Человек: 3. Автор

1

«…Снежная Жанна сладко посапывала рядом, повернувшись к нему своей шикарной «ледяной» спиной. Мягкий белый свет ртутной лампы придавал коже Королевы ещё большую белоснежность. Вся её кожа была не только необычайно белой, но и идеальной, без каких-либо дефектов, без татуировок, и лишь след, оставленный прививкой от оспы на предплечье слегка портил впечатление.

Чтобы не разбудить подружку, Артур тихо поднялся с кровати, взял с прикроватной тумбочки сигарету и зажигалку, босиком пошёл к балкону. Снежная Жанна не любила табачного дыма. Да и по части выпивки была не сильна. Не то что Кристина или Маргарита. Снежная Жанна если и пила водку, то совсем мало. И по её лицу тогда, в эти редкие замечательные моменты, медленно разливался странный по форме, но такой милый румянец, от которого Артур приходил в щенячий восторг.

Раздвижные стеклянные двери бесшумно пропустили Артура в огромную лоджию. Отсюда, с одиннадцатого этажа, открывался прекрасный вид на ночной Рай. Он приблизился к краю балкона, нервно закурил сигарету. Руки очень сильно дрожали, и с этим ничего нельзя было поделать. Руки у него стали дрожать ещё с Первого Пришествия. Такой тремор он видел только однажды в своей жизни. Именно так дрожали пальцы у отца, когда, будучи подростком, Артур нашёл его в той протухшей привокзальной забегаловке. Артур сказал ему, пошли домой, папа, мама заждалась, но отец всего лишь рассмеялся в ответ. А наутро папы не стало. Пьяный замёрз у железнодорожного полотна. Путевой обходчик нашёл его лежащим в сугробе. Дело было зимой.

А вот теперь у Артура так же дрожат руки. Но не от водки. Хотя водки он пьёт предостаточно. Артур посмотрел на Рай. А Рай посмотрел на Артура. В том числе и сквозь дыры в Стене. Всеми своими разноцветными огнями. Всеми своими «ангарами».

Всеми своими светящимися «проводами». Всем своим существом. «Что ты такое? – подумал Артур. – Откуда ты на мою голову взялся? Зачем ты сводишь меня с ума? Безумный мир Артура Брауна. Безумный мир Артура Лунина. Я же не вынесу. Надорву себе сердце. У меня уже ведь нервов никаких не осталось. Почему я должен нести этот крест?»

Рай не отвечал. Он равнодушно поблескивал в темноте, иногда подмигивал глазами-звёздочками и тихо-тихо гудел, словно пчелиный улей или, скорей, как трансформаторная подстанция. В два часа ночи гудение было слышно довольно отчётливо.

Вдруг откуда-то сбоку яркая вспышка на мгновение ослепила Артура. Потом ещё одна. Он даже испугаться не успел. Но выстрела не последовало. «А я думал, покушение. Наконец-то. А это, похоже, папарацци с восточного крыла гостиницы. С двенадцатого этажа. Тоже не спится им, гнидам. Завтра во всех газетах и в Нете появится моя обнажёнка. Я ведь даже плавки не надел. Вот будет хохмачка. Разбудить что ли Гансов? Чтобы хлеб зря не жрали. Секьюрити называются. Сами храпят, а меня тут какие-то козлы фотографируют. Хотя… Скоро всё изменится. Ничего этого уже больше не будет. Никаких секьюрити, папарацци. Ничего, того, что было, не будет, а будет что-то совсем другое. И я даже боюсь представить, что…»

Что-то загудело намного громче, чем Рай. По чёрному беззвёздному небу летели огни. Резко отличающиеся от огней Рая. Очередной «Супер Гуппи» заходил на посадку…»

Ослабив зажим, Денис вытащил лист бумаги. Портативная пишущая машинка была старая, ещё советская, с выпуклым знаком качества на сером силуминовом корпусе и почему-то без названия. Но печатала она всё ещё хорошо. Машинка досталась ему в наследство от матери, поэтессы. Хранилась она в кладовке, вся покрылась пылью, и Денис уже собирался выбросить её на свалку, но машинка неожиданно пригодилась – вышел из строя компьютер (высветился «синий экран смерти»). Денис отнёс его в ремонт и, чтобы не терять даром время, решил дальше печатать роман старым проверенным маминым способом.

«Ещё пару страниц отстучу, – подумал он, – и возьмусь за эпилог. Надо будет продумать концовку. Чтобы неожиданно как-то получилось. Чтобы читателя удивить.»

Зарядив машинку свежим, девственно чистым листом, Денис встал из-за стола, подошёл к окну. Сквозь тюлевые занавески было видно море. Синее-пресинее. Впервые за последние четырнадцать дней спокойное. И по синему-пресинему спокойному морю по фарватеру в порт на полных парах шло судно. Турецкое. За очередной порцией русского металлолома.

«Алло, шеф, это я, Лёлик! Алло, шеф, это я, Лёлик!» – голосом Анатолия Папанова сказал мобильный телефон, повторяя фразу до бесконечности. Денис оторвал взгляд от иностранного балкера, выкрашенного в цвет спелой вишни, взял со стола трубку, включил громкую связь. Звонил сосед по дому. Юрка.

– Старик, ты телек смотришь? – спросил он. – Или тягомотину свою строчишь в поте яйца? – сосед в выражениях не стеснялся.

– Тягомотину, – ответил Денис.

– Так ты, хрен моржовый, давай оторвись на минуту и новости погляди.

– По какому каналу?

– По «Тет-а-тет», мать твою.

– А что там такого удивительного я не видел? – беря в руку пульт от телевизора, спросил Денис. – Снова бомж не дотянул до раджи? Загнулся? Чёрной икрой обожрался? Another one bites the dust? Или инопланетяне высадились на Красной площади в Москве?

– Больше второе, чем первое, – сказал Юрка и как-то необычно и заразительно засмеялся.

2

«…Город был небольшой, не более ста тысяч жителей. Город был зелёный, солнечный, красивый. А со стороны моря он даже напоминал нечто среднее между Ниццей, Каннами и Пальма-де-Майоркой. Город был счастливым. Местное население приветливо друг другу улыбалось, дети радостно щебетали, а мэра иначе как «наш папа» никто и не называл. Улицы были чисты, словно их каждый день мыли шампунем. И их действительно мыли шампунем. Деревья выглядели так, будто их подстригали, и их на самом деле старательно стригли несколько раз в год. Парков для отдыха было хоть пруд пруди, и в них под мелодии духовых оркестров танцевали влюблённые парочки. А мэр каждый день делал город всё лучше и лучше, по воскресеньям устраивая для людей красочные фейерверки. Яркими вывесками пестрели коммерческие магазинчики.

Рестораны манили дразнящими аппетитными запахами. Кинотеатры притягивали увлекательными афишами новых фильмов. Устраивались конкурсы красоты, чемпионаты по водным видам спорта, викторины на знание истории города. Набережная шумела аттракционами, а «чёртово колесо» тутошние жители отказывались называть «чёртовым», и называли «ангельским». Все имели работу, вполне приличное жильё, все были сыты, нарядно одеты. И даже здешние собаки и кошки выглядели как-то респектабельно. Жёны не изменяли мужьям, а мужья не изменяли жёнам. Чиновники не брали взяток. Пьяные, нищие, хулиганы, воры, а тем более насильники и убийцы – отсутствовали как таковые. Матерного слова никто слыхом не слыхивал. А библиотеки и музеи были самыми посещаемыми местами в городе.

В действительности же всё было совершенно по-другому. Мэр воровал по-чёрному. И по-крупному. Но поскольку он состоял в партии власти, ежемесячно отдавая в партийный общак круглую сумму в иностранной валюте, то столичные власти его не трогали, а на день рождения даже награждали очередным, энным по счёту орденом. «Нашим папой» мэра, конечно, никто не называл, а называли «взяточником» и «охотником». «Охотником», потому что глава города вместе со своими дружками – прокурором, начальником полиции, начальником налоговой службы, начальником таможни, главным эфэсбэшником и немногими прочими (круг лиц был строго ограничен) – частенько уезжал за город на охоту. Прихватив с собой передвижную электростанцию, несколько холодильных камер, брезентовых палаток, мощную аудиоаппаратуру, огромное количество спиртных напитков, еды и пару-тройку дежурных проституток. Чем мэр и его команда занимались на так называемой охоте, догадаться было не трудно. А ещё мэр обирал бизнесменов и на эти деньги возводил себе памятники, дабы увековечить собственное имя в истории города. Местное население на выборах каждый раз голосовало за другого человека, за нового мэра, но, странное дело, каждый раз нынешний глава администрации оказывался победителем. Видимо, потому, что горожане сами заслуживали такого мэра. Поскольку все ненавидели друг друга, завидовали чужим успехам, обманывали родственников, знакомых или соседей. Мужья изменяли жёнам, а жёны мужьям. Чиновники брали взятки. Молодёжь спивалась. Наркомания, драки и убийства были обычным явлением. Людей интересовали деньги, деньги и ещё раз деньги. Так как за деньги можно было купить те удовольствия, которые обильно рекламировались с экранов телевизоров и со страниц газет и журналов. Библиотеки и музеи, естественно, никто не посещал. Людей съедали страсти, инфаркты и раки. Преждевременные смерти были сплошь и рядом. А мрачные лица на улицах – подавляющим большинством. Количество нищих, как и количество бездомных собак и кошек, росло день ото дня.

Атмосфера в городе была гнетущая. И хотя город со стороны моря напоминал нечто среднее между Ниццей, Каннами и Пальма-де-Майоркой, на самом деле город скорее походил на библейские Содом и Гоморру. Мало того, город совсем не баловала погода. Если летом она была ещё ничего, то остальные девять месяцев года в городе было либо пасмурно, либо лил противный, казавшийся бесконечным дождь. От которого город покрывался вонючим ядовитым грибком. Грибок проникал в полы и стены домов, в водопровод, в лёгкие местных жителей, существенно подрывая их здоровье. От проклятых дождей город раскисал, протухал, гнил, разлагался и постепенно уходил в землю…»

3

Комары сводили с ума. Ничего не помогало. Даже заокеанский спрэй, используемый американскими десантниками. Комары его полностью игнорировали. Они впивались в беззащитную кожу Арсения, насасывались кровью и оставляли после себя красные волдыри, которые нестерпимо чесались. Проводнику Чуанчи комары, видимо, тоже доставляли неприятности, но не такие большие, как Арсению. Чуанчи, несмотря на палящее солнце, был одет в рваную телогрейку, ватные штаны, а лицо его защищал накомарник. Тем не менее, и сквозь эту броню отдельные тонко пищащие диверсанты прорывались, частенько заставляя проводника ругаться матом. От Чуанчи нестерпимо воняло потом.

«Кукурузник» Арсений оставил в Кижме, дальше продолжив своё путешествие на «газике». Добравшись до посёлка Ванавара, нанял проводника. Всё это стоило копейки. Да и папахен ему существенно помог: обеспечил и «Ан-2», и экипировку, и спутниковую связь, и даже оружие – новенький «калаш» болтался у сына за спиной. Всё было недорого и замечательно. И только лишь комары портили настроение.

– Вот плят, – хлопнув себя по ноге, выругался Чуанчи. По-русски он говорил плоховато, коверкал слова; порой, сам того не ведая, менял их значение. В данном конкретном случае превращая женщину со скверной репутацией в фамилию артиста театра и кино. Арсению такая интерпретация очень даже нравилась. Он и сам уже включил эту новую версию в свой лексикон.

– Сколько ещё до эпицентра? – спросил он у проводника, героически отбиваясь от наседающих комаров, вонзающихся как в голые руки, шею и лицо, так и в закрытые футболкой грудь и спину.

– Шипко пыстро итом, Чуанчи мэсто снаэт, – как-то уклончиво ответил проводник, видимо, не знакомый с загадочным словом «эпицентр».

«Если так и дальше пойдут дела, – подумал Арсений, – то до эпицентра я не доберусь. Они же меня сожрут, на хрен. Обидно будет возвращаться ни с чем.»

Он уточнил своё местоположение по GPS-навигатору, грустно вытащил из рюкзака рубашку и «кодак», подсознательно решив поснимать хотя бы то, что ему досталось. Например, впереди идущего нечёсаного проводника с его допотопной винтовкой Мосина. Или дикие, совершенно дремучие лесные пейзажи. В отличие от папахена, младшего Абраамова не интересовали ни нефть, ни газ, ни сталь, ни алюминий, ни цветные металлы, ни баснословно дорогие яхты, ни футбольные команды, ни отмывание денег для самых высокопоставленных чиновников государства. Младшего Абраамова в жизни интересовали совершенно другие вещи.

За свои неполные двадцать шесть лет он уже успел побывать в пустыне Наска, на Баальбекской террасе, в бермудском треугольнике и на берегах озера Титикака, не говоря уже про Стоунхендж, озеро Лох-Несс или египетские пирамиды. Младшего Абраамова влекли загадочные места планеты. Хотя он, благодаря отцовским деньгам, мог бы в принципе ничего не делать, праздно проводя время на курортах в компании топ-моделей, Арсений решил посвятить себя познанию неведомого, причём на собственные средства. Несмотря на то, что отец поначалу подшучивал над сыном, говоря, что, мол, лох-несское чудовище появляется после пятой рюмки виски, а в бермудском треугольнике люди пропадают лишь потому, что рвут там свои паспорта из-за желания навсегда остаться на райских островах, старший Абраамов в дальнейшем стал всячески поддерживать Арсения, когда однажды увидев сногсшибательные фотографии в ведущих мировых научно-популярных журналах, выяснил, кто является их автором.

Хлоп-хлоп-хлоп! Яркие кровавые пятна остались на рукавах белой хлопчатобумажной рубашки. «Это уже ни в какие ворота. Плят! Я так больше не могу, – Арсений сфотографировал мёртвых раздавленных кровососов. – Я таких комаров не встречал даже в Амазонии. Это же не комары. Это лошади. Надо возвращаться. За фуфайкой или… за космическим скафандром. Он ведь меня предупреждал… А этот чукча-эскимос прёт, как танк, не догонишь. Отрабатывает, гнус, «огненную воду». Надо ему сказать, чтобы поворачивал оглобли…»

Однако ничего сказать резво шедшему по бурелому Чуанчи Арсению так и не пришлось. Потому что проводник-тунгус вдруг сам резко остановился. И встал, как вкопанный. И было понятно, почему. Кто-то, скрытый за зелёными ветками, хрустя валежником, ломился путешественникам навстречу. Какое-то животное, издававшее странные, никогда ранее младшим Абраамовым не слышанные гортанные звуки. Арсений так удивился, что даже про комаров забыл. Но это было только начало. Ему пришлось удивиться снова, когда, столбом стоящий Чуанчи, ни слова не говоря, бросил свой карабин и видавшую виды котомку и с криком «Чучунаа! Чучунаа!» стремглав кинулся бежать, только подошвы заблестели.

Арсений от неожиданности растерялся. Даже в Амазонии с ним таких историй не приключалось. Но растерялся он буквально на минуту. Далее действовал почти автоматически: скинул с плеча «калаш», снял с предохранителя и во всеоружии стал ждать появления непрошенного гостя. А гость не заставил себя долго ждать.

Хрипя от боли, перед Арсением собственной персоной предстал лось. Совершенно необычный лось. Голова с рогами была от нормального лося, а вот всё остальное его тело было покрыто чем-то ядовито-зелёным, шевелящимся, копошащимся, жутко смердящим. Из-под этого зелёного подвижного смрада густо текла алая кровь. Арсений сначала не понял, во что это лось умудрился вляпаться. Но совсем скоро разглядел, что перед ним… гусеницы. Жирные, огромные гусеницы, которые вместо того, чтобы мирно жевать листья, агрессивно жевали лося. Гусеницы, которые из вегетарианцев странным образом превратились в хищников.

Арсений убрал автомат за спину и ухватился за фотокамеру. «Такие снимки станут сенсацией», – восторженно подумал он. Однако это была последняя его мысль, поскольку что-то колючее и одновременно скользкое вдруг прыгнуло ему на лицо. Он ещё успел сказать «плят», услышать, как в небе, совсем недалеко от него, раздался гул, и тогда уже погрузился в темноту.

4

– Подобные супершоу, – произнёс Армстронг, делая ударение на приставке «супер», – это зеркальное отражение нашего общества, мать его. Следующим шагом будет реальное убийство, транслируемое в «живом» эфире. Договорятся с грёбаным бомжом, так же юридически всё оформят, бумажки подпишут и будут его часа два гонять в самое рейтинговое время. Кретины.

– Как в том фильме с Ван Даммом? – вставил я слово.

– С кем, с кем?… Ну да. Общественность, конечно, возмутится, хрен ей в нос. Бабушки там всякие, старушки. «Международная амнистия» рот, безусловно, откроет. Права человека. Но что им до этого? Главное, чтобы толпа смотрела. А толпа будет смотреть.

Дура. Вот мы с тобой «Раджу» критикуем, а каждый раз глаза в ящик впериваем…

Шоу, которое мы с Армстронгом имели счастье лицезреть, пока ждали последний выпуск новостей, называлось «Был бомжа, стал раджа». Правда, за всё время проекта ни один бомж до раджи так и не дотянул. Первый был алкоголиком и потребовал сто долларов на каждый день. Умер через месяц от перепоя. От цирроза печени. Второй продержался полгода, разбился насмерть на «Бентли» в Подмосковье. Телеоператоры во всех подробностях засняли катастрофу. У третьего всё вроде бы складывалось прекрасно: роскошный дом, жена-красавица, собственная конюшня. Мы уж думали, раджой паренёк станет. Ан нет. Покончил жизнь самоубийством. Застрелился из пистолета с золотыми накладками. Записку оставил, мол, устал, не могу больше терпеть, что на меня постоянно глазеют тридцать шесть миллионов телезрителей. Реалити-шоу «Был бомжа, стал раджа» шло уже четвёртый сезон и имело бешеный успех.

