Александр Кириченко
Давным-давно




Теплая тишина, вековой покой - таким запомнилось мне это лето.

Отпуск после безумной оглушающей гонки года… Я устал от шума и бежал от звуков. Все к этому времени стало раздражать меня: музыка, тихая беседа, даже смех… Все - шум, беспокоящий до боли.

И я с утра уходил за город, в каменистую, клубящуюся жаром степь, к морю.

Колыхались в мареве серые обломки - стены древнего города. Я шел к ним неспешно, растягивая наслаждение одиночеством. Сухая трава безжизненно крошилась под ногами. И всегда удивляло меня, что при каждом шаге по этой мертвой траве из-под ног веером разлетались насекомые. Брызги всякой мелочи. Кузнечики распахивали розовые и голубые крылья. Тяжело прыгали длинные богомолы и акриды.

Горячий воздух поднимался от иссохшей земли. Через пролом в полуразрушенной стене тропинка втягивалась в древний город и растворялась в раскопанных археологами улицах.

Я сворачивал мимо единственного дерева в узкую улочку, которая ровно протянулась меж обвалившихся стен из нетесаного камня, к распахнутой голубизне моря. Камни города иногда обволакивали меня обжигающим теплом, ко прохладное веяние моря здесь, вблизи от берега, тут же уносило в степь это горячее дыхание.

На доисторическом причале можно было уютно загорать, и кое-кто добирался сюда, хотя прямо в центре нашего курортного города был отличный пляж.

У меня - свое заветное местечко. Чуть в стороне от древней пристани берег обрывался, круто уходя в воду. Нужно было спуститься несколько метров по этой почти отвесной стене, чтобы попасть на крохотный мысок - плоский выступ, каменным языком вдававшийся в море. Под воду он скатывался полого, и только крупные волны обдавали его блесткими дугами брызг.

Я спускался быстро, не боясь и не раздумывая, - каждый выступ, каждую трещину на обрыве я изучил еще со школьных лет. На камне я обычно бывал один. Нередко над обрывом в солнечном ореоле маячили фигурки пляжников. Они переминались от зависти, кружили надо мной в поисках спуска и разочарованно уходили, так и не поняв, как я попал на камень.

Иногда попадались смельчаки, начинавшие долгий осторожный спуск. Некоторые добирались до моего камня вплавь. Они бросали косые любопытные взгляды на меня. Но я лежал молча, и, уязвленные моим негостеприимством, кое-как обсохнув, отдыхающие уплывали к старинному причалу.

Я погружен был в созерцание. Сквозь солнцезащитные очки смотрел, как вверху, на обрыве, возникают на фоне неба фигуры. Или поворачивался к морю и расслабленно следил за его колебаниями, пока не начинало казаться, что мы с ним дышим одной грудью, что это мое дыхание вздымает беспредельную ширь с порхающими на гребнях волн белыми клочьями пены.

Нынешний город был на другой стороне бухты, и отсюда я мог рассмотреть машины и прохожих. Все это двигалось и жило до того беззвучно, что казалось иногда сном.

С другой стороны моего мыска, левее невидимого для меня причала, медленно выбирался из-под земли разрушенный, засыпанный временем старинный город. Я видел со своего камня участок, который раскапывали археологи. Далекие фигурки моих знакомых медленно шевелились в струящемся зное. Над ними возвышалось на холме здание музея. Недвижно окружали его кипарисы, упруго тянулись за морским ветром акации. Все было привычным, изученным до мельчайших деталей.

Я снова пересматривал эти привычные детали, и каждый раз новый, неожиданный смысл проскальзывал в них или в их очертаниях. Мне нравилось это неторопливое занятие, нравилось в давным-давно знакомом, обыденном, примелькавшемся окружающем открывать для себя вот эту неожиданную новизну.

В последние дни мой взгляд часто останавливался на пятне, рыжевшем на изломе обрыва. Нет, не пятне. Вернее будет сказать - смятом, растянутом кольце ржавчины. Тускло-коричневая полоса извивалась по неровным выступам камней и замыкалась в кольцо. Растворенный в ритмичной тишине, я неторопливо раздумывал.

Какое-то инородное образование вкрапилось в отложения ископаемых… Осадок железа… Обычное дело на дне морском… Говорят же, что на дне океанов есть прямо-таки невиданные месторождения.

