Глава 1

С тех пор, как мать схватилась за огромный живот и со стоном упала на диван, а отец засуетился, забегал вокруг нее, не зная, что делать, прошло почти три дня. На свет готовился появиться уже пятый ребенок в большой семье, а он каждый раз терялся, как будто это было впервые. Тогда еще никто не знал, что снегом занесет всю деревню, а роженице понадобится помощь, потому за доктором не послали.

Снег же не прекращался ни на минуту. Черная толстая туча, накрывшая деревню три дня назад, остановилась, зависла низко над землей и не собиралась никуда уходить. Сугробы намело такие, что приходилось откапывать дверь снаружи, чтобы выйти из дома. Снег залепил окна, кое-где добрался до крыш и заползал на них. В дымоходах завывал ветер, жалуясь на тяжкую долю и рождая в душах людей самые мрачные мысли. Крестьяне толпились у печей, а в большом доме помещика все время жгли свечи, чтобы было хоть что-то видно.

День смешался с ночью.

Поначалу из спальни, куда отнесли мать, слышались душераздирающие крики, от которых холодели руки и страх огромными волнами бежал по спине, но и они вскоре затихли. Со вчерашнего вечера из спальни доносились только бормотания повитухи да тревожный шепот слуг.

Вызвать доктора теперь было невозможно, поскольку дороги замело так, что никакая лошадь по ним пройти не могла. Утром отец все же распорядился послать за доктором конюха пешком, но тот до сих пор не вернулся. Его жена плакала на кухне, жаловалась кухарке.

– Что мне теперь делать? – спрашивала она, вытирая лицо грязным передником.

– Не плачь заранее, – не слишком уверенно утешала ее кухарка Матрена. – Может, вернется еще твой Степан. А если не вернется, барин не бросит.

– Поначалу, может, и не бросит, а потом? Шесть ртов в хате, младшему еще и года нет, да и старший дитя совсем, не справится с хозяйством. Как мне одной их кормить?

Матрена месила тесто для пшеничных лепешек и не знала, что на это ответить.

– А все из-за нее, ведьмы, – вдруг зло сказала жена конюха, – даже умереть по-человечески не может.

– Тише ты! – зашипела кухарка, бросая тесто и с ужасом глядя на собеседницу. – Что ты говоришь такое?

– То и говорю! Все знают, что барыня – ведьма. Оттого и умереть не может. Ведьмы не умирают, пока дар свой проклятый не передадут. Я слышала, как повитуха говорила, что ребенок помер уже, а она все мучается.

– И все равно молчи, – посоветовала ей Матрена, снова принимаясь за тесто. – Вдруг услышит кто?

– А мне все равно. Если Степан не вернется, то и нам всем до могилы недалече. И помрем мы быстрее барыни, уж поверь. Так что пусть слышат!

Однако слышать несчастную женщину было некому, кроме сидевшей за печью Лизы. Старших детей еще вчера увели наверх и не разрешали спускаться, говоря, что маменьке нужен покой, только на нее, тихо сидящую в углу с тряпичной куклой, никто не обращал внимания. На нее вообще редко обращали внимание, считая, что все равно ничего не поймет, а потому и не стеснялись говорить при ней разные вещи.

Получив от Матрены свежеиспеченную лепешку, Лиза подхватила куклу и быстро-быстро засеменила в ту часть дома, где находились родительские покои. Если во всем доме стояла мертвая, оглушающая тишина, сквозь которую так хорошо слышались плач и стоны ветра, то там еще теплилась жизнь. Из спальни, где сначала пыталась родить, а теперь умереть мать, иногда выходили толстые тетки в перепачканных кровью одеждах, выносили тазы с окрашенной в алый цвет водой и возвращались уже с чистой. Лиза знала, что колодец тоже замело, и для того, чтобы добыть воду, топили снег в огромных котлах прямо в печи.

Лиза спряталась за тяжелый шифоньер, чтобы никто не заметил ее, и откусила лепешку. Идти наверх, к остальным детям, она не хотела. Те не любили ее, а она была равнодушна к ним. Уж лучше остаться здесь, слушать, что говорят взрослые, да тихо жевать лепешку.

