Человек страха

Глава 1

Когда он пробудился ото сна, с трех сторон не было ничего, кроме бесконечной черноты; черноты такой густой, что она, казалось, вот-вот задышит и начнет двигаться. И, пробудившись, он не знал, кто он такой.

Его глаз упал на приборную доску с шестнадцатью светящимися шкалами и циферблатами, десятком переключателей и полусотней различных кнопок, — похоже, он находится на космическом корабле. Это, по крайней мере, объясняло, почему за иллюминаторами царила непроглядная тьма.

А туманное отражение в пластиковом зеркале свидетельствовало о том, что он человек, так как у него были глаза человека (голубые) и лицо человека (суровое, но, если не придираться, красивое). Но это все слишком общие характеристики. Когда он попытался сосредоточиться на деталях, ответов не находилось.

Кто он такой?

Стрелки на шкалах лишь дрогнули в ответ.

Что с ним было раньше?

Только мигающие цифры на приборах.

Куда он направляется?

Он сидел не двигаясь, перебирая в памяти все, что знал. Шел 3456 год. Ему были известны названия городов; он разбирался в устройстве и политике Империи; он без запинки мог рассказать всю историю галактики. Одни только общие моменты.

Кто он такой? Что происходило с ним раньше? И куда он направляется?

Он отстегнулся и, оттолкнувшись от повторявшего очертания его тела кресла, встал и отвернулся от иллюминатора, осматриваясь по сторонам.

Он находился в рубке управления. Это было похожее на склеп помещение с однообразными панелями, приборами и пультами обслуживания одинакового свинцового оттенка. Оживление вносило только мерцание приборной доски.

Покружив по рубке, он не обнаружил никаких записей лага. Пульт обслуживания был пуст. Он просмотрел графики — на них лишь бури и столкновения. Он уже засомневался: а должен ли вообще быть лаг?

В конце концов, если он не может припомнить собственного имени, то почему же он, черт возьми, так уверен в таких незначительных мелочах?

Дзинь-дзинь-дзинь!

Сигнал тревоги! Он резко обернулся, его сердце бешено заколотилось. Темноту прорезали волны желтого света, размазываясь по темным стенам. Он проглотил подступивший к горлу комок и вернулся к своему креслу. Он, по-видимому, знал, как управлять кораблем, так как его пальцы скользили по кнопкам и циферблатам, дотрагивались до шкал и переключателей, а мозг автоматически считывал с них и обрабатывал информацию.

— Докладывай! — приказал он кораблю. Последовало минутное молчание, затем на дисплее высветилась надпись.

ПРИБЛИЖАЕТСЯ ОБЪЕКТ. СКОРОСТЬ НЕЗНАЧИТЕЛЬНАЯ. ИСКУССТВЕННОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ.

— Размер?

Корабль заворчал, словно проявляя недовольство. Он знал, однако, что задержка означает лишь поиск нужной для ответа пленки.

ТРИ ФУТА НА ДВА ФУТА НА ПЯТЬ ФУТОВ.

— Время до контакта?

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МИНУТ.

— Сообщи мне, когда будет пора.

Он выключил связь с компьютером и прошел в глубь кабины. Чем сидеть и ждать приближения объекта, он лучше использует это время, чтобы осмотреть весь корабль. Возможно, это поможет ему понять, кто он такой. Он потянул за ручку находившегося в стене круглого люка. Перед ним открылся узкий коридор с низким потолком. В конце его, вспомнил он, находится камера безопасности перед входом в машинный отсек.

По сторонам коридора расположены два помещения, в которые он может входить, не рискуя заживо сгореть от высокого радиационного излучения.

Справа находилась полностью освещенная лаборатория. Вдоль стен, поблескивая стальными корпусами, выстроился ряд жужжавших и гудевших на разные голоса машин. В самом центре отсека стоял покрытый флексопластом стол. Он дотронулся до его поверхности и почувствовал, как его, рука погрузилась в упругий материал, плотно обхвативший его ладонь. Это был операционный стол. Над ним с потолка, словно жирные щупальца пауков, свешивались цилиндрические руки роботов-хирургов с серебряными пальцами. Он поежился. С третьей попытки оторвал руку от стола и вышел из лаборатории. Он не очень-то доверял механизмам, наделенным способностью мыслить, вроде роботов-хирургов, механизмам, столь похожим на людей, но лишенным человеческих слабостей и недостатков.

По другую сторону коридора он обнаружил оружейный склад. Пол был заставлен ящиками со строительной взрывчаткой, которой хватило бы, чтобы сровнять с землей целый город. На стенах — стеллажи с огнестрельным оружием. Он смутно осознал, что огнестрельное оружие больше нигде в мире не используется. И вообще люди не убивают никого, кроме животных в компьютерных играх. Ружья и пистолеты хранятся только в музеях да частных коллекциях любителей старины. Но это оружие не похоже на коллекционное — слишком уж оно новое. И в глубине души он знал, что владеет им в совершенстве и в его руках оно может сделаться смертоносным. У дальней стены рядом с грузовым шлюзом стоял бульдозер. Стоило опустить непроницаемый щит, и он тоже превращался в грозное оружие.

Его что-то беспокоило, что-то еще, помимо присутствия оружия. Затем, оглядев бульдозер, он понял, в чем дело. Нигде не был указан изготовитель! На бульдозере он не видел ни названия фирмы, ни модели, ни номера. Та же самая история и с винтовками, ножами, взрывчаткой. Оружие было изготовлено так, чтобы производитель оставался анонимным. Но кто же его изготовил? И с какой целью?

Дзинь-дзинь-дзинь!

Сначала, погруженный в раздумья, он не обратил внимания на сигнал тревоги. Но корабль звонил все настойчивее. Он отложил винтовку, которую держал в руках, и пошел назад в рубку управления.

ПРИБЛИЖАЕТСЯ НЕОПОЗНАННЫЙ ОБЪЕКТ. ОПОЗНАНИЕ — ЧЕРЕЗ ТРИДЦАТЬ СЕКУНД.

Слова выходили из компьютерного радиолокатора со звуком, напоминавшим скрежет наждачной бумаги.

ОПОЗНАЮ. ЭТО ЧЕЛОВЕК.

— Человек? В открытом космосе — без корабля?

Я СЛЫШУ СТУК СЕРДЦА.

Глава 2

Похожее на бесформенный плод, тело в красном скафандре медленно выплыло из черноты.

БЕЗ СОЗНАНИЯ.

Он подвел корабль как можно ближе, чтобы разглядеть фигуру в красном. Что делает здесь человек — один, вдали от кораблей, в скафандре, в котором ему больше двенадцати часов не продержаться?

— Я собираюсь принять его на борт, — сказал он кораблю.

ПО-ТВОЕМУ, СЛЕДУЕТ ЭТО СДЕЛАТЬ?

— Он же там умрет!

Корабль молчал.

Через минуту на экране появился цилиндрический корпус Мусорщика. Еще один почти живой механизм. Единственный глаз Мусорщика сконцентрировался на теле человека в скафандре. На подвесном экране появилось его изображение крупным планом. Увидев выхваченное объективом лицо, он уже не был столь уверен, что это человек.

У него было лицо с двумя глазами, но без бровей. А там, где должны быть брови, — два костяных выступа, твердых, темных, блестящих. Грива каштановых волос с белыми прожилками. Широкий рот с пухлыми губами, но губы неестественно яркие, приподнимались с краев, обнажая острые, белые, похожие на клыки зубы. И все же от человека в нем больше, чем от зверя. На лице застыла душевная мука, а это очень по-человечески. Он дал Мусорщику указание начать подъем на борт.

Когда машина, выполнив задание, вернулась на место у корпуса корабля, он открыл люк в полу, втащил тело и осторожно освободил его от скафандра. На шлеме было по трафарету написано имя:

ХУРКОС...

...Он в большом соборе. На свечах в серебряных подсвечниках трепещут красные языки пламени.

Белина мертва. Никто уже больше не умирает, но Белина мертва. Редкий случай. Ее разорвало находившееся у нее во чреве чудовище. Доктора ничего не смогли поделать. Когда нельзя возложить вину на других людей, остается обвинять единственную сущность:

Бога. Трудно было найти храм, ибо верующих в эти времена осталось мало. Но один все-таки нашелся. Там, как положено, была святая вода, окропленный жертвенной кровью алтарь и горстка древних христиан — древних, потому что они отказались от искусственного бессмертия, предложенного Комбинатом Вечности: они старели.

В большом соборе...

В большом соборе он перебирается через ограду алтаря и вцепляется в огромное распятие. Он стоит на коленях и, поскользнувшись, трижды падает на пол, на его покрытых густой шерстью руках выступают синяки. Затем, зацепившись пальцами за деревянные складки набедренной повязки, он, рыдая, подтягивается.., орет что-то в ухо... Но ухо деревянное. Оно лишь отражает его проклятие.

Внизу мерцают свечи.

Он начинает раскачиваться, пытаясь своим весом опрокинуть Бога. Сначала это ему не удается. Он плотнее обхватывает голову истукана ладонями. Голова, с треском оторвавшись от плеч, летит вниз...

Потом он опрокидывает и тело.

Он падает вместе с распятием.

Звучит сирена, появляются санитары. Последнее, что ему запомнилось, — это старик христианин, который, подняв и соединив две разбившиеся половинки божественного лица, что-то бормотал себе под нос...

Он отпрянул от Хуркоса и затряс головой, пытаясь освободиться от наваждения. Это же сон незнакомца — как он мог присниться ему?

Хуркос открыл глаза. Блестящие угольки, черные жемчужины, таящие множество секретов. Его рот сильно пересох, и, когда он попытался заговорить, на растрескавшихся губах выступила кровь. Тот, который не помнил своего имени, принес воды. Наконец Хуркос произнес:

— Значит, не получилось.

Голос у него был глубокий, привыкший командовать.

— Что — не получилось? Что это ты вздумал прогуливаться в открытом космосе? Хуркос улыбнулся.

— Пытался покончить с жизнью.

— Самоубийство?

— Да, так это называется. — Он отхлебнул еще воды.

— Потому что умерла Белина?

— Откуда ты?.. — начал было Хуркос грозным голосом, но тут же осекся:

— Видимо, я тебе сказал.

— Нет. Каким-то образом я смог проникнуть в твои видения. Может, ты мне объяснишь, что это значит?

Хуркос на мгновение пришел в замешательство.

— Я телепат. Иногда могу внушать, иногда — реже — читаю мысли. Очень ненадежный дар. Внушение мне удается, только если я сплю или в момент стресса.

— Но почему же ты оказался там без корабля?

— После того как меня выпустили из больницы — после смерти Белины и происшествия с распятием, — я нанялся грузчиком на “Космический вихрь”. Когда мы довольно далеко отошли от космических трасс, я спустился в трюм, отключил в герметической камере сигнализацию и покинул корабль. Меня не хватятся, пока не придет время платить жалованье.

— Но зачем ты надел скафандр? Без скафандра было бы быстрее.

Хуркос печально улыбнулся.

— Наверное, я на что-то все же надеялся. Как показывает практика, мы от всего можем оправиться. — По его виду трудно было сказать, чтобы он оправился. — Но зато мой дар больше не действует. Я не могу прочесть в твоем сознании имени.

Тот, который не знал, кто он такой, немного помедлил, прежде чем ответить.

— Ты не можешь прочесть имени.., потому что у меня его нет. — Он вкратце рассказал о том, как проснулся, ничего не помня, и о том, что увидел на корабле.

Хуркос оживился. Появилась некая загадка, решая которую он мог утопить свое горе и развеять уныние.

— Нам нужно хорошенько обыскать эту посудину. Но сначала тебе нужно дать имя.

— Какое?

— Как тебе нравится — Сэм? Так звали моего друга.

— Мне нравится. А кто был этот друг?

— Пес, которого я купил в Каллилео.

— Спасибо!

— Он был породистым.

Со вступительной частью было покончено, и Сэм не мог больше сдерживать своего любопытства.

— Теперь у нас обоих есть имена. Мы знаем, что я человек. А кто же ты такой?

Хуркос явно был ошарашен этим вопросом.

— Ты не знаешь, кто такие +++++?

— Нет. Возможно, я слишком заспался. Наверное, я заснул до того, как появились +++++.

— Тогда ты заснул тысячу лет назад — ну и крепко же ты спал!

Глава 3

Хуркос, прошагав по узкому коридору, вошел в головной отсек.

— Ровным счетом ничего! — недоумевающе произнес он.

За шесть часов поисков они успели перевернуть все вверх дном и заглянуть во все углы. Никаких зацепок. Правда, за это время Сэм заполнил некоторые пробелы в своем образовании: Хуркос поведал ему историю +++++. Это началось более тысячи лет назад, когда человек решил произвести на свет других людей с помощью контейнеров на полугидропонической основе — искусственных утроб, которые из донорской спермы и яйцеклеток формировали младенцев. Но после многочисленных попыток ничего стоящего не получилось. Эксперимент ставил целью появление людей с особыми психическими способностями, которых можно было бы использовать как военное оружие. Иногда казалось, что цель очень близка, но истинного успеха достичь так и не удалось. Когда наконец ученые поставили крест на этом проекте, на руках у них оказалось пять сотен детей-мутантов. Но к тому времени люди наконец сложили оружие и протянули друг другу руку дружбы. Большинство из них видели в искусственных утробах отвратительное детище гонки вооружений, а на детей +++++ взирали с жалостью и стыдом. И когда правительство намекнуло, что всех +++++ следует тихо и безболезненно усыпить, это вызвало бурную реакцию общественного протеста. Хотя людьми их и не считали, большинство населения содрогнулось при мысли о хладнокровном массовом убийстве лишь через несколько месяцев после установления Вечного Мира. +++++ остались жить, через пятнадцать лет закон предоставил им равные права со всеми прочими гражданами Империи. Еще век спустя они обрели их в действительности. Они заключали браки и производили себе подобных, а порой их дети были абсолютно нормальными людьми. На сегодняшний день +++++ было четырнадцать миллионов — всего одна восьмая процента населения галактики, но они жили, дышали и были счастливы. И Хуркос был одним из них.