– И этот хмырь загнётся. Жопа с ручкой. Точно тебе говорю. Вот увидишь. Месяцев через девять. Подумаешь, в прошлом учитель истории. Константин вон военным был, «краповым беретом». А пулю себе в висок пустил. Мать моя женщина.

Армстронг выдохнул целое облако зловонного сизого дыма, от которого у меня зачесалось в носу. Но словесно бороться с его вредной привычкой я уже давно прекратил. Армстронг курил кальян. Представлявший, с моей точки зрения, некий странный гибрид волшебной лампы Аладдина и паровой машины Вайта. Агрегат бурлил, слегка трясся и производил на свет божий огромное количество густого тумана, который Армстронг с удовольствием прогонял через свои лёгкие. Я подозревал, что именно благодаря курению кальяна, Юрка и создавал свои неординарные произведения. Что ж, пусть булькает, главное, чтобы на пользу дела. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы ни вешалось.

Юрий Армстронг – это был псевдоним, составленный, аналогично Мэрилину Мэнсону, из имён двух знаменитостей. В данной ситуации имелись в виду Юрий Гагарин и Нил Армстронг. Обладатель псевдонима объяснил свой выбор просто. Оба космонавта были первыми: советский – в космосе, американец – на Луне. И он тоже хотел бы быть открывателем. В том искусстве, которое он создавал. Юрий Армстронг был начинающим художником. Но довольно неординарным. У него не было ни кистей и не красок. А были ножницы и клей. Юрий Армстронг был аппликатором. А кроме ножниц и клея у него ещё имелся талант. Замечательный талант. Талант, как говорится, от бога. То, что он делал, завораживало, удивляло, потрясало, заставляло задуматься. У меня лично просто «крышу сносило», когда я смотрел на его работы. Казалось бы, лист бумаги, вырезки из журналов и ничего более. Никакой компьютерной графики. Но таких изумительных картин мне в жизни никогда раньше видеть не доводилось.

Особенно мне нравились «Папа Гитлерюгенд» и «Сталенин». На первой был представлен Папа Римский во всём его церковном одеянии, но в шортах и с лицом, очень напоминающим морду волка: пробивающаяся шерсть, оскаленная пасть, клыки. Опирался он на чудовищно трансформированный «шмайсер». На рукаве – повязка со свастикой, на свастике распят Иисус Христос. За спиной – отары овец, стреляющие из зениток по ангелам. Перепуганные мальчики с глазами, в которых отражаются возбуждённые пенисы. Костры – то ли праздничные, то ли сжигающие еретиков. И так далее, и тому подобное. Этакий современный сюрреализм. В духе Иеронима Босха.

На другой был изображён монстр о двух головах, поедающий собственную плоть. Море крови, горы костей, кучи испражнений. Тело монстра – Россия: берёзки, церквушки, гармошки, матрёшки, бутылки водки, серпы и молоты. Плюс Мавзолей в виде эдакого угловато-безобразного танка с надписью на башне «Свобода», выложенной колючей проволокой, и с гусеницами-черепами. Серия называлась «Животные».

С Юркой Армстронгом мы познакомились по Интернету. Он зашёл на мой писательский сайтик, где был один-единственный роман, прочёл его, роман ему понравился, он захотел пообщаться и написал мне. Выяснилось, что мы живём не только в одном городе, но и в одном доме. И поскольку я и он мыслили во многом одинаково, мы встретились и подружились.

Армстронг был существенно моложе меня. Чёрные длинные волосы, стянутые в тугой узел на затылке, бритые височки, чуть-чуть мрачноватый взгляд карих глаз, здоровые белые зубы – вот Юркин портрет. Единственно, что его портило, так это большое овальное родимое пятно на щеке. Коричневое пятно, покрытое рыжеватым пушком. Глядя на него, я почему-то всегда вспоминал областную кожно-венерологическую больницу, в которую, дабы стопроцентно вылечить сына, привезла меня моя мама. Когда она увидела, какими кожными болезнями болеют пациенты больницы, мама воскликнула, боже, в какой ад мы попали!

И действительно, мои псориазные бляшки на острых юношеских локтях, появившиеся, вероятно, на нервной почве из-за смерти отца, казались полной ерундой на фоне тех жутких болезней, что там лечились. Я увидел людей, чья кожа полностью была покрыта экземой. (Их намазывали с головы до ног какой-то вонючей мазью, но она им не помогала.) Они ужасно страдали. Я увидел людей, мучающихся от тяжёлых форм аллергий. Увидел парня с волчанкой. Увидел взрослого мужчину, сплошь покрытого гнойными нарывами. Он страдал особенно сильно. При надавливании молочно-жёлтый гной вытекал наружу. Там был и человек с шишками под кожей. Говорили, что будто бы у него рак. Но самое сильное впечатление, помню, на меня произвёл дед с «рыбьей чешуёй». (Хотя деду-Ихтиандру, как я позже узнал, было не больше сорока!) Сероватая такая кожа, похожая своим рисунком на чешую рыбы. Даже лицо деда было в ней. Несмотря на этот кошмар, мама всё же оставила меня в больнице, где я за месяц избавился от недуга.

– Время новостей, – сказал Армстронг, переключая канал. – Так ты прогнозируешь, что это последние новости по ТВ, чёрт меня дери? Дальше про это ЧП можно будет узнать только в Нете?

Я не ответил.

Мы посмотрели и послушали новости.

– Да уж… Однако… Ни хрена себе… – оторвавшись от мундштука, Юрка бросил взгляд на мою физиономию. – Что-то ты совсем белый стал, Денис, – Армстронг пыхнул дымом. – Ни кровинки в лице. Ты хорошо себя чувствуешь? Может, тоже курнёшь? А хочешь, коньячку себе налей…

5

– И что же это такое? – зло спросил он. – Похоже на какие-то ветки.

– Скорей на паутину, – ответил заместитель. – Хотя и на ветки тоже.

– А это, я так понимаю, аэробус. Вот здесь, в центре, в овале.

– Да, аэробус, «A-380», выполнявший рейс по маршруту Франкфурт-Москва-Токио-Нью-Йорк.

– Тут что-то вроде поляны.

– Похоже на то.

– А это, значит, хвост от вертолёта, – генерал Кужугет водрузил себе на нос очки.

– Совершенно верно. «Ми-8», наш, эмчээсовский, связь тоже потеряна.

– А где беспилотник?

– Беспилотник? На снимке его нет. Но вылетал, сто процентов, я проверил.

– Угу. То есть ты хочешь сказать, что самый большой пассажирский самолёт в мире, с почти восьмью сотнями человек на борту по неизвестной причине свалился прямёхонько в точку падения Тунгусского метеорита.

– Так точно. Хотя, должен заметить, термин «Тунгусский метеорит» не совсем верный. Учёные полагают, что это был не метеорит, а комета. И взрыв произошёл в атмосфере.

– В каком году? – генерал отложил в сторону снимок.

– В 1908-м.

– Это, получается, более ста лет прошло. Угу.

– И, что интересно, 22 года спустя практически аналогичные события произошли в Бразилии, в Амазонии. Тамошний взрыв назвали Бразильская Тунгуска.

– А в Бразильской Тунгуске самолёт на днях не разбивался? – генерал почесал седой ёжик на затылке.

– Пока нет. Только у нас.

– Ладно. Давай дальше.

– Ну что ещё? По непроверенным сведениям, местное население, а именно очевидцы катастрофы «А-триста восьмидесятого», все, как один, заявляют, что аэробус перед тем, как упасть, летел задом наперёд.

– Задом наперёд? Хм. Но самолёты, насколько мне известно, так летать не могут, – Кужугет снова придвинул к себе гугловский снимок.

– В том-то и дело, – заместитель подглядел в свою чёрную папочку и продолжил: – Складывается впечатление, что мы столкнулись с чем-то, не вписывающимся в традиционные несчастные случаи, с которыми мы привыкли работать. Структура, похожая на некое странное ветвистое образование, по всей видимости, представляет собой аномальное явление, ранее нам неизвестное.

– Что говорит наука? – министр снял очки, выдвинул ящик письменного стола, за которым сидел, вытащил лупу, и стал через неё рассматривать фото.

– Передвижная лаборатория на месте, образцы структуры взяты, во время исследования отравился один человек. Сейчас он в реанимации. По предварительным данным вещество обладает токсичными свойствами, быстро регенерирует, очень быстро растёт. За последние сутки поражённая им площадь существенно увеличилась. Аномальное явление захватывает всё большие и большие территории. И процесс, судя по динамике, ускоряется. Предпринятые меры – отселены жители посёлков: Ванавара, Тетеря, Муторай. Район распространения оцеплен отрядом МЧС.

– Радиация есть?

– Обычный фон.

– А как эта хреновина реагирует на огонь?

– Пытались воздействовать. Не горит, а только плавится, выделяя при этом ядовитый газ.

Министр убрал в стол лупу, откинулся на спинку кресла; внимательно посмотрев на заместителя, подумал: «Если не справлюсь с этим дерьмом собачьим, займёт моё место, как пить дать… А меня в отставку, рыбу удить… А вот вам всем… Я так просто не сдамся… Есть ещё порох в пороховницах у Кужугета…»

– Что ж, резюмируем. – сказал генерал. – Аэробус «А-380» терпит аварию в точке падения Тунгусского метеорита. Вертолёт МЧС, отправленный на место гибели, необъяснимым образом разбивается. Беспилотный самолёт, вылетевший на поиски вертолёта, тоже исчезает. А из эпицентра катастрофы расползается какая-то пакость, с которой наша служба никогда ранее не имела дело. Так?

– Совершенно верно.

– Выходит, это именно та ситуация, которой мы всегда потенциально опасались, но к которой никогда не были готовы, потому что не верили, что она когда-либо произойдёт. Ты понимаешь, какую ситуацию я имею в виду?

– Понимаю, – заместитель снова сунул нос в свою чёрную папочку, ловким движением фокусника извлёк из неё лист бумаги и произнёс: – Так-то оно так. Но вот есть одно удивительное обстоятельство. Аналитический отдел подготовил, знаете ли, справочку, которая возможно расставит все точки над «ё»…

6

Шли, растянувшись в цепочку, с интервалами десять метров, так, чтобы последующий видел впереди идущего. Первым двигался Морда, за ним Бен Ладен, потом Баскетболист, ну а замыкали Химик и Дед Мороз. Перед тем, как вошли под «маскировочную сетку», ещё двигаясь скопом, расстреляли стаю зайцев-людоедов. Это местные им уши прожужжали, что, мол, многие лично видели, как зайцы искусали Чекарена-скотника, чуть до смерти того не загрызли. На самом деле никто из пятёрки ничего подозрительного в поведении зайцев не заметил. Зайцы были как зайцы. Ну, может быть, несколько более крупноватые, чем обычные. Но на всякий случай оставили от них одни клочья. Пошалили, так сказать. Благо командир не возражал.

А вот, когда небо закрыла «маскируха», тогда шалить перестали, поутихли. Сперва завороженно рассматривали её, словно диковинку диковинную, вверх головы задрав и медленно ступая, под ноги вовсе не смотря, а после попривыкли малость и пошли побойчее, хоть и со страхом – куда же без него?

Компас под «сеткой» не работал. Ориентироваться пришлось по главным «стволам», от которых «ветки» тянулись в разные стороны. Командир шёл последним, нёс сумку объёмную с красными пластмассовыми вешками. Периодически втыкал их в землю. С таким расчётом, чтобы, стоя у одного ориентира, был виден другой. Чтобы по ним потом назад выбраться, значит.

Дед Мороз в отличие от остальных четверых умудрился спирт аж до самой базы втихую пронести, а, когда облачаться начали в противохимические костюмы, все двести граммов внутрь себя и вылил. Поэтому идти ему было веселей всех, правда, мысли грустные нет-нет да в голову его и забредали.

«Купили нас за фунт изюму. Понаобещали золотые горы. По миллиону долларов на рыло. А мы, как дураки, согласились. А куда деваться-то было? Дальше гнить, что ли? Мы же типа штрафников. Нас ведь списали подчистую. Кто под сокращение попал. Кого за пьянку выгнали. Мы же все вели жалкое существование… Только зря мы согласились… Никто из нас миллиона не получит. Все мы тут передохнем. И к бабке не ходи…

Как в том телешоу, где из бомжа пытаются богача сделать, да всё никак у них не получается. Суки! А потом его имущество назад забирают и следующему идиоту голову морочат… Это что ж, и у меня так же костюм на заднице болтается, как у Химика?

Смешно, словно в штаны наклал… На него одного у меня надежда. Может, мы с Химиком судьбу-то и обманем. Уцелеем и победителями вернёмся… Я ж в этом биологическом оружии ни хрена не понимаю. Хоть и вдалбливал мне инструктор свои грёбаные формулы… Ботаник… Ишь какая сволочь повылазила. Всю страну скоро сожрёт. А всё из-за этих мозгляков. Придумают гадость и давай её на людях испытывать. Фашисты… Мало мы их били в Великую Отечественную… Внучатые племянники Гитлера…»

– А эта хрень к дереву присасывается и из него соки пьёт, – сказал Морда угрюмо. – От лиственницы ничего не осталось. Один голый скелет стоит.

– Правда, что ли? – спросил Бен Ладен.

– Дойдёшь, сам увидишь. А какой толщины у неё «усы», знаете? – продолжал Морда. – Толщиной с руку.

«Сетка» радиосигнал экранировала. Связи с диспетчерским пунктом не было никакой. Но под «маскирухой» переговоры вести было можно. Чем разведчики и занимались.

– Курить охота – сил нет, – в наушниках Деда Мороза раздался голос Баскетболиста.

– А я бы соточку дёрнул, – снова встрял Бен Ладен.

– Может, тебе ещё и бабу? – хихикнул Баскетболист.

«Разговорились ребята. Надо бы им язычки-то подкоротить», – подумал Дед Мороз, а вслух гаркнул:

– Отставить! Связь только по делу. Смотрите лучше по сторонам, не равён час, какое-нибудь западло заявится. Западло, оно рядом. Здесь восемьсот человек гребанулось. Не забыли? А вы языками чешите. Инструкцию нарушаете.

– Ты меня на инструкцию не бери, – ответил Морда. – Что ты мне сделаешь? Пристрелишь? Так меня эта мутотень в любой момент сожрать может. Напугал ежа голой жопой.

«Огрызается, тварь. И действительно, что ему сделаешь? …От кого угодно ожидал таких слов, но только не от Морды. А другие как раз-таки молчат. На тренировках паинькой был, подчинялся каждому моему приказу. Рожа прыщавая. Харя щербатая.»

– Ладно. Проехали. Ты мне давай скажи, что там у тебя дозиметр показывает, – чтобы сгладить ситуацию, командир перевёл разговор в другое русло.

– На приборе – норма. Естественный фон, даже ниже, – отозвался первый номер.

«Дозиметр ему дали ещё советский. Полтонны весом. Сэкономили, гады, – подумал Дед Мороз. – …Надо бы отлить. А то что-то жидкости во мне много поднакопилось.»

Он помочился в мочеприёмник.

«От жары вонять будет. Стопроцентово.»

– Курить хочется до… обледенения, – опять заныл Баскетболист.

И тут ни с того, ни с сего заорал Морда. Благим матом.