– А что толку от того доктора? – сказала одна из двух женщин, которые в очередной раз выносили из комнаты таз с кровавой водой. – Ребеночек-то лег поперек, и все, не выйдет теперь. В городе, говорят, разрезать могли бы живот, да достать, но теперь и это поздно. Помер он еще вчера, теперь травит барыню ядом своим.

– Она уже и не стонет почти, – с ужасом кивнула вторая женщина, гораздо более молодая, но такая же толстая и неопрятная. – Исповедаться бы ей теперь.

– Батюшка не придет, ты же знаешь, – перебила ее первая.

И Лизе вдруг показалось, что этот разговор имеет какое-то отношение к тому, что говорили женщины на кухне. Она только не понимала, почему не может прийти батюшка? Ведь небольшая церквушка есть прямо в деревне, через четыре дома, а батюшка живет при ней. Какой бы ни был снег, а дойти оттуда могла бы даже она.

– А ты что здесь делаешь? – вдруг раздалось над самой головой у Лизы, заставив ее испуганно вздрогнуть.

Она сразу узнала голос отца. Подняла голову и встретилась с ним взглядом, спрятавшимся под насупившимися косматыми бровями. Отец выглядел уставшим, под глазами залегли огромные тени, а рот недовольно скривился. Он никогда не бил Лизу, но та все равно его боялась, видя, как он наказывает розгами старших братьев. Вот и сейчас она сжалась в комок, прижимая к себе куклу и недоеденную лепешку. Но вместо того, чтобы вытащить ее из-за шифоньера, отец выпрямился и поискал кого-то взглядом.

– Авдотья! – позвал он, и Лиза догадалась, что где-то мимо как раз проходила няня. – Почему Лиза здесь, а не наверху, с остальными детьми?

Послышались тяжелые, шаркающие шаги, заскрипели деревянные половицы под немалым весом няни, а затем раздался и ее голос:

– Да разве ж за ней уследишь, Андрей Митрич? Мелкая она, егоза. Никакой дверью не удержишь, ни под каким замком не спрячешь.

– Отведи ее наверх и следи внимательнее, – приказал отец.

Две сильные руки подхватили Лизу подмышки и вытянули из-за шифоньера. Лиза зажмурилась от ужаса, но ничего страшного не последовало. Авдотья не успела даже шагу сделать, как из комнаты, где лежала больная, послышался ее слабый голос:

– Андрей, кто там? Кто-то из детей?

В коридоре повисла тишина, заставившая Лизу от любопытства открыть глаза. Отец и няня смотрели друг на друга, и няня почему-то отрицательно качала головой, глядя на отца с мольбой. На лице того не дрогнул ни один мускул, только косматые брови сошлись на переносице, как будто он о чем-то думал.

– Это Лиза, – громко сказал он. – Авдотья сейчас отнесет ее наверх. Больше она тебя не побеспокоит.

– Нет… – едва слышно раздалось из спальни. – Я хочу увидеть ее. Пусть мне принесут ее попрощаться.

– Андрей Митрич, нет! – зашептала няня, и у Лизы от ее шепота сжалось сердце в тревожном предчувствии.

– Авдотья, отнеси Лизу в комнату к матери, – приказал отец, и голос у него при этом стал как будто чужой.

– Андрей Митрич… – снова взмолилась няня.

– Мы не можем отказать в просьбе умирающей.

Няня все еще медлила. Тогда отец наклонился к ней близко-близко, так что Лиза почувствовала запах пота, табака и еще каких-то трав.

– Разве вам всем плохо жилось? Разве Машенька хоть кого-то обижала? Ругала? Может быть, била?

Няня еще сильнее покачала головой, словно боялась, что барин заподозрит ее в плохом отношении к хозяйке. Седые волосы заметались из стороны в сторону так быстро, что Лиза испугалась, как бы голова и вовсе не отлетела.

