давешний повар? А может, поварята или девушки, что наняты прислуживать из соседских домов? Или этот торговец одеждой? Вы ведь обычно в этом месяце покупали мне новую форму. Я ничего не забыл? Кто-нибудь из членов семей наших детей или из их свиты? Кто-нибудь из наших самураев или давно работающих в доме служанок? Я точно могу сказать только одно — шпион непременно возжелает попасть на праздник. Следовательно, можно исключить тех, кого мы оставили в замке, и сосредоточиться на тех, кто будет здесь во время имянаречения и совета. Умино, например, привезет с собой не только нашу Гендзико, а возможно, еще и пару наложниц, служанок. Внуки опять же. Они писали, что прибудут с внуками? А Минору и Юкки? Кто будет держать во время ритуала в руках ребенка? Юкки и так устанет дорогой. Стало быть, либо ты, либо одна из его наложниц. Так что опять же — число гостей увеличивается. Повар, мастер чайных церемоний, их я уже упоминал. Может, присмотреться к вашим служанкам?..

— Шпион в доме… — Фудзико простодушно зевнула. — Вы скажите мне, кто тут не шпион? Или хотя бы чьих шпионов мы ищем, потому как шпионы отличаются друг от друга лишь тем, что служат разным господам, хотя есть и такие, что кормятся сразу от нескольких дворов. Шпионы в доме… да будет известно господину, что даже я, даже моя покойная сестра Тахикиро, уже сделавшись вашими вассалами, некоторое время продолжали сообщать подробности вашей жизни Токугава-сан. До того времени, пока он сам не отпустил нас с миром. А вы говорите, шпионы в доме!

Мастер-повар повернулся спиной к своему помощнику, мальчику лет одиннадцати, послушно поднимая и опуская руки, пока тот облачал его в традиционную белую поварскую куртку с двумя завязками. Мальчик был ниже повара, и ему приходилось подниматься на цыпочки, но он выдержал весь ритуал, не делая лишних движений и сохраняя серьезное выражение лица.

Второй мальчик уже держал наготове белый шарф, которым повар должен был перевязать себе лоб.

— Сегодня мне понадобится всего один нож, мои дорогие. Один с костяным охвостьем. — Мастер чувствовал прилив энергии, его буквально распирало, точно парус, натянутый попутным ветром. — Последний раз я чувствовал такое воодушевление, наверное, только в свою первую брачную ночь с супругой. Давно это было. Хотя нет, в последний раз это было в покоях покойного сегуна, когда я готовил для его гостей в честь госпожи Касуги. Я не о том говорю, а ты не то думаешь. — Он отвесил помощнику звонкую оплеуху. — Да… Помню, тогда собралось такое общество. Токугава-но Иэясу, его сын — нынешний сегун Хидэтада, госпожа Осиба, ее муж… нет… брата сегуна в тот день не было. А жаль, вот перед кем бы мне было не грешно продемонстрировать свое мастерство.

Мастер потер ладонь о ладонь, помассировал фаланги пальцев.

— Руки дрожат, какой позор. Дрожат, точно у пьяницы. Ну вы посмотрите. А ведь в замке все знают, что я никогда не пью перед моим священнодействием. Да и вообще… Только этот нож, этот прекраснейший когай, ну да, как раз тот, что похож на шило, я еще показывал его Грюку-сан. Только его и никакого больше. Сегодня я не собираюсь показывать ножи, сегодня от меня ждут только дела. А я сам… я должен сделаться предельно невидимым. Кстати, вас это тоже касается. — Он с притворной суровостью воззрился на лукавые рожи мальчишек. — Где мой любимый нож, дармоеды?

— Вот он, уже давно вынут и вас дожидается.

— Помой его. Что стоишь? — Повар размял костяшки пальцев и теперь перешел к поглаживанию кистей.

— Так мыл уже.

— Мыл? Когда это ты его мыл, бездельник?

— Да только что, нечто мы не понимаем, что после работы нож нужно мыть.

— Кто же им работал? — Сердце мастера-повара заныло. Вот откуда эта проклятая дрожь. Вот где кроется предательство.

— Никто им не работал, — вступил в разговор второй подмастерье. — Просто вынимали, а потом обратно положили.

— Для чего вынимали? Зачем он вам понадобился?!

— Не зачем, господин. Просто сын местного хозяина поинтересовался, в какую сторону заточен нож — к рукоятке или от нее, вот я и достал.

— А он что-нибудь им резал? На чем-нибудь пробовал? О, моя голова, мои трясущиеся руки. Вы погубили меня! Отвечайте, негодяи!

— Ничего он не резал, так, на палец попробовал и остался доволен.

— На палец! Живая плоть, горячая кровь! Вы позволили уничтожить мой лучший рыбный нож. Мой счастливый нож! Нож, которым можно резать только рыбу, чья кровь холодна, как отвергающая мужнины ласки недотрога! Вы!..

— Да ничего не погибло же. Да хоть у сына хозяина Минору-сан спросите. Нечто он ножей не видел в своей жизни. Глянул заточку и вернул. А мы на всякий случай помыли и положили обратно.

Мастер-повар недоверчиво приблизился к любимому ножу, взял его двумя пальцами и, поднеся к самим глазам, вглядывался какое-то время в безупречный отблеск.

— Что вы можете понимать в благородном оружии? Да в былые времена, находясь в чужом доме, гость должен был десять раз спросить разрешение хозяина хотя бы приблизиться к его катане, потом вынуть меч из ножен на треть, чтобы любоваться идеально-ровной поверхностью, потом снова извиняться и просить позволить обнажить еще немного стальной плоти и, наконец, самый восторг, разрешение увидеть его киссаки — острие…

— Но нож для разделки рыбы — это ведь не катана, не тати[10], это всего лишь нож для разделки рыбы… — попытался возразить второй подмастерье, но был прерван звонкой оплеухой.

— Мой нож ничем не уступает благородной катане, потому что он совершенен в той же степени, в какой может быть совершенен меч. О, мой отец был мастером мечей, и я могу порассказать вам, две бестолочи, о самых замечательных мечах, которым только когда-либо доводилось играть своей полированной поверхностью под вечным солнцем. Что мы ценим в хорошем, в отличном, нет, в совершенном мече? Не его узоры и гербы мастеров, не драгоценные ножны, хотя и это важно. Больше всего в мече мы ценим его боевые качества и простоту, равную божественной. — Мастер мечтательно закрыл глаза, руки его продолжали ласкать длинный узкий нож для разделки рыбы. — Мы ценим простоту — ваби, далекую от вульгарных вкусов чесночников[11], и саби, дающий мечу заслуженную седину, едва заметные взгляду отпечатки великих воинов, державших когда-то меч в своих руках. Прекрасен новый, только что явившийся на свет в кузнице меч, но в сто раз ценнее меч, перешедший от отца к сыну или от сюзерена к вассалу. Эти мечи хранят в себе память, и в этом их сила и мудрость. Миром правит гармония, опирающаяся своим основанием на саби и ваби, но воистину счастлив тот, кому откроется югэн — красота внутренняя, не спешащая выползти на свет божий и навязать себя миру. Вот, смотрите, мол, какая я! Смотрите и радуйтесь! Тьфу! Югэн в поросших мхом ступенях к храму, в морщинках у смеющихся глаз любимой, в неброском рисунке, и в спрятанном под листом цветке. Югэн останавливает тебя, заставив созерцать прекрасное. Пусть люди молятся любым богам, я буду верен югэн!

— А нож? — Не зная, чем заняться и не смея прервать наставника, мальчишки зевали, переминаясь с ноги на ногу.

— Что нож? — Повар с удивлением уставился на рыбный нож в своих руках.

— Ну почему нельзя, скажем, обрезать им веревку или снять шкуру с лисы? Он достаточно острый, чтобы…

— Я же уже сказал — это совершенный нож, оскорбить который никто из нас не вправе. — Мастер-повар нетерпеливо затряс головой.

— Даже если кто-то станет угрожать вашей жизни, вы не воспользуетесь этим ножом?

— Что моя жизнь в сравнении с этим ножом, в котором запечатлено время? Время и наша традиция… Разумеется — нет!

Помощник хотел сказать еще что-то, но вдруг произошло странное. В его груди как бы сама собой оказалась стрела. Вернее, ее красноватое охвостье.

Мальчик удивленно раскрыл рот, пытаясь определить, откуда взялась сия диковинка, да так и рухнул, не решив загадки.

Его приятель, не помня себя от ужаса, ринулся наутек, громко, правда, недолго, зовя на помощь. Вторая стрела остановила его жизнь, срезав ее, точно стебель лесной лилии.

— Здравствуйте, мастер! — Навстречу повару из кустов вышел незнакомый самурай в одежде без гербов. — Не хотите ли последовать за своими помощниками?

Повар невольно покосился на трупы, но не сдвинулся с места, все еще сжимая любимый рыбный нож.

— Ничего личного. Я просто выполняю приказ, ведь вы, по моим сведениям, служите доносителем у наследника нашего сегуна, я же давал клятву верности другому господину. — Он грациозно извлек из ножен меч. — Приславший меня изволил заметить, что негоже-де, чтобы в одном яблоке сразу находилось столько червей. По правде сказать, одного меня вполне хватило бы. Да и место для своей шпионской деятельности вы выбрали, мягко говоря, почти лобное. Не замок знатного даймё, чай, где и сотня шпионов растворятся среди себе подобных.

— С чего вы взяли, будто бы я шпион? — пухлые губы мастера-повара затряслись. — Я мирный человек, клянусь, чем хотите.

— Да будет вам, — отмахнулся незнакомец, вкрадчиво и одновременно неотвратимо приближаясь к своей жертве, так что вскоре мастер-повар учуял отвратительный запах жареного мяса и саке, исходивший от горячего дыхания убийцы. — Простите, но я обязан убить вас прямо сейчас. — Самурай коротко поклонился. — Впрочем… наслышавшись о вашем отце, не могу не предложить вам честный бой. Где ваш меч?

— Я пришел сюда без меча. — Повар не мигая смотрел в узкие, совершенно черные щелки век, в обветренное лицо немолодого уже человека, на тонкую, точно прорезанную стилетом линию губ.

— Без меча… однако… впрочем, я все равно должен выполнить приказ, за что еще раз прошу у вас прощения. — Одним движением он занес над поваром меч, на секунду задержав его на вершине. — Но вы, господин, возьмите в таком случае свой нож и умрите с честью.

— Нож? — Повар опустил взгляд на прекрасный тонкий инструмент, при помощи которого он столько лет творил чудеса, невольно ловя на его поверхности солнечный луч. В этот момент мастеру-повару показалось, что он вот-вот прикоснется к истине. Любимый нож сверкал не рыжим золотом закатного солнца, как и должна была сиять любая полированная сталь в это время суток. Тонкий нож отражал лунный свет. Но как это могло быть? Точно зачарованный, мастер смотрел на чудесный нож, дивясь, что не замечал этого прежде. Когда катана убийцы словно сорвалась с места и голова мастера-повара легко отделилась от шеи и отлетела в сторону, его рука, в последнем отчаянном желании не позволить любимому ножу соприкоснуться с человеческой кровью, успела отбросить его далеко в сторону.

Проследивший полет ножа убийца был вынужден отметить, что тот был брошен уже обезглавленным трупом, что говорило о духовной силе убитого. Кроме того, мертвое, залитое кровью тело стояло несколько секунд ровно, а выбросившая нож рука оставалась в застывшем положении, словно провожала спасенный инструмент.

Несколько ударов сердца убийца старался запечатлеть в памяти редкую картину, дабы рассказать при случае о последних днях легендарного мастера-повара, сына мастера-мечей, чья непогрешимость и верность считались абсолютными, а стало быть, погибший самурай заслуживал того, чтобы память о нем сохранилась в легенде.

Глава 4Кому верить?

— Повсюду шпионы. Кругом сплошные предатели. По нескольку от «преданных» своему сегуну даймё, от монастырей и храмов, шпионы, собирающие сведения для испанцев и португальцев, и, разумеется, те, кто доят одновременно двух, а то и трех господ. Непостижимо, сколько же этих присосок-кровопивцев в одном только замке в Эдо! Сколько паразитов на одного-единственного сегуна… — Ким уединился в небольшом додзе, устроенном специально для него на первом этаже, восточная стена зала для медитации была не каменная, как стены во дворце, а представляла собой ширму, отодвинув которую можно было созерцать крошечное озерцо с лотосами. Сам прудик с цветами был отгорожен от всего остального мира высокой, окружающей замок стеной, так что это было только его место. Пространство, в котором Ким мог не играть ничьей роли, а, сбросив ненавистную маску, быть собой.

О, он тяготился этой чужой внешностью, которую был вынужден терпеть, внутренне страдая от этого, наверное, больше, нежели кто-либо в подлунном мире — худое, желтое лицо с впалыми щеками и глазами навыкате, выпирающими гребенкой желтыми зубами и тщедушной, торчащей точно волосатая кочерыжка шеей. Все это жалкое, злобное, насквозь больное тело совершенно не подходило любимцу женщин и непревзойденному воину ордена «Змеи» Киму.

Ах, как хорош он был, назвавшись даймё Кияма, с бронзовым лицом многомудрого Будды и точно таким же, только поменьше, прудиком в замке. Тогда у него были семья, дети, внуки. Ким и сейчас, будучи в новой шкуре, старается следить за своими бывшими родственниками. А Дзатаки, брат Токугава Иэясу! Да одна только смоляная бородища с лопату и разворот плеч чего стоили! Поначалу, вселившись в тело брата сегуна, Ким не всегда мог совладать с героическими размерами нового носителя, не вписываясь в двери, разрушая на своем пути сёдзи, попадая в комичные ситуации. Впрочем, кто бы посмел смеяться над самим Дзатаки? Над героем, правда которого в его мече?! Да никто!

И вот теперь этот хлюпик с пропитой печенью и желчным характером. Как только бабы могут спать с такой сволочью и недоноском?! Впрочем, бабы все могут!

А вот он — Ким… до какой же степени может простираться мера его личного терпения? И неужели завоеванное право находиться в теле первого лица сегуната может пересилить элементарную брезгливость, перемешанную с желанием избавиться от ненавистного тела?

Женщины — предательницы, охочие до денег и привилегий, шлюхи все до одной! Они ластятся, воркуют, стараются услужить? Не ему — его положению, его деньгам… Ни одного настоящего друга! И даже Ал, человек, с которым его, Кима, связывает общее прошлое. Память о будущем. О том, о чем не то что говорить, подумать страшно. Даже он, Ал, подлый предатель!

А как еще назвать человека, который столько лет делает вид, будто бы не может отыскать проклятого мессию? Спрашивается, почему не может? Не потому ли, что не хочет, или бери выше — сам прячет? Почему прячет? Да потому, что с этим самым Сиро у него далеко идущие планы, давние договоренности и интриги против Кима.

Ким действительно рассылал шпионов по всем островам, но отчего-то никак не мог отыскать проклятого Амакуса Сиро. Ни его, ни его родителей. И все это время, все эти годы Ал уверял его, что, возможно, парень получит это имя буквально накануне восстания, а сейчас преспокойно живет себе где-нибудь в отдаленной деревеньке и зовут его иначе.

Как же — а ты, Ким, больше позволяй делать из тебя идиота. Сиди с развешанными ушами, в то время как Ал и не собирается мешать христианскому восстанию. Возможно, оно ему даже выгодно, иначе стал бы он пристраивать к гаденышу родную дочь?! Якобы пропавшую Марико Ким обнаружил совершенно случайно, когда сам посещал с дружеским визитом и одновременно тайной инспекцией тамошнего даймё. Он сразу же узнал длинноносую, с вечно всклокоченными волосами дочь приятеля и первым делом хотел отписать Алу, что та отыскалась.

Но, немного поразмыслив, решил не спешить и оглядеться.

С девчонкой тоже было не все гладко. Ал выдал ее замуж за самурая Дзёте Омиро с Хоккайдо, служившего в то время в Нагасаки десятником в войске у даймё Терадзава. А потом они оба якобы пропали без вести. Щас! Пропали! Кто ищет — тот всегда найдет. И Ким нашел. Сначала пришел доклад с Хоккайдо о том, что отец Дзёте проштрафился и был вынужден совершить самоубийство, вслед за ним ушла и мать. А вот сын и его семья… здесь все было заковыристее.

Впрочем, в записях о делах в войске у Терадзава-сан не значилось, что члены семьи Дзёте были казнены или приговорены к сэппуку. Но зато они вдруг исчезли из всех списков. Раз. И в расчетных ведомостях нет ни слова о выдаваемом самураю Дзёте рисе. В прошлом месяце значилось, а тут точно корова языком слизнула.

Не было и сообщений о переводе, хотя семья реально убралась из Нагасаки. Почему убралась, а не померла, скажем… от бубонной чумы или отравления тухлой рыбой? Было и липовое свидетельство о смерти, но Ким ему сразу же не поверил. Во-первых, потому что сей документ не подкреплялся никакими сообщениями о кремировании и связанными с этим расходами. А если отец и мать Дзёте умерли и других родственников не было, хоронить молодую пару по правилам следовало из казны, и об этом должна была сохраниться отдельная запись.

Ким потратил несколько лет, безрезультатно пытаясь проникнуть в тайну исчезновения дочери Ала, и вдруг наткнулся на Марико, повзрослевшую, но такую же странную и шебутную, как и прежде.

Велев проследить за носастой, Ким вскоре узнал, что она живет в небольшом домике близ склада, где служит учетчиком ее супруг, бывший Дзёте Омиро, такого здоровяка вряд ли с кем спутаешь, а ныне, вот где собака зарыта, Амакуса Омиро!

Амакуса — а не из тех ли это Амакуса, из-за которых лучшие шпионы сегуната не одну пару соломенных сандалий сносили, рыская по дорогам ханов?

Сгорая от нетерпения, Ким дожидался своих шпионов, понимая, что для всеобщего блага ему, сегуну, лучше не шляться по городам и селеньям, не казать без великой на то надобности свой правительственный лик, не светиться, и главное — не спугнуть мирно притаившуюся подлянку.

Следующее сообщение полностью развеяло сомнения сегуна. Сына Амакуса Омиро звали Сиро! Амакуса Сиро! Судя по возрасту, он был не родным сыном Марико, но зато идеально подходил по всем остальным приметам.

Ким снова и снова перечитывал скудные сведения, принесенные им из будущего на пожелтевших от времени листках формата А4. Амакуса Сиро — возраст, местожительство, даже то, что его мать, согласно легендам, будут называть Длинноносой!

Он вспомнил Марико. И тут картинка сложилась сама собой. Ал якобы не мог отыскать Амакуса Сиро, а на деле сам же и спрятал его. Не просто спрятал, а поручил своей дочери воспитание будущего лидера христиан! И, скорее всего, помогал ей исподволь. Получалось, что Ал плел интриги за спиной своего лучшего друга, возможно, сговорился с орденом «Змеи», с которым Ким давным-давно порвал, и теперь работает на два фронта. С одной стороны, оберегает и участвует в воспитании Сиро, с другой — шпионит для ордена!

Первой мыслью было отдать приказ об аресте Арекусу Грюку, после чего он самолично обезглавил бы предателя, но подобное решение могло заставить рыцарей ордена «Змеи» поспешить и за его головой. А внезапная смерть никоим образом не входила в планы Кима.

Поэтому следовало скрепя сердце продолжать играть роль доверчивого лопушка, делать вид, что Ал по-прежнему лучший друг и доверенное лицо, и постепенно готовиться к переходу в другое тело.

Тихо, спокойно, приняв последнюю дозу эликсира, больше вряд ли удастся раздобыть у ордена, из которого он вышел. Принять и стать другим человеком.

Ким не мигая смотрел на бутоны лотосов, чувствуя нарастающую в них силу, по воде пошла неуловимая рябь. Он видел это столько раз уже в этой жизни, в этих жизнях видел ЭТО — величайшее откровение мира, распустившийся щелчком бутон лотоса. Чпок, чпок, чпок, взорвались сразу же три цветка. Ким заставил себя затаиться, ощущая всем телом живой поток высвобожденной энергии. Его мысли прояснились. Чпок, чпок, чпок, чпок! О, как же это прекрасно, когда в пруду распускаются сразу же почти все лотосы.

Он уйдет из этого мира, чтобы раскрыться, распуститься, расправить свои лепестки далеко отсюда. Последний шанс, последняя возможность превратиться в прекрасный цветок, в совершенного воина, правителя, философа — впрочем, он уже был всем этим целых три раза. Скоро Ким снова станет молодым, и на этот раз уже молодым и привлекательным. На кой черт нужны полумеры?! Он снова будет в строю, напишет «Бусидо». Пусть на сто лет раньше положенного, а кто первый — тот и молодец! И пусть ему потом говорят об авторском праве, когда именно он, и никто другой, застолбит тему.

Или просто проживет жизнь счастливого человека, садовника, который будет возиться с растениями, обустраивать пруды с лотосами, пусть еще рядом будет любимая женщина — одной вполне достаточно для счастья, если она по-настоящему любит или хотя бы преданна и верна. Пусть будут дети. Пусть будут прохладные вечера и прогулки, саке и комочки риса…

Идея уйти из жизни именно в этом году явилась не спонтанно. Просто, согласно истории, сегун Токугава-но Хидэтада должен был умереть именно в 1632 году в возрасте 52 лет, а это могло означать только одно — если в этот год сегуну надлежит дать дуба, временному поселенцу самое время делать ноги.

Подробностей о смерти Хидэтада не сохранилось, но, судя по всему, именно потому, что ничего в этой смерти не было геройского. Того, о чем принято слагать песни. Вероятнее всего, сдох от цирроза печени, ибо не фиг лакать саке и думать, что все сойдет с рук. Не было сказано и когда именно произойдет сие знаменательное событие. Следовательно, удара, сердечного приступа, прободной язвы или еще чего-нибудь не менее омерзительного можно было ожидать в любой момент.

При иных обстоятельствах, возможно, Ким попытался бы обмануть судьбу: подлечиться, не пить, пытаясь хотя бы ненадолго продлить свои дни, но тогда на его след тотчас же вышли бы прежние соратники из ордена «Змеи», от внимания которых не скрылось бы, что сегун не преставился в положенный срок. А следовательно…

И еще одно, точнее одна. Больше ордена «Змеи», больше засланных в замок убийц Ким боялся дочери ведьмы Осибы, невестки Ала — Юкки. Ведь это именно она обучила Кима по собственному желанию занимать чужие оболочки, не пользуясь для этого эликсиром.

Воплощенная жестокость — Юкки только в качестве злой шутки могла выбить душу из какого-нибудь воина, на время завладев оболочкой. Воспользоваться телом миловидной служанки во время собственных месячных, для того чтобы, не откладывая, заняться любовью со своим муженьком Минору. И самое удивительное, что только она, ведьма Юкки, могла затем вернуться в свое собственное тело, каким-то чудом оживив его. Должно быть, стервоза владела какой-то хитрой методикой работы со временем. Сам Ким на такие фортели смотрел с понятной завистью и страхом. Подобное получалось у него только при Юкки, а без нее — никогда. А Ал, Ал, скорее всего, держал подле себя ведьму именно потому, что либо она была его вассалом, либо он присягнул на верность ей.

Ким нехотя поднялся и, последний раз взглянув на пруд с распустившимися в нем лотосами, оправив одежду, отодвинул норэн[12] и вышел в коридор.

Юкки, ох уж эта Юкки, с некоторых пор у Кима вошло в привычку, нет, в навязчивую идею, или того хуже — в манию, искать во всех встречных-поперечных неуловимые черты ведьмы.

Во время той самой инспекции на землях даймё Мацукура ему показалось, что он отыскал проклятую Юкки, вдруг обнаружив ее в молодой привлекательной крестьянке, доставленной в замок вместе с другими бабами для услаждения самураев. Что-то было не так с этой девушкой. Ее спокойствие, что ли… В то время как все остальные гнусно выли, просясь отпустить их домой, как же, вернут их без отработки положенного! Но все равно, почему бы и не попросить, но та странная бабенка вообще ни о чем не молила, не проронила слезинки, она просто смотрела на Кима красивыми блестящими глазками, словно знала, что тот убережет ее от бед.

И он действительно вступился за нее, ткнув пальцем в сторону ревущих пленниц, велел доставить девку в отведенные для него покои, что тут же было выполнено. А там…

Нет, разумеется, зная, что крестьянка вполне может оказаться Юкки, он и не думал прикасаться к ней. Этого еще не хватало.

Покормил, да и отпустил с подарком, позаботившись о том, чтобы девица вернулась в деревню без проблем. Отправил с ней самурая, до последнего ожидая, что хитрюга Юкки как-нибудь проявит себя, но…

Во второй раз их встреча произошла неожиданно скоро. Уже на следующее утро, отправляясь на соколиную охоту, он приметил, что в кустах ракиты кто-то прячется. Сегуна тотчас в два кольца окружили телохранители, несколько человек с мечами и ножами наизготовку рванулись к кустам и вскоре вытащили оттуда лохматую, с залитым кровью лицом бабищу, — как догадался продравшийся сквозь кордон собственных телохранителей Ким, — одну из тех, кого ему довелось видеть прошлой ночью.

Впрочем, догадался он скорее не по лицу, лицо было обезображено свежими глубокими ранами, нос отрезан, черная на красном дыра выглядела омерзительно. Он признал крестьянку по голубой, изгаженной кровью накидке, которую приметил накануне.

Зачем? Для чего могло понадобиться уродовать молодую, вполне привлекательную женщину? Почти все даймё время от времени сами пользуются крестьяночками и позволяют делать то же самое своим самураям. Кто-то на следующий день одаривает их подарками, кто-то кормит, поит, снимает часть налогов с деревни. Так было во все времена и не вызывало протестов. Но это?!

Зачем портить жизнь человеку, портить лицо женщине?

Мучимый странным предчувствием Ким специально сошел с тропы и, окруженный своими преданными людьми, за несколько минут долетел до деревни, в которой жила вчерашняя крестьяночка. Оруженосец, провожавший ее до дома, вел их короткой дорогой.

Уже на въезде в деревню стало очевидно, что здесь не все гладко, в какой-то момент Ким даже забеспокоился, что не взял всю свою охрану. Впрочем, кого здесь бояться, кучки рыдающих крестьян?

В центре деревне — напротив дома старосты (самый большой и ухоженный дом должен был занимать староста или отвечающий за деревню самурай) — прямо на земле лежали сразу четыре мертвых женщины, из тех, кого вчера таскали в замок. У двоих из них не было носов, у других были выколоты глаза.

