Черные ангелы

Глава 1 Блондинка

Если бы все истории начинались одинаково, к этому можно было бы привыкнуть. Но в то утро все было слишком обыденно. По-прежнему шелестел дождь, мокрые листья лежали на подоконнике и на полу образовалась лужа. Небо было ватным. Я перевернулся на другой бок, чтобы увидеть все то же знакомое до отвращения: пятна плесени на обоях, расползающиеся день ото дня, опрокинутую бутылку портвейна, арбузные корки, мокрые джинсы и грязные сандалеты. На письменном столе застыл серо-рыжий геккон, его блестящий черный глаз внимательно разглядывал меня.

Под жалобный скрип армейской койки я сел и опустил ноги на пол. Все было влажным: постель, в которой я спал, одежда, которую я надевал, пол, которого я касался пятками. Черные муравьи проложили дорожку между бутылкой и ближайшей щелью в плинтусе. Им было на все наплевать, даже на хозяина квартиры. После трехмесячной борьбы с ними, я понял, что я для них всего лишь часть пейзажа, и перестал поливать их кипятком и травить патентованным дихлофосом, признав свое поражение.

Дождь забарабанил по листве, как сумасшедший, словно пытаясь сорвать ее с деревьев и унести в Неву. С постоянным усердием он падал так много дней и ночей, и ему было все равно, привыкнут к нему люди или нет. По крайней мере, я.

Телефон как всегда зазвонил неожиданно. Я не люблю телефонных звонков, но по роду занятий должен держать телефон включенным. Последнее время он приносил одни неприятности. Поэтому я сидел и смотрел в окно. Дождевые струи походили на веревки. Сфинксы на другой стороне переполненного канала потонули в море воды, а розовые цветы лотоса раскачивались и плескались в белых гребешках волн.

Я знал, кто звонит. Вначале она звонила каждый день, потом раз в неделю, потом раз в месяц, теперь раз в полгода. В глубине души я всегда ждал ее звонка. На седьмом гудке сработал автоответчик.

– Викентий! Да возьми ты трубку, черт побери! Слышишь меня?!

Я подождал, вслушиваясь в ее дыхание. Связь была отличная, и даже мой старый телефонный аппарат способен был передать ее волнение на другой стороне линии.

– Если ты со мной не поговоришь, я с тобой разведусь, – сказала она со злостью.

И я поднял трубку. Для этого мне пришлось сделать два шага по направлению к столу. Пол был липким, как патока.

– Я тебя слушаю, Полина, – сказал я как можно более проникновенным голосом.

Но получилось все наоборот – сухо и без чувств, которые она так любила в наших отношениях.

– Ты сукин сын, – быстро произнесла она, – ты забыл нас!

– Ну что ты!.. – воскликнул я.

Но она не дала мне закончить:

– Скажи, когда последний раз ты звонил? Ты даже не поздравил свою дочь с днем рождения.

Действительно, это была правда – звонил я редко, но не оттого, что не любил их, а оттого, что часто бывал на мели. Впрочем, когда на адюльтер[1] накладывается ложь, это уже слишком, поэтому я вяло оправдывался:

– Что я могу сделать?..

– Если ты не вернешься…

– Что?! – спросил я и услышал, как она дышит, собираясь нанести последний удар. Даже то, что она назвала меня полным именем, говорило, что она в отчаянии.

– Я… я…

– Не трудись, – сказал я, – ты же знаешь, мне не дадут визу даже в ближайшие полгода.

– Через полгода я стану старухой!

– Не станешь! – возразил я. – А потом я приеду.

– Ну и черт с тобой! – крикнула она, и связь оборвалась.

Я побрел к кровати, пнул бутылку, и она откатилась в угол комнаты. В Петропавловской крепости ударил выстрел – девять часов утра.

Путь в колонию был мне заказан. Не из-за того, что я был плохим журналистом, а напротив, потому что в 2112 году разворошил осиное гнездо под названием корпорация «Топик», и они иезуитски расправились со мной, сослав на Землю. Поразмыслив, я пришел к выводу, что еще легко отделался, и последние два года вообще перестал глубоко копать в журналистике. В результате мне не давали перспективных заданий и я влачил жалкое существование, перебиваясь статьями на избитые темы о перемене климата и засаливании почв. Впрочем, большего и не требовалось по определению. Ибо какой спрос с поднадзорного? Но между нами, я просто ждал, когда можно будет вернуться домой. Здесь на Земле я сам не знал, чего хочу. Наверное, только одного – чтобы прекратился этот бесконечный дождь.

Не успел я занять место на влажных простынях, как снова ожил телефон, и я подумал, что если Полина потребует развода, у меня не найдется веских аргументов, кроме нашей старой-старой, забытой любви.

Но звонила моя приятельница Лаврова.

– Ты где пропадаешь? – спросила она хрипловатым голосом.

И передо мной всплыло ее лицо, тронутое сеточкой ранних морщинок, и я подумал, что у нее есть одно хорошее качество, которое так нравилось мужчинам – легкий характер. Она не умела устраивать сцен, а если и устраивала, то разве что из-за денег, да и то так стеснялась, что мне стоило больших трудов всучить ей пару-другую купюр.

– Я нигде не пропадаю, – ответил я, – я лежу и смотрю в окно.

Это было правдой. Или, по крайней мере, полуправдой, потому что я действительно проводил много времени в постели или на диване. Иногда я ходил на работу. Но ее звонков я никогда не ждал так, как звонков Полины.

– А вечером ты свободен? – спросила она. – Я приду в пять…

Прошлым летом в Лосево нас познакомил Мирон Павличко. Хорошее было время.

– Давай… – согласился я лениво и положил трубку.

Лаврова была лекарством от скуки, и у нее был ключ от моей квартиры. Она приходила и ложилась во всю длину дивана: уставшая – вялая, как рыба, отдохнувшая – вся устремленная куда-то вовне. Иногда мы с ней коротали вечер перед телевизором, иногда она оставалась у меня на ночь. По-моему, у нее были и другие мужчины, но она с подозрением относилась ко всем тем из них, кто хотел на ней жениться. Не знаю, чего в нашем бульварном романе было больше – секса или дружбы. Зачем-то я ей был нужен. Но теперь и это лекарство не помогало, и я стал искать другие развлечения, иначе можно было умереть от тоски.

По документам я жил на пятом – заливном участке – в казенной квартире. Два раза в сутки вода не теплее парного молока. Допотопное плоское телевидение, и кабинка портала, для пользования которой мне вечно не хватало денег, как не хватало денег на примитивную «стельку» – простейший сотовый телефон.

Геккон перебрался на зеркало и рассматривал меня бездонным глазом. Я звал его Васькой. Но, кажется, это ему не нравилось. Смахнул языком ночную бабочку, нашедшую приют на стене, и переполз на дверь, где прятались тараканы. Муравьями он почему-то брезговал. Должно быть оттого, что они допивали содержимое моих бутылок.

Мыло долго не смывалось – вода стала слишком мягкой. По причине климата раз в месяц я брил голову и лицо. Потом долго обрастал, сохраняя вполне респектабельный вид, и это было очень удобно, потому, во-первых, бритье не требовало больших усилий, а во-вторых и третьих, не надо было расчесываться, тратиться на шампуни и средства от перхоти. Сегодня я как раз находился в середине фазы, то есть – «ежик» на голове и еще не совсем клокастая борода. К тому же я не утратил семейных привычек: вовремя гладил себе рубашки и чистил брюки или шорты – в зависимости от сезона. Поэтому я всегда выглядел опрятнее сослуживцев и был вхож в некоторые кабинеты городского правительства.

Телевизор на кухне вещал: «Новое нашествие людей в черном… обратная сторона Луны, тайные базы, брошенные города Марса, осколки былых цивилизаций…» Мне давно было смешно, ибо получался сплошной пикник на обочине, на который никто не обращал внимания. Заселили космос, но не удосужились даже изучить спутник Земли. Все новости устаревали еще до того, как диктор открывал рот. Все, кроме погоды: «…Если в Европе ливни, то в Африке – зной…» «Голландия сокращается до размеров княжества Монако». «Бельгия – родина сюрреализма, плещется в объятиях Северного моря». Потом: «Сенсация! В районе Севастополя сбита летающая «тарелка!» Найдены зеленые пассажиры…» Я не принадлежал к обществу «Юнариус» и не считал, что старушку Землю посещают инопланетяне. Тема имела длиннющую бороду.

Да и на это раз диктор, не развивая темы, перешел на слухи об американских штатах, причиной вымирания которых оказалась всего лишь трансгенная еда. Об истинной причине – «большой апрельской катастрофе 2028 года» уже все забыли, ибо это политически невыгодно.