– Что вы, Андрей Митрич…

– Тогда почему ты отказываешь ей в просьбе? Почему боишься ее? У нас всегда всего было в достатке. Когда соседи страдали от неурожая, наши амбары ломились от зерна. Когда их заливало по весне, наши поля высыхали с первыми лучами солнца. Скот приносит много потомства, крестьяне здоровее некоторых соседских господ. Маша никогда не отказывала вам в просьбах, помогала, чем могла. – Отец выпрямился и закончил уже своим обычным голосом: – Отнеси Лизу попрощаться с матерью.

– Но ведь ей всего пятый годок… – предприняла последнюю попытку няня.

– Лучше она, чем кто-то из других детей, – отстраненно заметил отец.

Лиза поняла эту фразу лишь много лет спустя, а пока просто сильнее вцепилась пальцами в няню. Та кивнула и, не глядя больше ни на отца, ни на саму Лизу, шагнула в комнату. Поставив девочку на пол, она чуть подтолкнула ее в спину.

– Иди, Лиза, обними маменьку.

Лиза застыла в той же позе, в которой ее поставили на пол. Большая спальня пропахла травами, которыми пахло и от отца, а еще чем-то терпким, неприятным, от чего хотелось закрыть нос руками и дышать ртом. Мать лежала посреди смятой постели, опершись спиной на подушки, и выглядела очень бледной. Влажные волосы ее липли к лицу, а глаза как будто провалились в череп. Лизе даже на мгновение пришло в голову, что в ней совсем не осталось крови. Не зря же женщины уже два дня выносили ее в тазах. Большой живот прикрывала окровавленная простыня, и Лиза знала, что в нем лежит мертвый ребенок.

В головах у матери сидела молодая девушка. Лиза видела ее впервые, и совершенно точно знала, что она не из их поместья. Одета гостья была хорошо, в темно-бордовое бархатное платье и такого же цвета перчатки и сапожки. Рыжие, почти красные волосы ее были собраны в замысловатую прическу и украшены сверкающими в пламени свечей бусинами. И сами волосы как будто тоже сверкали огнем, переливались и мерцали. Лиза замерла, разглядывая их. Казалось, что незнакомка приехала сюда прямо с бала, вот-вот махнет веером и зазвучит веселая музыка. Выйдут из тени кавалеры, пригласят на танец дам, раздастся смех и звон бокалов. Сама Лиза никогда такого не видела, но мать часто рассказывала о балах и танцах, когда была еще здорова.

Мать протянула к Лизе руки и улыбнулась, а затем повернулась к хлопочущим чуть в стороне женщинам.

– Оставьте нас.

Те послушно вышли из комнаты, бросая на Лизу испуганные взгляды, и закрыли за собой дверь. Остались только мать, Лиза и незнакомая девушка.

– Дитя мое, иди ко мне.

Лиза несмело приблизилась к матери, с каждым шагом чувствуя непонятную тревогу внутри. И когда руки матери уже почти дотянулись до нее, незнакомка вдруг поднялась с кровати и встала между ними. Лиза не видела больше лица матери, но слышала, как тяжело она вздохнула.

Девушка тем временем наклонилась к Лизе и взяла в ладони ее лицо. От ее рук щекам было так тепло и мягко, словно она прижалась к маленькому котенку, которых каждый год приносит пушистая трехцветная кошка во дворе. Лиза даже глаза закрыла от удовольствия, представляя, как маленькие комочки мурчат и перебирают лапками, чуть-чуть царапая кожу острыми коготками. Но затем, разбивая видение, лба коснулось что-то холодное, гораздо холоднее снега. Лиза открыла глаза и закричала, но некому было услышать ее и прийти на помощь. Поцеловав ее в лоб, девушка отстранилась и улыбнулась ей. Лизу все еще трясло от холода, и теплые руки неизвестной гостьи больше не грели. Девушка отпустила ее и бесшумно скрылась за дверью, а Лиза так и осталась стоять, глядя на постель, где лежала, откинувшись на подушки, мать и невидящим взглядом смотрела в потолок. Теперь она была так же мертва, как и неродившийся ребенок в ее животе.