С замиранием сердца Ким медленно подъехал к трупам, давая крестьянам возможность расступиться перед лошадью неизвестного им господина. Его вчерашняя «гостья», ее не было среди покойниц. Кто-то тронул его за плечо, и Ким повернул коня в сторону домика, на который показывал оруженосец.

Заметив его приближение, находящиеся возле калитки крестьяне попадали на колени, успев перед этим распахнуть настежь калитку и отползти от тропинки, дабы не быть раздавленными копытами коней.

Ким спешился и, скрестив от нечистой силы пальцы, вошел в дом. Девушка, проведшая безмятежную ночь в его покоях, гостья, которую он одарил с рассветом и отправил под охраной домой, смотрела на него, неловко скособочившись в углу, точно сломанная кукла. Из ее горла торчал узкий дешевый нож — шило. Из угла рта на рукав цветастой юкаты[13] стекала тоненькая струйка крови.

Нет, разумеется, это была не Юкки. Та нипочем не позволила бы пришить себя без борьбы. Но зачем? К чему такая изощренная жестокость?!

Вернувшись к охотникам, Ким был мрачен и сосредоточен. Больше всего в этот момент ему хотелось посадить на кол зарвавшегося настолько, что позволил отдать приказ об убийстве вчерашней гостьи своего сегуна, даймё Мацукура Сигехару. Да, воткнуть в жопу кол и потом обложить соломой и подпалить! Гад!

Можно было измыслить и более совершенные виды казни, но Ким был принужден молча сносить обиду. Потому что его целью был не признанный садист и нелюдь Мацукура, а дочь Ала — Марико и ее новое семейство. И кто знает, казни он подонка, куда денутся его самураи? Скорее всего — пополнят ряды бесхозных ронинов, ищи их потом еще несколько лет…

Пришлось проглотить обиду, сделать вид, будто глух и слеп. А так хотелось долго и сладострастно варить мерзавца в котле, наслаждаясь его криками.

Глава 5В ожидании гостей

Во время подготовки дома к празднику, пусть даже семейному празднику, в его комнатах и во дворе возня и неразбериха. Слуги свои и специально по такому случаю приглашенные со стороны, слуги приехавших господ, торговцы со своим прошеным и непрошеным товаром, любопытствующие соседи…

Хорошо еще, удалось снять два дома по соседству для семей Умино и Минору с их челядью.

В такие дни проще простого заслать нескольких шпионов. Почему нескольких? Ну, чтобы, если одного раскроют, остался бы другой, а если поймают второго, есть шанс, что пропустят третьего, и так далее. С другой стороны, устраивающие у себя прием люди тоже не лыком шиты и держат ушки востро. И если хозяева не лопухи, или, как здесь говорят, «бака», если правильные хозяева — у них не забалуешь.

Вот Ал, хоть и не японец, думать, как остальные, не способен, суть вещей видеть, зато верная супружница его — внучка, дочка и жена даймё — начеку, да и доверенные самураи тоже не деревенские простачки. Ими нет нужды понукать, требуя бдительности, не для того два меча за поясом носят, и бошки до сих пор на плечах, а не в канавах придорожных валяются. Сами соображать должны, а, соображая, еще и ему, даймё и господину, подсказывать, если тот в своей варварской несообразительности сам не допетрит.

Правда, столь непочтительных слов, да и мыслей никто из офицеров не произносил ни вслух, ни про себя, зато совет со своими офицерами Ал держать привык, и неудобство предпраздничной суеты удалось-таки повернуть себе во благо, а именно — под веселый шумок встретиться с засланной ранее на острова Амакуса разведкой да подробные донесения выслушать.

Ради переговоров этих Ал со своими шпионами и старшими офицерами в самой большой комнате собрались и стражу вокруг дома поставили, чтобы на несколько шагов никто близко к обозначенному квадрату не приближался. Стрелять, на всякий случай, Ал запретил, ни луков, ни тем более огнестрельного оружия не разрешил на пост брать, справедливо полагая, что приехавшая с кем-то из гостей дуреха-служанка непременно заблудится в саду да и выпрется в ненужный момент в неподходящем месте, чтобы словить дурным разяванным ртом каленую стрелу и навлечь на седую голову Ала новые неприятности.

— Согласно сведениям, полученным из «замка Самого», — не желая привлекать лишнего внимания к предмету разговора, доложил закутанный в плащ шпион, лица которого никто не должен был видеть, кроме самого Ала, так как это был один из последних синоби, чьи предки не участвовали в знаменитой бойне, устроенной бывшим сегуном, — согласно полученным сведениям из замка, прибудет ровно пять «гостей», чья подготовка и владение искусством макияжа будут на высоте. — Он судорожно глотнул воздух, должно быть, под тряпкой было нечем дышать. — Из «малого замка» (согласно заранее условленному обозначению «замок Самого» означал — из ставки сегуна, в то время как «малый замок» — двор его сына и наследника, «макияж» — искусство маскировки) к нам едут трое, вернее — вначале было трое, вместе с мастером-поваром. Теперь двое. Мой агент из христианской миссии, что близ Нагасаки, сообщает, что, прослышав о том, что вы вознамерились убить Амакуса Сиро, они тоже направили гостя, прославленного мастера мечей Симада Оно, который когда-то служил у Нобунага и после не присягал уже никому, а лишь брал заказы. Очень опасный человек. Нам удалось узнать, что на правой ягодице у него татуировка в виде черного паука, но как убедить его снять набедренную повязку?.. Трое гостей явятся в свите, простите, — он приложил руку к груди, заранее извиняясь за то, что будет сказано, — входят в свиту Минору-сан и двое приедут вместе с вашей дочерью Фудзимото Гендзико и ее мужем Фудзимото Умино. Возможно, что Симада-сан — черный паук может оказаться среди их людей, так как отец Умино, Кияма, был не простым даймё, а главой даймё-христиан.

— Спасибо, это разумно. Не подослала ли нам гостей госпожа Дзатаки Осиба? — На этот раз Ал уже не осторожничал, так как при своей крайней опасности проклятая баба все-таки не обладала реальной властью.

— Отчего же не прислать? По нашим сведениям, от нее должны были прибыть двое. Впрочем, да простит меня господин, не следует упускать и того, что шпион госпожи Осибы уже давно находится в вашем доме.

Имя не было произнесено, но оно чудным образом возникло одновременно во всех головах членов совета: Юкки — жена Минору и невестка Ала. Красивая, талантливая и, пожалуй, опасная не менее своей треклятой матушки ведьма Юкки.

Бессонные ночи напролет Ал думал о Юкки как о пригретой на груди змее. Ведь именно Юкки продолжала поддерживать связь со своей матушкой, верность которой она сохраняла независимо оттого, что давно уже принадлежала к другому клану. К семье, у которой ее мать отобрала сына и наследника!

Впрочем, до сих пор Юкки не сделала ничего такого, за что ее можно было бы с чистой совестью покарать, даже напротив. И сегодня он, Ал, должен сопроводить их с Минору в храм, где его крошечный внук получит имя…

Хорошо все-таки, что он не пригласил на совещание Минору, услышать такое было бы для него обидно. Но с другой стороны, пусть бы лучше послушал умных людей, людей, зарабатывающих свой рис на построении шпионских сетей и раскрытии чужих тайн. Все лучше, чем теперь ему, Алу, придется разъяснять счастливому супругу и отцу, отчего тот должен услать любимую жену в ссылку или принудить ее обрить голову в монастыре.

— Итак, получается, что к нам должны приехать пятнадцать нежеланных гостей, — подытожил Ал. — Так ли я понял?

Замотанный в плащ ткнулся лбом в татами.

— Может, и меньше, так как один шпион может служить на два дома, — приглушенно из-под тряпки ответил он.

«А еще непременно прибудет кто-нибудь из ордена „Хэби“, — с тоской подумал Ал. — Без окон без дверей — полна горница б… людей!»

Глава 6Мастер чайных церемоний

О мастере чайных церемоний, показывающем в этот день свое искусство в малом доме хатамото сегуна Грюку-сан, можно было сказать лишь то, что он старший сын и правопреемник своего легендарного отца — мастера чайных церемоний из Киото, служащего когда-то при дворце императора. Но не высокое и, несомненно, почетное место при дворе сына богини Аматэрасу делало отца мастера чайных церемоний великим человеком, а одна история, произошедшая с ним на закате жизни.

А надо сказать, что мастер чайных церемоний, несмотря на самурайское звание, был воспитан при дворе императора очень странным образом — отродясь он не держал в руках меча, могущего, по мнению придворных, сделать его движения более грубыми, лишив церемонию присущего ей очарования. Зачем меч человеку, который никогда не покидает императорского дворца? Лишь время от времени мастер чайных церемоний прогуливался по ухоженному, тщательно охраняемому садику, по знакомым с детства коридорам, запертый, как и сам император, в драгоценной клетке.

Но вот однажды случилось странное и радостно-будоражащее событие, в Киото начался пожар, горел квартал бедноты, но по несчастливому стечению обстоятельств ветер в тот день дул в сторону императорского дворца, так что монаршая чета сочла за благо для себя перебраться на некоторое время в другой дворец. Вместе с императором и слугами, собрав свой нехитрый скарб, следовал и мастер чайных церемоний.

И вот, добравшись до места и как-то расположившись там, мастер чайных церемоний покинул дворец и впервые в жизни отправился самостоятельно прогуляться по городу. Он вышел из крошечных восточных ворот, над которыми распростерла свои тяжелые лапы вековая сосна, то и дело оглядываясь, готовый вернуться по первому оклику. Не взяв ни паланкина, ни охраны, он просто не знал, как это следует делать, устремился в свое первое путешествие по родному городу. Слуги нового дворца и стража не обратили на него ни малейшего внимания, занятые императорской семьей и сановниками. Так что на какое-то время мастер чайных церемоний остался совсем один.

Так он и шатался бы по Киото с выпученными от удивления глазами, рассматривая узорчатые шкатулки, изящные веера и искусно выточенные палочки хоси. Возможно, кто-нибудь из местных воришек в конце концов срезал бы у бедолаги кошелек, и он опечалился бы этим происшествием. Но все обернулось куда хуже.

Мастер чайных церемоний был одет в самурайскую форму с малыми императорскими гербами, за поясом его торчали два меча, отсутствие которых могло означать только арест и потерю чести. Ниже висел здоровенный меч тати, так что для всех окружающих мастер чайных церемоний выглядел точь-в-точь самурай личной гвардии императора. А поскольку в этом районе города прежде очень редко доводилось видеть столь знаменитые гербы и форму, сразу же нашелся охотник помериться силой с самураем, охраняющим жизнь сына богини.

Поэтому очень скоро к мастеру чайных церемоний подошел пьяный, грязный, точно сутки провалявшийся в канаве ронин, который, тыча черным от грязи пальцем в императорскую хризантему на форме мастера, потребовал, чтобы тот немедленно сразился с ним, дабы бесхозный воин мог убедиться, что находящиеся на довольствии во дворце люди действительно стоят получаемого ими жалованья.

Что было делать несчастному мастеру чайных церемоний? Открыться, что не умеет держать в руках меч, — значит обесчестить форму и заодно герб. Оставалось умереть. Но умереть достойно, ничем не выдав своего страха и не посрамив честь самураев императорского дома.

— Я с удовольствием сражусь с вами, только… — мастер чайных церемоний замялся было, силясь измыслить правдоподобный предлог, — только, как вы, несомненно, поняли, я человек служивый, и прежде всего мне следует выполнить поручение моего господина, а уж после этого получить личное удовольствие сразиться с вами. Посему предлагаю встретиться здесь же на закате.

Легенда гласит, что, соврав про приказ сюзерена, мастер чайных церемоний поспешил в школу мечевластителей, которую приметил во время прогулки, но на самом деле это было не совсем так. И первым делом он бросился к новому дворцу своего господина, чтобы в последний раз обнять и передать благословения своему маленькому сыну, проведя необходимые посвящения его в мастера чайных церемоний.

После чего он действительно отправился, но не к неведомому ему сенсею[14], который еще не известно, чему обучит, а к учителю наследника престола, и, смиренно опустившись перед ним на колени, попросил научить его с честью умереть, дабы не опозорить самураев его императорского величества.

— Как странно. Обычно меня просят объяснить, как выжить, в то время как ты молишь научить умереть. Это удивительно и очень интересно. Путь самурая — смерть, лживы воины, учащиеся выживать, которые борются со смертью, вместо того чтобы раствориться в ней.

Учитель наследника закусил длинный ус, с невольным уважением разглядывая смиренно ожидавшего его решения мастера чайных церемоний.

— Позвольте предложить вам следующее: я приму ваш вызов, в то время как вы сошлетесь на желудочное нездоровье, при котором битва невозможна. Если все произойдет, как предлагаю я, выиграют все трое, вы останетесь живы, ронин закончит бесполезное, позорящее его существование, а я, быть может, обрету в вашем лице интересного собеседника.

— Благодарю за оказанную мне честь и неслыханную милость, но я должен сделать это сам, — не сказал, а как-то пискнул мастер чайных церемоний. — Простите меня сенсей. Ваше предложение необыкновенно щедро, но я не могу принять его, иначе это было бы бесчестием для меня.

Сказав так, мастер чайных церемоний пошел на поединок и, естественно, погиб.

Но странное дело. Почти сразу же после смерти благородного мастера родилась красивая легенда о том, что в качестве уплаты за совет, как следует наиболее достойно умереть, учитель меча попросил своего гостя провести церемонию для него лично. И вот, воодушевленный обещанием, что он умрет с честью, не опозорив своих предков, не навлекая бесчестие на потомков и злые толки на дом императора, мастер чайных церемоний велел слугам принести все необходимое для действа.

После чего он тщательно осмотрел свой инвентарь, подвязал волосы, снял верхнюю дорогую одежду, оставшись в свободной белой куртке с завязками и белых же штанах. При этом лицо мастера светилось таким воодушевлением, такой радостью, что все в руках его спорилось, и сенсей получил истинное наслаждение, наблюдая за искусством чайной церемонии.

— Вот теперь идите к месту поединка и будьте столь же радостным и окрыленным, каким я увидел вас во время выполнения вашей любимой работы. Сначала снимите верхнюю неудобную одежду, затем, оставшись лишь в куртке и штанах, возьмите в руку меч и представьте, что расставляете чашечки, орудуете венчиком, то есть делаете что-то из того, что вы умеете, что легко, привычно и любимо для вас. И если вы добьетесь того же состояния, которое было у вас, когда вы проводили церемонию, умрете вы или останетесь живы — вы в любом случае победите.

Говорили, что мастер чайных церемоний сделал все именно так, как учил его сенсей. Что лицо его снова озарили вдохновение и радость, увидав которые, ронин бросился наутек, покрыв тем самым свое имя позором. Впрочем, какое у ронина может быть имя?..

Когда-то, еще в далеком будущем, Ал читал эту историю и теперь слушал, как все было на самом деле.

Впрочем, кто может доподлинно сказать, где тут правда?

И главное, оставался открытым вопрос: если не мастер-повар, то мог ли мастер чайных церемоний, сын легендарного отца, быть присланным к нему в качестве шпиона? Почему бы и нет?

Впрочем, молодой мастер чайных церемоний, в отличие от своего отца, знал толк в бое на мечах. После того как в саду был найден обезглавленный труп мастера-повара, и Ал был вынужден отправиться в замок сегуна для предоставления отчета о произошедшем, мастер чайных церемоний облачился в самурайскую форму дома, в котором служил, опоясался двумя мечами, тщательно побрился и сделал самурайский пучок, после чего отправился разгуливать вокруг жилища Ала, поджидая притаившихся в засаде врагов.

Был он, даже для японцев, маленького роста, с короткими кривыми ногами, как нередко случается с детьми мужчин, родители которых не ищут им достойную невесту, а берут ту, что живет в соседнем дворе, и, видимо от того, весьма боевит и задирист.

— Кто убил мастера-повара? — петушился он перед только что отстоявшими положенное в карауле и теперь желавшими поскорее получить свои порции пшенки в уютном трактире в квартале горшечников самураями охраны Ала. — Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала выяснить, что послужило поводом. Но на мастере-поваре не было мечей. Стал бы он задираться к другому человеку, если у него не было чем защищаться? Значит, убийца сам нашел какую-то причину и убил. — Выглядевший старше своих спутников стражник первым вошел в услужливо открытую перед ним дверь и, на секунду задержавшись у порога, безошибочно выбрал тихое, чистое местечко подальше от двери, а затем уверенно направился туда.

— Да уж, для того чтобы задираться, не имея под рукой оружия… надо либо не иметь головы на плечах, либо желать собственной смерти. — Старший принял из рук служанки миску с водой и тряпочку для мытья рук и, кивнув остальным, первым занял почетное место во главе стола.

— Но и умереть с оружием в руках все равно более почетно, нежели безоружным, — просто ерунда какая-то… — ответил ему один из стражников, рядом с которым опустились на колени сразу же две девушки. Одна с улыбкой протягивала чашку саке, другая расставляла тарелки.

— Действительно! — Мастер чайных церемоний огляделся и, заметив, что служанка несет им суп, попросил не наливать пока, поспешив на двор, где в специальном закутке находилось отхожее место, возле которого стояло ведро с водой и ковшик для мытья рук. Мальчик-служка немедленно засеменил к гостю, часто кланяясь и указывая рукой на скудные удобства.

— Иди, иди, без тебя управлюсь, — отогнал его мастер чайных церемоний, прикрывая за собой сплетенную из стеблей бамбука дверь и поспешно развязывая тесемку штанов.

— Один человек принародно похвалялся остротой и иными замечательными свойствами своего меча, — вдруг раздалось за тонкой стенкой уборной, хотя мастер чайных церемоний мог поклясться, что не слышал шагов или иных звуков, говорящих о приближении человека.

— Это вы мне? — спросил он, тихо обнажая клинок и пытаясь определить по голосу местонахождение противника.

— Да вот, услышал в трактире, как вы похваляетесь своим мечом, и решил рассказать вам поучительную историю. Вы ведь, если я верно разглядел герб, служите клану Фудзимото? Фуздимото Умино — если быть точным. А с агентами наследника даймё-христиан Кияма Укон-но Оданага из династии Фудзимото мне уже приходилось сталкиваться. Большинство из них не умеют слушать других людей, проявляют заносчивость и непочтительность. Жаль. А могли бы научиться новому.

— Не думаю, что кто-то осмелится назвать меня заносчивым или непочтительным, — мастер чайных церемоний еле сдерживал гнев. — Кроме того, я всегда готов поучиться чему-нибудь новенькому на благо моего сюзерена. Впрочем, было бы у кого учиться! Только одно, мне не понравилось, когда вы назвали меня агентом. И я бы попросил вас представиться и объясниться. — На самом деле мастера уже трясло от возмущения, но прежде чем наброситься на помешавшего его уединению негодяя, нужно было справиться с непростой задачей — натянуть и завязать штаны, при этом не выпуская из рук верного меча.

— В таком случае моя история именно для вас, господин, — не отвечая на вопрос, продолжил спокойным голосом невидимка. — Итак, один самурай похвалялся перед всеми своим великолепным мечом. «Как вы можете вслух говорить такое и надеяться при том дожить хотя бы до заката дня? Неужели вы думаете, что все остальные мечи, которые носят окружающие вас самураи, тупые?» — преградил ему дорогу незнакомый ронин. «Какое мне дело до чужих мечей?» — не понял намека самурай. «Вам может не быть дела до того, какие мечи носят другие самураи, но им, скорее всего, будет любопытно проверить ваш, — не отставал от него прохожий. — Если же вы хотите сравнить наши мечи, попробуйте наперед моего». — С этими словами незнакомец выхватил катану и перерубил дурака на две части.

Услышав угрозу, мастер чайных церемоний вскочил, придерживая левой рукой штаны и сжимая правой меч. И в ту же секунду за его спиной с хрустом разлетелась бамбуковая стена, и тело мастера чайных церемоний свалилось двумя окровавленными кусками на пол, проламывая тонкие перегородки и разваливая уборную.

— Второй шпион. — Улыбнулся в усы убийца, бережно отирая шелковым платком меч. — Этот хоть и при оружии, да все одно — пустое место. Прямо совестно брать плату за такие головы.

С этими словами он ловко скользнул за зеленую изгородь трактира, ловко перекатившись по траве, и оказавшись на дороге, ведущей в квартал красных фонарей, прикинулся пьяным.

Глава 7Дела домашние

— Мастер-повар! Лучший мастер-повар во всем Эдо! Личный доверенный слуга наследника! — причитала Фудзико, поправляя идеально сидящую на сыне форму.

«Каким же красавцем стал ее Минору! Широк в плечах, узок в талии. И высокий, на цыпочки приходится подниматься, чтоб дотянуться, а лицом хорош точно молодой бог. Только бы не отогнал, стерпел неуместные ласки своей старой, негодной матери, только бы позволил еще хотя бы минуточку, не отверг!»

— Ума не приложу, кто заменит такого мастера? Должно быть, придется на старости лет подыскивать себе достойного кайсаку{2}. А как иначе?! Даже если все наши самураи устрашатся гнева господина. Сама справлюсь. Невелика премудрость для внучки, дочки и жены даймё. — Фудзико тряхнула тройным подбородком. — Давно пора избавить вашего отца от глупой старухи, которой я стала. Найдет себе другую — моложе, красивее, умнее. Нет, Минору, уходить нужно вовремя!

— Ну что вы такое говорите? Сами же знаете, как подобные разговоры расстраивают отца, а ведь наш долг — беречь здоровье главы клана, а не печалить его.

— О чем печали? Возьмет в дом молодую да сочную, все лучше, чем дни коротать с беспомощной старушенцией, которая даже… — Она разрыдалась, тычась в грудь сына.

— Повара я пришлю своего. Может быть, он и не столь прославлен, как погибший, но все же готовит очень вкусно и умеет украсить блюда. Что же до просьбы отца…

Фудзико мгновенно отстранилась от сына, ее глаза волшебным образом просохли, лицо выражало решимость.

— Что же до просьбы отца, то я подготовил полный список всех прибывших со мной. Точно такую же бумагу должен был прислать через слуг Умино и, как я понимаю, вы.

— Могу я взглянуть на этот документ допреж Арекусу-сан? — Фудзико протянула пухленькую, но сильную и властную ручку, избегая без позволения опускать взгляд на исписанный листок. Минору в который раз уже изумлялся безупречности своей матери. Она могла, например, просидеть всю ночь на коленках, в ожидании отца, и нипочем не ложилась спать без него. Могла, невзирая на опасность, в сопровождении небольшой свиты ездить в другой город за новым мечом для мужа и господина. Или, не обращая внимания на резь в глазах и боль в суставах, день и ночь сверять счета, чтобы обнаружить в итоге незначительную погрешность и взыскать с виновников убытки. Или вот как сейчас — держать на ладони жутко интересующий ее документ и умудриться даже не кинуть на него мимолетного взгляда!..

«Если бы все самураи Японии были столь же безупречными, как Фудзико-сан, — сказал как-то покойный сегун Токугава-но Иэясу, — на земле настало бы уже царство Божие».

— Вне всякого сомнения, посмотрите и обязательно укажите, если я в чем-то ошибся и чего-то не доглядел. Это список тех, кто будет на празднике. А вот здесь, — он извлек из просторного рукава второй свиток, — воины стражи и слуги, сопровождающие нас. Тоже может пригодиться.

— Этот список относится к хозяйственным делам, а следовательно, его должна была составить ваша супруга, впрочем, отнесем эту небрежность насчет ее недавних родов. Кстати, как она? — Фудзико села на подушку, держа перед собой листок. Минору устроился напротив нее, ожидая, что мама покажет ему свой список. Но Фудзико-сан отчего-то медлила.

— 1. Грюку Минору. 2. Грюку Юкки. 3. Грюку (пустое место).

Фудзико подняла на сына удивленные глаза.

— Это для ребенка, мы ведь еще не знаем, как его назовут.

— Согласна. Ребенок, разумеется, не может быть заподозрен в шпионаже, но отсутствие его в списке — небрежность, могущая потянуть за собой и более серьезные проступки.

— 4. Наложница Хотару. 5. Наложница Айко. 6. Нянька Тойсо. 7. Нянька Сату.

— Не знаю, какая из них пойдет с нами на праздник, это дело Юкки, я на всякий случай обеих указал. Тем более что, как вы понимаете, обе они взяты на службу совсем недавно. Тойсо из самурайской семьи, ее муж служил сперва у отца асигару[15], а затем перешел ко мне в ранге десятника. А Сату — крестьянка. Но зато у нее больше молока, и она уже воспитала шестерых детей.

— А что ты скажешь о своих наложницах? — Обычно мягкий взгляд матери сделался колким и неприятным, точно на Минору нацелились сразу же две заточенные шпильки.

— Хотару появилась в моем доме почти сразу же после переезда. Ее нашел для меня дедушка. Она находится в родстве с родом Набунага, вы знаете. Хотару предана мне и Юкки, хотя и жутко занудлива. Сначала все кружилась вокруг меня, то я зонт дома оставил, то нож для бритья недостаточно хорошо наточен. А когда Юкки забеременела, слава Будде, сосредоточилась на ней. Шагу не отходит и все трещит-трещит, точно цикада. Тушь в тушнице развести для жены не может без объяснений и назиданий. Мол, она одна такая мастерица, что любая косметика у нее выходит нежная да эластичная. Вот у всех остальных то ресничка туда упадет, то пылинку не доглядят, а бывает, что и вовсе толкут с камешком, который все время скрипит нещадно! — Он усмехнулся. — Честное слово, с собой в Эдо брать не хотел, боялся, что изведет меня дорогой. Но тогда бы она непременно наложила на себя руки. А Юкки уже привыкла к «своей новой служанке».

— А что ты можешь сказать о своей второй наложнице, Айко? — В который раз Минору поразился переменам, происходящим с матерью. Вот буквально только что сидела квашня-квашней, только что не висла у него на плече, и тут вдруг вся напружинилась, подсобралась, того и гляди обернется волшебной лисой-оборотнем и бросится прочь от дома, вдогонку за неведомым шпионом.

— Молода, точнее юна, — Минору покраснел, — через полгода, подарит мне ребенка. Юкки немного ревнует… — Сын виновато покосился на мать, не стоило говорить такое о собственной жене, но сказанного не воротишь.