Четырнадцать миллионов.

А Сэм даже не мог припомнить, чтобы раньше где-нибудь о них слышал.

— Еда почти готова, — сказал он.. И тут же горевший над нишей в стене огонек погас и из нее выскользнул поднос.

— Пахнет неплохо.

— Голод — лучший повар, — произнес Сэм, располагаясь с подносом прямо на полу.

— Как это все чертовски подозрительно, — проговорил Хуркос, набив полный рот синтемяса. — Ну хоть на чем-то должен быть торговый знак, хоть одно название фирмы должно же быть где-то написано. — Он помолчал немного, задумчиво пережевывая пищу, и вдруг воскликнул:

— Еда!

Хуркос так резко вскочил, что чуть не опрокинул на себя обед, причем совершенно напрасно. Сэм жестом усадил +++++ обратно.

— Я уже смотрел. Контейнеры под синтезатором, в которых находятся запасы продовольствия, немаркированы.

Хуркос, нахмурившись, снова сел.

— Раз так, давай подытожим, что нам известно. Во-первых, лага нет. Во-вторых, нигде на корабле нет ни торговой марки, ни штампа изготовителя, ни номера партии. В-третьих, ты не помнишь, что было с тобой вплоть до сегодняшнего утра. В-четвертых, хотя память и подводит тебя в отношении твоего собственного прошлого, ты тем не менее знаешь об основных моментах в истории Империи, в истории человечества. Правда, в твоей памяти есть кое-какие пробелы. Про искусственные утробы, например, и про нас, +++++.

— Согласен, — кивнул Сэм, отставляя еду и вытирая рот.

— В чем дело? Ты почти ничего не съел.

Сэм поморщился и неопределенно махнул рукой.

— Не пойму, что со мной. Боюсь я есть. Хуркос опустил глаза, поглядел на свой поднос и, на мгновение перестав жевать, переспросил:

— Боишься?

— Я смутно боюсь.., непонятно чего.., потому что...

— Продолжай!

— Потому что ее готовили машины. Еда ненатуральная.

Хуркюс сглотнул.

— Вот тебе и в-пятых. Ты боишься машин. Мне это уже приходило в голову — судя по твоей реакции при виде роботов-хирургов.

— Но я же умру с голоду!

— Сомневаюсь. Для поддержания сил ты съел достаточно. Просто не будешь толстеть.

Сэм собрался что-то сказать, но в тот самый момент, когда слова были готовы сорваться у него с языка, он почувствовал, как голова у него разрывается от грохота, потрясшего каждый миллиметр его тела и души. Он раскрыл рот, пытаясь закричать. В голову ему ударила пенящаяся, шипящая, сумасшедшая лавина хаотичного шума. Он смутно понимал, что Хуркос продолжает с ним разговаривать, но ничего не слышал.

Все, что было вокруг, даже сам корабль, сделалось далеким и нереальным. В голове у него продолжала грохотать безумная какофония звуков. Он совершенно перестал осознавать, что происходит, для него существовал только этот рокочущий диссонансом гул. Он поднялся с пола, нашел кресло и пристегнул ремни.

Рядом с ним стоял Хуркос и, по-видимому, что-то ему кричал. Но Сэм ничего не слышал.

Ничего, кроме грохота, сотрясавшего все его существо.

Он увидел, что +++++ на бегу заворачивается в матрас из флексопласта, который они сняли с хирургического стола. Сэм решил, что, поскольку второго кресла пилота нет, матрас, если в него, как в защитную оболочку, полностью завернуть +++++, послужит ему превосходной заменой.

Сэм нажал на рычаги ручного управления, придавив их к полу... Корабль рванулся в гиперпространство.

Из матраса раздавались крики Хуркоса.

Корабль взвыл.

Сэм откинулся на спинку кресла. Корабль с невероятной быстротой вошел в гиперпространство. И с чем-то столкнулся...

Глава 4

Как только Сэм вывел корабль из гиперпространства в Свободный Космос, грохот в его голове затих. Он снова владел своим телом.

Корабль дрожал и раскачивался после столкновения. Хуркос, завернутый в флексопластовый матрас, катался по полу, словно мячик отскакивая от стен.

Сэм вдруг припомнил, что они обо что-то ударились, и выглянул в иллюминатор, за которым чернело пустое пространство Свободного Космоса. Спереди и чуть слева, так близко, что почти можно было до него дотронуться, висел другой корабль. Наверное, всего лишь в миле от них. Они чуть было не столкнулись корпусами! Сэм включил внешнюю радиосвязь и попытался наладить контакт с другим судном, но ответа не получил.

— Какого черта ты это сделал! — крикнул Хуркос, который освободился наконец от флексопласта и, пошатываясь, поднялся на ноги.

Сэм расстегнул ремень и тоже встал. Он чувствовал, что его сейчас вырвет, но подавил позыв.

— Я не знаю! Я просто потерял контроль над собой и ничего не соображал. Кто-то приказал мне взять курс на столицу.

— На Надежду?

— Да. Он приказал мне взять курс на Надежду через гиперпространство. Спорить было невозможно.

Хуркос потер руку, на которой красовался синяк, потому что он не успел вовремя завернуть ее во флексопласт.

— Ты узнал этот голос?

— Это был не совсем голос. Он больше был похож на.., ну...

Внезапно раздался громкий стук.

Они кинулись туда, откуда слышался звук, и увидели у иллюминатора фигуру в скафандре, колотившую кулаком по стеклу. Находившийся снаружи человек был огромен — ростом никак не меньше шести футов шести дюймов и весом не меньше ста шестидесяти фунтов.

— Откройте и впустите меня! — орал он. Внешний звук на скафандре был включен на полную мощность. — Пустите, а то я разнесу вашу посудину на кусочки.

Мощное телосложение и написанный на лице праведный гнев не оставляли сомнений, что он и в самом деле в состоянии осуществить эту угрозу.

— Он, должно быть, с того корабля, — сказал Хуркос, открывая наружные двери Мусорщика, которые служили герметической шлюзовой камерой.

Фигура передвинулась от экрана ко входу. Они напряженно ждали, пока камера закрылась, давление в ней сравнялось с давлением внутри корабля, и затем отворилась дверь в полу.

Если незнакомец при взгляде через иллюминатор выглядел впечатляюще, то, появившись в рубке, где голова его находилась в опасной близости от потолка, он имел прямо-таки устрашающий вид. Он снял гермошлем, и на Хуркоса с Сэмом выплеснулись потоки изощренной брани. Глаза великана словно капельки раскаленной плазмы выделялись на пылавшем яростью лице. Его светлые волосы пребывали в жутком беспорядке — всклокочены и перепутаны так, что их, видимо, расчесать уже было невозможно.

— Кто вы, черт возьми, такие — идиоты, что ли? Идиотов же больше нет в нашей цивилизации. Вам что — не говорили? Вы же единственные в своем роде, и надо же — я встретился с вами в этой пустоте, в которой — по всем правилам и законам — мы и вообразить бы не могли о существовании друг друга!

— Я полагаю, что вы сердитесь из-за столкновения, — начал Сэм, — и...

У великана челюсть отвисла чуть ли не до колен, но потом приняла более-менее подобающее положение на уровне подбородка.

— Ты полагаешь, что я сержусь из-за столкновения! Ты полагаешь! — Он повернулся к Хуркосу. — Он полагает, что я сержусь из-за столкновения, — повторил гигант, как будто никто никогда не изрекал ничего глупее этой ереси и, чтобы поверить своим ушам, ему нужно было ее несколько раз повторить.

— Я... — снова начал Сэм.

— Разумеется, я сержусь! Да я просто вне себя от ярости, вот что! Ты полез в открытый космос, не проверив, есть ли в зоне опасности другой корабль. Твое поле сомкнулось с моим, и нас вытащило в Свободный Космос. А что бы случилось, если б столкнулись корабли, а не поля?

— Это маловероятно, — возразил Хуркос. — В конце концов, диаметр поля — пять миль, а корабли же значительно меньше в размерах. Вероятность столкновения наших кораблей в такой обширной галактике...

— Смотрите-ка — идиот рассуждает логически! — вскричал незнакомец громоподобным голосом. — Настоящий живой идиот лопочет наукообразный вздор с таким важным видом, как будто сам в нем что-то понимает! Удивительно. — Он театральным жестом хлопнул себя рукой по лбу, чтобы изобразить глубину своего удивления.

— Если вы хоть минуту послушаете... — Сэм вздохнул, увидев, что не успел он произнести и двух слов, как незнакомец уже раскрыл рот для следующего комментария.

— Послушать? Я — весь во внимании. Готов выслушать ваши объяснения. Может, в ваших безмозглых головах отыщется какая-нибудь причина вашему слабоумному поведению и...

— Погодите минутку! — радостно вскричал Хуркос. — Я вас знаю!

Незнакомец замолчал на полуслове.

— Микос. Вы Микос, поэт. Гноссос Микос! Гнев смыло с его лица широкой улыбкой, а щеки, мгновение назад багровые от гнева, зарделись смущенным румянцем. Рука, сжатая в огромный кулак, которым великан воинственно размахивал на протяжении всего монолога, опустилась и разжалась в ладонь — ладонь, неловко протянутую Хуркосу в знак примирения.

— А я не имею удовольствия, — вежливо произнес поэт.

Хуркос, взяв руку, энергично потряс ее. На какое-то мгновение Сэм почувствовал, что сейчас упадет в обморок. Единственное, что до сих пор держало его на ногах, был страх перед этим гигантом. Этот страх, как током, пронзал его дрожавшие ноги и выпрямлял его своей силой. Теперь, когда страх исчез, ему хотелось только подогнуть ноги и упасть лицом вниз. Ценой неимоверного усилия он все же остался стоять.

— Мое имя Хуркос. Оно же и фамилия. Я сам никто, но я читал ваши стихи. Они мне очень нравятся. Особенно “Первобытные дикари”.

— Это стихотворение, однако, довольно вызывающее, — просияв, сказал Гноссос.

Кровь размажь по гневному лицу;

Подними ружье, топор и палицу...

Хуркос докончил четверостишие:

Крикни так, чтоб кровь застыла в жилах,

Убивать — вот все, что в твоих силах.

Улыбка на лице поэта сделалась еще шире.

— Мир весь — только сцена для разбоя... — начал Хуркос следующую строфу.

— Х-м-м! — как можно ненавязчивее кашлянул Сэм.

— А! Господин Микос, это...

— Гноссос, — перебил поэт. — И обращайтесь ко мне на “ты”.

Хуркос несказанно обрадовался этому предложению.

— Гноссос, это мой новый друг. Сэм, познакомься с Гноссосом Микосом, величайшим и образованнейшим поэтом Империи.

Лапа великана, заключив руку Сэма в свои теплые, сухие объятия, чуть не переломила ему все косточки до самого запястья.

— Очень рад с тобой познакомиться, Сэм. — Он, казалось, и в самом деле был очень рад. — Ну так из-за каких же неполадок на вашем судне произошла эта неприятность?

— Я...

— Возможно, я смогу помочь их исправить. Позже, когда поэт выслушал рассказ об отсутствующих торговых марках, амнезии, провалах в памяти, странных голосах в голове Сэма, он потер руки, и сказал:

— Вы от меня не отделаетесь, пока мы не докопаемся до сути. Чертовски таинственное происшествие! Уже есть о чем писать эпическую поэму!

— Значит, ты не сердишься? — спросил Сэм.

— Сержусь? На что? Если ты имеешь в виду это несчастное столкновение наших гиперкосмических полей, забудь об этом. Ты тут ни при чем, и вообще мы должны обсудить кое-что поважнее.

Сэм снова тяжело вздохнул.

— Ну, — сказал Хуркос, обращаясь к величайшему поэту современности, — что ты об этом думаешь? — Он сидел на полу, обняв колени.

Гноссос провел языком по пухлым губам, прикрывающим широкие, безупречно ровные зубы, и на минуту задумался. У него были прозрачно-голубые глаза, и, когда он пристально на что-то смотрел, взгляд его, казалось, не падал на предмет, а проникал сквозь него.

— Похоже, — проговорил он, растягивая слова, — что кто-то пытается перевернуть галактику или, по крайней мере, нарушить установленный в ней вековой порядок.

Хуркос не мигая уставился на него. Сэм, тоже сидевший на полу, нервно заерзал, подождал продолжения, потом снова заерзал.

— Что ты имеешь в виду?

— Вспомни про оружие. Оружие — кроме спортивного, охотничьего и коллекционного — уже тысячу лет как запрещено. Ты говоришь, что это оружие явно не для спортивных целей, потому что обладает ужасающей мощностью, а коллекционировать взрывчатые вещества или новенькие, блестящие ружья тоже никто не будет. Кто-то — я вижу это с болезненной ясностью — намеревается использовать это оружие против людей.

Сэм невольно содрогнулся. Хуркос побледнел как полотно. Эта мысль подспудно висела у обоих где-то в глубине подсознания, но ни один не отважился вытащить ее на яркий свет. Теперь она предстала перед ними как единственно верная и абсолютно невозможная в силу своей чудовищности.

— Торговых марок, — продолжал Гноссос, — нет потому, что этот корабль и его содержимое не должны выдавать имя владельца и изготовителя. Сэма здесь кто-то использует. Как инструмент для изменения существующего порядка вещей.

— Тогда он может в любой момент получить приказ убить нас обоих!

На лбу Сэма выступили капельки пота.

— Не думаю, — сказал поэт.

— Но приказ направиться в гиперпространство... — настаивал Хуркос.