«Почти двухвековое употребление искусственных продуктов питания привело к уменьшению населения США на треть… климат… пески… пустыня… все, кто мог, давно отбыл в лучшие края». Лучшими краями, разумеется, был Марс с его большими городами и искусственными морями. Правда, теперь мало кто помнил, что моря все-таки рукотворные, а города так молоды, что их пришлось стилизовать под старину. В результате вы могли жить в одном городе и на Невском, и на Пикардилли, не говоря уже о Патриарших прудах, вокруг которых селились исключительно одни москвичи. Лично меня устраивал пригород нового Питера, через который петляла даже своя Нева, которая вытекала, сами догадайтесь, откуда – конечно, из Ладоги. Я жил на Беговой. Из окна открывался вид на Нью-Васильевский, и казалось, что он стоит по колено в море. В марсианской Лахте у меня был двухэтажный дом. Я имел два аэромобиля, тейлацина по кличке Бес и счет в банке на сто тысяч марсианских рублей, к которому по решению суда теперь не имел доступа. Так что Полина, в отличие от меня, была обеспечена всеми благами цивилизации.

Не успел я выбраться из-под душа, как весь мир стал липким, и каждая пора моего тела кричала: «Вернись на Марс! Вернись на Марс, где сухо и тепло!..»

У меня еще оставался контрабандный кофе, и я варил его в медной турке, которую оставил Мирон Павличко – мой первый напарник по работе. О судьбе этого человека я давно уже ничего не знал, только однажды в коридоре за панелью обнаружил древний револьвер в прекрасном состоянии, коробку с патронами и какой-то металлический диск с дыркой в центре, отполированный до зеркального блеска. Кто-то подпилил у револьвера спусковой курок, из-за чего он получился «мягким» – каждый второй выстрел происходил дуплетом. Отдача была влево и вверх. Я очистил его от пыли и хранил, сам не зная зачем, в прикроватной тумбочке. Диск же я использовал как подставку под турку. И вот что удивительно, он совершенно не нагревался и на нем не оставалось никакой грязи и никаких царапин, хотя явно был сделан из какого-то металла. Эти странные его качества некоторое время меня забавляли, потом я забыл о нем, как забывают о ненужной вещице, хотя порой, когда было лень вставать, употреблял его в качестве зеркала.

Сегодня я надел полосатые шорты до колен и белую футболку, которая эффектно подчеркивала мою черную бороду.

Дождь перешел в ту стадию, когда не надо пользоваться зонтом, однако во дворе, усыпанном лепестками клематисов, я тут же промок от града тяжелых капель, упавших с плоской вершины ливанского кедра. В его ветках мелькнула рыжая белка. Земляничное дерево было усеяно встрепанной стаей рогоклювов. Я сорвал пару ягод и бросил в рот. Ягоды оказались водянистыми и безвкусными. Спешить было некуда. До десяти в редакции один главный – Алфен. Потом приходил Лука, а потом до вечера с заданий тянулись все остальные. И я в том числе. Можно было вообще не ходить, но дома было скучнее.

В арке, где пахло гнилыми фруктами и овощами, я столкнулся со знакомым полковником в отставке.

– Прекрасно выглядишь! – воскликнул он.

Я не знал, что надо отвечать в таких случаях. Он был слишком маленького роста, чтобы в моем представлении быть бравым военным, и, ей богу, я никак не мог понять, куда он всегда клонит.

На Галерной убогие хлысты жидким ручейком текли под сень церкви Святой Варвары. Над папертью одиноко мерцала лампада. Купола едва виднелись сквозь переплетения лиан. Гиацинтовые ара громко хлопали крыльями, ссорясь из-за сладких плодов авокадо. Чугунная решетка вокруг давно стала ветхой и поросла густым плющом.

Лес в городе поднимался быстрее, чем его успевали вырубать. У правительства не было средств для расчистки города, а рабочих бригад не хватало, и очищенной оставалась лишь узкая полоска города от Литейного до Большеохтинского моста. Над крышами Васильевского раскачивались зонтики саговых пальм, а в Летнем одиноко застыли статуи, покрытые желтоватыми лишайниками. Поговаривали, что недавно там видели безумного орангутанга, обнимающего одну из кровожадных бассарид. Упоминали также саблезубого тигра, муравьеда и гиппопотама. А какой-то умник выпустил в каналы крокодилов, и теперь они выползали перед Петропавловкой греться на песке. Почему-то об этом никто не писал.

На углу Крюковского подавали еще что-то мясное. Чтобы попасть в кафе, мне пришлось миновать площадь, поросшую большелистным дурманом и никлым рододендроном. Белые и желтые цветы источали в воздух нектарный запах – слишком приторный, чтобы им наслаждаться, и слишком неземной, чтобы к нему привыкнуть, а под ногами лопались огромные дождевики, на споры которых у меня была аллергия. Только через год пребывания здесь я привык к климату, перестал потеть и испытывать слабость от малейшего усилия.

Внутри тоже было влажно, как в бане. Кондиционеры испустили дух в начале сезона дождей, и их никто не ремонтировал. Я сразу стал мокрым, как слизняк. Бармен сделал знак, что помнит мои привычки, и я сел поближе к распахнутому окну в ожидании яичницы с жареными сосисками. Терраса была забита разношерстной публикой: туристами, чиновниками и местным праздным людом. Я услышал нервный разговор.

– Не хочу раздражаться, потому что это уже бесполезно… Понял меня?!

Судя по голосу, человек был настроен очень и очень агрессивно.

– Понять-то понял, дорогуша… – многозначительно ответил ему собеседник. – Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить…

– Чего-о-о?.. – протянул непонятливый собеседник.

– Я насчет кувшина…

– А-а-а… Ничего ты не понял!!! Десять лет… десять! я прослужил в полиции, и что у меня есть?! «Жигули» пятисотой модели с виниловыми сидениями, двухкомнатная квартира трехсотой серии с кухней-шкафом в самом паршивом районе – Горячее поле, бывшая жена, которая удрала в колонии, и старый телевизор, в котором пропал красный цвет. Меня даже в охранники не возьмут!..

– Не переживай, дорогуша, – успокаивал его все тот же голос. – По Ереме и колпак. Откроешь сыскное агентство…

– Чего-о-о?.. – на этот раз угрожающе протянул собеседник.

– Я и говорю, откроешь сыскное агентство, дорогуша.

Но уверенности в голосе не было. Должно быть, человек был или беспросветным пессимистом, или тайным идеалистом, а может быть, просто агентом астросов, как теперь любили шутить. Астросы же, на мой взгляд, были плодом дурного воображения желтой прессы. Я к ней не имел никакого отношения.

– Дим, кому это нужно?! Здесь даже правильно убивать перестали!

– Прекрасное поле деятельности… – однако очень серьезно заметил собеседник. – Займешься серийными убийцами. Они, надеюсь, не перевелись?

– Не перевелись! Единственное, чего в избытке! – воскликнул счастливый обладатель «жигулей» пятисотой модели.

Мне стало интересно, и я обернулся. Беседовали двое. Пили водку и закусывали малосольным ананасом. Одного я узнал. Это был комиссар Пионов по кличке Бык, с которым я имел честь познакомиться, когда меня этапировали на Землю. Тогда он зачитал мне постановление о досрочно-условном освобождении и самолично снял наручники. А еще я у них в отделении отмечался раз в месяц. За два года он постарел и стал грузнее: огромное лицо приобрело нездоровую рыхлость, живот еще больше оттягивал рубашку, воротник которой по-прежнему был усыпан перхотью, а в неухоженной медной бороде появились седые пряди. Такими действительно становятся неудачники и разведенные мужчины. Шрам поперек головы – от одного уха до другого – придавал ему зверский вид. Кто-то из поклонников отомстил ему, хватанув цепью, но он выжил и два года присылал мне отказы в просьбе о сокращении срока депортации, а теперь его собирались турнуть под зад, и я подумал, что надо бы снова подать прошение о пересмотре дела. Второго я не знал, но подумал, что это, должно быть, Акиндин – преемник Пионова, о котором не без злорадства писали, что он не раскрыл ни одного преступления, а «завалил все остальные», поэтому я рассмотрел его внимательнее. Мне рассказывал о нем мой нынешний напарник – Леха-фотограф. Акиндин был моложе своего шефа, но, как и все мы, загорелый, со следами неряшливости на лице из-за климата: вихрастый, синеватый от щетины, на верхней губе, в ямочке – словно «мышь» под носом – мазок торчащих волос, в контрабандной майке с надписью «Марсошорт», однако на руке блестели золотые часы марки «Брайтлинг», дужку солнцезащитных очков он сунул в рот, и они свисали у него, как слюна у боксера. Больше всего меня удивили очки. Зачем они там, где девять месяцев в году идет дождь? Потом я догадался. Да он с Марса и только начал приобретать шоколадный загар, но поры на носу у него от влажного климата уже стала походить на кожуру апельсина, а лицо и лоб блестели от сальных выделений. Так что очки, скорее всего, были ностальгией по тепленькому местечку на Марсе, откуда его перевели в провинцию, вот он и таскал их сдуру, засунув в рот, чтобы напоминать себе и окружающим, кто он такой. А может, он тоже проштрафился? – цинично предположил я.