— Айко-сан — племянница приемного сына даймё Мусумото, — Фудзико утвердительно качнула подбородками. — Я говорила вашему отцу, что это не бог весть какое родство, но он сказал, что всецело полагается на ваше мнение. Что вторая наложница не важная птица, и это ваше — мужское дело. — Она раздраженно повела плечами. — Вижу, вы довольны своей младшей наложницей даже больше, чем родственницей Ода Нобунаги? Неужели причиной тому только юность и красота? А на благородное происхождение теперь уже и не смотрят? Не знаю, как сейчас, но в мое время, если девушка низкого происхождения умудрялась пленить сердце и ум, — Фудзико подняла указательный палец к потолку, — о ней вполне могли подумать как о ведьме. Потому как истинный самурай не должен пленяться миловидным личиком, отдавая предпочтение безродной перед женой, являющейся дочерью даймё Дзатаки, брата Токугава-но Иэясу, и наложницей из рода Нобунага. Это выглядит подозрительно. Я поставлю крест рядом с именем Айко-сан и постараюсь присмотреться к ней повнимательнее.

— Айко — очаровательный ребенок и никакая не ведьма. Отец разрешил мне выбрать себе невесту по душе, я и выбрал. К тому же Айко была еще очень юна, когда выходила за меня замуж. С самого рождения жила в деревне недалеко от Нагасаки, помогала матери растить младших братьев и сестренок, и, насколько я это знаю, алое платье, которое родители пошили для Айко, чтобы она надела его на смотрины, было первым платьем, не перешитым из материнского, а сделанного лично для нее. В этом платье она и выходила за меня замуж. А когда девочка перед своей свадьбой не имеет нескольких платьев, не пробует косметики и не играется с веерами, когда она знает лишь обязанности и работу, где ей взять время для того, чтобы научиться колдовать?

— 8. Токанэ-сан — оруженосец. 9. Митче-сан — повар. 10. Толедо-сан — парикмахер.

— Да, безусловно, праздник следовало устраивать в замке Грюку, а не в доме. — Фудзико покачала седой головой. — Это большое упущение!

— Со мной приехали два оруженосца, но на церемонию пойдет только Токанэ-сан, как доверенное лицо. Повара я пришлю к вам уже сегодня, а парикмахер…

— Одним парикмахером больше, одним меньше, роли не играет. А вот если у Юкки или у вас будут растрепаны волосы — это никуда не годится. Итак, значит, я могу доложить вашему отцу, что из ваших людей, включая вас, разумеется, в доме будут десять человек, включая вашего мастера-повара. Вы ведь возьмете одну кормилицу? Я правильно поняла?

— Совершенно верно. — Минору закусил губу, заранее готовясь сообщить жене о том, что ей придется выбирать, с какой из кормилиц отправиться на праздник.

Меж тем Фудзико как ни в чем не бывало сунула в рукав полученный от сына свиток и, нежно улыбнувшись уже догадавшемуся, что его обманули и не будут посвящать в тайны, Минору, удалилась в глубь дома.

«Это очень разумное решение собрать гостей в маленьком домике, а не в большом замке, — хихикала про себя Фудзико, довольная тем, что сын не посмел задержать ее. — Девять человек со стороны Минору вместе с ним самим, да девять со стороны Умино (сам Умино, Гендзико, два охранника Сусани Акайо и Кобо Изао, мастер чайных церемоний, что прибыл до своих господ, три служанки Ханако, Кичи и Намико). На этот раз дети остались дома. Ну и ладно, девять да девять — восемнадцать. А также сам Арекусу, она — Фуздико, служанки, которые будут прислуживать за столом, соседские девушки — Михоко, Рисако, Сума, Сузумэ и охрана. Правда, охрана не в счет, так как будет стоять возле дома, а в дом не войдет. Итого двадцать четыре человека, из которых с уверенностью можно исключить, во-первых, самого Арекусу — не станет же он шпионить сам за собой, ее — Фудзико, и новорожденного внука. Хотелось бы еще написать имена детей и их супругов, но… нет. И так слишком много оказано доверия».

Об убийстве мастера чайных церемоний стало известно за час до торжественной церемонии, но Фудзико решила не призывать в последний момент в дом, Будда ведает, какую замену, а извиниться перед гостями, и особенно перед Умино и Гендзико, чьим вассалом являлся покойник.

В своем же списке она безжалостно вычеркнула имя покойного, справедливо полагая, что нет разницы — шпионил мастер чайных церемоний в прошлом или нет, главное, что после смерти он по-любому не станет заниматься этим ремеслом.

Впрочем, очень скоро выяснилось, что на семейном совете, который Ал не преминул устроить еще до имянаречения младенца, не присутствовали ни одна из служанок, повар находился на кухне, парикмахер был отослан причесывать вторую кормилицу, из-за чего список уменьшился на девять человек, так что оставалось гадать — то ли следует искать шпиона среди оставшихся, то ли вражеский агент чудом не был допущен на святая святых — совет. Хотя в последнее не верилось.

Как и планировалось в самом начале — церемония прошла более чем скромно для внука хатамото, и малыш получил неприхотливое имя Ичиро — первый сын. По заверениям Фудзико — отличный намек судьбе, мол, «первый» и «единственный» — суть не одно и то же. Боги заметят, что ребенка нарекли первым и захотят проверить, а дадут ли второму имя Кеиджи или Коджи — второй сын. Любят боги проверять да искушать людей, а люди знай этим пользуются!

Сразу же после официальной части в бане охраняющими дом с прилегающим к нему садиком и хозяйственными пристройками самураями были обнаружены тела двух недавно убиенных служанок Михоко и Сузумэ, приглашенных прислуживать на званом обеде Фудзико.

Не желая беспокоить Грюку-сан, начальник стражи велел спешно спрятать тела, после чего была совершена быстрая, но тщательная уборка территории, так что явившемуся прямо в праздничной одежде Алексу оставалось только скрипеть от досады зубами. Еще бы, мало того что неведомый убийца прирезал безвинных женщин, он расправился с ними в охраняемом самураями доме, куда не должен был проникнуть посторонний. А значит — убийца был одним из гостей или состоял в одной из свит. Шесть смертей в один день — и все это под носом у доблестных воинов!

Начальник стражи не знал куда девать глаза, для себя он уже решил, что его жизнь закончилась, и мог только молить своего господина, чтобы тот позволил совершить сэппуку, смыв позор кровью. Но смерть — это не главное. Даже если господин смилостивится и позволит вспороть себе брюхо, как того требует обычай, а не прикажет самураям попросту обезглавить не справившегося со своими обязанностями офицера. Все это маловажно. Гораздо хуже другое — он и его люди подвели своего сюзерена, и не только в том, что проморгали убийцу, куда больше Грюку-сан сокрушался о том, что те поспешили убрать следы крови, по которым он тщился отыскать злодея. Хотя, с другой стороны, какое бы это произвело впечатление на гостей? Не испугало бы женщин?

Но если господин гневается — значит, ему есть на что гневаться. Есть провинность, и кто-то должен понести заслуженное наказание — наказаны должны быть все!

Узнав о гибели еще двух девушек, Фудзико извлекла из рукава список предполагаемых шпионов и, показав его мужу, вычеркнула имена убиенных.

— Вам не кажется странным, что прокравшийся в дом убийца режет только слуг? — потянув за рукав мужа, спросила она.

— Слуг? — Ал выглядел растерянным.

— Я составила этот список, — Фудзико свернула в трубочку лист и снова засунула его себе в просторный рукав, — так как мы с вами пытались вычислить присланных на совет шпионов. — Она невозмутимо смотрела в глаза мужа. — Шпионов нашего сегуна, шпионов, присланных соседними даймё, теми, кто знает, где находится проклятый Амакуса Сиро, и охраняет его, теми, кто… — Она сделала выразительную паузу. — Мы ждали шпионов, а не убийц. Простите мне мое вмешательство, но, быть может, вы знаете больше моего? Быть может, располагай я чуть большей информацией, я могла бы понять, с какой стороны ждать следующего удара, могла бы защитить домочадцев и слуг, по крайней мере, пока вы отлучаетесь в замок?

— Вы совершенно правы. — Ал потер гладко выбритый подбородок и, обнаружив в углу комнаты сложенные в стопочку кожаные подушки, бросил одну для жены и вторую для себя. — Вы правы в том, что шпионы должны шпионить, а не убивать… почему же они убивают?

— Да, да. — Лицо Фудзико исказилось болью, когда она сгибала ногу для того, чтобы сесть напротив мужа, но толстушка тут же взяла себя в руки, изобразив на лице неискреннюю улыбку. — И если он пришел убивать — отчего не совершил попытки убить вас, меня или хотя бы нашего новорожденного внука? Что он хотел этим сказать?

О том, что в доме бесчинствует не один, а несколько убийц, не хотелось даже думать. Потому как уже немыслимое дело, что самураи стражи вот так, посреди бела дня пропускают черт знает кого. Представить, что мимо них могли пробраться хотя бы двое — заявление невероятное и невозможное. Поэтому оба, не договариваясь, решили считать, что в доме орудует один убийца.

— Возможно, он получил приказ убить несколько слуг или хочет таким образом предупредить нас о том, чтобы мы знали, что он где-то близко, и лишний раз не рыпались. Возможно, что он хотел досадить нам своими действиями. Мол, у владетельного даймё праздник, а его двор то и дело заливается кровью, самураям приходится заниматься похоронными делами, и что скажут гости и соседи?

— Действительно. Очень неприятно, — Фудзико сморщилась, — но если подумать о погибших: мастер-повар был вассалом наследника нашего сегуна Иэмицу-сама, двое поварят, убитых вместе с ним, скорее всего — случайные жертвы. Что называется, под руку подвернулись. Мастер чайных церемоний прибыл вместе с Умино, что же до девушек, то я наняла их в соседних домах. Есть ли какая-нибудь связь между этими покойниками, кроме той, что они явились служить нам.

— Возможно. Я бы хотел, чтобы вы как можно быстрее собрались в дорогу, а носильщики паланкинов были наготове. Сразу же после совета мы все вместе тронемся в путь.

Фудзико со значением поклонилась.

— Все, кроме Минору, которому я уже приказал после праздника отправиться в замок Мидори, что на земле нашего вассала Катои-сан, он должен будет лично прочесывать все окрестные земли в поисках этого мальчишки, и чем он быстрее обнаружит и убьет Амакуса Сиро, тем скорее все закончится. — Ал попытался подняться, но Фудзико остановила его, неловко схватив за запястье.

— Но вы говорили, что наш сегун тоже ищет этого отрока? — зашипела она в лицо мужа, так что тот был вынужден склониться к самым ее губам.

— Сегун ищет не теми методами… — Ал замялся, решая, стоит ли поделиться с женой столь секретной информацией, но Фудзико за все время, что он ее знал, не то что не предала, а даже и не разочаровала своего странного супруга. — В общем, по нашим подсчетам Амакуса сейчас одиннадцать. Так он — Хидэтада — решил убивать всех одиннадцатилетних или около того мальчишек, ты понимаешь? Всех! Тоже мне царь Ирод!

— Всех одиннадцатилетних? — Фудзико сощурилась, прикидывая что-то в уме. — Всех не получится, хотя решение сегуна не обсуждается. — Она ущипнула себя за второй подбородок, довольно прищелкивая языком. — Этот метод можно было бы взять на вооружение нашим стратегам. Хотя тут тоже есть свои недочеты, — она облизала жирные губы, — настоящая перепись — реестр ведется только в самурайских семьях. Что же до торговцев и крестьян… — Фудзико пожала плечами, — я уже не говорю об эта, посудите сами, какой уважающий себя самурай согласится копаться в этом человеческом отребье?

— Сегун прав?! — Ал хотел было вспылить, но вовремя сдержался, давно привыкший, что у японцев все не как у нормальных людей.

— Во всяком случае, сегун благоволит к вам, и если вы попросите его прислать самураев из замка, чтобы сопровождать вас, он безусловно окажет помощь.

— Сегун… — некоторое время Ал сверлил Фудзико взглядом, решаясь на, быть может, самый отчаянный после, разумеется, перемещения в Японию, шаг. — Твой разлюбезный сегун умрет в этом году!..

Сказал и замер, вдруг словно напоровшись на собственные слова. Еще бы, на дворе 1632 год — год, когда реальный сын Токугава Иэясу — Хидэтада должен помереть, уступив место новому военному правителю Иэмицу. А значит — Ким должен будет покинуть занимаемое им тело нынешнего сегуна, дабы не привлекать внимания потерявшего его из вида ордена «Змеи». Потому как они тоже не лыком шиты и связи с будущим сохраняют, следовательно, если в назначенный день и час сегун не отдаст богу душу, пойдут подозрения и проверки, и тогда…

Отчего должен умереть Хидэтада, Ал не знал, а в листах, отданных ему Кимом, об этом ничего не было сказано, хотя если ничего доподлинно не было известно, стало быть, не убили славного Хидэтада-сама, не принудили к сэппуку, не отравили гадостью, а загнулся он сам по вполне бытовым причинам — не от старости, разумеется. Хидэтада сейчас пятьдесят три — вполне нормальный для мужика возраст. Так что если бы сегун не пил как лошадь и вообще поберег свое здоровье, быть может, еще столько же протянул. А так…

Ал покосился на Фуздико, она не выглядела ни испуганной, ни растерянной. Скорее всего, приняла как факт, что ее сумасшедший супруг вознамерился совершить покушение на своего сюзерена, и теперь спешно разрабатывает план, как и чем лично она может быть полезна в этом предприятии. Не фуражом, так связями, не связями, так добрым, мудрым советом. Да, отличная все-таки жена досталась Алу. Точно — не по заслугам!

— Ты… это… молчи о том, что сказал. — Ал потупился.

— Вы ничего не сказали, а я ничего не слышала, — польщенная оказанным ей доверием, Фудзико ткнулась лбом в татами.

— Я не собираюсь убивать сегуна, — одними губами прошептал Ал, уже злясь на себя за излишнюю откровенность. — Просто, — он дотронулся до плеча жены, привлекая ее к себе, — один святой монах из Нары предсказал, но только это тайна.

Глава 8Дело чести клана

После совещания с членами семьи и посвященными в дело Амакуса Сиро офицерами, на котором Ал определил делом чести клана нахождение и уничтожение проклятого мальчишки, о причинах подобного решения он предпочел не распространяться, интересоваться же причинами, подвигшими господина к решению умертвить кого-либо, было не принято — приказы не обсуждаются. Сам же Ал собирался совершить прощальный визит к Киму, после чего под усиленной охраной доставить семью в замок, где можно будет уже не бояться за их жизни.

Как обычно вопросом запаса продовольствия и всего необходимого для путешествия занималась Фудзико. Ал даже не пытался взять на себя хотя бы ничтожную часть забот по организации переезда, понимая, что любое вмешательство в интендантские дела вызовет ее буйный протест и угрозы незамедлительно покончить с собой. Когда-то он тщился сколько-нибудь изменить положение дел, пытаясь участвовать в хозяйственных делах, огорчаясь из-за непонимания супруги, он-то как лучше хотел, а она… с годами привык, научившись находить в подобном положении дел выгоду для себя.

Отдав необходимые распоряжения помощникам и продиктовав писцу несколько вежливых писем, Ал направился было в сторону гарнизона Эдо, где у него оставались дела с несколькими офицерами, для того чтобы сообщить о своем отъезде лично. Вместе с ним, по заведенному невесть когда обычаю, шла только личная охрана. Вежливо поклонившись вышедшей по традиции провожать супруга Фудзико, Алекс внезапно был остановлен женским криком, доносящимся откуда-то с улицы.

Шедшие за Алом самураи, тотчас же выстроились вокруг господина, образовав ощетиненный мечами защитный круг.

— Да отвяжитесь вы! — Ал грубо оттолкнул в порыве бросившегося на его защиту и отдавившего при этом ему ногу самурая, но осмотрительно вперед не полез. Хватит уже, не мальчик на всякую нежданную опасность кидаться. Не перед кем норов показывать.

Меж тем один из охранников выдвинулся вперед, самураи за его спиной тотчас прикрыли своими телами образовавшуюся было брешь, защищая хозяина. Доброволец, оправив пояс, медленно вошел в калитку соседского домика.

Несколько минут его было не видно, не слышно, за старыми, разросшимися мандариновыми деревцами, должно быть, тихо беседовал с кем-то. До Ала долетали приглушенные голоса, но смысла сказанного было не разобрать. Впрочем, уже хорошо, что разговаривают, куда хуже было бы сейчас услышать беседу двух мечей и предсмертные вопли.

Наконец, довольный своим подвигом, разведчик вернулся. По тому, что тот спокойно прикрыл за собой калитку и ни разу не оглянулся, было понятно, что никакая опасность их там не поджидает. Охрана расслабилась и отступила от господина, давая ему возможность выслушать рапорт.

— У соседей несчастье, дочь покончила жизнь самоубийством, — заметно волнуясь, сообщил он, — без разрешения родителей. Вот какое дело.

— Дочь? — Ал почесал гладко выбритый подбородок. — Ну да, конечно… дочь…

— У соседей была одна-единственная дочь Рисака, — выскочила вслед за Алом Фудзико. — Вы видели ее на празднике, я наняла ее прислуживать за столом и затем убирать посуду. Она же калитка в калитку живет. Могла и поздно домой явиться, и без сопровождения… жалко-то как… — Супруга затрясла обвисшими щеками. — Такая услужливая девушка, такая милая. Последнее время жили они бедно, вот я и подумала, семье лишние денежки не помешают, а нам послушная служанка, вообще хотела к себе забрать да потом за нашего кузнеца и выдать… ах-ах… какая жалость.

«Была на празднике? На празднике, на котором уже убили уйму человек? Неужели совпадение?» — Ал махнул рукой самураям, и вместе они подошли к соседской калитке, за которой стоял сухенький пожилой японец. Этого мужичка Алексу приходилось видеть довольно-таки часто. Он вечно крутился тут, то ходил за водой, то подправлял изгородь — сам сосед или соседов слуга… попробуй разберись.

Как все японские дома, соседский домик был светлым и чистым, небольшая ниша токономи с висевшим на стене свитком и изящной вазой на полу располагалась сразу же против входа. Автоматически Ал кивнул в сторону свитка с иероглифами и прошел в комнату. В правом углу стоял крошечный столик и китайская шкатулка с секретом, обычно такие держали в домах модницы, так как в волшебных шкатулочках хитроумные чесночники делали такое количество потаенных отделений, что в них помещались и косметика, и головные украшения, включая новомодные шпильки. В левом углу комнаты стояла старая желтоватая ширма, из-за которой торчали чьи-то ноги.

Покойницу успели чинно уложить на циновку, хотя она была еще не обмыта и не приодета.

Глубокая колотая рана на шее могла говорить как о самоубийстве девушки (женщины обычно совершают сэппуку именно таким образом — пронзают себе горло), так и о том, что кто-то нарочно сымитировал это дело.

Ал повернулся к стоящему за правым плечом начальнику стражи, и тот протянул все еще окровавленный, с запекшейся кровью узкий ритуальный нож.

Все вроде как было вполне обычно и уже, за столько лет жизни в Японии, привычно. Трагедия произошла глубокой ночью, уже после того, как девушка благополучно покинула дом Ала. Родители обнаружили тело лишь недавно. Собственно, Ал и его люди как раз и услышали крик матери, нашедшей свою мертвую дочь. Для того чтобы свести счеты с жизнью, девушка воспользовалась ритуальным ножом, выбрала удобное время. Не переоделась в одежды смертницы — но жена же сказала, что последнее время соседи жили очень бедно. А белые одежды тоже денег стоят. Все было правильно и одновременно нет!

Ал смотрел на крохотное тело юной покойницы и задавался одним-единственным вопросом: «Почему она сделала это?» Несмотря ни на что, он не мог привыкнуть, что в Японии народ чуть что хватается за ножи или мечи, протыкает себе горло или режет живот. Перед ним была не красивая, но вполне милая, пригожая девушка, которой жить, да жить.

В чем же причина? Непроходимая бедность? Ерунда. Фудзико ведь ясно сказала, что приглашала девушку работать и собиралась позаботиться о ее дальнейшей судьбе. Быть может, вчера кто обидел?

Вообще проблематично приставать к служанке в доме, полном гостями и сторожащими их покой самураями, но с другой стороны, сумел же кто-то прикончить уже столько народа в этом самом охраняемом доме, так почему же кто-то не мог…

При одной мысли, что вчера где-то совсем близко, возможно в соседней комнате или в саду, произошло грубое насилие и пострадала соседская девочка, Ала передернуло.

— Она вчера весь день была у нас… — Ал избегал смотреть в глаза начальнику стражи, но, по всей видимости, того мучили похожие вопросы.

— Я узнаю, но Рисако-сан вчера все время провела на кухне, она помогала повару и все… все время была на виду. Я не думаю, что…

— Моя дочь вернулась домой веселая, потому что госпожа Фудзико заплатила ей больше обещанного, — поклонился Алу проводивший его в дом старичок. — Она была очень весела, очень…

Распорядившись, чтобы Фудзико выдала соседу денег на погребальный обряд, Ал хотел было продолжить свой путь до казарм, когда молодой оруженосец повалился перед ним на землю, ткнувшись лбом в желтоватый песок.

— Это еще что такое! Формы вам не жалко! — проворчал Ал. — Чего тебе?

— Мне необходимо срочно переговорить с вами. — Юноша покраснел и тут же побледнел, его глаза были на мокром месте, веки опухли.

Они отошли в сторону от остальных.

— Рисака-сан покончила с собой из-за меня, — глотая слезы сообщил он. — Мы встречались с нею, мои родители присылали мне денег, и мы… в общем… я и Рисака-сан, мы…

— Понятно.

— Я думал, что буду наведываться к ней, когда вы будете брать меня с собой в Эдо. Многие имеют временных жен и ничего. А Рисака-сан, она хотела, чтобы я забрал ее с собой в замок Арекусу, а я… — По лицу парня катились слезы. — Это я виноват в том, что госпожа Рисака покончила с собой.

— Понятно. — Ал вздохнул, размышляя над словами самурая, когда за его спиной послышался осторожный кашель.

— Господин, позвольте пару слов? — Начальник охраны выглядел встревоженным, иначе нипочем не стал бы прерывать разговор сюзерена с его слугой. — Парень не виноват. Простите, что невольно подслушал, но… — он низко склонился перед готовым вспылить Алом, — но дело неотлагательное. В общем… — он вздохнул и, подняв глаза на господина, отрапортовал: — Еще две девушки, работавшие вчера на кухне и ухаживавшие за гостями, найдены мертвыми. Сума в канаве за домом гончара, и Намико, служанка Гендзико, в квартале отсюда, за складами.

Повернувшись ко все еще стоящей посреди улицы Фудзико, Ал увидел, как та вычеркивает из списка подозреваемых имена погибших.

Глава 9Сегун

Подготовка к отъезду — дело не господское, то есть и господское, конечно, тоже. Даже самые старательные и исполнительные слуги любят, чтобы их усердие отмечалось или хотя бы замечалось. Прошел высокий господин мимо трудящегося в поте лица работника, взглянул на труды праведные, что деньгой одарил. Приятно. Особенно хорошо, коли сам сюзерен или кто из его ближайших сановников вдруг в толпе слуг одного-единственного вакато[16] углядит. Мальчишка, ясное дело, язык высунувши от усердия, старается, силится, как можно лучше и скорее полученное задание исполнить. Похвала носящему челку юнцу — и для него, и для родителей его вдвойне приятнее, потому как господин, он же в корень зрит. Услужит господину мальчишка, того и гляди до срока велит самурайский пучок делать, лоб точно взрослые брить да два меча у пояса носить! Вот счастье-то! Отсюда мораль — пусть Фудзико берет на себя все заботы по замку, фуражу и содержанию войска, он, Ал, просто обязан хотя бы чуть-чуть вникать в домашние дела. Этих похвалить, этих побранить. Да хотя бы просто кивнуть головой, мол, видел, учел, принял к сведению. Но на этот раз, пожалуй что, придется вновь бросить все на многострадальные плечи супружницы и старшего сына с зятем. Как-нибудь носильщиков они и сами наймут, и основных, и смену, особого провианта в дорогу брать не следует — протухнет на такой-то жаре, а вот воду и саке обязательно. Смену одежды, запасные пеленки для ребятенка — штук пять или даже десять, но не больше. Веера лучше те, что называются «летучая мышь», они и покрепче будут, в смысле, что если ими мух не бить, то вещь сноса не знает. К тому же «летучая мышь» не часто используется в качестве оружия, что в нынешних условиях тоже весьма предусмотрительно. Без лишних сюрпризов до места доберемся. Остановку в пути необходимо сделать с ночевкой. На постоялом дворе, и самого высокого класса. Чтобы без насекомых и чистенько было. Сам-то Ал может и в крестьянском доме заночевать, и в поле, поди, не помрет, но дамы и тем более новорожденный младенец… тут, пожалуй, не одну, а целых две стоянки придется устраивать. Главное, чтобы лишнего с собой не тащили. В замке барахла для всех найдется, нет смысла туда-сюда шмотье перетаскивать. Хотя и Гедзико с Умино, и Минору с Юкки, скорее всего, набрали с собой нарядов, чтобы на празднике пофорсить, перед другими гостями фасон показать, и одежонка-то все праздничная — из дорогущего китайского шелка, вот так за здорово живешь бросить жалко.

А не бросить, так, стало быть, на себе тащить. Не на себе, конечно, но дополнительные носильщики — это, во-первых, лишние рты, лишние места на ночлеге, и во вторых — Будда разберет, сколько через эту дверцу еще шпионов в дом проберется. Вот горюшко-то.

Хотя если за один день в доме прикончили девять человек, не исключено, что к моменту, когда все будет готово к отъезду, вообще никого не останется. Не дай бог, конечно.

Нет, не бежать ему сейчас надо, не пытаться укрыться от невидимых убийц, неизвестно по какой причине вознамерившихся истребить окружение хатамото самого сегуна, а как главе клана попытаться решить этот вопрос раз и навсегда. Самому пройти в осиное гнездо и предъявить претензии Киму. И пусть тогда тот попрыгает, пусть поизвивается бывший адепт ордена «Змеи», потому что, коли его это рук дело, значит, должен он знать, что Ал не прячется, не боится. А коли Ким невиновен — то и того лучше, пущай тогда прикрывает тылы своей высочайшей властью. Шевелится, черт возьми! Во всяком случае, пока не оставил многострадальное тело сына Иэясу, или пусть хотя бы откроет — когда именно намеревается покидать. И в кого, главное дело, вселится.