— Был постгипнотическим внушением. — Гноссос подождал минутку, чтобы посмотреть на реакцию. Когда на их лицах появилось некоторое облегчение, он продолжал:

— Сэма, наверное, похитили и изъяли у него память. Затем они — кем бы они ни были — засадили туда серию гипнотических команд, приказаний, расположенных в определенной последовательности. Когда это было сделано, они посадили его на корабль и запустили, чтобы он выполнил то, что ему приказали. Первый приказ должен был быть активизирован.., ну, скажем, съеденной тобой пищей.

— Но на меня-то эта пища никак не повлияла, — возразил Хуркос.

— В твое сознание, в отличие от Сэма, ничего под гипнозом не запрограммировали. Первое внушение было запущено в действие едой. А теперь, вероятно, через определенные интервалы будут проявляться остальные приказы. Допустим, через каждые шесть часов. Или, возможно, промежутки времени будут неравномерные, но запрограммированные.

— Таким образом, тот, кто дал ему приказания, о нашем присутствии ничего не знает.

— Верно.

В их разговор вмешался Сэм:

— Я чувствую огромное облегчение. Я слишком привязался к вам, чтобы убивать.

— Одно мне только непонятно, — сказал Гноссос. — Почему вы не ответили на мой радиосигнал сразу после столкновения?

— Мы никакого сигнала не получали, — в замешательстве произнес Сэм. — Мы попытались с тобой связаться, но это ты нам ничего не ответил.

— Рация сломана? — предположил Хуркос. Сэм, с трудом поднявшись на ноги, подошел к приборной доске.

— Сообщите о состоянии приемника-передатчика. РАБОТАЕТ ИСПРАВНО.

— Тогда эта теория неверна.

— Но как же может мой таинственный хозяин контролировать радио, если он даже не знает, что происходит? — Сэм провел пальцами по клавишам на приборной доске.

Гноссос, пожав плечами, поднялся на ноги.

— Значит, мы не правы. Вероятно, они все-таки знают, что мы с Хуркосом здесь, и теперь ждут подходящего момента, чтобы устранить нас. Но с этим вопросом мы потом разберемся. А сейчас давайте пройдем в лабораторию. У меня есть одна идея.

Они все трое смотрели на роботов-хирургов. Сэма при виде их передернуло: бездушные существа с человеческими способностями. Он снова отметил какую-то безотчетную ненависть, испытываемую ко всем машинам, с которыми соприкасался.

— Контейнеры мог изготовить кто угодно, — сказал поэт. — Но достаточные мощности, чтобы произвести то, что внутри них, есть только у нескольких компаний. Никто не в состоянии собрать роботов-хирургов из металлолома — для этого нужно сложнейшее оборудование и сотни квалифицированных работников. Тот, кто их собрал, должен был закупить детали фабричного изготовления.

Сэм нажал кнопку, опускающую роботов с потолка. Они медленно двинулись вниз. Когда их подвесные руки раздвинулись в стороны и машины почти коснулись поверхности стола, он остановил их. Затем развернул главный контейнер таким образом, чтобы крышка входного отверстия оказалась прямо перед ними.

Гноссос удовлетворенно потер ладони.

— Ну, теперь мы непременно кое-что узнаем. — Он отодвинул щеколды, закреплявшие крышку, снял и бросил на пол. — У любой компании есть список поставщиков и клиентов. Один маленький номер серии поможет нам найти покупателя и, соответственно, того, кто изготовил эту посудину.

Наклонившись, он заглянул внутрь темного шара, На его лице появилось недоумевающее выражение.

— Там кромешная тьма, — сказал Хуркос. Гноссос просунул внутрь руку, продвинул ее поглубже.., глубже, еще глубже, по самый локоть.

— Там ничего нет! — воскликнул Сэм.

— Нет, есть! — взвизгнул Гноссос. — Оно схватило меня за руку!

Глава 5

Гноссос, вырвав из машины руку, прижал ее к груди и потер. Она покраснела, распухла и в нескольких местах кровоточила.

— Что за чертовщина там внутри? — спросил Хуркос, отпрянув от отверстия.

Сэм подавил крик отвращения, готовый сорваться у него с губ.

Словно в ответ на вопрос Хуркоса, из открытого контейнера на стол начали сползать капли желеобразной массы янтарного цвета с оранжевыми разводами. Масса, сотрясаясь и подрагивая, увеличивалась в размерах. Эти конвульсии сопровождались громким жужжанием. На поверхности “желе” начало формироваться нечто вроде кожи, янтарно-оранжевый оттенок которой перешел в розоватый, и это делало ее поразительно похожей на человеческую кожу — слишком похожей. Кожа, сокращаясь и растягиваясь, образовывала псевдощупальца, опираясь на которые это нечто двигалось по столу по направлению к ним.

Они отступили к самой двери.

— Там внутри не было никаких механизмов! — воскликнул Гноссос, потирая раненую руку.

— Но оно двигалось, — возразил Сэм. — Или же это не машина? Иначе как же она могла это делать без движущих частей?

К поверхности желеобразной массы из глубины поднялись какие-то пузырьки и, лопнув, оставили на ней щербинки. Но щербинки быстро затянулись, и кожа приобрела свой первоначальный вид.

— Там вместо начинки, вместо механизма была эта штука, — сказал Гноссос. — Она все и приводила в движение.

Из шарообразных недр главного контейнера просочилась последняя капля. В нем одном вся эта масса не поместилась бы, очевидно, она заполняла все опустошенные теперь секции. Бесформенное “желе” перевалилось через край стола, с отвратительным хлюпаньем шлепнулось на пол и теперь приближалось к ним, переступая по холодному полу своими псевдощупальцами.

— Склад с оружием! — вскричал Сэм и, бросившись в коридор, широко распахнул дверь, ведущую в помещение напротив. Наверное, под гипнозом он научился обращаться с оружием и поэтому так быстро про него вспомнил. Он умел убивать; он мог остановить эту гигантскую амебу. Он снова показался в двери с винтовкой в руках, вскинул ее на плечо, прицелился.

— Отойдите прочь!

Гноссос и Хуркос отступили к рубке управления. Прицелившись в центр массы, Сэм спустил курок. Из винтовки вырвалась, вспыхнув, голубая искорка и, как вновь зажженная звезда, устремилась вперед. От нее исходил свет, но не тепло. Даже наоборот, пламя, казалось, распространяло вокруг себя прохладу. Столкнувшись с “желе”, оно погрузилось в него. Масса, скорчившись, издала звук, напоминавший крик, хотя это, безусловно, был не голос. “Желе” остановилось, Сэм снял с курка трясущиеся пальцы и глубоко вздохнул.

И тут “желе” прыгнуло на него!

Он снова выстрелил, и голубая искорка заплясала внутри янтарной массы, как молния в прозрачном шаре. Он снова прицелился и спустил курок.

Ничего не произошло.

Ничего!

Никакой голубой искры. Никакого прохладного, но смертоносного пламени. Даже никакого щелчка паршивого! Он поднял оружие, чтобы рассмотреть его и проверить, не заклинило ли где-нибудь. Тогда он увидел, как из ствола забила пульсирующая янтарная жидкость. Внезапно руку его ошпарило как кипятком, и из патронника тоже вылезла амеба. Он отбросил винтовку в сторону и начал яростно тереть руку о стену, царапая ее до крови в отчаянной попытке освободиться от “желе”.

— Взрывчатка! — крикнул Гноссос.

Сэм, повернувшись, снова ринулся на склад. Он вышел оттуда, держа в руках три гранаты. Он подбежал к Гноссосу и Хуркосу, тяжело дыша, глаза его были расширены, сердце отчаянно колотилось.

Желеобразная масса тем временем оправилась и прошлепала в коридор, где соединилась с каплями вещества, вытекшими из винтовки. Обе части, встретившись, соприкоснулись поверхностями, которые при этом замерцали бордовым светом, потом слились и стали единым целым.

— Теперь я, кажется, понимаю, почему не работало радио, — сказал Гноссос. — Оно попросту не хотело работать.

— Похоже, что весь корабль живой, — согласился Сэм.

Хуркос стукнул рукой по стене и прислушался к упругому звуку.

— Это металл. Черт меня побери, если там есть что-нибудь, кроме металла!

— Там внутри, — сказал Сэм, не отрывая глаз от шевелящегося в конце прохода “желе”. — Глубоко внутри, под обшивкой, напихано еще много этого студня.

— Но гиперпривод...

— А тут на самом деле и не должно быть никакого механизма с гиперприводом, — сказал Сэм. — “Желе” каким-то образом может само образовать гиперпространственное поле. Могу предположить, что на борту вообще нет никаких механизмов. Во всех оболочках только “желе”.

— Значит, твой страх перед машинами... — начал Хуркос.

— Передался от того, кто построил, — или от того, что построило, — эту штуковину.

Амеба снова начала двигаться, мокро шлепая нежными ножками по полу. Она была шесть футов в высоту и весила, судя по всему, добрых триста фунтов.

— Надевайте-ка скафандры, — сказал Гноссос, беря в руку гранаты. Он сам все еще был в скафандре, и шлем лежал рядом. — Придется перебраться на мой корабль. После того как нам стала известна часть его тайны, оно не позволит нам долго оставаться в живых.

Сэм с Хуркосом залезли в скафандры, пристегнули шлемы и прикрепили баллончики с воздухом. Хотя все эти движения и были выполнены на предельной скорости, на них, казалось, понадобились часы. Когда они оделись, Гноссос захлопнул люк, отделявший рубку управления от коридора, по которому к ним неторопливо приближалось “желе”.

— Посмотрим, как оно сюда проберется! — сказал поэт, надевая шлем. — А теперь рвем когти отсюда.

— Боюсь, что ничего у нас не получится, — возразил Сэм, стоявший у приборной доски. — Я нажал все кнопки, чтобы декомпрессировать рубку и открыть входной люк, но не могу добиться от корабля никакого ответа.

Хуркос, расширив глаза, подпрыгнул к приборной доске и включил связь с компьютером.

— Выпусти нас!

Но компьютер был не компьютером. Из обвитой проводами пластмассовой голосовой платы раздался оглушительный вопль. В нем слились визг, рычание, скрежет... Словно тысячу крыс сжигали заживо. Словно миллион воробьев схлестнулись в смертельной схватке.

— Выключи его! — крикнул Гноссос. Хуркос с размаху ударил по выключателю. Звуки продолжались. Сначала они выбрасывались неравномерными порциями, рассыпались на части и снова срастались. Потом они слились в один непрерывный, режущий уши оглушительный грохот. А потом динамик начал выплевывать капли “желе”...

Оно сочилось сквозь отверстия в прутьях решетки. Внезапно решетка динамика отлетела, снесенная напором находившейся за ней массы. Части приборной доски начали проваливаться внутрь по мере того, как “желе”, на которое они опирались, просачивалось наружу.

Грохот продолжался.

— Это тот же звук, — прокричал Сэм в микрофон на своем скафандре, — который я слышал, когда повиновался гипнотическим приказам, — только сейчас он ничего не приказывает.

— Гранаты! — крикнул Хуркос, стараясь голосом перекрыть грохотание, а “желе” тем временем стекалось на пол, и разбухающая пульсирующая масса изменила цвет с янтарного на розоватый. На люк из коридора напирала другая глыба. Раздался скрежет разрываемого металла. Сейчас люк не выдержит и они окажутся в ловушке между двумя бесформенными чудовищами. “Желе” закроет их с головой и поглотит их плоть.

Гноссос вырвал чеку из гранаты и бросил ее. Ничего не произошло.

— В гранатах тоже “желе”! — крикнул Хуркос. Сэм выхватил из рук поэта один из оставшихся снарядов.

— Нет. В них нет механизмов, поэтому “желе” нет смысла заменять их собой. Там только химические вещества, которые взрываются от сотрясения. Нужно ее хорошенько встряхнуть. Гноссос просто неудачно ее метнул. — Он с размаху швырнул вторую гранату в иллюминатор.

Корабль в одно мгновение залил ослепительно яркий свет. Взрывная волна ударила в основном наружу. До них она не дошла, разбившись о второй сгусток “желе”, поднявшийся, чтобы проглотить гранату. Трое друзей каким-то чудом пробрались к покореженному носу корабля, чтобы нырнуть в темную пустоту космоса и добраться до “Корабля Души”, судна поэта, которое дрейфовало всего лишь в миле от них.

За ними, кипя и разбрызгиваясь, переступало “желе”. Осознав, что его шансы настичь людей уменьшаются, оно выбросило вперед псевдоруки. Издаваемый им грохот явно был не звуком, а мыслью. Оно обстреливало их сознание, отдавая беглецам приказ остановиться.

Первым сквозь отверстие в носу корабля протиснулся Хуркос. За ним последовал поэт. И наконец Сэм. Перед ним, словно кнут, взвилась струйка жидкости, выпущенная чудовищем в попытке отрезать его от остальных. Отрезать и уничтожить. Сэм, задыхаясь, нырнул в проем, прежде чем петля смогла обвиться вокруг него и заключить в свои едкие объятия.

И все затихло. Кипя и вспузыриваясь, “желе” постепенно уменьшалось в размерах. Правда, из корпуса корабля все время подтекало новое вещество, не давая извивающимся щупальцам истончиться, отделиться от основной массы и раствориться в вакууме. Но в конце концов, все же не осталось ничего, кроме розоватого пятнышка. Оно окрасилось в янтарно-оранжевый цвет, потом тоже превратилось в пузырек и лопнуло. Вместе с ним исчез и грохот.

Забравшись внутрь “Корабля Души”, друзья разделись и рухнули в мягкие кресла. Это был корабль, созданный для отдыха и путешествий, а не для ведения войны. Нормальный корабль, рассчитанный на шесть человек, а не на одного — слепого орудия сумасшедшей безымянной сущности без лица и времени. Какое-то время они сидели молча, каждый обдумывал проблему, которую им предстояло обсудить. Сигналом к тому, что пора закончить отдых и начать наконец действовать, послужило предложение Гноссоса выпить немного вина, чтобы снять стресс.

