Дама с фюрером на спине

Сегодня у меня всё валится из рук, а маргиналы раздражают сильнее обычного. В этот день ни один знак судьбы не сулит мне ровным счётом ничего хорошего, а плохие предзнаменования, наоборот, сбываются очень даже оперативно. Эвфемизм «трудный день», знакомый из ТВ-рекламы, оброс во взрослой жизни новой этимологией, почерпнутой из личного опыта половой жизни: когда у подруги наступают эти дни, становится трудно, но вовсе не невозможно делать любовь. Мужские трудные дни (как сегодня) — это когда трудно делать что-либо вообще. Трудно даже писать и говорить в этот немой день. Но когда придёт мой, и придёт ли он ещё? Не буду гадать, а лучше в этот неудачный день и начну историю большой любви и ненависти, смешав прошлое с будущим.

1. Влечение к смерти

Когда полиция показалась на горизонте, Алина привычным движением набросила на плечи лёгкую сетчатую накидку — подарок одного из бывших. В столице царила раннеавгустовская пыльно-душная жара, однако засвечивание перед пентами на любительском уровне вытатуированного на левой лопатке «зигующего» при полном параде и со свастикой на повязке фюрера могло — так ей казалось, по крайней мере — сделать её кандидаткой на роль жертвы статьи 282-ой УК РФ, что было бы особенно неприятно именно сейчас, пока Алина, к её глубочайшему сожалению, не только была бесконечно далека от своей главной цели — создания нового «рейха» и собственной «правой» организации как первой ступеньки к нему — но и совершила ещё очень мало противоправных («правых») деяний над «чурками». Снегирёва продела обе руки в рукава накидки, взяла пакеты и пошла по Малому Козихинскому (полицейские обогнали её) в сторону Бронной, чтобы в нужный момент свернуть на Большой, почти безжизненный порой, но не сейчас. Ой, что тут творится! Теперь понятно, куда пенты ломанулись. Из расклеенных на здании лозунгов можно было сделать вывод о причинах лёгкого мордобоя, творящегося у этого же здания. Одни хотят его сносить, другие пытаются им не дать это сделать — и получают по лицу. Но сейчас не до них, надо работать. Алина оставила чужие разборки позади. Помимо них, за спиной были два десятка лет и неоконченное высшее в литературном. На спине — замаскированный партак с Гитлером. Что?.. «Не сотвори себе кумира, кроме Бога жидовскаго?» Христианство, построенное на обожествлении двух текстов, полностью противоречащих друг другу — слишком большая ересь, чтобы быть воспринятой ей всерьёз. Впереди… О! Вот и искомый театр впереди.

Алина подошла к охраннику и, подождав, пока он договорил с каким-то своим приятелем, после чего тот удалился вглубь театра — тоже работать, очевидно — обратилась к усатому мужчине в форме:

— Здравствуйте, я — курьер, забрать ручку у Дарьи Вернер по гарантии.

Охранник, окинув оценивающим взглядом стройную фигурку Алиночки, подумал секунду, как бы пристать, но, ничего путного не сообразив, стал рыться в списке в поисках внутреннего номера клиентки Снегирёвой. При этом он проговорил еле слышно:

— Ручка… Могла бы сразу у меня оставить, я бы вам передал.

И совсем уж тихо:

— Лень п*зду поднять!

Снегирёва, пока ждала клиентку, проглядывала лежавшие тут же флаера и мини-афиши. Тем временем зашли три девушки довольно симпатичной и аккуратной наружности. Из хода их с охранником диалога Алиночка поняла, что те хотели найти работу актрис. Охранник дал им образцы и бланки резюме, с тем они и ушли (ответственный за кадры сотрудник был в отпуске). Подошла Вернер, Снегирёва забрала брак, отдала деньги и покинула театр. Теперь можно было заехать в офис, и — свобода!

…Вечер. Лина приехала домой (на тот момент жила у подруги Ларисы вместе с Варварой, с которой также и работала). Поужинала, приняла душ и вышла из ванной голой. Попросив «крысиным тарифом» бывшего положить ей денег на счёт, позвонила своему нынешнему парню-скину (или — бону, если пользоваться трэд- и афа-лексикой), и они договорились о встрече.

— Кому ты там? — полюбопытствовала слегка полноватая, но весьма симпатичная за счёт таинственного шарма девственницы-лесбиянки Варвара, ровесница Алины. Варя хорошо рисовала, любила писать стихи. Лара, менее миловидная готик-гёл лет тридцати, впрочем, выглядевшая значительно моложе, бухала на кухне, как было у неё принято после работы. Недавно её ограбили и чуть не изнасиловали, что-то из этого послужило причиной депрессии.

— Ист, тусить с ним поеду, — объяснила Алина.

Варя, как преданная поклонница любовных утех в духе Сафо, не одобрявшая ни этого иста, ни парней вообще, ни недавнего увлечения подруги национал-социализмом, слегка поморщилась, но, как хорошая подруга, промолчала.

Алина, обладательница тела с бронебойным коэффициентом сексуальной привлекательности, была бисексуальна. Она зашла на ноутбуке Лары в «Контакт», прокомментировав:

— Опять всё тормо́зит!

Во всех формах глагола «тормозить» Алина весьма мило ставила неверное ударение.

Из-за сидения в нэте, вызванного попыткой найти истов про запас, Снегирёва подъехала, как всегда, чуть позже нужного времени. Фаш стоически ждал. Запрыгнув на его мужественную фигуру, девушка обвила талию Кирилла ногами, одарив бритоголового самой ослепительной улыбкой, после которой обида на опоздание этого ребёнка становилась невозможной. Фаш и не думал обижаться, вместо этого он, слегка полапав мягкие гениталии подруги сквозь короткое платьице, повёл её за руку к выходу из метро.

Выйдя на поверхность, Кирилл зашёл в магазин за водкой. Хотя сама Алина уже почти месяц не пила, она скрепя сердце позволяла делать это Кирюше, понимая, что так ему будет удобнее осуществлять то немногое, что от него требовалось, чтобы получать безлимитный доступ к вожделенному сладкому отверстию в теле Снегирёвой.

От поллитры фаш, бывший военнослужащий в «горячих точках», быстро дошёл до нужной кондиции. Они с Алиной довольно оперативно вычислили одинокого гастарбайтера. Кирилл схватил жертву за шкирку. Вид у кавказца в ходе экзекуции был самый жалкий. Фаш от души заехал пару раз по неславянской физиономии, но тут подкатили вызванные кем-то пенты.

Алина кое-как уговорила легавых отпустить их, благо избитый уже испарился с места происшествия.

Тут же, за палаткой, Снегирёва взяла в голову и исступлённо отдалась под покровом ночи.

На следующий день Алина также работала. Переносясь полуспящей совой с ветки на ветку, считала, приоткрыв рот и скрутив губу, остановки и выручку.

На улице, возле одной из станций метро, к Алине подошёл киргиз и принялся втирать что-то на своём языке. Кавказцы с азиатами всех мастей всегда и везде преследовали Алину, даже в начальной школе били сразу впятером… Но если в наше время уроженцам Дагестана и Чечни было, как минимум, присуще некое чувство самолюбия и самоуважения, благодаря чему они понимали сразу, когда девушка отказывает, то те же киргизы и многие-многие прочие продолжали идти за Снегирёвой, будто стрёмные зомби, по крайней мере пока не видели вытатуированного Гитлера.

Вот и этот киргиз, будучи посланным куда подальше более или менее вежливо, не пожелал, однако, так просто отвалить. Он даже послал нацистку на х*й, за что немедленно получил по лицу (Алина разбила ему губы) и лоу-кик, как показывал бывший. Киргиз не ответил. Ситуация была подарком Алине за тот раз, когда бывший, вступившись за Снегирёву, посланную аналогичным же образом, «работал» по кавказцу один и, не желая разделять с ней упоение боем, попросил не помогать.

…Снегирёва собралась было уже уходить, но киргиз шёл следом как на поводке и без устали ало-раззяво твердил всё одну и ту же печальную мантру: «За что?!»

Делать было нечего, пришлось пустить в ход тяжёлую артиллерию, благо никто не смотрел. Телескопичка — подарок бывшего — упала на голову ошалевшего оппонента с глухим звуком. Из разбитой ударом железной подруги башки хлынула кровь, враг присел на землю. Что ещё было делать: работа не ждала! Впрочем, иногда, после бурной ночи с фашом, Снегирёва забивала на работу (её любезно отмазывала Варвара), но сейчас не тот случай.

Оставив мужчину сидеть и подняв пакеты, Алина собралась идти работать дальше, но вовремя пропалила, что жертва встала и со своим вечным русским «за что?!» вновь двинулась следом. Офигеть! Алина предпочла найти укрытие в ближайшей заходиловке.

В ресторане «Суша планеты» случайно оказался знакомый по клубу «Релакс» здоровенный добродушный бон по кличке «Вилли Фог». Он угостил Алину чаем. На вопрос о том, почему у неё так трясутся руки, Снегирёва ответила:

— Со своим посралась.

— Бывает…

Киргиз в помещение так и не вошёл, что было очень хорошо: узнай Вилли о недавнем махаче, он, около года как вышедший на свободу, захотел бы добавить «клиенту», что могло кончиться «склифом» для одного и пентовкой для двух других. Алина, поблагодарив за чай, полетела дальше.

…После работы вполне можно было поехать к бывшему — потренироваться, поучиться рукопашному бою, а заодно и о приключениях своих поведать, стихи новые почитать, из дневника что-нибудь и, конечно же, пофотографироваться и похавать из «Макдака». Иногда, даже потрудившись, Алина оставалась в образе. Миша, бывший, не мог бы вспомнить, когда он видел Снегирёву два раза в одном и том же прикиде с тех пор, как она ушла от него.

Алина готовилась к выходу из удобного автобуса-полуэкспресса, проезжавшего мимо ряда ненужных ей остановок. Сгрудившиеся за её спиной ликаны, нажавшие, по всем правилам, кнопку сигнала водителю заранее, принялись громко возмущаться, когда автобус не притормозил на нужной им остановке. Алина, которая была в высшей степени раздражена нудением за спиной, попыталась урезонить развонявшихся:

— Этот автобус на предыдущей остановке не останавливается.

— Да, чего он не останавливается, э?! Это не водитель, а осёл *баный, да! — радостно подхватил невидимый кавказец позади Алиночки.

Алина вскоре добралась до дома и подъезда бывшего. Оттуда она скинула «перезвонилку», чтобы Михаил выходил встречать её.

Бывший, как и ожидалось, ничем новым не удивил. Всё то же самое сопливое его «вернись ко мне», даже жаль его было б, если бы только наци-гёл знала чувство жалости… Та же щедрость. Тот же её разбитый нос в спарринге с ним. И, конечно же, непременное условие, которое ставила Алина, если Михаил хочет вступить с ней в законный брак, в который раз так и не будет выполнено. Бесплатные тренировки и халявная жратва делали, впрочем, общество бывшего вполне удобоваримым. Алина всегда внимательно слушала, что он ей говорил. Порой это давало пищу для интересных мыслей, находивших выражение в дневниковых записях, которым Михаил, в свою очередь, внимал как гласу божьему.

— У тебя всё напоминает обо мне…

— Да, — замечание было более чем справедливым.

— И я хотел бы, чтобы что-нибудь мне постоянно напоминало о тебе… Помимо шрама на руке и боли в ухе.

— Хорошо, подарю что-нибудь в тему, с фашом посоветуюсь. Может, бритву? С бритым черепом ты б стал на человека похож. Когда уже… сам знаешь, что?

— Я долго думал обо всей этой ситуации и о нас, и в результате родил стих.

Михаил процитировал стихотворение собственного сочинения:

Написанию стихотворения предшествовала длительная внутренняя борьба, которая завершилась лишь с окончанием творческого акта. Мишин мозг долго отказывался осознать реальность требования Снегирёвой. Сделать дело не за то, что человек плох, а просто за принадлежность к иному этносу, представители которого якобы враждебны нам даже не тогда, когда они вооружены автоматами и взрывчаткой, а когда руки их сжимают всего лишь совок и метлу. Для Алины никакого противоречия тут не возникало. Она полагала, что это не люди. Видимо, звери. Михаил же даже мяса не ел.

— Миш, я же сказала тебе, что бесплодна.

— Но этот катрен родился в моём мозгу до того, как ты неделями занималась опасным истским сексом.

…Длительную тренировку сменил короткий сон. Никаких половых контактов. Всё, что она могла ему дать — это в глаз ещё раз. «Время лечит» — истина на века. Когда в первые месяцы после того, как Снегирёва перестала быть его девушкой, Маврошкину случалось спать с ней рядом, он не мог заснуть всю ночь, дрожа от обуревавших чувств. Теперь же он засыпал равным образом свободно как с ней, так и без неё. Вселенная приобрела привычно-безразличные черты, по внешности схожие с гармонией, но пустые внутри. Боль, заполнявшая Вселенную все те месяцы, что Алина с ним не общалась, постепенно рассосалась. Вера обернулась Сомнением. Надя притворилась Отчаянием. Люба оскалилась с Ненавистью. Апофеозом же стало ровное стабильное неревнивое чувство того вида дружбы, существование которого подвергал сомнению Dee Snider. В последнее время лишь сердечная инерция и память о трёхмесячном счастье заставляли его видеть некие признаки жизни в мёртвом теле любви. Поэтому, когда он время от времени умолял Снегирёву вернуться к нему, он обманывал сразу и себя и её, зная в глубине души, что это было невозможно. Невозможно даже в том случае, если бы она не ставила столь трагикомического условия, за выполнение которого даже сначала, до последнего известия о бесплодии, с небывалой щедростью обещала родить Михаилу законных сына или дочь, от гипотетической возможности чего прежде, когда жила с ним и считала себя способной родить, отказывалась наотрез. Была и ещё одна причина, помимо естественного недоверия к словам уже однажды бросившего тебя человека, не терять бдительности: Лина сама проговорилась, что распространила бы данную матримониальную акцию на любого понравившегося ей бона, а учитывая, что тех были десятки, принимать аванс всерьёз мог бы лишь такой недалёкий человек, каким Миша был изображён в дневниках Лины, но каким не был в жизни.

Позволить нацизму стать строительным материалом здания духа мешали также принципы Михаила. Ведь что такое «нацизм»? Религия, пламенная вера, зажигаемая в сердцах священным писанием столетней давности. Гитлер писал в своей «Борьбе» о низших расах как поставщиках рабов. Он всерьёз предлагал этот подход и, видимо, полагал, что Гёте и Шиллер его одобрили бы. Но на Руси подобные идеи неосуществимы. Хотя тут издавна прогресс обеспечивался и детьми «рабов» (как Михаил Ломоносов), и детьми «элит общества» (как Лев Толстой), однако тот же Толстой не чуждался физического труда и, полагал Маврошкин, порой мечтал быть простым крестьянином. Не нужно нам гитлеровское отделение от труда за счёт эксплуатации других, ведь нормальному, адекватному человеку галилеянин Иисус и австриец Адольф равно параллельны: у него свой собственный путь, свои цели, отличные как от небесного рейха, так и от земного рая из жидкого (слеланного из жидов) мыла.

Часть таких мыслей Маврошкин время от времени запальчиво высказывал бывшей девушке, однако у неё, фанатично преданной идеалам Третьего рейха, всегда и на всё находился готовый ответ. В конце концов Миша просто плюнул на все попытки её переспорить. Но тем не менее он не отказывал себе в удовольствии придумывать в уме на работе новые аргументы в споре с нацисткой: просто так, на всякий случай… вдруг, кавказца завалить захочется? А тут уже готовые доводы, чтобы этого не делать, которые всегда перевесят «найденную легковесной» в итоге ухоженную арийскую пустышку лакомого органа бывшей любви.

Растянулись серые будни, тучи недель провели табор месяцев до ноября. У Миши не было той мощнейшей силы, что позволяла Снегирёвой раскрашивать внешнюю жизнь во все цвета радуги как собственные волосы, не переставая поражать окружающих; он мог противопоставить этому лишь внутренние Вселенные. Но, с другой стороны, Миша прекрасно понимал, что из внутренних Вселенных, порождённых эксцентричным сознанием обитателя ночлежки Шикльгрубера, вопреки мнению Феста, и зародился Третий рейх.

На работе «передаста», как называла его деятельность Ирина Морозова a.k.a. «Слим», новая знакомая Маврошкина, перенявшая сие курьерское титулование у бывшего мужа, Миша читал в метро (насколько ему обычно было тяжело находиться утром на фирме в обществе людей, которые то и дело обращались к нему, настолько же легко оказывалось наедине с человеческими мыслями и фантазиями в ситуации, когда окружающие из-за гула его не трогали; он органически не мог бы быть «офисным планктоном») про «Борьбу», поражаясь в равной мере писательскому таланту автора и плохо прикрытому саморазоблачению. Отличный художник, стальной солдат, хороший писатель и бесподобный оратор оставался открытым для удара критики (критического) именно в тот момент, когда седлал любимого конька: переходил к разговорам о евреях. То, в чём фюрер обвинял иудеев, а именно разработку реально существующих проблем в качестве фона для проведения в жизнь своих истинных планов, мы видим и в его «Борьбе». Гитлер даже не считал нужным скрывать тактику контрпропаганды. Он лишь хотел, чтобы вместо «враждебных» идей немецкие головы были по самые уши залиты коричневой кашей. На ней он и вскормил тех, кто даровал ему победу в людских сердцах и на полях сражений Европы, разбавляя её разговорами о действительно существенных социальных вопросах. Однако бессмысленно пытаться провернуть нечто подобное у нас. Все разговоры о недавней почти что мононациональности России, увы, всего лишь пропагандистский ход. В целом можно смело утверждать, что путь Гитлера мог пройти только Гитлер. Всё, что содеял на Земле Христос — от чудесного цеха по перегонке в вино воды в промышленных масштабах до пирсинга крестных мук — было актом одноразовым. Даже самые недалёкие христиане осознают смену декораций и не пытаются пройти по следам учителя во всём. И новых Гитлеров тоже уже не будет никогда.

Миша потому ещё не стремился приводить все свои доводы Алиночке, что прекрасно осознавал, что для человека, охваченного теми или иными идеями целиком и полностью, Вселенная не существует вне рамок этих идей. Жиду понятно: заподозри только такой человек, что что-то в заключённом под крышкой арийского черепа внутреннем мире идёт не так, это скорее вызовет негодование и бунт, чем стремление разобраться в ситуации получше. А ежели и не бунт, то длительную маниакальную депрессию. Это примерно то же самое, что пытаться рассказывать Варе про вред для нации и вообще аморальность лесбийской любви, которую, однако, неонацист Викернес полностью оправдывал. «Рабство идей» — лишь удобная броня для тех, кто не хочет свободы.

Едва молодой человек пришёл к последнему умозаключению, как голос из динамиков объявил:

— Станция «Цветной бульвар».

Маврошкин перешёл на «салатовую» ветку; под не дающий уснуть голос духа фюрера доехал до «Дубровки». Длинный эскалатор. Музыка из плеера и набивание костяшек о поручень. Улица. Что-то копают. Никого. Можно помочиться! Сделав своё дело и перемахнув через ограду, Миша направился к дому номер 22, который высмотрел боковым зрением, справляя нужду.