От таких мыслей у Ала даже в висках застучало, потому что привык уже жить под крылышком главного даймё Японии, привык знать, что защищен и застрахован. А что теперь? То ли сам сегун его извести желает, то ли нашелся и у сегуна вражина достойный, возымевший охоту и наглость истребить самого близкого верховному военному правителю человека, сиречь Арекусу Грюку — хатамото!

Хорошо, если старый маразматик Ким из тела второго сегуна Токугава-но Хидэтада переселится в родственную ему тушку Токугава-но Иэмицу, парню сейчас двадцать восемь, уже почитай двенадцать лет как получил ранг дзюнии и должность гон-дайнагон — самое время дела вершить. Сегунский совет, правда, изначально окрысился против Иэмицу, мол, болен он с детства, слаб и власти не удержит, но Ким историю Японии изучал и ведает, что именно Иэмицу должен после Хидэтада править. Стало быть, проблем не возникнет.

Ал вспомнил Иэмицу, статью больше походившему на деда Иэясу, нежели на тщедушного отца, и ему сделалось не по себе. Потому как одно дело — выбить душу из отвратительного параноика Хидэтада, который из-за плохого сна или мигрени запросто мог запытать в своих подвалах целый штат придворных лекарей, послать на никчемную смерть верных самураев, а потом злобиться на весь мир из своего паучьего угла.

Да заменить такого сегуна на спокойного, рассудительного Кима — благое дело. Даже ради того, чтобы над головой не висел маньяк с дамокловым мечом и неограниченной властью, Ал готов был подписаться под таким решением своего друга, но Иэмицу…

А ведь парень еще даже детьми толком не обзавелся, полыхнуло в голове синим пламенем, да так, что Ал был вынужден остановиться как вкопанный, едва ощутив, как идущий за ним охранник, не сориентировавшись, налетел на него, заехав обутой в соломенный сандаль ногой по лодыжке сюзерена.

— Простите, господин.

— Пустое.

Действительно, двадцативосьмилетний Иэмицу не имел еще наследника, то есть были у него и жена и наложницы, три дочери — колобки с гребенками в жидких волосиках, но мальчика… — Ал прибавил шага, вспоминая список сегунов ветви Токугава, четвертый сегун — правнук Иэясу и законный наследник сегуната должен был родиться только в сорок первом году. Да, именно так и никак иначе: «Токугава-но Иэцуна, сын Токугава-но Иэмицу, будет рожден в 1641 в замке Эдо, в 1645 получит ранг сёнии и должность гон-дайнагон, чтобы в 1651 сделаться сэйи тайсёгуном после смерти отца. Годы правления — 1651–1680».

Получается, что если Ким вселится в тело Иэмицу, сын Иэмицу будет уже не… Его передернуло. Но что же делать? Что решил Ким?

У сегунского дворца их уже ждали, во всяком случае, начальник охраны вышел вперед, едва только из-за поворота появился Ал со свитой. Вообще-то не следовало являться к сегуну пешедралом, но Ал предпочитал пешие прогулки, думалось ему на ходу лучше, да и не сообразил о приличиях. А теперь-то что? Теперь обратно не повернешь.

Оправив пояс с двумя привычными уже мечами — катана и вакидзаси[17], Ал шагнул навстречу явно поджидающему его офицеру, за ним, стараясь не отставать, пристроился оруженосец, в обязанности которого, в частности, входило ношение за господином всевозможных пропусков, которые Ал по безалаберности мог забыть дома.

— Мы слышали уже о прискорбных событиях, произошедших в вашем доме, Хидэтада-сама направил к вам своего гонца, не думал, что он такой скорый.

— Никакого посланника у меня не было. Разминулись, должно быть. — Ал пожал плечами, поведение офицера было странным, с одной стороны, он не должен был затевать задушевные разговоры на первом же посту перед замком, с другой — молодое, чуть тронутое оспой лицо самурая показалось Алексу смутно знакомым. Наверняка видел его и не один раз во внутренних покоях, где как раз принято развлекать новоприбывших непринужденным, но недолгим общением. Вот кёгэ[18] и приучился, так что колом теперь не вышибить.

Только что же его из теплых покоев да на сквозняк-то поставили? Наверняка серьезного папочки сынок. Не иначе Ким опять маялся с язвой или зубами, да и понизил в сердцах всю свою личную стражу. Надо будет полюбопытствовать.

Занятый своими мыслями и больше не реагируя на неуместно разговорчивого придворного, Ал прошел еще несколько постов, на каждом из которых ему приходилось предъявлять пропуск, неизменно удивляясь затверделости местных обычаев.

Наконец каменные ступени лестницы под его босыми ногами сменились серыми татами общего коридора, потом циновки на полу сделались более мягкими и белыми, и вот последний пост, возле которого он оставил свои мечи и охрану и вступил на нежнейшие, больше схожие с мягкими коврами белоснежные татами. Полупрозрачные двери бесшумно отъехали в сторону, явив картинку в стиле «полуденный отдых небожителя» — на полуразобраной постели перед Алом склоненный над шахматной доской сидел худосочный Хидэтада.

— Присаживайся, не отсвечивай. — Ким кивнул на сёдзи за спиной приятеля. — Живем, как бляди на витрине, ни вздохнуть, ни пернуть — услышат, увидят, прочухают. Все достало!

— Сделал бы себе европейскую комнату, — Ал пожал плечами, — камень, дерево, железо, можно даже звукоизоляцию сварганить.

— Не надо. — Ким поднял с доски королеву и, сощурив хоречье лицо, принялся рассматривать ее на свет. — Мало ли что случится, охране сподручнее прийти на помощь, когда она может контролировать ситуацию, а за дубовыми дверями из тебя или, скажем, из меня фарш провернут, никто не заметит. Что у тебя, я слышал, опять падеж? Подозреваешь кого?

— Подозреваю. — Ал в упор поглядел на Кима, но тот даже бровью не повел.

— Правильно подозреваешь. Я тоже на нее думаю? — Ким протянул Алу руку с зажатой между большим и указательным пальцем королевой.

— На кого?

— Осиба-сан, кто еще до крови настолько охоч? Она это — можешь не сомневаться. Давненько не показывалась стерва.

— Ей-то зачем? — вытаращился на приятеля Ал.

— А зачем она тебя пытала? Зачем сына извела? Теперь еще ты и дочку у нее забрал, за своего Минору выдал. Тоже нужно понимать.

Глава 10Юкки

Уже целую стражу как солнце спряталось за тучи, по крышам стучит дождь. Пелена мелких капель похожа на мистический занавес, за которым… что?.. за которым картины вечные и мимолетные, жизнь, к которой подкралась смерть. Дождь смывает следы преступлений в доме, занимаемом компаку сегуна Арекусу Грюку, стучит по крышам, звенит у крыльца, царапает в сёдзи.

Только что Юкки в сопровождении служанок сама ходила к дому свекра, пытаясь узнать, когда тот разрешит пускаться в путь. Дорожки возле снятого для них с мужем дома теперь больше похожи на ручьи или крохотные речушки, стекающие с крыши струйки воды бьются в разрыхленную садовником землю и отскакивают грязными каплями. Подол зеленоватого с цветами кимоно уже весь в мерзких каплях, над головой госпожи служанка несла желтый веселый зонт, плечи бережно закрывал дождевик, а все равно ноги промокли, так что сразу же пришлось менять носки и переодеваться. Влажная одежда — первый шаг к болезни, а зачем болезнь эта юной матери, которая еще не успела как следует налюбоваться на своего дитятю. На своего маленького и ненаглядного сына, на своего Ичиро. Юкки позволила девушкам развязать свой широкий пояс, снять верхнее кимоно.

Фуздико сказала, что Ал с личной охраной отправился в замок к самому. Должно быть, с докладом о произошедших убийствах. Долгий доклад получился, или приходится дожидаться в приемной, что, у сегуна дел мало, слушать о том, как лишают жизни безоружных поваров и служанок.

Хотя в мирное время отчего бы и не послушать, не каждый день в доме уважаемого, высокопоставленного человека такие бесчинства творятся, чтобы посреди бела дня, при гостях и удвоенной охране…

Давненько ничего подобного не было, почитай с месяц уж, во владениях даймё Юкитака, там тоже в один день дюжины две трупов обнаружилось, но да у них не то, там совсем другое, там господин заподозрил слуг в измене и покрошил провинившихся по-хозяйски. Неинтересно.

Ничего, что не едем, зато хоть прогулялась на свежем воздухе, иногда промокнуть — тоже приключение. А поехать можно когда угодно, уж кто-кто, а она, Юкки, долго собираться не станет, одеться по-дорожному и вперед. Авось до ближайшего постоялого двора паланкин не промокнет, а если и промокнет — все лучше, чем сидеть теперь в этом страшном Эдо и ждать, когда неведомый убийца явится за ней, Минору или малышом.

Правда, пока убивали только в доме Ала, но это пока.

Юкки позволила служанке Акико вынуть шпильки из ее прически, и поток черных густых волос упал на плечи. При этом госпожа сосредоточила внимание на змеящейся по сёдзи струйке воды, избегая смотреть на служанок. Так она могла сохранять иллюзию одиночества, которое во все времена столь сладостно для сердца.

Должно быть, девушки завершили ее туалет, потому что вдруг ее оставили в покое, Юкки вздохнула с облегчением и улеглась на приготовленную ей постель у стены. Жаль только, что Минору не было рядом, хотя уж он-то точно не дал бы помечтать в тишине и покое, особенно после того, как она родила, и придворный лекарь разрешил им переплетать ноги.

Если господин явится от сегуна прямо сейчас, ее предупредят, и тогда еще можно будет двинуться в путь, но если задержится в замке буквально еще на одну стражу… в пути их неминуемо застанет ночь, ночь и дождь… бррр. Нет, Ал ни за что не рискнет жизнью своего внука, не такой человек. Так что, если в ближайшее время никто от свекра и свекрови не явится, значит, сегодня уже никуда и не тронемся. Тогда усилить на ночь охрану, проверить, все ли приготовлено для Минору, и…

Юкки думала о дожде, кутаясь в теплое хаори, слушала дождь, как когда-то в детстве, когда она, не задумываясь о последствиях, могла исчезнуть из этого мира, для того чтобы появиться в ином. Сегодня она не стремилась оставить тело, чтобы поноситься по коридорам времени или желая навестить маму. Да и зачем? Для чего? Для кого?

Нет, сейчас она хотела только забыться, отрешиться от мирской суеты, от нелюбимого ею Эдо, мыслей о проникшем на праздник убийце и необходимости немедленно покинуть это страшное место, спасая свою собственную семью, но спокойствие не приходило, спугнутое тревогой.

Юкки прислушалась к своим ощущениям, но вместо этого до слуха ее донеслись равномерные шлепания сандалий.

Заскрипела калитка, молчаливое спокойствие дня внезапно нарушилось грубоватым мужским окриком, и тут же заверещала одна из служанок Юкки, говорившая нарочито громким визгливым голосом, должно быть, пыталась предупредить домочадцев о непрошеных гостях.

Юкки приподнялась на локтях, подползла к сёдзи, проткнула пальцем намокшую бумагу и прильнула к получившемуся отверстию. Так и есть, в саду служанка Каори слабо препиралась с самураями в коричневой форме сегуната. На кимоно старшего знакомые пять гербов клана Токугава с вписанными в круг цветами мальвы.

Служанка непрерывно кланялась, громко сетуя на то, что господина как раз сейчас нет дома, а госпожа отдыхает. На ее крики выскочили самураи охраны, оставленные в доме Минору, служанка и одна из кормилиц, позабыв про этикет, вперлись в комнату Юкки и, нимало не смущаясь присутствия госпожи, бросились протыкать свои глазки в сёдзи.

— Они хотят видеть вас, госпожа! Вас! Что же делать?

— Одеваться. — Юкки не ожидала от себя такой выдержки. Впрочем, если за ней прислали замковую стражу, что тут поделаешь, придется подчиняться, не в войну же играть с представителями власти. Не губить своих верных самураев, которые еще, без сомнения, пригодятся Минору.

Да, надо срочно написать Минору и его отцу. Ведь это какая-то ошибка, на ней — на Юкки — дочери Токугава-но Дзатаки нет никакой вины. Во всяком случае, той, в которой ее можно было бы уличить открыто.

Ловкие служанки подняли госпожу на ноги, надели чистое темное кимоно. Юкки развела руки в стороны, позволяя подпоясать себя. Кимоно темное и теплое, не чета тому, что только недавно сняли с нее. Значит, служанки решили, что ей — Юкки, придется отправляться в холодное подземное узилище для государственных преступников.

А где Минору? Тоже схвачен?

В дверь постучали и тотчас открыли, не дожидаясь ответа.

— Добрый день госпожа Грюку, — вежливо поклонился начальник стражи. — Простите, но я имею предписание немедленно доставить вас для дознания в тюрьму.

— Добрый день, господин офицер. — Юкки послала стражнику придворную улыбку, склонив голову, поклониться, как того требовал обычай она не могла, пока служанки не справятся с поясом. Впрочем, эта не зависящая от нее небрежность в данном случае сыграла как нельзя лучше, привнеся очаровательный штришок в общение с местными властями. Надо будет написать об этом потом. Хотя заявись к Юкки не этот несчастный десятник, а человек, обладающий реальной властью, еще как бы поклонилась, и в кимоно, и без него.

Ой, Будда, я ведь хотела написать записку мужу… но теперь уже не успеть.

— Личный приказ сегуна. Поторапливайтесь, пожалуйста.

— Да. Я уже готова. Можно ли попрощаться с ребенком?

— Извините, но нет. — Стражник густо покраснел, склоняясь перед внучкой, дочкой и женой даймё в грациозном придворном поклоне. — Простите, но строжайше запрещено оставлять вас хотя бы на миг без моего внимания, давать общаться хоть с кем-то, пить, есть, принимать лекарства.

— Могу ли я распорядиться насчет обеда и ужина для моего мужа? — Юкки старалась держаться как можно спокойнее, ни один мускул на ее лице не шевельнулся, хотя внутри уже нарастало глухое бешенство. Упоминание стражника о лекарствах красноречивее самого ареста ни в чем не повинной Юкки говорило о том, кто стоит за всем этим. Ким! Ким — агент ордена «Змеи», засланный своими хозяевами в Японию, для того чтобы занять тело высокопоставленного человека и влиять от его имени на политику в стране. Ким, которого орден снабжал эликсиром, при помощи которого тот мог отделить душу от тела. Ким, который знал про нее не меньше, чем она про него. Ким, который уже был даймё Кияма — главой христиан в Японии, затем, выбив душу из отца Юкки, Дзатаки, вселился в него и наконец исчез из поля зрения юной ведьмы, для того чтобы появиться теперь, нанеся ей подлый удар в спину.

Без сомнения, за ее арестом выразительно вырисовывалась фигура Кима, слышался его запах. Он, Ким, стоял за спиной сегуна или… или… что тут мелочиться, был самим сегуном!

Внезапно Юкки сопоставила кажущуюся ей и прежде странной внезапную дружбу, возникшую между ее свекром Алом и сыном Иэясу Хидэтада. По словам матери, Алекс Глюк долгое время состоял в закадыках у пресловутого Кияма, а после смерти последнего вдруг перекинулся дружить с Дзатаки, и вот теперь…

Почему же прежде эта простая с виду мысль упорно не доходила до сознания Юкки? Почему даже мама, которая знает если не все, то, по крайней мере, очень много, не додумалась о подмене сегуна? Или додумалась, но не успела сообщить? Почему?

Служанка Каори накинула на плечи госпожи еще не высохший соломенный дождевик, самураи, служащие у Минору, выстроились возле дома, в руках у одного из них нелепо рядом с мечами и алебардой красовался желтый зонт.

— Мы сопроводим госпожу до места назначения, — не попросил, а констатировал начальник стражи.

— Спасибо. Но в этом нет необходимости. — Главный стражник положил руку на рукоять катаны.

— Простите, но это наш прямой долг. — Вежливо улыбнулся начальник стражи Минору, помахивая легкомысленным зонтом. Его коричневая, как у вассала и приверженца клана Токугава, форма была уже вся в каплях, меч невежливо выполз наполовину из ножен, любопытствуя насчет свежей крови.

Глава 11Невестка Ала

— Что? Юкки арестована?! По личному приказу сегуна?! — Ал едва скинул мокрую обувь и теперь стоял на пороге, оттряхивая дождевые капли.

— Вы совершенно правы, нашу Юкки арестовали по личному приказу, — Фудзико подняла очи к потолку, — но это ведь не повод бежать обратно в замок. — Она виновато улыбнулась, сталкиваясь с холодной голубизной мужниных глаз. — В любом случае, сперва все следует обсудить, обдумать. Вот служанки уже принесли сухую одежду. Сейчас примите ванну, и покумекаем, как быть.

Фудзико взяла сухую одежду из рук подоспевшей девушки, придирчиво потрогала мягчайшее полотенце.

— Вы ведь весь мокрый, не ровен час, захвораете. И чем вы тогда сумеете помочь своей невестке? Нам всем? А ведь вы глава рода. Старший в семье.

— Да отстань ты! Минору ко мне! — оттолкнул супругу Ал.

— Я уже послала за сыном. — С полотенцем в руках Фудзико остановилась в шаге от Ала, ожидая, когда тот сядет или наклонится к ней, чтобы обтереть его длинные мокрые волосы. — Подогретого саке?

— Может быть. — Как обычно, Ал пасовал перед ласково-неотвязным напором супруги. Под окном захлюпали шаги, и Ал наконец принудил себя опуститься на подушку, позволив жене хлопотать вокруг него.

Бросив на руки служанке зонт, Минору поспешно опустился на колени перед родителями, быстро, но с достоинством ткнувшись лбом в татами.

— Проходи, садись. А то твоя мать будет мне пенять потом, что зазря продержал любимого сынулю на сквозняке.

— Сквозняк ерунда, а и о вежливости забывать не годится. — Минору картинно разогнулся, тряхнув самурайским пучком, и неспешно прошел в комнату, сев напротив Ала.

— Давно ее увели? — Ал развязал пояс, протянул сыну мечи, стянул с тела набрякшую влагой форму, позволив супруге растереть себя полотенцем. — И, главное дело, я ведь только сейчас из светлейших покоев! Ну сегун! Ну удружил!

— Слуги говорят, стража уже миновала. — Красивые брови Минору сошлись на переносице. — Мои люди проводили ее до замка. Она там.

— Там. А должна быть здесь! — Ал покачал головой, принимая сухую одежду. — Ладно, седлайте моего коня, или лучше паланкин мне, поеду, кой-кому ума прибавлю.

— Так темнеет уже! Кто же в замок по два раза на дню ездит? — всплеснула руками Фудзико. — Простудитесь по такой-то погоде!

— А ей там каково? Кормящей матери в подземелье?!

Служанка поставила перед господином бутылочку саке, и он, не дожидаясь, сам плеснул себе и Минору в чашки. — Ладно, пошел я. — Он кивнул жене, сыну. — Гендзико с мужем отправляй пока в замок. А оттуда можно и домой. Главное, чтобы охрана их подоспела, а то нашей, боюсь, не хватит. Вот ведь времечко-то пришло!

— Паланкин готов. — Один из самураев Ала заученно поклонился на пороге, оставаясь несколько секунд в согбенной позе.

— Ладно, пойду уже. — Ал поднялся, вслед за ним встал Минору. — Завтра же на рассвете чтобы все покинули Эдо. При любом раскладе. Понятно?!

Привычным движением Ал вернул на место мечи и, поклонившись Фудзико и сыну, покинул дом.

Из-за мокрых туч выплыла осторожная белая луна. Лодка как лодка, только сияющая и белая с задранным по ходу движения носом. Если луна белая — значит, завтра будет холодно. Примета и в Японии — примета. Если луна сделается красноватой, значит, прольется много крови. Впрочем, кровь здесь льется постоянно: и на молодой луне, и на старой, в полнолуние, и когда никакой луны на небе нет, а лишь след, как намек и обещание возвращения. Луна привыкла и уже давно не краснеет перед человеческой жестокостью и произволом.

В одиночной холодной камере томится жена даймё Грюку-но Минору, молодая и прекрасная, как некогда ее мать Осиба. Холодно ей и одиноко, полные молоком груди призывно ноют. Ребенка давно уже пора кормить, а ребенка и нет. Вот как чувствовал Минору, просил ее не начинать, дабы грудь не портить, силы на первенца не изводить, а что теперь… теперь молоко само наружу просится. В небе лодочка-луна, под ней млечная дорога в далекий рай, млечная…

Но это хорошо, что ребенка в тюрьме вместе с матерью нет. Дома его кормилица завсегда покормит, уж голодным хозяйского сыночка не оставит, а здесь что? Здесь он погиб бы от холода.

Юкки сворачивается клубочком на грязной вонючей соломе, дует на руки, пытается согреться под накидкой. А все равно ничего не получается. Холодный пол из нее тепло вытягивает, того и гляди, к утру останется от Юкки лишь пустая никчемная оболочка, а все тепло, вся душа ее изойдет на холодные камни.

Болит грудь, ноют набрякшие молоком сосцы. Холодно ведьме Юкки. Холодно и непонятно, потому как, с одной стороны, она завсегда может тело свое бросить в тюрьме и сама легким лучиком скользнуть в окошко и улететь куда глаза глядят. То есть какие глаза? Глаза как раз в камере останутся. А там если и видишь, то другим, особым зрением. Боже! Будда или кто там еще есть! Сжальтесь, подскажите. Дайте забыться сном, в который не проникнет холод тюремной камеры, или…

Что там дома? Придет ли за ней Минору, или бросит по приказу, верный своей клятве сегуну? И то верно — как сюзерен велел, так и поступай. Так и правильно, всегда так было. Минору — верный своей клятве самурай. Больно ему ли, горько ли… он сдержит слово, вытерпит, сдюжит, ради приговоренной жены не станет восставать против власти. А вот Ал? Юкки нахмурилась, вспоминая доброе и такое не самурайское лицо свекра. Хатамото, первый человек при сегуне, и старого Иэясу знал, и с новым дружен, а ведь не примет покорно и раболепно приказа! Одно слово — варвар! Правильно матушка говорила. Варвар — ему законы не писаны. Приспичит — против природного господина пойдет, глазом не моргнет, если его близких обижать станут.

А она — Юкки — ой, насколько своя. Только что подарила долгожданного внука, и еще подарит, лишь бы жизни хватило.

Да, как ни странно, но по всему выходило, что реально положиться в этой ситуации она может только на этого белобрысого (теперь уже седого) голубоглазого варвара! Свекра Ала!!!

Белая яркая луна заглянула в камеру Юкки и, не найдя там ничего интересного, скользнула на воды прорытого вокруг замка широкого канала, заплясав на них свой древний танец.

На стене сменилась стража, со скрипом опустился широкий мост. В неурочное время опустился. По мосту, высоко подняв над головами факелы, чинно печатая шаг, проследовали самураи личной стражи хатамото сегуна, даймё Грюку Арекусу. Ал вышел из паланкина и, оправив одежду, чинно последовал за встречающим его офицером стражи. Как обычно, сегун работал ночью, и по заведенному бог весть когда обычаю в замке не спал никто.

Луна проследовала было за Алом в замок, но задержалась на крыльце, прислушиваясь к едва уловимым шагам. Где-то там, по улицам спящего Эдо, шел юноша — почти мальчик — в белых аккуратных одеждах без гербов. Черные волосы его были чисто вымыты и причесаны, но не завязаны в самурайский пучок, а лежали, свободно достигая плеч. Красивое лицо в свете луны казалось бледным.

Прибывший недавно в главный город сегуната Эдо вместе со своей семьей Амакуса Сиро гулял теперь по улицам, силясь представить себе своего великого деда — отца мачехи Марико, всесильного Грюку Арекусу. На самом деле Амакуса уже видел европейцев, но все они были для него на одно лицо, а значит, не представляли ничего интересного, в то время как легендарный Арекусу… вот кто интересовал его по-настоящему.

Проходя мимо рынка, он невольно свернул на широкую улицу, дома на которой были сплошь большими, с изящными крышами и уютными двориками, судя по всему, здесь размещались знатные горожане с семьями, слугами, личными отрядами самураев. У некоторых домов еще продолжалось суетливое копошение. Кто-то спешно закрывал двери, пробежал посыльный с корзиной, в которой стукались друг о друга бутылочки с саке, гавкнула собака. Мальчик приметил за прозрачными сёдзи черный женский силуэт и невольно остановился, наблюдая за неожиданным теневым представлением.

Стоя на коленях, женщина сервировала маленький столик, расставляя плошки и чашки, раскладывая палочки хоси. Вот поднялась на ноги, отошла к стене и тут же вернулась с полным подносом вкусностей. Даже слюнки потекли.

Вот поклонилась еще кому-то, впуская в комнату тучную фигуру с двумя шпильками в прическе. Не будь этих шпилек, так бы и гадал, мужчина это или женщина. Судя по частым суетным поклонам, не просто женщина, а хозяйка. Прислужница неслышно скользнула в другую комнату, где вскоре вспыхнул неровный свет, должно быть, чиркнула огнивом, и вот уже загорелся еще один фонарик. Еще минуту подождать, и девушка снимет с себя одежду и тогда…

Но служанка не сняла, а как раз, напротив, накинула на плечи дождевик и взяла в руки зонтик. Хозяйка послала куда-нибудь на ночь глядя.

Сиро хотел уже идти дальше, но тут взгляд его невольно наткнулся на еще один силуэт. Мужчина прятался на дереве, наблюдая за происходящим в доме. Кто он? Вор? Убийца?

Мальчик застыл на месте, ожидая, что произойдет дальше. Дом большой и ухоженный, здесь должно быть полно самураев, но сейчас их не было видно. Впрочем, а кто сказал, что стражников должно быть видно? Может, они как раз и попрятались кто где? Или это один из них? Хотя нет! Какой же нормальный стражник станет грязнить форму о мокрое после дождя дерево?

Тоненькая женская фигурка мелькнула за сёдзи, дверь поползла в сторону, в тот же момент мужчина соскочил с дерева и, крадучись, приблизился, прижавшись к стене и почти что слившись с нею.

Секунда. Поклонившись в последний раз двери, служанка оказалась на пороге. Мужчина у стены незаметно качнулся к ней, лунный свет отразился на обнаженном кинжале.

Не поняв, а скорее почувствовав, что сейчас произойдет, Сиро закричал надтреснутым голосом, будя округу.

