Дар речи

Борис Зеленский Дар речи

Летнее стойбище камарисков находилось за Дикой Степью, в долине между отрогами зубчатых скал, и мало кому было известно, как до него добираться. После сезона Льющейся с Небес Воды выдалась наконец солнечная погода. Ничто, казалось, не предвещало странных событий, вошедших впоследствии в рукописную книгу Памяти. Эта книга велась на протяжении семи столетий, с той поры, когда великая дева Чегана принесла племени письменность и язык. До этого люди изъяснялись сугубо жестами и односложными междометиями, пригодными разве лишь для совместной охоты на смутангов да для сбора съедобных кореньев. Более сложные отношения между соплеменниками, как то: пространное объяснение в чувствах другому полу, выборы вождя в конце сезона Осенних Туманов, ритуальное общение с душами ушедших предков и особенно сказительное искусство Старейшин — стали возможны только благодаря дару Чеганы, дару понимания между людьми…

В то памятное утро любители погреться выставили на солнышко впалые животы. Малыши возились в лазурной тине, тщательно пытаясь вытащить на берег ленивого ручного солима. Шум потревожил старейшину Эстрониха, и он, приподнявшись с подстилки из сушеных листьев дерева сиглу, погрозил мелюзге крючковатым пальцем. На душе одного из патриархов племени было спокойно: смутанги жирели на близлежащих пастбищах, рыба месяц назад благополучно прошла на икрометание, ветви деревьев сиглу сгибались под тяжестью орехов. Можно было быть уверенным, что на зиму загашники камарисков будут полным-полны.

Ниже по ручью женщины племени устроили постирушку, попутно перемывая кости вождю Моготоваку, разрешившему на днях мужчинам сварить напиток по имени “огненное пойло”. Сам же Моготовак, представительный мужчина в расцвете лет, у себя в хижине предавался азартной игре по имени “три лопатки”. Его партнер, жрец Дагопель, никак не мог ухватить за хвост ускользающую птицу удачи, метал проклятия, естественно про себя, и пытался передернуть кость. Но сделать это под недремлющим оком Моготовака не удавалось: вождь в ранней юности работал на строительстве Космопорта и весьма поднаторел в подобного рода игрищах. И когда отполированная лопатка смутанга в третий раз подряд легла тыльной стороной на груду меновых единиц, известных в племени под названием “сердиток”, ибо на них был вычеканен профиль очень грозного на вид Большого Человека, игра была сделана. Дагопель проигрался в пух и прах.

— Что, — ехидно спросил Моготовак, — не помогли тебе Духи? Может быть, прогневил их чем?

Пока Дагопель отыскивал достойный ответ, в хижину всунулась белобрысая головенка одного из многочисленных внуков жреца.

— Деда, — почтительно произнес внук, — сторожевые воины просили передать — по западной тропе идет Большой Человек!

— Один? — усомнился жрец.

— Про других ничего не говорили, — подтвердил внук.

— Оповести Старейшин! Пусть до моего прихода ничего не предпринимают! — приказал вождь мальцу, легонько щелкнув его по лбу.

Головенка исчезла. Новость была достойна внимания и главы, и души племени.

Трассы Больших Людей пролегали далеко, и большинство камарисков никогда с ними не встречались. Для многих название “Большой Человек” значило не больше, чем мифический семиглавый солим. И если Моготовак пусть давно, но все же работал среди них, то жрецу и вспомнить было нечего. За пределы стойбища ему выходить не полагалось — известное дело, души предков по обыкновению вьются вблизи родного очага. Но, понимая значение исторического момента, Дагопель не мешал воспоминаниям вождя. Он молчал за компанию.

Наконец Моготовак принял решение: он встретит Большого Человека как подобает вождю. Дагопель бочком выскользнул из хижины. Втайне жрец надеялся, что вождь, занятый большой политикой, забудет свой последний удачный бросок.

Тем временем камариски сбежались на площадь: старики и дети, воины и женщины. Отдельной живописной группой расположились Старейшины. Моготовак твердой поступью прошел вперед. Старейшины почтительно расступились: тот, кто знает Больших Людей, должен быть впереди племени.

