Четвертый комод Чиппендейла

Мужчины стояли в глубине двора, один из них держал на поводке двух гончих. Когда перед ними появился Баджиз в черном пасторском сюртуке с белым воротничком, они замолчали и с недоверием уставились на него. У старшего, коренастого и приземистого, был жабий рот и шныряющие глазки. Это и был Рамминз, владелец фермы. А высокий парень с набрякшими веками и мутными глазами — его сын Берт. Третьего, с собаками, звали Клод.

— Могу ли я узнать, кто из вас здесь хозяин? — начал Баджиз, обращаясь к Рамминзу.

— А вам чего?

— Извините, что я беспокою вас в воскресный день.

Баджиз протянул свою карточку. Рамминз взял ее, повертел корявыми пальцами и поднес к носу. Двое других тоже уставились на кусочек атласного картона.

— Ну и дальше? — спросил Рамминз.

Баджиз привычно воздал хвалу целям и добродетелям Общества спасения редкой мебели, членом которого он состоял. Название мифического общества звучало вполне солидно, а пасторский сюртук призван был разгонять все подозрения.

— У нас ничего такого нет, — буркнул Рамминз, когда тот закончил свою тираду. — Зря только время теряете.

— Не торопитесь, друг мой, — поднял палец Баджиз. — Недавно в Суссексе один фермер ответил мне точно так же. Но потом все же разрешил взглянуть на свою обстановку. И что я у него обнаружил? Старый грязный стул, валявшийся на кухне, но который стоил четыреста фунтов! Я нашел покупателя, и фермер на вырученные деньги приобрел трактор.

Рамминз заелозил ногами.

— Значит, вы просто хотите поглядеть дом, и все?

— Именно.

— Ну ладно, входите, раз уж вам приспичило.

И он поплелся через двор, за ним Баджиз, потом Берт, затем Клод и две гончие. Они прошли кухню, которую украшал колченогий стол, и на столе покоилась зарезанная курица. Следующей была просторная, но до предела захламленная комната.

— О! — Баджиз, не моргая, застыл на месте, не веря, не смея поверить своим глазам. Там, у стены, стояло нечто, и это было как во сне, только не мог же ему присниться разом весь дом, и хозяин, и собаки. Баджиз не мог ошибиться. Правда, он был покрашен сверху белой масляной краской. Боже, какой идиот додумался! Но ерунда, снять краску ничего не стоит… Он — и в такой дыре!

Перед Баджизом была вещь, за которую любой знаток отдал бы целое состояние. Как всякий уважающий себя антиквар, Баджиз знал наперечет все жемчужины английской мебели XVIII века, особенно три знаменитых комода Чиппендейла. Он мог бы узнать их с закрытыми глазами. А здесь перед ним стоял четвертый — четвертый комод Чиппендейла! И Баджиз нашел его! Три известных комода имели свою родословную, каждый значился под собственным именем. Этот войдет в историю как "комод Баджиза".

Очень похож на второй Рейнхем, отметил про себя Баджиз; дело в том, что все три комода — первый Честлтон и оба Рейнхема — отличались неуловимыми для профана вариациями орнаментовки. Это было великолепное рококо лучшего периода Чиппендейла — большой комод на четырех воздушных ножках с каннелюрами, четыре ящика, два больших посредине и два поменьше снизу и сверху. И орнаментовка, божественная орнаментовка — гирлянды, завитки, гроздья.

Баджиз взял себя в руки. Заметили его волнение? Вряд ли.

Неторопливо начал он осмотр обстановки, давая каждой вещи краткую характеристику.

— Этот комод, — он как бы случайно остановился рядом и постучал по крышке пальцем, — стоит, пожалуй, несколько фунтов. Но не больше. Подделка, и довольно грубая. По всей видимости, викторианская. Это вы выкрасили его в белый цвет?

— Да, — ответил Рамминз. — Это Берт его…

— Блестящая мысль. Так он гораздо меньше бросается в глаза.

— Хороший комод, — сказал Рамминз. — Там на нем всякие…

— Фабричное производство, — отпарировал с легким презрением Баджиз. — Хотя знаете… — продолжил он и взглянул на комод. Голос у него дрогнул. — Знаете, мне как раз нужны четыре ножки, такие, как у вашего комода. Дома у меня есть столик, низенький такой столик для софы. Кофейный. И вот представьте, в прошлом году, на святого Михаила, во время переезда грузчики — до чего неловкие люди! — поломали у него ножки. Я очень люблю этот столик и всякий раз кладу на него библию, когда готовлюсь к проповеди.

Он задумчиво почесал подбородок.

— Эти ножки пришлись бы в самый раз.

— Вы что же, хотите купить?

— Сомневаюсь, — Баджиз нахмурил брови и сожалеюще оглядел комод. — Столько хлопот… Нет, он не стоит того.

— А сколько бы вы за него дали?

— Боюсь, что очень немного. Если бы это была настоящая старинная вещь, но это всего лишь подделка. Конечно, комод сделан не вчера. Но и не очень давно. Лет шестьдесят назад, не больше.

— Больше, — запротестовал Рамминз. — Берт, где тот листок, который ты нашел как-то в ящике? Ну, старая бумажка, ты знаешь…

Баджиз раскрыл рот. Его начала бить дрожь, и, чтобы не выдать себя, он подошел к окну и стал смотреть на растрепанную курицу, носившуюся по двору.

— Посмотри в ящике, под заячьим капканом, — бубнил Рамминз.

Когда Берт подошел к комоду, Баджиз не выдержал и обернулся. Берт потянул на себя один из средних ящиков. Ящик выскользнул без единого звука. Рука верзилы нырнула в кучу проводов и бечевок.