Тотчас убийца скакнул за угол дома, а спасенная девушка с визгом бросилась на крыльцо. У соседей зажглись огни, захлопали калитки. В считаные секунды Сиро оказался окруженным вооруженными людьми.

— Кто кричал? Ты кричал? Что случилось?

Кто-то схватил за куртку Сиро, его толкнули в сторону дома, за которым он прежде наблюдал. Кто-то бесцеремонно схватил его за шиворот.

— Не трогайте парня, лучше обыщите вокруг дома, — раздался властный голос Фудзико, и в следующее мгновение ее дородная фигура показалась в просвете двери. — Служанка сказала, что ее только что чуть не зарезали, простите нас, молодой господин, вы видели убийцу?

— Видел. — Сиро скинул со своего плеча чью-то руку. — Он побежал за угол, госпожа. Я шел мимо и заметил.

— А почему больше никто не заметил? — Из дома напротив вышел Минору. — Где стража? Матушка, с вами все в порядке? — Расталкивая столпившихся у калитки самураев и не обращая внимания на Сиро, Минору прорвался к Фудзико.

— Со мной-то в порядке. А стража… Вот, сам погляди! До чего дошло!

Какое-то время они молчали. Сиро видел только широкую спину молодого самурая.

— Отец еще не возвращался? Эй, кто там есть, обыщите сад. Быстро.

Несколько окруживших было мальчика самураев сорвались с места и влетели во дворик, рассредоточиваясь по территории.

— Не возвращался. А этот убийца прикончил, должно быть, наших стражников и хотел уже прирезать мою личную служанку. Какая наглость!

— Ваша охрана, как я понимаю, перебита. Но вы спаслись, чему я искренне рад. На рассвете тронемся в путь, а пока я оставлю здесь моих людей.

— Без господина?!

В глубине дома завизжала служанка, и тут же раздался стук обутых в сандалии ног. Звук распахиваемых дверей.

— Это его приказ! — Минору развернулся спиной к матери и наткнулся на все еще стоящего у калитки Сиро.

— Ты видел человека, напавшего на служанку?

— Только силуэт. — Мальчик сокрушенно вздохнул, показывая на дом. На фоне светящихся изнутри сёдзи были хорошо видны тени снующих вокруг дома самураев.

— Понятно. — Минору с любопытством оглядел паренька. Судя по приличной одежде, мальчик не мог оказаться нищим ронином, с другой стороны, он не носил еще самурайской прически и гербов. — Эдокко?[19]

— Нет. Мой отец служит в Осаке. В Эдо у меня невеста… ну, то есть отец хочет, чтобы наши семьи породнились, — не моргнув глазом соврал Сиро.

— Понятно. Остановились где-нибудь поблизости? Я к тому, что ты один. Сам видел, что тут творится. Мои люди проводят тебя до места. Кроме того, я просто обязан сообщить твоему отцу о том, что ты спас мою мать. — Минору приосанился. — Не каждый день вакато вроде тебя выпадает спасти от смерти саму Грюку Фудзико! Жену хатамото сегуна, даймё Грюку-но Арекусу! Ты отличился и достоин награды. Но прежде чем я решу, как именно должен наградить тебя, мне следует познакомиться с твоими родственниками и выяснить все о тебе.

«Грюку Арекусу?! Грюку Фудзико?!» — Мальчика бросило в жар.

— Гостиница, в которой мы остановились, за рыночной площадью, — соврал Сиро. — Это совсем близко. Но прошу вас, господин, только ничего не говорите сегодня моему отцу. — Он сделал вид, что не может подобрать слов. — Завтра он должен делать отчет перед своим господином, и если сейчас мы собьем его подсчеты, он не сможет выполнить задание, и тогда…

— Хорошо, — Минору погладил мальчика по плечу. — Я знаю эту гостиницу и наведаюсь туда завтра. Как ваша фамилия? Чтобы я знал, кого спрашивать.

— Такеси, — назвал Сиро фамилию сослуживца отца.

— Хорошо, Такеси-сан, завтра в начале часа петуха[20] я навещу твоего отца и расскажу ему о твоем хорошем поступке. Он будет в гостинице в это время?

— Да. — Сиро смотрел в глаза Минору не отрывая взгляда.

— Тогда до свидания.

— До свидания, господин. — Сиро вежливо склонился перед Минору.

Попрощавшись, спокойным, уверенным шагом мальчик прошел до конца улицы и бесшумно скользнул в темноту переулка, моментально растворившись в нем.

— Арекусу все нет, рассвет еще не скоро, а мы уже потеряли половину своей охраны. — К Минору из дома вышла расстроенная Фудзико. — Кто этот мальчишка? Зачем ты его отпустил?

— Его фамилия Такеси, живут в гостинице на площади. Завтра зайду и засвидетельствую…

— Никому ты не засвидетельствуешь, — позабыв о правилах хорошего тона, перебила его мать. — Парнишка-то, знамое дело, соврал.

— Врут, когда бедокурят. А этот, можно сказать, герой. Да будь они ронинами, я и его и отца готов уже сегодня взять к себе на службу, ведь если бы не он…

— Соврал твой герой. Как есть соврал. Что я, правды от кривды не отличу? — Фудзико вздохнула. — Другое дело, почему соврал, когда по всему выходит, что его не за уши отодрать, а как раз наоборот, наградить следует? Вот главный вопрос. Ох, господин сын, сдается мне, что натерпимся мы еще бед от этого твоего Такеси. Хотя и не Такеси он, и вообще…

Продолжая ворчать, мать ушла в дом, а Минору еще стоял какое-то время на улице, смотря в сторону площади, куда удалился таинственный спаситель.

И все-таки он неправильно сделал, что отпустил его одного, сколько парню лет, хотя бы приблизительно — одиннадцать-двенадцать, не больше. А ведь отец ясно сказал, что какие-то нелюди взялись истреблять мальчиков именно этого возраста. Возраста злейшего врага отца — Амакуса Сиро! Чтоб глаза его не видели света дня! Сам дурак, отпустил, а теперь сам и мучийся.

Минору почесал затылок, в этом месте самурайский пучок слегка разъехался, что могло расцениваться как нерадение, хотя… поздно уже, пора ложиться. Что-то еще преподнесет завтрашний день. Он глянул в сторону своих самураев, спешно выносящих трупы охраны, и, пожалев, что не предложил матери перебраться в его дом, велел установить новый пост охраны.

Снова зазвенели цикады. Несмотря на убийства стражников и арест Юкки, ночь снова брала подвластную ей землю в свой сладкий плен, продолжая очаровывать вечными чудесами — похожей на лодочку или улыбку небесной девы луну и крупные блестящие звезды. Запела какая-то птица, и растянувшийся на своей циновке Минору забыл о произошедших неприятностях, тихой ночной кошкой в комнату прокралась наложница Айко, которой за красоту и почти вызывающую юность не возбранялось являться в господскую спальню без приказа. Теплая и гладкая, она скользнула под одеяло и прижалась к Минору, положив голову с длинными черными волосами ему на плечо.

Жизнь снова была прекрасна и гармонична, священное ва, точно серебряная рябь на воде, потревожено, но не нарушено.

Глава 12Тени в замке

Ал был взбешен, только-только он уговорился с Кимом о том, что тот допросит и отпустит невестку, он даже хотел подождать Юкки у замка, так все-таки вернее, и Ким, видя, что друган нервно прогуливается возле входа в подвал, не должен был бы тянуть с освобождением Юкки, но вдруг неожиданно из дома прибежал самурай, доложивший, что за его отсутствие кто-то перебил охрану, и хорошо, что только охрану. Не пошли боги прохожего паренька, успевшего вовремя поднять шум, — страшно подумать…

Рассказывающий о страшных событиях самурай предпочел сразу же грохнуться на колени перед господином и теперь излагал свою версию произошедшего угрюмо уткнув взгляд в землю.

— Чего у них там? — насторожился Ким у окна. — Почему гонец не поднимается с колен? Что-то стряслось? Но только что?

В этот момент Ал, задрав голову, взглянул в сторону окна, за которым в спасительной тени хоронился Ким, и сегуна бросило в жар.

«Заметил или нет? Вообще-то раньше никто не видел. Это проверялось много раз, но Ал — Ал необычный человек, он мог».

Внизу Алекс отдал быстрый приказ своему человеку и направился в сторону замка.

«Опять что-то не так. Что-то с этой мерзкой Юкки или ее матерью, или, может быть, на него снова вышел орден „Змеи“, и теперь он, Ал, решил выдать им Кима. Сдать с потрохами старого друга. Сейчас он явится и начнет кричать и угрожать. Будет требовать, чтобы немедленно освободил Юкки. Но Юкки нельзя освобождать. Она опасна. Очень опасна…»

Ким прошел в глубь комнаты, сел на подушку.

Нужно что-то делать. Не пускать Ала. Ерунда, если разобраться, одно слово начальнику охраны, и пусть приятель хоть весь на злобу изойдет, а сегун занят или в бане, да на женщине в конце-то концов!

Но потом… Как долго сможет он скрываться от Ала? День, два… неделю, месяц? А он, Ал, при этом не сорвется, не пошлет донесение в орден «Змеи», не натравит на него ведьму Осибу?

Непременно натравит. Не может не натравить. А женщины, женщины на любые подлости способны, тем более такие, как Осиба и Юкки.

Ох, Юкки, а ведь ее никак нельзя выпускать, невозможно выпускать…

В дверь постучали, заученно опустившись на колени, начальник стражи отрапортовал о возвращении Грюку Арекусу.

— Скажи, у сегуна срочное совещание. Я приму его после. Иди. — Говоря это, Ким невольно следил за тоном, с которым произносил приказ. Как будто пока все шло нормально, голос не дрожал и был сильным.

Впрочем, голос — это ерунда. Кто сказал вообще, что в разговоре с подчиненными нужно следить за дыханием. Подчиненные должны подчиняться, и не важно, кидается ли господин сандалиями, орет или пребывает в блаженном созерцании. Подчиненные должны боготворить своего господина, в каком бы состоянии тот ни находился.

Другое дело — что сказать Алу? Что делать с Юкки? Ведь Ал по-любому будет требовать ее назад, а свободный враг — это многим хуже, нежели враг плененный и обезоруженный. Хотя обезоруженный ли? Кто сказал, что ведьма Юкки не пронесла в камеру свое колдовство? Разумеется, оно при ней. А раз так, стало быть, она никакая не безоружная бедняжка, а опасная змея в его собственном доме! Вот как надо думать о Юкки, а не по-другому.

А значит, если сейчас отдать приказ зарубить узницу, никто не сможет сказать, что он, сегун, расправился с беззащитной женщиной. Просто нужно представить это не как убийство и, упаси Будда, не как казнь (этого Ал ему в жизни не простит), а как вынужденную самооборону. Хорошая идея.

Итак (Ким устроился поудобнее, скрестив ноги по-турецки, как делал иногда, играя сам с собой в шахматы), Алу потом можно будет сказать так: когда к Юкки в камеру явились самураи для того, чтобы, согласно поступившему приказу, освободить ее, арестованной показалось, что ее хотят убить, она произнесла несколько заклинаний, после которых один, нет, лучше два тюремщика свалились замертво, а третий, спасая свою жизнь, зарубил ее мечом.

Тела двоих, якобы погибших от колдовства, нужно приготовить уже сейчас. А зарубившего невестку Ала придется осудить и казнить принародно.

Ким сел на колени, оправил кимоно. «Когда решение принято, сама вселенная помогает тебе в его реализации». Дыхание успокоилось, мозг прояснился. Он хлопнул в ладоши, и хлопок неожиданно отозвался многоголосым эхом.

За дверью зашевелились, сёдзи отползли в сторону, охранник опустился на колени, по обычаю ткнувшись лбом в татами.

— Начальника стражи ко мне живо, — прошелестел Ким, и его шепот прозвучал с неожиданной громкостью, за спиной стражника снова зашевелилось, и вот уже начальник стражи припадает к полу рядом со своим подчиненным.

— Иди сюда и закрой за собой дверь. — В этот момент Ким казался сам себе героем древности, царем, посылающим на казни побежденные им армии, вершителем судеб. — Я хочу доверить тебе одно важное дело, после которого… В общем, слушай…

Получив отказ сегуна принять его, Ал побродил возле ворот замка и, наконец, оставив вместо себя самураев, устремился к одному из постоялых дворов, рядом с которым под тенью здоровенной сосны было огороженное место с крошечными столиками и разложенными подушками. Журчание искусственного ручейка обещало прохладу и давало надежду забыться хотя бы на некоторое время, наблюдая за миниатюрным водопадом, весело спрыгивающим с изящной, сделанной из камней и цветов горки, из трактирных дверей исходили приятные запахи жареных креветок, которые очень любил Ал.

Задание умертвить двоих тюремщиков. На самом деле совершенно не обязательно уничтожать полезных и не зря занимающих свои места людей, в то время когда бесполезного люда вокруг видимо-невидимо.

Ронины, крестьяне, даже горожане, эта наконец… не трех, тридцать трех, если нужда припрет, можно притащить в замок. Впрочем, к чему привлекать ненужное внимание, хватая праздно шатающихся по главной площади бездельников. Есть же тюрьма, а в ней полно узников.

Начальник стражи хлопнул себя по бритому лбу, радуясь столь изящному решению проблем. Но нельзя просто умертвить и выставив на всеобщее обозрение два трупа. Сидельца по одному только запаху сразу же отличишь от порядочного человека. А вот тюремщики моются обязательно. К тому же их прически… да, тут о многом стоило подумать. Но времени не было.

— Двух не старых, осужденных на смерть мужчин тайно и быстро доставить из ближайшей тюрьмы в подземелье замка, — приказал он своему помощнику и сам, обнажив меч, вошел в темный прохладный коридор, где его, по заведенному обычаю, встречал сухопарый тюремщик.

Наверное, после расправы над арестованной следует покончить и с этим, запоздало подумал начальник стражи, впрочем, по-настоящему хороших тюремщиков мало.

Проходя мимо маленького аккуратного садика, он припомнил обезноженного тюремщика в замке Дзатаки, которому, несмотря на многочисленные просьбы разрешить покончить с собой, было отказано. Мало этого, явившаяся после убийства мужа Осиба забрала калеку в свой замок, пообещав, что там поможет ему встать на ноги. Надо же, пристроила у себя бесполезного калеку, в то время как сильные молодые самураи были вынуждены искать себе другое место службы, другого господина. Счастье, что самых ценных забрал к себе сегун, и кто-то остался близ семьи покойного дайме. Да. Судя по всему — хорошие тюремщики по весу риса. Об этом следовало помнить.

Глава 13Юкки — начало изгнания

Безошибочным внутренним чутьем Юкки постигла, что ее идут убивать, и поднялась с подстилки в ожидании неизбежного. Никакой магией, приписанной ей Кимом, она не обладала. Разве одно-единственное, странным образом приобретенное знание о перемещении души в другое тело и затем возврат в прежнее, аккурат в ту минуту и секунду, когда произошел выход. Пока тело еще не остыло, и кровь не остановилась в жилах, превратившись в ленивую и никуда не годную массу. Но теперь…

Она услышала, как где-то там, за дверями ее камеры и даже дальше щелкнул замок входной двери и послышались шаги, ближе, ближе.

«Если меня зарубят сейчас, я не вернусь уже никогда. Не вернусь в это тело, не буду больше Юкки — женой Минору, матерью Ичиро». Она мысленно проверила всегда готовые принять ее коридоры времени. Все было как надо. Все в самом лучшем виде. После рокового удара мечом она будет продолжать жить, но только не Юкки. Кем-то другим — мужчиной, женщиной или ребенком, в этом мире, в далеком будущем или прошлом. Но непременно будет жить.

Как же горько покидать…

Шаги остановились возле Юккиной камеры, щелкнул засов, звякнули ключи. Да, ее запирали что надо. Боялись потому что.

Перед глазами Юкки замаячила огненная мишень, в которую она должна была привычно воткнуться. Не в молоко, а в самый центр, в яблочко, в глаз дракона. Туда, где открываются спасительные коридоры, куда понесет ее странная сила и ветер времени.

Дверь распахнулась. Незнакомый самурай в коричневом кимоно с пятью гербами сегуната и словно светящимся в темноте мечом. Главное — не паниковать, не плакать, главное — сохранить лицо, все равно уже тела не спасти.

Огненная мишень запульсировала с неожиданной силой, втягивая Юкки в себя, а та, как зачарованная, смотрела на блестящую катану, как будто бы в ее серебристом свете для нее, для Юкки могла открыться долгожданная тайна.

Сколько раз уже убивали ее — мужчиной, женщиной, стариком и ребенком. Ее временные оболочки разлетались на части, шинкованные безудержной силой и острыми мечами, и вот теперь…

Она инстинктивно сделала шаг в сторону, пропуская меч, ворвавшийся в камеру ветер странствий растрепал ее черные волосы, новый замах сверху вниз получился растянутым во времени. Должно быть, в Юкки проснулась забытая поэтесса времен Желтого Императора в Китае. «Меч похож на струну. На струну, на которой играет судьба, — подумалось ей. — Мое тело было безупречным музыкальным инструментом, на котором понимающие пальцы Минору могли играть любые, даже самые сложные музыкальные композиции. Как жаль, что этот великолепный инструмент будет сломан. Утерян для вечности…»

Дневной свет играл на лезвии катаны, перед глазами пульсировала заветная мишень, Юкки набрала в легкие воздух, она знала, что «замороженный» воин не разморозится без ее согласия. Но с другой стороны, она понимала и то, что не может сейчас обойти посягавшего на ее жизнь самурая и как ни в чем не бывало выбраться из тюрьмы. Не получится, потому что эта пауза — суть растяжения времени — дана только для того, чтобы она успела принять свою судьбу и покинуть тело до того, как…

Но об этом не следовало думать.

Перед глазами Юкки пронеслись Минору, на руках которого лежал крошечный Ичиро, мама, Арекусу, Фудзико, служанка Каори… Мысленно поклонившись каждому, она заторопилась, подгоняемая ветром странствий.

Меч зажегся с новой силой, и Юкки добровольно встала под удар.

Пространство тряхнуло, точно мир вдруг пробудился от непонятного сна, воин вздрогнул и со всей силой перерубил стоящее перед ним мертвое тело.

Душа Юкки ловко скользнула в пульсирующую мишень и полетела дальше, по знакомым ей коридорам времени. Впрочем, далеко она не собиралась улетать, она еще была нужна своим близким, она еще могла попробовать повлиять на их судьбы, помочь. Увидеть их, по крайней мере, еще раз человеческими глазами.

Перед Алом открыли двери в кабинет сегуна, где его давно уже дожидался Ким. Игра предстояла непростая. С одной стороны, нужно было потянуть время, пока начальник стражи покончит с Юкки и приготовит трупы якобы погибших от ее магии воинов, с другой — надо же было как-то объяснить Алексу, отчего он до сих пор не выпустил его невестку.

По сигналу Кима две девушки внесли в комнату столик и поставили на него чашки для саке и разнообразную закуску.

— Простите меня, — Ал не мог разговаривать с Кимом в присутствии суетливых теток, разве что перейти на русский, но это на крайний случай. — Простите меня, но я только что ел, и дело, по которому я явился сюда, безотлагательное.

Одна из придворных дам бросила на Ала уничижительный взгляд.

— Не психуй, — усовестил Ала Ким по-русски, после чего перешел на японский. — Отпустят твою Юкки, я здесь сегун — кто мне указ? Бумажек каких-то найти не могут. Куча формальностей. Не переживай, давай-ка лучше откушаем, как в старые добрые времена, а то я проголодался. Что же до Юкки, то сам небось оставил перед воротами с десяток самураев. Им ее с рук на руки и передадут. А нам сюда сообщат, что выпустили и все тонкости соблюдены.

— Нам обязательно общаться в присутствие твоих шлюх? — Ал подзабыл русский, и теперь язык давался ему с каким-то скрипом.

— Зачем же так грубо, мои девчонки не заслужили такого отношения к себе. Я и так пренебрегаю их обществом в последнее время. Чем они тебе помешают, скажи на милость?

— Тем, что при них несподручно тебе морду бить.

— Ай, ай, какие мы грубые. — Ким привлек к себе одну из красоток и, растрепав ей прическу, поцеловал в шею. — Чуть что, и сразу по морде. Ладно, переходим на японский, а то как бы чего не заподозрили.

Поняв, что сегун увлекся одной из подавальщиц, ее место у стола тут же заняла другая девушка. Принесли блюдо из белого осьминога с крошечными вялеными креветками, как любил Ким. Жареная рыбка для Ала. Могли бы, конечно, и на мясо расщедриться, но должно быть, никто не охотился, а на такой жаре либо есть только что убитое и приготовленное, либо воздержаться.

Ал облизал губы и, наконец, позволил себе присесть на подушку.

Насчет бюрократии, это он, Ким, верно сказал. Чего-чего, а бумаготворчества в токугавской Японии развелось превеликое множество, но все же — личный приказ сегуна… м-да…

— Не сомневайся во мне, дело твоей невестки у меня на контроле. На личном контроле! — Ким поднял вверх тонкий, сухой палец. — И сейчас я велел отпустить ее, потому что наши подозрения не оправдались. Но на будущее, ты же и сам понимаешь, что я не собираюсь постоянно ждать удара со стороны ее матери.

— Юкки не будет разменной монетой в ваших делах с Осибой! Юкки…

Ветер странствий… Юкки, или кем она была в эту секунду, рывком выскочила из коридоров времени и полетела куда-то, где кроме ветра странствий свистели и другие ветра, ветра, несущие запахи воды и трав. Туда… к крошечным, игрушечным домикам и похожим на шарфы каналам, к тем, словно нарисованным желтоватым дорожкам и малюсеньким деревцам. Кто это своему ребенку такой садик построил?

Ближе, ближе, вот уже видны тени людей. Их много, дома уже не кажутся игрушечными, на улицах заметное оживление. Строем идут куда-то самураи, торговцы с корзинами на головах, молодая мама бегает по лужайке вместе с двумя карапузами в просторных одеждах. Милое дело, вселиться в одного из этих детишек, но нет…

Юкки меняет направление, снова берет вверх к голубому лоскутку неба и оттуда вниз, туда, где канал делает петлю вокруг сегунского замка и прилегающих к нему территорий, золотой дракончик с расправленными крыльями — живой? Нет, должно быть, украшение замка… не суть.

Нельзя отвлекаться, вот и каменный балкон, перед внутренним взором замелькала всеми красками радуги горящая мишень, вот она нацелилась на чью-то спину с большим бантом. Нет! Сорвалось. Туда, в глубь замка, за полупрозрачные сёдзи, дальше, дальше. А вот и он… мишень пульсирует с такой силой, что невозможно разглядеть лица. В комнате явно несколько человек, значит, надо быть особенно осторожной.

Юкки расслабилась и позволила мишени втянуть себя в незнакомое ей тело.

Ким дернулся, поперхнулся соском, который только что облизывал, падая на столик с едой, отпихнул от себя полураздетую придворную даму.

Ал вскочил с места, подхватывая друга.

— Арекусу? Вы? — Сегун вытаращился на Ала, все еще лежа на столе.

Поняв, что ничего страшного как будто не произошло и уже не произойдет, две дамы при помощи Ала усадили господина на его место, смеясь и весело обтирая его надушенными платками. Третья выскочила на секунду за дверь, должно быть, распорядилась немедленно вызвать врача.

В помещение проникли и, не приметив ничего из ряда вон, так же тихо исчезли два стражника, одна из женщин развязывала пояс внезапно заболевшего сегуна, другая принесла воду для умывания, третья уже стояла с новым кимоно на руках.

Молчаливые служанки убирали испорченные яства, вытирая и заново сервируя стол.

Какое-то время сегун с удивлением разглядывал свою впалую желтоватую грудь с по-идиотски торчащими сосками, потом потребовал принести зеркало.

— Что с тобой? На солнышке перегрелся? Или съел что-то не то?

— Я, Арекусу-сан, я… — Было заметно, что Хидэтада никак не может прийти в себя.

— Ну да. Я это. А с тобой-то что? — Ал говорил по-русски, но Ким явно не понимал ни слова. — Ким? С тобой все в порядке?

— Арекусу-сан… — Сегун внезапно отвернулся, очумело разглядывая комнату. — Оставьте нас одних. — Повелительный, не терпящий возражений жест рукой. — Арекусу-сан… я не Хидэтада-сан. Я не сегун.

Не понимая, что происходит, Ал уставился в безумные глаза сына Иэясу. Это хоречье лицо, желтая кожа, глаза навыкате, эти паучьи руки с длинными, похожими на сучья пальцами — все это он знал уже несколько лет. Все то время, как Ким занял приглянувшуюся ему оболочку, и вдруг…

— Ты? — Алекс чувствовал, как реальность ускользает от него, обесцениваясь, точно протухший товар в лавке.

— Я Юкки, ваша невестка Юкки.

— Юкки? — Да, он и раньше знал, что дочка Осибы может перемещаться из тела в тело, а что тогда делает душа, которую она выбивает из приглянувшегося ей носителя? Она гибнет… Острая жалость к Киму сменялась болью и пониманием личной трагедии Юкки, ведь не пошутить же она явилась в сегунский замок. Не из пустого ребячества воспользовалась телом правителя страны, или все же Ким был прав, и Юкки — засыл Осибы? Нет…

— Меня только что зарубили в подвале этого замка по приказу сегуна. — Хидэтада-Юкки вздохнул. — Мне больше не вернуться в мое тело. Я… я не хотела убивать сегуна, мне просто нужно было теплое тело, чтобы пожить еще какое-то время… первое попавшееся тело. Я не думала о власти. Клянусь вам. Я только хотела побыть еще какое-то время в одном городе с Минору и Ичиро.

Выходя из тюрьмы, где он казнил Юкки и присутствовал во время умерщвления двоих осужденных на смерть мужчин, начальник стражи сегуна вдруг подумал о том, что неплохо было бы принять задним числом покойников на службу. Эта идея показалась ему весьма своевременной. Кто знает, быть может, имеющий особенное влияние на сегуна Грюку-сан пожелает проверить, а числятся ли вообще убиенные тюремщики работающими при тюрьме. Их ли это была смена. Все говорили, что Арекусу невероятно докучен и въедлив. А значит, следовало позаботиться о том, чтобы все выглядело похожим на правду. Смерть для них он выбрал от яда, чтобы следов не оставалось. С Грюку Арекусу приходилось держать ухо востро.

