Чужие люди

Я бежал сквозь дождевую завесу вниз по склону Оленьего Рога с мальчиком на руках. Зеленые молнии сверкали между деревьями. Молнии над Оленьим Рогом — дело вполне привычное, но эти были нечто совсем иное. Бесшумно прорезая облака, они пролетали низко, обшаривая ущелья, поросшие кустарником, и влажные долины, наполненные ежевикой и ядовитым плющом. Тонкие, зеленые, голодные змеи, они словно кого-то искали.

Я знаю, они искали мальчика, с которого все это началось.

Он заглядывал мне в лицо, прильнув к моей куртке, точно лемур, в то время как я опрометью бежал вниз по склону. Глаза у него были цвета меди. Сейчас в них светился страх, но не смутный, как можно было ожидать от ребенка его возраста, а осмысленный. Мальчик допытывался своим нежным и пронзительным голоском:

— Зачем хочут нас убить?

— Не бойся, — говорил я и все бежал и бежал, преследуемый зеленой молнией.

В эту историю я оказался втянутым благодаря доктору Каллендеру, окружному инспектору здравоохранения. Меня зовут Хэнк Темпл, я редактор, владелец, очеркист, репортер и наборщик газеты «Известия Ньюхейла», выходящей в Ньюхейле и обслуживающей весь окружающий его горный район. С доктором Каллендером и шерифом Эдом Беттсом мы старые друзья. Однажды жарким июльским утром у меня зазвонил телефон. Звонил доктор, который говорил таким голосом, как будто был чем-то ошеломлен.

— Хэнк? — сказал он. — Я в больнице. Не хочешь ли забежать сюда на минутку?

— А кто ранен?

— Никто. Просто я подумал, что кое-что может заинтересовать тебя.

Доктор был осторожен, потому что все, что говорится по телефону в Ньюхейле, становится общественным достоянием. Но в его голосе звучала такая тревога, что у меня побежали мурашки по спине.

— Конечно, зайду, — сказал я. — Прямо сейчас.

Ньюхейл — маленький высокогорный городок. Он расположен в верхней долине Аппалачей и представляет собой беспорядочное скопление старых красных кирпичных зданий с арками на тонких деревянных столбах и новых каркасных домов, скучившихся вокруг приземистого здания местного муниципалитета. Город делится пополам горной рекой. Сыромятня, мельница да кое-какие шахты поблизости — вот главные достижения местной промышленности. Линия гор тянется от хребта Танкхэннок на востоке и уходит вверх к Козьему Холму на западе. Над всем господствует Олений Рог, окутанный туманом облаков.

Ни больших денег, ни хоть какой-то славы невозможно добиться в Ньюхейле, но были причины, заставляющие меня жить здесь. Девушка, на которой я хотел жениться, не могла понять их, ведь довольно трудно объяснить женщине, почему вы предпочитаете шесть полос газеты маленького городка, принадлежащих вам лично, объемистой «Нью-Йорк Таймс», где вы всего лишь сотрудник. Я оставил всякие попытки ее убедить, и она вышла замуж за одного типа в сером фланелевом костюме, и теперь всякий раз, когда я берусь за удочку или охотничье ружье, я радуюсь за нее.

Больница у нас солиднее, чем можно было бы ожидать, потому что она обслуживает почти весь округ, расположена больница на вершине Козьего Холма, достаточно далеко от сыромятни, и представляет собой старое здание с двумя флигелями, пристроенными позже. Я застал доктора Каллендера в его кабинете с Боссертом. Джим Боссерт — постоянный практикующий врач больницы, молодой парень, который, как говорится в старой пословице, знает больше, чем может стащить осел. В то утро он выглядел так, как будто не был уверен, как его зовут.

— Вчера, — сообщил доктор, — одна из девиц Тэйта принесла своего ребенка, маленького мальчонку. Меня не было, я проверял колодцы около Пайнкреста. Но я его видел раньше. Очень симпатичный парнишка.

— Развитый, — сказал Боссерт, нервничая. — Слишком развитый для своих лет. И физически тоже. Отличная мускулатура. А цвет кожи…

— Что же в нем особенного? — спросил я.

— Что-то странное. Сам не понимаю. Парнишка выглядел так, словно его пропустили через мясорубку. Его мать сказала, что другие ребята напали на него и избили и что он не вставал с постели несколько дней, так что она решила отнести его к нам. Ей самой-то от силы девятнадцать. Я сделал рентген.

Боссерт взял со стола два снимка и сунул мне. Руки его дрожали.

— Я сам себе не поверил. Подождал Каллендера, чтоб он тоже взглянул.

Я посмотрел на снимки. Они изображали маленький хрупкий скелет и обычные контуры внутренних органов, и только после того, как я вгляделся как следует, я заметил в них нечто необычное. Во-первых, было слишком мало ребер. Сочленения суставов выглядели странно Даже на мой взгляд профана, а сами органы были безнадежно перепутаны.

— Некоторые органы, — сказал доктор, — мы не можем даже определить. Среди них есть такие, которых мы никогда раньше не видели и о которых понятия не имеем.

— И все-таки ребенок с виду вполне нормальный, — сказал Боссерт. — И исключительно здоровый. Он должен был получить серьезные повреждения после этого избиения, а он только чуть-чуть прихворнул. Тело у него, должно быть, гибкое и упругое, как стальная пружина.

Я положил снимки обратно на стол.

— Но ведь существует обширная литература по анатомическим аномалиям.

— О, да, — ответил доктор. — Двойные сердца, перевернутые желудки, лишние руки, ноги, головы — почти любое отклонение, какое только может прийти на ум. Но не такое, — он склонился над снимками и постучал по ним пальцами. — Это не отклонение от чего-то. Это нечто отличное от всего. И это еще не все.

Он придвинул ко мне микроскоп.

— Вот, Хэнк. Образец крови. Джим пытался определить группу. Мы не смогли. Такой группы не существует.

Я уставился на них. Их лица горели, глаза сверкали, они дрожали от возбуждения, и внезапно до меня тоже дошло.

— Постойте-ка, — сказал я. — Вы хотите мне сказать…

— Это нечто, — сказал доктор Каллендер, — нечто такое…

Он тряхнул головой. Я увидел в его глазах отблеск славы. Я увидел, что Каллендер стал десяти футов ростом и стоит на пьедестале из медицинских журналов. Я увидел, как он обращается к затаившей дыхание аудитории. То же самое я прочитал в глазах Боссерта.

У меня были свои планы на этот счет. «Известия Ньюхейла», внезапно прославившиеся среди всех газет, и некий Генри Темпл, со скромным достоинством отвешивающий поклоны при вручении ему Пулитцеровскои премии за журналистику.

— Здорово, — сказал Боссерт. — Ведь этот мальчишка не урод. Он — нечто новое. Это какая-то мутация. Почти новый вид. Одна только группа крови…

Кое-что пришло мне в голову, и я перебил его.

— Послушайте, — сказал я. — Вы уверены, что не допустили ошибки или чего-то в этом роде? Как же может кровь мальчика так сильно отличаться от крови его матери? — Я поискал подходящее слово. — Несовместимость. Он не мог бы родиться.

— Тем не менее, — мягко сказал доктор Каллендер, — он родился. И тем не менее такой группы не существует. Мы ее исследовали — и вместе, и поодиночке. Будь любезен, пойми хорошенько, о чем мы говорим, Хэнк. Кровь мальчика, вероятно, была совместимой с кровью его матери. Может быть, это более развитый тип. Универсально совместимый! Это только одна из многих деталей, которые надо изучить и проверить.

Он снова взял рентгеновские снимки и посмотрел на них с выражением священного экстаза в глазах.

Я зажег еще одну сигарету. Теперь руки у меня дрожали, как у них. Я наклонился вперед.

— Хорошо, — сказал я. — Что нужно сделать в первую очередь?

Автофургончик доктора, на котором было написано «Окружная служба здравоохранения», пыхтел и подпрыгивал на поворотах крутой грязной дороги. Джиму Боссерту пришлось остаться в больнице, а я сидел рядом с доктором, сгорбившись и потея от нетерпения. Дорога шла вверх, огибая хребет Танкхэннок. Справа от нас тянулись в гору густые леса, а слева густые леса шли книзу. Олений Рог висел на севере, как занавеска.

— Надо поосторожнее, — говорил доктор. — Я отлично знаю этот народ. Если они поймут, что мы пытаемся из них что-то выудить, нам никогда не увидеть этого парнишку.

— Ты-то с ними столкуешься, — сказал я. — А кстати, никто не упоминал про отца мальчика? Он существует?

— Ты не знаешь девиц Тэйта?

— Нет. Я только проезжал через Ручей Опоссума.

— Значит, ты проезжал через него слишком быстро, — сказал доктор, ухмыляясь. — При всем при том они неплохие девчонки, — добавил он задумчиво. — Они мне по-своему нравятся. Двое из них даже состоят в законном браке.

Мы все еще неслись через жаркие зеленые тени, оставив далеко позади центры цивилизации вроде Ньюхейла, и наконец в отдаленном ущелье впереди увидели пасущееся на склоне немногочисленное худосочное стадо, а затем и сам поселок Ручей Опоссума.

В нем было четыре старых дома, расположенных вдоль берега ручья. На одном висела вывеска: «Бакалея», — и рядом горел газовый фонарь. На крылечке сидели два старика.

— Тэйты, — сказал доктор, глядя вперед, — живут не в самом поселке, а дальше.

Еще два поворота дороги, которая превратилась теперь в тропинку с двумя колеями, привели нас к деревенскому почтовому ящику с надписью «Тэйт». Дом, стоящий позади него, основательно обветшал, но в большинстве окон имелись стекла. Только труба наполовину обвалилась. Гнилые доски обшивки были залатаны кусками толя. В углу двора женщина стирала белье в старой оцинкованной лохани. На коньке крыши торчала телевизионная антенна. В загончике, справа от входной двери, похрюкивала свинья с поросятами, а сзади располагался амбар. Сквозь деревья виднелись хижина, обитая толем, и неказистый сарай — возможно, это были дома замужних дочерей. Сидевший в качалке на крыльце старик уставился на нас, и старая собака, лежавшая у его ног, тяжело поднялась и залаяла.

