Чародей как еретик

Глава первая

— Раз… два… три!

Четыре маленьких кулачка опустились в круг — и перевоплотились. Один превратился в камень, один — в ножницы, а еще два — в листы бумаги.

— Я выиграла! — воскликнула Корделия. — Ножницы режут бумагу!

— Нет, я выиграл! — поправил сестру Джеффри.

— Камень тупит ножницы!

— Тогда мы двое выиграли, — заметил Магнус.

— Бумага-то камень заворачивает.

— Значит, все-таки я выиграла, — не унималась Корделия, — потому что мои ножницы разрежут бумагу вокруг камня!

— Мы все выиграли, — просиял маленький Грегори. — Вот здорово!

— Нет, не здорово! — выпятил подбородок Джеффри. — Если все выигрывают, то никто не выигрывает!

— Такое могло прийти в голову только тебе! — фыркнула Корделия.

— Начни с того, что только девчонке могло прийти в голову сыграть в такую идиотскую игру! — огрызнулся Джеффри. — Где это слыхано, играть в «Ножницы, бумага и камень» больше, чем вдвоем?

«Новизна сама по себе не должна отпугивать от новых идей, Джеффри, — эти слова прозвучали у детей не в ушах, но прямо в голове, а исходили они от огромного черного коня неподалеку, внимательно наблюдавшего за ними. — Хотя на практике соревнование действительно не вполне удалось».

— Да ежу понятно, что ничего бы не вышло, Фесс!

— Не больно-то ты и старался! — Корделия буквально пронзила Джеффри взглядом. — Сквозь камень твой кулак видно!

— И не видно! А вот я точно вижу твои два пальца, они и вовсе на ножницы не похожи!

— Врешь! — взвизгнула Корделия.

«Дети, дети! — урезонивал их Фесс. — Пожалуйста, воздержитесь от чрезмерного употребления гипербол».

— Ничего не получится, Фесс, — вздохнул Магнус. — Они не остановятся, хотя знают, что Грегори наводит иллюзии лучше нас всех.

— И ничего я такого не знаю! — Джеффри покосился на Грегори, который испуганно попятился, вытаращив глаза.

— Вот это верно — ничего-то ты не знаешь, — согласилась с ним Корделия.

— Вы уйметесь?! — прикрикнул Магнус. — Или у вас так руки чешутся, что не можете удержаться без ссоры?

Корделия сердито покосилась на старшего брата, но смолкла. Джеффри только пожал плечами:

— А почему бы и нет? Или ты предпочитаешь драку, братец?

Магнус одарил его ленивой усмешкой.

— Предпочитаю. Если, конечно, у тебя хватит дурости подраться. Будем бороться или побоксируем?

— Нет! — крикнула Корделия. — Вы же знаете, что мама говорит о драчунах!

— Да мы понарошку, — Джеффри расстегнул камзол. — Поборемся… жарко сегодня.

«Пусть поборются, Корделия, — посоветовал Фесс. — Это даст выход избытку энергии. Кроме того, мальчикам полагается драться… в определенных пределах».

Магнус, улыбаясь, стянул свой камзол.

— Предупреждаю, братец, я выше и тяжелее тебя.

— А я ловчее! — огрызнулся Джеффри.

— Прекратите! — взмолилась Корделия. — Даже папа сказал бы… — девочка обескуражено замолкла, глядя, как братья, пригнувшись, медленно закружили, подкрадываясь друг к другу.

— Ах! Грегори, неужели ты ничего не можешь придумать, чтобы остановить их?.. Грегори! Куда ты подевался!

Магнус поднял глаза, и всплеск беспокойства заставил его на миг позабыть о поединке.

Джеффри увидел в обороне щель, нырнул, поймал Магнуса за колени и с победным кличем рванул на себя.

Тот грохнулся на спину.

«Джеффри! — огорчился Фесс. — Нечестно!»

Магнус вскочил на ноги с кровожадным воплем:

— Это нечестно! Нападать, когда меня отвлекла забота о твоем брате?

— Верно, ты отвлекся, — с готовностью согласился Джеффри. — А на войне всегда нечестно. Даже папа так говорит.

Магнус покраснел, и драка едва не превратилась во всамделишную, но в этот момент рядом с хлопком появился Грегори.

— Чужие!

Братья тут же забыли о ссоре.

— Чужие? Где?

— Вон там, на лужайке, — ткнул пальцем Грегори. — Мне показалось, что я услышал случайную мысль, и я слетал посмотреть — там такой большой дом, и люди в коричневых плащах пашут вокруг землю!

— Но та лужайка была пустой ещё в прошлое воскресенье! — воскликнул Джеффри. — Мы там пикник устраивали!

«Это было в позапрошлое воскресенье», — поправил Фесс.

— А сейчас там дом, — упрямо возразил Грегори.

— Два десятка человек смогут поставить глинобитный дом за день-два, — нахмурился Магнус. — А что за коричневые плащи, братец? Крестьяне носят холщовые штаны и рубахи!

— Откуда я знаю, — невинно закатил глаза Грегори. — Мне только семь.

— Тоже верно, — Магнус подхватил камзол и торопливо натянул его. — Пойдем посмотрим — только тихо!

«Нельзя, дети! Это может быть опасно!» — спохватился Фесс.

Но Магнус уже несся по воздуху прочь, стрелой проскальзывая меж деревьев. Джеффри ухнул и полетел следом, на ходу натягивая камзол.

«Только не подходите слишком близко», — безнадежно вздохнул Фесс.

Корделия схватила свою метлу, стоявшую рядом с деревом.

— Отлично, малыш! Ты сделал все, чтобы они не наставили друг другу синяков!

Грегори довольно улыбнулся и полетел за ней.

Дом был точно такой, каким его описал Грегори, — большой, крытый соломой, с глинобитными стенами. По крайней мере, с одной стеной. Остальные три пока еще недалеко ушли от голого плетня, и две пары работников усердно обмазывали их глиной. Изгородь окружала с четверть акра вокруг дома, и еще двое мужчин в коричневых рясах достраивали ее. Солнце поблескивало на потных выбритых макушках над откинутыми назад капюшонами ряс. Треть лужайки уже лишилась буйной зелени травы: две команды монахов усердно распахивали целину, каждый плуг тащили двое, а третий шел следом, направляя. За плугами тянулись темно-коричневые полосы свежевспаханной земли.

— А с чьего это позволения они забирают всю лужайку себе? — вспылил Джеффри.

— Так ведь никто и не запрещал им, братец, — пожал плечами Грегори.

Джеффри решительно направился вперед, засучивая рукава.

