Часть 64
Семьсот девяносто пятый день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Едва только я закончил разбираться с семейством Романовых, разделив его по сортам, как ко мне с докладом заявилась... Мэри Смитсон, притащив текст не принятого пока Третьим съездом Советов закона о социализации земли.
- Вот этот глупый закон, - сказала она, постучав по бумаге пальцем, - тоже способен вызвать много-много маленьких гражданских войн в каждом отдельно взятом сельском поселении или одно большое крестьянское восстание во всей стране.
Я читал, и мои коротко остриженные волосы непроизвольно вставали дыбом. Я-то думал, что до Антоновского и других крестьянских мятежей большевики дошли сами, в силу своей неопытности в крестьянском вопросе, а оказалось, что эта жирная свинья была подложена им добрыми левыми эсерами, потом ловко спрыгнувшими за борт. Это надо было додуматься - разом все у всех отнять, а потом начать делить заново. Естественно, что на местах этот закон поначалу просто проигнорируют, а потом, когда советская власть организует комбеды и приступит к принуждению, российские просторы от края до края заполыхают стихийными мятежами, ибо оружия с германского фронта дезертиры и даже законно демобилизованные утащили больше чем достаточно. Это дело требовалось решать, и срочно. С этой целью я немедленно отправился в Смольный, нашел там товарища Сталина и предупредил его, что есть только что выплывший на поверхность горящий вопрос, который для начала предстоит обсудить у меня в Тридесятом царстве в узком кругу. Обязательно присутствие товарища Ленина, товарища Сталина, наркома земледелия товарища Колегаева и специалиста по экономическим вопросам казначея моей армии и мага богатства товарища Мэри Смитсон. Услышав фамилию «Колегаев», товарищ Сталин сделал стойку: его политического чутья и знаний, почерпнутых в нашей библиотеке, для этого вполне хватало.
- Как я понимаю, - сказал он, - ваш вопрос касается левоэсеровского закона о социализации земли?
- Да, - ответил я, - товарищ Смитсон, разбиравшая вашу экономическую ситуацию, только сейчас перешла от промышленности к сельскому хозяйству, и сразу же наткнулась на этот закон, расхлебывать последствия которого, если что, придется уже лично вам. По ее авторитетному мнению, это одна из тех засад, в какую можно угодить, из благих побуждений сунувшись в воду не зная броду. Когда у вас будет время собраться в кабинете товарища Ленина, дайте мне об этом знать через портрет, и я заберу вас к себе для небольшого совещания в узком кругу.
- Вы считаете, что это серьезно? - нахмурившись, спросил Сталин.
- Как выражается товарищ Ленин, это архисерьезно, - ответил я. - Неправильная политика в крестьянском вопросе может стоить Советской России и ненужных жертв, и потерянного темпа развития.
Слова «темп развития» были для моего собеседника ключевыми. Услышав их, он еще раз насторожился и сказал:
- Хорошо, товарищ Серегин, мы сделаем так, как вы советуете. Сказать честно, сейчас товарищ Ленин очень занят. В своей речи перед съездом вы очертили перед партией контуры нашей будущей программы, и теперь необходимо наполнить их практической детализацией.
- Земельный вопрос, - хмыкнул я, - один из важнейших и первоочередных для налаживания в стране мирной жизни. Не обеспечив продовольственную безопасность Советской России, невозможно переходить к дальнейшему построению социализма. И еще один вопрос: для чего большевиками нужны такие младшие партнеры, как левые эсеры, если те «плавают» даже в профильной для себя крестьянской теме?
- А вот последнее замечание, товарищ Серегин, бьет кое-кому не в бровь, а в глаз, - хмыкнул будущий Отец Народов. - Ну ничего, этот вопрос мы со временем тоже порешаем.
На этой оптимистической ноте наш обмен мнениями завершился, и я убыл к себе в Тридесятое царство заканчивать дела с господами Романовыми. В первой партии в Аквилонию, как бы на разведку, отправились Александр Михайлович с сыновьями, семейство Романовых-Куликовских и Ольга с Татьяной. Все остальные тронутся в путь где-то через месяц (когда Лилия закончит работать с Алексеем), старшее поколение Романовых и Юсуповых подтянут по здоровью и возрастным характеристикам, а наша Анастасия закончит обучение своего младшего воплощения на квалифицированного мага стихий. Один механический генератор магии я ради такого случая аквилонцам выдам. Кстати, в Галактической империи тоже владеют секретом управления погодой, только там это громоздкие стационарные аппараты, объемом в несколько железнодорожных вагонов, и инициируемый ими процесс обладает огромной инерцией. Отправиться в Аквилонию в статусе рядовых поселенцев выказали желание и господа Татищев с Долгоруковым (мол, куда иголочка, туда и ниточка), а также слуги семьи Романовых - все эти камердинеры, комнатные девушки, фрейлины и гоф-лектриссы. Только их всех перед отправкой тоже нужно подтянуть по возрасту и здоровью, так что они тоже на ту сторону уйдут примерно через месяц.
И вот настал момент, когда на связь со мной вышел товарищ Сталин и сообщил, что он с товарищем Полетаевым в кабинете вождя и ждет. Мэри была у меня уже под рукой, так что я немедленно открыл портал и впустил в кабинет всех троих. Товарищ Колегаев оказался типичным кабинетным интеллигентом в очках типа «Явлинский-лайт». И тут я вспомнил фразу энергооболочки, что в руководстве «крестьянской» партии эсеров, что левых, что правых, не было ни одного крестьянина по происхождению.
- Здравствуйте товарищ Серегин, - быстро сказал Ильич, - товарищ Сталин уже в общих чертах посвятил меня в суть проблемы, так что давайте скорее приступим к делу. Подготовка к Съезду Советов - архисложное дело, и времени на него нам чертовски не хватает.
- Этот вопрос тоже можно считать подготовкой к съезду, - сказал я. - Идемте. Вот там, на столе, лежат два документа. Один - закон о социализации земли, разработанный пока еще товарищами левыми эсерами, от восемнадцатого года - то есть тот, который вы собираетесь принять на предстоящем Съезде Советов. Другой - земельный кодекс от двадцать второго года. Первый документ ввел советскую Россию в череду нескончаемых крестьянских повстанческих движений и локальных бунтов, втрое уменьшивших производство продовольствия и поставивших население на грань голодной смерти. Второй документ вывел страну на траекторию восстановления, завершившемуся где-то к двадцать седьмому году. А оно было нужно - потратить девять лет на то, чтобы сначала разорять свое сельское хозяйство, а потом восстанавливать?
- Мы думали, что причиной разорения крестьянства стала гражданская война, - сказал Сталин.
- Даже если никакого Белого движения в России не возникнет, для чего я приложу все возможные усилия, этот закон сам по себе означает гражданскую войну с собственным крестьянством и его разорение, - ответил я. - Первые пять пунктов19 в нем выглядят вполне благопристойно. Шестой и седьмой пункты гласят, что вся движимая, недвижимая и живая собственность нетрудовых частновладельческих хозяйств переходит в распоряжение земельных отделов Советов различный уровней - от уездного до республиканского. Обращаю внимание, что данные предприятия не национализируются, а попросту ликвидируются, после чего в собственность Советов переходит их имущество, а производственная деятельность априори прекращается. Данные два пункта закона разом уничтожают все частновладельческие племенные конезаводы, фермы молочного скота, птицы, семеноводческие хозяйства и прочее. И в царской-то России этот условно высокотехнологичный сектор сельского хозяйства был развит откровенно слабо, а теперь его и вовсе не станет. Один росчерк пера -и здравствуй, семнадцатый век, ибо при запрете наемного труда любое сельскохозяйственное предприятие, с которым не может управиться отдельно взятая крестьянская семья, сразу оказывается вне закона.
- Потом, после двадцать второго года вы спохватитесь, - произнесла Мэри, - и начнете организовывать племенные и семеноводческие совхозы, для которых в Европе за золото станете закупать породистый скот и семена, но это будет уже попытка восстановить то, что было разрушено по неразумию. Будущее в сельском хозяйстве - как раз за крупными, хорошо организованными предприятиями, а отдельно взятые фермеры при них могут быть только подрядчиками, как у нас в Америке, или их не будет вовсе, как в развитой советской системе, сельское хозяйство которой состояло из государственных агропромышленных предприятий и крупных сельскохозяйственных кооперативов.
- Конечно, - сказал я, - если в том Совете, к которому отошло имущество того или иного частновладельческого сельского предприятия, сидят умные и ответственные люди, то они и сами додумаются до организации совхоза, только это будет скорее не правилом, а исключением. Большинство наших товарищей на местах сейчас составляют либо пылкие революционные дилетанты, либо примазавшиеся к советской власти ушлые жулики, научившиеся трескучей революционной фразеологии. Таких ответственных и опытных людей, как товарищ Красин, у нас абсолютное меньшинство, и их надо специально готовить на курсах и в специальных учебных заведениях.
- Так, товарищ Серегин, ваше мнение понятно, - хмыкнул Ильич. - А теперь скажите, что предлагаете сделать вы?
Вместо меня ответила Мэри:
- В рамках поставленной задачи племенные и семеноводческие хозяйства вам следует национализировать целиком, с продолжением текущей производственной деятельности, а сельскохозяйственный инвентарь и рабочий скот, изъятые при ликвидации крупных латифундий, использовать для организации государственных конно-машинных станций. Такие учреждения необходимы для того, чтобы за умеренную плату помогать вашим беднякам вести сельскохозяйственную деятельность - ведь те по большей части не только малоземельные, но и не владеют всем необходимым инвентарем. Что толку давать фермеру дополнительную землю, если у него нет ни возможности ее обработать, ни семян для посева? Инвентарь, рабочий скот и семена в большом количестве имеются у представителей мелкой сельской буржуазии, так называемых кулаков-мироедов, но у них обычно драконовские расценки на аренду и заем до урожая, раздевающие бедных людей догола.
- Да, товарищ Колегаев, - Ильич строго посмотрел на наркома земледелия, - в этом вопросе вы фатально недоработали. Надо непременно исправить, и немедленно. На утверждение Съезда Советов закон должен поступить уже в улучшенной редакции.
- Это далеко не все, товарищ Ленин, - с мрачным видом сказал я, глядя на переминающегося с ноги на ногу наркома земледелия, - дальше будет еще хлеще. Продолжай, Мэри.
- Пункт номер восемь на фоне гиперинфляции и развала денежного обращения выглядит чистым издевательством, - сурово произнесла Мэри. - Какая может быть пенсия для утративших средства к существованию, когда деньги не стоят ровным счетом ничего? При этом некоторые из вас кричат, что будут убивать представителей бывших эксплуататорских классов без различия их пола и возраста - и голод, очевидно, одна из форм такого убийства.
- Да, товарищи, - подтвердил я, - ничего подобного массовым репрессиям только на основании классового подхода допускать нельзя даже косвенно. Эти люди должны стать полезными гражданами Страны Советов, а не ее невинными жертвами. Никто из нас не выбирал, в какой семье ему родиться, и уж тем более это касается несовершеннолетних иждивенцев. Но и это только цветочки.
- Пункт девятый, - сказала Мэри, - распределением земель сельскохозяйственного назначения занимаются земельные отделы Советов различных уровней - от уездного до республиканского. В сочетании с пунктом первым получается, что вы отобрали всю землю не только у нетрудовых, но и у трудовых хозяйств, и сейчас, за два месяца до посевной, предлагаете начать делить заново то, что по обычаю уже поделено между собой собраниями жителей того или иного сельского поселения.
- Именно так, - кивнул я, - когда представители этого вашего земельного отдела приедут в деревню заниматься переделом земли, то в лучшем случае им покажут наган или винтарь и потребуют убираться прочь, в худшем - поубивают прямо на месте. И дезертиры, и законно демобилизованные притащили с собой с фронта миллионы винтовок, револьверов, и даже пулеметы. Достаточно одной искры, и весь этот арсенал начнет стрелять, ведь советская власть покусилась на самое дорогое -на землю. В ответ советы всех уровней, в первую очередь уездные и губернские, начнут собирать свои вооруженные отряды, чтобы принудить мятежных крестьян к покорности. А в тех губерниях, где местные советские власти проигнорируют дурацкий закон, начнется бурная деятельность по написанию доносов в Совнарком, ВЦИК и ВЧК, товарищу Дзержинскому - мол, некий товарищ, который нам совсем не товарищ, поощряет контрреволюцию, не делит землю в соответствии с советскими законами. И поедут из центра на места пылающие гневом эмиссары-комиссары, подкрепленные отрядами рабочих-красногвардейцев и революционных матросов. В Основном Потоке вся эта бурная деятельность смягчалась наличием Белого движения, ибо первое, что делали войска Юденича, Деникина и Колчака, заняв какую-то местность - поголовно пороли всех мужиков, а у кого находили вещи из разоренных помещичьих усадеб, тех еще и вешали. Вот народ на селе и решил, что большевики - это наименьшее зло, хотя и в самый разгар Гражданской войны крестьянских восстаний в тылу Красной Армии тоже хватало. Но тут я постараюсь сделать так, чтобы никакого Белого движения не было и в помине. Выводы, товарищи, делайте сами.
Ильич и Виссарионыч переглянулись, потом последний длинно и зло выругался по-грузински и сказал:
- Есть мнение, что в прошлом товарища Серегина левые эсеры удрали из Совнаркома не от возмущения Брестским миром, а оттого, что их любимое детище, закон о социализации земли, начал приносить свои ядовитые плоды.
- Это не совсем так, - осторожно ответил я. - Дезертирство левых эсеров из Совнаркома, скорее всего, и в самом деле было вызвано возмущением Брестским миром, а если точнее, сдачей немцам Украины. Последствия этого закона стали вылезать позже, когда, согласно этому закону, Совнарком ввел твердые цены на хлеб, утвердил государственную монополию внешней и внутренней хлебной торговли, и для контроля обстановки в деревне постановил организовывать комитеты бедноты. А во всю мощь крестьянские возмущения заполыхали в тот момент, когда по деревням поехали продотряды изымать у крестьян излишки.
- И еще, - сказала Мэри. - Пункт двенадцать данного закона гласит: «Распределение земли производится на уравнительно-трудовых началах так, чтобы потребительно-трудовая норма не превышала трудоспособности наличных сил каждого отдельного хозяйства и, в то же время давала бы возможность безбедного существования семье земледельца», что совершенно не учитывает наличия у данной семьи рабочего скота, сельскохозяйственного инвентаря и посевного материала. Кроме того, при запрете на внутреннюю торговлю хлебом это правило означает существование этого самого земледельца в рамках самого примитивного натурального хозяйства, ведь все, что его семья не съела сама, автоматически становится излишками. А во что, простите, эти люди должны одеваться, как пополнять свой сельскохозяйственный инвентарь и обеспечивать другие жизненные нужды, помимо еды, ведь у них нет других источников дохода за исключением собранного урожая? Но и это еще не все. Самый «интересный» в этом законе раздел - о порядке предоставления земли в пользование. Пункт двадцать один гласит, что в первую очередь земля предоставляется тем, кто желает работать на ней не для извлечения личных выгод, а для общественной пользы. Хотелось бы знать, за счет чего такой добрый самаритянин будет существовать вместе со своей семьей, если ему нельзя будет извлекать из своей деятельности на земле личной выгоды? Пункт двадцать два оговаривает порядок предоставления земли для использования в личных целях. В первую очередь - малоземельным и безземельным беднякам, во вторую - пришлым из другой местности чужакам, в третью -бежавшему в сельскую местность от голода городскому населению. А где, простите, упоминание о местном земледельческом населении, не относящемся к категории «беднота»? Ему что, по этому закону вообще не положено выделять землю? Вот эти пункты закона, по-разному понимаемые на местах, и создали основную часть мятежных настроений в вашей сельской местности, ибо от таких новшеств взбесятся даже такие тугодумы, как ваши сиволапые мужики.
Ильич выглядел изрядно обалдевшим. Он что, вообще не читал того, что подписывал, полагаясь на добрую волю «партнеров по коалиции», или тайный смысл черных букв на белой бумаге без наших с Мэри разъяснений был ему непонятен? Зато товарищ Сталин был собран и деловит.
- Теперь понятно, - решительно сказал он, - что в таком виде этот закон пускать в дело нельзя ни в коем случае. Товарищи из будущего правы: ничего, кроме лишней смуты и разорения крестьянства, он нам не принесет - левые эсеры опять спрячутся за печку, а расхлебывать последствия придется нам, большевикам.
Гражданин Колегаев открыл было рот, чтобы возразить, но я, щелкнув пальцами, погрузил его в стасис. Стоп. Никто никуда не идет.
- Вы, товарищ Серегин, его того... арестовали? - немного испуганно спросил Ильич.
- Нет, товарищ Ленин, ни в коем случае, - ответил я. - Просто нам, большевикам, требуется обняться мнениями, а господину левому эсеру знать об этом не следует. Пусть пока побудет чем-то вроде мебели, а потом, когда наш разговор будет закончен, я его отпущу.
- Ну что же, товарищ Серегин, - приободрившись, потер руки вождь мирового пролетариата, -мы вас слушаем.
- Да уж нет, - сказал я, - первое слово предоставляется товарищу Смитсон.
- Этот закон нужно урезать до рамочного, действующего временно, до вступления в силу постоянного советского законодательства, - сказала Мэри. - Первые пять пунктов можно оставить в неизменности, шестым пунктом прописать, что нетрудовые частновладельческие сельхозпредприятия должны подвергнуться инвентаризации, чтобы можно было понять, какие из них следует национализировать, какие передать в собственность кооперативов, составленных из их работников, а какие подвергнуть ликвидации. Седьмой пункт должен на переходной период до вступления в действие постоянного земельного кодекса закреплять стихийно сложившееся распределение сельскохозяйственных земель среди трудовых хозяйств, чтобы ваши мужики, вернувшись с войны, взялись за плуг, а не за винтовку. В конце для красоты, восьмым пунктом, можно будет прилепить нынешний одиннадцатый пункт, который декларирует, что ваше государство будет бороться за все хорошее против всего плохого. И все, больше в этом законе ничего не требуется.
- А как же, товарищ Смитсон, монополия внешней и внутренней торговли?! - воскликнул Ильич.
