Демон и дева

1

Никто не заметил, как он пришел в усадьбу своих предков.

Прошло более двадцати лет с тех пор, как неизвестно куда исчез его отец, Сёльве. Самому ему исполнилось двадцать. Он всю жизнь стремился попасть сюда, в усадьбу, что была его и что теперь досталась ему по наследству.

Гростенсхольм.

Он явился ниоткуда. Пришел с юга, прошел Швецию. Родственники были просто потрясены. Они и знать не знали, что где-то на свете живет этот парень. Зачатый в ненависти, рожденный в отчаянии, виновный в смерти матери. Мать умерла в тот самый миг, как он увидел свет.

Отец крестил его равнодушно. И получил он имя то ли девичье, то ли мужское, непонятно, — Хейке. Но к его фигуре это имя подходило. Оно звучало как синоним мужественности, силы и мощи.

Хейке… Судьба его — быть одиноким. До скончания дней своих.

На теле еще не зажили шрамы от отцовских ударов. Ведь как весело поддразнивать шипящего паренька, сидящего в клетке. В душе не заживала рана от страданий выше человеческого понимания.

Хейке, изгой общества.

В первый день своего пребывания на родине, в Норвегии, он остановил лошадь на дороге около моста, откуда была видна панорама местности.

Первое, что бросилось ему в глаза, — господская усадьба. Огромная и великолепная. «Нет, эта усадьба не может принадлежать ему, — подумал Хейке. — Это же целый дворец, а не усадьба».

Взгляд его скользнул дальше.

На него было страшно смотреть. Хейке был похож на огромное чудовище. Грива каштановых волос, настолько густая, что казалось — сзади обязательно должны торчать троллиные уши. Глаза, желтые, как огонь, сверкали из-под гривы. Лицо словно вырублено топором, крайне безобразное. Большие острые зубы. Их белизна оттенялась смуглой кожей. Чуткие, подвижные ноздри и острый лисий подбородок.

Да еще эти широченные плечи — наследство Людей Льда, грозившее смертью женщине, рожавшей таких чудовищ.

Итак, он был проклят, осужден и отмечен печатью Людей Льда. Страшилище, если судить по внешнему виду. Но те, кто был лучше знаком с ним, знали, что в сердце его жила печаль, тоска и безграничная нежность.

Желтые, как у кошки, глаза внимательно оглядывали окрестности.

От господской усадьбы шла аллея, что вела к меньшей усадьбе. Деревья были огромны, словно посажены в незапамятные времена.

По долине разбросаны мелкие хозяйства арендаторов…

А посреди домов возвышалась церковь. Наискосок от нее — великолепная усадьба у озера. Усадьба была несколько меньше господской, но все равно очень красива.

Элистранд?

Скорее всего.

А это, верно, Линде-аллее.

Но тогда…

У Хейке закружилась голова. Тогда… тогда та господская усадьба принадлежит ему! Гростенсхольм!

Всадник долго стоял недвижим. Пытался осознать все то, что открылось ему. Тот, кто был ничем, кто ничего не имел, — неужели же он будет обладателем всего этого? Луга и поля, простирающиеся на большую половину согна[1], дома и амбары. И этот великолепный дом на холме!

Мысли его разбегались.

В доме находилось сокровище. Священное сокровище Людей Льда — травы и снадобья. И самое главное — сосуд Ширы, бутылка из горного хрусталя. А в сосуде — вода из чистого источника горы Винденес. Сосуд был спрятан в доме на холме. Вода, принесенная ею Людям Льда. С ее помощью она хотела уничтожить силу Тенгеля Злого. Найти этот сосуд. Сосуд с темной водой Зла. Разрушить злую власть с помощью Ширы.

Хейке считал, что сделать это должен был именно он.

Прав он или нет, Хейке не знал.

Но он попытается.

Он непроизвольно наморщил лоб. Там, в усадьбе, кто-то был. Крошечные фигурки размером с муравья двигались взад и вперед — от дома к конюшне.

Пока еще не нашлось человека из рода Людей Льда, кто мог бы жить в усадьбе. Разве что маленькая дочка Вемунда?..

Нет, надо подождать и осмотреться. Гростенхольмский согн… Наконец-то он дома! Он проделал долгий путь. Вот он и у цели.

Хейке долго стоял на вершине холма, не зная, что предпринять. Он страшился разговоров с незнакомыми людьми, ему опротивело видеть страх в их глазах, омерзение на их лицах. Ему, верно, так никогда к этому и не привыкнуть.