7

Ты что же, поц вонючий, совсем оборзел? На главу ФСБ с кулаками кидаешься. В своих англиях и америках от рук отбился, что ли? Обезьяна небритая. Совсем страх потерял? Хочешь, чтобы я тебя за мошонку ухватил? Так это мы мигом. Пятьдесят пять цистерн с соляркой, что ты умыкнул в девяносто втором, живо припомним. Забыл, макака бесхвостая? Свободы за границей нанюхался? Если бы ты был финансовым воротилой в Штатах, то тогда да, тогда президент и его кодло у тебя на цырлах бы ходили. Как марионетки. В кулаке бы их держал. Но только ты, скотина неблагодарная, из России родом. И поэтому мы здесь решаем, кому быть олигархом, а кому нет. Понял? Вот так вот. На, сопли свои кровавые оботри, а то смотреть на тебя тошно. Я вашего брата, еврея, терпеть не могу, а тут еврей да ещё в придачу с разбитой сопаткой. Хуже – только еврей в пейсах. Что ты там мычишь, корова безрогая? Что? Ну я понимаю, что у тебя сын исчез. Что ж я совсем Железный Феликс? У меня у самого сын имеется. В козырном банке, между прочим, служит. А не то что твой раздолбай. По всему миру, как этот… как хиппи, мотался да туда, куда не надо, нос свой длинный еврейский совал. Космополит хренов. Сидел бы в Лондоне или в Нью-Йорке, в университет ходил, девок на задней парте трахал. Не смотрел ты за сыном, Рома, вот и потерял его. А с детьми нужно строго, иначе упустишь и кранты. Спросить тебя хочу. К водке ты как теперь относишься? Кушаешь её, родимую? Или на виски перешёл? Давай по сто пятьдесят накатим, чтоб настроение поднять. Хватит слюни пускать. Вот так. Молодцом. А то с кулаками на меня лезет. Александр Петрович, куда Арсения дел? Ты что же, дурья твоя башка, думаешь, что мы бы тебе не сказали, если бы его нашли: хоть покалеченного, хоть мёртвого? Мы ведь даже вещей его не сыскали, Рома. Сыскари, называется. Понимаешь? Пропал он в дыре этой чёрной. Вместе с проводником своим пропал. Давай ещё выпьем. Ага. Наливаю. Чтобы нашёлся твой мальчик. Хорошо пошла. Ты закусывай, закусывай. Не стесняйся. Вот огурчик, вот помидорчик. Вот колбаска копчёная, шницелёк, хлебушек. Мацы, правда, нет. Ну извиняй. Да не обижайся ты. Юмор у меня такой. Солдатский. Ага. Что поделаешь, солдаты мы. Невидимого фронта. Светским манерам не обучены. Ты правильно сделал, что не к Папе пошёл, а сразу ко мне. Папе сейчас не до этого. И Папа, и Сынок сейчас более важным вопросом занимаются. Мировым общественным мнением. А шишки все на мою голову сыплются. Вот тебе тяжело, Рома, я понимаю. А, ты думаешь, мне легко? Восемьсот человек как в воду канули. И большинство из них, кстати, иностранные граждане. И у каждого родственников пруд пруди. И всем надо ответить, где делся аэробус и что сталось с пассажирами. А что я им отвечу, Рома? Давай. За наше с тобой здоровье. Чтоб пережить эти кризисные дни. Зажёвывай, зажёвывай. Ты думаешь, это аэробус упал? Это не аэробус упал, это, по большому счёту, наше с тобой будущее разбилось. Хотя… Хотя, может быть, ещё получится кое-что исправить. Загадками говорю? А разве не загадка эта чёртова аномальная зона? Ну откуда же мне знать, что она такое? Вы же, евреи, умные люди, вот сам и подумай, что это может быть. Покумекай. Пораскинь мозгами. В носу поковыряйся. Что, дупель блан? Это тебе не яхту за миллиард баксов купить. Ха-ха-ха! Как у тебя кровушка? Не прекратила бежать-то? Ну и ладненько. Нет-нет, не надо, себе оставь. На память. У меня ещё есть. Что-то мы с тобой, Рома, остановочку большую сделали. А водка выдыхается. Портится продукт. За нашу победу. Эх! Ведь мы с тобой по сути одно и то же дело делаем. Ты по-своему, я по-своему. Порядок в стране наводим, да во всепланетном масштабе – тоже. Я, директор ФСБ, и ты, российский олигарх с оперативной кличкой Сара. Да не тушуйся ты. Я, что ли, твою вербовку проводил? До меня было. Не я тебе и кличку такую придумал. Ну а что написано пером, как говорится… С юмором у нас ребятки. Без него нам ох как не сладко. Работа-то адовая. Допить надо, Рома, и доесть. А как иначе. «Надо» – есть такое слово. Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть». Вот умница. Горжусь тобой. Наш человек. Комсомолец. Не зря мы тебя выбрали. Люблю тебя, ей-богу. Дай-ка я тебя в губки-то чмокну. Сарочка ты моя ненаглядная.

8

Боль, внезапно возникшая утром в правом виске, к обеду расползлась тяжёлым свинцом по всей лобной части черепа. Ощущение было такое, словно ты умираешь. Навалилась полная апатия, и мысль «а пошло оно всё к чёрту» занозой засела в мозгу.

Усилием воли он заставил себя помассировать болевые точки, но от этого стало только хуже. Конечно, нужно было бы принять таблетку «от головы», однако, во-первых, он был против всяких таблеток, и их просто не было дома, а, во-вторых, до аптеки было далеко идти. Безумно далеко.

Он знал, почему у него болит голова. Она болела не с похмелья (вчера они с Армстронгом выпили всего лишь по рюмке коньяка). Голова болела от страха. От гадкого чёрного страха, вот уже несколько дней как поселившегося в нём. До обеда он ничего не делал, только, неподвижно сидя на стуле у окна, смотрел на море. А к часу дня так привык к тупой тошнотворной боли, что даже начал испытывать от этого некоторое удовольствие, будто садомазохист.

«Спрячусь у Вики, – подумал он и тут же мысленно улыбнулся. – Смешно. Найдут в два счёта. Только уезжать из города. Да подальше. В другой конец страны. А там жениться и взять фамилию жены. Найдут. Надо бежать за границу. А вся эта возня с сайтом, уничтожение файлов – так, ерунда, закапывание головы в песок.»

В поле зрения Дениса возник его старый знакомый – вишнёвого цвета турецкий балкер, на этот раз покидающий порт, по ватерлинию гружёный ржавым железом. Денис взял с подоконника бинокль, отрегулировал резкость. «Так и есть. «Мустафа Ибрагим. Стамбул. IMO-номер такой-то».» На корме судна стоял турецкоподданный, в одних шортах, с расстегнутой ширинкой и мочился за борт. На лице у турецкоподданного сияла блаженная улыбка. У турецкоподданного голова не болела.

Запищал электронный будильник, запрограммированный на полвторого. Денис включил тюнер, потом телевизор, набрав на дистанционке нужную цифру. Спутниковая антенна, установленная на балконе, зажужжав, стала поворачиваться. Антенна поворачивалась очень медленно. И очень громко.

На экране возникла голова седовласого пожилого человека в очках с сильными линзами. Был виден также белый воротник его рубашки, а за спиной – довольно высокая спинка кресла-трона из красноватого дерева. Ещё дальше – нечёткие цветные фотографии в рамочках на стене.

– …«Теория бога» сродни «Теории Деда Мороза», – низким тихим голосом сказал человек. – И там, и там: ожидание чуда, таинственность, надежда на лучшее. Иисус Христос – это эдакий Дед Мороз, который однажды прибудет на землю и раздаст подарки тем, кто их якобы действительно заслуживает. Отличие в том, что «Теория бога» – для взрослых, а «Теория Деда Мороза» – для детей.

– По-моему, у вас сегодня очень хорошее настроение, и вы просто шутите, – прокомментировала журналистка, оставшаяся за кадром. Голос у журналистки был бархатистый.

Седой человек никак не отреагировал. Лишь поправил сползшие на нос очки. Взявшись двумя пальцами за окуляр, вернул их на место.

– Пожалуй, я всё же делаю большой комплимент «Теории бога», сравнивая её с «Теорией Деда Мороза». На самом деле «Теория бога» гораздо ближе к «Теории коммунизма». Обе они оставили после себя в истории длинный кровавый след. Хотя у

«Теории бога» след-то подлиней будет и покровавей.

Девушка оказалась прехорошенькой. Коротко стриженные каштановые волосы, серые глаза, ярко-алые накрашенные губы, ямочки на щеках, курносенькая. Когда говорит, хитровато улыбается.

– А смысл жизни? В чём он, как вы считаете?

– Можно ли найти в тёмной комнате чёрную кошку, которой в ней никогда не бывало? – вопросом на вопрос ответил интервьюируемый и продолжил: – Как можно отыскать то, чего не существует? Что бы мы ни делали, бессмысленно всё. Однако многие верят, что это не так. Пытаются придумывать собственные смыслы. На самом деле мы живём не в поисках смысла жизни, а в поисках удовольствий. Для нас удовольствия вот смысл жизни.

– То есть вы полагаете, что бороться за свои гражданские права человечеству не стоит? И все эти акции: «Захвати Уолл-стрит», «Захвати Лондон» и так далее – не имеют никакого смысла? А первая и вторая Белые революции – пустая трата времени?

«Похоже, за такие вот вопросы её и прозвали Собака-кусака», – подумал Денис.

– Кто я такой, чтобы советовать другим, что им делать, а что – нет? Я только хочу обратить ваше внимание, милая барышня, что все эти люди, пришедшие протестовать, и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Москве, не требуют накормить голодающих в Африке или вылечить, скажем, больных СПИДом детей или помочь пострадавшим от катастроф, все эти люди требуют лишь больший кусок для себя, поскольку в мире делёжка пирога происходит крайне неравномерно.

– Именно поэтому вы не участвовали ни в первой, ни во второй революциях?

– Какие революции, мне в следующем году стукнет восемьдесят?

Собака-кусака скосила глаза, видимо, кинула быстрый взгляд в шпаргалку, лежащую на столе, и снова набросилась на добычу. Чёрное платье у журналистки было строгое, но стильное, и оно ей очень шло.

– Космические полёты. Нужен ли нам вообще космос? В последнее время интерес к нему как-то поубавился. Я имею в виду, отправятся ли люди когда-нибудь к другим планетам Солнечной системы, в дальний, так сказать, космос?

– Тут бы с ближним разобраться. Длительные орбитальные полёты отрицательно сказываются на космонавтах. Если они и не становятся инвалидами, то существенно подрывают своё здоровье. Думаю, на других планетах Солнечной системы нам делать нечего.

– Сидите, люди, на матушке-Земле и не рыпайтесь.

– Совершенно верно. Известно ли вам, что член экипажа МКС в день получает дозу радиации, примерно равную дозе облучения человека на Земле за год?

9

Я несколько раз терял его из виду и поэтому добавил газу. Однако самого момента, как он кувыркнулся, так и не просёк. Вот только что мелькнула среди разлапистых зелёных веток его коренастая фигура, с трудом втиснутая в камуфляжный комбинезон с кислородным прибором на спине, и вдруг – бац, исчезла, как не бывала, а в наушниках – мат-перемат да тяжёлое дыхание с перепугу.

У меня у самого сердце сжалось, когда это произошло. А когда я поближе подобрался и увидел, как он на ровном месте руками-ногами двигает, а встать не может, так вообще чуть ли не сознание помутилось.

Я его спрашиваю, Морда, чего это ты свалился, спотыкнулся, что ли? А сам уже ловлю себя на мысли, что ответ я и без него знаю. Не спотыкался он. А Морда на меня сквозь стёкла своего противогаза смотрит и так это печально говорит: «Вытащи меня отсюда, Ладен. Попал я, дружище. Вытащи, дай руку, братуха».

Я бы ему руку, конечно, не подумавши хорошенько, протянул, да что-то меня остановило. А тут ещё и окрик Деда слышу: «Отставить! Не трогать! На обратном пути заберём». «Как же, – думаю, – заберём. Рассказывай сказки. Он ведь приговорённый.

Финита. Никто и пальцем не пошевелит. Будет здесь валяться, пока не окочурится. А если какие-нибудь зайцы бешеные сожрут, или из своего пистолета застрелится, так это за счастье.»

Ну что мне было делать? Понимаю ведь, что теперь моя очередь этот ад на себе испытывать, а никак не отвертеться, знал, на что шёл. Переклацнул я ППШ на одиночные выстрелы, пальнул разок по направлению движения да побрёл туда, куда пуля моя угодила.

А Морда ещё минут…дцать (часы ведь ни фига не ходили) попроклинал всех: от меня до Деда, а от Деда до самого министра обороны, а потом замолчал, словно смирился со своей горькой участью, что ему корячилась. Или, может, поверил, что на обратном пути его заберут, не знаю. А перед тем, как замолчать окончательно, сказал лишь загадочную фразу напоследок: «Скользко тут до охренения» и затих на веки вечные.

А я иду себе по лесу, и перед глазами у меня картинка, как Морда, будто жук какой-то, на спине лежит и лапками перебирает, а подняться не может, и дозиметр его стопудовый на груди стоит вертикально, вверх тормашками, словно земное притяжение на него не действует, и почему-то не падает. И ещё другая картинка мне в сознании отпечаталась (это, когда я Морду искал, увидел): высосанное до трухи дерево, оплетённое жуткими противными «усищами», что с «сетки» посвешивались.

«Ну и зона, – думаю, – ну и дьявольщина. Что от неё мне теперь ждать-то?» Однако ж ничего необычного она мне вроде как пока не уготовила. Иду себе, с автоматом наперевес. В случае чего, стрелять буду. Патронов не пожалею.

И прошёл я без проблем особых шагов эдак с тысячу, или даже полторы, не считал я, сколько; точнее, считал, но на пятистах с чем-то сбился. Всё время постреливал одиночными, да по сторонам то и дело поглядывал. Но никакой пакости со мной, слава богу, не случилось. И даже страх понемногу из меня улетучиваться начал. И тут я серебристое что-то увидел. Пускает в глаза мне «солнечный зайчик», что сквозь дырочку в «сетке» пробился, да стоит себе спокойненько так, будто поджидает, когда я подойду.

Оказалось – беспилотник. Носом в землю уткнулся, шасси вверх задрал, крыло одно сломано, шаровидной телекамерой на меня посматривает, что тот циклоп. Дед сказал, не прикасаться, следовать дальше. Я только ввысь, на «сетку», глянул – никакой дырки. Пробил беспилотник «сетку», на землю свалился, а «сетка» пробоину-то и затянула. Неба почти не видать.

«Чуть-чуть не долетел он до вертолёта», – подумал я. Наш-то рейд был спланирован таким макаром, чтобы мимо «Ми-восьмого» нам пройти довелось. И где-то ещё шагов через двести, как мы и рассчитывали, геликоптер нарисовался.

«Маскируху» разодрал, но до земли не достал, за ветки обычных деревьев зацепился, застрял, а хвост по ту сторону «маскирухи» остался. С земли не просматривается. Пропеллер погнут, можно даже сказать, искорёжен, а стекло кабины целёхонькое. Но в кабине нет никого, и только дверь боковая – нараспашку. А от кабины до меня метров где-то тринадцать, не меньше. «Как же это они, – думаю, – из неё выбрались?»

Только я это подумал, слышу – движение какое-то слева, метрах в семи от меня. Именно услышал движение, а не увидел. Не звук уловил ухом, а движение. Чёрт его знает, как это у меня вышло. Подхожу поближе, автомат, естественно, в руках. Лежит кто-то на траве. В противохимическом костюме, таком же, как у нас. Противогазом вниз, спиной вверх. А вся спина его и особенно кислородный прибор пылью покрыты. Толстым слоем. Я даже вспомнил ламповый телевизор, который я когда-то давным-давно чинил. Там лампы так же пылью покрыты были.

Ясно – вертолётчик. Один из тех трёх, что пропали. Я – к нему, чтобы на спину перевернуть. А он не переворачивается. Жутко тяжёлым оказался. Я тогда Деду доложил, что почём. Он, правда, действия мои не одобрил, но, раз ничего со мной не приключилось, разрешил Баскетболисту подойти, помочь. Баскетболист хоть от горшка и два вершка, но сильный паренёк, на тренировках стопятидесятикилограммовую штангу поднимал.

Подошёл он, и вместе с ним мы вертолётчика вмиг перевернули. А с той стороны такая же история. И поверхность костюма, и противогаза пылью покрыты. «Что это он, – думаю, – пыль, как пылесос, на себя притягивает?» А сам при этом стёкла противогаза протираю. А как протёр до прозрачности, так и обомлел от удивления. Сквозь стёкла противогаза на меня своими вечно закисшими глазами Морда смотрит! Да ещё, гад, и подмигивает! Его это рожа, резиной обтянутая. Она, что ни в один противогаз не влезала. Точно, говорю. Не мог я ошибиться. Мамой клянусь. А, как узнал я его, то тут же почувствовал, что мир вокруг меня начинает вращаться, а земля стремительно уходит из-под ног.

10

«…Клетки, клетки, клетки, клетки, вольеры. Снова вольеры. Опять клетки. Фигурами они были похожи на людей, а вот головами и конечностями – нет. Животные, птицы, рыбы. Лапы, крылья, плавники. В большинстве своём – молчаливые, тихие, покорные.

Прирученные, одомашненные, усмирённые. Тем, кто хотел летать, подрезали крылья. Тем, кто хотел плавать, – плавники. Тех, кто хотел бегать, стреножили. Следующие поколения уже ни летать, ни плавать, ни бегать не умели.

Он остановился у клеток с обезьянами: шимпанзе, гориллы, орангутанги, бобуины, павианы и прочие макаки. Обезьяны строили рожи, хихикали, горевали, показывали языки, чесались, издавали громкие гортанные звуки, ковырялись в задницах; на виду у всех, никого не стесняясь, совокуплялись. Были одеты пёстро: яркие цвета, блестящие побрякушки, модное тряпьё. Хари размалёваны косметикой. Причёски – обезьяньи.

«Шуты гороховые, – подумал он. – Клоуны ковровые. Строят из себя элиту. А сами – хлам, холуи, подстилки, блюдолизы. В былые времена их ни во что не ставили. А теперь – бомонд, лица нации. Все обложки журналов рожами своими загадили. Баснословные гонорары. Шестиразовое питание. Порошок – тоннами. Эти никогда не были опасны. Всегда подчинялись приказам. Скажут им «смейтесь», они смеются. Скажут «плачьте» – плачут.»

Он поискал в кармане. Бросил им мелочь, несколько медяков. Обезьяны прыгнули, сбились в кучу, стали толкаться, драться, рвать у соперников одежду, волосы. Ему доставляло удовольствие смотреть, как они таскают друг друга за загривки. Это было комично.

«Были пара-тройка диких. Дали им харча побольше, говно за ними убрали, опилок насыпали, вымыли шерсть, одеколоном сбрызнули. Теперь заткнулись. Глазами лупают. В игрушки играют. Всем довольны. Равнение на человека. Одно слово – обезьяны.»

В клетках с птицами кого только не было. И вороны, и цапли, и павлины, и пеликаны, и удоды. В основном – с длинными клювами. Чистили пёрышки, оттачивали перья и когти, распускали хвосты, расчёсывали хохолки. Творческая интеллигенция. Писатели, художники, режиссёры. Курлыкали, каркали, кудахтали, хвастались гнёздами, медалями и орденами.