— Не смей! — Магнус ухватил его за шиворот, легко увернувшись от удара. — Это не твоя лужайка, чтобы ты разрешал или запрещал этим людям воспользоваться ею, — она принадлежит Королю!

— Но мы здесь всю жизнь играли!

— Мы играем во всем лесу, на каждой поляне и опушке, — напомнил Магнус. — И, конечно, можем уступить одно такое местечко святым отцам.

— Отцам? — Джеффри перестал вырываться и недоуменно уставился на брата. Затем широко раскрыл глаза.

— Ну да! Коричневые рясы, капюшоны — какой же я дурак, что не заметил этого раньше?

— Дурак и есть, — утешила его Корделия. — Это монахи.

Джеффри озадаченно посмотрел на поляну.

— А что они тогда здесь делают? Монахи живут в монастыре, далеко к югу… Тихо! Кто-то идет…

— А кто идет? — Магнус посмотрел через голову Джеффри на лужайку.

— Еще одни чужаки! — воскликнула Корделия.

— Они нехорошие, — помрачнел Грегори. Новые незнакомцы действительно казались не очень хорошими. Одежда у них была перепачканная, бороды нестриженные, а волосы — всклокоченные. Они появились из леса с нескольких сторон, крадучись подбираясь к монахам. Каждый нес щит и длинную дубину, а у одного или двух были еще и мечи.

Один из долгополых заметил врага и что-то тревожно прокричал. Его товарищи испуганно вскинули головы и мигом похватали из высокой травы стальные шлемы и дубинки. К ним через лужайку уже неслись, на ходу напяливая доспехи, пахари от второго плуга. Те, что ставили изгородь, и те, что строили дом, тоже побросали свои инструменты, вооружились шлемами и дубинами и бегом бросились на выручку к пахарям.

Джеффри помрачнел.

— Что ж это за монахи такие, с оружием?

— Ага, так значит, святым отцам нечестно защищаться от разбойников? — подковырнула брата Корделия.

Джеффри, сердито вспыхнув, обернулся к ней, но Магнус зажал ему рот, прошипев;

— Тихо! Вы что, хотите, чтобы они повернули против нас? — но заметив, как загорелись глаза Джеффри, старший прикусил язык.

«И в самом деле, будьте крайне осторожны, — поскольку Фесс не мог летать так замечательно, как они, ему потребовалось немало времени, чтобы догнать их. — А еще лучше, дети, пошли отсюда. Здесь опасно».

— Мы далеко от них, — возразил Джеффри, — и нас не видно.

— Здесь не опасно, Фесс, — взмолилась Корделия. — Мы же не собираемся сражаться с ними.

«Пока нет», — проворчал черный конь.

— Разбойники замедлили шаг, — сообщил Грегори.

Джеффри вырвался из рук Магнуса и шагнул к младшему брату.

— А ты откуда знаешь, что они — разбойники?

— Кто же еще одевается так неряшливо и вдобавок носит оружие?

Увидев дубинки, разбойники действительно замедлили шаги, но тем не менее окружили монахов с трех сторон, злобно ухмыляясь.

— Вы взаправду хотите отлупить нас, слуги Господни? — в устах самого длинного из разбойников последние слова прозвучали как ругательство.

— Старший монах шагнул вперед.

— Надеюсь, что нет. Кто вы такие и что вам здесь нужно?

Это почему-то показалось бандитам очень забавным, они аж захрюкали от удовольствия, а самый длинный отозвался:

— Мы благородные джентльмены, о добрый брат. Разве не видно по нашим изящным мордам и дорогой одеже?

— Ты хочешь сказать, что вы разбойники, — в словах старшего монаха скользнула тень презрения. — Ну что ж, а я отец Боквилва. Что вы собирались у нас отобрать?

Разбойничья ухмылка исказилась до оскала.

— Отобрать? А что у тебя есть, славный монашек. Все то есть.

Отец Боквилва пожал плечами.

— Берите все, что найдете. И не стесняйтесь — Господь не оставит нас.

Разбойники уставились на монаха, не веря собственным ушам. Ухмылка предводителя стала еще шире, он победно заржал:

— Ну и дурак же ты! За мной! — и направился в сторону дома, махнув своим людям рукой. — Овца готова, можно стричь!

Остальные разбойники затрусили следом. Монахи посмотрели им вслед.

— Не заберут же они мой молитвенник, — заметил один.

Монах постарше пожал плечами:

— Если и заберут, что с того? Я перепишу его тебе заново, по памяти.

— Да почему они сдались так просто? — прошипел Джеффри. — У них же есть и дубины и шлемы! Почему им так безразлично, что у них все отберут?

— Они люди духовные, — ответил Грегори. — Вещи из дерева или железа для них ничего не значат.

— Тебя забыли спросить, малявка!

— Тогда я спрошу у тебя, — рассердился Грегори. — Как могут такие благочестивые люди взять в руки оружие?

«К сожалению, такие прецеденты уже были, — вздохнул Фесс. — Служители каждой из религий рано или поздно берутся за оружие».

— Смотри, они достали щиты, — Магнус тронул брата за плечо. — Может быть, им просто нужно было время вооружиться.

Джеффри крутнулся, чтобы посмотреть, и покачал головой.

— Только щиты. У них с собой даже ножа кухонного нет.

— Разбойники возвращаются, — со страхом прошептала Корделия.

И действительно, разбойники высыпали из дома с криками ярости.

— Это что еще за шутки? — накинулся самый здоровый на отца Боквилву. — У вас что, нет ничего, кроме муки да гороха?

Священник кивнул другому бандиту.

— Я вижу, ты нашел мой требник. Возьми его, если хочешь. Бог даст мне еще.

Разбойник с проклятием отшвырнул требник прочь.

Подбородок отца Боквилвы затвердел.

— Там больше ничего нет. Лишь немного мяса, священные сосуды и кое-какая утварь.

— Больше ничего, а? — бандит ухмыльнулся и помотал грязным мешком. — А это что такое?

И поднял вверх золотую чашу.

— Это один из священных сосудов, о которых я только что говорил, — старший монах побледнел. — Он принадлежит не нам, но Господу. Умоляю тебя, возврати чашу на алтарь, с которого взял ее!

— Ты сам только что сказал, что Бог тебе подаст. Ну, а нам он подал эту золотую Божью штуковину.

— Вы не осмелитесь осквернить храм!

— Чего еще? Разве Господь не велит делиться с бедными?

— Ты богохульствуешь. Верни священную чашу — или ты разоришь дом Господень?

— Нет, твой ограблю! Ну-ка, что ты там еще прячешь, а?

— Ничего, хотя вы еще не добрались до наших шкур. А все наше золото уже у тебя в руках.

