Череп Бухгалтера

Торжественный звон колоколов кафедрального собора Игнацио разносился над городом Эверсити в то утро, когда я стоял в вычурно украшенном дверном проеме своей мансардной комнаты и прощался со своим детством. Эта роскошная комната была для меня убежищем, где я скрывался от безумия своего родного мира, но больше я не мог здесь оставаться. Ответственность, которую возлагало на меня мое происхождение, властно призывала меня. Я глубоко вздохнул, убеждая себя, что я готов.

На полках стояли ряды металлических гвардейцев, коробки с давно заброшенными игрушками, и те немногие книги, которые помогли сформировать мое мировоззрение: издание «Лекс Империалис» с иллюстрациями для детей, «Книга Мучеников Терниев» и «101 Молитва для юношества».

Но были здесь и другие, более давние спутники моего детства.

Я заметил напряженные позы моих самых ценных игрушек, лежавших в тени. У них были деревянные руки, ноги и головы, одежда из яркой расшитой ткани, тела из шерсти и кожи. Время и игры оставили свои следы на многих из них. Они взирали на меня пустыми глазницами и темной стеклянной оптикой. Сквозь прорехи в их туловищах вылезала набивка. Только одна из этих игрушек двигалась: Прыгун, мой клоун. У него были рыжие волосы, выбеленная кожа, на глаза нашиты голубые бриллианты, а на лице вытатуирована широкая красная улыбка. Он покачивался вперед-назад на своих пришитых ногах, бубенцы на его шутовском наряде негромко позвякивали. Он почесал медный имплант за ухом. Хотя он обладал размерами взрослого человека, его голос был детским.

- Рудди уходит?

- Рудди уходит, - сказал я, как в детстве.

Он нарочито громко фыркнул, по его изрытой оспинами щеке скатилась слеза.

- С кем будет играть Прыгун? – он состроил преувеличенно грустное лицо и начал театрально плакать. – Прыгуну грустно.

Это было заметно. В детстве я считал его своим самым близким другом. Теперь эти дешевые проявления фальшивых чувств не трогали меня. В действительности он был когда-то преступником или еретиком, и в наказание его превратили в игрушку для богатых детей – его ноги ампутировали, мозг вскрыли, оставив его способным проявлять лишь самый простой спектр эмоций. Вырастая, я иногда задумывался, какое же преступление он совершил, чтобы заслужить такое наказание, и могло ли что-то из прошлого остатьсяподегонейропрошивкой. Мелькала ли иногда злоба в его налитых кровью глазах?

Прыгун снова почесал за ухом. Его пальцы оказались окровавлены.

- Чешется, - сказал он. Но его импланты всегда воспалялись и гноились.

- Прыгуну нельзя чесаться, - сказал я.

- Чешется, - снова сказал он, свежая кровь покрыла его ногти, словно красный лак. Он поднял пальцы, чтобы я увидел их.

Я не знал, чего он хочет от меня.

- Боль – признак жизни, - сказал я.

Я слишком затянул это прощание. Тогда я еще не знал, что лучше – милосерднее – оставлять людей в прошлом без лишней суеты. Нет смысла продлевать страдание, извиняться, просить прощения. Лучше сразу, как говорится, сорвать повязку. Нажать спусковой крючок. Всадить пулю между глаз. Или еще лучше в затылок. Жестокий поцелуй там, где череп встречается с позвоночником.

Но тогда я еще не знал ничего этого, и, стоя в дверях моего убежища, пытался быть добрым к старому другу.

- Я вернусь, - солгал я.

Прыгун вытер руку о свой пестрый наряд. Внезапно он снова стал веселым и радостным.

- Вернешься? Прыгун будет ждать! Когда ты вернешься?

- Я не знаю.

- Сегодня?

- Нет.

- Завтра?

- Нет.

Он вздрогнул и, раскрыв рот, преувеличенно громко зарыдал, его глаза с нашитыми бриллиантами извергли новый поток слез. Мне стоило пристрелить его прямо тогда, избавив его от его фальшивого страдания. Но я спешил, и сквозь древние стены дома моих предков я слышал торжественный звон колоколов собора, напоминавших мне о моем долге в то утро. Это был день Святой Елены Ричстар, и долг требовал моего присутствия.

- Прыгуну грустно! – воскликнул он, когда я повернулся к нему спиной. Я не стал отвечать ему, лишь захлопнул дверь, и щелчок ее замка навсегда оставил мое детство в прошлом.

Иногда говорят, что расставаться тяжело, но на самом деле я почувствовал облегчение, оставив Прыгуна и спускаясь по величественной лестнице, держась за перила из железного дерева, чтобы не упасть в темноте.

Эта лестница проходила через самое сердце древнего дворца, который моя мать купила со всей обстановкой и всеми вещами, когда прибыла на планету. Стены были увешаны старинными портретами совершенно чужих мне людей: мужчин и женщин в богато разукрашенной форме Астра Милитарум с высокими киверами и золотыми шнурами – словно святыни в память древних битв. Их незнакомые лица были суровы, глаза словно говорили о годах славной службы, сражениях и смерти во славу Бога-Императора по всему огромному Империуму Человечества. Здесь были и их памятные реликвии: скрещенные копья с пыльными кистями, древние силовые клинки и охотничьи реликвии со всего Кластера – головы, клыки, рога, трухлявые шкуры, белые черепа с остекленевшими глазами, покрытые вуалью паутины и источавшие запах нафталина.

На полпути вниз я учуял терпкий смрад головы зеленокожего. Это чудовищное создание всегда пугало меня своими огромными сломанными клыками и пустым взглядом маленьких злобных глаз. Надпись на подставке сообщала название боя, где было убито чудовище – сражение у Безумия Синнабара, и имя человека, убившего его – генерал Эверард Ричстар. Он был военачальником с хорошей репутацией, и погиб в кровавом сражении при Укке.

Внизу ступеней была широкая лестничная площадка, устланная толстыми коврами. Десятифутовые двери вели в другие залы дворца, полные роскоши и великолепия, некогда служившие домом историческим личностям – людям, которых я никогда не буду достоин.

Двери, ведущие в апартаменты моей матери, были открыты. Я услышал ее голос:

- Рудди?

Она окликнула меня, будто лишь сейчас заметила, как я спустился по лестнице. Но я знал, что она наблюдала за мной с того момента, как я вышел из своей комнаты. Весь дворец был уставлен ее пикт-камерами наблюдения. Их стеклянные глаза все время безмолвно наблюдали за мной.

Я иногда шутил, что от моей матери ничего не скрыто. Когда я вырос, то узнал, что есть лишь два надежных способа хранить свои тайны: не говорить никому ничего, или, если все-таки приходится, убить того, кто знает твою тайну.

Смерть – настоящий друг. Она хранит все секреты.

Будуар моей матери сохранял затхлую атмосферу музея, посвященного моему детству. На стенах висели мои старые детские шапки с кисточками, накрахмаленные куртки и расшитые туфли, на черных лакированных полках были выставлены мои избранные игрушки.

Моя мать никогда не была счастливой женщиной, но она держалась за прошлое, ошибочно считая, что в прошлом она была счастливее. Ее постоянное недовольство было тяжким бременем для всех, кто знал ее. И, входя в ее комнату, я с нетерпением ожидал, когда смогу оставить все это в прошлом.

Она сидела на своем кожаном троне с высокой спинкой, отвернувшись от меня. Трон беззвучно повернулся, разворачивая ее лицом ко мне.

- Мама, - сказал я, поклонившись.

Она была одета в черное кружевное платье с меховым воротником. Голову ее украшал роскошный черный головной убор, освещенный цветными огоньками, тусклыми на фоне ее серебристых волос.

Моя мать являла собой странное зрелище даже для Эверсити. Подкожные импланты сделали ее глаза золотыми, а кожу серебряной. Она сияла в тусклом свете свечей, но на ее серебряном лице трудно было разглядеть какие-либо чувства. Глубоко вдохнув наркотический дым, она оглядела меня.

Из ее длинной трубки, изготовленной из слоновой кости, исходил сладковатый аромат наркотиков. Он вызывал у меня тошноту, но наркотики оставались одной из немногих ее радостей.

- Рудди, - произнесла она, выдохнув дым вместе с моим именем.

Один ее глаз закрывал аугметический монокль. В его свете я видел, как мигнул пикт-снимок ее кожи. Миниатюрный экран потемнел, когда она сдвинула монокль, и я взглянул в ее золотые глаза. В них не было ничего.

- Я хотел выглядеть хорошо… ради отца, - сказал я.

Поверх черного обтягивающего костюма я надел комплект боевой брони, изготовленной лучшими мастерами Эверсити. Мать подозвала меня, слегка кивнув, ее серебряная кожа блеснула в тусклом свете.

- Ты похож на него, - заметила она. Это был не комплимент. Мой отец был некрасивым человеком, и я унаследовал его грубоватую внешность.

- Будь осторожен, Рудди, - произнесла моя мать. – Иначе ты станешь похож на него и в другом.

Ее слова уязвили меня.

Сейчас, конечно, я стал умнее. Я знал симпатичных мужчин и красивых женщин, которым не очень-то помогла их внешность. И я привык, что меня считают некрасивым. Я научился не позволять другим людям причинять мне боль. Чувства подобны минам-ловушкам. Чистая совесть определяет разницу между бессонницей и крепким сном.

Что-то на коленях моей матери шевельнулось. Это была одна из ее ручных обезьянок, прятавшаяся в складках ее юбки, облаченная в бархатную шляпку и куртку из расшитого шелка. На ее шее был застегнут электроошейник управления, его нейросхемы вживлены в затылок обезьянки. Кажется, ее звали Чертенок, хотя я в точности не знал – да и не хотел знать – кого как зовут из зверей моей матери. Они мне никогда не нравились, потому что всегда были моими соперниками в борьбе за ее внимание. Когда мать подняла обезьянку и прижала ее к груди, я не отреагировал на эту попытку подразнить меня, но потом обезьянка потянулась и достала из складок платья матери мой заводной титан «Радамеор».

Его заводной механизм был давно сломан, раскраска – синий цвет с языками пламени – потерта и исцарапана, пушка «Инферно» не один раз отломана и приварена к руке заново. Но все-таки титан был мне дорог.

- Это мое, - сказал я.

- Ты же больше не играешь с ним. Ты уже вырос, - в словах моей матери явно слышался оттенок ехидства.

- Не играю, - кивнул я. – Но он все равно мой.

В моей голове мелькнул калейдоскоп воспоминаний, как я играл с Прыгуном и другими моими товарищами по играм, которых купила моя мать – людьми и сервиторами. Мы уставили пол моей комнаты металлическими гвардейцами. Моя кровать стала вратами Имперского Дворца на Святой Терре, и «Радамеор» прокладывал путь сквозь легионы предателей.

Моя мать снова пыталась уязвить меня, но я никак не проявил своих уязвленных чувств.

Она увидела, что ее попытка не удалась, или, возможно, в своем наркотическом ступоре ощутила некое чувство вины.

- Кажется, только вчера ты был маленьким мальчиком. А теперь…

Ее глаза моргнули, и я увидел, как по ее серебряной щеке скатилась золотая слеза. За всей ее претенциозностью и пристрастием к блестящей роскоши она все же любила меня. Это была удушающая, подавляющая любовь, но в основе ее были лучшие побуждения. И она знала, что сейчас теряет меня.

- Он суровый человек, - предупредила она. – Он не потерпит слабости.

Конечно, она на своем опыте знала, о чем говорила. Она была последней из трех наложниц моего отца, и большую часть своего детства я слышал, как она жалуется на судьбу, приведшую ее на эту планету.

Когда она это говорила, мои глаза, должно быть, приняли то суровое остекленевшее выражение, потому что она замолчала и глубоко вздохнула.

- Я купила это для тебя, - сказала она наконец, и извлекла что-то из пышных складок своей черной кружевной юбки. Ее серебряная рука сверкнула, когда она протянула подарок мне.

На мгновение я потерял дар речи.

Автопистолет был бесценным, с резной рукоятью из слоновой кости и стволом, изысканно украшенным гравировкой в виде переплетенных лоз и имперской аквилы на обеих сторонах. Но особенно меня поразила эмблема «»Тронзвассе» на стволе.

Оружие этой марки славилось несравненным качеством, красотой – и ценой. Даже для моей матери этот пистолет, должно быть, стоил целое состояние.

- Мама! – выдохнул я, ощутив прилив застенчивости и благодарности. Это было столь незнакомое мне чувство, что слова застряли в горле, и я закашлялся.

- Спасибо, - произнес я наконец.

- Я просила Кардинала-архиепископа благословить его. И Его Преосвященство благословил и патроны к нему, - она передала мне тяжелую коробку с патронами.

- Они раскалываются при попадании, - сказала она.

Я взял коробку. Тупоконечная пуля в каждом патроне была украшена изображением цветка, выгравированным вручную.

- Это разрывные пули с усиленным останавливающим действием, для поражения живой силы.

Конечно, я это знал. Охотники на ксеносов использовали их в своей борьбе с врагами человечества. В одной из моих книг была картинка, показывавшая, как их осколки рвут плоть цели.

В ответ на мои многократные благодарности мать лишь сухо кивнула.

- Тебе пора идти, - сказала она. – Аркад ждет тебя внизу.

- Он мне не нужен, - сказал я. Она начала спорить, но я был непреклонен. – Что подумает отец, если ты пошлешь со мной одного из своих телохранителей?

Моя логика была ясной. Если я хочу доказать, что достоин быть его наследником, я должен соответствовать его высоким стандартам.

Моя мать замолчала. Обезьянка подергала ее за палец, прося снова почесать ее.

- Со мной все будет хорошо, обещаю, - я похлопал по кобуре с автопистолетом.

Ее пальцы сжались на шерсти обезьянки, сидевшей на ее коленях и державшей моего титана. Равнодушные глаза зверька медленно моргнули.

- Помни, - сказала она. – Ты был моим первым сыном.

- Да. Был, - сказал я.

Это слово уязвило ее, и когда она ответила, ее голос звучал холодно:

- Ну что ж, иди к нему.

Я кивнул и шагнул вперед, чтобы обнять ее. Она не встала. Запах наркотиков пропитал ее одеяния. Она была напряженной в моих объятиях. Мгновение мы молчали, мать и сын. Наконец я разжал объятия. Ее пальцы вцепились в мою руку, и в моих ушах прозвучал ее хриплый шепот:

- Они попытаются убить тебя, - сказала она. – Ты должен быть готов. И когда они придут, не медли.

