Чили

Первой и доподлинно известной жертвой адской ямы стал Витька Сухоруков. Вполне вероятно, что и до него у разверзшейся бездны были другие несчастные жертвы, но Витька стал первой официальной, истинно доказанной. Чему свидетелем являлся дед Игнат.

Ранним июльским утром, настолько ранним, что на улице было еще по ночному зябко, и это несмотря на лютую, непривычную для Урала жару последних недель, а спать все равно невмоготу по причине старого возраста – тут болит, тут прижимает, а под ложечкой посасывает и на окнах испарина, как после случки надышали, короче таким ранним утром дед Игнат вышел на крыльцо.

Дед Игнат почесал, нывшую с вечера грудину, прошелся по двору, разминая коленные суставы, постоял над раскидистыми как нездешними лопухами по известному делу, так и не выдавив из себя ни капли, помянул недобрым словом старость, утреннюю зябкость и на всякий случай правительство, и только после сунул нос за калитку.

На улице, как будто снежком присыпало – над окружающим ландшафтом висел слабенький туман. Сквозь него раздражающе инородно блестела зеленная, свежеокрашенная крыша, и где только люди деньги берут, дома напротив. Там жили городские, как звать непонятно. Случай познакомиться еще не выпал, но держались они нагло, независимо и вообще.

Дед Игнат огляделся. Улица еще дремала, укрытая потусторонним туманом, только покачивались у забора шапки оборзевшего последнее время борщевика. Над всем еще царил ночной сумрак, но было уже совсем светло. Сумрак отступал, жался по углам и поближе к борщевику. Сверху, с одной стороны улицы топорщилась алая звезда на советских еще времен памятнике Великой Отечественной, а напротив нависали кресты новодельной часовенки. Все было так привычно, что дед Игнат даже сплюнул в траву от возмущения.

Потом уже он разглядел пробирающегося через хлопья тумана Витьку, который нетвердой походкой шкандыбал откуда-то со стороны мельницы. Видать опять ночевал у Галки, а то и вовсе уснул в траве у клуба, а сейчас, проснувшись от холода и промокнув в росе, искал место потеплее да посуше.

Портить и без того унылое утро пустым базаром с Витькой, дед Игнат не хотел. Витька известно кто – убивец, прощелыга и алкаш. Как в шестнадцать лет замордовал почти до смерти на сельскую дискотеку какого-то доцента, приехавшего в колхоз по разнарядке картоху собирать, так и мыкался Витька с тех пор все по тюрьмам и острогам. В редкие моменты на свободе вел аморальный образ жизни, вымогая деньги у односельчан и пугая городских неожиданными пьяными истериками. Было у Витька в жизни только одно предназначение – портить всем округ эту самую жизнь. Особенно Галке. Из-за которой, собственно, и ухайдакал он почти до смерти доцента по молодости лет. Галка была девка видная, но, как говорили в деревне, слаба на передок. Так через тот передок, жизнь у Витьки и пошла наперекосяк.

Дед Игнат поспешил ретироваться обратно во двор, а Витька его хоть сам и с пьяных шар, но заметил и окликнул зычно на всю улицу. А потом решительно двинул навстречу.

Чтоб ты, собака, провалился, подумал дед Игнат не со зла, а по причине язвенного колита, разыгравшегося в последние дни и неудачно совпавшего в своем жизненном ритме с изматывающими жаркими днями. Сам-то он, конечно, ничего такого подобного для Витьки не желал, о чем потом дед Игнат рассказывал каждому встречному-поперечному. Так мол и так, подумал только. Но не со зла.

Витька сделал шаг-другой и исчез, как и не было. Дед Игнат похлопал глазами, а может почудился ему Витька, как тут налетел ветер и разметал остатки утреннего тумана, оседающего над улицей. Туман испарился и стала видна яма. В аккурат поперек улицы от дома с зеленой крышей до самой дедигнатовской калитки. Вот если б дед Игнат сделал хоть маленький шажочек, тоже сверзился бы в яму, будь она не ладна. И кто б тогда рассказывал всю эту историю? Остальные еще дрыхли и знать не знали о том, что за напасть такая в деревне приключилась.

Напасть, в смысле яма, по форме была идеально круглой, как будто кто огромный стакан донышком в землю вдавил до самого упора. И глубокой. Слабый утренний свет рассеивался где-то в нескольких десятках метров от ровного, как по циркулю провели, края, а дальше клубилась черная непрозрачная тьма. В эту тьму и провалился Витька.

Так что Витька был первый, о ком точно стало известно, что он провалился в яму. А были ли еще до него такие случаи, так это тайна не меньшая, чем появление в деревне Коптяки самой ямы. Ее с тех пор иначе как «адская» местные жители и не называли…

Действительно ли вела эта яма в ад, или же это просто был карстовый разлом, или еще какой разлом чего-нибудь, жителям не сообщили.