Понимая, что Ким перед выходом из тела должен был бы испить эликсир или хотя бы сосредоточиться на переходе, чего явно не было, Ал должен был принять как данность, что друг ушел от него теперь уже навсегда.

И вот тут начались сложности, с одной стороны, можно было понять Юкки, которая хотела только одного — как можно скорее выбрать себе самое красивое женское тело для того, чтобы снова быть с Минору и сыном, но с другой… Что бы, интересно, стала делать стража, если бы сегун вдруг ни с того, ни с сего дал дуба сразу же после аудиенции со своим приближенным? К гадалке не ходи — заарестовали бы за милую душу, потом вытащили бы эту самую душу у него из груди, снимая показания.

Так что Юкки хочешь не хочешь пришлось оставаться еще какое-то время в теле сегуна, что имело свои сложности уже потому, что не имеющая понятия о придворной жизни и ежедневных скучнейших делах и церемониях, не зная самого расположения замка и имен своих слуг, она сильно рисковала.

Тем не менее Юкки нашла в себе силы выслушать доводы бывшего свекра и понять, что еще какое-то время ей придется побыть сегуном.

Для облегчения задачи Ал попросил Юкки сослаться на нездоровье и отменить хотя бы важные государственные встречи. Орден «Змеи» обладал сведениями, согласно которым, второй сегун Эда Бокуфу Хидэтада должен был в этом году умереть, так что никто не стал бы чинить дополнительного дознания, отчего преставился местный правитель.

Горюя о своей нелегкой доле и сожалея, что, сказавшись нездоровым, она не может теперь поглядеть воочию на жизнь придворных дам, рассмотреть их наряды и прически, Юкки дала наконец Алексу слово, что будет с неделю чинно сидеть в сегунских покоях, ссылаясь на мнимые болячки и избегая лишний раз смотреть в зеркало.

Глава 14Потери, снова потери

В результате Юкки была вынуждена просидеть в замке Эдо сегуном не неделю, как планировалось осторожным Алом, а целый месяц. За это время она несколько раз виделась с Минору и сыном, а потом, не выдержав напряжения, мирно покинула опостылевшее ей тело.

Ал не винил бывшую невестку, тем более что та старалась изо всех сил, но зато он и сам теперь был под следствием как один из подозреваемых в причастности к смерти Хидэтада-сама. Впрочем, настоящего обвинения так никто и не выдвинул, и Алекса принуждали сознаться то в отравлении, то в черном колдовстве. Он целый месяц просидел в тюрьме замка и был выпущен по приказу нового сегуна, уже не веря в свое счастье.

Больному и обессиленному Арекусу Грюку было предписано отправляться в его замок, где и пребывать вплоть до дальнейших распоряжений. Столица, а также целый ряд крупных городов были теперь закрыты для бывшего любимчика двух сегунов. Но ему было не до придворных интриг. Худой и постоянно кашлявший Ал позволил расторопным слугам помыть себя, переодеть в чистое, после чего сын уложил его в удобный паланкин и уже без приключений отвез домой, где он отъедался, наслаждаясь нехитрыми радостями жизни, беседовал с Фудзико и недавно овдовевшим Минору, строил планы розыска Юкки, чей дух, без сомнения, нашел себе достойное пристанище и, возможно, теперь ищет шанс встретиться со своей прежней семьей, играл в сёги[21], пытался даже что-то писать, но это занятие неизменно наводило на воспоминания о Киме, и тогда на душе делалось особенно погано.

Желая утешить и как-то подбодрить сына, Ал даже вступил в переписку со злейшим своим врагом, матерью Юкки Осибой, надеясь, что вернувшаяся невестка проживает теперь там, но змея крутила хвостом, не говоря ни «да», ни «нет». Возможно, за информацию о нахождении своей дочери она хотела получить от Ала другие интересующие сведения, но, скорее всего, так же, как и он, не знала ничего, теряясь в догадках.

Поиски Амакуса Сиро тоже не продвигались ни на шаг, так что временами начинало казаться, что почерпнутые из будущего сведения насчет лидера христианского восстания в 1637-м были не более чем легендой. Одной из тех, которые доверчивые историки ошибочно принимают за реальность, добавляя несуществующие факты и подробности, так что изначально бледная тень постепенно обретает видимые очертания, становясь похожей на правду.

Понимая, что нынешний сегун только и ждет, чтобы он, Ал, нарушил данное ему предписание оставаться в своем замке, Алекс был вынужден вновь просить сына отправиться на границу с Симабара, где арендовал небольшую крепость, еще недавно служившую охотничьим домом для клана Катои. Туда должен был отправиться Минору в сопровождении верных ему самураев, слуг и наложниц.

После смерти Юкки Минору очень осунулся и ходил мрачнее тучи. Правда, как истинный самурай, он всегда был вежлив и любезен, много тренировался и выполнял все то, о чем просил его Ал, но… а это было заметно за многие ри, сын страдал без Юкки, впадая в уныние всякий раз, когда взор его наталкивался на садик жены, когда в горах вдруг распускались ее любимые цветы или служанка закалывала волосы подаренным Юкки гребнем. Все в замке Ала и в доме Минору напоминало ему о былом счастье, так что он должен был уехать хотя бы для того, чтобы немного развеяться.

Для поездки Ал и Фудзико уже приготовились уговаривать сына забрать с собой обеих наложниц, старшая Хотару была сама любезность и забота, младшую же Айко он просто больше желал, о чем говорило уже и то, что красотка почти два месяца как носила под сердцем его ребенка. Ребенка, который должен был хотя бы немного отвлечь Минору от скорбных дум. Доктор не возражал против путешествия Айко в паланкине, так что можно было не беспокоиться, что с ней что-нибудь случится на ровных ухоженных дорогах ханов. Впрочем, Минору сразу же отверг кандидатуру Хотару, сославшись на то, что после смерти Юкки старшая наложница проводит все время с малышом, которого в дальнюю поездку никто не собирался брать. Айко же казалась вполне здоровой и жизнерадостной для того, чтобы хотя бы немного отвлечь господина от скорбных дум.

Так что все складывалось более или менее удачно. Шел 1632 год, до христианского восстания в Симабара оставалось пять лет.

Глава 15Новые загадки

— Господин, вы просили привести моего сына Субаро. — Сотник ткнулся лбом в белоснежные татами.

— Субаро — третий сын? — Ал невольно улыбнулся своим познаниям, но сотник расценил улыбку даймё по-своему.

— Третий по рождению. А первый помер еще в детстве, наследник мой. А второй, второй сын служит у вас, уже семь лет как служит…

— Хорошо служит. Я доволен. — Ал сделал строгое лицо. Отцу было приятно слышать похвалу в адрес его сына — молодого и толкового самурая, как водится, уже при жене и парочке ребятишек.

— Мой младший Субаро. Вы видели его во время турнира, который мы устраивали в праздник Хатимана[22] во дворе замка для мальчишек. Он мечтает принести клятву господину, стать самураем… пока, разумеется, вакато. Он прибыл и ждет под дверью.

— Субаро. Как же, помню, помню. Лучший мечник, да и в стрельбе из лука, я слышал…

— Два лета носил знак отличия — пояс, пожалованный Фудзико-сан.

— Да, отличный парень. Надеюсь, послушный? — Ал снова сдвинул брови к переносице. Сотник должен был прочувствовать всю серьезность и одновременно с тем торжественность происходящего. Потому как, а Ал это постиг в совершенстве, мало самураю сказать, что, мол, беру твоего сына и буду платить ему жалование. А куда его девать, когда парень вырос, можно сказать на глазах, и сам японский бог уготовал ему судьбу точь-в-точь как у отца. Нет, для самурая этого недостаточно. И новое назначение не должно быть предопределением, то есть это не только судьба, но и лучшая доля, избранность. И сотник должен знать, что господин оценил то, как он подготовил сына, поэтому Алу следовало отметить и доблесть парня, и другие его лучшие качества. Об этом еще вчера ему все уши прожужжала благоверная.

— Он будет слушаться вас, как слушался бы бога! — с жаром воскликнул отец.

— Хорошо. Я хотел бы посмотреть на твоего Субаро и заранее скажу, что планирую взять его личным оруженосцем, но… если, конечно, он произведет на меня впечатление не хуже, чем на турнире. С испытательным сроком, разумеется.

Алу действительно был нужен оруженосец, так как прошлый еще в Эдо умудрился так сломать ногу, что до сих пор хромал. Куда как проще было бы взять парня еще на турнире, но Фудзико, вечно эта Фудзико, объяснила, что куда более почетным было бы не спешить с назначением, преподнеся хлопотную, неблагодарную должность настоящим подарком судьбы, о котором верный Утомо-сотник будет рассказывать друзьям за чашечкой саке, и те будут умиляться, цокая языками и славя своего даймё.

— Мой сын не разочарует вас. — Сотник вновь низко склонился перед Алом.

— Хорошо. Пригласи его сюда, а сам можешь быть свободным.

— Еще одно. — Лицо воина выглядело обеспокоенным. — Вы просили докладывать обо всех странных слухах и происшествиях, так я…

Ал напрягся, слухи и сплетни были необходимы ему в поисках Кима. Потому как, когда душа одного человека вдруг вселяется в тело другого, обычно в самом начале ему бывает трудно освоиться, и он делает много ошибок. Путается, не знает, где что лежит, не узнает окружающих, плохо понимает, кто он есть, что ему положено, а что запрещено. Япония — страна маленькая, все живут кучно, поэтому, особенно в первые дни внедрения, есть шанс отыскать человека исключительно по сплетням и слухам, которые вокруг него собираются. В данном случае времени прошло преизрядно, но все же…

— Какое происшествие?

— Помните, как совсем недавно вы говорили на совете о том, что какие-то нелюди уничтожают мальчиков лет десяти-одиннадцати?

— Еще бы не помнить. — Ал вздохнул. На самом деле дети перестали пропадать в массовом порядке практически сразу же после того, как Юкки вышибла из Кима-Хидэтада душу, но… неужели все повторилось, и Ким, уже в новом теле, не оставляет идеи уничтожить Амакуса Сиро хотя бы таким варварским способом?

— Так вот, теперь точно такие же слухи ходят о девушках от четырнадцати до девятнадцати лет. Обычно это крестьянки, дочки торговцев и ремесленников. Я не хотел говорить вам, пока все не проверю сам. — Он закашлялся, утерев губы и извинившись, продолжил. — Когда ездили в Эдо для закупки материала для формы, я и несколько моих самураев отправились в разные концы города, дабы потолкаться на рынках, пообщаться с эдоко и приезжими, не происходит ли у них чего-то необычное. У нас в запасе была целая неделя, и когда я услышал об исчезновении дочери какого-то горшечника, я и подумать не мог, что это может нам чем-нибудь пригодиться. Вы же тогда сами сказали, чтобы я обращал больше внимания на слухи о сумасшедших и бесноватых. Дочка гончара — ерунда какая-то. Ну, сбежала с любовником, или кто-то попользовался, а затем прикончил, чтобы не смела жаловаться. Но уже к вечеру первого дня мои люди начали сообщать мне о других девушках. Особенно интересными показались рассказы прибывших в Эдо купцов. Но тогда, в первый день, я просто переписал для себя все случаи, пересказанные моими людьми, и почти что забыл о них. Потом, через четыре дня, когда список происшествий возрос, я начал действовать так, как учили вы, то есть не сразу начал. Признаться, я больше был занят общением с портными и закупкой всего необходимого, потому как Фудзико-сан, вы знаете, очень рачительная хозяйка и всегда, разумеется справедливо, взыскивает за нерадение. — При упоминании о супруге господина лицо сотника побагровело, словно он уже давал отчет перед этим финансовым гением в цветастой юкате.

— В общем, взяв в руки листы, на которых были записаны происшествия, я начал перечитывать их и с удивлением обнаружил, что за последние несколько месяцев похищения или пропажи девушек можно поставить на первое место в ряде самых часто встречающихся происшествий. Но и это еще не все. Я отметил все эти случаи и начал искать сходства между ними. И сходство было. Там, где девушек воровали в деревнях, обычно их собирали сразу же по нескольку штук. В некоторых случаях очевидцы запомнили незнакомых господ со свитами, которые просили дать им девушек во служение, забирали с собой, после чего девушек находили уже мертвых. В двух деревнях близ Нагасаки крестьяне говорят, что среди похитителей была богатая женщина, которая обещала дать понравившимся ей девушкам место при своей особе. Она дарила их родителям деньги, но когда местный священник-христианин отказался уступать дочку, девочка в тот же день была похищена, и через неделю ее нашли уже мертвой, труп был обглодан шакалами.

Если похищение происходило в городе, в восьми случаях из десяти появлялась сваха, которая собирала девушек в своем доме, с тем чтобы научить их манерам и помочь выйти замуж. Почти во всех случаях похищенные были из незнатных семей, и только на Камакуре похитили дочь даймё Мусумото Тико. И в Эдо были забраны от родителей четыре дочери самураев.

Я уже хотел ехать с докладом в замок, когда мой десятник заметил еще одно сходство или еще одну странность. Потому как для чего неизвестным похищать сразу же помногу девушек? Я задал себе этот вопрос, и тут же ответил на него. Для того чтобы переплести с ними ноги. В деревнях брали сразу же по семь, десять красоток. Кстати, я не сказал, но все девушки, которых отбирала та женщина или самураи, были весьма хороши собой. Семь-девять девиц — это много для одного, пусть даже и любвеобильного мужчины. Тогда мой десятник Мията, тот, которого вы взяли из ронинов и справедливо поставили над своими самураями, предположил, что неизвестный господин развлекается вместе со своими друзьями или даже слугами. Или он выбирает парочку красоток лично для себя, а остальных отдает своим людям. Женщина, о которой говорится в нескольких донесениях, была просто приманкой для глупых крестьян и ремесленников.

А потом я задумался над тем, отчего похитителям понадобилось убивать девиц? Когда как проще было вернуть их на следующий день домой, как это делают приличные люди? Тем более что за некоторых были уплачены деньги родителям. И тогда я вспомнил, как на имянаречении маленького Ичиро в одни сутки в доме господина была вырезана уйма народа, и среди них молодые девушки, пришедшие в тот день помогать. Это несмываемый позор на всех наших самураев, и мой десятник, я имею в виду Мията-сан, который помогал мне в расследовании, до сих пор задается вопросом, как искупить свою вину. Он очень страдает.

— Будда с ним, с десятником. Не отвлекайтесь, Утомо-сан.

— Тогда Мията-сан клял себя за то, что, не желая пугать гостей видом крови и мертвых тел, распорядился убрать и сжечь трупы и ликвидировать следы крови. Тогда господин сказал, что по этим следам он мог бы попытаться разобраться в случившемся. Мы запомнили это, и когда Минору-сан спросил, отчего похитители убивают девушек, и не может ли быть такое, что те видели что-то, чего им не положено видеть? Я вознамерился выяснить, каким образом погибли девицы. И что же, только некоторые из них были зарезаны или зарублены. Самое удивительное, что в основном все они умерли как бы не из-за чего. Я разослал наших людей в те места, где пропали девушки или где были обнаружены трупы, и… невероятно, но на их телах не было заметно следов насилия. То есть были синяки, иногда ссадины, но ни одного серьезного ранения, ничего, что могло привести к смерти. Да и синяки… такие можно получить работая на поле или попав под горячую руку мачехи или пьяного отца. Крестьяне — народ грубый. Впрочем, синяки и ссадины были далеко не у всех.

— Действительно, очень странно. Что же — яд?

— Я тоже так подумал, но как выяснить? Впрочем, когда была найдена похищенная дочь даймё Мусумото, ее осматривал хороший врач, и он утверждает, что девушка погибла не от яда, а скорей уж от испуга или каких-то иных неизвестных причин. Но там, на Камакуре, больше не было похищенных, только маленькая госпожа и ее ничтожная служанка, последнюю до сих пор не нашли. Поэтому подобная смерть хоть и больно ранила родителей девочки, но…

— Я понял, когда от неизвестных причин умирает одна девочка, все говорят, что такова была ее карма, а вот когда вы сложили между собой смерти множества девушек, причем похожих смертей… — Ал задумался.

— Служанки, помогающие на празднике в доме господина, были заколоты или зарублены, поэтому я исключаю их из списка. — Сотник извлек из рукава и положил перед Алом исписанные иероглифами листы.

— Но вы говорите, что среди твоих покойниц некоторые были тоже убиты понятным для нас образом?

— Так и есть, но это всего четыре девушки, две из которых, скорее всего, оказали сопротивление похитителям. Обе дочери самураев, по уверениям родителей, они владели оружием. И еще две, возможно, сбежали, потому что были застрелены в спину. Их даже не стали догонять.

— Почему?

— Кто знает… — Сотник развел руками. — Может, они уже набрали много девушек и опасались, что пока будут бегать за этими, остальные тоже могут дать деру, а ведь крестьянки обычно хорошо знают родные места, для них спрятаться от чужаков — задачка не из сложных.

— Понятно. — Ала трясло. Во всех этих похищениях явно были заметны общие черты, все или почти все они были сделаны одними и теми же людьми. Причем, в отличие от Утомо, он сразу же отметил про себя, что богатая женщина, или, как в нескольких случаях говорилось, сваха, появлялась в расположенных близко друг к другу городах и селениях. Ал привык много путешествовать, кроме того, за время его службы сегунату он был вынужден бывать во всех портовых городах и, естественно, проезжал через близлежащие деревни, поэтому, увидев первое название, он без труда припомнил и остальные, так как незнакомка действовала на территории, Алу отлично известной.

Поблагодарив сотника за проделанную работу и поручив ему и впредь заниматься этим делом, Ал попросил пригласить давно уже ожидающего его вызова Субаро, который вскоре вышел от своего даймё опоясанный двумя мечами, и сразу же от Ала был направлен к парикмахеру, где сбрил ненавистную ему детскую челку.

Глава 16Первая боль

Этой ночью господин был особенно добр к ней, щедр на ласки, чего прежде с ним не случалось, или, может быть, он был таким для госпожи Омоэ из чайного домика, куда ходил аккуратно на первой трети луны. Да, таким сильным и одновременно нежным и ласковым мужчина может быть только с чужой женщиной. С тонкой, воспитанной ночному служению куртизанкой, но не с ней. Не с наложницей, которую он видит каждый день и только и знает, что понукать, упрекая в нерадивости.

Но жаловаться стыдно. Да и есть ли у младшей наложницы Айко право жаловаться, когда, покидая родной дом, свою семью и слуг, господин забрал с собой в скитание не кого-нибудь, а ее? Практически бесполезную женщину.

Айко ткнулась носом в спину господина, ощущая, как из нее продолжает вытекать его еще горячее семя. Сколько же его там? Вот что значит недельная вылазка в горы, где поблизости ни одной деревни с покорными, но неумелыми крестьянками.

Наверное, следовало тихо встать и дойти до купальни, но господин может проснуться, и тогда Айко придется краснеть за свою неосторожность. Нельзя потревожить Минору.

Как же много у господина семени, как много и все впустую, потому как доктор Укети точно сказал, что у Айко будет ребенок. Ребенок, которого она подарит господину, доказав свою полезность. Да, она просто обязана каждый день доказывать, что именно она — младшая наложница Айко — должна сделаться супругой Минору, заняв место погибшей Юкки. Ох уж эта Юкки, как боялась ее Айко. А все-таки все как надо повернулось, нет больше опасной, коварной, как ее мать Осиба, ведьмы Юкки, и весь клан, можно сказать, в ее руках. Да, изначально казавшийся неисполнимым план, теперь дивным образом начал воплощаться в жизнь. И она, еще вчера никому не нужная девочка, сделалась не только наложницей даймё Грюку Минору, но и понесла от него быстрее первой наложницы. Бедная Хотару, — Айко улыбнулась про себя, — как же она, дурочка, мечтала забеременеть от господина, но несколько капель каждый день в ее чай или рис, и…

Айко блаженно вздохнула, переворачиваясь на спину. Живот еще незаметен, но… — Она погладила себя, отодвинула футон и… чуть не закричала. Ноги были в крови, и все ложе и ее часть постели и под господином все было в крови!

Айко села, ощущая, что от этого кровь потекла только сильнее. Погиб ли ребенок? Могут ли появляться крови во время беременности?

В крошечном замке не было слуг. Вообще никого не было — только наложница и ее господин.

Айко ощутила проснувшуюся внизу живота боль и невольно согнулась, ткнувшись лбом в набрякшую кровью постель.

Да, она не выполнила своего долга. Не сохранила ребенка господина. Но это еще ничего. И Айко, и Минору еще молодые, у них непременно будут дети, печаль в другом. В том, что все это произошло так не вовремя в присутствие господина, в его постели. И теперь он, так же как и она, весь в крови!

Это была уже не простая небрежность, это был настоящий проступок.

А если он теперь выгонит ее из дома? Выгонит, и она должна будет вернуться в дом отца с позором. Как объяснит причину отказа? Никогда еще женщины рода Мусумото не приносили в дом такого стыда! Такого страшного позора!

Голова горела, согнувшись в три погибели, Айко собрала в узел изгаженный верхний футон и дотащилась до ванны. Естественно, вода давно остыла, но это было не важно. Айко уже была готова забраться в прохладную ванну, которую они с господином принимали вчера, но сообразила, что первым следовало помыть господина, поэтому она набрала воды в ковшик и, сев на корточки, начала смывать кровь. Айко смывала, а ее — крови становилось все больше и больше, да и не только алой, теперь к ней примешивались темные пиявки.

Немного омывшись, наложница побросала кровавые тряпки в кадку и уже подняла ведро с водой, как новая боль резанула с такой силой, что она была вынуждена согнуться, ощущая, как из ее лона выползает нечто скользкое. Шмяк. Здоровенная бляха запекшейся крови шлепнулась на пол, второй сгусток медленно потек по ноге, оставляя за собой кровавую дорожку.

— Нет! — Айко снова омыла ноги, черпая воду ковшиком, замочила белье, натерла мыльным корнем. Надо было спешно привести все в порядок, стереть с пола кровавые следы, постирать белье, разбудить господина и, пока тот не начал гневаться, как-то объяснить произошедшее.

Определенно, стоять было более страшно, чем сидеть на корточках, потому что, стоило Айко встать, как тут же из нее вываливалось нечто, шлепаясь, шмякаясь, загаживая пол…

Никогда прежде Айко не была в столь сложном положении.

Наконец, разобравшись со стиркой и мытьем, она кое-как перевязала чистой тряпицей бедра и, подойдя к ложу, опустившись на колени, попыталась вытащить из-под господина подстилку. Это удалось с третьей попытки, но повязка на бедрах вновь набрякла кровью.

— Простите меня, Минору-сан. — Айко постаралась сделать свой голос мягче и ласковее. — Простите меня, господин. Но вы лежите в крови. Извините, пожалуйста, так получилось, не могли бы вы пройти в ванну и омыться. Извините, что вода не горячая, можно сейчас смыть кровь, а затем кликнуть кого-нибудь из самураев, чтобы нагрели ванну.

— А? — Минору приподнял голову с всклокоченными волосами, покосился на озабоченное личико Айко, затем на кровавую постель.

— Господин, прошу прощения, у меня вдруг начались эти дни, то есть… — она вздохнула, собираясь с силами, — у меня, кажется, сейчас будет… и я нечаянно запачкала постель. Я понимаю, что это ужасно. Позвольте мне привести все в порядок. Циновку нужно чистить на улице колодезной водой, чтобы кровь впитывалась в землю. Потом оставить на солнышке, чтобы не осталось ни пятнышка.

— Спать. — Минору отмахнулся от Айко, точно от навязчивой мухи.

— Но господин спит в крови! Страшно спать в крови! — не отставала Айко.

— Не в своей не страшно. — Он отвернулся и захрапел.

Не зная, что делать, Айко вернулась в ванную комнату, где возле кадки с бельем ее свалил с ног очередной болевой приступ. Снова из нее текла кровь и один за другим выпадали багровые и белые куски. Белые что-то напоминали. Особенно самый большой в форме креветки. Айко склонилась над ним, рассматривая. Ну да. Крупная головка, выпирающий позвоночник, подтянутые к подбородку ножки, ручки…

Ее ребенок.

— Нет, это определенно не может быть моим ребенком! Это не ребенок господина! Это… — найдя в углу какую-то тряпку, Айко собрала останки и кровавые сгустки в кучу и завязала все это в узел. Второй тряпицей она, уже не поднимаясь, лежа, вымыла под собой пол, снова окатила холодной водой бедра. Надела легкое летнее кимоно и, скрючившись, подошла уже к двери, ведущей во внутренний двор, которая оказалась запертой.

Итак, теперь она не могла даже зарыть где-нибудь своего ребенка.

Вообще японские дома — прозрачные, открытые со всех сторон дома, из тонких досочек и бумаги. Но вместе с господином они находились в каменной башне с европейскими дверями с плотными засовами и замками.

Понимая, что она не справится ни с тем, ни с другим, Айко вернулась в комнату.

Господин уже поднялся и, должно быть, уразумев наконец, что происходит, нашел Айко и уложил ее на окровавленную, холодную постель.

Стуча зубами от озноба и страха, Айко позволила накрыть себя откуда-то взявшимся старым футоном, боль разрывала ее лоно, но она терпела, улыбаясь и не переставая извиняться за причиненное беспокойство, нанесенный ущерб, за то, что не может приготовить господину завтрак.

Узел с мертвым ребенком она держала возле своего живота, ожидая только одного, когда господин откроет дверь и уйдет куда-нибудь сам, чтобы тут же выбраться на двор и закопать, а лучше, конечно, сжечь по обычаю труп.

Вскоре господин действительно кликнул находящихся по соседству в казарме самураев, которые завершили уборку, начатую Айко.

Наверное, можно было передать сверток кому-нибудь из них или, извинившись, обратиться со своей нуждой к господину, но Айко холодела от одной только мысли, что тот развяжет сверток, увидит своего мертвого сына и…

Долг наложницы — защищать господина от любых неприятностей, тем более от таких, а ведь ему, Минору, без сомнения, сделалось бы больно, увидь он то, что мужчине не положено видеть.

Вяло прижимая к груди сверток с крошечным тельцем, Айко скользнула, наконец, в недолгий спасительный сон.

Глава 17Шкатулка с секретом

Это был ее первый ребенок, и первое же задание. Ребенок не получился — жаль, конечно, но да Айко ведь еще совсем юная девушка, у нее еще будут дети, дети от Минору-сан. Зато задание — несмотря на выкидыш и последующее кровотечение, с заданием Айко справлялась на удивление хорошо, не только войдя в дом к никому не доверяющему и плетущему интриги Арекусу Грюку, но и заручившись особым расположением его сына.