По тропе, словно не замечая любопытных взглядов, не спеша двигался Большой Человек. Иногда он замедлял шаг, вынимал из заплечного мешка какую-то блестящую штуковину и, приставив к глазам, деловито жужжал ею по сторонам.

— Ловит мгновения, — прошептал Моготовак, и впечатления юности нахлынули, взбудоражив душу.

Аналогичную картину он однажды наблюдал в Космопорту. Этим занимался Большой Человек по имени Репортер. В этом занятии, как помнил вождь, не было ничего опасного. Напротив. Забавно себя узнавать на движущихся картинках. Твое тело здесь, ты его ощущаешь, и в то же время ты там, на белой гладкой шкуре по имени “экран” живешь отдельной жизнью…

Несколько шагов — и Большой Человек предстал перед племенем во всей красе. Даже рослый Моготовак не доставал ему до плеча, про остальных и говорить нечего. Одно слово — Большой Человек! Лицо его казалось вырубленным из железной коры дерева сиглу, плечи не согнулись бы и под тяжестью матерого смутанга, а ноги… Такими ногами от Космопорта до стойбища можно прошагать за месяц, вместо положенных трех! Пришелец не торопясь вынул из мешка что-то круглое, больше всего напоминающее чучело птицы-шар, и надел себе на голову.

— Здравствуйте, люди! — сказал он на языке племени, да так громко, что многие присели от страха. — Я — Гримобучча, Любитель слов!

Толпа замерла. Моготовак, преисполненный чувства ответственности за судьбы камарисков, шагнул навстречу. Даже он, не раз встречавшийся с Большими Людьми, был поражен ростом и силой голоса Гримобуччи. Правда, может быть, он просто забыл времена своей молодости…

— Здравствуй, Большой Человек по имени Гримобучча! Я приветствую твое появление! Я — вождь по имени Моготовак! Мое племя тоже приветствует твое появление! Зачем ты пришел?

— Я пришел к камарискам, как друг, — ответил Большой Человек, и племя успокоилось: слово Большого Человека — большое слово.

Пришелец приблизился к вождю вплотную. Одна его ладонь сжала ладонь Моготовака, а другая осторожно легла ему на плечо. Сохраняя чувство собственного достоинства, предводитель камарисков в свою очередь осторожно потряс руку Гримобуччи. Племя восторженно вскричало. Мир и взаимопонимание между высокими договаривающимися сторонами были установлены.

Затем каждый камариск был представлен Большому Человеку. Очередной соплеменник подходил к пришельцу, протягивая руку и глядя снизу вверх в широко расставленные глаза гостя, произносил свое летнее имя. Гримобучча одарил подарками всех: женщинам достались зеркальца и бусы, детям — леденцы и плитки глазурированной жвачки, воинам — перочинные ножи. Моготоваку же персонально — иллюстрированное издание Библии. Процедура знакомства продолжалась до ужина: в племени насчитывалось без малого восемьсот душ.

Праздничное угощение удалось на славу. Кроме повседневных маринованных орехов и вяленого смутанга на стол были поданы фаршированные бутоны дерева сиглу, копченый солим, три сорта земляных червей и сонная черепаха. Вместительные кувшины с “огненным пойлом” достойно венчали пиршество. Гримобучча отведал всего понемногу, за исключением разве что земляных червей. Особенно пришлось ему по вкусу “огненное пойло”.

— Черт побери, натуральный скотч-виски! — радостно воскликнул Большой Человек, когда первая порция напитка миновала его миндалины.

Моготовак многозначительно подмигнул сидящему напротив жрецу. Дагопель только хрюкнул плотно набитым ртом. Еще одно имя достойного напитка юркнуло ему в память, дабы навечно запечатлеться в Книге.

Незаметно пробежало время. Наступили сумерки. Воины разожгли огромный костер. Самые красивые девушки племени станцевали Приход Весны, но это красочное зрелище не потрясло Большого Человека, как того стоило ожидать.

— Моготовак, — заикаясь, сказал он вождю, — я слышал… э… в Космопорту от одного… э… скажем, бродяги, что ваше племя славится своими… э… как это, сказителями…

— Это правда! — внушительно произнес Моготовак. — Старейшины камарисков знают толк в украшениях мысли! — и он дал знак начинать.