Он так и не смог нигде осесть. В этом, вероятно, заключалась его ошибка. После более тесного знакомства люди привыкали к его виду. И быстро признавали его. Но Хейке был осужден на скитания. Он пришел из самой Словении, что находится далеко на юге. Люди, полные предрассудков, не спешили идти ему навстречу. Он устал. Ему до смерти надоело доказывать свои благие намерения. Объяснять, кто он таков и почему так выглядит. Он замкнулся в себе, стал нелюдим и объезжал попадавшиеся по дороге селения. Передвигался, в основном, лесами и полями.

Вот он и у цели.

Он медленно спускался с холма, так и не решив, что предпринять.

Тут ему повстречался пожилой человек с тележкой. Хейке придержал лошадь. Сначала он хотел тут же ускакать в лес, но передумал. Нужно учиться сдерживать себя. Закаляться. И здесь люди привыкнут к нему. Надо же когда-то начинать.

Старик, щурясь, разглядывал незнакомого всадника.

«Вот оно, началось», — подумалось Хейке.

— Мир Господу, — произнес он слова приветствия.

В этот раз, однако, получилось совсем не так, как ожидал Хейке.

Беззубая челюсть старика дрожала, голос тоже:

— Мир Господу… Но Боже святый, так это?.. Нет, нет, не может быть…

Хейке чуть было не ответил «нет, я не Сам Высокочтимый Сатана», но сдержался. Что-то особенное было во взгляде и интонации старика.

— Что такое? — спросил Хейке.

— Нет, мне просто показалось, будто это старик Паладин собственной персоной. Но это не так.

— Паладин?

— Да, его еще звали Ульвхедином. Но вряд ли он еще бродит по свету. Он был настоящим парнем. Тут Хейке улыбнулся и слез с лошади:

— Нет, я не Ульвхедин, но его родственник. Меня зовут Хейке. Я внук Даниэля. Ну, знаете, отец, сын Ингрид и Дана Линда из рода Людей Льда, Даниэль.

Подбородок старика задрожал заметнее. На глазах появились слезы. Он схватил ладонь Хейке обеими руками.

— Внук Даниеля? Неужели это правда? Как грустно, что фру Ингрид уже нет в живых!

— Да, жаль.

— Подумать только, в наш согн пришел один из Людей Льда! А мы-то думали, что роду пришел конец! Добро пожаловать, дорогой! Я вижу, ты отмечен проклятием.

— Да, но я не из Злых.

— Паладин тоже не был Злым. Разве только сначала. Но потом он переменился. Но теперь я вижу, что ты не он. Вы не так уж и похожи.

— Разве что плечи, — улыбнулся Хейке.

— Да, это верно.

— А вы кто такой?

— Меня зовут Эйрик. Я работал на усадьбе во времена Йона, Ульфа тоже. Но фру Тара была настоящей ведьмой. Нам так и не удалось с ней договориться. Так что на старости лет я сам по себе. Живу тем, что дает хозяйство.

— Понятно. А кто сейчас живет в Элистранде? Старик посерьезнел:

— О, господин, все в нашем согне переменилось. Ничего не осталось от заведенного порядка! Как пошло со смерти фру Ингрид, а потом Тарка и его жены, чудесной Элисабет. В Элистранде сейчас живет один из государственных чиновников. Пытается вести себя по-простому, но уж мы-то видим! Он считает, что усадьба вся его. А в Гростенсхольме… (Эйрик заговорил тише) туда словно Злой дух вселился! И получил он эту усадьбу не по закону. Вся деревня об этом перешептывается! Но у усадьбы нет иного владельца!

— Вот он я, — Хейке бросил мрачный взгляд на Гростенсхольм. — Что ж, больше никого из Людей Льда в Норвегии не осталось?

Старик наклонился и прошептал:

— Об этом никто не знает! Но ведь у Тарка была дочь. Однако она пропала.

— Что ты хочешь сказать?

— Говорят, что кто-то ее видел. Там, на холме. Год назад…

Он осторожно махнул рукой в сторону холма, как будто их кто-то мог видеть. Хейке взглянул на большой холм, что располагался сразу за Гростенсхольмом.

— Я хочу знать больше. Могу я пойти с тобой на твою усадьбу? Мне бы не хотелось, чтобы меня сейчас увидели те, кто захватил Гростенсхольм и Элистранд. Сначала надо самому во всем разобраться.

— Добро пожаловать в мою каморку, — торжественно произнес Эйрик. — Я живу бедно. Хейке тепло улыбнулся ему:

— Поверь, я знаю, что такое нищета. Прежде чем предпринимать какие-либо шаги в отношении усадеб, я должен выяснить, жива ли дочь Элисабет и Вемунда. Это для меня самое главное.