- Монополия внешней торговли необходима, только к закону о социализации земли она не имеет никакого отношения, - ответил я вместо Мэри. - Тут нужны отдельные законы о торговле, денежном обращении, договорных отношениях и прочем. И вообще, вводить все законодательство двадцать второго года следует как можно скорее и одним пакетом, имея в виду, что оно тоже временное. Году к двадцать пятому, когда советская власть окончательно укрепится и решит самые первоочередные задачи, надо будет без надрыва и истерики переходить к этапу непосредственно социалистического строительства. А вот пытаться прыгнуть через десять ступенек сразу в коммунизм, как вы это сделали в Основном Потоке, я категорически не советую. Вам же от этого будет хуже, и мне придется принимать экстренные меры, чтобы купировать возникшие безобразия. Коммунизм на данном этапе научно-технического развития может быть только первобытным, и желающих на собственной шкуре узнать, что это такое, я на пару месяцев могу подселить в пещеру к какому-нибудь клану Каменного века. Есть у меня и такие знакомства.
- Мы вас поняли, товарищ Серегин, - поежившись, ответил Ильич, - и дополнительно убеждать нас не надо. А сейчас отпустите товарища Колегаева, и мы с товарищем Сталиным пойдем мылить ему голову.
- И вот еще что, - сказал я, выслушав комментарий энергооболочки, - среди депутатов Учредительного собрания от партии большевиков должен находиться товарищ из Рязани Семен Пафнутье-вич Середа. Найдите его и назначьте заместителем к товарищу Колегаеву. Это именно он сменил этого персонажа на должности наркома земледелия в Основном Потоке. Если левые эсеры опять попрыгают за борт, у вас будет наготове хороший нарком земледелия. И вообще, товарищи, если марксизм произрастает корнями из мелкобуржуазных представлений середины девятнадцатого века, то идейные корни эсеровщины восходят к народовольчеству, которое, в свою очередь, питается такими первобытными представлениями о справедливости, что даже страшно и подумать. И в силу своей первобытности эти представления сугубо книжные, оторванные от современной реальной жизни. Народовольцы вон, даже в народ ходили, но ничего в нем не поняли - так и господа левые эсеры не понимают людей, от имени которых пытаются говорить. Пока они запуганы Бичом Божьим, но однажды их страх пройдет, и руки снова потянутся к бомбам и браунингам. Я уже спрашивал товарища Сталина, нужны ли большевикам такие младшие партнеры, и вам, товарищ Ленин, об этом тоже было бы неплохо подумать.
- Да, вы правы, - кивнул Ленин, - об этом надо серьезно подумать. А сейчас, товарищ Серегин, отпускайте товарища Колегаева, и мы пойдем. Съезд уже завтра, а у нас еще столько не сделано...
Семьсот девяносто шестой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Сегодня, десятого января по старому стилю и двадцать третьего января по новому, в Петрограде открылся Третий Съезд Советов, где у товарищей большевиков вроде все идет по плану, а у меня появилась возможность отвлечься от этого направления и осмотреться по окрестностям. И картина получалась не очень.
В Минске, насупившись, как сыч на ветке, сидит генерал-лейтенант Юзеф Довбор-Мусницкий, командующий первым польским корпусом численностью до тридцати тысяч хорошо вооруженных и дисциплинированных солдат и офицеров. Это не военнопленные, как чехословаки, а подданные бывшей Российской империи, сведенные Временным правительством в национальное соединение. Впрочем, в отличие от иных прочих предводителей подобных национальных соединений, союзником Антанты генерал Довбор-Мусницкий себя не считает, потому что уже установил связи с прогерманским марионеточным Королевским Регентским Советом.
В Основном Потоке всего через два дня от данного момента поляки взбунтовались, не подчинившись приказу о расформировании и разоружении со стороны советского командующего Западным фронтом Александра Мясникова. После этого латышские стрелки и революционные матросы под командованием полковника Вацетиса вытеснили польские части из Минска в направлении Слуцка, откуда повернули на Бобруйск, но преследовать тех не стали, а погрузились в эшелоны и направились на Украину. В Бобруйске поляки подавили сопротивление семитысячного просоветского гарнизона, потеряв при этом до двух тысяч солдат убитыми, а когда десятого февраля германская армия после провокации Троцкого нарушила перемирие, генерал Довбор-Мусницкий объявил себя союзником Второго Рейха. В дальнейшем, до самого заключения Брестского мира, польский корпус, превратившийся в пособника германских оккупантов, выполнял полицейские функции в треугольнике Могилев-Жлобин-Слуцк, потом был разоружен, выведен в Варшаву, где год спустя принял активное участие в так называемом Великопольском восстании, установившем власть Юзефа Пилсудского.
Не знаю, как поведет себя генерал Довбор-Мусницкий в ситуации, когда немцы передумали воевать на востоке (потому что их кайзеру очень хочется жить), но ни он сам, ни его офицеры и солдаты в этом мире мне живыми не нужны. Они присягали России, предали ее, и теперь достойны только смерти или изгнания в пустыню. Однако брать их за жабры в Минске мне крайне неудобно. Пусть Мясников и Вацетис вытеснят их из города хоть на дорогу к Бобруйску, хоть на запад в сторону Бара-новичей - вот тогда мы с паном Юзефом и побеседуем предметно в чистом поле при помощи «Шершней» и головорезов милейшего стратега Велизария. Основная часть моей первой армии уже прошла переформирование и курс первичной подготовки, а теперь ей срочно требуется обкатка в бою с не самым сильным противником. Впрочем, не исключено, что поляки сами двинутся на запад, без побуждающих пинков со стороны советских властей, ибо так им диктует изменившаяся обстановка.
Все самое интересное сейчас творится южнее. В Киеве красным наместником сидит Михаил Васильевич Фрунзе, при силовой поддержке дивизии генерала Неверовского, чей штаб разместился на железнодорожном вокзале. По крайней мере, внешне там все выглядит чинно и благопристойно. Вербовочный пункт, развернутый там же, в здании вокзала, принес мне уже до десяти тысяч офицерского состава, а также чуть меньшее количество штатских, и лоток не иссякает. Революционный хаос, бушующий на просторах некогда великой страны, заставляет разные живые осколки старого мира спасаться по способности, и всех, пожелавших укрыться под крылышком Артанского князя, сразу же переправляют в полевые лагеря в Тридесятом царстве. И среди тех, что попали туда одними из первых, уже были случаи самопроизвольного срабатывания Призыва. В Основном Потоке все эти люди бессмысленно сгорели в круговерти Гражданской войны, но на этот раз они мне еще пригодятся - пусть даже не в сорок первом году, где их применение будет неуместным, а на уровнях Мироздания конца двадцатого - начала двадцать первого века.
Совсем рядом с Киевом, в Виннице, вместе с подавшим в отставку генералом Скоропадским, пока тихо, как мышь под веником, сидят забытые и деморализованные остатки первого украинского корпуса. Гетманом Украинской Директории (то есть самозваным украинским монархом), пану Скоропадскому уже не быть никогда, ибо для этого необходима вооруженная поддержка германских оккупационных войск, а возглавить самостийщину он не может, потому что относится к ней так же брезгливо, как мусульманин к свинине. Единственное, что объединяло его с этими господами, это ненависть к большевикам, но для того, чтобы сделаться их лидером, этого совершенно недостаточно. В свою очередь, с такой же брезгливостью к этому деятелю отношусь уже я, ибо тот, кто попытался сесть на самодельный трон при помощи иностранных оккупантов, для меня не русский генерал, а позорная тля. Собственно, пан генерал уже знает, что случилось с господами из Центральной Рады, и по этому поводу наверняка находится в самых мрачных предчувствиях. Когда у меня дойдут руки, я приду и возьму его за жабры, а пока недосуг.
Что касается первой чехословацкой гуситской дивизии, окопавшейся в Житомире, то те пока «в домике», то есть объявили нейтралитет. Деваться им некуда. В отличие от корпуса Довбор-Мус-ницкого, союз с германцами для них исключен, Антанта далеко, а набирающие силу большевики совсем близко. До этих тоже руки пока не доходят: чтобы они могли нагадить по-крупному, нужны особые условия, а их им никто создавать не собирается. К тому же их командованию уже хорошо известно, как умеет свирепствовать Артанский князь, если его разозлить: от Киева до Житомира не более полутора сотен километров, и о том, что бывает, когда воздух над городом стригут ужасающие «Шершни», чехословаки уже знают. В отличие от других случаев, ярости в отношении этих людей у меня нет, хотя никаких перспектив, с точки зрения Призыва, они для меня не представляют.
Южнее Киева, в Кременчуге, сейчас сидит бывший полковник и левый эсер Муравьев вместе со своим полубандитским формированием, нацелившись вместо Киева на Одессу. Энергоооболочка
охарактеризовала его таким образом:
«На Украине Муравьев и его армия прославились неслыханными грабежами мирного населения, террором и зверствами, выигрывая только такие сражения, в которых его силы превосходили силы противника минимум в три раза. Этот человек отличается бешеным честолюбием, замечательной личной храбростью и умением наэлектризовывать солдатские массы... Мысль «сделаться Наполеоном» преследует его, и это определенно сквозило во всех его манерах, разговорах и поступках. Оценивать обстановку он не умеет, управлять войсками не умеет. Вмешивается в мелочи, командует даже ротами. Чтобы снискать к себе любовь своих солдат, он разрешает им безнаказанно грабить, применяя самую бесстыдную демагогию. Чрезвычайно жесток. Это крайне вредный Советской власти командующий. Даже худший враг не мог бы столько принести ей вреда, сколько он принёс своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сёл. Грабеж и насилие - это была сознательная военная тактика, которая, давая мимолетный успех Муравьеву, несла в результате поражение и позор красным войска в целом. Одним словом, способности Муравьева во много раз уступают масштабу его притязаний. По своей сути это себялюбивый авантюрист, и ничего больше».
Ничуть не лучше действующий на «калединском» фронте товарищ Антонов-Овсеенко. Закоренелый троцкист, происходящий из «межрайонцев», он был так же бессмысленно жесток, как и Муравьев. Троцкистская политика «расказачивания», а также репрессии против «классовых врагов», офицеров, священников и их семей, распалившие на первоначально индифферентном Дону антисоветские настроения, целиком на совести этого человека и его подчиненных. Этих деятелей два: большевик Сиверс и левый эсер Саблин, и любой из них не вызывает у меня ничего, кроме желания вбить их в прах. Если не сделать этого прямо сейчас, то можно доиграться до большой беды.
Но начинать все же следует с местных красных деятелей на Дону, которые ничуть не лучше. Сегодня в станице Каменской (ныне город Каменск-Шахтинский) собирается Съезд фронтового казачества, который объявит себя властью в Донской области, низложит атамана Каледина, признает власть Совнаркома и изберет казачий Военно-революционный комитет во главе с подхорунжим Федором Подтёлковым и прапорщиком Михаилом Кривошлыковым. В общем, все гут, но есть детали. Подтёлков (Бог шельму метит) - это тупой бычара, завоевавший авторитет буйным темпераментом и звериной силой, а Кривошлыков - интеллигентствующий революционный истерик. Вменяемой политики от них ждать так же бессмысленно, как из-под вороны диетических куриных яиц в фабричной упаковке. Тут, пожалуй, нужен кто-то вроде Буденного...
«Буденный не годится, - ответила мне энергооболочка, - он не казак, а иногородний, то есть мужик. Казаки его в упор не увидят, им спесь глаза застит. Думенко тоже иногородний, только малороссийского происхождения. Пожалуй, тебе подойдет войсковой старшина, сиречь подполковник, Филипп Кузьмич Миронов, будущий командующий красной второй конной армией, в двадцать первом году убитый по приказу Троцкого, а сейчас временный командир большевизированного тридцать второго Донского казачьего полка, эшелоны которого прямо сейчас прибывают на станцию Александровск (Запорожье). Торопись, Серегин, а то упустишь возможность затоптать тлеющий окурок, пока тот не превратился в яростный пожар от края и до края».
Ну что же, Миронов так Миронов. Сейчас надо найти в кулуарах съезда Ильича, взять у него мандат-вездеход и вместе с разведбатом капитана Коломийцева отправляться наводить порядок на местах. Времени, собственно-то, и нет...
23 (10) января 1918 года. Полдень. Александровск (Запорожье), Железнодорожный вокзал. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Чтобы зря не пугать народ еще до начала основного представления, портал я открыл в чистом поле у балки Сухая Московка, в створе Александровской улицы, примерно в полутора километрах от окраины города. Три боевых машины разведки, десять БМП-2 с десантом на броне и два эскадрона легкой амазонской кавалерии - для местных краев зрелище более чем внушительное. Рычат моторы, цокают подкованные копыта коней, в своих белых полушубках, подбоченившись, сидят в седлах дочери, внучки, правнучки и праправнучки богини Кибелы, над головной машиной развевается алое батальонное знамя. А впереди - мы с Коброй на рослых вороных дестрие, поглядываем с высоты седел на местную окружающую действительность. Зрелище более чем внушительное для этих архаических времен. Пух и прах, прах и пепел...
Так мы и въехали в Александровск походным порядком, и впервые за все время существования моей армии нас узнали с первого взгляда. В смысле узнали не нас лично (ибо на территории Советской России мы прежде не оперировали), а наше красное знамя. Александровск - город промышленный, можно сказать, рабочий, власть местный военно-революционный комитет взял вроде бы без каких-либо эксцессов и тем более без человеческих жертв, поэтому вступление в город неопознанной воинской части под красными знаменами восприняли не просто спокойно, но даже с некоторым воодушевлением.
Впрочем, не все оказалось так просто. На городском вокзале, куда должен был прибыть эшелон с тридцать вторым казачьим полком, нас ожидал весь местный революционный бомонд. Тут присутствовал командир красногвардейского отряда питерских рабочих с выборгской стороны большевик Яков Богданов, а также триумвират местного ВРК: большевик Михайлович (председатель), левый эсер Миргородский и анархистка Мария Никифорова, она же в будущем атаманша Маруся, она же пресловутая Мурка. Но и это было еще не все. Рядом с ними стоял человек, совершенно четко опознанный энергооболочкой как Нестор Иванович Махно20 - герой, а может быть, и антигерой Гражданской войны.
Мы с Коброй переглянулись (сходили, понимаешь, за хлебушком), архангел внутри меня зашевелился, выходя на предстартовую позицию (аж затесалась темечко), а энергоооболочка перешла в ипостась тактического планшета. И это же настроение передалось бойцам и воительницам разведывательного батальона, которые разом перестали улыбаться и изготовились к резкому осложнению ситуации, и в тот же момент активировались все наложенные на моих Верных боевые заклинания. Стоящие перед нами люди, в Основном Потоке пролили столько невинной людской крови прежде, чем их угомонили, что я, ни на мгновение не задумываясь, раскрыл порталы и выпустил в воздушное пространство над Александровском ожидавший наготове дежурный эскадрон «Шершней».
Наверное, со стороны это выглядело устрашающе: над моей головой возник вдруг бело-голубой нимб, а у Кобры багровый, наши глаза вспыхнули таким же огнем, алое знамя батальона засветилось собственным светом, распространяя вокруг себя волны Благородной Ярости, и кавалерист-де-вицы в седлах и бойцы десанта на броне БМП превратились в разъяренных фурий. Дополнили картину «Шершни», которые в ожидании приказа зависли на малой высоте над привокзальной площадью и угрожающе поводили стволами своих скорострелок. От неожиданности за револьвером потянулась только атаманша Маруся, остальные же, включая Махно, от изумления застыли будто статуи самих себя, хотя никакого стасиса я на них не накладывал. Кобра одним плавным движением спрыгнула с седла, а я на ладонь подвыдернул из ножен свой меч - лезвие его полыхнуло вспышкой неземного света, заставив всех присутствующих зажмуриться. Наша Гроза Драконов взмахнула ногой - и револьвер товарища Никифоровой, кувыркаясь, улетел в серые зимние небеса, брякнувшись где-то посреди железнодорожных путей. Последовал удар кулаком в челюсть - и неистовая анархистка Маша Никифорова ушла в страну счастливой охоты. Я подумал, что Кобра испытывает к атаманше Марусе некоторую симпатию, потому что иначе она не била бы ее руками и ногами, а разрубила бы на куски своей «Дочерью Хаоса».
Потом архангел изнутри меня рыкнул: «Бросайте оружие, вы окружены!», а спешившийся броневой десант принялся сгонять бросающих винтовки красногвардейцев и хлопцев Махно к кирпичной стене вокзала. Вот и все. Эти люди вели себя храбро только с пробирающимися «до дому», не желающими воевать казаками, да с местным безоружным «контрреволюционным элементом», но столкнувшись с враждебно настроенным, дисциплинированным и сплоченным отрядом, сразу же обратились в толпу растерянных штатских.
- Что это значит, товарищи? - пробормотал обескураженный товарищ Богданов, когда мои люди вытаскивали у него из кобуры револьвер, а от пояса отцепили казачью шашку, которой этот тип совершенно не владел и таскал только для красоты.
- Вот, читайте, товарищ Богданов, - развернул я у него под носом выданный Ильичем мандат-вездеход, повелевающий оказывать мне всевозможную помощь со стороны органов советской власти и большевистских организаций на местах.
- Товарищ Серегин, ваш мандат - подделка! - с апломбом заявил тот. - Дата на нем сегодняшняя, а до Петрограда отсюда почти полторы тысячи верст.
- Ах, значит, подделка?! - усмехнулся я, прямо в воздухе разворачивая панорамное просмотровое окно с эффектом присутствия в зал заседаний Таврического дворца, где Ильич толкал с трибуны речь перед делегатами Третьего Съезда Советов. - Как видите, товарищ Ленин сейчас немного занят, а то бы он сказал вам пару ласковых. В Петрограде всем давно известно, что товарищ Серегин ходит из одного места в другое по принципу «одна нога здесь, другая там», и что по этому короткому пути он может провести с собой хоть двух человек, хоть целую армию.
А Ильич тем временем вещал, и его слова гулко разносились по привокзальной площади и окрестностям:
«... товарищи, основная задача советской власти на данном этапе - установить в стране твердый революционный порядок, защитить основные права трудящихся, ликвидировать последние пережитки временщины, победить хаос и бесхозяйственность, наладить мирную жизнь, объявить беспощадную войну уголовщине и бандитизму и на полную мощность запустить промышленность и транспорт. Выполнив это, мы без промедления должны приступить к построению практического социализма, ликвидации безграмотности и промышленной отсталости, чтобы Российская Советская Социалистическая Республика смогла превратиться в несокрушимый форпост для развертывания следующих этапов Мировой революции!»