В этот момент Пионов круто повернулся. Для этого ему пришлось вслед за головой переместить и туловище с животом.

– Иди-ка сюда! – поманил он кого-то пальцем, похожим на сосиску.

Я проследил за его взглядом и увидел Луку, который явно прятался за изгибом стойки бара.

Луку я знал давно. Его амплуа – без надобности ни с кем не ссориться – предопределило ему место замглавного. Однако в редакции не было более изворотливого и въедливого журналиста, когда дело касалось работы. Его можно было назвать ягд-терьером журналистского дела – если ухватит, то не отпустит, пока не отхватит кусок.

– Я? – с трепетом спросил Лука, и лицо его приняло еще более унылое выражение, словно от касторки. Он даже оглянулся по сторонам, будто рядом сидел еще кто-то.

– Ты, ты! – нетерпеливо произнес Пионов. – Червь бумажный!..

– Ни-ни… это не я… – заверил его Лука.

К тому же он был столь патологически бесчестен, что с ним было неинтересно общаться. Собственно, он был скучным человеком, а преображался только в деле. У него был особый нюх на нечистоты города. И он им виртуозно пользовался. Порой настолько виртуозно, что пачкал в них свои густые усы, что привносило в редакцию некоторый криминальный запашок.

– Не зли меня! – прошипел Пионов таким тоном, что подвешенные над головой бармена бокалы издали мелодичный звон.

Лука подошел, сжимая в руках смешную марсианскую шапочку под названием «карапуза», которая делала его похожим на унылого сверчка и которая в редакции часто становилась предметом беззлобных шуток, потому что ее вечно прятали, чтобы насладиться его беспомощным гневом. Одет он был, как и большинство посетителей кафе, в майку, джинсы и сандалии на босую ногу. Но все что было на нем, носило отпечаток неряшливости. Даже зонт у Луки горбатился от торчащих во все стороны спиц.

– Вы ко мне, господин… м-м-м… простите…

Верхняя губа у него была выпачкана в молочном коктейле, который он очень любил, а на усах висели крошки пирожного.

– Брось… – сказал басом Пионов. – Какой я тебе господин?!

– Я все понял. Я больше не буду…

– Чего ты понял? – удивился Пионов. – Ничего ты не понял. Кто тебе принес информацию о «риферах»?

Три недели назад где-то в районе Макаковки полиция обнаружила партию контрабандных сигарет, пропитанных слабым синтетическим наркотиком. Делом заинтересовались в Смольном. Но сделано это было с подачи Луки, вернее, после его статьи, в которой он намекнул на связь полиции с экипажами кораблей, возившими контрабанду. Разумеется, дело замяли. Однако Лука не успокоился. Он принялся разгребать навозную кучу под названием «коррупция в эшелонах власти». Наверное, он испытывал садистские чувства. Правда, в самом же Смольном ему вежливо дали понять, что он пользуется ненадежными источниками информации, и он утвердился в своем стремлении уличить власть еще сильнее. Теперь за него принялась полиция.

– Не помню… – почти твердо вымолвил Лука и вытер губы.

Несмотря на скверный нрав, в нем иногда просыпалось репортерское упрямство.

– Ладно… – Пионов, кряхтя, поднялся. Он был на две головы выше самого высокого человека в городе. Его огромный живот едва помещался в проходе между столиками. – Поговорим в другом месте.

И я понял, что сегодня Пионов настроен решительно и что Луке не поздоровится.

Опрокидывая стулья, они потащили его в кухню. А я решил узнать, появится ли сегодня замглавного на работе? Через стеклянную дверь я увидел, как Пионов прижал Луку к стене. Он мог раздавить его одним движением живота. У бедняги ноги оторвались от земли – толстяк был чудовищно силен.

– Ты скажешь мне или нет! – А самого Пионова, казалось, хватит удар. Он разъярился, как бык на красную тряпку, а его шрам на голове налился багровым цветом.

– Отпусти его, дорогуша, – вдруг произнес Акиндин, – он ничего не может сказать. Ты его задушишь.

– Вначале он мне все расскажет… – Пионов тряхнул Луку и разжал руки. Лука упал к его ногам. – Ну!.. – Пионов нагнулся, замахнувшись, при этом живот у него, похожий на лошадиный бурдюк, отвис до самого пола. Но Лука даже не зажмурился.

– Да он мертв… – удивился Акиндин и, беспокойно оглянувшись, заметил меня.

В этот момент Лука закашлялся, ноги его с потрескавшимися пятками задергались, и я предпочел ретироваться. Мне вовсе не улыбалось стать свидетелем полицейских шалостей. Я уже видел заголовки в газетах типа: «Никчемный журналистишка пал от рук грабителей» или что-либо подобное, что обычно пишут, когда полиция заметает следы. Прощай моя яичница с жареными сосисками.

Я бежал по пустынным вспучившимся тротуарам. Мокрые цветы кивали в след. Не знаю, каким был город раньше, но брошенные торговые курятники в готическом стиле и ржавые ларьки портили простор разбегающихся бульваров. Какая-то рыжая трава проросла между вздыбившимися плитами. Лопухи торчали изо всех изгородей. На Поцелуевом мосту под зонтиком целовались влюбленные. В кронах кедров перепархивали невзрачные совиные попугаи. Опять начался дождь – бесконечный, теплый, как слезы. Войлочное небо цеплялось за крыши. Плоды инжира лопались под ногами, которые вмиг стали мокрыми. В таком климате, если не следить за собой, ногти на ногах выпадают через пару недель. Капли дождя забарабанили по зонту, как по жестяному барабану. В следующее мгновение дождь перешел в ту стадию, когда кажется, что вам на голову одномоментно выливают с десяток ведер воды. И я решил спрятаться в гулкой парадной старого, облупившегося дома в Конногвардейском переулке.

Вначале наверху открылась дверь и раздались возбужденные голоса: женский и мужской. Причем мужской был какой-то странный, с механическим нотками, словно играла шарманка. Потом хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и через секунду мимо меня пробежала заплаканная женщина. Я поднял голову и увидел, что она чертовски красива – яркая, крупная блондинка с кожей цвета молока. Значит, прилетела последним рейсом, и я уже собрался было заикнуться о моей родине, но она, даже не взглянув на меня, храбро открыла дверь, повернула в сторону Почтамтского переулка и скрылась в потоках дождя. Я не пошел следом, хотя чего еще можно было ожидать от человека в моем положении, а обреченно шагнул на Конногвардейский бульвар, чтобы минут через десять разглядеть в потоках воды Медного всадника, большую лужу перед ним, а еще через пять минут толкнуть ногой дверь редакции на Невском, 3. А ведь я просто хотел поговорить о Марсе. Возможно, она даже знала Полину или кого-нибудь из моих прежних сослуживцев. Несмотря на безнадежность ситуации, я все еще грезил о своем доме на Марсе и не представлял себе, что никогда не увижу его.

Передо мной открылась лестница. Справа из-под нее высунулось длинное лицо Арона Самуиловича с темными трагическими глазами и такими же темными кругами под ними. Единственный знакомый мне человек, который сохранил почти белый цвет лица, потому что редко выходил на свежий воздух. Впрочем, это тоже было гражданская позиция – не замечать этот нынешний мир. Он держал книжную лавку, жил прошлым и всегда был не прочь перекинуться парой фраз о погоде, литературе и о политике, чем мы с ним периодически и занимались, попивая в его каморке под лестницей контрабандный кофе. Здесь же, за книжными полками, находилась его кровать.

– Привет, молодой человек!

– Если Рим не пал сегодня… – сказал я, пожимая его руку.

– …то он не падет и завтра… – досказал он за меня.

Это был наш пароль или продолжение вчерашнего разговора – мы жили надеждой, что очевидная катастрофа с Землей затянется еще лет на пятьдесят, а потом нам будет уже все равно.

Ступени давно сгнили. Это был опасный подъем вдоль монументальных балясин. Но я его преодолел, чтобы увидеть иконостас из портретов всех главных за последние сто лет. Впечатляющая картина, к которой однако невозможно было привыкнуть, и каждый раз я вздрагивал, вглядываясь в их суровые лица.

Я опоздал – Лука сидел у Алфена в его аппендиксе, где помещался кожаный диван, два стула, и что-то втолковывал ему с абсолютно деловым видом. С него как с гуся вода. На шее алел свежий синяк. Позже он прекратится в отвратительное фиолетовое пятно. Впрочем, на поведении замглавного это давно не отражалось, а его внешность уже никого не интересовала, потому что Лука был человеком, с которым, даже если бы он и не писал на криминальные темы, все равно случались бы различные происшествия, ибо он, как и все мы, был патологическим неудачником. Правда, в редакции шептались, что Лука владеет техникой бесконтактного боя и даже техникой отсроченной смерти, но это, видно, мало ему помогало.