Конечно, еще помог специально посланный для отвода глаз Симада Оно — Черный Паук, который усеял поле вокруг Айко трупами, каждый из которых и все, вместе взятые, отвлекали бдительную Фудзико от поиска засланных шпионов.

К слову, так или иначе, осознанно или нет, шпионили практически все. Кто-то разбалтывал полученные в гостях или на службе секреты за доброй бутылочкой саке, кто-то выдавал тайны в постели с любовницей — но это были даже не шпионы, просто люди со слишком длинными языками, но да, как говорится, болтливых долгожителей не бывает. Многие шпионили для своих тайных господ, находясь на содержании у последних или отрабатывая привилегии и долги. Айко собирала информацию для пославшей ее христианской общины. Причем работала не за те жалкие гроши, которые ей время от времени по договоренности перепадали и которые целиком и полностью шли на содержание матери, братьев и сестер, а потому что умеющего делать чудеса Амакуса Сиро она знала по-соседски. И однажды он даже помог ей, вернув жизнь ее нахлебавшемуся воды младшему братику, которого она — еще сама будучи девчонкой — ненароком утопила в реке. Айко шел тогда двенадцатый год, брату исполнился годик, а Сиро — семь. Айко посадила ребенка в корзину и, взвалив на плечи, отправилась с ним в соседнюю деревню. Поначалу идея показаться там, точно взрослая, обремененная наследником женщина, была забавной игрой, корзина показалась не очень тяжелой, и она проделала первую треть пути, но затем, переходя по камням мелкую речушку, девочка споткнулась и, не удержав равновесия, грохнулась на спину. Ребенок при этом вылетел из корзины и нахлебался воды.

Вот тогда-то она и познакомилась с чудесным мальчиком Сиро, который подошел к плачущей над бездыханным тельцем брата Айко и, склонившись к лицу малыша, вернул ему жизнь. Как это произошло, девочка не поняла, так как плакала. А Сиро не объяснял. Получилось и все тут.

Многим позже Айко узнала, что спасший ее братика мальчик совершал и другие чудеса, тогда она еще подумала, что ему очень идет это имя — Сиро — белый. А потом забыла о нем.

Новая встреча с Амакуса Сиро, а точнее с его посланником, как решила именовать шустрого святого отца Айко, состоялась перед ее свадьбой с Минору, тогда в дом к отцу Айко как раз и зачастил христианский священник, один из тех, кого считают нежеланным гостем. Но святой отец Марк был щедр на подарки и рассказывал дивные истории, такие, что заслушаешься, поэтому его все любили.

Конечно, соседи могли наговорить деревенскому старосте, что их семья принимает у себя христиан, и им сделали бы замечание, но за дружбу с иноверцами пока не штрафовали. От всех остальных людей христиане отличались лишь тем, что платили больше налогов и их чуть что тащили в суд. Ну так это же их дело — пусть платят, если такие богатые.

Ко всему прочему гость знал Сиро, которого после спасения малыша отец Айко считал своим ондзином. А раз считал отец, стало быть, это был закон для всей семьи.

Когда сваха объявила о том, что Минору Грюку желает лично познакомиться с Айко, и мать бегала из дома в дом, пытаясь найти хоть сколько-нибудь денег, для того чтобы девочка из клана Мусумото была прилично одета, отец Марк явился вдруг без приглашения и положил перед изумленной семьей рулон дивной красоты алого шелка, а также золотые туфельки тзори и нежный розовый веер с двумя птицами. Никогда в жизни Айко не видела такой роскоши, да и материи хватило бы на три кимоно, так что Айко могла только жалеть, что у нее не три, а всего лишь одно тело.

В таком ослепительном наряде она просто не могла не понравиться Минору, так что он тут же сделал предложение и через неделю увез ее в замок Грюку.

Правда, после всех этих событий Айко отправлялась в дальние края не пустая, с ней было дивное платье и обещание при случае пересказывать людям, которых направит к Айко отец Марк, все то, что она услышит в замке Грюку. Особенно это касалось всего, что так или иначе будет относиться к местечку Симабара, христианам и, самое главное, к Амакуса Сиро.

Нет, она шпионила не из-за денег и не из-за риса, хотя после смерти отца маме были нужны деньги и она забирала и монеты, и рис, и вообще все, что давали ей. Она же, Айко, ничего не хотела себе, кроме как постоянно возвращать священный долг волшебному Амакуса Сиро.

А деньги — ну к чему ей деньги, когда она живет в богатом доме на всем готовом, впрочем, как бы она объяснила наличие у себя денег? Откуда у наложницы могут быть деньги, кроме как от жены господина или старшей наложницы. Да и то — какие это деньги, ну, за покупками на рынок могут отправить, рассчитаться с работниками, подарки для домочадцев к празднику выбрать, а так-то зачем?

— Арекусу Грюку отдал своему сыну ясный приказ — поселиться в лесной крепости недалеко от Нагасаки, с тем, чтобы искать везде, где это только можно, Амакуса Сиро! — выпалила она в лицо вновь пробравшегося через бездарные посты Грюку-сан Черного Паука. В прошлый раз для того, чтобы переговорить минутку с Айко, он был вынужден вырезать охрану возле дома, в котором поселились в Эдо Арекусу и Фудзико. Так что, когда почти все самураи во главе с Минору устремились на поиски убийцы, отважный Паук сумел тайно высвистать из дома Айко и пообщаться с ней.

Теперь он, правда, совершенно бескровно, пробрался через посты замка Грюку, чтобы тихо, словно тень, вползти в купальню, в которую только что перед этим пришла Айко со служанкой.

Дождавшись, когда служанка сделала госпоже ванну, Симада Оно высунул голову из-за стоящего тут же сундука, на котором обычно сушились тазы, и чуть не описавшаяся со страху Айко тотчас попросила девушку оставить ее одну.

— И что же Минору-сан? — Симада казался озадаченным.

— Пока не нашел, но, — она потупилась, — из-за выкидыша он был вынужден отправить меня домой в паланкине, и я не знаю, чем все закончилось. Ах, если бы там был доктор, который мог бы за мной приглядеть… а так…

— Понятно. — Симада Оно улыбнулся. — Насколько мне известно, Сиро там сейчас нет. Но все равно твои сведения чрезвычайно важны. И я прошу тебя быть особенно внимательной ко всему, о чем будут говорить в этом доме, Амакуса давно уже пытаются отыскать и убить. Теперь мы знаем, кто. — Он замолчал. — Не беспокойся, я передам отцу Марку, и он побеспокоится о том, чтобы Сиро спрятали получше. Хотя можно ли утаить огонь?..

— Об Амакуса-сан ходят легенды. — Айко потрогала приготовленную ей для мытья воду, скоро непременно явится служанка, и тогда…

— Идя к замку, я слышал, будто Сиро на руки садятся птицы. — Симада Оно извлек из-за пазухи изящную шелковую бабочку и с поклоном протянул ее Айко. — Я понимаю, обычно, когда одна из придворных дам хочет спешно передать мне сведения, она берет в руки веер оговоренной расцветки, зонтик или надевает определенное кимоно. Твою же одежду, скорее всего, выбирает первая наложница господина, и ты не можешь вдруг показаться с неизвестно откуда взявшейся обновой. Поэтому, если вдруг ты захочешь увидеть меня, приколи эту бабочку к прическе или вееру. Я буду поблизости и постараюсь связаться с тобой.

Симада Оно изящно поклонился Айко и бесшумно скользнул в окно.

«Птицы садятся на руки. — Она улыбнулась вдруг пришедшей в голову мысли. — Сиро всегда держал в доме множество птиц, и все они были ручные. Для постороннего человека это было истинным чудом, в то время как она, Айко, обладала секретом». Мысль о том, что у нее, второй наложницы Минору Грюку, может быть общая тайна с самим Сиро, который, как говорят, и по водам ходит яко посуху, и летать умеет, приятно грела. Услышав за дверью шаги, Айко скинула с себя кимоно и, не помывшись, забралась в воду.

Глава 18По следам похитителей

На осмотр очередного места происшествия Ал решил отправиться сам. Неведомый, но весьма активный враг наносил уже пятый визит во владения Грюку, опустошая окрестности. Первые четыре раза чужие самураи безнаказанно забирали из деревень по восемь-десять девушек. В одной деревне, где особенно ушлый староста, за девиц была внесена плата. По окончанию расчетов молодух собрали у колодца и после беглого осмотра пригласили понравившихся проследовать в сторону расположившегося лагерем отряда. В тот день похитители показались в обычной коричневой форме сегуната и не вызвали особых подозрений. В последующие визиты они уже нагло выдавали себя за людей Арекусу Грюку, что было верхом наглости.

Все остальные случаи похищений происходили по одной раз и навсегда избранной схеме — девушек увозили из домов, обещая вернуть на рассвете и доплатить, если произойдет задержка, но те не возвращались ни утром, ни пополудни, ни даже к вечеру, а через несколько дней крестьяне обнаруживали в поле, в озере или в лесу трупы. Как и в прошлые разы, почти все мертвецы были без следов насильственной смерти, так, словно девушки умирали естественным путем. Но, разумеется, Ал не верил в подобный исход дела. Да и никто не верил. Крестьяне говорили о горных демонах, самураи обшаривали окрестности, и…

Разумеется, следы были. Отчего Ал сразу же отмел разговоры о потусторонних силах. Неведомые убийцы жгли костры, оставляя после себя примятую траву, кучи конского дерьма, рыбьи кости и все то, что оставляет после себя обычный отряд. Везде, где бы они ни останавливались, они ставили посты охраны, да и во всем остальном вели себя как вполне нормальные люди.

Ал позволил Фудзико опоясать себя черным поясом, с неизменным поклоном принял из рук супруги оба меча, после чего уже хотел распрощаться, как вдруг во дворе замка послышалось какое-то оживление, и постучавший в седзи самурай охраны доложил о возвращении посланных к прошлому месту происшествия замковых лекарей.

Ал кивнул супруге, но та и сама поняла, что мужу придется задержаться, выслушивая донесения. Поэтому она с оханьем и причитанием направилась утиной походкой к дверям, проверить, так ли встречают вернувшихся с задания людей. По дороге она взглянула в окно и, отметив, что на дворе мелкий моросящий дождик, решила, что мужу понадобятся дождевик и соломенная шляпа.

— Распорядись, чтобы нам подали чая и подогретого саке, — кинул Ал вслед удаляющейся жене и невольно устыдился своего приказа, — Фудзико лучше кого-либо в замке знала свои обязанности, и напоминать ей о чем-то было неуважением к ее статусу.

— К делу, господа, не хочу показаться невежливым, но на нашей земле произошли новые убийства, и, если я не тронусь в путь в течение одной стражи, дождь уничтожит следы. — Ал вздохнул. Действительно, куда приятнее было бы посидеть дома, слушая доклады самураев или играя в шашки. А может, и вправду послать вместо себя кого-нибудь из толковых командиров, да хоть и Утомо, хотя нет, он должен был сопровождать лекарей, а теперь и сам усталый и голодный. А ведь тоже не мальчик, кости, поди, тоже болят еще как, тем более в такую погоду. Наверное, и давление мучает. По-японски давление «кетсу-ацу», хотя этот термин появится многим позже, а сейчас еще никто не знает о том, что есть такая штука, как давление, и что оно может быть низким или высоким, а то вдруг и начать скакать, точно бес. (Ал невольно улыбнулся подобному сравнению.) Нет, доброго сотника следует пожалеть. Да и сына его, юного Субаро, не след брать с собой. Насмотрится еще на покойниц, какие его годы, а пока… своего сына он, Ал, не взял бы на такое дело, и Субаро посидит дома, с отцом пообщается. Парень, возможно, с женщинами еще ног не переплетал, нет, от такой картинки крыша реально съезжает. К чему ему, Алу, псих на должности оруженосца?

Даже если все вокруг будут учить своих детей сначала отрубать головы курам, затем собакам, а в конце практики тренироваться на приговоренных к смерти узниках, пусть хоть весь мир сойдет с ума, а он не позволит травмировать психику своим детям и детям своих людей. Вот не позволил казнить животных приемному Минору, и в результате вырос вполне нормальный парень. Без ночных страхов и комплексов. И Субаро не будет. Даже если отец всунется, он — сюзерен, априори прав.

В коридоре послышались расторопные шажочки служанок, седзи вздрогнули и дверь поплыла в сторону, Ал невольно приосанился на своем постоянном месте напротив входа — сильный, седовласый старик — даймё, глава самурайского рода, в окружении вернувшихся с задания воинов.

Семь человек. На самом деле в поход ехали около двадцати, и еще десяток слуг, но не тащиться же всем скопом на доклад к господину. Два лекаря, один полукитаец Мао Дунь — очень толковый, Фудзика даже пожадничала вначале отпускать Мао-сан. Второй Укети — свой: дед Фудзико прислал его отца, дабы тот навел порядок по медицинской части в замке зятя. Надежный был, верный человек, погиб лет пять назад по-глупому на охоте, а вот сына подготовить успел. Сын на глазах у Ала всю жизнь жил, немного вспыльчивый, но тоже наблюдательный и свое дело знает.

При них сопровождающие их десятники — четверо. Из тех, что на службе отличились немало и приказ правильно понимают. И молодой самурай Тохо, который обычно для Ала дичь в лесу по следам выслеживает. Его Ал года три как на службу поставил, ронином в лесу нашел, жил парнишка охотой да рыбной ловлей, возможно, и грабежами, когда припрет, не брезговал. Совсем один. Время от времени к деревням подходил, мясо и рыбу на крупу менял, следы хорошо путал, Ал его, к примеру, не вдруг нашел, а отыскав, взял на службу и с тех пор ни разу не пожалел, так как Тохо лес как свои пальцы знает, самого хитрого зверя, говорят, даже оборотня поймать может. Поэтому Ал его и на этот раз послал дело делать. Похитителей и убийц отыскать.

— Разрешите приступить к докладу. — Лекарь Укети, горделиво выпрямив спину, не моргая смотрел на Ала. Остальные молчали, должно быть, заранее уговорившись, кто будет держать ответ перед господином. — Прибыв на место в деревню Торияма, местный староста и его сыновья действительно отвели нас в сарай, в котором оказались сложены восемь трупов девушек. Все они были доставлены туда из разных мест, поэтому Тохо-сан со своими помощниками пошли искать следы, а мы с Мао-сан приступили к осмотру убиенных.

Ал напряженно глотнул.

— Первое, что удалось установить, все девушки умерли как бы естественной смертью, на их телах не удалось обнаружить ни ран, ни следов ушибов. Языки обычного цвета, то есть я хотел сказать, что если бы им дали испить яда, язык мог бы сделаться черным или синюшным. Но… — Он развел руками и опустил голову.

— Уважаемый лекарь Укети-сан не сказал, что мы осмотрели всех девиц на предмет девственности, так как предполагалось, что их брали в качестве утехи, и вот что странно, плева либо не потревожена, либо ее там нет давно. То есть некоторым девушкам частенько доводилось переплетать ноги с мужчинами, и мы не можем сказать, занимались ли они этим с похитителями накануне убийства. Но если бы они были подвержены насилию, думаю, на телах остались бы характерные следы. Например, синяки на запястьях, на бедрах, груди… — Мао Дунь развел руками.

— Это ценная информация, — призадумался Ал. — Благодарю вас. Есть ли какие-нибудь дополнения к сказанному? Быть может, что-нибудь удалось разведать Тохо-сан?

— Судя по оставленным следам, похитителей было человек сорок, но, скорее всего, с ними были женщины, на месте обнаружения третьей девушки я нашел пару дорогих шпилек, которые не признали своими родители несчастных. Кроме того, в месте, где они стояли лагерем, было явно отгорожено особенно охраняемое место, на котором, по всей видимости, спали или спала женщина. Потому как если простые самураи могли расположиться на своих футонах на голой земле или подстелив предварительно ветки, там сделано ложе из веток и густой травы, поверх которой, по всей видимости лежали одеяла. Я приметил ямки от колышков. Вряд ли кто-нибудь из мужчин потребовал бы для себя такие удобства. Впрочем, других доказательств присутствия среди похитителей женщин у нас нет. Я послал было своих людей разузнать, не останавливались ли незнакомцы в ближайших гостиницах, но, скорее всего, они делали так: женщина или женщины селились отдельно от основного отряда, например, под видом паломниц или богатых дам, путешествующих в сопровождении свиты и телохранителей, а то и вовсе ехали вместе со своими мужьями и любовниками. Гостиниц в тех местах несколько, но пока у меня сведения только по одной. Мои самураи не поспели ко времени сбора, и теперь я ожидаю их со дня на день. Что же касается гостиницы, о которой у меня уже есть сведения, то в течение месяца туда не заезжали женщины. Возможно, они не останавливались и вовсе на постоялых дворах, а все время находились в лесу вместе со своими людьми… тогда мои поиски не дадут результатов. — Он низко склонился перед Алом.

— Еще одно, — взял слово молчавший до этого десятник Мията, — похищенных девушек было десять, а обнаруженных трупов только восемь, так что, возможно, в ближайшее время мы услышим дополнение к ранее сказанному. Возможно даже, что сведения относительно еще двух девушек придут в замок вместе с самураями Тохо-сан.

Через неделю после последнего совещания в замке Грюку поступило очередное сообщение относительно пропажи девушек, и еще через шесть дней в лесу были обнаружены тела молодой крестьянки и старухи, в которой никто из селян не признал своей знакомой.

Глава 19Девочки

Две молодые крестьянки Ханако и Кейко глухо выли, таращась на приведших их в незнакомое место самураев. Неделю назад их вместе с еще восемью соседскими девушками забрали из деревни, выдав старосте деньги. Сначала было жутковато, но подруги объяснили, что страшно только попервости, а потом… а что ты будешь делать, когда в доме все богатство — это голодные дети, не захочешь, начнешь раздвигать ноги для приезжих. А эти даже ничего себе. Аккуратные. Не торгуясь выплатили положенное, значит, и за подарками дело за застопорится. О подарках девушки уже слышали. Те, кого гоняли развлекать приезжих, нет-нет и хвастались кто мешочком риса, кто новым веером, кто блестящими четками. О подарках этих шушукались меж собой, вспоминая заезжих воинов и гадая, когда же те, снедаемые страстью, явятся за своими избранницами, дабы взять их в жены или наложницы.

Да что там в наложницы, простыми служанками незазорно, лишь бы бежать от этих рисовых полей, от тяжелой работы и нищеты.

Да, сначала все было вполне нормально, наслушавшись рассказов подруг, девушки уразумели, что их поведут до дома, где остановились служивые, или до лагеря, если их командир поскупился арендовать дом. Они прошли мимо дома старосты, где старший из пришлых заплатил положенное, вышли на окраину деревни и направились вниз по склону в сторону озера.

— Что-то я не вижу дыма, — Кацуко оглядела пространство из-под руки, — где лагерь, там и костры. Всегда так было. Мы куда, господин? — спросила она идущего рядом с ней хмурого самурая, но тот не ответил. — Если костров не видно, они остановились в соседней деревне. Там костры не разрешат разводить, да и не нужны там костры. У старосты знаете какой домина здоровенный, мы с отцом ездили весной. А еще, говорили, Грюку-сама приказал в прошлую весну гостиницу построить. Там они и обосновались, на что хотите, спорю.

Деревня действительно скоро появилась перед девушками, но самураи вели в сторону леса.

— Может, дыма просто не видно, или не хочется им сейчас еду готовить. Может, поели уже или ветер дым от нас гонит.

— Как поели? Другие господа всегда кормили, — запричитала толстая Орино.

— Ну, стало быть, на этот раз без еды перебьешься, — толкнула ее под локоть Ниоко. А несчастные, напуганные Кейко и маленькая Ханака, которые никогда в жизни не ходили дальше ближайшего источника, что сразу же за рисовыми полями, от страха и вовсе только что себе на ноги не писали.

Не заходя в деревню, они действительно свернули в лес.

Когда под ногами закончилась тропка и самураи вдруг свернули к болотцу, Ханака заплакала и так и шла всю дорогу, не видя ни людей, ни деревьев, а только ориентируясь на спину напуганной не меньше нее Кейко. На спине у Кейко была тщательно заштопанная мачехой прореха. Досадно, конечно, когда у девушки на платье следы штопки или заплата, но строгая мачеха не стала слушать доводов падчерицы, пообещав забрать и эту одежду. По ее словам, люди будут смотреть на ее лицо, а на спину и не взглянут. Хотя каждый знает, что когда кланяешься, вся спина перед глазами. Чтобы не думать о страшном, Ханака так всю дорогу и разглядывала платье Кейко. А еще неловкая Кацуко нет-нет да и наступала ей на ноги. Ну что за наказание с этой девушкой.

— Утопят? — Орино была словно не в себе. — Знамо дело, утопят, и вякнуть не успеешь, а что делать?

— Нечего глупости говорить, — одернула подругу Ниоко. — Ты бы лучше больше на дорогу глядела, чем глупостями девушкам головы забивать. Прошли мы болотце-то, вот и по болотным цветам видать, за спиной остались. А теперь земля уже не мшистая, а обычная, вон древесные грибы, к тому же дорога явно вверх пошла, сами не чувствуете? Уходим мы от болота. Да и что там делать, на болоте-то? Комаров кормить? Не для того нас господа самураи с собой взяли, чтобы столько времени идти и в какой-то луже утопить. Хотели бы смертью извести, так это и дома можно было бы сделать. У батюшки с братьями, поди, мечей-то нет, а ножи только хозяйственные. Долго ли они выстояли бы против самурайских катан?

Последняя фраза рассмешила уже отчаявшихся увидеть белый свет девушек, и, хихикая и взбодрившись, они вышли на поляну, где действительно был разбит лагерь и горели три костра, один в центре — побольше, и два по сторонам. Правда, дыма девушки ощутить не могли, так как ветер дул в другую сторону.

Первым делом им велели выстроиться в рядок, и появившиеся из полупрозрачного матерчатого домика красивая, богато одетая женщина и сопровождающая ее неопрятная старуха подошли к крестьянкам.

— Что скажешь, дорогая? Нравится тебе кто-нибудь из них? — произнесла дама, нежно поглаживая по плечу безобразную старуху. Голос у госпожи звонкий да ласковый.

— Даже не знаю, эти глаза… — Старуха отерла рукавом лицо. — Все как в тумане, подойду ближе, боюсь не разглядеть какого-нибудь изъяна, а потом вороти все по новой.

— В любом случае будет лучше, чем теперь, — возразила дама. И попросила стоящего рядом с ней самурая угостить девушек чаем.

Крестьянок попросили подвинуться, и двое воинов тут же постелили на земле светлую материю, которой хватило бы на пошив трех широких штанов и еще двух курток. Эта незатейливая мысль пришла в голову Ниоко, которая частенько помогала матери шить на домашних. И, набравшись храбрости, она поделилась ею с окружающими.

— Действительно? — Знатная дама улыбнулась и подмигнула своей пожилой спутнице. — Вот славная девушка, и красавица, и, по всей видимости, рукодельница, как тебе?

— Даже не знаю, — старуха беспомощно развела руками, после чего девушкам было предложено садиться прямо на материю. Каждой была выдана чашечка с ароматным чаем. Не то, что обычно пьют в деревне, нагло именуя божественным именем Чай! А настоящий, тот самый чудесный напиток, по легендам, способный истребить все горести и иссушить все слезки, до последней.

Шло время, девушки, уже несколько раз призванные служить заезжим господам, с удивлением глядели на двух женщин, мирно пивших чай и разглядывающих их, в то время как самураи, для которых они и были предназначены, скромно разошлись по лагерю и занимались теперь каждый своим делом. Странно это.

— Может, начнем? — казалось, что знатная дама робеет перед своей пожилой спутницей.

— Начнем. — Старуха отложила в сторону чашечку и, опираясь на руку подоспевшего самурая, поднялась на ноги и, не разгибая горбатой спины, приблизила свое безобразное лицо к хорошенькому личику Ниоко, отчего той вдруг сделалось неуютно. Сердце затрепетало так, словно хотело вылететь из груди, а руки и ноги сделались холодными и влажными. — Кругленькое личико, умные глазки. Служанка бы из нее, наверное, и неплохая получилась, а вот…

— Посмотри других, хотя… может им раздеться?

— Всему свое время. — Старуха обнюхала Ниоко и, встав для удобства на колени, доползла до Орино.

— Толста не в меру. Зачем ее вообще привели? Глаз нет? — скрипучим голосом осведомилась она у самураев и, не дожидаясь ответа, распахнула одежду на груди у девушки.

— Да брось ты, девочка — самый сок, а что до полноты, то всегда можно и похудеть. Главное, чтобы основа была правильная, личико красивым, тело здоровым. Ну, что скажешь?

— А вдруг это тело не захочет похудеть? Ну да, Фудзико-сан тоже столько лет собиралась похудеть, а только жрет и две циновки вместо одной занимает, — осклабилась старуха.

— Фудзико жрет, а ты не будешь. Посмотри, какие у нее бедра, с такими бедрами можно десять детей выносить, и никакого урона организму.

— Нет. Не решусь. — Старуха вновь промакнула рукавом глаза и подползла к не помнящей себя от страха Ханаке. — Как тебя зовут? — спросила она, вынимая из прически девочки деревянный гребень и распуская ей волосы.

— Ханако, — пискнула та, не сводя испуганных глаз со старухи. Все происходило не так, как об этом рассказывали побывавшие у самураев девушки, но с другой стороны, их не били, не заставляли пока делать стыдные вещи, а старуха так и вовсе вроде как служанок в дом набирала. Если это так — то вот оно счастье, хватай обеими руками, не то улетит.

— Ханако — цветочный ребенок. Занятно. Оцени, она один в один наша Айко. То же маленькое личико, озорной взгляд. Бывает же подобное сходство. Минору как увидел в первый раз Айко, помню, вообще точно рассудка лишился. Я даже ревновала. Представляешь? Все время себя и ее сравнивала, успокоиться не могла… да…

— Сколько тебе лет, Ханако? — придвинулась к девушке знатная дама. — Когда ты родилась?

— Отец говорил, что это произошло в бамбуковую осень, — простодушно сообщила девушка и тут же, зардевшись, закрыла лицо рукавами. Ее ведь спрашивали о возрасте, а не в какую пору она родилась. Стыдно.