Первые два дня около ямы терлось много народу из местных и особенно городских, тех у кого в Коптяках были дачи. Местные испытывали странную гордость оттого, что такое событие у них тут прям под носом произошло. И как не поверить в собственную исключительность? Такую исключительность, про которую все догадываются, что она должна быть, а доказательств все никак не найдут. И вот на тебе – свершилось. Есть чего загордиться. Не в каждой деревне такая яма разверзлась. И даже в городе, а только может где-то далеко на Ямале или может в далеком государстве Чили.

Бабка Настя, например, выйдя к яме и чуть не уронив в бездну правую летнюю свою галошу, даже сказала «наконец-то» и перекрестилась на красную звезду памятника. А городские, которые вроде как местные, но только по летнему времени такими считающиеся, сразу как-то напряглись. Они деревенским сознанием собственной исключительности не обладали, а каждое новшество будь она от природы, случая или по разнарядке сверху воспринимали настороженно и с недоверием. А еще говорят, что в городской среде процветает тяга ко всему необычному и всеобщая любознательность. Лгут. Разве что изнывающие от скуки подростки радостно снимали яму на свои смартфоны и прочие устройства.

Районная власть тоже для вида покрутилась, да так и уехала к себе в район важно надувая губы и щуря глаза. Прислали потом межевиков, чтоб поставить яму на кадастровый учет, на том интерес власти к яме и угас.

Участковый опросил деда Игната на предмет падения в яму Витьки.

Сосед возмутился насчет сгинувшего в яме забора. Над ним посмеялись, так как в душе успели невзлюбить за выпячивание свежей краской зеленой крыши.

После жизнь вроде вошла в свою привычную колею. Пока по этой колее едучи, в адскую яму не въехал на тракторе Мишка Сапожков. Вот тот парень был со всех сторон положительный, не чета Витьки. Если и пил, и бил нещадно после ядовитого возлияния Галку, да, да, ту самую, других Галок в окрест не было, так только по причине собственной ревности и Галкиных загулов.

Мишка про яму знал, но был с похмелья, и ехавши привычно той же дорогой, что всегда, задумался видать о чем-то своем, да так и ухнул вниз. Вместе с казенным трактором. Дед Игнат от избытка свободного времени по причине того, что проклятая яма поглотила вместе с соседским забором и столб с тарелкой, от которой питался его старенький телевизор, грел кости на скамеечке возле собственной калитки. Так что волей случая он оказался единственным, кто видел и это падение.

Уж не я ли тут как-то замешан, мелькнула первая мысль в голове у деда Игната под гаснущий в толще мрака рокот трактора и глухой Мишкин крик. Такое было ощущение, что яма поглощает свои жертвы через него, деда Игната, или беря его в надежные свидетели. А свидетель – это уже кто-то навроде соучастника. Выросший при советской власти дед Игнат поежился от таких перспектив. Да не, отогнал он от себя зловредную мыслишку. А вот вторая мысль его была про то, что неслышно было звука падения трактора. Хотя трактор большой и железный. Это тебе не Витька, бахнуть должно было будь здоров. Надо бы Николаю сказать, подумал дед Игнат.

То, что яма глубока – глубже и дальше самой черноты, через которую никак не пробьются вялые лучи тяжелого уральского солнца, жители выяснили давно. Николай, интеллигентного вида парень в очках, из городских, почему-то исписанный сверху донизу татуировками, однажды в первые дни ямного явления, соорудил с помощью веревки и брошенной наковальни грузило. Забросил это дело в яму и долго травил веревку. Так долго, что сам забылся и пришел в себя только когда конец веревки, облизав ему плечи и ладони, юркнул в черный распахнутый зев, да и был таков.

– Ну и чего? Сколько она была? – Спросил его тогда дед Игнат, который около ямы жил и наблюдал за экспериментом из-за забора.

– Веревка… – задумался Николай. Веревка была длинной.

– Сколько метров-то? – Дед Игнат подошел к яме и сплюнул вдогонку веревке с грузилом.

– Метров пятьдесят, или больше. Но по моим ощущениям метров триста разлом.

Дед Игнат оценивающе посмотрел на Николая. Такого количества наколок не было даже у Витка, который всю жизнь косичкой по нарам стучал. С другой стороны, Николай был в очках и слова, бывало, вставлял в речь такие мудреные, которые дед Игнат, дока, между прочим, по части кроссвордной эрудиции, даже не слыхал. Вот и верь такому. Но дед Игнат жизнь прожил длинную, и верить никому приучен не был. Особенно городским. Особенно тем, кто в очках. Поэтому он только ухмыльнулся в желтую от папиросного дыма бороду. Ага, знаем, плавали.