Я заглянул в нашу комнату – стол Мирона Павличко, который пропал год назад, был пуст. Полиция не могла сказать нам ничего вразумительного, кроме того, что дело продолжается. По-моему, они ничего не копали, а ждали, когда выйдет срок и дело закроют.

Никто не заметил, как я пришел. Никто, кроме главного. Он сразу махнул мне рукой, и я, открыв дверь, сунул морду:

– Здравствуйте, шеф!

– Заходи, заходи, Сператов… – быстро произнес он.

У главного в кабине над портретом президента висел лозунг: «Не надо подлизываться к власти! Надо обеспечивать себе политический тыл!»

В главном чувствовалась старая санкт-петербургская закваска. Его любимая поговорка: «Давайте попробуем…» говорила о мягком характере, но вы ошибетесь, если решите, что ваши умозаключения верны. Дело в том, что главный никогда не ошибался. За тридцать лет сидения в главных он больше полагался на свои инстинкты, чем на здравый смысл. Главное, что здравый смысл и инстинкты в нем совпадали. А это говорило о безупречности суждений и высоко ценилось акционерами газеты. Разумеется, они понимали, в кого надо вкладывать деньги.

– Беги в кассу за командировочными – полетишь в Севастополь, там разбился какой-то диковинный объект. Я договорился с военными. Завтра туда идет «борт».

– Шеф, в который раз? А вдруг это действительно правда? – спросил я не без подковырки.

– Нам сообщили – мы отработали, – терпеливо объяснил Алфен.

Никто ни во что не верил: ни в людей в черном, ни в маленьких зеленых человечков. Все знали парадокс Ёми: с одной стороны мы, вроде бы, до сих пор не услышали других цивилизаций, с другой – их не может не быть. А астросы? Очередной скучный миф!

Примерно все так и рассуждали. И я понял, что грядущая командировка это заказ сверху – население должно знать, что творится в провинциях, а у властей должна появиться иллюзия, что они не зря едят свой хлеб, управляя страной в последней стадии развала. Я уже застал конец процесса. Если между городами еще сохранилась какая-то связь, то что делается в промежутках между ними, никто не знал. Вы прилетаете в Озерск на Урале или в Бодайбо Иркутской области, там нет властей, но стоит гарнизон, и ты имеешь дело с генералом, а вокруг на сотни километров пустыня – дороги заросли непроходимыми лесами, реки превратились в океаны воды. Поговаривали, что на Таймыре уже бродят стада слонов, а на Кольском в бассейне Харловки водятся бегемоты. Но информацию никто не мог проверить. Впрочем, откуда им там взяться? Север – есть север. Доска, треска и тоска.

Я закрыл дверь редакторской коморки и отправился искать Леху-фотографа, который должен был мне десятку. Я решил, что теперь-то удержу ее из его командировочных. Но в коридоре перед его владениями меня перехватил юноша в тельняшке – Юра Дронский, контактер астросов, как надеялся я (последнее время на этом многие были помешаны), иначе общение с ним теряло всякий смысл.

– Избавь меня, – попросил я его, – избавь меня от своих историй…

– Н-у-у-у… Викентий Павлович…

– Я умер, – сказал я, делая попытку обойти его слева, но не учел, что он поднаторел в редакционных кознях.

– Типун вам на язык, – чему-то обрадовался он, загораживая мне дорогу и даже пытаясь удержать за рукав футболки.

– Ты к Сашке Губареву подходил? – спросил я терпеливо, рассматривая его унылое и одновременно возбужденное лицо с фанатично блестящими глазами.

Губарев был штатным уфологом и по долгу службы должен был выслушивать бред внештатников. Однако два или три года занятия подобной тематикой сделали из него беспросветного пессимиста. На все его просьбы «снять с него груз метафизики», главный только отрицательно крутил головой, и я тихо радовался, чтобы в редакции оказался человек, стоящий ниже меня по иерархии, иначе ехать мне сейчас в мокрые леса Карелии, а не лететь в славный Севастополь, где плескалось темное, как вино, море.

– Подходил… – невольно покривившись, ответил Юра.

– А к Тане Малыш? Она в курсе…

– Подходил… – Он тяжело вздохнул.

– Ну тогда все… – развел я руками. – Тема закрыта. – И добавил, глядя на его разочарованное лицо: – Что же ты от меня хочешь?

– Викентий Павлович, только вы можете мне помочь… – завел он старую песню.

Стоило один раз побывать с ним на месте «посадки» где-нибудь на Лахте и промаяться до рассвета, как вы становились единоверцем и вынуждены были выслушивать доморощенные теории, которые не имели ничего общего с последними открытиями в этой области, ибо какой интерес в том, что уже известно.

– Не могу, – ответил я. – Не могу, понимаешь?

– Викентий Павлович, я вас не подведу.

– Подведешь… – сказал я, – под монастырь…

– Не под монастырь, а в монастырь, – сказал он с тайным торжеством.

– Какой монастырь? – не без интереса спросил я.

– А… – укоризненно протянул он, – вот видите… – и осуждающе покачал головой.

– Ну? – нетерпеливо переспросил я.

– Тихвинский… – с надеждой произнес он.

– Не-не-не… – сразу открестился я. – Тащиться за семь верст. Я улетаю, я улетаю…

– А после? – спросил он в тон, – а после?

– После посмотрим, – согласился я.

– Ну, Викентий Павлович?..

Я попытался обойти его справа. Он снова загородил мне дорогу.

– Ты где служил?

– Как где? – удивился он, очевидно, думая о другом. – На подлодке…

– На какой подлодке?

– На Марсе стажировку проходил…

Я едва не засмеялся. Всем был известно, что там моря по колено, по крайней мере, для подводных лодок. Даже самый большой разлом – «Морская долина» – едва ли был заполнен на сотую часть. Ходил даже анекдот с бородой: «Подводная лодка в степях Марса». Смех смехом, но Юра Дронский был недалек от истины, ибо, как ни странно, первыми марсианами были подводники – люди, привыкшие много месяцев жить в замкнутом сообществе в условиях ограниченного пространства. Возможно, действительно у военных существовали какие-то программы, о которых я ничего не знал.

– Ну ладно, – согласился я, опираясь локтем о подоконник, который угрожающе заскрипел и готов был тут же отвалиться под моим весом – здание было старое и трухлявое, как и все в этом городе. – Тогда должен знать устав. Если я сказал после, значит, после.

– Хорошо, – обрадовался он. – Через неделю я вас найду. И мы с вами поедем…

– Поедем… – сказал я, – если доживем…

– Типун вам на язык, – поплевал он через левое плечо.

Как и все уфологи, он был страшно суеверен, спускаясь по лестнице, трижды пересчитывал количество ступеней и не переходил дорогу, если их оказывалось четное число. И вдруг я понял его: он не верил во все то, что ему говорили, а неверие толкало его на очень скользкую дорожку, которая могла увести или в мистику, или же родить гения. Все зависело от того, на что он способен. Надо к нему приглядеться, подумал я, а то чем черт не шутит. По пути я заглянул к художникам, чтобы известить их:

– Братцы, отворите окна, а то пахнет дохлыми хомячками…

Ибо кто-то из них в надежде на дождливый сезон не мылся неделю или две. А потом открыл дверь и шагнул во владения Лехи-фотографа, который получал удовольствие от ковыряния в носу. Он мне сразу заявил, отвлекшись на мгновение от своей камеры:

– У меня нет наличностей. Знаешь, сколько я плачу за окрашивание волос?

Он наклонил голову, демонстрируя пегую шевелюру. Год назад он стал красить голову и усы и говорить всем знакомым, что его обожают женщины всей галактики. Это было похоже на паранойю.

– Нет, – признался я.

– Двести рублей!

– Сумасшедший! – восхищенно воскликнул я.

Он почему-то захотел стать именно блондином, но с женщинами ему все равно везло не так, как мне.

– Долги отдают только трусы… Уловил мою мысль?

Лицо его искрилось таким неподдельным юмором, что вы заранее прощали ему подобные шутки. Его страстью были фото-, кино– и видеокамеры. Он собирал все: от старинных «леек» до современных цифровых аппаратов, но в результате пользовался только тем, что конструировал сам. Впрочем, он смело утверждал, что в мире не изобретено ничего лучше допотопной двухобъективной трехсот тридцатой «мамии», и мастерил всякие «штучки» на основе нано-технологий типа подслушивающих и подглядывающих устройств. Он сконструировал универсальную антенну, с помощью которой можно было видеть не только сквозь листву, но даже сквозь стены. И главный не раз выручал его из сомнительных ситуаций, в которые Леха по неосмотрительности попадал. Впрочем, у Лехи с главным были особые отношения, и мы их не касались.

– Еще бы… – сказал я многозначительным тоном.

Он возмутился:

– Ты разговариваешь со мной так, словно я нездоров! – При этом глаза у него оставались абсолютно честными. – Но я тебя сразу предупреждаю – денег у меня нет!