Мне хорошо известны семьи, подобные Тэйтам. Они заготавливают зерна ровно столько, чтобы хватило на прокорм свиньям, и срывают плодов не больше, чем чтобы съесть их за один раз. Молодые зарабатывают главный образом пушным промыслом во время охотничьего сезона, а старики — продавая лунный свет. Теперь у них есть электричество, и они могут позволить себе радио и даже телевизор. Горожане считают их ленивыми и неумелыми. На самом деле такая беззаботная жизнь им нравится, заниматься же тяжелой работой им, напротив, неинтересно — работа мешает им наслаждаться жизнью.

Наш фургончик въехал во двор и остановился. Собаки, дети и взрослые сейчас же заволновались.

— Вот он, — сказал мне доктор под их шумный галдеж и хлопанье дверьми. — Тощий малыш с рыжими волосами, спускается со ступенек.

Мальчик был действительно странный. У остальных Тэйтов волосы были прямые, светло-каштановые или же золотистые. Его волосы были густые и курчавые, и их рыжий цвет имел еще какой-то оттенок. В лучах солнца можно было даже сказать, что серебряный. У Тэйтов были голубые глаза. Его глаза были цвета меди. И я понял, что имел в виду Джим Боссерт, говоря про цвет его кожи. Тэйты были красивые и загорелые, и он тоже, но это была другая красота, другой оттенок загара.

Он был еще маленький. По сравнению с прочими детьми Тэйтов, мускулистыми и ширококостными, походка у него была легкая, уверенная и грациозная не по-детски; он выглядел как газель среди молодых коз. У него была узкая голова и высокий череп, глаза серьезные и не по летам умные. Только в линии рта было нечто детское, застенчивое и мягкое.

Мы вылезли из машины. Ребятишки — их было не меньше дюжины — остановились, как по команде, и начали изучать свои босые ноги. Женщина отошла от лохани, вытирая руки юбкой. Из дома показались несколько женщин.

Маленький мальчик остался около ступенек. Рука его была теперь в руке миловидной девушки. Судя по описанию Боссерта, это и была его мать. Возрастом чуть больше девятнадцати, красивая, с высокой грудью и широкими бедрами, она была одета в узкие джинсы и мужскую рубашку, в сандалии на босу ногу, и пучок светлых волос свисал ей на спину.

Доктор обратился ко всем, представив меня как друга из города. Они были вежливы, но настороженны.

— Я хочу поговорить с Салли, — сказал он, и мы переместились к крыльцу.

Я старался не глядеть на мальчика, чтобы блеском глаз не выдать своего интереса. Доктор был несдержан и прямодушен, и это могло помешать. Я чувствовал, как мурашки побежали у меня по коже, когда я придвинулся ближе к мальчику, — отчасти от возбуждения, отчасти от ощущения, что это существо, отличное от меня, другой биологический вид. На лбу у ребенка красовался темный синяк, и я вспомнил, что другие дети побили его. Не было ли причиной их возмущения его отличие от них? Неужели они чувствовали это отличие без анализа крови и рентгена?

Мутация. Странное слово. Еще более странно, что она проявилась здесь, в этих местах. Ребенок уставился на меня, и июльское солнце холодком обдало мне спину.

Доктор заговорил с Салли, и она улыбнулась. У нее была честная дружелюбная улыбка. Рот ее был широким и откровенно чувственным. Она выглядела неприхотливой и притягивала, как летняя лужайка. Интересно, что за странная причуда генетики сделала ее основательницей совершенно иной расы?

Доктор сказал:

— Это и есть тот мальчик, которого вы привозили в больницу?

— Да, — сказала она, — но теперь ему лучше. Доктор наклонился и заговорил с мальчиком.

— Ну, — сказал он, — а как же тебя зовут, молодой человек?

— Звать Билли, — серьезно ответил он дискантом, который звучал приятно, словно звенящие вдали колокольчики. — Билли Тэйт.

Женщина, отошедшая от лохани, сказала с нескрываемой неприязнью:

— И вовсе он никакой не Тэйт.

Она представилась как миссис Тэйт и была, очевидно, матерью и бабушкой этого многочисленного выводка. У нее недоставало большей части зубов, а на голове неопрятно торчали седые волосы. Доктор не обратил на ее слова внимания.

— Как поживаешь, Билли Тэйт? — спросил он. — И откуда у тебя такие славные рыжие волосики?

— От его папочки, — сердито сказала миссис Тэйт. — Оттуда же, откуда у него эта воровская походка и желтые глаза, как у паршивой собаки. Вот что я вам скажу, доктор: если увидите человека, похожего на этого мальчишку, скажите ему, чтобы он явился и забрал свое добро.

Гром, прогремевший на покрытой облаками вершине Оленьего Рога, прозвучал аккомпанементом, идеально подходящим к ее словам. Словно это раздался зловещий смех Бога.

Салли спрыгнула с крыльца и схватила мальчика на руки.

Я посмотрел на доктора, он посмотрел на меня, а Салли Тэйт закричала на свою мать:

— Нечего своим грязным языком болтать о моем ребенке!

— Так нельзя говорить с ма, — сказала одна из старших сестер. — Ведь она же права.

— А! — сказала Салли. — Ты так думаешь? — Она повернулась к доктору, щеки ее стали белыми, глаза горели. — Они натравливают своих детей на моего ребенка, доктор, и знаете почему? Завидуют. Мы у них в печенках сидим, потому что у них у всех дети — большие неуклюжие увальни, которые только и умеют, что жрать, и такие же прожорливые мужья, которые с ними обращаются как со свиньями.

Гнев ее в момент достиг апогея; было ясно — эта ссора продолжается давно, возможно с тех пор, как родился ребенок.

А может быть, даже раньше, судя по тому, что она сказала потом.

— Завидуете, — сказала она своим сестрам, обнажая зубы. — Да уж, каждая из вас просто из кожи лезла, чтобы попасться ему на глаза, но на сеновал он позвал меня. Меня! И если он когда-нибудь вернется, то спать будет со мной и так часто и долго, как он этого захочет. И пусть кто-нибудь только попробует сказать что-нибудь плохое о нем или о ребенке!

— Вы говорите, — произнес доктор, не обращаясь ни к кому в отдельности, — что мальчик очень похож на своего отца?

— Точная копия, — нежно ответила Салли, целуя рыжие локоны с таким странным серебристым оттенком. — Конечно, хотелось бы снова увидеть этого человека, плевать мне, что они там говорят, доктор. Я вам скажу, он был красивый.

— Красивый тот, кто поступает красиво, — пояснила миссис Тэйт. — Нехороший он был, я сразу поняла, как его увидела.

— Что ты, ма, — сказал мистер Тэйт, — да ты у него из рук ела! — Смеясь, он повернулся к доктору Каллендеру: — Она бы сама на сеновал с ним пошла, если бы он ее попросил, факт! Разве не так, Гарри?

Гарри ответил, что так, и все засмеялись.

Миссис Тэйт с яростью произнесла:

— А вы, мужчины, лучше бы добились, чтобы ваш папочка делал что-нибудь для семьи, а не устраивали бы дурацкие представления перед чужими людьми.

— То есть, — сказал мистер Тэйт, — лучше бы нам всем стирать свое грязное белье при людях, которых это не касается. — Он вежливо повернулся к доктору: — Наверно, у вас была какая-то причина, раз вы сюда приехали. Может, я чем могу помочь?

— Так вот оно что, — неуверенно произнес доктор и посмотрел на мальчика. — Вы говорите, он в точности похож на отца?

«Раз так, — подумал я, — какая тут может быть мутация? Мутация — это нечто новое, отличное от родителей. Если он — точная копия, то его строение и цвет передались по наследству. А если строение и цвет наследственные, возможно, группа крови и внутренние органы…»

На Оленьем Роге снова загремел гром. И я подумал: «Значит, его отец тоже мутация». А доктор спросил:

— Кто же был этот человек, Салли? Я всех в этих горах знаю, но никогда не встречал никого, кто бы соответствовал этому описанию.

— Его зовут Билл, — сказала она, — так же, как мальчика. Фамилия — Джонс. Так он говорил.

— Врал он все, — сказала миссис Тэйт. — Он такой же Джонс, как и я. Это-то мы выяснили.

— Как он сюда попал? — спросил доктор. — И откуда? Он что-нибудь говорил об этом?

— Он сюда приехал, — сказала миссис Тэйт, — в грузовике от какой-то мастерской электроприборов — кажется, Гровера в Ныохейле. Он говорил, что это новая мастерская, что они осматривают все телевизоры в наших местах и предлагают бесплатную починку и настройку, если обойдется меньше пяти долларов. Это для рекламы фирмы. Так что я дала ему посмотреть наш телевизор, и он почти час с ним провозился и ни цента не спросил. Телевизор после этого работает хорошо. На том бы дело и кончилось, да Салли все вертелась у него под ногами, вот он ее и приметил. Начал ездить да ездить — и вот видите, что получилось.

Я сказал:

— Никакой мастерской Гровера в Ныохейле нет. И никогда не было.

— Мы это выяснили, — сказала миссис Тэйт. — Когда мы узнали, что будет ребенок, то пробовали найти мистера Джонса, но оказалось, что он все о себе наврал.

— Мне-то он говорил, откуда приехал, — мечтательно сказала Салли.

Доктор спросил нетерпеливо:

— Откуда же?

Причудливо изогнув губы, чтобы произнести незнакомые звуки, Салли сказала:

— Грилианну.

Глаза доктора широко раскрылись.

— Это еще что за дьявольщина?

— Нет такого места, — сказала миссис Тэйт. — Даже школьный учитель не мог найти его в атласе. Просто очередное вранье.

