Чудо в Марабране

КУРКИС БРАСК СПЕШИТ ПО ДЕЛУ

Бешеное южное солнце хлещет нестерпимым зноем по древней Сардуне, столице великой Гирляндии…

За полноводной рекой Лигарой, среди позеленевших от времени дворцов Гроссерии, снуют косяки распаренных туристов. Мелькают белые панамы, темные очки, красные потные шеи… Воздух насыщен запахами бани, парфюмерной лавки, вековой пыли. Возгласы вымученного восторга сливаются с неумолчным щелканьем фотокамер и шарканьем многочисленных ног по раскаленным плитам дворцовой площади. Нестерпимо хочется пить… Спастись от жары можно только в великолепном, с гигантскими колоннами, Храме бога единого да в прохладных залах музеев. Но и здесь не отдохнешь: теснота, шум, давка, как на ярмарке.

В этой многолюдной сутолоке, в этой возбужденной толпе, охваченной общей страстью глазеть и ахать, можно заметить низкорослую фигурку пожилого, сухощавого туриста в соломенной шляпе, с кожаным чемоданом в руке. Словно вьюн стаю неуклюжих карасей, рассекает он гущу очкастых, ошалелых туристов, следуя каким-то своим, строго определенным маршрутом. Наступая дамам на ноги, он не извиняется и даже не оборачивается на возгласы возмущения. Ему не до мелочей. Он спешит. У него дело.

Лишь набежав по пути на очередного служителя Гроссерии, какого-нибудь дородного аба в желтой сутане, перехваченной широким зеленым поясом, человек с чемоданом задерживается на несколько секунд и конфиденциально, вполголоса задает ему короткий вопрос. Монах обычно вздрагивает, быстро осматривает человечка пронзительными глазками, словно стараясь запечатлеть его в памяти, но затем все же дает ему удовлетворительный ответ. Небрежно козырнув сутане одним пальцем, соломенная шляпа устремляется дальше, через бесконечные, многоязычные толпы…

Перед входом во дворец самого гросса сардунского деловой человечек останавливается, ставит свой чемодан на горячие каменные плиты и испытующе смотрит на двух исполинов часовых, облаченных в маскарадные воинские доспехи. Часовые не замечают любопытного пигмея. Да им и не полагается замечать, ибо они просто живая бутафория. Их тупые остекленевшие глаза устремлены в пустоту и не выражают ничего, кроме покорности. По темным лицам стекают из-под меховых шапок струйки пота.

Найдя одного из часовых более подходящим, делец в соломенной шляпе решительно к нему обращается:

— Мой привет тебе, доблестный воин! Великий гросс у себя?

У часового чуть-чуть дрогнуло веко, но он по-прежнему неподвижен, глух и нем.

— Я спрашиваю, ведеор гросс, первосвященник гирляндский, сын божий или как его там принимает сегодня?! — с нетерпением повторяет свой вопрос человечек, щупая часового испытующим взглядом.

Не дождавшись и на сей раз ответа, он ворчит что-то вроде «болваны безмозглые» и, подхватив свой чемодан, смело входит во дворец. Часовые и не пытаются его задерживать: видимо, они поставлены здесь не для этого.

В огромном вестибюле с высоким лепным потолком соломенную шляпу тотчас же окружает целая дюжина разноцветных сутан. Солидный мужчина в синем облачении грема, очевидно главный привратник, с ледяной улыбкой обращается к пришельцу с вопросом:

— Вы случайно сюда попали, ведеор, или вы знаете, где находитесь, и пришли с намерением? Если с намерением, то что вам, собственно, угодно?

— Я Куркис Браск. Глава фирмы «Куркис Браск и компания — производство приборов точной механики», что в Марабране. Мне нужно видеть сына божьего, великого гросса сардунского… По делу! — сухо, отрывисто заявляет посетитель, сняв при этом свою соломенную шляпу и обмахиваясь ею.

Улыбка на лице главного привратника мгновенно меняется — теплеет, становится угодливой, почти подобострастной. Склонившись к человечку, он рассыпается в любезностях. Ах, Куркис Браск, Куркис Браск! Ну как же! Кто не знает Куркиса Браска, одного из крупнейших фабрикантов Юга, одного из богатейших людей благословенной Гирляндии! Для столь достойного и уважаемого мужа, конечно, все двери Гроссерии открыты настежь!!! Но, быть может, ведеор Браск будет все же столь добр и любезен и пояснит в общих чертах суть своего дела. Его святость сын божий так обременен заботами, и на прием к нему попасть так трудно!..

Главный привратник вежлив до умопомрачения. Лица других чинов становятся приторно-слащавыми. Но Куркис Браск по-прежнему сух и официален. Он довольно бесцеремонно прерывает главного привратника:

— Дело большое, ведеор грем! Всемирное предприятие во славу бога единого! Укрепление святой гирляндской общины на всех континентах, сколько их ни есть на земле! Полный разгром еретиков, безбожников и коммунистов! Дело абсолютно верное! Так и доложите великому гроссу!..

Из жирных грудей монахов и абов вырывается сладострастный стон. На их лицах неподдельный восторг. В течение нескольких минут вокруг самоуверенного Куркиса Браска исполняется своеобразный танец разноцветных сутан с молитвенным воздеванием рук, с костяным щелканьем четок, с закатыванием глаз…

Главный привратник начинает положительно истекать елеем:

— Ну конечно же, дорогой, достопочтенный ведеор Браск!.. Такое великое богоугодное дело!.. Извольте следовать за мной, ведеор Браск!..

СОВЕРШАТЬ ЧУДЕСА ОЧЕНЬ ПРОСТО

Его беспорочество протер-секретарь, с изящной холеной эспаньолкой на бледном надменном лице, не поднялся навстречу гостю. Над массивным письменным столом, стоящем в центре большого роскошного кабинета, лишь взметнулся рукав белоснежной мантии и узкая, унизанная перстнями рука царственным жестом указала на кресло…

Доклад отца привратника не произвел должного впечатления на многоопытного и просвещенного протера. Подумаешь, «великое предприятие», «разгром еретиков»!.. А на поверку выйдет обыкновенное торговое предложение без каких-либо особенных выгод для Гроссерии. Видывал он уже таких немало на своем веку!.. Протер решил принять гостя единственно потому, что уж слишком тот заметная фигура среди этих провинциальных толстосумов Юга.

А ведеор Браск из Марабраны уже опустил свой чемодан на ковер возле кресла, удобно расположился и, выхватив из кармана сигару, отрывисто спрашивает:

— Курить у вас разрешается?

Протер благосклонно кивает бородкой и принимается с интересом рассматривать провинциального нахала.

Куркис Браск щелкает зажигалкой, выпускает несколько клубков душистого дыма и деловито осведомляется:

— Надеюсь, я имею честь говорить с самим сыном божьим, первосвященником Гирляндии, достопочтенным ведеором сардунским гроссом?

В глазах протера мелькнула легкая улыбка.

— Нет, уважаемый ведеор Браск. Вы находитесь лишь в преддверии божественного престола. Но я льщу себя надеждой, ведеор Браск, что мой духовный сан вы найдете достаточно высоким, чтобы доверить мне сущность вашего дела.

— Вы, по крайней мере, митрарх? — разочарованно щурится гость.

— Нет, я протер! — с ледяным достоинством изрекает обладатель экспаньолки и для вящей убедительности картинно взмахивает белыми рукавами.

— Все в порядке! Протер — это хорошо! — оживляется гость. — Вы не обижайтесь на меня, ведеор протер, что я не сразу опознал вас. По совести говоря, я плохо разбираюсь в духовных званиях и чинах. Мне все священники кажутся на один манер, вроде как китайцы! Ха-ха-ха!.. — И, довольный своей шуткой, гость заливается сухим, трескучим смехом.

— Я вас слушаю, ведеор Браск, — холодно говорит его беспорочество, поджав губы.

А ведеор Браск перекинул ногу на ногу, помахал сигарой, уронил пепел на ковер и заговорил с самым невозмутимым спокойствием:

— Дело у меня, дорогой ведеор протер, особо тонкого свойства. Я — вам, наверное, доложили — промышленник. «Куркис Браск и компания», Марабрана, производство приборов точной механики.

— Фирма известная!

— Благодарю вас. Коли уж и вы знаете, значит, действительно известная. Это мне очень приятно… Но не будем отвлекаться. Фирма моя тут почти ни при чем, да и не по вашей это части… Перехожу к главному. У меня на заводе, дорогой ведеор протер, работает один инженер. Страшно талантливая бестия, прямо второй Эдисон! Но в коммерции сущий профан, иными словами, прост и бескорыстен, как… как… как служитель божий. Имя его называть не стоит. Слишком это неизвестное и ничем не примечательное имя… Ну-с, так вот, этот мой доморощенный Эдисон изобрел чудесный прибор, потрясающе замечательную штуковину! Я приобрел у него патент за бесце… тьфу!.. за огромные деньги. Приказал построить модель, испытал — замечательно! Грандиозно! Прибор называется «материализатор мысли», модель «ММ-222». Работает на сухих батареях, но можно подключать и к сети. Материализатор Мысли! Вы чувствуете, чем тут пахнет, ведеор протер?!

— Где? Чем?…

— Я говорю, вам понятно, какие тут открываются перспективы?!

— Простите, ведеор Браск, но я вас не совсем понимаю. Это даже несколько странно… Короче говоря, какое отношение имеет названный вами прибор, этот самый «эмэм», к Гроссерии и гирляндской религиозной общине? — сухо замечает протер, начиная терять терпение.

— Прямое, ваше беспорочество, самое прямое! — восклицает Куркис Браск и, сорвавшись с кресла, принимается бегать по ковру, безбожно соря пеплом.

Вместе с клубами дыма из его рта вылетают словно выстрелы резкие, отрывистые фразы:

— Пророки! Чудотворцы! Исцеляющие мощи! Кликуши там всякие и прочие нелепые еретичные лурды! Все чепуха, дорогой ведеор протер! Чепуха! Пережитки прошлого! Средневековье! Алхимия! Магия! Примитив!.. Стыдно! Пора бросать!.. Прибор «ММ-222» производит любое чудо с гарантией полной реальности! Это вам не книжные мифы, не фокусы шарлатанов-гипнотизеров, не механические поделки на проволочках, а чудеса настоящие, добротные!.. Что? Хотите манну небесную? Пожалуйста! В любом количестве! Прямо с неба! Хоть тысячу тонн!.. Хотите воду превратить в вино? Ха! Мы и без воды обойдемся! Вино из ничего! Из воздуха! Из одной идеи! Из коллективной молитвы! Настоящее вино, черт возьми! Любой марки, любой выдержки!.. Модель при мне, ведеор протер. Вот в этом чемодане. Испытывать можно хоть сейчас!

Протер-секретарь медленно поднимается над столом. Всю его спесь как рукой сняло. Он взволнован, он необычайно взволнован. Нет, нет, такого еще никто не предлагал Гроссерии. Этим грубым провинциалом, видимо, стоит заняться… С минуту он смотрит на Куркиса Браска, словно на выходца с того света, затем, облизнув пересохшие тонкие губы, хрипло произносит:

— Я надеюсь, вы… вы не шутите, ведеор Браск?

— Что вы, ваше беспорочество! Какие тут могут быть шутки? Да и похож ли я на шутника? О нет, я деловой человек. Я приехал из Марабраны не шутки шутить! Пятьсот километров на машине — и вдруг шутка! Что вы! Я прибыл заключить обоюдовыгодный контракт с первосвященником нашей славной религиозной общины, с нашим бесподобным покровителем, носящим звание сына божьего, с нашим великим гроссом сардунским! Вот для чего я прибыл в Сардуну! Это так, дорогой ведеор протер, и не иначе!.. Я буду выполнять любые заказы по производству высокосортных чудес в любых, заранее договоренных пунктах. Получать я буду по твердой цене в золотой валюте. Всем будет хорошо: ко мне хлынет золото, к гроссу сардунскому — слава. Это будет небывалое укрепление авторитета гирляндской религиозной общины во всем мире! Безбожники-коммунисты, еретики-христиане и все прочие поганые язычники и атеисты взвоют! И поделом!.. Кстати, ведеор протер, я гарантирую полную секретность заказов!..

В глазах протера-секретаря вспыхнули хищные огоньки. Охваченный сильнейшим возбуждением, он лихорадочно потирал руки и следил за бегающим по ковру фабрикантом, словно кот за мышью. Наконец Куркис Браск останавливается перед столом и стреляет в лицо протеру мощной струей дыма:

— Что же вы скажете, ведеор протер?

Изящная эспаньолка быстро взлетает вверх и тут же раздумчиво снова опускается вниз:

— Хорошо, ведеор Браск. Очень хорошо. Вы меня убедили. Ваше предложение не лишено некоторого интереса. Я думаю, ведеор гросс согласится принять вас. Соблаговолите немного подождать. Я доложу о вас его святости!

Белоснежная мантия стремительно проносится мимо самодовольного Куркиса Браска и исчезает за высокой резной дверью…

МАТЕРИАЛИЗАТОР МЫСЛИ «ММ-222»

Седобровый старичок с пергаментным лицом дремлет в покойном вольтеровском кресле и зябко кутается в меховую мантию. За стенами дворца пылает знойный летний день, а старичку холодно и грустно. Его тощие ноги в отороченных соболем туфлях протянуты к пылающему камину.

— Приложитесь к мантии сына божьего! — шепчет протер-секретарь на ухо Куркису Браску.

Но, скверно воспитанный, фабрикант-южанин только дергает плечом и огрызается вполголоса:

— Давайте без церемоний! Я этого не люблю…

Сесть ему здесь почему-то не предложили. Раздосадованный, удрученный жарой, он стоит и почти враждебно смотрит на грустного старичка. В голове его бродят неуместные и греховные мысли: «Так вот он каков, сын божий, великий гросс сардунский! Простецкий старикан, болезненный, жалкий… На дядюшку Флиста похож, только трубки не хватает…»

Гросс медленно приподнял синеватые веки, окинул пришельца безразличным взглядом, отвернулся и, уставившись в огонь камина, заговорил слабым, надтреснутым голосом:

— Нам доложили о вашем… эм… эм… о вашем предложении, сын мой… Вы, надеюсь, гирляндец?

— Так точно, ваша честь!..

— Нужно говорить «ваша святость»!.. — шепчет протер-секретарь и морщится, будто жует лимон.

— Так точно, ваша святость, гирляндец! Куркис Браск из Марабраны, фабрикант и промышленник! — бодро поправляется ведеор Браск.

Стоячее положение заставляет его отвечать по-военному. Ему невольно вспомнилась молодость, форма капитана артиллерии, грандиозный поход на Восток, окончившийся, впрочем, весьма плачевно, и он даже стукнул каблуками от усердия и выпрямился.

— Вы можете объяснить нам принцип действия вашего эмэм-прибора, сын мой? — вяло, словно нехотя, спрашивает гросс сардунский.

— Так точно… то есть… никак нет!.. Но принцип работы не имеет значения, ваша честь… то есть, ваша святость! Тут, с вашего разрешения, главное — результаты! — отвечает фабрикант в некотором замешательстве и чувствует, что жара становится совершенно невыносимой.

— Нам важно знать, сын мой, — грустно тянет старичок, по-прежнему глядя на огонь и чуть не стуча зубами от холода, — заключается ли в вашем аппарате божественный промысел. Если да, мы примем его. Но, если мы увидим в нем происки врага доброты и прародителя злого начала, мы со всей решительностью отвергнем его и предадим проклятию. Извольте поэтому рассказать про ваш прибор подробно и обстоятельно, чтобы мы имели вполне ясную картину. И смогли вынести правильное решение.

Переступив с ноги на ногу и передернув плечами, Куркис Браск взволнованно почесал переносицу… Проклятая жара! В голове все перемешалось, словно ее взял кто-нибудь и взболтал… А старикашка-то, старикашка, до чего же настырный и въедливый!

— Хорошо, ваша святость, — заговорил он слегка охрипшим голосом и незаметно смахнул с носа соленую каплю. — Хорошо. Ваше желание для меня священно. Я попытаюсь его исполнить. У меня, правда, нет специальной научной подготовки, ибо в основном я предприниматель, но кое-что мне запомнилось из текста технической документации, приложенной к патенту, и это кое-что я попытаюсь вам изложить… Повторяю, ваша святость, лишь кое-что!.. Ну-с, итак, я расскажу вам все, что знаю… Вам, наверное, известно, ваша святость, что в голове у человека находится орган, именуемый мозгом!..

Гросс сардунский удивленно вскинул брови и посмотрел на Куркиса Браска с таким пренебрежением, что тот совсем смешался и затараторил от смущения как пулемет:

— Простите, о, простите! Конечно же вам известно! Но позвольте, я буду продолжать!.. Так вот, мозг. В мозгу этом, ваша святость, а точнее, в его серой коре проделывают сложную работу миллиарды микроскопических клеток — нейроны там и разные прочие. Всех не помню. Среди них самые замечательные открыты недавно нашим гирляндским гением науки, всемирно известным и прославленным… как его… профессором… э-э-э…

— Профессором Нотгорном! — шепотом подсказывает протер.

— Да, да, Нотгорном! Конечно! Как же это я?… Профессор Нотгорн из Ланка! Он и теперь там живет и выдумывает, то есть, я хочу сказать, открывает, новые…

— Профессор Вериан Люмикор Нотгорн из Ланка скончался на прошлой неделе и погребен в сардунском пантеоне гениев. Это знает каждый культурный гирляндец, более того, каждый культурный человек! — строго произносит гросс, даже не взглянув на невежественного провинциала.

Куркис Браск поражен и раздавлен.

— Виноват, ваша святость, не учел, не… не уследил за этим знаменательным событием… — бормочет он скороговоркой и, стараясь загладить невыгодное впечатление, поспешно продолжает свои разъяснения: — Нотгорн, да, да, как жаль!.. Он назвал их ментогенами, эти клетки, эти замечательные клетки мозга… Ну-с, так вот, ваша святость, с вашего разрешения, я позволю себе заявить, что в результате работы этих ментогенов получается абсолютно материальный продукт, некое доселе неисследованное до конца энергетическое полевое образование. Изобретатель прибора «ММ-222» назвал его ментогенным полем. Это не мысль, ваша святость, а скорее энергия мысли, с идеально точными импульсами первичной информации… Надеюсь, вам понятно, ваша святость?

— Понятно, сын мой. Продолжайте!

— Слушаюсь, ваша святость!.. Ну-с, так вот. Ментогенное поле обладает многими интересными данными. Но из всех его разнообразных свойств нас должно теперь интересовать только одно. Я имею в виду, ваша святость, тот замечательный факт, что в своем эпицентре ментогенное поле до предела насыщено сильнейшим тяготением к выбросу конкретных форм по содержащейся в нем информации. При этом, ваша святость, следует особо отметить, что выброс, или выпад, конкретных форм происходит в строгом соответствии с информацией, никогда не дается в искаженном виде и использует девяносто девять процентов полевой энергии. Само собой разумеется, ваша святость, что этот замечательный процесс сопровождается не только переходом энергетического состояния материи в атомное и молекулярное, но одновременно и концентрацией химических элементов, распыленных в атмосфере…

— Концентрацией? — удивленно промямлил старичок.

— Да, ваша святость, концентрацией!

— Поясните, сын мой, эту концентрацию…

— С удовольствием, ваша святость!.. Дело тут вот в чем. В обычной практике, ваша святость, как вам безусловно известно, конкретизация мысли проходит через сложные стадии различных превращений и сопровождается неэкономным расходом энергии. При этом коэффициент использования ментогенного поля ничтожно мал, а сама концентрация дается, как правило, в искаженном виде. С вашего разрешения, ваша святость, я уточню это положение на примере. Возьмем обыкновенный предмет домашнего обихода — кресло. Мы все отлично представляем себе, что это такое, и знаем приблизительно, как оно изготовляется. Но мы не знаем главного, ваша святость!

Мы не знаем или, во всяком случае, не придаем значения тому факту, что задуманное, запланированное в мыслях кресло всегда неизмеримо совершеннее уже изготовленного при помощи инструментов. Кроме того, нужно учесть, что для изготовления кресла требуется какой-то материал, инструменты да и настоящий мастер-специалист. И вот представьте себе, что все это отсутствует в той конкретизации, которую вызывает мой замечательный прибор «ММ-222». Здесь, ваша святость, устранены все посторонние компоненты. В производственной цепи остались только самые необходимые звенья: человеческий мозг — ментогенное поле — конкретная форма. Информация об идеально задуманном кресле идет в ментогенное поле. Это поле подвергается обработке и в результате выбрасывает готовое кресло, точно отвечающее задуманному. Но ведь кресло вещественно! Отсюда и концентрация химических элементов, распыленных в атмосфере. Под действием каких сил она происходит, я не знаю, но знаю, что она происходит всегда и безотказно!.. Думаю, о концентрации достаточно, ваша святость, и вы позволите мне продолжать дальше?

— Да, да, излагайте…

— Итак, мы остановились на выбросе конкретных форм. Здесь, ваша святость, нужно отметить, что выброс конкретных форм в ментогенном поле никогда сам от себя не происходит. Он непременно нуждается в возбудителе. Да, тяготение к нему в эпицентре поля необыкновенно сильно! Да, ему достаточно совершенно незначительного толчка! Но тем не менее без этого толчка ментогенное поле всегда рассеивается и уходит в мегасферу. Теперь, ваша святость, остается сказать, что необходимый возбудитель выброса конкретных форм как раз и дается моим аппаратом «ММ-222». Аппарат настраивается с помощью магнитного глазка на эпицентр ментогенного поля и посылает туда ничтожно слабую, но направленную волну этого… как его… не могу припомнить… Ну, скажем, мезонного поля! Под действием этой мезонной волны, или, вернее, луча, равновесие в эпицентре ментогенного поля нарушается и происходит бурный выброс конкретных форм… Как видите, ваша святость, здесь нет ничего от прародителя зла. Все основано на простых законах взаимодействия различных состояний материи, вложенных весьма предусмотрительно в природу самим создателем, богом единым…

Длинная ученая тирада до того истощила бедного Куркиса Браска, что он позволил себе некоторую вольность: вытащил из кармана платок и принялся старательно вытирать взмокшее лицо.

Великий гросс сардунский выслушал объяснения гостя очень внимательно и даже виду не подал, что почти ничего не понял. Пожевав дряблыми бескровными губами, он глянул на Куркиса Браска весьма неодобрительно и сухо спросил:

— Эм-м… конкретизация… Вы предлагаете производство дешевых кресел, сын мой?

— Что вы, ваша честь! — вскричал, забывшись, фабрикант и даже подпрыгнул от негодования. — Я предлагаю производство чудес, высокосортных чудес любой категории и любого масштаба!

Воцарилось минутное молчание, гросс ежится, зябнет и пристально смотрит в камин, словно советуется с огненными саламандрами. К ним же он и обращается с осторожным вопросом:

— Можно увидеть модель аппарата в действии?

— Так точно, ваша святость! Обязательно можно! Весь и немедленно к вашим услугам! — радостно кричит Куркис Браск и крепко стукает каблуками.

— Что для этого нужно?

— Насыщенное ментогенное поле, ваша святость, с абсолютно точной информацией. Для модели вполне достаточно двадцати человек, сосредоточенно думающих об одном предмете!

Гросс шевелит седыми бровями и оборачивается к протеру-секретарю. Белоснежная сутана немедленно склоняется перед креслом сына божьего в предупредительном поклоне.

— Будьте любезны, дорогой протер, — говорит старичок, — проводите уважаемого ведеора Браска в конференц-зал святейшего собрания. Пусть ведеор Браск приготовит там все необходимое, а вы тем временем созовите всех находящихся поблизости беспорочных протеров нашей Гроссерии. Как вы слышали, их должно быть не менее двадцати… На демонстрации модели прибора «эмэм» мы будем присутствовать лично!..

— Будет исполнено, ваша святость! — с бесконечной покорностью произносит протер-секретарь и нежно лобызает полу меховой мантии гросса. Высочайшая аудиенция окончена.

САРДУНСКИЙ ГРОСС ЗОВЕТ В ПОХОД

Конференц-зал святейшего собрания напоминает убранством и размерами центральный корабль Храма бога единого: такие же ряды уходящих ввысь колонн, такие же синие с серебром знамена, такие же гигантские, в темных рамах полотна, испещренные загадочными священными символами, такая же удручающая атмосфера мистического мрака и холодной отрешенности. Там и тут мелькают бесшумные зеленые сутаны рядовых служителей. Они заботливо протирают и включают электрические светильники, исполненные в причудливых формах древних жертвенных факелов, оправляют серебряные кисти знамен, смахивают пыль с мебели. Но при первом же взгляде постороннего наблюдателя они исчезают мгновенно и бесследно, словно тени.

Куркису Браску отведено место в самом центре зала. Пока фабрикант чудес сосредоточенно копается в деталях своей модели, собирает и устанавливает ее, в зал сходятся срочно вызванные протеры. В основном это почтенные старцы, закаленные в бесконечно сложных схватках и чудовищнейших интригах, которые, словно огненная лава под спокойной поверхностью земной коры, неустанно сплетаются, сшибаются, кипят в закулисной жизни Гроссерии, под надежным покровом внешнего благолепия и показной святости. Десятки лет провели эти протеры в беспощадной борьбе за власть. У многих за плечами долгие годы миссионерской службы в Африке, в Азии. Теперь они вельможи гирляндской религиозной общины, руководители верховных кабинетов Гроссерии, столпы святейшего собрания. Выше их стоит только сын божий, сардунский гросс и его названный отец, бог единый, повелитель вселенной…

Не зная причины экстренного созыва, протеры настороженно косятся на бойкого промышленника, сползаются в небольшие группки, вполголоса переговариваются в темных нишах огромного зала. Всего на призыв сына божьего откликнулись двадцать три протера Гроссерии. Остальные оказались в отлучке или объявили себя больными.

Последним в сопровождении протера-секретаря в конференц-зал пришествовал сам сардунский гросс…

Но что за диво! Разве это тот самый старичок, зябкий, тщедушный, похожий на дядюшку Флиста (только трубки не хватает!). Тот, да не совсем. Теперь это блистательный первосвященник гирляндской религиозной общины, глава многих миллионов верующих гирляндцев, нареченный сын самого бога единого! Его осанка величественна (откуда и рост взялся!), он весь сверкает, блещет, переливается разноцветными огнями. Глазам больно смотреть на его умопомрачительную мантию. А золотая тиара, вся усыпанная крупными алмазами! А витой жезл, сплошь унизанный драгоценными каменьями!.. Пораженный Куркис Браск даже рот раскрыл от удивления: «Вот это да! Умеет старик пыль в глаза пускать, ничего не скажешь! Такое в Марабране не увидишь даже в опере!..»