Вот и нужный подъезд. Достав отремонтированный iPhone и отправив в стоявшее поблизости ведро бланк «заказ-наряда» вместе с пупырчатым пакетиком, в котором для пущей сохранности находился девайс, Миша позвонил. Трубку никто не снимал. Позвонил ещё. То же самое. Звонил минут двадцать, причём как по городскому, так и по мобильному номерам. В конце концов тупо звонить надоело, и он набрал телефон манагера Толика. Тот тоже долго не брал. Михаил знал, что в офисе на «Нахиме» сейчас весело и угарно неистовствует какой-то хит группы “Psychostick”. Всё-таки ответив, манагер посоветовал проверить «заказ-наряд» на наличие экстра-телефонов. Едва Миша, шёпотом выругавшись, опустил руку в помойное ведро и, порывшись там, выудил «заказ-наряд», как раздался звонок. Клиент, так его разэтак! Маврошкин убедился в справедливости закона П.О. Д’Лости.

…По пути обратно у метро Михаил не без внутреннего удовлетворения отметил, что на том самом месте, где пару лет назад торговали шаурмой, теперь стояла палатка «овощи-фрукты». В переходе, ведущем в метро, Маврошкин взял “Choko Pie” и тортик «Боярушка». Запил кипячёной водой из бутылки, которую всегда брал с собой в целях экономии финансов.

Перекусил, снова работа. Вечером будет концерт «Коррозии Металла» в «Хлебе».

…На «Коррозии» Маврошкина ждали встреча с новой Алиной; пол, слэмящимися бонами залитый пивом по щиколотку; гитарист Берсерк, отталкивающий парочку фэнов на сцене, мешающих ему играть «Несущего Свет»; бесконечные требовательные выкрики «сиськи, сиськи!» и некое подобие того удовольствия, которое он испытывал от подобных мероприятий около десяти лет назад.

2. Предосудительная ипсация

Время: конец смурных двадцатых годов по тоталосоцистскому летосчислению (сороковые двадцать первого века).

Место: спальный район на юге Гисталинограда, столицы Тоталосоцистского Утопического Рейха (ТУР).

Ситуация: ассенизатор Павел Светёлкин, проживший со своей женой пять долгих лет, за которые много всякого происходило, недавно развёлся, оказавшись вдруг к тридцати годам без какой-либо колеоризы в радиусе действия своего заряженного на убой фаллос-патрона. Партнёрша может быть, но также её может и не быть — тут уж кому как повезёт, а дальше жить всё равно надо.

Павел был не только смелым человеком, как можно догадаться по избранному им роду деятельности, но и предприимчивым. Да, найти решение полового вопроса требовалось в жёстких условиях отсутствия даже такого традиционного суррогата супружеского ложа, как просмотр порно, не говоря уже о жрицах секса и всего того, что было строжайше запрещено драконовскими законами тоталосоцизма, однако бурлящее в генитальных венах ассенизатора либидо не сдавалось, и в конце концов нетривиальный выход для содержимого конца нашёлся. Вопреки зову инстинкта самосохранения ассенизатор святотатственно и сладко рукоблудил на Гисталину уже… сколько? Да, ровно неделю, ведь «Серп и молот Тура», памятную статуэтку для очередного подписчика господучи, привезли как раз в среду.

Сейчас, заходя на сайт «ТоталКонтакта», уже лет десять как самой модной и одновременно единственной ещё сохранившейся «социальной сети», детища Василия Гурова, Павел вполголоса напевал запрещённый хит “Beta Ray”: “I look out to the stormy sea /I wish a porno star…”

Правее имени Алины Гисталиной стояла галочка подтверждения подлинности «ТК»-странички знаменитости. Некий большой шутник ещё в либеральном четырнадцатом (то есть двадцать седьмом по старому или мировому летосчислению) как-то попробовал создать фейк Алины Леонидовны. С тех пор в ТУР о нём никто не слышал. Сама «фальшивая» страничка при этом никуда не делась. Служа в качестве наглядной иллюстрации и развёрнутого ответа на вопрос «что к чему?», она надёжнее любого официального запрета ограждала светлый образ господучи от грязных лап любителей неуместных фан-артов и лулзов.

Деятельность Светёлкина на работе располагала к реализму, и как реалист он понимал, что добавление к Гисталиной в «друзья» в этой жизни ему не светит. Но поскольку весь остаток былой гордыни той же работой был начисто убит, Паша решил, что можно и в «подписках» висеть. Главное ведь — что? Правильно! фотки и видосы. А Алиночка по старой привычке мало чего скрывала. О, как раз новые выложила! Удача: то, что фюрер прописал!

Ответ на закономерный вопрос, почему Павел предпочёл поискам новой подруги в том же «ТоталКонтакте» галимый фап на фюрершу-господучи, будет двояким. С одной стороны, не будем забывать, кем он всё-таки работал, а с другой — он был некрасивым ассенизатором. С бывшей женой ему дьявольски повезло, и к «регрессии» по отношению к объекту и следованию принципу реальности он пока готов не был. Фап при этом рассматривался им лишь в качестве тайм-аута. Если гипотезе, что красивые должны спать только с красивыми, когда-нибудь суждено стать законом жизни, то старое как мир дрочево на самых сочных представительниц прекрасного пола никуда не денется. Впрочем, выбора, на кого дрочить, особого не было из-за «Акакия», или Автоматического Контроля Контента, следившего за всеми публикуемыми материалами и на корню пресекавшего любые намёки на эротику. Запрет не касался только господучи, которая позволяла себе время от времени обнажить перед камерой то плечо, то ногу, а то и значительный процент «грудной части». Так что золотарь свято верил, что он не одинок в своём тайном пороке.

Светёлкин представлял, как целует её алые губы. И другого цвета. Чертовски хороша в свои пятьдесят три! Поистине, современная пластическая хирургия творит чудеса. Лизать бы ей колеоризу, пусть бы даже не трахая… Косая чёрная чёлка на одной из фоток резанула прямо по сердцу, оставляя на нём непроходящий шрам; чёрные сапожки манили грешный язык. Животик, просвечивавший сквозь майку в сеточку (даже на своём высоком посту Гисталина нередко одевалась легкомысленно), манил ничуть не слабее. Вот бы эта сильная красивая обнажённая рука обняла его… Но больше всего мастурбатора возбуждало то, что эта женщина могла лишить свободы и жизни не только любого из многочисленной свиты её бритоголовых фаворитов, но и кого угодно вплоть до самого ассенизатора Павла. На фотографии, где Алина Леонидовна, стоя с поднятой вверх шпагой, принимала парад в честь очередной годовщины двадцатого апреля, Павел задержал свой взгляд — картина заворожила его своей фрейдистской подоплёкой. Но, собираясь кончить, он всё же закрыл фото и вместо него нашёл любимое им видео прошлогоднего бала, на котором в кадре в глубоком вырезе красивого чёрного платья Гисталиной на её нежной белой спине периодически мелькал, как говорили, некогда синий, а сейчас «перебитый» в цвете Гитлер.

Светёлкин, выйдя на финишную прямую, уже готовился завершить процесс, но внезапно его внимание отвлекло «ТК»-сообщение. Открыв «входящие», он просто обомлел, и было от чего: сообщение от самой Гисталиной! Эрекция ушла, пообещав вернуться назад нескоро, зато зад от страха вспотел, а волосы на нём встали дыбом, когда Павел прочёл: «Вот ты и попался, суходрочер!». И тут же раздался звук открытия входной двери, свидетельствовавший о безупречно выполненном с профессиональной точки зрения взломе кода электронного замка. Задумчиво, без энтузиазма Паша засунул свой сморщившийся андроцей обратно в трусы, понимая, что отвертеться не получится. Свет в квартире погас, и лишь красное око с молота Тура «троянской» статуэтки прощально мигнуло скрытой камерой.

Время: четыре дня спустя.

Место: Центральная гисталиноградская тюрьма для нарушителей режима ТУР.

Ситуация: двое заключённых убивают время в своей камере.

Горбурашка дочитал надоевший образец древнего тюремного фольклора.

— За что нам всё это? — вопросил нарушитель режима ТУР бывший ассенизатор Павел Светёлкин.

— Вообще, или конкретно?

— И так, и так!

— Конкретно нас тут двое судаков на одной сковороде готовится. Один судак за дрочево в течение недели на Алину Леонидовну, пока служба контроля «косяк» автоматического спермо-контекстного анализатора не выявила. Про статью свою, кстати, на зоне не говори! Дрочить на фюрершу, по идее, западло. Мигом опустят. Хотя все там дрочат, и шестьдесят процентов на Гисталину. Скажи, сел за ипсацию на Крупскую на сайте историческом: это одновременно и незаконно там и безопасно здесь. Поедешь ровно, как по маслу: и шутка прокатит, и не поимеют, если вести себя нормально. Другой судак не за ипсацию, а за то, что использовал образ Гисталиной в своём поэтическом творчестве. Рифмоплёт-х*еплёт.

— Угу, спасибо, кэп! Ну а как насчёт «вообще»?

— Сейчас объясню, за что. Для наведения порядка был нужен тоталосоцизм. Никто не захочет давать наркоману право на роковую деградацию, кроме такого же, как он, придурка. При демократии же была только ширма борьбы с наркоманией, под которой самые грязные и противоестественные для человечества пороки цвели пышным цветом. При этом значительная их часть в лице таких, например, как заглот дыма огненного фаллос-патрона, питьё огненной сорокаградусной спермы и даже более откровенные виды блевотной содомии чуть ли не представлялись простительными слабостями. Чтобы изменить сложившийся status quo, был нужен новый порядок, основанный на железной дисциплине, и все это понимали. В один прекрасный день, видимо, благодаря сетевой ЗОЖ-пропаганде, сторонников «выхода силой» оказалось гораздо больше, чем либеральничавших алкодрищей. Как будто по волшебству, вскоре к власти пришёл ужасный монстр Алина Гисталина, словно доктором Франкенштейном склеенный из кусочков «совка» и кафельных плиток пола тысячелетней газовой камеры для евреев. Собственно, чего желали, то и получили: вот и пришла долгожданная несвобода… Однако эпоха пройдёт, время и власть поменяются вновь. Власть не учитывает человеческую психологию и психологию масс, рано или поздно людям всё надоедает, в том числе и тоталосоцизм. Тут как с субкультурами. Времена финалистского сознания ушли без возврата. Есть хорошее рассуждение у Замятина в «Мы» на эту тему: когда Д-503 недоумевает, что это за самое последнее число, о котором его спрашивает I-330, та объясняет: «А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней — нет, революции — бесконечны. Последняя — это для детей: детей бесконечность пугает, а необходимо — чтобы дети спокойно спали по ночам…» Вот со стишков там всяких разных, с ипсаций неподотчётных всё и начнётся.

Мозг Павла переварил полученную информацию, затем породил ответ:

— Это всё хорошо, но ты, пожалуйста, не думай, что я такой уж смелый революционер-«апельсиновец». На самом деле, я просто ошибочно надеялся, что до говночиста гисталинцы не дотянутся.

— Рога у них что надо — только хватай! У ТУР на государственном гербе ведь неспроста вымершее парнокопытное, первобытный бык. Прибавь сюда культ вождей прошлого, прежде всего — Сталина и Гитлера, и всё-всё станет понятно.

Павел вновь нарушил повисшую было в камере тишину:

— Ты вроде бы бывалый человек, Горбурашка?

— Всякого повидал, чего уж там…

— Объясни, какого хрена некоторые зэки носят на спинах тату с дамой с фюрером на спине? На неё и дрочить-то только в темноте с фонариком под одеялом можно…

— А, тут уже тактика! — горбун ощерил щербатый рот; громадные уши его при этом распустились, будто крылья. — Тату с Гисталиной опасно набивать только «петухам». Вдруг со злости убьют — трахать-то их нельзя будет?.. А рядового зэка с татухой Леонидовны на жопе туда по крайней мере уже не изнасилуют. Это как сто лет тому назад не расстреливали тех, у кого на груди набиты Ленин и Сталин. Именно отсюда растут ноги и у теперешней моды на ретро-наколки с ними и Владимиром Путиным.

Лязгнувший неожиданно запор металлической ретро-двери (дизайн тюрьмы был выполнен в соответствии с лучшими образцами времён Первого культа личности) прервал диалог нарушителей режима ТУР. Охранник-качок со значком верного гисталинца на груди велел заключённому Растаманову выходить на допрос, и Павел остался в гордом одиночестве. Впрочем, ненадолго: вскоре аминодав вернулся с парой пусоров — ещё больших амбалов, пережравших гормон роста. Не тратя время попусту, они принялись за жестокое избиение ассенизатора. Бил, однако, лишь тот, что ранее вывел Горбурашку, а двое подручных, согнув Павла, заламывали ему руки. Орудиями ударного (без кавычек) экзекуционного труда служили левый кулак, зажатая в правой руке дубинка и крепкая форменная обувь.

Когда садист устал бить, Светёлкин сплюнул зуб и кровь и поинтересовался, за что с ним так сурово обошлись. Помимо внеочередной зуботычины, он получил и более человеческий ответ. Пусор, всё ещё заламывавший правую руку, разъяснил, что Павел «гребёт по полной» из-за «наседки», чьи провокационные высказывания против системы по их замыслу должны были заслужить хотя бы молчаливое одобрение сокамерника. Раз Горбурашка не удосужился получить от Павла побои или хотя бы символические возражения, то, исходя из элементарного закона сохранения насилия Толстого, бьют теперь его, не говоря о том, что он и так по уши в гуано из-за успешной провокации. Пусор, державший левую руку зэка, зачитал «фристайл» под методичный ритм ударов дубинки охранника по башке ассенизатора, цитируя по памяти соответствующее место из «Юности»:

— «Только гораздо после, размышляя уже спокойно об этом обстоятельстве, я сделал предположение довольно правдоподобное, что Колпиков, после многих лет почувствовав, что на меня напасть можно, выместил на мне, в присутствии брюнета без усов, полученную пощёчину, точно так же, как я тотчас же выместил его „невежу“ на невинном Дубкове».

После «фристайла», прочувствованного до мозга костей и трогательного донельзя, сквозь кровавую пену, тёкшую у него изо рта, Светёлкин каким-то образом сумел осведомиться:

— Ребят, вам, собственно, чего надо-то, а?

— О! Начал соображать! — поспешил обрадоваться тот, что держал правую Пашину руку. — Дубинка мозги вправила, видимо. Сейчас переведём тебя в другую камеру к теософу одному. Будешь его согласия добиваться, хотя бы молчаливого, с крамолой твоей словесной. Точно так же, как Сеня Растаманов твоего добился. Так вас и будем гонять, нарушителей долбанных!

Далее всё происходило в соответствии с озвученным пусором сценарием: Светёлкина подсадили к некоему Протонову с тем, чтобы он или провёл успешную вербальную провокацию, или получил новую порцию боли.

Войдя в нанохату, Павел увидел направленный прямо на него взгляд холодных, грустных от столь многих знаний, что новые уже выливались через край, глаз мужчины в летах, сидевшего на холодных нарах. Тот, кого пент охарактеризовал как «теософа», обладал длинной седой бородой шахида-долгожителя.

— Ё-моё, новая «наседка»! — поприветствовал Александр Протонов Павла, выдержав паузу, пока охрана ни закрыла дверь камеры.

Светлёкин очень рано пришёл к умозаключению о том, что в первую очередь важна забота о собственном существовании. Он бы и рад был, покривив душой, попытаться не мытьём так нытьём выудить у бородатого нарушителя режима ТУР требуемую крамолу, однако после избиения его накрыло волной такого равнодушия ко всему на свете, что он сам подтвердил выдвинутое против него обвинение тем, что промолчал в ответ на него.

— За что сидишь, сынок? — задал «теософ» очередной вопрос.

— На Крупскую дрочил! — гордо выпалил Павел то, чему его научил двуличный, будто древний герб, сокамерник.

— Ясно. Я сам любил раньше — диссидент со стажем, дрочил ещё на жён членов правительства при Путине — тогда это было не подсудно, а всего лишь постыдно. Только ты про Крупскую зря сморозил — разводилу не разведёшь. Это ты в Гисталиноавтолаге втирай, там её фотографию по «поисковику» «пробивать» никому в голову в жизни не придёт, а я знаю толк в женских исторических фапабельных персоналиях. Сказал бы хоть — на Арманд…

— Спасибо, возьму на заметку.

— Ты садись, чего стоишь? Не тронут они тебя пока что больше. Вот в ГАлаг попадёшь — там всё и будет. Сам понимаешь, мне лишние «грехи» к делу нужны, как тебе Крупская.

— Сменим тему, — поморщился Светёлкин. — Вы — теософ, как я понял?

— На данный момент от теософии я отошёл, и теперь следую по стопам Кришнамурти, хоть он и не одобрил бы этого выражения. Также являюсь поклонником Герцена, чьи взгляды сильно повлияли на меня. В общем, будем с тобой вести беседы исключительно теологические, философские и околонаучные — в тюрьме самое место для духовного обновления.

— Расскажите мне о Герцене, а то я как-то мало про него знаю.

— Стоял за пользу для людей практического, научного знания. И был абсолютно прав! Наука и есть волшебство, истинная мистика: представь, что ноутбук с Интернетом увидел бы, скажем… Пушкин! Да, у него был бы шок, но он ни за что не поверил бы в материальное происхождение такого девайса. А бомба? формула термоядерной реакции — и есть то самое заклинание, которое уничтожает целые города!

Александр встал со своих нар, пересел к Светёлкину и, приобняв ассенизатора за плечи, прошептал в самое ухо:

— Возьми на заметку про бомбу! «Судьба благоволит смелым» — это о Боге. Бог слышит все мысли, и любое желание, которое нашло путь от бессознательного к осознанному, уже стало молитвой. Любая религия — всего лишь набор слов. Как она может быть истинной, когда речь идёт о том, что невыразимо никакими словами? Бог не продавец счастья, молитвы по ГОСТу и жертвы ему не требуются. Более того, религия как попытка объективации внутреннего опыта обречена априори, ибо смешны попытки поймать Бога в сеть, сплетённую из гласных и согласных звуков. Так вот, по поводу несогласных. Слова о революции, зародившись в одной груди, зажгут пожар в сотнях чужих. За настоящую идею можно умереть. Умереть, чтобы обрести бессмертие, потому что настоящие памятники могут быть только в людских сердцах, туда птицы не насрут! Мне могут только жизнь испортить, но отсюда никогда и никуда уже не выпустят — слишком много знаю, а тебе ещё Гисталиноавтолаг предстоит. Беги оттуда, найди младшую внучку Михаила Сергеевича Горбачёва — Анастасию Вирганскую. Она расскажет, в чём дело, ей дед нечто важное должен был сообщить. Тоталосоцизм не так-то вот запросто вырос из культа здорового образа жизни, как тебе, возможно, про это говорили…

Больше он ничего объяснить не успел, так как информационный анализатор, получавший информацию со скрытой в камере видеокамеры, подал сигнал о подозрительной активности, и вбежавший охранник оперативно вырубил «теософа» с помощью шокера.

3. Jedem das seine

За окном комнаты Маврошкина больше не желтел сопливый октябрь: наступил ноябрь. Прошёл «Русский марш», на котором Снегирёва склеила дополнительного (по отношению к Антону, основному, тоже недавно склеенному парню) фаша. Миша на «Марш» не ходил: не видел для себя смысла; с Нео-Алиной он быстро расстался.