Но Салли прошептала:

— Грилианну. Он так это говорил, что слово звучало точно название одного из самых прекрасных мест на свете.

Над Оленьим Рогом расползлась грозовая туча. Ее края затенили солнце. Сверкали молнии, и раскатывался гром. Я сказал:

— А можно взглянуть на ваш телевизор?

— Отчего же, — сказала миссис Тэйт. — Можно. Только не испортите его. Чего бы он ни натворил другого, а уж телевизор-то он хорошо настроил.

— Не испорчу, — пообещал я.

Поднявшись по покосившимся ступенькам, я обогнул старика и его разжиревшую собаку. Прошел в гостиную, где царил беспорядок: из дивана торчали пружины, на полу не было коврика, а шестеро ребятишек, похоже, спали на старой латунной кровати в углу. Телевизору было, вероятно, года четыре, но он был самый большой и самый лучший из тех, какие выпускались в то время. Покрытый лоскутом красной материи, в комнате он почитался едва ли не за святыню.

Я снял заднюю стенку и заглянул внутрь. Сам не знаю, что я ожидал там увидеть. Просто мне показалось странным, чтобы человек пошел на мошенничество с грузовиком и на даровую починку телевизора. Какая-то выгода в этом наверняка была. В устройстве телевизоров я не очень-то разбирался, но даже на мой неопытный взгляд было ясно, что мистер Джонс сделал с внутренней схемой что-то странное.

Совершенно неизвестный компонент находился на внутренней стенке — небольшое приспособление, размерами не больше чем в два моих ногтя.

Я установил заднюю стенку и включил телевизор. Как и говорила миссис Тэйт, работал он очень хорошо. Лучше, чем ему полагалось. У меня было странное подозрение, что мистер Джонс сделал так, чтобы не надо было больше звать никакого мастера. У меня было подозрение, что этот компонент чем-то важен для мистера Джонса.

Интересно, сколько таких штук он установил в телевизорах по всему округу и, главное, для чего.

Я выключил телевизор и вышел. Доктор все еще разговаривал с Салли.

— …Он хочет сделать еще кое-какие анализы, — услышал я его слова. — Я могу взять тебя и Билли прямо сейчас.

Салли, казалось, пребывала в сомнении и собиралась что-то сказать. Но решение за нее уже было принято. Мальчик закричал диким голосом:

— Нет! Нет!

С неистовой силой молодого животного он вырвался из рук матери, прыгнул на землю и бросился к лесу с такой скоростью, что никто не смог бы его поймать.

Салли улыбнулась:

— Он испугался всех этих блестящих аппаратов и странных запахов, — сказала она. — Он не хочет возвращаться. А разве с ним что-нибудь неладно? Тот доктор сказал, что он здоров.

— Дело не в этом, — неохотно продолжал Каллендер. — Просто он хочет кое-что уточнить насчет рентгена. Это может оказаться важным на будущее. Ну вот что, Салли. Поговори-ка ты с мальчиком, а я приеду через денек-другой.

— Ладно, — сказала она. — Поговорю.

Доктор поколебался, потом сказал:

— Если хотите, я могу поговорить с шерифом насчет того, чтобы этого человека нашли. Раз это его ребенок, он должен что-то выплачивать на его содержание.

В ее глазах мелькнуло выражение тоски и задумчивости.

— Я всегда думала — возможно, если бы он знал о ребенке…

Миссис Тэйт не дала ей время закончить.

— Да и впрямь, — сказала она, — поговорите-ка с шерифом. Пора кому-нибудь что-нибудь сделать, прежде чем этот щенок сам станет мужчиной.

— Что ж, — сказал доктор, — попробуем.

Напоследок он бросил разочарованный взгляд на лес, где скрылся мальчик, мы попрощались, сели в фургон и уехали. Небо над нами совсем потемнело, а воздух стал тяжелым от запаха дождя.

— Что ты об этом думаешь? — спросил я наконец.

Доктор покачал головой:

— Будь я проклят, если знаю. Очевидно, внешние данные — наследственные. Если и другие…

— Тогда и отец — мутант. Просто мы должны учесть еще одно поколение.

— Такое объяснение проще всего, — сказал доктор.

— Разве есть какое-нибудь другое?

Доктор не ответил. Мы переезжали Ручей Опоссума, и начинался дождь.

— А что с телевизором? — спросил он.

Я рассказал.

— Надо прихватить Джада или ребят из электромастерской, чтобы они взглянули и сказали, в чем дело.

— Чем-то пахнет, — сказал доктор. — Воняет будь здоров.

Молния сверкнула так ярко и ударила так близко, что в моем сознании исчезло все, кроме огромной бледно-зеленой вспышки. Доктор взвыл. Фургончик перевернулся на дороге, покрытой тонкой пленкой грязи, и я увидел, как деревья устремляются на нас, а их верхушки наклоняются под внезапным ветром, так что казалось, будто они буквально прыгают вперед. Грома не было. Это я запомнил, не знаю уж почему. Фургончик задел за деревья. Послышался треск. Дверь распахнулась, я вывалился наружу и сквозь мокрое сплетение хлещущих ветвей упал на уходящую из-под ног землю. Я так и продолжал катиться по склону вниз, пока не оказался на дне ущелья. Я лежал там, ошеломленный, глядя снизу вверх на фургон, повисший у меня над головой. Я видел, как через раскрытую дверцу показались ноги доктора. Но тут сверкнула еще одна молния.

Она поглотила фургон, и деревья, и доктора в шаре зеленого огня, и когда вспышка погасла, деревья были выжжены и краска на опрокинутом фургоне пошла пузырями, а доктор катился и катился вниз по склону, очень медленно, как будто устал и не хотел торопиться. Меньше чем за три фута от меня он остановился. Волосы и одежда у него тлели, но это его не беспокоило. Его больше уже ничто не беспокоило! Во второй раз тоже не было никакого грома, хотя молния сверкнула совсем рядом.

Дождь поливал доктора тяжелыми струями, гася тлеющий огонь.

Джим Боссерт только что вернулся с освидетельствования тела доктора Каллендера. Впервые он мне почти понравился, таким больным и убитым он выглядел. Я придвинул к нему бутылку. Он отпил из нее, потом зажег сигарету и присел, дрожа.

— Это была молния, — сказал он. — Никакого сомнения.

Эд Беттс, шериф, сказал:

— Хэнк все еще настаивает, что это было нечто странное.

Боссерт покачал головой:

— Молния.

— Или сильный электрический разряд, — сказал я. — Ведь это одно и то же, правда?

— Ты же видел, как она ударила, Хэнк.

— Дважды, — сказал я. — Дважды.

Мы сидели в кабинете Боссерта в больнице. Был вечер, приближалось время ужина. Я потянулся к бутылке, а Эд спокойно сказал:

— Ты же знаешь, что может натворить молния… Несмотря на старую пословицу.

— В первый раз она промахнулась, — сказал я. — Просто промахнулась. Во второй раз — нет. Если бы меня не выбросило, я бы тоже погиб. И никакого грома не было.

— Вы были оглушены, — сказал Боссерт. — Вас оглушил первый удар.

— Она была зеленая, — сказал я.

— Шаровые разряды часто бывают зеленые.

— Но не простые молнии.

— Причуда атмосферы. — Эд повернулся к Джиму: — Дайте ему что-нибудь и отправьте домой.

Боссерт кивнул и поднялся, но я сказал:

— Нет, я еще должен написать о докторе для завтрашней газеты. Пока.

Разговаривать мне больше не хотелось. Я вышел, сел в машину и поехал в город. Я остановился у магазина и купил еще бутылку, чтобы скоротать ночь. При этом меня не покидало ощущение чего-то холодного и враждебного, и я думал о зеленой беззвучной молнии, и о мелких деталях, не имеющих отношения к телевизору, и о серьезном умном детском личике, которое было не совсем похоже на лицо взрослого мужчины. Человека из Грилианну.

Я приехал к себе, в старый дом, где теперь не живет никто, кроме меня. Я написал некролог о докторе, а когда закончил, было темно и бутылка почти опустела. Я улегся спать.

Мне приснилось, будто доктор Каллендер позвонил мне и сказал:

— Я нашел его, но ты не спеши.

Я сказал:

— Но ведь ты же умер. Не звони мне, доктор, пожалуйста, не звони.

Телефон все звонил и звонил, и через некоторое время я наполовину проснулся и понял, что звонит он на самом деле. Было без одиннадцати минут три.

Звонил Эд Беттс.

— В больнице пожар, Хэнк. Я подумал, что тебе надо знать. Южное крыло. Приезжай.

Он повесил трубку, а я начал натягивать одежду на свинцовый манекен, который был мною. Южное крыло. Это там, где рентген. Это там, где лежат снимки внутренних органов мальчика.

«Любопытное совпадение», — подумал я.

Я ехал вслед за воем сирены на Козий Холм сквозь ясную прохладную ночь. Половинка луны светила серебром на хребты, а Олений Рог стоял спокойный и торжественный на фоне звезд.

Когда я прибыл на место, из главного здания эвакуировали пациентов. Люди бежали с вещами в руках. Пожарные кричали и боролись с пламенем. Я подумал, что им уже не спасти южное крыло. Хорошо, если удастся спасти больницу.

Сзади, крича и лязгая, спешил на помощь еще один взвод пожарных. Я отошел в сторону и поглядел вокруг, чтобы видеть, куда ступаю. Мой взгляд привлекло какое-то прерывистое движение, примерно в десяти футах ниже по склону. Смутно в отраженных отблесках пламени я увидел девушку.

Стройная и гибкая, как газель, она крадучись пробиралась между деревьями. Волосы у нее были короткие и курчавые. В свете пожара их рыжий цвет странно отливал серебром. Она увидела меня, а может, услышала, вздрогнула и замерла на пару секунд. Глаза ее сверкнули медными искрами, как сверкают глаза животного. Потом она повернулась и побежала.

Я помчался за ней. Она бежала быстро, но и я не отставал. Потому что думал о докторе.