Теплое зеленоватое вино было налито из особой бутылки, открытой по особому случаю.

— Я слышал тот же звук, когда пребывал в гипнотическом трансе.

— Это значит, — изрек Хуркос, любуясь игрой света в стакане с напитком, — что это сам корабль давал тебе приказания. За всем этим стоит гнусное “желе”.

Гноссос одним глотком осушил свой стакан и сразу же налил себе вторую порцию.

— Я не согласен. Если бы за действия Сэма отвечал корабль, то не было бы необходимости в гипнотическом контроле и вообще необходимости в Сэме. Если бы корабль обладал интеллектом, он сам мог бы делать все, что делал Сэм, и вероятно, даже гораздо лучше. А когда Сэм стрелял, корабль мог бы отдать ему приказание выбросить оружие. Нет, это не корабль, он был всего лишь оболочкой для этого зловредного студня, предназначенной для того, чтобы отправить Сэма на Надежду, и ничего больше.

— Но что за человек смог изготовить такую штуку, как это “желе”?

— По-моему, — сказал Гноссос, — ты стал жертвой внегалактического разума.

— Чепуха! За последнюю тысячу лет нам не удалось найти никаких других разумных существ. Это...

— Это вполне возможно, — задумчиво произнес Хуркос. — Нас окружают тысячи, если не миллионы галактик. Как знать, может, племя желеобразных масс похитило тебя, чтобы запрограммировать на переворот в галактике.

Сэм залпом допил вино. По его жилам растеклось приятное тепло. И все же оно не смогло прогнать пробиравшую его ледяную дрожь.

— Не может этого быть, — ответил он как можно спокойнее, — потому что завоевывать Империю таким вот способом было бы чертовски нерационально. Если эти внегалактяне обладают такими способностями и могут использовать “желе” для передвижения в гиперпространстве, приготовления пищи и, управления роботами-хирургами, они смогли бы за неделю завладеть галактикой. За неделю! Черт, эта клякса даже разговаривала со мной голосом компьютера. Возможно, она образует нечто вроде голосовых связок, когда они ей необходимы. И радиоприемником она тоже управляла” это же...

— Это живая машина, — проронил Гноссос себе под нос.

— Вот вам и еще одно, — добавил Хуркос. — Твой страх перед машинами. Ты боишься их, очевидно, потому, что этот кто-то — или что-то, — который тебя загипнотизировал, тоже боится машин. Потому что он, или оно, механизмами не пользуется. У них вместо этого кляксы. У нас ничего подобного нет. Вот тебе и доказательство того, что они не из нашей галактики.

— В Империи без помощи механизмов никто существовать не может, — согласился Гноссос. — Значит, это был кто-то.., извне.

— Нет. — Сэм поставил стакан на пол. — Если бы все это выдумали пришельцы, я бы им не понадобился. Для целой внегалактической расы масштаб слишком мелок. Скорее всего, это некто, кому для выполнения его грязной работы понадобилась помощь.

— И с этим я тоже согласен, — сказал поэт, — Видимо, наш разговор, как и весь ход рассуждений, зашел в тупик. — Он переменил позу, устраивая поудобнее свое огромное тело. — Ну, что до меня, то, пока мы не разгадаем эту загадку, я останусь с вами. Я не сойду с полдороги, когда все так запуталось. Может оказаться, что это самое важное и самое опасное происшествие за последнюю тысячу лет. А в наши дни так не хватает опасности. Когда люди воевали, они, возможно, совершали много жестоких безумств, но свою положенную им в жизни порцию риска получали сполна. Сегодня мы живем без хлопот и забот, и все идет так гладко, что никаких приключений и не бывает. Мне, например, уже давно нужна хорошая встряска.

— И мне, кажется, тоже, — сказал Хуркос. У Сэма сложилось впечатление, что +++++ после столкновения с амебой чувствовал себя немного не в своей тарелке. Но перед поэтом он просто не мог ударить в грязь лицом.

— Так что же теперь?

Гноссос потер своей огромной лапой подбородок и на минутку наморщил лоб.

— Мы возьмем курс на Надежду. Когда прибудем туда, подождем твоей следующей команды. Надо же выяснить, к чему все это.

— Но, — неловко начал Сэм, — допустим, мне приказано перевернуть галактику.

— Мы с Хуркосом будем наготове и не дадим тебе этого сделать.

— Надеюсь, — сказал он.

Позже, когда они допили вино и высказали массу различных предположений, а “Корабль Души" продолжал свой путь сквозь густую пустоту Свободного Космоса, они откинулись на спинки кресел, пристегнулись, расслабились и постепенно погрузились в сон.

Стояла ужасающая густая тьма, лишь бабочки-звезды рассыпались по ночному куполу. Потом с порывом ветерка на горизонт вскарабкалась заря, окрасив черноту в желтый.., а потом в оранжевый цвет... И там стоял холм, а на нем — крест. На кресте висел человек. Из ладоней его сочилась кровь.

И из ног его сочилась кровь...

Раны гноились и были черны, как пасть демона.

Человек на кресте поднял голову и взглянул на восходящее солнце. Жизнь едва теплилась в этом изможденном теле. В уголках его глаз скопилась слизь, затруднявшая зрение. Давно не чищенные зубы пожелтели.

— Проклятье, снимите меня! — простонал он. Эти слова эхом отразились от низкого неба.

— Пожалуйста, — умолял он.

Солнце глядело на него пылающим глазом. Когда оно вошло в зенит, прилетели ангелы. Они порхали вокруг человека, и один их вид облегчал нестерпимую боль. Кто-то из них смочил водой его потрескавшиеся губы. Другие намазали маслом его раны. Третьи, вытерев масло, накормили его. Потом они исчезли, растворившись в воздухе.

— Пожалуйста, — рыдал человек.

Ангелы позабыли вытереть остатки масла с его бороды. Она блестела на солнце и щекотала его.

С наступлением ночи явились демоны. Они выползали из-под серых камней, выбирались из расщелин в земле. Среди них были пресмыкающиеся карлики, безглазые, но зоркие. Там же рыскали волки-оборотни с острыми, как сабли, зубами. Там были существа с рогами и хвостами, существа, у которых вместо голов огромные пасти. Они вопили и рычали, выли, визжали и стонали. Переползая друг через друга, они приблизились к распятию. Но до человека добраться не могли. Они царапали когтями дерево, но до него им было не дотянуться. Один за другим они умирали...

Извиваясь и корчась, демоны превратились в дым, унесенный прочь прохладным ветром. Они рассыпались в пыль. Пролились лужами крови.

Потом ненадолго появились звезды.

А потом снова наступил рассвет...

И ангелы...

И снова ночь, и демоны, и звезды, и рассвет, и внушающие трепет ангелы, и ночь... И все продолжалось как в кино при ускоренной съемке. Дни становились неделями; недели превращались в месяцы. Он висел там годами. Веками висел на кресте. Наконец время исчезло, и солнце завертелось с бешеной скоростью, и ночь с ее демонами проносилась в мгновение ока.

— Пожалуйста! — взывал он. — Прошу!

Услышав этот последний вопль, они, тяжело дыша, проснулись. Сэм, оттолкнувшись от спинки кресла, резко приподнялся и огляделся, чтобы удостовериться, что больше не спит. Затем он повернулся к Хуркосу:

— Что это был за сон?

Гноссос поглядел на них с любопытством.

— Он телепат, — объяснил Сэм. — Ненадежный дар. Но что это, черт возьми, был за сон?

— Именно это я и хотел бы знать, Сэм, — сказал Хуркос. — Этот сон пришел ко мне от тебя.

Глава 6

— От меня?

— Ну, не совсем от тебя. Через твое сознание. Генератор этих мыслей где-то очень далеко. В этой комнате его нет. Сознание у этого генератора ужасающих размеров. Необъятно. А это была лишь частичка его мыслей, маленький уголочек. В данном случае я лишь зацепился за след этих мыслей и по какой-то причине с помощью своих псионических способностей начал раскручивать их в полный рост и снова транслировать.

— Но без твоей помощи мне бы эти сны не привиделись.

Хуркос грустно улыбнулся.

— Они бы тебе приснились точно так же и во всех подробностях. Просто ты бы не осознавал, что видишь их, вот и все.

— Но что же это все-таки было? Этот сон напомнил мне о кресте с распятым на нем человеком, который ты опрокинул после смерти Белины.

— Это легенда о Христе, — вмешался Гноссос. Они повернули головы и поглядели на него.

— Я профессионально занимаюсь разными легендами. Поэты много работают с мифологией. Мифов очень много, среди них есть некоторые совершенно дикие. Легенда о Христе — не столь древняя. Как вы знаете, христиане все еще существуют, хотя их осталось совсем мало. Эта религия, так же как и все остальные, практически вымерла после того, как был установлен Вечный Мир и изобретена таблетка бессмертия. Согласно этой легенде, Христос — божественная личность — был распят на кресте из кизилового дерева. В вашем сне, по-видимому, был разыгран этот миф, хотя я и не припомню, чтобы этот человек висел там так долго или чтобы о нем заботились ангелы и искушали демоны.

— Может быть, это даст нам в руки какой-нибудь ключ к разгадке тайны, — предположил Хуркос.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Сэм, готовый схватиться за любую соломинку.

— Возможно, твой таинственный гипнотизер — неохристианин, один из тех, кто отвергает таблетку бессмертия. Это, безусловно, объясняет, почему он хочет покорить Империю. Он собирается обратить язычников на праведный путь, собрать дикарей под знамя религии. Дикари — это мы.

— Здравые рассуждения, — кивнул Гноссос. — Но они не объясняют, при чем же здесь желтая клякса.

Хуркос задумался. Дзинь-дзинь-дзинь!

ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПЕРЕХОДУ В ОБЫЧНЫЙ КОСМОС И РУЧНОМУ УПРАВЛЕНИЮ КОРАБЛЕМ!

— Надежда уже близко, — сказал Гноссос. — Думаю, скоро мы еще что-нибудь обнаружим.

"Корабль Души” вошел в зону действия диспетчерской системы огромного, занимающего целую планету, города, и, поскольку они не запросили определенного места посадки, служба слежения начала приземлять их по собственному выбору. Над ними, под ними и со всех сторон сновали космические корабли всевозможных систем и модификаций. По огромному подвесному шоссе двигались автомобили, похожие на разноцветные пузыри. “Корабль Души” мягко опустился на серую площадку со специальным покрытием, поглотившим, охладившим и рассеявшим образовавшееся при спуске пламя.

Надежда. Супергород. В буквальном смысле надежда для многих миллионов на новую жизнь. Гноссос, Сэм и Хуркос стояли у люка, ожидая, пока служащий отметит их посадочный талон. Когда они вернутся на свой корабль, он разорвет его на две части и отдаст им корешок.

— Ну, — нарушил молчание Гноссос, — и куда же теперь?

— Пока никаких указаний, — ответил Сэм.

— Тогда давайте просто немного побродим по городу, посмотрим, что к чему, — предложил Хуркос.

— Конечно, надо ведь с чего-то начинать, — поддержал его Гноссос. Так они и сделали.

Он сидел перед толстым окном, которое на самом деле окном не являлось, и смотрел на находившееся за ним существо. Существо металось и бушевало, вопя и стеная, словно тысяча разъяренных быков. Сколько времени? Сколько времени оно бьется о Щит, пытаясь сломать перегородку и вырваться наружу? Бредлоуф вцепился в подлокотники и откинулся на спинку кресла. Необъятных размеров письменный стол почти полностью скрывал бесформенные очертания его тела. Тысячу лет и больше. Вот сколько. Это его отец сконструировал этот барьер и находящуюся за ним камеру, погруженную в другое измерение. Нет, даже не другое измерение, а высшее измерение. Не иной порядок вещей, а просто другой уровень той же самой структуры. А когда его отец погиб в нелепой катастрофе, с последствиями которой были бессильны справиться медики, то он сам вступил во владение семейным состоянием, зданиями, принадлежащими семье офисами, расположенными в центре Надежды, а также Щитом и находящимся за ним резервуаром. О двух последних вещах он, разумеется, никогда не распространялся. Это была семейная тайна — тот сор, который из избы не выносят. Это была его, и только его ноша.

На протяжении последних шестисот лет он приходил сюда каждую неделю, иногда просиживал в этом кресле целыми днями, иногда просто заглядывал на несколько минут. Он приходил смотреть на Щит. И на то, что было скрыто за ним. Это тяжелое бремя постоянно давило ему на плечи. Поводов для беспокойства нет. Он знал это. Щит держался более тысячи лет; он продержится вечно. Он никогда не выйдет из строя. Его обслуживали машины, а машины перестали ломаться еще в то время, когда его дед не познакомился с бабкой. А эти машины поддерживались в порядке не людьми, на которых конечно же нельзя положиться в столь ответственном деле, а другими машинами, а их в свою очередь снабжали энергией другие механизмы. Изощренная противодураковая система.

И все же Алекс — Бредлоуф III — неизменно приходил сюда раз в неделю, иногда, чтобы задержаться здесь подольше, иногда — лишь на несколько минут. И все же он беспокоился. И все же — боялся.

Об экран ударил малиновый взрыв и, осев вниз, на дно, окрасился охрой. Взрывы не могут потрясти Щит, какими бы яростными они ни были. Неужели оно до сих пор этого не поняло? Уже тысячу лет бьется об экран взрывами и все еще не догадалось. Эта мысль пробудила в его душе жалость, но он припомнил слова, которые часто произносил его отец (произносил так часто, что они стали семейным девизом): “Невежеству больше нет места среди людей”. Возможно. Очевидно. И все же он боялся, что невежество лишь затаилось, ожидая своего часа...