Включив компьютер, молодой человек загрузил «Контакт». Внимание сразу же привлёк новый «френд» Снегирёвой, щедро рассыпавший хвалебные камменты под её фотками. Невысокий интеллект, прослеживаемый невооружённым глазом на его лице, прекрасно гармонировал с фотографией, выбранной Денисом (так его звали) для аватары: «зигующий» бон на фоне надписи мелом на стене: “Hi Hitler!”. Этим боном был, конечно же, сам хозяин страницы.

Хоть Миша и полагал свои чувства к Алине находящимися при смерти и дёргающимися в агонии подобно однажды виденной им бабушки-жертвы аварии со вскрытой как крышка заварного чайника черепной коробкой, он исправно каждый день посещал страницу «ВКонтакте» Снегирёвой, словно церковь, и скрежетал зубами от ревности всякий раз, когда видел неуёмную активность новоявленных «френдов» мужского пола на её странице.

В волшебный период совместной с, в данный момент, нацисткой, а тогда ещё — просто кибер-готессой жизни Маврошкин создал страницу «ВКонтакте» девушке. Теперь «общих друзей» с ней набралось уже больше сотни, и Слим-Морозова тоже принадлежала к их числу: Ира была очередной знакомой Алины из её пёстрого мультитусовочного багажа приятелей и приятельниц разной степени близости. Сегодня Слим должна была заехать к Маврошкину.

Михаил около одиннадцати позвонил на мобильный, чем нарушил сон девушки. Впрочем, та не возражала. Решили провести день творчески: сделать видео, пофотографироваться и записать аудиотрек на текст Морозовой с её вокалом. Девушка была устрашающего вида — когда она появлялась на публике в своём нефорском прикиде и с испещрённым различными узорами лицом, то при виде счастливо высокой фигуры и крепкой на вид конституции Ирочки гопота, как правило, смущалась. В двенадцать Слим, готовясь ехать к Маврошкину в гости, наносила на лицо боевую раскраску: кривые синие линии, идущие от густо накрашенных глаз с воинственно выглядящими пририсованными бровями. Лицо её под макияжем преображалось самым радикальным образом. Если от природы то было спокойное умиротворённое лицо скромной и умной отличницы с ясным взглядом (Ирина окончила престижный вуз с красным дипломом экономиста), то по окончании процедуры преобразования глазам стороннего наблюдателя представал насмешливый, глумливый и феерический готический лик, полный театрального шарма и уверенности в себе. «Внешность обманчива» — эта поговорка была в полной мере применима к Ирине, ибо под видимой брутальностью укрывалась сущность слабая как внешне (как и у многих высоких людей, у Морозовой были слабые члены), так и внутренне (бухала каждый день). Хотя для ежедневного пьянства у неё, казалось, был весомый повод, но ведь сильный духом человек и виден-то тогда, когда с успехом борется с обстоятельствами, а не тогда, когда позволяет им победить, прогибаясь. Тяжесть проблем лишь увеличивает почёт «воинов», ибо для человека нет ноши неподъёмной, кроме могильной плиты.

А дело было в следующем… Ира формально числилась замужем за парнем, с которым они прожили год вместе. Человека звали Николай Дучин. По своей ориентации Коля относился к категории «бисексуал со склонностью к педофилии». Однажды, когда они с Морозовой уже жили как муж и жена, Ирина не могла до него дозвониться. Как позже признавался сам Дучин, он в это время трахался в подъезде с парнем. Николай всегда выступал, впрочем, в активной роли — будь то секс или деятельность в рамках либерально-оппозиционной политики (к последней относилось посещение митингов).

Замужем Ира прожила около года, а потом, хотя они не были формально разведены, муж бросил её, сказав, что предпочёл семнадцатилетнего парня. Ситуация усугублялась тем, что у Иры родился ребёнок, от которого она сразу же отказалась. Сначала, в надежде на счастливую семейную жизнь, она не стала делать аборт. Вообще Морозова не любила детей. Потом же, когда ей всё стало ясно, Ирина решила убить своего ребёнка ещё во время беременности и стала регулярно потреблять большие дозы алкоголя. Затея не удалась: мальчик всё-таки появился на свет, хоть и с ужасной кожной болезнью. Жил ребёнок у чужих людей. Хотя Михаил и не одобрял, как подруга обошлась с родным сыном, он не любил осуждать других, так что на их отношениях ситуация «дое*аться до ребёнка во всех смыслах» не отражалась.

…Михаил встретил подругу в метро, и они поехали к нему. Как это и планировалось заранее, дома у Маврошкина был записан аудиотрек: под скачанный трансовый подклад Морозова наговорила свои фирменные фишки про «бэ-элочку», «налей!» и прочие, а также от души злорадно посмеялась. Далее она станцевала стриптиз под “The Matrixx” для «Контакта» на «мыльницу» и поехала домой, а Михаил, захватив перчатки, отправился к Ларе для тренировки с Линой.

Снегирёвой дома не оказалось. Созвонившись, Миша выяснил, что та будет чуть позже — пока она сидит в «Макдаке» на «Щукинской». Дома в данный момент была только Лара. Нарушив, к своему стыду, собственный принцип, Маврошкин купил хозяйке вписки два «Хуча», лимонный и вишнёвый. Просто другому угощению она бы не была так рада, а приезжать сюда без алкоголя парням не дозволялось — «беспошлинность» была прерогативой Снегирёвой и Варвары. Их Лара подкармливала сама по возможности. С подругой, заметно повеселевшей при виде «Хучей», закупленных Михаилом в палатке у, как говорила Лина, «хачей», завязался афозный, в её же терминологии, диалог.

Лариса:

— Постоянно про Гитлера своего говорит…

Михаил:

— Я, конечно, против национал-социализма или изма, но и столько кавказцев в Москве мне не нравится. Не потому, что кавказцы, а потому, как они себя тут зарекомендовали. То есть изм Алины возник не на пустом месте.

— А почему они себя так ведут, знаешь?

— И почему же?

— Всё просто, на самом деле. Они вели бы себя иначе, будь у них опыт проживания в столичном мегаполисе. А пока что они мало чем отличаются от русских — приезжих из провинции. Им нужно время на адаптацию, но где ж его взять в современной Москве, где все ненавидят и опасаются всех?

— Да, про провинциалов ты всё верно заметила: стереотипы поведения схожи с южными гостями, — согласился Миша. — Многие «кавказские унтерменши» — продукты необразованности. Лев Давидович Бронштейн в своё время образно охарактеризовал неграмотность: «духовная вшивость». Если вместо того, чтобы убивать кавказцев, начать их образовывать, прививая идеалы высокой культуры, то, возможно, проблема и будет решена, а «духовный паразит» — раздавлен.

Алина и Варя вернулись практически одновременно. Воспоследовала надёжно-приятная рутина тренировки. Физуха (общая физическая подготовка) включала в себя, помимо остального, упражнения на пресс (Алина наконец-то сделала их пятьдесят раз): из положения лёжа, переплетя ноги с напарником, нужно было делать наклоны вперёд, сопровождая их имитацией удара кулаком в подставленную ладонь напарника. Руки поочерёдно менялись. Не Бог весть как тяжело, но хватало при её травме спины. Потом были спарринги. Миша вновь разбил ей нос, отметив, что сделать это с каждым разом становилось всё труднее.

Снегирёва отстирывала от крови специально захваченный Маврошкиным платок, как вдруг случилось неожиданное. Зашедшая в ванную Варя сообщила ребятам, что, пока они выходили на лестничную клетку «махаться», звонил главный нацист Снегирёвой, Антон. Он хотел приехать. Несмотря на то, что был без двадцати час, у Снегирёвой хватило наглости прогнать Михаила.

Через два с половиной часа Маврошкин, дошедший пешком, так как автобусы не ходили, до своего дома, слегка озябшими пальцами набирал код домофона подъезда: «161-ключ-1488».

После столь неудачно окончившегося визита к Алине Маврошкин не звонил ей четыре дня, в то время как сама Снегирёва почти не появлялась «ВКонтакте», но, как выяснилось позднее, времени не теряла. Миша, всё же позвонив нацистке в пятницу, выяснил, что девушка лежит в больнице. Поначалу Михаил не придал сообщению какого-то особого значения, так как знал, что Снегирёва давно собиралась ложиться на операцию из-за своей старой травмы спины, до сих пор мешавшей ей жить.

Михаил пообещал навестить её в выходные.

Когда наступила суббота, Маврошкин, захватив обещанные Алине чашку с, как говорила Варя, «овцой», тетрадь и ручку (почему-то Снегирёва легла в больничку почти совсем безо всего), а также закупив в ближайшем к его дому супермаркете салаты, конфеты, сок, зубную пасту “Blend-a-Med отбеливающая” и гель для душа “Dove”, отправился на «Бабушкинскую». Маршрут, который он выбрал, чтобы с верха своей «серой» ветки достичь верха «оранжевой», сам по себе был очень зрелищным — монорельсом до «ВДНХ» от «Тимирязевской» над Телецентром, прудом, минуя Останкинскую башню — но Мише было не до созерцания красот: он читал книгу фюрера, не глядя по сторонам. Его поразил своей наивностью очередной «перл» фюрера из «Борьбы»: «В этих кругах любят уже поговорить и о „свободе“, причём, правда, очень неверно представляют себе, что же именно такое есть свобода». Гитлеровскую «свободу» узнала вся Европа. Узнав же, ужаснулась.

В целом Михаил решил, что Гитлер бессовестно и голословно умудряется обвинять целый народ, приводя от силы лишь пару-тройку фамилий журналистов, писателей и политиков, одна из которых — фамилия «Маркс». Для фюрера основоположник марксизма не просто по ряду причин одиозная личность, но воплощение того вечного жида, которого история услужливо предоставляет всем ищущим внешние истоки жизненных проблем, но не желающим анализировать собственный внутренний мир. До отставки «Лужка» (Каца по материнской линии) удобно было винить его, тоже, кстати, выпустившего книгу, во всех смертных грехах, если ты жил в столице. Теперь, когда его сменил Собянин, казалось бы, можно ожидать, что если кому-то из москвичей легче жить не стало, то виноват коли уж не сам бедолага, так хотя бы не мэр-еврей. Но любители поныть о том, что всё достало, отличники алкошколы, не видят никогда дальше собственных выделений.

Миша Маврошкин не употреблял спиртные напитки и на дух не выносил обычных, то есть умеренно пьющих людей. Им он даже посвятил специальную статью: «Лицо, умеренно пьющее (ЛУП)», и выложил её под своим именем в группе «Национального Антиалкогольного и Антитабачного Фронта» «ВКонтакте». В этой же группе он заказал себе белую футболку с красным логотипом НААФ на груди и неким символом того же цвета на спине. Цветовая символика скромно намекала на чистоту неотравленной крови. Символика же, заключённая в рисунке, который представлял собой «X», вписанный в окружность без дуги между ногами буквы и с надетым на центры верхних радиусов дополнительным углом («^»), скрывала более глубокий смысл: окружность означала трезвый и чистый дух, образующий НИМБ — Наркотически Инертного Молодого бойца; сочетание «X» и «^» образует два или три креста, в зависимости от того, как на них посмотреть. Эти три креста, по сути, достаточно традиционны для “straight edge”-культуры: «не пить», «не курить» и «не трахаться со всеми подряд». Третий, неочевидный крест являлся результатом синтеза двух первых. Целомудренно-верный крест нужно было ещё заслужить, найти в себе; впрочем, с двумя уже полученными это было достижимо вполне.

Для той же группы Миша с Ирой сняли в октябре совместное видеоинтервью, где агент НААФ убеждал пьющую экстравагантную леди сменить образ жизни.

Впрочем, сейчас в трезвой голове Маврошкина были не Слим и ЗОЖ, а фюрер и девушка с фюрером на спине.

Михаил вышел из последнего вагона на «Бабушкинской». Маршрут на «эйсеровском» телефоне в оффлайн-«Яндекс-картах», в которые закачал кэш столицы в удобнейшем масштабе, он глянул лишь формально — Маврошкин благодаря своей работе и сам прекрасно знал, где расположена Городская клиническая больница № 20, а также, что на улице Молодцова, в паре кварталов от больницы, находится универсам «Алина». Перейдя через трамвайные пути, Михаил по Енисейской продефилировал до перекрёстка с Ленской, повернул налево и оказался перед КПП со шлагбаумом. Не зная ни номер корпуса, который ему нужен, ни отделения, ни палаты, Миша стал названивать на тот номер, который удалял из памяти телефона бессчётное количество раз, и потому добавлять его вновь особого смысла уже не было.

Неонацистский абонент оказался недоступен. Вот те на! Утром слала «бомжа», напоминала, что именно привезти… Маврошкин прождал в надежде, что у Алины «сеть» не ловится, и скоро она сообразит походить по территории, минут пятнадцать, стабильно набирая номер подруги каждую минуту-две. Попробовал позвонить Варе — может, знает чего, но та почему-то звонок сбросила.

Когда пошёл мелкий снег, Миша начал действовать: подошёл к охране. Усатый и безусый, два мужика в форме, обоим лет по сорока, как раз беседовали с приехавшим навестить родственницу мужчиной. Вот о чём шла речь:

— Уже поздно, часы посещений закончились, приезжайте завтра… — мистер Усатый говорил правду: время, выделенное для желающих посетить больных, прошло, пока Маврошкин названивал Алиночке.

— Я что, зря ехал сюда?! — возмущался мужчина. — Пустите!

— Не положено… — вступил мистер Безусый. — Нам выговор от начальства будет.

Но в результате наглый напор победил, и мужчина триумфально прошёл на территорию больницы. Маврошкин лишь посмотрел ему вслед с завистью. Вот бы так уметь!

— Добрый день! Мне нужно к Снегирёвой Алине.

— Где она лежит?

— У неё что-то со спиной.

Мистер Усатый полистал документы:

— Гм… не вижу… о! Алина Снегирёва. В «гинекологии» она лежит. Только вот время свиданий уже закончилось.

Хотя Маврошкин был сильно удивлён тем отделением, в котором, как выяснилось, находилась девушка, он не подал вида. Лишь произнёс неуверенно:

— Передо мной же ведь мужчина был, его почему пропустили?

Усатый лениво бросил:

— Стоит одного только пропустить, так тут же все попрут!

Тем временем пришла Алинина эсэмэска-«бомж». Миша перезвонил и в двух словах обрисовал ситуацию. Сказав, что это странно: обычно пускают всех, она пообещала подойти сама.

Легко одетая, Лина появилась через пару минут. Михаил как раз уже умудрился уговорить пропустить его ненадолго. Алина повела его сквозь иглы лёгкого снега куда-то влево. Когда КПП и охранники остались позади, Маврошкин сказал:

— Ты в гинекологическом лежишь? Что произошло? Я думал — спина…

Снегирёва стала объяснять:

— Ну да, гинекология. Нет, спина потом будет. Просто перепила противозачаточные, и кровотечение было.

— А сейчас как — не течёт?

— Бывает. Пролежу ещё неделю или две. Тут мой фашик сейчас, приехал вот… Познакомитесь.

— Антон?

— Нет, другой. У меня их два. Этого Дэном зовут. На «Русском марше» склеила. Он хороший. Жаль, член маленький и заняться сексом в больничном туалете не захотел.

— А Антон тоже приедет?

— Не-а, а то мои «зиганутые» из-за меня ещё, не дай Бог, передерутся!

Болтая, Маврошкин и Снегирёва добрались до того корпуса, где лежала нацистка, и где её терпеливо ждал покинутый фаш.

Михаил сдал в гардероб куртку (Алина поведала, что Денис в глаза называл мелкого узбека или таджика, развешивавшего верхнюю одежду, «чурбаном»), нагрёб в кармане монет на бахилы, и они со Снегирёвой поднялись на второй этаж, где и ждал Ромео.

Денис представлял собой зрелище довольно занимательное: крупный бритоголовый качок-аминодав, видимо, стероиядный, с татуировками на руках: здание с идущим из печных труб дымом; какой-то нацистский лидер, изображённый в форме, и надпись “Jedem das seine”. Миша не знал, кто изображён на тату, зато сразу же узнал самого́ лупоглазого татуированного бона с квадратной челюстью: «контактный» “Hi Hitler!”!

Пока Алина ходила в палату отнести привезённое Маврошкиным, ребята немного поговорили.

Дэн признался, что видел Мишу на фотографиях в альбомах Снегирёвой «ВКонтакте». Михаил, также не став скрывать факт своего визита на страницу нацика, спросил Дениса о значении изображённого у него на верхних конечностях.

— Это — Рудольф Гесс, заместитель фюрера. Это — Освенцим, видишь дым? евреев в печах жгут… а это — надпись, которая висела над воротами Бухенвальда. Означает — «каждому своё».

— Про Гесса, кажется, вчера только читал в “Mein Kampf”. Про то, как он смело с коммунистами дрался, когда они пивные кружки кидали.

По проступившему на лице Дениса недоумению Миша понял: бон фюрера не читал, при этом в «Контакте» у нациста творение Адольфа, пусть и с ошибкой в названии, в гордом арийском одиночестве красовалось в графе «любимые книги».

Тут подошла Снегирёва.

— Алин, татухен как у тебя, ничего себе! — выразил удивление Маврошкин. У Снегирёвой также имелась на предплечье цитата из Ницше.

— Причём я эту его татуху с надписью по инету в разных местах видела, прежде чем с ним познакомиться…

Между тем Алине позвонила подъехавшая к больнице Варя. Снегирёва пошла к КПП встречать подругу, снова оставив наедине Дениса и Мишу. Миша поделился своим наблюдением, что эта больница пестрит представителями разнообразных национальностей и рас.

— Она на всех чёрных кидается. Боюсь, пробьёт кому-нибудь голову дубинкой… — признался скин.

— Она пробивала. Нескольким людям. И дубинкой, и бутылкой.

— Да, знаю, говорила — чучмек пристал…

— Он даже не пристал. Просто что-то говорил со своим непонятным акцентом.

Подошла Алина, и они с Денисом зачем-то снова направились в палату. Варя ждала на первом этаже. Маврошкин скучал на диване. Сидевшие чуть поодаль от него смуглые мулатообразные девушки, до того внимательно следившие за манёврами нацистской парочки, в данный момент судачили между собой негромко, но так, что Михаил всё слышал:

— Не люблю, когда парни качаются.

— Я тоже. Но спорт в целом люблю. Я баскетбола фанат, у меня даже шарф клубный есть.

Нацисты вернулись, затем, взяв с собой Михаила, они проследовали на первый этаж. Маврошкин собрался ехать домой, но сначала поговорил с Варей. Варвара объяснила, что сбрасывала вызов, когда Михаил звонил, потому что ехала в метро.

Увидев шапку “Manowar” в руке Маврошкина, Денис признался, что любит более экстремальные направления тяжёлой музыки: например, группу “Carcass”. Миша вспомнил весёлую историю: как-то раз он во фразе Алины «Раньше на звонке у меня был “Carcass”» расслышал, из-за особенностей её дикции, «Кавказ» вместо «Каркас». В тот раз они вдоволь посмеялись.

Покинув больницу, Миша, прежде чем отправиться к себе на «Петровско-Разумовскую», доехал до «Новослободской», выбрался на поверхность и зашёл в кафе «Вокзалъ». Пообедал там по-вегану, попивая сок, как Маврошкин его называл, «Трупикана»:

— Почему вы вегетарианец? так любите животных?