Конечно, он был таким же неудачником, как и я, ведь настоящая жизнь была теперь там, на Марсе, а не здесь, на Земле, а у него был талант, но не было желания никуда уезжать. Я не пытался раскрыть ему глаза на истинное положение вещей. К чему? Половине из нас не на что было надеяться. На Марс попадали лучшие из лучших. Можно называть это своеобразной евгеникой или акцентированным эквилибризмом, суть состояла в том, что на Марсе люди были лучше приспособлены к жизни. По крайней мере, мне так казалось. Но, оказавшись здесь, я быстро понял, что ошибаюсь. И марсианский шовинизм слетел с меня шелухой. Просто кто-то не проходил тесты, кто-то имел грешки, а кто-то махнул на все рукой. Жизнь сложнее инструкций. Правда, она на Марсе только отсюда казалась легкой и беспечной. Там даже было меньше притяжение в прямом и переносном смысле. Главный досиживал в своем кресле, а оно крепко стояло под ним. Вот кто был настоящим везунчиком. Иногда я успокаивал себя и говорил: «Ты пал жертвой обстоятельств, находящихся не в твоей компетенции».

– Отдашь сегодня вечером, – заявил я, улыбаясь.

– Учти, – ответил Леха, – что я еду с тобой исключительно добровольно.

Ему трижды ломали нос. От этого он стал маленьким, как неуродившаяся картошина. Однажды, еще до моего появления в редакции, когда они с Мироном Павличко выслеживали контрабандистов, он нарвался на типа, который в качестве кастета использовал бронзовую ручку от водопроводного крана, и если вы приглядитесь, то обнаружите у него на лице старые-старые шрамы, которые давно превратились в морщины. К тому же он был рыжим, как вечернее солнце, и был лишен способности загорать. К вечеру после целого дня пребывания на солнце он становился розовым, как новорожденный поросенок, а кожа с него отлетала, как шелуха с лука.

– Трепло… – сказал я ему и пошел к Арону Самуиловичу.

Краснобая Леху можно было любить или не любить, но ненавидеть его было невозможно. И я решил, что мою кровную десятку мы с ним пропьем сегодня в обед. Впрочем, на десятку можно было не только напиться, но и плотно пообедать на двоих и даже прихватить выпивку домой.

Выходя из комнаты, я услышал, как Таня Малыш, с которой когда-то у меня был бурный, но короткий роман, злорадно произнесла:

– Он под колпаком у полиции…

А я подумал, что раз меня выпускают из Питера, то что-то изменилось, ведь главный не тот человек, который будет рисковать без надобности. А большой надобности он во мне явно не испытывал. Правда, на Марсе я был неплохим журналистом: когда мне в руки попали компрометирующие правительство материалы, я не упустил своего шанса. Но времена были не те: лозунг «Быстро освоить Марс» предопределил негласные правила политических игр. Принцип справедливой конкуренции, исповедуемый на Земле, на Марсе стал архаизмом, а романтические идеалы первооткрывателей более не интересовали общество. Однако если вы что-то понимаете, значит, вам не все говорят. Информационно-технологический мир стал крайне прагматичным. (Его не интересовал маленький человек. Счет шел на миллиарды – освоение планет и новой энергетики.) Им правили политики, толстосумы и корпорации. Я не только раскопал гнилую систему тендеров, но и обнаружил, что подрядчик правительства – транснациональная корпорация «Топик» в начале десятых, действуя через своих представителей путем подкупа высших чиновников, получила на очень выгодных условиях контракт на прокладку каналов от северного и южного полюсов к экватору. Одним из таких представителей «Топика» был адвокат Виктор Соколов – друг премьер-министра Симеона Юганова. Через полтора года вице-премьер ушел в отставку, Соколов оказался под судом, а обо мне благополучно забыли.

– Плюньте на все, – сказал Арон Самуилович. – Человек не свинья – ко всему привыкнет. – Он потыкал пальцем в потолок магазина, что означало: «Каждый сверчок должен знать свое шесток». – Я буду скучать по нашим разговорам целую неделю. Но вам лучше свыкнуться с мыслью, как инвалиду с культей, что Земля, по сути, ваш новый дом. Я еще не знал человека в вашем положении, который бы вернулся домой. Знаете, Земля все-таки затягивает. Все ворчат, все жалуются, но она им нравится. Здесь все проще и яснее. А традиции!.. Но будьте осторожны, на вас могут повесить новое обвинение, и тогда прости-прощай любимый Марс.

На Марс не пускали людей даже с небольшими грешками. Каждый из нас боялся попасть в черный список. Существовал реестр грехов, по которому человек становился невыездным. Но даже Лука с его пронырливостью не мог его добыть. Судьба человека решалась где-то наверху в загадочных комиссиях. Я подозревал, что и здесь процветала коррупция и взяточничество. Но доказать никто ничего не мог. Слишком большие деньги ходили там. Муссировались лишь слухи.

Он загадочно улыбнулся. Я знал о подобной практике земных, то бишь марсианских властей не пущать под любым предлогом, но у меня были совсем другие планы на жизнь. Более того, я вообще не знал, зачем живу. Трачу время на выпивку и женщин, хожу на работу, треплюсь с приятелями. Впервые подобные мысли стали посещать меня полгода назад. И я не знал на них ответа, как не знал саму причину подобных мыслей. Что скрывать – всю свою благополучную жизнь на Марсе я думал о Земле с презрением. Я представлял, что на ней живут никчемные людишки, не понимающие, в чем смысл существования. Теперь я признаюсь, что был дураком и снобом. Меня развратил размерянный быт и толстый кошелек.

– Черт! – воскликнул я. – Я буду всего лишь исследовать зеленых человечков! Что в этом плохого?

Он задел во мне тайные струны под названием надежда. Он хорошо меня знал, потому что мы были похожи и еще потому что он давно не питал никаких иллюзии и жил одним рассудком.

– Откажитесь!.. Пустое дело… Не рискуйте…

И подул на кофе. Дело в том, что ему было что терять – магазинчик и любимый кофе. Хотя много ли человеку надо? Он мог лишиться удобного места в центре города, а я – работы. Но от мысли, что кто-то или что-то (конечно, астросы, кто еще?!) может изменить твою жизнь, дух захватывало. В голову лезли мысли о Боге. О спонтанной реакции. Не было только условий для ее осуществления.

– Я улечу с ними на Марс, – пошутил я ошалело. – Все только и говорят о них, но ничего не делают. Вдруг это действительно то, что я искал?!

А что я искал на Марсе? Несомненно, свободу, которую я впитал с молоком матери. Огромные запыленные пространства, горизонт, к которому невозможно приблизиться. Вот, к чему я привык и подспудно стремился всю жизнь. В моем положении поднадзорного Земля не могла дать этого. К тому же здесь было слишком жарко. Что делать – льды растаяли, а полюса сдвинулись.

– Молодой человек… – Арон Самуилович по неосторожности поставил свою чашку на томик Довлатова, но тут же убрал и вытер книгу. – Вот что главное! – Он потряс ею. – В этой стране никому не везет, но есть духовность, а там? Впрочем, чего я распинаюсь, вы сами все знаете. Если кто-то из зеленых человечков, то бишь астросов, вам поможет, передавайте от старого еврея привет. Может, это их предостережет от неверных поступков.

У него была своя философия, мода на которую осталась в прошлом веке. А у нас с ним – столько темы для разговоров, что я подозревал его в тайном желании оставить суть вещей таковой, какова она есть – лишь бы только я спускался к нему каждый вечер и трепался за чашкой контрабандного кофе.

– Впрочем, чему бывать, того не миновать, – заключил он уже тихим голосом. – Возвращайтесь побыстрее, Викентий, и не рискуйте напрасно, я бы не доверял никому, даже маленьким зеленым человечкам.

Я не спросил, почему. И так все было ясно, потому что, во-первых, в нем заговорила совесть правозащитника, а во-вторых, в человеческом сознании маленькие зеленые человечки ассоциировались с врагом – «первая странная война» 60-го, «вторая странная война» 74-го, в которых они себя проявили. Или не проявили? Вопрос до сих пор остался открытым. Откуда же тогда новые технологии, использующиеся при освоении Марса? Под давлением общественности правительство провело расследование, но ничего не рассекретило. Нам остались одни слезы по поводу домыслов.

Потом сверху меня позвали к телефону, и я поговорил с Лавровой.

– Я хочу сегодня у тебя переночевать…

– Хорошо, – согласился я, пытаясь скрыть раздражение от разговора с Ароном Самуиловичем. – У меня сегодня еще много дел. – Но ты можешь подождать меня у телевизора.

Чего вы хотите от женщины? Покорности, конечно. Теплой, уютной постели. У нас с Лавровой все было не так. Слишком много случайностей, которые невозможно было предугадать. Может быть, она мне этим и нравилась?