На Щите появились красивые серебристо-голубые разводы, когда оно попыталось применить удары определенной частоты в определенной последовательности. Но оно уже не раз пробовало это сделать. Оно перепробовало все, что можно...

Бредлоуф поднялся со стула и подошел к двери, ведущей в коридор. Он раздобудет кофе и чего-нибудь поесть. И вернется. Это был тот случай, когда беглого взгляда недостаточно. Ему предстоит провести здесь неделю. Долгую неделю.

Глава 7

Во время прогулки Сэм не раз замирал с разинутым от удивления ртом, несмотря на то что у него сохранились — полностью или частично — воспоминания о том, что теперь он видел собственными глазами. Но при этом у него было стойкое ощущение, что он здесь впервые. Это не могло его не тревожить. Они зашли в казино, посмотрели уличный спектакль. Они прогулялись по паркам и бульварам, где сидели художники. Гноссос хорошо знал город: истинному поэту просто необходимо держать руку на пульсирующем сердце метрополии. Или мегаполиса? Не важно. Он разъяснял то, чего Сэм с Хуркосом не понимали, обращал их внимание на самое интересное, щедро снабжая свой рассказ историческими и культурологическими комментариями. Одним словом, они прекрасно проводили время, если бы не гложущая мысль о возможности следующего гипнотического транса, который снова превратит Сэма в орудие чужой воли.

И случилось так, что, бесцельно бродя по городу, они встретили христианина. Сэм заметил, как Хуркос ощетинился при виде этого человека, — не потому что он лично ему не понравился, а потому что за его плечами незримо присутствовал его Бог.

Христианину было лет пятьдесят — в мире, где люди вечно остаются тридцати — сорокалетними или моложе, он казался древним старцем. Он, очевидно, происходил из семьи строгих христиан, поскольку даже не пользовался средствами, препятствующими росту бороды; его щеки отливали странным металлическим цветом. — Во рту старика виднелись желтые неровные зубы. Кожа вся в морщинах. На груди и на спине христианина висели таблички. Передняя гласила: “БОГ СТЫДИТСЯ!” Увидев, что они заинтересовались, христианин повернулся спиной, чтобы продемонстрировать вторую надпись: “МЫ ВНОВЬ ПРЕДСТАНЕМ ПЕРЕД СУДИЕЙ!"

— Не понимаю я их, — пожал плечами Хуркос. Губы Гноссоса сложились в тонкую улыбку.

— Когда-нибудь, думаю, очень скоро, они вымрут окончательно.

— Но зачем нужны эти люди? — спросил Сэм. — Разве врачи не научились предотвращать рождение детей с умственными недостатками?

— Дело в том, — начал поэт, замедляя гигантские шаги, чтобы его спутники могли поспеть за ним, — что Империя изначально основывалась на концепции полной свободы. Умственные недостатки были искоренены, это верно. В результате с тех пор количество верующих резко сократилось. Но в системе полной свободы нельзя запрещать ничьи верования. Поэтому всем верующим было позволено исповедовать свои религии. Хотя их дети рождались в умственном отношении как нельзя более здоровыми, родители, воспитывая их, передавали отпрыскам свои собственные предрассудки и заблуждения. Количество верующих уменьшилось. Но покуда они будут плодиться и размножаться — а это неотъемлемая часть христианской доктрины, — у них всегда будут дети, которых можно будет изуродовать, обратив в свою веру. Жаль, конечно. Но в конце концов, за это отвечают только они, это их жизнь и их дети. Человек имеет право тратить как ему заблагорассудится то, что ему принадлежит. Как мне кажется.

— Познайте Слово, — сказал христианин, когда они подошли к нему вплотную. Он протянул Гноссосу и Сэму листовки — красные буквы на желтой бумаге. По их помятому и истрепанному виду можно было только догадываться, сколько людей возвращало их, не читая.

— Дайте и мне листочек, — попросил Хуркос, протягивая руку.

Христианин ничего не ответил. Хуркос повторил свою просьбу.

— Будьте любезны, попросите этого с нечистой кровью не заговаривать со мной, — обратился старик к Сэму. Ему было явно не по себе; его костлявые руки теребили висевшую у него на груди пластмассовую табличку, перебирая ее обмахрившиеся края.

— С нечистой кровью?

— Они не любят +++++, — объяснил Гноссос. — Они не заговорят с +++++, если только им, будучи при смерти, не придется попросить о помощи. Тогда, по их понятиям, на это будет воля Божья.

— А почему +++++ нечистокровны? — спросил Сэм.

— +++++ — не создание Божье, а дело рук человека, — выпалил христианин. — +++++ — нарушение священной власти Творца. — Глаза его горели фанатичным огнем.

— Предрассудки, — сказал Гноссос, — являются частью любой религиозной догмы. Иногда они тщательно замаскированы, но все равно присутствуют. Тебе известна история твоей церкви, старик?

Христианин переступил с ноги на ногу. Он смутно чувствовал, что с этими язычниками, наверное, лучше не связываться, но его фанатизм не позволил ему отступить.

— Конечно, известна. В начале было...

— Она началась не столь давно, — рассмеялся Гноссос. Он облизал губы в предвкушении словесной схватки. — История церкви началась не с тьмы и света и не с семи первых дней. Она появилась гораздо позднее. Через тысячи лет. Церковь не возникает до тех пор, пока у человека не появляется потребность вскарабкаться вверх по социальной лестнице, возвыситься над своими ближними. Тогда он создает религию и церковь. Создав ее, он заявляет, что знает, что есть Бог и зачем он существует. Он сам начинает верить в то, что постиг цель мироздания, и таким образом поднимается над другими людьми.

— Бог избрал Святого Петра, чтобы тот основал церковь и возвысился над другими.

Гноссос улыбнулся по-отечески снисходительной улыбкой — он сам был бы похож на святого, если бы не его ядовитый язык.

— Сомневаюсь. Простите мое недоверие, но я очень в этом сомневаюсь. История прямо-таки кишит людьми, которые говорили, что Бог избрал их вождями. Многих сбило с ног и снесло потоком Времени и Вечности, по сравнению с которым любой человек бесконечно мал.

— Лжепророки! — грозно проговорил христианин.

— А почему вы убеждены, что Святой Петр не был лжепророком?

— То, что он создал, до сих пор с нами.

— Продолжительность — еще не доказательство ценности. История войн, которые вело человечество, гораздо дольше истории вашей религии, но с ними покончено раз и навсегда, потому что они несли в себе зло. А потом, от вашей веры уже почти ничего не осталось. Создание Святого Петра ожидает та же участь, что постигла войны.

Сэм, нахмурившись, снова вмешался в разговор:

— Но зачем ненавидеть Хуркоса за то, что он не напрямую создан Богом? Если Бог наделил человека властью изобрести и использовать искусственные утробы, значит, он и дал толчок созданию +++++, пускай...

— Человек злоупотребил своей властью, — безапелляционно заявил христианин.

— Но если Бог всемогущ, то человек не мог ничем злоупотребить. Он уничтожил бы людей, которые... Гноссос положил руку Сэму на плечо.

— Христиане ненавидят +++++ не по этой причине. Как я сказал, им нужно чувствовать свое превосходство. Теперь осталось так мало людей, на которых они могли бы смотреть сверху вниз, потому-то +++++ — замечательный козел отпущения. Поскольку они зачастую физически не соответствуют людским нормам — не важно, будь то уродство, просто функциональная разница или же недостаток красоты, — тут есть над чем почувствовать превосходство. “Я не такой, как ты, — заявляют они. — Я нормальный, я цельный”.

Вокруг них начала собираться толпа. Люди расталкивали друг друга локтями, чтобы подобраться поближе и послушать спорщиков. Гноссосу это, по-видимому, доставляло великое удовольствие, но раздражало христианина.

— И вот еще что, дружок, — продолжал Гноссос самым дружественным тоном, стараясь говорить погромче, чтобы те, кто стоял в дальних рядах толпы, слышали каждое слово — тщеславие не было ему чуждо. — Знаете ли вы, кто развязал большинство самых жестоких войн за последние три тысячелетия?

— Сатанинские силы.

— Нет. Как это у вас все просто получается. Нет, это были христиане, те самые, что проповедовали ненасилие. В...

Старик оскалил желтые зубы так, словно собирался зарычать.

— Я не буду продолжать этот спор. Ты пособник Сатаны.

Он быстро двинулся прочь, расталкивая собравшуюся толпу. Люди расступались, чтобы пропустить его. Фанатик исчез, растворившись в темноте ночи.

— Не воображаешь ли, мой драгоценный Гноссос, что ты чего-то добился? — спросил Хуркос, когда собравшиеся было зеваки разошлись и они продолжили путь. — Не воображаешь ли ты, что тебе удалось достучаться до начинки его костлявого черепа?

— Нет. Но я не мог не поддаться искушению попробовать сделать это. Боюсь, что этот человек жил и умрет со всеми своими предрассудками. Кроме того, если бы у него и были сомнения в вере, он не допустил бы их в свои мысли. Он отказался обрести реальную вечность через таблетку бессмертия, и теперь ему остается только цепляться за надежду, которую дает ему его религия, обещания, раздаваемые Богом.

— Меня прямо мороз по коже пробирает, — пожаловался Сэм.

— Мы свернули на какие-то нездоровые темы, — заметил Гноссос. — Давайте-ка разыщем гостиницу и немного отдохнем. Я просто с ног валюсь, а никому не известно, сколько нам еще придется побегать, пока Сэм получит новый приказ.

Бредлоуф закончил смаковать последний бутерброд, глотнул горячего черного кофе и снова откинулся на спинку кресла, утопая в его бархатном уюте. В комнате было темно, ибо то, что находилось за Щитом, не было предназначено для яркого света. Тогда слишком ясно стали бы видны все ужасающие детали. Чернота милосердно скрадывала подробности.

Ярко-красные всадники на зеленых жеребцах, ударившись об экран, расплылись бледно-желтой волной...

Алексу нравилось наблюдать за разноцветными взрывами и придумывать им названия. Так мальчику, лежащему летом в зеленой траве, нравится наблюдать за облаками.

Дракон держит в пасти искалеченное тело янтарного.., янтарного.., янтарного рыцаря...

Интересно, подумал Алекс Бредлоуф III, сидел ли вот так же когда-нибудь его отец, глядя на разноцветные узоры и давая им имена? Искал ли он порядок в безумном калейдоскопе фантастических превращений? Погружался ли его отец в это же кресло, в раздумье склонив царственную голову, сосредоточенно наморщив лоб и сдвинув густые брови? Сидел ли он, погрузив крепкие пальцы в водопад белых волос, наблюдая за Пленником, вернее изучая его?

Вряд ли. Его отец глубокомысленному созерцанию предпочитал упорный труд и активные действия. Он превратил небольшое наследство, полученное от своего отца, в огромное состояние, точной суммы которого не знал никто, поскольку оно росло с каждой минутой. Когда инженеры в поисках новых принципов организации строительства случайно наткнулись на Щит, когда они, к своему ужасу, обнаружили, что скрывается за ним, старик подошел к делу с практической точки зрения. Он знал, что здесь скрывается богатство неизмеримо большее, чем весь его уже очень внушительный капитал. Ему оставалось только покорить находившуюся за Щитом силу и заставить ее работать на себя. За Щитом стали следить. Но покорить эту силу так и не удалось. Чтобы смириться с рабством, раб должен бояться своего хозяина. Этот Пленник не знал страха.

Вообще.

Блестящие белые вспышки, словно рыба, резвящаяся на мутной поверхности моря...

Сердце Бредлоуфа так и подпрыгнуло от резкой вспышки яркого света, хотя он и знал, что Щит абсолютно непроницаем. Можно взять одну молекулу и расширить ее. Еще немного расширить. Можно сделать ее больше — еще и еще больше, — но нельзя нарушать естественное равновесие частиц. У тебя есть Щит. Он сдержит любой натиск, противостоит даже ядерной энергии высочайшей силы. Но у тебя есть и дверь, ведущая в высшее измерение. Дверь, закрытая на засов. Нет, это скорее похоже на небьющееся стекло. Стекло, которое высшее измерение превращает в тюрьму, сжимая его в ограниченном пространстве (закон противоположностей, который уравнивает давление, созданное расширением первой молекулы). И тогда высшее измерение заковано в крошечные пределы. Оно и его обитатели оказываются в ловушке, не в состоянии двигаться или выбраться из нее.

Блестящая белизна на желтом, словно кошачий глаз...

Нет, его отец никогда так не сидел. Он был слишком деятелен, чтобы предаваться меланхолии. Когда шла вторая сотня лет заключения Пленника, старик — вероятно, с большой горечью — осознал, что никогда не сможет покорить его и заставить работать на себя. Шли годы, и он продолжал держать его за Щитом только потому, что его освобождение означало бы гибель его семьи, а возможно — и всего человечества. Пленник стал бы искать отмщения — окончательного и беспощадного. Ко времени совершеннолетия Алекса к этому страху перед Пленником добавилось чувство моральной ответственности. Прогресс и благосостояние Империи зависели от содержания Пленника в плену. В глубине сознания у него всегда таился страх, что существо сбежит. Временами этот страх накатывался на него волной, и тогда ему хотелось выбежать на улицу и во весь голос поведать всем о заключенном под Щитом чудовище. Но это Бредлоуфы поймали чудовище в ловушку. И теперь на них возлежит обязанность вечно наблюдать за ним. А возможно, и дольше.

Алекс подошел к Щиту и приложил ладонь к бурлящим за ним протуберанцам.

— Как ты, — произнес он, обращаясь к существу, — стало таким?

Когда рука его касалась Щита, он мог общаться с Пленником посредством мыслей. В его голове отдаленно слышались едва различимые слова:

Выпустименя, выпустименя...

— Как ты стало таким?