При появлении гросса все протеры склонились в глубоком поясном поклоне. Взобравшись с помощью секретаря на свой золотой престол под голубым бархатным балдахином, гросс три раза стукнул жезлом о ступеньку. Протеры тотчас же выпрямились. И вот в наступившей тишине раздается дребезжащий старческий голос, произносящий короткую молитву о ниспослании милости. Заключительный «ашем табар», как эхом, повторяется нестройным хором протеров. И снова мгновенная тишина. По знаку гросса вперед выступает протер-секретарь и, вскинув вверх свою остроконечную бородку, оглашает причину экстренного созыва протеров Гроссерии.

Он заявляет с предельной лаконичностью, что возникла необходимость осуществить один очень важный для будущего гирляндской религиозной общины научный эксперимент. Подчеркнув строжайшую секретность этого эксперимента, протер с достоинством умолкает, кланяется престолу и отходит в сторону.

Тогда слово берет сам гросс сардунский:

— Слуги мои любимые, слуги верные и беспорочные! К вам обращаюсь я в эту решительную минуту. Откройте сердца свои и разум свой божественному глаголу!.. Трудные времена переживает святейшая община великой Гирляндии! Волна ужасного атеизма и возмутительной ереси проходит над миром и сотрясает вековую цитадель нашей истинной веры в бога единого. Греховные соблазны безбожников-коммунистов и, паче того, гнуснейшие лжеучения христианских еретиков совращают с пути веры и нравственности все новые и новые народы. Нашим верным пастырям — митрархам, гремам и простым абам — все труднее бороться за спасение душ своих подопечных. Всюду недовольство и гордыня! Человечество сбилось с пути и изнемогает в жесточайшей агонии на пороге неотвратимой гибели!.. Кто же спасет несчастное человечество? Кто подаст ему руку помощи? Кто вольет в смятенные умы прохладный бальзам надежды и вернет истерзанным душам мир, устойчивость и покой? Только он, всеблагий, всемилостивый отец наш, единственный создатель и повелитель вселенной!.. Много, много ночей проплакал я кровавыми слезами, припадая к стопам отца моего и вымаливая у него пощады несчастному человечеству. И вот он внял мольбам моим и просветил мой темный разум!.. Беспорочные протеры! Вельможи гирляндской религиозной общины! Радуйтесь и веселитесь в своем сердце! Настала пора, когда и вы, верные служители бога единого, должны принять на вооружение лучшие из достижений современной науки! Давайте же вырвем у безбожников огненный меч знаний и примемся разить этим мечом богомерзкие полчища материалистов и христианских еретиков! На соблазны атеизма ответим еще более мощными соблазнами истинной религии, на отрицание создателя вселенной — неотразимым утверждением его бессмертной, всепокоряющей сущности! А в противовес никчемным и смехотворным потугам многоликих христианских лжеучений утвердить на земле своего нелепого вымышленного бога дадим такое ослепительное, такое несокрушимое свидетельство всепобеждающего могущества бога единого, чтобы все живое склонилось в трепете перед торжеством его сверкающей славы! А он, владыка наш и отец милосерднейший, да поможет нам в наших благих начинаниях!.. Безгрешные и беспорочные протеры! Сегодня с помощью бога единого мы сделаем первый шаг к этой решающей битве. Мною приглашен гениальный ученый, верный сын нашего великого гирляндского народа ведеор Куркис Браск, из Марабраны, для участия в нашем справедливом деле. Перст всевышнего указал на него, чтобы он стал орудием спасения человечества, орудием небывалого возвеличения нашей святейшей религиозной общины. Сейчас ведеор Браск проделает во славу бога единого очень важный научный эксперимент. Вы же, слуги мои беспорочные, призваны мною помочь ему всеми силами своего просвещенного разума и чистотою своих сокровенных помыслов. Сосредоточьтесь же в душах своих и с наибольшим усилием думайте о своем самом сокровенном желании. Если эксперимент ведеора Браска удастся, наш отец ниспошлет на вас благодать и осуществит ваши желания!..

После этого, немного помолчав и отдышавшись, гросс сардунский обращается к Куркису Браску:

— Вы готовы, сын мой?

— Так точно, ваша святость, готов! — бойко отвечает фабрикант.

Гросс поднимает витой жезл и ударяет им о ступень престола:

— Начинайте же думать, беспорочные протеры, и да поможет вам бог единый!

Протеры потупились и выразили на лицах глубочайшую сосредоточенность.

Куркис Браск пожимает плечами и ворчит:

— Напутал сын божий, не дал точного задания… Ну, да ладно, посмотрим, что из этого получится…

С этими словами он решительно включает материализатор мысли.

Минут десять в конференц-зале царит гробовое молчание. Гросс пристально смотрит на протеров, словно стараясь разгадать их тайные мысли, а протеры, уставившись в пол, усиленно думают.

Модель аппарата «ММ-222» тихо потрескивает. Куркис Браск внимательно следит за трепетным магнитным глазком и осторожно подкручивает микровинт…

ИСПЫТАНИЕ МОДЕЛИ И… ПРОТЕРОВ

Первые признаки материализации замечает протер-секретарь. Он стоит возле престола сына божьего и от нечего делать шарит глазами по всему пространству огромного зала. Увидев нечто странное и необычайное, он вздрагивает всем телом, осторожно дергает гросса за рукав и молча указывает ему вверх, к темному сводчатому потолку.

Гросс сардунский вскидывает голову, и глаза его расширяются от невыразимого ужаса.

Высоко под расписным куполом, как раз между раскинутыми для благословения руками небесного самодержца, бога единого, восседающего на облаке, плавает другое облако, только не нарисованное, а самое настоящее. Оно, это настоящее облако, горит мягким розовым светом, дрожит, переливается, как живое, и заметно увеличивается в объеме.

— Помилуй, отче! Помилуй, отче! Помилуй, отче! Ашем табар! — испуганно бормочет гросс и торопливо делает жезлом какие-то таинственные ритуальные знаки.

Беспорочные протеры пока не замечают ни облака, ни волнения престарелого первосвященника. Выполняя высочайшее повеление, они продолжают добросовестно думать.

Треск в модели усиливается. Облако разбухает и постепенно заполняет собой весь купол. Между ним и моделью вспыхивает тонкий, как вязальная спица, зеленый луч. Магнитное око уловителя разгорается багровым угольком. Куркис Браск взволнованно вскидывает руки и, отпрянув от модели, кричит во весь голос:

— Внимание, ведеоры! Осторожно! Начинается выброс конкретных форм! Берегите свои головы!

Протеры тотчас же стряхивают с себя задумчивое оцепенение и все разом, как по команде, глядят вверх. Пораженные невиданным зрелищем, они на несколько секунд замирают, но тут же, спохватившись, испуганно бросаются к стенам зала, где и скрываются за синими знаменами в многочисленных нишах. Гросс сардунский на своем престоле тоже охвачен мистическим ужасом. Его худые руки судорожно сжимают жезл и мелко-мелко дрожат. Протер-секретарь, забыв о своем достоинстве, шмыгает с неожиданным проворством за престол и, сжавшись в трепещущий комок, шепотом молит бога единого о спасении.

А в это время облако в куполе, словно подожженное зеленым лучом, разгорается ослепительным пламенем. В ту же секунду из него вываливается несколько темных, тяжелых предметов. Они с грохотом падают вниз, на то место, где только что стояли протеры в белоснежных сутанах, и разваливаются на куски. Изумленные, пораженные протеры смотрят на них из своих укрытий. Вслед за этими предметами, в которых даже по обломкам нетрудно узнать великолепные саркофаги, предназначенные для первосвященников, из облака вылетают куски сверкающих тканей. Это облачения гроссов для торжественных выходов. Они плотным слоем ложатся на разбитые саркофаги. Но это не все. Облако еще горит и переливается. За гроссовскими мантиями из него со звоном вываливается целая дюжина золотых тиар и сверкающих каменьями витых жезлов. Под конец облако прорывается густым дождем золотых монет и затем, иссякнув окончательно, гаснет и исчезает…

Довольный удачным экспериментом, Куркис Браск выключает модель и принимается с жадностью рассматривать груды сокровищ у своих ног.

— Молодцы протеры! Правильно обделывают дело!.. — бормочет он при этом.

Беспорочные вельможи гирляндской религиозной общины, оправившись от испуга, выходят один за другим из своих укрытий. Они волчьими глазами пожирают атрибуты гроссовской власти, пересыпанные тысячами золотых суремов. На их перекошенных лицах смешались алчность, страх, недоумение…

Потрясенный, возмущенный и разгневанный гросс подзывает к себе протера-секретаря. С его помощью он сходит с престола и медленно шествует к центру зала. Перед грудой сокровищ он останавливается и вперяет свой взор в лежащую в стороне расколотую крышку саркофага. Прочитав на ней свое священное имя, он даже всхлипывает от ярости и поспешно переводит взгляд на одну из великолепных тиар, точную копию той, что красуется на его седой голове. Протер-секретарь услужливо поднимает ее и, опорожнив от набившихся внутрь монет, с поклоном подает гроссу. Но гросс брезгливо отталкивает руку секретаря. Пошевелив носком туфли кучу золотых суремов, он поднимает голову и гневным взором обводит своих беспорочных слуг. Сиятельные священнослужители стоят совершенно подавленные, но уже с прежним непроницаемым благолепием на лицах. Видимо, они быстро сообразили, что, несмотря на вещественные доказательства их преступных помыслов, гроссу будет трудно уличить кого-либо из них в отдельности. Гросс это тоже понимает и потому, сдержав свою ярость, говорит почти спокойно:

— Благодарю вас, мои любезные беспорочные протеры! Благодарю вас за участие в эксперименте и точное выполнение моего приказа. Ваши чистые сокровенные желания отлично пополнят мой скудный гардероб и казну нашей Гроссерии. А теперь ступайте к себе и молитесь богу единому. Нам вы пока больше не нужны!

Протеры глубоко кланяются сыну божьему и без единого звука покидают конференц-зал.

Проводив их злобным взглядом, гросс сардунский обращается к Куркису Браску:

— Испытание модели вашего эмэм-прибора, сын мой, я считаю успешно завершенным. Через час я вновь приму вас в моем кабинете для обсуждения дальнейшего…

Затем он оборачивается к своему секретарю и, ткнув жезлом в сокровища, буквально свалившиеся с потолка, строго приказывает:

— Все это аккуратно пересчитать, записать и перенести в мой кабинет для научной экспертизы!

— Будет исполнено, ваша святость! — слащавым голосом отвечает эспаньолка и снова кланяется.

Гросс еще раз окидывает кучу золота оценивающим взглядом, горько вздыхает, словно заранее мирясь с мыслью, что половина сокровищ будет украдена, и шаркающей старческой походкой удаляется из конференц-зала.

ЗАКАЗ НА ПЕРВОЕ ЧУДО

Переговоры ведутся все в том же до невозможности натопленном кабинете гросса. На сей раз владельцу чудотворного прибора милостиво разрешили снять пиджак и закурить сигару. Гросс сардунский, переодетый в домашнюю меховую мантию и снова разительно похожий на дядюшку Флиста, по-прежнему зябнет и дрожит всем своим тощим телом.

Наконец он начинает деловой разговор:

— Мы видели ваш прибор в действии, уважаемый ведеор Браск, и остались им очень довольны. Это — перспективное, весьма перспективное изобретение. Но у нас, извините, возникают законные сомнения. Скажите откровенно, почему вы предлагаете эксплуатацию прибора нам, вместо того чтобы использовать его целиком и полностью для собственной выгоды? Мы уверены, что у вас есть на это веские причины, которыми вы не замедлите с нами поделиться!

— Вы правы, ваша святость! — оживленно и с необыкновенной готовностью соглашается Куркис Браск. — Причины есть, но они проще, чем вы думаете. Конечно, мне было бы в тысячу раз выгоднее наладить производство золотых суремов, не усложняя дела никакими чудесами. Но, как вы сами убедились, для аппарата, даже для его небольшой модели, требуется определенное количество людей. Сколотить такую группу в двадцать, тридцать или пятьдесят человек, из которых каждому можно было бы доверять как самому себе, — задача трудная, почти неосуществимая. Без доверия же ничего нельзя делать: малейший промах — и все предприятие вылетает в трубу. Кроме того, у меня и так много неприятностей на заводе в Марабране. Красные профсоюзы меня буквально держат за горло и не дают вздохнуть. Чуть что — госкомиссии, забастовки, нападки в печати, вызовы в министерство, грызня с заказчиками… Нет, нет, ваша святость, мне нельзя рисковать. Я слишком на виду, и малейшая огласка, малейший намек могут погубить меня. Вот почему, взвесив все «за» и «против», я решил предложить сотрудничество вам. Скажу вам более. В производстве высокосортных чудес меня привлекает не только деловая сторона, так сказать, возможность поправить свои финансовые дела без малейшего риска. Меня привлекает еще и другое: ведь это дает мне возможность нанести решительное поражение всем этим атеистам, коммунистам, профсоюзным крикунам и красным писакам. Рабочие отвернутся от них, от этих своих вожаков, если мне удастся зажечь новые светильники веры. Рабочие станут покорными, безропотными, будут молиться богу единому и благословлять меня, своего законного хозяина… Вот что привело меня сюда, ваша святость!

— Похвально, весьма похвально… — пробормотал старичок, потирая ручки.

Помолчав и подумав, он вновь обращается к фабриканту:

— Хорошо, ведеор Браск. Ваши благие намерения для меня понятны. Но… выброс конкретных форм… Скажите, что этот выброс может нам дать?

— Все, что угодно, ваша святость! — тотчас же откликается Куркис Браск. — Допустим, так. Вы собираете где-нибудь в глухой провинции десятки тысяч голодных крестьян, у которых на полях не уродилось. Раздаете им заранее отпечатанные карточки с текстом молитвы о ниспослании чуда. Крестьяне истово молятся. Все одновременно. Их мысли создают мощное ментогенное поле. Я со своим прибором прячусь в укромном местечке и запускаю в это ментогенное поле направленный мезонный луч. И чудо совершается. Прямо с неба на землю падает какая-нибудь сладкая питательная манна. Крестьяне насыщаются, славя бога единого и вас, его избранного сына на земле. Вести об этом разносятся во все концы Гирляндии и во все чужедальние страны… Разве это плохо?

— Плохо! — не задумываясь, изрекает гросс.

— Почему?! — искренне удивляется марабранский промышленник.

— Потому плохо, сын мой, что это отвлечет крестьян от работы, приучит их к тунеядству… Нет, нет, манну небесную нельзя! А вот дождь во время засухи — дело другое…

— Можно и дождь, ваша святость! — с жаром подхватывает Куркис Браск. — Дождь даже еще лучше для начала!

— А во сколько нам такой дождь обойдется, ведеор Браск? Скажем, дождь в масштабе одной провинции?

Куркис Браск на минуту задумывается, делает в уме быстрые вычисления и затем говорит:

— Это работа для большого аппарата, ваша святость. У меня он есть, но в разобранном виде. Соберу за сутки. Это пустяки. Важнее другое. Нужно завербовать не менее десяти тысяч молящихся, в каждой группе по двести — триста человек. Расстояние между группами должно быть не более трех километров. Затем необходимы: точный расчет для установления эпицентра ментогенного поля — это раз — и, во-вторых, разработка стратегического плана для расстановки групп. Кладу еще сутки. Таким образом, мой гонорар за всю работу по подготовке операции и по производству самого чуда составит пятьсот тысяч суремов в золоте.

— Почему так дорого?! — изумляется гросс и даже перестает дрожать и зябнуть, до того названная сумма разгорячила его. — Побойтесь вы бога единого, дорогой ведеор Браск! Ведь вы же гирляндец и верующий человек!

— Да, ваша святость, я верующий. Но прежде всего я деловой человек. Мое правило: сначала дело, а потом уж молитва. Кроме того, ведь вы, ваша святость, на одном испытании модели отхватили солидный куш благодаря находчивости ваших беспорочных слуг — протеров. Если взять одни только шапки с бриллиантами, и то тут пахнет по крайней мере двумя миллионами суремов, не говоря о крупной наличности и о других ценных предметах. А за испытание я ничего с вас не прошу. Надо же иметь совесть, ваша святость! Нехорошо обижать своего ближнего. Я ведь с вас не последнюю рубашку… Кроме того, вы на новом чуде тоже заработаете в десять раз больше моего! — твердо сказал Куркис Браск и, забывшись, дунул старичку в лицо табачным дымом.

Гросс закашлялся, замахал ручками и, отдышавшись, полез было торговаться, но тут вмешался молчавший доселе протер-секретарь. Он наклонился к уху сына божьего и шепнул:

— Соглашайтесь, ваша святость! Это совсем не дорого! Кроме того, я ручаюсь, что Барбитский Круг возьмет на себя половину расходов!..

Сардунский гросс вздрагивает и смотрит на своего секретаря с укоризной. Он знает, что беспорочный протер является одним из руководителей тайной религиозной организации Барбитский Круг, запрещенной в Гирляндии как светскими, так и духовными властями за крайне правый радикальный уклон; он знает об этом давно и не делает из этого никаких выводов. Но нельзя же так злоупотреблять его добротой и открыто заявлять о своей принадлежности к запрещенному обществу. Гросс смотрит на протера с неудовольствием, а тот и не думает конфузиться: видно, сознает свою силу!.. Повздыхав для приличия, гросс наконец успокаивается и говорит:

— Хорошо. Я согласен. Пишите договор, беспорочнейший протер. Первое чудо мы совершим во славу бога единого в Марабранской провинции, на родной земле уважаемого ведеора Браска. Во-первых, там, по его словам, слишком много развелось безбожников-коммунистов, а во-вторых, насколько нам известно, там две недели уже не было дождей и поля изнывают от засухи… Что вы на это скажете, ведеор Браск?

— В принципе я согласен, ваша святость, ибо наш заказчик — наш хозяин. Но в Марабране и окрестностях меня слишком хорошо знают. Боюсь, как бы это не нарушило гладкий ход осуществления чуда…

— Ничего! — успокаивает его гросс. — Это препятствие легко устранимо. Измените свою внешность, и вас никто не узнает. Например, бородку приклейте. А вы, дорогой мой протер, возьмите на себя труд лично проследить за качеством продукции. Дождь должен быть большим, настоящим, обильным! За полмиллиона суремов мы вправе требовать от ведеора Браска первосортного чуда!

— Обеспечьте только достаточное количество молящихся, а за чудо не извольте беспокоиться!

— Посмотрим, посмотрим… — ворчит гросс, зябко потирая ручки, и снова обращается к протеру-секретарю: — Что же касается даты моления, то назначьте его на воскресенье. Сегодня у нас среда, значит, ведеор Браск успеет все подготовить. К митрарху Марабранской провинции отправьте нарочного с приказом немедленно созвать всех гремов и абов Марабранского митрархата и проинструктировать их относительно предстоящего моления о чуде. Протеру верховного кабинета печати передайте, что еще сегодня ночью необходимо сдать в набор текст молитвы. Утром карточки должны быть готовы. Ступайте и выполняйте!

— Слушаюсь, ваша святость! — И протер-секретарь, ловко простершись ниц, прикладывается бородкой к мантии гросса.

РАБОЧИЕ ГОТОВЯТСЯ К ОТПОРУ

В черной, дымной Марабране, ощетинившейся против раскаленного небосвода тысячами заводских труб, жара этим летом еще более невыносима, чем в далекой северной столице. Здесь даже близость моря нисколько не облегчает положения. Тяжелый горячий воздух, насыщенный горьким дымом и ядовитыми испарениями бесчисленных заводских корпусов, кажется совершенно непригодным для дыхания. Но другого воздуха нет, а дышать нужно, чтобы жить, чтобы работать. И люди дышат, прячась, где только можно, от ненавистного солнца… Хоть бы дождь прошел! Но дождя нет и в ближайшие недели не предвидится…

В обеденный перерыв на заводе приборов точной механики Куркиса Браска рабочие, лишь только заголосит долгожданный гудок, опрометью бросаются прочь от жарких, душных цехов в бесчисленные закоулки дворов, навесов, складов и там, хотя и в относительной прохладе, съедают свой скудный обед.

На задворках гальванического цеха, под навесом, где свалены целые горы отработанной тары, собралось сегодня, в обеденный перерыв, несколько рабочих-коммунистов на короткую летучку. Расположившись на разнообразных ящиках, среди ворохов жухлой соломы и древесной стружки, они жуют скромные бутерброды, прихлебывая горький кофе из термосов.

Говорит старый костистый токарь Гардион, остальные молча слушают.

— Вот я и думаю, товарищи, что все это неспроста! — хрипит Гардион, с надрывом дыша своей впалой, больной грудью. — Гремы и абы наши точно белены объелись. В день по три проповеди шпарят! Растравляют народ болтовней о предстоящем чуде, карточки раздают с молитвой о дожде. У меня есть одна такая карточка…

Он вытаскивает из кармана старенького, застиранного комбинезона помятый, испачканный машинным маслом кусок картона и показывает его собравшимся. На карточке, сверху, изображен бог единый на розоватом облаке. Повелитель вселенной одет по воле неведомого художника Гроссерии в голубую мантию, густо усыпанную блестками звезд. Его строгое смуглое лицо обрамлено пышной белой бородой. Такие же белые волосы густыми локонами ниспадают на широкие плечи. Из-под длиннополой мантии торчат ступни в ременных сандалиях. Руки бога единого широко раскинуты для благословения. От облака идет тонкая косая штриховка, явно обозначающая дождь. Под рисунком крупными буквами отпечатан текст молитвы о ниспослании дождевого чуда.

Рабочие, лишь мельком взглянув на карточку, продолжают молча жевать свой обед: карточку с изображением бога единого они уже видели у себя дома.

— Хлеборобы наши и так еле дышат, а тут еще такое откровенное издевательство! — снова хрипит Гардион, спрятав карточку. — Это не иначе, как новые происки Гроссерии. Наша партия у сына божьего поперек горла стоит. Спит небось старик и во сне видит, как абы и монахи изгоняют из Гирляндии последнего коммуниста. Пусть гросс сардунский и не мечтает об этом! Чует он, очень даже чует, как из года в год растет наша сила, вот и старается отрывать народ от нас… Абы в проповедях толкуют о каком-то великом чуде, которое, мол, завтра совершится. Только чепуха все это! Никакого чуда не будет! Будоражат народ, а зачем — неизвестно!

— Как неизвестно?! А чтобы отвлечь! — горячо восклицает молодой слесарь Дуванис Фроск. — Чтобы арендаторы богу единому молились да на земли ведеоров помещиков не зарились!

— Это так… — согласно кивают другие.

— Но нам нельзя на это смотреть сложа руки! — продолжает Гардион. — Хлебороб, батрак, арендатор — это наш кровный брат. Без нашей помощи его совсем съедят помещики да прожорливые абы! Сила наша в единстве, а потому поповские провокации с чудесами мы обязаны встретить в штыки, пресечь в корне и вывести сына божьего на чистую воду!

— Правильно!.. Пора за них взяться всерьез! Расплодилась чума длиннополая по всей Гирляндии! Дышать не дают народу! — взволнованно загомонили рабочие.

— Что ж вы предлагаете, товарищи? Как нам встретить завтрашнее моление о дожде?

— Я предлагаю такое! — первым отзывается Дуванис Фроск, подняв руку с бутербродом и жарко закрасневшись от собственной смелости. — Послать всем партийным ячейкам Марабранской провинции эстафету. Пусть выделят активистов и агитируют в деревнях за бойкот молебна!..

— А Калию свою ты уже сагитировал? — с добродушной усмешкой спрашивает Гардион.

Дуванис окончательно сконфужен:

— Калию не удалось… Она у меня темная…

Рабочие сдержанно смеются. Каждый вспоминает о своей жене…

— Вот то-то оно и есть, что темная, товарищ Фроск. Темных еще беда как много! — говорит Гардион. — С темными терпение нужно, особый подход, тонкость обхождения! Открытая агитация за бойкот молебна обречена на провал. Крестьяне до полного помешательства истосковались по дождю. Для них это вопрос жизни и смерти, и молебен для них стал теперь последней надеждой. Ты, товарищ Фроск, сам в деревне живешь, тебе бы это полагалось знать лучше других, а ты — агитировать за бойкот… Нет, я предлагаю другое!

Гардион выпрямляется во весь рост и рвет костистыми пальцами пучок стружки, прихваченной с ящика.

— Я предлагаю всем активистам присутствовать на молебне. Никакого дождя, конечно, не будет. Это можно знать наперед вполне определенно. Люди будут раздражены, разочарованы, обозлены на обманщиков-абов. Вот тут-то и выступим мы и растолкуем народу всю суть этой подлой поповской провокации!..

— А если будет дождь, товарищ Гардион? — спрашивает один из рабочих.

— Не будет, не может его быть! — с уверенностью заявляет Гардион и поясняет: — Сегодня утром я слушал по радио прогноз погоды на завтра. Погода будет солнечная, сухая. Да и вообще эта проклятая засуха продлится еще не менее недели.

— Если так, то ладно…

— Значит, предложение принято! Сообщите всем товарищам из сельских ячеек о решении нашего заводского комитета. Сообщите им также, что вся марабранская организация покинет завтра город и выйдет в поля. Во всех деревнях провинции должны после позорного провала с чудом состояться антипоповские митинги… Держись, гросс сардунский, сын божий! — И Гардион погрозил куче ящиков своим огромным костлявым кулаком.

Тут заревел, заголосил заводской гудок, возвещающий конец обеденного перерыва. Стряхнув в рот хлебные крошки и сделав последние поспешные глотки из термосов, рабочие поднимаются и, покинув спасительный навес, идут через раскаленную жаровню двора к своим цехам.

Вскоре завод Куркиса Браска, весь в дыму и копоти, вновь оглашается грохотом, жужжанием, лязганьем. Смена продолжается…

БОГОМОЛЬЦЫ И КИНОШНИКИ

Не небо, а расплавленная синяя эмаль без единого пятнышка. Не солнце, а дракон огнедышащий…

Дуванис Фроск стоит в одной майке и легких полотняных брюках во дворе своей маленькой усадьбы и кричит жене через распахнутое окошко:

— Вы, ведрис Калия, главное, зонтик не забудьте прихватить и галоши! Ливень готовится прямо страх!..

— Ладно, ладно! Зубоскаль себе! — откликается жена откуда-то изнутри дома. — Тот смеется хорошо, кто смеется последним!..

— Сегодня я, наверное, буду и первым и последним! Все признаки налицо! Но ты, Калюни, давай все-таки поторапливайся, а то весь молебен прозеваем!

— Иду!..

Через минуту Калия появляется на пороге дома. На ногах у нее в самом деле белые резиновые боты, под мышкой зонтик. В руках она держит толстенный молитвенник с заложенной в него карточкой, той самой, на которой изображен бог единый на облаке и напечатан текст молитвы о ниспослании дождя.