Дождавшись завершения фразы и бурных аплодисментов зала, я отключил прямую трансляцию, и на привокзальной площади наступила тишина, нарушаемая только граем растревоженных ворон.
- А как же борьба с Калединщиной и прочей контрреволюцией? - всплеснув руками, воскликнул товарищ Миргородский. - Почему товарищ Ленин ничего не сказал и об этом?
- Ликвидация Калединщины - это только моя задача, - отрезал я. - Сейчас мне для этого необходим большевизированный тридцать второй донской казачий полк, который через некоторое время прибудет на станцию Александровск, а самое главное, нужен его командир, старый большевик войсковой старшина Филипп Миронов...
- Казачий офицер, и вдруг большевик?! - уязвленно воскликнул товарищ Михайлович. - Такого просто не может быть!
- Да, товарищ Миронов - большевик, причем с тысяча девятьсот шестого года, - подтвердил я. - Сведения у меня, товарищ Михайлович, совершенно точные. Впрочем, и вас здесь тоже я так просто не оставлю. Временным военным комендантом города Александровск назначается товарищ Кобра, а в качестве средств усиления я выделяю эскадрон кавалерии, два взвода мотопехоты и два звена «Шершней». Порядок должен быть наведен идеальный, всю анархистскую братию требуется разоружить и взять под караул, а тех, кто станет оказывать вам вооруженное сопротивление, уничтожайте к чертовой матери без всякой пощады. И проверь контингент в городской тюрьме. Уголовную шушеру сразу ставь к стенке, а разную там контрреволюцию, как и следует из нашего соглашения с товарищем Дзержинским, отправляй к нам в Тридесятое царство для разбора полетов.
- Берегитесь, товарищ Серегин, вы объявляете войну всему мировому анархизму! - привстав на цыпочки, чтобы казаться солиднее, выкрикнул Махно.
- Ваш анархизм, товарищ Махно, это путь обратно в пещеры, если для всего человечества, -парировал я, - или же прямая дорога к иностранной оккупации, если он победит в отдельно взятой стране. А еще анархия означает войну всех со всеми, бессудные убийства и грабежи, всеобщее разорение и обнищание. Если хотите, могу сводить вас в начало семнадцатого века на Слобожанщину, где после походов Лжедмитрия Первого на некоторое время как раз и воцарилась мама-анархия. Выжившие в том безобразии, а их очень немного, на вполне понятном русском языке расскажут вам, как это было. Как со всех сторон на их землю, где не стало твердой власти, сразу налезли польские паны, украинные казаки из Дикого Поля, да татары из Крыма. Что не смогли съесть, то они понадку-сали, что не увезли с собой, то сломали, разорили, и сожгли города и веси, а кого из поселян не убили, того угнали в вечное рабство. Люди за триста лет не изменились ничуть, и сейчас, если хаос затянется, на запах легкой добычи из Европы прилезут если не германцы с австрийцами и мадьярами, то французы, британцы и даже никчемные греки с итальянцами. Воевать против такого - мой священный долг и профессиональная обязанность. Я спасаю Советскую Россию от пламени гражданской войны, и вобью в прах любого, кто вздумает мне мешать - хоть левых большевиков-троцкистов, хоть анархистов, хоть ополоумевших царских генералов. Различных мнений может быть хоть миллион, но верный ответ в конце задачника только один. Что стоит смерть нескольких десятков тысяч агрессивных идиотов, когда на другой чаше весов жизни двадцати миллионов русских людей?
Пока я объяснял Махно и прочим присутствующим основы своей политики в отношении идеологии анархизма, архангел окончательно выбрался из меня наружу и пришел в полностью алертное состояние. Несмотря на низкую зимнюю облачность и хмарь, вокруг вдруг стало светло как в солнечный летний полдень, запахло озоном, и чем-то еще таким специфически паленым. Я подумал, что если через меня сейчас заговорит сам Небесный Отец, это будет уже перебор. Но ничего такого не произошло. Мой Патрон взирал на происходящее с интересом, но без всякого желания лично вмешиваться в процесс. Что касается товарищей ревкомовцев, то, глядя на это зрелище, они побледнели и попятились, и только Махно остался стоять неподвижно, гордо задрав голову. Я читал, что он был храбр до безумия, и сейчас эти сведения подтвердились в полном объеме.
- И что, товарищ Серегин, или как там вас звать на самом деле, теперь вы нас всех расстреляете, раз уж вы так враждебно настроены к анархизму, а мы оказались в вашей полной власти? - спросил меня предводитель гуляйпольских анархистов.
- Нет, товарищ Махно, не расстреляю, - ответил я, - ибо убиваю только в бою, а если и приговариваю кого к смертной казни, то только тех, кто запятнал себя множественными бессмысленными убийствами, как монгольский хан Батыга или его дядя каган Угэдей. А еще я приговариваю к смерти высокоумных мерзавцев, которые ради подтверждения своих книжных теорий готовы развязывать гражданские войны, натравливая друг на друга братьев, сыновей и отцов, а также целые народы, что тоже приводит к никому не нужным жертвам. Но ты, Нестор Иванович, не то и не другое. Ты -обычный селянин не без талантов, жертва беспощадного террора среды, с одной стороны, и книжных теоретиков анархизма, с другой. Кроме того, ты мне чем-то симпатичен, поэтому я подумываю взять тебя на поруки, ибо мой Патрон желает не смерти грешника, а его исправления.
- И что теперь, товарищ Серегин, ты будешь читать мне лекции да нотации, склоняя в свою веру? - хмыкнул Махно.
- Ни в коем случае, - ответил я. - Ты будешь сопровождать меня везде и всюду, во всех боевых операциях, во всех делах и походах, своими глазами увидишь, что я делаю, как и для чего, и тогда, может, поймешь, что свобода - это не более чем осознанная необходимость. Впрочем, ты можешь отказаться, в таком случае я без малейших колебаний поставлю тебя к стенке вместе с твоим отрядом. Нет у меня времени возиться с разными недоумками, не понимающими собственной пользы.
- А если я соглашусь, ты не станешь расстреливать хлопцев? - спросил предводитель гуляй-польских анархистов.
- Не стану, - ответил я. - Простые селяне вернутся по домам ждать твоего возвращения из странствий, а идейных вдохновителей анархизма я отправлю на свою базу, чтобы проверить, добросовестно заблуждались эти люди или имели какой-нибудь злой умысел.
- В анархизме не может быть никакого злого умысла, - с глуповатым апломбом заявил Махно. -Мы стоим на платформе добровольной самоорганизации трудящихся и свободы для всех и каждого устраивать свою жизнь по собственному усмотрению, презираем власть государства и авторитет различных вождей. Только революционные организации трудящихся, коммуны и их федерации, базирующиеся на принципах взаимопомощи и коллективного самоуправления, должны и могут способствовать построению нового, действительно справедливого общества, вплоть до мирового уровня. Мы отрицаем принуждение, будь то экономическое или внеэкономическое, и стоим за свободное развитие каждой личности во всех её проявлениях.
- Ты сам, товарищ Махно, понял, что сказал? - спросил я. - Вы отрицаете авторитеты, при этом ссылаясь на авторитет основателей своего учения господ Прудона, Бакунина и князя Кропоткина, да и ты сам разве не являешься непререкаемым авторитетом для своих людей? Вы выступаете против любой власти, но сами вооружились и стали властью, чтобы подавлять тех, кого считаете контрреволюцией. Вы отрицаете принуждение, но собираетесь силой оружия заставить миллионы людей жить так, как они не хотят. Закон ведь не только угнетает простых трудящихся, он же их и защищает от тех личностей, которые желают самовыражаться путем применения насилия к своим соседям, дальним и ближним. Если бы сюда пришли германцы, ты сам бы помчался за помощью к так нелюбимому тобой советскому государству, ибо самостоятельно против иностранной интервенции твоему маленькому Гуляй-полю не сдюжить. Чему же, получается, следует верить, товарищ Махно - словам твоим или делам?
- Не слушай его, батько, врет он все! - заорал один из махновцев, выстроившихся у стены вокзала с поднятыми руками.
- Цыц, Семен, не встревай, когда умные люди разговаривают! - рявкнул Махно, после чего повернулся ко мне и сказал: - Германцы не придут, товарищ Серегин, потому что товарищ Ленин заключил с ними мир...
- Товарищ Ленин только подписал мирный договор, - хмыкнула Кобра, - а заключил его товарищ Серегин, до икоты запугавший кайзера Вильгельма внезапным недружественным визитом одной из своих пехотных бригад в его ставку. При встрече Батя вручил этому коронованному обормоту отрезанные головы ярых противников мира генералов Гинденбурга и Людендорфа и объяснил, что если тот не уберет свои жадные лапы от Советской России, то в этой коллекции добавится третья голова, его собственная. После этой операции германцы стали покладисты как дети и быстро подписали с товарищем Лениным вполне почетный мир.
- Да, так и было, - скромно подтвердил я.
- А не врете? - недоверчиво спросил Махно, потом поднял глаза к небу на посвистывающие импеллерами «Шершни», перевел взгляд на БМП-2 и в самую последнюю очередь посмотрел поверх моей головы - туда, где светился нимб, и вздохнул: - Нет, вижу, не врете...
- Батя у нас никогда не врет, - убежденно сказала Кобра. - Он у нас Адепт Порядка, Бог Русской Оборонительной Войны и Младший Архангел, и любая ложь противоречит его сущности. Если он говорит, что это люминий, то, значит, люминий, если чугуний, то, значит, чугуний, если сказал, что идею анархии в России поддержал самый минимум людей, то, значит, так оно и есть. Вопрос правильного государства - только в качестве законов, задающих баланс прав и обязанностей граждан. А для этого власть должна чувствовать единство со своим народом. Кому многое дано, с того и спрашивать тоже следует по верхней планке. И еще, скажу я тебе, ты ему и в самом деле нравишься как человек, поэтому он с тобой сейчас и разговаривает разговоры, а не ставит к стенке. Когда в Киеве мы ликвидировали Центральную Раду, он, не моргнув глазом, приказал отрубить головы всему правительству самостийщиков. Сказал, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит, после чего наши амазонки быстро привели панов министров к общему знаменателю.
- И это тоже было, - сказал я. - А головы я приказал отрубить потому, что эти люди совсем не думали о своем народе, а только об абсолютной власти над ним и о своем месте в Истории как отцов-основателей нового государства.
- Так, - сказал Махно, - это уже интересно... По телеграфу нам сообщили, что большевики взяли Киев, но без таких подробностей. Получается, гайдаматчине теперь хана!
- Хана, но не совсем, - сказал я, - мелкие банды еще какое-то время будут метаться по Малороссии, ведь у них тоже есть народная поддержка и самоорганизация снизу. Есть тут люди, которые хотят считать себя лучше москалей, ляхов и евреев, при этом не ударив палец о палец, только потому что мамо родила их хохлами. Но без вождей у них ничего не получится. Каждый атаман будет тянуть одеяло на себя, считая, что он тут самый главный, а потому их передавят по одному. Кроме того, идея идее рознь, и, в отличие от большевизма и даже анархизма, национализм не обещает людям никакой справедливости. Право на бессудные убийства и грабежи чужеродцев, для каждого, кто смог собрать вокруг себя мало-мальски крупный вооруженный отряд, не имеет никакого отношения к коренным интересам малороссийских селян, и народная поддержка быстро сменится своей противоположностью. Тут кто стремится господствовать, обычно сам легко подчиняется чужому господству, когда видит, что силы оказались неравны, лишь бы его не трогали и оставили в покое.
- Да, есть такое дело, - простодушно сказал Махно, - уж сколько мы тут допросили разных офицеров и генералов, бежавших на Дон, и большинство из-них, признанных активными врагами революции, держали себя при допросе как жалкие и подлые трусы, хватаясь перед гибелью за самые недостойные средства спасения. Среди генералов были такие, что плакали; среди полковников, наоборот, были такие, что заявляли, что жалеют, что попались: если бы, дескать, они не попали в руки революционеров, то создали бы в помощь генералу Каледину большие кадры добровольчества, и дом Романовых был бы восстановлен. И когда они выходили из вагонного зала, в котором заседала Комиссия, произносили: „Да здравствует дом Романовых! Да здравствует „хозяин" России - государь император Николай Александрович! Погибни под его стопами, революция!". Правда, таких полковников было только двое, которые остались верны своим дворянско-монархическим заветам.
- Все кадры добровольчества, что удалось собрать генералу Корнилову на Дону, - сказал я, -составляют всего-то две-три тысячи офицерских штыков из примерно двухсот тысяч фронтовых офицеров. Царская Россия пала не потому, что исчерпала все возможности для ведения войны, а оттого, что народ утратил веру в ее цели, и миллионы людей с винтовками оказались каждый сам по себе. И офицеры тут не исключение. Мало кто из них верит в генеральскую затею и разделяет ее цели. Сейчас эти люди хотят всего лишь разойтись по домам, обнять жен и заняться мирным трудом. И казаки также стремятся на Дон и Кубань не для того, чтобы встать под знамена Каледина, а потому что там их родина, там живут их жены и дети. Но если тех, кого вы считаете контрреволюционерами, разозлить ненужными репрессиями, показать, что в новой России жизни им не будет ни при каких обстоятельствах, вот тогда почти игрушечная сейчас добровольческая затея нескольких генералов превратится в страшную угрозу для революции. А все потому, что биться эти люди будут не за царя, в которого никто из них уже не верит, и не за Временное правительство, которое они презирали, а за свое собственное будущее и будущее своих детей. И твоих селян из Гуляй-Поля не минует чаша сия, потому что их земля превратится в поле сражения. И пощады на этой войне не будет ни для кого - ни для стариков, ни для баб, ни для ребятишек. А еще будет голод, тиф и всеобщее разорение, а все потому, что кое-кто даже в революции не смог остаться человеком.
Махно посмотрел на Богданова, Михайловича и Миргородского, зло сплюнул и сказал:
- Я вам верю, товарищ Серегин, говорите, что надо делать.
- При ликвидации Калединщины, - сказал я, - наша задача будет бороться не столько против самого Каледина, сейчас почти не имеющего поддержки у казаков, сколько против разных ультрареволюционных деятелей, потому что они своими неумными действиями, поливая тлеющие угли керосином, вот-вот превратят их в полноценный пожар, гасить который придется уже большой человеческой кровью. Сначала одиночки в соответствии со своими политическими предпочтениями начнут сбиваться в отряды, потом вожди начнут формировать из этих отрядов полки, бригады, дивизии, корпуса и армии, но только теперь не для того, чтобы воевать с внешним врагом, а для яростной схватки насмерть между собой. Будто мало русской крови пролилось на германской войне. Запомни, товарищ Махно: винтовки в руках людей, готовых сражаться за свои интересы, сами по себе рождают власть, и за кем пошло больше вооруженных людей, у того эта власть будет самая сильная. Это будет не просто власть, а власть, густо замешанная на крови таких же русских людей, а потому, кто бы ни победил в Гражданской войне, он будет так жесток, что царским сатрапам даже не снилось. Предотвратить подобный исход и есть моя главная цель и задача.
- Я протестую, товарищ Серегин! - выкрикнул Яков Богданов. - То, что вы говорите, это махровая контрреволюция!
- Как члену Центрального Комитета партии большевиков, - сказал я ледяным тоном, - это мне тут решать, что есть революция, а что контрреволюция. Есть такое хорошее правило: поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. И, наоборот, поступать с ними так, как они поступали с другими. Так что, товарищ Богданов, не жалуйтесь на свою печальную судьбу. От имени Совета Народных Комиссаров Российской Советской Социалистической Республики, за ненужную жестокость, бессудные убийства и разжигание гражданской войны на просторах бывшей Российской империи приговариваю товарищей Богданова, Михайловича и Миргородского к смертной казни через отделение их голов от бренных тел. Dixi! Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно! Товарищ Коломийцев, распорядитесь сейчас же исполнить приговоренных.
Примерно час спустя, там же. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Первый эшелон тридцать второго Донского казачьего полка подошел к стации примерно через час после того, как по моему приговору в полном составе был обезглавлен Александровский ВРК, а рядовые петроградские красногвардейцы отправлены в сортировочный лагерь в мире Славян.
Следует отметить, открытие портала в лето пятьсот шестьдесят третьего года произвело на Махно и его хлопцев неизгладимое впечатление. Тут зима, из низких облако сеется мелкая снежная крупка, а там - яростное синее небо, источающее потоки зноя, бескрайняя летняя степь и белые палатки полевого лагеря. И никакого ограждения. Любой желающий бежать может это сделать, да только пусть потом не обижается, если его без лишних разговоров убьют патрулирующие степь конные разъезды из примученных мною булгар. Любой человек из будущих веков в этих краях будет заметен примерно так же, как охотник Каменного века на Красной площади нашего времени.
Вождь гуляйпольских анархистов с изумлением наблюдал за тем, как бывших подчиненных товарища Богданова на той стороне готовился принимать наряд артанских воев из территориального войска.
- Будь здрав, княже, - поднятием руки, поприветствовал меня начальствовавший над воями конный вислоусый дружинник.
- Будь здрав, Лютый, - ответил я, узнав старого знакомого, которого Кобра вытащила из ромейского рабства вместе с патрикием Кириллом.
Сочтя долг вежливости по отношению к своему сюзерену выполненным, Лютый вернулся к исполнению своих служебных обязанностей, а Махно, провожая взглядом уныло бредущих в эту дыру красногвардейцев, ошарашенно спросил:
- Где это, товарищ Серегин?
- По географии почти тут же, только на другом берегу Днепра, - ответил я, - а по времени почти полторы тысячи лет тому назад. Два года назад, по местному счету, тут жил племенной союз славян Антов, иначе именуемый артанами, среди которого, впрочем, были и финно-угорские, и готские, и булгарские, и балтские рода. У выборного верховного князя Идара имя было финно-угорское, одного его сына по-балтски звали Келагаст, а другого по-славянски звали Мезамир. Одним словом -интернационал. Политический строй, в котором существовали артаны, был чрезвычайно похож на любимую тобой анархию, только вместо трудовых федераций на местности имелись родовые се-ления-веси, сотрудничавшие между собой в силу понимания текущего момента, или не сотрудничавшие, если не хотелось. Ведь верховный князь не имел ни силы, ни права к чему-либо их принуждать, а мог только просить. Что такое триста воев старшей дружины на весь большой народ, плюнуть и растереть. Понятна тебе, товарищ Махно, моя аналогия?
- Понятна, товарищ Серегин, - ответил Махно, - очень похоже. Но что было дальше?