Первым в круг вошел кривой Усколий. Все, даже те, кто не впервой слышал рассказ о могучих сыновьях Отца Природы и их достославных деяниях в непроходимых чащобах злого духа по имени, которое не следовало произносить даже шепотом, затаили дыхание. Усколия сменил Эстроних. Чутко следило племя за плавной речью Старейшины о незапятнанной рубашке вождя Шестипалых. Каждое новое приключение хитроумного вождя камариски встречали бурным ликованием, а когда рубашка сказала, что настала пора прощаться со своим хозяином, одна из женщин не выдержала и дала волю светлой печали. На нее шикнули, и Дагопель начал притчу о пустыннике и семиглавом солиме. Как всякий хороший рассказчик, он фиксировал внимание слушателей на незначительных эпизодах, мастерски менял голос, изображая персонажи, модулировал интонацию и полностью овладел аудиторией. Теперь в кругу, освещенном колеблющимся пламенем костра, стоял не невзрачный старичок с длинными прядями седых волос, а легендарное семиглавое чудище, задающее каверзные вопросы пустыннику-мечтателю или сам пустынник, чье поведение с каждым верным ответом становилось все более уверенным. Вот уже храбрый юноша диктует свою волю посрамленному исчадью черных сил, вот он посылает салима за сказочными сокровищами и снисходительно принимает подношения… Гримобуччу притча привела в неописуемый восторг. Мало того, что он непрестанно вскакивал по ходу изложения и бормотал непонятные никому словосочетания, вроде “новоявленный Гомер”, “лингвистический заповедник” и “песни Оссиана”, в конце повествования он водрузил на шею жрецу невесть откуда взявшееся сверкающее ожерелье и крепко прижал к груди изрядно струхнувшего Дагопеля. Пришелец еще долго пытался уговорить Дагопеля повторить понравившуюся ему историю, доставал из мешка разные диковины из мира Больших Людей, но жрец был непреклонен. Как и все камариски, он обладал чувством меры. Дважды за вечер одну и ту же притчу его не заставила бы пересказать даже великая дева Чегана, к духу которой он относился с величайшим благоговением… Наконец Гримобучча угомонился и пристроился спать прямо на площади. Сколько его ни тормошили, он только мычал, как отелившаяся самка смутанга. Когда очи Большого Человека сомкнулись, вождь пригласил Старейшин в свою хижину. На собрании в качестве почетного гостя присутствовал Дагопель. Он имел право лишь на совещательный голос: так уж повелось у камарисков. На повестке дня стоял один вопрос, что делать дальше?

Первым, как обычно, начал Моготовак. Мужества ему было не занимать. Неверный свет очага придавал бронзовому липу вождя этакую монументальность:

— Отцы племени! Разговор нам предстоит важный и долгий. Все вы — свидетели сегодняшних событий. Большой Человек пришел. Я не знаю, радоваться этому или горевать? Когда мне было столько зим, сколько сейчас моему младшему сыну, я ушел в Космопорт. К сородичам Гримобуччи. Я жил среди них. Я работал с ними. Я многое видел и много узнал от них. До сих пор не знаю, чего больше — полезного или дурного? Судите сами: наши девушки стали носить украшения и воины с охотой берут их в жены.

Старейшины качнулись в едином порыве: “Это — хорошо!”

— Наши дети и внуки ловят жирных солимов стальными крючками. Наши жены коптят солимов, подвешивая за жабры на тех же крючках. Когда у охотников мало дичи, мы питаемся рыбой. Камариски забыли, что такое голод. Стальные крючки я принес из Большого Мира.

Старейшины выдохнули: “Это тоже хорошо!”

— Наши жены не только стали готовить вкуснее. Они научились делать одежду чистой в скользкой воде, красить волосы в цвет талого снега и несколько дней хранить пищу свежей. Но самое главное — я раздобыл рецепт “огненного пойла”. Длинные зимние вечера перестали быть длинными. Под действием напитка лица жен становятся прекрасными, а речи мужчин — мудрыми. Жить стало намного приятнее…

Тут не выдержал Старейшина по прозвищу Белоксай. Он гортанно закричал: “Слава Моготоваку!”