Все засмеялись. Ханако сделалось неловко, она была готова убежать неведомо куда, но ноги точно прилипли к мягкой материи.

— Бамбуковая осень — это значит поздней весной, в начале лета, когда бамбук меняет листву, желтея и сбрасывая старые покровы, — сообщила дама. — А лет-то сколько — тринадцать? Четырнадцать?

— Четырнадцать, — солгала Ханако. На самом деле ей было меньше, но кто-то говорил, что господа не жалуют малолетнюю прислугу.

— Вот и хорошо. — Старуха оторвалась от Ханако, велев ей и Ниоко сесть в сторонке, после чего обе женщины начали задавать вопросы другим девушкам. На большом костре самураи варили рис в походных котелках, но девушки старались не думать о голоде, вслушиваясь в слова незнакомок. По всему выходило, что их берут служить не просто в самурайский дом. Несколько раз споря со своей более молодой спутницей, старуха проговаривалась о каком-то даймё, которому девушка должна понравиться. Переплетать ноги с настоящим даймё! Это было слишком прекрасно.

Рядом с Ханако и Ниоко присели еще несколько девушек, отобранных по первому кругу, другие завистливо глядели на них, утирая слезы рукавами. Когда женщины познакомились со всеми десятью девушками, самураи принесли рис, но сначала покормили тех, кто не был выбран. Наверное, чтобы утешить их. После одну из девушек, высокую стройную Хотару, раздели донага. Старуха и дама начали поворачивать ее во все стороны, обсуждая ширину бедер, грудь и талию.

— Спина! Посмотри на ее спину! — воскликнула старуха, разворачивая смущенную девушку к себе спиной. — Она же кривая, точно всю жизнь была согнувшись. С такой спиной только в поле работать. — Обиженная, обескураженная Хотару была вынуждена сесть в сторону не прошедших первый отбор девушек. После чего старуха велела остальным по очереди снимать одежды, и они снова смотрели и цокали языками, обнаруживая недопустимые погрешности.

— А у этой шрам через левую ягодицу. Не хочу шрам. Не хочу эту девушку. У этой грудь слишком большая, и стопы тоже, как у крестьянок.

— Не у всех жен даймё такие стопы, как были у тебя или у меня, — возражала старухе знатная дама. — Ты на личико погляди, если тебе не подходит, я, пожалуй, себе такую служанку бы взяла.

— Бери, не жалко, — старуха махнула рукой в знак примирения. — Ты выбираешь служанку, а мне с большой ногой да шрамом на заднице жить?..

— Простите, — подала голос девушка из тех, что не прошла отбор в первый раз. Это была дочь рыбака Има. — Но если вы ищете служанку с тонкой талией, маленькой грудью и маленькой стопой, может, я на что пригожусь. — Покраснев, она поднялась со своего места и, распустив пояс, скинула с себя старенькую юкату, представ перед всеми в дивной наготе.

— Кажется, сама Канон лепила это тело! — Знатная дама захлопала в ладоши от восторга. Да и верно, тут было на что посмотреть. Маленькая, изящная головка с высоким, далеко не крестьянским лбом и ясными глазами. Ровная спина и плечи, крошечные грудки, небольшой аккуратный животик и узкие бедра, ровные сильные ноги и стопы, боже мой, знатная дама подошла к девушке и приставила свою ногу рядом с ногой Имы. На вид стопы были одного размера.

— Что скажешь? А мы и не распознали этого совершенства вначале.

— Я думала, личико у нее в пятнах, впрочем… плакала должно быть. У тебя ведь не всегда эти пятна? — придвинулась к Име старуха.

— Я плакала, госпожа, — подтвердила Има.

— Отчего же такую красотку не отдали в какой-нибудь чайный домик, или в ваших краях нет чайных домиков? — Знатная дама заставила девушку поднять руки и теперь рассматривала ее, поворачивая то вправо, то влево.

— Мама прижила меня с самураем из замка Грюку. Он и рисом нам помогал, пока его не убили. Отец согласился воспитывать меня, но чтобы отдать дочь самурая в чайный домик… мой настоящий отец, который приносил рис, разрубил бы рыбака на множество частей, а не дал такому произойти. Поэтому и не отдали. — Има смотрела прямым, честным взглядом.

— Надо же, самурай Грюку-сама.

— Гёхей. — По сигналу старухи девушка собрала свою одежду и начала одеваться. Все с завистью глазели на нее.

— Как же, знала я Гёхея, так ты, стало быть, его дитя. Славно. Что скажешь, дорогая, дочь самурая.

— Скажу, чтобы ты отошла немного. — Старуха оперлась о землю, намереваясь подняться, теперь помогать ей кинулись сразу же несколько девушек. Встав на дрожащие ноги, она потянулась рукой к Име, точно хотела погладить ту по голове, но вдруг охнула и, побледнев до синевы, повалилась назад, в этот же момент Има дернулась и рухнула точно подкошенная к ногам беседующей с ней до этого дамы.

— Что с госпожой? Госпоже плохо? Она мертва! — закричали девушки. С причитаниями они уложили старуху прямо на материю, ее глаза были застывшими, нос предательски вытянулся, морщинистые губы были полуоткрыты и напоминали покрытую трещинами после землетрясения землю.

— Все плохо, старая госпожа умерла, теперь уже никого не выберут! Теперь мы им не нужны! — шепнула Ниоко стоящей рядом с ней Орино. — Какой ужасный день. Никому не повезло…

Собравшиеся вокруг старухи девушки не сразу обратили внимание на то, как знатная дама, нимало не обращая внимание на свою спутницу, присела рядом с приходящей в сознание Имой, поглаживая ее волосы и называя нежными именами. Когда девушки и самураи бережно уложили старую женщину, пригладив ее растрепавшиеся при падении волосы, Има уже совсем пришла в себя и теперь с удивлением разглядывала свои руки, точно видела их впервые.

— Принесите мне зеркало, — властно потребовала она, и кто-то из самураев тотчас бросился исполнять ее приказание. Приказание неумытой крестьянки! Пусть даже будущей служанки.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — участливо поинтересовалась дама, все еще стоя на коленях перед Имой.

— Немного странно, но в общем неплохо.

— Не желаешь ли одеть более подобающие тебе одежды? У нас всего вдоволь.

— Может быть, после. — Има задрала руку и, обнюхав себя, сообщила, что желает сначала искупаться и что на ближайшем постоялом дворе есть баня, и ей теперь придется как следует посидеть в мыльне.

Наблюдающие за диалогом девушки были озадачены переменами, произошедшими с их односельчанкой. Ну да, Има действительно была прижита матерью с самураем из замка. Она всегда была заносчивой и не считала остальных ровней себе, но чтобы так разговаривать с дамой, дающей ей работу?.. И главное, отчего дама позволяет ей это?

— Что нам делать с этими девушками? — спросила дама, когда Има сбросила с себя дешевые плетеные сандалии и переобулась в новые, точно сшитую по ней обувку из кожи какого-то животного.

— Я так полагаю, пусть побудут пока. А то как бы не произошло, как в прошлый раз. К тому же… как, говоришь, звали того самурая, из замка Грюку, что-то я не припоминаю такого.

— Гёхей-сан. А вот как звали девушку, это я что-то запамятовала… — Она повернулась к притихшим подружкам. — Слышите, вы, как зовут. — Она покосилась на разглядывающую себя в зеркало Иму, точно не могла спросить у нее самой.

— Има, госпожа, — нашлась первой окончательно сбитая с толку Хотару.

— Има — подарок. Слышишь, дорогая. Оказывается, ты у нас теперь подарок.

— Ага, подарочек, — усмехнулась Има. — Ладно, есть хочу, что у нас сегодня на обед? И пусть приготовят мыло, хоть в озере помоюсь. Вели самураям накрыть нам в москитном домике. — С этими словами нахалка Има направилась к матерчатому домику, оставив своих подруг кормить комаров посреди леса и самурайского лагеря.

Глава 20Как в страшной сказке

Весь оставшийся день девушки провели в лагере, и к ним так никто и не прикоснулся. Впрочем, это уже не пугало и даже не настораживало. Господам лучше знать, для чего им понадобились неумелые крестьянки, телесные нужды справлять или для иных целей. Важно другое, госпожа явно взяла Иму, и остальных не прогнали и не отдали самураям, а значит, еще есть шанс. Может быть, призрачный, крошечный, как белая полупрозрачная рисинка, но все же это шанс.

Было немного странно находиться рядом с мертвой старухой, которую бережно положили на постель из трав и прикрыли теплым футоном и белой материей. Впрочем, старуха пугала куда больше будучи живой, девушек же теперь заботили совсем другие вещи.

— На Иму не стоит полагаться, — шепотом сообщила Ниоко. — Видите, как она нынче вознеслась, словно никогда прежде и не работала в поле, не помогала разносить рыбу в корзинах.

Има действительно была совсем не похожа на себя, вместо того чтобы пытаться как-то услужить новой госпоже, она раздавала команды, требуя от самураев то принести ей мыло, то новый гребень. Под охраной и взяв с собой девушек, она уже сходила на озеро, где заставила Ханако и Кейко оттирать ее специальными мочалками, за это время она не сказала ни одного ласкового слова подругам и даже не назвала ни одной из них по именам. Вот, что называется, вознеслась так вознеслась. Не достанешь. После купания госпожа лично надушила ее и помогла облачиться в новое шелковое кимоно, научив Ниоко, как следует правильно наматывать пояс оби, — никогда прежде не видевшие такой дорогой одежды девушки просто не знали, с какой стороны к ней подойти.

Одев и причесав Иму, госпожа осталась очень довольной увиденным, обняла и поцеловала девушку, заставив Орино и Кейко поочередно ходить вокруг Имы с зеркалом в руках, это было очень интересно. Все портила сама Има. Вместо того чтобы быть на седьмом небе от необыкновенных подарков, душистого мыла, духов и, главное, нежной заботы знатной госпожи, она неизвестно почему хмурилась все больше и больше. В то время как остальные девушки беззаботно кружили вокруг Имы, точно из дочери самурая она вдруг обратилась принцессой, заглядывая ей в глаза и спрашивая, не могут ли они что-нибудь для нее сделать. Кацуко, которую, несмотря на большую грудь и стопы, госпожа пожелала взять служанкой, еле сдерживала радостное волнение. Поняв, что госпожа находится в лагере без служанки, точнее, если служанкой была старуха, то она умерла, Кацуко следовала неотвязно за госпожой, выполняя все ее поручения и надеясь укрепить приятное впечатление. Все-таки не всем выпадает такое счастье, правда, она сразу же смекнула, что если будет вести себя так же заносчиво, как Има, госпоже это вряд ли понравится. Впрочем, она всегда была спокойной и рассудительной. Одобренная похвалой госпожи Ханако тоже старалась быть все время на глазах, надеясь, что когда госпожа пожелает отпустить девушек домой, она сумеет остаться при ней. Недаром же пожилая госпожа сказала, что она-де похожа на какую-то Айко. Как сказал бы ее дедушка — хороший знак!

Неожиданно Има отбросила от себя зеркало и, надув красивые губки, обиженно скрестила руки на груди.

— Что случилось, дорогая? — забеспокоилась госпожа. — У тебя что-нибудь болит?

— Изо рта воняет. — Има открыла рот и, проведя языком по верхним зубам, должно быть обнаружила скол. — У этой негодяйки, оказывается, зубы больные!

Девушки переглянулись. Сказанное звучало уж очень странно.

— Если зуб недалеко, его можно и вытащить. — Госпожа подошла к Име и заглянув ей в рот, тоже обнаружила почерневший зуб.

— А если вопрос не только в зубе? Может, она гниет изнутри?

— Кто-нибудь из вас слышал, чтобы Има часто жаловалась на какой-нибудь недуг? — Госпожа обернулась к ожидавшим ее повелений девушкам.

— У Имы болят зубы, — неуверенно начала Орино. — Она сама мне пару раз жаловалась.

— Тебя осмотрит замковый лекарь, и если зуб только один, он вырвет его. Не стоит волноваться.

— У меня точно болит вся челюсть, — с вызовом оборвала госпожу на полуслове Има. — И если там не один больной зуб? Если их целых… — она собралась с силами и выдохнула, — четыре? Если пять или восемь? Мне что, все их тащить и потом жить беззубой старухой? Не хочу!

— Но подожди, мы так долго искали, столько уже пересмотрели кандидаток, такое тело, крошечная ножка, благородная осанка, лоб… разумно ли бросать все это и искать что-нибудь другое? Подожди немного, завтра на рассвете мы тронемся в путь, и дома ты сама увидишь, что вся твоя проблема — это один несчастный зубик, не передний, так что…

— Как будто ты не знаешь, что когда у человека начинают портиться зубы, у него заканчивается здоровье. Минору не примет жены с гнилым запахом изо рта! Придется все начинать сначала. — Има оглядела притихших девушек и, остановив взгляд на младшей Ханако, поманила ее пальцами[23]. — У тебя, надеюсь, зубы нормальные? Живот не болит? Цикл регулярный?

— Цикл? — Ханако вытаращилась было на нахалку Иму, но госпожа тут же помогла ей.

— У тебя ежемесячные крови проходят без болей или как?

— Без болей. А зачем?

— Покажи зубки.

Ханако послушно открыла рот, и госпожа, аккуратно отодвигая ее губки, осмотрела зубы.

— Точно нитка драгоценного жемчуга. Повезло. — Она нежно погладила девушку по щеке. — Когда в последний раз переплетала ноги с мужчиной?

Ханако зарделась от стыда, но, решив, что с госпожой лучше не лукавить, призналась, что она девственница.

— Девственница? — Има пожала плечами. — Что же, это не порок.

— Подумай, такого совершенного тела больше может не быть. Небеса и так слишком благосклонны к тебе, — затараторила госпожа, но Има прервала ее нетерпеливым жестом. Она уставилась на Ханако, закатила глаза и рухнула навзничь.

В это же время Ханако словно подавилась чем-то, закашлялась и упала бы, не поддержи ее стоящая рядом госпожа.

— Ну, это уже совсем другое дело, — улыбнулась быстро пришедшая в себя Ханако. — Зеркало мне, живо!

Глава 21Новая избранница

В этот день Ханако не разговаривала больше с Кейко, да и вообще ни с кем не разговаривала иначе как в приказном тоне. То ей не нравится, как уложены волосы, то нужно было срочно бежать в лес и собирать полевые цветы. Причем полевые лилии казались недостаточно изящными, и Ханако требовала, чтобы кто-нибудь из самураев отправился на поиск настоящих хризантем.

При виде такого поведения Ханако госпожа сначала старалась всячески угождать ей, затем посуровела и больше отмалчивалась, или уходила в сторону. Было заметно, что ее что-то беспокоит.

В конце концов, было принято решение срочно сворачивать лагерь и отправляться в путь. Куда? Да разве об этом будут говорить глупым деревенским девушкам?

Старуху и Иму даже не отвезли к ним домой, не предали огню, об Име так и вообще поначалу говорили, будто бы она жива, только находится в глубоком обмороке. Кейко тоже подумала, что Име солнышко голову напекло, а как иначе объяснить ее странные речи? Поэтому она не удивилась, когда девушка вдруг упала замертво. Правда, ее почти сразу же оттащили в сторону, и самураи запретили ее беспокоить. Но да у Кейко, так же как и у других девушек, тут же работенки прибавилось, так как Ханако в свою очередь тоже начала корчить из себя принцессу, и все, точно играя в какую-то странную игру, вдруг начали ей подыгрывать.

Иму завалили ветками, живая она была или мертвая, девушки не знали. Им по-прежнему ничего не говорили, велели помогать собирать вещи, после чего госпожа и Ханако сели в уютный паланкин, и четверо носильщиков подняли его на свои плечи… должно быть, двигаться предстояло через земли какого-нибудь строгого даймё, не терпящего, чтобы дороги в его владениях портили колеса телег и копыта коней. Часть конных воинов действительно поехала другим путем, а девушки послушно последовали за своими новыми хозяевами.

— Мы идем в замок, — шепнула Кейко Орино. — Я сама слышала, как вот тот дядька говорил носильщикам: «В замок»! Понимаешь, что это значит?! Получается, что все мы приняты!!!

— В замок? — Кейко не хотела думать о замке и тех радостях, которые ее там ждут. Вместо этого она смотрела на сделавшуюся вдруг такой чужой для нее подружку Ханако и старалась получше запомнить дорогу. Наверное, родители уже с ног сбились, ища ее. Что же делать? Как подать весточку?

Они прошли мимо какой-то деревни, девушки не знали ее названия, так далеко никто из них ни разу не забирался. Потом переправились на другую сторону небольшой речушки, воспользовавшись услугами рыбаков. Здесь, на другом берегу, самураи сделались более оживленными, они уже меньше оглядывались по сторонам, поджидая возможную засаду. К ночи отряд добрался до дивного дома с садиком и очаровательными ручейками. Широкий, просторный двор был засыпан желтым песком и вдоль дорожек лежали похожие на черепах камни. Рядом с домом, чуть в стороне, стояла красивая беседка, вокруг которой цвели синие цветы. Целая толпа одинаково одетых девушек высыпала навстречу приезжим.

— Неужели это и есть замок! — воскликнула Ниоко, никогда прежде не видевшая ни одного замка.

— Это постоялый двор. — Начальник стражи толкнул девушку в спину, и все вместе они прошли в просторную комнату. Слуг и служанок при постоялом дворе было видимо-невидимо, все чистые, в добротных одеждах: юбках или широких штанах и куртках с завязками — красота. Ни тебе штопки, ни заплаты. Поверх одежды длинные фартуки, чтобы одежду не залить, не заляпать.

Госпожа сразу же потребовала ванну и, не поев, отправилась с Ханако мыться, девушек загнали в заднюю комнату с выходом во двор. Каждой принесли по миске похлебки и по сырой рыбке, к которой подавался ароматный соус. Потом был чай. Все очень вкусное. Но никто, даже толстая Орино, не попросил добавки, уставшие, все попадали спать и провалялись до рассвета.

Наутро снова тронулись в путь. Но на этот раз произошло новое чудесное событие. Оказывается, ночью на постоялый двор прибыл еще один конный отряд, должно быть, вызванный начальником стражи из замка. Самураи усадили девушек перед собой на спины лошадей, госпожа и Ханако получили каждая по коню, после чего они все вместе вновь тронулись в путь.

— Ты, как там тебя? — Должно быть, Ханако посмотрела на Кейко, потому что везший ее самурай тряхнул девушку за плечо.

— А? — Она вытаращилась на подругу.

— Как тебя зовут, милая девушка? — Повторила вопрос Ханако.

— Ты меня спрашиваешь? — Девушка захлопала глазами. — Ты же меня как облупленную знаешь, мы же в одном ручье купались, спали в обнимку… мы… в куклы играли… мы… — Она зарыдала.

— Кончай реветь. — Ханако брезгливо повела плечами и обратилась к скакавшей по левую руку от нее Ниоко. — Ты… будешь моей служанкой. Если, конечно, не станешь по любому поводу проливаться дождем. Понятно?

Ниоко ошарашенно кивнула, а Ханако весело рассмеялась и, щелкнув коня кнутиком, понеслась вперед.

— Осторожно, дитя мое! — Госпожа приподнялась в стременах, озабоченно глядя вслед своей избраннице.

— Мама, а ты уверена, что лучше ехать этой дорогой? Мы ведь еще не покинули земель Грюку, быть может, свернуть и пройти через горы? Это и быстрее, и ненужных столкновений с постами можно избежать? Как мы объясним, по какому праву увозим чужих крестьянок?

— В горах можно налететь на разбойничью засаду… — Было заметно, что госпожа колеблется.

— А охрана нам для чего? — Ханако снова заливисто рассмеялась. — Полно тебе трусить. Через горы всего один переезд, раз — и в замке, а пока дорогами кружить, тут тебе и посты, и разбойники, и сколько пожелаешь иных неприятностей. Мне ужасно хочется поскорее в наш замок, в ванны, к массажисткам… Пускай сделают из меня настоящую красавицу, чтобы Минору сразу же влюбился. Чтобы все по новой начать, опять втроем.

— Если ты так стремишься вернуться к своему непутевому мужу и его мерзкому отцу, отчего же не повернуть прямо сейчас? Ты красива и молода. Ванны есть и в замке Грюку, что же до красивых нарядов, то, скажу честно, ты будешь прекрасно выглядеть в любом платье. Так что…

— Может, ты и права, но я чувствую странное. — Ханако остановила все еще надеявшегося побегать коня и, потрепав его между ушами, пошла вровень с госпожой. — У меня странное ощущение. Очень странное… с этой девушкой что-то не так. Не знаю что, но я чувствую себя в ней как-то неуютно. Никогда прежде такого не было.

— Она чем-то больна? Такая молодая, такая красивая?.. — Госпожа изумленно уставилась на свою протеже. — Как та девушка? Как Има?

— Не больна… во всяком случае, я ничего такого не чувствую, но все равно что-то не то. Не так… неуютно. Душа просится на волю, я почти что вижу перед собой коридоры времени, словно меня кто-то туда тянет. — Она тряхнула головой, словно пыталась отделаться от мучившего ее предчувствия.

— Но, Юкки, ты не можешь покинуть и это тело. С какой стати?! Ты только что отказалась от совершенной фигуры, только потому что у девушки были больные зубы. Теперь тебе почему-то не нравится эта малышка. Пойми, ты просто пытаешься отыскать девушку с лицом, похожим на твое прежнее. Но так не бывает. Или бывает, но очень редко. Подумай сама, пока ты ищешь вторую Юкки, ты не сможешь принять ни одной девушки, и все эти жертвы не имеют смысла.

— Возможно. — Ханако закусила губу. — Но я все равно чувствую себя так, словно вот-вот должна покинуть это тело.

Они замолчали. Всю дорогу внимательно вслушивающаяся в их разговор Кейко была подавлена новыми непонятностями и тем, что Ханако говорила о смерти. Зачем думать о смерти, когда тебе так мало лет и когда тебя выбрала госпожа. И еще ей было обидно, что бывшая подруга совсем не обращает на нее внимания, так, словно они едва знакомы, и завидно оттого, что знатная дама назвала Ханако своей приемной дочерью. Вот ведь повезло как!

— Остановитесь, пожалуйста! — прервал мысли Кейко усатый начальник стражи. Он приподнялся в стременах, внимательно приглядываясь к окрестностям.

— Что происходит? — Госпожа настороженно оглядела ближайшие кусты, но, должно быть, ничего не приметила.

— Птиц не слышно.

— Возможно, спугнул кто-то. — Везший Кейко самурай положил руку на рукоять меча. — Проверить?

— И цикад не слышно. — Ханако погладила шею коня, но тот испуганно заржал и вдруг начал пятиться. — Стой! Да стой ты! — закричала девушка, когда скакун ни с того ни с сего встал на дыбы, норовя сбросить всадницу на землю. В это самое мгновение словно взбесились и другие лошади, одни испуганно ржали, трясясь и перебирая стройными ногами. Две кобылы вырвались и, сбросив на землю всадников, поскакали в поле. В этот момент земля задрожала и густые кусты справа от дороги вдруг зашевелились и резко начали уменьшаться.

— Землетрясение. Все на землю! — скомандовал кто-то, и Кейко полетела под копыта взбесившихся коней.

— Главное, не бояться. Главное… — Госпожа спешилась, внимательно вглядываясь в землю, в слабой надежде предугадать, где появится следующая трещина. Со скрипом рухнуло еще одно дерево, на счастье, оно перекрыло путь к отступлению, оставляя горную дорогу неповрежденной.

— Юкки! — Отчаянный вопль госпожи слился с новым громыханием, и тотчас конь и маленькая всадница ушли под землю. Саму Осибу буквально в последний момент успели оттащить от обрушающегося края земли. Девушки повалились в дорожную пыль, ожидая самого худшего. Одна из них свалилась с ту же щель, в которую угодила их подруга, и теперь отчаянно пыталась выбраться наверх, хватаясь за корни поваленного дерева. Но никто не рвался помогать ей. Все ждали следующего толчка.

— Юкки, где моя Юкки? — Осиба попыталась подскочить к пропасти, в очередной раз укравшей ее любимое дитя, но ей этого не позволили.

Неожиданно наступила тишина. Какое-то время все молчали, прислушиваясь и приглядываясь, но ничего больше не происходило. На месте, где совсем недавно весело гарцевал конь с маленькой всадницей, зияла пропасть. И девушка, и животное, разумеется, погибли.

Все еще не верящая в новую потерю Осиба не плакала. Вырвавшись из объятий охранников, она ходила вдоль неровного края, рискуя низвергнуться вслед за дочерью.

Сердце матери стучало громче похоронных барабанщиков. Какое-то время она еще надеялась, что дочь зацепилась за какой-нибудь корень и ее можно будет достать, но… как ни вглядывалась Осиба в глубь пропасти, на дне ее не было заметно ничего, хотя бы смутно напоминающего голубое, цвета весеннего неба кимоно дочери. Словно духи земли похитили ее красавицу теперь уже навсегда.

Начали подниматься с земли девушки. Кто-то плакал, потирая ушибы, кто-то звал подруг.

Должно быть, Орино ударилась головой, потому что потеряла сознание, и теперь ее никак не могли привести в чувство.

— Она дышит, — сообщила заплаканная Ниоко. — Вы ведь не бросите ее здесь?

— Всех нас бросят, не видишь, что ли, в каком настроении госпожа. Должно быть, сильно глянулась ей наша Ханако, если теперь она в таком горе. — Хотару зацокала языком и, бросив бесчувственную Орино, подошла к стоящему рядом самураю, зашептав ему что-то на ухо.

— Ее нет! Если бы она успела покинуть тело, она уже была бы здесь. — Прекрасное лицо Осибы не было заплаканным, но в голосе уже слышался ливень.

— Молодая госпожа вполне могла улететь за много ри отсюда. Вы помните, так уже бывало, — попытался утешить ее начальник стражи. Было заметно, что в новой потере Юкки он винит себя.

— Мама? — Орино открыла глаза и посмотрела на склоненную над ней Ниоко.

— Твоя мама далеко отсюда, в нашей деревне, а мы с госпожой едем в замок, — попыталась помочь ей подруга.

— Мама… — Орино уставилась на свои грязные руки, затем начала неуклюже ощупывать себя… — Мама, что это? Я толстая?

— Юкки-сан! — Первым опомнился начальник стражи. — Госпожа, не плачьте, маленькая госпожа жива, и она с нами!