Она хлопнула меня по щеке, чтобы я лучше запомнил. Удар был болезненным, ее ногти оцарапали мое лицо. Моргнув, я кивнул. Я знал это уже несколько лет. Это знание было выжжено в моей душе. Не было необходимости в пощечинах, чтобы не забывать об этом.

- Иди, если ты должен, - сказала она.

Я вышел из ее комнаты, и, глубоко вздохнув, закрыл за собой двери.

Это были последние слова моей матери, которые я слышал. Спустя месяц она умерла. Но тогда я этого не знал, а если бы и знал, едва ли сделал бы что-то иначе. Жизнь каждого человека идет своим путем, и если ее жизнь закончилась тогда, значит, на то была воля Императора.

Жители Эверсити готовились к празднованию дня Святой Елены за неделю до его наступления, соблюдая пост, изготовляя молитвенные свитки и умерщвляя свою плоть.

Я точно не знаю, что именно Святая Елена, Непорочная Девственница и Целительница Страждущих, сделала, чтобы заслужить свое причисление к лику святых. Кластер Виселиц прославился таким количеством святых, что иногда трудно удержать в памяти все подробности их деяний. Или она завоевывала миры, или уничтожала отступников, или, возможно, была мученицей, которую привязали к астероиду и запустили в звезду.

Но обо всех этих подробностях я думал в последнюю очередь, когда выскользнул из задних ворот моего дома и оказался в темном узком переулке. Сверху из протекающих труб капала зловонная жидкость. Крошащийся камнебетон был покрыт пятнами сырого мха и плесени.

Переулок вел на юг, круто спускаясь вниз по ступенчатым ярусам Эверсити. Выходя из Дворцового квартала, он, извиваясь, тянулся по районам трущоб.

Тяжкое зловоние висело в воздухе. В этих тесных жилищах вера была еще сильнее, чем во дворцах, и с каждого камнебетонного карниза свисали плетеные талисманы и иконы. На каждую стену были наклеены молитвенные свитки, имперские аквилы заново покрашены серебряной краской, и, судя по шепоту из-за закрытых дверей, самые усердные и благочестивые уже проснулись и отсчитывали молитвы по четкам.

Я спустился по истертым мраморным ступеням в другой узкий переулок, проходивший между двумя мраморными палаццо, теперь ветхими и разрушавшимися, их комнаты были превращены в дешевое съемное жилье. Это было одно из тех мест, об опасности которых предупреждала меня мать – узкие и заброшенные переулки, где человеку могли выпустить кишки и бросить его труп в кислотные отходы, так, что его никогда не найдут. Но я был молодым, и то, что я выбрал в то утро именно эту дорогу, было для меня проявлением свободолюбия и бесстрашия. И когда я на всякий случай оглянулся, то заметил, что кто-то следит за мной. Я потянулся к пистолету «Тронзвассе» на боку. Чувство оружия в руке придало мне уверенности, и, резко повернувшись, я увидел темный силуэт с лицом, закрытым тканью. Я ощутил укол страха, словно капля ледяной воды побежала по спине.

Слова матери прозвучали в моей голове. Я выхватил пистолет и поднял его.

- Стой! – приказал я. Раздался испуганный вскрик, и я увидел, что это была просто старуха, шедшая на утреннюю молитву. Она в страхе подняла руки и стала отступать назад по лестнице, старые ноги медленно поднималась по крутым ступенькам.

Почувствовав себя глупо, я сунул пистолет обратно в кобуру.

Мой отец был начальником полиции планеты Потенс[1], и я знал, что могу безнаказанно застрелить здесь кого угодно, но эта несчастная старая карга не стоила того, чтобы тратить на нее патроны.

Попадание этой пули разорвало бы ее на куски. Но я подумал, что она, возможно, не собиралась причинять мне вреда. И, кроме того, я спешил на встречу с отцом.

Моего отца звали Эбрам Хау. Он занимал пост начальника полиции этой планеты уже почти столетие, и я был его третьим сыном. Мы являлись прямыми потомками Нокса Хау, офицера Адептус Арбитрес, которого привела в Кластер Виселиц воля вдовы тогдашнего Патридзо, суровой женщины, знавшей недостатки своего сына и его наложниц.

Судя по рассказам, Нокс Хау был весьма суровым человеком. Первое, что он сделал, едва получив полномочия – переместил свой штаб из огромного дворцового комплекса Патридзо. «Придворное политиканство – язва, которая ослабляет этот мир», по слухам, говорил он своему сыну, «не позволяй ей ослабить тебя».

Предания нашей семьи полны историй о Ноксе Хау. В правящем роду Ричстаров было так много заговоров и междоусобной вражды, что наш предок был вынужден зачистить целых две ветви рода, в том числе ветвь Эверарда Ричстара, во дворце которого я вырос. Вероятно, самым заметным вкладом Нокса Хау в городской ландшафт Эверсити были Казармы Силовиков – огромный камнебетонный куб с железобетонной оградой, окруженный рядами колючей проволоки, построенный у основания нижних ярусов столицы.

Это был прямой и суровый ответ вычурной роскоши многоярусных дворцов и палаццо. В этом месте жил мой отец. И именно туда он вызвал меня.

Как только я вышел на широкую дорогу, ведущую к Казармам, то заметил, как в мою сторону повернулись стволы орудийных башен «Тарантул». Для порабощенных разумов сервиторов, управлявших ими, я был потенциальной угрозой. Спаренные тупоносые стволы тяжелых болтеров следили за мной, когда я шагал по пустому проспекту.

Подойдя ближе, я разглядел сервиторов, управлявших орудиями. Их черепа были встроены в броневые кожуха башен, глаза заменены аугметическими целеуказателями. Они неприятно напомнили мне о Прыгуне. Иногда он был подвержен вспышкам ярости, и, бывало, мне приходилось прятаться под кроватью, выжидая, пока эти вспышки пройдут. Этот опыт научил меня не доверять свою безопасность мозгу преступника или еретика, пусть даже измененному. И теперь я чувствовал себя весьма неприятно, когда злые красные глаза целеуказателей нацелились мне в лоб.

Когда я шагнул на входную аппарель, тяжелые ворота открылись.

За ними стоял на страже силовик, облаченный в обычное снаряжение, включавшее бронежилет и шлем с затемненным забралом. Вооружен он был полицейским помповым дробовиком. Я не стал показывать ему свои документы, а он их не спрашивал. Здесь все знали, кто я. Через пару лет я могу стать его начальником. Или мертвецом – как моя мать напомнила мне. Это зависит от того, насколько грязно мои кровные братья будут бороться за наше наследство.

Во внутреннем дворе стоял ряд полугусеничных транспортеров с полицейскими щитами и черными эмблемами силовиков. В дальнем конце двора безмолвно возвышались три «Репрессора», которые Нокс Хау привез с собой на Потенс шестьсот лет назад. Они были словно живые святыни Лекс Империалис, с трижды благословенной броней и старательно смазанными штурмболтерами.

Они превосходили другие транспортеры размерами, весом – и суровостью своего устрашающего вида. Мой отец любил эти машины больше, чем что-либо еще на этой планете – в том числе, больше, чем своих сыновей. Я говорил себе, что не затаю обиду на них за это в будущем, но, честно говоря, это было не так. Единственным утешением для меня было то, что, в конце концов, они будут моими.

Отряд для ликвидации беспорядков направлялся на патрулирование. Все они были облачены в бронежилеты и шлемы. Я прошел мимо них по камнебетонным ступеням, за много лет отполированным черными сапогами силовиков. Капитан Бакис, помощник моего отца, встретил меня и сказал:

- Ваш отец…

Я кивнул, торопливо пробегая мимо. Мне уже было понятно, что он хочет сказать: я опоздал.

Кабинет моего отца находился в глубине камнебетонного лабиринта казарм. Я спустился в подвальный этаж. Воздух здесь был прохладным и пропитанным сыростью и запахом дезинфицирующих средств.

От ступеней лестницы тянулся длинный ярко освещенный коридор с дверями, ведущими в камеры и отделения для допросов. Я слышал, как в камерах кто-то вопит, хотя крики были заглушены тяжелыми дверями. Жалобные голоса потерянных душ, умолявшие о пощаде. Те, кто отклонился от соблюдения имперского закона, теперь расплачивались за свои преступления.

Эхо жалобных воплей следовало за мной, когда я шел по коридору. Кабинет моего отца находился на полпути. На его двери не было никаких знаков, единственным признаком его важности являлось присутствие еще одного часового-силовика с заряженным дробовиком. Часовой кивнул мне. Я на мгновение перевел дыхание, после чего постучал в дверь.

- Заходите! – прогремел голос моего отца.

Кабинет представлял собой камнебетонную камеру без окон. Одна люмен-полоска освещала помещение стерильным белым светом. Мой отец сидел за большим металлическим столом, рассеянно потирая шрам, который пятьдесят лет назад оставил убийца, почти сумевший перерезать ему горло.

Было трудно оторвать от него взгляд. Он выглядел таким же уродливым, как здание, в котором он служил, и излучал угрозу, словно осколочная граната. Но в то утро, пока он просматривал бумаги, я увидел, что его кожа была землистой, а дыхание затрудненным.

«Значит, слухи не врали», сказал я себе. Его последняя процедура омоложения прошла неудачно. В конце концов, мой отец был смертным человеком.

Наконец он поднял взгляд и вздохнул.

- А, это ты…

Несмотря на все предупреждения моей матери, я ожидал большего, и мои ладони начали потеть от дурных предчувствий.

- Я готов к работе, сэр, - сказал я, сотворив знамение аквилы.

Он окинул меня взглядом от ботинок до шеи, как моя мать. И в его взгляде читалось плохо скрываемое презрение. Оглядев меня – форму, броню, оружие – он ничего не выражающим голосом сказал:

- Вижу, ты принес пистолет.

- Да, сэр. «Тронзвассе».

- Парабеллум, - фыркнул он. – И ты думаешь, что заслужил его?

- Да.

- Почему?

- Я – Хау, - ответил я.

- Ты лишь носишь это имя, - заявил он. – Вот и все. Если ты хочешь быть достоин его, то должен проявить себя достойным.

- Я буду достоин, сэр!

Хмыкнув, он снова повернулся к бумагам. Мои щеки покраснели. Когда отец снова заговорил, он обращался не ко мне, а к одному из офицеров, в ожидании стоявших у стены.

- Когда возвращается Патридзо?

- Сегодня после полудня, сэр.

Мой отец закатил глаза. Патридзо был наследным правителем планеты Потенс, «слабый и коррумпированный продукт десяти тысяч лет династических интриг», как говорил мой отец.

- Все готово? – спросил отец.

- Да, сэр.

Отец явно не поверил словам подчиненного и следующие полчаса тщательно проверял все подробности. Я терпеливо ждал, и уже начал думать, что обо мне совсем забыли. Потом отец потребовал доложить детали расследования, касавшиеся наркокартеля Банда.

Казалось, он внезапно вспомнил обо мне и объяснил:

- Мы обнаружили одну из секретных баз наркокартеля Банда. Пора покончить с этими подонками.

Отец и его офицеры обсуждали, кто из лидеров наркокартеля будет им противостоять, и какие силы следует задействовать. Я слушал с возрастающим интересом, полагая, что это будет мое первое задание. «Скоро я убью своего первого преступника», подумал я.

Я не мешал им разговаривать, хотя у меня уже болели ноги и спина от долгого стояния.

- Могу я помочь, сэр? – спросил я наконец.

В глазах моего отца мелькнуло веселье. Казалось, он специально проверял, насколько у меня хватит терпения ждать.

- Нет, - ответил он. – Тебя я отправлю на судебное дежурство.

- А что это?

- Это возможность узнать мир за пределами… - отец небрежно повел рукой вокруг, - всего этого.

Я рискнул пошутить:

- За пределами Эверсити есть жизнь?

Мой отец даже не улыбнулся. Кивнув на группу офицеров, ожидавших его, он сказал:

- Познакомься с Исполнителем Террини.

Я повернулся. Террини был коренастым широкоплечим человеком, подпоясанным широким ремнем и обутым в высокие ботинки военного образца. Он уже начал седеть, и выглядел крепким и надежным. Мой отец явно специально выбрал его.

- Вы оба выезжаете через час, - приказал отец.

Я подумал об операции против базы наркокартеля.

- Сегодня? – спросил я.

- Да. Сегодня, - сказал мой отец. – А что, ты собирался участвовать в празднествах Дня Святой Елены?

- Нет, сэр, - ответил я. – Просто я думал… зачистка базы наркокартеля…

Он устремил на меня суровый взгляд.

- Парень. Ты начнешь службу снизу, как начинали мы все, - он махнул рукой. – Террини расскажет все, что тебе надо знать.

В этот момент раздался стук в дверь. В кабинет заглянул еще один силовик.

- Сэр, он готов признаться.

В кабинет втащили человека. На его голых руках змеились татуировки картеля Банда. Говоривший силовик пнул его:

- Рассказывай начальнику то, что ты рассказал мне!

Человек начал что-то говорить, когда силовик нанес ему мощный удар в лицо. Нос арестованного с хрустом сломался, и на пол хлынула струя крови.

Террини взял меня за руку и повел к двери.

- Пошли, - сказал он. – Пора идти.

Звуки тяжелых ударов все еще слышались, когда Террини закрыл за нами дверь. Мы стояли одни в коридоре.

- Исполнитель первого класса Альгар Террини, - представился он и протянул руку. Его рукопожатие было крепким, словно тиски. Он кивнул на мой пистолет:

- Отличная вещь. Знаешь, как им пользоваться?

- Прицелиться и молиться, - сказал я.

Террини рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

- Отлично. Мне нравится твой подход.

Несколько минут спустя мы уже шагали по подземному ангару. Низкую камнебетонную крышу пересекали стальные балки, трубы и воздуховоды. В дальнем конце ангара стоял полугусеничный транспортер, украшенный имперской аквилой и эмблемой Ричстаров.

У одного из передних колес лежали два вещмешка. Террини поднял по одному в каждой руке.

- Тут все, что тебе нужно, - сказал он, и закинул их на багажник на крыше кабины водителя. Привязав вещмешки к багажнику, он спрыгнул на камнебетон.