- А дальше, - сказал я, - на артан напали авары, они же обры. В память об этих людях в нашем языке остались слова «обрыдлый», «оброк», «обреченный» и «обремененный». Одним словом, неприятные это были люди, и это еще мягко сказано. У обров не было никакой анархии, зато имелось шестьдесят тысяч конного панцирного войска и вертикальная иерархическая организация, позволяющая им без лишних споров действовать совместно ради достижения общей цели под руководством правителя-кагана. А целью обров был грабеж мирных поселян, которых они считали кем-то вроде двуногих животных. При этом дальние артнские рода, которые посчитали, что обры пройдут мимо них, не дали воинов князю Идару, а другие и вовсе сговорились с находниками о нейтралитете. Вот он, главный изъян добровольного сотрудничества. Некоторые думают, что пусть сосед погибнет, зато своя хата останется цела.
- Есть такое дело, - нахмурился Махно. - Но как же поступил ты, товарищ Серегин?
Я пожал плечами и ответил:
- Путь в этот мир мне открыли уже в тот момент, когда кровь невинных текла по земле рекой, а сил у меня тогда было раз в пять менее, чем у обров. Но артан нужно было срочно спасать, иначе я был бы не я. И тогда я вспомнил, как в Основном Потоке истории воевал легендарный атаман батька Махно. Невозможно грабить чужую землю плотно сжатыми кулаками: чтобы шарить по ней в поисках добычи, обрам потребовалось растопырить пальцы-отряды, и тогда я начал бить по ним своим плотно сжатым кулаком, при каждом сражении начисто уничтожая какую-то часть вражеского войска. Обры подергались немного, и закончились все до последнего человека. Потом артаны в благодарность за спасение и ради безопасности (ибо за обрами в том мире идут другие степные народы, ничуть не менее злобные) добровольно провозгласили меня своим самовластным князем с правами константинопольского базилевса. Так в том мире появилось Великое княжество Артанское. Но я своих подданных не угнетаю и не докучаю им своим присутствием. Налоги, которые собирают от моего имени местные по крови наместники Добрыня и Ратибор, идут на содержание территориального войска, что бережет от врагов их собственную землю, а самому мне от них ничего не надо. Пусть только живут-поживают, да добра наживают. Но если к ним явится кто-то, с кем они не смогут справиться сами, то тогда на выручку к Великой Артании явится ее архонт-колдун Серегин со всей своей армией и вобьет нахала в прах. Все нехорошие соседи об этом знают, а потому ведут себя мирно и скромно, будто их и вовсе нет на свете. А была бы там анархия и отсутствие власти, то умылись бы артаны горючими следами по пути на рабские рынки Византийской империи. В общих чертах, вот и вся история.
- Добре, товарищ Серегин, - кивнул предводитель гуляйпольских анархистов. - Вот это по-людски, а не как наш царь Николашка, который и сам из народа кровь пил ведрами, и барам своим давал прихлебывать.
На этом разговор про Артанию был исчерпан, но при этом в памяти у Махно осталась еще одна зарубка по поводу анархизма. Впрочем, разговаривать дальнейшие разговоры было уже некогда: в северном направлении показался черный дым паровоза, казалось, из последних сил тянущего за собой воинский эшелон с первой сотней тридцать второго донского казачьего полка. Местные паровозы не способны утянуть за собой состав длиной более двадцати пяти теплушек, при этом в каждом вагоне помещается либо сорок людей, либо восемь лошадей. Полный состав казачьей сотни -сто семьдесят сабель, но так как полк идет с фронта, то его комплектность не превышает семьдесят процентов. Вот и получается пятнадцать вагонов с конским составом, три с людьми и еще два с фуражом.
А у нас уже все готово для встречи. Одна БМП-2 под красным знаменем стоит прямо на перроне у того места, куда прибудет голова поезда (остальные выстроены в колонну на Днепровской улице). Накрывшиеся маскировочными полями «Шершни» зависли в небе, не привлекая к себе внимания. Цепь бойцов броневого десанта вытянулась вдоль вокзала. Эскадрон амазонок замер в строю чуть поодаль слева - там, где остановится конец состава. И прямо в центре композиции - делегация местных рабочих с подарками казакам, ящиками с хлебом, салом и коробками папирос. И рядом с ними - мы с товарищем Махно, Коброй, Марусей Никифоровой и капитаном Коломийцевым составляем собой новый местный бомонд, а о прежних начальниках уже все забыли. Между прочим, Маруся буквально очарована Коброй. Прежде она была самой крутой дивчиной на округе - и тут появляется конкурентка, которая бьет ее по всем статьям, в прямом и переносном смысле. И в то же время Кобра своя в доску.
Вот паровоз, фыркнув паром, останавливается у водокачки, слышен немузыкальный лязг сцепок и, судорожно дернувшись, эшелон замирает как вкопанный. Пришло время для нашего главного сюрприза. Еще когда я решил, что в этом мире необходимо воссоздать Красную Гвардию по образцу мира товарища Половцева, я озаботился записью ее гимна. Компактная и высококачественная аппаратура для записи и воспроизведения, изготовленная в мастерских «Неумолимого», у нас имелась. Бывшие курсанты егерского училища, четыре года исполнявшие эту песню при прохождении от казармы к столовой, записали текст и напели его акапелла. Завклубом танкового полка капитан Ипатьев подобрал исполнителей и исполнительниц из художественной самодеятельности, соединив их с духовым оркестром. Потом осталось только записать несколько дублей и выбрать лучший. Вещь получилась такая, что даже у меня мороз по коже. И теперь пришло время испытать это психологическое оружие на аборигенах. Едва сдвинулись в сторону двери вагонов с личным составом и выглянули бородатые лица, как над привокзальной площадью грянуло пронзительное:
Красная гвардия, доблестный флот, непобедимый как наш народ.
Ведь от тайги до британских морей, Русская Армия всех сильней.
Да будет Красная непобедима, на страже Родины родной.
И все должны мы, неудержимо, идти на справедливый бой.
Красная Гзардия марш-марш вперед, Родина-мать нас в бой зовет.
Ведь от тайги до британских морей, Русская Армия всех сильней.
Да будет Красная непобедима, на страже Родины родной. И все должны мы, неудержимо, идти на справедливый бой.
Мир мы построим на этой земле с Верой и Правдою во главе.
Ведь от тайги до британских морей, Русская Армия всех сильней.
Да будет Красная непобедима, на страже Родины родной.
И все должны мы, неудержимо, идти на справедливый бой.
Казаки от такого, кажется, просто остолбенели: так их эшелон еще нигде не встречали. А у Нестора Махно по щеке побежала непрошеная слеза. Одно дело - анархистские маленькие трудовые федерации, каждая из которых сама по себе, и совсем другое - огромная мощь под сенью Родины-Матери, сильнее которой нет никого от сибирской тайги до британских морей. Истину, что Советскую Россию в покое не оставят и что драться за счастливое будущее придется против всего мира, он уже усвоил, а потому и воспринял эту песню как надо.
Прозвучали последние аккорды, и над привокзальной площадью снова воцарилась тишина. От первого вагона в нашу сторону направились несколько человек - явно командный состав полка и их адъютанты.
«Тот, что в центре, усатый-бородатый, - шепнула мне энергооболочка, - командир полка войсковой старшина Филипп Миронов».
Нуда, все казаки усатые-бородатые, за исключением разве что совсем юнцов. Видимо, у донцов такой обычай - в походе отпускать бороды, а в мирное время, разойдясь по домам, их сбривать21.
Поздоровавшись, Миронов спросил:
- Товарищи, а кто из вас командир отряда красной гвардии Богданов? Товарищи из Никополя сообщили мне, что по всем вопросам я должен обращаться именно к нему.
- Вот, товарищ Миронов, прочтите, - вместо ответа сказал я, показывая свой мандат-вездеход за подписью Ленина. - Теперь по всем вопросам вам следует обращаться ко мне, а бывший товарищ Богданов за ненужную жестокость, бессудные убийства и разжигание гражданской войны приговорен мною к высшей мере социальной защиты. Если бы вы ехали не с полком, а в одиночку, то тоже могли бы очутиться среди расстрелянных «контрреволюционеров» только за наличие у вас офицерского звания. А я такого не прощаю.
- Да, товарищ Миронов, - сказал Махно, - так оно и было. Уж как я ни возражал товарищам, что негоже убивать людей за одно лишь классовое происхождение, они были непреклонны. Иногда, в сомнительных случаях, мы спорили по несколько часов. Но их было трое, а нас, анархистов, только двое. Но потом пришел товарищ Серегин с отрядом и мандатом от самого товарища Ленина и рассудил все по справедливости. Нас, стихийных анархистов, он оправдал, а вот своих товарищей по партии и левого эсера товарища Миргородского сразу пустил в расход. Мол, создание контрреволюции там, где ее раньше не было, это тягчайшее преступление перед Советской властью.
- Сейчас, - сказал я, ощущая щекотку в районе темени, - когда Советская власть только утверждает себя на всероссийских просторах, к ней прибилось множество разного рода случайных людей, стремящихся отомстить за прошлые обиды, да и просто наловить рыбки в мутной воде. И родная для вас область Войска Донского тут не исключение. В то время как в Новочеркасске сидит генерал Каледин - бессильный, унылый и печальный, как дон Кихот, потому что казаки злостно игнорируют все его распоряжения - со стороны Центральной России на него надвигается так называемая революционная армия Антонова-Овсеенко, в основном состоящая из большевизированных армейских частей и рабочих отрядов. По сравнению с крестьянами Центральных губерний, досуха высосанными выкупными платежами, вы, казаки, выглядите эталонными буржуями-эксплуататорами, и это вызывает в «защитниках революции» бурную классовую ненависть, поощряемую со стороны начальства. В конце концов, Калединщина рухнет, потому что никто из казаков не захочет ее защищать, но ворвавшиеся на Дон «победители» устроят такую вакханалию разбоев и убийств «классовых врагов», что к концу весны казачество полыхнет лютым антисоветским восстанием. Сейчас это возможно еще предотвратить, но времени почти нет, а потому действовать следует чрезвычайно быстро и решительно.
Ну вот, разволновался - и пожалуйста, архангел тут как тут. Все эти бородатые люди, повыби-равшиеся из вагонов, едва стих гимн Красной Гвардии, в своей исходной ипостаси являются защитниками Отечества, а значит, находятся под моей защитой. Пока Филипп Миронов обалдело разглядывал проявившиеся вдруг нимб, крылья и корзно, казаки, сдернувшие с голов папахи, сначала неуверенно, а потом все активнее принялись креститься и произносить слова молитв, обращаясь то прямо к Небесному Отцу, то к разным второстепенным персонажам.
- Кто ты, человече? - неуверенно спросил один из подошедших поближе казаков.
Выдернув из ножен сияющий меч бога справедливой оборонительной войны, я направил его острием к небесам и произнес:
- Меня зовут Серегин Сергей Сергеевич, мое воинское звание - капитан сил специального назначения Генерального Штаба Вооруженных Сил России из мира сто лет тому вперед, главные мои должности в настоящий момент - Специальный Исполнительный Агент Творца Всего Сущего, Адепт Порядка, Защитник Земли Русской и Бич Божий, мой ранг в небесной иерархии - младший архангел. А еще в этом мире я член Центрального Комитета партии большевиков, уполномоченный товарищем Лениным предотвращать возникновение контрреволюции и бороться со слишком буйными борцами, своими глупыми и жестокими действиями час от часу плодящими врагов Советской власти. И никого мне при этом не будет жалко, кроме самой России, простых русских людей и таких, как вы, Защитников Отечества, находящихся под моим особым покровительством. В творящемся ныне революционном хаосе Господь Всемогущий уже сделал выбор в пользу той фракции большевиков, которая поведет Россию не к разрушению и разорению, а к укреплению, усилению и превращению отсталой во всех смыслах бывшей Российской империи в одну из двух сущих мировых сверхдержав. Советская Россия должна быть построена Верой и Правдой, а не ненавистью и пролитой кровью русских людей. Если русские начнут рубить русских, то счастье от этого испытает только мировая буржуазия.
Тут с небес громыхнуло, и тучи над Александровском стремительно разошлись, открыв безмятежно-голубое небо и неяркое зимнее солнце. Убрав меч в ножны, я посмотрел на командира тридцать второго донского казачьего полка и спросил:
- Ну что, товарищ войсковой старшина, вы будете исполнять решения Центрального комитета партии большевиков, или мне поискать другие кандидатуры?
Тряхнув головой, будто отгоняя наваждение, Филипп Миронов ответил:
- Да уж нет, товарищ Серегин, ваша программа меня вполне устраивает. Совершенно согласен с тем, что братоубийственная война будет не в интересах трудового народа. Да только вот непонятно, какими силами вы располагаете помимо представленного здесь довольно небольшого количества бойцов при нескольких броневиках...
- Силы мои более чем значительны, - ответил я, - ибо голыми руками те дела, что поручает мне Господь, сделать невозможно. В моем подчинении находятся двести тысяч хорошо обученной, вооруженной и мотивированной пехоты, двенадцать тысяч кавалерии в первой линии, и еще примерно столько же на обучении, полк русских основных боевых танков Т-80 из времени семьдесят лет тому вперед, а также ударные летательные аппараты огневой поддержки сухопутных войск. Кстати, товарищ Миронов, поднимите взгляд вверх. Увидели?
По моей мысленной команде пилотессы «Шершней» сняли маскировочные поля, так что, когда войсковой старшина Миронов последовал моему совету, то сразу же узрел их грозные округлые силуэты.
- Да, увидел и уверовал, - несколько смущенно сказал он. - Теперь, товарищ Серегин, я жду ваших дальнейших приказаний.
- Приказания будут просты, - сказал я. - Ваш полк уже сегодня к вечеру нужен мне в станице Каменская. Не торопитесь возражать. У меня есть средство провести туда ваших казаков за два шага, чтобы одна нога была еще здесь, а другая уже там. И воевать вам там не придется. Ваш полк, а особенно вы сами, нужны мне там потому, что сегодня в Каменской открывается так называемый Съезд фронтового казачества. Во-первых, вы тоже фронтовики, и имеете право принять участие в этом съезде. Во-вторых, в должности председателя казачьего военно-революционного комитета я вижу только вас, и никого более, ибо персонажи, претендующие на эту должность в настоящий момент, глубоко второсортны и способны только угробить все дело. Когда два первых пункта плана будут выполнены, я устрою атаману Каледину внезапный ночной визит Каменного гостя, во время которого мы с вами вежливо объясним господину генералу, насколько он был не прав, а одно из моих ударных соединений в это время займется разоружением и интернированием «добровольцев». Советская власть в области Войска Донского в идеале должна быть установлена без единого выстрела и без единой потерянной человеческой жизни. Ну а потом вы приступите к наведению порядка на своем новом хозяйстве, как советский атаман Войска Донского, а я займусь разными углубителями революции, жаждущими казачьей крови. Все полномочия для этого у меня имеются, а вам об это лучше не пачкаться.
Казаки одобрительно загудели, ибо такая программа полностью соответствовала их представления о прекрасном. К тому же Миронова в полку явно любили, и его выдвижение в президенты, то есть атаманы, одобряли.
- Я вас понял, товарищ Серегин, и выполню все ваши приказания точно и в срок, - ответил мой собеседник. - А вопросы, которых у меня возникло превеликое множество, отложу на потом. Только должен доложить, что через два дня на Александровск должно состояться нападение казачьи частей, верных старой власти под руководством генерала Кузнецова. Казаки, в общем и целом, воевать не хотят, поэтому не хочется, чтобы из-за авантюризма некоторых офицеров случилось несчастье.
- Не беспокойтесь, товарищ Миронов, - ответил я, - мы примем все меры для того, чтобы никаких несчастий не произошло и все обошлось не только без кровопролития, но и без стрельбы. А сейчас пора заканчивать переговоры и приступать к культурной программе. Александровские рабочие приготовили для вашего полка подарки: хлеб, сало и папиросы. При этом ваше размещение в городе не предполагается, ибо, как только прибудет и разгрузится последний эшелон, полк в полном составе выступит на Каменскую. Кстати, если среди ваших казаков имеются раненые и больные, то мы прямо отсюда в два шага можем направить их в наш госпиталь, а после полного выздоровления таким же образом вернуть сразу по домам. Для нас это проще, чем высморкаться, и лечат у нас хорошо и очень быстро. И вообще - станете атаманом, соберите, пожалуйста, по всему Войску Донскому казаков, без различия чина, получивших на войне ранения и травмы, сделавшие их калеками, и тоже переправьте их в мой госпиталь. Мои медики способны лечить любые повреждения организма, включая утрату конечностей, потерю зрения и глухоту при контузии, и для тех, кто претерпел телесный ущерб на службе Отечеству, они непременно это сделают.
- А мертвых ваши доктора случайно не оживляют? - спросил потрясенный Миронов.
- Есть миллионы способов сделать живого человека мертвым и ни одного, чтобы, наоборот, мертвого живым, - с мрачной торжественностью ответил я. - Смерть - процесс необратимый, ибо так в Начале Начал постановил Творец Всего Сущего, и не нам спорить с Его волей. Все, Филипп Кузьмич, на этом предлагаю прекратить дискуссии и заняться текущими делами. Люди ждут.
23 (10) января 1918 года, ранний вечер. Область Войска Донского, станица Каменская (Каменск-Шахтинский), Христорождественская площадь (площадь Труда).
С самого утра на главной (и единственной) площади станицы Каменской кипел митинг, а в здании почтово-телеграфной конторы заседал Съезд фронтового казачества. Делегаты сорока шести казачьих полков, не поддерживавших атамана Каледина, собрались, чтобы решить, как жить дальше. На данный момент делегаты съезда уже выполнили всю обязательную программу. Советскую власть на Дону официально учредили (единогласно). Генерала Каледина с должности войскового атамана низвергли (единогласно). Совет Народных Комиссаров в Петрограде законной верховной властью признали (единогласно). Приветственную телеграмму Третьему Съезду Советов отправили, что было проще простого, ибо телеграф находился в том же здании. Военно-революционный комитет Донской области учредили (тоже единогласно).
А с выбором председателя этого комитета вышла незадача. В борьбе за должность схлестнулись войсковой старшина (подполковник) Николай Голубов, неплохой артиллерист и великий авантюрист по натуре, и подхорунжий (самый старший из казачьих нижних чинов) Федор Подтёлков, человек недалекий, малограмотный, но самолюбивый и очень буйный. Учитывая авантюрный характер войскового старшины Голубова, которому многие казаки не доверяли (мало ли чего отчебучит), симпатии делегатов склонялись на сторону подхорунжего Подтелкова.