— Я тебе не верю! — рявкнул грабитель. — Ты уже хотел укрыть эту штуку от меня. А ну, говори!

И он хлестнул отца Боквилву по лицу. Голова священника мотнулась назад, лицо покраснело, он отчаянно попытался сдержать ярость и преуспел в этом. Разбойник зарычал и снова занес кулак, но в этот раз рука священника взметнулась вверх, отразив удар, и в следующее мгновение он ловко подкосил разбойника ногой. Тот грохнулся оземь, а его товарищи с воплями: «Стой! А ну брось! Не смей!», кинулись вперед, размахивая мечами и дубинами.

Монахи закрылись щитами и мечи с тупым стуком увязли в дубленой коже. Один из разбойников, схватив дубину обеими руками, обрушил ужасный удар на голову монаха, но тот вскинул щит, дубина бумкнула о него и так подпрыгнула вверх, что бандиту даже не пришлось тратить сил, чтобы замахнуться для следующего удара.

Однако другой разбойник дотянулся до щита и дернул его на себя. Монах, укрывавшийся за щитом, оступился, и в этот момент разбойничья дубина очертила молниеносную дугу. От удара шлем монаха отлетел в сторону, и тот зашатался, оглушенный.

— Да они только отражают удары! — не выдержал Джеффри. — У них же есть дубины, почему они не отбиваются?

— И потом, их же в два раза больше, чем разбойников, — жалобно добавила Корделия.

Двое с мечами наконец высвободили клинки и снова закружили вокруг своих жертв.

«Джеффри, не смей…» — Фесс неожиданно почуял неладное.

Но не успел Фесс и договорить, как мальчишка с воинственным воплем вылетел из кустов.

«Джеффри!» — в отчаянии простонал Фесс.

— Назад! — заорал Магнус. — Это не наше… А, черт подери! Он уже в гуще!

Джеффри подхватил дубинку оглушенного монаха и яростно замахнулся на разбойника. Тот отскочил от изумления, затем помрачнел и шагнул вперед.

— Назад, злодей! Не тронь моего брата! — рявкнул Магнус, выскакивая из-за деревьев.

«Магнус! — взвыл Фесс. — Дети! Как вы можете!» — и с грохотом вломился в кусты на опушке.

— Как! Неужто мы будем стоять в стороне! — вскричала Корделия. — Ну уж нет! — и, вскочив на метлу, помчалась на поляну.

Грегори благоразумно остался в тени. Впрочем, он пристально поглядел на камень размером с кулак. Камень заворочался, пошевелился и, молнией взвившись с земли, угодил разбойнику точно в голову.

Грабитель, стоявший перед Джеффри, уже занес дубину, чтобы размозжить мальчишку, но Магнус подскочил сзади, ухватился за нее и всем своим весом рванул. Разбойник пошатнулся и, обернувшись, вытаращил глаза. Заметив Магнуса, он оскалился, снова поднял дубину… но Джеффри уже сидел у него на плечах, откручивая голову. Бандит заревел и попятился, где Магнус как раз ставил ему подножку. Тот грохнулся наземь, взмахнув руками, словно желая взлететь.

Один монах уже лежал на земле, и разбойник заносил дубину, чтобы прикончить его, когда Корделия с визгом вцепилась ему в рожу, и бандит с испуганным воплем чуть не бросился наутек. Затем разглядел, что его обидчик — всего лишь маленькая девчушка, и кровожадно замахнулся.

Фесс вытянул шею, схватил его за шиворот стальными челюстями и мотнул головой. Бандит с воем улетел прочь.

— Ты все испортил! — огорченно крикнула Корделия Фессу.

Тут ее увидел отец Боквилва и побледнел. Ему хватило одного взгляда, чтобы заметить в самой гуще сражения еще двоих детей.

— Здесь дети! — прогремел он. — Не ждите, братья! Бейте! Спасайте детей!

Монахи даже не оглянулись на своего предводителя, но их дубинки в мгновение ока завертелись, как крылья мельницы, и хлестко забарабанили по врагу. Разбойники завопили, двое упали. Дубинки снова завертелись.

Четверо разбойников устремились к Магнусу и Джеффри. Фесс с ржанием кинулся прямо на них, и те, испуганно заорав, разбежались. Но за спиной коня раздался вопль Джеффри: «На помощь!» Главарь разбойников поднял его над головой, собираясь бросить оземь. Фесс развернулся и прыгнул на главаря; Джеффри кувырнулся и приземлился на ноги — но четверка разбойников с победными криками вновь набросилась на Магнуса. Фесс опять было крутнулся к ним и вдруг застыл, как изваяние, на полуобороте, его передние копыта ударились в землю, конь неловко расставил в стороны закоченевшие ноги и замер окончательно. Голова опустилась и покачивалась между бабок.

— Подлецы! — вскричал Джеффри. — Довели коня до припадка!

И бросился на ближайшего разбойника. Разбойник испуганно отшатнулся, затем протянул лапы, чтобы поймать мальчишку — но тут рука в коричневом рукаве схватила его за плечо и развернула на месте, а дубинка звонко треснула по макушке.

Бандит грохнулся, а разгневанный отец Боквилва переступил через бесчувственное тело.

— Ко мне, малец! Ни шагу прочь!

Он пихнул Джеффри себе за спину и огляделся в поисках врагов.

Увы, он опоздал. Дубины его братьев-монахов уже отмолотили свое, зерно упокоилось на земле, а мякина улепетывала в лес.

Переводя дух, отец Боквилва оглядел с полдюжины разбойников, безмятежно валявшихся на земле.

— Недоброе дело. Священник не должен поднимать руку на ближнего. Позаботьтесь о них, братья, присмотрите, чтобы никто не умер, и помогите тем, кто ранен.

Остальные монахи опустились на колени, оглядывая синяки и ссадины, проверяя, стучат ли сердца.

Отец же Боквилва сердито повернулся к Магнусу, Джеффри, Грегори и Корделии.

— Не сомневаюсь, у вас были самые лучшие намерения, и все же — это безрассудство.

— Но вы даже не защищали себя! — выкрикнул Джеффри. — А стоило вам только начать, как они не устояли!

— Нам не было нужды даже начинать, — отрезал священник. — Ответь лучше, как вы тут оказались.

Грегори и Магнус обменялись взглядами. Затем старший сказал:

— С вашего разрешения, сэр, мы должны присматривать за конем нашего отца.

— Конем? — поднял брови отец Боквилва, поглядев на Фесса. — Вот как… А чем больна несчастная скотина?

— К нему эльфы липнут, — Магнус шагнул к Фессу.