Дуванис продолжает подтрунивать над своей молоденькой женой, но та не сердится на него. Она твердо верит, что сегодня увидит великое чудо, а он, этот милый окаянный безбожник, как себе хочет. Но смеяться он потом перестанет. А может быть, даже и уверует!..

Выйдя на пыльную деревенскую улицу, супруги быстрым шагом направляются к часовне бога единого, воздвигнутой много веков назад посреди деревенской площади.

Из других домов тоже выходят люди: крестьяне, крестьянки; старики, старухи, молодежь. Всюду виднеются дождевые плащи, резиновая обувь, зонтики. У многих в руках древние деревянные изображения бога единого, семейные холсты с вытканными мистическими символами, тяжелые молитвенники в кожаных переплетах. Знаменитые карточки с текстом молитвы о дожде можно увидеть у всех, даже у подростков.

На плацу перед часовней уже собралась толпа человек в пятьсот.

Из часовни выходит пожилой толстый священник местного прихода, благочестивейший аб Субардан. На нем праздничное золотисто-желтое облачение, перехваченное по животу широким зеленым поясом; в руках серебряная курильница, испускающая приторно-сладкий дымок. За абом появляются служки со священными синими знаменами, затем местные старики выносят портативный алтарь, полотнища с символами, жертвенные факелы, наполненные нефтью, балдахин на четырех палках и прочее.

Аб Субардан становится под балдахин и делает знак старейшине храма. Тот, старательно прокашлявшись, выкрикивает пронзительным голосом первую фразу священного гимна. Толпа отвечает ему нестройным заунывным пением. Священник под балдахином, усердно размахивая дымящейся курильницей, медленно трогается вперед. За ним несут алтарь, густо чадящие жертвенные факелы, знамена, полотнища с символами. Толпа приходит в движение, ползет за колыхающимся балдахином, на ходу вытягиваясь в длинную колонну. Сотни ног поднимают в горячий воздух целые облака мелкой, как пудра, бурой пыли…

Пока колонна движется по деревне, из-за низких каменных заборов ее провожают темные морщинистые лица самых древних стариков и старух, вперемежку с круглыми мордашками малолетних детей. Из многих подворотен яростно лают растревоженные собаки, там и сям раздается надрывный крик осла…

Дуванис и Калия пристраиваются в самом хвосте шествия.

Колонна выходит за деревню и вскоре достигает асфальтированного шоссе. Пыль исчезает. Приободренный аб Субардан прибавляет шагу.

Пройдя с километр по шоссе, он сворачивает на проселочную дорогу, уходящую в поля. Колонна ползет за ним словно гигантская змея…

Вот священник поднимается на холм, через вершину которого проходит шеренга стройных кипарисов с устремленными ввысь ракетоподобными кронами.

«Отличное место! Наверное, тут и молиться будут…» — думает Дуванис, которому уже осточертело это бессмысленное шествие по невыносимой жаре.

Но аб Субардан ведет колонну дальше, вниз с холма.

— Ты, Калюни, ступай себе с ними, а я подожду тебя здесь, на горушке!.. — шепчет Дуванис своей жене.

Калия смотрит на него с грустным укором, но ничего не отвечает. Восприняв это как молчаливое согласие, Дуванис ласково хлопает жену по спине и отстает от колонны.

С вершины холма ему видно, как благочестивейший служитель бога единого ведет свою паству низинкой еще с полкилометра и, наконец останавливается возле высокого шеста, увенчанного лоскутком белой материи. Балдахин, растерянно пометавшись, свертывается. Пение смолкает, и вместо него до Дуваниса доносится гулкое троекратное «ашем табар!». Потом наступает полная тишина. Колонна быстро обтекает аба Субардана со всех сторон, превращается в плотную толпу…

При мысли, что скоро ему придется выступить перед этой толпой односельчан с разоблачительной речью, Дуванис чувствует под сердцем неприятный холодок.

«Пусть себе молятся, а я пока отдохну, приготовлюсь…» — думает он и, прежде чем лечь в тень под кипарисы, осматривает окрестность.

На севере, на самом горизонте, синеет зубчатая гряда горного кряжа. Это знаменитая Робра Вэрра — богатое свинцом, серебром и ураном предгорье могучего, поднебесного Ардилана, за которым где-то в неведомой дали проходит граница Марабранской провинции. В противоположной стороне, на юге, в голубоватом трепетном мареве угадывается близкое море. На востоке, совсем рядом, рукой подать, торчит гигантский дымящийся частокол заводских труб Марабраны. А на запад — на запад простирается бесконечная гладь полей, на которых даже невооруженным глазом можно различить десятки многолюдных крестьянских сборищ из других деревень и сел провинции. Там тоже готовятся к торжественному молебну…

Вблизи, по шоссейной дороге, проносятся автомобили. Вот закрытый черный лоршес замедлил ход, сворачивает с шоссе и, плавно покачиваясь на рессорах, движется к холму.

«Туристы, должно быть», — с неприязнью думает Дуванис и ложится в тень на желтоватую, выжженную солнцем траву.

Черный лоршес, глухо ворча, вскарабкался на вершину холма и здесь замер, словно гигантский жук, на самом солнцепеке. Из него выходят двое. Они совершенно разные: один — маленький, сухощавый, подвижной, в белой соломенной шляпе; другой — высокий, представительный, важный, в просторном кепи и в темных очках. Но чем-то эти двое разительно похожи друг на друга. Чем? Ну конечно же бородками! У обоих лица украшены великолепными изящными эспаньолками…

Прибывшие осматриваются по сторонам, замечают лежащего в тени Дуваниса и направляются к нему.

— Эй, вы, молодой человек! Вы почему не на молебне? — строго спрашивает высокий в кепи.

— Рано еще, — отвечает Дуванис, сладко зевая, — мой черед настанет после того, как его благочестие аб Субардан оскандалится со своим чудом!..

— Вы, что, коммунист?

— А вам какое дело, ведеор?…

— Послушайте, любезный! — вмешивается другой, в соломенной шляпе, свободно владеющий местным говором. — Мы тут с коллегой… того… хотим крутить фильм. Документальный фильм о молебне. А вы нам мешаете. Даю десять суремов, если вы добровольно удалитесь с холма. Согласны?

По голосу, по выражениям, по всем манерам Дуванису показалось, что он где-то уже видел этого человека в соломенной шляпе. Но бородка… Нет, таких бородок никто в Марабране не носит… Так и не узнав своего хозяина, фабриканта Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо отвечает:

— Пятьдесят суремов — вот цена моего покоя, ведеор!

К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов.

— Берите и уходите! Мы спешим!..

Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма, придерживаясь тенистой шеренги кипарисов. Внизу он вновь ложится на траву и размышляет о том, какие, должно быть, сумасшедшие деньги зарабатывают эти киношники, если без разговоров выдали ему сумму, за которую у себя на заводе ему пришлось бы отработать целых две смены…

— Чудо номер один! — улыбается он, щупая в кармане хрустящую бумажку. — Вот Калюни моя обрадуется!..

Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в отдалении слышится заунывное пение молящихся… Веки Дуваниса тяжелеют, их смежает приятная дремота…

ЧУДО НАД МАРАБРАНСКИМИ ПОЛЯМИ

Проходит с четверть часа… Внезапно, сквозь горячую пелену сладкого забытья, Дуванис чувствует, что жара спала и повеял свежий, прохладный ветерок. Охваченный странной, подсознательной тревогой, он открыл глаза.

Над безбрежной равниной сгущаются багровые сумерки… Неужели уже так поздно?! Неужели он проспал до самого вечера?! А как же молебен?! Как же его выступление перед односельчанами?!

Дуванис с волнением прислушивается… Нет, еще не поздно!.. Со стороны полей до него доносится неистово-исступленное пение богомольцев. Нe пение даже, а вопли, крики, рыдания, то и дело прерываемые яростным «ашем табар»… Да, молебен достиг своего апогея, но еще не окончен. Это ясно… Но в таком случае почему же так быстро наступает темнота?

Дуванис с недоумением смотрит в небо. Еще недавно такое чистое, оно из конца в конец застлано низко нависшими красноватыми тучами. Тучи медленно разбухают, наливаются зловещим багрянцем, а в одном месте, почти прямо над холмом, они сбились в неистово крутящиеся чудовищные клубы.

Порывы холодного ветра становятся все сильнее. Кипарисы раскачивают свои высокие кроны и тревожно шумят. На равнине крутятся яростные вихри, поднимая к небу черные столбы пыли…

Дуванис рывком вскакивает на ноги и бегом огибает холм, чтобы поскорее увидеть толпу своих молящихся односельчан. Он не думает в эту минуту о чуде и не испытывает ни малейшего страха. Ему просто хочется разыскать Калию и помочь ей добраться до дому.

Но не успел он сделать и двадцати шагов, как все вокруг превратилось в настоящий кромешный ад.

С вершины холма брызгает острый зеленый луч. В тот же миг все небо, от горизонта до горизонта, вспыхивает ярким пламенем и освещает равнину удивительным красным светом. Проходит секунда, другая, свет быстро меркнет, тучи становятся лиловыми, потом черными, и вдруг сразу падает глубокая, чернильная темнота. Дуванис замирает на месте, не зная, что теперь делать.

Где-то в отдалении слышатся пронзительные вопли ужаса, душераздирающий женский визг, крики подростков, топот сотен ног обезумевших от страха богомольцев… Прямо по полям убегают они в деревню, потрясенные размерами бедствия, вызванного их молитвами…

После короткого напряженного затишья налетает сумасшедший шквал холодного, пронизывающего ветра. Одновременно с ним на небе вспыхивает ослепительно яркая, чудовищная змея. Она вспарывает весь небосвод от края до края и на мгновение освещает фантастическим белым светом всю необъятную равнину. И тут же раздается грохот, ужасный, неслыханный, словно вся вселенная раскалывается на куски и низвергается в бездну. Грохот еще не умолк, а уж с неба на землю обрушивается сокрушительный ливень. Это не отдельные, хотя и густые, струи, а мощные каскады воды, настолько плотные и упругие, что сквозь них нелегко пробиваться. Ливень с шумом и плеском терзает землю, невидимые тучи то и дело изрыгают хвостатые молнии и сотрясают тьму оглушительными, раскатистыми громами…

Дуванис в одну секунду промок до нитки. Ошеломленный, потрясенный, он с минуту стоит на месте, глядя в темноту расширенными глазами и прислушиваясь к устрашающему голосу небывалой грозы. Потом из горла его вырывается крик:

— Калия! Калия! Калия!

И он тут же со всех ног бросается бежать дальше.

Несколько раз его сшибали стремительные потоки, катящиеся со склонов холма. Он падал в их грязные волны, по самые локти погружал руки в вязкую глину, но, извиваясь всем своим гибким и сильным телом, снова вскакивал и, оглушенный, полузахлебнувшийся, продолжал бежать, сам не зная куда…

Неожиданно Дуванис с разбегу врезался во что-то мягкое, живое. Оттолкнувшись от невидимого препятствия, он теряет равновесие, падает, но в тот же миг его подхватывают чьи-то крепкие руки и над самой его головой, перекрывая шум ливня и раскаты грома, раздается спокойный, звучный голос:

— Тише, дорогой, тише! Сейчас вся эта музыка прекратится… Дай-ка я тебя укрою!..

Дуванис чувствует, как на спину его ложится тяжелая, плотная ткань. Он приникает к широкой груди незнакомца и затихает, еле дыша от усталости и пережитого-волнения…

Несколько минут проходит в молчании. Ливень заметно идет на убыль, гром грохочет все реже и реже…

Немного отдышавшись и успокоившись, Дуванис спрашивает:

— Кто вы, ведеор? По голосу вы показались мне нездешним…

— А я и есть нездешний! — густо рокочет незнакомец.

Больше он ничего не говорит, а Дуванис считает неудобным приставать к нему с расспросами. Так они и стоят, тесно прижавшись друг к другу, чуть ли не по колено в жидкой грязи, пока не умолкают наконец последние шумы грозы. Дождавшись наступления полной тишины, незнакомец, укрывший молодого рабочего, говорит:

— Ну вот и все кончено! Вылазь, сурок, из норы!

С этими словами он откинул с Дуваниса свой тяжелый плащ…

В первое мгновение Дуванис был ослеплен резким переходом от кромешной тьмы к яркому блеску летнего дня и невольно заслонил глаза рукой. Но потом, привыкнув к свету, он видит чистую небесную лазурь без единого облачка, видит веселое знойное солнце, видит птиц в полете… Он смеется от удовольствия. Однако смех тут же замирает у него на губах, когда он переводит взгляд на поля.

Собственно, никаких полей больше нет. Всюду, куда ни кинь взгляд, простирается безбрежное месиво жидкой грязи. Посевов нет — они уничтожены.

Дуванис со вздохом проводит рукой по щеке, размазывая по ней бурые подтеки, и тут же впервые оглядывается на своего спасителя…

ВСТРЕЧА БЕЗБОЖНИКА С БОГОМ

Посреди размытого ливнем поля, прямо в луже, стоит грязный, растрепанный и мокрый парень, с лицом каким-то взболтанным и поглупевшим от беспредельного изумления. А в трех шагах от парня, в той же просторной луже, задумчиво расхаживает взад-вперед высокий широкоплечий старец в длиннополой голубой мантии, густо усыпанной невиданно крупными бриллиантами. Смуглое выразительное лицо могучего старца обрамлено влажными прядями белых волос, на грудь спадает окладистая белая борода. Низ великолепной мантии сильно запачкан грязью и волочится по луже, а при каждом повороте старца полы мантии расходятся и приоткрывают большие, облепленные бурой глиной ступни в ременных сандалиях… Старец, кажется, забыл о присутствии парня. Он очень внимательно и с глубокой серьезностью обозревает погибшие поля, причем лицо его все более и более омрачается…

Придя немного в себя после первого потрясения, Дуванис подходит к старцу, почтительно прокашливается и произносит сдавленным голосом:

— Простите, ведеор… Но вы… вы… кто же вы, собственно, такой?

Старец тотчас же оборачивается к парню, и на его хмуром лице появляется добродушная улыбка.

— Я? Я бог единый, повелитель вселенной! — говорит он неимоверно густым, приятно рокочущим басом.

Дуванису показалось, что он ослышался.

— Как вы сказали, ведеор? — переспрашивает он, ободренный улыбкой удивительного старца.

— Я сказал, что я бог! — повторяет старец, откровенно наслаждаясь изумлением молодого человека.

— Это, что же, фамилия у вас такая, да? — продолжает выпытывать Дуванис, не будучи в силах поверить в прямой смысл услышанного ответа.

— Зачем фамилия! Я просто бог, — с бесконечным благодушием рокочет старец. — Иначе меня еще называют всевышним, вседержителем неба и земли, царем небесным, создателем и повелителем вселенной и так далее… Но сокращенно я называюсь богом единым.

— Но ведь вы это несерьезно! Ведь этого не может быть! — восклицает Дуванис, начиная подозревать, что старец его разыгрывает.

— Почему же не может быть?! — искренне удивляется бог. — Все может быть, дорогой мой юноша, а бог в особенности. Люди так много толкуют о боге, столько сил на него тратят, как же ему не быть после этого! К тому же ведь бог всемогущий, значит, он может даже быть… Кстати, ты веришь в бога?

— Вот еще! Конечно, не верю! — ни секунды не колеблясь, отрезает Дуванис.

— Молодец! Честное слово, молодец! — смеется старец. — Хвалю за смелость!.. Но тем не менее я все же бог, и твое неверие, дорогой мой юноша, ничего не может поделать с этим фактом… Однако, я тебе открылся, а ты до сих пор не отдал долг вежливости. Как тебя-то зовут?

Дуванис хитро глянул на старца и, укрепляясь все более в своем подозрении, что это всего лишь какая-то странная игра, решил убедить бородатого насмешника, что он, Дуванис, не какой-нибудь легковерный деревенский простачок, и тем самым сразу разоблачить его. Поэтому на вопрос старца он ответил так:

— Вы утверждаете, ведеор, что вы бог, а сами спрашиваете, как меня зовут. Это не вяжется. Если вы бог, вы должны знать все!

Сейчас старичище в мантии сконфузится и признает себя побежденным! Дуванис доволен собой и готов насладиться своей блестящей и быстрой победой. Но старец и не думает конфузиться. Напротив, он по-прежнему самоуверен, он веселится, он громоподобно хохочет и сквозь смех гремит своим удивительным басом:

— Остер! Ох и остер!.. Нет, ты мне положительно нравишься, милый юноша!.. Ведь как отбрил! Сам должен знать, коли бог!.. Правильно, правильно! И трудно что-либо возразить!..

Потом, насмеявшись, спокойно поясняет:

— Всеведение, друг мой, действительно один из признаков, которым люди в силу невоздержанности своей наделяют бога. Но всеведение абсурдно по сути своей, оно невозможно. Даже если бы существовал настоящий бог, создатель и повелитель вселенной, он не мог бы быть всеведущим! А я… впрочем, позже, позже! Это слишком долго объяснять. Бери пока на веру, милый юноша. Да, я бог, но вместо немыслимого всеведения я обладаю лишь неким себяведением, то есть знанием своей собственной сущности. А в остальном я, пожалуй, даже менее сведущ, чем любой, из людей. Вот пока и все. А теперь не упрямься и скажи, как тебя зовут!

— Хорошо, ведеор бог. Меня зовут Дуванис Фроск. Я работаю слесарем на заводе Куркиса Браска в Марабране.

— Куркиса Браска? Знаю, знаю! — Бог нахмурился, словно вспомнил о чем-то неприятном, но тут же отогнал досадную мысль, и чело его снова разгладилось. — Очень мило, очень приятно… Ты, Дуванис, первый человек, с которым мне довелось познакомиться. Надеюсь, что именно поэтому мы останемся с тобой друзьями, несмотря на твое столь решительное отрицание моей скромной особы. Отрицать, голубчик, всегда легче, чем докапываться до самых корней истины. Ты не согласен со мной?…

— Не знаю… Мне все это непонятно, ведеор. Называете себя богом… Да и вообще, будь вы какой ни на есть бог, разве вы стали бы со мной разговаривать так запросто?

— А почему бы и нет?

— Ну как же! Ваш сынок — если вы, конечно, в самом деле бог — ваш сынок, гросс сардунский, не стал бы со мной так вот разговаривать и шутить. Я ведь коммунист и безбожник, а сын божий, что сидит в Гроссерии, только и мечтает о том, как бы всех коммунистов вывести под корень… Вот почему я и теперь еще думаю, что вы скорей всего не бог, а так только, прикидываетесь богом или просто шутите надо мной…

— Нисколько я не шучу. Какие тут могут быть шутки?! Я сам, голубчик, не меньше твоего озадачен своим собственным возникновением на этой несчастной равнине… А простота моя вполне естественна. Ведь вся моя сущность, милый ты мой Дуванис, проста, как репа. Любой человек, хотя бы и ты например, в тысячу раз сложнее меня. Я и образовался-то каких-нибудь четверть часа тому назад, во время грозы…

— Ну, хватит мутить! — прерывает Дуванис бога, озаренный неожиданной догадкой. — Вы, ведеор, настолько же бог, насколько я гросс сардунский! Теперь мне все понятно! Вы заодно с теми киношниками, что устроились вон там на холме снимать молебен! Сознайтесь, что я угадал!

— Какие киношники? Где? — недоумевает бог.

— А вон там, на холме, с машиной! До сих пор еще не уехали!

И Дуванис торжествующе указывает старцу на вершину холма, где между кипарисами виднеется черный лоршес и две копошащиеся возле него фигурки.

Старец, заслонившись ладонью от солнца, пристально всматривается в холм и вдруг, гневно сверкнув очами, раскатисто грохочет:

— Это они! Это определенно они! Я знал, что они где-то тут, поблизости!.. О мерзавцы! О негодяи!.. Идем, Дуванис, я поговорю с ними, с этими твоими киношниками!

— Минутку, ведеор! Они мне тоже не понравились… Но у меня есть вопрос. Можно?

— Говори!

— Вы не видели случайно, ведеор бог, куда подевался народ из нашего села? Они молились где-то тут, неподалеку, и вдруг словно их водой смыло!..

— Чтобы ответить на сей вопрос, милый Дуванис, вовсе не нужно быть богом. Достаточно быть наблюдательным человеком. Твои односельчане при первом же признаке надвигавшейся грозы обратились в бегство. Теперь, поди, сидят по своим дворам и сушат на солнце одежду… А вон виднеются и остатки их молебна!

В самом деле, не далее чем в сотне шагов Дуванис видит торчащие из грязи палки с тряпками, потухшие факелы, рукоятки зонтиков и другие предметы, оброненные сельчанами в минуту панического бегства.

Дуванис окончательно успокаивается: значит, Калия дома!..

— Ну идемте, ведеор бог, к вашим коллегам!

— Идем, друг мой!

Старик и Дуванис покидают теплую лужу и принимаются усердно месить грязь, направляясь к холму…

ЧУДОТВОРЦЫ СПАСАЮТСЯ БЕГСТВОМ

Протер-секретарь был крайне недоволен сфабрикованным чудом. Не в меру обильный ливень оказался не благодеянием для края, а самым ужасным бедствием.

Красавцы кипарисы почти полностью лишены своего зеленого покрова. По склонам холма словно прошелся кто-то гигантским плугом, до того они изгрызаны мощными потоками воды. Поля превратились в бурое пузырящееся болото, которое теперь под палящими лучами солнца курится легкими струями пара.

— Вы перестарались, ведеор Браск! — заявляет протер, обозрев с холма всю эту удручающую картину опустошений. — Сын божий не признает такого чуда!

— Признает! — уверенно отзывается Куркис Браск, продолжая свою возню над упаковкой частей большого аппарата «ММ-222» в багажник автомашины. — Признает, дорогой протер, потому что я свою работу выполнил честно!..

— Да вы поглядите, что вы тут натворили!

— А что такое? Слишком много воды? Я тут ни при чем. Сила выброса конкретных форм из ментогенного поля прямо пропорциональна интенсивности полевого излучения. Таков закон природы… Сколько вы собрали молящихся?

— Не знаю точно… Но, кажется, не меньше ста тысяч…

— Что? Сто тысяч?… Ха-ха-ха!!! Если бы вы, ваше беспорочество, удвоили это число, у нас получился бы прекрасный маленький потоп и из ваших богомольцев ни один не добрался бы до дому — их всех бы унесло в море!.. Я просил у вас десять, от силы пятнадцать тысяч молящихся, а не сто! Это вам, дорогой протер, придется отвечать за такой перегиб!

Секретарь сына божьего сражен столь веским аргументом.

— В здешней провинции так много коммунистов, ведеор Браск, — бормочет он растерянно, — что я велел на всякий случай собрать более ста тысяч богомольцев. Я был уверен, что коммунисты будут агитировать за бойкот молебна… Я думал, что после их агитации у меня останется как раз нужное количество… Я не предполагал…

— «Думал», «предполагал»! Не думать надо было, ваше беспорочество, а соображать. В серьезном деле нельзя без соображения! — насмешливо бросает фабрикант и продолжает заниматься своим делом.

Протер передернул плечами: до чего же неотесан этот марабранский мужлан!.. Да и непривычный гражданский костюм кажется вдруг протеру ужасно тесным, неудобным, унизительным…

Оскорбленный вельможа Гроссерии отошел от машины и продолжал молча осматривать окрестности. И тут он заметил неподалеку от холма странную фигуру человека в ослепительно сверкающем одеянии, а рядом с ним еще одну фигуру, поменьше, полуголую, грязную и взлохмаченную…

— Взгляните-ка, ведеор Браск! Видите старика в сверкающем облачении? Вы здешний, вам лучше знать местные обычаи. Как по-вашему, кто бы это мог быть?

Куркис Браск равнодушно глянул в указанном направлении, вытирая испачканные руки клочком ветоши.

Потом он с досадой пожал плечами и возвратился к машине.

— Откуда мне знать, ваше беспорочество, что тут шляются за личности! Это явно какой-то служитель божий, а значит, мне до него нет дела. Да и вообще, персональную часть обеспечивали вы, сами и разбирайтесь в этих типах! — бросает он на ходу через плечо своему расстроенному партнеру.

— Нет, нет, он не похож на местных жителей… — вслух размышляет протер, не отрывая взгляда от удивительного старца и совсем на сей раз не замечая грубости фабриканта. — Духовным лицом он тоже не может быть, разве что православным попом… Но откуда здесь может взяться православный поп?! Странно, очень странно!.. И при этом, при этом у меня такое чувство, словно я где-то уже его видел, где-то встречался с ним… Не нравится мне это, видит бог единый, что не нравится… Послушайте, ведеор Браск! Давайте отсюда уезжать, пока не вышло какой неприятности!

— Не разводите панику, протер! Посмотрите на этот кисель вместо дороги. Нам не добраться до шоссе, пока грязь не подсохнет. Загорайте пока, вы ведь так мало бываете на воздухе! А на старика плюньте! Мало ли что за старик…

Вдруг протер срывается с места и, разбрызгивая лужи, бежит к машине. Лицо его перекошено от страха, бородка так и прыгает.

— Он идет сюда, ведеор Браск! Я не хочу с ним встречаться! Это пахнет скандалом, очень большим скандалом! Нам нужно немедленно, сейчас же уезжать!

— Экий же вы трус, ваше беспорочество. Испугались какого-то незнакомого старикашки! Сейчас я с ним поговорю по-нашему, по-марабрански!..

Фабрикант одергивает свой пиджак, проверяет, держится ли приклеенная бородка, раскуривает сигару и смело идет навстречу неведомым пришельцам.

Старик в сверкающей ризе и перепачканный грязью молодой крестьянин в майке в самом деле поднимаются по склону холма. Подпустив их шагов на двадцать, ведеор Браск вынимает изо рта сигару и зычно кричит:

— Эй, вы, что вам тут нужно?!

Старик не отвечает и продолжает взбираться на холм.

Крестьянин от него не отстает.

— Вы оглохли?! — снова орет Куркис Браск. — Сюда нельзя! Здесь происходит съемка фильма! Слышите! Уходите обратно!

Однако и на сей раз старик не обращает ни малейшего внимания на грозные окрики. Уставившись Куркису Браску в лицо огромными, пылающими, как угли, черными глазами, он подходит все ближе и ближе, величественный, невозмутимый, суровый…

Протер не выносит блеска удивительной мантии и отворачивается. У него тоскливо сосет под ложечкой и неудержимо дрожат колени. Его так и подмывает сорваться с места и бежать без оглядки куда-нибудь, лишь бы подальше от непонятного, страшного старика…

А Куркис Браск преспокойно попыхивает сигарой и с самым независимым видом осматривает пришельцев. Ему, деловому человеку, чужды какие бы то ни было эмоции… Узнав в молодом крестьянине того самого безбожника, которому он недавно уплатил пятьдесят суремов за уход с холма, ведеор Браск уже раскрывает рот, чтобы разразиться справедливым негодованием, но его опережает старик в мантии.