– А ты? – ревниво спросила она. – Ты куда лыжи навострил? Ты что заигрываешь со мной?

– Я не заигрываю, – ответил. – Я только пытаюсь быть вежливым.

Может, у нее начались месячные? – подумал я.

– Если бы ты со мной заигрывал, ты бы стал ругать правительство и колонии. А ты всего лишь говоришь, что улетаешь в командировку.

– Странно, я не говорил, что улетаю, – пролепетал я. – Или говорил?

Обычно я с женщинами не общаюсь на служебные темы. Что может быть тоскливее фраз: «Сегодня я накропал три статьи о марсианских переселенцах».

Но она была непреклонна.

– У меня есть, с кем провести вечер. Но я хочу провести его с тобой, а ты неуважительно относишься ко мне! – И бросила трубку.

Так прошел рабочий день. Мы съездили с Лехой на Кировский, чтобы осветить вялотекущую забастовку портовиков, которым год не платили зарплату, потом смотались в Охту, где бузили безработные и хлысты, а часов в пять я решил пойти выпить пива. Выбор был небольшой: или к «Юрану» на Биржевой, или в «Пятиярви» (где еще работали кондиционеры и зал был обставлен в стиле фильма «Замерзшие»: столики и стулья из материала, имитирующего плотный снег, а водку подавали в рюмках из натурального льда) на Замковой улице, которая была расчищена какими-то бесшабашным предпринимателем от дернистого луговика и акаций. Впрочем, чтобы добраться туда короткой дорогой, надо было пройти через заброшенные кварталы вдоль канала по тропинкам среди зарослей колючих растений, названия которых я до сих пор не знаю, где вы рискуете не только быть укушенным какой-нибудь тварью (в шортах туда лучше не соваться), но и попасть под град кирпичей разрушающихся зданий. Не в этом ли цель правительства, часто задавал себе я вопрос, все развалить, а потом прибрать к нечистым рукам? Последнее время в связи с этой темой все чаще всплывало название корпорации «Топик». И я бежал от этой мысли, как от чумы. Если же идти по Невскому, то мне грозила смерть от жажды, потому что это был самый длинный путь. Я пошел к «Юрану». С одной стороны вровень с берегами стремительно неслась Нева, с другой – возвышались позеленевшие колонны Биржи, с правого берега доносилась «черная» музыка и старый, добрый «хип-хоп». Я настроился на благодушный лад.

В «Юране» было так дымно, что можно было вешать топор. Пахло дешевым саговым пивом и потом. Большелицая блондинка сидела в углу одна. Она была ослепительно белокожей, в майке, с потрясающей грудью, и походила на Беллу Демидову из «Нежной ночи». Сейчас она показалась мне женщиной в пастельных тонах. Не из тех, кто «крутит баранку» звездолета и не может иметь свое мнение по причине монополии корпорации «Трассмарса» на мысли и поведение своих служащих, не из тех, кто делает карьеру в какой-нибудь иной космической фирме в качестве секретаря-референта, и не из тех, кто потерял всякую надежду иметь ребенка, потому что у их матерей-переселенцев развилось позднее зачатие. Не то что бы старомодна, а скорее мягче в чертах и ракурсах. На ее щеках обозначился слабый румянец. Разглядывая ее, я не нашел признаков эмансипации, свойственной большинству современных покорительниц космоса. Значит, она не принадлежала к ассоциации «Марс», на которую работает добрая половина человечества и которая отличалась формализмом в морали. Может быть, она занимается социальными проблемами и решила познакомиться с местным колоритом? А может, она поссорилась с мужем и мстит ему? С такими женщинами я еще не был знаком и сразу понял, что у нее что-то случилось. Впрочем, кто из марсиан не мечтал оторваться по полной и поглазеть на аборигенов, которые еще не утратили индивидуальные черты характера и национальной внешности. И я подсел к ней.

– Что вам надо? – спросила она.

Это был не отказ, а скорее предупреждение. В ее взгляде восхитительных голубых глаз я не увидел резкости, свойственной доступным женщинам. У нее были тяжелые веки, которые у меня ассоциировались с материнством, и скулы с голодной впадинкой под ними. В общем, такие женщины мне нравились, потому что в них я находил черты Полины, но понял я это не сразу.

– Я видел вас сегодня, – сказал я. – Мне показалось, вы чем-то расстроены.

– Ничем я не расстроена, – ответила она, безуспешно припоминая мое лицо.

Но я ей не поверил. Когда вам так отвечают, значит, вы просто заступили на чужую территорию. Но кто знает, быть может, в следующее мгновение она станет чуть-чуть и вашей?

– Послушайте, – сказал я, – я журналист и хорошо знаю этот город. Вы же не местная? А приставать к вам я не собираюсь.

Она сжала губы в знак снисходительности, повернулась ко мне в профиль и сказала:

– Тогда закажите мне абсент.

Я удивился, но заказал. Себе для начала я взял светлого контрабандного пива номер три.

Она сделала большой глоток. Если кто не знает, сообщу, что зеленый абсент – горючий напиток не для дам. Он слишком крепок даже для мужчины. И пить его надо совершенно по-особому – капая на кусок сахара и собирая с него божественную росу. Но даже я не рискнул это сделать, памятуя о завтрашней командировке.

– Держу пари, – сказал я, – вы здесь совсем недавно?

– Ах, не все ли равно… – вздохнула она и сказала: – Откройте лучше окно.

Я открыл окно, и теплый воздух вместе с моим дыханием вырвался наружу. В сумерках шелестел дождь. И я впервые почувствовал, как прекрасны в Питере вечера. Где-то там за облаками светила луна и рядом с ней маленькая, но яркая точка – Марс, где на закате небо голубое, а в полдень – красное и где околополюсные звезды совсем другие, нежели на Земле.

– Вам кажется, – вдруг загадочно сказала она, – что вы все знаете, а вы… – И я мог поклясться, что она произнесла «мой друг». – Ничего… ничего… не знаете…

– Ну вот! – удивился я. – Вы меня заинтриговали…

– Н-н-н… – Она покачала головой, сжав губы. – Не выйдет фокус. – И засмеялась.

Она меня подразнивала. Я сразу это понял. Может быть, всему виной был алкоголь? У нее были длинные прямые волосы – мода, которая не существовала в пределах этого города. И вдруг я вспомнил, что видел такие прически в старых фильмах, которые с упоением просматривал дома по телевизору. Впрочем, возможно, мода была московской, а мы, провинциалы, даже не догадывались об этом.

– Я знаю, откуда вы… – сказал я не без гордости.

Ее выпуклая грудь под майкой, с заметно торчащими сосками, не давала мне сосредоточиться.

– А-а-а… интересно… – Она наклонилась, и я ощутил почти неземной запах, аналога которому не было в моей памяти. – Ну что же вы молчите?

– Ха… – выдавил я из себя. Глупо было бы ей сообщить, что утром я слышал, как она с кем-то ссорилась. И я ляпнул первое, что пришло в голову: – Вы инопланетянка!

– У вас потрясающая интуиция, – сказала она и сделала большой глоток из своего бокала, но даже не поморщилась.

Я мог поклясться, что угадал, но у нее была хорошая выдержка, и я так ничего и не понял – должно быть, ей все надоело, и наш разговор тоже. Глупости, пронеслось у меня в голове, какие глупости… И тут же забыл об этой мысли, и подумал, что она ловко ушла от ответа.

– Суть заключается в том, – грудным голосом произнесла она, – что вы почти угадали.

Мне пришлось рассмеяться – это походило на обычный пьяный треп. Она подперла кулачком подбородок и с интересом посмотрела мне прямо в глаза. Давно у меня не екало сердце от таких взглядов. Местные женщины мне были слишком хорошо знакомы. Вначале они спросят у вас, который час или стрельнут сигарету, потом предложат пройтись в гостиницу, а потом явится сутенер и заявит, что секс стоит в два раза дороже, чем вы договаривались, и вам придется расстаться со своей наличностью и часами. Впрочем, это еще по-божески. Сценариев было великое множество, вплоть да самых худших. Поэтому я редко с кем-то знакомился в барах.

– В какой газете вы работаете?

– В «Петербургских ведомостях» – ответил я и подумал, не выпить ли мне водки, чтобы стать таким же раскованным, как и она.

– Все равно я их не читаю, – призналась она, и снова ускользнула из того доверительного разговора, который устраивал меня. – Клянусь, вы пишете книгу, – сказала она, словно что-то припоминая.

– Почему вы так решили? – у меня была такая черта – икру метать, и я бы мог много наговорить на эту тему.

Действительно, я питал честолюбивые надежды написать роман о Земле, ностальгически грезя совершенно о другом мире, и даже что-то кропал по ночам, если меня не убаюкивала Лаврова, но одна мысль останавливала меня – кому это нужно там, на Марсе и здесь на Земле? Ни-ко-му!