Хотя, подумалось мне, отложения должны были бы быть в форме сравнительно ровной полосы. Пластом. А тут какое-то кольцо. Овал. Наверно, дело прозаичнее: валялся кусок железа на поверхности, ржавел, и ржавчина просачивалась в трещины. Но тут мне вспомнились ровные плиты скалы на верху обрыва. Дождь смывал бы ржавчину прежде, чем она успевала бы просочиться в трещины. Кроме того, как это на поверхности могла очутиться такая глыба металла, что с нее натекло столько ржавчины? А вот если эта глыба лежит в земле… Зарыли древние нечто, а подземные воды вынесли следы ржавчины? И если по этим следам пойти, то вдруг можно докопаться до клада железных изделий? Раскопки здесь, на берегу, проводились очень давно и не очень тщательно. Могли и упустить.

Потом вспомнилось, что в городе, который раскапывают археологи, дальше бронзы не пошли. Но я оправдался перед собою тем, что в этом случае привозное железо было особенно в цене, потому-то его так тщательно и припрятали.

Дело дошло до того, что я уже не мог наслаждаться полностью тишиной и покоем. Пятно привлекало мой взгляд, как только я распластывался под солнцем. С этим нужно было покончить и - основательно. Поэтому однажды я оторвал листок газеты и перочинным ножиком наскреб в кулек ржавчины. Потом выбрался наверх и побрел к археологам.

Камешки остро кололи подошвы, идти приходилось медленно и осторожно. Так же медленно приближались фигурки археологов. Загорелые, в шортах или просто в плавках, они бережно срезали слои земли, словно снимали бинты с израненного когда-то набегами города. Паша - разнорабочий, чернорабочий, плотник и на все руки мастер - легко катил по дощатой тропке тачку земли. Высыпал ее в белесую гряду отвала и торопливо повернул обратно, к раскопу.

Я уже узнал Женьку Болгарева, бывшего одноклассника, - он склонился над черной от влажности ямой и пытался что-то там рассмотреть. Временами он комкал конец поблекшей косынки, завязанной узлом на шее, и тщательно растирал им грязь по лбу и щекам.

Сжимая пальцы ног, словно пытаясь стиснуть ступню в кулак, я ковылял по раскаленным камням к задумчивой группе. Уже можно было узнать Женькиных товарищей, с которыми он как-то познакомил меня. Шебутной народ. Хотели вовлечь меня в свою группу и за каких-нибудь полчаса столько наобещали мне приключений, что я с тех пор держался от них подальше.

Куцая от высокого южного солнца тень моя переломилась и скользнула в неглубокую яму. Готовый рассердиться на непрошеного пляжника, Женька обернулся, скользнул по мне непрояснившимся взглядом и, уже отворачиваясь, кивнул. Понимать надо было так, что мешать сейчас не следует. Я переложил влажный от пота пакет в другую руку, пошевелил потолстевшими и ватными от жары пальцами.

На нераскопанном участке неподалеку громоздилась гора черепков. Из-за желтого этого холма иногда вздымалась выбеленная солнцем макушка. При ближайшем рассмотрении она оказалась головой то ли Зуйкова, то ли Королькова - точно фамилию не разобрал при знакомстве, - который, видно, постигал азы археологии. По какому-то непонятному принципу он раскладывал черепки по кучкам. Насколько я помню, таких черепков было полным-полно в музее и его запасниках. Из некоторых там даже умудрились скрепить проволочками и заклепками с десяток однотипных кувшинов - амфор…

- Начинаешь проникаться важностью нашего дела? - спросил подошедший Женька.

Момент был удобный для того, чтобы сунуть ему кулек. Женька с профессиональной осторожностью принял его и поинтересовался:

- Это что?

- Ржа.

- Зачем?

Я высказал ему свои предположения о железном кладе.

- А все-таки вот это - зачем? - упорствовал Женька.

- Ну вам же нетрудно будет определить, естественное это отложение или нечто ненатуральное. Этим… Спектрографом, - осторожно уточнил я.

- Мда, - сказал Женька и еще раз задумчиво заглянул в кулек. - Ты думаешь, это просто, как спичку зажечь?

Мне эта беседа начала надоедать. Уже без всякого интереса я закончил:

- Ну, если там при настройке аппаратуры или как. А в общем, можешь и сейчас выбросить.

- Нет, почему же, - Женька посмотрел на меня внимательно. - Все-таки первые самостоятельные шаги…

Он поставил отметку на кульке химическим карандашом. Я кивнул и пошел к морю. Мимо колоннады, в которой путался и свистел ветер. Мимо навесов над мозаикой. Мимо разных древних засолочных ям и хранилищ.