Совет дружно поддержал здравицу. “Огненное пойло” стоило того. Дав эмоциям утихнуть, вождь продолжил:

— Все было бы хорошо. Но “огненное пойло” не всегда по нраву нашим женам. — (Дагопель согласно кивнул. Не раз супруга отчитывала его за пристрастие к славному напитку). — Молодые перестали чтить стариков! Совершенно отбились от рук! Узнав, что за горизонтом живут иначе, они больше не ходят испрашивать советов у душ предков. Две зимы назад несколько юношей ушли в Космопорт и до сих пор не вернулись. Хуже всего, что их примеру собираются последовать и другие. Если так пойдет дальше, скоро некому будет охотиться на смутангов. Я уверен, после прихода Гримобуччи Большие Люди узнают, где наше стойбище. Они приедут на железных смутангах, у которых вместо ног широкие ленты. Они сманят наших юношей, испортят наших девушек. Все станут ленивыми, как солим из Лазурной лужи, и захотят жить за счет подачек. Старики помрут с голоду, а молодые будут слушать чужую музыку и все им станет трын-трава! Я сказал!

— Что же делать с Гримобуччей? — спросил Эстроних. — Он назвался Другом камарисков, и я верю ему. Он сказал, что любит слова, а не наших девушек и юношей. А слова, — это только слова, и “сердиток” на них не заработаешь!

— Хочу сказать, — вкрадчиво прошептал на ухо вождю жрец.

После одобрительного кивка Моготовака самый большой хитрец стойбища заунывно начал:

— Я никогда прежде не видел Больших Людей, но, узнав Гримобуччу, с уверенностью могу подтвердить, что они по праву носят это прозвище. Пришелец могуч, как матерый смутанг. Его взгляд повергает камарисков в сомнение, доступны ли нашему разумению помыслы и чаяния пришельца? Слишком яркий огонь желания блестит в бездонных очах, и это сияние не дает мне сил заглянуть ему вглубь, дабы постичь природу этого желания. Но у Гримобуччи определенно есть цель, и Духи подсказывают, что цель эта связана с даром великой девы Чеганы. Все, чем мы обладаем, все, что мы из себя представляем, сделал язык камарисков. Благодаря ему мы — великое племя, а не стадо смутангов…

— Это понятно — перебил Белоксай. — А что советуют Духи насчет самого Гримобуччи?

— Духи в одном находят утешение для камарисков — Большой Человек — все-таки человек. Они советуют выждать. Гримобучча пока ничего плохого не делал, а начнет, — Дагопель горящими глазами провидца обвел лица собрания, — у нас достаточно смелых воинов!

Моготовак тяжело вздохнул. Он не раз видывал в Космопорту, как рассвирепевший Большой Человек в одиночку разносил таверну Инграма. В Больших Людях — большие духи разрушения. Но вождь промолчал, дабы не подрывать моральный дух племени.

— Подождем, — сказал он чуть позже, и все поняли — решение принято.

Разошлись на рассвете, приняв соразмерное количество “огненного пойла”.

Моготовак проснулся к полудню. Нещадно гудела голова, словно по ней барабанили Духи Заката. Вождь ощупью отыскал подле себя супругу и сказал слабым голосом:

— Жена, я хочу пить. Принеси эту…

Он напрочь забыл название питья, которое обычно помогает перенести последствия собраний Старейшин. Жена, сонно покачиваясь на тоненьких ножках, помотала головой, приходя в себя. Она любила поспать и в отличие от других жен племени обладала такой возможностью. Но просьбу мужа выполнила с похвальной скоростью. Проживши с ним не один десяток зим, она привыкла угадывать желания супруга с полуслова:

— На, выпей эту…

Моготовак подумал было, что и женщина не может вспомнить название питья. Но мысль ушла куда-то далеко-далеко, стоило только поднести распухшие губы к глиняной плошке. В голове прояснилось, и вождь на четвереньках выполз на белый свет.

Младший отпрыск возился в строительной яме, перепачканный с ног до головы. Он заметил отца и радостно поделился:

— Гляди, па! Сколько “сердиток” дал мне Большой Дядя! Действительно, у мальчонки на шее болталось на веревочке с десяток блестящих кружочков.