Кабина обладала минимальным комфортом и простейшим оборудованием. Сиденья прогнулись, их кожаная обивка была протертой и заштопанной. Зеленая краска на панели приборов облупилась и покрылась царапинами за десятилетия службы. Под ней виднелось тусклое железо с пятнами ржавчины. В кабине пахло дешевой смазкой и старым дымом лхо-сигарет. Все это было весьма далеко от великолепия древних «Репрессоров» моего отца.

«Видимо, это и значит начать снизу», подумал я, глядя, как Террини с третьей попытки завел двигатель. Из выхлопной трубы вырвалось густое облако бурого прометиевого дыма. Терри слегка нажал педали, чтобы пробудить машинный дух транспортера.

Когда машинный дух полностью пробудился, Террини нажал несколько кнопок и рычагов, достал из кармана на груди пару солнцезащитных очков, и, наконец, со скрежетом передач, мы двинулись вперед.

- Так что такое это судебное дежурство? - спросил я у Террини, пока он, переключая передачи, выводил транспортер из подземного ангара во внутренний двор. Исполнитель не обернулся ко мне, продолжая смотреть вперед, его толстые пальцы крепко сжимали штурвал.

- Отдаленные поселения… они слишком далеко расположены и слишком малы, чтобы держать в них отдельные судебные участки. – Террини похлопал по богато украшенному футляру для свитков, пристегнутому цепью к его поясу. – Предписание Судебных Полномочий, - пояснил он, и поднял два пальца, изображая пистолет. – Всеобъемлющие судебные полномочия. Выносить приговоры и приводить их в исполнение.

Он кивнул на жестяной ящик, стоявший в кабине между нашими сиденьями.

- Открой его.

Я так и сделал. Внутри я ожидал увидеть запас пищи, воды или запасные аккумуляторы, но вместо этого там оказались два фолианта свода законов в кожаных переплетах, а также цепи, наручники, шурупы, силовые стрекала и еще какие-то острые предметы.

- Орудия допроса, - пояснил Террини.

Я вспомнил человека, которого этим утром притащили в кабинет моего отца. Террини словно прочитал мои мысли.

- Не беспокойся, - сказал он. – Те, кто бунтует против Империума Человека и законных представителей власти Императора, утрачивают свою человечность. Они не лучше зверей.

Я кивнул, обдумывая это, пока мы выезжали с территории Казарм.

- Тебе следует понять, - продолжал Террини, - вся эта планета – лишь маленький зубец одной из шестеренок в огромном механизме Империума. Потенс всего лишь аграрный мир. С точки зрения Верховных Лордов Терры наша значимость ничтожна. Единственная наша задача – вовремя доставлять десятину в виде сельхозпродукции, - он поднял палец, продолжая рулить, чтобы подчеркнуть свои слова. – И если мы этого не выполним, миллионы – миллиарды – умрут. Но сервам на это плевать. Они думают только о том, чтобы набивать брюхо и трахать своих сестер. Забудь всю эту болтовню вроде «Император любит вас». На них это не действует. Единственный способ заставить их работать – застрелить нескольких из них. Десяток. Два десятка. Перестрелять половину их, если нужно. Поэтому перед каждым прибытием десятинного флота нам приходится устраивать демонстрацию насилия. Внушать им страх Божий-Императорский.

- И это на них действует?

- Конечно, - сказал Террини, и, повернувшись ко мне, улыбнулся. – Власть осуществляется через насилие, и это насилие должно быть заметным.

Когда окраины Эверсити растаяли вдали, я глубоко вздохнул, чувствуя, что какая-то часть тягот жизни стала ощущаться меньше, словно лай собак, затихающий позади.

- Первая остановка в Кардинальских Водах, - сказал Террини. – Бухгалтер там – надежный человек.

- Кто это - бухгалтер?

- Они управляют фермерскими хозяйствами. Они называются бухгалтерами, потому что ведут бухгалтерские десятинные книги, - сказал он, словно это подразумевалось само собой.

- А что это за книги?

Террини вздохнул.

- Это записи того, что каждая ферма должна доставить для уплаты имперской десятины.

- А если они не доставят десятину?

- Доставят.

- Всегда?

Террини усмехнулся.

- Да, если они хотят жить.

Нас пропустили через несколько блокпостов, и теперь мы ехали на юг, мимо лагерей сервов, складов и огромных факторумов с закрытыми окнами и трубами, изрыгающими густой черный прометиевый дым. Впереди простирался Космопорт – огромная камнебетонная равнина с круглыми башнями-зернохранилищами, покрытыми пятнами ржавчины, вышками авгуров и бесконечными рядами ржавых складов и ангаров. На посадочных площадках стояли орбитальные лихтеры, ожидавшие погрузки десятины, чтобы доставить ее на борт космических кораблей.

Наконец Террини нарушил молчание:

- Знаешь, как скрутить лхо-сигарету?

Он достал из-под бронежилета кожаный кошелек и кинул его мне. Я отсыпал резаный лист лхо, скрутил и заклеил бумажную сигарету, и передал ему.

- Зажги ее, - сказал он.

Я взял с панели приборов его зажигалку, включил ее и зажег сигарету.

Он глубоко затянулся, выпустив немного дыма из уголка рта. Потом он сжал губы, и, выдув струю синего дыма, начал что-то фальшиво напевать себе под нос. Часы тянулись вместе с милями дороги, наконец, и его песенка затихла.

Вместо факторумов и складов за окнами кабины теперь тянулись поля, на которых не было видно ничего, кроме бесконечных рядов двадцатифутовых стеблей зерновых растений, сухих и шуршащих, уже почти готовых к жатве.

Жизнь за пределами Эверсити была откровением для меня. Это был мир лагерей сервов, грязи и нищеты. Вагонетки с удобрениями, с которых стекали человеческие испражнения. Рабочие команды, измотанные от усталости, трудившиеся в полях или отдыхавшие в тени огромных стеблей. У каждого серва на шее висел закрытый контейнер, в котором хранились подробности их преступлений. Надсмотрщики стояли отдельно, подняв на плечи свои старинные лазерные мушкеты. Они выглядели почти такими же угнетенными, как сервы, за которыми они надзирали, каждый из них словно являл собой воплощение нищеты и отчаяния. Никто из рабов не поднимал взгляд. В толпе себе подобных они чувствовали себя безопаснее. Выделяться хоть чем-то было опасно. Только глупцы стали бы навлекать на себя проблемы таким образом.

Меня посетила поразительная мысль - какой прекрасной была моя жизнь до сих пор. Я понимал, что, несмотря на шелка, мрамор и жизнь во дворце, лишь каприз судьбы отделял меня от грязных рабов в цепях, сбившихся в кучу на обочине дороги. И кто знает, что таит будущее? Когда мой отец умрет, начнется схватка за его наследство. Я не знал, какие испытания уготованы мне в ближайшие месяцы, но понимал, что потерпеть неудачу означает смерть.

И, думая о Прыгуне, я осознавал, что бывает участь и хуже смерти.

- Какие преступления они совершили? – спросил я у Террини, когда мы проезжали мимо еще одной команды сервов.

- Самые разные. Наиболее злостных еретиков казнят. Пригодных передают на переработку в сервиторы. Но тех, чьи преступления менее серьезны, обращают в рабство. Их дети наследуют их преступления, а потом дети их детей, и так многие поколения, пока грехи их предков не считаются искупленными.

Я снова подумал о Прыгуне, задумавшись, какие страшные преступления таились за его татуированной улыбкой.

После долгого молчания Террини спросил:

- Как думаешь, сколько осталось твоему отцу?

- Что ты имеешь в виду?

Террини рассмеялся и, отхаркнувшись, сплюнул в открытое окно.

- Не будь дураком. Всем известно, что он умирает.

Снова наступило молчание. Я не знал, что сказать. Мгновение он выглядел почти смущенным.

- Ты же знал об этом, да?

- Конечно, - сказал я, посмотрев в окно, и думая, сколько я могу ему рассказать. – Уже несколько лет.

Террини выбросил окурок в окно.

- И что будет, когда он умрет?

Я не ответил, посмотрев на него, и вдруг меня поразила мысль, что сейчас со мной происходит именно то, о чем я читал в книгах в детстве: мальчика отсылают из города в сопровождении человека, которому приказано убить его…

Снова повисло молчание. Террини кинул мне кожаный кошелек, чтобы я свернул еще одну лхо-сигарету.

- Хочешь закурить? – спросил он.

- Конечно.

Лхо оказалось более грубым, чем то, к которому я привык. Дым заставил меня закашляться. Террини рассмеялся.

- Как камешки в горле, - сказал он, и хрипло закашлялся, подтверждая свои слова.

Кардинальские воды оказались большим фермерским хозяйством, расположенным в шести часах пути к югу от Эверсити, обслуживали его около сотни сервов. Хозяйство включало в себя бараки для сервов, административный блок, амбары и теплицы с плексигласовыми крышами.

Мы приехали сюда, когда полуденная жара уже начала сменяться вечерней прохладой, наш полугусеничный транспортер остановился посреди мощеного камнебетоном двора. Террини захлопнул дверь кабины и огляделся. Далеко в поле работал комбайн, оставляя в рядах стеблей широкую просеку. Шум его двигателя звучал, словно далекий гром. Позади него в воздух поднималось облако пыли.

В этом месте царила ленивая апатичная атмосфера – даже среди надсмотрщиков, бывших гвардейцев, которые увидели, что мы подъезжаем, и вышли навстречу, туже застегивая пояса на своих толстых животах. Самым толстым из всех оказался бухгалтер. Он сразу же начал потеть, и, быстро заговорив, повел нас осматривать ферму.

Стандартной реакцией Террини были неодобрительно смотреть на все, что ему показывали, присвистывая и покачивая головой. «Это заставляет бухгалтеров лучше стараться», пояснил он мне позже. В конце инспекции он бросил на бухгалтера предупреждающий взгляд:

- Лучше бы вам выполнить назначенные нормы.

Бухгалтер вытер потный лоб.

- Да, сэр. Конечно. Я обещаю. Мы выполним!

Террини не сказал ничего, и бухгалтер повел нас в свой кабинет. Половину одной стены в нем занимал изысканно украшенный деревянный письменный стол.

- Все здесь, - сказал бухгалтер.

Я увидел, что звание бухгалтера он носил не просто так. Огромная бухгалтерская книга в кожаной обложке была высотой почти с человека, и толстая, как шина грузовика «Карго-8». Понадобились усилия трех человек, чтобы вынести ее и водрузить на подставку. Двое из них открыли обложку. Пергаментные страницы были тяжелы даже на вид. Каждая страница была разлинована и покрыта записями аккуратным готическим шрифтом. Бухгалтер с помощью палочки перелистывал страницы, пока не нашел нужную.

- Вот, - сказал он, и начал читать вслух.

Мы сидели почти полдня, пока Террини и бухгалтер проверяли каждую статью. Единственное, что помогало нам поддерживать силы – маленькие чашечки рекафа.

Сделав первый глоток, я поморщился. Вкус был кислым, грубым и землистым. Я посмотрел на лица Террини и бухгалтера, но, похоже, им рекаф казался вполне терпимым. Наконец Террини достал свою печать и воск, и, накапав воска на печать, утвердил требуемое для десятины количество зерна и мясной пасты.

- Готово, - сказал он.

После этого бухгалтер пригласил нас на обед – некоторое количество той же произведенной здесь мясной пасты, и фрукты, тоже выращенные здесь, на ферме. К этому прилагалось по кружке неплохого грога – очень кстати, чтобы смыть мерзкий вкус рекафа.

После обеда Террини, рыгнув, спросил:

- Злоумышленники есть?

Бухгалтер кивнул:

- Конечно.

- Отлично! – Террини хлопнул меня по спине. – Рудгард, твой пистолет заряжен?

- Да.

- Время немного повеселиться.

Солнце уже садилось, когда для нас был воздвигнут узкий помост, и мы стояли на платформе, оглядывая сверху толпу сервов, сидевших группами на прогретой солнцем земле. Здесь их было около сотни. Мужчины, женщины, дети – все носили рабские цепи. Их лица были грязными и истощенными. От них поднималось зловоние немытых человеческих тел.

По обеим сторонам помоста возвышались шесты, увешанные свитками с предписаниями Лекс Империалис. Позади нас в горячем воздухе лениво развевалось знамя Ричстаров. Вокс-рупор проигрывал имперские гимны, над толпой парил сервочереп, тащивший за собой знамя с хвалами Богу-Императору. Сервочерепа, которые я видел во дворце, были искусно изготовлены и отделаны, но этот явно был грубой работы, с него свисали клочья плохо очищенной плоти. Казалось, что его вынули из могилы и набальзамировали в большой спешке. За ним тянулся запах дезинфицирующих средств.

Толпа содрогнулась от ужаса, когда двое надсмотрщиков поволокли вперед одного из сервов. Он был тощим, одетым в лохмотья, босые ноги скребли по земле, на его голову был накинут мешок. Надсмотрщики подтащили его к кузову грузовика.

Террини хлопнул меня по плечу.

- Он твой.

Я всегда представлял, что моим первым убитым преступником будет боевик наркокартеля Банда, убитый в жаркой перестрелке, а не какой-то несчастный серв, связанный и с кляпом во рту. Террини заметил выражение моего лица.

- Ты справишься, - сказал он. – Просто прицелься и молись.

Я глубоко вздохнул. Этот человек был всего лишь сервом и явно заслуживал наказания, но я хотел, чтобы первая жертва моего оружия была не столь жалкой и ничтожной.

- Можно мне взять твой пистолет? – спросил я.

Террини покачал головой.

- Стреляй из своего.

Я начал спорить, но он был непреклонен:

- Серв – это тоже жизнь. Твоему оружию все равно.

Когда приговоренного подвели ко мне, меня охватил гнев на него, за то, что приходится стрелять в такое ничтожество из моего «Тронзвассе». Теперь, конечно, я стал умнее. Жизнь редко дает нам уроки, которые нам приятны, и правда в том, что убить человека в перестрелке легко, как глазом моргнуть. Мир вокруг словно размыт. События вокруг тебя происходят слишком быстро, и ты действуешь инстинктивно. Ты живешь на грани своего разума, и угроза смерти обостряет все твои чувства. Ты не думаешь, пока бой не кончится.