«Мигрировать хотели в земли райские, обетованные. Да кому они там нужны? А здесь – почёт и уважение. Главное, знать, как угодить человеку. Как подластиться. Наград нахватали. Ходят гоголем. Адольф Гитлер сказал однажды. Цена медали – двадцать пфеннигов, а эффект от неё – двести марок. Давил, давил он длинноносых, и газом травил, и в печах сжигал, да не додавил. Неистребимы. Глупый он был в этом вопросе, отчего и пострадал. Надо было их не давить, а на службу к себе взять. Как Иосиф Сталин. У него длинноносые все при деле были. Даже начальниками Лагов их поставил. Фабрики смерти работали, как часы.»

Он сыпанул птицам горсть побольше. Среди медяков блеснул и никель.

Вольеры для слонов, бегемотов, носорогов решёток не имели. Лёгкое ограждение по периметру. Правда, под током. Десять тысяч вольт. Смерть мгновенная, если попытаешься перелезть. Но они не пытались. Нежились себе на солнышке, плавали в голубой водице, обильно похрустывали деликатесами. Увидели его, подобострастно зашевелили ушами, умаслили морды, пастями зашамкали «ура! браво! бис!», затрусили головами в поклоне.

«Пусть себе жируют. До поры, до времени. Настанет час, пущу их всех на мясо. По одному, чтобы не спугнуть. А пока пусть резвятся. Покупают машины, драгоценности, яхты, футбольные клубы, телевизионные каналы, промышленные предприятия. Пока пусть работают на меня. Я им ничего не должен. А вот они должны мне очень много. Практически всё, что у них есть.»

Он улыбнулся своим замечательным мыслям и по красной ковровой дорожке направился к клеткам с рыбами. Его чёрный двубортный пиджак был привычно застёгнут на все пуговицы. Снизу доверху.

В отличие от вольеров с бегемотами, слонами и носорогами клетки с рыбами выглядели печально. Не сами клетки, а их обитатели. Пустые, выпученные глаза, беззубые, жадно дышащие, бессловесные рты. Рыб вынули из воды, но нормально дышать воздухом они так и не научились. В его зоопарке рыб было намного больше, чем других обитателей. Разных видов, сортов, названий, форм, размеров, расцветок, разной свежести. Но для него они были самыми безвредными, самыми серыми существами в зверинце, все – на одно лицо, точнее, на одно рыло. На одно тупое рыло.

Он пошарил в кармане. Однако мелочи больше не нашлось. Тогда он поскрёб на самом-пресамом дне и бросил рыбам две-три хлебные крошки. К сожалению, рыбы на крошки никак не прореагировали. Наскучившись смотреть на полудохлых рыб, он сперва хотел отправиться к клеткам с козлами, ослами, баранами или со свиньями, но потом передумал («а ну их к лешему, бунтовщиков!») и решил навестить своих любимцев – собак.

К дворнягам он не пошёл. Чувствовал к ним брезгливость. В любой момент подведут, если кто-то ещё из людей поманит костью. Сразу направился к породистым, с родословной; эти были, что надо.

«Овчарочки мои, терьерчики, ротвейлеры, бульдоги. Как я вас обожаю. Вы – моя опора. Не было бы вас, поразбежалось бы зверьё, поодичало. А с вами – порядок в зоопарке, гармония.»

Он просунул между прутьев решётки носок своего чёрного ботинка. Собаки кинулись тереться, радостно повизгивая. С умилением вспомнил, как они выручали его в трудные минуты, как рвали на части неугодных, как преданно служили. Обратил внимание, что коричневатый буль-терьер с золотым ошейником (так же, как другие, встав на четвереньки) принюхался и принялся лизать носок ботинка.

«Кто же это? Что-то не узнаю. Мать честная, да ведь это же Кужугет. Один из самых близких друзей. Как это я запамятовал? Старею, наверное.»

Он усмехнулся. Вот оно, счастье. Если забываешь морды силовиков, значит, в государстве тишь да гладь, да божья благодать.

И тут его, как молнией, прошила острая боль в ноге. Просто разорвала сознание от неожиданности. И к ужасу своему он увидел, что верный пёс Кужугет, вцепившись мёртвой хваткой в ботинок, стягивает его вместе с носком в клетку.

А из-под носка вместо окровавленной человеческой ноги вылезает окровавленное копыто…»

11

По-лисьи прищурившись, Изольда Божова задала очередной свой вопрос:

– А как вы относитесь к Тунгусской аномалии? Что вы по этому поводу думаете? Что это может быть?

Натан Ругацкий, опустив совершенно невинные глаза, несколько секунд помолчал, а затем изрёк нижеследующее:

– Кажется, у Курта Воннегута есть рассказ – не помню, как называется —, в котором говорится о том, что однажды американские астрономы обнаруживают в Море Нектара на Луне странный кратер. Кратер этот по неизвестной причине вдруг начинает расти, увеличиваться в масштабах и всё такое прочее. А на Земле в то же самое время, но не в Америке, а у нас, на Кавказе, также вдруг ни с того, ни с сего проявляет сейсмическую активность давно остывший вулкан. Возникает невиданных доселе размеров гора, а из жерла, того и гляди, выльется лава.

Известный писатель-фантаст сделал паузу и продолжил:

– Ну вот. А, присмотревшись получше, американские астрономы приходят к неожиданному для себя выводу, что странный лунный кратер своей новообразованной формой слишком уж смахивает на, извините, вульву. А русские сейсмологи, отправившиеся на исследования кавказского вулкана, видят, что его очертания – ну вылитый, ещё раз простите, пенис в состоянии эрекции. И, позвольте заметить, эрекция эта только усиливается.

У журналистки глаза полезли на лоб, а рот приоткрылся.

– А так как Луна всегда обращена одной стороной к Земле, – невозмутимо излагал Ругацкий, – то на линии кратер-вулкан, то бишь, вульва-пенис, в какой-то момент возникло взаимное притяжение. Да настолько сильное, что однажды, нарушая все законы движения космических тел, Луна и Земля стали сближаться друг с дружкой. А тем временем бедное человечество в страхе застыло и ждёт, когда нектарная вульва наконец притянет к себе наш кавказский пенис, полный огнедышащей лавы.

– И к чему вы всё это рассказываете? – придя в себя от удивления, настороженно спросила Изольда.

– А к тому, милая барышня, что подобная вульва постоянно грозит жителям нашей планеты, будь то астероид, всемирная эпидемия или метеокатастрофа, и, не исключено, что то, что теперь происходит в районе падения Тунгусского метеорита, то бишь, в районе падения германского самолёта, эта самая вульва и есть. К сожалению, очень мало сведений поступает оттуда, чтобы сделать более определённые выводы.

– Насколько я помню, у Курта Воннегута нет такого рассказа. По-моему, эту историю вы только что выдумали от начала до конца. Признайтесь, я вас раскусила, – Божова смотрела на Ругацкого, не мигая, ожидая, что тот в ответ хотя бы улыбнётся.

Но престарелый писатель-фантаст даже бровью не повёл. Он холодно посмотрел на молодую журналистку и гордо заявил:

– О похожей таинственной зоне я написал ещё в 1971 году в повести «Завтрак у дороги». И поэтому являюсь первым в мире писателем-фантастом, кто её предсказал.

Изольда согласно кивнула и, опять сверившись со шпаргалкой, произнесла:

– Кое-какую информацию о Тунгусской аномалии можно почерпнуть в Интернете на сайте www.tunguska-net.ru. Как вы считаете, почему российские телеканалы не освещают трагедию с аэробусом, и только западные масс-медиа, и в частности Би-Би-Си, как мы сейчас, затрагивают эту тему?

Натан Ругацкий что-то ей ответил, однако Денис уже больше не слушал, о чём говорил его всемирно известный коллега по перу. Денис обеими руками ухватился за мысль, только что высказанную Ругацким. «А ведь это моё спасение – спрятаться за широкой спиной мировой знаменитости.» У Дениса даже головная боль поутихла.

Он выключил телевизор. Включил компьютер. Отремонтированный ноутбук запустил программу. ««Самсунг», «Самвысунг»», – у Дениса поднималось настроение. На «рабочем столе» высветилась картинка-заставка, выдержанная в красно-чёрно-белых тонах – марширующие молотки от Джеральда Скарфа.

В гугловском поисковике Денис набрал адрес, указанный Изольдой. На сайте было несколько обзорно-аналитических статей и одно видео. Денис выбрал видео. Качество было паршивенькое, «пластилиновое», снимали на мобильный телефон, но длинную надпись прочесть было можно. То, что Денис прочёл, снова повергло его в шок:

«…И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце Своём. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил…» Это была написанная на стене цитата из библии.

Дальше шли короткие надписи, не имеющие к библии никакого отношения: «Во всех наших бедах виноваты только мы сами», «Мы вас не боимся», «Срать мы на вас хотели», «Да имели мы вас». (Рядом с последней – красовался примитивный рисунок,

изображающий то, каким образом мы их имели.)

А в завершении – две надписи, продублированные на английском языке: «Добро пожаловать в ад», «Ад ждёт», «Welcome to hell», «Hell is waiting». Все граффити были сделаны разноцветными красками из пульверизатора.

Камера ещё показала полуголых солдат, вдалеке помогающих крановщикам устанавливать в траншею десятиметровой высоты бетонные блоки, прошлась по густой спирали колючей проволоки на самом верху стены и отключилась.

«Они, как что-то не понимают, так сразу строят стены. Не поможет им Великая тунгусская стена, – озвучил свои мысли Денис, нервно зашагавший по комнате. – И мне не поможет широкая спина знаменитого фантаста. Не спрячусь я за ней.» У него опять тяжёлым свинцом налился череп.

С электронной рамки, ежедневно меняющей фотографии, что стояла на книжной полке, на Дениса сегодня сурово смотрела Сигурни Вивер в роли Эллен Рипли из фильма «Чужие». В руках у Рипли был огнемёт. Встретившись с ней взглядом, Денис грустно

подумал: «Тебе, девочка, было намного легче, чем мне сейчас. Мои чужие в отличие от твоих – все с человеческими обличьями. Чёрт. Теперь они меня точно вычислят.»

Он вернулся к компьютеру, чтобы набрать в поисковике: «Морган Робертсон», но набрать имя ему не дали. Кто-то позвонил в дверь. Услышав звонок, Денис замер в нерешительности – идти, не идти, открывать, не открывать? Даже дышать, кажется, перестал. Тихонечко, на цыпочках он подкрался к двери и заглянул в глазок.

12

«Корни» из земли торчали так густо, что пройти дальше не было никакой возможности. И только в одном месте нам с Химиком удалось протиснуться боком. Когда протискивались, я с очень близкого расстояния рассмотрел поверхность этой гадости.

«Корень» был, как кактус, утыкан иглоподобными колючками, причём колючки имели особые зазубрины, обратив внимание на которые, я сразу вспомнил про рыболовные крючки. Сама же поверхность «корня» была бугристая и, по-видимому, как у кактусов, тоже мясистая. Во всяком случае у меня сложилось именно такое мнение.

За «корнями» заканчивался ад и шла нормальная природа. По крайней мере «зелёнка» не вызывала во мне то отвращение, которое я испытывал от «сетки». Поляна представляла собой некое почти идеально овальное пространство, что-то типа стадиона, только больше, у которого трибунами служили медно-коричневые «деревья», растущие по всему периметру и уходящие своими «стволами» ввысь, местами на десять-пятнадцать метров.

Я воткнул ярко-алый ориентир в высокую траву, потом мы прошли немного и сразу, одновременно увидели аэробус. Сперва не сам самолёт, а его оторвавшуюся турбину. Таких огромных турбин мне в жизни наблюдать не доводилось. Она стояла вертикально, что называется, «на попа», и была похожа на чудовищных размеров бочку. Солнце, блиставшее на её магниевой полированной обшивке, больно резало глаза. Но я радовался тому, что мы наконец-то выбрались из-под давящей, ядовитой, смертельно опасной «сетки», что над нами – чистое голубое небо, и что солнце играло на одной из турбин без вести пропавшего «А-триста восьмидесятого».

«А-триста восьмидесятый» при ударе о землю развалился на несколько частей. Хвост отломился, и из фюзеляжа вывалилось огромное количество всякого барахла, разлетевшегося по поляне. Здесь были и пассажирские кресла, и посуда, и чемоданы, и много чего ещё. Только вот трупов не было. Ни одного.

Внутрь самолёта мне идти совсем не хотелось. Поскольку я заметил, что крыло аэробуса оплетено «усами», протянувшимися от стены из «деревьев» аж на сто-двести метров. То же самое я видел и у «Ми-восьмого». У «вертушки» «усы» опутали топливный бак.

Но нам повезло – внутрь самолёта нам можно было и не соваться. Контейнер мы обнаружили среди кучи разбросанной одежды. Нашёл его Химик. Он, словно собака-ищейка, вышел на него. Как будто нюхом почуял. Контейнер был большой, изготовленный из нержавеющей стали, с четырьмя резиновыми колёсами и двумя ручками по краям, с электронным цифровым замком. Он лежал на боку, и мы поставили его на колёса. (Контейнер оказался довольно тяжёлым.) Но перед этим Химик внимательно осмотрел уплотнение крышки. Уплотнение нигде повреждено не было. На крышке была пластиковая чёрно-белая наклейка с какой-то надписью. С какой, я не разобрал. Скорей всего, на немецком языке.

Мы уселись с Химиком на ящик, и тут я почувствовал, какая стоит жара. Пот буквально лил с меня. Я ощутил, что у меня мокрые задница и передница, что слиплись волосы на голове, что пиночетовский жилет присосался к спине и груди, а на плечах разодрал кожу. Воняло резиной, потом, а из мочеприёмника, как мне показалось, тянуло тухлой рыбой. Впервые за всё время нашего рейда я обратил внимание на жару. Может быть, потому, что под «сеткой» было гораздо прохладнее, чем здесь, а может быть, потому, что мы с Химиком добрались-таки до заветной цели, и я, наконец, расслабился.

Солнце нещадно жгло мне в самую макушку, но, тем не менее, голова моя хорошо соображала, и я сказал Химику:

– Что-то я ничего не пойму, дружище. Контейнер, судя по фотографии, тот, который мы искали, но он запечатан. Утечки нет. Выходит, вся эта срань навозная не из контейнера вытекла, как нам говорили на базе, а появилась по другой причине. Не могу въехать, что это за зараза, откуда. Ты заметил? Она даже меняет физические законы. Парни, похоже, очутились в месте, где напрочь отсутствует трение. А как объяснить, что Морда оказался у «Ми-восьмого»? А «усы», высасывающие соки из нормальных деревьев и авиационный бензин из топливных баков? И где делись люди, пропавшие в зоне? Что ты об этом думаешь, Химик? С точки зрения науки.

Мой напарник мельком взглянул на меня сквозь стёкла противогаза (Ну и видок у нас, как во время атомной войны!), затем соскочил с контейнера и уставился на останки аэробуса:

– Наука, наука. Ни хрена она не знает, твоя наука. Учёные вон до сих пор не могут со снежинками разобраться.

– С какими снежинками? – удивился я.

– С обычными. Которые зимой с неба падают. Тебе, как Деду Морозу, – он усмехнулся, – это будет интересно. Представляешь, снег – единственное вещество на планете, которое в зависимости от температуры кристаллизуется в разнообразные формы. Даже если температура изменяется всего лишь на несколько градусов, один тип кристалла превращается в другой, а после этого снова в предыдущий. Причём, что любопытно, новая форма сохраняет внутри прежнюю структуру.

Он стоял ко мне спиной и нёс эту слышимую в наушниках ахинею. А ещё он рассказал об американце по фамилии Бентли, который всю свою жизнь фотографировал снежинки, и уже собирался рассказать о японском учёном, тоже годами изучавшем кристаллы снега и проклассифицировавшем их, но я прервал его словоизлияние дельным предложением:

– Давай-ка посмотрим, что там, внутри контейнера. Ради чего мы припёрлись сюда, потеряв по дороге троих солдат.

При этом я навёл «узи» на электронный цифровой замок. Химик резко обернулся и взволнованно произнёс:

– А тебе разве не всё равно – бактериологическое оружие в контейнере или секретные документы? Ты же, как и я, пошёл на спасение человечества не даром, а за миллион «зелёных». Не строй из себя героя. Мне, например, по барабану, что там. Будет лучше, если мы доставим груз неповреждённым. А то останемся без денег. Как ты считаешь?

Однако я настаивал на своём:

– Нас ведь обманули, правда? Сказали, что в результате крушения немецкого самолёта из контейнера вырвалось растение-мутант. На самом деле – ничего подобного. А ну-ка посмотрим, что от нас скрывают генералы.

– Погоди, я сам. Я, знаешь ли, спец по замкам, – остановил меня Химик. Он расстегнул кобуру, извлёк из неё внушительных габаритов чёрный пистолет, взвёл курок. Я подумал, таким крупным калибром он и крышку пробьёт, на хрен. Но вместо того, чтобы выпустить пулю в крышку, Химик выстрелил в меня.

13

Одним дождливым осенним вечером 1896 года в дверь издательства «Арчибальд Вэлш и Ко» постучался человек. Звали его Морган Робертсон. Владелец издательства, находившийся на грани банкротства, без особого энтузиазма встретил позднего посетителя. Ещё и потому, что выглядел тот совсем не респектабельно: чёрный потёртый котелок, потасканного вида пальто, старые ботинки с растрескавшимся верхом. К тому же весь мокрый. Посетитель принёс рукопись фантастического романа, с целью опубликоваться. Роман назывался «Тщетность». Арчибальд Вэлш, прочитав название, тут же с иронией заметил:

– Чтобы роман напечатали, надо было вам, мистер Робертсон, назвать его как-то более оптимистично.