— Просто так дал? — удивился Моготовак. Помнится, Большие Люди за такие кружочки отца родного норовили продать.

— Ну вот еще, хапси прекана!!!

Наказание последовало незамедлительно. Рука вождя крепко вцепилась в ухо мальца, а другая с оттяжкой легла чуть пониже спины. Уж ежели всякие сопливцы в повседневной речи станут употреблять духомерзкие ругательства, до чего же докатится племя?

— Мой покойный отец, стало быть твой дед, и за более безобидные выражения мне не раз шкуру спускал! И где ты такой гадости набрался?

Сын заревел басом и, размазывая грязные слезы, заканючил:

— Большой Дядя на площади после вчерашнего все утро маялся. Я сбегал домой, отлил из кувшина, что ты по утрам обычно пьешь. Отнес. Мальчишки смеются вокруг. Он выпил и спросил, как это называется. Я сказал. Мальчишки больше не смеются. Все за этой… побежали.

— Ишь ты. Эта… ему понравилась. Она всем нравится, когда лишнего переберут.

А про себя Моготовак подумал: “Что-то здесь не так. Сын тоже не помнит название питья. А ведь память у него молодая, не то что у меня или матери…” Он отпустил покрасневшее ухо сына и пошел на площадь поглядеть на Большого Человека. Странно. Очень странно! Задарма разбрасывать “сердитки”. Сам он их делает, что ли?

Гримобучча явно сошел с ума. Он верхом сидел на своем мешке, между ног держал какой-то зеленый предмет, а из блестящей трубки в руке с приятным звяканием выпадали монетки. Перед ним с протянутыми ладонями толпилась чуть ли ни половина населения стойбища. Камариски по очереди наклонялись над зеленым предметом, что-то говорили, после чего получали “сердитку”—другую.

Вождь подошел поближе и спросил Старейшину Белоксая, оказавшегося к случаю:

— Что происходит с племенем?

— Большой Человек дает народу “сердитки”. За слова, мурлыш слагаций!

Ругательное слово выскочило изо рта Белоксая как бы само собой, и Моготовак сделал вид, что ничего не заметил.

— Слушай, Белоксай! Ты не помнишь, как зовется питье, от которого утром яснеет?

Старейшина покачал лысиной.

— Не помню. Да я эту… и не пользую в качестве. Мне больше дымящаяся палочка помогает!

“Надо будет попробовать”, — подумал вождь. Идти к Большому Человеку ему расхотелось. Он уселся на кучу теплого песка и стал задумчиво смотреть на лужу с лазурной тиной. Всегда забитая в ясную погоду мелюзгой, нынче она выглядела угрюмо и пустынно. Малыши наверняка крутились у зеленого предмета, наперебой выкладывая названия…

Вечером у входа в свою хижину он встретил жреца. Тот сидел по-солимьи скрестив ноги, рядом лежала рукописная книга Памяти. Это было невероятно. Дагопель принес книгу из капища! Вопиющее нарушение заветов ушедших предков! Потрясенный Моготовак опустился рядом. Неужели безумие Гримобуччи заразило жреца? Дагопель раскрыл книгу и ткнул пальцем наугад. О, духи! Вместо радующей глаз каллиграфической вязи, повествующей о самых значительных событиях в жизни камарисков, на страницах зияли сплошные пробелы! Книга Памяти была безнадежно осквернена!

Дагопель всхлипнул и вдруг завыл на щербатый лик Ночного Костра, как будто нарочно проглянувший из-за туч:

— Уууу! Мурлыш слагаций, семью способами засушенный на дреколье у стукосты вышленза! Грестер кольчатый, вынтушлак гостюдлый, уууу!

Если бы еще вчера Моготоваку сказали, что жрец способен вслух произнести сии непотребства, он бы не раздумывая огрел нечестивца за такое известие. Кто другой, но чтобы Дагопель мог так низко пасть? Но то было вчера. Ни одно из привычных слов и выражений не шло вождю на ум, и он, сам от себя такого не ожидая, вдруг громко рявкнул:

— Хапси трижды прекана!! Леплеснуться с горя, что ли?