Старик начинает говорить… Говорить? Нет, это нельзя назвать человеческой речью. Это — львиный рык, трубный глас, божественный глагол, мощный, сокрушительный, проникающий до самой печенки. При первых же его звуках Куркис Браск прикусывает язык, роняет в грязь сигару и смотрит на старца вытаращенными глазами. Протер же с размаху шлепается в лужу и закрывает лицо руками.

— Что вы тут натворили, мерррзавцы?! — гремит старик, широким взмахом руки указывая на опустошенные поля. — Как вы смели ради своих преступных корыстных помыслов обрекать тысячи людей на голодную смерть?!

— А вы кто такой?! — визжит, опомнившись, Куркис Браск и, вскочив на ноги, принимает угрожающую позу. — Какое ваше собачье дело?! Убирайтесь отсюда ко всем чертям, пока я не вышел из себя и не оттаскал вас за вашу дурацкую белую бороду!!!

— Молчать!!! — оглушительно рявкает старец. — Я тебе покажу, червяк ты ничтожный, кто я такой! Я бог единый! Я вседержитель неба и земли! Я создатель и повелитель вселенной, пришедший судить и карать таких мерррзавцев, как ты!!

Протер издает горлом жалобный писк подстреленного зайца и ползет в машину. Перепуганный, бледный Куркис Браск опрометью шмыгает на сиденье водителя и захлопывает за собой дверцу. Мотор запущен. Мощный лоршес ревет и рывком трогает с места. Он буксует, но все же движется вперед, вниз с холма. Минут пять он барахтается в вязкой глине проселочной дороги, но потом, добравшись наконец до шоссе, развивает предельную скорость и мчится прочь, на север, по направлению к далекой Сардуне…

БОГ И ЕГО АЛМАЗНАЯ МАНТИЯ

Проводив беглецов суровым взглядом, старец оборачивается к своему юному спутнику и смеется:

— Как я их напугал, друг Дуванис! Го-го-го! Теперь будут мчаться до самой Сардуны без оглядки и поднимут в Гроссерии такой переполох, какого еще не бывало в тысячелетней истории гирляндской религиозной общины! Шутка ли сказать: сам бог единый явился на землю!.. Но каковы, однако, мерзавцы, а?! Напакостили и наутек! Но они не отвертятся! От бога им никуда не скрыться! И под землей, и на дне океана я их разыщу и казню!

Дуванис смотрит на старца с недоверием, сдержанно вторит его смеху, а потом спрашивает:

— Так вы по-прежнему утверждаете, ведеор. что вы бог?

— По-прежнему, сынок, по-прежнему. Я ведь не какой-нибудь балаганный паяц, а бог настоящий, взаправдашный!

— Но в таком случае, ведеор, за что же вы ругали этих киношников? Они и вообще-то ни при чем, а если вы бог, то тем более. Если вы бог, значит, вы сами все это натворили!..

— Тут дело немного посложнее, чем ты думаешь, друг Дуванис. Что я бог, это верно. Но тут надо разобраться в самой сути вопроса. Что такое вообще идея бога, возникшая тысячи лет назад в темном воображении твоих диких предков? На чем эта идея основана: на опыте или на отсутствии такового?… Вот ты мне заявил, что не веришь в бога. И правильно делаешь, что не веришь. Один умница как-то сказал, что бог настолько всемогущ, что может даже не существовать. Это очень остроумная мысль. Но дело ведь не только в том, существует реальный бог или нет. Для людей умных, смелых и честных этот вопрос совершенно ясен. Они, так же как и ты, просто не признают никакого бога и руководствуются в жизни только совестью и разумом. И все же, несмотря ни на что, идея бога существует. Она сильна еще, она способна развратить еще многие умы и сердца. А раз эта идея жива, значит, она представляет собой абсолютно реальную опасность, от которой нельзя отмахиваться, с которой нужно бороться, не жалея сил, до полного ее поражения… А бог? Бог, милый ты мой, — это пустое и нелепое измышление…

— Но тогда… тогда кто же вы, собственно, ведеор?! — восклицает Дуванис, совершенно сбитый с толку.

— Потом поймешь, не все сразу, — успокоил его старец. — А теперь, голубчик, веди-ка меня к себе в гости, а то эта мантия с бриллиантами все плечи мне отдавила

— А бриллианты-то ваши хоть настоящие? — не без иронии спрашивает Дуванис.

— Бриллианты? Еще бы! Конечно настоящие! — простодушно отвечает старец. — Это мне, друг Дуванис, молящиеся крестьяне удружили. Две тысячи шлифованных алмазов, по пятьсот каратов каждый! Ты только попробуй, какой это вес!

Бог скидывает с плеч мантию, складывает ее алмазами внутрь и подает этот объемистый сверток молодому человеку. Под мантией на боге оказывается обыкновенная крестьянская одежда. Дуванис принимает мантию, но тотчас же роняет ее в грязь.

— Да в ней без малого центнер весу! — восклицает он в изумлении.

— Ровно восемьдесят пять килограммов! — самодовольно отвечает старец и, подняв мантию, встряхивает ее и перебрасывает через руку. — Ну, пошли к тебе, Дуванис. Как говорится, гость в дом — бог в дом. А у тебя и гость и бог в одном лице будут…

— Я буду рад принять вас у себя. И Калия, это моя жена, будет рада. Только вы не сердитесь: она еще верит в этого самого бога и ничем ее не проймешь. Боюсь, как бы она вам не причинила беспокойства. Может, не говорить ей, что вы бог, а?

— Нет, Дуванис, обманывать нехорошо. Скажем ей все как есть, а заодно уж и просветим ее. Так будет лучше.

— Ну, ладно, ведеор. Как вам угодно…

И новоиспеченные друзья, оставив холм, двинулись не спеша к деревне…

ПЕРЕД ЛИЦОМ УЖАСНОЙ ВЕСТИ

Когда, часов пять спустя, черный лоршес, весь запыленный и перегретый, как загнанная лошадь, останавливается наконец перед дворцом гросса сардунского, прежнего, аристократически-надменного протера-секретаря не узнать. Он совершенно раскис и развинтился. Из машины его приходится выносить на руках.

Перепуганные монахи волокут его беспорочество в вестибюль и стараются привести его в чувство. Главный привратник сломя голову бросается к телефону, чтобы вызвать первого врача Гроссерии. Но протер уже сам открыл глаза и с натугой хрипит:

— К его святости!.. Скорее!..

— Вам бы переодеться, ваше беспорочество… — заискивающе напоминает одна из желтых сутан, но протер-секретарь не дает договорить:

— Некогда!.. Потом!.. К его святости!.. Скорее!.. О ужас!.. О грехи наши!.. Конец, конец всему!..

Его святость сын божий грел, как обычно, у пылающего камина свои старые ревматические кости, когда дверь кабинета внезапно, без стука распахнулась и перед светлыми очами гросса предстал его личный секретарь. Вернее, не сам секретарь, не элегантный беспорочный протер в белоснежной сутане, а его жуткий призрак, истерзанный, грязный и к тому же в помятом гражданском платье. Призрак, ловя воздух перекошенным ртом, грохнулся на ковер.

— Что такое?! Что случилось?! — воскликнул сын божий, беспокойно ерзая в своем кресле.

— О-о-о! А-а-а! — дико выл протер, с остервенением дергая себя за волосы и стуча головой о ковер.

— Бог единый да пребудет с вами! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. Что с вами происходит, мой возлюбленный протер? Если вам не здоровится, я позову людей… врача…

Протер-секретарь, продолжая взвывать и всхлипывать, медленно подполз к гроссу и, схватив полу его мантии, принялся покрывать ее лобзаниями и слезами. Гросс с явным отвращением вырвал у него полу и легонько пнул мягкой туфлей в лоб.

— Это безобразие, беспорочный протер! Извольте взять себя в руки и прекратить эту безобразную сцену!

— Теперь… теперь… уже все равно!.. — с трудом выдавливает из себя протер, стараясь подавить рыдания.

— Почему все равно? Что случилось? Говорите толком и перестаньте выть! Я не могу этого больше слышать!.. Что произошло? С чудом что-нибудь натворили?

— И с чудом!.. — всхлипывает протер и поднимается на колени. — Ливень, ваша святость, совершенно уничтожил поля… Во всей провинции!.. Поля перемешаны с грязью, а посевы смыты в море!.. Там будет голод!..

— И из-за этого вы так убиваетесь? Стыдно, протер! — гневно восклицает сын божий.

Он, кряхтя, поднимается с кресла и торопливо, по-стариковски, семенит к богато инкрустированному шкафчику. Вынув оттуда бутылку коньяку, он наливает из нее полный бокал и подносит протеру:

— Выпейте, несчастный! Это подбодрит вас!..

Приняв из божественных рук гросса живительную влагу, протер осушил бокал до дна и сразу заметно успокоился. На его лице даже появилась краска.

— А теперь рассказывайте по порядку! — приказал гросс.

Протер-секретарь перевел дух и, нервно теребя бородку, начал свой рассказ:

— Чудо было великолепное, ваша святость! Багровые тучи, потом глубокий мрак, как в преисподней, потом ужаснейший ливень с чудовищными громами и молниями. Я сидел в автомобиле и молился, чтобы автомобиль не унесло в море потоками воды или не поразило огнем небесным. Потом все кончилось, и я увидел размытые поля. Ливень был слишком обильным. Это митрарх марабранский переусердствовал: собрал богомольцев в десять раз больше, чем требовалось. Его же надлежит и призвать к ответу… Но это не главное, ваша святость… Не бедствие крестьян так растерзало и испепелило мою душу!..

— А что же? Говорите!

— О ваша святость! Вы единственный наш заступник в эту страшную годину! Кому, как не вам, сыну… Но нет, нет, язык мой немеет и сердце холодеет в груди! Мне страшно подумать об этом, не только говорить! — шепчет протер, вновь покрываясь смертельной бледностью.

— Именем бога единого, отца моего небесного заклинаю вас, протер! Говорите! Ашем табар! Говорите! — кричит гросс сардунский и, выхватив из складок мантии золотой символ бога единого — круг со схемой солнца на украшенной рубинами рукоятке, — поднимает его над головой в сухоньком кулачке.

— Не надо, ваша святость! Не надо! Не поминайте его!.. Он… здесь!! — визжит протер, с ужасом отшатываясь от гросса.

— Кто здесь?! О ком вы говорите?!

— Тот… тот, кому служит священная гирляндская община! Тот, чьим сыном нареченным вы являетесь на земле!.. Я видел его, ваша святость! Я видел его так же, как вижу теперь вас!.. Он ослепил меня своим лучезарным величием! Он оглушил меня своим громовым голосом!.. Он пришел судить и карать!.. О, горе нам, горе!..

Гросс сардунский, сильно побледнев, опускает руку с солнечным символом. Он смотрит на протера-секретаря с безмерной тревогой.

— Вы явно больны, мой возлюбленный беспорочный протер… Вам нужен врач… — произносит он неуверенно.

— Нет, ваша святость, нет! Я совершенно здоров! — поспешно отвечает протер. — Не обращайте внимания на мой вид, на мое поведение… Я просто глубоко потрясен… Простите, что я позволил себе явиться перед ваши светлые очи в таком гнусном виде. Я спешил известить вас, ваша святость!.. Нужно срочно созвать святейшее собрание, в полном составе! Нужно выйти встречать его, явившегося столь неожиданно, торжественной процессией, под колокольный звон и пение гимнов. Впереди процессии — вы, ваша святость, босиком и в рубище, с головой, посыпанной пеплом, как и подобает любящему и покорному сыну, а за вами все протеры, митрархи, гремы, тоже босиком и в рубище… босиком и в рубище…

— Босиком и в рубище… — тихонько повторяет гросс, и непонятно, то ли он соглашается с протером, то ли насмехается над ним.

Некоторое время оба молчат. Сын божий пристально глядит в огонь камина, словно советуется с пляшущими языками пламени, и шевелит при этом кустистыми бровями. Протер же взирает на него с мольбой и надеждой.

— Вот что, любезный протер! — говорит наконец гросс спокойно и строго. — Ступайте домой и приведите себя в порядок. В такое решительное время нельзя распускать себя. Возьмите себя в руки и срочно соберите Барбитский Круг. Теперь не место пустым формальностям! Теперь нам нужно действовать сообща, чтобы спасти положение. А ко мне пришлите ведеора Браска. Он человек деловой. От него я узнаю все подробности и тогда решу, какие меры надлежит принять вельможам Гроссерии. В таких делах нельзя действовать опрометчиво… Пришествие!.. Босиком и в рубище!.. Голову пеплом!.. Это, дорогой протер, мы всегда успеем!.. Ступайте же и выполняйте мою волю. На троне гросса пока что еще сын сидит, а не отец!

Протер-секретарь благодарно целует мантию сына божьего и удаляется значительно ободренный. Через четверть часа в кабинет гросса сардунского входит фабрикант чудес Куркис Браск.

ПОБОЧНЫЙ ПРОДУКТ МАРАБРАНСКОГО ЧУДА

По-прежнему самоуверенный и невозмутимый, промышленник из Марабраны дал гроссу сардунскому подробный и ясный отчет о состоявшемся чуде. Указав на перегрузку ментогенного поля, вызванную неуместным усердием протера-секретаря, он беспристрастно описал разрушительную силу ливня и гибель посевов. На вопрос гросса, что он лично думает о появлении бога, ведеор Браск пожал плечами.

— Я не политик, ваша святость, и не богослов, — уклончиво заявил он. — Я совершаю свои честные коммерческие обороты, свожу в законных рамках счеты со своими противниками, а все остальное меня не касается. Бога единого я всегда уважал и отдавал ему должное. Я ни в чем и никогда не затрагивал его попусту, пусть же и он меня не трогает…

— Вы говорите о боге, ведеор Браск. О боге едином! Следовательно, вы все же допускаете, что виденный вами старец в голубом облачении был именно богом единым? — терпеливо допытывался гросс.

— Я ничего не допускаю, ваша святость! Меня вся эта история просто не касается! Я отвечаю за техническую часть. Так и в нашем договоре указано… Но, если вы непременно хотите узнать, что об этой истории думает честный промышленник, извольте, я скажу… По-моему, ваша святость, здесь пахнет самой настоящей провокацией. Насколько вам известно, чудо устраивалось в самом опасном гнездилище коммунистов. Это раз. Кроме того, подумайте хорошенько, сам бог единый, создатель и повелитель вселенной — и вдруг является в обществе безбожника, к которому явно благоволит. А одного из своих верховных священнослужителей вкупе с преданнейшим поборником веры обзывает всякими непотребными словами. Неужели не ясно?

— Это еще ничего не доказывает, ведеор Браск! — тяжко вздыхает гросс и поправляет щипцами огонь в камине. — Пути отца моего небесного неисповедимы и выше нашего человеческого понимания. Откуда мы можем знать, как он, наш владыка всемилостивый, смотрит на людей и по каким признакам делит их на грешников и праведников!.. Он един властелин над нами, и да будет воля его до скончания века! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!..

— Ашем табар… — раздраженно, скороговоркой бормочет Куркис Браск, досадуя на неуместное религиозное рвение гросса.

А гросс смиренно закатывает глаза и, вынув золотой солнечный круг, покрывает его бессчетными поцелуями, шепча, словно магическое заклинание, свой «ашем табар». Ведеор Браск смотреть на это не может. Его буквально корежит и корчит от такого откровенного ханжества. Он начинает усиленно сопеть носом и говорит:

— Я некомпетентен в делах этой, так сказать, божеской дипломатии. Вы, ваша святость, ежедневно беседуете с богом единым. Вы носите звание его сына. Он вас знает, и вы его знаете так же хорошо, как знают друг друга члены одного семейства. А я, извините, видел его сегодня первый раз в жизни! Если мы осуществлением чуда нарушили священные права вашего небесного отца и в какой-то мере досадили ему, то улаживание этого конфликта вы должны, ваша святость, полностью взять на себя. А меня, простого и честного промышленника, трогать не надо! Видит бог единый, что не надо!..

— Погодите, ведеор Браск, не тараторьте! У меня от пустословия голова начинает болеть… — устало морщится гросс и прячет свой золотой солнечный круг под мантию.

Затем он зорко всматривается в лицо Куркису Браску и раздумчиво продолжает:

— Меня, ведеор Браск, интересует в данном случае одно очень интересное обстоятельство… Не надо забывать, что величественный старец, объявивший себя богом единым, пришел к вам на холм непосредственно после свершения чуда. Это — очень важное и чреватое всяческими последствиями обстоятельство. Но это не все. Слушайте внимательно дальше. Судя по тем грозным словам, с которыми старец обратился к вам и к моему протеру, он был полностью осведомлен о том, что именно вы двое являетесь виновниками опустошения полей. Если бы это был провокатор, подосланный коммунистами, ему бы и в голову не пришло, что ливень — это не чудо, а дело рук человеческих. Ведь все готовилось в величайшем секрете! Значит, это был не провокатор. Но был ли это отец мой небесный? Был ли это создатель и повелитель вселенной? Судя по осведомленности и внешним признакам, да! Но, судя по тому, как он непритязательно бродил в грязи по размытому полю, а главное, по тому, что он не покарал вас и протера на месте и позволил вам уехать, его нельзя безоговорочно признать богом единым. Но как бы там ни было, он имеет прямое отношение к вашему чуду, ведеор Браск, и этот достоверный факт не может вас не интересовать!..

— Как вы все это обернули, ваша святость! Я же и виноват оказался!.. — растерянно бормочет Куркис Браск и лезет в карман за сигарой.

— Дело тут не в виновности, — продолжал гросс. — Дело тут совершенно в ином… Курите, курите, не стесняйтесь!.. Кстати, ведеор Браск, вы видели карточку с текстом молитвы о ниспослании чуда?

— Нет, ваша святость, не видел.

— Напрасно. Следует посмотреть. Мне кажется, эта карточка многое поможет нам объяснить…

С этими словами гросс поднимается с кресла и семенит к своему рабочему столу, где с минуту роется в бюваре. Вернувшись к камину, он подает Куркису Браску карточку с текстом молитвы и с изображением бога единого на облаке. Незадачливый фабрикант чудес берет карточку, глядит на нее, прищуриваясь от дыма, и вдруг роняет ее на ковер, вздрогнув от испуга.

— Это он, ваша святость! Это несомненно он! Тут не может быть ошибки! — произнес он сдавленным голосом, изменившись в лице.

— Я так и думал! — отзывается гросс сардунский трагическим шепотом.

— Теперь все ясно! — взволнованно тараторит Куркис Браск, поднимая с пола карточку и снова всматриваясь в нее. — Теперь все ясно! Во время молитвы крестьяне смотрели на это изображение. Они думали о боге едином, именно о таком вот боге! Информация пошла в ментогенное поле, и там, при выбросе конкретных форм, вместе с дождем образовался бог! В качестве побочного продукта!.. Такое бывает в любом технологическом процессе, если в него вкрадется ошибка… Да, это так! Но и в этом случае, ваша святость, я нисколько не виноват! Это ваш беспорочный секретарь натворил! Зачем он сюда сунул эту картинку?! Зачем — я спрашиваю?! Без этой картинки все было бы хорошо! Одна вода, и только!..

— Успокойтесь, ведеор Браск. Сейчас не время разбирать, кто прав, кто виноват, — вздыхает гросс. — И…как вы, однако, выражаетесь. Побочный продукт!.. Так нельзя, сын мой! Речь идет все-таки о боге, не забывайте об этом… Скажите лучше вот что. Этот ваш выброс конкретных форм точно соответствует информации?… Иными словами, если крестьяне, молясь, думали о боге как о всемогущем, всеведущем, то он обязательно должен быть таким, или же тут допускаются некоторые отклонения?

— Что?! Отклонения?! Побойтесь бога единого, ваша святость! «ММ-222» самый совершенный материализатор мысли, какой только можно придумать! Он абсолютно исключает искажение информации при выбросе конкретных форм! — обиженно чеканит Куркис Браск.

— Следовательно, коли они думали о всемогущем, всеведущем и вездесущем… — тихо начинает сын божий упавшим голосом…

— …то он и получился всемогущим, всеведущим и вездесущим, ваша святость! — торжествующе заканчивает за него ведеор Браск и тут же, уразумев смысл сказанного, вытаращивается на гросса с совершенно потрясенным видом.

Гросс, в свою очередь, тоже глядит на Куркиса Браска выпученными глазами и начинает мелко-мелко дрожать. В кабинете нависает тяжелая, удушливая тишина. Оба собеседника, как бесшабашный марабранский промышленник, так и первосвященник гирляндской религиозной общины, чувствуют внезапно, как их обволакивает, сковывает и пронизывает насквозь леденящий ужас.

Челюсть гросса приплясывает, как в жесточайшем ознобе. Не в силах с нею совладать, он обхватывает ее руками и едва слышно хнычет:

— Как все было хорошо! Как все было благолепно и спокойно без всякого бога!.. И зачем я с вами связывался?… О боже единый, боже единый, что же теперь с нами будет?! Чем все это кончится?! Ашем та…

— А может быть, еще не совсем точно по информации, ваша святость? Может быть, все-таки возможны отклонения?… — выдавливает-таки из себя фабрикант чудес.

— Это одни предположения! «Может быть», «не может быть»!.. Подумайте лучше о том, как бы это все исправить!

— Исправить? Что исправить? — с глупейшим видом переспрашивает Куркис Браск.

Тут гросс сардунский подается к нему и шипит ему прямо в лицо, с пеной у рта:

— Да, исправить!.. Неужели у вас нет возможности вернуть его в первоначальное состояние? Ликвидировать как-нибудь?

— Кого ликвидировать? Бога? — Куркис Браск едва шевелит помертвевшими губами.

— Да не бога, а эту вашу дурацкую конкретизацию! Поймите же вы, ведеор Браск, что нам это совершенно не нужно! Мы хранили до сих пор бога единого в наших сердцах! Он был нашим послушным орудием, а волю его диктовал я, гросс сардунский, его нареченный сын и правитель его земного царства. Я всегда выступал от его имени, а сам он никогда не вмешивался в наши дела. Нас не интересовало, существует он на самом деле или не существует! Мы служили ему, поклонялись, а он молчал себе да молчал, ничем себя не проявляя! И такой, именно такой — безответный, безропотный, безвестный — короче говоря, просто несуществующий, — он был для нас самым удобным, самым приемлемым! Поэтому нам не нужно его воплощение, не нужно его пришествие, его личное вмешательство в дела нашей веры и нашей общины!..

— Ваша святость!..

— Молчите! Молчите, несчастный! Я знаю, что говорю! Это правда, и теперь не время лицемерить и лгать! Его не было и не должно быть! То, что случилось, ошибка! Страшная, роковая ошибка! Это позор для нашей цивилизации! Позор для нашего просвещенного века! Одно дело — совершать обряды и поддерживать культ некоего божества для сложных политических целей, для обуздания темных народных масс, вечно недовольных, вечно мятежных, а другое дело — стать безвольной игрушкой в руках столь нелепо воплотившегося, но тем не менее могущественного, безгранично могущественного бога! Откуда он?! Зачем он?! Кому он нужен?! Нашей религиозной общине? Нет! Нашему правящему классу? Нет! Компартии и профсоюзам? Тоже нет! Он нужен разве что этим темным и диким крестьянам, да и то лишь на время! Ведь если он осуществит на деле все каноны, догмы и законы нашего вероучения, он превратит жизнь на земле в невообразимый хаос, полный противоречий, злобы и взаимного уничтожения! А он, конечно, так и поступит, потому что он весь, от начала до конца, придуман нами! Он разрушит наши устои! Он перетрясет всю нашу деятельность. Он низведет вельмож Гроссерии, фабрикантов, помещиков, министров, аристократов великой Гирляндии на уровень грязного лохматого хлебороба! А лично вас, ведеор Браск? Да вас за одно только марабранское чудо он испепелит и развеет по ветру!.. Он уничтожит нашу цивилизацию, затопчет в грязь нашу тысячелетнюю культуру, превратит человека в тупое, безвольное животное! Вот что несет с собой приход настоящего, могущественного бога, воплотившегося полностью по нашим канонам!.. Хаос и гибель!.. Хаос и гибель!..

— Он говорил, что пришел судить и карать всех мерзавцев… — шепчет Куркис Браск посиневшими губами.

— Вот видите, видите! Всех! Значит, и нас с вами! — стонет сын божий. — Думайте же, думайте, как это исправить! Думайте, пока не поздно! Я готов на любые жертвы! Я озолочу вас! Я отдам вам половину сокровищ Гроссерии! Я сделаю вас богатейшим человеком в мире! Я возведу вас на пост верховного правителя Гирляндии! Я готов даже из вас, из вас, ведеор Браск, сделать воплотившегося бога единого и воздавать вам любые почести, только спасите нас! Спасите нашу гирляндскую религиозную общину! Спасите нас всех от хаоса и гибели!..

— Не могу, ваша святость!.. — всхлипывает Куркис Браск. — Не только за половину, но даже за все сокровища Гроссерии не могу… Нет у меня такого аппарата, чтобы обратно… А кроме того, кроме того, ведь он все это слышит, все это знает, как мы тут с вами… Увольте, ваша святость, и не говорите больше такое! Мне страшно!.. Разрешите мне удалиться!..

— Вы правы… Слышит, знает и уже, наверное, принял меры… Все кончено!.. — обреченно шепчет гросс. — Значит, все кончено!.. Вот он каков, конец мира! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. Ступайте, сын мой, ступайте, и да сохранит вас бо… бо… бо… О-о-о!!! Горе мне, несчастному, горе!!! Значит, придется-таки босиком и в рубище!!! О-о-о!..

Откинувшись в кресле и закрыв свое сморщенное личико руками, гросс весь сотрясается в пароксизме безутешных рыданий. Куркис Браск вскакивает и, объятый ужасом, бросается вон из кабинета…

БОГ ОБЪЯСНЯЕТ СВОЮ СУЩНОСТЬ

В скромном домике слесаря Дуваниса Фроска богу оказали самое сердечное гостеприимство.

Правда, Калия вначале, узнав, что за гость к ней пожаловал, дичилась его и все норовила грохнуться перед ним на колени. Вспомнив эпизоды из священной книги Рамадан, она даже хотела собственноручно совершить традиционное омовение его ног. Но бог лишь добродушно посмеялся над ней и категорически отказался от столь высокой чести.

Что же касается самого Дуваниса, то он еще по дороге к дому успел проникнуться к богу настоящими дружескими чувствами и теперь держал себя с ним просто и непринужденно. Он усадил бога на почетное место и попросил Калию подавать на стол.