Я настиг ее.

Вокруг нас под деревьями было темно, но пламя пожара и луна освещали открытое место, где мы оказались. Она не сопротивлялась, повернулась ко мне лицом, легкая и оцепеневшая, отстраняясь возможно дальше от меня, когда мои руки схватили ее за плечи.

— Что вам надо от меня? — запыхавшись, спросила она высоким голосом. Он обладал странным акцентом и был приятным, как птичье пение. — Пустите меня!

Я спросил:

— Кем вы приходитесь мальчику?

Она вздрогнула. Я увидел, как глаза ее расширились, а потом она повернула голову и посмотрела в темноту под деревьями.

— Пожалуйста, отпустите меня, — сказала она, и я понял, что какой-то новый страх овладел ею.

Я встряхнул ее, чувствуя под своими ладонями хрупкие плечи девушки; я готов был эти плечи сломать, готов был мучить ее, мстя за доктора.

— Доктор! Кто убил его? — спросил я у нее. — Расскажите мне. Кто это сделал и как?

Она изумленно уставилась на меня.

— Доктор? — повторила она. — Не понимаю. — Наконец-то она начала сопротивляться. — Пустите! Вы делаете мне больно.

— Зеленая молния, — сказал я. — Сегодня утром был убит человек. Мой друг. Я хочу знать об этом.

— Убит? — прошептала она. — Да нет же! Никто не был убит.

— А вы подожгли больницу, разве не так? Зачем? Почему эти снимки были такой угрозой для вас? Кто вы? Откуда…

— Тс-с-с! — сказала она. — Слушайте!

Я прислушался. Снизу к нам приближались какие-то звуки, тихие, осторожные.

— Меня ищут, — прошептала она. — Пожалуйста, пустите меня. Я ничего не знаю о вашем друге, а пожар… он был… необходим. Я же не хочу никому причинить вреда, а если они обнаружат, что вы…

Я поволок ее назад, в тень под деревьями. Там стоял огромный старый клен с сучковатым стволом. Мы спрятались за него, одной рукой я обхватил ее талию, при этом голова девушки оказалась на уровне моего плеча, правая же моя рука прикрывала ей рот.

— Откуда вы? — спросил я, приблизив губы к самому ее уху. — Где Грилианну?

Тело ее напряглось. Оно было стройное, чем-то напоминающее тело того мальчишки, изящное, но вместе с тем сильное и с превосходной координацией.

— Где вы слышали такое название? — спросила она.

— Неважно, — сказал я. — Отвечайте.

Она молчала.

— Где вы живете? Где-нибудь поблизости?

Она пыталась вырваться.

— Ладно, — сказал я. — Тогда пошли. Назад, в больницу. Вас хочет видеть шериф.

Я поволок ее вверх по холму, но тут в полосу света на краю поляны вошли два человека.

Один из них был строен и курчав тем особым образом, который я уже научился распознавать. Он казался приятно взволнованным, приятно возбужденным, словно участвовал в игре, доставлявшей ему удовольствие. Его глаза поднялись навстречу яркому блеску огня и сверкнули, как прежде глаза девушки.

Его спутник был грузный, высокий, темноволосый тип самого обыкновенного вида. Его лицо не было ни взволнованным, ни возбужденным. Очевидно, для него это не было игрой. В руке он сжимал пистолет, и я понял, что он готов применить его.

Мне стало страшно.

— …Это надо же — бабу послать! — говорил он.

— В вас говорят предрассудки, — сказал курчавый. — Она была единственным человеком, которого можно было послать. — Он показал на пламя. — Как вы можете в этом сомневаться?

— Ее поймали.

— Только не Вади. — Он тихонько позвал: — Вади, Вади!

Губы девушки дернулись под моей рукой. Я наклонился и услышал, как она говорит шепотом:

— Если хотите остаться в живых, пустите меня к ним.

На освещенной пожаром поляне высокий темноволосый тип мрачно сказал кудрявому:

— Ее поймали. Надо что-то делать, и побыстрей.

Он зашагал по поляне.

Губы девушки мне шепнули:

— Пожалуйста!

Темноволосый уже подходил со своим большим пистолетом; курчавый шел немного поодаль, ступая мягко, точно крадущаяся кошка. Если бы я потащил девушку из-за дерева, они услышали бы меня. Если бы остался на месте, они бы на меня наткнулись. Так или иначе, подумал я, придется присоединиться к доктору.

Я отпустил девушку.

Она побежала к ним. Я стоял за кленом ни жив ни мертв и ждал одного — что она повернется сейчас и скажет роковое для меня слово.

Она не обернулась и ничего не сказала. Курчавый обнял ее, и с полминуты они поспешно о чем-то поговорили. Я расслышал, как она объясняла темноволосому, что она выжидала, желая убедиться в том, что пожар скоро не погасят. Потом все трое быстро пропали в темноте между деревьями.

С минуту я оставался на месте, а когда дыхание успокоилось, отправился за шерифом.

К тому времени, как я нашел Эда, было уже слишком поздно рассчитывать на удачные поиски. Но он все-таки послал машину. На дороге, естественно, не обнаружилось никаких следов, которые бы указывали на присутствие этой троицы.

Эд пристально поглядел на меня при свете умирающего пламени, которое все-таки удалось усмирить.

— Не обижайся на меня, Хэнк, — сказал он, — но ты действительно уверен, что видел этих людей?

— Уверен, — сказал я. Закрыв глаза, я видел перед собой эту девушку, и руки мои чувствовали ее тело. — Ее зовут Вади. А теперь я хочу поговорить с Крофтом.

Крофт был брандмейстер. Я наблюдал, как ребята поливают водой то, что осталось от левого, южного, крыла, — а от него не осталось ничего, кроме кучи горячих углей да груды развороченного металла. Джим Боссерт, утомленный и грязный, присоединился к нам. Он так устал, что не мог даже ругаться, а только оплакивал потерю своего прекрасного рентгеновского оборудования и пленок.

— Я нашел девушку, которая это сделала, — сказал я. — А Эд мне не верит.

— Девушку? — спросил Боссерт, вздрогнув.

— Такая же, как мальчишка. С ней был мужчина, может быть отец мальчика, не знаю. А третий — просто какой-то негодяй с пистолетом. Она сказала, что пожар был необходим.

— И все это ради того, чтобы избавиться от нескольких снимков!

— Наверно, для них это важно, — сказал я. — Они уже убили доктора. Они пытались убить меня. Что там пожар!

Эд Беттс выругался. Лицо его выражало сомнение. Затем подошел Крофт. Эд спросил у него:

— Отчего начался пожар?

Крофт покачал головой:

— Еще рано говорить. Надо подождать, пока все остынет. Но готов спорить на что угодно, началось от каких-то химикалий.

— Ты уверен?

— Уверен, — сказал Крофт и ушел.

Я взглянул на небо. Был почти рассвет, то прекрасное и бесцветное время суток, когда небо не темное и не светлое, а горы вырезаны будто бы из картона. Я сказал:

— Поеду-ка я к Тэйтам. Что-то страшно мне за мальчишку.

— Хорошо, — сказал Эд. — Я с тобой. Поедем в моей машине. Остановимся в городе и захватим Джада. Я хочу, чтобы он взглянул на этот телевизор.

— К чертям Джада, — сказал я. — Я спешу.

Я вдруг понял, что не могу терять ни минуты. Я вдруг страшно испугался за этого ребенка с серьезным лицом, который сам, конечно, даже и не подозревал, что является ключом к некой тайне, достаточно важной, чтобы те, кто хотел сохранить ее, решились на поджог и убийство.

Эд не отставал от меня. Он буквально впихнул меня в свою машину. На дверце было написано: «Окружной шериф», — и я подумал о фургончике доктора с надписью: «Окружная служба здравоохранения». Это казалось мне плохим предзнаменованием, но я ничего не мог поделать.

Также я ничего не мог поделать и с тем, чтобы не останавливаться из-за Джада Спотформа. Эд пошел к нему, прихватив с собой ключи от машины, и вытащил его из постели. Я сидел, курил и разглядывал Танкхэннок, наблюдая, как вершина его разгорается золотом по мере того, как поднималось солнце. Наконец Джад, долговязый молодой парень в синем комбинезоне с вышитыми на карманах красными буквами «Ньюхейлская электромастерская», взгромоздился на заднее сиденье. Его низенькая жена смотрела на нас с порога, запахнув на груди розовый халатик.

Мы отправились вверх по дороге. Черное облако дыма все еще клубилось над больницей на Козьем Холме. Небо над Оленьим Рогом было чистым и ясным.

Салли и ее мальчика в доме Тэйтов к тому времени уже не было.

Миссис Тэйт рассказала нам об этом, пока мы сидели в гостиной на диване с выпирающими пружинами, а старая собака, рыча, поглядывала на нас через дверь. Сестры Салли, по крайней мере некоторые из них, подслушивали из кухни.

— Никогда в жизни ничему так не удивлялась, — сказала миссис Тэйт. — Па только вышел в сарай вместе с Гарри и Джей Пи — это мужья двух старших девочек. Мы с девчонками мыли посуду после завтрака, и я услышала, как подъехала эта машина. Я сразу смекнула, что это он. Выхожу это я на крыльцо…

— Что за машина? — спросил Эд.

— Тот же деревянный грузовик, на котором он прежде разъезжал, только имя закрашено. Такой грязно-голубой. «Вот уж не ожидала снова здесь видеть вашу физиономию», — говорю я, а он говорит…

Дальше следовал подробнейший отчет миссис Тэйт об их разговоре. Он сказал, что всегда собирался приехать за Салли и что если бы он знал о мальчике, он бы приехал гораздо раньше. Он уезжал, сказал он, по делам и только что приехал и услышал, что Салли привозила ребенка в больницу, и понял, что это его ребенок. Он пошел к дому, а Салли так и выскочила прямо в его объятия, и лицо у нее так и сияло. Затем они вместе вошли в дом, посмотреть на мальчика, и Билл Джонс приласкал его и назвал сынком, а мальчик смотрел на него сонными глазенками и без всякой привязанности.