И тут в самый разгар дебатов, в помещение, где заседал съезд, вбежал казак и крикнул, что с юга, от железнодорожного переезда, где-то вдалеке слышатся лязг и скрежет, будто железо трется о железо, и шум моторов множества авто. А на юге, в ста верстах от Каменской, находится столица Области Войска Донского Новочеркасск, где сидит низвергнутый съездом фронтовиков войсковой атаман Каледин. Делегаты уже знали, что тот приказал разогнать их съезд, а их арестовать и судить военно-полевым судом, а потому не ждали с той стороны ничего хорошего, и потому, побросав все дела, выскочили из помещения на площадь, где волновался прочий честной народ. А там тоже все в напряжении, и непонятно, что там гремит, рычит и лязгает: ни одного броневика на территории области Войска Донского сроду не водилось. Ничего подобного никто из казаков, несмотря на богатый боевой опыт, прежде не слышал (во время Первой Мировой Войны Антанта не поставляла в Россию гусеничную бронетехнику).
И в этот момент с поста, выставленного ревкомовцами у железнодорожного переезда, прискакал молодой, безусый еще, вьюнош и прокричал, что приближающиеся машины и конные идут под красными флагами, а с ними летят такие аппараты, для описания которых у него просто не хватает слов. Слова про красные флаги немного успокоили народ, так как единственная боеспособная сила Каледина (сборный отряд полковника Чернецова) не стал бы поднимать над собой красный флаг ни при каких обстоятельствах.
И вот лязгающие звуки и шум моторов уже совсем рядом, на Донецком проспекте, пересекающем Каменскую с юга на север - от железнодорожного переезда до моста через Северский Донец к Старой Станице. Таких броневиков здешние фронтовики еще не видели. Низкие, клиновидной формы, с длинноствольными пушками малого калибра в небольших конических башенках, они были густо облеплены солдатами в белых зимних полушубках и шапках-ушанках. Вслед за броневиками двумя колоннами двигались конные. Впереди - командиры, за ними - сотня безусых юнцов, обмундированных так же, как и солдаты на броневиках, а потом - такие же, как и собравшийся на площади народ, казаки-донцы, бородатые и в папахах. А над их головами бесшумно парят ни на что не похожие округлые бронированные аппараты явно боевого назначения. Вот моторы взрыкнули последний раз, лязг гусениц прекратился, и боевые машины замерли, а конные и командиры, повернув коней, въехали на площадь.
- Товарищи! - с высоты седла рослого коня обратился к делегатам съезда гладко выбритый мужчина неопределенного возраста, по виду кадровый офицер, а быть может и генерал. - Я - член Центрального комитета партии большевиков Сергей Сергеевич Серегин, направленный к вам товарищем Лениным для окончательного и бесповоротного установления в области Войска Донского Советской власти. На это у меня имеется соответствующий мандат с неограниченными полномочиями и собственная военная сила, а также другие возможности, о коих вам пока лучше не ведать, ибо во многих знаниях многие печали. Но я для вас человек посторонний, который к тому же в любой момент может получить другое задание партии и советского правительства, поэтому председателем Донского Военно-Революционного Комитета и советским войсковым атаманом Войска Донского должен стать находящийся рядом со мной войсковой старшина Филипп Кузьмич Миронов, командир тридцать второго Донского казачьего полка. При всем богатстве выбора другой альтернативы, как говорится, нет. Товарищ Миронов, если кто не знает, начинал свою службу с нижних чинов, за отличие был направлен в казачье юнкерское училище, и уже в офицерском звании принимал участие в русско-японской и германской войне, а после ее окончания привел свой полк на Дон в полном порядке, не впутавшись ни в какие генеральские авантюры. В отличие от иных многих, он способен не только сидеть в президиуме, надувая щеки, или совершать лихие дела в тылу врага, но и возглавить людей, чтобы повести их к лучшей мирной жизни. Люб ли вам такой войсковой атаман, казаки, али не люб?
Некоторое время казаки, скрипя мозгами, переваривали полученную информацию, потом то в одном, то в другом месте раздались крики: «Люб!», «Люб!», «Люб!», слившись вскоре в сплошной гул; делегаты съезда фронтовиков кричали вместе с группой поддержки. А как же иначе: уполномоченный, присланный из Петрограда, обратился к ним вежливо, сам в большие начальники не полез, а предложил вполне достойную кандидатуру из их собственных рядов, решительно затмевающую собой и войскового старшину Голубова и тем более подхорунжего Подтелкова. Да и собственная военная сила, подчиненная товарищу Серегину, выглядела весьма внушительно, особенно зависшие по кругу над площадью боевые летательные аппараты неизвестной конструкции. И когда крики «Люб!» достигли крещендо, на Соборе Рождества Христова, колокола вдруг сами по себе зашлись пасхальным перезвоном.
- Ну вот и все, Филипп Кузьмич, - тихо сказал Миронову Серегин, - после такой народной поддержки и знамения Свыше съезд проголосует за вашу кандидатуру как бы не единогласно. И тогда настанет момент отправляться в Новочеркасск и брать власть там. Времени уже почти нет. Требуется как можно скорее сообщить товарищу Ленину о полной ликвидации Калединщины, чтобы он отозвал обратно Антонова-Овсеенко и расформировал его отряды. А уж если этот патлатый бабуин не подчинится, тогда пусть пеняет на себя.
- А знамение это, товарищ Серегин, случайно не вы организовали, своими дополнительными возможностями? - так же тихо спросил Миронов. - А то возникли у меня некоторые сомнения...
- Нет, что вы, я такими делами не занимаюсь, - ответил тот. - Во-первых, это совершенно не в моем стиле, так как все свои дела я веду честно. Во-вторых, за подделку знамения можно так получить по шапке от Патрона, что и голова потеряется вовсе. Между прочим, бывший коллега, которого нынче знают как Сатану или Нечистого, до своего окончательного падения тоже начинал с подобных мелких шалостей, описанных в Библии как десять египетских казней. А мне такой судьбы, как у него, не надо. Ладно, спешиваемся и идем в здание. Дела делать надо.
23 (10) января 1918 года. Поздний вечер. Область Войска Донского, станица Каменская, Христорождественская площадь, здание почтово-телеграфной конторы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Так прямо сразу совершить визит к генералу Каледину у нас не получилось. Как говорится, колом встали различные организационные вопросы. Первым делом я открыл портал в Петроград и отправил туда прямым путем казачьих депутатов на Третий Съезд Советов. И им интересно, и товарищу Ленину непосредственное подтверждение моей активности на Донском направлении. Потом я назначил войскового старшину Голубова командиром формирующегося Донского территориального корпуса Красной гвардии. Но все это так, не всерьез, а только для блезиру. Желание воевать у казаков хоть на той, хоть на другой стороне самое минимальное. Калединская власть уже не их, а советская еще не их. Навоевались по самое горлышко. Чтобы теперь поднять их на борьбу, необходимы зверства: сперва - красных опричников над классовыми врагами, потом - восставших белых казаков над сторонниками Советской власти. Или, скорее, первыми начали зверствовать совсем не красные, а калединцы при разгоне рабочих советов на шахтах Донбасса.
Десять дней назад отряд есаула Чернецова, считающийся у местных белых карательной «пожарной командой», с приданными казачьими частями занял Ясиновскую коммуну в Макеевке, имея от Каледина приказ «стереть с лица земли донецкой Ясиновский рудник с прилегающими к нему рабочими посёлками». Воевать с «краснопузыми» приданные Чернецову казаки не желали, а вот зверствовать над безоружными рабочими оказались совсем не прочь. Разогнав местный совет, они принялись вешать большевистских активистов и всех, кто просто попал к ним под горячую руку, и, как докладывает энергооболочка, жертв этих отнюдь не сталинских репрессий на одном только руднике было не меньше шестидесяти человек.
Я прежде об этом не знал, потому что не спрашивал, ибо десять дней назад у меня были совсем другие заботы, так сказать, стратегического характера, ценой в миллионы жизней. А тут, после утверждения товарища Миронова председателем ВРК, во время разговора с местными товарищами вдруг всплыла фамилия «Чернецов», а энергооболочка тут же огорошила меня сведениями о том, что это был за тип. При этом войсковой старшина Голубов характеризовал есаула как грамотного и храброго офицера, пользующегося доверием подчиненных и имеющего авторитет в казачьей среде, а иначе он в семнадцатом году не стал бы депутатом местного Макеевского совета, а также Большого Войскового круга, избравшего войсковым атаманом генерала Каледина.
При этом с выборами войскового атамана в августе семнадцатого года тоже не все оказалось так гладко, как я думал первоначально. Если кто-нибудь теперь мне скажет, что безальтернативные выборы с одним кандидатом изобрели большевики, то я плюну ему в морду. Оказывается, семнадцать потенциальных соперников Каледина, в том числе и сам Николай Голубов, по разным причинам сняли свои кандидатуры, в результате чего генерал баллотировался в полном одиночестве. Иначе обстановка в области Войска Донского могла сложиться прямо противоположным образом. Но что сделано, то сделано; глупо сожалеть об упущенных возможностях, необходимо распутывать уже сложившуюся ситуацию, которая созрела будто гнойный нарыв.
- Нет уж, товарищи, - сказал я, - так дело не пойдет. Ведь я - Защитник не только донских казаков, а всего великого русского народа, и казненные за свои убеждения рабочие вопиют к отмщению. Такие вот есаулы Чернецовы также бросают во вспаханную двумя революциями землю зубы дракона гражданской войны, как и товарищи Богдановы. И если я не покараю по всей строгости непосредственных виновников этих преступлений, казаки они или нет, то потом тяжесть отмщения ляжет на все донское казачество. А мне такого не надо. Опять получится так, что преступления совершают одни люди, а кара за них по принципу коллективной ответственности падает на головы невиновных и непричастных.
- Но ведь есаул Чернецов всего лишь выполнял приказ генерала Каледина! - воскликнул войсковой старшина Голубов.
- Преступный приказ, достойный иностранного оккупанта, а не русского офицера, - парировал я. - Вот вы, Николай Матвеевич, сколько вам таких приказов ни отдавай, исполнять их не будете. И потому вы, как и другие товарищи казаки, находитесь здесь, среди нас, а не рядом с взбесившимся от злобы атаманом Калединым. А вот есаул Чернецов такой приказ выполнил, и это превращает его из участника боевых действий в обычного уголовного преступника. И при этом совершенно неважно, что это миру еще неизвестно понятие «военное преступление» - главное, что оно ведомо мне. Такие уж у меня полномочия - данные не только товарищем Лениным, но и самым высоким начальством во всех подлунных мирах.
- Да, - со вздохом подтвердил Филипп Миронов, - полномочия у товарища Серегина преобширнейшие. Как вспомню, как он в два шага провел наш полк от Александровска до окрестностей Каменской, так просто мороз по коже. Одна нога коня еще там, а другая уже здесь.
- Одним словом, эту дискуссию пора заканчивать, - сказал я. - Отряд есаула Чернецова я беру на себя. Сейчас, насколько мне известно, он занимает Макеевку и собирается отходить22, потому что отряды Сиверса и красногвардейцы Донбасса обходят его по флангам. Гнаться за его отрядом никто не станет, ибо местным красногвардейцам это неинтересно. Таковы особенности местнической тактики армий, состоящих из отдельных территориальных отрядов. Впрочем, и казаки-калединцы, когда обстановка в корне переменится, начнут убегать к себе в станицы и стараться рассосаться среди мирного населения. А потом будут стрелять исподтишка из револьверов в спины своим противникам. Мне тут докладывают, что в Основном Потоке товарища Голубова таким вот образом, выстрелом сзади, убил такой недорезанный чернецовец, а товарищей Подтелкова и Кривошлыкова повесили, когда как они попали в окружение и сдались белоказакам под гарантии личной неприкосновенности.
Впрочем, эти два события произошли уже после того, как на Дону погусарствовал товарищ Антонов-Овсеенко со своими миньонами, и в настоящий момент все может быть еще не столь плохо.
- Что именно не так плохо, товарищ Серегин? - спросил меня Миронов.
Я вздохнул и ответил:
- Забвение между противниками всяческих понятий о чести и верности данному слову говорит о том, что конфликт между революционерами и контрреволюционерами перешел в фазу войны на истребление, когда никакое примирение уже невозможно. А именно этого я и намерен избежать. Одним словом, господина Чернецова и его отряд я постараюсь захватить живыми. Если есаул так плох, что его уже нельзя исправить, то я тряхну стариной, вызову его на Божий Суд и лично убью своей рукой в поединке на холодном оружии. Устроит такой исход ваши казачьи понятия о чести, чтобы потом не было пересудов?
- Да, устроит, - сказал войсковой старшина Голубов, - но должен предупредить, что есаул Чернецов - весьма опытный фехтовальщик с большим боевым опытом партизанских действий в германских тылах.
- Ну, вот и посмотрим, чей опыт больше, - хмыкнул я. - Прежний владелец моего меча в своем мире считался величайшим воином и даже богом войны. И ничего, помер как миленький. А ведь я тогда вышел на него с голыми руками, а он был с мечом, копьем, щитом и в полном доспехе гоплита. Впрочем, хватит разговоров, поздно уже, пора расходиться по домам. Я со своими людьми отойду ночевать к себе на базу, встретимся тут же завтра утром.
- А разве вы не встанете на постой в Каменской? - спросил Филипп Миронов.
- Для этого сейчас нет причин, - сказал я. - Внезапное ночное нападение, пока Чернецов в Макеевке, вам не грозит, да и ночевать мне и моим людям все же лучше в пункте постоянной дислокации, а не в чистом поле, или напрягая на постой местных жителей. Кроме того, если я у вас задержусь дольше какого-то определенного времени, то лучшая и активная часть вашего красного казачества начнет испытывать непереносимое желание поступить ко мне на службу и принести встречную клятву верности. Уж таково мое свойство Защитника Русской Земли и Бога Справедливой Оборонительной Войны - призывать под свои знамена всех настоящих воинов. Поэтому и бывать у вас тут мне желательно короткими наскоками. А вот тех ваших оппонентов, что не приняли революцию и в тоже время услышали Призыв, я заберу с собой с превеликим удовольствием, ибо так будет лучше для всех.
- Да, так будет лучше для всех, - согласился Филипп Миронов, и на этой оптимистической ноте мы расстались. Помимо своих людей, я прихватил с собой и Нестора Махно с его хлопцами: посещение Тридесятого царства входило в его перевоспитательную программу.
24 (11) января 1918 года. Поздний вечер. Область Войска Донского. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
С утра я выпустил в небеса над областью Войска Донского штурмоносец и приступил к тщательной воздушной разведке местности перед генеральным сражением за подавление Калединщины. Вместе со мной в рубке присутствовали Филипп Миронов и Нестор Махно, в то время как прочие деятели Донского ВРК из имеющейся массы сочувствующих советской власти казаков пытались сформировать конную бригаду Красной гвардии. Предназначение этого формирования состояло исключительно в поддержании на своей территории революционного порядка и предотвращении грабежей и кровавых эксцессов, а не в войне с «калединцами» и «добровольцами».
При этом энергооболочка доложила, что в Основном Потоке войсковой старшина Голубов тоже создал бригаду аналогичного состава и предназначения. Но после его отказа выдать на расправу «казачьих контрреволюционеров», включая бывшего главу войскового правительства Митрофана Богаевского, Антонов-Овсеенко приказал казачью бригаду разогнать, а Голубова арестовать. Бригаду голубовцев у красных опричников разогнать получилось, ибо воевать тогда казаки не хотели ни на одной стороне, а вот сам Голубов от ареста утек и позже был застрелен в спину бывшим участником банды есаула Чернецова. После этих сведений желание как можно скорее отдать Антонова-Овсеенко в разработку Бригитте Бергман усилилось до непреодолимого. И Троцкий, и Свердлов во время допросов в моей службе безопасности на казачью тему уже наговорили столько, что даже сотрудники товарища Дзержинского только качали головами, так что было бы неплохо добавить в это дело откровения еще одного фигуранта.
Отряд Чернецова грамотно снялся с позиций под Макеевкой с наступлением темноты (в шесть часов вечера) и в полном порядке, с обозом, пехотой и пулеметами на телегах, принялся стремительно (около шести с половиной километров в час) отступать в общем направлении к станице Шахтинской (город Шахты). Гнаться за ним ни Сиверс, ни донбасские красногвардейцы не собирались, поскольку не имели такого желания. По расчетам Елизаветы Дмитриевны, прибудут в пункт назначения они за сорок восемь часов, и после краткого отдыха снова будут готовы вести боевые действия.
При этом сам есаул в сопровождении личной охраны верхами, меняя лошадей, выехал в направлении Новочеркасска - очевидно, для того, чтобы поискать там надежных подкреплений своему отряду из числа «добровольцев» (ибо казаки против казаков, за исключением отдельных отморозков, по большей части уже собранных в его отряде, не воюют). Меняя лошадей в станицах, с одной остановкой на кратковременный отдых, до атамана Каледина он доберется примерно за сутки.
- Ну вот, товарищи, - сказал я, - ситуация просто идеальная: есаул Чернецов отдельно, а его головорезы отдельно. Хорошие сапоги, надо брать.
- В каком смысле брать, товарищ Серегин? - не понял Миронов, в то время как Махно только понимающе кивнул.
- В смысле арестовывать - без крови и шума, отдельно от его людей, - пояснил я.
- А если он не дастся? - спросил войсковой старшина.
- А кто ж его будет спрашивать, дастся он или не дастся, - хмыкнул я. - Есть у нас методы и на такие случаи, причем это не какие-нибудь там особые способности, а технологии далеких-предале-ких будущих времен, для невооруженного глаза никак не отличимые от старой доброй магии.
Так и получилось. Сначала на хвост скачущим рысью есаулу и его спутникам упал один «Шершень» в полицейском обвесе и, оставаясь незамеченным под маскирующим полем, взял их на сопровождение. Если просто шарахнуть депрессионным излучением по скачущим всадникам, то вместо ценного пленного можно получить труп со свернутой шеей. Но чуть за полночь, не доезжая до поселка Матвеев курган, компания остановилась и спешилась для отправления естественных надобностей. Казаки - это все же не средневековые монголы, и ни мочиться, ни тем более гадить, прямо с седла не умеют. Дождавшись, пока Чернецов и его подручные застегнут штаны и приготовятся снова сесть в седла, амазонка (бывшая гимнасистка Андромаха) накрыла их всех одним депресси-онно-парализующим импульсом. Потом бойцовые остроухие из бортового десанта втянули бесчувственные тела в грузовой отсек, связав по рукам и ногам - и все, дело было сделано.