— Эта, что ли? — Берт извлек со дна пожелтевший лист.

— Вот, — сказал Рамминз, протягивая его Баджизу, — и провались я на месте, если эта бумага не стара, как тысяча чертей.

На листке было написано крупными буквами в завитушках:

"Эдварду Монтегю, эсквайру.

Чиппендейл,

Большой стол-комод лучшего красного дерева на четырех ножках с каннелюрами, ручки чеканены по заказу. Всего: восемьдесят ливров".

Баджиза качнуло. Эта накладная намного поднимала ценность вещи. Сколько же он стоил сейчас? Двенадцать тысяч? Четырнадцать? А может, все двадцать?

— Н-да!

Он бросил на стол бумажку.

— Я так и думал. Викторианская копия. А накладную продавец присовокупил, чтобы набить цену. У меня в руках перебывала сотня таких бумажек. Кстати, друг мой, вы обратили внимание, там не сказано, что мастер сам изготовил комод?

— Не знаю, но эта бумага старинная, — упорствовал Рамминз.

— Никто не спорит, друг мой. Просто это викторианская подделка что-нибудь тысяча восемьсот девяностый год. Таких существует сотни. В эти годы целые мастерские только и занимались тем, что подделывали прекрасные образцы минувшего века… Какой обман! Я вам расскажу, как это делается: вначале втирают в дерево олифу, затем обрабатывают подкрашенной политурой, как правило, французской, потом натирают смешанным с пылью воском и, наконец, обдают паром, чтобы лак выглядел старым… Господь да простит этих мошенников!

Баджиз повернулся и сделал шаг к двери.

— Друзья мои, — сказал он, останавливаясь у входа в кухню, — вы очень любезно приняли меня, и мне, право, было неловко беспокоить вас в воскресный день.

Рамминз, который стоял, тупо вперясь в бумажку, поднял голову:

— Вы так и не сказали, что бы вы дали за него?

— Ах да, я действительно не назвал цену… Хотя, не думаю…

— Сколько?

— Э-э… десять фунтов.

— Десять фунтов! — взревел Рамминз. — Это не по-божески.

— Лучше уж на дрова пустить, — зло заметил Клод и дернул поводок.

— Я подниму до пятнадцати.

— Дайте уж пятьдесят.

Мурашки забегали по спине Баджиза. Все. Комод был его. Никаких сомнений. Но привычка выторговывать самую низкую цену пересилила.

— Друг мой, — нежно пропел он, — мне нужны от него ножки, только ножки. Возможно, когда-нибудь мне пригодятся и ящики, но все остальное — это громоздкое чудовище, оно годится лишь на дрова, как совершенно верно выразился мистер… простите…

— Ну, тридцать пять, — сказал Рамминз.

— Не могу, друг мой, не могу. Вещь не стоит таких денег. Но я все же прибавлю немного. Последняя цена двадцать фунтов.

— Пусть будет двадцать, — вздохнул Рамминз.

— Ах, друг мой, — сказал Баджиз, пожимая руку хозяину, — я, право, уже сожалею о содеянном.

— Так нельзя. Торг есть торг.

— Знаю, знаю.

— Как вы его повезете?

— Я на машине, она тут неподалеку. А вы, друзья мои, не будете ли так любезны снести его тем временем во двор?

— В машину он не влезет. Придется вам грузовик гнать.

— Не думаю. Во всяком случае, надо попробовать. Я сейчас подгоню ее.

Баджиз пересек двор и, стараясь не бежать, чинно засеменил к шоссе.

Едва мнимый пастор скрылся из виду, Рамминз хлопнул себя по ляжкам.

— Надо же, здорово обмишулился преподобный. Двадцать фунтов за такой гроб!

— Поздравляю, мистер Рамминз, — сказал Клод — Вы думаете, он и вправду даст деньги?

— А то как же?

— Даже если комод не влезет в машину? — переспросил Клод. — Вот вам крест, он плюнет на все, только вы его и видели.

Рамминз задумался.

— Разве войдет? Не войдет! — с жаром продолжал Клод — У него машина-то небось с детскую коляску. Станет пастор разъезжать на "ройсе"!

— Кто его знает…

— Послушайте меня. Он сказал, что ему нужны только ножки. Давайте быстренько отпилим их, так уж наверняка влезет. Да и ему работы меньше, а?

— Неси пилу, Берт, — засуетился Рамминз.

Старое дерево поддавалось плохо. Мужчины надсадно сопели. Из надреза закурилась тончайшая красноватая пыль необыкновенного аромата.

— Прямо сигара, — сказал Клод.

Отпиленные ножки Берт аккуратно сложил в углу. Комод грузно осел на пол.

— Да-а, здорово… — протянул Рамминз. — Как ни крути, а в дверцу не пройдет. Но он хотел ножки, вот и получай свои ножки.

— Вы не имели дела с пастором, — заторопился Клод. — Если в комоде не хватит хоть одного кусочка, он сейчас сбросит цену.

Через окошко была видна фигурка пастора, направляющегося к шоссе.

— Придумал! — зашипел Клод — Все равно он собирается остальное пустить на дрова. Давайте разрубим комод и сложим в кучу по щепочке. Тут уж хочешь не хочешь — плати, работа сделана.

— Верно, — согласился Рамминз. — Берт, сходи-ка за топором.

Берт вернулся с тяжелым колуном. Он протянул его Клоду. Тот сладострастно поплевал на ладони и, примеряясь, глянул на неловко скособоченный комод…