Казнь преступников требует большей твердости. И это было хорошее место для начала. Ты спокоен и готов, и здесь есть зрители, ждущие казни. Я запомнил слова Террини: «Насилие должно быть заметным».

Было много других преступлений, с которыми следовало разобраться до казни. Двоих сервов выпороли за кражу мясной пасты. Еще пятерых за то, что они тайно собирались вместе. И еще одному отрезали язык за то, что он проклял бухгалтера.

Мы наблюдали за всем этим. Слышали щелканье бичей, смотрели, как на коже выпоротых вздуваются длинные рубцы и льется кровь, слушали жалобные вопли наказуемого, когда ему вытащили язык изо рта, чтобы нож сделал свою работу. Глядевших на все это сервов все больше охватывало отчаяние.

Наконец настало время казни.

Двое надсмотрщиков втащили приговоренного на помост. Он сопротивлялся, и они пинками заставили его встать на колени.

Я вытер руки о штаны, широко расставил ноги и глубоко вздохнул.

По приказу Террини надсмотрщики сняли с головы приговоренного мешок. Во рту серва торчал кляп-шарик. Моргнув от яркого солнечного света, преступник посмотрел на меня. Его глаза были зелеными, и в них сверкала злоба. Я взглянул на него с не меньшей ненавистью.

Террини взял вокс-рупор.

- Серв Банн. Ты обвиняешься в проведении запрещенных тайных ритуалов. Бог-Император устал от твоего жалкого существования. Твой ничтожный труд не стоит пищи, которую Империум Человека тратит на тебя. Твой приговор к рабскому труду распространяется на три поколения твоих потомков, чтобы они могли искупить твои преступления. Но твое существование подошло к концу. Бог-Император требует твоей смерти, и милостивый Патридзо возложил на нас обязанность исполнить этот приговор.

Человек, стоявший передо мной на коленях, был примерно одного возраста со мной, но судьба разделила нас, уготовив роли убийцы и убитого. Я чувствовал лишь презрение к нему, ожидая, пока Террини дочитает приговор.

Подойдя ко мне, Террини прошептал:

- Стреляй с дистанции вытянутой руки. Не закрывай глаза, как твой старший брат. Он лишь зацепил приговоренного, и мне пришлось добивать его.

Я кивнул, все еще смотря в глаза приговоренному, и вытер пот с ладоней.

- Прямо в лицо, - сказал Террини, но я уже едва слышал его слова. Теперь это касалось лишь меня и человека передо мной. Он был преступником, а я – его смертью.

Шагнув вперед, я поднял руку с пистолетом, словно на дуэли, и громко произнес:

- Именем Патридзо, Святого Игнацио Ричстара и Бога-Императора Человечества, приговариваю тебя к смерти.

Выждав мгновение в тишине, чтобы в толпе поняли мои слова, я выстрелил.

Пистолет дернулся в моей руке, но я был сильным, и выстрел попал точно в цель.

Это было похоже на разрыв бомбы. Голова преступника взорвалась. Я ощутил, как меня окатило дождем из капель крови и мозга. Наступила ошеломленная тишина. Безголовое тело, булькая кровью, рухнуло с помоста в толпу сервов.

Я вытер лицо. Тишина продолжалась еще мгновение, а после сервы начали рыдать. Даже Террини побледнел. Подойдя ко мне, он смахнул кровавые клочья кожи и волос преступника с лица. Осколок кости поранил его прямо под глазом.

- Трон Святой! – воскликнул он. – Чем ты стрелял в него?

Я показал ему, какие патроны использовал.

- Разрывные? – он рассмеялся. Позже он дал мне магазин с обычными патронами. – В следующий раз используй эти.

Всю следующую неделю продолжались инспекции ферм, проверки бухгалтерских книг – и казни. Все спрашивали об ожидаемых кораблях сборщиков десятины. Когда они прибудут? Сколько на этот раз потребует Бог-Император? Насколько голодны Его армии?

Террини отвечал им всем с суровой властностью, словно у него был персональный канал связи с самим Богом-Императором. И он никого не пытался в этом разубедить. Он говорил о врагах, противостоящих Империуму. Как ксеносы осаждают владения Бога-Императора со всех сторон, а еще более коварные силы скверны и ереси подрывают Империум изнутри. И все они хотят поработить человечество. Они хотят захватить галактику.

Бухгалтеры и надсмотрщики на каждой ферме слушали со смиренным почтением. Террини заставлял всех задуматься над своими предупреждениями:

- Патридзо обещал Богу-Императору, что мы выплатим всю положенную десятину. Не должно быть допущено никаких отступлений. Десятина должна быть уплачена вовремя и полностью. Только армии Бога-Императора оберегают нас от врагов человечества.

Я, стоя рядом с ним, важно кивал, и надсмотрщики смотрели на меня с трепетом.

Конечно же, на каждой ферме были сервы, приговоренные к смерти.

Я расстреливал их всех.

- Это как ботинки почистить, - сказал Террини однажды ночью, глотнув амасека из стакана и раскуривая лхо-сигарету.

Мои глаза следили за далекими люменами лихтера в небе, доставлявшего груз десятины в ангары корабля на орбите. Террини продолжал говорить, и я кивнул. В первый раз я испытал потрясение, но каждая следующая казнь была немного легче предыдущей.

Я зарядил свой автопистолет обычными патронами, которые использовали силовики. Патроны были длиной с мой мизинец, тупоносые, тяжелые, с медными гильзами с зарядом физелина.

Тупоносые стальные пули делали свою работу. Некоторые из приговоренных смотрели мне в глаза. Некоторые молились. Иные умоляли о пощаде. Я казнил их всех.

Спокойно. Хладнокровно. Словно почистить ботинки, когда ты пришел с улицы.

Тридцатую казнь я провел с почти обыденным спокойствием. Даже Террини казался впечатленным. Он поздравительно хлопнул меня по плечу.

- Ты прирожденный исполнитель, - сказал он. – Прямо как твой отец.

- Спасибо, - ответил я.

Последним местом, которое мы должны были посетить в ходе нашего судебного объезда, было фермерское хозяйство, называвшееся Рекланбор. Это было хорошо управляемое хозяйство со строгой дисциплиной и должным образом запуганными сервами. Мы допивали утренний рекаф, когда в домик для гостей, где нас разместили, пришел посыльный.

- Сэр, - обратился он к Террини. – Вас просят прибыть в административный блок.

Террини ушел. Я тем временем допил свой рекаф и сложил вещи в вещмешок.

Когда Террини вернулся, его лицо было мрачным, хотя в его солнцезащитных очках отражалось ясное кобальтово-синее небо. Я подал ему зажженную лхо-сигарету. Затянувшись, Террини выдул изо рта струю синего дыма.

- Вокс-сообщение из Эверсити. Нам придется посетить еще одно место.

Я уже с нетерпением ожидал, когда мы вернемся в Эверсити, и эта новость вызвала у меня понятное раздражение.

- Это фермерское хозяйство называется Торсарбор, - сказал Террини. – Тамошнего бухгалтера зовут Тару. Он хороший человек. Бывший гвардеец.

Один из служащих административного блока, стоявших поблизости, выглядел встревоженным. Он хотел что-то сказать, но не решался. Я посмотрел ему в глаза, и он решил, что все-таки должен это сказать.

- Вы не слышали, сэр?

- Что? – буркнул Террини.

- Бухгалтер Тару мертв…

Террини поднял взгляд.

- Вот как? Когда я его видел в последний раз, он выглядел вполне здоровым.

Лицо служащего приняло скорбное выражение. Жизнь на планете Потенс была нелегкой. Людей подстерегали самые разные опасности.

- Так кто там сейчас бухгалтер?

Служащий этого не знал.

- Сейчас там новая рабочая бригада.

Террини покачал головой. Мы оба хотели скорее вернуться в Эверсити. И заезжать куда-то еще – последнее, что нам хотелось.

- Как называется это место? – уточнил я, когда мы погрузили вещмешки на багажник полугусеничного транспортера и приготовились выезжать.

- Торсарбор, - повторил Террини.

- Никогда не слышал о нем. Это далеко?

Он кивнул.

- Практически на краю света.

Торсарбор находился в двух днях пути дальше к югу, в пыльных пустошах Долгой Засухи. Местность на нашем пути становилась более пыльной и пустынной. Проехав один день, мы остановились в придорожной станции – это была всего лишь лачуга с двумя комнатами, туалетом в виде выгребной ямы, водяной колонкой и поленницей сухих дров.

Террини был ветераном множества таких поездок, но даже он был недоволен скудостью обстановки. Впрочем, мы устроились там без ненужных жалоб, сварили рекаф, подогрели мясную пасту, а после ужина, пока темнело, сидели и курили лхо. Когда солнце скрылось за горизонтом, мы смотрели на огни кораблей на орбите в сгущавшейся тьме.

Я спал плохо.

В моих снах меня ждал Прыгун. Я вздрогнул, когда он появился. Прыжками он подтащил свое сшитое туловище вперед, и навис надо мной, глядя сверху вниз и жалуясь на медные импланты за ушами.

- Чешется! – прошипел он, и начал плакать. Его глаза с нашитыми голубыми бриллиантам скосились, когда его лицо исказилось в плаче. Схватив что-то за ухом, он сунул это мне под нос, держа в окровавленных пальцах. Это был твердый белый комок гноя. Я пытался приказать ему остановиться, но не мог говорить, а Прыгун не мог прекратить чесаться. Он не понимал, что от расчесов воспаление кожи вокруг имплантов будет только хуже.

Он начал истекать кровью. Кровь полилась на мое лицо – и я в испуге проснулся. Мой нос, казалось, до сих пор чуял запах крови и гноящейся плоти из сна.

Передышка была недолгой. Каждый раз, когда я снова засыпал, Прыгун опять был там, словно ждал меня. Один раз его охватила одна из тех вспышек ярости, я прятался от него под кроватью, а он пытался полезть за мной. В другом сне он читал мне на ночь «Книгу Мучеников Терниев», раскрыв ее на коленях.

- Покажи мне картинку, - попросил я. На картинке был покаявшийся грешник, привязанный к креслу, хирурги склонились над ним со сверлами и имплантами.

- Что с ним происходит? – спросил я-ребенок во сне.

Прыгун молча смотрел в никуда, и я потянул его за рукав.

- Наказание! – произнес он наконец. Его лицо стало печальным. Зубы были желтыми на фоне выбеленной кожи. Я увидел, что его глаза налились кровью, и левый глаз начал дергаться.

Я понял, что это значит, и скорее попытался отскочить.

- Наказание, - прошептал он. – Согрешившие должны быть наказаны. Чешется!

Он потянул за импланты, вырывая их из кожи. Кровь полилась по его шее, и выражение его глаз изменилось. Теперь они светились злобным разумом.

В ужасе я бросился под кровать, но Прыгун устремился за мной, подтягиваясь на руках. Я отбивался от него ногами.

- Отойди! – закричал я, но он схватил меня за руки и подтащил к себе. Я отчаянно отбивался, но он прижал меня к полу.

- Мама! – завопил я, и он зажал мне рот рукой. Рука была горячей и потной. Я хотел укусить его, но боялся.

- Их ломают, - прошептал он. – Пытают. Бьют. Их заставляют каяться в грехах.

В этом сне Прыгун был особенно страшен.

- Прекрати! – пытался сказать я ему. Но широкая красная улыбка Прыгуна превратилась в злобный оскал. Его дыхание было зловонным, глаза сверкали злобой.

- Их заставляют каяться, - прохрипел он снова. И после этого он начал плакать. Почему-то сейчас было особенно страшно видеть, как он плачет.

- Их ломают…

Как-то я сумел освободить одну руку, и, вырвавшись, вскочил на ноги и вцепился в полки. Игрушки посыпались вниз, когда я стал карабкаться по полкам. Единственное безопасное место, где он не мог меня достать, было наверху.

В моем сне я не спал всю ночь, прижавшись к стене и глядя во тьму расширенными от страха глазами. Я слышал, как Прыгун неуклюже скачет, подстерегая меня, словно голодный волк.

Он пытался выманить меня вниз обещаниями и угрозами.

- Нет! – говорил я ему во сне, прислушиваясь, как колокола собора отбивают часы, и отчаянно ожидая наступления утра, когда слуги придут за мной.

Когда в предрассветной дымке стали видны силуэты шпилей Эверсити, Прыгун понял, что его время кончилось. Я слышал, как он кряхтит, взбираясь по полкам. Я молился Императору, глядя, как клочья рыжих волос появляются над краем верхней полки. Белое лицо Прыгуна медленно поднялось над краем полки, словно тошнотворная луна, его бриллиантовые глаза были темны.

- Прыгуну жаль, - сказал он, подтягиваясь ко мне. Он держался за полку одной рукой, а другой тянулся ко мне, - Иди к Прыгуну!

Я покачал головой. В этом сне я был ребенком, но все равно не хотел идти к нему. Особенно, когда он был таким. Он тянулся ко мне, но я крепко прижался к стене, подтянув ноги к подбородку. Прыгун схватил моего заводного титана и швырнул в меня, но от этого усилия чуть не упал.

- Иди сюда! – прошипел он, снова потянувшись ко мне. – Мелкий ублюдок!

Следующим утром Террини и я проснулись еще до рассвета. Я ничего не говорил о своих кошмарах, и не спрашивал Террини, как он спал, но он тоже выглядел усталым. Мы молча собрали вещи и поехали дальше на юг.

Через несколько часов после завтрака дорога сменилась грунтовым трактом, уходившим прямо в пустоши.

- Я не знал, что так далеко в пустошах что-то есть, - сказал я.

Террини одну руку положил на открытое окно, другой держал лхо-сигарету.

- Нет, - просто ответил он.

Спустя еще час пути мы увидели стену, построенную в пустошах. Огромная камнебетонная стена тянулась от горизонта до горизонта, словно плотина пересохшего водохранилища.

Там, где дорога подходила к стене, виднелись железные ворота, открытые и покосившиеся на петлях. На воротах были написаны какие-то слова, но из-за пыли и ржавчины их невозможно было прочитать. Когда мы проехали в ворота, я успел разглядеть караульное помещение, давно заброшенное.