Тем не менее, опус, повествующий о катастрофе огромного корабля, всё же был опубликован. Книга, вышедшая в свет в 1898-м, благополучно пропылилась на полках книжных лавок вплоть до апреля 1912 года.

Сюжет романа развивался вокруг гигантского трансатлантического лайнера «Титан», построенного в Англии. Он считался самым непотопляемым, самым роскошным и самым быстроходным судном в мире. В книге отмечалось, что право совершить на нём первое плавание через океан выпало на долю богатейших и знаменитейших людей – миллионеров Старого и Нового Света. Холодной апрельской ночью «Титан» налетел на айсберг и пошёл ко дну. Спасательных шлюпок на борту корабля не хватило, и большая часть пассажиров – а всего их было около двух тысяч – погибла. Северная Атлантика оказалась немым свидетелем человеческих страстей: героизма, подлости, великодушия и трусости.

Мрачная фабула романа не пришлась по вкусу английской публике, и о «Тщетности» вскоре забыли.

14 лет спустя после выхода книги имя мало кому известного писателя появилось на первой полосе лондонской «Таймс». Официальное правительственное сообщение гласило: «Небывалое в морских летописях несчастье произошло в Атлантическом океане. Пароход «Титаник» компании «White Star Line», выйдя 11 апреля сего года в своё первое плавание, столкнулся с айсбергом и затонул. Судя по последним сообщениям, есть основания полагать, что из 2358 человек спаслось менее 900».

Англичане были потрясены. Всё, что когда-то придумал Робертсон, совпало вплоть до подробностей. Название пароходов: вымышленный – «Титан», реальный – «Титаник». Размеры и устройство почти схожи, у обоих лайнеров по четыре трубы и по три винта. Длина «Титана» всего на 8 метров не дотягивала до реального «Титаника», а ширина судов – выдуманного и реального – отличалась лишь на 0,8 метра. Максимальная скорость совпадала в точности – 25 узлов. Водоизмещение «Титана» – 70 тысяч тонн, «Титаника» – 66 тысяч тонн. Мощность двигателей, соответственно, – 50 тысяч лошадиных сил и 55 тысяч лошадиных сил. Причина, место и время года катастрофы – одни и те же. Робертсону удалось в деталях описать обстановку корабля, включая 765 кают (он ошибся на три каюты), бассейн, манеж для верховой езды, теннисные корты и сад для прогулок.

Перечень совпадений был настолько велик и достоверен, что заставил людей задуматься – как вообще могло осуществиться такое поразительное пророчество? Газеты назвали Моргана Робертсона мрачным гением, оракулом, ясновидцем. В его адрес от вдов и сирот шли сотни горьких писем. «Тщетность» была предана проклятию. Однако, несмотря на это, до конца весны роман разошёлся по свету невиданным тиражом, а Арчибальд Вэлш не без удовольствия переиздал его ещё дважды.

Ещё до того, как прославиться, у Моргана Робертсона вышла книга «Разрушитель субмарин». Дело было в 1905 году. Она описывала субмарину, которая использовала устройство под названием «перископ». Теперь, с позиции состоявшегося прорицателя, Робертсон стал заявлять, что именно он первым в мире описал прототип перископа (но, к сожалению, не запатентовал идею). Однако ж, выяснилось, что на самом деле изобретатели Саймон Лэйк и Харольд Грибб за три года до романа Робертсона изготовили модель и испытали устройство на подводной лодке американского флота.

В 1914 году, находясь на гребне славы, Робертсон сочинил новый роман, названный им «По ту сторону спектра», где он описал будущую войну между Америкой и Японской империей, которая, по его мнению, вот-вот должна была начаться. По сюжету истории, вероломно напавшие на Соединённые Штаты корабли японцев готовились атаковать Сан-Франциско, но были остановлены героем-американцем, который использовал чудо-оружие со взятого в плен японского судна. Название романа имело отношение к ультрафиолетовому прожектору, действие которого вызывало слепоту, сильный жар и ожоги лица.

24 марта 1915 года в возрасте 53 лет Морган Робертсон был найден мёртвым в номере отеля «Alamac» в Атлантик-сити, штат Нью-Джерси. Он умер от передозировки снотворного. В действительности же причиной смерти явилось разочарование в жизни в связи с безвозвратной потерей дара предвиденья.

14

Дрожь, идущая от «Чёрного ястреба» через рифлёный пол грузового отсека, на котором стоял Роман, и через вертикальный поручень, за который Роман держался, проникала в самую душу. «А, может быть, совсем наоборот? – подумал Абраамов. – Может быть, это я трясусь так, что от моей дрожи вибрирует многотонная машина?» Трястись Абраамову было от чего. На подлёте к Усть-Илимску он увидел битком забитую автомобильную трассу. Трасса была как трасса, только вот одна особенность отличала её от обычных автодорог. Транспорт по всем четырём полосам двигался лишь в одну сторону – от города. Усть-Илимск спешно эвакуировался.

Грузовики, фуры, легковые автомобили, мотоциклы, велосипеды, тракторы с прицепами и даже телеги медленно тянулись по шоссе. «Сволочи, – про себя выругался Роман. – Ненавижу. Коммунисты вечно скрывали правду от народа, а теперь и эти туда же. Демократы хреновы. Не знал я, что ситуация настолько плохая. Это же где-то двести пятьдесят километров от эпицентра. А если «оно» доберётся до Братской ГЭС? Куда смотрит правительство? Если само не может справиться с ЧП, надо на мировой уровень выходить, подключать международные организации.»

– Снимай, Андрюша, снимай! – крикнула Джул Фурмановски оператору.

Оператор, влезший в парашютную сбрую и пристёгнутый карабинами к «Чёрному ястребу», сидел на полу грузового отсека, свесив ноги за борт. Бортовая дверь была настежь сдвинута, и в проём врывался свежий летний ветер, смешанный с воем турбин и свистом лопастей несущего винта вертолёта. Бейсбольная кепка у оператора была одета задом наперёд, в руках он держал видеокамеру.

Андрей Горохов был родом из Украины, потом в начале девяностых уехал в Германию и там работал диктором на «Дойче Велле», а в двухтысячном перебрался в США и стал оператором в корпорации «Fox». С оператором Абраамов раньше знаком не был. А вот Джул Фурмановски была его старая приятельница. И не только приятельница. Вместе провели две замечательные недели в Лос-Анджелесе. Когда она, находясь в Москве, позвонила и попросила помочь с получением разрешения на съёмки, он даже поймал себя на мысли, что если бы ни пропажа сына, его родимой кровинушки, то он, наверное, снова закрутил бы романчик с Джульеттой. А когда он её затем увидел, эта мысль нашла своё подтверждение. Джул выглядела, как и прежде, сногсшибательно: копна рыжих, джулия-робертсовских волос, голубые глаза, длинные ноги.

Она знала о сыне, и тут их интересы совпали. Корреспондент «Fox News» хотела побывать в запретной зоне, а Романа тянуло к месту исчезновения Арсения. Он не только добился разрешения на съёмки, но получил «добро» и на пересечение границы России для американского геликоптера. «Black Hawk» вылетел с военно-воздушной базы под Ташкентом и приземлился в Братске, где уже за два дня до этого совершил посадку личный джет Абраамова.

Пока он ждал «Ястреба», ему в гостиницу доставили нескольких свидетелей по делу исчезновения сына. Здешние федералы поработали на славу. Правда, ничего нового от свидетелей Роману так узнать и не удалось. В основном это были жители посёлка Ванавара, хорошо знавшие проводника по имени Чуанчи, которого нанял Арсений. Все они, как один, утверждали, что проводник прекрасно ориентировался на местности и никак не мог заблудиться; что да, Чуанчи любил выпить, но алкоголиком не был; что охотником он был хорошим, правда, в последнее время глаза его подводили, поскольку тунгус был уже не молод. И если бы ни злой дух, вырвавшийся из-под земли и расползшийся по тайге, то Чуанчи обязательно привёл бы вашего сыночка назад, целого и невредимого. А ещё у нас, господин хороший, отродясь никаких зайцев-людоедов, гусениц-кровососов и плюющихся грибов не бывало, разве что только чучунаа иногда захаживал, да и то очень редко. Как удалось выяснить Абраамову, прозвищем «чучунаа» местные жители называли «снежного человека».

«Оно» возникло так же неожиданно, как возникает море, к которому ты идёшь и жаждешь увидеть, потому что не видел его никогда. И так же, как море, «оно» поразило Романа своей огромностью и своим величием. Правда, в отличие от нормального моря, это море было иного рода. Нечто коричнево-медное раскинулось громадным ковром вплоть до линии горизонта. Некая гигантская «сетка», то вздымающаяся буграми, то ниспадающая провалами почти до самой земли, накрыла собой природу. Не было ни деревьев, ни кустов, ни травы, ни камней, ни речек, а была лишь она – безмолвная, хищная, всемогущая, чужая.

– Да «оно» же шевелится! – крикнул Роман, ошарашенный увиденным.

– «Оно» не шевелится, а очень быстро растёт, – сказала ему в самое ухо Джульетта, перебравшаяся от своего иллюминатора к окну, где стоял Абраамов. Джульетта разглядывала коричнево-медное море в бинокль.

«Чёрный ястреб» к «сетке» близко не подлетал. Лётчики, держа дистанцию в сто-сто двадцать метров, повели вертолёт по изгибчатому периметру, по часовой стрелке. Над «сеткой» висела грозовая туча.

– Нет ни одной птицы, – опять в самое ухо сказала Джул. – Я читала в Нете, что птицы тут не летают. Видимо, чувствуют опасность.

«К тому, что я вижу, – подумал Роман, – лучше всего подходит английское слово «it». «Он», «она», «оно», «это» – все эти значения вмещает в себя «it».»

– Я поняла. Это кракен, – уверенно заявила Джул, – только не морской, а сухопутный.

Романа на несколько секунд отвлекла мысль, как он истосковался по её акценту. Фурмановски была потомком эмигрантов из дореволюционной России. Но «оно» опять перехватило внимание – из грозовой тучи в «сетку» внезапно ударила молния. Сперва одна, потом другая, потом ещё и ещё. И, странное дело, электрические разряды как бы рассыпались на ярко-зелёные шарики, которые, словно бильярдные по столу, раскатывались по «сетке» и исчезали в её «лузах».

– А вот и щупальца. Точно кракен, – восторженно сказала Джул. – Ты тоже их видишь? – оглушила она Романа, обращаясь к Андрею. – Это уникально! Снимай!

Роман забрал бинокль у Фурмановски и сам посмотрел на «щупальца». От «сетки» вверх, по направлению к молниям, жадно тянулись длинные «усы», ловящие, будто громоотводы, небесное электричество. От тех молний, что попадали в них, «усы» корчились, конвульсировали, изгибались, но продолжали висеть в воздухе. «Что же это за зверь-то такой?» – подумал Роман.

– Слева, слева! Смотрите! – заорал оператор.

«Что там, слева?» И тут он увидел. «Оказывается, наврали. Летают здесь птицы.» Какая-то птица, быстро увеличиваясь в размерах, летела в сторону «Ястреба».

– Это не птица, – со страхом сказала Джул.

– Это не птица! – закричал Андрей. – Это…

Он не договорил. Теперь и без бинокля было видно – то, что стремительно приближалось к вертолёту, действительно не имело к птицам никакого отношения: острые клыки, торчащие из пасти, красные горящие глаза, свиное рыло, шерсть торчком, перепончатые крылья.

«Почему не стреляют лётчики? У них же есть оружие», – пронеслась испуганная мысль.

Горохов уже энергично влезал в грузовой отсек, а Джул пыталась закрыть дверь.

– Как будет по-немецки «капец»? – чувствуя, как его бьёт не вертолётная, а собственная дрожь, спросил Роман у Андрея, забирая у него видеокамеру. Но вместо ожидаемого слова «капут» тот почему-то ответил – «гаплык».

15

На массивном золотом перстне методом горячей эмали был изображён пингвин. Жирный, наглый, длинноносый. Обладатель перстня в своей белой рубашке и чёрной фрачной паре был здорово похож на пингвина вообще и на пингвина с перстня в частности. Такой же жирный, наглый, длинноносый. Он бесцеремонно разместился в моём любимом кожаном кресле, он наполнил воздух квартиры сладостно-одуряющим ароматом «Фаренгейта» (или чем он там на себя брызгался?), он, словно инородец, вторгся на мою территорию и своим присутствием вытеснял меня с неё.

Он чувствовал себя, как рыба, э… как пингвин, в воде: закинув ногу на ногу, удобно разместив затылок на спинке кресла, а локти – на подлокотниках, довольный улыбался своими чёрными бусинами глаз и уголками подвижного рта. До полного счастья не хватало только рюмки с коньяком в его правой руке и сигары в зубах. Правда, сигару ему отчасти заменяла жвачка, которую он интенсивно жевал. В моём мини-баре, конечно же, была и бутылка «Арарата», и пара-тройка «корон», но я, безусловно, не собирался делиться ими с этим пингвином. Если бы ни зелёный чемодан, лежащий перед ним на журнальном столике, я бы вообще выгнал этого хама вон. Зелёный чемодан вносил сумятицу в мою душу. Зелёный чемодан сбивал меня с толку. Зелёный чемодан сводил с ума. Но не мог же я просто так взять и сдаться. Нужно было хотя бы выдержать какую-никакую оборону. А самая лучшая оборона, как известно, это атака. И я кинулся в бой.

– Ты же печатать меня не хотел. Ты же сказал, не формат, я не вписываюсь ни в одну из выпускаемых тобой серий.

– «Пингвин» опубликовал ваше произведение, – спокойно ответил он.

– Опубликовал, да. Но через сколько унижений мне пришлось пройти! Ты обкорнал роман на четверть. Подверг его жесточайшей цензуре. Хотя цензура в России запрещена законом. Конституция, статья 28, пункт 3.

– Пункт 4, – уточнил он.

– Вот именно. А название? Ты же сказал, сильно длинное, надо сократить. Вы, издатели, вообще думаете, что говорите? Давайте сократим «Собор Парижской Богоматери» до просто «Собор». «Пингвин» к длине названий цепляется, а твой конкурент из «Козерога» придумал правило – не менее пятисот тысяч знаков и действие должно происходить исключительно в России. Вы совсем, что ли, мозгами двинулись? Это фантастика, ребята. Действие может происходить в джунглях Амазонки, на Луне, в другой звёздной системе, в заднице у слона, да где угодно. Натан Ругацкий повесился бы от расстройства, потому что ни одно его произведение «Козерог» не взял бы. «Завтрак у дороги» до сих пор был бы неизвестен миру.

– У нас такого правила нет, – парировал он.

– У тебя есть масса других… Во что вы превратили жанр? Кастрировали, расчленили, изуродовали. Загнали научную фантастику в подполье. А толпу кормите «биг-маками» и «хот-догами» фэнтези. А потом говорите, что люди не будут есть чёрный хлеб с луком, их стошнит. Да потому и стошнит, что ты и тебе подобные подсадили читателя на нездоровую пищу, а от по-настоящему полезной читатель давно отвык.

– Люди не хотят напрягать мозги, – отбивался он.

– Не хотят, не потому что тупые, а потому что вы их делаете идиотами. Что им читать, если серьёзную философскую прозу вы не печатаете? Они читают то, что вы им навязываете. То, чем вы их пичкаете. И такая обстановка везде: в кино, в театре, в музыке.

– «Пингвин» издаёт научную фантастику. У нас есть много замечательных писателей, – защищался он.

– Кого ты называешь «замечательными писателями»? Те, которые относят себя к писателям-фантастам, таковыми не являются. Все они сочиняют что угодно, но только не science fiction. Твои именитые авторы жалки и ничтожны. Они напоминают мне недоучившихся подростков, взявшихся за перо. Писатель-фантаст это прежде всего фантаст, а уж потом писатель. Фантаст-писатель должен придумать такое, чего до него никто не придумывал. По сути это тот же изобретатель, только сидящий не в конструкторском бюро, а за пишущей машинкой или, как сейчас модно, за ноутбуком. Он должен заставлять людей мыслить, мыслить по-новому, по-современному. Писатель-фантаст показывает человечеству его слабые и сильные стороны и подсказывает обществу правильные пути развития. У авторов, печатающихся в «Пингвине», не только нет никаких новаторских идей, но они ещё слабы и как писатели. Графоманы и бумагомаратели. Но поскольку они считаются корифеями жанра, классиками литературы, в кавычках, то талантливую молодёжь пускать в свой круг не желают, отпихиваются от неё руками и ногами.

Я возбуждённо ходил туда-сюда по ковру. От книжного шкафа к вазе с ромашками, от вазы с ромашками к стереосистеме, от стереосистемы назад к книжному шкафу.

– Мы публикуем и новые имена, – он пока ещё отступал.

– Знаю, как вы относитесь к новичкам! Такое впечатление, что имеешь дело с роботами, с машинами. Никаких чувств, никаких эмоций, одни цифры в головах. Да с талантом надо нежно, он же хрупкий, ранимый – осторожно, не кантовать, не бросать, боится сырости. А вы кувалдой по башке, боксёрской перчаткой под дых. А не нравится – вон пошёл. Монополисты хреновы. Ты ведь, когда мой роман резал, что заявил? Если хочешь, чтобы опубликовали, сам его и кромсать должен. То есть мне сказали, мы тебя четвертуем, но голову себе рубить ты будешь сам! Негодяи! Инквизиторы! Мясники!