— Теперь я вижу, ты настоящий сын Людей Льда, — просветлел лицом Эйрик. — Сначала люди, потом имущество! Если б тебе удалось найти фрекен Тарк, вся деревня была бы рада. Что-то есть нехорошее в том, что она пропала.

— Да, — подтвердил Хейке. Он кое-что знал об этом. — Это самое ужасное.

Имя ее было Винга.

Ее назвали так в честь одной из самых сильных личностей в истории рода, в честь Виллему. Ее домом был Элистранд, но сейчас Винга там не жила.

Никто не знал, где у Винги дом, а сама она держала в тайне свое место жительства.

Она нашла себе пристанище на заброшенной усадьбе арендатора, что располагалась в горах. Эту усадьбу двести лет тому назад получили от Тенгеля и Силье Клаус и Роза. Усадьба пустовала с тех пор, как их внучка Элиса вышла замуж за Ульвхедина и переехала в Элистранд. С тех пор прошло много лет.

В усадьбе все пришло в негодность, но Винга обустроила одну комнату для жилья. Ей пришлось немало потрудиться, чтобы вытащить упавшие гнилые бревна, сломанную мебель и прочую ненужную утварь. Она подперла накренившуюся крышу свежими березовыми стволами. Березы она срубила найденным здесь же тупым топором. Но пригодного для жилья места оставалось все меньше и меньше — крыша все больше кренилась и текла.

Из Элистранда Винга прихватила с собой два больших окорока. Они висели под потолком, тщательно оберегаемые от мух и мышей. Правду сказать, они сильно уменьшились. Совершая побег, она прихватила с собой козу. Когда-то это был ее собственный козленок. Сейчас коза жила в комнате вместе с Вингой. Винга запасала для козы сено на зиму, а коза давала девочке молоко и сыр.

Стоя на холме, Винга могла видеть расположенные в долине усадьбы.

Свой Элистранд…

Там, вероятно, кто-то жил. Кто-то чужой. Вот все, что она знала.

Родители Винги умерли.

Это было непостижимо! Строгий, но всегда приветливый отец Вемунд, мама Элисабет. Они всегда были так добры к ней.

Но почему, почему они должны были умереть?

Смотря на небо, она не раз спрашивала: что плохого сделали ее родители? Они умерли во время неизвестной эпидемии. На похоронах одна дама сказала: «Не горюй, Винга! Твои родители были очень хорошими людьми. Господь полюбил их так сильно, что захотел взять маму и папу к себе».

А хотели ли они сами проститься с этой жизнью? Хотела ли Винга расстаться с ними? Об этом добрый Бог, конечно же, не спросил.

Сама она, вероятно, была настолько плоха, что Господу все равно, что с ней станется.

А потом пришел чужой сердитый человек…

— Винга, усадьба будет конфискована. Она заложена, а ты не выплатила долг.

— Я не знала… Я продам постр…

— Сейчас тяжелые времена, детка. Ты не сможешь продать строения. Годы были тяжелые, вот твой отец и заложил усадьбу. Ждать больше нельзя.

Холодные, как у жабы, хитрые и жадные глаза. Звали его герр Снивель. Какой-то государственный чиновник.

— Но мы с работником можем работать.

— Ваш работник не получал зарплату со дня смерти твоих родителей. Он нашел себе другую работу.

«У меня», — захотелось добавить герру Снивелю, но он сдержался.

— Все имущество Элистранда пойдет с молотка. Элистранд! Так любимый Виллему Элистранд!

— Тогда я перееду в Гростенсхольм. Мужчина высокомерно и презрительно улыбнулся:

— Винга, после смерти фру Ингрид никто не предъявил своих прав на Гростенсхольм. У короля другие планы в отношении этой усадьбы.

Снивель мог бы объясниться: «Мне уже пообещали эту усадьбу, так как у нее нет владельца. А Элистрандом будет владеть мой племянник. Аукцион будет только для отвода глаз».

Снивель был достаточно умен, поэтому промолчал.

Винга впала в отчаяние.

— Но я могу присматривать за Гростенсхольмом до приезда моих родственников.

— Насколько нам известно, наследников Гростенсхольма больше нет. И как это ты, девочка, сможешь смотреть за такой большой усадьбой? Ты не смогла управиться даже с Элистрандом.

— Я работала хорошо. Но меня никто не учил. «Мне это только на руку», — подумал Снивель и гаденько улыбнулся.

— Ладно, тогда я перееду в Линде-аллее. Это наша родовая усадьба.

— Как ты знаешь, она сдана в аренду. И нет никаких причин для прерывания контракта. — Он наклонился. — Смотри мне в глаза, девчонка! Ты осталась одна! Одна-одинешенька!