Калия ставит перед богом тарелку с целой горой свежей отварной рыбы и тонкие ломтики поджаренного хлеба. Бог с аппетитом принимается за еду…

После обязательного зеленого чая Дуванис с разрешения бога закуривает сигарету, а Калия, вся зардевшись от смущения, просит старца, чтобы он позволил ей расчесать ему волосы. Видя, что молодой женщине это доставит радость, бог соглашается. Калия, вооружившись гребнем и замирая от гордости и счастья, принимается расчесывать пышные седые кудри старца. Тому нежные прикосновения гребня, видимо, тоже приятны. Он жмурится от удовольствия, распускает по лицу широчайшую улыбку и не спешит начинать разговор, которого Дуванис ожидает с таким нетерпением.

Наконец молодой рабочий не выдерживает:

— Вы обещали, ведеор, рассказать о себе. Будьте же столь добры, если вам, конечно, не трудно…

— Нетрудно, голубчик, совсем нетрудно! — густо мурлычет бог, чуть приподняв веки. — Только куда же ты так спешишь?…

— Да нет, ведеор, я не спешу… А впрочем, почем знать, может, и спешить нужно. Каша-то ведь заварилась довольно крутая…

— Ты прав, Дуванис. Дело затеяно нешуточное… Ну, слушай. Эти двое на холме, что выдавали себя за деятелей кинематографии, ничего общего с фильмом не имеют. Они обманули тебя. Один из них, тот, что высокий, в кепи, — протер Гроссерии, один из вождей Барбитского Круга, личный секретарь моего самозванного сына гросса сардунского. А другого тебе следовало бы знать. Он владелец того завода в Марабране, на котором ты работаешь. Его зовут Куркис Браск…

— Не может быть! — с уверенностью возражает Дуванис. — Нашего хозяина я видел несколько раз! У него нет бородки!

— Бородки? Ну, бородка пустяк. Он мог себе ее приклеить, чтобы в Марабранской провинции никто не узнал его. А иначе ведь он похож на твоего хозяина?

— Иначе похож. Мне сразу показалось, что я где-то его встречал. Теперь я вспоминаю. Да, это был наверное Куркис Браск с приклеенной бородкой!

— Вот видишь… А теперь дальше. Что же эти двое делали на холме и какое они имеют отношение к опустошительному ливню? А вот какое…

И бог, стараясь выбирать выражения попроще и подоходчивее, рассказал Дуванису про аппарат «ММ-222», про пагубное чудо над полями его родной провинции, про собственное свое возникновение из крестьянского ментогенного поля.

— Тебе все понятно? — спрашивает он, закончив рассказ.

— То, что вы толковали, ведеор, мне понятно. Чудно, конечно, но в общем понятно. Но одно я никак не могу взять в толк… — Дуванис мнется, не зная, как бы это поудачнее выразиться.

Бог ему подсказывает:

— Тебе не ясно, что я, собственно, из себя представляю?

— Да, ведеор, именно это!

— А ведь это проще простого… Ты признался мне, что не веришь в бога. Я похвалил тебя за смелость, ибо твое неверие, Дуванис, — правильный и честный взгляд на устройство мира. Глупо и унизительно для человека верить в нечто, реальность чего недоказуема, а сама сущность глубоко абсурдна. Кто же я таков? В этом нужно разобраться. Ты уже понял, каким образом я возник именно в таком вот виде: при бороде, при мантии, усыпанной алмазами, при ременных сандалиях. Да, информация обо мне попала в ментогенное поле крестьян вместе с молитвой о дожде, а пройдоха Куркис Браск, укравший чудесный аппарат у одного своего инженера, вызвал этим аппаратом мою конкретизацию. Я не помню, как падал с высоты. Я осознал себя уже на земле, среди мрака и ливня за несколько минут до того, как ты на меня натолкнулся… Значит ли, однако, все это, что я именно тот бог, в которого по темноте своей верят эти добрые труженики? Нет, не значит. Бог любой из существующих на земле религий состоит из сплошных противоречий, и, следовательно, конкретизация его абсолютно невозможна. Я знал все это с первым же проблеском своего сознания, ибо добрые крестьяне, стремившиеся в простодушии своем наделить меня абсурдным божеским всеведением, дали мне, если можно так выразиться, безграничное себяведение. Я сразу понял, что я не бог и даже не воплощение идеи бога, ибо как сам бог, так и отвлеченная идея бога противоречат законам природы и в реальной жизни ни под каким видом недопустимы. Но возможно и даже безусловно необходимо иное: извечная мечта трудового народа о прекрасной, счастливой и полноценной жизни. Эта мечта растет и развивается вместе с человеком, она неотделима от человека, а следовательно, представляет собой реальнейшую из реальностей. С понятием бога эта мечта связана лишь по ошибке, да и то исключительно у людей хотя и не утративших самых чистых, самых благородных человеческих устремлений, но глубоко одурманенных и сбитых с пути религиозными предрассудками… Отсюда тебе, Дуванис, должно быть ясно, что внешняя моя форма — дело совершенно случайное, этакий каприз неведомого художника Гроссерии. Сущность же моя заключается в том, что я являюсь как бы неким энергетическим сгустком сокровеннейших чаяний и светлейших представлений твоих бедных односельчан о подлинном призвании человека. В их мыслях я был всемогущим, всеведущим, вездесущим и бессмертным. Ни одно из этих качеств я не приобрел, но тем не менее я многое знаю и многое могу. Не в силу своей божественности, а потому, что великие идеалы добра, справедливости и счастья светлы, бессмертны, непобедимы, равно как и потому, что жажда благоустроенности, мира и знаний в трудовом народе непреодолима, вечна и должна непременно воплотиться в реальность… Теперь тебе все понятно, дорогой мой друг Дуванис?

— Теперь, ведеор, понятно все!

— А тебе, Калия? — обращается бог к молодой женщине, продолжающей возиться с его белоснежными локонами.

— Мне тоже все ясно! — нараспев отвечает Калия.

— Вон как! Но что же тебе все-таки ясно, дочка?

— Мне ясно, ведеор, что вы бог для бедных. Ведь правда?!

— Да, в какой-то мере это правда, — улыбается бог и, помолчав, добавляет: — Ну, кончай, золотко, страдать над моей прической. Ты мне теперь понадобишься для более важного дела!

Калия убирает гребень и стоит перед богом, глядя на него сияющими, восхищенными глазами.

— Слушай, Калия! — говорит бог. — Ты пойдешь сейчас к вашему приходскому священнику.

— К его благочестию абу Субардану?

— Да, к абу Субардану. Ты скажешь ему следующее: «Ваше благочестие! Странствуя по земле, повелитель вселенной остановился в моем доме. Он призывает вас немедленно к себе!» Запомнишь?

— Запомню, ведеор!

— Ну, беги! Да смотри, по пути не заглядывай к своим подругам да кумушкам и не болтай никому обо мне!

— Не буду, ведеор!..

Калия птицей уносится прочь, торопясь выполнить поручение самого бога единого, повелителя вселенной…

ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК ПОСТРАДАВШИМ

После ухода жены Дуванис вновь закурил сигарету. Он был явно чем-то взволнован и обеспокоен. Немного поколебавшись, он решительно обратился к богу:

— Можно вам задать один вопрос, ведеор?

— Конечно, можно, друг мой.

— Вы послали за нашим священником, абом Субарданом, ведеор. Это как же надо понимать? Вы собираетесь выступить перед местными верующими и просветить их относительно бога, да?

— Нет, Дуванис, этого я делать не собираюсь, — со всей серьезностью ответил старец. — К простым людям нужен в таком деле осторожный подход. Их нельзя оглушать ни с того ни с сего, как дубиной по голове: довольно, мол, дурака валять! Нет никакого бога, и все тут!.. Это может вызвать совершенно обратную реакцию и чрезвычайно усложнить положение. Этим я сразу подорвал бы свой божеский авторитет.

— А для чего вам божеский авторитет, если вы не бог? Неужели вы все-таки намерены морочить людям голову и выдавать себя за настоящего бога?

— Отчасти да. И пожалуйста, не смотри на меня с таким укором! Ты хороший парень, я уже успел привязаться к тебе, и поэтому мне будет очень больно, если ты станешь думать обо мне плохо… Давай разберемся в моем положении. Я возник из ментогенов честных тружеников. Эти люди постарались вложить в меня свои самые великие чаяния, самые светлые идеалы. Короче говоря, вся сущность моя состоит целиком и полностью из одних этих надежд и идеалов. Помимо них, во мне нет решительно ничего. А потому я не могу предать их, ибо тем самым предал бы самого себя. Но я не могу и не бороться за них, не стремиться к их осуществлению и реализации, ибо пассивность в данном случае для меня равносильна предательству. Значит, остается одно — действовать. Действовать решительно, смело, напористо, но вместе с тем продуманно и осторожно. Я должен использовать свое самое действенное, самое неотразимое оружие, чтобы наверняка добиться успеха. Таким оружием является моя «божественность». Фактического всемогущества у меня нет, но тысячелетний авторитет бога станет для меня верным залогом победы. Этим авторитетом я буду, конечно, пользоваться исключительно в интересах моих создателей и вообще всех несчастных и угнетенных тружеников. Но даже им я не могу до времени сказать о себе всю правду, ибо этим я не только лишил бы себя их доверия, но и отрезал бы себе все пути к победе над главным злом. А главное зло заключается именно в тех, кто сознательно распространяет религиозные предрассудки, умышленно забивает людям голову чудовищно нелепыми идеями загробного бессмертия, убивает в них естественную потребность жизнеутверждающего земного счастья, и все это лишь для того, чтобы сохранить за собой бесконечные выгоды и льготы сугубо материального характера… Первый удар я хочу нанести прямо по своему нареченному сыну, хищнику из хищников, гроссу сардунскому. А вашего аба я вызвал для того, чтобы с его помощью проникнуть во дворец гросса и, кстати, узнать, что сейчас творится в Гроссерии. Аб Субардан наверняка получил уже от гросса инструкции относительно моей особы. Вот для чего он мне нужен… Надеюсь, что теперь, Дуванис, ты больше не сомневаешься в моих добрых намерениях?

— В ваших добрых намерениях я не сомневаюсь, ведеор, но…

Дуванис часто затягивается сигаретой и смотрит в сторону. У него есть веские возражения, но он не решается их высказать.

— Что еще за «но», говори, не стесняйся! — подбадривает его старец.

— Я верю в ваши добрые намерения, — задумчиво повторяет Дуванис и, глядя богу в глаза, продолжает: — Но мне совсем не нравится тот путь, по которому вы решили идти, ведеор!.. Простите, что я осмеливаюсь поучать вас. Вы, конечно, знаете гораздо больше моего — о себе, об аппарате «ММ-222» и вообще о всяких отвлеченностях. Но живых людей вы, по-моему, совсем не знаете. Людям, ведеор, не нужен никакой бог. Живого, реального бога отвергнут как попы, так и угнетенные массы верующих. Первые — потому, что для них реальный бог невыгоден, а вторые — потому, что слишком уж им бог насолил… Поэтому я думаю, что вам не помогут ни ваша внешность, ни громовый голос, ни алмазная мантия, ни тысячелетний божеский авторитет. Как бог вы потерпите в борьбе с религиозной чумой полное поражение!

— А что же я, по-твоему, должен делать, Дуванис? — спрашивает старец, нахмурившись.

— По-моему, вам надо открыться людям, просветить их, вооружить и поднять на борьбу. Иного пути, ведеор. нет и быть не может!

Некоторое время бог молчит, глубоко задумавшись. Но вот он ударяет ладонью по столу и самоуверенно рокочет:

— Быть может, ты и прав, Дуванис, но я все же поступлю так, как мне велят мой разум и моя совесть. Я чувствую, что как бог я добьюсь победы. Я повалю Гроссерию и уничтожу всех этих длиннополых мерзавцев! Вот увидишь!.. А теперь, пока еще аб Субардан не пришел, нам с тобой нужно сделать одно важное дело, которое тоже должно остаться нашим с тобой секретом. Подай-ка мне ножницы и тащи сюда мою мантию!

Дуванис, ни о чем не спрашивая, выполняет приказ бога.

Старец расстилает мантию на полу вверх алмазами, вооружается ножницами и принимается отстригать от своего длиннополого одеяния полосу в ладонь шириной, с двумя рядами алмазов. Когда полоса острижена, он сворачивает ее и подает Дуванису.

— Здесь, голубчик, двести алмазов по пятьсот каратов каждый. Спрячь их куда-нибудь подальше… Верные друзья у тебя есть?

— Да, ведеор! Верных друзей у меня много. Я ведь рабочий и к тому же коммунист!..

— Тем лучше… Это, друг мой, за те вопли отчаяния, которые мы с тобой слышали, входя в деревню. Когда переполох, вызванный моим появлением, уляжется, преврати с помощью друзей эти алмазы в деньги, а деньги раздели между крестьянами Марабранской провинции, пострадавшими от ливня. Дели справедливо, никого не смей обидеть: ни батраков, ни арендаторов, ни мелких землевладельцев. Только помещикам ничего не давай, они и так не останутся в накладе. Сумеешь справиться с таким заданием?

— Будьте спокойны, ведеор. Все будет сделано как нужно!..

— Молодец!.. Ну, иди, прячь алмазы! А я пока облачусь в эту укороченную хламидину и буду ждать аба Субардана…

ПОВЕЛИТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ И ЗЕМНОЙ ЧЕРВЬ

Медленно, с протяжным скрипом открываются двери Сначала не видно ничего. Потом слышится не то стон, не то вздох и через порог переступает благочестивейший аб Субардан, в своей великолепной желтой сутане. Секунду, другую он глядит на бога побелевшими от ужаса глазами, и вдруг словно предсмертный вопль вырывается из его жирной груди:

— А-а-ашем та-а-а-бар!!!

С этим возгласом аб Субардан как подкошенный валится перед богом на пол и прячет лицо в ладонях.

Бог с глубоким презрением смотрит на распростертую на полу фигуру аба. Он выдерживает довольно длинную паузу и наконец строго возглашает:

— Встань и подымись, недостойный раб мой!

Но служитель божий лишь трясется весь как в лихорадке и продолжает лежать на полу с закрытым лицом.

— Еще и еще раз говорю тебе: встань! — гневно приказал бог, начиная терять терпение.

Перепуганный аб живехонько приподнялся на колени, воздел молитвенно руки и залепетал, обливаясь горючими слезами:

— Смилуйся, смилуйся, солнцеподобный! Ашем табар!

В черных глазах старца вспыхивают огоньки грозного веселья. По-видимому, он доволен покорностью аба. Но голос его продолжает звучать раскатисто и властно:

— Ашем табар! Мне ведомо все от начала и до скончания века! О твоем паскудстве, червь ты ничтожный, мы после рассудим. А ныне соберись с мыслями и ответствуй перед лицом моим сущую правду, чтобы я увидел душу твою на языке твоем! Мой вероломный и самозванный служитель, гросс сардунский, дерзостно присвоивший себе высокое звание сына моего, известил тебя о моем прибытии на землю, в Марабранскую провинцию благословенной Гирляндии? Известил или нет? Отвечай!

— Известил, о милосерднейший! Ты все знаешь и все видишь! Час тому назад пришла от его святости, то бишь от твоего, о владыка, вероломного сына, шифрованная депеша!.. — захлебываясь от усердия, признался аб Субардан.

— Правильно, депеша. О чем же была сия депеша? — продолжает допрашивать бог.

— В депеше, о великий создатель и повелитель вселенной, твой вероломный и самозванный сын приказывает мне, твоему самому ничтожному и мерзкому рабу, разыскать тебя, о лучезарнейший, пригласить к себе в гости и… и… и…

— Признавайся до конца, пока я не обрушил на тебя гнев свой!

— …и освидетельствовать подлинность твоего божеского естества! — насилу выдавливает из себя аб и снова грохается на пол.

— И это верно! Гросс сардунский обнаглел до изумления, но мы сполна воздадим ему по его заслугам! — грохочет бог скорее удивленно, чем разгневанно. — Подымись и признавайся дальше! Что еще было в депеше?

Аб Субардан вновь приподнимается на колени:

— Затем, о владыка, мне строжайше приказано, буде ты окажешься подлинным создателем вселенной и повелителем вселенских миров, отслужить в твою честь торжественный молебен, воздать тебе все надлежащие почести, а главное, задержать тебя возможно дольше в здешнем убогом приходе, дабы он, твой вероломнейший служитель и самозванный сын, успел надлежащим образом приготовиться к встрече с тобой!..

— А остальное? Ты не сказал еще, что тебе приказано на случай, если ты не признаешь во мне бога единого! Я хочу это слышать! — гремит старец, вперив в аба свой огненный взор.

— Прости, о всеведущий! Язык мой немеет!.. — хнычет аб, размазывая по щекам обильные слезы.

— Говори!

— Говорю, всемогущий! Да будет всегда по воле твоей!.. Ашем табар!.. На тот случай, если я не признаю тебя, моего владыку великого, мне велено заковать тебя в цепи и выдать полиции, как… как…

— Как мошенника, проходимца и шарлатана, так, что ли?

— Нет, о всеведущий, лишь как безбожника и смутьяна… И это все! Ты видишь мою душу, о владыка, на языке моем! Ашем табар!..

Сказав это, аб Субардан в третий раз в ужасе простирается на полу и закрывает лицо руками. На сей раз бог не приказывает ему подняться.

— Ай да сынок у меня! — грохочет он в необыкновенном возбуждении. — Все учел и продумал! Учтем и мы его подлое неверие, когда будем отмерять ему его меру! Вся преисподняя взвоет от ужаса над той казнью, которой мы предадим этого гнусного лжеца и лицемера!.. Ну, а ты, грязная и отвратительная тля, что мне скажешь? Признаешь ты во мне властелина неба и земли или, быть может, тоже сомневаешься?!

— Нет, нет, я не сомневаюсь! Ты видишь мою душу, о милосерднейший! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. — в диком исступлении визжит аб.

— Милосерднейший?! Нет, гнусный червь, кончилось мое милосердие и долготерпение! Не милости раздавать, не грехи прощать я пришел сюда, а судить и карать нещадно всех стяжателей, развратников, лжецов, тунеядцев и человеконенавистников! Всех преступных осквернителей этой прекраснейшей из моих бесчисленных планет! Велик гнев мой и страшна будет кара за грехи!.. А ныне, мерзкий, ступай прочь с глаз моих и, служа мне верой и правдой, постарайся хоть на малую толику уменьшить тяжкое бремя своих грехов. Для испытания твоего чистосердечия и полного раскаяния на первый раз приказываю тебе и повелеваю: ответа на депешу мерзавцу гроссу сардунскому не давать! Это первое. Второе: приготовь свой автомобиль и через полчаса подай его к воротам этого благословенного дома! Ты лично повезешь меня в Capдуну и в Гроссерию!.. А теперь убирайся, я не могу больше смотреть на тебя!

Бог поднимается во весь свой внушительный рост, а вконец запуганный священник, бормоча бесчисленные «ашем табар», уползает на четвереньках за двери.

Дуванис вышел из своего угла, а из кухни выскочила совершенно очарованная Калия.

— Однако, ведеор, вы с ними совсем не церемонитесь! — говорит Дуванис с уважением. — Неужели и гросса сарду некого так же отделаете?

— А ты думаешь, гросс лучше, чем эта жирная шельма в желтой сутане? — смеется бог. — Мне с ними, голубчик, нельзя иначе. Мне их только и брать теперь на испуг. Сам знаешь, всемогущество-то мое подкачало!..

— Ох, ведеор, ведеор, боюсь, как бы они вас не смяли!..

Дуванис и рад, что бог такой напористый (ведь это он нашел его!), и одновременно сильно за него опасается: уж слишком он лезет напролом, полагаясь на одну лишь свою сомнительную «божескую сущность». Но старец, окрыленный первым успехом, так и рвется в бой.

— Не бойся, Дуванис, не сомнут! — хорохорится он. — Они все сплошная трусливая слякоть. А я крепкий и начисто лишен чувства страха. Вот посмотришь, как я их приберу к рукам!.. А что народ там делает? Сдается мне, гимны распевают?

— Поют, ведеор! Сильно поют и ждут вас! — восклицает Калия.

Бог шутя берет ее за ухо и легонько треплет, приговаривая:

— Это все ты, егоза длинноязыкая, натворила! По всей деревне секрет растрезвонила! Вот тебе за это, вот, вот!..

— Я нечаянно, ведеор бог! Я, честное слово, нечаянно! Бежала к его благочестию и вдруг вижу: Лифка горбатая сидит на крылечке и ревмя ревет, что голод будет, что пропадем все без хлеба. Я лишь на секунду к ней подсела и сказала, что бог этого не допустит, чтобы голод. Ну и… тут у меня и вырвалось про вас, что вы в нашем доме сидите. А дальше я не трезвонила, дальше, наверно, Лифка горбатая!

— Ну, ладно! — говорит бог и отпускает ухо Калии. — На сей раз прощаю, коли ты Лифку горбатую утешила. Но вперед, дочка, учись держать язык за зубами!

Потом он подходит к окну и молча смотрит на улицу, слегка приоткрыв уголок ситцевой занавески. Дуванис и Калия ждут. Спустя некоторое время бог оборачивается к ним и притворно вздыхает:

— Ну и оказия!.. Что ж теперь делать-то? Видно, придется-таки показаться народу… Пошли, друзья!

И, сопутствуемый молодыми супругами, бог направляется к выходу.

ЯВЛЕНИЕ НАРОДУ

Перед домиком Дуваниса Фроска в самом деле собралась вся деревня, от ветхих изможденных стариков вплоть до горластых грудных младенцев.

Коленопреклоненная толпа стоит на теплой влажной земле, сотнями расширенных зрачков настороженно следит за маленькими окнами домика, в котором остановился повелитель вселенной, и заунывно, вразнобой тянет бесконечные священные гимны.

Когда в домик прошел насмерть перепуганный аб Субардан, толпа затихла, замерла, напряженно прислушиваясь к тому, что происходит внутри дома. При трубных звуках голоса разгневанного бога люди дрогнули и еще плотнее сдвинули тесные ряды. Послышались сдавленные рыдания, молитвы, исступленные возгласы «ашем табар!». А когда благочестивейший вновь появился на крыльце и, кубарем с него скатившись, ударился бежать, кто-то в толпе страшно закричал, две старухи забились в истерике, несколько младенцев принялись громко плакать…

В момент наивысшего напряжения на крыльцо внезапно выбежала Калия Фроск и закричала истошным голосом:

— Ашем табар! Радуйтесь, люди! Идет бог единый!!!

В то же мгновение, не дав пораженным людям опомниться, на крыльце появляется сверкающий, величественный старец.

Багряные лучи заходящего солнца играют тысячами огней в дивных бриллиантах его голубой мантии.

Ослепленная толпа со стоном валится на землю. Еще три старухи забились в истерике, еще несколько младенцев ударились в оглушительный крик. Но вот, покрывая все эти вопли, стоны и рыдания, раздался чудесный гром неземного голоса:

— Встаньте и подымитесь, дети мои!

Толпа вздрагивает и еще крепче приникает к земле, словно ища у нее спасения.

— Встаньте, люди! Это наш бог! Он добрый! Ашем табар! — звонко кричит Калия из-за спины могучего старца.

Словно разбуженные ее светлым, как колокольчик, голосом, крестьяне ряд за рядом поднимаются. Из сотен уст сначала тихо, потом все смелее и громче звучит восторженное «ашем табар».

Подождав, пока толпа немного успокоится и привыкнет к его виду, бог простирает вперед руку и начинает говорить, улыбаясь при этом со всей возможной добротой и сердечностью:

— Чада мои возлюбленные! Распахните глаза и души ваши настежь! Глядите, слушайте и радуйтесь великой радостью дождавшихся! Свершилось!!! Вот встреча, на которую уповали бесчисленные поколения обездоленных и угнетенных! Вот пришел я к вам наконец, пришел во имя высочайшей справедливости, во имя светлого разума, во имя мира, добра и счастья! Не омрачайте же встречу нашу страхом и преклонением! Ведь я единственная надежда ваша, единственная опора ваша, единственное спасение ваше! Я весь из вас и для вас до конца! Не бойтесь же меня! Я прост и доступен для каждого чистого сердца! Мне не нужны ваше поклонение и ваши молитвы! Мне не нужно храмов, алтарей и фимиама! Забудьте об этом! Я дал вам наивысшее благо — свободную волю устраивать здесь, на земле, свое счастье и благополучие. Стройте же его, невзирая на темную ложь и происки коварных злодеев, прикрывшихся моим именем и присвоивших себе звание моих служителей без всякого на то права! Не верьте лжецам и подлым лицемерам! Не верьте священнослужителям, монахам и палачам из Барбитского Круга! Они лгали вам и лгут, злоупотребляя моим именем, но они не имели и не имеют со мной ничего общего! Не о царствии небесном помышляйте, а о счастливой жизни здесь, на земле. Своими руками, своей волей, своим неукротимым жизнелюбием создавайте для себя великое земное царствие разума, знаний, добра, справедливости, братства и счастья для всех трудовых человеков! А храмы и монастыри, воздвигнутые из вашего пота и крови подлыми лжецами и корыстолюбцами, забросьте и забудьте! Пусть эти памятники человеческой благоглупости и душевной низости зарастают плевелом и бурьяном! Они не достойны лучшей участи!..

Речь бога льется плавно, слова звучат горячо, убедительно. Но вместе с тем из них никак нельзя понять, утверждает он свою божескую сущность или начисто отрицает ее. Вот он вещает как бог любвеобильный и справедливый, гремит о себе как о единственном якоре спасения, но тут же, почти без перехода, низводит себя на нет и прославляет свободную волю человека, которая одна только и может совершать на земле великие перевороты.

Напрасно Дуванис старается уловить главную мысль старца. Эта мысль остается неуловимой, скользкой, и молодой рабочий с сомнением покачивает головой: нет, нет, такая речь ему совсем не нравится!

А бог все говорит и говорит, а толпа слушает его, завороженная, очарованная музыкой его речи, неслыханными его призывами и откровениями. Груди бурно вздымаются, глаза пламенеют восторгом, уши жадно ловят каждое слово божественного глагола.

Но вот, в самый разгар удивительной речи, среди крестьян вдруг замечается странное оживление. В задних рядах слышится шиканье, приглушенный говор, испуганное аханье. Люди там двигаются, вскидывают руки, словно стараются кого-то удержать. Передние ряды перестают следить за речью бога и с беспокойством оглядываются назад. Постепенно непонятное волнение охватывает всю толпу. Бог прерывает свою речь и спрашивает с дружелюбным спокойствием:

— Что случилось, дети мои? Чем вы встревожены?