Сощурив глаза, она долго рассматривала меня сквозь сигаретный дым и водила пальцем по ободку бокала.

– Думаю… – И перевела взгляд на полупустой бокал, словно прикидывая, заказать еще или нет. – Думаю, потому что иначе бы вы здесь не торчали.

Это был более чем скромный комплимент. Но я на него попался.

– Ага, – многозначительно произнес я, – теперь моя очередь не говорить правду. На самом деле я сюда сослан.

– Сосланы? – удивилась она.

– Знаете что-нибудь о фирме «Топик»?

Я поймал себя на мысли, что обычно не говорю с малознакомыми людьми на эту тему. Почему же я сейчас это делаю?

– Та, что добывает воду и электричество? – И ее глаза с тяжелыми веками снова широко открылись и посмотрели на меня.

У меня еще раз екнуло сердце – так вы ожидаете любви, которой не суждено свершиться, но все равно вы ждете и ждете, а потом становитесь циником и пропащим человеком.

– Да, – сказал я, уже жалея о разговоре. – Я подсуетился, а им не понравилось.

– Это нечестно, – искренне посочувствовала она.

– Еще как, – согласился я. – Еще как!

– Хотите, я вам помогу? – предложила она.

Я ощутил холодок в спине и чуть не выругался. Это было что-то сродни профессиональному чутью. Словно вы в море информации натолкнулись непонятно почему на ту единственную фразу, которая выводит вас к цели. Я даже немного разозлился. Кто так шутит?!

– А как вы мне поможете? – спросил я, вдруг по-идиотски поверив в удачу, которая в последние годы старательно обходила меня стороной.

– На Землю готовится вторжение…

– А-а-а… – разочарованно протянул я, – ну да… Я это тоже знаю…

– Вы не понял, – сказала она, и в ее голосе прозвучали нотки раздражения.

– Об этом твердят в каждых часовых новостях, – заверил я ее. – Почитайте газеты… В конце концов спросите у любого в этом баре… Астросы, это все они!

Мода на мировые розыгрыши канула в вечность. Я не собирался на них купиться. По лицу незнакомки промелькнуло насмешливое превосходство.

– Ну ладно, – сказала она, – смотрите, – и сунула мне в ладонь предмет, который больше всего походил на брелок с черным ключом треугольного сечения. На брелке был выгравирован правильный многогранник черного цвета. – Это ключ, а это… – она вложила мне в ладонь детский пластиковый шарик, – я вам что-то покажу…

Я наклонился, и вдруг шарик «открылся» – передо мной разложилась голографическая карта: вот мы, а вот Нева и мостовая набережной. По небу плыли миниатюрные облака, тротуар блестел, за рекой горели огни, а точка, с которой мы разглядывали все это, казалось, была видная одновременно со всех сторон.

– Фу, – сказал я, отстраняясь. – Вы меня испугали. Но я видел такие игрушки…

На самом деле я удивился, откуда у блондинки планшетник. А еще я ее обманул, потому что не хотел признаться, что далек от современных технологий. Разумеется, я слышал от приятелей о подобных штучках, которые использовали военные, но мне не хотелось показаться простофилей. Она могла взять планшетник у своего любовника или отца, в конце концов она могла работать на какую-нибудь разведку, а здесь забылась и расслабилась. Все это мгновенно пронеслось у меня в голове. По роду профессии я был готов к любым авантюрам и провокациям, но, честно говоря, с планшетником она застала меня врасплох.

– Правда? – равнодушно удивилась она и забрала у меня шарик, который тут же свернул карту. – А знаете что?

– Что? – спросил я, предугадывая ответ.

– Вы меня разочаровали, – произнесла она.

Это было из разряда обыкновенных женских штучек. Ее лицо изменилось, – словно распалось на составные части, и она даже прикрыла свои голубые глаза. Разговор как-то сам по себе заглох. Она допила свой абсент, а я – пиво, коря себя за длинный язык и излишний скептицизм.

– Вам не плохо? – спросил я и подумал, что ее надо хоть чем-нибудь накормить.

Я подошел к стойке.

– Кажется, ваша дама напилась, – заметил бармен.

– Вы находите? – спросил я и оглянулся.

Со стороны она действительно выглядела неважно. То есть с того момент, когда я ее оставил, она уже спала, опершись на руки, чудом сохраняя шаткое равновесие, и выглядела, как задумавшийся человек.

– У вас есть какая-нибудь еда? – спросил я.

– Вряд ли ей это сейчас надо, – философски изрек официант, и я с удивление посмотрел на него.

У него были густые усы и неполадки с челюстью, потому что он все время шепелявил. Еще я вспомнил, что в разговоре с кем-то он называл себя «русским офицером». Его звали Федором, через «е». Фамилию я забыл.

– Послушайте, – сказал я, – это не ваше дела. Есть у вас еда или нет?

– Я ничего не буду!.. – вдруг произнесла блондинка и качнулась вбок.

– Ладно, – примирительно согласился я, ожидая, что она упадет лицом на стол, прежде чем я успею подойти, но она снова уснула в неудобной позе. Похоже было, что это ей не впервой. Между лопатками в вырезе майки я заметил уже знакомую наколку в виде многогранника. Но не мог понять, что это значит, потому что ничего подобного никогда не видел, за исключением университетского учебника по геометрии.

– Я точно ничего не буду… – еще раз произнесла она, не открывая прекрасных глаз.

Можно было представить ее состояние. Должно быть, ей страшно хотелось спать и ее тошнило. Не думал, что сегодня мне придется возиться с пьяной женщиной.

– Она давно здесь? – спросил я.

– Появилась примерно часа за два до вашего прихода.

– Ага… – удивился я, потому что понял, что она умеет пить.

– Начала с местного безалкогольного – «мочи» (так на сленге назывался сорт местного вина из плодов хуэха), перепробовала все сорта, а закончила абсентом, – сказал бармен.

Он был солидарен со мной. Он понимал жизнь, но немного циничнее, чем я. Поэтому мне это не понравилось.

– Она ни с кем не разговаривала? – спросил я.

– Вначале с ней знакомился вон тот, – бармен показал на типа, который кидал на меня мрачные взгляды.

Теперь я понял, почему она заговорила со мной – моя внешность оказалась не такой зверской, как у того типа, который явно хотел только одного – переспать с ней.

– Понимаете, я, конечно, закажу разогреть гуляш, но она есть не будет. Я таких дамочек знаю. Вам лучше ее отвести домой. Вы знаете, где она живет?

– Знаю… – ответил я и вспомнил старый дом с гулкой парадной.

Даже если я привезу ее туда, надо будет еще найди ее квартиру, но неизвестно, какой сюрприз меня в ней ждет. К тому же она могла там и не жить. Лучше всего было отвести ее в гостиницу. У меня была карточка на две «ходки» в центр или на четыре – в любую гостиницу на окраине. Правда, возвращаться ночью оттуда мне было не с руки. А такси в это время суток ходили только по Невскому. К тому же завтра в восемь я должен быть в Пулково, поэтому я решил отвести даму в «Прибалтийскую» на девятнадцатую линию.

– Ладно, – сказал я, – где у тебя кабинка?

– Возьмите с собой пива, – предложил он, – утром ей надо будет подлечиться. – И гордый своим альтруизмом, показал рукой за стойку.

Я посмотрел и увидел в раздаточном окне двух китайцев, которые возились с посудой, а дальше за углом в коридоре – дверь со значком портала – буква П над приоткрытой дверью.

Вернувшись к столу, я подхватил одной рукой блондинку за талию, другой прижал к животу ее сумочку и коробку с пивом, которое приятно холодило бок. Когда она оперлась о стол, я обратил внимание, какие у нее красивые длинные пальцы с ухоженными ногтями. Она прильнула ко мне, словно Венера к Адонису. В таком виде мы продефилировали к порталу, как на тризну – величаво и грациозно, а она дышала мне в шею непринужденно, как верная жена. К ее странному запаху – сочетанию розы и серы, я почти привык (он даже стал мне нравится) и старался не думать о ее потрясающей груди. Грязный тип, который в течение всего вечера метал на нас мрачные взгляды, должно быть, страшно завидовал мне. В кабине я на мгновение выпустил ее из своих объятий – она даже не открыла своих прекрасных глаз, а твердо, правда, покачиваясь, утвердилась на своих каблуках, опустил пиво на пол, вставил карточку в аппарат, в списке на стене нашел название «Прибалтийская» и нажал кнопку. Предупреждающе три раза мигнул свет, и в следующие мгновение мы стояли точно в такой же кабине, но только в гостинице «Прибалтийская». Вот, собственно, и весь портал. Простое, удобное изобретение, если у вас есть деньги, конечно.

В «Прибалтийской» экономили – вместо аппарата-портье, за стойкой стоял тип, который мне сразу не понравился своим неряшливым видом и бесцветными глазами. Он ворочал шеей, повязанной грязным бинтом, словно ворот рубашки был ему узок. К тому же его рубашка из старомодного «пирила» в нескольких местах была прожжена сигаретой.