— Поговорили они немного наедине, — сказала миссис Тэйт, — а потом Салли пришла и сказала, что он собирается увезти ее и жениться на ней, как полагается, и усыновить мальчика, и попросила помочь ей уложить вещи. Я помогла, и они уехали вместе, все трое. Салли понятия не имела, когда вернется.

Она покачала головой, приглаживая волосы узловатыми пальцами.

— Вот только не знаю, — сказала она. — Не знаю уж…

— Что? — спросил я. — Разве что-нибудь было неладно?

Я-то знал, что было, но мне хотелось услышать, что она скажет.

— Да ничего такого, к чему бы можно придраться, — сказала она. — И Салли такая уж была счастливая… Чуть не лопнула от счастья. А он-то уж так старался угодить, такой вежливый со мной и с па. Спрашивали мы, зачем он нам все наврал, а он сказал, что и не врал вовсе. Объяснил, что человек, у которого он работал, и впрямь хотел в Ньюхейле магазин открыть, и мастерскую тоже, но после заболел и открывать не стал. Сказал, что и в самом деле его зовут Билл Джонс, и документы показал, в которых это сказано. И он сказал, что название, откуда он родом, Салли не так поняла, потому что он, мол, его выговаривал на старинный испанский манер.

— А как же оно взаправду звучит? — спросил Эд.

Миссис Тэйт была озадачена.

— Теперь я припоминаю, что он об этом вовсе и не сказал.

— Ну, а где он собирается жить с Салли?

— Да не устроился он еще. Есть у него вроде виды на два-три разных места… Уж такая она была счастливая, — сказала миссис Тэйт, — и мне бы надо счастливой быть, ведь как я часто хотела, чтоб он вернулся и забрал свое худущее отродье и Салли тоже. Но нет. Не рада я совсем, не знаю уж почему.

— Естественная реакция, — сочувственно сказал Эд Беттс. — Вы скучаете по дочери, а может быть, и по мальчику тоже, больше, чем сознаете.

— Выдавала я и раньше дочерей замуж. Что-то в этом человеке есть. Что-то такое… — Миссис Тэйт долгое время колебалась, подыскивая нужное слово. — Странное, — сказала она наконец. — Неладное. Не могу вам сказать что. Как в мальчике, только сильнее. В мальчике есть и Салли. А этот… — Она всплеснула руками. — Ну, вроде как жду неприятностей.

— Я тоже, миссис Тэйт, — сказал Эд. — Но вы, конечно, дадите мне знать, если у вас долгое время не будет вестей от Салли. А теперь я бы хотел, чтобы этот молодой человек взглянул на ваш телевизор.

Джад, который во время разговора сидел чинно и не знал, чем заняться, вскочил и побежал к телевизору-Миссис Тэйт начала было протестовать, но Эд сказал твердо:

— Это может быть очень важно, миссис Тэйт. Джад хороший мастер, он ничего не испортит.

— Надеюсь, что нет, — сказала она, — уж так хорошо телевизор работает.

Джад включил его и с минуту смотрел.

— Да, хорошо, — сказал он. — Даже слишком хорошо для этого поселка.

Он снял заднюю крышку и заглянул внутрь. Минуту спустя он присвистнул.

— Что такое? — спросил Эд, подходя ближе.

— Вот так штука, черт побери, — сказал Джад. — Взгляните-ка на этот контакт. Схема-то собрана правильно, а вот здесь парочка таких сопротивлений, каких я никогда прежде не видел, — он начинал волноваться. — Надо бы все это разобрать, чтобы посмотреть, что он тут понаделал. Он повысил мощность и чувствительность. Не иначе волшебник этот парень.

Миссис Тэйт громко сказала:

— Нет уж, ничего не разбирайте, молодой человек, оставьте все как есть.

Я спросил:

— А что это за штука сбоку?

— Честно говоря, — ответил Джад, — она меня и останавливает. К ней присоединена проволочка, но она, кажется, ни с одним из узлов приемника не соединена. — Он выключил телевизор и начал осторожно копаться в нем. — Видите эту проволочку толщиной с волосок, которая идет вниз? Она включена в сеть, так что все время находится под напряжением, независимо от того, включен ли телевизор. Но я не понимаю, какое отношение она имеет к работе телевизора.

— Что ж, вытащи ее, — предложил Эд. — Мы возьмем ее в мастерскую и посмотрим, нельзя ли с ней что-нибудь сделать.

— Хорошо, — сказал Джад, не обращая внимания на протесты миссис Тэйт. Он протянул руку и дотронулся до загадочной проволочки, пытаясь установить, чем она крепится к стенке корпуса.

Резкий щелчок, яркая вспышка — и Джад с воем отпрянул назад. Он сунул в рот обожженные пальцы, и глаза его наполнились влагой. Миссис Тэйт вскрикнула:

— Ну вот, добились, что испортили мне телевизор!

В воздухе запахло паленым. Девушки выбежали из кухни, а собака заскреблась когтями в дверь. Одна из девушек спросила:

— Что случилось?

— Не знаю, — сказал Джад. — Эта распроклятая штуковина хлопнула, как бомба, когда я до нее дотронулся.

Кучка чего-то серого — золы или пыли, — вот все, что осталось от непонятного устройства. Даже проволочка сгорела.

— Похоже, — сказал я, — не хотел мистер Джонс, чтобы кто-нибудь другой рассматривал его технические усовершенствования.

Эд хмыкнул. Он выглядел озадаченным.

— Телевизор не испортился? — спросил он.

Он работал так же великолепно, как и раньше.

— Ну, — сказала миссис Тэйт, — слава Богу!

Мы снова сели в машину Эда и отправились — я уже вторично — вниз вдоль Танкхэннокского хребта.

Джад все еще держал пальцы во рту. Он размышлял вслух, взорвались бы те странные сопротивления в телеприемнике, если бы их потрогать. Эд ничего не говорил. Он только хмурился. Я спросил его, что он об этом думает.

— Пытаюсь понять, — ответил он. — Этот Билл Джонс… Что ему надо? Какой ему прок от этой штуки в телевизоре… Люди обычно хотят, чтоб им платили за такую работу.

Джад предположил, что этот человек просто чудак.

— …Один из тех психов, что показывают в кино… вечно они изобретают всякие штуки и устраивают неприятности. Но я, конечно, хотел бы знать, что он сделал с этим телевизором.

— Что ж, — сказал Эд, — прямо не знаю, как тут поступить. Он же вернулся за девушкой, да и законов никаких не нарушил.

— Разве? — спросил я, глядя в окно.

Мы подъезжали к тому месту, где погиб доктор. Сегодня не было никаких намеков на бурю. В природе царили мир и покой. И все же я испытывал неприятное чувство, что за мной наблюдают. Некто знающий каждый мой шаг следит сейчас за мной и решает, посылать в меня зеленую молнию или нет. Я вздрогнул. Мне захотелось перейти на заднее сиденье и спрятаться. Конечно, я ничего такого не сделал, а сидел на месте и делал видимость, что абсолютно спокоен.

Эд Беттс молчал и гнал машину так быстро, что я подумал: при таких темпах нам и зеленая молния-то скоро уже не понадобится. Он не замедлял хода, пока мы не приехали в долину. Думаю, он был бы рад избавиться от меня прямо там, но ему нужно было довезти меня до Козьего Холма, где осталась моя машина. Когда он меня высаживал, сказал сердито:

— Не собираюсь больше тебя выслушивать, пока ты не поспишь как следует часов двенадцать. Да и мне надо поспать. Пока.

Я отправился домой, но не лег. Не до того было. Я сообщил своему помощнику и правой руке Джо Стрекфусу, что газета сегодня полностью в его распоряжении. Я довел до безумия местный коммутатор, но к пяти часам вечера у меня были все сведения, которых я добивался.

Я всю ночь проработал с картой местности у себя на столе. К пяти утра карта покрылась множеством красных карандашных точек. Если соединить их прямыми, они образовывали зигзагообразной формы замкнутую линию, охватывающую Олений Рог.

Каждая точка изображала телевизионный приемник, который в течение последних трех лет был обслужен рыжеволосым бесплатно.

Я долго смотрел на карту, а потом вышел во двор и поглядел на Олений Рог. Мне показалось, что он очень высокий, выше, чем я его себе представлял. От подножия До вершины его покрывал густой зеленый лес. В зимнее время там охотились на медведей и оленей, и я знал, что на нижних склонах есть несколько охотничьих домиков, а говоря проще, лачуг. Летом ими не пользовались и кроме охотников никто не затруднял себя подъемом на эти почти отвесные склоны.

Сейчас там гнездились тучи. Казалось, Олений Рог нахлобучил их себе на голову, и они свисали, как капюшон. Меня охватила дрожь, и я вошел в дом, закрыв за собой дверь. Почистил револьвер, зарядил полную обойму. Сделал сандвич и допил последние глотки из вчерашней бутылки. Затем приготовил сапоги, грубые деревенские брюки, рубашку цвета хаки, завел будильник и — хотя было совершенно светло — лег спать.

Будильник разбудил меня в одиннадцать тридцать ночи. У меня опять было ощущение, что за мной наблюдают. Света я зажигать не стал. Мне вполне хватало того, что попадал через окно в дом от перемежающихся зеленовато-желтых вспышек в небе. На западе раздавались тихие раскаты грома. Я положил револьвер в кобуру под рубашкой, но не для того, чтобы спрятать его, а потому что он там меньше мешал. Одевшись, я спустился и вышел через черный ход, пробираясь к гаражу.

Было так тихо, как только может быть в маленьком городке ночью. Я мог слышать бегущий по камням поток, миллион сверчков, распевающих свои песни, и громкие резкие голоса лягушек.

Я остановился в густой тени около клумбы рододендронов, которыми так гордилась моя мать. Вдруг я услышал тихие шлепающие шаги и еще более тихое дыхание.