Море накатилось мне на ноги, медленно поднялось до груди, до подбородка. Неторопливо и спокойно я поплыл вдоль берега к далекому своему мыску. Ветер окреп, и округлые волны вспыхивали иногда хлопьями пены. Вода помутнела. От берега в открытое море, колыхаясь, медленно убегали от прибоя медузы. Тугие мясистые колокола с фиолетовой полосой по краю и с фиолетовыми же пирамидами коротких крупных щупалец…


Покатые, расплавленные жарой, волны до самого горизонта. Пара задумавшихся тучек в выцветшем небе. Неподвижно скользит чайка. Неподвижно застыло время.

Все это было вчера. До новой эры. До истории…

С пятном было покончено. Оно уже выпало из поля моего внимания. Я лежал на обкатанном волнами выступе и улавливал новые детали. Вот издали приближается к мыску пятно ряби. То и дело выпрыгивают там из воды рыбины. Надену-ка маску да соскользну по-тюленьи в зеленый накат…


Через сколько-то там дней я спешил на свой морской пост. Солнце только разогревалось, от земли еще веяло прохладой. Кипарисовая аллея пахла сонно и густо.


И тут меня окликнули. Женька. С утра пораньше они вытащили стол к запасному выходу музея и уже успели навалить на него куски мрамора, кипы амбарных книг и обязательные черепки. Плотная арка винограда покачивала над ними округлые сиреневато-дымчатые грозди. Прелесть археологии становилась тут много понятнее.

- Что ж ты не заглядываешь? - с прохладцей поинтересовался Женька. - Только не говори, что тебе стыдно.

- А почему? - я попытался вспомнить за собой какой-нибудь грех.

- Глупая шутка, - ответил он.

- Все-таки? - уточнил я, по-прежнему ничего не понимая и ничего не вспомнив.

Он взглянул на меня с любопытством:

- А ржа твоя? Анализ…

- Ну? - вспомнил, наконец, я. - И что же получилось?

- Хм, - снова недоверчиво осмотрел он меня. - Пустячок получился. Какой-то современный сложный сплав. Как бы легированная сталь…

- А-а, - протянул я, поскольку настоящий интерес у меня так и не пробудился. - С войны что-нибудь осталось. Так я и думал. По щели между пластами и просочилось… У тебя когда выходной?

Он в размышлении созерцал меня, потом ответил:

- Когда дождь пойдет. - Помолчал и задумчиво добавил: - Или зимой.

- Ну, ладно, - махнул я ему рукой. - Захаживай.

Это хорошо, что у них так с выходным. А то подвалят всей компанией - и день пропал. Зимой уж пошумим, зимой…

И опять упругий напор ветра скользил по мне. Иногда на камень шумливо накатывал девятый вал, и тогда тяжелые прохладные капли хлестали по телу.

Солнце пригревало сильней, захотелось пить. Я достал оранжевый с красными подпалинами персик и стал осторожно обдирать горьковатую кожуру. Чья-то тень колыхнулась по лужицам в каменных выемках. Надев темные очки, я вгляделся в силуэт на обрыве. Спускался Женька, спускался быстро и привычно, как в школьные годы, - не забылось.

Он подошел ко мне, взял половину персика, косточку отфутболил в море. За это я и недолюбливаю их, обитателей побережья, - потом на дно хоть не смотри, плывешь, как над помойкой…

Пришел, наверное, уговаривать меня переключиться на новые изыскания. Приглянулся я им чем? Или контингент у них слабый? Мама в иные минуты говорила мне, что с моими руками только в землекопы идти…

- Если, конечно, что с войны осталось, - продолжил утреннюю беседу Женька, - то интересно с другой точки. Насовали они где-нибудь снарядов и мин. Тут ведь саперам только в музее была работа… Ну, веди меня к своей рже.

- Сам дойдешь, - ткнул я пальцем в обрыв.

Женька оглянулся. Потом поднял трубку от акваланга и пошел к обрыву. Еще постоял, словно принюхиваясь, и стал ковырять ракушечник. Это мне не понравилось. Я достал нож, открыл отвертку и отнес ему, а трубку отнял. Он посмотрел на меня и покачал головой. Попятился на самый конец мыска и оттуда, издали, долго, как картину, рассматривал пятно. Опять покачал головой.

- Дай-ка газету.