Никто ему не отвечает, но приглушенный говор в задних рядах слышится теперь совершенно явственно:

— Придержите его за руки, а то он щиплется!..

— Да куда ты, дедушка? Стой!..

— Связать его, что ли!..

— Древний, а какой напористый!.. Да держите же его!.. Ой! Ах ты, старая кочерыжка! Чтоб тебя!..

— Пустите его ко мне, дети мои! — спокойно рокочет бог, поняв, что кто-то из крестьян хочет поговорить с ним лично.

ПЕРВОЕ ПОРАЖЕНИЕ БОГА

Толпа покорно расступается, и из нее по образовавшемуся проходу движется к крыльцу медленной шаркающей походкой древний-предревний старичок. Весь сухой, сучковатый, сгорбленный в три погибели, он едва ковыляет, опираясь на палку.

В трех шагах от крыльца он останавливается и обнажает перед богом голову, покрытую редкими клочьями белого пуха. Бог смотрит на его темное, сморщенное лицо со щелками выцветших, сочащихся слезами глаз и выжидательно молчит.

— Я не вижу, о повелитель вселенной, твоего лучезарного облика, ибо глаза мои мертвы. Ты здесь еще? — тихо произносит старичок.

— Да, я здесь… сын мой! Говори, какая печаль у тебя на сердце. Я выслушаю тебя и утешу! — отвечает бог.

Старичок медленно поворачивает лицо на голос. Кажется, он смотрит теперь богу прямо в глаза. Его черный, провалившийся рот открывается, и из него вылетают слова, тихие, как шелест осенних листьев. Плотная толпа, в которой очертания отдельных людей расплываются в густеющих сумерках, придвигается ближе к крыльцу. Всем хочется услышать, о чем будет говорить богу самый престарелый из обитателей деревни.

Дуванис крайне взволнован таким неожиданным оборотом дела. Он знает язвительный характер старичка. Ведь это всей округе известный смутьян и задира Лопрен Варх. Из него песок уже сыплется, а его все еще боятся как огня. От такого добра не жди!..

Старый Варх уже говорит. Говорит глухо, медлительно, но вполне отчетливо:

— Слышу тебя, боже единый, и верю, что ты здесь! Ашем табар!.. Я никогда не видел тебя, но всегда верил, что ты здесь, с нами… Мне сто семнадцать лет, о владыка! Это очень много для одного человека, хотя и ничтожно мало для вечного бога. Я сильно стар и искорежен жизнью. Я устал, страшно устал… Было время, повелитель вселенной, когда я много докучал тебе молитвами. Я горячо хлопотал о спасении души своей и мечтал о вечном блаженстве. Но за свою долгую жизнь я так много испытал, так много познал, так много принял мук на свое сердце, что теперь мне ничего уже больше не надо!.. Я устал от жизни. Она настолько тяготит меня, что даже о вечном райском блаженстве я не могу думать без ужаса и отвращения. Мне хочется уснуть, боже единый, черным, беспросветным сном. Навсегда уснуть, чтобы все забыть: и тебя, и твои райские кущи, и это горестное прозябание здесь, на земле… Вот почему я не чувствую перед тобой страха! Вот почему я стою перед тобой и открыто говорю тебе: нет, повелитель вселенной, ты не тот, кого люди берегут в сердцах своих как святыню! Ты не тот, к кому устремляемся мы в своих муках и отчаянии! Ты не бог упований наших и надежд! Ты не любишь людей!..

— Почему ты так мыслишь, сын мой? — мягко спрашивает бог, но лицо его при этом становится пасмурным, а в глазах мелькает растерянность и недоумение.

— Потому я так мыслю, о владыка, — продолжает старичок, — что слишком много напрасных молитв вознес я к тебе, слишком горячо и слепо верил тебе, но при этом сам всю жизнь прожил в безысходном горе и тоске и вокруг себя не видел ничего, кроме горя и тоски. Я молился, но слышал ли ты мои молитвы? Я искал тебя своим сердцем, но мог ли я тебя найти? Где ты был доселе? Почему не отзывался, не показывался? Никто за тысячи лет не слышал и не видел тебя. А горе и страдания плескались по сердцам людским наподобие океана безбрежного!.. Ох, да что же говорить об этом! Ежели ты бог, ты видишь меня и видишь всю жизнь мою как на ладони!.. Полвека назад, о владыка, ты допустил в нашем мире ужасную кровавую войну. Миллионы людей, безвинных и добрых, убивали в ней друг друга: рвали гранатами, кололи штыками, травили газами. А ты смотрел на это как безучастный зритель и не вмешивался. Или тебя не было тогда дома?… На эту войну ушли, о владыка, один за другим трое моих сыновей и семеро внуков. Как мы молились за них с моей покойной старухой! Сколько слез пролили перед твоим алтарем мои бедные невестки, жены моих сынов и внуков! Но ты не внял мольбам нашим! Или ты не слышал их, потому что тебя не было дома?! Мои дети не вернулись с поля брани! Все погибли, а за что — даже тебе, боже единый, наверно, неведомо!.. А когда четверть века назад ты вновь всколыхнул мир еще более ужасной войной, я опять припадал к алтарю твоему, отдавал последние суремы на жертвенный фимиам, целовал твои синие знамена и до потери голоса кричал столь приятный твоему слуху «ашем табар!». Я молил тебя за внуков и правнуков. Но ты не знал пощады, и многие-многие из милых сердцу моему не вернулись в родную деревню. Почему?! Или ты не знал ни о кровавой войне, ни о страданиях наших, ни о молитвах, которые мы тебе кричали? Тебя не было дома? Тогда ты преступно равнодушен к нам! Или ты знал обо всем и не хотел помочь, потому что пути твои неисповедимы? Тогда ты не бог милосердия, а жестокий и злобный палач!.. Люди гибли, а ты никого не щадил, ибо нет в твоем сердце любви к человеку!.. Но к чему говорить о прошлом! Даже сегодня, даже в день своего прихода на землю, ты не упустил случая жестоко посмеяться над бедными людьми, которые с чистым сердцем и пламенной верой потянулись к тебе за помощью. Тысячи глаз смотрели сегодня в твои небеса с надеждой и упованием! Тысячи сердец посылали к тебе горячие моления: «Смилуйся, о милосердный и справедливый! Помоги! Ашем табар!» А ты?! Ты, вместо помощи, показал свою силу и ярость! Вместо благодатного дождя ты послал опустошительную грозу, которая загубила все наши посевы и обрекла нас и детей наших на голодную смерть!..

Толпа оцепенела от ужаса. Люди боялись дышать, ожидая вспышки неукротимого божьего гнева. Но бог стоял на крыльце в полной неподвижности, а древний Лопрен Варх все говорил и говорил, бросая в лицо ему слова одно дерзостнее и страшнее другого:

— Как же ты посмел, о владыка, явиться к нам и обольщать нас сладостными речами о счастье и справедливости?! Ты, который не любишь нас, презираешь нас не менее своих священнослужителей! Ты, для которого мы не более чем мошкара над болотом!.. Нет, повелитель вселенной, наказывай меня, поражай меня великим гневом своим, но я еще и еще раз говорю тебе: ты не любишь людей! Ты никого не любишь, кроме себя! Ты — бог непонятный, жестокий, властолюбивый и лицемерный! Ты не наш, не человеческий бог! Я не верю тебе более, и я рад, что перед смертью смог сказать тебе об этом прямо в лицо!.. А теперь, чудотворный создатель, да свершится воля твоя!.. Ашем табар!

Наступила страшная тишина.

Пораженный услышанным, бог стоит как каменное изваяние и, сурово сдвинув брови, мучительно ищет ответа на обвинения старого Варха. А крестьяне словно завороженные смотрят на него в томительном ожидании.

Один только старичок спокоен. Высказавшись и покрыв свою голову шляпой, он стоит, опершись на палку, и чуть-чуть покачивается из стороны в сторону, будто дремлет.

Дуванис сильно переживает за бога. Он наклоняется к его плечу и шепчет:

— Скажите им правду, ведеор! Откройтесь! Право, будет лучше!..

— Нет!!! — гремит бог и гордо вскидывает голову, сразу отбросив все свои колебания. — Я — истинный бог справедливости и добра!.. Не бойтесь меня, чада мои! Не бойся и ты, бедный престарелый сын мой! Горько мне было выслушать упреки человека, но в этих упреках много правды. А за правду можно ли карать?! Верьте мне, люди, что отныне я полностью возьму вас под свою опеку и избавлю вас от всех ваших горестей! Не голод вас ждет, не нищета, а радостная и счастливая жизнь здесь, на вашей земле!.. С миром идите по домам, чада мои, и отныне, впредь и навсегда запомните: не молитвы и рабий страх, а поиски знаний, разбиение оков и создавание всеобщего благополучия являются признаком и достоинством настоящего человека! Мир да пребудет с вами. Ашем табар!

Благословив народ, бог резко повернулся и ушел в дом. Дуванис и Калия скрылись вслед за ним.

Над толпой крестьян проносится вздох облегчения. Изумленные, потрясенные, люди в молчании расходятся по своим дворам. К древнему Варху подходят его многочисленные правнуки и бережно уводят прочь…

В САРДУНУ! В ГРОССЕРИЮ!

— Оставь, Дуванис, не уговаривай меня! То, что произошло, не может разрушить моих планов. Я не вижу в этом происшествии ничего рокового. Напротив, я убедился, что люди верят в бога, верят в мой непререкаемый авторитет. Ведь этот замечательный, бесстрашный старичок Лопрен Варх лишь упрекал меня в ничем не оправданной жестокости. Но он не отрицал меня! Слышишь, Дуванис, не отрицал! Он не усомнился в моей божеской сущности, хотя и отказался верить в мою доброту и справедливость. Пусть жестокого и кровожадного, но он видел во мне бога и был уверен, что за свою неслыханную дерзость понесет тут же, на месте, самое ужасное наказание. Но даже столь глубокое разочарование в божеском милосердии не может вытравить в сердцах народа самую веру в бога. Из этого и нужно исходить…

— Зачем вы мне это говорите? Я и так вижу, ведеор, что уговаривать вас не имеет ни малейшего смысла, — говорит Дуванис. — Вы должны на деле убедиться в своем заблуждении. Боюсь только, что опыт вам достанется слишком дорогой ценой. Гроссерия, ведеор, — это западня, из которой вы не вернетесь!

— Напрасные тревоги, друг мой! Они не посмеют ко мне прикоснуться!

— Не посмеют? Вот и видно опять, что вы не знаете людей. Сын божий не только посмеет прикоснуться к вам, но даже прикажет вас уничтожить, если увидит для этого хоть малейшую возможность. Уж кому-кому, а гроссу сардунскому совсем не нужен взаправдашний бог!.. Кстати, ведеор, один вопрос по существу. Вы несколько раз говорили о вашем совершенном себяведении и даже особенно упирали на это. Скажите, ваше тело отличается чем-нибудь от человеческого или вас можно убить так же, как любого из смертных?

— Ты коснулся моей сокровеннейшей тайны, друг мой Дуванис! — удивленно вскричал бог и, прекратив хождение, подсел к столу. — Еще и еще раз поражаюсь твоему уму и проницательности. Но я считаю тебя настоящим другом и открою тебе даже эту тайну. Слушай!

Бог смирил раскаты своего оглушительного голоса почти до шепота и придвинулся вплотную к Дуванису:

— Я устроен так же, как человек, но ткань моя имеет особую структуру. Ведь я сгусток полевой энергии и собран из такой комбинации простых элементов, которая ни в природе не встречается, ни науке человеческой пока неизвестна. Она возникла в ментогенном поле в момент конкретизации на основе неосуществимой информации: всемогущий, всеведущий, вездесущий, бессмертный. В результате столь сложного задания и возникла небывалая комбинация простейших элементов в ткани моего тела. Не вдаваясь в подробности, могу тебе открыть, что меня нельзя спровадить с этого света, как обыкновенного человека. Ни огнестрельное, ни холодное оружие, ни удушье, ни вода, ни огонь, ни голод мне не страшны. Меня можно уничтожить только колоссальной температурой сверхгорячих звезд или… или…

Бог запнулся, помолчал, колеблясь, но потом наклонился к самому уху Дуваниса и шепнул:

— …или с помощью луча того же аппарата «ММ-222».

Дуванис вздрогнул и пристально взглянул на бога.

— Тогда тем более непонятно, зачем вы стремитесь в Гроссерию, ведеор! Ведь там Куркис Браск со своим аппаратом!

— Ему ни за что не догадаться о таком его применении! — ответил бог. — А во всем остальном они бессильны передо мной! Они будут валиться замертво от одного моего голоса!

— Ну, ладно! — вздыхает Дуванис. — Вас, как видно, ничем не сбить с этой линии, ведеор. Но одно я вам советую. По прибытии в Гроссерию немедленно разыщите моего хозяина Куркиса Браска и любой ценой отнимите у него материализатор мысли. Это нужно не только потому, что «ММ-222» таит для вас смертельную угрозу, но потому еще, что, овладев аппаратом, вы станете неизмеримо сильнее.

— Хорошо, Дуванис. Спасибо за дельный совет. Обещаю тебе выполнить его во что бы то ни стало!..

Тем временем по безлюдной улице уснувшей деревни пронесся, поблескивая тусклыми фарами, старенький мираль аба Субардана. Перед усадьбой Дуваниса Фроска автомобиль останавливается и затихает…

Робко постучав, в комнату входит аб Субардан. Мгновенно простершись перед богом на полу, он докладывает дрожащим голосом:

— Машина подана, о великий боже… Только позволь мне, ничтожному, заметить. Уже вечер, до Сардуны далеко, а его свя… Прости, о владыка, мое косноязычие!.. Я хотел сказать, твой подлый самозванный сын…

— Что мой самозванный сын?

— Твой вероломный и самозванный сын рано уходит почивать, о повелитель вселенной!

— Ничего, червяк! По холодку мы с тобой славно прокатимся! А сынка нашего, если понадобится, поднимем с постели. Не к лицу мне церемониться со своим рабом нерадивым… Вести от него новые есть?

— Почти ничего, о владыка! Только короткий запрос по телеграфу.

— О чем запрос?

— О твоем местопребывании и твоих намерениях, о лучезарный!

— Ты дал ответ?

— Как же я мог посметь, о всеведущий?! Ведь ты запретил мне отвечать твоему вероломному сыну!

— Хвалю за послушание! Ашем табар!

— Ашем табар, о солнцеподобный!

— Ну, пора ехать!

Приветливо кивнув супругам Фроск, бог выходит из дому, сопровождаемый трепещущим от страха абом Субарданом…

Оставшись одни, Дуванис и Калия стоят среди комнаты и прислушиваются, как звук мотора постепенно замирает в отдалении. Потом Дуванис хватает себя за волосы, дергает изо всех сил и громко кричит:

— Калюни, сплю я или не сплю?!

— Не спишь, дурачок! У нас был повелитель вселенной и оставил нам свои заветы. Будем теперь жить по-новому! — нараспев отвечает Калия.

— Ну, коли не сплю, — говорит Дуванис, — то мне нужно поскорее ехать к товарищу Гардиону и обо всем ему рассказать. Вот удивится-то!.. До свиданья, болтунья, с ужином меня не жди!

Через минуту фонарик его велосипеда мелькает по ночному шоссе, стремительно уносясь к Марабране.

ЗАГОВОР ПРОТИВ БОГА ЕДИНОГО

Весть о появлении в провинции Марабрана самого бога единого вначале совершенно раздавила гросса сардунского и повергла в отчаяние. После беседы с Куркисом Браском он целых полчаса провел в каком-то полубреду, парализованный неотвратимостью надвинувшейся катастрофы. Но потом первое потрясение прошло и, взяв себя в руки, гросс развил самую лихорадочную деятельность.

Его циничный, изворотливый ум (не обладай он таковым, ему никогда не удалось бы занять престол сына божьего!) принялся сплетать сложную и хитрую паутину. Гросс сардунский решил встретить бога единого во всеоружии своей земной силы и славы.

Во все крупные города Гирляндии, в резиденции митрархов и гремов, во все значительные монастыри и даже в некоторые местечковые приходы абов полетели телеграммы-«молнии», призывающие служителей бога единого срочно явиться в Гроссерию. Послушные приказу сына божьего, митрархи, гремы, абы и настоятели монастырей — синапы кинулись в гаражи, на вокзалы, в аэропорты. Там, где не было быстрого рейсового сообщения из отдаленных мест, они, не задумываясь, нанимали частные самолеты…

До полуночи большинство выдающихся священнослужителей гирляндской религиозной общины собралось у подножия божественного престола гросса сардунского…

Гроссерия бурлит, как кипящий котел. На всех мостах, на всех въездах в резиденцию сына божьего расставлены усиленные наряды тайной полиции Барбитского Круга. Эти мрачные молодчики, в черных пиджаках и узеньких брюках в полоску, вооружены пресловутыми карточками с изображением бога единого на облаке и с текстом моления о дожде, а также многозарядными автоматическими пистолетами и слезоточивыми бомбами.

Тысячи монахов, абов, мелких чиновников верховных кабинетов, студентов-богословов и всевозможных разночинцев, населяющих Гроссерию, в смятении носятся по улицам, перешептываются, делясь самыми невероятными слухами, и трепещут от ужаса. Для туристов же доступ на территорию Гроссерии временно закрыт…

Гросс сардунский, одетый в свое самое богатое торжественное облачение, сидит у себя в кабинете перед камином и отдает бесчисленное множество приказов. Протер-секретарь, уже успевший привести себя в порядок и вновь блистающий утонченностью манер, записывает распоряжения гросса и передает курьерам.

Особый телефон, соединяющий по прямому проводу кабинет гросса с дворцом верховного правителя Гирляндии, то и дело звонит. Верховный правитель очень встревожен осадным положением в Гроссерии и тысячами противоречивых слухов, расползшихся по столице. Он просит гросса объяснить, в чем дело, но гросс не считает нужным до поры до времени разглашать правду. Он дает уклончивые ответы, от которых у верховного правителя волосы встают на голове дыбом.

— Пока что это касается только гирляндской религиозной общины, ваше высокопревосходительство, — говорит сын божий. — Правительству нет необходимости принимать какие-либо меры.

— Как же нет необходимости, ваша святость! — кричит трубка голосом верховного правителя. — Я прошу, ваша святость, я настаиваю, наконец, чтобы вы открыли мне правду! Меня осаждают министры, депутаты парламента, корреспонденты, представители деловых кругов, даже домашние хозяйки! Все требуют каких-то мер! А я решительно не знаю, что предпринять! Марабранский губернатор тоже не имеет ни малейшего понятия о том, что творится у него в провинции. Он наслушался по радио столичных слухов, дрожит от страха и просит военной поддержки. Если вы не скажете мне правду, ваша святость, я объявлю всеобщую мобилизацию и двину в Марабрану войска!

— Сохраните спокойствие, ваше высокопревосходительство! В ближайшие дни все выяснится. А пока я советую вам выступить по телевидению с речью и опровергнуть все нелепые измышления газетчиков. Скажите, что значение катастрофы преувеличено, что в Марабране царят полный порядок и спокойствие, что пострадавшим крестьянам правительство окажет всестороннюю помощь. Это — самое разумное из всего, что вы можете сейчас предпринять. А теперь, ваше высокопревосходительство, позвольте передать вам мое благословение и пожелать твердости духа и благоразумия! Ашем табар!

— Но ваша святость!..

— Ашем табар! Ашем табар! Я очень занят!

И гросс решительно вешает трубку. До очередного звонка верховного правителя он снова занимается своими неотложными делами.

— Скажите, беспорочнейший, — обращается он к протеру-секретарю, — ведеор Браск уже направил телеграмму в Марабрану этому своему доморощенному Эдисону?

— Да, ваша святость, уже направил. Я лично присутствовал при ее передаче! — угодливо отвечает протер.

— Ответа еще нет?

— К сожалению, еще нет, ваша святость. Да и вообще, я сомневаюсь…

— В чем вы сомневаетесь, беспорочнейший?

— Ведеор Браск мне признался, ваша святость, что изобретатель эмэм-прибора не совсем в своем уме. Оно и следовало ожидать, коли он выпустил из рук такой ценный патент!

— Не в своем уме?! Пишите приказ! Немедленно разыскать Куркиса Браска и доставить ко мне!

Протер-секретарь не успел передать приказ курьеру, как в кабинет неожиданно вбегает сам Куркис Браск и, размахивая в воздухе какой-то бумажкой, кричит, захлебываясь от радости:

— Можно, ваша святость! Можно! Ура! Спасены!

Лицо гросса проясняется.

— Садитесь, ведеор Браск! Вы получили ответ из Марабраны?

— Так точно, ваша святость! Замечательный ответ! Мой Эдисон пишет, что конкретизацию можно…

— Погодите! — останавливает его гросс и обращается к протеру: — Будьте любезны, беспорочнейший протер, оставьте нас с ведеором Браском наедине!

Лицо протера-секретаря кривится в кислейшей гримасе, но ослушаться он не смеет. Поцеловав мантию гросса, он смиренно удаляется.

— Итак, ведеор Браск, — говорит сын божий, лишь только захлопывается дверь за ушедшим протером, — вы посылали изобретателю прибора «ММ-222» телеграфический запрос, можно ли конкретизацию мысли вернуть в первоначальное полевое состояние. Что же он ответил?

— Он ответил, что можно. Вот текст его ответной телеграммы: «Вернуть конкретизацию первоначальное полевое состояние можно посредством того же прибора эмэм направленным лучом рекомендую соблюдать осторожность возможно бурное излучение тепловой энергии звездного уровня распаде вещества лично опытов не проводил почтением ваш…» и так далее. Тут стоит его фамилия и больше ничего… Но как замечательно мы вывернулись, ваша святость! Не только можно, но к тому же можно именно при помощи нашего прибора «ММ-222»! Значит, и расходов у нас не будет почти никаких! Вот это называется повезло!.. Теперь пожалуйте, ваше божеское всемогущество! Мы вам так дадим прикурить, что даже мантии от вас не останется!

Ведеор Браск весь охвачен радостным возбуждением. Гросс сардунский тоже приободряется. Но он более сдержан и умен, чем этот провинциал из Марабраны.

— Не увлекайтесь, сын мой! — говорит он Куркису Браску, с виду совершенно спокойно. — Ответ из Марабраны во многом упрощает дело. Но нам не следует забывать о бесконечно опасных качествах вызванной вами конкретизации. Тут нужно действовать сугубо осторожно, дабы не попасть в еще более ужасное положение… Кстати, о мантии. Насколько мы уразумели из вашего первого доклада, эта мантия покрыта сплошь рядами необыкновенно крупных бриллиантов. Так ли это?

— Безусловно так, ваша святость! Я стоял от бо… от этой конкретизации в двух шагах!

— Ну вот, видите! Следовательно, мантию нужно обязательно уберечь от дематериализации и реквизировать для нужд нашей святейшей общины. Это можно будет осуществить?

— Не знаю, ваша святость!.. Ведь мантия на нем, а он вряд ли станет раздеваться… Нет, скорей всего мантию сохранить не удастся. Она взорвется и улетучится в первую очередь!..

— Не беспокойтесь, сын мой. Мы заставим его раздеться! — уверенно заявляет гросс и, немного подумав, добавляет: — Вы укроетесь с малым прибором позади моего трона. Аппарат должен действовать абсолютно безотказно!

— Так точно, ваша святость! Все будет, как надо!.. Слегка покачиваясь на ходу, Куркис Браск уходит из кабинета. В ту же минуту перед сыном божьим вновь предстает его беспорочество протер-секретарь. Он сгорает от любопытства и надеется, что из очередного приказа узнает, какую приятную новость доставил гроссу марабранский промышленник. Но гросс не намерен посвящать протера (имея в виду его причастность к Барбитскому Кругу) во все свои деловые секреты. Вместо того чтобы диктовать, он перебирается к письменному столу и принимается собственноручно трудиться над листом бумаги. Закончив пространное послание, он запечатывает его в конверт и приказывает протеру лично доставить по адресу.

Адрес на конверте предельно краток: «Особой комиссии».

Украдкой вздохнув и тряхнув бородкой, протер отправляется выполнять роль курьера.

Особая комиссия находится в специальном закрытом помещении святейшего собрания. Здесь собрались лучшие богословы, философы и юристы гирляндской религиозной общины Им задана трудная задача: решить, следует ли считать богом единым то удивительное существо, которое возникло в результате «научного эксперимента» на полях провинции Марабрана. Своим людям гросс открыл подоплеку дождевого чуда, чтобы не усложнять понапрасну и без того каверзный вопрос о боге. Особая комиссия роется в тоннах пыльных богословских фолиантов, жарко спорит до полного изнеможения, но никак не может прийти к согласованному решению. Новое послание гросса, доставленное протером-секретарем, встречается членами особой комиссии с огромным энтузиазмом. Теперь у них дело пойдет быстрее!..

БОЖЕСКИЙ АВТОПРОБЕГ

Старенький мираль стрекочет по темным гирляндским дорогам, поглощает трудолюбиво километр за километром, неумолимо приближаясь к столице. Он миновал рудники Робры Верры, одолел крутые перевалы поднебесного Ардилана, пробежал по спящим городам и селам богатой провинции Тартахона и к полуночи допыхтел до Ланка, первого крупного населенного пункта Сардунской провинции.

Здесь аб Субардан покорнейше просит разрешения передохнуть. Но его грозный пассажир в блистательной мантии и слышать не желает об остановках. Он позволяет лишь набрать у бензоколонки горючего и приказывает немедленно ехать дальше.

— Да исполнится воля твоя, о повелитель вселенной! — шепчет аб Субардан и, припав к рулю, снова выводит машину на пустынное сардунское шоссе…

Когда они удалились от Ланка километров на двадцать, им навстречу выезжает из темноты военная колонна из пяти мотоциклов и бронетранспортера с замаскированными фарами. Бог предусмотрительно сбрасывает с плеч мантию и заталкивает ее под сиденье. И правильно делает, так как передний мотоциклист приказывает миралю остановиться. Потом машину окружает группа военных с автоматами и начинается допрос:

— Кто такие?

— Служитель бога единого благочестивейший аб и крестьянин, старейшина храма! — отвечает старец, а аб Субардан лишь согласно кивает.

— Откуда?

Старец называет одну из деревень Тартахонской провинции.

— Куда следуете?

— В Сардуну по делам религиозной общины!

— По вызову его святости гросса сардунского?

— Нам не велено разглашать тайну, ведеор капитан, но коли вы знаете, что сын божий призывает к себе своих самых верных слуг, то считайте, что мы едем именно по его вызову. Но мы вам об этом не говорили!..

— Вы слишком гладко выражаетесь для крестьянина!.. А что скажете вы, ваше благочестие? Почему вы молчите и предоставляете говорить за себя простому старейшине?