Две фигуры перешли ручей и направились к моему двору.

Вместе с новым раскатом грома в небе сверкнула новая вспышка, и я увидел их совсем рядом. Они стояли в траве и глядели на дом.

В одной из фигур я узнал ту самую девушку Вади. Она держала что-то в руках. Второй был массивный темноволосый мужчина с револьвером.

— Порядок, — сказал он. — Он спит. Приступайте к делу.

— Разве вы не дадите ему возможности выбраться?

По ее тону чувствовалось, что она заранее знала ответ.

— Разумеется, а потом можете позвать шерифа и объяснить, зачем вы сожгли дом. И больницу. Говорил я Арнеку, что вам нельзя доверять. — Он грубо толкнул ее. — Ну, валяйте.

Вади сделала от него пять осторожных шагов. Затем быстро бросила в разные стороны то, что держала в руках. Я услыхал, как два предмета упали, шелестя в траве, туда, где даже днем пришлось бы потратить несколько часов на их поиски. Девушка обернулась.

— А теперь, — спросила она резко и вызывающе, — что вы намерены делать?

Наступила минута зловещей тишины.

— Ладно, пошли отсюда, — сказал он.

Она двинулась к нему, и он подождал, пока она не оказалась совсем близко. Тогда он ударил ее. Она издала чуть слышный мычащий звук и упала. Он начал пинать ее, и тогда я выскочил и ударил его по уху рукояткой револьвера. Он упал.

Вади поднялась на четвереньки. Она уставилась на меня, слегка всхлипывая от злости и боли. Я взял у мужчины из рук револьвер и отбросил его далеко в сторону. Он плюхнулся куда-то в ручей. Тогда я наклонился над девушкой.

— Ну, — сказал я. — Вот вам мой платок.

Она взяла его и приложила ко рту.

— Так вы были все это время здесь, — сказала она. Голос ее звучал почти сердито.

— Так уж получилось. Я должен вас поблагодарить за свою жизнь. И за свой дом. Хотя о больнице вы так не беспокоились.

— Там никого не надо было убивать. Я убедилась. Здание всегда можно отстроить, другое дело — жизнь.

Она посмотрела на лежащего без сознания человека. Глаза ее загорелись кошачьим блеском при вспышке молнии.

— Его-то я могла бы убить, — сказала она. — С удовольствием.

— Кто он?

— Компаньон моего брата. — Она взглянула в направлении Оленьего Рога, и глаза ее погасли. Она опустила голову.

— Ваш брат послал вас меня убить?

— Он этого не говорил.

— Но вы догадались?

— Когда со мной пошел Марлин, я догадалась.

— Ваша специальность — поджоги?

— Поджоги? А-а, устройство пожаров… Нет, я химик. И я бы хотела… — Она с усилием оборвала свои слова.

Я спросил:

— Так эти штуки — подслушивающие устройства? Эти штучки, которые ваш брат вставлял в телевизоры, — сказал я. — Я так и подумал, когда увидел, как они расположены. Ряд подслушивающих постов вокруг единого центра, маленькие уши, которые должны были услышать любые сплетни, потому что если у местных жителей будут подозрения, они начнут об этом говорить и таким образом пошлют предупреждение. Он ведь слышал мои звонки сегодня днем, разве не так? Вот почему он вас и послал. И он слышал нас с доктором у Тэйтов.

Она вскочила и побежала от меня прочь. Как тогда на пожаре. Она быстро убегала, а я старался ее догнать. Она побежала через мелкий ручей, расплескивая воду, и забрызгала мне лицо и одежду. На другом берегу я поймал ее. На этот раз Вади сопротивлялась.

— Пустите меня, — сказала она, колотя меня руками. — Вы знаете, что я для вас сделала? Я направила острие ножа против себя самой. Пустите, дурак вы косолапый…

Я сжал ее сильнее. Ее мягкие локоны коснулись моей щеки.

— …пока я об этом не пожалела, — сказала она.

Не знаю почему, но я вдруг поцеловал ее.

Мне приходилось целовать девушек, которые хотели, чтобы их целовали, и девушек, которым я не очень-то нравился. Мне случалось целовать недотрог. Случалось, что я получал по физиономии. Но никогда ни одна девушка не уходила от меня так, как она. Она перестала сопротивляться. Она застыла в моих объятиях, и мои губы были на ее губах, и каким-то холодом веяло от них, каким-то полным неприятием того, что происходило. Я был потрясен и сбит с толку, но нельзя же злиться на то, что не затрагивает другого. Это было слишком непреодолимо. И я внезапно подумал о мальчике.

— Совсем другое племя, — сказал я. — Далекие миры. Это так?

— Да, — сказала она невозмутимо. — Далекие миры.

И я ощутил странный холод. Я стоял на берегу ручья теплой ночью, на том самом берегу, на котором я стоял прежде десятки тысяч раз, мальчиком и взрослым мужчиной, и видел странный блеск ее глаз, и мне было холодно. Мало того, мне было жутко. Я отодвинулся от нее, продолжая держать ее в объятиях, но уже с другим чувством.

— А ведь у вашего брата и Салли Тэйт, — сказал я, — было не так.

— Мой брат Арнек — неполноценный человек.

— Вади, — спросил я, — где Грилианну?

Девушка, вернее существо в виде девушки, посмотрела через мое плечо и сказала:

— Марлин убегает.

Я тоже посмотрел — так оно и было. Голова этого человека оказалась крепче, чем я думал. Он поднялся, и я увидел, как он, торопливо спотыкаясь, пробирался на Улицу вдоль моего дома.

— Что ж, — сказал я, — он уже ушел. Вы, наверное, приехали в машине?

Она кивнула.

— Отлично, — сказал я. — Ее не остановят, как мою. На ней мы и поедем.

— Куда это вы собрались? — спросила она, с трудом переводя дыхание.

— Туда же, куда собирался, когда вы мне помешали. На Олений Рог.

— Ну уж нет, — сказала она. — Вы не можете, вы не должны! — Она опять была человеческим существом, и она боялась. — Я же спасла вам жизнь, разве этого недостаточно? Вы погибнете, когда подниметесь на Олений Рог, и я тоже, если…

— А Салли и мальчик поднялись туда живыми? — спросил я ее, и она опустила голову и кивнула. — Тогда вы постараетесь, чтобы и мы не умерли.

— Не сегодня! — воскликнула она в панике. — Только не сегодня ночью!

— А что будет сегодня ночью? — Она не отвечала, и я встряхнул ее. — Что там такое происходит?

Она сказала с внезапной злостью:

— Хорошо, раз так — отправляйтесь. Поднимайтесь на Олений Рог и смотрите. А когда будете умирать, вспомните, что я пыталась вас остановить.

Больше она ничего не сказала. Не протестуя, она повела меня к машине, стоявшей на дороге. Это был крытый грузовик грязно-голубого цвета.

— Он собирается их убить, да? — спросил я. — Он же убил доктора. Вы допускаете, что он хочет убить меня. Что же может спасти Салли и ребенка?

— Вы меня мучаете, — сказала она. — Это какой-то мир пыток. Поезжайте. Поезжайте — и пусть все будет кончено.

Я повел грузовик. Как и телевизор, он работал лучше, чем ему было положено. Он летел со сверхъестественной скоростью по грязным дорогам к Оленьему Рогу, легкий, как облачко, бесшумный, как сон.

— Жаль, — сказал я, — у вашего брата гениальные задатки.

Она горько рассмеялась:

— Он не смог окончить второго курса технической школы. Вот почему он здесь.

Она посмотрела на Олений Рог так, будто ненавидела эту гору, а Олений Рог, невидимый за пеленой туч, ответил на ее взгляд зловещим раскатом грома.

Я остановился у последней бензоколонки на дороге, гудками разбудил владельца и велел ему позвонить шерифу Беттсу и рассказать, куда я поехал. Сам я не осмеливался сделать это из страха, что Вади убежит от меня. Владелец колонки очень возмущался, что его разбудили. Я надеялся, что из-за своего возмущения он не забудет позвонить.

— Вы довольно близко к Оленьему Рогу, — сказал я ему. — Шея, которую вы спасете, может оказаться вашей собственной.

Я оставил его размышлять над своей загадочной фразой, а сам помчался к темной горе в этой дьявольски странной машине, которая заставляла меня чувствовать себя персонажем одного из моих дурных снов; девушка сидела рядом со мной — странная девушка, которую лишь условно можно было назвать человеческим существом.

Дорога оборвалась. Мы начали взбираться в гору. Вади говорила мне, куда сворачивать. Вместо дороги теперь тянулась тропинка, но вскоре и она исчезла в густом лесу возле ветхого домика с гаражом сзади. Гараж только выглядел ветхим: фары осветили новые и крепкие доски внутри.

Я выключил мотор, погасил фары и потянулся к ручному тормозу. Вади, должно быть, сидела как на иголках в ожидании этой минуты. Я услышал, как она наклонилась и раздался щелчок, будто она вытащила что-то из-под щитка. Дверца на ее стороне распахнулась.

Я закричал, чтобы она остановилась, и выскочил из грузовика, чтобы поймать ее. Но она уже поджидала меня.

Как только я выбрался из кабины, вспыхнула молния, маленькая, зеленая, яркая. Я видел, как она приближается, и понял, что это сделала Вади при помощи предмета, который держала в руках. Затем молния ударила в меня, и это был конец.

Когда я пришел в себя, вокруг не было ни души, и на меня лился дождь так же, как тогда на доктора.

Некоторое время я с трудом полз к гаражу, и вскоре мне удалось до него добраться и подняться с ощущением тяжести и боли во всем теле. Руки и ноги были словно чужие. Я стоял в гараже, укрываясь от дождя, растирал онемевшие конечности и думал.

Весь мой энтузиазм испарился. Я больше не хотел на Олений Рог. Чернота его вершины пугала и наводила чувство жуткого одиночества, и одному Богу было известно, что творится там под покровом туч. Вспышки молнии — настоящей небесной молнии — ярко освещали деревья, с которых стекала вода.