Террини ехал, не снижая скорости. Я ожидал увидеть за стеной что-то другое, но местность была абсолютно такой же. Все так же, миля за милей, тянулись соляные пустоши, безжизненные, словно сердце мертвеца. И часы шли и шли…

Я иногда оборачивался, глядя в окна и пытаясь хоть как-то уменьшить скуку и боль в спине от долгой неподвижности. Террини что-то напевал себе под нос, курил и снова напевал.

Наконец соляные равнины сменились заросшими кустарником полями, а потом, постепенно, миля за милей, на горизонте стали появляться орошаемые сельскохозяйственные земли. Ирригационные трубы тянулись по широким квадратным полям зерновых, здесь их стебли достигали почти тридцатифутовой высоты. Они поднимались по обеим сторонам дороги, словно стены, сгибаясь под своей тяжестью.

Здесь и там попадались участки, где ирригационные трубы были неисправны, и растения там были гораздо меньше, и иссушены жарой. Шуршащие стебли были густо покрыты паутиной. Это их шуршание звучало странно призрачно, словно мы ехали мимо рядов мертвецов. Время от времени на краях полей попадались ржавые машины: то грузовик «Карго-6» без шин, то старый плуг, заросший травой. В тенях прятались птицеподобные существа с кожистыми крыльями. Иногда мы вспугивали этих тварей, и они, хлопая крыльями, перелетали на другое место, повисая вниз головой в тени.

Вся местность вокруг казалась угрюмой, гнетущей и мрачной. Это чувство только усилилось, когда мы проехали мимо длинного ряда огромных ржавеющих сельскохозяйственных машин. Эти машины напомнили мне военную технику, оборудованную косилками и молотилками вместо пушек. В трещинах дороги густо росли сорняки. У каждой машины было поднято знамя, украшенное религиозными текстами. А после вдоль дороги потянулся ряд железных виселиц.

На них висели железные клетки с телами. Первые из них, увиденные нами, были просто грудами костей, но по мере того, как мы ехали вдоль ряда, стали попадаться и не до конца сгнившие трупы, зловоние в воздухе стало заметно сильнее. На каждой клетке висели обрывки молитвенных свитков и флажки, судя по надписям на которых, эти мертвецы сами избрали такую смерть.

В воздухе висела тяжкая атмосфера нарочитой, демонстративной и разрушительной религиозности.

Я вспомнил ложь, которую мне доводилось говорить, время, когда я пропускал молитвы, религиозные праздники, когда я вместо молитв лежал в постели или играл с Прыгуном, или выстраивал на полу своих металлических солдат, воображая их армией под моим командованием. Вспомнил я и как моя мать зажигала свечи в темноте, чтобы читать священные книги, и мы молились с ней в моей комнате.

Последний труп в ряду висел, должно быть, не больше недели. Голова мертвеца уперлась в прутья решетки. Глаза были выклеваны. Нос отгрызен, и из открытых ноздрей выползали личинки. Кожа трупа была черной и вздувшейся, одна рука просунута сквозь прутья решетки, ее палец указывал в том направлении, откуда мы ехали. Из открытого рта мертвеца, словно язык, свешивался длинный свиток пергамента с большими черными буквами.

«Смерть лучше безумия», было написано на нем.

Наконец впереди показался административный блок Торсарбора. Когда мы подъехали к комплексу зданий, перед нашей машиной разбежалась стая кур, в панике хлопая крыльями. Послышался глухой стук – мы все же задели пару кур, оставив позади их изломанные трупики.

Террини остановил транспортер. Машинный дух с недовольным хрипом умолк, и пыль за машиной стала оседать. Перед нами была часовня, посвященная Богу-Императору. Она представляла собой открытое здание с красными колоннами и красной черепичной крышей. Сквозь множество молитвенных свитков, прибитых к карнизам, я увидел свечи, горевшие под золотым черепом, на котором повисли сталактиты из расплавленного и снова застывшего воска. Перед черепом стояла огромная медная курильница с грудой серого пепла, в который была воткнута высокая красная свеча. От нее поднималась струйка синего дыма.

Я огляделся. Ряды высохших стеблей зерновых, словно сдавливавшие это место со всех сторон, придавали ему особо гнетущую атмосферу заброшенности и безысходности.

Террини открыл дверь кабины.

- Пошли, - сказал он. – Давай скорее закончим здесь.

Звук захлопнувшихся дверей привлек внимание местных обитателей, вышедших из тени одного из амбаров. Выглядели они невзрачно – некоторые были босиком, иные в плохо подходивших им старых ботинках военного образца или в самодельных сандалиях, их одежда, выгоревшая на солнце, была рваной и заштопанной. Но на их бритых головах были заметны следы самых крайних форм умерщвления плоти, которые я когда-либо видел. Выбритая кожа была усеяна струпьями и шрамами – некоторые уже побледнели, иные были еще так свежи, что раны еще сочились сукровицей, или были покрыты коркой запекшейся крови.

Они безмолвно смотрели на нас.

Потом я запретил такие крайние формы имперского культа, но в то время они были обычным делом на планете. Прямо на моих глазах один из фанатиков нанес себе рану и начал истекать кровью.

- Кто здесь бухгалтер? – спросил Террини.

- Капо, - ответил один из них.

- Где он?

Еще один, разрезавший свои губы до самых десен, указал на камнебетонный бункер с высокими стенами и темными бойницами.

Остальную часть пути к административному блоку мы прошли в тишине, если не считать хруста камешков под нашими ногами.

Ворота были открыты. На них была краской нанесена аквила, сильно поцарапанная и испещренная пятнами ржавчины. С обеих половин ворот свисали во множестве молитвенные свитки. Слова на них поблекли от яркого солнца.

«Вина нечестивых тяжким бременем висит на их душах», гласила одна надпись.

«Безумие есть чистота», утверждала другая.

«Благочестивые омывают руки свои кровью».

За воротами административного блока оказался широкий камнебетонный атриум с несколькими дверьми. Воздух внутри был прохладный и пахнул пылью. Все двери были закрыты.

- Бухгалтер? – позвал Террини, эхо его голоса отразилось от каменных стен.

Спустя довольно долгую паузу, отозвался чей-то голос:

- Эй?

Из двери слева от нас вышел здоровяк, обутый в ботинки, какие носили горные стрелки. На его поясе висел грязный белый фартук. Его лицо было распухшим и помятым от ударов, словно у кулачного бойца. Нос был сворочен на щеку, вместо одного глаза зияла пустая глазница.

- Бухгалтер Капо, к вашим услугам, - произнес он.

- Исполнитель Террини, - представился мой напарник. – И исполнитель Хау.

Бухгалтер остановился перед нами.

- И больше никого?

- Только мы.

- Исповедник не приехал?

- Я сказал, только мы. Что за проблемы у вас тут? – спросил Террини.

- Ох… - бухгалтер глубоко вздохнул. – Да.

Он жестом пригласил нас в свой кабинет.

- Зайдем. Надо поговорить.

Кабинет бухгалтера был освещен тусклым светом экрана настольного когитатора. Капо дернул за шнур с узлом, и на потолке с треском включилась люмен-полоска. Помещение было тесным. Полки забиты бумагами, свитками и папками. На голой стене позади стола висел большой график, несколько пыльных грамот Муниторума, поблекших от времени, и бумажная икона Святого Игнацио, приколотая к стене четырьмя медными гвоздями. Святой был изображен в облачении Игнацио Победоносного, в золотой броне, в руках силовое копье, у его ног грудами лежали убитые ксеносы.

Но мое внимание привлек большой металлический стол.

Рядом с когитатором стояла переполненная пепельница и череп. Этот череп напомнил мне обезьянок моей матери. Удлиненные челюсти с клыками, словно у собак, и глазницы под тяжелыми надбровными дугами. На поверхности черепа были вырезаны странные иконы, приковавшие мой взгляд.

Я потянулся к нему, чтобы рассмотреть лучше.

- Не трогайте! – воскликнул бухгалтер. Поспешив к столу, он схватил этот обезьяний череп. – Пожалуйста. Это трофей моего отца, - сказал он, словно устыдившись своей резкости. – Отец привез его из одной военной кампании.

- Ваш отец был военным? – спросил Террини.

- Он служил в корпусе снабжения.

В этот момент дверь открылась, и в кабинет влетел сервочереп, волоча за собой кусок позвоночника. Мы за эту поездку видели немало плохо сделанных сервочерепов, но этот выглядел как останки жертвы жестокого убийства. Он был грубо скреплен металлическими скобами, на которых висели обрывки кожи, икона священной шестерни была вбита в его лоб с почти нарочитой небрежностью.

- Трон Святой! – произнес Террини, когда сервочереп прогудел своими антигравитационными генераторами у его плеча. Подвешенные под черепом циркулярная пила, дрель и клещи висели, словно парализованные конечности, в клещах была зажата папка с бумагами. – Ну и уродливая штука!

Капо кивнул, взяв папку у сервочерепа и засунув ее в деревянный ящик.

- Да, - сказал он, его единственный глаз смотрел на каждого из нас по очереди. – Слушайте. Я не хотел говорить слишком громко. Правда в том, что мы уходим отсюда.

Голос Террини мгновенно приобрел более суровое звучание:

- Что значит «уходите»?

Капо вспотел, несмотря на то, что в кабинете было прохладно.

- Исполнитель, я не дурак и не невежда, но тут происходит что-то странное… - он глубоко вздохнул, казалось, что он пытается лучше выразить свои мысли. – Вы этого не чувствуете?

Когда мы не ответили, он выдохнул.

- Это происходит тут уже несколько месяцев. Кошмары. Силуэты по ночам. Тени от людей там, где нет людей, - он поднял руку и вытер со лба пот. – Сервы стали неуправляемыми. Несколько из них пропали. Они все это чувствуют. Их религиозное рвение… приняло крайние формы. А потом еще эта девчонка… - он еще раз вздохнул, словно не сразу решился это сказать. – Я думаю, она ведьма.

Террини рассмеялся и положил руку на рукоять пистолета – не слишком очевидная, но все же угроза.

- Я не могу поверить, что за чушь я слышу.

Бухгалтер потер виски.

- Вам стоит выслушать ее.

Террини прервал его:

- Я не собираюсь слушать ее. Мы можем отвезти ее в Эверсити, Экклезиархия решит, что с ней делать. Я прибыл сюда, чтобы удостовериться, что вы соберете урожай для уплаты десятины.

Капо сел за стол и положил голову на руки.

- Простите, сэр. Честно говоря, эта должность мне не по зубам. Предполагалось, что я лишь временно заменю бухгалтера Тару. Я просил дать мне указания, но из Эверсити так и не ответили.

Прежде чем Террини что-то ответил, Капо начал перечислять свои проблемы:

- Сначала сервы начали болеть потницей, потом у них стали появляться гноящиеся нарывы, причинявшие ужасные страдания… Мы молились об избавлении от болезни, но потом некоторые женщины надсмотрщиков стали каждую ночь мучиться жуткими припадками. Я видел одну своими глазами. Она страшно билась, ее тело словно пыталось принять животный облик, издавала нечеловеческие звуки. Это было самое пугающее зрелище, которое я видел. А потом начали слышаться голоса там, где не было людей. Сквозняки в закрытых комнатах. Сервы стали отказываться выходить на работу. Нам приходилось идти и охранять их даже средь бела дня. Моя команда не очень опытна. Они тоже стали бояться. Пошли слухи. Проклятье. Еретик. Голодная душа, которая ищет себе новое тело. Внезапно даже с охранниками я не мог заставить никого выйти собирать урожай. И тогда появился он. Он называл себя «Недостойным». Он сказал, что он священнослужитель.

- Сначала я был рад этому, - продолжал Капо. – Его молитвы остановили болезнь, и когда с одной из девушек снова случился припадок, мы позвали его. Он заговорил с ней и возложил на нее руки. «Она одержима духом!», сказал он. И он провел молитвенное бдение, и умерщвлял свою плоть, и когда снова начался припадок, он изгнал злого духа. Я думал, что он воистину благословение для нас, но он сказал, что это - что бы ни было в ней, оно не ушло навсегда. Что оно приковано к этому месту, и единственный способ уберечься от него – умерщвлять свою плоть. Некоторые сервы стали считать, что они одержимы. Они заперлись в клетках и уморили себя голодом. Теперь все оставшиеся сервы стали его последователями, и они молятся вместе… Но похоже, что это проклятье – эта штука – стала атаковать наши передовые посты. Мы потеряли уже три из них.

- О чем ради Святой Терры вы говорите? – Террини начал терять терпение. - И что значит «потеряли три поста»? Вы их неправильно разместили? Положили карту с ними в стол и забыли о них?

Бухгалтер покраснел.

- Нет, - сказал он. – Это значит, что люди на них погибли.

Он снова глубоко вздохнул. Его скорби давили на него тяжким бременем.

- И все это время Патридзо требует от меня десятину. И при этом не посылает мне помощи, которая нам так нужна, - откинувшись на стуле, он снова потер виски. – Нам очень нужен священник. Кто-то, кто обладает силой, чтобы изгнать злого духа, который преследует нас.

Террини поднял руку.

- Хватит! Вы говорите как суеверный раб. Подумайте. Вы надсмотрщик. Вы носите эмблему аквилы. Мы не такие, как эти суеверные сервы. Мы – орудия Бога-Императора. Он сидит на Золотом Троне Терры, объединяя Империум, и полагается на таких верных слуг как мы, дабы мы служили Ему и вершили волю Его. Мы не можем позволить себе опуститься на уровень суеверий и невежества простонародья. Не так ли?

Капо некоторое время смотрел в глаза Террини, и наконец покачал головой.

- Конечно. Простите. Вы правы.

Он вздохнул, и Террини похлопал его по плечу. Теперь мой напарник заговорил с ним мягче:

- Я знаю, может быть нелегко. Император многого требует от нас, но мы не можем колебаться. Мы должны оставаться сильными. Вы это понимаете, не так ли?

Капо кивнул.

Террини, помолчав, продолжил:

- Он надеется на нас, что мы обеспечим Его воинство пищей. Его армии защищают нас всех от ксеносов и безумия. Поэтому мы должны собрать этот урожай.

Капо, дернув головой, попытался снова что-то объяснить.

- Тише, - сказал Террини. – Выдохните и успокойтесь. Так что случилось с вашими постами?