«Одна… Одна-одинешенька!» — эти слова звучали в ушах Винги не один год.

Снивель выпрямился.

— Но мы подумали и о тебе, Винга. Мы не бессердечны. Для тебя найдется место в доме мадам Фледен, недалеко от Кристиании.

У Винги по спине поползли мурашки. Стало вдруг холодно и неуютно. Мадам Фледен была известна своей тиранией. С попавшими к ней в дом обращались хуже, чем с узниками. Жившие у мадам ютились в крошечных каморках, словно монахи. Жизнь их проходила в молитвах, работе, голоде и побоях.

Винга сбежала в ту же ночь. Погрузив на маленькую тележку все, что могло пригодиться ей самой и козе, она ушла в горы. Ей очень хотелось прихватить с собой парочку кур, но с ними было много хлопот. Не взяла она с собой и корову. Усадьба арендатора была маловата для такого большого животного.

Как давно все это было!

Как-то она справлялась. Они с козой пережили уже две холодные зимы. Осенью она собирала ягоды в лесу, а во время уборочной страды пробиралась по ночам на поля и подбирала забытые колоски. Из них пекла хлеб. Иногда она приходила на поля до косарей. Зимы были долгими, корм у козы скудный. И что с того, что она утащит пару колосьев? Их же не пересчитывают!

Винга почти забыла, что она тоже человек. Она стала словно частью леса. Дровосеки рассказывали о злой фее, или лесной нимфе, небольшом существе, одетом в лохмотья. Она иногда мерещилась им за деревьями. Существо это было с длинными распущенными волосами и испуганными глазами. Поговаривали о том, что это, скорее всего, давным-давно исчезнувшая Винга Тарк.

Случалось, конечно, что люди проходили мимо заброшенной усадьбы. Усадьба разваливалась на глазах и мало кому могло прийти в голову, что дом обитаем. Крыльцо настолько прогнило, что никто не решался взойти на него. А маленькая Винга просто перепрыгивала через ветхие ступеньки. Она нарочно не ремонтировала крыльцо.

Она стала дикой, как волк, и боязливой, как молодая кобылка. Она привыкла к голоду и холоду. Передвигалась тоже как зверь — быстро и осторожно. По ночам вздрагивала от каждого шороха. А днем ее пугал любой непривычный звук.

Говорить она не разучилась, так как поверяла все свои тайны козе.

После первого проведенного в одиночестве года она разучилась плакать.

Больше всего Винга любила сидеть на холме и смотреть вниз, на согн.

Гростенсхольм. Пустой, заброшенный дом. Ветер воет в разбитых окнах на башенке. Шелушащаяся краска на стенах. Опавшие листья, покрывающие все вокруг. Собирать их было некому. Вспаханные поля. Их, верно, пахал арендатор с Линде-аллее. Господский дом пустовал.

Но в последнее время в усадьбе стали появляться признаки жизни. К стенам приставили лестницы. В конюшне и хлевах появились животные.

Винге становилось и грустно, и радостно от увиденного.

Может, это кто-то из ее рода? Вдруг приехали из Швеции? Осмелится ли она сойти вниз?

В один прекрасный день к дому подкатила коляска. Мужчина выглядел как хозяин. Это был не кто иной, как тот, кто предложил ей переехать в дом мадам Фледен.

Герр Снивель.

Ему нечего делать в Гростенсхольме! Вингу охватила злость и негодование. Однако она не посмела спуститься вниз — стала слишком боязлива.

Элистранд располагался слишком далеко, и с холма не было видно, живет ли там кто-нибудь.

Прошло время Людей Льда в Гростенхольмском согне.

Осталась одна Винга. Она мало что знала о двух семьях Людей Льда, что жили в Швеции. Их осталось так мало. Одну женщину звали Ингела, у нее был сын Ула. Еще Арв Грип. Он жил бобылем.

Вот и все. Винга даже не знала, где они живут. Да, по правде говоря, она почти забыла об их существовании.

В один из весенних дней 1794 года она собирала себе на суп хилые, тоненькие травинки.

Винга любила весну. Стало теплее, и по ночам уже не нужно было крепко прижиматься к козе. А снег так и норовил проникнуть в дом через щели в стенах и потолке. Не нужно было больше обдирать кору с берез, растирать ее в порошок, чтобы потом испечь хлеб. Больше не нужно было экономить корм для козы и слушать ее голодное блеяние.

Весной они обе — девочка и коза бегали где придется, собирая животворную зелень из-под почерневшей листвы. Коза безжалостно обрывала молодые побеги берез, а Винга весело обрывала верхушки у молодых сосенок.