Потом я подумал о Салли Тэйт и о маленьком рыжеволосом парнишке, и еще подумал, что Эд Беттс, возможно, уже где-нибудь наверху пробирается через лес в поисках меня. Я не знал, сколько времени был в беспамятстве.

Я проверил, на месте ли револьвер, и обнаружил, что он на месте. Я не пошел в гору прямым путем. Я сообразил, что у девушки было достаточно времени найти своего брата и предупредить его, и он мог ждать меня как раз на этой дороге. Я свернул на восток, вспомнив, что там есть ущелье, в котором можно укрыться. Прежде я бывал на Оленьем Роге, но только при дневном свете, когда лежал снег, и со мной были друзья, и самое опасное, на что можно было рассчитывать, это встреча с медведем.

Я карабкался по крутому склону горы, пробираясь между деревьями. Лил дождь. При вспышках молнии видно было каждую жилочку на листьях деревьев, зато после наваливалась такая темень, что казалось, будто солнце и звезды еще не изобрели. Я никак не мог отыскать ущелье. Я знал только, что еще поднимаюсь, — в этом-то не было никакого сомнения. Через некоторое время дождь ослабел.

Крутой склон резко оборвался, и я чуть не скатился кубарем в длинную неглубокую котловину, густо поросшую лесом. Сквозь деревья просвечивали огни.

Я пошел осторожнее. Из глубины слышались голоса и какой-то металлический скрежет.

Вскоре я подошел к поляне. Она была не более десяти футов в поперечнике. Почти рядом со мной стояли две палатки, так хитро спрятанные между деревьями, что нужно было практически подойти вплотную, чтобы их обнаружить.

Из одной палатки слышалось сонное всхлипывание ребенка. В центре поляны стояли Вади и ее брат. Они разглядывали металлическую мачту, составленную из отдельных частей, которая поднималась из вырытой в земле ямы. Вершина мачты тонула в облаках. На земле около ямы стоял фонарь.

Лица Вади и ее брата были раздраженными.

Вади, как мне показалось, была напугана. Она все смотрела на палатки. Через минуту из одной из них вышел Марлин. Он выглядел усталым, промок от дождя и был в отвратительном настроении.

Марлин подошел прямо к Вади, ругая ее за то, что она сделала. Арнек сказал по-английски:

— Я ее сюда не звал… я ее отправляю сегодня же домой.

— А что толку! Все равно нам придется теперь менять базу.

— Возможно, и нет, — сказал Арнек решительно. Он смотрел на уходящую в высоту мачту, мягко поскрипывающую в местах стыков.

— Вы дурак, — резко сказал Марлин холодным, презрительным тоном. — Зря вы затеяли эту историю, Арнек. Надо было вам связываться с этой девчонкой, да еще Ребенка сделать! И тех парней в фургоне не сумели убрать. Одного убили, а другого оставили живым. А потом она теряет единственный шанс, который у нас оставался. Вы что, не знаете, сколько денег мы на этом потеряем? А сколько времени уйдет на поиск нового места? Да и где вы еще найдете такое место, как это?

Голос Арнека был хоть и твердым, но уверенности в нем не хватало.

— Да перестаньте вы ругаться и вспоминать эти подробности. Нам нужен еще час времени, и гори тогда все огнем. Гор на планете много.

— Неужели? — презрительно спросил Марлин и посмотрел на Вади.

Арнек неуверенно взглянул на сестру и снова сосредоточил внимание на мачте. Лицо Вади было белее мела. Она дернулась было к палатке, но Арнек грубо оттолкнул ее и заговорил с ней на своем языке. Марлин снова ушел в палатку.

Я проскользнул позади палаток к той из них, куда только что вошел Марлин. Внутри что-то жужжало и выло. Приподняв брезент, я юркнул в палатку.

У меня не было времени осмотреться. Вся палатка была заставлена каким-то электронным оборудованием. Марлин сидел на табуретке перед большим щитом, на котором было расположено около дюжины мониторов, похожих на миниатюрные экраны слежения. У меня лишь хватило времени разглядеть на экранах окрестности Оленьего Рога и прилегающей местности. Марлин, очевидно, контролировал окрестности с помощью специальных камер, которые посылали изображение сюда. Передача сигнала, должно быть, велась узко направленным лучом, потому что изображение было на редкость четким. Теперь я знал, каким образом божье око наблюдало за мной и доктором на Танкхэнноке.

Я еще не понял, как они вызывали молнии, но я был совершенно уверен, что Эд Беттс получит одну такую в свою машину, хорошо видную на экране.

Марлин обернулся и увидел, что в палатке не Арнек. Он вскочил быстрее, чем я мог себе представить. Подняв легкий табурет, на котором сидел, он запустил им в меня и ловко отпрыгнул в сторону. За ту секунду, которая понадобилась мне, чтобы нагнуть голову, спасаясь от табуретки, он достал револьвер.

Времени на выстрел у него не хватило. Я выстрелил в него дважды. Он упал. Я вышиб револьвер из его рук, тесно прижался к брезентовой стенке около входного клапана, не давя на нее. Брезент был светопроницаемый, а маленькие лампочки над контрольным щитом не отбрасывали теней.

Арнек входить не стал.

Прошла секунда, другая, я нервничал. Потом услышал его крик: «Марлин, Марлин!» — и осторожно, стараясь ничего не задеть, вбежал в узкое пространство позади щита с оборудованием. Не заметив там никаких кабелей, я догадался, что генератор, видимо, под землей, внизу. Пол был из какого-то темно-серого материала, к которому был прикреплен щит с экранами.

Я вытащил нож и полоснул по брезенту задней стенки. И вдруг палатка наполнилась зеленым огнем. Он искрами отскакивал от всех металлических предметов и вышиб револьвер у меня из рук. Я прорезал брезент и выскочил наружу.

Обежав палатку кругом, я увидел Арнека, стоящего перед входом. В руке он держал оружие, похожее на то, что я видел у Вади. Я крикнул:

— Бросайте.

Минуту поколебавшись, он бросил его на землю.

— Теперь отойдите, — сказал я. — Идите к своей сестре, только медленно, шагом.

Он пошел. Я поднял его оружие.

— Прекрасно, — сказал я. — Теперь можно сделать передышку.

Я позвал Салли Тэйт, сказав ей, что опасности больше нет.

Все это время Вади стояла, приложив руку к губам, и смотрела вверх, куда-то в туман.

Салли Тэйт вышла из другой палатки. Мальчик был у нее на руках. Лица обоих были бледны и заплаканы.

— Все в порядке, — сказал я. — Вы можете ехать…

Я хотел сказать «домой», но в небе раздался звук, который не был ни ветром, ни громом, да и вообще в нем не было ничего природного, скорее это был шум от выбрасываемой воздушной струи. Я ощутил сильное давление сверху, трава приникла к земле, а ветви деревьев согнулись. Туман пошел клочьями, забурлил, рассеялся.

Что-то непонятное коснулось верхушки мачты.

Арнек повернулся и побежал к Вади, и я не стал его останавливать. Я придвинулся ближе к Салли, которая стояла с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами.

Мачта начала опускаться вниз, таща за собой предмет. Думаю, я сразу понял, что происходит. Предмет представлял собою цилиндр длиной примерно в пятьдесят футов; ни крыльев, ни реактивных двигателей на нем не было. Я смотрел, как он медленно опускается, удерживаемый на острие мачты магнитными захватами. Мачта была автоматической посадочной направляющей. Она плавно опускала корабль между деревьями с такой же аккуратностью, как продевают нитку в ушко иголки.

Все это время я чувствовал на себе жуткое дыхание страха.

В боковой стенке корабля открылась дверца. И хотя это была последняя, завершающая деталь, которой мне не хватало для полноты картины, я был сильно потрясен тем, что увидел. Родное небо, в котором я был уверен на сто процентов, внезапно разорвалось над моей головой, словно облако под порывом ветра, и в образовавшуюся черную брешь на меня хлынул межзвездный холод, пронзила безграничность и отчужденность бесчисленных биллионов солнц. Я содрогнулся от подобных масштабов. Я был ничто и никто, бесконечно малая пылинка в беспредельном пространстве космоса, слишком огромном, чтобы все это вынести человеку. Звезды подступили слишком близко. Мне захотелось опуститься на четвереньки, ползти, выть по-собачьи.

Неудивительно, что Арнек, Вади и мальчишка были такими странными. Мутация здесь ни при чем — просто все они были не с Земли.

Они пришли из другого мира.

Из дверцы сам собой опустился трап. Какой-то человек проворно сошел на землю и заговорил с Арнеком. От Арнека он отличался разве что своей необычной, плотно прилегающей к телу одеждой из темной материи. Арнек указал в мою сторону и поспешно что-то сказал. Человек повернулся и поглядел на меня, поза его выражала тревогу. Я почувствовал себя неразумным ребенком, сжимающим в тонкой ручке игрушечный пистолет. Или по-другому — одиночкой-землянином, который, как последний спартанец, защищающий Фермопилы, кричит в лицо бессчетной инопланетной силе: «Здесь вам не пройти!»

Все время, пока Арнек разговаривал с незнакомцем, около корабля кипела работа. С задней стороны тоже открылся люк, и теперь из обоих отверстий спешно стали вылезать люди. Здесь были и мужчины и женщины. Все они с виду были человеческими существами. Может быть, слегка необычными, немного странными, но человеческими. Они были разных типов, разного цвета кожи, роста, сложения, но все они мало чем отличались от жителей Земли. Выглядели они взволнованными; похоже, место, в котором они оказались, вызывало у них неподдельный испуг. Некоторые женщины плакали. Всего их было человек двадцать.

Тут я понял, для чего все это было Арнеку и Марлину нужно, и меня разобрал смех. Настолько их замысел представился мне банальным и скучным.

— Контрабандная рабочая сила, — сказал я вслух. — Так вот чем вы занимаетесь, контрабандисты залетные!