– Всё? Теперь моя очередь, – он наконец перестал пятиться и пошёл в контратаку. Я увидел, как ожесточились черты его гладко выбритого лица. Эдакий пингвин в гневе. Пингвин, у которого отняли рыбу. – Да, цензуры нет, но имеются чиновники, которые в два счёта могут уничтожить и меня, и моё издательство. Если захотят, то найдут, к чему придраться. Посадят за убийство мухи в столовой. Спустись с небес на землю. Хватит витать в облаках фантазий. Это бизнес. А бизнес это война. Если не ты, то тебя. Мне нужны гарантии, что завтра я останусь на плаву и мне будет чем накормить свою семью. У меня, между прочим, в отличие от тебя, есть и жена, и дети. В романе ты зацепил высокопоставленных особ, а мне, Денис, не нужны были проблемы.

– А что сейчас-то изменилось? – я сбавил обороты почти до нуля.

– О, сейчас совершенно другая история. Вы станете известны на весь мир, господин Меркурьев, – он снова улыбался, как победитель, – а раз так, то никакие сильные мира сего теперь мне не страшны. Теперь я плевать на них хотел. За такие деньги я готов всё поставить на кон. Главное, выиграть время, и тогда – бинго. Подписывайте, господин Меркурьев. Не бойтесь, преимущество на нашей стороне. Давайте, подписывайте. Вот вам ручка.

Я посмотрел на Эллен Рипли с огнемётом в руках, на «паркер» с золотым пером и решил сдаться. Оборона была прорвана. Гарнизон капитулировал. Победил «жёлтый металл». Там, где стояла галочка, я поставил размашистую закорючку.

– А в чемоданчик не заглянете? – спросил пингвин, потирая руки. – Это только аванс, – добавил он.

Я расстегнул замки у «дипломата» и, волнуясь, как школьник, приподнял крышку.

16

– Алло! Говорит ЕС-38-12-31. Да, код ЕС-38-12-31. Так точно. Нахожусь в точке ноль. Объект обнаружен в указанном секторе Б-6. Доставить целиком нет возможности в силу природных причин. Содержимое в процентном отношении семьдесят упаковано в два носителя. Буду выходить по линии СВ, 57 градусов, запасной вариант. При обнаружении объекта была выявлена помеха. Помеху устранил. Больше помех нет. До встречи в точке ноль-четыре. Доложил ЕС-38-12-31. Конец связи.

Как только Химик сказал «конец связи» и отключил спутниковый телефон, Дед Мороз выстрелил. Прямо ему в голову. С пшеничного цвета волосами, уже высохшими на солнце, и с многочисленными пятнами лысой кожи, оставшимися, как он полагал, от химических ожогов. Голова Химика, прошитая очередью из «узи», разлетелась на куски, словно арбуз. Дед Мороз вспомнил, как под Краснодаром на учебных стрельбах он, молоденький совсем курсант, забавы ради стрелял по арбузам. Примерно так же они и разлетались. Тогда тоже было много красного. Только тогда это был арбузный сок. А теперь это человеческая кровь.

Кровью было заляпано и стекло правого глаза противогазной маски. Изнутри. То есть пуля его всё же задела, хотя в голове Дед Мороз никакой боли не чувствовал. А вот грудь в трёх местах болела так, что волком выть хотелось. Но он не выл, а лишь хрипел и пытался думать.

«Молодец, Пиночет, как будто предвидел. На одного меня, втихую, чтобы другие не видели, бронежилет нацепил. На меня, голенького, самую новую разработку надел. А я ещё отказывался, дурак. Сейчас бы в ворота ада стучался… Фу, как больно, и тошнит!… Как же это так? В зоне можно и без противогаза ходить? Накололи, падлы, и тут. Ничего не понимаю. Кто этот Химик вообще такой?»

Дед Мороз поднялся с земли. Голова после беспамятства слегка кружилась, сердце работало с перебоями – тахикардия, но жить было можно. Пошатываясь, он подошёл к Химику, сквозь единственный прозрачный микроиллюминатор поглядел на кровавое месиво, оставшееся от «арбуза» «спеца по замкам». И здесь он не выдержал, вырвал. Обильно и густо. Рвотная масса залила воздушный канал. Дед Мороз начал задыхаться…

Он стоял посреди зелёного поля, тёплый летний ветер обдувал лицо, под ногами валялась ненавистная кислородная маска. Он дышал и не мог надышаться. Он дышал, а запахи дразнили, а цвета были яркими, а звуки – острыми. Мир изменялся.

«Что я тут делаю? Зачем мне всё это? Какая красота вокруг, а я чёрти чем занимаюсь. Мне бы с удочкой на ставке посидеть. Закидушечки закинуть. Раколовки поставить. А я людей убиваю, в солдатиков играю, терплю лишения и мучаюсь, мучаюсь, мучаюсь… Да, попал ты, старлей, в переделку. И что теперь? А что теперь? Надо выбираться отсюда. До ставка ведь ещё добраться-то нужно.»

Он вытер пальцем кровь с сочащейся раны на лбу – так, царапина, пуля слегка чирканула, оценил обстановку, целенаправленно двинулся к контейнеру. В контейнере никаких бумаг не оказалось, контейнер на треть был заполнен какими-то странными камушками, упакованными в целлофан. Каждый камушек лежал в маленьком кулёчке. Камушки в основном были прозрачные, но попадались и желтоватые, коричневые, зелёные, розовые, красные и даже чёрные. Почти одинаковых размеров, но разные по форме: овальные, круглые, треугольные, квадратные, похожие на лимон, на каплю, на грушу, на сердце.

Дед Мороз разорвал упаковку. На ладонь упал сверкающий камушек, прозрачный, как капля родниковой воды. Камушек переливался всеми цветами радуги.

«Чёрт возьми! Да это же бриллианты! Один такой камушек мне на всю жизнь хватит. А тут их сколько! Большие, дорогущие. Кажется, они в граммах измеряются. А тут – килограммы! Вот это повезло так повезло. Что, старлей, больше не будешь по помойкам шататься, железо, пластик и бумагу собирать? Будешь на «мерседесах» разъезжать да дорогих проституток трахать. Хватит, отмучился. Теперь, главное, выйти из зоны целым и невредимым. Да камушков этих несколько горсточек вынести.»

Рядом с раскрытым контейнером лежали два рюкзака, доверху наполненные бриллиантами. Дед Мороз проверил содержимое вещмешков, взвесил на руках, какой из них тяжелей будет, решил, что нечего жадничать, и одного с головой хватит.

«Дурак я, дурак. Не надо было Химика убивать. Он же доложил, что я труп. Надо было подождать, пока он уйдёт, а потом за ним с остатками брилликов и пойти. Он бы меня из зоны вывел. По следам бы его потопал. Идиот! Все мозги пропил, на хрен. Физику любил, математику. За стакан водки курсовые друзьям-однокашникам делал. Друзья выучились, стали подполковниками, полковниками. А меня за пьянство из «вышки», а затем и из армии… Думай, старлей, думай. Напрягай извилины…»

Противогаз он позаимствовал у Химика. «Кроссворд» разгадал быстро. «СВ» это, скорее всего, «северо-восток». Направление – 57 градусов – определил по компасу. Компас на поляне работал нормально. Взял рюкзак, свой «узи» и пистолет убитого. Решил так:

«С Химиком мы по комплекции почти одинаковые, Химик не Бен Ладен, тот высокий был и тощий, поэтому в противогазе я за Химика сойду. Выйду на точку ноль-четыре. И всех там положу. Явно конкурирующая фирма орудует. А если Пиночет меня поймает, отмажусь тем, что я якобы на него работал, да заблудился малость. Но пусть он меня ещё сперва поймает. На точке переоденусь и дёру. Хрен они мне миллион дадут. Пулю в затылок пустят, чтобы единственного свидетеля убрать…»

Снег пошёл совершенно неожиданно. Дед Мороз как раз размышлял о том, почему столько алмазов в контейнере оказалось. Да так ничего и не придумал. А тут – на тебе, снег. Белые хлопья бесшумно падали сверху, покрывая пушистым одеялом траву, опавшие ветки, мхи, камни. Снег поначалу шёл медленно, а потом, что называется, повалил. «Что за ерунда? – подумал Дед Мороз. – Откуда он взялся? Снег летом!» Снежинки уже облепили Деда Мороза с головы до ног. Он посмотрел вверх, пытаясь выяснить, как они могли пройти сквозь «сетку», и вдруг понял, что это вовсе не снег. На «ветках» то тут, то там висели большие сероватые овальные «почки», которые лопались, и из них высыпалось что-то, очень похожее на снег. Мир изменился…

«Какие красивые кристаллы: игольчатые, столбчатые, звездообразные! Неужели это я?! Никогда не думал, что я такой! Я – снежинка! Я падаю я неба на землю! Я падаю, чтобы земля стала белой! Человек делает её грязной, а я – чистой! Я стараюсь исправить ошибки людей!… Нет, я не снежинка! Так сверкать и искриться на солнце может только бриллиант! Я – бриллиант! Сияй, безумный бриллиант! Откуда это? Я знаю, знаю!… Я знаю абсолютную истину! Истина состоит в том, что…»

В восемь тридцать четыре утра на блок-пост номер шестьдесят два, расположенный в бывшем посёлке Чуня из лесу вышел совершенно голый человек, от макушки до пальцев ног покрытый чем-то белым, издалека напоминающим снег. На окрик «стой, кто идёт?» не отреагировал. Сначала его хотели расстрелять, но потом подпустили поближе, усыпили газом и стали ждать указаний начальства…

– Так вы говорите, что после того, как покинули эпицентр, вы ничего не помните?

– Так точно, господин следователь. После того, как пошёл «снег», сознание отключилось. Видимо, отравился. Помню только, что я узнал… э… абсолютную истину…

– Что-что? Какую истину?

– Абсолютная истина состоит в том, что… нет никакой абсолютной истины…

17

Я мечтал. Но не впустую, как мечтает большинство населения нашей планеты, а мечтал о конкретных вещах, которые я теперь мог себе позволить. Я мечтал о стереосистеме за двести тысяч долларов. Мечтал о «харлее» мощностью 90 лошадок. О самолётовертолёте «Bell Augusta». О яхте «Sea Ray» тысяча пятой модели. О собственном острове где-нибудь поближе к экватору. Я вспомнил, что Артур Кларк, заработав свои миллионы, перебрался на Шри-Ланку, раскатывал там на судне на воздушной подушке и занимался подводной фотографией. Обзаведусь самыми современными техническими новинками и буду писать нетленку, одним глазом поглядывая на монитор компьютера, а другим – на пальмы, пляж и океанские волны, лениво набегающие на берег. Буду потягивать ледяной компот и сочинять, сочинять, сочинять.

Нет, вряд ли получится у меня что-нибудь ещё сочинить, если я нахватаю себе все эти игрушки. Мне будет просто не до писательства. Как Ричарду Райту было не до музыки, когда он купил дом на Родосе и яхту, названную им «Lazy» («Ленивый»). Что может быть лучше, чем плаванье под парусом после многих лет бренчания на электропианино?!

Предаваясь таким вот мечтам и размышлениям, я побродил по набережной, послушал крики чаек, поглядел на рыбаков, занятых делом, и на праздно шатающихся туристов, посидел в «Галеоне» (в просторечии переименованном в «Гальюн»), на вид больше похожем на современный утюг, чем на древнеиспанский боевой корабль, выпил там большую кружку портера, прошёлся по центральной улице города и уже собирался от нечего делать сходить в кино на премьерный показ фильма Алексея Германа «Тяжело быть богом» с Леонидом Ярмольником в главной роли. Но вдруг в сознание ко мне вполз тунгусский монстр, раковой опухолью расползающийся по России. Я подумал, ну что мне в Москву ехать, что ли? Ну должны же они там, в Кремле, уметь соображать. Неужели не догадаются принять единственно правильное решение?

– Товарищ, я смотрю, вы не очень торопитесь, – прервал мои мысли молодой паренёк, стоящий на перекрёстке и теребящий в кулаке связку ключей. – Прошу вас помочь нам в качестве понятого. Вы не против? – он предъявил удостоверение. – Это не займёт много времени. Только распишитесь в протоколе и всё.

– А что, собственно…? Я хотел… в кино. На премьеру… – запинаясь, выдавил из себя я. Мой путь в кинотеатр, как назло, пролегал мимо местного отделения внутренних дел.

– Да вы успеете, – сказал паренёк, взглянув на часы. – Пройдёмте… – он тронул меня за локоток и мягко подтолкнул. – Взяли одного пенсионера-фальшивомонетчика. Так, представляете, этот гражданин до чего додумался, – рассказывал мне суть дела одетый в штатское полицейский, – чтобы состарить деньги, он бросал банкноты на пол и ходил по ним. Весь пол у него был в фальшивых рублях, – мы перешли дорогу и стали подниматься по гранитным ступенькам крыльца. – И, что интересно, он вон в том доме жил, – парень указал на жёлтое строение. Это было совсем рядом от полицейского участка.

Мы вошли в дежурную часть. Находящийся за стеклом дежурный даже не посмотрел на меня – о чём-то разговаривал по стационарному телефону. Во внутреннем дворике я, обнаглев, спросил:

– А на чём он попался? Качество банкнот было низкое?

– Смешной случай, – ответил паренёк. Я обратил внимание на то, что у него на лице веснушки. – Пенсионер коллекционировал журналы о катерах и яхтах, – мы уже петляли коридорами первого этажа здания. – Собрал так много, что ими его и завалило, – паренёк улыбнулся. – Он складывал журналы в картонные коробки, а коробки ставил одну на другую. Здание старое, доски пола не выдержали. Представьте себе картинку. Вы живёте один, входная дверь заперта на три замка, вас завалило – не выбраться. Что остаётся делать? Звонить в МЧС. Ну а они сообщили нам. Когда под ящиками обнаружили не только пенсионера, но и толстый ковёр из денег.

Мы остановились у закрытой двери, обитой свежим дерматином.

– Вы знаете, – сказал я. – Ничего, что я выпивший?

– Ничего, – сказал парень. – Я сам немного того. Входите. Я вас здесь подожду. Только на следователя сильно не дышите. Он перегара не любит. Трезвенник…

Следователь сидел за письменным столом, уткнувшись в пухлый скоросшиватель и был так увлечён чтением, что на моё появление в его кабинете никак не отреагировал. Перед письменным столом стоял табурет. Я присел на краешек и, чтобы не дышать в сторону следователя, спросил у почётном грамоты, висящей в рамке на стене:

– Где тут расписаться?

Следователь закрыл папку, спрятал её в ящик стола, посмотрел на меня и тихо произнёс:

– Тебе не расписываться надо, а молиться.

Ещё не понимая, что происходит, я по наивности сказал:

– Кажется, вы меня с кем-то путаете.

На что он опять же тихо ответил:

– Это ты меня с кем-то путаешь, Денис Меркурьев по прозвищу Дэн Меркурий.

У меня из головы улетучилось ирландское чёрное пиво, а он продолжал:

– Ты куда прёшь? Совсем страх потерял? Глиста бледная. Властью недоволен? Сморчок обдолбанный. Пооткрывали хавальники, паразиты. Навальные, немцовы, евлинские, парфёновы, акунины. А теперь ещё и писатели-фантасты. Фантасты-педерасты. Меркурий – это в честь Фредди Меркьюри, я так понимаю? Тот ещё пидорас был.

Он посмотрел на меня с усмешкой. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить, где я его видел. От страха я вообще ничего не мог вспомнить.

– Ну что, будешь говорить? Или тебе помочь? Может, всё сам расскажешь? По-хорошему? – не повышая на меня голос, сказал он и прибавил: – Да ты часом не обделался? Что-то воняет от тебя каким-то дерьмом, – видимо, видок у меня был совсем уж плачевный. – Ну, давай колись, откуда сведения, кто подсказал, имена, пароли, явки, на кого работаешь, сколько заплатили… Слушай, а, может быть, зря я на тебя наезжаю? Может быть, ты вообще ничего не понимаешь? Может быть, ты инопланетянин, пришелец или как это?… чужой? Не ведаешь, что творишь? – он явно издевался надо мной. – Ну что глазами лупаешь? Хватит в молчанку играть. А не то укольчик тебе сделаем, так ты сразу всё расскажешь, даже как в детстве онанизмом занимался и соседским кошкам головы топором рубал…

И тут чёрт меня за язык дёрнул сказать ему:

– Это ты про себя?

За миг до того, как потерять сознание, я вспомнил, где я видел этого человека и как его зовут…

Чёрт сидел на ветке, свесив ножки и хвост.

Я повернул голову направо. Люминесцентные лампы, спрятанные в матовые плафоны. Белая стена, окрашенная водоэмульсионкой. Никаких чертей. Видимо, показалось. Я повернул голову налево. Посмотрел в окно. Всё тот же чёрт, сидящий на ветке дерева, только теперь болтает ножками и крутит хвостом.

– Вы, люди, совсем рёхнулись, – сказал он. – Нос мне приделали от свиньи, рога и копыта – от козла, хвост – от коровы. Из вполне добродушных домашних животных, приносящих вам пользу, сделали исчадие ада. И его к тому же должны все бояться!

Смешно, ей-богу! Чёрта надо было, люди, из человеческих уродств составлять! Ни ума у вас, ни фантазии!

После этих слов у меня заболели зубы и нос, а левая рука заныла на изгибе.

18

– Разрешите доложить?

– Докладывай.