— Нет, я ненавижу фрукты!

За обедом, слушая звучавшую в кафе по радио песню группы «Монгол Шуудан» на стихи Есенина, он размышлял: «Если бы у меня выходила книга, то „Михаил Маврошкин“ на обложке и везде стояло бы в обрамлении траурной рамки. Можно также указать в аннотации: „автор умер“. Тем более, что всё равно из современных авторов люди „качают“ чаще конкретные нашумевшие книги. Кому какое дело, кто автор этого файла в формате fb2, если файл после прочтения безжалостно удаляется? Впрочем, до конца текстовые файлы не стираются, оставляя свои следы в душах и кэшах…»

Маврошкин посмотрел на смрадный дым курящего зала. Течение его мыслей вошло в иное русло: «Если культура — это то, на основании чего одни расы и нации притесняют другие, более „низкие“, то я — необразованный дикарь и „вечный жид“ из стихотворения Марины Цветаевой».

С Денисом у Алины, как оказалось после её выхода из больницы, ничего не вышло, и вскоре она его бросила. Тут сыграли решающую роль такие факторы, как: 1) бесцеремонность матери нациста, входившей в комнату, когда он имел Алину своим огрызком в поте лица; 2) невежественность, имманентная этому фашу, которая также послужила препятствием взятию его в клуб, поскольку не хотелось позориться. К тому же Миша оперативно донёс до сведения Алины информацию о выявленной у нациста фобии, как бы Снегирёва кому-нибудь не пробила дубинкой голову. Искреннему возмущению Алины не было границ: «Ах, он просто какая-то пародия на бона! Я трахнула пародию. Ну, теперь точно — всё! По хорошему ведь, это он должен был бы всех бить, а не я! Человеку тридцать лет, и до сих пор белыми шнурками не обзавёлся!».

Когда Дэн прознал, что его бросила девушка, он устроил истерику. То обзывая Алину и говоря о ней, как о ничтожестве, то угрожая принять крысиный яд в случае, если Снегирёва не передумает, он добился противоположного ожидаемому эффекта: отныне в устах бывшей дамы его погоняло стало «Крысиный Яд». Остатки интереса к бону были потеряны.

На рейтинге Миши в глазах Снегирёвой, впрочем, потеря одного из её многочисленных сексуальных партнёров не отразилась никак, так как: а) имелся запас фашей; б) волосы Миши были слишком длинны.

Михаил же, в свою очередь, не особо стремясь заводить новые знакомства и не желая никого впускать к себе в душу, кроме меченой фюрером, осознавал комедийный характер своей роли, если судить объективно: Снегирёва готова была переспать с любым гопником, который будет сообразительным ровно настолько, чтобы догадаться побриться наголо и снять кепку, не споря в ответ на безмерную апологию Шикльгрубера со стороны странной дамы и вы*бываясь только на неарийцев, однако Алину не заводит незлобивый, непьющий и некурящий постмодернист-вегетарианец. Но искать другую роль не хотелось: все силы были заняты, прежде всего, собственным творчеством, да и, вообще-то говоря, jedem das seine!

4. Cinderella with an oblique fringe

Время: июнь, тридцатый год по тоталосоцистскому летосчислению (сороковые двадцать первого века по летосчислению от Гимнаста).

Место: центр Гисталинограда, балкон гисталинского кабинета на втором этаже здания Кремстага (бывшего здания Сената) на территории Фюрерхоле (бывшего Кремля).

Ситуация: господучи вернулась с посвящённой очередному юбилею ТУР пресс-конференции, с успехом прошедшей в зрительном зале Дворца Фюрерхоле с участием репортёров со всего мира. В этом году за трансляцией конференции в режиме «онлайн» следила уже треть человечества, а это означало пик интереса к первому в мире тоталосоцистскому государству, а возможно, и возрождение моды на товары от «Господучи».

Гисталина занимала в Кремстаге пять комнат на первом этаже и кабинет на втором. За годы, которые Алина Леонидовна провела у кормила правления государственного аппарата, как «лицо», так и «внутренний мир» здания изменились самым разительным образом по сравнению с теми, что были при брежних Хозяевах.

Алина Леонидовна поселилась в Кремстаге в первом году — вскоре после того, как стала господучи Тоталосоцистского Утопического Рейха. Её кабинет (более полутора сотен квадратных метров, пять окон) находился на втором этаже. В седьмом по указанию господучи в здании, наверно, в восемьдесят восьмой раз сделали перепланировку, изменив интерьеры: стены завесили плазменными панелями с резными рамками с попарно чередующимися изображениями туров и серпов с молотами Тура; установили стильную выдвижную дверь с электронным DNA-замком; приделали балкон с электродверью на месте одного из окон. На столе не было ничего лишнего: мобильный, фоторамка с различными чередующимися ракурсами растерзанной в тайной тюрьме в третьем «чернильницы» рядом с улыбающейся господучи в фуражке; «бук» с ковриком для мышки из кожи той же самой «чернильницы» и графин со «Златом Кремстага» — фирменной витаминизированной водой из вырабатываемой в ГАлаге «мирры».

На первом этаже располагались «домашний» кабинет и квартира господучи, где периодически жили также и часто сменявшиеся бритоголовые фавориты, прибывавшие со всего ТУР в надежде иметь счастье прикоснуться к божественному телу Алины Леонидовны. Те немногие, кому это удавалось, возвращались в свои края навсегда обезумевшими, обречёнными мечтать лишь об одной женщине, верными ей до гроба и готовыми не думая по одному лишь её намёку убить любого. Алина Леонидовна, впрочем, никогда не давала второй попытки однажды уже отвергнутым. Да и, откровенно говоря, убивать кого-либо дополнительно, учитывая отточенную за долгие годы работы эффективность системы подавления диссидентства с помощью Гисталиноавтолага, не было совершенно никакой необходимости. В кабинете, расположенном на первом этаже, имелся также потайной ход в подземелье, где был спрятан одноместный бронированный планетолёт, пропылившийся с двадцать восьмого года и предназначавшийся для временного выхода на орбиту на крайний случай — подарок идейного фаворита из верхушки ТП ТУР (тоталосоцистской партии). Хоть Алине Леонидовне и объяснили подробно принцип управления, она всё же надеялась, что крайний случай никогда не настанет.

Глядя на свастики на вершинах башен и пожёвывая «мирровую» витаминную палочку с туром (сделав операцию, Алина, как и обещала одному нацисту, отказалась от вредных привычек и, как того хотел Гитлер, ввела спорт и ЗОЖ в обязательном порядке), Гисталина в последнее время часто с содроганием вспоминала, как жила раньше, когда жила в дерьме. Вот уж точно: золушка с косой чёлкой, как её окрестила вчерашняя передовица в “TUR über alles”. Биография Снегирёвой при переходе к Гисталиной сохранилась почти без изменений, поэтому Алина Леонидовна мысленно переименовала передовицу в «Снегурочку с косой чёлкой». Действительно, отец бросил мать, ещё когда Алина была младенцем, и мать не всегда могла достаточно прокормить её. Таким образом, путь юной будущей Гисталиной сразу же оказался отмечен сходством с молодым будущим фюрером нацистской Германии, писавшим о знакомом ему не понаслышке постоянном чувстве голода. По мере взросления проблемы никуда не ушли; напротив, их ком лишь разрастался от всё новых неурядиц. Психические нарушения, полученные в наследство от матери, деградировавшей бывшей учительницы; жестокие сверстники, равнодушные взрослые, позже — жестоко-равнодушные парни — казалось, все они играли за команду противника. Алина понимала, что ей нужно что-то изменить, и в первую очередь — в самой себе. В пятнадцать лет, уже на грани суицида, она открыла для себя мир субкультур. Девушка-панк с «ирокезом» на голове и в балахоне “The Exploited”, сидящая на плечах вокалиста “F.P.G.” в толпе под звучащую со сцены “Beat The Bastards”. Vampire-gothess в чёрном платье, высоких «стилах» и с окровавленным бинтом на шее, дающая в метро на камеру интервью какому-то «левому» мужику. Death-metal-girl, трясущая в который раз перекрашенным хаером на концерте. Индастриал-дива, под стробоскопами танцующая на пати в ночном клубе. «Сталкер» в камуфляже на заброшке, откупающийся от пентов. Фантасмагория образов-масок, последовательно сменившихся за несколько лет. Мириады случайных половых партнёров — Алина с радостью открывала доступ к её ненасытной колеоризе всем тем, кто оказывался с ней в то время на одной волне. В пятнадцать она лишилась невинности — мать так пугала, говоря, что Алину изнасилуют, что та предпочла сама раздвинуть ноги перед первым же нестрёмным поклонником. Потом были парни на один раз, которые бросали её, заставляя сердце разбиваться вновь и вновь, пока с опытом к Алине не пришло умение трахаться так, что не только бросить её стало почти невозможно, но и сама она получила возможность выбирать объект для любовных утех, даже не глядя на то, свободен он или занят. Шло время, и в конце концов она пришла к нацизму. Круг замкнулся: боны, которые часто приставали к ней в панковский период, но были отвергаемы, оказались внезапно единственными половыми партнёрами, приемлемыми для неё, и не убивший хотя бы одного «врага» человек уже с трудом сумел бы найти тайную тропу к сердцу и колеоризе дамы с повышенными запросами.

Сейчас, доедая свою палочку на балконе Кремстага, Алина Леонидовна подумала о скором юбилее: тридцать лет у государственного руля — почти женский рекорд для этой части суши! И пускай она, в отличие от Гитлера, пришла к власти не на сто процентов сама, а воспользовалась научно-высоконанотехнологичными ноу-хау покойного Джокера, памятник признательности которому простоит в её сердце до самой смерти, но удержать власть в своих руках трижды десять лет под силу отнюдь не каждому.

Да и фюрер, раз уж на то пошло, с одной стороны, финансировался самыми разными кругами, а с другой — не чурался ничего, никаких средств достижения цели, и охотно призывал на службу своему ораторскому дарованию любые НЛП- и рекламные технологии, даже не владея подобными терминами.

Многое произошло за эти тридцать лет. Давно исчезли те, кто никогда бы не смирились с её возвышением. Проследовали друг за другом вереницей в царство теней без всякой пощады друзья и товарищи по тусовкам из «прошлой жизни»; слишком много знавшие объекты былой страсти разных возрастов и полов, накопившиеся за время становления скин-герлы из панка; психически нездоровая родня. Жалость, это унизительное для того, на кого оно направлено, чувство перестало быть ей знакомо ещё в те «доисторические» (с точки зрения нового летосчисления — от её возведения на трон) времена, когда у неё была другая фамилия.

Выбросив с балкона остатки палочки, а из головы — мысли о прошлом, вдохнув полной грудью знаменитый очищенный по специальной технологии гисталиноградский воздух, Леонидовна вернулась в кабинет, где её ждал блестевший идеально выбритым черепом усач лет двадцати семи-восьми на вид в партийной форме ТП ТУР, больше всего напоминавшей нацистскую. Человек, которому секретарь без проблем позволил войти в кабинет с помощью своей DNA-карты, был личным тренером-бодигардом-бодибилдером Гисталиной Василием Муссалиновым, новым мужественным фаворитом господучи.

Вася, не вставая со стула, поприветствовал главу ТУР фирменным тоталосоцистским вскидыванием «зигующей» правой руки с одновременным поднятием левой со сжатым кулаком а-ля «Рот Фронт». Муссалинов являлся инструктором рукопашного боя ТУР-до. В этой боевой системе положение рук партийного приветствия использовалось в базовой стойке. Если «СС» («Солнечный Салют», официальное название вытянутой для защиты вперёд руки в ТУР-до) был хорошо приспособлен для перехватывания атак противника, то отведённый назад в «РФр» («Рот Фронт») левый кулак годился и в качестве резервной защиты, и в качестве орудия молниеносного нападения. Во втором случае аббревиатура «РФа» означала «Рот Фауст». Большой популярностью пользовался «Блиц-Зиг-Рот», то есть комбинация из чередующихся промежуточных защит «СС» и быстрых кулаков, выдающих «РФа». Считалось, что ни одному «борцухе» не устоять против неё.

— И тебе «зиг-ротушки», — Алина Леонидовна не поскупилась на полный двуручный, а не редуцированный «фюрерский» вариант приветствия, так как за те пару месяцев, что она занималась ТУР-до под руководством Муссалинова, привыкла к базовой стойке. — Давай, запись прессухи глянем? Сам понимаешь, я «онлайн» следить не могла…

— Конечно, давай!

Господучи села на своё кресло во главе стола. Муссалинов, нажав на пульте «вкл.», выбрал парочку панелей на стенах для объединённой картинки, и просмотр начался. По ходу конференции, которая проходила в ретро-режиме, то есть не по Интернету, хоть и транслировалась по нему, прилетевшие в Гисталиноград из разных стран представители прессы вкупе с лидирующими по популярности блоггерами задавали господучи всяческие вопросы. Алина Леонидовна и Василий смотрели запись, на чём-то почти не задерживаясь мыслью, а что-то удостаивая обсуждения. Сколько за тридцать лет этих пресс-конференций прошло, и сколько их ещё предстоит… Впрочем, подсчитать как раз можно, ведь буквально на днях Алина Леонидовна воспользовалась машиной для определения максимально возможного оставшегося срока жизни. Гисталину ждало в лучшем случае двадцать пять «лимонов» минут сладкой жизни, так как очень уж много Алина бухала в молодости. Это, впрочем, не так мало: если грамотно тратить, то ей хватит.

В определённый момент дама с фюрером на спине стала очень внимательно смотреть на экран. Да где же он?.. Вот! На конференции один молодой немецкий корреспондент, чья очередь была спрашивать Алину Леонидовну, так испереживался от факта личного общения с самой Гисталиной, что разбил ноутбук (организаторы выдали их участникам, чтобы те печатали свои вопросы господучи). Сразу же стал нелепо кланяться, забыв про свой вопрос, рассыпаясь в извинениях и совсем потеряв лицо арийца. Она сказала тогда, чтобы его успокоить:

— Не стоит волноваться из-за мелочей. Я плачу, лишь когда разбивается сердце, но не ваза или ноут.

Референты и прочая свита повсюду бегали за Гисталиной, записывая её выражения, и она привыкла к этому. Однако к тому, что тысячи репортёров жадно ловят каждую букву, обронённую публицистом № 1 в ТУР, так же жадно, как жиды — бесплатную манну в пустыне или, следуя фабуле анекдота, бесплатный воздух при помощи трёхпудового носа, привыкнуть гораздо труднее.

— Марат Законник, независимый блоггер из Питера. Вы часто следите за новостями?

— Обычно новости следят за мной.

— Марина Гжижек, телеканал «3+2», Варшава. Согласно теории сна польских неонацфрейдистов, не те, кто уже умерли, во снах оживают, как это считалось ранее, но люди становятся мёртвыми на время, пока спят. Что вы думаете по поводу этого утверждения?

— Однобокий подход. Сон как творческий акт также оперирует не априорными категориями, а берёт инфу строго из событий дня. Так что тут имеет место амбивалентность. Эти процессы обоюдно детерминированы, сон вытекает из событий пережитого, явь обращается ко снам за помощью, советом и мыслями. А вы, значит, сами с телевидения? Повезло, что не из ТУР. У нас-то телевидение запрещено.

— У вас TV-hunters уничтожают телевизоры.

— Вы прекрасно осведомлены. Следующий!

Далее Алина Леонидовна из-за технической неполадки получила сигнал сразу с двух ноутбуков. Тогда она решила не выбирать кого-то одного, а ответить сразу и на вопрос о репрессиях, и на вопрос о музыке.

— Между сильным государством и идеальным государством есть большая разница. Наказаний без преступлений в ТУР, надеюсь, не так уж много — не больше, чем в иных странах. Без мотива не бывает ни преступления, ни песни. Какую музыку люблю? Разную, главное, чтобы это имело право именоваться музыкой.

— Джет Ци, интернет-газета «Верный Путь», Пекин. Вы верите в высшие силы?

— Веру придумали или глупые, или слабые люди. Неомавродианин силы — будь то высшие или низшие — использует, если они склонны оказывать ему помощь, а если им нет до него дела, то посылает их к чёртовой бабушке.

— Хасид Чурбанян, независимый блоггер-миллионщик. Господучи, можно ли утверждать, что не так уж всё утопично в вашем Рейхе? Не омрачает ли что-нибудь приготовления к торжествам по случаю грядущего в этом году государственного юбилея? Ведь наверняка ещё остались желающие, так сказать, выбить престол из-под тирана, несмотря на всю вашу активную работу, направленную в этом отношении на внутреннее несогласие с центральной линией ТП ТУР и лично вашими решениями.

— Нас эта проблема беспокоит не меньше других, и, разумеется, даже в Утопическом Рейхе не бывает всё безоблачно. Всегда найдётся пара-тройка уродов. Я делаю всё, что в моих силах, чтобы избавиться от недовольства и недовольных.

— Сэм Барлок, портал чикагского агентства новостей. Расскажите о своей книге «Камера обречённых».

— Жизнь — изначально тюрьма, ваше “death row” на известное число лет. Кто-то может вырваться из неё и создать свою собственную судьбу. Так, например, сделала я. Большинство обречено гнить заживо, даже при тоталосоцизме. Отсюда обывательская зависть и злоба. У ваших граждан психика искалечена рекламой, которая, в любом виде, запрещена в нашем Рейхе. У нас разрешена информация, а дорогие модели телефонов считаются позорными, поскольку, когда такие качества из области морали, как честь, верность слову, личная доблесть и самоотверженность служат ориентирами для личности, для корысти места остаётся не так уж много. Ну и немного фальшивой автобиографии, куда без неё?..

— Соломон Бронский, самый популярный блоггер Израиля. Из вашего государства уехали все евреи, так как мы знаем, чего вы хотите на самом деле. Это было понятно уже по вашей тату с лидером национал-социализма. На того, кто хочет нацизма, найдётся свой Советский Союз. Вы не думали об этом? Любой изм должен навсегда остаться лишь уроком для человечества, уроком из истории. Подобное слепое следование за лидером в наше время немыслимо.

— Советский Союз?.. Вряд ли. Уже нашёлся сплав тоталосоцизма.

— Артур Мрачнов, отдел новостей сайта «ТоталКонтакт». У вас есть механизмы психологической защиты от нежелательного общения?

— Одной лишь психологической защиты мало. Нужно психологическое нападение.

— Выключай, хорош! — зевая и потягиваясь, приказала господучи, и Вася послушно нажал кнопку «выкл.» на пульте. — Как порой неудобно на себя смотреть, ты бы знал!

— Ничего не поделаешь — образ… — понимающе кивнул Вася.

— А Соломона надо замочить!

— Задачу понял.

Далее господучи с Муссалиновым поехали с кортежем на бронированном «Туре» в Кунцево на дачу господучи. Там, за тройным забором под надёжной охраной, вне зоны досягаемости свиты и репортёров, обычно все фавориты и давали свою присягу вечного и верного служения идеалам тоталосоцизма, взамен получая мини-утопию — генитальный контакт со своим идеалом, то есть главой Рейха. По сложившейся традиции Алина Леонидовна сперва потренировалась с Васей, считая важным поддерживать себя в форме. Они поотрабатывали по «лапам» «Блиц-Зиг-Рот» и другие связки ТУР-до, и лишь потом она дала ему вдоволь полапать себя до утра.