Выпустименяотсюда, выпустименяотсюда... Это был его непрекращающийся вопль. Иногда Пленник изрекал угрозы, от которых кровь стыла в жилах. Но они оба знали, что угрозы эти невыполнимы. До тех пор, пока его сдерживает Щит. И он не получит ответа на вопрос: “Как ты стало таким?” Не сегодня. Как-то раньше существо ответило, думая, что чего-то этим достигнет.

— Как ты стало таким?

И оно сказало: “Я всегда было таким..."

Они лежали на гидрокроватях, в уютном и просторном гостиничном номере. Ложе Гноссоса находилось рядом с дверью, чтобы Сэму, если тот захочет выйти, пришлось бы перебираться через него. Мягкий, приглушенный свет, сладкий вкус вина во рту. Наступило время для стихов:

Взгляни в окно,

Погляди сквозь пургу.

Век печали,

Младенцы в снегу.

Взгляни в окно,

Где в пыльных морях

Время лежит,

Повержено в прах.

Потом подошло время сна. Вино было выпито, стихи прочтены, и комната погрузилась в темноту. По крайней мере, на время...

Им приснился сон. Сон про пустой склеп и гниющие трупы. Только одно тело поднялось и двинулось к выходу. Но откуда ни возьмись налетели демоны, схватили тело, швырнули его на трупы и приказали ему оставаться мертвым. Всегда и везде стонущие, истекающие слюной демоны...

Тут Хуркос потерял нить чужих мыслей, и все трое, как один, мгновенно проснулись в холодном поту. Приглушенное мерцание ламп вдруг показалось каким-то зловещим.

— Опять не мой сон? — спросил Сэм.

— Он передан тем, кто заложил в тебя гипнотические команды. Очень издалека.

Однако запах гниющей плоти перенесся в реальную действительность.

— Ну что же, — проворчал Гноссос, поднимаясь с постели. — Мне теперь уже не заснуть. Сэм и Хуркос согласились с ним.

— Давайте продолжим осмотр достопримечательностей. Может, нам уже недолго ждать следующей команды.

— Куда пойдем? — спросил Хуркос. — Далеко? У меня до сих пор ноги болят.

— Недалеко, — заверил его Гноссос. Но они уже знали, что один шаг великана мог сойти за два, а то и за три, а небольшая прогулка, обещанная поэтом, грозила превратиться в утомительный марафон.

— Тут есть пара неплохих местечек, где можно посидеть. Одно из них как раз за углом. Называется оно “Преисподняя”.

Глава 8

"Преисподняя” оказалась баром. Но не просто баром, а копилкой необычных ощущений. Все здесь было приспособлено для того, чтобы вызвать определенную сенсорную реакцию. Из ниш и альковов выплывали, окутывая помещение, серебристо-молочные клубы дыма, иногда просто для эффекта, иногда, чтобы скрыть полураздетые фигуры танцовщиц. Доски на полу неожиданно откидывались, и из отверстий, как черт из коробочки, неожиданно выскакивали клоуны в малиновых, красных, желтых и белых костюмах — в зависимости от настроения посетителей. Блестящие ткани переливались разнообразными оттенками, в соответствии с вашими ощущениями. Пол, стены и потолок вращались с разными скоростями и в противоположных направлениях. То и дело вспыхивали вертящиеся фонари. По комнате носились симфонии запахов, доводя завсегдатаев до синастезии, когда музыка доставляла неописуемое наслаждение органам обоняния. В воздухе голубым туманом разливался эротический аромат, щекоча ноздри и связывая все ощущения в одно пульсирующее, благоухающее целое.

Они заняли свободный столик в углу. Робот-официант поставил им выпивку, как только Гноссос сделал заказ, набрав его на серебряных клавишах, и опустил в прорезь нужное количество монет. Они сидели, прихлебывая прохладные напитки и разглядывая присутствовавших в баре посетителей.

— А что в этом заведении такого особенного? — спросил Сэм, задыхаясь от тяжелого аромата духов. — Оно ничем не отличается от вестибюля “Гранд-отеля” или десятка других подобных местечек.

— Погляди на людей, — загадочно произнес Гноссос.

Сэм поглядел. Ни одеждой, ни поведением они ничем не противоречили тому, чтобы было принято в Империи. О чем он и сказал Гноссосу.

— Присмотрись к ним получше, — ответил тот. — Посмотри на их лица.

Сэм перевел взгляд на людей, сидевших поодаль. И увидел. Чем дольше он смотрел, тем яснее и очевиднее становилось отличие этих людей от тех, кого ему приходилось встречать сегодня на улицах. Но что же это такое? Сэм порылся у себя в памяти, ища что-нибудь похожее, какое-нибудь подобие, которое помогло бы ему передать увиденное словами. Он уже готов был сдаться, когда его вдруг осенило. Взгляд на их лицах поразительно напоминал глаза нетопырей, которых держали в вольере в зоопарке. В естественных условиях нетопыри двигались быстрее, чем молния по грозовому небу. Они казались глазу бешено вертящимися, смазанными всполохами. А загнанные в вольер, они прижимались лбами к стеклянным стенам и тоскливо глядели туда, где была свобода, движение, желая снова сделаться молниями, обрести то, чего их лишили.

— Я понял, — сказал он Гноссосу.

— Это ненатуралы.

— Те, кто...

— Те, кто хочет убивать, — докончил за него Гноссос. — Они родились дефективными, их психика искорежена жаждой убийства, всепожирающей алчностью и крайним эгоизмом. Правительству ничего другого не оставалось, как только взять и превратить их в сверхощущенцев... Если они ударят кого-нибудь, то сами чувствуют боль. Только в десять раз сильнее. И любая причиненная ими боль многократно отдает по их нервной системе. Если они помогают кому-нибудь, то чувствуют доставленное другим удовольствие. Если они убьют кого-нибудь, то почувствуют агонию и предсмертные судороги в десять раз острее, чем их жертва. Никто не в состоянии это выдержать. Вот почему они не убивают и не причиняют боли другим.

— А выглядят они вполне нормально, — покачал головой Сэм.

— Внешне. Внешне, Сэм. Но внутри...

— Он знает про ненатуралов, — вмешался Хуркос, — но не знает про +++++. Любопытно.

— Поразмыслим над этим за стаканчиком, — сказал Гноссос, делая новый заказ.

Он опустил монеты в прорезь. Но напитки вопреки ожиданиям не поднесли. Он стукнул разочек по стоявшему поблизости роботу-официанту, а потом зычным голосом подозвал живого бармена, который, сидя за стойкой, протирал стаканы. Его лицо начинало багроветь, как в тот раз, когда Сэм врезался в его корабль. Но и Сэм, и Хуркос уже знали, что это был лишь притворный гнев, напущенный для того, чтобы позабавиться, приняв разъяренный вид. Бармен открыл дверцу в стойке и пересек зал почти такими же быстрыми и уверенными шагами, как обычно ходил Гноссос. На лице его застыло напряженное выражение загнанного в вольер нетопыря.

— Эта штука сломана! — рявкнул Гноссос. — Верните мне мои деньги.

— Вот, пожалуйста, — сказал бармен, бросив поэту три монетки. — А теперь вам всем лучше уйти отсюда — будьте добры.

— Почему? — спросил Сэм. Он уже второй раз за это время столкнулся с откровенной грубостью — первый раз с христианином, а теперь с ненатуралом. Это его озадачило.

— Это бар не для натуралов.

— Ничего натуральнее этого хамства я не встречал, — пробормотал Хуркос.

Бармен проигнорировал это замечание.

— Нас должны обслуживать в любом месте, — возмутился Гноссос. — В Империи нет сегрегации натуралов и ненатуралов.

Бармен перенес вес тела с ноги на ногу — то ли он действительно немного испугался, а может быть, просто избрал другую линию поведения.

— Я прошу вас об этом для вашей же собственной безопасности. — Теперь в его глазах отчетливо читались страх и беспокойство.

— Вы мне угрожаете? — удивленно спросил Гноссос. — Здесь что, дикари собрались?

— Я не угрожаю. Я же сказал, это в ваших собственных интересах. Это все из-за него — вон того.

Они проследили взглядом за пальцем бармена, дернувшимся в направлении стоявшего в дальнем углу человека. Незнакомец держал в руке стакан желтой жидкости, отхлебывая ее без видимых усилий большими глотками, и, ополоснув ею рот, как зубным эликсиром, отправлял ее себе в глотку. Он был огромен, почти так же широк в плечах, как Гноссос, рыжеволосый и красноглазый. Там, где у Гноссоса намечался жирок, у него бугрились мышцы. Его руки, покрытые узлами мускулов, могли, казалось, разнести на кусочки что угодно и кого угодно. Его сжатые в кулаки мохнатые руки разжимались лишь затем, чтобы схватить стакан с выпивкой.

— Кто это? — спросил Гноссос.

— Черный Джек Буронто.

— Вы, наверное, шутите, — сказал Хуркос, плотнее вжимаясь в сиденье стула. — Разыгрываете нас.

— Его зовут Генри Буронто, но ему чертовски везет в играх, поэтому его и прозвали Черным Джеком. К тому же он носит при себе дубинку, которую называет “Черный Джек”.

Многие ненатуралы носили при себе грубое оружие, изнемогая от желания пустить его в дело, но никогда на это не осмеливаясь из-за боли, которая десятикратно усиленным эхом отдалась бы по их сверхчувствительным нервам. Гноссос глядел на Буронто как завороженный. Вот человек, непохожий на других. Любой поэт, разумеется, если он хоть чего-то стоит, видит людей насквозь. И если его привлекает что-то необычное, он в тот же миг перестает быть пресыщенным гуру и превращается в наивного ученика. На таких необычных вещах поэты оттачивают свое воображение. Буронто был необычен. Вот человек, которому улыбалась Фортуна за карточным столом. Вот человек, сильнее которого, возможно, нет на Земле (если не считать, конечно, самого Гноссоса — поэт недостатком самомнения не страдал). Вот человек, которого все почему-то боятся.

— Он опасен, — сказал бармен.

— Опасен, потому что носит дубинку и выигрывает в карты?

— Нет. Опасен, потому что способен пустить дубинку в ход. Он способен всех вас троих стереть в порошок — вот так. — Бармен сделал жест руками, как будто разрывая салфетку. Он поискал на их лицах какой-нибудь признак слабости, затем снова перевел взгляд на Буронто.

Буронто, как по сигналу, двинулся с места и зашагал прямо на них.

— Уходите, пожалуйста, — повторил бармен.

— Может быть, нам действительно лучше уйти? — предложил Сэм.

— Зачем? — спросил Гноссос. — Ты что, дубинки испугался? Он не причинит нам вреда. Вспомни, если мы почувствуем боль, он ощутит ее в десятикратном размере.

— Но... — начал было бармен.

— Вы говорили обо мне, — произнес Буронто, приблизившись к их столику. Голос его был похож на трель канарейки — высокий, нежный и мелодичный.

Все трое недоуменно переглянулись. Из бычьей глотки снова раздался тоненький голосок:

— Так что вы обо мне говорили?

Сэм, не в силах больше сдерживать себя, расхохотался. Вслед за ним и Гноссос разразился громоподобным смехом. Хуркос изо всех сил старался себя пересилить, не желая выходить из напущенного на себя меланхолического настроения.

Буронто снова заговорил:

— Прекратите смеяться надо мной!

Слово “смеяться” он произнес так высоко, что голос у него сорвался. Тут не выдержал и расхохотался и Хуркос.

— Прекратите смеяться! — снова крикнул Буронто. Но напряжение, владевшее всеми тремя, достигло предела. После столкновения с желеобразной массой они так и не могли полностью успокоиться и расслабиться. И потому находились на грани срыва. Постоянное ожидание чего-то странного и неожиданного до предела источило нервы, превратив их в проволоку, готовую загудеть от малейшего прикосновения. Так что голос Черного Джека Буронто — вернее, птичьи трели, служившие ему голосом, — явился последней каплей, переполнившей чашу их нервного напряжения. Они заливались как сумасшедшие и не могли успокоиться, так что слезы текли у них по лицу. Хотя так дико хохотать было, собственно, не над чем.

— Не надо, перестаньте, не надо, перестаньте, — как заклинание повторял нараспев бармен.

— Заткнитесь! — пискляво рявкнул Буронто.

С губ у него текла пена. Лицо покрылось белыми пятнами... Опустив гигантский кулак на стол из искусственного дерева, он снес с него все стаканы. Но это лишь вызвало у них новый приступ хохота. Хуркос прислонился к Гноссосу, а Сэм, подвывая, запрокинул голову назад.

Черный Джек пробормотал какие-то неразборчивые слова, значение которых потонуло в бурлящем потоке гнева. Сцепив руками в один огромный кулак, он со всего размаха обрушил его на крышку стола, разломав ее на две части, которые еще мгновение простояли на расщепленных ножках, а затем все сооружение посыпалось на колени троих натуралов. Смех прекратился.

Теперь Буронто походил на разъяренного хищника. На его лице, равномерно окрашенном в красный цвет, появились отвратительные синие прожилки. Его оскаленные зубы покрывала пена. Скрежеща зубами, он изрыгал неразборчивые проклятия. Он был зол, как черт, да и сам черт, появись он в этот момент, не мог бы его остановить. Вцепившись в стул Хуркоса, он выхватил его из-под +++++ и с размаху швырнул его об пол.

— Какого черта? — произнес Гноссос, обращаясь к бармену. — Он, конечно, ненатурал, но ведь он же еще и сверхощущенец.

— Да, он сверхощущенец! — крикнул бармен, косясь одним глазом на Черного Джека, который продолжал колошматить стулом Хуркоса о стену, с каждым ударом наливаясь яростью, пока она, казалось, не наполнила его до краев. — Он сверхощущенец и чувствует боль жертвы. Но такого ненатурала докторам не встречалось. Он мазохист!