Залетные… Да уж, действительно.

Потом, когда я все это обдумал детально, ситуация показалась мне не такой смешной.

Незнакомец повернулся и что-то крикнул вышедшим из корабля людям. Мужчины и женщины замерли, некоторые еще были на трапах. Раздался шум голосов. Те, что не успели сойти, подались в стороны, и человек восемь, одетые в униформу, выпрыгнули наружу с оружием в руках.

Салли Тэйт испустила дикий крик. Ребенок выпал у нее из рук. Он сидел на мокрой земле, и ветер дул ему прямо в лицо; мальчик даже плакать не мог от охватившего его испуга. Салли пошатывалась. Ее сильное, здоровое тело вдруг расслабилось и сделалось вялым, мускулы безвольно обмякли. Она повернулась и, пошатываясь, побрела к палатке. Затем упала возле самых дверей и проползла остаток пути, как пришибленная собака. Так она и осталась лежать у входа, и брезентовое полотно клапана хлопало у нее над головой.

Я не винил ее.

Сам не знаю, какая непонятная сила удержала меня от того, чтобы присоединиться к ней.

Из восьми человек у пяти не было ничего человеческого. Двое из них даже отдаленно не напоминали людей.

Я не в состоянии их описать. Я не в силах даже отчетливо вспомнить, как они выглядели.

Если честно, я не хочу вспоминать.

Чтобы привыкнуть к их облику, нужно прожить с ними очень долго, возможно всю жизнь. Но я на такой подвиг не способен. Даже если завтра космические полеты станут делом обыкновенным. Слишком я для этого стар, слишком свыкся с образом жизни, который веду с рождения. Возможно, другие окажутся податливее, чем я. Тем лучше для них.

Я поднял мальчика и побежал.

Снова полил дождь. Я бежал вниз по склону с мальчиком на руках. Зеленые молнии летели за нами следом.

Мальчик стал дышать ровно. Он спрашивал меня, почему мы должны умереть. Я говорил ему, что все будет нормально, и продолжал бежать.

Мы упали и скатились на дно глубокой расщелины. Тело болело от ушибов. Мы лежали в мокрых кустах и смотрели на молнию, пронзавшую ночь над нами. Через некоторое время в небе все успокоилось.

Я взял мальчика на руки, выбрался из расщелины и осторожно продолжил спуск.

Вскоре мы наткнулись на Эда Беттса и сборный отряд, осторожно прокладывающий себе путь вверх по склону горы.

Один из них взял у меня ребенка. Я бросился к Эду и сказал заплетающимся языком:

— Они высаживают незаконно завербованных.

— Там, наверху?

— У них корабль, — сказал я ему. — Они чужие, Эд. Они не с Земли.

На меня вновь напал смех. Я ничего не мог с этим поделать.

Внезапно в ночи над нами вспыхнул огонь. Через секунду до нас донесся шум взрыва.

Я перестал смеяться.

— Наверно, они взрывают свои сооружения. Уходят. Марлин говорил, что придется это сделать. А, черт… А Салли все еще там.

Я побежал обратно в гору, проламываясь сквозь чащу, будто медведь.

Остальные поспешили за мной.

Прогремел еще один взрыв. Наконец я снова достиг той самой поляны. Эд бежал следом. Вряд ли кто-нибудь мог заметить нас с шерифом в таком чаду. Палатки исчезли. Дымящиеся деревья склонились по краям огромной воронки, образовавшейся в земле. Не было и следа того оборудования, которое я видел в палатке.

Корабль все еще был там. Команда вталкивала последних пассажиров на борт. У люка слышалась перебранка.

Вади обнимала одной рукой Салли Тэйт. Очевидно, она пыталась взять ее с собой на корабль.

Я понял, почему Салли с мальчиком были еще живы, это Вади настояла на том, чтобы ее брат отослал их туда, где они будут для него не опасны, и у него не хватило духу ей отказать.

Вади повела Салли к трапу. Салли шла охотно. Я рад вспомнить об этом теперь, когда ее здесь нет.

Хочется думать, что у Салли там все в порядке. Она моложе меня, да и запросы у нее не такие. Так что, думаю, она приспособится. Похоже, она любит своего Билла Джонса, то есть Арнека, достаточно сильно, чтобы бросить и семью, и ребенка, и мир, в котором жила, и оставаться счастливой.

Мы с Эдом побежали через поляну. Эд не сказал ни слова. Но на его физиономию стоило посмотреть.

Они видели, что мы приближаемся, но стрелять не стали. По-видимому, страшно спешили. Вади что-то закричала, я был уверен, что это было предостережение мне, но я не смог его разобрать. Затем она прошла на корабль. За ней вошли Арнек и команда, трапы убрали, и двери закрылись.

Причальная мачта начала подниматься; ветви деревьев раздались в стороны — с такой силой она устремилась вверх.

И тут я понял, в чем заключалось предостережение. Я вцепился в Эда и потащил его назад. Когда я инстинктивно почувствовал, что мы удалились достаточно далеко, я закричал: «Ложись!» — всем, кто мог услышать мой крик.

Мачта взорвалась.

Грязь, камни, обломки деревьев обрушились на нас. Взрывная волна ударила в уши. Через несколько минут насмешливый свистящий звук, постепенно слабея, смолк.

Мы поднялись, собрали перепуганный и перепачканный отряд и отправились посмотреть, что осталось от поляны и от того, что находилось на ней. Ничего. Салли Тэйт и след простыл. Словом, никаких доказательств того, что виденное нами с Эдом было на самом деле.

Мы сочинили историю о большом вертолете и иностранной ракете. Вышла она не очень удачной, но все же была лучше, чем правда. Позже, в спокойной обстановке, мы с Эдом попытались разобраться, что же было на самом деле. То есть как это было сделано и зачем.

С «как» особенных проблем не возникло. Действительно, при их-то возможностях не составляет особого труда найти отдаленное, труднодоступное место вроде Оленьего Рога. Соорудить там свою тайную базу — простую, компактную и хорошо скрытую от чужих глаз. Чтобы охотники, даже если ходили рядом, все равно бы ни о чем не догадывались. А потом при подходящих условиях, в основном ночью, когда возможность обнаружения практически нулевая, можно начинать действовать.

Мы решили, что корабль, который мы видели, слишком мал для перевозки большого числа пассажиров на далекие расстояния. Это что-то наподобие челнока, доставлявшего людей с большого звездного корабля, который находится на орбите.

Звездный корабль. Звучит до странности непривычно. Но мы видели членов его команды. Сейчас любой школьник знает, что на планетах Солнечной системы разумной жизни не существует. Отсюда следует естественный вывод: они прилетели издалека.

Зачем? Это было трудно понять. Об этом мы могли только догадываться.

— Там, должно быть, высокий уровень цивилизации, — сказал Эд. — Они строят корабли и путешествуют в них. Очевидно, они знают про нашу Землю.

Мысль не очень приятная.

— Почему тогда они ничего не рассказывают о себе? — удивился он. — Давай-ка подумаем.

— Мне кажется, — сказал я, — они ждут, когда мы тоже освоим космические полеты. Возможно, это что-то вроде испытания, которое надо пройти, чтобы приблизиться к их цивилизации. Или они считают нас настолько отсталыми — ну, там, войны и все такое, — что не хотят иметь с нами ничего общего.

— Согласен, — сказал Эд. — Но зачем же так настраивать против нас своих людей? И как Марлин, один из наших, оказался с ними?

— Есть люди, которые за деньги что хочешь сделают, — сказал я, — и Марлин как раз из этих. Не так уж трудно наладить с такими контакт и пользоваться ими как местными агентами. А что до «настраивать против нас», так это, возможно, не поощряется и там, откуда они прилетели. Вспомни, что сказал Марлин о Вади. Долго ли она будет молчать, если тебя прикончат? Я полагаю, что ее брат был неудачником у себя дома и впутался в грязный бизнес, а сестра пыталась спасти его. Наверняка есть другие планеты, очень похожие на Землю, иначе все эти левые заработки не приносили бы прибыли. И не было бы такого размаха.

— А эти, которых доставили нелегально? — спросил Эд. — Они тоже неудачники? Люди, которым не повезло на родине? И как ты думаешь, сколько их уже ходит среди нас?

Я и сам хотел бы это знать. Сколько чужаков Марлин и ему подобные приняли с борта кораблей, одели, проинструктировали и снабдили фальшивыми документами? Взяв с них, соответственно, все, что они имели? Сколько людей из тех, что ежедневно нас окружают и хоть чуточку на нас не похожи, являются не совсем людьми, в том смысле, который мы в это понятие вкладываем? Вроде этого мальчика.

Кстати, о мальчике.

Семейство Тэйтов от него отказалось, так что я стал законным опекуном и мы с ним отлично ладим. Он умный парнишка. Его отец, возможно, и был неудачником в своем мире, но в нашем у этого ребенка-полукровки такие способности, которые любого бы напугали. Он хороший парень. Думаю, что он пошел в свою тетку.

Я уже подумываю о женитьбе, просто чтобы создать для мальчика дом и заполнить пустоту в своей жизни, которую порой ощущаю. Но я пока не готов. Я все думаю, а вдруг Вади вернется — спустится в один прекрасный день с Оленьего Рога и явится к нам. Знаю, что такого не может быть, но мысль об этом не выходит из головы. Помню тот холодок, который был между нами, и мне интересно, держался бы он по-прежнему или все же прошел.

Беда в том, что теперь, после встречи с Вади, другие женщины мне, похоже, не интересны.

Я все думаю, как она там сейчас, на своей Грилианну, и где эта Грилианну находится. Иногда в морозные ночи я смотрю на алмазно-чистое небо и гадаю, какая из звезд — ее. А старый Олений Рог, черный и молчаливый, притаился на севере, и глубокие раны на его плече затягиваются травянистыми шрамами. Он ничего не говорит. Даже гром теперь — просто гром.

Но, как сказал Арнек, гор на планете много.