- Команда Фаррара исчезла, - ответил бухгалтер. – Рейн умер от дизентерии. Талия однажды вышла поохотиться и не вернулась. И я не смог найти никого, кто согласился бы выйти на ее поиски. А потом, прямо вчера… Мамма Джетт сообщила мне, что у ее фермы происходит что-то странное. Я обещал ей помощь, но после этого вокс-связь с ней пропала.

Я сидел, наблюдая за всем этим, и был заинтригован не меньше Террини.

- Кто эта Мамма Джетт? – спросил я.

- Она из освобожденных сервов, работает на своем участке земли уже тридцать лет. Жесткая, как старый сапог.

- И далеко ее ферма?

- В часе пути отсюда.

- И все? – уточнил я.

Капо кивнул.

Я обернулся к Террини.

- Мы успеем доехать туда до темноты?

Террини посмотрел на хронометр.

- Да. Капо, поехали с нами, покажете нам дорогу.

Бухгалтер побледнел.

- Сейчас?

Я ободряюще хлопнул его по спине.

- Да. Сейчас.

Так как нас было теперь трое, мы взяли один из «Голиафов», стоявших у административного блока. Это была старая ржавая машина с эмблемой Муниторума, едва видной под слоем пыли. Капо завел мотор со второй попытки. Из выхлопной трубы грузовика вырвалось густое бурое облако прометиевого дыма. Капо нажал на педаль газа, прогревая мотор.

- Просто его нужно немного подбодрить, - сказал он, и грузовик тронулся с места.

Дорога шла мимо построек фермы, вдоль ряда амбаров, потом сворачивала в каньон, где тоже росли зерновые. Железная подвеска «Голиафа» никак не помогала смягчить нашу поездку. По дороге в сезон дождей прошла гусеничная машина, и вся дорога была взрыта, потом взрытая земля на жаре засохла до каменной твердости. «Голиаф» трясло так, что мы ощущали всеми костями каждую рытвину.

- Так вот, эта Мамма Джетт, - начал я, напрягая голос, чтобы перекричать шум мотора. – Вы сказали, она из освобожденных сервов?

- Да. Четвертое поколение. Ее предок был приговорен к рабскому труду за ересь сто тридцать лет назад. Ее освободили, когда срок наказания для его потомков истек.

- И сколько лет ей сейчас?

Капо фыркнул.

- Пятьдесят. Или шестьдесят. Не знаю. Вряд ли она сама знает.

- И многие сервы остаются здесь после освобождения?

Капо покачал головой.

- Не многие из них доживают до освобождения. А из тех, которые доживают, большинство просто не знает, как жить иначе. Поэтому они становятся рабочей силой для факторумов, или рабочими Муниторума. Или, как Мамма Джетт, продолжают делать то, что лучше всего умеют – обрабатывать землю.

Мы ехали милю за милей мимо рядов зерновых, прежде чем впереди показалась ферма Маммы Джетт.

Она стояла в полях, квадратный участок земли с низким жилым домом, открытым амбаром, насосной установкой со станком-качалкой и рядом теплиц, блестевших на солнце.

За насосной установкой стояли несколько высоких башен-резервуаров для воды, от них тянулись оцинкованные ирригационные трубы, уходившие в поля. Головка насоса-качалки медленно двигалась то вверх, то вниз. За исключением этого на ферме царило зловещее безмолвие.

Недалеко от дома, на деревянном шесте, воткнутом в землю, стояло соломенное пугало, одетое в изорванное платье, его рука указывала на дом.

Мотор «Голиафа» умолк, и Капо, распахнув дверь, спрыгнул из кабины. Террини сделал то же самое с другой стороны. Когда кабину покинул я, Капо позвал:

- Мамма Джетт?

Я тоже позвал ее. Но, кроме скрипа насоса, ничего не отозвалось.

К одноэтажному дому прилегала фанерная веранда. Дверь представляла собой просто два листа ржавого металла, прикрепленных к грубо сработанной деревянной раме, и увешанных аляповатыми иконами.

Капо постучал.

- Эй? – позвал он.

Никто не ответил.

Он со скрипом открыл дверь.

- Мамма Джетт?

Я прошел в дом за ним. Комната выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Вся мебель была перевернута и разбита, посреди всего этого разгрома, словно падающий снег, кружились клочья ткани.

- Трон Святой… - прошептал я. Под моими ботинками хрустели разбитые горшки и осколки стекла. Пол был мокрым от рассола и мясной пасты.

- Мамма Джетт? – звали мы, заглядывая в комнаты. – Мамма Джетт?

Я протолкнулся к задней двери дома и остановился.

- Что там? – спросил Террини.

- Похоже, что гроксы вырвались из загона, - ответил я.

Гроксы были основными сельскохозяйственными животными, выращиваемыми на мясо по всему Империуму. Эти злобные ящеры в своем родном мире были высшими хищниками, обладали свирепым нравом и челюстями, способными перекусить человека пополам. Но они также обладали способностью питаться почти чем угодно, и давали много мяса, богатого протеином. Единственным способом содержать их безопасно было лоботомировать их и держать в ямах-загонах.

Но тут было явно что-то не так. Изгородь, которая должна была находиться под электрическим напряжением, была растоптана, и грокс-подросток стоял на заднем дворе. Я затаил дыхание. Грокс присел к земле, словно кошка, готовая прыгнуть, его черные змеиные глаза смотрели прямо на нас, гибкий хвост угрожающе бил по земле.

В первый раз в моей жизни я испытал ужасное ощущение, что я не человек, а просто добыча.

А потом грокс прыгнул.

Я выстрелил и промазал. Когда я прицелился снова, Террини оттолкнул меня в сторону.

Он выпускал в грокса одну пулю за другой. Эхо выстрелов разносилось по полям. Он всадил в ящера пять пуль, наконец, грокс свалился на землю в десяти футах от нас и умер, испустив последний вздох, раздувший складки на горле и со свистом вырвавшийся из ноздрей.

Террини спрятал пистолет в кобуру.

- Один готов, - сказал он, повернувшись к Капо. – Сколько их тут еще?

Мы нашли еще двух гроксов почти сразу. Они были мертвы, и, похоже, их загрызло остальное стадо.

Обойдя дом, я увидел четвертого грокса. Он был размером с наш полугусеничный транспортер, и стоял всего в десяти футах от меня, наполовину повернувшись спиной ко мне.

Грокс угрожающе раздул складки на горле. Он стоял над человеческим телом.

Конечностей у трупа не было, но передо мной был торс женщины. Грокс засунул рыло в брюшную полость, оттащил тело в сторону и встряхнул его.

Во рту у меня пересохло. Я прицелился и выстрелил.

Это было совсем не то, что расстреливать преступников. Когда я выстрелил, время словно остановилось.

За грохотом выстрела последовало мгновение тишины. И, парадоксально, мгновение неподвижности.

Потом я испытывал такое много раз. Это как будто весь мир обернулся и потрясенно смотрит, словно все знают, что должно случиться нечто ужасное. Выстрел сделан, и жизнь вот-вот оборвется. События разворачиваются с парализующей медленностью кошмара.

А потом пуля попала в цель, и начался ад.

После первого выстрела грокс повернул голову ко мне. Казалось, он словно ждал, пока пуля попадет в него. Она попала в мышцы ниже плеча. Я видел попадание, но не видел, как пуля вышла. Теперь ящер был разозлен. С внезапной скоростью он бросился на меня, яростно шипя.

Следующий выстрел попал выше плеча. Грокс не остановился.

Я выстрелил еще два раза. Наверное, это были разрывные, и я всадил в тушу грокса еще три пули. Наконец он рухнул, страшные когти взрыли землю, клыкастая пасть распахнулась в яростном реве. Умирая, грокс все еще пытался дотянуться до меня своей длинной шеей.

Когда я закрываю глаза, то все еще слышу этот рев.

Когда вы расстреливаете людей, часто они бывают так травмированы попаданием, что едва могут говорить. Иногда в этот момент смертной муки они зовут кого-то на помощь. Императора. Отца или, чаще, мать.

Иногда, умирая, они задавали мне вопросы. Много раз было, когда я перезаряжал пистолет, чтобы всадить последнюю пулю в череп, приговоренный смотрел на меня и шептал: «Почему?» Или «Кто ты?» Или даже «Как ты спишь по ночам?»

«Я отлично сплю по ночам, потому что такая мразь как ты, сдохла», говорю я им, и отправляю их на суд Императора.

Но чаще они испытывают такую боль и шок, что едва держатся на грани жизни, и все, что они могут делать – стонать, и пытаться отползти в угол. Но, конечно, спасения нет. Даже если расстрел происходит в темной комнате, все, что остается – пройти по широкому следу крови и найти приговоренного скорчившимся у стены, бледного и дрожащего, истекающего последними каплями крови.

Если вы чувствуете себя в милосердном настроении, то можете избавить приговоренного от страданий. Но я не вижу оснований проявлять к ним милосердие. Если ты нарушил Лекс Империалис, не жди никакой пощады

Милосердие для слабых.

Нет, я предпочитаю позволить им истечь кровью… или всадить еще одну пулю в живот. Чтобы все дерьмо из их кишок вытекло в рану. Это самый медленный способ расстрела, и самый болезненный. Для некоторых преступников даже это слишком хорошая смерть – но, конечно, тогда я ничего этого не знал.

У этого грокса не было разума и понимания человека-преступника. Единственное чувство, которое он знал, была боль, и в этой боли он едва мог дышать, но все же он яростно шипел и пытался дотянуться до меня.

Я стоял над ним и смотрел в его черные глаза. Его зубы были желтыми и неровными. Из ноздрей текла кровавая пена. Хотя это была неразумная тварь, мое чувство справедливости и порядка требовало ее наказания.

Недалеко лежало истерзанное тело Маммы Джетт. Головы не было, живот разорван, внутренности съедены, ноги до коленей обглоданы.

Глядя на это наполовину сожранное тело, я стоял и слушал, как вопит умирающий грокс.

Террини подошел ко мне и достал из кобуры пистолет.

- Прикончи его! – велел он, и я прервал последний вопль грокса, пустив пулю в череп твари.

Капо пошел в дом, чтобы принести простыню, пока Террини и я направились отстреливать остальных гроксов.

Мы отыскали еще четырех в полях недалеко от дома, но еще одного так и не нашли. Обойдя вокруг дома, мы, осторожно оглядываясь, направились к насосу.

Его механизм был в хорошем состоянии. Его красили столько раз, что заклепки и швы были едва заметны. Насос продолжал качать воду из скважины под землей. Вокруг лежали кучи гроксового навоза, но оставшегося ящера нигде не было видно.

Вскоре я обнаружил останки одного из рабочих Джетт. От него осталась лишь нога в ботинке и несколько клочков одежды.

Когда мы подошли к дому, моргая от света заходящего солнца, то не увидели Капо. На мгновение я почувствовал панику, но вскоре бухгалтер вышел из дома.

- Пойдем, - сказал я. – Пора ехать.

Мы собрали все человеческие останки, которые нашли, и теперь они тряслись в кузове «Голиафа», завернутые в грязные простыни.

Обратно мы ехали молча. Я смотрел в окно кабины и вспоминал нашу охоту на гроксов, одновременно пытаясь найти разумное объяснение тому, что случилось на ферме.

Я попытался представить себе картину происшедшего: вероятно, изгородь под напряжением отключилась, кто-то из рабочих отправился узнать в чем дело, и случайно провалился в яму-загон, а там в темноте на него напал грокс.

Люди на ферме услышали крики и бросились на помощь, а гроксы, разъяренные запахом крови, вырвались из загона. Женщины и дети, наверное, спрятались под кроватями или в шкафах. Но когда свирепые твари ворвались в дом, их было уже не остановить.

Теперь мне была понятна ужасная картина разрушения в доме. Тех, кто пытался бежать, гроксы, конечно, догнали во дворе. А тех, кто прятался в доме, они нашли по запаху.

Это зрелище смерти напомнило мне об отце, и его неудавшейся операции по омоложению. Будет ли он гордиться мной? Сколько он еще проживет? Что я потеряю, когда он умрет?

Мрачная атмосфера действовала даже на Террини. Он курил лхо-сигарету в угрюмой тишине.

От заходящего солнца по земле тянулись длинные тени. Солнце уже превратилось в красный шар на самом горизонте, когда мы въехали во двор административного блока. Там нас ждала толпа сервов. Один из них, с выпирающей нижней челюстью, покрытой темной щетиной, закричал:

- Они здесь!

И полоснул себя ножом по лбу. Кровь хлынула по его лицу. Он начал бить по ране, чтобы кровь текла сильнее. С каждым ударом кровь все больше обрызгивала его и тех, кто стоял рядом с ним.

- Что во имя Императора они творят? – спросил Террини.

- Они думают, что человеческая кровь обладает священными свойствами, - ответил Капо.

Когда мы вышли из машины, один из сервов начал брызгать кровью на нас, крича:

- Чужаки, вы должны быть очищены!

- Прекратить это! –прорычал Террини.

Наступила внезапная тишина, и один из кающихся – вероятно, духовный лидер сервов – вышел вперед. Ему было не больше двадцати лет, одет он был в старый халат, бывший когда-то белым, а теперь грязно-бурый от старых пятен крови. На его теле было больше ран и порезов, чем у Святой Фентулы Кровавого Покрова. Веко одного глаза было пришито, так, чтобы глаз был всегда открыт. Из швов и проколов текла кровь. На открытом глазном яблоке вздулись ярко-красные сосуды.

- Да благословит вас Император, - произнес он. Его голос был неожиданно звучным для такого истощенного человека, выпирающий кадык двигался, когда он говорил. У него не было тяжелого акцента сервов, его произношение было четким, как у знатных людей Эверсити. Я подумал, что это и есть тот человек, о котором говорил Капо. Священнослужитель, возглавивший кровавый культ среди сервов.

Он вел себя с удивительной уверенностью, хотя был одет в лохмотья. Он сказал:

- Меня зовут Недостойный. Я был проклят богатством, именем и роскошью. От всего этого я отказался и избрал рабское служение. Я последовал примеру Императора, который служит нам всем. Если верующие заняты тяжким трудом, то и я должен трудиться. Я разделяю их бремя. И я больше не откликаюсь на имя, которое моя мать дала мне. У меня нет чина. У меня нет семьи, и единственное мое имя – то, которое я дал себе сам.