Краска схлынула с лица поэта, когда до него дошел смысл сказанного.

— Так, значит, ему нравится быть сверхощущенцем, потом что...

— Потому что ему нравится испытывать боль, — докончил бармен.

Со стулом было покончено. От него осталась лишь груда щепок, и нечем было колотить о стену, которая, кстати, тоже пострадала. Черный Джек Буронто мог, наверное, не моргнув глазом, убить сотню людей. Или тысячу. Он двинулся к ним, пробираясь через обломки. Он отбрасывал в сторону все, что попадалось ему на пути, — столы, стулья, лампы и роботов-официантов. Ринувшись на Хуркоса, он наградил его ударом кулака, от которого маленький +++++, кубарем перелетев через стол, свалился на пол, подняв вокруг себя облако стеклянных осколков.

Гноссос выступил навстречу разъяренному Бурон-то, намереваясь обуздать его, но он был натуралом. Он был не в состоянии поднять руку на своего собрата, как бы этот собрат того ни заслуживал. Будь Буронто животным, было бы проще. Но он был человеком, а за тысячу лет здравомыслия Гноссос разучился наносить удары даже тогда, когда у него возникало к этому побуждение. И Буронто мощным апперкотом поверг поэта на землю. Пока Гноссос и Хуркос с трудом поднимались на ноги. Черный Джек отшвырнул попавшийся ему на пути стол и приблизился к Сэму.

Из дверей начали появляться завсегдатаи, старавшиеся спрятаться за какие-нибудь устойчивые предметы. В драку они ввязываться не собирались, но и такое шикарное представление не хотели пропустить. Размахивая бутылками, они свистом и улюлюканьем подзадоривали Буронто.

И в этот момент до Сэма дошел второй гипнотический приказ...

Грохочущий звук заглушил шум в баре. Глаза Сэма вспыхнули. На мгновение он застыл в нерешительности, словно ни он, ни его таинственный повелитель не контролировали полностью его преобразившуюся сущность. Затем он решительно направился к выходу. Буронто, увидев это движение и ошибочно расценив его, как отступление, заревел и бросился к двери, пробираясь через раскиданную по полу мебель, и оказался там раньше Сэма.

— Не торопись, приятель! Сначала я тебя отколочу!

Он замахнулся на Сэма гигантским узловатым кулаком...

И внезапно согнулся пополам, получив от Сэма удар в живот, способный сокрушить стену. Тот, кто управлял телом Сэма, очевидно, ничего не имел против насилия. Великан охнул, пошатнулся, но все же ухитрился схватить Сэма за плечо. Сэм поднял ногу, резко повернувшись, вырвался из рук Буронто, вмазал ему ногой пониже пояса, и тот опустился на колени. Тогда Сэм, пройдя мимо ненатурала, исчез за дверью.

— За ним! — воскликнул Гноссос. — Он получил следующий приказ!

Перепрыгнув через ловившего ртом воздух Буронто, они выскочили из бара. Но окутанные ночной тьмой улицы были безлюдны. Сэма и след простыл.

Глава 9

Вокруг него по невидимым трубкам переливалась вода, химические и смазочные вещества. Вернее, не невидимым. Материально не существующим. Жидкость была заключена в трубки из энергии. Не тяжелые, ненадежные, подверженные разрушению металлические конструкции, а чистая первозданная энергия была приспособлена для этой работы. Булькающие потоки жидкости переливались из одной части гигантской машины в другую, быстро и эффективно обслуживая блочный механизм. Эта машина поддерживала Щит, и он боялся, потому что она казалась такой хрупкой. Он знал, что энергия, если ей придать необходимую форму, служит лучше материальных деталей, которые могут со временем износиться или сломаться из-за технических недочетов. И все же все эти текущие через пространство жидкости и каждая из них жизненно необходима для поддержки Щита...

Щелк!

Бредлоуф повернулся.

Щелк!

Снова повернулся!

Щелк-щелк-хлоп, т-ш-ш-ш-ш.

Эти звуки вызывали у него беспокойство; каждый из них он воспринимал как сигнал о неполадке. Ладно, он посмотрел на него. Теперь можно уходить. Подойдя к двери, он замешкался и огляделся по сторонам. Снова послышались щелчки и приглушенное хлюпанье. Если он будет прислушиваться к каждому звуку, то сойдет с ума. И не давая смехотворной мысли, что скоро все рухнет, сковать леденящим ужасом его сознание, Бредлоуф быстро вышел из зала и закрыл за собой дверь. Неохотно и все же с огромным чувством облегчения он вернулся к себе в кабинет.

Теперь приказы в голове Сэма молниеносно сменяли один другой. Между исполнением одного и поступлением следующего проходило не более нескольких секунд, за которые он обретал контроль над собой и припоминал, кто же он такой. Он полностью забывал, в чем заключался предыдущий приказ, и с головой погружался в исполнение следующего, не успев даже как следует оглядеться по сторонам.

Теперь он стоял в большом зале, полном машин. И это приводило его — или, вернее, его хозяина-гипнотизера — в беспокойство. Кругом одни машины и механизмы. Жужжащие, шипящие, булькающие. Он проник сюда, взломав дверь. Вообще в Надежде теперь почти никто не запирался. Преступления не совершались, и в замках не было необходимости. Но дверь на этот этаж была на запоре. Последний полученный им приказ состоял в том, чтобы взломать ее и явиться в этот зал, где жидкость текла по невидимым трубам и деловито фыркали машины. Но что он сделал раньше? И что ему предстоит совершить?

На него опять обрушился беспорядочный грохот, и он двинулся с места...

Когда он пришел в себя, пакет, который он держал под мышкой, исчез. У него не хватило времени рассмотреть его. Он не знал, что было в этом пакете.

И что он с ним сделал.

На него опять обрушился беспорядочный грохот, и он, повинуясь приказу...

Бредлоуф потер кулаками глаза, выдвинул ящик стола и нащупал рукой пузырек со снотворным. Достав его, он сунул две капсулы в рот и проглотил, не запивая водой. Закрутив на пузырьке крышечку, он достал пачку успокоительных таблеток. Он готовился проглотить одну из них, когда дверь, распахнувшись, с оглушающим скрежетом слетела с петель. Там стоял человек, смотревший перед собой пустыми, невидящими глазами и, подобно фокуснику на сцене, делал пассы вытянутыми вперед руками. Кончики его пальцев светились и пульсировали недоброй энергией.

Из-под ногтей показались стрелы.

Иголки сна.

Они вонзились в Бредлоуфа, разнося по его телу красное тепло, и темнота сковала его, не позволив даже вскрикнуть...

Когда Сэм снова обрел власть над своим телом, первое, что привлекло его внимание, было упавшее на письменный стол обмякшее тело человека — очевидно, он потерял сознание. Внешне он выглядел расслабленным, но каждый его мускул был так напряжен, словно, когда он очнется, его ждал смертный приговор. А еще перед ним был экран. Он на минутку окрасился густым, иссиня-черным цветом, а потом вспыхнул россыпями ослепившего его оранжевого, кремового и белого.

Подойдя к экрану, он пристально вгляделся в него. Вверх и вниз по его позвоночнику пробежал неприятный холодок. Как будто цвета были живыми и рвались наружу.

— Что вам нужно? Кто вы?

Голос раздался как гром в тишине. Он подскочил, сердце у него бешено заколотилось. Но говорили не цвета, говорил человек. Сэм подошел к столу.

— Меня зовут Сэм. Я...

— Что вам нужно? Зачем вы со мной это сделали?

— Что сделал?

— Я не могу двинуться с места, черт вас возьми! Сэм в нерешительности оглядел помещение, воображая сцену, которая здесь, вероятно, имела место быть.

— Я вас парализовал?

Тонкие губы Бредлоуфа двигались, а глаза вращались, как шарикоподшипники в хорошо смазанных пазах. Но остальные части его тела были словно вырезаны из дерева, жесткие и неподвижные.

— Да, вы. Вы выстрелили в меня чем-то из-под ногтей. Что вы за человек?

Сэм поднял руки и оглядел их. Ногти были черными, как будто находившиеся под ними кусочки плоти сгорели дотла, оставив черные ямы. Он потер один ноготь, но цвет не стерся — он был определенно не на поверхности.

— Кто вы такой? — На этот раз голос Бредлоуфа перешел в крик, в каждом его слове сквозила охватившая его смертельная паника.

— Я не знаю, — произнес наконец Сэм. — Я могу вам чем-нибудь помочь? Бредлоуф шумно дышал.

— Да! Сходите за помощью!

— Я не могу, — сказал Сэм. Он стоял на ковре, переминаясь с ноги на ногу и чувствуя себя лицемером и обманщиком.

— Почему? Почему не можете?

— Оно не пустит меня.

— Оно?

Он вкратце рассказал всю историю — про желеобразную амебу, про гипнотические команды. Когда Сэм закончил, глаза его собеседника расширились, но все равно они были малы для помещавшегося в них ужаса.

— Пленник! — прохрипел он.

— Что?

— Пленник за Щитом. Это он вами командует! Сэм инстинктивно повернулся к переливающимся разноцветным волнам.

— Так, значит, они живые!

Бредлоуф разразился смехом, и Сэм не в силах был его остановить. Это был не тот смех, которым они с Хуркосом и Гноссосом смеялись в “Преисподней”. Это был смех отчаяния перед неотвратимостью катастрофы. Он это чувствовал, но остановить Бредлоуфа не мог. И отправиться за помощью тоже был не в состоянии. Его ноги донесут его до двери, но выйти ему не удастся. Ментальный заслон удерживал его в пределах комнаты. Его память начала постепенно расчищаться, и он вспомнил, что еще он сделал, когда вошел в это здание. Он заложил в находящийся внизу механизм какое-то взрывное устройство. Это, наверно, был механизм, обслуживающий этот... Щит.

— Тысячу лет, — выкрикнул Бредлоуф в перерыве между приступами дикого хохота, — тысячу лет оно пыталось освободиться все время одним и тем же способом, и мы решили, что оно слишком примитивно, чтобы выдумать что-то новое. А оно, значит, только притворялось глупым, чтобы лишить нас бдительности. И у него это получилось. Как раз, когда мы почувствовали себя в безопасности, оно со смехотворной простотой берет тебя и приводит сюда. Тысяча лет для Пленника — как для нас один день. — Он снова хрипло рассмеялся.

На верхней губе у Сэма выступили капельки пота. Он стер его и обнаружил, что пропотел весь насквозь. Холодным потом страха. Тысячу лет за Щитом. И оно просто водило людей за нос, используя время, чтобы обмануть их. Долгие века для него ничего не значили. Сэм глядел на него с глубочайшим отвращением. Являются ли разноцветные краски его истинной сущностью или же это лишь созданные Щитом эффекты? Сэм решил, что скорее всего занимательные картины — это маска, не имеющая ничего общего с его природой. Оно конечно же не может быть таким красивым и жизнерадостным. Со дна поднялась голубая клякса, похожая на вопросительный знак на неоновой вывеске...

Неоновая вывеска!

Он вспомнил, что видел ленту из двадцатифутовых неоновых букв, опоясывавшую верхушку Дома Бредлоуфов. Возможно, что пульт управления находится здесь. Если так, то он может набрать сообщение для Гноссоса и Хуркоса. Они наверняка его сейчас разыскивают. Они не смогут не заметить такую огромную неоновую надпись. Если они находятся в этом квартале...

— Пуль управления вывеской, — полувопросительно произнес он.

— Что? — Глаза Бредлоуфа метались в глазницах, как загнанные в клетку животные.

— Рекламная вывеска. Световая надпись. Как управлять световыми буквами?

— А что?

— Где пульт управления? — В голосе Сэма неожиданно для него самого появились командные нотки.

— Основной пульт находится в главном вестибюле, но у меня в кабинете тоже есть щит — вон там, в стене.

Найдя его, он воткнул вилку в розетку и начал печатать послание, которое будет выведено на наружную панель огромными светящимися — красными? желтыми? синими? — буквами. Он решил пустить алые слова по черному фону. ГНОССОС, ХУРКОС...

— Какой это этаж? — спросил он Бредлоуфа.

— Верхний.

ВЕРХНИЙ ЭТАЖ. КАБИНЕТ УПРАВЛЯЮЩЕГО. ПРИХОДИТЕ НЕМЕДЛЕННО. СЭМ.

Теперь надо ждать. Он зашагал взад-вперед по ковру, время от времени пытаясь выбраться за дверь, но каждый раз обнаруживая, что это ему запрещено гипнотическим внушением. Наконец друзья явились. И потребовали объяснений.

Сэм объяснил им все, что мог, рассказал о заложенной внизу бомбе, которая разрушит механизм, сломает Щит и освободит Пленника, кем бы этот Пленник ни был; Он объяснил им, где она находится, как ее вынуть и как с ней обращаться. Гноссос и Хуркос со всех ног бросились вниз. Они отсутствовали, казалось, целую вечность — времени хватило, чтобы выстроить тысячу всевозможных предположений о том, что могло бы произойти, если бы бомба взорвалась. Когда он уже готов был считать их дезертирами, они вернулись с бомбой и часовым механизмом, неся их, словно дорогую хрустальную вазу.

Сэм осторожно отсоединил провода, открутил верхнюю часть оболочки и вылил летучую жидкость в находившееся за письменным столом Бредлоуфа единственное в кабинете окно. Когда он повернулся и сказал: “Все в порядке”, четверо человек одновременно с облегчением вздохнули.

— Значит, вот что это такое! — сказал Гноссос, первым придя в себя. Он прошелся туда-сюда по залу, остановившись у Щита, чтобы потрогать его. — Вот это существо, которое управляло тобой. Но если оно заключено за Щит, как ему удалось тебя загипнотизировать? И как оно соорудило этот корабль с начинкой из “желе”?