— Эпилептик? — не расслышал отец Боквилва. — И ваш отец до сих пор не избавил его от мучений?

— Он верный друг и доблестный боец, — недовольно ответил Джеффри. — По сравнению с его заслугами эти припадки — ерунда.

Магнус запустил руку под седло и нажал на выступавший под шкурой позвонок — замаскированный выключатель.

— А откуда бы знаете это слово? — полюбопытствовал Грегори.

Словно прозрачная пленка опустилась на глаза отца Боквилвы.

— Неважно. Конь не ранен?

— Да нет, сейчас он придет в себя, — Магнус внимательно глядел на медленно поднимающего голову Фесса.

— Ггдеее… чтооо…

Магнус погладил бархатный нос.

— У тебя был припадок, дружище. Ничего, сейчас ты снова будешь в порядке.

Он посмотрел на монаха и ощутил укол тревоги.

— Что это вы так смотрите?

Отец Боквилва не сводил глаз с Фесса.

— Мне показалось… Неважно.

И снова сурово поглядел на мальчиков.

— Вы тоже показали себя доблестными — но глупыми. Эти разбойники не совладали бы с нами, ибо мы умеем постоять за себя.

— Даже слишком, — завистливо покосился Джеффри. — Откуда только берутся монахи, которые так здорово владеют дубинкой?

— Джеффри! — оборвал его Магнус и повернулся к монаху:

— Я прошу у вас прощения, отец. Он еще мал и порой забывает о хороших манерах.

— А я тебя не просил за меня извиняться, — огрызнулся Джеффри.

— Конечно, нет, но если чувствуешь, что должен извиниться, то должен сам принести свои извинения, — отец Боквилва изучающе посмотрел на упрямого крепыша. — А следовало бы, ибо не подобает так разговаривать со старшими. Но я чувствую в твоей душе какое-то беспокойство и потому отвечу. Еще прежде, чем я понял свое истинное призвание, молодой сэр, я был юношей, похожим на тебя, и так же души не чаял в воинском искусстве, как, думаю, не чаешь и ты. Я с охотой упражнялся с дубинкой, да, любил стрельбу из лука и борьбу, и оставил их только, когда отправился в обитель, — тут он кивнул в сторону остальных монахов, которые усердно приводили разбойников в чувства. — То же самое можно сказать и о большинстве моих товарищей — но когда мы решили покинуть стены монастыря и жить в уединении, мы вспомнили о разбойниках, которые не упустят поживиться такой легкой добычей, как мы. Потому мы снова принялись упражняться, и научили тех из нас, кто не умел.

— Благодарю вас за откровенный ответ, — кивнул Магнус. — Но почему вы решили уйти из монастыря?

— А… У нас вышел спор с нашим аббатом, — пояснил отец Боквилва, — и спор настолько серьезный, что мы решили покинуть его.

— Так может, еще и поэтому вы оттачиваете ваши боевые умения? — круглыми глазами посмотрел на него Грегори. — Вы бойтесь, что ваш аббат решит возвратить вас назад силой?

Отец Боквилва ошеломленно уставился на младшего.

— Да ты проницательный малый… Верно, глубоко в душе у нас есть и такие опасения.

Рожица Грегори сморщилась, в глазах заблестели слезы:

— Такого не может быть! Божьим людям ужасно даже думать о битве!

— Не могу не согласиться с тобой, — негромко ответил отец Боквилва, — и искренне желаю, чтобы этого не случилось. Пойдемте, я попробую объяснить положение, пока провожу вас домой.

Корделия застыла.

— О, нет, святой отец! Не стоит беспокоиться, чтобы провожать нас!

— А придется, — твердо ответил монах, — ибо я желаю поблагодарить за вашу храбрую помощь вашего отца. Причем лично.

Глава вторая

Род сунул свернутую пару штанов в седельную сумку, рядом с кульком сухарей. Скрипнула дверь, и на пороге появилась Гвен, с корзиной на бедре.

— Привет, — кивнул он. — Я как раз думал, куда ты подевалась.

— Собирала ягоды, пока птицы все не склевали, — она вошла внутрь, оставив дверь открытой, и поставила корзину на стол, глядя на седельные сумки. — Ты куда-то собрался?

Род кивнул и принялся укладывать запасную рубашку.

Туан и Катарина любезно назначили меня послом к аббату. Через три дня вернусь. Справишься без меня?

— Ты неисправим! — Гвен отобрала у мужа рубашку, расправила ее и сложила заново, быстро и аккуратно. — Да, я справлюсь без тебя — или ты считаешь меня беспомощным ребенком?

— Меньше всего на свете, дорогая, — усмехнулся Род. — Но кто его знает, может быть, ты запланировала что-то для всей семьи?

— В этот раз — ничего, — она уложила рубашку рядом с вяленым мясом. — А если бы и так, то твое поручение, конечно, настолько неотложно, что подождать не может?

— Боюсь, что да. Милорд аббат объявил, что Церковь Греймари отделяется от Римской Церкви.

Гвен замерла, изумленно уставившись на супруга.

— Из-за чего?

— Он говорит, что человек с другого мира не поймет ни наших местных проблем, ни того, как их надо решать, ни богословских доводов по поводу этого. Он имеет в виду Папу.

— Но Папа — наместник Христов! — возразила Гвен. — Он обладает властью, дарованной Петру — то, что он запрещает или разрешает, все равно, что запрещено или разрешено Небесами!

— Милорд аббат утверждает, что Греймари — не Земля, — Род поднял вверх палец. — А значит, власть Петра сюда не распространяется.

— Ах, это просто отговорки! Почему он в действительности хочет развести нас с Римом?

— Ну, он глава Греймарийской Церкви, поскольку все наши священники — братья его ордена, — Род нахмурился. — И по-моему, он почувствовал себя в самом деле уязвленным, когда отец Ал передал ему письмо с приказом от самого Папы. Поэтому он решил, что единственный выход для него сохранить власть — это отделиться от Рима. В конце концов, тогда он снова становится здесь самой главной духовной шишкой. А что ты так беспокоишься, дорогая?

Гвен отвела взгляд, застегивая сумку.

— Дорогая? — переспросил Род.

— Меня переполняют мрачные предчувствия, — тихо ответила супруга Чародея. — Что угрожает единству церкви, угрожает единству нашей семьи.

Род потрясенно уставился на нее. И обиженно. Открыл рот, чтобы ответить, но тут кто-то постучал в дверь.

Род обернулся. Как нельзя кстати! Этот «кто-то» носил коричневую рясу, из нагрудного кармана торчала маленькая желтая отвертка, а стриженую под горшок голову украшала тонзура.

А перед ним толкались четверо маленьких Гэллоугласов.