Услышав, что газеты нет, покопался у меня в сумке и достал целлофановый пакет с фруктами:

- Подойдет…

Вытряхнул виноград и персики прямо в сумку и снова подошел к обрыву. Наскреб на дно пакета ржавчины, перевязал узлом у самого основания, сверху еще наскреб и так три раза. Еще посмотрел на обрыв с таким выражением, будто в первый раз увидел его, потом так же посмотрел на меня. Отдал нож и сказал с удивлением:

- Самое неприятное, что мы это видели с самого начала. Вернее, смотрели.

Я кивнул, хотя в общем ничего не понял.

Потом он карабкался по обрыву, а я пошел споласкивать трубку.

В общем-то, все это лежало на поверхности - его хитрости. Недаром мы знаем друг друга со школы. И ржавчину на анализ он у меня взял тогда только для того, чтобы поощрить мой, как ему казалось, интерес к археологии. Может, и не делал этот анализ вовсе… И сейчас уделил десяток минут - показал, что я могу выдвигать интересные гипотезы., что у меня есть дар наблюдать и анализировать. Польстил, значит, моему самолюбию. Или просто решил отвлечь меня от предполагаемых забот. Ну, ладно, подыграю и я ему, как он мне подыгрывает. Хотя, конечно, если там окажется какая-нибудь пакость с военных лет, это не очень приятно…

Я медленно входил в море, осторожно остывая, в парной воде. Потом натянул маску и поплыл отковыривать мидии.

А на другой день они пришли втроем. Я лежал на холодноватом камне и смотрел, как Женька инструктирует их наверху, объясняет сложности спуска. Потом он быстрехонько спустился и уже снизу подавал советы, пока они настороженно сползали к нему. Наконец все трое прошли по глинистому карнизу невысоко над морем на мою площадку. Мы с Женькой кивнули друг другу, и больше он на меня внимания не обращал, а что-то бормотал им, неслышное за шумом моря.

Игорь был из их группы, его я узнал еще тогда, когда стояли они наверху. А второго видел впервые. Худощавый, пожилой, в выцветших джинсах и сетчатой рубашке, он пытался держаться просто и по-свойски, не общем уровне, но чувствовалось, что привык он все-таки быть старшим. Достал из карманов капсулы черной пластмассы и что-то похожее на скальпель. Этим скальпелем из разных мест овала наскреб ржавчины в капсулы, завинтил их, спрятал в спортивную сумку, которую таскал Женька. Взамен извлек оттуда фотоаппарат «Киев», общелкал обрыв со всех сторон. После этого только заметил меня, как-то нерешительно, но довольно приветливо кивнул мне. Задумчиво смерил взглядом кручу и начал карабкаться наверх. Женька полз следом за ним, чуть не на руках его выносил, потом спустился за Игорем и того тоже осторожно поднял. Помахал мне сверху и заторопился за своими спутниками.

Это уже не было похоже на заботу о моем тщеславии. Наверное, дело оборачивалось серьезно, но не отказываться же мне теперь от такого хорошего местечка! Как-нибудь потерпит взрываться именно при мне, раз уж не взрывалось столько лет.

Я попытался припомнить, было ли это пятно, когда мы еще школьниками собирались здесь. Не припомнилось… Ничего, не взорвется и сейчас.

Я соскользнул в острый гребень волны и поплыл дальше в море, где волны были обрывистее. Отплыл далеко и вволю накувыркался, когда увидел, что возле моей одежды кто-то сидит. Женька? Ничего, я его больше ждал, подождет и он. Неторопливо поплыл я к мыску. Долго баловался, изображая немощного. Наконец выпрыгнул, подстегнутый хлестким валом, отер с себя воду и прилег рядом с Женькой.

- Рубашку хоть бы снял, позагорал бы, - посоветовал я ему.

- Назагораюсь еще сегодня, - он посмотрел туда, где возились на холме его ребята.

- Ну, что твой минер сказал? - полюбопытствовал я.

- Какой минер? - удивился он.

- Ну, с Игорем которого ты приводил.

- А зачем мне минера приводить?

- Чтобы определить, нет ли в натеках примеси взрывчатки и всего прочего.

- А-а, - протянул Женька, - ты про это… Нет, это не минер. Это доцент из политехнического, читает лекции. В частности, по сплавам.