Что-то в этом «Недостойном» заставило Террини сдержаться. Не акцент, и не явная связь со знатью Эверсити, но, я думаю, та непоколебимая уверенность и убежденность в собственной правоте, исходившая от этого человека. Он отличался от большинства священнослужителей, которых я встречал – они куда больше заботились о своей успешности в этом мире, чем о душах паствы, особенно такой, как эти сервы. На самом деле, я никогда не видел, чтобы член Экклезиархии избрал жизнь серва. Гораздо более естественной для них была роль надсмотрщиков.

«Недостойный» заметил, что я смотрю на него, и я выдержал его взгляд. Он не мог моргать, и когда попытался, капля крови проступила на одном из швов, и потекла по его щеке.

Он обратился к Террини:

- Император недоволен нами, - «Недостойный» указал на бухгалтера. – Поэтому мы должны искупать наши грехи. И пока мы не удовлетворим Его своей чистотой, Император будет карать нас всех.

Толпа сервов хором выразила согласие. Они говорили громко и уверенно, словно члены религиозного братства, клявшиеся в своей вере. Террини помедлил. Толпы опасны. Они могут бушевать с дикой яростью берсерков. Может быть, если бы рядом с ним не стоял я, он бы действовал более смело, но я был сыном начальника полиции, и Террини решил, что лучше будет разрядить напряжение.

- Слушайте меня, вы все. Вы принадлежите Императору, а главное, что требует Император от этого мира – продовольствие. Зерно. Мясо. Продовольствие для его армий по всему Империуму, которые сражаются во имя Его и защищают нас всех от нечестивых и…

Террини не успел договорить, когда «Недостойный» прервал его:

- Это не так!

Наступила тишина.

Я сжал рукоять пистолета.

- Есть и нечто более важное, что мы даем Богу-Императору, сидящему на Золотом Троне, - воскликнул «Недостойный». – Это молитва! Только нашей верой и молитвой мы поддерживаем душу Императора. И, жертвуя нашу кровь, мы даем Ему силу и жизнь!

Толпа ответила криками согласия. По приказу «Недостойного» один из сервов вышел вперед и приложил к своему лбу что-то сжатое в кулаке, после чего медленно провел сжатой рукой вниз. По его лицу хлынули потоки крови, словно он открыл кровавый фонтан.

Серв разжал кулак, и я увидел в его руке пару бритвенных лезвий. Ухмыляясь, он повторил жест, еще раз разрезав себе лицо. Кровь лилась горячими ручьями, и он начал брызгать кровью на нас.

На меня он не попал, но забрызгал кровью лицо Террини.

- Ублюдок! – выругался исполнитель, и ударил серва, свалив его на землю.

Серв упал и приподнялся на локоть, выплевывая кровь. Ботинок Террини врезался в его ребра с такой силой, что подбросил серва на фут над землей. Я услышал треск ломающихся костей, но Террини еще не закончил. Новый удар ногой со всей силой врезался в лицо серва.

Я не знаю, что сломалось – череп или шея – но раздался тошнотворный хруст, и серв замер неподвижно в луже крови, натекшей из ран в голове.

- Мы – исполнители на службе Бога-Императора и Патридзо. У меня Предписание Судебных Полномочий, - Террини коснулся богато украшенного футляра для свитков на поясе. На одной его стороне был выгравирован золотой череп.

Сервы смотрели на нас с трепетом.

- Мы – воплощение воли Императора, - прокричал Террини. – Этот свиток дает мне полномочия немедленно казнить любого, кто отказывается выполнять мои требования. Вы говорите о вере, но вера может иметь много проявлений. А вот десятина – нет. Вам должно быть стыдно, что вы увечите тела, которые Бог-Император дал вам, тогда как вы должны благодарить Его за силу и дух, которые Он вложил в вас. Вы благословлены своей службой. Ваша роль в этой жизни – служить, а не судить других. Я убивал много раз в своей жизни, и с радостью застрелю любого из вас, кто откажется повиноваться моим приказам. Теперь возвращайтесь в свои бараки. Завтра утром, на рассвете, начнется жатва.

Смерть одного из их товарищей потрясла сервов. Они были должным образом запуганы, и, звеня цепями, направились к баракам.

Но «Недостойный» отказался уйти, хотя его паства оставила его. Он трясся от ярости, глядя на нас.

- Не трать мое время, - сказал ему Террини, - или я сделаю тебя сервом, и ты проведешь остаток жизни в рудниках Черной Скалы.

- Кто ты такой, чтобы говорить от имени Императора? – спросил самозваный священнослужитель.

- Я исполнитель Террини, и я скормлю тебя гроксам, если ты попадешься мне на глаза еще раз.

Двое из людей Капо сидели в караульном помещении административного блока и играли в кости за столом.

Они вздрогнули, увидев Террини, но исполнитель уже набросился на них. Пинком он перевернул стол, кости разлетелись. Схватив за шиворот одного из надсмотрщиков, Террини швырнул его в другого.

- Встать! – заорал он, и они поспешно вскочили, поправляя одежду.

Гнев Террини был устрашающим.

- Кто здесь командует? – спросил он их. – Я вам скажу кто. Не этот «Недостойный». Здесь командует Император! А в Его отсутствие командую я.

Их взгляд упал на свиток с Предписанием на его поясе, но убедило их не это, а гнев Террини и его непреклонная убежденность.

- А теперь найдите остальных надсмотрщиков и приведите их сюда.

Уже почти стемнело, когда собрались остальные надсмотрщики. Террини оглядел их. Они выглядели такими испуганными, словно сами были сервами.

- Я не знаю, что у вас тут было раньше, но теперь здесь я. А со мной Предписание Судебных Полномочий от самого Патридзо, а через него – Бога-Императора Человечества.

Я всегда считал самым угрожающим молчание, но Террини гремел как из вокс-рупора. От крика вены на его шее вздулись, изо рта брызгала слюна. Он запугивал их, устрашал, и внушал им, что лишь исполняя его приказы, они могут искупить свои грехи.

- Я только что приехал с фермы Маммы Джетт. Кто-то отключил электроизгородь, и гроксы вырвались из загона и убили всех. Один зверь еще где-то бегает. А это значит, он придет сюда. Он уже отведал человечьего мяса. Сервов надо охранять все время, и вы будете работать парами, пока весь урожай не будет собран. Поэтому никому не выходить без оружия. Понятно?

Они кивнули.

Террини отвесил затрещину одному из них, чтобы было понятнее.

- За халатность платят жизнями! – напомнил он, и они снова кивнули в потрясенном молчании. Наконец он сказал:

- Я хочу, чтобы утром все углы этой фермы были очищены, и везде шла работа.

После этого он отобрал пять человек.

- В кузове нашего «Голиафа» лежат останки Маммы Джетт и ее рабочих. Выкопайте могилы и похороните их. И если утратите бдительность, будете следующими!

Надсмотрщики разошлись, но один из них остался, нерешительно замерев, словно боясь что-то спросить. Террини заметил его и раздраженно повернулся:

- Да? – прорычал он.

Человек испуганно вздрогнул.

- Простите, сэр, - произнес он. – Я знал… - он начал и не договорил.

Террини повернулся к нему.

- Ну что еще?

- Это я, сэр. Хамбер.

Террини пристально посмотрел на него, но спустя мгновение выражение его лица изменилось.

- Хамбер! – воскликнул Террини. – Трон Святой! Что ты здесь делаешь?

- Ну, сэр, я приехал с бухгалтером Тару… - сказал надсмотрщик. – И остался здесь.

Я оставил Террини разговаривать с Хамбером и вышел пронаблюдать за похоронами. Уже наступила ночь, и надсмотрщики припарковали рядом с местом погребения «Часовой»-погрузчик, используя его прожектор для освещения земли.

Я сел на камень, закурил лхо-сигарету и огляделся. Мы находились в сотне ярдов от административного блока, рядом с маленькой деревянной часовней. Сервов здесь не хоронили, их трупы скармливали гроксам. Это было место погребения надсмотрщиков, и вдоль одной стены часовни тянулся ряд металлических столбиков, каждый из которых был украшен ржавеющей аквилой.

Останки Маммы Джетт и ее рабочих собирались хоронить в общей могиле. Надсмотрщики уже работали кирками и лопатами. Сверху земля была твердой, но на глубине пары футов почва оказалась мягкой и песчаной. Лопата за лопатой, надсмотрщики откидывали землю в сторону.

Спустя почти час они вырыли могилу и принесли останки из кузова «Голиафа». Простыни, в которые мы завернули части тел, были запачканы засохшей кровью. Надсмотрщики сложили останки на краю могилы и один из них пошел искать человека, который мог бы сказать несколько слов. Им оказался не «Недостойный», а человек более старшего возраста, одетый в черные одеяния. Он прихрамывал, опираясь на серебристую трость, увенчанную символом шестерни.

Воздух был теплым, и от вырытой могилы уже поднимался запах смерти.

Человек с тростью выглядел болезненным, и из-за черной одежды казался еще бледнее. Было такое впечатление, что его только что разбудили. Поправив пояс, он протянул мне руку, и сказал бесстрастным голосом:

- Я технопровидец Гэд.

Я представился, но, похоже, он не узнал меня.

- Ну что ж, - сказал он, вздохнув. – Пора препроводить их к Омниссии.

- Как сочтете нужным, - кивнул я.

Я продолжал сидеть на камне, когда Гэд приступил к церемонии. Но на нее я почти не обращал внимания, а думал о том, что будет, когда я вернусь в Эверсити. Когда мой отец умрет. Придется нелегко.

Один из надсмотрщиков подошел ко мне, приветственно кивнув. Он стоял, глядя на меня, пока я не предложил ему лхо-сигарету.

- Можно? – спросил он, и я кивнул. – Спасибо!

Подошел еще один надсмотрщик. Первый разделил с ним лхо-сигарету, которую я дал ему, и они назвали свои имена:

- Я Перин, - сказал один, с прямыми черными волосами, неровно подстриженными.

- А я Томбс. Служу здесь пять лет, - сказал второй, более низкорослый, затянувшись окурком. – Хорошее у тебя лхо.

Перин кивнул, дожидаясь своей очереди.

- Значит, ты уже видел «Недостойного»?

Я кивнул.

- Откуда он тут взялся?

Перин пожал плечами.

- Появился здесь три месяца назад. Пришел с сервами… Культ Святой Крови. Но через пару недель сервы уже почитали его как святого. Они здорово пугают меня.

Когда технопровидец Гэд закончил церемонию, он подошел ко мне, чтобы тоже покурить лхо, и взял сигарету дрожащими пальцами. Когда он склонился ко мне, чтобы прикурить, я увидел, что его глаза налиты кровью.

- Это место убивает меня, - сказал он. – Вы это чувствуете?

Я огляделся. Тут действительно чувствовалось что-то странное.

Гэд закрыл глаза и с удовольствием затянулся.

- Вы слышали о Рлоре? – спросил он.

- Нет. А кто это?

- Он был заместителем бухгалтера Тару. Тоже из бывших гвардейцев. Не особо умный, но верный. Вы понимаете, о чем я?

Я понимал.

- И?

- Ну вот, - продолжал он. – Однажды он зашел в теплицу, поскользнулся и упал в бак с жидкими удобрениями.

Тут я не вполне понял, к чему это.

- Удобрения выделяют ядовитые газы, - пояснил Гэд. – Если упадешь в бак, у тебя есть лишь несколько секунд, чтобы выбраться…

- А если не выберешься, то потеряешь сознание? – догадался я. Технопровидец кивнул, и я поморщился, - А потом утонешь…

- На следующий день, - продолжал Гэд, - у теплицы нашли соломенное пугало, такое же, как те, которые мы ставим в полях. Вот только никто не приносил это пугало к теплице. Сервы были напуганы до ужаса. А ночью там горел свет. Капо запер эту теплицу. Он сказал, что лучше нам оставить то, что там есть, внутри – что бы это ни было. Иначе оно выйдет наружу. И теперь, там, где случается чья-то смерть, находят одно из этих проклятых соломенных пугал. Они просто ждут…

Когда Мамма Джетт и ее рабочие были похоронены, мы организовали простой ужин из вареных кореньев и нескольких кусочков вяленого мяса грокса. Все надсмотрщики рано отправились спать. Капо пожелал каждому из них спокойной ночи, и они скрылись в темноте. Я воспользовался возможностью спросить о смерти Рлора в теплице.

Капо испуганно открыл рот и промямлил:

- Теплица просто неисправна. Там сейчас настоящие джунгли.

Террини прищурился.

- Значит, надо, чтобы она работала исправно, - сказал он. – Что там растет?

- Водоросли.

- Хорошо. Значит, надо собрать урожай водорослей. Понятно?

Капо кивнул.

- Я пошлю кого-нибудь туда утром.

В этой напряженной атмосфере мы закончили ужин. Наконец Капо сказал:

- Надсмотрщик Перин отведет вас к дому для ночлега.

Мы захватили вещмешки с багажника на крыше нашей полугусеничной машины и последовали за Перином мимо часовни и вдоль ряда амбаров. Дорога была грунтовой, здесь и там на ней попадались камни и выбоины. Справа от нас находился барак для сервов. Это было низкое и крепкое камнебетонное здание, окна без стекол были закрыты решетками. У дверей несли охрану двое надсмотрщиков. Они были одеты так же, как Перин, с лазганами за плечами.

Они поприветствовали нас знамением аквилы, и мы, проходя мимо, сделали то же самое.

- Дом для гостей здесь, - сказал Перин, повернув налево по еще одной грунтовой дороге. Мы прошли мимо высокой проволочной ограды к ряду одноэтажных сборных домов, стоявших вдоль дороги с щебеночным покрытием.

Комплекс жилых построек для надсмотрщиков явно должен был давать этим колонистам пустыни чувство дома и порядка. Вдоль мощеной дороги стояли фонари на столбах из литого чугуна. У каждого одноэтажного дома был дворик с проволочной оградой. Но из за общей заброшенности это место все равно казалось пустым и покинутым.

Половина фонарей была разбита и не горела. Оставшиеся отбрасывали узкие круги света, освещавшего лишь камни и сорняки.

Перин указал на третий дом в ряду.

- Это мой, - гордо сказал он.

Мы не знали, что на это сказать. Домишко казался таким же грязным и запущенным, как и остальные, и Перин заметил наше отсутствие энтузиазма.