— Дети! — воскликнула Гвен. — Что вы там еще набедокурили!.. Доброго утра, святой отец.

— Доброго утра, — ответил священник. — Не сказал бы, что они набедокурили, миледи, на самом деле они хотели помочь нам.

— Может быть, и хотели, — Род пригвоздил Магнуса взглядом, заметив, как тот сжимает челюсти, как Грегори пытается спрятаться за юбками Корделии, и как дочь с вызовом смотрит на отца. Джеффри же напыжился, гордо задрал голову и подбородок — впрочем, иного от него трудно было ожидать. — Но судя по их лицам, они уверены, что именно набедокурили. А ну-ка, голубчики, кайтесь!

— Разве принимать покаяние — не моя обязанность? — священник протянул Чародею руку. — Я отец Боквилва.

— Род Гэллоуглас, а это моя жена, Гвендолен, — шагнул вперед, чтобы пожать священнику руку, но заметил, что тот до сих пор не переступил через порог. — Добро пожаловать в мой дом, святой отец.

Священник улыбнулся и шагнул внутрь со слонами: «Мир дому сему, и всем, обитающим в нем».

Род заметил, что Гвен отвлеклась от мрачных мыслей, и улыбнулся.

— Спасибо, что вытащили моих малышей, куда они там ни влипли, святой отец.

— Малышей? Ах, вы имеете в виду ваших детей. Нет, они помогли мне ничуть не меньше, чем я им…

— Если бы не я, они бы и пальцем не пошевелили, чтобы защитить себя, — прорвало Джеффри. — Даже пальцем, хотя у них были дубины и щиты!

Род уставился на него.

— Ты влез в драку между взрослыми? — он повернулся к Магнусу. — Почему ты его не остановил?

— Кто его когда-нибудь мог остановить? — беспомощно развел руками Магнус.

— Тоже верно, — признал Род. — А кто собирался вас вздуть, святой отец?

Отец Боквилва пожал плечами.

— Просто шайка разбойников, которые решили, что монахи послужат им легкой добычей. Они не думали, что у нас почти нечем поживиться.

Грегори кивнул.

— Ничего, кроме золотой чаши, папа, и эти вредные разбойники украли даже ее!

— Они оскорбились до глубины души и решили на вас отыграться? — нахмурился Род.

Священник, помедлив, кивнул.

— Но что такое несколько синяков по сравнению с вечностью? Они причинили нам боль, но сомневаюсь, чтобы серьезные увечья.

— Они даже не отбивались от ударов! — не унимался Джеффри.

— Это их дело, — отрезал Род. — Предоставь взрослым самим разбираться между собой.

— Даже если мы видим, что избивают хороших людей?

— Вы могли бы спокойно сидеть в кустах и воспользоваться магией вместо того, чтобы соваться в драку самим!

Челюсть Джеффри выпятилась.

— Это слишком опасно, с тобой могло что-нибудь случиться, радость моя, — добавила Гвен.

— С нами ничего не случится!

— В один прекрасный день из этого получится отличная надгробная надпись, — заметил Род, — но я предпочел бы не видеть этого, пока жив. Скажем так, сынок, это я перепугался, и это мне страшно смотреть, как ты суешься драться со взрослыми.

— Ну, папа!

— Глупости или нет, но это закон! — Род шагнул к мальчику и только тут сообразил, что его кулаки судорожно сжимаются. Он сунул руки за спину и оглядел свое потомство.

— А каково наказание для тех, кто его нарушил?

Джеффри ответил негодующим взглядом, но осознание неизбежной участи уже скользнуло по его рожице.

Магнус со вздохом переступил с ноги на ногу.

— Да, папа, мы знаем. Пошли, братцы.

Грегори побрел следом за старшим, Корделия тоже, беспокойно покосившись на Джеффри.

Род остановил сердитый взгляд на своем среднем сыне, отцовская злость боролась в нем с уважением к храбрости мальчишки. Конечно, он не подавал виду, а Джеффри — Джеффри просто смотрел ему прямо в глаза с окаменевшим подбородком.

Гвен встала рядом с мужем и пристально посмотрела на сына.

— Ты знаешь, что нарушил наше правило, сын мой.

— Но это же неправильно — стоять и смотреть, как их бьют!

— Верно. Но мы не хотим, чтобы ты возвращался домой правым, но покалеченным. Или того хуже. Ты не должен вмешиваться во взрослые ссоры — а чтобы тебе напомнить об этом, ты будешь наказан.

Джеффри еще раз попробовал сердито посмотреть на мать, но попробуй выдержать мамин взгляд, если даже папе это никогда не удавалось?

Мальчик заворчал, повернулся и поплелся вслед за остальными.

Когда за ним захлопнулась дверь, Гвен вздохнула с облегчением.

— Хвала Небесам! Я боялась, что своим непослушанием он доведет тебя до бешенства!

— В этот раз нет, благодаря тебе, — Род тоже позволил себе расслабиться. — Спасибо, что помогла, милая.

— Не за что. Мы с тобой давно об этом условились. Наш сын скорее умрет, чем откажется от борьбы.

— И еще скорее лишится и жизни и всего, чем потеряет лицо. Это точно, — Род вздохнул и снова повернулся к священнику.

— У вас славный сын, — заметил Боквилва.

— Что верно, то верно, — Род усмехнулся. — Ну что ж, святой отец! Не выпьете ли с нами стаканчик винца?

За закрытой дверью кто-то взвыл, и взрослые, замолчав, прислушались. Донесся приглушенный толстым дубом крик: «Смотри, куда шваброй суешь, Делия!»

— По одному на комнату! — прикрикнул Род. — Это часть наказания!

За дверью наступила тишина, затем раздались удаляющиеся шаги и плеск швабры в ведре.

— Я слышал о многих наказаниях для детей, — сказал монах, — но о таком — ни разу.

Род кивнул.

— Они способные дети, большинство даже не подозревает, на что они способны, святой отец, но обычно им приходится всего лишь наводить порядок в своих комнатах.

— С год назад нас похитили, — добавила Гвен, — и мы смогли вырваться домой только через две недели. Тогда мы узнали, что они могут натворить в наше отсутствие.

— Но к концу следующей недели дом сиял, как новенький, — Род невольно улыбнулся. — И им пришлось обойтись безо всякого волшебства.

— Да, в этом вся соль, — согласилась Гвен.

— Не то чтобы я в самом деле сердился, что они одолели злых волшебников, святой отец, — пояснил Род. — Просто у меня чуть разрыв сердца не случился, когда я узнал, в какие переделки они совались.

Отец Боквилва усмехнулся и посмотрел на свой стаканчик с вином.