Посмотрел я на этого Чернецова, когда у него прошел паралич: ну чисто двуногий хорек, живой сгусток ненависти и злобы: типичный представитель паствы покойного Ареса-Марса. Хотя некоторым, наверное, такие деятели нравятся, а я после уничтожения этого зверя не буду испытывать ни малейших угрызений совести, как не испытывал их, пустив в распыл аварскую и монгольскую орды. Оставались малое - перехватить и также бескровно пленить весь отряд есаула, а также доставить на место будущего поединка наиболее авторитетных казаков из числа делегата съезда. Миронов, Голубов, Подтелков и иные прочие в данном случае останутся в стороне, а все возможное недовольство смертью «народного героя» падет на меня. Ну и пусть, переживу как-нибудь, тем более что гневаться на меня, когда я при исполнении, так же глупо, как и на самого Творца. В самом конце, чтобы этот представитель двуногих-прямоходящих не оскорблял ничьего слуха своими визгливыми ругательствами и проклятиями, я накрыл его коконом тишины. Как всегда в таких случаях, рот у пациента открывается, но из-под кокона не доносится ни звука, зато сам он находится в полном сознании, все видит и слышит.
- А вот это - уже действие моих особых способностей, кокон тишины, - сказал я Миронову и Махно. - Сколько бы этот скунс ни бесился, никто его не услышит. А можно и наоборот - наложить на себя, чтобы переговорить с кем-нибудь, не опасаясь любопытных ушей. Но сейчас опять расходимся - последний акт драмы должен быть сыгран при полном свете в присутствии многочисленных свидетелей. Сейчас я высажу товарища Миронова в Каменской - и до завтра, так как все должно случиться в свое время.
25 (12) января 1918 года. Полдень. Область Войска Донского. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Отряд Чернецова был перехвачен на степной дороге уже за Боковским рудником (в наши дни известном как город Антрацит) ровно в полдень. Для этого дела, ради представительности, я выбрал рейтарскую дивизию полковника Воронкова, поддержанную двумя звеньями «Шершней» (восемь машин). Бойцовые остроухие в полной экипировке производства «Неумолимого» на рослых дестрие выглядели грозно и величественно. Трепетали на ветру алые боевые знамена и такие же красные флюгера на пиках, а белые попоны на лошадях и маскировочные чехлы на доспехах превращали всадниц в некое подобие призраков.
Красные казаки, которых я привел из Каменской на это место в качестве свидетелей и очевидцев, обалдели - в первую очередь, при виде рейтарских лошадей. Пошушукавшись между собой, они подослали ко мне войскового старшину Голубова с вопросом, нельзя ли сторговать хотя бы небольшой племенной табун таких замечательных коняшек. Мол, хоть казаку такая громила вроде бы без надобности, за ними все равно не заржавеет. На это я ответил, что сам торговлей не занимаюсь, ибо мне не по чину, но, когда все закончится, пришлю к ним своего начальника финансовой службы госпожу Смитсон - и вот с ней пусть торгуются в свое удовольствие, но потом пусть не жалуются на печальную судьбу. Титулованный маг богатства, да еще и англосаксонского происхождения - это очень непростой переговорщик, и цену с них возьмет ровно такую, какую они смогут заплатить по максимуму, не больше и не меньше. А все потому, что такие коняшки казакам и в самом деле без надобности, а за понты следует платить вдвойне и втройне.
Тем временем хорунжий Лазарев, командовавший этим белогвардейским бандформированием в отсутствие есаула Чернецова, увидев преградившую дорогу неизвестную кавалерийскую часть, остановил свой обоз и стал сгружать с телег пулеметы и пехоту, готовясь к отражению кавалерийской атаки. Все было правильно и очень грамотно, но дело в том, что по-настоящему я с ним тут воевать не собирался. Едва эта нервная деятельность закончилась, в воздухе появились «Шершни», принявшись кружить вокруг отряда Чернецова карусель. Несколько предупредительных коротких очередей из магнитоимпульсных пушек впритирку к лежащей на земле стрелковой цепи показали белым, в какое дурацкое положение те попали. Густая дымная трасса, пронизанная стремительными малиновыми росчерками - и в метре от стволов винтовок в мерзлой земле возникает ровик два фута ширины и фут глубины. И это при том, что на винтовочные выстрелы с земли аппараты никак не реагировали, да и моя кавалерия в атаку идти не собиралась, наблюдая за происходящим с исходных позиций. Я сюда своих остроухих привел не воевать и умирать, а только для солидности, ну и еще на тот случай, если противник начнет банально разбегаться.
И тогда я предложил вражескому отряду сдаться, а энергооболочка усилила мои слова. Все как обычно: сохранение жизни, гуманное обращение и медицинская помощь раненым, которых во вражеском отряде тоже хватало - как ходячих (в стрелковой цепи), так и тяжелых (на телегах в обозе). В случае отказа от капитуляции - расстрел с воздуха и смерть всем без исключения.
Выслушав мое предложение, хорунжий Лазарев встал в рост и, сложив ладони рупором, зычно прокричал, что он требует, чтобы после сдачи оружия его люди были отпущены на свободу. Нахал! Он бы еще полцарства потребовал и царевну Несмеяну в придачу.
В ответ я крикнул этому бабуину, что все чернецовцы запятнали себя казнями безоружных русских людей, а потому все будет так, как я сказал. Жизнь я им всем сохраню и обращаться буду гуманно, это безусловно, а вот свободу так просто, без искупления, они у меня не получат. И вообще мне некогда особо долго возиться с разными упрямцами, поэтому, если мое предложение не будет принято немедленно, пилоты моих флаеров огневой поддержки начнут расстреливать пулеметы и их расчеты. Что при этом станет с пулеметчиками, он может представить себе сам. Хоронить будет нечего.
На самом деле одно звено «Шершней» имело полицейский обвес, и в случае отказа от капитуляции я намеревался попросту парализовать этих бандитов, но делать этого не хотел, потому что это чрезвычайно затянуло бы дело: жди потом, пока эта публика придет в себя, чтобы стать свидетелями моего поединка с есаулом Чернецовым.
- Я требую личных переговоров, один на один! - после некоторой паузы заорал Лазарев и медленно пошел мне навстречу.
«Берегись, Серегин, - шепнула мне энергооболочка, - это бесчестный и бессовестный человек, грабитель и убийца, не жалевший ни чужих, ни своих, ни случайных прохожих. Атаман Краснов называл его своим милым шаловливым ребенком и всячески выгораживал перед довольно беззубым белогвардейским правосудием».
«Краснов - это рекомендация, - подумал я. - Ну ничего, я буду очень осторожен и насторожен».
И точно: едва мы сошлись на дистанцию удара шашкой, рука хорунжего метнулась к эфесу оружия и потянула его из ножен. Время для меня спрессовалось и пошло медленно-медленно: казалось, что плотный бородатый оппонент напротив меня едва шевелится. Потом рукоять меча сама прыгнула мне в руку. Сверкнула ослепительная вспышка, заставив оппонента зажмуриться, и я, сделав шаг вперед, прямым выпадом в сердце по рукоять вбил сияющее лезвие в грудь бандитского вожака, повернул и тут же извлек обратно. Покойник запрокинул бородатую голову, изо рта фонтаном ударила кровь. Едва я вытащил из его тела меч, сделав шаг назад, оно мешком осело на землю. Кажется, на все ушло секунды две, не больше.
«Таким ударом, - назидательно сказала энергооболочка, - гоплиты-спартанцы царя Леонида в тесной схватке под Фермопилами убивали персидских воинов Ксеркса, насквозь пробивая плетеный из лозы щит, легкую кольчугу и тело до самого сердца. А тут ни щита, ни кольчуги, одно сплошное мясо. Да и силушки с реакцией у тебя сейчас поболе, чем даже было у старины Ареса».
«Спасибо за информацию», - мысленно сказал я энергооболочке, опуская меч острием к земле и оглядываясь по сторонам.
Мои остроухие в конном строю хранили гордое молчание. Ничего другого от меня они не ожидали. Столпившиеся вокруг Миронова и Голубова делегаты съезда фронтовиков о чем-то возбужденно гомонили. Но это было и понятно: один из самых лихих рубак Дона у них на глазах первым схватился за оружие и был убит одним-единственным выпадом. К тому же ужасное смущение у них вызывал сам мой меч, продолжавший испускать яркое сияние Первого Дня Творения, и теперь будущий красный атаман Войска Донского торопливо объяснял землякам, с кем их на самом деле свела судьба. Но самые интересные события творились там, где свою последнюю оборону занял отряд Чернецова. Его бойцы вразнобой вставали на ноги и, оставив на земле свое оружие, с поднятыми руками шли в мою сторону.
Сейчас, когда один их вожак покинул отряд, а другой был убит у них на глазах, первым схватившись за оружие, они стали теми, кем и были на самом деле: молодыми безусыми мальчишками шестнадцати-восемнадцати лет от роду - гимназистами, кадетами, юнкерами, студентами, поддавшимися на тлетворное обаяние есаула Чернецова. И лишь совсем немногие оказались взрослыми казаками. С другой стороны, я не мог не признать: то, что проповедовали и творили большевики, прежде чем я начал вправлять им мозги, вызывало в этих юношах ужас и отвращение, а в фигурах Троцкого, Свердлова, Зиновьева и прочих они видели воплотившихся антихристов, призванных разрушить мир.
Подходя ко мне, эти мальчики сдергивали с голов папахи и опускались на колени. Было их и в самом деле что-то около двух с половиной сотен.
- Ну вот и все, юноши, - сказал я им, - теперь вы под моей защитой. А ваш хорунжий Лазарев жил как зверь, и умер как собака, оскалившая зубы на тигра.
- Скажите, кто вы? - спросил один из молодых людей, по виду студент. - На типичного большевика или левого эсера вы совсем не похожи.
- Я капитан сил специального назначения генерального штаба России из мира сто лет тому вперед Серегин Сергей Сергеевич, - ответил я. - Но это только одна часть моей личности. Еще я являюсь победителем и законным наследником свойств эллинского бога войны Ареса, командующим небольшой, но очень эффективной личной армией, Специальным Исполнительным Агентом Творца Всего Сущего, Защитником Земли Русской, Богом Священной Оборонительной Войны, Бичом Божьим, Адептом Порядка и младшим архангелом. И лишь третья моя ипостась - это член Центрального комитета партии большевиков, специально уполномоченный товарищем Лениным для борьбы с мятежом атамана Каледина.
- Но почему же, господин Серегин, вы, кадровый офицер, оказались с большевиками, а не с нами? - вопросил тот же юноша. - Ведь они же губят Россию, пожирая ее будто саранча!
- Большевики большевикам рознь, - ответил я. - Тех, что губят Россию, я вбиваю в прах, а тех, что на самом деле намереваются построить новое справедливое общество, оберегаю и поддерживаю, ибо за ними будущее. Старая Россия безнадежно умерла еще год назад, и любые попытки ее воскрешения бесполезны. Господа генералы, наставившие револьверы на своего государя, разрушили ее становую жилу, но еще больше виновны в том политиканы, спровоцировавшие в Петрограде голод, которого там не должно было случиться ни при каких обстоятельствах. Впрочем, читать вам сейчас полный курс политграмоты нет времени. Просто примите на веру то, что Господь уже сделал ставку на конструктивную часть большевистской партии и повелел мне вести Россию в ее светлое будущее прямым путем, минуя кровавые зигзаги гражданской войны. Многонациональному российскому народу сейчас нужен мир и только мир, в том числе и внутренний, чтобы брат не шел на брата, а сын на отца. И я стану беспощадно уничтожать любого, кто станет мешать достижению этой цели, будь он красным, белым, жовто-блакитным или серо-буро-малиновым. Мне одинаково противны как репрессии против офицерства и казачества, которые запланировали некоторые вожди революционных бабуинов, так и та карательная вакханалия, какую ваш отряд устроил на Ясиноватском руднике и в окрестностях. Под моей защитой весь русский народ, а не одна его какая-то часть.
- Мы вам не верим, господин Серегин, потому что большевики не могут принести в Россию ничего, кроме разрушения, - под смущенно-возмущенный ропот своих товарищей выкрикнул низенький крепыш. - Того, о чем вы сейчас сказали, просто не может быть, потому что не может быть никогда!
- А мне все равно, верите вы мне или нет, - пожал я плечами, - по крайней мере, прямо сейчас это не имеет никакого значения. Вы - мои личные пленники, которым гарантированы жизнь, хорошее обращение, а раненым еще и медицинская помощь. Как только тут все закончится, всех вас отправят в мои владения в другом мире на сортировку, где у вас будет время подумать обо всем. Те, кто уверуют в сказанное мной, получат возможность вступить в мою армию, а те, что нет, отправятся в ссылку без права возвращения, в дикие места, с одними только ножами. Третьего не дано. Но это потом, а сейчас - главное событие сегодняшнего дня. Сейчас состоится бой насмерть на холодном оружии между мною и вашим командиром есаулом Чернецовым. Хоть он большой мерзавец и убийца, но все равно русский офицер, храбро сражавшийся за Отечество и проливавший за него кровь, а потому я не могу отказать ему в чести умереть в бою. Убивая безоружных людей, он совершил непростительное преступление, и за это я, призывая в свидетели Господа Бога, казню его собственной рукой. Аминь!
С Чернецовым все прошло как нельзя лучше. Уже после нескольких пробных выпадов этот та-
лантливый любитель-самоучка понял, что его превосходят в классе и скорости движений на несколько уровней, и попытался совершить финт ушами. Перебросив шашку в левую руку, он сунул правую за отворот офицерской бекеши, вытащив оттуда маленький дамский браунинг. Направив ствол мне в грудь, он с перекошенным от торжествующей злобы лицом нажал на спуск, но услышал только тихое «щелк». В патроннике не оказалось патрона. То есть это не мои люди вытащили для подстраховки, пока тот валялся без сознания, а его там вообще никогда не было23. Оружие это не боевое, возил его с собой Чернецов вообще на всякий случай, вставив магазин и не передернув затвор, поэтому что получилось, то получилось. И в положении он оказался крайне дурацком. Передернуть затвор пистолета одной рукой невозможно, надо либо бросить шашку, либо сам пистолет. А мгновения идут, и надо что-то решать... Дальше последовал предсказуемый и довольно неловкий укол, точнее, тычок слева, который я довольно легко сблокировал, отбросив оружие противника далеко в сторону, и, сделав шаг вперед, в ответном выпаде хорошо достал оппонента острием меча в гортань. Глядя на меня мутнеющими глазами, есаул Чернецов уже знал, что умирает. Мне осталось только разорвать дистанцию и ждать, пока закончится агония: удары милосердия не для таких людей, как он. И на все это с ужасом смотрели его недавние подчиненные. Некоторые даже плакали.
- Ну вот и все, юноши, - сказал я им, когда главный «пожарник» генерала Каледина испустил дух. - Был бы я такой, как ваш бывший командир, вы бы сейчас на все это не смотрели, поскольку были бы уже необратимо мертвы. И поединка бы этого не было, потому что ни для чего другого есаул Чернецов мне не был нужен живым ни в каком виде. А сейчас, как я и обещал, здоровые отправятся в сортировочный лагерь, а раненые и больные - в госпиталь. Шевелитесь, шевелитесь, мои юные господа, шнель-шнель. Там вас не съедят.
Пока я говорил, в воздухе открылись два портала; из одного выбежали мои остроухие в белых халатах, взяли лошадей телег с ранеными под уздцы и повлекли их за собой в мир Содома, а всем остальным я острием меча, как учитель указкой, указал на второй портал, за которым виднелись просторы летней артанской степи, палаточный лагерь и ожидающий пополнения наряд воев. Сначала по одному, а потом и плотной группой, в нее побрели юные соучастники есаула Чернецова. И туда же поэскадронно отправилась рейтарская дивизия капитана Воронкова, ибо свою задачу в этом мире она уже выполнила.
- И что с ними будет? - спросил Николай Голубов, когда оба портала закрылись, имея в виду молодых людей из отряда Чернецова.
- Не переживайте, Николай Матвеевич, - ответил я, - ничего страшного с ними не случится. Посидят в палатках посреди летней степи, остынут от всего пережитого, подумают о своей печальной судьбе, а тем временем мы разберемся, кто из них записался в отряд потому, что ему за державу обидно, а кто - ради того, чтобы иметь возможность убивать и грабить. Первые рано или поздно услышат Призыв и встанут под мои знамена, чтобы защищать Россию в иных мирах и временах, а вторых для улучшения местной человеческой породы я навеки сошлю в дикую местность, где люди одеты в шкуры и дерутся камнями. В любом случае никто из них сюда не вернется, ибо тянется тут уже за ними кровавый след, взывающий к отмщению. Впрочем, если бы события шли естественным чередом, то никто из этих молодых людей не дожил бы и до двадцатого года, да и сами они поубивали немалое количество разного народа, в том числе и других казаков.
- Хорошо, Сергей Сергеевич, - кивнул Голубов, - мы сообщим родным этих юношей, чтобы они не торопились заказывать по ним заупокойных молебнов. Хотелось бы, конечно, чтобы эти молодые люди могли писать своим близким письма. Но, наверное, это невозможно.
- Да нет, почему же, - ответил я, - те молодые люди, которые вступят в мою армию, смогут время от времени присылать весточки своим родителям, и при благоприятном стечении обстоятельств, после отбытия епитимьи за участие в гражданской войне, даже вызвать к себе невест и жен, у кого они есть. А вот тех, кого мы отправим в пожизненную ссылку, и в самом деле можно будет оплакивать как мертвых, ибо связь с ними разорвется навсегда. Но сейчас, товарищи, нам пора готовиться к визиту в Новочеркасск. Пора свергать генерала Каледина и сажать на его место товарища Миронова. И, в первую очередь, для этого требуется отрезать головы господам Лазареву и Чернецову, чтобы взять их с собой. Или вы думаете, что самодельный диктатор Области Войска Донского поверит нам на слово, что его главная ударная сила прекратила свое существование? А потом пусть передает власть и стреляется, если ему так захочется. И не делайте такие лица, товарищи. Это человек виновен, во-первых, в узурпации власти (ибо безальтернативные выборы атамана иначе назвать нельзя), во-вторых, в том, что именно он положил первый камень в фундамент будущей гражданской войны, который мне теперь необходимо полностью устранить.