- Дом для гостей дальше. Мы его редко используем. Обычно никто сюда не приезжает.

Я попытался завязать беседу. Судя по виду, Перин раньше был военным, хотя это могло означать что угодно, от местной милиции до резерва Имперской Гвардии.

- Ты бывал в Эверсити? – спросил я.

- Только однажды, - ответил он, покраснев. – Большая часть моей службы прошла на других планетах Кластера. В Эверсити я был на астропатической станции, но внутрь не заходил. Жутковатое место.

Беседа увяла. В конце ряда домов стоял еще один, но в отличие от других он выглядел так, словно был сделан из двух старых контейнеров Муниторума, скрепленных вместе и снабженных фанерной крышей.

- Вот он, - объявил Перин с напускным энтузиазмом, открыв проволочные ворота.

К дому для гостей вела грунтовая тропинка. Снаружи горел фонарь. Во дворе кто-то посадил грядки с овощами. Над ними на шестах был устроен сетчатый навес.

Перед окнами порхали туда-сюда те же летучие твари с кожистыми крыльями. Одна хлопнула меня крыльями по лицу. Я сбил ее на землю.

- Что это за твари? – спросил я.

- Имхисы, - ответил Террини, наступив на нее ногой. – Проклятые вредители.

На двери висел тяжелый медный замок. Перин несколько секунд возился с ключом. Наконец с громким щелчком замок открылся, и Перин распахнул скрипящую дверь.

Войдя и потянувшись к стене, он щелкнул выключателем. Зажегся свет. Это был простой люмен, вкрученный в черный пластиковый патрон на потолке из прессованного картона. Когда мы вошли, нас окатила волна жаркого затхлого воздуха. Внутри стены контейнера были обшиты дешевой фанерой со стандартной эмблемой аквилы, потускневшей до того, что она стала почти неразличимой.

- Я бы прибрался в комнатах, если бы знал, что вы приедете сегодня, но после всего, что случилось… - произнес Перин.

Из маленького коридора открывались три двери. В комнатах по обеим сторонам смотреть было особо не на что – в каждой одна койка с одеялом и подушкой, и маленький фанерный столик. Перин открыл дверь между ними.

- А это кухня.

Войдя в маленькое помещение, мы сразу ощутили зловоние застойной воды.

В кухне оказалась деревянная стойка с дешевой плитой, работавшей на прометии, алюминиевая кастрюля с крышкой, пустые деревянные полки, и, наконец, посудный шкаф. Перин открыл его, словно собираясь что-то показать нам, но шкаф тоже оказался пустым.

- Я распоряжусь, чтобы сюда прислали еще что-нибудь, - сказал Перин.

Я посмотрел на Террини. Мы оба были, мягко говоря, не в восторге.

В углу стоял пластиковый бочонок с водой, наполовину полный. Перин поднял крышку, и в воздух поднялась целая туча жучков. Перин заметил, что мы недовольны.

- Туалет снаружи… - начал он, и, открыв заднюю дверь, попытался включить освещение во дворе. Оно не работало.

- Это я тоже исправлю, - пообещал Перин.

Недовольство прямо-таки сочилось из Террини.

- П-простите, сэр, - Перин покраснел и извинился еще раз. Террини последовал за ним к передней двери и захлопнул ее за ним, оборвав очередное его извинение на полуслове.

- Утром я со всем этим разберусь, - сказал Перин из-за двери.

- Нет, - заявил Террини. – Ты пойдешь и принесешь недостающую посуду и вещи. Немедленно.

- Один, сэр?

- Да, - твердо сказал Террини. – Один.

Я знал, что Перин сейчас подумал о гроксе-людоеде, гулявшем где-то поблизости, но он явно решил, что лучше будет не спорить.

- Да, сэр, - ответил он.

- И быстрее! – прорычал Террини, отвернувшись от двери.

- Проклятые идиоты! – сказал он, глубоко вздохнув.

Обе спальни были открыты.

- Какую ты выберешь? – спросил Террини.

Мне было все равно.

- Ладно. Тогда я займу эту, - сказал он, подхватив вещмешок.

Я вошел в противоположную спальню. Похоже, что никаких гостей в ней не бывало по крайней мере несколько лет. Рядом с койкой стоял дешевый металлический стул. Все было покрыто толстым слоем пыли, воздух в комнате был жарким и душным. Я отогнул тонкий матерчатый матрас. Койка была стандартной, с металлической рамой и перекрещенными кожаными ремнями.

Несколько минут спустя вернулся Перин, красный и запыхавшийся.

- Я принес вот это, - стоя на пороге, он передал мне металлический лоток с эмалированными кружками и канистру с прометием для плиты.

Уже собираясь уходить, он сказал:

- Вам лучше оставить люмен на улице включенным. И закрыть ставни.

- Зачем?

- Чтобы имхисы не залетали в дом.

Я закрыл дверь и пошел к Террини на кухню. Он копался в пустом шкафу, бормоча под нос ругательства. Он раздраженно захлопнул двери шкафа, но был обрадован, когда увидел, что я принес прометий.

- Я готов умереть за кружку рекафа, - сказал он. – Этот идиот не принес его?

- Нет.

Он снова выругался.

- В нашей машине есть немного, - напомнил я.

- Тут где-то шляется этот грокс… - нерешительно произнес Террини.

- Со мной ничего не случится, - заявил я.

- Уверен?

- Конечно, - уверил его я.

- Ну ладно. В тебе побольше храбрости, чем в этом Перине, - заметил Террини. – Но постарайся, чтобы тебя не съели. Иначе что я скажу твоему отцу?

- Постараюсь, - сказал я, засмеявшись. – В конце концов, какие шансы, что я наткнусь на этого грокса?

- В этом месте? – Террини пожал плечами. – Кто знает?

За время своей службы мне довелось зачистить немало бандитских притонов. Мне приходилось встречаться лицом к лицу с безумными мутантами во мраке подземных катакомб под Эверсити. Но даже там я не видел такой тьмы, как ночью в Торсарборе. Это была не естественная темнота. Она словно давила на все вокруг, и, хотя холодные белые звезды были видны высоко в небесах, они не давали света, а лишь подчеркивали мрак теней. Эта тьма была нечестивой.

Когда я вышел за порог и закрыл за собой дверь, то тут же пожалел о своем решении пойти в темноту одному и даже без фонаря. Но я был молодым, гордым – и глупым, как многие молодые люди.

Единственным освещением за пределами дома для гостей был один неразбитый фонарь в конце дороги. Он выделялся в окружающем мраке, но отбрасывал лишь узкий круг света на землю у столба. Тем не менее, он был для меня словно маяк, и я направился к нему, осторожно шагая по дороге, мое сердце учащенно билось.

Когда темнота охватила меня со всех сторон, другие мои чувства словно стали компенсировать слабость зрения. Я слышал, как в отдалении хлопнула дверь, как залаяла собака, а потом жуткий рев грокса где-то вдалеке. «Наверное, тот, пропавший», подумал я. Меня успокаивало, что он далеко, пока я не вспомнил, что на ферме Торсарбор есть свое стадо гроксов.

Я уже почти подошел к фонарю, когда разглядел какую-то тень на обочине дороги, и на мгновение у меня перехватило дыхание.

- Это ты, Перин? – спросил я, выхватив «Тронзвассе».

Мне никто не ответил, и когда я вгляделся, то уже не был уверен, что там вообще что-то есть.

- Кто это?

В ответ ничего. «Никто», подумал я. «Просто мое воображение».

Я был все еще на взводе, когда дошел до двора административного блока. Над воротами горел свет. Вокруг было неестественно тихо. Я подошел к полугусеничной машине.

Мне пришлось спрятать пистолет обратно в кобуру, чтобы залезть на крышу кабины и добраться до багажника. Сумка с пайками свалилась вниз, когда я спрыгнул с лестницы.

«Здесь нет грокса», сказал я себе, перекинув сумку через плечо, и пошел обратно к дому для гостей.

Чтобы успокоиться, я стал напевать песню. Именно так я делал, когда был ребенком и оставался один в своей комнате ночью, когда тени, казалось, начинали жить собственной жизнью. Эту песенку мне напевал Прыгун, когда я просыпался посреди ночи. Во тьме этого заброшенного места я словно видел его глаза, налитые кровью, на белом лице.

Пройдя мимо барака для сервов, я повернул налево, к дому для гостей, ориентируясь по еще работавшим люменам.

Я был погружен в воспоминания о Прыгуне, когда вдруг увидел женщину, стоявшую на краю круга света от фонаря. Ее лицо было пепельно-серым и истощенным, но особенно меня поразили ее глаза. Они были черными – настолько черными, что, казалось, поглощали скудный свет фонаря.

Она стояла в десяти футах от меня. Я остановился.

- Ты кто такая? – спросил я.

Ее пальцы вцепились в шаль, закрывавшую ее лицо. Она ничего не ответила, но подошла на шаг ближе.

Моя рука метнулась к пистолету.

- Ты один из силовиков? – спросила она.

- А ты кто?

- Меня зовут Агафа, - сказала она и, помолчав, добавила, - Ты не должен быть здесь. Соломенный человек этого не любит.

- Что еще за соломенный человек?

Девушка посмотрела на меня. Ее глаза были словно бездонные провалы. Она хотела что-то сказать, когда раздался другой голос:

- Агафа!

Мгновение спустя я увидел приближавшийся тусклый свет ручного фонаря. Его держала другая женщина. Когда она подошла ближе, я увидел, что она средних лет, но ее волосы, стянутые в узел, уже начали седеть.

- Агафа! – крикнула она. – Иди сюда!

- Подожди! Ты сказала… - обратился я к девушке. – Что это за соломенный человек?

Агафа посмотрела на свою мать, но та схватила ее за руку и потащила прочь.

- Простите, господин исполнитель! – сказала старшая женщина. – Это просто глупые разговоры. Мы верим в Императора и честно исполняем наш долг. Мы честные люди.

Она не стала ждать, что я скажу в ответ.

- Пошли, Агафа! Уже слишком поздно, чтобы гулять по улице.

Когда я вернулся к дому для гостей, дверь оказалась открыта. Вокруг стояла зловещая тишина.

- Террини? – позвал я, открыв дверь в спальню моего напарника. Комната была пуста.

- Террини? – я пошел на кухню.

Я обыскал все комнаты в доме, но Террини нигде не было.

Я вышел на задний двор, продолжая звать его.

- Да что с тобой такое? – выругался Террини, распахнув дверь туалета и застегивая ремень. – Тише ты. Уже нельзя человеку справить нужду спокойно?

Я почувствовал себя глупо.

- Принес рекаф? – спросил он.

- Да.

- Слава Императору!

Пока мы ждали, когда вода закипит, я сам воспользовался возможностью посетить туалет, а Террини тем временем свернул пару лхо-сигарет.

Туалет находился в деревянной будке. Внутри было темно. Дверь со скрипом открылась. Я понял, что там яма, и не стал заходить внутрь. Оттуда пахло дезинфицирующим средством и обычной для этого места затхлостью. Остановившись на пороге, я справил нужду в направлении ямы.

Снаружи стоял пластиковый бочонок с водой и подвешенным на него ковшом. Взяв ковш, я плеснул воды в яму, потом захлопнул дверь туалета и поспешил назад в дом. Войдя, я тщательно запер заднюю дверь.

К этому времени кастрюля с водой уже закипела, и Террини насыпал в кипяток солидную порцию порошка рекафа. Подождав, пока порошок растворится, он отцедил твердые частицы.

- Вот, - сказал он, передавая мне кружку. Я закурил свою лхо-сигарету и дал прикурить ему.

Мы сидели и пили рекаф. Я рассказал Террини о девушке и о том, что она упомянула «Соломенного человека».

Террини выдохнул длинную струю синего дыма.

- Что это за соломенный человек?

- Я не знаю. Ее мать увела ее, прежде чем она успела объяснить, - ответил я. – Но технопровидец на похоронах тоже упоминал его. И помнишь, на ферме Маммы Джетт было соломенное пугало? Не знаю, но что-то все это мне не нравится.

Террини покачал головой.

- Это фермы. Здесь повсюду соломенные пугала. Не позволяй местным запудрить тебе мозги, - сказал он, стряхнув пепел с сигареты в железную тарелку, стоявшую у нас вместо пепельницы. – Все это – вина этого идиота бухгалтера. Он слишком слаб и впечатлителен. Его люди позволяют себе слишком сближаться с сервами, и видишь, к чему это приводит!

Он заметил выражение моего лица.

- Не волнуйся. Завтра мы расстреляем кое-кого из них, это приведет в чувство остальных. После этого мы сможем вернуться домой.

«Домой», подумал я, докуривая лхо-сигарету и гася окурок в тарелке. Сейчас дом казался так далеко.

Той ночью я закрыл ставни в моей спальне, тщательно проверил замки, выключил свет, и долго лежал без сна, прислушиваясь к шорохам пустошей.

На этот раз в моих снах надо мной стояла Агафа. Черные глаза, холодная кожа, этот взгляд, казалось, высасывающий всю жизнь из комнаты. Я попытался встать, но она опустилась на колени рядом с моей постелью, и взяла меня за руки.

- Бойся соломенного человека! – прошептала она. И я в испуге проснулся.

В комнате никого не было, дверь была закрыта. Через коридор было слышно, как в другой спальне храпит Террини.

Воздух был прохладным. Я натянул одеяло на плечи, глубоко вздохнул и попытался успокоиться. Я ворочался в постели, казалось, часы, то засыпая, то снова просыпаясь.

В другом сне я оказался в камере в подземельях Казарм Силовиков в Эверсити. Там отчетливо ощущался запах старой крови, мочи и сырости. Я слышал крики пытаемых. Эти вопли становились все ближе, по мере того, как дознаватель шел вдоль ряда камер.

Я слышал, как вопит человек в соседней камере. Его крики начались медленно, потом поднялись до пронзительного вопля дикой боли, и, наконец, затихли. Я слышал хруст каменной крошки под тяжелыми ботинками дознавателя, звон ключей, лязг замка…

Когда дверь открылась, в свете люменов коридора, я увидел, что дознаватель – мой отец. Я должен был бы испытать облегчение, но когда он вошел в камеру, я понял, что он здесь не для того, чтобы освободить меня. Его руки были окровавлены. В кулаке он держал нож, и, когда он заговорил, я увидел, что во рту у него клыки.