Она, конечно, понимала, что вся жизнь свелась к борьбе за выживание. Да больше ни на что не хватало времени.

Но где-то глубоко в ее сознании работала мысль. У нее была цель, но с годами она все меньше и меньше думала об этом: она хотела получить назад то, что у нее так бессовестно украли!

В лесу послышались молодые радостные голоса. Винга сразу напряглась. Огляделась. Коза паслась в ложбине и была практически не видна. Винга, словно газель, помчалась было в укрытие. Но передумала. Пробралась поближе к тому месту, откуда слышались голоса. Было страшно, но любопытство, как у дикого зверя, победило. Она присела на корточки, укрывшись за поваленными соснами.

Молодой парень и девушка. Они шли, взявшись за руки и болтая без умолку.

У Винги от тоски сжалось сердце. Их было двое, и они были вместе! Она совсем не думала о том, что один из них — парень, а другая — девушка. Об этой стороне жизни она пока еще ничего не знала. Но они были вдвоем! И этого Винга не могла забыть.

Парочка остановилась. Они посмотрели друг на друга, крепче сплели пальцы. Глаза их сияли. Винга почти забыла, что так бывает. Такое она видела разве что во сне. Глаза отца, матери, полные любви, нежности и тепла.

У нее перехватило горло. Из глаз ручьями потекли слезы. Мама… папа! Ей так хотелось, чтобы эта парочка ушла поскорее. Винга хотела горевать в одиночестве.

По счастью, испытание длилось недолго. Пара медленно удалялась. Может, им показалось, что из-за поваленных деревьев за ними внимательно наблюдают чьи-то глаза… Да нет, это просто солнце блестит в прошлогодней листве, да может еще белка удивленно пялится на них — кто это там ходит по моему лесу?!

Когда парень с девушкой пропали из виду, Винга быстро вернулась в дом. Прикрикнула на козу:

— Ко мне! Мы идем домой!

Коза не то что собака. Но эта настолько привыкла к девочке, что смотрела на Вингу как на вожака. Коза моментально последовала за ней. Их во всем мире было только двое. И Винга олицетворяла в себе для козы еду, тепло, общество, защиту от диких животных. Диких зверей, положим, вокруг Гростенсхольма не водилось, но ведь никогда не знаешь…

И вот они снова дома. По дороге домой они заодно искали что-нибудь съедобное.

— Вороны сегодня что-то раскаркались. Верно, вьют гнезда. Слышала сегодня утром скворца? Думаю, он хочет свить гнездо в том ящике, что я выставила в прошлом году. Он, верно, осматривался. Послушай, это мои листья. Ты что, не можешь найти себе другого места? Тебе-то есть из чего выбрать. Ты можешь съесть осот или волчье лыко. Для тебя все — еда. Извини, я пошутила. На! Мне, конечно, не хочется, чтобы ты ела волчье лыко. У меня ведь никого нет кроме тебя.

Винга опустилась на колени и прижалась лбом к подруге. Коза утонула в рассыпавшихся русых волосах.

И снова девочка задумалась о грустном. Настанет такой день, когда она потеряет козу. Вряд ли козий век так же долог, как ее. Как страшно!

Тут она подняла голову и напряженно, словно дикий зверь, прислушалась.

— Тесс! Что это? Быстро в дом!

Они быстро перелетели через лужайку, взлетели на крыльцо. Винга знала, на какие доски можно наступать.

Девочка выглянула в щель в стене. Успокоенно вздохнула.

— Уф, это лось! С ним мы знакомы. Страшнее людей для нас ничего нет. Они могут схватить нас. Меня засунут в этот страшный дом, отнимут тебя. Только мы им этого не позволим!

Они улеглись вместе. Винга уткнулась носом в жесткую козью шерсть.

Пока коза ела, Винга ждала. Ей не хотелось варить суп, пока пара не отошла достаточно далеко. Через некоторое время девочка разожгла огонь в очаге, взяла горшок, привезенный из Элистранда, и принялась стряпать. От такого варева в презрении отвернулся бы даже самый последний нищий. А для этих двоих и такая еда была редкостью. Первые весенние ростки!

На следующий день Винга обнаружила, что в жизни что-то изменилось.

Она больше не была одна.

Кто-то осторожно пробирался через лес. Чужак. Слишком похож на нее.

Винга знала в лесу каждую тропку и могла полностью раствориться в лесу. Кто это там ходит? Кто умеет прятаться так же хорошо, как и она?

Она знала, там кто-то есть. Но не могла подойти ближе, чтобы не обнаружить себя.

В сердце ее росла тревога.