Семьсот девяносто восьмой день в мире Содома, около пяти часов пополудни. Забро-
шенный город в Высоком Лесу, Башня Силы. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
К атаману Каледину во дворец мы собрались заявиться, как и полагается в таких случаях, уже с наступлением темноты, но до того, как порядочные люди, поужинав, ложатся спать. Перед началом операции я, надо сказать, довольно долго мучился сомнением по части того, какое спецпод-разделение взять с собой в качестве силовой поддержки: разведбат капитана Коломийцева, роту первопризывных амазонок или батальон германоязычных кригскамрадов гауптмана Вернера фон Баха.
От последнего варианта я отказался почти сразу. Не стоило впутывать честных тевтонских парней в наши внутренние чисто русские дела, да и их там могли неправильно понять. То ли дело - операция по интернированию бельгийского короля или внезапный захват изнутри Будайской крепости. Впрочем, для амазонок, обученных действовать на открытой, предпочтительно степной местности, операция по захвату зданий и сооружений будет не по профилю, как и для батальона капитана Коломийцева, на три четверти состоящего из тех же амазонок. Впрочем, Центральную Раду в Киеве брали именно они, и получилось весьма неплохо, так что и выбора-то у меня никакого нет. Но на будущее надо иметь в виду, что из новых контингентов следует сформировать русскоязычное штурмовое подразделение, чтобы в похожих случаях ни у кого не возникало вопросов об иностранном вмешательстве в наши внутренние русские дела.
Из местных меня сопровождали войсковой старшина Миронов (как преемник Каледина на должности войскового атамана), войсковой старшина Голубов и товарищ Махно, сделавшийся кем-то вроде моего постоянного адъютанта. Кобра до сих пор сидела в Александровске, развернув там настоящий вербовочный пункт для тех, кто не мог ужиться с Советской властью и в то же время не желал встревать в братоубийственную войну. На данный момент таких людей в Советской России больше, чем достаточно, и только неумные действия углубителей революции заставят их сняться с места и влиться в ряды Добровольческой армии, ныне по численности представляющую собой нечто среднее между полком и бригадой. Нет уж, пусть лучше они вливаются в ряды моей армии.
Еще два таких пункта неплохо бы развернуть в Петрограде и Севастополе. «Неумолимому» пора обзаводиться живой командой, и офицерский состав для него лучше всего переучивать из офицеров военно-морского флота. По крайней мере, как уверяет меня искин Бенедикт - их первый император Шевцов так и сделал, навербовав для своей экспедиции отпускников-пенсионеров, которых имперские технологии потом подтянули по здоровью. Тут, в Питере и Севастополе, можно вербовать кандидатов всех возрастов: от кадетов закрытого большевиками Морского корпуса до седых адмиралов-отставников, из которых на ум пока приходит только уже известный мне Андрей Августович Эбергард.
Впрочем, сейчас главная забота - это ликвидация Калединщины, ну и Корниловщины заодно, ибо этот баран в генеральском мундире, вообразивший себя львом, тоже пасется поблизости. Сначала я пребывал в сомнениях по поводу того, как поступить с «добровольцами», но, лично познакомившись с есаулом Чернецовым, пришел к выводу, что ужиться с такими господами, которым обидно не за Державу, а только за себя лично, у меня не получится. Такое только загнать в угол, откуда нет спасения, и рубить вмах, покуда не устанет рука. Или все же не стоит торопиться с выводами - ведь должны же быть среди сбежавшихся на Дон офицеров не только полные отморозки, но и юные идеалисты, не понимающие, что сражаются как раз за тех людей, что полностью разрушили любимый ими старый мир - с хрустом французской булки и брызгами шампанского.
Однако начинать следовало как раз с Каледина.
25 (12) января 1918 года, вечер. Область Войска Донского, Новочеркасск, Атаманский дворец.
Для местных все началось внезапно. В Атаманском сквере24 зарычали моторы БМП-2, в воздухе над городом, уютно расположившемся в излучине реки Аксай, появились «Шершни», а по лестницам и коридорам дворца затопали ноги невежливых пришельцев. Казачий караул, выставленный у логова генерала Каледина, сдался без единого выстрела, ибо, несмотря на некоторую изолированность области Войска Донского от остальной России, в Новочеркасск из Киева успели просочиться некоторые пикантные подробности захвата города большевиками, и все понимали, кто именно мог заявиться к ним с такой помпой. А дураков перечить такой силе там не было.
Атаман Каледин в это время как раз проводил совещание с членами своего так называемого правительства. «Так называемого» - потому что господа министры, избранные по одному от каждого из казачьих округов, не имели никаких полномочий исполнительной власти, и их распоряжения происходили отдельно от реальной жизни. Можно даже сказать, что в Основном Потоке месяц спустя эта конструкция пала даже не под натиском большевизированных частей старой армии и подразделений Красной гвардии, а под тяжестью собственных внутренних неустройств.
Не успели атаман и его «министры» испугаться неожиданной суете, как дверь распахнулась, и на пороге появился разгневанный Господень архангел с сияющим огненным мечом в правой руке, сопровождаемый двумя казачьими войсковыми старшинами и свитой из вооруженных людей в форме незнакомого господам министрам образца. При виде такого грозного явления заседающие чуть было не совершили акт непроизвольной дефекации, с последующим выпрыгиванием в окна. Но обошлось - и с первым, и со вторым.
- Э, господа... - привстав со своего места, проблеял генерал Каледин, - позвольте узнать причину столь неожиданного визита?
- А вы не догадываетесь, господин Каледин? - громовым голосом спросил архангел. - Ваше время кончилось, вы прокляты и приговорены к уничтожению. Удалив из списков претендентов на должность войскового атамана все фамилии, кроме своей, вы совершили страшный грех, именуемый узурпацией власти, ибо выборы сами по себе не могут быть безальтернативными. Потом, взяв власть, вы воспользовались ею самым дурацким образом, доведя управление областью Войска Донского до полного развала, и сейчас, чтобы защитить вас, не залает даже собака. Но и это еще далеко не все. Вы подняли мятеж против центральной власти в Петрограде, объявив, пусть и временно, подвластные вам территории независимым вам государством.
- Но, позвольте, господин Серегин! - воскликнул атаман Каледин, уже догадавшись, с кем имеет дело. - Большевики взяли власть в Петрограде при помощи вооруженного переворота, а значит, они не законная всероссийская власть, а узурпаторы...
- Не позволяю! - рявкнул архангел. - Во временном правительстве, которое они свергли, легитимности также не было ни на гран. Его существование не обуславливалось ни силой вековой традиции, как правление династии Романовых, ни всенародным волеизъявлением, а большевики сразу же закрепили результаты своего вооруженного выступления резолюцией Второго Съезда Советов, и тем самым обрели легитимность от имени многонационального российского народа. А вы приказали арестовать делегатов этого съезда от области Войска Донского и бросить их в тюрьму. Более того, вы первым инспирировали в России гражданскую войну, приказав разгонять Советы на подвластной вам территории, и даже стирать с лица земли рабочие поселки вместе со всем их населением. Убитые по вашему приказу рабочие и члены их семей вопиют к отмщению. За это преступление, в силу данных мне полномочий Защитника Земли Русской, я караю по высшей мерке. Вот, полюбуйтесь...
Один из сопровождающих архангела молоденький солдат, при внимательном рассмотрении оказавшийся миловидной девицей, внес в помещение и поставил на стол две плетенные сетки с отрезанными головами, в которых присутствующие опознали есаула Чернецова и его помощника хорунжего Лазарева. Генералу Каледину сразу же стало дурно, и он едва было не потерял сознание, представив и свою собственную голову, присовокупленную к этой страшной коллекции. Про господина Серегина, причастного к странному мирному договору между Германией и Советской Россией, а также замешанного в ликвидацию Центральной Рады в Киеве и разгон Учредительного Собрания в Петрограде, говорили самое разное. Но при этом все источники слухов и пересудов сходились во мнении, что это страшный человек, или даже не совсем человек, в достижении своих целей не останавливающийся ни перед чем, при малейшем сопротивлении пуская в ход то свою личную вооруженную силу, то колдовские манифестации страшной мощи. Вот и сейчас его люди его уже захватили дворец, и, судя по отсутствию хоть какой-нибудь стрельбы, в защиту атаманской власти действительно не гавкнула даже собака. Все кончено и спасения нет.
- И что же теперь, господин Серегин, - совершенно пав духом, сказал этот человек, - вы меня убьете?
- Совсем нет, - ответил страшный визитер; сияние вокруг его поблекло так, что на него можно было смотреть, не щуря глаза, - я убиваю только в бою или смертельном поединке, как в присутствии многих свидетелей убил этих двух двуногих бабуинов, совершенно потерявших человеческий облик. При этом члены их отряда остались все живы и здоровы, а те из них, что были ранены ранее, попали в мой госпиталь на излечение. Впрочем, из этих юношей со взором горящим еще может выйти толк и польза для русского народа и всего человечества, а из вас - уже нет. Поэтому сейчас вы официально в письменном виде отречетесь от должности войскового атамана, передав ее вместе со всеми властными полномочиями, которых у вас нет, присутствующему здесь председателю донского военно-революционного комитета войсковому старшине Филиппу Кузьмичу Миронову. После этого можно будет телеграфировать в Петроград о том, что мятеж генерала Каледина прекращен при самом минимальном пролитии крови, а присутствующие здесь члены Донского правительства будут интернированы в моих владениях с гарантиями сохранения жизни и личной неприкосновенности. На этом все, потом разберемся, кого и куда пристроить.
И тут заговорил председатель Донского правительства Митрофан Богаевский - солидный представительный мужчина с пышной гривой седеющих волос, поэт и прозаик, певец былых казачьих вольностей, чем-то похожий на изрядно облагороженного господина Чернова.
- Мы опасаемся, - сказал он, - что после передачи власти большевикам в Новочеркасске, да и во всей области Войска Донского, начнутся такие же комиссарские бесчинства, как и в остальной России. Наступающие на нас красные отряды жаждут казачьей крови и нашего имущества, ибо живут тут люди гораздо лучше, чем в Центральных губерниях.
- Никаких бесчинств не будет, - ответил Серегин, - ибо просоветские казаки, составившие Дон-ревком, отнюдь не склонны к тому, чтобы тиранить своих соседей, а красные войска Антонова-Овсеенко после окончательного установления на Дону собственной советской власти будут остановлены приказом из Петрограда и подвергнуты полной демобилизации, ибо в них полностью отпадет надобность. Решайтесь, господин Каледин: поступив так, как я сказал, вы спасете сотни, а может, тысячи жизни ваших земляков.
- Ну хорошо, - сказал Каледин, - давайте сюда свою бумагу - если нет другого выхода, я подпишу ее под ваши гарантии недопущения бесчинств и погромов.
И как только генерал Каледин поставил свою подпись под документом, делающим его бывшим атаманом, за окнами громыхнул раскат грома - того самого, что с ясного неба. Еще один исторический поворот свершился.
Восемьсот второй день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
На то, чтобы окончательно закрыть все хвосты по белому движению на Юге России, у меня ушло еще четверо суток. Добровольческая армия на момент переворота в Новочеркасске базировалась на Ростов-на-Дону, а ее передовой отряд под командованием полковника Кутепова вел бои с группой краскома Сиверса на Таганрогском направлении. Ростов, захваченный Добровольческой армией после подавления там советской власти в декабре семнадцатого года, был густо залит рабочей кровью. Корниловцы вешали и расстреливали не только пленных красногвардейцев, но и всех, кого подозревали в сочувствии советской власти.
После освобождения города советскими войсками ответом на такую «политику» корниловцев, если не принять экстренных мер, неизбежно станет красный террор против местных представителей эксплуататорских классов. Утром тринадцатого числа (то есть двадцать шестого января по Григорианскому календарю) я со своими людьми высадился в поселке Матвеев Курган, где к тому времени располагался штаб группы Сиверса, предъявил свой мандат, после чего заявил, что беру руководство операцией по ликвидации Добровольческой армии на себя. От такой новости Сиверс на некоторое время впал в ступор, а потом ответил, что мандат у меня, конечно, страшный, но он подчиняется только товарищу Антонову-Овсеенко. Тогда прямо из его штаба, расположившегося в здании железнодорожной станции, я открыл портал в императорскую ложу Таврического дворца, откуда товарищ Ленин дирижировал Съездом Советов.
К этому моменту делегаты уже заслушали отчеты ВЦИК и Совнаркома, утвердили декларацию об образовании Российской Советской Социалистической Республики, ратифицировали мирный договор с Германией и протокол о присоединении к нему Австро-Венгрии, и в настоящий момент дебатировали вопрос Закона о Земле. Левые эсеры, как я понимаю, встали дыбом, настаивая на своем первоначальном варианте закона, а большевики, которым совсем не хотелось лезть в эту кровавую яму, аргументировано возражали им по пунктам, отбивая все наскоки. Впрочем, это было напрасное перетирание слов на мелком сите: энергооболочка, собрав данные с зала, сообщила, что наш, то есть большевистский, проект без всяких лишних хлопот соберет две трети голосов. Видимо, понимал это и Ильич, но продолжал тянуть канитель, чтобы ораторы выпустили пар и успокоились. Поэтому, увидев меня, главный большевистский вождь откровенно обрадовался.
- Доброе утро, товарищ Серегин, - потер он руки, - надеюсь, вы к нам с добрыми новостями?
- Да, товарищ Ленин, с добрыми, - сказал я. - Калединщина на Дону к настоящему моменту ликвидирована как явление. В Новочеркасске сейчас обживается атаман советского Войска Донского товарищ Миронов, он же председатель военно-революционного комитета, а генерал Каледин уже отвечает на настойчивые вопросы моего начальника службы безопасности товарища Бергман. Как оказалось, этого кадра можно довольно чисто закопать без всякого классового подхода, на одном лишь деле о фальсификации выборов войскового атамана, а следовательно, узурпации власти.
- Ну это же просто замечательно! - всплеснул Ильич руками. - Тот, кто называл узурпаторами нас, большевиков, сам оказался чистейшим узурпатором.
- Это далеко не все, - сказал я. - Калединщина умерла, но корниловщина пока жива. В настоящий момент Добровольческая армия, имеющая в своем составе около трех тысяч штыков, расположена в районе Ростова на Дону, а ее передовой отряд под командованием полковника Кутепова в районе Таганрога ведет бои с группой товарища Сиверса, который сейчас стоит у меня за спиной.
- Так этот молодой человек - товарищ Сиверс?! - воскликнул вождь большевиков. - Очень интересно познакомиться, премного о нем наслышан. Да вы рассказывайте, товарищ Сиверс, рассказывайте, как там у вас идут дела?
- Здравствуйте, товарищ Ленин, - смутившись, сказал Сиверс. - Бои у нас тяжелые, враг сопротивляется отчаянно, но мы непременно победим...
- Конечно, победите, товарищ Сиверс, - кивнул Ленин. - Но, как я понимаю, у товарища Серегина имеется по эту поводу какое-то особое мнение, иначе бы он вас сюда не привел.
- Да, товарищ Ленин, имеется, - подтвердил я. - Каледин рухнул так быстро, потому что у него не было опоры ни в народе, ни в войсках. Корнилов - это совсем другое дело. Он опирается на озверевший офицерский сброд, уже испробовавший крови русских людей и не желающий останавливаться. В моих глазах эти люди выглядят живыми мертвецами, и чем быстрей их удастся похоронить, тем будет лучше для всех. Сами они в плен не сдаются, и, в свою очередь, убивают все попавших к ним в руки красногвардейцев и просто сочувствующих советской власти. Но тут есть несколько вопросов. Во-первых, для скорейшей ликвидации корниловщины, чтобы из района Таганрог-Ростов живым не ушел ни один мерзавец, мне необходимо будет бросить в сражение боевые части моей армии. Во-вторых, наличие на одном театре боевых действий двух независимых друг от друга союзных армий - это всегда путь к большим неприятностям. Во избежание накладок и непонимания я прошу непосредственно подчинить мне группу товарища Сиверса. В-третьих, пока я затаптываю угольки и искры белогвардейщины, никто не должен начать поливать их керосином, а иначе пожар разгорится не слабее, чем в Основном Потоке. Не должно быть никакой коллективной ответственности и огульных репрессий против классовых врагов, только выявление уцелевших палачей трудового народа и их придание суду революционного трибунала, а не то все вернется на круги своя.
Сиверс хотел что-то сказать, но Ильич его прервал, не дав и рта раскрыть.
- Да-с, товарищ Сиверс, это действительно так, - подтвердил он, заложив большие пальцы за проймы жилета. - И вас это тоже касается, поэтому, будьте добры, не возражайте и слушайте, что вам говорят. Товарищ Серегин - человек для нашего времени не местный, но уже несколько раз он оказывал нам более чем значительную помощь. Если бы не он, то над Советской Россией до сих пор висел бы дамоклов меч германского нашествия. Он помог нам раскрыть окопавшихся в наших рядах агентов мирового капитала и злейших врагов Советской власти, и он же помог нам быстро и бескровно решить вопрос с калединщиной. А вот кто такой на самом деле товарищ Сиверс, для нас еще вопрос.
Прозондировав Сиверса своими методами Бога Войны, я пришел к выводу, что в Основном Потоке на него повесили чужих собак. Да и по времени тоже банально не сходится. Как доложила энергооболочка, в середине марта он уже командовал пятой армией на харьковском направлении, а гусарствовать большевики на Дону начали только к началу апреля. К этому времени самым главным советским деятелем на Юге России, фактически красным наместником, стал Антонов-Овсеенко, что и закончилось всеобщим белоказачьим восстанием и возвращением из небытия Добровольческой армии.
- Товарищ Сиверс не виновен в приписываемых ему грехах, - сказал я. - В этом деле замешаны совсем другие люди. Во-первых, товарищ Антонов-Овсеенко, остававшийся советским главнокомандующим на юге России, в то время как товарища Сиверса сразу после освобождения Ростова перебросили на другое направление. Во-вторых, местные товарищи из ростовского ревкома, вышедшие из подполья и жаждавшие мести за корниловские репрессии.
- Очень хорошо, - сказал Ильич, - просто замечательно. В таком случае мы отзываем товарища Антонова-Овсеенко в Петроград, а главнокомандующим Южным фронтом становится товарищ Серегин, так сказать, до особого распоряжения. Вы меня поняли, товарищ Сиверс?