5. Сон по Фрейду

Было за полночь. Маврошкин с Алиной ехали на метро от «Петровско-Разумовской» в «Релакс». В клубе должно было состояться ночное индустриально-киберготическое мероприятие из тех, что периодически там проходят и собирают народ со всей Москвы, шокирующий своим видом обывателей в метро и окрестных жителей на «Пролетарской». Снегирёва со своим спутником находились в пустом вагоне, если не считать нескольких молодых людей, один из которых сидел напротив Алины и проводил ловкие престидижитаторские манипуляции с монеткой. Несколько правее с пивом в руке ехал молодой россиянин, уже успевший, впрочем, заматереть в образе лихого алкобыдлана, и что-то пьяно втирал парню азиатской наружности.

Глядя на это, Алина широко улыбалась и делала негромкие комментарии для Маврошкина наподобие: «Сейчас он его отп*здит». Пропаливший это алкаш, оставив азиата в покое, подошёл к Снегирёвой с вопросом:

— Х*ли ты надо мной ржёшь?

Алина, то ли по привычке не ожидая от расиста подвоха, то ли просто из-за гула в метро не услышав предъявы, продолжала улыбаться. Зато сказанное хорошо расслышал Михаил. Поезд как раз только отъехал с «Менделеевской», и до «Чеховской» ещё было время подраться.

Снегирёва сидела слева от Маврошкина. Алконавт стоял перед ней. Вскочив, Миша сильно толкнул алкаша в грудь, одновременно проводя заднюю подножку, затем стал добивать противника, упавшего на сиденье рядом с парнем с монеткой, ударами левой в голову. Престидижитатор неуверенно бросил что-то вроде: «Ребят, ну что вы делаете?». После примерно пяти ударов Маврошкин переориентировался на захват правой ладонью области носа и рта, чтобы немного перекрыть кислород, левой же осуществлял контроль руки с опасной бутылкой «Жигулёвского», с которой быдлан так и не пожелал расстаться. Парень с монеткой к этому времени уже отсел подальше. После нескольких секунд удушья мужик под Мишей стал всем своим видом призывать последнего к благоразумию и просить о переговорах. Миша уже выпустил пар и подобрел. Он слез с алкаша, в то же время внимательно следя за так и не выпущенной им бутылкой. Между тем оппонент окровавленным ртом выдавил, что Миша молодец, и что сам избитый тоже так всегда поступает, когда с девушкой ходит. Это развеселило Михаила. Подсевшая Снегирёва предложила было вместе пойти бить чурок, однако поезд уже подъехал к «Чеховской». Миша сказал, что пора выходить. Алине, судя по выражению лица, выходить не хотелось, так как она ещё была во власти своей внезапной мысли о совместных противоправных действиях, но делать было нечего, и они, перейдя на «Пушкинскую», доехали до клуба без дальнейших происшествий.

«Релаксовский» охранник оказался знакомым, поэтому нож был с улыбкой передан Алиной на хранение, а не спрятан в бюстгальтер, как это бывало обычно в других клубах. Прослушав пару групп и проплясав до утра, Снегирёва и Михаил разъехались по домам. Точнее, Миша поехал домой, а Алина, конечно, к Ларисе.

Лара — хозяйка квартиры, где на тот момент обитали Варя и Алина — стала пить в последнее время больше обычного. И всё бы ничего, но дело в том, что она, напиваясь снова и снова, каждый раз создавала потенциальную угрозу самому́ существованию вписки на хате. Стоило лишь Алиночке с Варей отлучиться, Лариса могла уснуть, оставив включённым кран в ванной, или же, напротив, разжечь пожар мировой революции, забыв выключить плиту. Алина с Варей осознавали, что жить с Ларой под одной крышей становится всё опаснее с каждым днём. Хотя сама Алина тоже снова стала пить, но никогда не напивалась так сильно.

Вернувшись, Снегирёва лицезрела пьяную Лару, как-то опять накосячившую, и Варю, стыдившую её. Отведя Варю на кухню, Снегирёва предложила переехать к Мише Маврошкину на «Петровско-Разумовскую». Чуть подумав, Варя согласилась. Они как раз обе оказались без работы, и уже скоро, пока Лариса курьерила, девушки спокойно собирали вещи. Миша был доволен. Он попросил другана Гаврилу, у которого был гавриломобиль, помочь с транспортировкой груза, состоявшего из лесбиянки, нацистки и их багажа. Гаврила не был против.

В своё время, около года назад, Алина уже жила у Маврошкина, но после трёхмесячного юбилея гражданского брака, день в день, Снегирёва бросила Мишу и уехала к Ларисе. Теперь, спустя где-то полгода, всё, или почти всё, возвращалось на круги своя.

Мать Алины, к слову, была очень странной женщиной. Впрочем, если посмотреть с другой стороны, ничего особенного, тем более для того времени, в ней не было. В древнейшие времена зачатки психиатрических знаний уже позволили бы с уверенностью поставить Татьяне Владиленовне суровый и однозначный диагноз: паранойя в тяжёлой стадии. Среди множества форм её бреда особенно экзотично в глазах Михаила выглядели обвинения Маврошкина и Ларисы в том, что они давали дочке Татьяны наркотические таблетки с целью отнятия квартиры. Обвинения, выдвигавшиеся на полном серьёзе, были совершенно безосновательны. Татьяна мечтала покончить при помощи полиции с деятельностью Лариной банды, и тем самым спасти свою однушку от грязных посягательств. Между тем в противовес Михаилу из Татьян-Владиленовных галлюцинаций реальный Маврошкин за свои деньги сделал Алине ключи от подъезда и квартиры, а также брал на себя заботу о пропитании двух девушек.

Из-за травмы спины Алина не могла спать на кровати Михаила. Если Снегирёва полагала, что нацизм позволяет ей осуществлять духовный рост, то Маврошкин считал, что это рост вкривь и вкось, и что Алинина душа так же неестественно повёрнута на правый бок, как и её позвоночник. Возможно также, что деформация тела и вызвала дефект души. Миша ложился на ночь рядом с Алиной на постеленном на полу матрасе, по этой причине большая кровать оказывалась в полном Варварином распоряжении. Днём обе девушки обычно сидели на кровати, ели, пили и смотрели видео; чаще это были мультфильмы.

Глядя на заботу, проявляемую Михаилом и буквально атакующую её со всех сторон, Алина мечтательно обронила как-то:

— Вот бы меня хоть один нацист так, как ты полюбил…

— Ни один нацист никогда тебя так любить не сможет. Идеология не позволит. А у меня нет ни идеологии, ни религии — лишь любовь.

Приснилось как-то раз Михаилу, лежавшему под боком любимой, столь близкой и одновременно столь далёкой, будто он побрился наголо. Состричь свой длинный хаер, предмет гордости металлиста с многолетним стажем, вне мира сновидений Маврошкину в голову в жизни бы не пришло. Однако данная метаморфоза во сне казалась абсолютно естественным и даже единственно верным средством для овладения вниманием нацистской девушки. Вниманием особого рода, впрочем.

Бритую башку удачно дополнили где-то найденные штаны защитного цвета и «гриндера», и вот внешний боно-лоск привёл к тому, что, хотя он и привлекал теперь излишнее внимание чурок и пентов, Маврошкин смог завоевать Снегирёву. Вернее, СГД (способ глагольного действия), который передаётся приставкой «за-» со значением «завершённости», в данном случае не совсем уместен. Куда корректнее было бы сказать, что Мише удалось повоевать с помощью Алины Снегирёвой, трансформированной цензурой сновидения в универсальное артиллерийское корабельное орудие с неавтоматической установкой боеприпасов калибра, как было заявлено, семьдесят шесть миллиметров. Пушка называлась «АС-18 — Большая Берца». Имя было дано с иронией в честь тайного скандинавского бога-аса. Согласно фабуле сна, дело происходило на старом, но ещё вполне годном корабле среднего водоизмещения «Русь». Матрос Маврошкин вновь был на борту «Руси» после годового отсутствия, и ему была оказана честь палить из легендарного орудия. «Большая Берца» вся оказалась исписана и изрисована: свастики, коловраты, имена, какие-то боны… Матрос, приглядевшись, понял, что это были все нацисты Снегирёвой на полном палеве: кельтские кресты на рукавах, флаги Рейха, орлы, etc. Все они ранее были стрелками при «Берце» и жестоко мочили врагов. Маврошкин уже был готов принять эстафетную палочку, как вдруг выяснилось, что за тот год, пока они не воевали вместе, для «АС-18» стала характерна проблема, обычная для старых пушек и связанная с общей разношенностью базовых деталей. От постоянной стрельбы дуло увеличилось в диаметре, и снаряды прежнего, привычного матросу калибра тут уже не годились. Нужны были снаряды восьмидесяти восьми миллиметров, то есть крайнего предела для среднего калибра зенитной артиллерии, как сказали бы раньше, а ныне это было средним простым калибром корабельного вооружения. К счастью, в каютах валялись фугасные заряды данного калибра с контактными взрывателями, и Михаил с радостью обнаружил, что они прекрасно подходят к «Большой Берце», но вдруг его разбудил будильник.

Как проверить свои чувства? Если, просыпаясь с дамой, ты не можешь представить на её месте кого-либо другого без отвращения, то ты любишь.

Проснувшись и увидев Алину, Михаил тотчас позабыл свой волшебный сон, и по пути на работу от него осталось лишь смутное приятное ощущение на душе, которое длилось, пока он работал, чтобы получить барыши, на которые можно было бы и дальше содержать пару барышень, всё ещё живших у него.

По пути на «Бабушкинскую» вышел на «Третьяковской», дабы сходить в тот туалет со стилизованной буквой “M”, где ещё гамбургеры продаются.

У входа в указанное заведение можно было лицезреть поучительную картину: румяный здоровенный охранник выдворял залётного грязного не то бомжа, не то просто алкаша восьмидесятого уровня, но скорее всё же бомжа. При этом бомж, видимо, поручил сам себе квест: провоцируя, выводить охранника из себя, но до разумной степени, то есть: пока не вломят. Сперва охранник вяло, очень медленно заводясь, лайтовыми толчками сдерживал вонючий натиск гражданина, ломившегося вперёд с боевым кличем:

— Фамилия?!

Через пару минут нервы охранника не выдержали, тело его начала сотрясать едва заметная дрожь. Бомж, словно почувствовав изменение сценария, стал спокойнее на вид. Достав блокнот и ручку, он уже без агрессии осведомился:

— Как там фамилия-то?

Это оказалось последней каплей, заставившей раскрасневшегося и помрачневшего окончательно охранника перейти, расставив руки, в наступление:

— Уже вчера п*зды дал одному. Уволят — и пох*й…

Бомж осознал, что пришло время ретироваться. Пробормотав: «Так… понятно», мужик развернулся, убирая ручку и блокнот, и был таков.

Маврошкин сделал свои дела в «Макдаке», после чего вернулся в метро. Пока поезд катился до «Бабушкинской», Михаил изучал труд дедушки Адольфа, периодически отвлекаясь, чтобы занести в электронный дневник те или иные мысли, приходившие в голову.

В то время как вагон перемещался в московских глубинах на отрезке ветки от «Китай-города» до «Сухаревской», в пространстве идей зародились и обрели на мобильнике материальную форму следующие умозаключения:

«Я допускаю, что многие из кавказцев эстетически неприятны. Хорошо, это я ещё могу понять. Но что я не пойму, так это разговоры о кавказской оккупации. Гитлер ведь не говорил о жидовской оккупации, когда громадное количество евреев сидело в лагерях Третьего рейха. Оккупация торговцев апельсинами? Не верю».

Переезд от «Рижской» до «Алексеевской»:

«Время другое, люди другие, страна другая. Четвёртого рейха здесь не будет. Придётся своё придумывать».

Участок «ВДНХ» — «Ботанический сад»:

«Призывать очищать расу — то же самое, что учить личной гигиене не подтирающегося бомжа. Его надо просто по возможности сторониться. Да и не вытрешь за раз зад так, чтоб он больше никогда грязным не был».

Уже выйдя из метро, стоя у турникета АСКП при посадке в автобус:

«Неприятно, когда ты служишь причиной остановки какого-либо движения, кроме неонацизма и подобных концепций».

Через остановку Маврошкин вышел из автобуса. Перешёл через дорогу и оказался возле искомой вывески «Адвокаты». В этой конторе курьеру нужно было забрать в ремонт iPhone. Глянув на часы, Михаил вновь порадовался показанному им высшему курьеражу: восемь лет стажа сказываются самым лучшим образом на оперативности доставок.

Клиенты попались из самых сложных. Ох уж эти адвокады! Пришлось позволить сделать ксерокопию паспорта. На ногах Маврошкина красовались «гриндерсы», купленные с зарплаты, воспоследовавшей за выше описанным сном. Несмотря на то, что сам сон Маврошкин уже забыл, ростки мысли о новой обуви, зародившиеся в нём, не канули бесследно в бессознательную Лету, а принесли свои плоды в яви. Внешний вид Маврошкина в целом сразу стал производить более серьёзное впечатление на окружающих. Дело в том, что он никак не выглядел на свои двадцать девять: на двадцать, максимум — на двадцать два. Само собой, на него раньше смотрели, учитывая ещё и стройную легковесность фактуры, соответственно визуально определяемому возрасту. Теперь же, как правило, благодаря «гриндерам» подобные ироничные взгляды пресекались на корню.

Однако ребята, с таким скрипом отдававшие телефон в ремонт, и тут были оригинальны. Из обширного опыта курьерской деятельности Миша знал, что люди, непосредственно сдающие свои девайсы на диагностику, ведут себя с посыльными корректно, и если рядом нет их коллег, то проблем обычно не возникает. В противном случае, если их сопровождают товарищи, риск нарваться на неуместные шутки и наглые демарши со стороны последних оказывается крайне велик, ведь забота о коллеге здесь служит в качестве самооправдания совести.

Один из «адвокадов», подойдя к Маврошкину сбоку, окинул взглядом облачение курьера, куда, помимо «гриндеров» и косухи, входила шапка с изображением орла, взятым с обложки альбома “Battle Hymns” группы “Manowar”, что-то прикинул в уме и объявил во всеуслышание о своём открытии:

— Да это ж скинхед!

— С чего вы это взяли? Я не скинхед, — не понял Михаил.

— А почему орёл немецкий тогда?!

— Это не немецкий орёл. Группа “Manowar” — из Америки. Это американский орёл.

Маврошкину пришло в голову, что, возможно, мужики слишком много работали с 282-ой статьёй УК РФ. В любом случае скоро забавные клиенты отстали и отдали девайс, забрав один экземпляр «заказ-наряда».

Миша снова ехал на метро, читал и периодически записывал мысли в дневник. «ВДНХ» — «Алексеевская»:

«Ме́ста, в том числе и рабочего, пока что, на самом деле, хватало всем. Вся проблема заключалась в другом, а именно в том, что кому-то не хватало острых ощущений, и попытки бить не-я-русских под стягами нацизма с лихвой компенсировали недостачу».

Отрезок «Алексеевская» — «Сухаревская» (увидев рекламу «улётных» искусственных ёлок):

«Почему у меня обычно нет ёлки на Новый год? Всё предельно просто: я не хочу тупо поддаваться культурному коду. Славяне, вслед за логикой обновления природы, отмечали Новый год двадцать третьего марта. Царь Пётр же в стремлении приблизиться к Западу даже на первый взгляд в мелочах ввёл сегодняшний „нелогичный“ Новый год. Создаваясь, новая обрядность (например, ёлка в качестве символа зимы в домах) передавалась другим поколениям, в процессе чего вырабатывался культурный код. В результате наши современники обладают генетической памятью, которая диктует им: „Новый год без ёлки? Нет, не слышал“. Однако разве им правда импонирует эстетика мёртвого дерева или искусственного мёртвого дерева? Пусть тогда подобные суррогат-некродендрофилы читают книги из резины. Другой вопрос, что и сам обычай „встречать“ Новый год (звучит неуместно услужливо) есть такой же культурный код, которому не обязательно следовать. Лучше было бы, оставив само последнее число последнего месяца года нерабочим, провозгласить праздник Воздержания и Трезвости. Тот факт, что это спасло бы уйму жизней, не нуждается в доказательствах. Но членам мировых правительств, видимо, плевать на чьи-либо жизни, кроме своих собственных».

Между тем прошло немного времени, и этот самый навязанный Новый год настал. Разумеется, несмотря на весь заявленный ригоризм, Миша, поддавшись культурному коду, так или иначе готовился отмечать праздник вместе со всеми. Впрочем, ёлки, как и намерения употреблять какие-либо спиртные напитки, у него всё же не было.

Решено было собрать народ на квартире у Михаила. Должны были появиться Мишины друзья и товарищи и, конечно же, так и так проживавшие с ним Алина с Варварой. Варя, впрочем, в последний момент передумала, решив отмечать дома с матерью, так как страдала из-за месячных, и её заменила Лариса. Но, к сожалению или счастью, как выяснилось, этим состав отмечавших не ограничился, так как Алина, по согласованию с Маврошкиным, позвала ещё какую-то свою подругу Свету, а та припёрлась со своим бухим парнем. Парень Светы, которого никто из отмечавших вообще не знал (едва знала лишь Алина), попытался устроить бузу на чужой вписке с приставанием к ещё более пьяной Ларе (засовывал в ухо торт, пока та спала), некорректными словами в адрес Алины и взрывом петард в подъезде. По совокупной тяжести преступлений внутренний прокурор Михаила Маврошкина запросил для засранца телесное наказание, а внутренний судья, при единодушном одобрении внутренних присяжных, вынес приговор, который сам Маврошкин не замедлил привести в исполнение. Впрочем, захватив придурка врасплох в коридоре, въ*бав головой по лицу и добавив боксёрской «раз-два», Михаил не учёл того, что грозное жало пирсинга агрессивно вытянулось во внешний мир над бородой незваного гостя. Если завершающая двойка плотно вошла в мерзкий лик неприятеля, то открывший серию удар головой нанёс больше вреда самому Маврошкину, чем объекту применения. Кровь из рассечённого стальным штырём лба полилась ручьём; срочно понадобились перекись водорода и пластырь. К счастью, перекись нашлась в аптечке машины одной из гостивших дам, а пластырь и так был в доме. Поскольку «незваный гость» всё остальное время вёл себя образцово-показательно, конфликт оказался исчерпан. Утром гости разъехались. Несмотря на то, что часть тарелок разбили, а часть бузотёр втихаря выкинул в окно; унитаз был заблёван, а рычаг спуска — сломан, в принципе, можно было констатировать, что ничего непоправимого Новый год не принёс.

Наводя днём порядок, Михаил вспоминал о тридцать первых вечерах и ночах последних месяцев прошлых лет. В интервале от двух до четырёх смен настенного календаря обывателя как минимум один Неогод для Маврошкина сопровождался физическим противодействием разной степени брутальности. К примеру, через год после окончания института Миша отмечал праздник на вписке у подруги в Химках. Звали подругу Стрелка. Там была большая компания, состоявшая опять-таки частично из «левых», никому не знакомых людей — таких, как друг соседа, приехавший погостить из другого города. Этот парнишка был весом около девяноста килограммов. Под видом того, что он, будучи изрядно пьян, прилёг на кровать рядом с двумя такими же крепко выпившими парнями с района Маврошкина, он лихо подрезал из кармана у одного из них телефон. «Терпилу», то есть пострадавшую сторону, звали Штопор. Пропажа была обнаружена на лестничной площадке. Штопор сообщил об отсутствующем аппарате, и Маврошкин тут же сделал прозвон на номер приятеля. Вор стоял ниже на пролёт, поэтому все услышали, как в кармане «крысы» зазвонил мобильный Штопора.