- А что ему здесь делать? - суховато поинтересовался я. Быстро я уставал от недомолвок. Женька это почувствовал. Он обернулся к обрыву и, разглядывая его, объяснил:

- Ну я же тебе сказал вчера, что ты мне какой-то современный сплав подсунул. В естественных конкрециях много обычных примесей: серы, углерода, фосфора. А в том, что сунул мне ты, этого почти нет. Есть самая малость, но это за счет воздействия морской воды. Зато налицо примеси молибдена, титана, редкоземельных элементов. В разных местах по-разному, потому что по-разному, видно, разъедала этот сплав морская вода. В сплавах я не разбираюсь и спектрограмму того, что вчера наскреб, доценту этому показал. Он тут же заволновался и сказал, что все намекает на очень интересный сплав. Правда, для того, чтобы редкоземельные элементы принесли необходимый эффект прочности, металлам основного состава надо быть чуть ли не идеальной чистоты. В общем, по его словам получается, что если удастся установить точный состав сплава, это будет какой-то переворот в металлургии. Металл будущего, космоса! Представляешь?!

- Вот оно что, - я давно понял, что тут дело не в минах. - Экспериментами немцы не здесь, конечно, занимались, а просто, когда наши их к морю приперли, им ничего не оставалось, как тут кое-что припрятать…

Женька слушал меня, с недоумением сдвинув брови и явно не понимая моих слов.

- Ты о чем это? - недовольно спросил он.

Я опять почувствовал себя неуютно и неуверенно пробормотал:

- Ну, про то, что с войны осталось.

- Да при чем тут «с войны»! - подскочил Женька и заорал прямо в лицо: - При чем тут прошлое?! Это же металл будущего, я тебе втолковываю! Это же - оттуда!

Он резко ткнул пальцем вверх. В небо.

- Ох ты, - дошло до меня.

Вот почему мы раньше и не видели этих потеков: вероятно, эта штука воткнулась в землю недавно. Вдруг это какой-нибудь из первых спутников? Тогда, конечно, тоже удача. Или… К чему это он про металл будущего?

От предчувствия необычайного у меня пересохло во рту.

- Слушай, - осторожно начал я, - ты серьезно намекаешь на то, что это следы не нашего, не земного космического аппарата?

- Намекаю! - хмыкнул он, остывая. - Что тут намекать, когда это даже сейчас очевидно!

Однако где-то у него концы с концами не сходились. Если эта штука грохнулась оттуда… Да!

- Слушай, - с некоторой долей высокомерия спокойно отрезвил его я, - а где же тогда воронка?

- Какая воронка? - снова со сдержанным напряжением спросил он.

- Ну там, где эта штука трахнулась о землю, о скалы?

Женька пожевал губами и, прищурившись, спокойно спросил:

- Так, а дальше что?

- А дальше ясно - вода разъедала окалину и просачивалась между напластованиями…

- Тьфу, черт! - взорвался он зло. - Какие напластования?! Ты иди сюда, иди же, иди! - он подталкивал меня в плечо к скале. Подвел к самому обрыву и стал тыкать пальцем в рыже-коричневый овал.

- Вот он, видишь, вот он, этот космический аппарат! Никаких воронок, вот он лежит, в первозданном виде!

И Женька царапнул по ржавой каемке. Вид у меня, наверное, был недоумевающий, потому что он снова махнул рукой и вздохнул:

- Ну ты приглядись, посмотри внимательно! Я с первого раза заметил вон ту линию разделения пластов, наносов. Вон она откуда тянется и вон где продолжается. А овал этот ее прерывает. Присмотрись… Вся эта толща наносов напластовывалась тысячелетиями и тысячелетиями обтекала этот овал. И вот только верхний пласт изгибается и наполняет этот овал - только тогда, видно, оболочка проржавела, проломилась, и осадки лопали внутрь. Вот он, космический аппарат. Вернее, ржавый его след!

Меня задела его самоуверенность. Нужно было сразить его каким-нибудь доводом. И я холодновато заметил:

- А что мы знаем о древних? Открытия отодвигают историю человечества все дальше вглубь. И вдруг выясняется, что они в глубокой древности порошковым методом плавили химически чистое железо. Так что не исключено, что мы наткнулись на проявления деятельности доисторической цивилизации.

Женька как-то обмяк от этих моих слов.

- В глубокой древности, - повторил он мои слова, - в глубокой древности… Надо же!