— Ну, мы тоже догадались, что они знакомы с магией, — он посмотрел на Гвен. — Как вы с ними управляетесь, миледи?

— У меня есть в запасе несколько своих собственных заклинаний, — у Гвен на щеках появились симпатичнейшие ямочки. — Удивительнее другое, как вы и ваши собратья пережили их вмешательство.

— Не волнуйтесь, что касается этого, то они, наверное, и в самом деле помогли нам, — отозвался священник. — Если бы не они, нас бы жестоко избили, и вполне возможно, что кто-нибудь из нас умер бы, если бы мы не отбивались. Сейчас-то я понимаю, что-то в лицах этих разбойников подсказывало мне, что они не успокоятся на простых подзатыльниках — но прежде чем мы сообразили бы это, мы уже могли бы потерять всякий шанс защититься.

Гвен передернуло.

— Разрази меня гром! Мне даже подумать ужасно, что кому-то так нравится избивать других!

Род кивнул, помрачнев.

— А кстати, что вы вообще делали посреди той лужайки, святой отец? Что погнало вас за монастырские стены?

— Ах… — лицо отца Боквилвы стало печальным. — Что до этого… мы кое в чем разошлись с милордом аббатом.

— Разошлись? — изумленно посмотрела на него Гвен. — Разве вы не клялись повиноваться ему, когда принимали сан?

— Разумеется, и поскольку мы больше не могли повиноваться ему с чистым сердцем, мы решили, что лучше всего нам будет удалиться.

— Погодите-ка! Ого-го! — Род вскинул руку. — Что такого плохого может повелеть ваш аббат, что его собственные монахи отказываются повиноваться?

Тут он осекся, вспомнив свое сегодняшнее поручение и его причины.

— Уж не связано ли это с его желанием отделить Церковь Греймари от Римской Церкви, а?

Отец Боквилва ответил ему долгим, пристальным взглядом.

— У вас, должно быть, великолепные гонцы, что принесли эту весть столь быстро.

— Да нет, у меня есть кое-какие источники во дворце, — махнул рукой Род.

— А-а… — по лицу отца Боквилвы пробежала тень. — Так вы Верховный Чародей, не так ли?

Род беспомощно оглянулся на Гвен.

— И я еще талдычу детям, чтобы не хвастались. Да, святой отец, это я, и сегодня утром я имел беседу с Его Величеством как раз по этому поводу.

Боквилва кивнул, не отводя глаз с Рода.

— Тогда события развиваются куда быстрее, чем я думал.

— Еще бы. А когда вы уходили, это были всего лишь разговоры?

Боквилва кивнул.

— Но это случилось всего неделю назад — достаточно недавно, если вспомнить, что лорд аббат уже шесть лет как лелеет эту мысль.

— Шесть лет? Ну-ка… конечно, именно тогда аббат выступил против короля Туана и пошел на попятный только потому, что отец Ал передал ему письмо из Рима, с приказом повиноваться любым приказам отца Ала…

Тут Род схватился за голову.

— Бог мой! Неужели прошло столько времени?

— Нет, мой господин, — Гвен накрыла его руку своими. — Просто наши дети растут так быстро.

— Спасибо на добром слове, дорогая, — Род снова посмотрел на отца Боквилву. — И это до сих пор тревожит аббата?

Отец Боквилва снова кивнул.

— Боюсь, что в нем осталась частица мирской суеты, и он чувствовал себя очень униженным, когда вынужден был вот так отступить, на виду у двух армий. Но об отделении он начал заговаривать лишь три последних месяца.

— И довольно убедительно, я полагаю, — Род нахмурился. — Я как-то слышал его проповедь. Он оратор ничуть не хуже короля Туана.

Боквилва кивнул.

— Да, нельзя недооценивать его. Честно говоря, некоторые из выдвинутых им доводов во многом похожи на правду — например, что Папа утерял власть, которой когда-то обладал над Церковью здесь, на нашем острове Греймари, столь долго не обращая на нас внимания. В самом деле, судя по всему, что мы узнаем из Рима, можно подумать, что Его Святейшество даже не знает о нашем существовании.

— С другой стороны, Греймари тоже никогда не отправляла о себе весточки в Рим.

— Как бы мы могли это сделать? И потом — это следующий довод милорда аббата — Папа настолько далек от Греймари, что он даже не знает, что здесь происходит. Даже если он прочитает сообщение, он не будет знать всех подводных течений и сталкивающихся интересов так, как аббат. И помимо этого, еще целый лабиринт теологических вопросов, схоластических рассуждений о власти Петра, о том, кому он вручил эту власть, и о правомочности нынешней Римской Церкви — словом, мы уже не знаем, что есть грех, а что грехом не является.

— Звучит не очень убедительно.

— Честно говоря, так оно и есть. Судите сами, ведь с самого детства в милорде аббате воспитывалась вера в то, что Папа — наместник Петра на земле, законный глава Церкви, что сам Господь даровал ему право решать, что есть добро, а что — зло. И не только воспитание, послушничество милорда, положение в сан — все учило его повиноваться престолу Папы.

— Но все это пошло прахом, когда пришлось смириться с религиозной властью, превышающей собственную, ведь всю свою жизнь он считал, что если станет аббатом, то обретет власть главного духовного владыки Греймари, будет вторым человеком после короля.

— Вот это-то «вторым» его и съедает.

— Ну, конечно! Из-за этого и началась вся заваруха шесть лет назад — или аббат будет приказывать королю, или наоборот. Да, мечта о власти, должно быть, весьма соблазнительна.

— Несомненно. И потому некоторые из нас сошлись вот в чем: в глубине души аббат понимает, что идет против веры, и несмотря на это, все же ищет поводов, чтобы оправдать разрыв нашей Церкви с Римом и обрести здесь полную власть.

— Там, откуда я родом, подобные измышления называют казуистикой — как только человек найдет достаточно подобных доводов, он может решиться на что угодно. Да, мне понятна ваша настороженность.

— Естественно, настороженность — и неуверенность. Не придет ли наш обет послушания нашему лорду аббату в противоречие обету послушания Его Святейшеству Папе? Вот потому мы и решили бежать от этой дилеммы, удалились из монастыря Св. Видикона, направились сюда, ближе к Раннимеду, и основали здесь новую обитель.

— Мудрое решение, — согласилась Гвен. — Но разве это, само по себе, не нарушает ваших обетов послушания?

— Нарушало бы, если бы нам было приказано остаться — но никто не приказал нам этого.

— Конечно, нет, — весело ухмыльнулся Род. — Аббат, наверное, даже не знал, что вы покидаете его?