- Так точно, товарищ Ленин, - ответил тот, подтянувшись.
- В таком случае выполняйте, - махнул рукой Ильич. - А у нас тут и своих забот полон рот.
Тем временем Корнилов понял, что после переворота в Новочеркасске его маленькая Добровольческая армия рискует угодить в окружение, и намылился на ретираду. Отступать он решил в сторону Екатеринодара, где пока гнездилась своя кубанская казачья Рада, благо путь через Батайск был еще свободен, поскольку товарищ Автономов со своими большевизированными войсками, выведенными с Кавказского фронта, пока не продвинулся дальше Тихорецкой. Одно дело для корниловцев - три месяца партизанским отрядом бродить пешком по обледеневшим степям, и совсем другое - с ветерком промчаться триста километров по железной дороге.
Дальнейшие события развертывались быстро и страшно. Вечером тринадцатого января по юлианскому календарю (а по григорианскому, соответственно, двадцать шестого числа) из Ростова вышел первый воинский эшелон с отборным корниловским офицерским полком в пятьсот штыков. Два звена «Шершней», все в ударном обвесе, поймали его на перегоне Брюховецкая-Тимашевкая и прямо на ходу расстреляли из магнитоимпульсных пушек. К этим людям у меня не было ни жалости, ни сожаления, так что высадкой десантов для добивания раненых я не заморачивался. И так понятно, что в этой мешанине деревянной щепы от разбитых теплушек и кровавого человеческого фарша уцелеть могли не только лишь все.
Дальше поезда из Ростова пошли густо, как лосось на нерест, при этом вместе с корниловцами от наступающих красных драпали члены их семей, у кого те были при себе, а также разные ростовские буржуи, которым правдами и неправдами удавалось влезть в переполненные эшелоны. Эти люди опасались возвращения советской власти и пытались сбежать от нее любой ценой, но вместо спасения угодили в самую мясорубку. По счастью, таких случайных жертв было совсем немного, ибо специальных поездов для эвакуации гражданских генерал Корнилов в первую ночь не отправлял. Одновременно, также по железной дороге, из Таганрога начал отходить отряд Кутепова, и на участке Таганрог-Ростов разыгрался воздушный террор. Люди, которые на своей собственной территории повели себя как иностранные оккупанты, другого отношения к себе не заслужили.
Утро четырнадцатого числа выдалось томным. Поезда, отправившиеся в течение ночи из Таганрога в Ростов и из Ростова в Екатеринодар, стояли на путях разбитые, а их некогда живая начинка была перемолота, так тщательно, что для опознания погибших потребовался бы анализ ДНК. Помимо всего прочего, у Корнилова совершенно закончился подвижной состав: ни в Ростове, ни в Таганроге не осталось ни одного исправного паровоза. И в тоже время в составе отряда Кутепова оставалось еще порядка пятисот активных штыков, а у Корнилова в Ростове - около тысячи. И в этот момент «Шершни», закончившие воевать с эшелонами, переключились на Ростов. Ударам подверглись железнодорожная станция, где в ожидании погрузки скопилось значительное количество корниловцев и потенциальных беженцев, вербовочный офис Добровольческой армии (одноэтажное здание по адресу улица Никольская (ныне Советская) дом сто двадцать), и неофициальный штаб Корнилова в особняке Парамонова, (по адресу улица Пушкинская дом сто сорок восемь). Два последних объекта долбили не только магнитоимпульсными пушками, но и пакетами НАРов с триалинитовыми боевыми частями - а это такие гостинцы, что больше и не надо.
Особняк Парамонова после удара с воздуха превратился в пылающие руины, погребая под собой трупы генералов Корнилова и Маркова, генерал Деникин был тяжело ранен на вокзале, куда после штурмового удара «Шершней» со «Святогоров» десантировались четыре боеготовые когорты из интернациональной армии Велизария (что, собственно, спасло этому человеку жизнь). Еще одна когорта высадилась на территории городской тюрьмы, что было сделано для предотвращения массового расстрела политических заключенных при отходе белых из города. И еще одна когорта взяла под контроль железнодорожный мост, что превратило Ростов в ловушку для остатков Добрармии, ибо пешеходно-гужевой Донской мост являлся наплавным и функционировал только в теплое время года.
Впрочем, после гибели своего командного состава и захвата моими частями вокзала Добровольческая армия прекратила свое существование как организованная сила, рассыпавшись на отдельные подразделения (численность взвод-рота), лишенные управления и связи между собой. И сразу после высадки десантов в Ростове, полтора месяца находившемся под властью корниловцев, вспыхнуло стихийное просоветское восстание рабочих. Не всех красногвардейцев повесили и расстреляли, не все погибли в декабрьских боях, осталось и припрятанное оружие, а самое главное, в наличии имелось изрядное количество лютой злобы против вековых угнетателей. Поэтому, заняв назначенные им объекты, мои части активности больше не проявляли - со всеми остальными делами местные должны были управиться сами.
И одновременно восстание вспыхнуло в Таганроге, на который возобновила наступление группа Сиверса. Воздушная поддержка сделала красногвардейцев смелыми. Кутеповский заслон из сводного офицерского батальона на станции Неклиновка после бомбоштурмового удара «Шершней» был смят натиском 3-го Латышского Курземского полка, после чего уцелевшие белогвардейцы, которых осталось не более четырехсот активных штыков, оставили город и под ударами с воздуха вместе с ранеными и обозом стали отступать по дороге в сторону Ростова. Впрочем, Сиверс их не преследовал: решив свою ближайшую задачу, его войска остановились на отдых. Неподалеку от станции Мержаново отступающие белогвардейцы обнаружили разбитый в щепки эшелон с трупами тех, кто, как они считали, уже находится в безопасности.
И тогда же им стало известно, что в Ростове большевистское восстание, уличные бои, и к настоящему моменту город почти наполовину захвачен Советами. Это была катастрофа, на этот раз уже окончательная, но полковник Кутепов даже не пытался капитулировать (я бы еще подумал, принимать его капитуляцию или нет), а продолжал вести своих людей к Ростову форсированным маршем, теряя по пути бойцов и телеги обоза. До Ростова, насколько мне известно, дошло не более сотни человек (уже без Кутепова, погибшего при одной из атак «Шершней»), а на левый берег Дона не переправился вообще никто.
В самом Ростове уличные бои продолжились еще два дня, завершившись только к вечеру пятнадцатого (двадцать восьмого) января. И тогда же я отозвал обратно свои части, взамен доставив в Ростов Сиверса и Миронова, которым, согласно Декрету Совнаркома о налаживании мирной жизни, предстояло наводить в городе настоящий революционный порядок. Говорят, что телеграмма Съезду об окончательной ликвидации корниловщины вызвала среди товарищей депутатов бурное ликование и вал аплодисментов.
Тем временем в Ростове красногвардейцы прочесывали город, останавливая всех подозрительных, чтобы проверить на наличие пятен оружейной смазки на одежде, въевшийся запах сгоревшего пороха и присутствие специфических синяков, которые оставляет приклад винтовки при выстреле. Тех, у кого такие приметы обнаруживались, отправляли в городскую тюрьму для дальнейшей передачи в мое распоряжение, остальных же отпускали с извинениями. Самое главное, чтобы не было никаких расстрелов, ни массовых, ни одиночных, а уж мои люди разберутся, кого и куда направить дальше. Главное, что у этих людей хватило ума добровольно бросить оружие и прикинуться ветошью.
И тогда же, пятнадцатого числа, пока я еще возился с «добровольцами», произошло еще два, можно сказать, исторических события. Во-первых, из Минска вместе со своим корпусом сбежал Дов-бор-Мусницкий. Именно сбежал, потому что я просил товарищей из центра, пока я занимаюсь Калединым и Корниловым, не чесать хотя бы эту болячку. Никто поляков требованиями о разоружении не беспокоил, просто вечером пятнадцатого (двадцать восьмого) января их корпус снялся с места и форсированными маршами направился в сторону временной демаркационной линии. Никто их останавливать не стал, так что переход на сопредельную сторону прошел без потерь и в полном порядке. А там орднунг: оружие сдать, в вагоны погрузиться и шагом марш воевать за новую родину на Западный фронт. Именно так. Марионеточное польское королевство, которое решили учинить немцы, сразу после ратификации Брестского мирного договора Рейхстагом, войдет в состав Второго Рейха на правах вассального полуавтономного образования. И тогда же в новых землях проведут самую широкую мобилизацию, для пополнения изрядно поношенной кайзеровской армии. Просто прежде эти планы кайзер Вилли держал в секрете, а тут по случаю они вылезли наружу. Вот так, Панове: за что боролись, на то и напоролись.
Вторым событием был демарш ЦК левых эсеров: после утверждения на Съезде Советов большевистского варианта Закона о Земле они решили хлопнуть дверью и покинуть органы советской власти, что непременно должно было закончиться объявлением войны большевикам. И товарищи Прошьян и Натансон, несмотря на весь свой авторитет, ничего не могли поделать со своими однопартийцами. Большие дети, они и есть большие дети: если им что-то не нравится, падают на пол и закатывают истерику. Впрочем, что-то такое я подозревал с самого начала, и наладить двухпартийный консенсус старался только потому, что так советовала поваренная книга Старших Братьев. Теперь надо собираться и отправлять в Таврический дворец, решать с товарищами, что мне теперь делать в первую очередь. Пожалуй, пора заняться Финляндией...
29 (16) января 1918 года. Полдень. Петроград, Таврический дворец. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
С походом в Таврический дворец я несколько подзадержался. Да и не было особой причины мчаться туда сломя голову, ибо на данный момент ни один из вопросов не стоял на ребре, грозя рухнуть и наделать неприятностей. Обстановка в мире восемнадцатого года была, конечно еще далека от идеальной, но уже разительно отличалась от той, какая была в это же время в Основном Потоке. Из числа активных игроков на российских просторах выпала Германская империя, украинский национализм после ликвидации Центральной Рады превратился в сугубо местное явление, которое рассосется за несколько лет, а ликвидация калединско-корниловского движения уничтожила точку притяжения для потенциальных контрреволюционеров. Некуда, точнее, не к кому, им теперь стремиться, чтобы встать под знамена Белого движения.
К тому же при смягчении советской власти отношения к «бывшим» и желание такое у них изрядно поуменьшится. Теперь этим людям остается только искать возможность эмигрировать, как раньше говорили, «в страны Запада» или уходить со мной в верхние миры. Собственно, конкордат между советской властью и РПЦ еще не подписан, но обе стороны ведут себя так, будто этот документ уже действует. Речь Ильича на Съезде Советов о курсе на мирное построение социализма сильно ударила по позициям разных углубителей революции, а потому ситуация в Советской России движется не в сторону обострения, а наоборот. Так тоже бывает. После того, как на теле вскрыты и вычищены нарывы и удалены все инородные тела, организм сам находит силы для восстановления.
Так что я счел возможным потратить два часа на то, чтобы посидеть с местным Михаилом Романовым в моем кабинете и обсудить, кого из известных офицеров-монархистов мы можем забрать с собой, а кого следует предоставить своей судьбе. Потом, когда он ушел, со мной на связь вышел Дима Колдун и неожиданно сообщил, что канал в сорок первый год уже наполнился энергией, и открытию портала в этот мир мешает какая-то важная причина, какое-то условие, которое мы должны выполнить прежде, чем сделаем еще один шаг в направлении дома. Я прислушался к окружающему миру - и ощутил, что это и в самом деле так. Запрет на открытие первого портала в тот мир, действительно, не физический, а всего лишь логический. Вот выполним это условие - и окажемся на пороге войны, которую я с трепетом ощущаю как священную. И это при том, что здесь наши дела еще далеко не закончены: нетронутыми остались финский вопрос, Крым, молдавско-румынский вопрос, атаман Семенов в Забайкалье, Колчак и много что еще, ибо за три недели нельзя объять необъятное.
В таком настроении, не подозревая ничего дурного, прихватив с собой Нестора Махно, я отправился на встречу с Ильичем... и попал. Причем во всех смыслах. Буквально за несколько секунд до моего появления в коридоре Таврического дворца прозвучал револьверный выстрел. Неизвестный молодой человек стрелял в товарища Ленина, возвращавшегося в императорскую ложу после перерыва в заседании. Убийца ожидал свою жертву в коридоре и выхватил из кармана револьвер только тогда, когда вождь мировой революции, в сопровождении своего секретаря Дмитрия Бонч-Бруевича, прошел мимо него. С короткого расстояния, почти в упор, выстрелив Ильичу в затылок, он бросился бежать (как будто возможно убежать из переполненного людьми Таврического дворца). Убийцу тут же схватили и принялись бить с тем ожесточением, с каким обычно бьют бешеное животное. Когда мы с Нестором Махно, выскочив на крики из ложи, оказались на месте происшествия, сразу стало понятно, что дело безнадежно. Товарищ Ульянов-Ленин с пулей в голове был мертв как бревно, и даже искусство Лилии ничем не могло тут помочь, ибо мертвых не умеет оживлять даже она.
Только я об этом подумал, как раздался звук «хлоп!» - и появилась наша маленькая богиня-целительница, разъяренная как целая стая фурий. Взмах ее руки - и тело Ленина окаменело в стаси-се, еще один - взмах и люди, месящие убийцу ногами, повалились на пол тряпичными куклами. И только потом, придерживая на боку свой бесполезный маузер, прибежал товарищ Дзержинский, быстрым шагом пришли товарищи Сталин и Стасова, а следом за ними подтянулся прочий большевистский бомонд.
- Вы, товарищ Дзержинский, только что совершили самый большой просчет в своей жизни, -с горечью сказал я Железному Феликсу. - После того, как я повысил вашу квалификацию, специально обученные люди должны были оберегать товарища Ленина и днем и ночью, а особенно в те моменты, когда он находится среди большого количества людей. Ведь вы же знали, что, проиграв идейно, наши враги захотят просто убить вождя советского государства и таким образом решить свои проблемы. Программная речь, которую товарищ Ленин произнес на открытии съезда, означала крах их попыток развязать на территории бывшей Российской империи кровавую Гражданскую войну, и задушенное моими усилиями белогвардейское движение на Юге России только подтверждало эту истину.
- Мы отомстим, - сказал Дзержинский, сжав кулаки, - мы обязательно отомстим!
- Кому вы отомстите? - рявкнул я. - Непричастным ни к чему и невиновным? Развяжете красный террор, и, не мытьем так катаньем, втянете страну в кровавую трясину Гражданской войны, от которой я так старательно оттягивал вас все это время? Тех, кто попробует так поступить, я буду уничтожать с той же холодной эффективностью, с какой убивал корниловскую сволочь, ибо это явления одного порядка.
Дзержинский хотел было возразить, но его резко прервал Сталин.
- Есть мнение, - веско сказал он, - что товарищ Серегин прав, а товарищ Дзержинский ошибается. Красный террор - это как раз тот путь, на который нас толкают враги. И это не наша местная буржуазия, обессиленная и обезоруженная, и не осколки монархо-феодального режима, а правительства стран Антанты, разозленные последними событиями. Я уверен, что если копнуть это дело самым настоящим образом, то на поверхность вылезет нечто похожее заговору послов, случившемуся в Основном Потоке полугодом спустя. Они, должно быть, считают, что убийство товарища Ленина - это их последний шанс пустить историю по нужному им пути.
- Товарищи, - с едким сарказмом в голосе вдруг произнесла Лилия, - будет ли дозволено высказаться в вашем собрании маленькой богине-целительнице, или вы собрались похоронить своего вождя, даже не заслушав мнения врача?
- Говорите, товарищ Лилия, - ответил Сталин. - Мы знаем, что, оказывая свои целительские услуги, вы не делаете разницы между царем и мужиком, и это заставляет нас относиться к вам с величайшим уважением и доверием.
- Не торопитесь отпевать товарища Ленина, - сказала мелкая божественность. - Я не зря погрузила вашего вождя в стасис. Для местных условий его ранение необратимо смертельно, и даже в Тридесятом царстве я не взялась бы за такую работу, но в Аквилонии имеется функционирующее реанимационное оборудование цивилизации пятого уровня, а также два высококвалифицированных специалиста в ранге профессора медицины, которые смогут побороться за его жизнь. Самое главное, что пуля не задела лобные доли, в которых хранится сущность его личности, а повредила только продолговатый мозг, отвечающий за жизненные функции организма.
Товарищи большевики, присутствующие при этом разговоре, как-то разом переглянулись и облегченно вздохнули.
- Вы, товарищ Лилия, - выражая общее мнение, сказал Сталин, - сейчас вернули к жизни не только товарища Ленина, но и всех нас.
- Только имейте в виду, - произнесла богиня-целительница, - что ранение у вашего вождя очень тяжелое, даже по меркам галактической медицины, и еще неизвестно, сколько времени займет полное выздоровление и реабилитационный период, во время которого его работоспособность будет ограничена.
- В таком случае, - сказал я, - вплоть до полного выздоровления товарища Ленина исполнять обязанности председателя Совнаркома и лидера партии большевиков должен его заместитель товарищ Сталин, пусть даже это продлится год, два или десять. Других лидеров первого класса, способных повести за собой страну, я среди вас не вижу.
- Да, это так, - подтвердил Григорий Сокольников, - если товарищ Ленин не умер, а всего лишь временно нетрудоспособен, то это решение будет совершенно правильным.
Другие члены ЦК переглянулись и кивнули. Таким образом, даже без формального голосования, решение было принято единогласно. Вот что значит коллектив единомышленников, не разбавленный самовлюбленными павлинами и злобными бабуинами.
- Спасибо за доверие, товарищи, - сказал Сталин, которому только недавно исполнилось тридцать девять. - Будьте уверены, я вас не подведу.
И как раз в этот момент за стенами Таврического дворца громыхнул гром с ясного неба, а у меня в уме раздался голос Димы Колдуна: «Сергей Сергеевич, канал в сорок первый год полностью разблокировался и готов к открытию». Паззл полностью сложился. Условием открытия доступа к следующему уровню оказалась передача власти в Советской России в надежные руки красного Бонапарта. Ну что ж, будем иметь это в виду. А сейчас нужно действовать предельно быстро. Во-первых, необходимо переправить тело товарища Ленина в Аквилонию и отдать его убийцу для разработки Бригитте Бергман, а во-вторых, в темпе ошпаренной кошки приступать к выполнению нового задания
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