– Мне нужен одноместный номер, – сказал я, выволакивая блондинку из кабинки и ногой подталкивая перед собой коробку с контрабандным пивом. – В этом доме есть лифт?

– Даже если есть, я его ни разу не видел, – саркастически ответил он мне.

За что я не люблю портье, так это за их гонор. Вместо того, чтобы молча выдать ключ и получить деньги, вначале они окатят вас презрением, потому что сами относятся к неудачникам, а ночные дежурства (не лучшее времяпровождение) настраивают на философские рассуждения, что способствует излиянию желчи.

– Одноместных нет, – сказал он тоном, словно я облевал ему стойку, и дернул головой так, что, клянусь, я услышал скрип шейных позвонков. Коробку с пивом он тоже оценил, но сделал вид, что это его не касается.

– А что есть? – спросил я, не реагируя на его желчный взгляд.

– Только двухместные…

После этого он перевел взгляд на блондинку, оценил ее бедра, ноги и грудь, и я понял, что он похотливей любого козла. Можно было отбить ему рога, но блондинка висела на мне и вздыхала тягостно, как сирена. Ей снился третий сон.

– Не туда смотришь, козел! – заверил я его.

Он поморщился и выдал мне ключ.

Номер обошелся мне в четверть моих командировочных. В нем были две кровати, две тумбочки и двухстворчатый голограммный телевизор на кронштейне. На столе в вазе догнивал букет цветов. Зато над окном, затянутым сеткой от комаров, нависал широкий козырек, и капли дождя не залетали внутрь.

Я уложил блондинку в постель и задумчиво постоял над ней. В отношении женщин я всегда отказывался упрощать себя. У нее были голубые глаза, а мне нравились кареглазые брюнетки. Кроме того, меня ждали мой диван и Лаврова. На Земле я предпочел бы провести ночь с ней, а не с пьяной женщиной. А на Марсе – с Полин, как я ее называл. У нее была красивая фамилия – Кутепова. Вы не представляете, какое это создание. Я познакомился с ней в театре. Есть сто один способ испортить человеку вечер. Так вот, кто-то из приятелей, не помню, кто именно, кажется, однокашник Сашка Волык, затащил меня по случаю на «очень модную пьесу». Мы сидели во втором ряду, и я откровенно скучал. Дело в том, что я не любил театр и не люблю до сих пор. И в тот раз я не включался в игру актеров до тех пор, пока на сцену не вышла она. Она играла бедную Лизу. Боже мой – на паузах, молчала, сколько надо и говорила, сколько положено, и была так искренна, что поразила меня в печень, то бишь в самое сердце. Как она заразительно умела смеяться. И потом, через много лет, мне тоже казалось, она это делает специально, чтобы позлить меня. Она была рыжеватая и нескладная. Я понял, что так задумано нарочно и даже подчеркнуто строгой юбкой и умеренным декольте. Она не была красавицей. Но если вы поговорите с ней пять минут, в вашей душе оставалось ощущение большего, что вы видели и слышали. Эта была ее тайна, которую я разгадывал долгих семь лет, пока мы были вместе. В общем, я был счастлив. Теперь мне тридцать пять, и я устал жить без нее. Я не разгадал ее и, наверное, никогда не разгадаю, но я безмерно ей благодарен за эти годы, в течение которых я ни разу не изменил ей, только безумно ревновал. Я подозревал, что такое же неизгладимое впечатление она производит и на других мужчин, но у меня хватило ума не отнимать у нее сцены, с которой она расставалась только один раз – в тот год, когда родила Наташку. С тех пор я ходил на каждый ее спектакль и каждый раз волновался, как впервые.

Вот о чем я подумал, стоя над блондинкой, и еще о том, что начинаю к ней привыкать, к ее странному запаху, но, клянусь, она не вызывала во мне никаких желаний, кроме здорового мужского интереса к незнакомой женщине. Я бы оставил ее отсыпаться в этой дешевом гостинице, но меня смущал портье с блудливыми глазами, и я был почти уверен, стоит мне уйти, как он явится сюда. В общем, я испытал что-то вроде ответственности за человека. Прикрыл ее пледом и рухнул на соседнюю кровать, пожалев, что как обычно на ночь не могу выпить таблетку «чинаусу» от малярии. В течение минуты я перещелкивал в новеньком трехмерном телевизоре каналы и цедил холодное пиво. Шли старые фильмы, порнуха и всемирные новости. Выступал президент. Он говорил о будущем, оно казалось безоблачным: ни нищеты, ни упадка, одно процветание. Он говорил о Марсе, как о дружественной планете, но в его голосе звучало сомнение. Он клялся, что любит свой народ – но я ему не верил.

Все пакеты каналов открыты по выходным! У телевизионных компаний не хватало средств, чтобы разнообразить программы. Да и кинокомпании не очень-то шевелились, а контрабандные фильмы стали большой редкостью. Впрочем, я любил земные фильмы, в которых действовали живые, а не виртуальные актеры – столь модные на Марсе. В этом отношении архаическая Земля предоставляла мне большой выбор.

Опять муссировались слухи о вторжении. На этот раз подкинули утку о «заинтересованности властей в смене режима», в чем обвинили пресловутых астросов. Но и это было так обыденно, что и шевелиться не хотелось. Привычно шелестел дождь, и мне почему-то показалось, что все самое интересное может происходить только на Марсе. Впрочем, что меня там ждало? Скучная жизнь без алкоголя и доступных женщин. Гонка по пересеченной. Расталкивание локтями. Вечные кредиты и вечный страх потерять работу. К тому же, чего греха таить, Кутепова, которую я любил, стала бы мною вертеть, как только она умеет. Честно говоря, я уже отвык от этого. Куда спокойнее в одиночестве здесь на Земле с ее древними пороками. Наверное, это называется разочарованием в жизни, средним возрастом или просто мудростью. Пока ты молод, ты теряешь больше всех, потому что твои чувства обострены и ты хочешь охватить необъятное. Когда кончаться тридцатые, я буду уже старик, грустно подумал я, позвонил Лавровой, и у нас состоялся разговор из одних пререканий.

– Послушай, детка, так получилось… – проникновенно сказал в конце я. – Я занят, но нашел время позвонить тебе.

– Я очень рада, – желчно ответила она, – ты мне испортил вечер. Я убрала в твоей пещере, приготовила ужин, и мне страшно одиноко.

Мне показалось, что я услышал в трубке всхлипывание. Она иногда впадала в состояние лихорадочной неудовлетворенности, причина которой осталась для меня загадкой и выход из которой она всегда искала или в любви, или в… Опять она мастурбировала, понял я. На левой руке, в сгибе между большим и указательным пальцами у нее было точка МСТ – модифицированная сексуальная точка. В данном случае клитора – последний писк моды, завезенной с Марса. Но какое мне было до этого дело? Ее маленькие тайны меня не интересовали, впрочем, она меня в них не очень-то посвящала.

– Через неделю я прилечу, и мы наверстаем упущенное, дорогая.

У нее был всего лишь один большой недостаток: она любила спать в кровати по диагонали, и порой к утру я оказывался на полу среди своих бутылок и ее туфель.

– Не называя меня больше дорогой! – воскликнула она. – Я хотела тебя проводить, а ты… а ты!..

– Что я? – спросил я, уже раскаиваясь.

– Ты равнодушен, как все остальные!

– Это некорректно, – начал я, – сравнивать меня…

– Ключ найдешь под ковриком! – спокойно сообщила она.

Ну вот и все, а я считал ее самой покладистой женщиной. В отношении внешности она ни в чем не уступала блондинке, даже оттенком волос, но была почти оливкового цвета, и на нее оглядывались в толпе. Всем бы быть такой! Признаюсь, одно время мне даже льстило, что она выбрала меня. Но нас ничего не связывало, кроме постели и жизненных обстоятельств.

Я допил вторую бутылку и стал засыпать под говор дождя и звуки телевизора (в который раз показывали старый-старый фильм Квентина Тарантино «Криминальное чтиво»), когда в дверь тихо постучали. Блондинка спала, как пожарник, сложив руки на груди. При выдохе она делала так: «Пфу-у-у…пфу-у-у…» При этом губы ее смешно шевелились. В остальном она выглядела, словно мумия. Но даже в таком состоянии она была прекрасна и неприступна. Впрочем, я знал, что все красивые женщины неприступны, и не особенно расстраивался из-за этого. Еще я вспомнил о ее брелке с изображением многогранника и подумал, что верну его утром, когда она проснется.

В дверь еще раз постучали. Если это портье, то я его убью, решил я и встал, чтобы открыть дверь. За ней стоял незнакомый человек среднего роста в черной одежде. Не успел я его разглядеть, как он ударил меня по голове чем-то тяжелым. В следующее мгновение я понял, что меня куда-то волокут, и потерял сознание.