Он устало опустился на глинистый выступ и, неподвижно глядя на плывущее к нам море, медленно заговорил:

- Слушай, спасибо, конечно, тебе за это открытие и все такое прочее, но, ты меня извини, это уж невыносимая тупость - твоя глубокая древность. Ты посмотри на скалу - это же ракушечник. Какие там люди?! Тогда даже ящеров не было. Это максимум палеозойская эра, силурийский период. Ракушки были тогда самым высокоорганизованным классом живых организмов… В крайнем случае - пермский период, эпоха резкого вымирания плеченогих. Это такие двустворчатые ракушки… Поверь, уж настолько-то я разбираюсь в этом. Учили. Мы ведь живем на границе платформы той эры. И тогда здесь тоже был берег… В глубокой древности! Да сотни миллионов лет этой древности! Вот когда впаялась эта штука в отложения! За такое время трухой рассыпался бы любой сплав. Это еще хорошо, что хоть такой след остался… Сотни миллионов лет, - пробормотал он еще раз совсем тихо, уже для себя.

И тут мне стало тоскливо. Не знаю почему. Собственно, какая разница - тысячелетия прошли с тех пор или миллион лет? Но такой тоски и безотрадности я еще никогда не испытывал. Как будто что-то самое дорогое ушло безвозвратно. Было рядом, близко - и прошло мимо, и нет никакой надежды на будущее.

«Душу из меня вынули», - говаривал мой шеф. И действительно, стоял я опустошенный, обесчувствленный. Может, а скорей всего наверняка, никто не погиб там, просто разведочный аппарат это был или использованный отработанный контейнер с приборами. Или с основной ракеты балласт выбросили. Кого жалеть теперь?…

Но, разобравшись со временем, я могу объяснить теперь ту навалившуюся на меня безысходность.

Будь тысячелетия этой находке, оставалась бы надежда на встречу с ними - пришельцами из чужого мира Они ли вернулись бы, мы ли добрались бы к ним. Но миллионы лет…

Это было чувство одинокого человека, заброшенного на пустынный остров посреди бесконечного океана. Только чувство было сильнее и больше, как Земля, затерянная в космосе, больше островка, - затерявшегося в ее океанах…

Я еще ходил туда несколько последних дней моего отпуска. Подолгу рассматривал рыжий силуэт. Пытался представить размеры, форму аппарата. И неясно было - сам ли он упал, такой изувеченный и деформированный, или тектонические процессы смяли безупречный когда-то овал. Считать, что нам повезло, или их несколько, а то и много еще разбросано в древних отложениях? Если те прилетали сюда не раз?

А по древнему городу уже пробирались к обрыву тяжелые краны, бульдозеры и тягачи - вскрывать грунт над обрывом.

Отпуск кончился, и с тех пор я не приближался к заветному когда-то для меня местечку. Раз только проходил на катере далеко от берега и мельком взглянул на закорючку крана, которая склонилась над темной непривычной щербиной в знакомом с детства силуэте обрыва…

Недавно пригласили меня на какое-то торжественное заседание. Скорее всего, в качестве экспоната. Молча демонстрировал я себя в президиуме, а приехавшие представители института металлургии волновались и волновали зал. Они говорили, что абсолютно точный состав сплава установить не удалось. Пока. Для этого нужны еще сотни анализов и сравнительный подсчет на ЭВМ. Но уже приблизительный экспериментальный сплав дал удивительные результаты. Редкоземельные элементы творят неожиданные эффекты при удачном процентном примешивании. Нужно еще установить очередность внесения присадок. И все такое прочее.

В общем, это было интересно. И было отвлеченно чужим.

А к обрыву я больше не ходил, хотя он и стал одним из самых достопримечательных мест в городе. Говорили и писали, что там раскопали пустоту с рассыпчатыми комьями какой-то аппаратуры…

Туда ездили семьями, устраивали пешие прогулки, добирались на лодках яхт-клуба и даже на специальном экскурсионном катере. Но мне того лета не повторить. Я не рискую ходить на обрыв - трудно будет, если снова всколыхнутся те неожиданные переживания. И еще хуже будет, если они не повторятся, если я буду бесстрастно смотреть на отчужденные и знакомые с детства места…

Вспоминая же тот свой отпуск, всякий раз невольно задумываюсь об одном.

Будничная, примелькавшаяся обстановка окружает, как правило, каждого из нас. Мы годами глядим, не глядя, на стены, на камни, пески и скалы, бездумно попираем ногами еще не обратившиеся в прах отложения прошлого. И лишь какие-то особые обстоятельства иногда побуждают нас по-новому взглянуть вокруг - с любопытством, с пытливым чутьем первооткрывателя…

Так почему, откуда у нас это равнодушие, эта нелюбознательность, эта удивительная леность взгляда? Откуда они?

Вот об этом я думаю, вспоминая свой отпуск, вспоминая без всякой неловкости свои разговоры с Женькой Болгаревым, наивные свои гипотезы, неумные сопоставления…


Загрузка...