— Его благочестие простудился и потерял голос, ведеор капитан, — поспешно поясняет бог, стараясь умерить раскаты своего бесподобного баса.

Аб Субардан быстро кивает и сипит едва слышно:

— Мой старейшина говорит правду, капитан! Будьте добры, не задерживайте нас!

Офицер немного подумал, потом козырнул абу и пожелал ему доброго пути… Мираль затрещал мотором и торопливо покатил дальше…

— Мой приход уже всполошил все государство! Подлый гросс двигает против меня воинскую силу. Посмотрим, поможет ли ему воинская сила!.. Торопись, червяк! А при следующем дозоре помни, что ты должен отвечать! Я не могу губить этих невинных солдат, а задерживаться тоже не могу!

— Воля твоя для меня закон, о лучезарный! Ашем табар! — покорно отвечает аб Субардан, уже начисто лишенный способности думать и действовать самостоятельно…

В два часа пополуночи на горизонте появляется множество огней.

— Смотри, о повелитель вселенной, вон Сардуна! — осмеливается доложить аб.

— Знаю без тебя, червяк, что это Сардуна! Наддай газу! — раздается в ответ громовый голос всеведущего бога…

Машина, судорожно рванувшись, мчится вперед на предельной для своего возраста скорости…

Путешественники благополучно миновали погруженные в сон трущобы рабочего предместья, дымные районы гремящих заводов и шумные, полные людских толп центральные улицы. Но проникнуть на другой берег Лигары оказывается нелегким делом.

Тайная полиция Барбитского Круга останавливает на мостах все машины, придирчиво осматривает пассажиров, проверяет документы. Однако скромному, невзрачному миралю и здесь сопутствует удача.

Барбитские головорезы как раз вытаскивают из шикарного лоршеса какого-то дородного бородатого митрарха, прибывшего, по всей вероятности, из далекой восточной провинции. Они настолько увлечены опросом этого духовного вельможи, что совсем не замечают паршивого, кашляющего, покрытого пылью мираля.

Видя на мосту кордон, аб Субардан собирается тормозить, но бог тычет его кулаком в спину и рявкает:

— Гони, червяк!

Через десять минут, добежав до дворца гросса сардунского, автомобиль испускает последний вздох, останавливается и как-то нелепо заваливается на сторону…

АШЕМ ТАБАР! ГРЯДЕТ БОГ ЕДИНЫЙ!

Три часа ночи. В конференц-зале святейшего собрания при ослепительном свете пяти огромных люстр сошелся весь цвет гирляндской религиозной общины. Среди подавляющей массы желтых сутан благочестивейших абов приятно ласкают глаз синие с серебром мантии гремов, лиловые с золотой отделкой облачения митрархов, черно-зеленые ризы настоятелей монастырей — синапов и, конечно, белоснежные, сверкающие своей беспорочностью одеяния протеров Гроссерии. Всего по зову гросса сардунского в зале собралось более тысячи священнослужителей гирляндской религиозной общины. Среди гигантских полотен с символическими знаками и синих священных знамен пылают не электрические, а настоящие жертвенные светильники, огромные, древние, выбитые тысячу лет назад безвестными мастерами из пластин литого золота…

Торжественность и благолепие!

Сиятельный сын божий восседает на своем высоком престоле под балдахином во всем своем блеске и великолепии. Сколько торжественности, сколько сознания собственного величия в его горделивой осанке!

Позади престола, скрытый пока что от глаз собравшихся, томится под надзором двух дюжих монахов наш незадачливый фабрикант чудес Куркис Браск. Он выглядит далеко не так геройски, как выглядел два часа назад в кабинете гросса. Перед ним стоит раскрытый чемодан с малым прибором «ММ-222», приведенным в полную боевую готовность. Но мысли марабранского промышленника заняты отнюдь не предстоящей операцией. Он думает только об одном: как бы отсюда улизнуть! Как бы развязаться с проклятыми попами!

Его беспорочество протер-секретарь, заикаясь от волнения, зачитывает очередную сводку мнений, поступившую от особой комиссии. Собравшиеся священнослужители слушают сводку и согласно кивают мудрыми головами.

— … И посему мы считаем, — несется по залу дрожащий голос протера-секретаря, — что явление, возникшее в результате научного эксперимента в полях провинции Марабрана, в силу того, что оно сопутствовало самому эксперименту в качестве непредвиденной ассоциации, следует рассматривать как некую субстанцию божественной схемы, которая хотя и имеет прямое отношение к естеству непостижимого бога единого, тем не менее не может быть рассматриваема как самостоятельный стимул вселенского образования. Исходя из вышесказанного, рекомендуется отнести явление, возникшее в провинции Марабрана и именующее себя повелителем вселенной, к такому разряду явлений, которые не выходят за рамки реального бытия. Однако, если же это явление окажется, паче чаяния, наделено сверхъестественным могуществом и станет присваивать себе божеские прерогативы, рекомендуется не вступать с ним в тщетные и опасные пререкания, не раздражать его, но стараться мягкостью, покорностью и любовью снискать его благорасположение и всецело привлечь его на сторону гирляндской религиозной общины, которая от такого союза получит неизмеримые выгоды. В случае же, если это явление окажется строптивым, несговорчивым и, следовательно, для общины опасным, то рекомендуется со всей решительностью поступить с ним по закону обратного действия, то есть вернуть его в первоначальное полевое состояние, конфисковав у него предварительно все имущество в пользу казны его святости гросса сардунского. В этом же случае рекомендуется после исправления марабранской ошибки вызвать силами вернейших служителей гирляндской религиозной общины истинного бога единого, полностью тождественного со вселенским учением и канонами общины. Такой повелитель вселенной…

На этом месте чтение сводки было прервано. В конференц-зал пулей влетел позеленевший от ужаса главный привратник, крича во все горло:

— Ашем табар!!! Ашем табар!!! Грядет бог единый судить живых и мертвых!!!

По залу проносится волна тихой паники. Бледные священнослужители жмутся друг к другу, как перепуганные овцы. Протер-секретарь, выронив из рук листки сводки, тихонько скулит и изо всех сил старается вскарабкаться на балдахин святейшего престола. Гросс роняет витой жезл, закрывает лицо руками и колотится в жесточайшем ознобе. Два дюжих монаха, приставленные к Куркису Браску, как подкошенные валятся на ковер и превращаются в неподвижные трупы. А сам ведеор Браск, видя вокруг такое смятение, молниеносно развинтил свой прибор, захлопнул чемодан и затем глазами загнанного зверя стал шарить по всем окнам, выбирая, в которое в случае чего сподручнее будет выскочить…

Все ближе и ближе гремят тяжелые шаги по гулким сводчатым галереям дворца, и с каждым их ударом растет невыразимый ужас, охвативший блистательное сборище многоопытных служителей бога.

Наконец портьера, скрывающая высокий дверной проем, резко откидывается в сторону. В конференц-зал не спеша входит величественный старец могучего телосложения, с гордо поднятой головой. Вся его гигантская фигура задрапирована в просторную голубую мантию, густо унизанную крупными бриллиантами. Его пышные, тщательно расчесанные, белоснежные кудри рассыпаны по широким плечам. Серебристая, веерообразная борода доходит до самого пояса. На смуглом, запыленном с дороги лице полыхают два огненных черных глаза…

СТОЛКНОВЕНИЕ

Не доходя шагов десяти до престола гросса, старец подернулся к залу и… словно гремящий вихрь пронесся под высокими сводами. Гаснут жертвенные светильники перед священными знаменами, испуганно звенят хрустальными подвесками электрические люстры.

— Так-то вы встречаете своего владыку небесного, рабы недостойные?! На колени, мерррзавцы!!! — львиным рыканьем взрывается старец, тряхнув своей белой гривой.

Словно колосья под напором урагана, безмолвные священнослужители мигом простираются ниц, прячут носы и глаза в ковровом ворсе.

Старец окидывает их разноцветные спины грозным взглядом и затем медленно оборачивается к престолу.

Прежде чем он успел повернуться, из-за престола стрелой выскочил Куркис Браск с чемоданом в руке и, в несколько прыжков достигнув выхода, исчез за широкой портьерой. Его стремительного бегства не заметил никто: ни бог, ни гросс, ни служители божьи…

Повернувшись к престолу, старец вонзает в первосвященника свой жгучий взор. Он молчит и явно чего-то ожидает. Глаза его все больше и больше разгораются гневом. А гросс сидит ни жив ни мертв и не смеет взглянуть на повелителя вселенной.

И тогда, встряхнув нетерпеливо белоснежной гривой, могучий старец вновь прогремел:

— Ты, червь земной, мерзкий, хлипкий и погрязший в пороках! Ты, гнуснейший и вероломнейший из человеческих тварей! Ты, подло присвоивший себе звание моего сына на земле! Тебе говорю я: встань и сойди с престола!

«Конец!» — пронеслось в парализованном мозгу гросса сардунского.

Но именно это сознание неизбежной гибели, это чувство, что терять уже больше нечего, возвращает гроссу некоторое самообладание, пробуждает в нем инстинкт самосохранения, толкает его на борьбу, пусть даже заведомо безнадежную. Он не спешит подчиниться приказу бога. Он лишь с бесконечной покорностью и кротостью смотрит на страшного бога и, поправив на голове сбившуюся набок тиару, говорит тихим, елейным голосом:

— Прости, о повелитель вселенной, дряхлого, немощного старика. Ты, великий, всемогущий и всеведущий, знаешь, сколь преданно тебе мое сердце, истомленное постом и молитвами. Яви же милость ко мне, о всеблагий и всемилостивый, не ввергай меня на старости лет в пучину позора и унижения… Да, я мерзок и грешен! Но кто из смертных не грешен, о владыка! Ты един без греха и скверны, ибо в тебе начало и конец всего сущего! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!

Произнося эти ни к чему в общем-то не обязывающие слова, гросс в душе приободряется, почти ликует:

«Жив еще и на престоле сижу! Не испепелил, не пронзил меня молнией, а стоит и слушает! Стоя слушает своего лукавого раба! Значит, еще не все потеряно! Значит, еще поборемся!»

Но бог, словно прочитав мысли гросса, сверкающей громадой надвигается на престол и обрушивает на него потрясающие раскаты своего страшного голоса:

— Слазь долой, тля ничтожная! Ты еще смеешь разглагольствовать! Где знаки твоей покорности и смирения?! Почему на голове твоей не пепел покаяния, а золотой колпак порочной гордыни?! Почему на тебе не грязное рубище, а богатое одеяние?! Слазь с престола, не то я предам тебя таким мукам, что от них в ужасе взвоет проклятый мною прародитель зла!!!

На сей раз гросс сардунский не смеет ослушаться столь категорического приказа. Он сползает с престола и отвешивает богу глубокий поясной поклон.

— Воле твоей покорна вселенная, о лучезарнейший, а я — ничтожная пылинка в могучей длани твоей. Ашем табар! — угодливо произносит он при этом, но уже без прежнего страха и трепета.

Бог бесцеремонно отпихивает его и сам взгромождается на престол. Его внушительная фигура становится теперь еще величественнее и грознее.

А гросс, совсем обнаглев, усаживается на самую нижнюю ступеньку престола, показывая этим с совершенной очевидностью, что от прав сына божьего он и не думает отказываться.

Бог не гонит его: видимо, ему просто надоело перепираться с вредным и хитрым старикашкой. Окинув взором ряды простертых на полу священнослужителей, он снова разражается оглушительным громом:

— Ну, порождения ехидны! Признаете вы меня повелителем вселенной или все еще упорствуете в своих подлых сомнениях?!

По спинам священнослужителей пробежало волнение. Один из них, престарелый митрарх из далекой восточной провинции, воздев руки горе, возгласил дрожащим голосом:

— Боже наш великий и справедливый! Ты един направляешь движение светил и держишь всякое дыхание в могучей деснице своей! Ты — упование и надежда всех человеков! Ашем табар!

— Ашем табар!.. — глухо проносится по рядам уткнувшихся в ковер священнослужителей.

— Ашем табар!!! — оглушительно гремит бог и затем, значительно тише, продолжает: — То-то же! Един!..

Но тут у него под ногами раздается тихий, смиренный голосок гросса сардунского:

— Припадая к стопам твоим, о владыка, молю тебя! Сними последнюю пелену тумана с глаз наших! Яви нам свое величие! Ашем табар!..

— Наглец! Ты не насытился марабранским чудом? Тебе новых чудес захотелось?! — негодует бог.

— Не чудес, о повелитель вселенной! — стонет гросс. — Не чудес, а свидетельства непреоборимого!.. Прости меня, ничтожного, но я не для себя, не для себя, ибо я верую, что ты истинный отец мой небесный! Я молю тебя ради маловерного и в сомнениях погрязшего человечества!..

— Молчать! — охваченный гневом, грохочет бог. — И тебе, мерзкому, и человечеству маловерному хватит и такого свидетельства, как моя божеская мантия! Разве существует на земле такое полотно?! Разве обладают смертные столь крупными бриллиантами?! Ты весь, со всеми сокровищами Гроссерии, не стоишь рукава моей мантии!

— Верую, о лучезарнейший, верую всем сердцем моим! Но позволь, отче небесный, мерзким рукам человеческим коснуться звездных каменьев твоей божественной мантии и засвидетельствовать истину для вящей славы твоей!..

Чело бога затуманилось. Его пламенный взор насквозь прожигает неугомонного старичка, примостившегося на нижней ступеньке божественного престола. Кажется, бог вот-вот разразится громом и молнией и испепелит дерзкого пигмея.

Но молнии нет, и бог произносит с гордым смирением:

— Быть по сему! Зови ювелира, неверный!

ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ БОЖЕСКОЙ МАНТИИ

Гросс встрепенулся и воспрял духом. Эта первая маленькая победа над богом единым вернула ему самоуверенность, удесятерила его силы.

Еще бы! Разве всемогущий и всеведущий, пришедший на землю судить и карать грешников, стал бы унижаться до подобного освидетельствования? Нет, и тысячу раз нет! Он принялся бы без всяких проволочек чинить суд и расправу и давно уже спихнул бы своего самозванного и дерзкого сына в бездну вечного мрака. А этот?! Ювелиру показаться согласен! Значит, не так уж страшен! Значит, не точно по информации сработал марабранский аппарат, и бог этот лишь с виду грозен, а на деле слаб и беспомощен!..

Ощутив могучий прилив бодрости, его святость как встрепанный вскакивает на ножки и трижды хлопает сухими ладошками:

— Гей! Кто там есть! Монахи! Служки! Позвать сюда грема Лаандра, моего личного ювелира!

— Лаандра!.. Грема Лаандра! Грема-ювелира к его святости!.. — зашумело и поползло, перекликаясь как эхо, по залам и галереям святейшего собрания.

И вот уже манерный, вертлявый, в синей с серебром сутане ювелир бочком-бочком, непрерывно отвешивая поклоны, подбегает к святейшему престолу и простирается перед ним так удачно, что трудно решить, к кому это относится — к богу на троне или к гроссу сардунскому у его подножия.

— Встань, грем Лаандр, и слушай! — приказывает гросс.

Ювелир шустро поднимается с полу.

— Сей могучий, лучезарный и величественный, которого ты видишь на моем престоле, — говорит сын божий торжественно и громко, — есть тот, кого мы призываем в наших молитвах! Он простер на тебя свою бесконечную милость и разрешает тебе коснуться звездных каменьев его небесной мантии. Потрудись же, боголюбивый грем, во славу повелителя вселенной и засвидетельствуй подлинность этих дивных алмазов!

У ювелира подкашиваются ноги. Он падает на колени, дрожит как перед казнью и мгновенно покрывается обильным потом.

— Не бойся, червяк! Залазь сюда! — добродушно гудит бог из Марабраны, желая приободрить перепуганного грема.

Ювелир вздрагивает от его голоса и принимается суетливо шарить в тайных карманах своего синего облачения. Он извлекает из них лупу, резец, щипчики и еще кое-какие мелкие инструменты и флакончики с кислотой. Робко косясь на бога, он всходит на ступеньки престола и, припав к божеской мантии, принимается тщательно изучать необыкновенные бриллианты.

Весь конференц-зал, весь огромный дворец святейшего собрания, вся Гроссерия ждут с напряжением результатов исследования грема-ювелира.

Лишь гросс сардунский относится к освидетельствованию алмазов совершенно безучастно. Он весь сжался, ушел в себя и, зная заранее, что алмазы окажутся настоящими, усиленно обдумывает очередной ход против бога из Марабраны. До сих пор все разыгрывалось как по нотам. Всемогущество бога удалось взять под сомнение без малейших потерь. К бриллиантам удалось приставить своего человека. Это очень хорошо! Теперь необходимо заставить бога снять мантию. А потом… потом достаточно подать Куркису Браску условленный сигнал — и страшного бога как не бывало!..

Наконец грем Лаандр закончил свое исследование и, поцеловав краешек мантии, пятясь, спускается со ступенек престола.

— Говори, боголюбивый грем! — приказывает гросс. — Пусть все услышат истину! Пусть изгонят из сердец своих остатки сомнений и уверуют вместе со мной, что се истинный бог единый, создатель и повелитель вселенной! Говори же, грем Лаандр!

— Свидетельствую! — истошным голосом вопит боголюбивый ювелир, вскинув руку с лупой. — Алмазы настоящие, размеров небывалых! Каждый алмаз не менее пятисот каратов. Шлифовка тонкая, изысканная, явно небесной работы! Земные мастера не умеют шлифовать такие микроскопические грани! Стоимость алмазов трудно определить! Каждый алмаз — колоссальное состояние! Вся мантия, мнится мне, четырежды покрыла бы государственный бюджет Гирляндии!.. А посему свидетельствую: это — бог единый, наш небесный владыка, повелитель миров, в которого я верую, верую, верую! Ашем табар!..

Грем-ювелир снова простирается на полу, а гросс, в свою очередь, до самой земли кланяется богу. Зелеными призраками метнулись из темных ниш безмолвные служки, и вот уже золотые жертвенные светильники вновь полыхают по всему залу перед развернутыми синими знаменами. Еще немного — и в конференц-зале начнется настоящий молебен в честь бога единого…

ПЛОХО БЫТЬ БОГОМ БЕЗ ВСЕМОГУЩЕСТВА

В руках у гросса невесть откуда появляются дымящаяся курильница и солнцеподобный символ бога в круге. Все выше поднимают головы протеры и митрархи, все громче и уверенней звучат гимны и бесконечные «ашем табар» в честь живого бога, восседающего на престоле. Лицо бога становится мрачным. Он поднимает руку и громовым голосом прерывает своего расходившегося самозванного сына:

— Кончай, червяк, комедию!

Оборвав гимн на полуслове, гросс озадаченно умолк.

— Вижу и знаю, что ты задумал, лукавый старик! — сотрясает своды могучий бас бога. — Ты хочешь превратить меня в живого идола, поселить в Великом храме бога единого и показывать за деньги доверчивым туристам! Но ты просчитался, старый плут! Этому не бывать!

— Слово твое — закон, о владыка! А мы, рабы твои недостойные, готовы выполнить любое твое пожелание! — мямлит гросс, смиренно потупив глазки.

— Еще бы вы посмели противиться мне!

Глазищи бога полыхают, как два черных факела.

— Слушайте, лицемеры, стяжатели и развратники! Слушайте, честолюбцы, тунеядцы и лжецы! Имя мое — разум, справедливость и гармония! Я пришел к вам из небытия, чтобы разогнать ядовитые тучи мракобесия и помочь людям построить земное царствие всеобщего счастья, ему же не будет конца и предела! Я знаю, что мои законы вам придутся не по вкусу, ибо я насквозь вижу ваши подлые души, в которых нет бога справедливости и добра, а есть лишь бог стяжательства, гордыни и лицемерия. Тридцать пять столетий вершите вы свои гнусные преступления, прикрываясь именем бога единого. Тридцать пять столетий вы строите свое благополучие на крови и страхе, на унижении и истязании трудового народа! Вы — извечные, непримиримые враги разума, прогресса и человечности! Но вам никогда не угасить огонь разума, не задержать колесо прогресса, не отвратить торжество человечности! Мера преступлений ваших уже наполнена, пора держать ответ!.. Падите же лицом в пыль и слушайте приговор справедливости!..

Именем обездоленных и угнетенных, именем стремящихся к свету, правде и счастью я приказываю вам и повелеваю: все храмы, часовни, монастыри, духовные училища, теософские факультеты, религиозные издательства, мастерские и магазины предметов культа — закрыть! Все гимны, молитвы, обряды, богословские лжеучения и нелепые вымыслы рамаданской мифологии — забыть! Все книги, полные мистического словоблудия, все картины, знамена, полотнища с символами и прочие предметы культа, не имеющие ни художественной, ни исторической ценности, — сжечь! Всех протеров, митрархов, гремов, синапов, абов, монахов, богословов, членов Барбитского Круга, студентов духовных училищ и прочих дармоедов, присосавшихся к культу, — распустить, причислить к лику нормальных людей и научить полезному труду! Преступную организацию, именуемую гирляндской религиозной общиной, вкупе со всеми митрархатами, приходами, сектами, орденами, партиями и прочими группировками — ликвидировать и впредь под страхом смертной казни не создавать! Имя мое во всех его вариантах изъять из употребления и предать забвению!.. Да будет так!.. Кончилось время темноты, страха, лжи и угнетения человека человеком! Настало светлое время разума, знаний, справедливости и всеобщего счастья! Истинно говорю вам: нет во вселенной иного владыки, нежели свободный, счастливый и стремящийся к знанию трудовой народ! Ступайте же и тоже трудитесь, всеми силами стараясь хоть немного искупить вину свою перед человечеством и заслужить высокое звание человека!.. Такова моя воля! Ашем табар!

— Ты ли говоришь это, о владыка?! — в ужасе кричит гросс сардунский. — Ты ли отвергаешь своих преданных слуг и рушишь свою твердыню на земле, нашу святую гирляндскую общину?! Куда же пойду я теперь, отвергнутый отцом своим небесным, сирый и нищий духом?!

— Тебе, старый мошенник, по возрасту подойдет место смотрителя одного из музеев Гроссерии! А коли не хочешь, ступай в приют для престарелых! — насмешливо гудит бог.

Гросс чувствует, как что-то внутри у него оборвалось. Перед глазами у него поплыли разноцветные круги, к горлу подкатил комок. Он вскакивает на ноги, вытаращивает на бога дикие, исступленные глаза и визжит пронзительным, истерическим голосом.

— Ты бог-отступник! Ты не наш бог! Я проклинаю тебя!.. На, поражай, испепеляй меня! Покажи на убогом старце свою вселенскую мощь! Но знай: гирляндская религиозная община три с половиной тысячи лет обходилась без бога! Три с половиной тысячи лет не знала тебя и не нуждалась в твоей помощи! И она не отдаст без борьбы своей власти и своего положения! Не отдаст своих несметных сокровищ!.. Убей меня тут же, немедля, или же, если не можешь, оставь мой престол и уходи обратно в свое небытие!..

Бог молча, с неизъяснимым презрением смотрит на бесноватого старикашку. С каким удовольствием уничтожил бы он этого мерзкого, злого паука! С какой радостью он очистил бы единым мановением руки всю землю от хлипкой грязи и гнили преступного мракобесия!.. В эту минуту бог из Марабраны горько пожалел, что не дано ему настоящего всемогущества хотя бы на несколько минут!..

ТЯЖЕЛАЯ РАСПЛАТА ЗА ОШИБКУ

Зарывшиеся было носами в ковер, насмерть перепуганные священнослужители проникаются постепенно чувством полной безопасности и безнаказанности. Видя, что бог единый не поражает гросса и вообще не проявляет никакого гнева, они сначала приподняли головы, а затем, осмелев, встают с полу. Их глаза разгораются хищным огнем и с немыслимой жадностью ощупывают сказочные богатства божеской мантии.

А гросс, совсем обнаглев, размахивает витым жезлом и кричит богу прямо в лицо:

— Ты молчишь?! Где же твое хваленое всемогущество?! Где власть твоя над вселенной и человеками?!

— Нет у меня всемогущества! — сдержанно рокочет бог. — Я пришел к вам в образе человека и волю свою изъявил вам во имя человека. Но в ваших душах я не вижу ничего человеческого. Вы — ядовитая накипь истории! Вы — гнойный нарыв на теле прогресса! Не хотите подчиниться моей воле, что ж, не подчиняйтесь! Тем хуже для вас! Я еще даю вам возможность искупить вину и заслужить звание человека! Но бойтесь, трижды бойтесь того неизбежного часа, когда сам народ поднимется на вас! Он не будет приказывать вам, он вас просто раздавит, как давит тяжелый сапог крестьянина ядовитого тарантула!..

— Слава отцу моему небесному! Это не бог! — радостно возглашает гросс сардунский. — Это лжец, смутьян и провокатор! Это всего лишь побочный продукт марабранского чуда! Гей, служки! Позвать сюда моих храбрых гвардейцев!.. А вы, протеры и митрархи, гремы, синапы и абы, окружайте престол, хватайте этого лжебога и сдирайте с него мантию!

Во всем дворце святейшего собрания поднимается гвалт, топот, суматошная возня…

— Мантию, мантию с него рвите! А там уж мы прикончим его! — кричит гросс, воинственно размахивая жезлом.

Все ближе и ближе тысячная свора разноцветных волков. Зубы щелкают, из пастей вырывается горячее смрадное дыхание, белые, лиловые, желтые шкуры зловеще шуршат при медленных, настороженных движениях. Еще минута — и они со звериным ревом ринутся на свою жертву.

Но тут бог из Марабраны поднимается на престоле во весь свой рост, срывает с плеч тяжелую, сверкающую дивными алмазами мантию и, с ужасающей силой швырнув ее на самую середину зала, гремит подобно урагану, так, что раскачиваются хрустальные люстры и падают светильники перед священными знаменами:

— Нате, шакалы! Берите мое одеяние! А меня вам не взять!..

С ревом и визгом кидаются осатаневшие священнослужители на сказочные сокровища бога и, сбившись в гигантский, неистовый клубок, принимаются с остервенением вырывать друг у друга драгоценные алмазы.

А бог, оставшись в простой крестьянской одежде, подбоченивается по-богатырски и, глядя сверху на дерущихся священнослужителей, разражается грозным весельем:

— Го-го-го! Га-га-га!!! — хохочет он громоподобно, потрясая белоснежной гривой. — Столпы беспорочности! Светильники боголюбия! Образцы благочестия и нравственности! Сосуды добродетелей!.. Го-го-го!..

Он спускается с престола и брезгливо отшвыривает ногой остолбеневшего гросса:

— Прочь с дороги, сморчок паршивый! Ррраз-давлю!!!