– Операция «Свояк» проводилась под прикрытием министерства обороны, но руководил ею я. Разведгруппа состояла из людей, ранее служивших у Мебельщика и в силу различных обстоятельств уволенных из армии. В основном эти офицеры проштрафились за нарушение уставной дисциплины. На гражданке вели полуголодное тире нищенское существование. Кандидатуры отбирались по принципу «чтобы не жалко было, если не вернутся». Пятеро смертников получили клички: Морда, Бен Ладен, Баскетболист, Химик и Дед Мороз. Один из них был «крысой», и это обстоятельство уже учитывалось мной перед отправкой группы. Отсюда и название операции. Я рассуждал так: если «крыса» уничтожит всех остальных и благополучно выйдет из зоны, то она, то бишь он, выйдет не с пустыми руками, а это нам как раз и надо. Поэтому другие участники рейда игрались втёмную.

– Кто из них был «крысой»?

– Химик.

– На Мебельщика работал?

– На Кужугета.

– Вот сука. Мало ему его миллиардов. Ладно. Дальше.

– Находясь в точке падения аэробуса, Химику удалось по спутниковому телефону связаться с диспетчером. Сигнал был нами перехвачен, разговор дешифрован.

– О чём он сообщил? Нашёл груз?

– Химик сообщил, что груз обнаружен; что те, кто ему мешали, устранены; что реально он может вынести из зоны шестьдесят тире семьдесят процентов содержимого контейнера, указал направление, по которому будет двигаться, и координаты пункта встречи.

– Его встретили?

– Вместо Химика из зоны вышел Дед Мороз.

– С грузом?

– Без. Абсолютно голый и обсыпанный каким-то белым порошком.

– Вменяемый?

– Тогда – нет. Теперь, после лечения, мыслит нормально.

– Что сообщил по существу вопроса?

– Химик расстрелял Деда Мороза, но не знал, что у того имеется бронежилет. Когда Дед Мороз очухался, он убил Химика, взял треть груза и стал выбираться из зоны в том направлении, в каком должен был идти Химик, поскольку Дед Мороз слышал разговор с диспетчером. Из-за разгерметизации костюма Дед Мороз отравился и вышел из зоны, что называется, на автомате, так как больше ничего не помнит.

– Кужугет?

– Лично мной арестован и допрошен. Сначала свою вину полностью отрицал, но, когда ему были предъявлены вещдоки, рассказал следующее. Ребята из его аналитического отдела в связи с крушением лайнера в расползающейся по тайге аномальной зоне обнаружили в Интернете роман под названием «Безумный мир Артура Лунина», в котором во всех подробностях были описаны точно такая же аномальная зона и точно такой же пропавший в ней самолёт.

– Сам-то читал?

– С большим интересом. В романе фигурирует точно такой же груз, какой искала моя разведгруппа. Разведчиков тоже было пятеро, правда, клички несколько иные. По сюжету из зоны живым выбирается некто Физик, который болен экземой. Благодаря кожной болезни он и остаётся цел. Зона его почему-то не трогает. Зная это обстоятельство, Кужугет вербует Химика, поскольку у того на голове стригущий лишай. Но, что самое интересное, Дед Мороз, перед отправкой в зону тщательно проверенный врачами и признанный совершенно здоровым, из зоны вышел с болезнью мамонитов.

– Что за болезнь такая?

– Редкая. Грибкового происхождения. Под кожей образуются длинные, быстро растущие шнуры, съедающие человеческую плоть… Все шнуры из Деда Мороза вынуты, гной откачен.

– Он действительно нормально себя чувствует? Отклонений в психике нет?

– Сдал тесты на «отлично».

– Сможет показать, где находится груз?

– Думаю, да.

– Тогда готовь новую операцию. «Свояк-2». Возьми нормальных профессионалов, а не отходы производства. Выбери у Мебельщика, а лучше – у себя. На всё про всё даю тебе пятеро суток. Больше не могу, нельзя дальше тянуть, будем переходить к активной фазе. Нужно эту аномалию убирать, иначе народ нас не поймёт. Если второй раз не справишься, сам в зону пойдёшь. Знаешь, на какую сумму там бриллиантов?… Понял меня?

– Так точно.

– Пусть сфотографируют аэробус и трупы, чтобы мировой общественности показать, что мы пытались что-то сделать в этой непростой чрезвычайной ситуации.

– По словам Деда Мороза, трупов ни в самом «А-триста восьмидесятом», ни вокруг него обнаружено не было. В районе падения «Ми-восьмого» – аналогичная картина.

– Странное дело. Как ты это объясняешь?

– Как тут объяснишь? Зона. В ней пропадают люди.

– Ну да.

– Про «Блэк Хоук» слышали? Найти не можем. Роман Абраамов, Джул Фурмановски с телеоператором и два вертолётчика U.S. Air Force, как в воду канули. Из «Fox

Corporation» прислали ноту недовольства.

– То, что Абраамов выпал из обоймы, не страшно. Подыщем ему замену. Ты автора романа нашёл?

– Обижаете. Конечно.

– Откуда он такой умный взялся? Рассказал?

– Никаких утечек информации не было. Всю историю он сочинил сам. Выдумал из головы. Просто – удивительное совпадение.

– Я в совпадения не верю.

– Ввели ему сыворотку. Причём, большую дозу.

– Где он сейчас?

– В госпитале. Восстанавливается. Я автору внешний вид слегка подпортил.

– Нельзя было без этого?

– Борзой оказался. Судя по оригинальному тексту романа, ненавидит режим, критикует строй, скептически относится к власти. Призывает к неподчинению тире анархии.

– Еврей?

– Нет. Отец – белорус, мать – русская.

– Что, вообще в роду евреев не было?

– Никак нет.

– Гипнозом владеет?

– Не владеет.

– Ладно. Ты вот что. Полную распечатку текста – мне на стол. А автора, как будет можно, ко мне на ковёр.

– Есть.

– Посмотрим, действительно ли он гений предвиденья, как этот… как его?… как Вольф Мессинг, или только прикидывается…

19

Золото и гигантомания. Две характерные вещи для различного рода правителей. Фараоны, султаны, короли, императоры, цари, диктаторы – всех их сводили с ума «жёлтый металл» и помпезность. Туда, куда меня привезли, и того, и другого было с избытком. Золотые вазы, кубки, канделябры, пресс-папье, посуда, мебель. Огромные колонны, люстры, зеркала, окна, двери.

Я вспомнил исторический анекдот про Железного Хромца Тамерлана, который тащил из подлунного мира всё, что мог унести. Однажды в свою столицу Самарканд он приволок из Бруссы (города в Малой Азии) бронзовые двери, украшенные золотом и эмалью, с изображением апостолов Петра и Павла. Двери эти, настолько высокие, что в них можно было въехать на лошади, он приделал к… войлочной юрте любимой жены.

Смешная история. Правда, мне было не до смеха. В наручниках, с завязанными глазами, с берушами в ушах и с кляпом во рту я, словно почтовая посылка, был насильно доставлен сюда. А потом меня освободили от пут и затычек и, дав под зад коленом, втолкнули вовнутрь.

Я его сразу узнал. Хотя видел только по телевизору, а телевизор, как правило, искажает и приукрашивает. Директор сидел за длинным-предлинным столом и что-то там ел из белой большой тарелки. Пока я разглядывал помещение, он на меня не обращал никакого внимания, а вот, когда я начал рассматривать его, он сказал, практически приказал, негромким, но властным голосом:

– Присаживайся, человечек.

При этом он даже глаз не оторвал от еды. А эхо повторило конец фразы. В зале водилось эхо.

Стул был царский. С высокой мягкой спинкой, с гнутыми ножками, с удобными подлокотниками. Не стул, а полукресло. Настоящее произведение искусства. Сидеть было комфортно. И если бы ни Директор в дальнем, противоположном конце стола, то можно было бы и расслабиться. Но из-за Директора расслабиться не получалось.

Что он жрёт, никак не нажрётся? Меня бы чем-нибудь угостил. Хотя нет, у него я ничего бы есть не стал. У меня засосало под ложечкой, а в животе забурчало. Вон как наворачивает. Вилкой наколет и в рот. Таким его по телевизору не показывают. Чёрт возьми, что это он ест? Вроде как мясо, розовое что-то. Очень похоже на… Неужели?… А в фужере не вино, а… Да нет, выдумываешь ты всё, Дэн Меркурий, фантазируешь. Тут что угодно привидится, когда тебе нос сломали, зубы выбили и иголку в вену воткнули… Это просто креветки в соусе… А в бокале никакая не кровь…

Он доел своё аппетитное блюдо, запил чем-то тёмно-красным, вытер рот салфеткой, бросил на тарелку. И откуда-то из-под стола извлёк толстую-претолстую папку, положил её перед собой, прямо на измазанный жиром фарфор, и открыл в месте, заложенном закладкой.

– Значит, жил-был себе человечек, – сказал Директор и впервые посмотрел на меня своими оловянными зрачками, – работал редактором в местной газетёнке… э… «Дарданеллы», сожительствовал с главной редакторшей, и всё у него было хорошо. Но вдруг, ни с того, ни с сего, решил человечек написать роман. И, что поразительно, так оно, как он написал, на самом деле и случилось. Всё в точности до мелочей… Ну ты просто Морган Робертсон какой-то.

Директор сделал паузу. Предварительно плюнув на пальцы, полистал вперёд-назад папку. Да это же та самая папка, что была у начальника ФСБ! Точно, такой же скоросшиватель. Дорого бы я дал, чтобы туда заглянуть.

– Удивил ты меня, человечек, – бесцветно произнёс Директор. – Очень удивил. Много ты угадал. Про моё состояние угадал. Та здоровенная сумма, что в Интернете фигурирует, лишь смех один. А ты почти тютелька в тютельку. И про «платиновый миллион» угадал. И про «алмазную тысячу». И про «бесценную сотню» – тоже.

Он снова сделал паузу; нагло уставясь на меня, спросил:

– Ну что молчишь? Скажешь чего-нибудь?

– Зачем вам столько денег? Вы же не бессмертный, – набравшись смелости, подал я голос. Пусть думает, что мне он не страшен.

Директор криво усмехнулся:

– А если – бессмертный?

И здесь я словно прозрел. Какой я, на хрен, писатель-фантаст! Это же, как дважды два. Лежит перед глазами, а я не вижу. Не докрутил! Не дотянул! Ноль без палочки! Тут же из ящичков-ячеек памяти вылезли клочки информации. Что-то об излучателях, проектируемых ещё при Андропове. И об инженере со странной фамилией Даздрапермов, который их якобы сделал, но не успел испытать из-за развала Союза. Это же меняет суть дела!

Так же криво усмехаясь, Директор вновь опустил руку под стол и на этот раз вытащил… пистолет. У меня внутри всё похолодело. Убьёт, сволочь!… Укокошит… Глазом не моргнёт… Что-то он действительно глазами не моргает…

– Всё угадал, – сказал Директор, – только вот про «восьмёрку бессмертных» не смог. Про контейнер угадал. Про «бриллианты для диктатуры буржуазии». А вот про «восьмёрку вечных» и Фонд… про Фаундэйшн… – он навёл пистолет на меня, пискнул: – Ба-бах! – и беззвучно засмеялся, показав мелкие здоровые зубки. – Что, испугался? Побледнел ты, человечек.

Да уж, побледнеешь тут… Нет, не пистолет это, не совсем пистолет… Дула нет, а вместо него набалдашник какой-то… Может, это излучатель и есть?

И вдруг пистолет-излучатель заработал. Завибрировал тихо-тихо, зажужжал глухо-глухо. А потом чьим-то задушевным голосом спел: «Наша служба и опасна и трудна и на первый взгляд как будто не видна…» Это же телефон звонит! Уф! А я-то думал, каюк мне!

Директор опустил пистолет, вынул из внутреннего кармана френча плоскую чёрную коробочку, пристроил к уху. Он долго разговаривал по телефону. Минут десять, а то и все двадцать. Точнее, не так. Директор пытался вставить слово в беседу, но ему – о, ужас! – не давали. Кто-то ему что-то объяснял, а он только слушал, и его лицо наливалось кровью. Когда он отключил мобилку, физиономия у Директора была, как у варёного рака.

Помолчав какое-то время, он выпалил совершенно для меня неожиданное:

– Вы уж извините, господин Меркурьев, что так некрасиво с вами поступили. Извините за ради бога. Виновные будут непременно наказаны. Разжалую и уволю, к чёртовой матери, – он сделал неопределённый аляповатый жест и продолжил: – Я, собственно, посоветоваться с вами хочу. Чем её, эту аномалию проклятущую, истребить окончательно? Житья от неё нет. Подскажите, пожалуйста. Не откажите в любезности.

Я был в шоке. С его стороны осталось только поклон отвесить и ручку мне поцеловать. Кто это ему телефонировал? Что за заступничек? Выше Директора ведь в этой стране лишь один господь бог! Загадка.

– Если роман мой точно описывает нынешнюю ситуацию, – услыхал я свой собственный робкий голос, – то, следуя его логике, необходимо попасть ядерным снарядом мощностью пять килотонн в точку падения аэробуса. Именно снарядом и именно мощностью пять килотонн.

– А почему нельзя сбросить атомную бомбу? Я вот собирался.

– Не должно быть никакой электроники над зоной. Самолёт просто упадёт, не долетев до цели. В ядерном снаряде нет электронной начинки. Большая мощность приведёт к сильному загрязнению территории. Меньшая – послужит энергией для аномалии. А пять килотонн уничтожат объект, поскольку от такого количества энергии сразу объект, образно говоря, обожрётся и лопнет, – более уверенно объяснил я и прибавил: – У военных в арсенале имеется атомная артиллерийская установка образца 1965 года под названием «Мститель». Вот её и используйте.

Директор, выдавив из себя некое подобие улыбки (видимо, он очень старался), поднялся со своего места и по пути ко мне, заранее протягивая руку, скороговоркой выпалил:

– Премного благодарен. Никогда не забуду. Представлю к ордену. Памятник при жизни. Город переименую. Государственная премия. Особняк на Рублёвке. А хотите – ко мне советником. По космологии и футурологии. Или придворным писателем-фантастом. При Кремле…

Но я от всех его посулов отказался и руку ему не подал.

20

– Ну и как там Москва, мать её? – поинтересовался Армстронг.

Они высадили меня на Кутузовском. Почему-то. И я немного прошёлся по проспекту. Видеоборды, биллборды, бигборды, штендеры, баннеры, лайтбоксы, неон и прочая, прочая. Вывески кричали – купи, купи, купи! Купи хоть что-то! Это так здорово, купи! Москву я не узнавал. (Когда-то, давным-давно, мы были тут на экскурсии с мамой.) Это была не Москва. Чужая Москва. Скорее, Москоу-сити. И только одинокая маленькая церквушка не вписывалась в общую картину. Эдакий рудимент. Белая ворона. Как и я.

«Может быть, я действительно инопланетянин? Почему у меня хроническое отторжение новой жизни? – думал я тогда, глядя на спешащих куда-то «москвичей и гостей столицы». – А, может быть, ни я инопланетянин, а они? Захватили планету и выдавливают с неё аборигенов. Ведь нормальных людей практически не осталось.»

– Так ты говоришь, был у Самого, едрить твою налево?

Он назвал меня человечком. Но когда мы оба встали со своих царских полукресел, и я увидел этого низкорослого, плешивого старичка в его мятом мундирчике, заляпанном брызгами соуса, шаркающей походкой идущего в мою сторону; его бледные, тянущиеся ко мне пальчики, слегка трясущиеся; образно говоря, никогда не державшие ничего тяжелее авторучки, я понял, кто из нас на самом деле человечек. Неужели вот этого узколобого карлика-гнома мы все считаем нашим вождём, нашим лидером, нашим кумиром? Неужели нет никого более достойного среди нас?

– И это правильно, что руку ему не подал, фак офф!

Не подал ещё и потому, что яды у них чрезвычайно изобретательные. Не имеющие ни запаха, ни цвета. Намазываешь на ладонь, пожимаешь пятерню врага своего и готово. Надо только в течение двадцати минут руки с мылом помыть. А тот, кому ты пятерню потискал, на следующий день от сердечного приступа – кувырк, и никакая лаборатория никаких следов отравы найти не сможет.

– Кто же это звонил-то ему, чёрт побери?

Да, энигма так энигма. Главное дело, всё сразу же изменилось. Директор стал тише воды, ниже травы. Словно ему его самая любимая любовница в ушко пошептала. Нет, какая, на фиг, любовница, он уже давно, наверное, забыл, что такое сладкий секс (секс на стороне для него – утечка информации) – одни лишь деньги в голове да власть – Софья Власьевна. Возможно, кто-то из «восьмёрки» звякнул. Должен ведь у них быть

Генеральный. Директор лишнее наболтал, собирался со мной покончить, а тут форс-мажор образовался, отпускать приходится. Но зачем? Это вопрос вопросов. Они ни пылинки на мне больше не тронули. Волос не упал. Отдали часы, мобильный телефон, банковскую карточку, паспорт.

– Ты пей, пей. Я сейчас закончу и присоединюсь.

Армстронг творил. Ножницы в его руках резали так быстро, будто это был не Юрий Армстронг, а Эдвард Руки-ножницы. Аппликация изображала некий город, по улицам которого ходили нищие и клоуны. А также – люди в тёмных очках и без ртов.

– Как называется? – спросил я.

– «Бессловесная нация», – был его ответ.

– Тогда уж «Слепоглухонемая».

– Можно и так сказать.

– Продолжение серии «Животные»?

– Да, но я решил усложнить концепцию. Будет шестнадцать картин. Квадрат – четыре на четыре. Типа паззла. Нужно только «мальчик-девочку» вырезать. При определённой расстановке получится одна большая картина, составленная из шестнадцати малых.

– Ого! Интересно. Поэтому ты не продал «Гитлерюгенда»?

– Именно. Звонил какой-то кадр с восточным акцентом, по-русски плохо говорил. «Папа» ему нужен был то ли, чтобы на него молиться, то ли чтобы расстрелять. Я не разобрал.