Отцу Боквилве хватило такта сконфузиться.

— Должен признаться, нет — и более того, мы не испросили у него разрешения, как обязывает любого монаха устав его ордена. Но мы были полны решимости уйти, нарушит ли это наш обет послушания аббату или нет, ибо боялись более страшного греха, чем этот.

— Ах, вот как, — глаза Гвен заблестели. — Вы ушли ночью и как можно тише?

— Как воры, — отец Боквилва виновато покосился на хозяйку. — Мы ушли, как воры. Но хоть сердце у меня и не на месте, еще хуже было бы, останься мы там.

Род кивнул.

— Мудрое решение. Но разве аббат не захочет вернуть вас обратно?

— Само собой, он может решиться на это — вот почему мы пришли в Раннимед, во владения Их Королевских Величеств.

— Ага, — Род выпрямился. — Предусмотрительный ход, святой отец. Как бы между прочим оказаться под королевской защитой.

— Я не думаю, что милорд аббат решится поднимать слишком большой шум под боком у Их Величеств, из страха, как бы король Туан не заметил, что в ордене Св. Видикона нет полного единства по этому вопросу.

Род все еще кивал головой.

— Да, это действительно разумное решение. Аббат не станет чересчур скандалить там, где король может обратить на это внимание. Но было бы еще более мудрым решением, святой отец, сообщить Их Величествам, что вы здесь; может быть, они более открыто дадут понять, что взяли вас под защиту?

Отец Боквилва покачал головой.

— Я не хотел бы этого. Мы и так чувствуем себя изменившими нашему ордену. И не думаю, что милорд аббат опустится до неблаговидных средств, чтобы силой вернуть нас домой.

Мне бы ваш розовый взгляд на природу человека. А если он пошлет к вам вооруженный отряд?

— Ни за что! — запротестовал отец Боквилва. — Аббат хороший человек, Верховный Чародей!

— Да, но не очень стойкий — а священники тоже поддаются соблазну. Просто ради интереса, что вы сделаете, если он отправит за вами ударную группу?

— Что ж, тогда я прислушаюсь к вашему совету, — медленно ответил отец Боквилва, — и прибегну к защите короны.

— Мудро. Хотя надеюсь, что вам это не потребуется, святой отец.

— Однако вы предвидите это, — священник пытливо посмотрел на Рода. — Почему?

Род пожал плечами.

— Аббат всегда казался мне человеком, который может сопротивляться чему угодно, кроме искушения. И, как вы сами сказали, он нашел несколько казуистических причин, которые позволяют ему прекратить сопротивление искусу. Но я не думаю, что он додумался до них сам.

Глава третья

Наконец-то в доме наступила тишина. Род с блаженным урчанием рухнул в кресло у камина.

— Нет, у нас, конечно, чудесные дети, но я всегда вздыхаю с облегчением, когда они ложатся спать.

— Еще бы, — отозвалась Гвен. — Тебя завтра не будет, так ведь?

— Не будет, но если дорога выдастся спокойной, а погода — ясной, я вернусь через два дня. Даже если аббат решит гнуть жесткую линию. От этого наша встреча пройдет только быстрее.

— Ты подозреваешь, что вмешались наши враги из завтра, да?

Теперь футуриане стали уже «нашими» врагами, заметил Род. Что ж, это радует.

— Хм… Угадала.

— Зная тебя и помня те испытания, которые нам пришлось выдержать в прошлом, нетрудно было догадаться, что ты имел в виду, говоря, что кто-то подсказывает лорду аббату его оправдания. Кого же еще ты можешь заподозрить в этом?

— В общем-то, да, но подозревать всюду козни футуриан — у меня это уже стало условным рефлексом. Если солнце скрывается за тучами, я чувствую в этом лапу футуриан.

— Ну-ну, все не так уж и мрачно. На самом деле ты подозреваешь их вмешательство от силы пару раз в году и в половине случаев, как правило, оказываешься прав. Кстати говоря, в этом случае я склонна согласиться с тобой.

— Вот как? — Род поднял голову. — Ты тоже видишь в этом лапу тоталитаристов?

— Вижу, хотя я бы сказала — тех, кто хочет вообще уничтожить любое правление. Взгляни сам, действия аббата могут привести лишь к войне, а борьба между Церковью и Короной может привести нас только к хаосу, — Гвен поежилась, обхватив себя руками. — Ах! А когда рушится церковь, рушится все! Нет, господин мой, я полна самых мрачных предчувствий.

— Так поделись ими, — Род встал с кресла и устроился на ковре, рядом с ней. — И потом, зачем обнимать себя самой, когда есть и другие желающие?

Его рука подкрепила слова делом, легонько скользнув вокруг талии супруги.

На мгновение Гвен напряглась, потом прильнула к нему.

— Я боюсь, мой господин.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Только помни, милая, — Церковь не имеет ничего общего с тем, останется ли наш дом крепким или нет.

Помолчав немного, Гвен покачала головой. Род поднял голову и нахмурился.

— Как? Ты думаешь, если Церковь рухнет, то рухнет и наш брак? Это же суеверие!

— Может быть, но венчались мы в церкви!

— Так, но идея-то была наша! Никакой священник не в силах разрушить или скрепить наш союз — только мы с тобой можем это.

Она вздохнула, снова прижавшись к нему.

— Да, это правда, хвала Небесам. И все равно, вера — это большое подспорье.

— Ты сама этому не веришь! — застыл от изумления Род. — Само собой, Церковь не разрешает разводов — но уж не думаешь ли ты, что я сижу рядом с тобой только поэтому?

— Нет, не думаю, — и Гвен одарила его долгим взглядом из-под полуопущенных ресниц, лучше всяких слов говорившим, какого она мнения по этому вопросу.

Несколько минут спустя Род отдышался, поднял голову и заметил:

— Вот видишь… Вот вам и религиозные запреты. Нет, радость моя, по-моему, даже если бы Церковь запретила наш брак, это бы нас не остановило.

— У меня тоже возникают такие подозрения, — согласилась Гвен, устраиваясь поуютнее. — И все же, мой господин, я выросла в вере, что брак священен, как в это верит весь Греймари, и как раз поэтому я не выскочила замуж за первого попавшегося, а дождалась именно того человека, за которого хотела выйти.

— Да-а-а. Мое самомнение парит, как на крыльях, — шепнул Род жене на ушко (забравшись туда так глубоко, как только мог). — Напомни мне сказать Церкви спасибо.

— Напоминаю, — совершенно серьезно ответила Гвен. Род отстранился от супруги, порядком расхоложенный, а она тем временем продолжала:

— Я хочу сохранить гармонию наших отношений еще и из почтения к святым узам, из желания не осквернять их. Разве ты не чувствуешь чего-то похожего?