И с гордо поднятой головой направляется к выходу. Весь поглощенный жутким зрелищем грызни священнослужителей из-за алмазной мантии, гросс сардунский только теперь пришел в себя.

Он поворачивается в сторону ниши за престолом:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Но бог благополучно уходит, а зеленый луч из аппарата «ММ-222» так и не появляется.

— Ведеор Браск, скорее! Жгите его, не то, он уйдет! — кричит гросс уже в открытую.

— Держите его! Ловите его! Уйдет! — вопит гросс, убедившись, что Куркис Браск исчез вместе с аппаратом.

На призыв гросса откликнулся лишь протер-секретарь. Скатившись с балдахина, он с лицом, перекошенным от ненависти, кидается за богом, как взбесившийся пес.

У самого выхода из зала протер настигает его и хватает за рукав крестьянской блузы.

Слегка обернувшись, бог взмахивает железным кулаком и обрушивает на лицо протера страшный удар. Дернув бородкой, секретарь сына божьего отлетел в самую кучу своих дерущихся коллег. Здесь, под ногами озверевших священнослужителей, он и нашел свою бесславную гибель…

Очутившись за рекой Лигарой, бог полной грудью вдыхает свежий утренний воздух и облегченно смеется:

— Ох-хо-хо! Прав был Дуванис! Живой бог никому не нужен: ни простолюдинам, ни попам!.. Ну, ладно, будем действовать по-другому!..

ПОЛОЖЕНИЕ СПАСАЮТ ПОЖАРНЫЕ

Когда в конференц-зал ворвался наконец вызванный гроссом отряд гвардейцев из его личной охраны, здесь все еще продолжалась свалка из-за алмазов.

Бравый протер-генерал в белоснежном мундире, прибывший во главе гвардейцев, приказал своему отряду разнять дерущихся, но гросс резко остановил его:

— Где смутьян, безбожник и самозванец?! Догнать! За ним! Обыскать дворец! Закрыть все выходы! Закрыть мосты! Живей! Шевелитесь! — разбрызгивая слюну, визжит гросс сардунский.

Протер-генерал хватается за кобуру пистолета и, увлекая за собой гвардейцев, стремительно убегает прочь.

— Кто там есть?! Монахи! Служки! Скоты! Сюда! Сюда!!! — надрывается гросс, размахивая жезлом.

Вбегает несколько желтых и зеленых сутан, с белыми как мел лицами.

— Пожарных сюда! Живо! С брандспойтом! С водой! Скорей, пока они не загрызли друг друга!!!

Пожарники, словно они стояли тут же, в коридоре, и ожидали высочайшего распоряжения, не более чем через минуту появляются в конференц-зале. Они быстро и ловко тянут за собой три пожарных рукава.

Пожарные дружно берутся за брандспойты. В свалку ударяют три упругие холодные струи.

В первую минуту раздаются лишь негодующие вопли, но борьба не прекращается. Вскоре, однако, холодная вода начинает оказывать свое действие. Сражающиеся сначала по одному, а потом и целыми группами разбегаются по углам и прячутся в нишах. Последними расползаются раненые. На поле битвы, в лужах воды и крови, остается около дюжины мертвых тел. Среди них и тело протера-секретаря.

Но удивительнее всего то, что посреди этого кровавого побоища лежит совершенно неповрежденная голубая мантия бога из Марабраны. Видно, крепко ее задумали бедные хлеборобы, что даже общие усилия тысячи с лишним священнослужителей не смогли одолеть и порвать ee! Омытые струями воды, ее чудесные алмазы по-прежнему сверкают при свете люстр морозным, сказочным блеском…

Пожар чудовищных страстей потушен. По знаку гросса пожарные останавливают воду, свертывают рукава брандспойтов и бесшумно исчезают.

— Прочь с глаз моих, негодники! — топает на служителей бога гросс и замахивается витым жезлом. — Чтоб духу вашего здесь не было, осквернители божественного престола! А взыскание вас не минет! Не надейтесь!.. Пошли прочь!

Хромая, охая, придерживая руками изодранные в клочья мантии и потирая ушибленные места, священнослужители удаляются. Похожие на лохматых пьяных бродяг, шатаясь как пьяные, они отвешивают гроссу уставный поклон (до целования мантии он их не допускает!) и удаляются из конференц-зала…

Когда удручающее шествие закончилось и был вынесен последний раненый грем, сын божий, немного передохнув, обращается к ювелиру Лаандру:

— Возьми, боголюбивый грем, трех служек и отнеси мантию самозванца в мой кабинет. Для научной экспертизы…

ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

Агде же Куркис Браск из Марабраны? Где этот незадачливый фабрикант чудес, виновник грандиозного, небывалого в истории гирляндской религиозной общины скандала?

Посмотрим, поищем… Кудерн, Улатра, Ланк, Тарта-хона, Паэрта… Вот он! Мчится в черном лоршесе на юг, к Марабране, увозя с собой как модель с подробными планами, так и большой аппарат «ММ-222», самый совершенный в мире материализатор мысли.

Коммерческая операция по производству чуда полностью провалилась, причинив чудотворцу одни лишь расходы да беспокойства. Хоть бы гросс сардунский рассчитался за марабранское чудо!.. Но куда там! С его святости теперь ничего не удастся сорвать!..

В золотистых лучах утреннего летнего солнца по сторонам дороги сверкают изумительной красоты пейзажи. Но ведеор Браск не замечает их. Он думает о своей неудаче, о потерянных суремах, о боге из Марабраны. Он в страхе оглядывается назад, словно страшный бог из Марабраны гонится за ним по пятам, угрожая настичь и уничтожить. Руки его судорожно сжимают баранку. Вперед! Вперед!.. Черный лоршес мчится среди холмов, рощ, полей с бешеной скоростью. Еще хорошо, что в столь ранний час дорога почти пустынна…

Но приступ страха проходит, и мысли предпринимателя вновь приобретают привычное направление…

Черт побери! Полмиллиона суремов на дороге не валяются! Если с гросса их нельзя получить, то, может быть, с кого-нибудь другого?… Но с кого?… Разве что… Фу ты, черт! А ведь это неплохая идея! Бога-то ведь создал не кто-нибудь, а он, Куркис Браск из Марабраны. Значит, он имеет полное право предъявить богу счет как за дождевое чудо, так и за создание его самого! Если это бог правильный и справедливый, он не посмеет уклониться от уплаты. Куркис Браск удовлетворился бы каким-нибудь десятком алмазов с божеской мантии, которую, кстати, тоже он создал для бога единого. Одно только тут неприятно: для предъявления счета придется вновь встретиться с богом, а это большой риск. Тут можно не только ничего не получить, но даже поплатиться за дерзость собственной шкурой… Но ведь он, надо полагать, все-таки всеведущий. А коли так, значит, он отлично знает, кому обязан своим существованием, и, пожелав отблагодарить своего создателя, он всегда найдет возможность сделать это без личной встречи. Скажем, переведет на текущий счет Куркиса Браска кругленькую сумму… Такой вывод принес фабриканту некоторое успокоение.

Стосильный лоршес самодовольно урчит мотором и без напряжения несет своего хозяина с одного пологого холма на другой. Куркису Браску здесь знаком каждый участок пути. Вот проселочная дорога, ведущая в деревушку, где останавливался бог из Марабраны; вот еще проселок, который ведет к холму с кипарисами, где разыгралась вчера трагедия марабранского чуда. Памятные места!.. Поворот — и снова длинный, пологий подъем на очередной пригорок, с вершины которого открывается прекрасный вид на Марабрану. Это — последнее возвышение. С него лоршес покатится вниз до самого города, до которого остается несколько километров.

Куркис Браск улыбается: кончились нелепые ужасы — дома!

Лоршес мягко выносит его на вершину пригорка. И вдруг — резкий удар на тормозную педаль! Стоп! Машина останавливается как вкопанная и тут же, послушная рукам изумленного водителя, катится задним ходом назад, с пригорка, и чуть не сваливается в кювет.

В чем дело?! Чего так испугался Куркис Браск почти на самой границе родного города?! Что он увидел?!

По ту сторону пригорка его глазам предстала страшная картина. Не далее чем в двух километрах от вершины он увидел военный кордон, рогатку поперек шоссе, ряды машин и множество солдат.

Быстро выскочив из накренившегося лоршеса, Куркис Браск ползет по заросшему травой кювету к вершине пригорка. Достигнув ее, он осторожно приподнимает голову и осматривается. Так и есть — войска! И не только дорога закрыта; но и дальше, по полям, тянутся вереницы палаток, щели глубоких рвов, ряды грузовых автомашин, танков, самоходных орудий и бесчисленные цепи солдатских касок. И все это вплоть до самого горизонта тянется гигантским полукругом, видимо охватывая центр провинции, город Марабрану, со всех сторон.

Путь домой отрезан. Почему?!

Сердце промышленника вновь холодеет от страха!.. Как это «почему»! Все это, конечно, из-за него, из-за Куркиса Браска! Это именно его ловят на подступах к городу! Но кто ловит? Гросс сардунский, от которого он сбежал, не выполнив его приказа, или сам бог единый, которого он собирался уничтожить и который уже, конечно, об этом знает? И в том и в другом случае его не ждет ничего хорошего! Гроссу нужен аппарат «ММ-222», чтобы расправиться с богом, а богу нужен тот же аппарат, потому что в нем заключена для него смертельная опасность!

Что делать?!

Выдать аппарат гроссу? А что, если одолел бог? Спрятать аппарат или даже уничтожить и этим снискать расположение бога? А что, если гроссу удалось взять верх?…

Но пока нужно бежать, скрыться, а там будет видно!

Куркис Браск ползет по кювету обратно к машине, разворачивается с нею на широком шоссе и гонит назад, прочь от Марабраны…

ЧУДОТВОРЕЦ В ЗАПАДНЕ

В домике Дуваниса Фроска заседает комитет заводской ячейки компартии…

Собрались здесь еще ночью, три часа спустя после того, как Дуванис примчался в город на велосипеде с поразительной вестью. До утра они успели обсудить все вопросы: о катастрофе, о распродаже алмазов, о распределении помощи крестьянам, об отношении к материализованному богу, об аппарате «ММ-222». Последним комитет постановил завладеть во что бы то ни стало. Одним словом, до утра все было решено и можно было расходиться по домам. Но тут по деревне разнеслась новость: город за ночь опоясался рвами и густой цепью военных постов. Дуванис включил радио: передавалось сообщение о том, что губернатор объявил в Марабране осадное положение, стянул в город все войска из провинции и готовится отражать приступ каких-то космических пришельцев, возглавляемых страшным всемогущим старцем, объявившим себя якобы повелителем вселенной.

Незадолго до полудня мимо усадьбы Дуваниса промчался черный лоршес. Раздавив двух зазевавшихся кур и вызвав яростный лай собак, он скрылся в глубине деревни. Прибежавшая Калия сообщила, что большой автомобиль стоит на деревенской площади, а прибывший на нем ведеор в соломенной шляпе о чем-то переговаривается с крестьянами.

— Сходи-ка, Дуванис, узнай, в чем дело, — посоветовал Гардион молодому хозяину. — Мы должны теперь быть в курсе всех событий!..

На деревенской площади десятка два крестьян и целая орава мальчишек обступили черный, покрытый пылью лоршес. Приблизившись и решительно протолкавшись через толпу, Дуванис даже вздрагивает от приятной неожиданности, узнав во владельце машины своего хозяина Куркиса Браска.

Фабрикант, приоткрыв дверцу, высунулся наружу и о чем-то просительно говорит крестьянам. Те слушают его хмуро, уставившись в землю, и ничего не отвечают.

«Его нужно заманить к себе! Любым способом!» — проносится в голове Дуваниса.

С сильно бьющимся сердцем он подходит вплотную к Куркису Браску и громко произносит:

— Добрый день, ведеор Браск! Рад видеть вашу милость в нашем бедном селенье! Я — ваш рабочий и готов оказать любую услугу!

В первый момент Куркис Браск пугается и бледнеет: «Узнали!» Но тут же оправляется от испуга: «Свой рабочий и, кажется, тот самый парень, что охотно принял на холме пятьдесят суремов! Он коммунист, но это ничего! Смышленый враг лучше равнодушных и тяжелых на подъем друзей!»

— Вы работаете на моем заводе, молодой человек? — спрашивает он вкрадчиво.

— А как же, ваша милость! Уже два года, в сборочном цехе. Меня зовут Фроск, Дуванис Фроск!

— Отлично, дорогой Фроск!.. Это вы вчера были на холме во время молебна?

— А кто же другой! Я вас сразу узнал, ваша милость, хотя вы и замаскировались бородкой. Премного вам благодарен за пятьдесят суремов!

— А старик, что был с тобой? Он…

— Не извольте беспокоиться, ваша милость! Этот вредный старик еще с вечера уехал куда-то с нашим абом!

— Хорошо, Фроск… Я теперь в несколько затруднительном положении, и мне необходимо…

— О чем же может быть речь, ваша милость! Зная вашу доброту и щедрость, я готов для вас сделать решительно все! Заворачивайте ко мне во двор, у меня все и обсудим!

Не ожидая приглашения, Дуванис обегает машину, рвет дверцу и садится рядом с фабрикантом:

— Разворачивайтесь, ведеор Браск, и назад той же улицей! Тут совсем недалеко! — говорит он с деланной суетливостью и, наклонившись к хозяину, тихо добавляет: — Надеюсь, что дело стоящее и я на нем подработаю?

— Да, да, Фроск! Я щедро вознагражу тебя… — поспешно заверяет Куркис Браск и включает мотор…

Когда машина была поставлена на тесном дворике и ворота закрыты, Дуванис повел гостя к себе в домик. При этом он без умолку болтает о том, что хочет строиться и что деньги ему нужны теперь позарез. Фабрикант только поддакивает.

Когда же Куркис Браск переступил порог комнаты, он едва не упал в обморок при виде семерых здоровенных мужчин, молча и с любопытством его рассматривающих.

Дальнейшее проходит для Куркиса Браска как в кошмарном сне.

Присутствующие, среди которых он узнает двух своих старых рабочих, поднимаются при его появлении и с подчеркнутой вежливостью здороваются с ним, называя его «досточтимым ведеором Браском», «добрым хозяином» и «вашей милостью». Потом они усаживают его за стол на почетное место, а сами рассаживаются вокруг, отрезав ему, таким образом, все пути к отступлению.

Разговор по существу начинает старый токарь Гардион. Он сидит напротив фабриканта и смотрит на него как будто даже с сочувствием.

— Дорогой и уважаемый хозяин! — говорит токарь. — Мы знаем, сколько хлопот и беспокойств доставил вам аппарат «ММ-222», который вы по доброте своей согласились принять в дар от известного вам полупомешанного изобретателя. Вы от всего сердца старались оказать людям благодеяние, но вас преследовали неудачи! Крестьяне всей провинции разорены! Их ожидают нищета и голод! Пока что они не знают, кто виновник их несчастья. По темноте своей они сваливают все на бога. Но что будет, если они вдруг узнают правду?! Для нас, добрейший ведеор Браск, это, во всяком случае, будет непоправимым ударом. Ведь мы лишимся тогда нашего доброго хозяина и даже не сможем собрать его останки, чтобы, обливаясь слезами, предать их должному погребению! И вот, чтобы оградить вас, ваша милость, от столь жестокой расправы, мы, ваши благодарные рабочие, решили избавить вас от злополучного изобретения. Сейчас вы подпишете дарственную бумагу на имя Дуваниса Фроска и передадите ему аппарат, модель, планы и всю документацию. А завтра мы скрепим этот акт в нотариальной конторе. Вы вздохнете свободно и поведете прежний благородный образ жизни… Дуванис, голубчик, дай нам бумагу и чернила!

— Вы не смеете! Это грабеж! Я буду жаловаться! — визжит Куркис Браск, вне себя от страха и злобы.

— Дуванис, не надо бумаги и чернил! — ласково останавливает Гардион поднявшегося было Дуваниса. — Разве ты не видишь, что наш добрый хозяин хочет пострадать за правду? Мы не смеем противиться его воле! Не заставляй же ждать его, Дуванис! Беги скорей в деревню и созови всех крестьян к своему дому! Мы сделаем приятное нашему хозяину и объясним этим людям, кто навлек на них беду!

Дуванис направляется к двери.

— Стой! Не ходи! — в ужасе хрипит фабрикант.

— Вы передумали, ваша милость? — вежливо осведомляется Гардион.

— Я согласен. Пишите бумагу… — обреченно шепчет Куркис Браск…

И вот дарственная запись составлена и подписана, с одной стороны, фабрикантом Куркисом Браском, с другой — всеми членами заводского комитета в качестве свидетелей. Затем все направляются во двор, к машине. Из багажника извлекаются модель в чемодане, планы и документы в папках.

Акт передачи закончен. Фабриканта горячо поблагодарили и разрешили ехать домой. Но Куркис Браск мнется возле машины и не торопится уезжать.

— Что у вас еще на сердце, ваша милость? — спрашивает Гардион.

— Я не могу ехать в город! Он окружен войсками! Меня ловят! Вы должны мне теперь помочь скрыться!.. — истерически выкрикивает несчастный чудотворец.

— Напрасно вы волнуетесь, ведеор Браск! — с улыбкой успокаивает его Гардион. — Никто вас не ловит. Войска губернатор расставил из страха перед вымышленными космическими пришельцами! Вам, конечно, не имеет смысла хвастать, что всю эту кашу заварили именно вы, ибо губернатор вас за это отнюдь не похвалит, но задерживать вас никто не будет. Напротив, столь уважаемого и богатого марабранца, члена городского муниципалитета, примут с радостью. Вас, как свежего человека, прибывшего из глубины провинции, конечно, пригласят к губернатору и спросят относительно обстановки. Вы не забудьте сказать, что в провинции царят мир и порядок и что никаких пришельцев, ни космических, ни земных, не наблюдается. Это для того, чтобы губернатор взялся за ум и убрал всю свою воинскую силу. Тогда и мы вернемся в город и приступим к работе на вашем заводе. Поверьте мне, что все это так. Мы сегодня слушали по радио приказ губернатора!.. Кстати, чуть было не забыл, ваша милость! Вы не скажете нам, чем окончилось столкновение вашего неразумного детища, материализованного бога, с его святостью уважаемым гроссом сардунским?

— Не знаю. Я уехал раньше, чем у них все закончилось! Ничего не знаю! — хмуро бросает Куркис Браск и садится в машину.

— Ну, тогда счастливого пути, ваша милость! — учтиво поклонился Гардион, а остальные последовали его примеру, с трудом пряча насмешливые улыбки.

Дуванис поспешно отворяет ворота. Лоршес мягко выкатывается со двора и, набирая скорость, уносится в направлении марабранского шоссе.

Гардион с довольным видом смотрит на своих друзей.

— Главное дело сделано! — говорит он бодро и весело. — Теперь мы можем померяться силами и с врагами нашими, и с самим богом единым!..

РУДОКОП ИЗ РОБРЫ ВЕРРЫ

Куркис Браск благополучно добрался до родной Марабраны и благополучно принялся за свое прежнее ремесло коммерсанта и промышленника…

А где же другой герой? Куда девалось удивительное воплощение несуществующего бога? Куда скрылся могучий бородатый старец, купивший себе свободу и жизнь за баснословную цену своей алмазной мантии?

Это трудный вопрос. Даже его святость гросс сардунский, призвав на помощь префекта полиции и министра внутренних дел, напрасно пытался разыскать и поймать крамольного старика… Бог исчез бесследно, словно сам, без посторонней помощи, вернулся назад, в первоначальное полевое состояние и улетучился, по выражению Куркиса Браска, в мегасферу…

А впрочем, если поговорить с рудокопами Робры Верры и с крестьянами известной нам деревни, а в особенности если вызвать на откровенность нашего молодого друга Дуваниса Фроска, то и про бога можно кое-что узнать…

На одном из рудников Робры Верры, вскоре после исторического скандала в Гроссерии, появился новый рудокоп, по имени Дорфаль Кар-Ботер. Это высокий, пожилой человек, атлетического телосложения, с сухощавым, всегда гладко выбритым лицом, с густой щеткой седых, коротко подстриженных волос, с черными, выразительными глазами. Он называет себя выходцем из Варенги — самой северной провинции Гирляндии — и уверяет, что покинул родные места в поисках работы. Это, конечно, вполне возможно, тем более что Варенга действительно глухая и беднейшая провинция, а Дорфаль Кар-Ботер не первый варенжец, променявший чистый воздух родных сосновых лесов на духоту и пыль рудников Робры Верры. Но тем не менее тут есть несколько интересных обстоятельств, которые, если к ним внимательно присмотреться, могут многое объяснить.

Прежде всего: у пожилого рудокопа из отдаленной Робры Верры с самого начала завязалась крепкая дружба с марабранским рабочим Дуванисом Фроском и его женой Калией, проживающими в известной нам деревне, близ Марабраны. Одинокий, неразговорчивый варенжец каждое воскресенье спускается на автобусе из Робры Верры в долину и бывает гостем в домике молодых супругов. Калия называет его дядюшкой и в разговоре часто поминает какие-то его длинные белоснежные кудри! Это второй, не менее знаменательный факт. И наконец, если подслушать иную из бесед молодого слесаря с его суровым другом, то можно окончательно понять, с кем мы тут, собственно, имеем дело.

— Чего вы добились, Кар-Ботер? — горячо восклицает молодой рабочий, яростно дымя сигаретой. — Аппарат не взяли, драгоценную мантию потеряли и сами чуть не погибли в этом гнезде пауков и тарантулов!

— Они не могли бы меня убить! — упрямо возражает варенжец, сдерживая раскаты своего громового голоса. — К моменту развязки у них уже не было аппарата!

— Ну и что ж, что не было! Мерзавец Браск напоролся на нас совершенно случайно! Если бы он догадался включить в машине радио и узнал, для чего вокруг Марабраны расставлены войска, он благополучно привез бы аппарат домой, а потом по требованию гросса выдал бы его без разговоров! Но, если бы и не было этого, если бы вы просто оказались пленником Гроссерии, что, вам легче бы было?! Вас отдали бы на расправу молодчикам Барбитского Круга, а те не постеснялись бы замуровать вас живьем в железобетонный мешок. Сидели бы вы там до сих пор и размышляли над своей божеской сущностью!.. Нет, Кар-Ботер, вам надо было открыться крестьянам и поднять их на борьбу по-настоящему! Тем более, что сардунские газетчики сами подсказали вам эту мысль: раструбили панические слухи о марабранском мятеже и о чудесном старце, который возглавил этот мятеж. Замечательный случай упустили!..

— Брось, Дуванис, ты увлекаешься! Я не верю, что крестьяне способны на что-нибудь серьезное. Дай им хлеба вдоволь, и больше ничего им не надо! Будут себе копаться в земле и молиться богу единому. А мятежи, восстания, революции — это по вашей, по рабочей, части. Крестьяне, как ни соберутся в кучу, только и толкуют о дожде, об урожае, о хлебе да о ценах на хлеб. Дальше этого их интересы не простираются…

— Стойте, Кар-Ботер! Сейчас я вам представлю такой аргумент, что никаких слов не надо! Минутку!

Дуванис выскакивает из-за стола и убегает на чердак.

Вскоре он возвращается назад и несет что-то завернутое в тряпки.

— Вот, полюбуйтесь этой штуковиной!

Развернув тряпки, он подает варенжцу новенький, блестящий, тщательно смазанный автоматический пистолет.

— Откуда это у тебя?! — гудит удивленно рудокоп, отшатываясь от оружия и пряча руки за спину. — Зачем ты держишь дома?! Вдруг обыск!..

— Это не настоящий! — смеется Дуванис. — Это игрушка! Смотрите, даже замка нет и обойму вставлять некуда! Но тут интересно другое! Знаете, где я взял эту вещицу?

— Где? Сам, что ли, сделал?

— Если бы сам, то уж как следует бы сделал. Я ведь слесарь и в оружии тоже немного смыслю… Нет, Кар-Ботер, тут история похлеще! Слушайте! Собрались как-то на углу возле нас человек двенадцать крестьян и о чем-то спорят. Зло этак спорят! А меня давно уже подмывало испробовать модель этого аппарата «ММ-222». Забрался я на чердак, смонтировал модель и выставил незаметно в слуховое окошко. Крестьян я оттуда видел как на ладони. Вот, думаю, удивятся, когда им хлеб на голову посыплется! Ведь я был уверен, что в эту минуту они только о хлебе и думают! Включаю прибор, кручу микровинт, все как полагается. Облачко над ними завязывается, небольшое такое, розоватое. Они, конечно, ноль внимания. Потом брызнул из прибора зеленый луч, и крестьянам на голову посыпалось зерно. Много зерна — центнеров десять! Тут, само собой разумеется, крики, паника, все удирают по своим дворам. А один на месте остался. Лежит на куче зерна, а из головы у него кровь льется. Я кинул модель под пустые мешки — и туда! Перепугался сам до смерти! Ну, думаю, угробил человека ни за что ни про что! Подбегаю к нему: жив, дышит, но голову ему крепко ободрало с боку, и кровь так и хлещет. Обвязал я его своей рубахой, соседей кликнул, и перенесли мы его к нему в дом… Ничего, через неделю он поправился, даже знака почти не осталось!.. А я, как вернулся тогда к куче зерна, стою над ней и думаю: «Чем же его, беднягу, так садануло? Не зерном же!» А потом, как опомнились крестьяне да принялись пересыпать «дар божий» в мешки, тут я и нашел вот эту штуковину!.. Конечно, это игрушка, задумана без знания дела. Но мысль-то сама об оружии разве не знаменательна?! А вы, Кар-Ботер, говорите, что только о хлебе они думают! Нет, не только о хлебе! Коли и такое у них в мыслях появляется, значит, и о другом они начинают помышлять: о том, как бы жизнь свою переделать и лучшую долю для себя добыть!.. Вы, Кар-Ботер, в одиночку хотели, божеским авторитетом собирались все зло уничтожить и — с треском провалились! А эти если все скопом возьмутся, всей своей многомиллионной громадой навалятся, то непременно добьются своего! И воющих бесов религиозной общины раздавят, и кровососов-помещиков сметут, и настоящую, правильную жизнь для себя наладят!.. Теперь-то вы хоть согласны, что маху дали?

— Нет, Дуванис, все это ничего не значит! Вера в бога единого слишком еще крепка в простом народе, и он… — грохочет варенжец с непреоборимым упрямством, но так и не успевает закончить своего возражения.

В комнату из кухни вбегает раскрасневшаяся от жаркой печки Калия и весело кричит:

— Кончайте пустые разговоры! Надоели! Все о боге да о боге!.. Обедать будем!.. Дядюшка, я для вас такой рыбы сегодня нажарила, что пальчики оближете!

Беседа моментально прекращается, и друзья готовятся обедать…

Вот, пожалуй, и все.