– Ха-ха-ха! Ладно, садись, давай тяпнем.

На газете стояли Юркины угощения: бутылка «Коктебеля» – три звёздочки – и, грубо нарушая этикет, банка бычков в томате. Я уже немного насосался янтарного напитка, отчего чувствовал умиротворение в душе. Юрка стал меня догонять.

– Как сериал? За время моего отсутствия что-то произошло? У Учителя от лобстеров заворот кишок не случился?

– Что ты! Совсем неожиданный поворот! Представь, к помойке подруливает «Дьяболо», из него выскакивает Валерка, снимает свою фирменную рубашку с крокодилом, стоимостью полторы штуки «вечно-зелёных», кладёт её на край мусорного бака, ну, чтобы не запачкаться, и со словами «кормилец ты мой» начинает в нём ковыряться. Ёханый бабай! И это всё в прямой трансляции. Офигеть!

– Реально умом тронулся?

– В дурку увезли.

Армстронг опрокинул рюмку, закусил кусочком рыбы, лежащим на кусочке хлеба. Я отметил про себя, что родимое пятно у него на лице вроде как увеличилось.

– Сейчас как раз должны о новом сезоне рассказывать, – сообщил он. – Поглядим?

Армстронг включил телевизор. С экрана на нас посмотрел Дмитрий Нагиев.

– А Малахов куда делся? – спросил я.

– Не выдержали нервы у Андрюши, Нагиев-то покрепче будет, – сказал Юрка.

Ведущий тем временем знакомил телезрителей с пятой кандидатурой. Теперь это была женщина. Впервые за три с половиной года. («Валентина Терешкова», – пошутил я.)

Бывшая инженер-технолог. Пятидесяти пяти лет. Нашли её в Чехове на загородной свалке. Лицо ведущего сменила фотография потенциальной жертвы. Улыбающаяся беззубая алкоголичка, грязная, как свинья, одетая в дырявое мужское пальто. На голове – бейсболка с сильно истёртыми, но пока ещё видными буквами «NY». На одной ноге – ботинок, на другой – туфля. Разного цвета.

Нагиев вновь возник на экране для того, чтобы сказать:

– Дамы и господа! Добро пожаловать в супершоу «От бомжицы до царицы». В самое крутое шоу канала «Тет-а-тет». Елене вставили зубы, сделали подтяжку лица, эпиляцию, подстригли и покрасили волосы и так далее, и тому подобное. В общем сейчас вы увидите, что у нас получилось. Прошу. Найдите десять отличий…

Но на Елену Прекрасную нам поглазеть не довелось, потому что передача резко прервалась, и перед нами предстал Директор, сидящий на фоне огромного триколора за дубовым письменным столом. Директор сделал росчерк авторучкой, оторвался от бумажки и сухим монотонным голосом заявил:

– Уважаемые сограждане. Мной только что подписан приказ об отстранении от занимаемой должности начальника МЧС. За безграмотные действия, чуть было не приведшие к катастрофическим последствиям как в России, так и за её пределами. Растение-мутант, появившееся в районе падения Тунгусского метеорита, наконец уничтожено. Благодаря нашим доблестным воинам, а также героизму и мужеству лично министра обороны. Который, в связи с успешным завершением операции, удостоен золотой звезды героя. Мы скорбим по без вести пропавшим нашим соотечественникам и гражданам Европы и Америки и выражаем соболезнования их близким и родным.

Завтрашний день в стране я объявляю траурным.

Директор исчез, а симфонический оркестр стал наигрывать какую-то печальную музыку. Я выключил «чёртовый ящик».

– Знаю я его «вовек не забуду». Надо уезжать, Юра, пока не поздно. Он до меня доберётся, как пить дать. На вот, возьми.

– Что это?

– Деньги.

– Зачем так много?

– На поддержку искусства. А это – вторые ключи от квартиры. Приглядывай за ней. А захочешь – переезжай.

– Обыскивали?

– Вверх дном перевернули.

– Мне тебя будет не хватать, Дэнни.

– Мне тебя тоже. Сохранил?

– А как же. Сейчас… На, держи.

Юрка протянул мне флэшку.

– Опубликуешь?

– Конечно. Давай на посошок.

Я посмотрел на Армстронга. Подумал, что вот мы сейчас последний раз с ним выпьем и я уйду, а он останется сидеть в этом пыльном душном кубе однокомнатной «хрущёвки», будет пыхтеть своим кальяном и пытаться, так же как и я, в одиночку бороться с системой. И ещё я подумал, что родимое пятно у него на щеке точно увеличилось.

21

– Верю ли я в бога? Конечно. Как и всё взрослое население планеты. Правда, как и все остальные, я никогда не видел самого главного бога, хотя о нём слышал. В основном общаюсь с богом рангом пониже – с длинноволосым, лобастым. Но и с более мелкими богами сталкиваться приходилось не раз.

– Вы имеете в виду… – девушка нахмурила бровки, явно не понимая, о чём идёт речь.

– Я говорю о МакКинли, Франклине, Гранте, Джексоне и прочих всяких линкольнах и вашингтонах. Что же касается детей, то и они верят. Кто в Санта-Клауса, кто в Деда Мороза, кто в Питера Пена, кто в Пэппи Длинныйчулок, кто в Карлсона, который живёт на крыше. Кстати, недавно американские астрономы обнаружили, где на самом деле находится бог. С помощью телескопа «Кеплер» они сфотографировали туманность, расположенную на расстоянии 75 миллионов световых лет от Земли, очень напоминающую собой святой лик. Так что 75 миллионов световых лет, и мы у цели. Рукой подать. А мы всё жалуемся, почему до нас нет дела богу. Вон оно почему, оказывается.

– Вы всё шутите, пан Меркурьев, а разговор у нас о серьёзных вещах, – сказала с улыбкой девушка, делая ударение на слове «пан». – Мы же серьёзная корпорация, и тема у нас сегодня серьёзная – «Кто такой Дэн Меркурий?».

Денис никак не мог избавиться от ощущения дежа вю. Подобное интервью состоялось несколько недель назад. Журналистка была та же, вопросы примерно такие же, ответы – схожие. Интервьюируемый, правда, был другой. Но если нацепить на нос очки с сильными линзами, влезть в белую рубашку, повесить несколько фотографий на стену и усесться в кресло-трон с высокой спинкой, то почти не отличишь. Ситуации аналогичные.

– Я внимательно прочла ваш роман, – продолжила щебетать журналистка, – и выяснила следующее. Похоже, вы очень скептически относитесь к человечеству. Насмешки в нём, как здесь и сейчас, у вас сплошь и рядом. Сарказм, даже цинизм, присутствуют на каждой странице произведения. Вы настолько сильно и зло критикуете общество, что задаёшься вопросом, а не инопланетянин ли вы.

– Я часто сам себе задаю этот вопрос. Когда я был маленьким, как и все другие дети, я очень хотел, как можно быстрее, повзрослеть. Мне казалось, мир взрослых это нечто интересное, удивительное, увлекательное. Мир взрослых правильно организован, он то, куда мне надо стремиться. Я думал, что за долгие годы своего существования мир взрослых стал совершенным, люди придумали идеальные правила совместного проживания, совместного поведения. Оказалось – всё не так, я обманулся в моих ожиданиях. Мир взрослых ошеломил меня своей жестокостью, своей ненавистью, своей безнравственностью, своим идиотизмом. Я очень плохо воспринимаю этот мир. Поэтому и разношу его в пух и прах.

– Это слишком легко – просто смеяться над человеческим обществом. Такая позиция весьма удобна; мол, я тут совершенно не причём, это всё вы натворили. Гораздо труднее, попробовать что-то сделать самому, попробовать изменить мир к лучшему. Вы так не считаете?

– Задача писателя – показывать людям их белые и чёрные стороны. Тем самым я уже пытаюсь изменить мир. Раньше нам обещали коммунизм, и я в него верил. Сейчас не верю ни во что. Но, не исключено, что если мне предложат конкретную программу улучшения человеческого общества с подробным планом, как это реально сделать, я перестану заниматься писательством, а буду работать на осуществление этой программы. Потому что это эффективнее, чем сочинение книжек.

– То есть придуманный вами мир был реакцией на окружающее? Созданная вашим воображением аномальная зона ничто иное, как противодействие нынешнему социуму?

– Видимо, да. Аномальная зона с её опасностями, с пропадающими в ней людьми, с военными по периметру, это некое отражение существующего общества, отражение, так сказать, в кривом зеркале. Разве нас не охраняют военные? Разве у нас не пропадают люди? Разве нас не ждут опасности на каждом шагу? Тот мир, который изобразил я, на самом деле не так уж страшен по сравнению с тем, в котором мы живём.

– Если бы ни одно «но». Тот мир, который вы придумали, стал реальностью.

– Однако его больше нет. А мир, в котором мы живём, к сожалению, остался.

– Вы хотите сказать, тот мир был альтернативой этому?

– Кто знает. Ведь мы даже толком не изучили его. Мы уничтожили его, поскольку посчитали его агрессивным. Но раз того мира больше нет, то кто из нас тогда более агрессивный?

– Но не мы же вторгались к нему, а он вторгся к нам.

– А, может быть, это мы его и породили. Как порождаем огромное количество бед, от которых потом сами же и страдаем.

«Почему я дал ей согласие на это интервью? – подумал Денис. – Потому что она задаёт нормальные вопросы, а не спрашивает всякую чушь, типа «Куда вы дели Джул Фурмановски?», как журналист из «Fox News». Нет, не поэтому. Она действительно задаёт правильные вопросы, и с ней мне интересно общаться. Но самое главное не это, а то, что она тебе нравится. Ну, признайся, ведь это так.»

– Почему вы уехали из России и поселились здесь?

– Здесь больше свободы слова. Наследие Оранжевой революции. Тут один «95-й квартал» чего стоит. Ребята фактически сняли предыдущего президента, подняв его на смех. Снимут и нынешнего, если он того заслуживает. Голый король остаётся голым, какие бы модели розовых очков не надевали на глаза народа.

– То есть вы с одного берега Чёрного моря перебрались на другой. А почему не в Англию?

– Англия уже не та. Если раньше она принимала инакомыслящих из других стран, тем самым спасая им жизни, то теперь принимает в основном жуликов, спасающихся от уголовного преследования. Главное, чтобы у тебя были деньги. Миллион фунтов стерлингов и британский паспорт в кармане. Нынешняя Англия напоминает мне «сетку» из моего романа.

– Чем же это?

– Тоже чрезвычайно прожорлива, не брезгует ничем. И от неё так же дурно пахнет.

– Вы снова шутите, пан Меркурьев.

– Какие шутки? Предприимчивые люди, распродав все участки на Луне, недавно выбросили на рынок билеты на «летающую тарелку», которая якобы спасёт всех желающих от приближающегося конца света в виде быстро разрастающейся

Тунгусской аномальной зоны, именуемой в народе «медным ТАЗ-ом». Вот это действительно шутки. Что интересно, все билеты разошлись в два счёта, как горячие пирожки.

– Какое счастье, что зоны больше нет. Хорошо, что всё закончилось.

– Не знаю, не знаю. Не исключено, что всё только начинается, милая барышня.

22

Со стороны Международная орбитальная станция, неофициально именуемая «Альфой», выглядела, как колоссальных размеров радиоантенна. Точно такая же «радиоантенна», только гораздо меньше, была изображена на эмблеме на груди у Сергея Васильева. Командир космического корабля «Союз-ТМА» находился в «Куполе» и через семь иллюминаторов смотрел на Землю. Сегодня он проснулся раньше остальных, приплыл в кают-кампанию, нашёл в компьютере нужную мелодию, надел наушники и включил трэк. «Сияй, безумный алмаз!» как нельзя лучше подходил к картинке за стеклом. Настоящая гармония изображения и звука.

«А ведь парни из «Пинк Флойда» когда-то сочинили музыку к кадрам высадки американцев на Луне. Потом приезжали на Байконур, чтобы сделать цифровую запись старта ракеты для своего будущего альбома, и даже кассета с их концертом отправилась в космос. Still first in space. Так, вроде бы, говорили про них тогда. Действительно космическая группа. Действительно космическая музыка. Родоначальники спэйс-рока. Ходила байка, что пинкфлойдовцы едят на завтрак метеориты с астероидами.»

Земля (сияющий безумный алмаз) заполняла собой все семь иллюминаторов. Сергею Васильеву вдруг показалось, что он растворяется в облаках, сливается с океанами, растекается по континентам. Немного печальная композиция задевала струны души, проникала в подсознание, превращая слушателя как бы в соучастника действия. Сергей подумал, какое счастье, что вот я сейчас здесь, на станции, вижу то, чего почти никто из землян никогда не видел, и что они, умерев, так никогда и не увидят, что какая это глупость – заниматься той ерундой, которой они там, на Земле, занимаются. Все эти их войны, теракты, убийства, преступления, экокатастрофы, конкуренции, надувательства, понты, «жабы» и прочее – пустая трата времени. Абсолютно бессмысленная возня. Никому не нужная чушь. Он почувствовал себя выше всего этого. Поскольку смотрел на Землю со стороны и слушал восхитительную мелодию. Сергей попытался представить, как жили бы земляне без перечисленных им вещей, но ему не дали помечтать. Кто-то бесцеремонно разрушил гармонию, сорвал с него наушники и в правое ухо испуганно зашептал:

– Там… там… там…

Ну, конечно же, это был японец. Ну, конечно же, это снова был Укисиро Накая, за глаза называемый Васильевым Тоямой Токанавой. «Покоя от балласта нету. В кои веки собрался музыку хорошую в тишине послушать и полюбоваться светлой стороной Земли, так не даёт, турист. Тридцать «лимонов» за экскурсию отвалил, а теперь носись с ним, как с писаной торбой. Но, главное, чудит и чудит, то один номерок отколет, то другой, король автомобильных покрышек, чтоб ему ни дна, ни покрышки, япону мать его за ногу. То он кролем и баттерфляем пытался поплавать в невесомости, а когда из этого ничего не вышло, приделал к ногам большие листы картона – типа у него ласты. То хотел пожонглировать футбольным мячом. То от пола поотжиматься. Клоун, блин. Скоморох. Что же на этот раз с утра пораньше в голову ему взбрело?» – подумал Сергей, а вслух абсолютно вежливо спросил:

– Что случилось, Накая-сан?

– Там… там… там… ино… плане… тяне… – на туриста страшно было смотреть: щёлочки глаз расширены до предела, задыхается, брызгается шариками слюны.

«Совсем спятил япошка от космоса. Может, рыбой своей отравился. Всё он рыбу эту ядовитую – как её, фугу, что ли? – постоянно жрёт. Хрен моржовый. Японский городовой», – подумал командир корабля, а вслух опять же, как можно вежливей, сказал:

– Ну что, давайте посмотрим. Где, вы говорите, инопланетян-то наблюдали?…

Он думал, это Сашка Романецкий, борт-инженер, над Укисиро выёживается. Костюм свой Дарта Вейдера напялил, в который он на Новый год наряжался, и мечом светящимся машет. Но это на самом деле оказались инопланетяне. Точнее, пришельцы. В количестве двух штук. Васильев, когда их увидел, даже ущипнул себя за мочку уха, чтобы убедиться, что они ему не снятся. Один был старый, азиатской внешности (как Укисиро), с давно нечёсаными волосами, в рваной телогрейке и ватных шароварах. От него нестерпимо разило потом. Другой – молодой, на вид лет двадцати пяти, с рыжеватой курчавой шевелюрой, в белой хлопчатобумажной рубашке, из-под которой выглядывала красная футболка, с фотоаппаратом на шее и с рюкзаком за спиной. Оба держались за коридорные потолочные поручни модуля «Звезда» и, не мигая, как на призрака, глазели на появившегося перед ними Сергея.

«Ничего не пойму. Откуда это они тут взялись? – озадаченно подумал командир. – «Зайцами» на «Прогрессе» прилетели, что ли? «Кин-дза-дза» какая-то!» Он хотел спросить у них, кто они такие и как очутились на орбитальной станции, но пришельцы опередили его. Оба, и старый, и молодой, словно сговорившись, одновременно воскликнули (видимо, от переизбытка нахлынувших на них чувств):

– Вот плят!

Роман Абраамов, Джул Фурмановски, два пилота американских военно-воздушных сил и 794 пассажира аэробуса «А-380» (включая членов экипажа) материализовались на стадионе «Уэмбли». Роман с компанией, все вместе, – в VIP-ложе стоимостью 1,5 миллиона долларов, за полгода до этого им же и зарезервированной. Пассажиры и экипаж аэробуса, по отдельности, равномерно по всему на четверть порожнему стадиону – на разных трибунах, в разных секторах. Поскольку была девяностая минута финального матча между Японией и США, никто из присутствующих, естественно, не обратил на пришельцев ни малейшего внимания. Болельщикам было интересно, кто станет чемпионом Олимпиады по футболу. А вот когда ситуация прояснилась, и одна часть пришедших на стадион отликовала, а другая – отгоревала, тогда колесо и завертелось.

Военные российской армии, бесследно исчезнувшие в Тунгусской аномальной зоне, возникли из небытия в 32-х километрах от Парижа – в тамошнем Диснейленде. Некоторые из них, как потом выяснилось, оказались на американских горках, некоторые – в Храме опасностей, некоторые – в Доме с приведениями, а кое-кто даже на аттракционе «Армагеддон». Военные российской армии, бесследно исчезнувшие в Тунгусской аномальной зоне, вернулись домой все до единого.

И только судьба пропавшего старшего лейтенанта Морозенко так и осталась невыясненной.