Кроме слов “горе” и “сердитка”, ничего не осталось в памяти Моготовака, и это было ужасно. Ум его был пуст, как у новорожденного. Впрочем, нет, не совсем пуст. Откуда-то из глубин подсознания всплыли запрещенные в обиходном языке слова. Их было много. Они вились в мозгу, как почуявшие эти… эту…

— Грестер сердитку вынтушлать! — только и сказал Моготовак.

Как ни странно, Дагопель его понял и, скуля от бессильного горя, исчез в темноте.

Через некоторое время в хижину набились известные уже лица. Старейшины изъяснялись преимущественно жестами охотников-загонщиков и всякими непотребными словами, ибо остальные слова испарились из их памяти, как и у Моготовака. Одно было ясно всем: зеленый предмет пришельца — могучий дух Пожирателя Слов. И Гримобучча до отвала накормил его речью камарисков! Старейшины только теперь до конца осознали, что за ловкую штуку проделал с ними Большой Человек. За какие-то “сердитки” скупить на корню священный дар девы Чеганы, оставив на разживу только жалкие ублюдки-ругательства, и то лишь потому, что камариски стеснялись друг друга на площади!

Много красноречивых эпитетов было отпущено по адресу Гримобуччи и его зеленого словоеда этой ночью, но пора было спасать племя. Моготовак подвел прения следующим образом. Он искусно начертил на полу силуэт Большого Человека, снял со стены охотничий дротик и с бешеной силой воткнул его в центр рисунка. Потом руками обвел присутствующих, сказал твердо: “Хапси семижды прекана!” — и показал пальцами, как быстро уходят камариски на зимние квартиры.

Дагопель порывисто вскочил и отрицательно замотал головой. Он выдернул дротик и отбросил в сторону. Потом между ног силуэта нарисовал схематическое изображение духа Пожирателя Слов, вытащил тлеющую головню из очага и сунул концом в новую картинку. Из опыта жрец знал, что Духи, свои или пришлые, терпеть не могут огня! Но это было еще не все. Дагопель жестами вождя показал, как уходит племя, затем обвел всех руками и, наклонившись над головней, приставил ладонь к уху, изобразив на лице сосредоточенное внимание. Постепенно морщины разгладились и по губам жреца пробежала улыбка, точь-в-точь как у юноши-пустынника, когда он разгадал последнюю коварную загадку семиглавого солима. Когда смысл пантомимы дошел до Моготовака, вождь усмехнулся. Вскоре веселились все Старейшины, включая даже хмурого Усколия…

Гримобучча открыл глаза в прекрасном расположении духа. Ему приснилось, как ректор в присутствии заказчика жмет его руку. Он не сразу сообразил, что в стойбище непривычно тихо и никто не стоит перед ним, пытаясь обменять слово на твердый эквивалент. Большой Человек приподнялся на локте и увидел рядом обугленные остатки мнемофона. Кассеты с мнемолентами расплавились и стали похожи на земляных червей, которых он так и не рискнул попробовать на праздничном ужине. Впрочем, одна кассета сиротливо примостилась в изголовье. Индикатор записи пожелтел, значит, кассета хранила духовные боготства камарисков. Гримобучча сунул кассету в мешок. Если бы любитель слов знал, какие богатства камарисков хранила эта кассета! Самые отборные монологи Старейшин, снабженные комментариями Моготовака на языке Больших Людей…

Гримобучча не стал надевать лингошлем, и так все было ясно: камариски перехитрили его. Племя ушло из стойбища неизвестно куда, оставив несколько самых памятливых у костра. Мнемозапись плохо переносит температуру, и небольшого огня хватило, чтобы она отдала все, что похитила у людей.

— Прощай премиальные! — сказал Гримобучча и махнул рукой.

Только сейчас он заметил рядом с мешком кувшин с этой… хорошей штукой. Тут же солидной горкой возвышались монеты. Гримобучча промочил горло, окинул прищуренным взглядом брошенные жилища и достал из мешка психокамеру — последнюю новинку реального кино. Пяти минут хватило, чтобы окружающий пейзаж навсегда перешел на пленку. Как будто никогда не было здесь ни стойбища, ни лужи с лазурной тиной, ни тропы, по которой он принес камарискам знания Большого Мира.