Однако друг соседа тут же ломанулся на улицу, чтобы, кажется, надёжно спрятать вещественное доказательство, после чего, вернувшись, стал всё отрицать.

Последствием его поведения явилось эпическое оп*здюление. Друг Штопора слетел с лестницы верхом на друге соседа; Маврошкин встал в стойку и угрожающе уставился на самого соседа Стрелки, но тот не пожелал вступать в конфликт из-за проворовавшегося приятеля. Тогда Михаил со всей накопившейся злостью подлетел к начавшему подниматься здоровяку и удачно засадил носком крепкой зимней обуви во вражеский нос. Тот хрустнул; враг вновь обмяк, подставив затылок. Маврошкин принялся топтать вороватого гостя, наблюдая за увеличивавшейся в размерах лужей крови, на которую впоследствии очень негодовали соседи. Впрочем, пьяница, вроде бы, был бессмертен, и сосед лишь слегка помог своему криминальному другу, когда тот пошёл умываться. Не найдя телефона, тусовка поехала отмечать дальше в «Релакс».

Прошла пара лет, и в этом самом «Релаксе» на Новый год Маврошкину пришлось схлестнуться с пятью оппонентами, и тут уж без своей порции синяков и фингалов он не остался.

6. Пресс-хата-йога

Время: лето тридцатого года.

Место: транзитная тюрьма города Сталинска (бывшего Новосибирска).

Ситуация: пятеро осуждённых тренируются в камере в ожидании отправки в Гисталиноавтолаг; один из них — Павел Светёлкин.

Учитывая количество жизненных сил и энергии, требовавшееся в Гисталиноавтолаге от осуждённых, в пересыльной тюрьме их кормили просто на убой, давая также гейнеры и гормон роста. За время, прошедшее с его «посадки», Паша благодаря физическим упражнениям и правильной диете сумел набрать без малого пуд чистого мяса. Он стал увереннее себя чувствовать, взгляд чёрных глаз обрёл не свойственные ему прежде твёрдость и цепкость, а манера держать себя на людях, несмотря на вежливость общения в целом, стала такой же жёсткой, как и у сокамерников, которые не питали иллюзий относительно того, что ждёт их всех в ГАлаге.

Впрочем, стопроцентно точное знание своей судьбы ещё не означало потери воли к жизни и отказа от сопротивления и от стремления к личному развитию. Страстным желанием выработать в себе эти и другие полезные черты всю камеру заразил дядя Миша, и теперь значительную часть времени от подъёма до отбоя каждый был занят в своём углу физической и психической закалкой. Слабые духом и телом, как объяснил им дядя Миша, почти не имели бы шансов выжить в машине смерти Гисталиноавтолага, в то время как подготовленный винтик этой машины мог бы прослужить ещё лет десять.

Дядя Миша, или Михаил Савельевич Некупко, ныне волею капризной судьбы оказавшийся едва ли не паханом на зоне, был атлетом с более чем пятидесятилетним опытом занятий (до сих пор «брал на грудь» сто двадцать килограмм). Дядя Миша «сел» за размещение в Интернете своей статьи «Спорт как путь внутренней эмиграции в эпоху тоталосоцизма, или свобода в условиях внешней диктатуры». Статья, разумеется, была опубликована без подписи. Учитывая, впрочем, что всем влиятельным людям выдали статуэтки с серпами и молотами Тура в первую голову, а дядя Миша был, как-никак, ведущим тренером Гисталинограда по штанга-йоге (йоге в сочетании с бодибилдингом), его подпись и не требовалась.

Адепты штанга-йоги практиковали традиционные асаны из арсенала хатха-йоги с применением всевозможных отягощений для разработки разных групп мышц. В тюрьме дядя Миша приспособил в качестве дополнительного груза бурдюки с песком. Сокамерники охотно следовали примеру немолодого спортсмена, который с неправдоподобной для его возраста энергией тренировался по семь часов в день минимум, а он, в свою очередь, принялся интенсивно «натаскивать» по системе штанга-йоги товарищей по несчастью: тренерский опыт за решёткой служил лучшим доказательством справедливости высказанных им в статье мыслей. Новые ученики казались ничуть не менее трудолюбивыми и целеустремлёнными, чем группа, остававшаяся на свободе. Особые надежды в тренера вселял Павел Светёлкин, превратившийся постепенно из ассенизатора в фанатика штанга-йоги. Он единственный из новых учеников уже успел подготовить тело к полноценной медитации. Теперь что бы с ними двумя — учителем и его учеником — ни случилось, каким бы изощрённым испытаниям ни подвергали мучители их бренные тела — эти двое навсегда остались бы внутренне свободными в рамках своего мира, отгороженного от внешнего не хуже серых рядов бараков ГАлага. Стоит добавить, что прошлые ученики не отвернулись от попавшего в немилость к власти тренера, но продолжали по-всякому «греть» его посылками, одновременно распространяя на воле те из его идей, которые были доступны для сознания большинства и могли привлекать новых сторонников. «Грев» от штанга-йогов всегда делился между сокамерниками поровну, так как дядя Миша был яростным противником любых излишеств, и правилом номер один для него было последовательное и перманентное сужение круга потребностей до самых базовых, отказ и от которых был бы уже чреват неприятными последствиями для здоровья; кормили же их и без посылок неплохо. Свой «разумный эгоизм» вкупе с сугубо утилитарным отношением к физической сущности человека Михаил Савельевич стремился передать всем товарищам по тренировкам. В ходе занятий штанга-йогой осуждённые исходили из собственных возможностей и желаний, делая акцент или на йогической составляющей («жирдяи» по классификации Марцинкевича, эндоморфы по Шварценеггеру Копрокантян и Топорков), или на наращивании белковой мышечной массы при помощи утяжелений («дрищи» по Тесаку и эктоморфы по Арнольду Светёлкин и Джоульштейн). Однако в обоих случаях обязательно оказывались задействованы в том или ином виде оба аспекта развития. Гармоничный мезоморф по терминатору дядя Миша старался уделять более-менее равное внимание обеим сторонам своего прогресса. Большой популярностью пользовалась брошенная как-то им всколзь шутка: «Раз уж у нас тут все пресс качают, значит, будем камеру именовать „пресс-хатой“. Это аутентичный древний термин, с другим, правда, значением. Вместе с тем в нашей „хате“ уделяется внимание чакрам, таким, как Анахата-чакра, и я не вижу причин, почему бы не называть нашу „хату“ и наши занятия также и „хата-йогой“».

Итак, в данный момент, раздевшись по пояс, вся камера качала пресс, используя «скручивания с отягощением», «обратные» и «косые скручивания», чередуя всё это с Навасаной или другими асанами и пранаямой (различными дыхательными упражнениями).

Тот, кто был уже не в силах продолжать и сдавался первым, объявлялся пидорасом. Шуточно, так как, с одной стороны, «петушить» перед ГАлагским апокалипсисом считалось плохой приметой, а с другой — «почётных» воровских статей в толерантно-дисциплинированной «пресс-хате» не было: если там оказывался залётный «законник», он первым просил отселить его от «этих физкультурников долбанных». Зная, какой ужас ждёт всех осуждённых в самое ближайшее время, охрана была лояльна к подобным просьбам.

Жирдяй Топорков, и так никогда из принципа не скрывавший своих постельных предпочтений, обычно сдавался в ходе данного импровизированного соревнования первым, поскольку ему в этом плане давно терять было нечего. Вот и сегодня он, тяжело дыша, уже сидел на корточках, пока остальные трудолюбиво скручивались под весом бурдюков, наполненных песком.

Топорков Виталий Эдуардович попал под статью о пропаганде гомосексуализма из-за того что в личной «ТК»-переписке без всякой «заднеприводной» мысли проанализировал текст «Материнской любви», песни запрещённой группы “Queen”. Дословно «злоумышленник» написал следующее:

«В своеобразном шаманском заклинании „Материнской любви“ Меркьюри поделился своими сокровенными тревогами, мыслями и ощущениями пред ликом неминуемой в ближайшем будущем смерти („хочу мира перед тем, как мне предстоит умереть“). Мы видим описание предвещающей финал боли („тело болит, но я не могу уснуть“), которая, ассоциируясь с болью при рождении, вызывает у лирического героя регрессию на более раннюю стадию психосексуального развития („мама, прошу, забери меня обратно внутрь“). Эдипов комплекс используется в качестве последнего средства обрести покой: умереть, но возвратиться. Belly button, который сам Фредди, говорят, полюбил созерцать перед смертью — след от пуповины, ещё до рождения служившей связующей нитью между жизнью и смертью. Медитация с сосредоточением на пупе позволяет понять, что мы — люди — всё же имели начало, а значит — нас ждёт неизбежный конец. Терзаемое предсмертными муками, а ещё более — страхом смерти сознание Фредди пробует найти выход из сложившейся скорбной ситуации. Больному уму кажется, что если пусть не пуповина, но хотя бы пупок снова соединится с какой-либо женщиной изнутри, то та должна будет стать второй матерью и даст Фредди новое рождение в теле ребёнка („Всё, что я хочу — комфорт, забота и простое знание того, что моя женщина дарует мне материнскую любовь“). Недаром после финальных слов композиции „иду домой к нежной материнской любви“ звучат отрывки из песен Фредди разных лет, следующие в инверсионном хронологическом порядке, будто плёнка после каждого перематывается назад, а в конце слышится плач новорождённого».

Прочитав всю эту пошлую бредятину, приятель попрощался, скопировал текст сообщения и на всякий случай отослал его на сайт так называемой «турции» — вооружённой полиции ТУР, сопроводив просьбой проверить и добавив ссылку на страницу Виталия как на первоисточник. За Топорковым заехали тем же вечером.

В самый первый день на пересылке сокамерники помогли Топоркову свести тату с запрещённой группой, оказавшуюся у него на правом плече. Разумеется, не затем, чтоб его не изнасиловали в Гисталиноавтолаге (совершенно нелепое предположение — там не до секса), а чтоб не так сильно била охрана на этапе. Некупко, вернувшийся в реальность во время сведения с Виталия тату, за медитацией не заметил прихода новенького и не понимал по-английски. Предположив, что «Квины» призывают к организованному вооружённому бунту, он попытался наставить на путь истинный «возводящего крамолу против государства». Дядя Миша говорил недоумённо молчавшему слушателю, что злой быдлятник останется при любой власти, так что надо менять не форму правления, а своё же собственное внутреннее содержание. В отношении внешней власти спортсмен был толерантен, как платоновские философы в «Государстве»:

— При Путине, — увещевал опытный дядя Миша гомосексуалиста, — не трогали музыкантов, а тем, кто и что слушает, интересовались разве что гопники. Многие при этом, ведясь на пропагниды всяческих Овальных, полагали, что живут в ужасную годину произвола, тирании и диктата личности. Нужно уметь по достоинству ценить довольно короткий срок своего двойного заточения в собственном теле и Молохе государства, дабы хорошо и достойно прожить в любую эпоху. Внешнее бытие всегда может стать хуже под давлением обстоятельств, но вряд ли оно вдруг станет лучше, если ты сам ничего не предпримешь, чтобы изменить себя и найти смысл для своей жизни.

После этой речи дядя Миша взял паузу, собираясь перевести дыхание и затем продолжить «учить жизни молодёжь», как тут приехавший в транзитную тюрьму за пару недель до Топоркова в партии вместе с бывшим алкоголиком Копрокантяном Светёлкин шепнул ему, какая на самом деле у Виталия статья, и Некупко, поняв совершённую им ошибку, замолчал, смутившись.

Выпавшая из цепких рук атлета эстафетная палочка диалога, столь сладкого на пересылке, была подхвачена самим Светёлкиным.

— Ты как до жизни педика-то докатился, вот что нам объясни! Конечно, Лимона и Сороку все читали, но, простите, пороть в дупло человека с елдаком между ног — это даже для говночиста вроде меня перебор!

Топорков ответил, немного подумав:

— Я рос в панельном доме спального района, и кроме, само собой, девок вокруг меня было мало внешней красоты. Поэтому из осколков и кирпичиков чужих миров я построил здание своей особенной внутренней Вселенной, которая умела наделить красотой всё, на что бы ни упал мой взор; посредством постоянного общения с искусством я заставил его образы пропитать мою душу насквозь. Писатели наподобие Питера Уоттса могут сколько угодно намекать на задержку прогресса вида homo sapiens из-за самодостаточности искусства. Принадлежность к виду не только даёт возможность одним заниматься творчеством, а другим — наукой, но и чередовать виды деятельности одному и тому же человеку. Всё равно человечество задумается всерьёз о полётах к звёздам не прежде, чем закончатся все ресурсы здесь, на Земле. Так вот то же самое и с сексом. В раннепубертатный период мне казалось, что красивых девушек бесконечно много. Лет в тридцать я понял, что это не так, и перешёл на мужиков.

— То есть это был некий акт отказа от самоуверенности всяческих гетеро-кубизмов и — фовизмов в пользу квазипостмодерна однополой *бли? — вставил слово толстяк Копрокантян. Жора Копрокантян был чуть моложе дяди Миши, но по виду годился ему в отцы. Дело в том, что, пока Некупко тренировался на пути к совершенству тела и просветлению, Жора тупо бухал, деградируя. На заре тоталосоцистской диктатуры, в те далёкие дни, когда Жора ещё был обласкан читающей публикой, он как-то обронил фразу: «Пишешь стих, и не думаешь, что это окажется песней; живёшь, и не думаешь, что это будет книгой…» Чем дальше писалась его книга жизни, тем больше она была про бухло. Непризнанного философа и ставшего при развитом тоталосоцизме невостребованным поэта и писателя взяли за распитие и найденное у него при обыске распятие. Хотя ему уже было без малого пятьдесят и по паспорту имя его «Георгий», все называли его «Жорой», так как он был большим любителем «выжрать». В «пресс-хате» он, однако, изменился кардинально: налёг на йогу, стал питаться значительно более скромно и уже сбросил с живота пятёрку бесполезного жира.

На вопрос Жоры о квазипостмодернизме Виталий ответил:

— Что-то наподобие этого…

— Дядь Миша, а как адепты штанга-йоги должны справляться с излишками агрессии внутри? — спросил Светёлкин, меняя тему разговора, который сам же и начал. Он думал, что подтрунивание будет смешным, а вышло всё чересчур заумно для полного осознания им.

— Я проще процитирую тебе свою же статью — то, что вспомню, — начал Некупко. — «В психоанализе утверждается, что для возникновения у женщины эротического чувства, достаточного для поддержания длительное время полноценного полового контакта, приоритетно последующее, а то и симультанное вербальное оформление происходящего. По аналогии с этой характеристикой эротических влечений, возникающих у женщин, для всех занимающихся штанга-йогой мною была разработана техника „безмолвного ответа“, которая заключается в визуализации своего внутреннего образа как архетипически доминантного агрессора, сопровождаемой таким взглядом вокруг себя, который как бы говорит окружающим: „Сейчас я вам всем как накидаю нехилых п*здюлей!“ Весь фокус в том, что царящие при этом внутри гармония, покой и готовность адаптации к быстро меняющимся обстоятельствам, достигнутые при помощи медитации, никуда не деваются. Так создаётся эмоциональная устойчивость и даётся гарантия отсутствия стресса при любом раскладе, а излишки агрессии гармонично распределяются по периметру тела и закоулкам души, не создавая нигде её переизбытка. Однако помимо этого, чтобы ни о чём не тревожиться, нужна чётко представляемая цель своего существования. И цель всегда первична». К статье добавлю, что если у женщин любовные влечения связаны с дискурсом, то у мужчин это скорее можно сказать про влечения к смерти, то есть о драках.

Разговор имел место в день прибытия Топоркова, а теперь продолжались соревнования на выбывание. Следующим в тот раз сдался Моисей Соломонович Джоульштейн — известный физик, разработчик синтезатора атомных взрывов «Грибной дождь Танатоса». Пульт управления, замаскированный под обычный музыкальный синтезатор, на клавишах которого написаны названия мировых столиц, способный вызвать направленную реакцию термоядерного синтеза в любой части земной суши, находился внутри бронированного планетолёта в подземелье под кабинетом Алины Леонидовны. За заслуги перед ТУР Джоульштейну даже официально разрешили есть мацу. Впрочем, держать на свободе физика, разработавшего такое устройство, было опасно хотя бы из соображений его собственной безопасности, считала Алина Леонидовна. Джоульштейн сперва ни за что не хотел подчиняться дяде Мише, но, получив от того один раз «по рогам», стал сговорчивее, а дядя Миша окончательно и бесповоротно подтвердил своё право на лидерство в «хате». Больше попыток бунта не было. Да и незачем было бунтовать, ведь все понимали, кто они и что их ждёт.

— Я применил физическое воздействие на «интерфейс» Джоульштейна, — объяснил дядя Миша, — из-за того, что он не соблюдал режим. Строжайшая дисциплина способствует самодисциплине, без которой не достигнуть цели. Нужно стать железным шаром, раскручиваемым на конце цепи самодисциплины, чтобы сокрушить все преграды на пути к своей заветной цели. Когда цель — это процесс, она зажигает свет в тёмном тоннеле жизни. Моя цель — телесно-духовное совершенствование, это путь на всю жизнь. Можно идти путём писания книг, картин, создания кинофильмов, синтезаторов Танатоса… Главное, не идти на сделки с совестью. В условиях тоталосоцизма это смертельно опасно, но чем жизнь труднее — тем она и почётнее. Также важно и самоутверждение посредством собственной деятельности, а не за счёт других.

Жора Копрокантян оказался третьим «сошедшим с трассы». Пересказывая сокамерникам историю собственного «падения», он говорил:

— Вот почему я так легко выпивать-то начал? Ведь нас ещё в детстве учили: пока ты ребёнок, будь добр пить всякие соки и прочее, на бутылках даже картинки были специально на детей рассчитаны. Повзрослеешь — тогда уже и бухай с Богом! Нелепо смотрелся бы взрослый с бутылкой, на которой изображён мультяшный медвежонок.

— Всё с тобой понятно. От бухла уже и до религии рукой подать. Легче всего управлять теми, у кого все мысли о нажиралове, — вставил ремарку Светёлкин. — Вот в чём трагизм.

— А никакого трагизма и нет; есть только движение вперёд к цели или топтание на месте, то есть, с учётом вращения Земли, движение от цели, — проговорил Некупко и обратился к Жоре. — Тебя самого как взяли-то?

Как его взяли, Копрокантян прекрасно помнил.

— Некто, на вид алкаш-перестарок, присел рядом со мной на лавочку на остановке и принялся цитировать Писание, глядя в пустоту перед собой. От неожиданности я решил сперва, что тот просто читает рэп… Голожопая бомжиха между тем присела пописать прям на остановке. Помочившись, она попробовала стрельнуть у меня мелочи. Всё это должно было вызвать и, само собой разумеется, вызвало у меня замешательство. Дальше — как и у вас.