— Думаю, что я.., мог бы пролить на это свет, — проронил Бредлоуф. Он все еще был парализован, но его пальцы уже начали подергиваться. Воздействие сонных игл начинало ослабевать.

Они одновременно повернулись к нему.

— Какой свет?

— Он... — начал Бредлоуф.

— Сэм, — представился Сэм. Бредлоуф благодарно мигнул.

— Да, Сэм. По-моему, у вас у всех сложились ложные представления. Пленник не гипнотизировал Сэма. Он его не похищал. Сэм — создание Пленника.

— Создание? — фыркнул Гноссоо.

— Да. Пленник создал Сэма в своем воображении и воплотил воображаемое в конкретную сущность. Возможно, это произошло во время последнего большого взрыва энергии Пленника.

— Какая чушь!

Бредлоуф сделал попытку покачать головой, но у него лишь затряслись губы и дрогнули глаза.

— Нет. Пленник сосредоточился, собрал все силы и сформировал человека и корабль. На корабле не было машин, так как машины чужды сознанию Пленника. В некоторых местах, благодаря искажению внешнего измерения, через Щит можно протиснуть мысли и создать Сэма и корабль.

— Но почему он не смог сам протиснуться в одном из этих мест? — спросил Хуркос.

— Не смог, потому что у него не оставалось на это энергии. Понимаете, он гораздо, намного больше, чем корабль и Сэм вместе взятые, бесконечно большой. Он сам — все высшее измерение целиком.

Оранжевые птицы порхают над сине-зеленым океаном...

— Одно существо — целое измерение? Бредлоуф кашлянул.

— Если это существо Бог, то да. А Пленник Щита и есть сам Бог.

Глава 10

— Бог! — крикнул Гноссос.

Хуркос подошел к Щиту и прижал лицо к экрану, следя за цветными разводами, которые закручивались в затейливые спирали, складывались в букеты и окрашивались новым цветом. Здесь находилось существо, на которое молитвы не действовали. Технология с успехом заменила веру.

— Значит, сны, — произнес Гноссос, поворачиваясь к ослепительным вспышкам на экране, — которые оно посылало Хуркосу, были снами параноика, снами существа, одержимого охотой на демонов.

В голове Сэма крутился ночной кошмар, где в долине сомнения поднимались почти неодолимые вершины неверия.

— И машины были вовсе не машинами, потому что Бог — не создатель машины. Бог — создатель жизни, создатель человека, который производит машины. Бог смог воспроизвести внешний вид машины, но единственный способ, которым Он мог заставить ее заработать — это наполнить ее живой начинкой — желеобразной массой, — чтобы сымитировать работающий механизм.

— И Бог боялся машин, потому что они находятся за пределами Его возможностей. Он боялся +++++ и проигнорировал их существование, когда обучал тебя, потому что они созданы не Его властью, они — результат присвоения человеком Его прав.

— Тысячу лет, — прошептал Бредлоуф.

— Как вы могли это выносить? — спросил Гноссос, отворачиваясь от Щита. — Как вы могли сидеть здесь, зная об этом?

— Иногда, когда я выходил отсюда и шел по улицам, вдыхая свежий воздух, мне казалось, что я никогда больше не вернусь обратно. Но когда мне приходило в голову, насколько хуже будет, если Он вырвется отсюда...

— Конечно, — сочувственно произнес Гноссос. — За тысячу лет люди постепенно стали разумнее, они порвали связь со своим варварским прошлым. И все потому, что Он был заточен в это искаженное измерение и не мог ни на что повлиять. Не так ли?

Бредлоуф вздохнул. Теперь он уже мог сжать руки в кулаки и сидел, разминая пальцы.

— В точности так. Мой отец думал, что может поработить Пленника и заставить его работать на семью. Он знал, кто это такой. Но мы так и не смогли Его покорить. Стало ясно, что нам уже никогда нельзя Его выпускать. Вначале, разумеется, это было только в интересах безопасности нашей семьи. Тогда бы Он изничтожил всех Бредлоуфов — это было в его власти. Затем, по прошествии нескольких сотен лет, когда мы увидели, во что превращается Империя, насколько больше здравомыслия в человеке и организованном им управлении, мы осознали, что безобразие нашей жизни — во многом — дело рук Божьих. У нас была еще одна серьезная причина держать Его взаперти. Если Он вырвется на свободу, — Бредлоуф наконец смог помахать рукой, — то снова начнется война. Голод, которого мы никогда не знали. Болезни. Эпидемии. Нам остается только одно: держать Его в плену.

— Разрешите поправить. Вам остается только одно: освободить Его!

Прозвучавшие слова заставили всех повернуть головы к дверям. Там стоял человек — судя по бороде, христианин. За ним стояло еще с десяток других — грязные, небритые, одетые В потрепанные лохмотья. Среди них был старик, с которым у Гноссоса завязался спор, — с того времени, казалось, прошла целая вечность. Теперь он улыбался, и табличек на нем не было. Он сделал шаг вперед.

— Не чудо ли это? Бог избрал нас своими освободителями!

— Как они?.. — начал Бредлоуф, пытаясь оторвать от стула свое онемевшее тело. — Как они здесь оказались?

— Это я им велел прийти сюда! — крикнул Сэм. В памяти у него всплыли все гипнотические команды. Приказания Бога высветились с предельной отчетливостью. Он один за другим произнес все приказы, которым следовал после прибытия в Надежду: “Найди храм и скажи христианам, что семья Бредлоуфов держит Бога в плену в Доме Бредлоуфов; я извергну из твоего рта пламя, чтобы убедить их в правдивости твоих слов. Купи следующие химические вещества и оборудование: эфир глицерина, азотную кислоту, часы, моток двадцатишестимиллиметровой медной проволоки и маленький строительный детонатор. Изготовь бомбу. Затем проникни в Дом Бредлоуфов, заложи бомбу в подвале к насосу АЗА45. Затем с помощью наркотических стрел обездвижь Алекса Бредлоуфа III”.

— Значит, это он сказал христианам. Они явились сюда по его зову.

— Ты не виноват, — сказал Гноссос. По этажам здания, сотрясая стены, пронеслась взрывная волна. Христиане ломали поддерживающие Щит машины. Они заложили новые бомбы, чтобы совершить то, что бомбе Сэма сделать не удалось. Пол покачнулся еще сильней от второго взрыва... И Щит дрогнул.....и отлетел...

Бредлоуф издал душераздирающий вопль, прервав его на середине, когда из дыры в стене вылетела черная миллионноглазая птица с медными когтями и, подхваченная порывом холодного ветра, ринулась на него. Казалось, зал увеличился в размерах до десятка галактик. Он как будто сам сделался микрокосмосом. И вместе с тем это помещение, в котором они находились, переполнялось существом вне их измерения, поэтому с другой стороны оно необычным образом сжалось до размеров маленькой каморки. Перемешались верх и низ. Звезды померкли и пожрали сами себя. Тьма шершавым языком слизала свет. Сэм метался по созданному Богом и лишенному Бога пространству, натыкаясь на огромные перья, гонимые ветрами, то холодными, как лед, то горячими, словно сердце вулкана. Он бросался из стороны в сторону, сопротивляясь надвигающейся черноте, которая тянулась к нему липкими щупальцами. Тут он увидел Алекса Бредлоуфа. Сначала он увидел его с содранной кожей и кровоточащего. Потом он увидел его почерневшим и обуглившимся. Угли превратились в темных птиц, которые, вонзившись в тело всемогущей черной птицы, и снова оживили его. Он увидел, как из истлевших ноздрей Бредлоуфа вырвалась молния, и черви пожрали его черный язык. Он увидел, что в наказание ему посланы все мыслимые и немыслимые адские муки. И с ужасом ждал момента, когда Бог обратит свой гнев на всех остальных и раздерет их печень на части своими острыми клыками и когтями.

Перья упали с Бредлоуфа, черные слипшиеся перья. Своим клювом птица-Бог выщипала перья, оставляя на их месте зияющие дыры, из которых сочился желтый гной...

Не осталось ни тепла, ни холода.

Все вытеснил ужас.

Тут внезапно, без всякого предупреждения, в его мозгу раздались слова. Он услышал знакомый голос Хуркоса:

"Послушай, послушай меня. Я Его вижу. Я вижу Бога!"

"И я Его вижу!” — мысленно возопил Сэм.

"Нет, я хочу сказать, что вижу Его своим псионическим зрением. В Нем ничего нет! Он совсем маленький!"

"Объясни!” — это крикнул Гноссос.

"Он совсем крошечный. Он не всемогущ. Зал не увеличился. Бредлоуф не сожжен и не съеден червями. Бог пытается запугать Бредлоуфа до смерти. Его единственное оружие — страх и иллюзии. У Него ничего больше не осталось. Он растерял все силы. Наверное, после долгих лет заключения и последнего всплеска энергии, который понадобился, чтобы создать Сэма. Он опустошен”.

"Но что же тогда происходит?” — подумал Сэм.

"Он нас водит за нос! Я сейчас пошлю вам истинную картину. Я гляжу сквозь его обманы и иллюзии. Я вижу. Телепатирую вам”.

В мгновение ока все в зале стало на свои места. Бредлоуф не обуглился. Но он и в самом деле был мертв. Глаза его были пусты, как у рыбы. Обеими руками он держался за сердце. Оно, наверное, отчаянно взывало о помощи. Если его вовремя отвезти в больницу — здесь, в городе, — чтобы поставить новое сердце, пока не начал разрушаться мозг, то он снова будет жить.

— Где? — спросил Гноссос.

Тогда они увидели это существо, висевшее на краю Щита. Маленькое, розовое, бесформенное создание. Оно послало вместо себя Сэма лишь по той причине, что у человека вышло бы лучше, чем у него самого. На минуту на них снова нахлынули видения, но Хуркос с помощью своей более сильной энергии прогнал их. Затем +++++ поднял стул и обрушил его на розовую улитку. Еще раз, еще и еще раз. Он колотил с яростью, которую Сэм в нем раньше и не подозревал.

И Хуркос убил Бога.

Глава 11

Бредлоуф вошел в бар, на мгновение задержался у двери, поискал их глазами и, увидев, улыбнулся. Он умер всего лишь семь часов назад, но сейчас снова выглядел здоровым и бодрым. Собственно говоря, таким бодрым он давно уже не выглядел. Он пробирался через толпу, время от времени останавливаясь, чтобы обменяться рукопожатиями со старыми друзьями, уже прослышавшими о его недавнем приключении. Наконец он добрался до их столика и присел на свободный стул.

— Я по дороге проходил мимо церкви. Христиане собирают пожитки и выселяются из своих домов в подвалы. Мне было как-то неловко на них смотреть. Их жизни теперь потеряли всякую цену.

— Теперь в них могут стрелять, и они останутся невредимыми, — сказал Хуркос.

За долгое, долгое время он впервые по-настоящему расслабился. Он полностью удовлетворил свое желание отомстить — на большее он не мог и надеяться. Сэм сначала опасался, не повредился ли Хуркос психически, потому что он, в конце концов, совершил убийство. Но он убил не человека. В этом было все дело. То, что он убил, находилось рангом ниже человека, то есть на самом деле являлось животным.

— Они смогут жить вечно.

— Некоторые из них — возможно.. Но не забывай, что они старики. Им по пятьдесят — шестьдесят лет, в то время как всем нам не больше тридцати. Не очень-то приятно в эру вечной молодости пребывать в преклонном возрасте.

— И смешно и трагично, — сказал Гноссос, отхлебнув из стакана. — А вы как себя чувствуете?

— Как нельзя лучше, — ответил Бредлоуф, нажимая кнопки с названиями напитков на клавиатуре робота-официанта и безуспешно пытаясь отвести руку Гноссоса, опускавшую в машину монеты.

— Еще бы, — сказал Хуркос. И добавил:

— Гноссос, я сегодня убил Бога. Выйдет из этого эпическая поэма?

— Я как раз размышлял на эту тему, — ответил поэт. — Но лучше бы Он был Голиафом. Что героического в том, чтобы раздавить жалкого слизняка?

Сэм, осушив свой стакан, поставил его на стол.

— Пойду прогуляюсь, — произнес он, вставая. — Скоро вернусь. — Прежде чем кто-нибудь успел заговорить, он повернулся к двери, пробрался через толпу и вышел наружу.

Ночь уступала место рассвету; горизонт уже окрасился золотистой полоской зари.

— С тобой все в порядке? — спросил Гноссос, выходя следом за ним.

— Я не болен, если ты это имеешь в виду. Просто немного не в себе.

— Да. Да, я знаю, что ты хочешь сказать.

— Цель жизни: превзойти своего создателя. И вот...

— А с чего ты решил, что прогулка тебе поможет? Я, например, собираюсь напиться.

— Да-а, — протянул Сэм. — Но ты же знаешь, что и это тоже бесполезно. Может, и я потом напьюсь. Но сейчас я хочу пройтись.

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет.

Сэм сошел с тротуара на мощенную камнем улицу. Дороги здесь были кривые, ибо законы предписывали сохранять в первозданном виде эстетические традиции старой Земли, хотя при этом дороги в Надежде были гораздо чище и лучше приспособлены для передвижения. Он забрел на улицы, которые завязывались узлом, извиваясь между причудливыми старыми зданиями и петляя среди растущих в парке редких деревьев. В его мозгу теснились воспоминания о находившейся у Бредлоуфа за Щитом камере, всплывали картины холодной пустоты. Он все еще не мог избавиться от прохладного ощущения ерошившего ему волосы ветра из пустого резервуара.

Он шел по парку, где вдали блестело озеро. Волны мягко ударялись о пристань. Время от времени раздавался всплеск — это била хвостом рыба. Где-то лаяла собака. А ему на ум приходили вопросы.

Кто он такой?

Кем он был раньше?

И куда — куда же! — он направляется?