— Зачем такие сложности? — не понял Светёлкин.

— Фанатики считаются опасными. Крест мой они через «Серп и молот Тура» сперва мельком увидали, сами потом признались.

Светёлкин и дядя Миша, как всегда, сдались последними.

7. Hat seine Schuldigkeit getan

В «Релаксе», клубе если не на все сто процентов «правом», то уж точно «безафозном», прятать тату на спине не являлось необходимой мерой безопасности; такая скромность даже, безусловно, повредила бы «правому» делу склеивания «фашей». На витрине старого «Зиг-Зага» (не того, на месте которого ныне публичный дом, неподалёку от Киевского вокзала… нет, ещё более древнего — того, что располагался на Воздвиженке) висел баннер, на котором поэт Пушкин стоял с электрогитарой в руках. Этот сюжет сразу привлекал внимание определённой категории посетителей. Подобно тому самому изображению, старина Адик с «зигой» служил рекламной вывеской мировоззрения и особенных сексуальных наклонностей. Будучи не просто «релаксирующей» девушкой нетяжёлого поведения, а иствующей эстетствующей блудодейкой для одних только бонов, Снегирёва преуспевала на своём поприще. Фетиш бритой головы манил её так же сильно, как вражеский скальп — деловара на тропе войны. Впрочем, иногда она ошибалась, и безволосый претендент на ночь вблизи её сладчайшего лишённого растительности бугорка Венеры оказывался представителем иной субкультуры. В этом случае молодого человека ждало разочарование, и он мог долго и безуспешно потом пытаться понять, в чём же именно был фейл знакомства.

В клубе, где её прозвали «фрау Гитлер», обычно она появлялась с Маврошкиным. Заплатившего за подругу Михаила вышедшая на охоту девушка до шести утра, как правило, игнорировала за ненадобностью, так как бухло он ей не покупал. Стандартную «релаксовскую» ночь фрау Гитлер условно можно было разбить на три приблизительно равных временны́х отрезка, переплетённых между собой. Треть ночи, когда диджеи крутили что-нибудь индастриал-образное, Снегирёва проводила на танцполе в угаре кибер-танца, периодически целуясь и обнимаясь с девушками. Если на сцене выступали местные группы, фрау уходила в бар, в котором на общение с друзьями или новыми знакомыми любого пола уходила ещё одна треть. Всё оставшееся от ночи время девушка проводила в усердных поисках актёра, достойного сыграть главную роль в очередном акте спектакля, поставленного в театре рейха по пьесе её молодости и страсти.

Михаил, старавшийся как мог игнорировать амурные нацисткие вылазки, чтобы лишний раз не беситься от ревности, наоборот, с утрированным вниманием вникал в гитарные аккорды, бас, «долбу», клавишные, рык, стоны, шёпот и хрипы всех без исключения выступавших групп.

В тот раз они со Снегирёвой удачно попали по «плюсам» на фестиваль «правой» oi! — и хардкор-музыки «Эйти эйт-Фест», который ежегодно проводился группой «Кровавые Риффы» — само собой, бессменными хэдлайнерами своего же феста — и длился всю ночь до утра.

Все выступающие на фестивале группы были, как говорится, «по крестам»: не пили и не курили. Такого же поведения они ожидали и от своих фэнов, но Снегирёвой, лавировавшей по привычному маршруту от танцпола до бара и обратно, в этом отношении нечем было их порадовать. Зато oi! как было кое в каком другом!

Пока одни группы пели свои песни, музыканты других коллективов тупо бродили по залу в поисках знакомых лиц или же рубились в бритвенно опасном моше. Один подкачанный парень в майке «Мы не пили, не курили, мы НС-хардкор рубили!», выдававший вертухи особенно лихо, привлёк внимание фрау Гитлер сразу. Алина увивалась около него так и сяк, победоносно тряся татуировочкой с фюрером и упругим задом в джинсах. Редкий нацист с потенцией остался бы равнодушен к подобному зрелищу, и парень, само собой, тут же клюнул на фрау лёгкого поведения.

Склеенный в этот раз ист-мошист-реваншист оказался барабанщиком группы “White Rage” Сержем с ником «Ученик Парацельса». Серж, будущий экономист, писал диплом на тему «Инфляция как механизм искусственного создания миллионеров и деноминация как способ контроля за ходом этого процесса».

Про себя Михаил, оказавшийся случайным свидетелем сцены нацистского знакомства, сразу же окрестил новую пассию Снегирёвой «Неоистом», чтобы легко отличать нового нацика от прежних её половых партнёров.

Всё же без должного внимания наблюдая за тем, как «Офис № 666» на пару с “Motorhell” «каверили» на сцене «Моторхэд», переведя “One more fucking time” на русский («Наши годы вместе, увы, не стоят ни х*я, /Так скажи, что снова я виновнен, сцукобл*!), Миша краем глаза поглядывал и на уединившуюся на диване парочку, пока его внутренности горели в пламени ревности.

На сцене группы сменяли друг друга с головокружительной быстротой: за «Шуруповёртом» с такими шлягерами, как «Въ*би!» и «Наш любимый художник — Гитлер, наш любимый поэт — Джугашвили» своё «отлабали» группы «Ласковый Майя» и «Арийская Ария» с хитом «Oi! продолжается». Программу ночи продолжило «Древо Ниггдрасиль», а затем Сержу пришлось временно оторваться от желанного тела: на сцену выползали “White Rage” — пора было садиться за ударную установку.

Когда «Ярость» отыграла — чётко, слаженно, как автомат — бон вернулся к своей новой знакомой.

Между тем группа «Х*й Справа» не поделила порядок выступления с командой “Nazi Candy”, и в результате разразился нешуточный скандал. Вокалист «Х*я» объявил в микрофон для ребят из “Candy”: «Господа! С прискорбием вынужден сообщить вам, что наш спор перешёл ту самую невидимую грань, когда мне приходится осведомиться, не желаете ли вы более хлёстких аргументов с моей стороны?», после чего начался махач. Под шумок Серж заказал по телефону такси, и Алина с неоистом уехали для более тесного общения.

Как только подруга скрылась из вида со своим новым чудесным знакомым, отключив предварительно мобильный, Маврошкин понял, что вновь придётся брести к метро одному. Ну ничего, ему не привыкать! Отыграли «Че-Люди», «НС-Шторм», “Nonger” с вещицей “My job” и сами хэдлайнеры. Всё, можно домой — спать!

Путь из пункта «П» в пункт «П» — от «Пролетарки» до «Петровско-Разумовской» — Маврошкин просидел бодрячком, так как давно уже научился не только плясать и «зажигать» не засыпая всю ночь в ночных клубах без алкоголя, но и добираться без эксцессов до кровати в своей квартире, чтобы сразу там отрубаться.

И вновь в пути он читал «дядю Адю» и вёл

Электронный дневник Миши Маврошкина

«Китай-город» — «Пушкинская»:

«Рыбалка увеличивает энтропию насилия во Вселенной. Вот прилетит с Альфа Кассиопеи гигантская рыба, поманит зелёными купюрами, насадит на крючок — взвоешь ведь!».

«Чеховская» — «Менделеевская»:

«Она наивно полагает, что Гитлер ради её красивых глаз связался бы с представительницей низкоразвитой нации, не способной ни на что сто́ящее без высшего германского руководства».

«Менделеевская» — «Савёловская»:

«Человека нельзя СДЕЛАТЬ свободным ни при каком политическом строе. Свободным можно лишь СТАТЬ самому».

«Савёловская» — «Дмитровская»:

«Тренируйте умело

Вместе разум и тело!».

Автобус № «672» до «Селигерской»:

«АСКП + хачики = хаос. Нужно запретить АСКП или прогнать цунарефов, иначе порядка во Вселенной не будет никогда».

В марте Снегирёва всё-таки съехала от Маврошкина и поселилась вновь у Ларисы. Так было значительно проще получать заветную долю истского интима.

Впрочем, иногда Алина тусила просто с друзьями, и тогда зачастую на вписке у Лары появлялся и Маврошкин, в том числе в качестве спонсора тусовки.

Как-то раз Алина пригласила не только Мишу, но и знакомого эфэсбэшника. И тут у Михаила случился наконец когнитивный диссонанс. Дело в том, что человек из ФСБ принёс с собой «корабль» какой-то бронебойной «травки», в результате чего не только сам накурился до припадочного состояния, но и «накурил» Снегирёву. Мише тема наркотиков не была близка, поэтому он, увидев состояние ребят, оставил включённым диктофон на мобиле и ушёл спать на кухню (благо Ларисы дома не было).

Утром Миша включил воспроизведение. голос Алины:

— А как же Рихард Вагнер со своей работой «Еврейство и чурбанство в музыке»? Ницше, Вагнер и Гитлер… Но фюрер из них — больший. голос эфэсбэшника:

— Я вне НС или антифа, однако мне они интересны, причём в равной степени. Научный социализм — это социализм на научной основе. голос Алины:

— Пентавр — конный пент. голос эфэсбэшника:

— Слабею глазами. На бумажке в почтовом ящике написано «Декоративная кассетная система рулонных штор для окон», а я читаю: «Никому не нужное рекламное говно по завышенным тарифам». голос Алины:

— Ошибка, свойственная всем без исключения религиям, заключается в допущении случайного существования Бога, обязательного при любой персонификации. Все религии лишены смысла. Никто не знает о Боге больше, чем ты сам. Но столь же пагубен и атеизм. Хоть кажется, что Бог, как некая сущность, недоступен прямому восприятию, но это лишь означает, что он присутствует в каждую секунду и в каждом уголке бытия в равной степени. Снести все монастыри всех конфессий с лица Земли и насадить на их месте парки! Вот это были бы правоверные храмы. голос эфэсбэшника:

— Чемберлен, вне всякого сомнения, видел насквозь уловки и манёвры Гитлера, в своём отчёте перед кабинетом он назвал его «самой ординарнейшей шавкой», которую ему когда-либо довелось встречать.

Со временем у Алины с Мишей установилась негласная договорённость: если фрау ночевала у него, то она, просидев, как правило, полночи за компом, ложилась наконец на пол рядом с другом и позволяла ему прикасаться к прекрасному. При этом она твёрдо верила, что сохраняет верность своей боногамии, так как покровы из облачений не были сняты, и любой залётный на просторах заснеженной Руссляндии рейхскомиссар, внезапно включивший бы свет и содравший одеяло, вынужден был бы констатировать, что внешние приличия соблюдены, и жёстко пресекать ему в данном случае вроде бы нечего.

Этой ночью после напряжённого пятничного рабочего дня Миша ночевал один. Снилось, будто ему почему-то вдруг стало мокро, больно и противно. Алина приехала только в полседьмого утра, разбудив его, и сразу же легла спать. В полдень Миша проснулся и пошёл завтракать. Снегирёва спала, как фюрер после аншлюса. Накануне она была в «Чешире», где с недавних пор подрабатывала в качестве полуобнажённой танцовщицы. Со вчерашнего мероприятия её увёз на дер-гроссе-шварцес-вагене какой-то олдовый нац-вытиран РНЕ и друг Баркашова. Нац, использовав в своём гараже по назначению вагину голой фрау, равно как и прочие её физиологические отверстия и ряд других прелестей в целях удовлетворения полового влечения, даже отвёз её домой… правда, не к ней самой, а к Маврошкину, так как обитал примерно в том же районе. Хоть и была пьяной, Снегирёва смогла объяснить, как лучше доехать.

Итак, пока «труженица фронта и тыла» спала, Маврошкин, расположившись на кухонном диване, записывал не ангажированные РПЦ помыслы в свой электронный дневник, пока на электроплите варились яйца:

«Мне кажется очевидным, что вовсе не Бог создал человека по своему образу, а человек по образу и подобию себя пытается создать образ Бога, всякий раз присваивая ему чисто человеческие атрибуты „творения“ и так далее. Любая земная тоталитарная религия — никак не более чем языческое идолопоклонство, если мыслить глобальными рамками Вселенной со множеством обитаемых миров. Для меня не существует ни понятия „политика“, ни понятия „религия“».

На время оторвавшись от своих записей, Михаил позавтракал, прислушиваясь. Судя по всему, подруга ещё спала, да и немудрено. Не желая тревожить бон-сон раньше естественно отпущенного срока, Миша углубился в свои воспоминания, дабы дать жизнь следующей записи:

«В городе, где центральные станции метрополитена названы не в честь политиков или крупных учёных, а в честь поэтов и писателей, у меня, с детства приглядывавшегося к окружающему, и не могло быть какой-то иной судьбы, не связанной с литературой тесными узами. Впрочем, тут важен был и мотив „Предупреждения“, то есть того, что, предшествуя грядущей смерти и, так сказать, предвосхищая её, меняет жизнь. Моя болезнь, например. Недавно я так захворал, что если б ещё лет двенадцать назад не составил себе план, как употребить отпущенные мне Провидением сроки и силы, то было бы как раз самое время сделать это. Тяжёлая болезнь певицы Doro в детстве и дыхание в лицо склонившейся уже было над нею Смерти как раз и помогли ей тогда понять Секрет Жизни».

В комнате между тем Алина уже проснулась и решила посидеть «ВКонтакте», где её ждали новые друзья Виктор Антицунаров и Серж-Ученик Парацельса. Первый, двадцатипятилетний бон со шрамом на щеке от ножа и «могавком», был другом Сержа. О Викторе, который работал фотографом онлайн-версии «Рас*стской газеты», Миша мог судить лишь со слов подруги или по высказываниям парня в Интернете. Казалось, это был бон из той категории, которым нужны, фигурально выражаясь, надёжные гениталии у рта и крепкая рука на затылке — проще говоря, нужен фюрер-дуче. Без лидера они способны лишь на бональное нарушение общественного порядка под прикрытием идеи, но под чутким руководством сильнее развитого начальства «расцветают», меняясь буквально на глазах, так как обладают редким даром выполнять чужую волю без лишних вопросов, схватывая суть на лету. Идеология движения им не так уж важна, потому что они всё равно не способны понять её. Сам Миша глубоко верил, что единственный нацист в нашей стране — это тот, кто «посадил» еврея, укравшего полстраны. А боны, бьющие дворников, борющихся за чистоту неродного для них города, суть антифашисты-«шавки». Но перед самими бонами афишировать подобные взгляды он, разумеется, не горел желанием.

Михаил, вернувшись в комнату, обнаружил, что Снегирёва уже собирается ехать тусить со своими новыми знакомыми. Маврошкин не стал её задерживать, решив вместо этого сам погулять в центре, пусть даже в одиночестве. «Весна, всё цветёт… Съезжу-ка я на „Цветной“!» — решил Михаил.

Писа́ть по пути отчего-то не хотелось. Настроение было какое-то неопределённое, несмотря на хорошую для прогулки погоду. На бульваре, к удивлению Михаила, проходил арт-перформанс в лучших традициях самого современного искусства, чего тут отродясь не было. Проект назывался «Зерkalьный унитаз». То, что подобное «якобинство» разрешалось в центре, Маврошкину сразу же показалось странным. Тем не менее имелся факт наличия на Цветном бульваре прямо напротив метро некого павильона, в котором всем желающим предлагалось подумать о смысле жизни, сидя на унитазе, целиком выполненном из зеркального стекла, то есть «амальгамическом унитазе». Этимология слова «унитаз» здесь — «универсальный таз», то есть «таз, пригодный для любой жопы», как это понял Маврошкин.

Заплатив 50 рублей за вход, Михаил вскоре наблюдал, как говно под ним совершенно отчётливо вылезает из такой же дырки в теле, как та, в которую вчера, видимо, отчаянно жарили фрау Гитлер. Миша задумался. В мире есть люди с разным цветом волос, глаз, кожи. При этом говно у всех одинаково! Ди-гроссе-шварцес-шайссе — оно и в Африке, и в Германии шайссе. Говно-то и у белых ведь чёрное. Оно одинаково и у Одина!!! Так что все испражнения Вселенной — это великий Кал Одина, и покуда распоследний чурка причастен к этому таинству, обижающий его — обижает самого Игга!

День изо дня каждый человек наблюдает одну и ту же картину, когда спускает за собой воду. Людей всех рас, национальностей, полов и возрастов роднит необходимость кормить тело и давать ему возможность испражниться; поить и одевать; загружать мыслями и работой и укладывать ко сну. А если расисты правы, и смуглые фабрики по производству чёрного говна показывают худшие по сравнению с белыми результаты в побочных видах деятельности (например, науке), то предъявляемые к ним после этого требования быть прислугой для более успешных бледнозадых говноделов кажутся смешной и жуткой нелепостью.

Пока добирался на метро от «Цветного бульвара» до «Баррикадной», дабы побродить и там по окрестностям, Маврошкин сам придумал арт-креатив. Вот что оказалось записано в его электро-днев:

«Антирекламная многоуровневая пиар-акция (актуально в век пиара). На экране — лозунг: „Алкоголь. Попробуй. Лужи блевотины и реки крови!“. Значительную часть экранного времени якобы в жопу пьяные актёры, одетые в стиле “PlankTon”, ползают в бутафорских лужах крови и блевотни, постигая катарсис и щедро рассыпая цитаты из произведений Ленина, Троцкого, Сталина, Путина, Венедикта Ерофеева и Достоевского».

Пока Маврошкин фантазировал, находясь под землёй, почти над ним на поверхности Алина уже прощалась с бритоголовыми:

— Люблю я свой город! И ничего не могу с этой любовью поделать, ведь тут так интересно: чурки, теракты…

— Количество приезжих растёт в гастарномической прогрессии, — удачно сострил Серж.

— В общем, приятно было пообщаться. Поеду, сегодня с подругой должна ещё встретиться.

— Зига! А мы с Витьком ещё одно место посетим.

Нацисты разошлись.

Михаил, всё ещё находившийся в вагоне, опустил глаза. Рядом с его сиденьем валялся потерянный кем-то значок с перечёркнутой свастикой и надписью «антифа». Маврошкин решил: «Надо будет заказать такой же по дизайну, но с логотипом НААФ. Пойдёт мне?» Подняв и прицепив на грудь значок, посмотрелся в зеркало и пришёл к выводу, что пойдёт. Хотел снять, но его отвлёк звонок на мобильный дамы с фюрером на спине. Как обычно в последнее время, Маврошкин сбросил и перезвонил сам. Алина спросила, сможет ли он дать ей денег на клуб. Он пообещал вечером передать нужную сумму.

Выйдя из метро, Миша продолжил свою прогулку по центру. Когда он дошёл до Пресни, то попал на митинг. По улице, огороженной пентами, проходили скорбящие коммунисты с портретами убитых Ельциным их единомышленников. «Столько пидорасов — просто тысячи. Гей-парад!» — весело подумал Михаил.

Пройдя пару минут чуть в стороне от колонны, вглядываясь в лица, Миша свернул во двор какого-то дома. Следом за ним туда же зашли два человека в чёрных вязаных масках, одетые неприметно. Это были те самые боны, что ранее расстались с Алиной, и только что они догнали явного врага с соответствующей атрибутикой. Поравнявшись с Михаилом, Антицунаров схватил его за плечо:

— А ну, постой-ка, друже!

Нож Ученика Парацельса, догнавшего, но не узнавшего Михаила, вонзился тому в живот, а красная жидкость, общая для всех людей, затопила асфальт и оторванный значок. Тонкая нить единичного бытия оборвалась в тёмной арке сталинского дома на Пресне.

Примерно в то же время, с получасовой разницей, Снегирёва, защищая свою честь, вынуждена была применить нож против кавказца, напавшего было на неё, но оставшегося на земле. Говно у всех вроде бы такое же, да запах вот разнится. Родной всё же поприятнее выходит!

8. Ретроспективный кинозал господучи

Время: двадцать шестое июня тридцатого года.

Места: разные, но в пределах ГКАД (гисталиноградской кельтово-крестовой автомобильной дороги).

Ситуация: обычный день из жизни господучи.

Гисталина проснулась у себя на даче от вступительного шквала пассионарного гимна — композиции «Бей в табло, потом подумай!» молодого ВИА «Расовые предрассудки». Когда поставленный накануне на восемь будильник вдребезги разбил приятное забытие сна про фюрера, выяснилось, что под одним с ней одеялом вновь оказался не художник из Браунау-на-Инне, а всего лишь Василий. Однообразие начинало приедаться. Гисталина решила для себя, что с Муссалиновым это в последний раз.

На утро у дамы с фюрером на спине был запланирован неофициальный визит в спортивно-прикладную школу боевых технологий М.В. Шатунова, где обучались представители партийной элиты и подразделения «турчан» (мужчин и женщин, служивших в «турции»). Максим Валентинович, мужчина уже в солидных летах, по такому случаю обещал показать господучи несколько фехтовальных приёмов с «туркой» — длинной палкой с миниатюрными металлическими головами тура на концах, служащими для нанесения ударов. Патрули «турчан», вооружённые «турками», давно уже стали привычным зрелищем в Гисталинограде.

Не желая упасть в грязь лицом перед мастером, Алина Леонидовна, как только определилась со своим визитом в школу Шатунова, ознакомилась в Интернете с материалами по авторской системе боя на шестах-«турках» Максима Валентиновича, которая именовалась «за-бо-дай».

Видеофайлы и изображения формальных комплексов и приёмов фехтования из PDF-версии учебника, написанного этим мастером, господучи скопировала себе в террабайтовый планшет, ставший привычным лет двадцать пять назад, когда он заменил ей бумажные тетради, в которых она раньше вела дневник. На досуге Алина попыталась самостоятельно вникнуть в хитросплетения рук, ног и «турок», в изобилии представленные на иллюстрациях.

Вымотанный нимфоманскими постельными аппетитами Гисталиной Муссалинов дрых, пока сама она принимала душ и надевала спортивный костюм. Василий проснулся лишь к окончанию завтрака. Алина Леонидовна не стала ждать тренера: подставив усам и губам бритоголового щёку, она поспешила в школу Максима Валентиновича без личного телохранителя, а всего лишь с обычной охраной.

Приехав, она получила возможность ощутить гордость, когда ей удалось, впервые в жизни взяв «турку» в руки, почти идеально выполнить связки «Турка в гостях у аула» и «Прогулка бешеного тура по хребту и печени с зацепом», так что она даже заслужила одобрение Шатунова. Секретари, конечно же, не преминули заснять для истории на видео, как «старушенция» Леонидовна амплитудно и ловко размахивала «туркой». Завтра, нет, уже этим вечером Интернет будет «взорван», и Гисталиноавтолаг получит пополнение в лице свежих «узников совести», севших за ипсацию.

В ходе последовавших затем посиделок Гисталиной с Шатуновым за закрытыми дверями кабинета основателя школы (охрана осталась снаружи) Максим Валентинович за стаканом свежевыжатого ананасового сока дал почувствовать своей гостье, что его похвала не была всего лишь привычной любезностью по отношению к главе ТУР.

В свою очередь, Алина Леонидовна призналась, что, за последние лет десять несколько раз натыкаясь в Сети на новые учебные клипы Шатунова, неизменно поражалась достигнутому им за десятилетия тренировок, потом и кровью купленному мастерству и той неистовой энергии, с которой он выполнял защитные и атакующие элементы не только из арсенала «за-бо-дай», но также ТУР-до. Как она и решила, прочитав неделю назад биографическую справку о Шатунове, господучи сделала мужчине, чьё семидесятилетие почти совпадало с тридцатилетним юбилеем ТУР, предложение выступить с показательными выступлениями на предстоящих торжествах.

Максим Валентинович был рад приглашению, однако не мог скрыть и некоторого недоумения:

— Всё же, почему именно «за-бо-дай», почему именно я? Юбилей юбилеем, но есть же масса других, не менее достойных имён… Взять хотя бы Ганимесова и убей-борьбу или же вашего бодигарда Муссалинова с ТУР-до.

— Раньше жительницы Москвы из-за явно выраженной звериной сущности воинов, преступников и гостей столицы прежде всего одаривали своим вниманием именно их. Ныне все враги бежали, пали в бою или «сидят» вместе с преступниками и гостями столицы. Вот и приходится делать свой выбор из числа воинов, руководствуясь разве что интуицией, записями показательных выступлений, соревнованиями на спортплощадках и парочкой других критериев… — окончание фразы Гисталина сопроводила до того многозначительным взглядом из арсенала средств обольщения, что он был уже даже неприлично однозначным. Она сделала это для того, чтобы повысить в старичке градус личной преданности — в случае каких-либо непредвиденных затруднений его опыт будет во много раз полезнее слепой жажды деятельности бесчисленной армии её бритоголовых фаворитов.

Уходя, Гисталина нежно чмокнула Шатунова, успев подумать: «Теперь он весь мой…»

После того как Алина Леонидовна, вернувшись в Фюрерхоле, ещё раз приняла душ, переоделась в чёрное декольтированное платье с узором в виде рун и завершила несколько дел государственной важности, дальнейший её путь пролегал в самый центр Гисталинограда: затерявшаяся в переулках бывшего Китай-города (ныне — Уайт-тауна), возле стены с радикальной надписью «Человек — это полная невозможность!», сделанной баллончиком с красной краской лет шесть назад, за неприметной ржавой железной дверью, которая вела в полуподвальное помещение, находилась некогда секретная лаборатория. Хотя сейчас лаборатория была рассекречена, тем не менее попасть в неё было непросто: охранник получил приказ спрашивать, кто пришёл, один раз, и, в случае невразумительного ответа или непредъявления пропуска, из скрытого в стене с надписью про «полную невозможность» люка открывался автоматический пулемётный огонь. Еле заметные глазу капли свернувшейся крови на грязной поверхности гармонично дополняли резонёрское анонимное послание: выходило стильно, молодёжно и весьма убедительно.

В этот раз Алина, как обычно, решила убить двух зайцев: посетить лабораторию, в которой давно не была, и дать материал для публикации в иностранных сетевых ресурсах, чтобы лишний раз показать миру высокий уровень развития науки в ТУР. Помочь воплотить задуманное ей должен был давешний милый немецкий корреспондент, разбивший к чертям «бук». Рассказывая Муссалинову о прошедшей пресс-конференции, Гисталина не упомянула одну мелочь: по окончании прессухи она узнала через своего секретаря у Германа его «скайп». С того момента герр Криггер с нетерпением ждал, когда же фрау Гисталина соблаговолит позвонить или написать ему, и вот желанный миг настал: сидя на заднем сидении по пути в лабораторию, Алина Леонидовна открыла в своём планшете прогу для связи, добавила аккаунт немца в «список» (он мгновенно принял её заявку) и сделала видео-вызов.

Выяснилось, что молодой человек, чьё симпатичное лицо с парой влюблённо глядевших из-под русых волос голубых глаз отобразилось на экране, пока не успел покинуть столицу Рейха, чтобы вернуться в родной Штутгарт, и пробудет в «Холидей Инн» на Лесной ещё два дня. Всё складывалось удачно: как сразу подсказало господучи карее ретивое, Криггер оказался её поклонником со стажем (пятнадцать лет перекупал у коллекционеров не выложенные в Интернет фотографии главы ТУР, и собрал уже много сотен) и тайным сторонником тоталосоцистской идеи. Можно было рассчитывать, что такой человек покажет научные достижения эпохи тоталосоцизма как нельзя лучше. Между собой они с Алиной Леонидовной говорили на английском с вкраплениями как немецких, так и русских оборотов, в качестве любезности по отношению к собеседнику делясь всем, чем успели обогатиться из лингвистического запаса другой страны за свою жизнь. Помимо деловой части, Алине Леонидовне было приятно посетить темпоральный кинотеатр в компании молодого красивого тоталосоциста из Германии, поэтому она даже согласилась подождать, пока тот доберётся на метро от «Белой-русской» до станции «Уайт-таун», чуть подальше вестибюля которой они и договорились о встрече.

Уже через пятнадцать минут господучи и Герман стояли друг перед другом на Маросейке, оцеплённой охраной Гисталиной при участии вернувшегося Муссалинова. Надпись на стильной майке Криггера гласила: «Воспитан хорошо». «Это мы исправим», — подумала Гисталина. Перед визитом в лабораторию, так как было время обеда, они решили перекусить в кафе тут же на Маросейке. Охране пришлось, извиняясь и прогоняя самых назойливых фанатов Гисталиной, освободить от посетителей ползала заведения «Радость тура». Господучи пила томатный сок и ела клубничное сливочное «мирроженое», а репортёр из Германии налегал на минералку без газа и закусывал «миррито». «Мирроженое» и «миррито» были приготовленными из «продукта» Гисталиноавтолага мороженым и буррито. Обед Гисталиной и её спутника был оплачен из доходов «Радости тура».

— Пьяницам в вашей стране, — рассуждала глава ТУР, — пока у вас ещё нет «сухого закона», следовало бы и самим подумать: возможно ли удовольствие, равное по интенсивности тому, что они получают от жизни, когда напьются, но без выпивки и каких-то иных внешних веществ?

— О да, господучи, безусловно, следует крепко задуматься и наконец-то понять, что ответ положительный: больше счастья хотя бы в бутылке минеральной воды, выпитой в компании шикарной фройляйн!

Господучи улыбкой поблагодарила за комплимент. Глядя на собеседницу и проникаясь её обаянием, репортёру с трудом удавалось ассоциировать её с женщиной, проправившей ТУР на протяжении всей его нелёгкой истории, полной пламенной борьбы и самоотверженного труда. Он, впрочем, уже знал, что человека всегда следует рассматривать и оценивать в перспективе дел всей его жизни, а не только визуально. Воспользовавшись тем, что речь зашла о политике, Герман полюбопытствовал:

— Почему на государственном гербе Рейха присутствует не только молот Тора, но и серп?

— Молот не «Тора», а «Тура»! Эти символы призваны показать, что мы переняли всё лучшее из тоталитарных систем прошлого, обогатив их нанотехнологиями, которые показались бы Гитлеру со Сталиным мифическими. Если мы вспомним образы, которые украшали гербы государств, что находились на территории современного Тоталосоцистского Утопического Рейха до и после попытки построить коммунизм, то это были зооморфные изображения чёрного и белого (до СССР) или золотого (после СССР) двуглавых орлов. Причём самого орла Иван III позаимствовал ни у кого иного, как у «Священной Римской империи германского народа» — русский царь таким способом намекал на своё равенство с европейскими правителями — например, с Фридрихом III Габсбургом, который и ввёл пернатую геральдику. Идею зооморфизма государственной символики унаследовал наш ТУР, обогатив её также символикой числовой. Ты знаешь, в каком году Иван III, после утвердивший официальный герб России, в Белозёрской уставной грамоте объявил зависимыми от себя все сословия на московских и подчинённых Москве землях?

— Нет, не погуглив — не скажу. В каком?

— Он сделал это в одна тысяча четыреста восемьдесят восьмом году. Дата чисто случайно совпала со знаковой для неонацистов kombination чисел «14» und «88». Это и натолкнуло на мысль сделать апгрейд старого герба.

— В документальной ленте «Проклятая пилотка в контексте её эпохи», отснятой в двадцать пятом году вашим эмигрантом Ипланом Бетакамовым и выложенной в Интернет в Англии, рассказывается много, скажем честно, не слишком лестного об истории ТУР. Показаны интервью с теми, кому якобы чудом удалось избежать ГАлага, эмигрировав; представлены материалы дневников, блогов, размышлений разных личностей о вплотную приблизившемся конце всякой государственности и законности на территории ТУР.

— И чего надо этому жирдяю? «Золотую ветвь» в задний проход, наверное… — Гисталина хищно прищурила мудрые глаза. — Производство растёт, количество недовольных строем худо-бедно, но снижается.

Господучи немного помолчала, потом спросила:

— Кино, значит, любишь?

— Это мой наркотик.

— Надеюсь, только это. Drogensücht ist nur ein Surrogat Kreativität. Подлинный творческий акт всегда является общественным хотя бы в потенции, а вот иллюзорный мир эгоистических переживаний наркомана — обычная леворукая ипсация, которая вряд ли согреет даже самого исполнителя.

— Можете не сомневаться: в этом отношении я чист как белый тоталосоцист.

— Отлично. Ну что, ты начал догадываться, куда мы отправимся прямо сейчас?

— Куда же, господучи?

— Мы с тобой пойдём поглядеть, как наши лучшие учёные создают проекции скачанных из ноосферы темпоральных ментообразов умерших людей в последний день их жизни.

— То есть, если я вас правильно понял, мне, по-видимому, первому из немцев, выпала честь заглянуть в мрачный колодец Хель ещё при жизни?

— Ты всё правильно понял. Вре́менная квазиинкарнация обитателей Фольквангра и Вальгаллы пока недоступна, но мост через Гьёлль сооружён, Гарм усыплён и Модгуд отп*зжена.

— Коли так, чей покой мы потревожим, которую из ушедших личностей воплотим вновь для беседы? Я снова очень волнуюсь, — признался Герман с милой улыбкой.

— Пожалуй, вызовем немца.

— Кто это будет?

— Какой-нибудь видный нацист из прошлого века.

— М-м… может быть, Гесс?

— Отличная мысль! Рудольфа ещё, кажется, не возвращали…

…В зале, не считая голубого мерцания плазмы во всю стену, стояла кромешная тьма. Герман ощутил, как рука Гисталиной, сидевшей в кресле слева от него, нащупала и сжала его ладонь. Криггер ответил на пожатие, чувствуя себя, словно в сказочном сне. Он уже не терялся рядом с кумиром, принимая все подарки судьбы как должное.

На экране наконец-таки появилось изображение: эфемерный телемост с Хель был выстроен. Камера показывала прошлое. Титры на экране сообщили, что одиночная камера в тюрьме Шпандау, Западный Берлин, предстала зрителям темпорального кинотеатра именно такой, какой она была семнадцатого августа одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года по претоталосоцистскому летосчислению. Оживлённый на условной киноплёнке девяностотрёхлетний старик занимался в камере йогой. Технология квазивоскрешения стала возможна благодаря открытию русскими учёными того факта, что в день смерти душа человека оставляет в ноосфере своего рода мгновенный снимок или слепок. С подобными психодагерротипами можно найти общий язык, выманив их для беседы из ноосферы. При этом следовало помнить, что реакции ожившего «слепка» на окружающее будут соответствовать реакциям «оригинала» в идентичных обстоятельствах, и если допустить ошибку в ходе контакта, телемост обрушится прямиком в Гьёлль.

Во время беседы с Гессом, который спокойно воспринял общение через люк в стене со странно выглядевшими мужчиной и женщиной (Алина Леонидовна обращалась к Рудольфу по-английски), Гисталина как раз и допустила промах, из-за которого разорвался достаточно плотный контакт с «призраком». Отныне возвращённую из загробного мира невещественную субстанцию, бывшую душой нациста, можно было считать навсегда потерянной для исследователя. Гисталина, сказав временно ожившему на экране Рудольфу: «Что бы вы сделали, если бы сегодня умерли? Сегодня вы умрёте!», нарушила исследовательское табу.

Старик на экране спокойно ответил, кивнув: «Я не слышал этого», и связь прервалась.

При этом впоследствии при просмотре записи оказалось, что уцелел только кусок фразы господучи до «если бы сегодня…».

— Алина Леонидовна, вам же говорили, что нельзя! — раздался голос из операторской. Зажёгся свет.

— Sieg Heil! — Герман уронил скупую слезу, выкрикнув придуманный Гессом в прошлом веке лозунг.

…На улице начинался закат; было чуть прохладно. Господучи и Криггеру захотелось в туалет: сказывались сок с минералкой. Решено было, что они зайдут в ближайший «Тур’S бургерS» по пути в Фюрерхоле (сортир лаборатории был засорён), а потом Герман проводит главу ТУР и вернётся в свою гостиницу. Перед тем, как русская законодательница и немецкий репортёр зашли в «Тур’S», охрана, отчасти освободив от посетителей второй за сегодня зал, построилась в две линии по сторонам от входа. Криггер прошёл в мужской сортир, весь сияя от счастья. Господучи же в дамской комнате ждал сюрприз: из кабинки вывалилось двое гопников лет двадцати двух-трёх на вид, с косячками скрывавшихся там от тоталосоцистской власти. Осматривая помещение, охрана господучи их не заметила, так как постеснялась шарить в женском туалете.

В Тоталосоцистском Утопическом Рейхе каждая собака знала Хозяйку в лицо. Выход из сложившейся ситуации при любом раскладе был летальным для пары укурков, но ещё можно было изобразить героическую мину на обречённых Мордасах.

Тот, что казался пострашнее, двинулся на Алину Леонидовну. Не потерявшая присутствия духа господучи встретила врага подобным пулемётной очереди «Блиц-Зиг-Ротом», обескуражив его. Прибежавший на шум Герман, вежливо попросив женщину отойти в сторонку, со злобой в голосе обратился к негодяю, державшемуся за разбитый рот:

— Я тебя сейчас «перцем» всего залью! — эту фразу на русском, которую Герман знал из одного фильма, немец давно мечтал произнести вслух, да всё как-то не было подходящего случая.

— Ну давай, лей, лизалка бонявая! — распрямился торчок. Криггера не нужно было просить дважды: быстро вынув газовый баллончик, он залил «перцем» весь «портрет» оппонента… Впрочем, это оказалось бесполезно — почему-то газ не подействовал на наркомана; возможно, тот привык и не к таким сильнодействующим средствам. В любом случае, надышавшись, все четверо стали действовать более уверенно. Ситуация обострилась, когда второй гопник достал из кармана нож. Тоталосоцистам пришлось доказывать превосходство их системы мироощущения в невербальном и ненаучном диспуте. Герман переключился на вооружённого, схватив руку с ножом и применив кимуру из арсенала бразильского джиу-джитсу, по которому имел чёрный пояс. Сам Криггер, полагая, что бразильское джиу-джиутсу стало для искусств ведения безоружного боя примерно тем же, чем постмодернизм в более позднее время — для литературы, называл БДД постмодернизированным джиу-джитсу. Господучи применила связку из ТУР-до «Турпеда», атаковав пах, живот и рёбра противника. Когда охрана подоспела, ей пришлось оттаскивать разошедшуюся Гисталину, пинавшую бессознательного гопника; торчок же, побеждённый Криггером, сидел в углу, держась за сломанную руку и изредка охая. Немецкий репортёр получил редкий шанс на собственной шкуре убедиться, что преступность в ТУР выдрана не с корнем… Вечером, после волшебного ужина в Фюрерхоле, его самая заветная мечта увидеть и потрогать фюрера на спине господучи осуществилась.