— Раз уж ты об этом заговорила, чувствую, — нахмурился Род. — И подумать только, в старые добрые денёчки кое-кто из моих более трезвомыслящих знакомых считал замужество скорее удобством, чем привилегией. Но все равно, дорогая, не думаю, что такое отношение целиком зависит от Церкви — оно берет начало в семье, передается от родителей детям. Семейное наследие, можно сказать.

— Самое ценное среди всех наследств, — согласно кивнула она. — И все-таки — разве ты не заметил, что люди, уважающие брак, еще и веруют?

— Во что? Там, где я вырос, сосуществовало множество вер, и некоторые из них были чем угодно, только не религией. Нет, конечно, статистическими подсчетами я не занимался. У меня на родине в приличном обществе рассуждать о религиях было не принято. Да Господи, я даже знал нескольких людей, живших весьма христианнейшей жизнью, даже не заглядывая в церковь. Люди могут читать Библию и без помощи священника, моя дорогая.

— Да, но сколько из них ее читают? И потом, мой господин, не забудь, что большая часть нашего народа читать не умеет.

— Угу, и потому им приходится верить священнику на слово, что в Писании сказано так-то и так-то. Вот почему я изо всех сил напираю на образование, радость моя.

— Я тоже, мой господин, потому что знаю — то, чему наши дети учатся за стенами нашего дома, оказывает на них огромное влияние. А чему они там научатся, если не будет Церкви, у которой они смогли бы учиться?

— Они больше научатся у приятелей, с которыми играют, чем у священника, дорогая. И ты это прекрасно знаешь.

— Знаю. Потому мне и хочется, чтобы их приятели тоже учились тому, чему мы их хотим научить. А как мы сможем настоять на этом, если Церкви не будет?

— Понятно, — медленно кивнул Род. — И кто знает, что еще переменится, если наша Церковь станет Греймаринской Церковью. Может быть, священникам разрешат жениться, — он еще раз покачал головой. — Интересно, если священники начнут жениться, сколько им понадобится времени, чтобы понять насущную необходимость развода?

— Мой господин! Я с трудом по…

— Нет, солнышко, нет, я не имел этого в виду! Но согласись — если священник настолько беспринципен, чтобы забыть свой обет безбрачия, не склонится ли он к тому, чтобы одобрить и развод?

— Хм… в этом есть зерно истины. Но не все же священники думают только о собственной выгоде?

— Конечно, нет… Большинство из них — просто обычные люди, как все остальные, стараются вести добродетельную жизнь и при этом остаются обычными людьми. Если им повезет, у них кое-что получается. Но есть и другие, которые заходят слишком далеко.

— Как можно зайти слишком далеко в добродетели? — озадаченно спросила Гвен.

— Не в меру усердствовать. Ты же знаешь, добродетель не приходит сама по себе. А некоторые священники доходят до крайностей и становятся фанатиками. Они непоколебимо убеждены избегать всего, что может быть хотя бы чуточку грешным — и непоколебимо убеждены, что все остальные тоже должны стать такими, чтобы не пятнать чистоты веры. И потому они решают, что все мало-мальски приятное — грех. Песни, пляски, представления, секс…

— И любовь, — пробормотала Гвен.

— Вообще-то, они не заходят так далеко, по крайней мере, не говорят об этом вслух. Но зато они позаботятся о том, чтобы подросток почувствовал себя виноватым, если полюбит кого-то еще, кроме Бога, и уж совершенно закоренелым грешником, если допустит хоть одну фривольную мысль. Не говоря уже о том, что мы должны проводить каждую свободную минуту в молитвах — не смейся, милая, я сам таких видел. Не преминут поинтересоваться: «Милорд, вы уже читали Жития Святых?»

— Ох, милорд. Это добродетельные и богобоязненные люди.

— Это просто банда психопатов! Ты что, хочешь, чтобы твой сын сбросил с себя все до нитки и швырнул одежду тебе в лицо, только чтобы показать, что его теперь с тобой ничто не связывает? Или чтоб у твоей дочери стерлись колени, потому что она слишком много времени провела в молитвах на гранитном полу?

Гвен передернуло.

— Это святотатство, мой господин!

— Черта с два святотатство! Это почти дословные цитаты из житий святых! А ты заметила, как мало из таких становятся родителями?

Гвен обиженно скуксилась, и сердито бросила:

— Я заметила, как мало из них прислушивались к соблазнам мирской суеты, мой господин, и как мало из них погрязли во грехах, став игрушками в руках нечестивцев.

— Тоже верно, — кивнул Род. — Лишь немногие из них позволили какому-нибудь своднику соблазнить себя, да и то это было до того, как они стали святыми. Очень трудно представлять жертвой человека, который людей на дух не переносит. Но и ты должна признать, дорогуша: если только и делать, что молиться, то не хватит времени помогать другим людям.

— Не думаю, чтобы это относилось к святым.

— Это вполне относится кое к кому из них! К тем, кто удалялся в глушь и становился отшельником. Но меня больше волнуют другие, кто оставались жить в своих деревушках, страдая от насмешек и отчуждения, которым приходилось отворачиваться от людей. Конечно-конечно, это случалось потому, что они были единственными праведниками на весь безбожный город — но поймет ли это семилетний мальчуган?

Гвен покраснела и поджала губы.

— Да-да, я имею в виду нашего семилетнего мальчугана! Не считай его чересчур взрослым, дорогая. То, что он все схватывает с первого раза, еще не значит, что он понимает то, о чем ему не рассказывают! Можешь говорить, что угодно — но можно пасть и жертвой излишнего благочестия.

— Может быть, — процедила Гвен. — Но я еще не встречала ни одной такой жертвы.

— Встречать не встречала, но сознайся — ты видела крестьян, которые не смеют сделать ничего, что их приходской священник объявил грехом, из страха, что умрут на месте и вечно будут корчиться в адском пламени.

Гвен поджала губы и словно окаменела.

— Признайся, признайся! Ты видела таких десятками — бедных крестьян, у которых не остается другого выбора, как довериться священнику, потому что их никогда не учили жить своей головой.

— Я не могу отрицать этого, — голос Гвен был тихим, но в нем слышалось приближение грозы. — Но чаще я встречала других людей.

— Быть может, но меня больше всего пугает другое — множество «образованных» людей, у которых случился тот же заскок. Они знают, что такое «думать», но они боятся — в конце концов, священник действительно должен знать, что хорошо, а что плохо, это его работа. Они никак не поймут, что если задать двум священникам один и тот же вопрос, можно получить два разных ответа.

— Какая подлость!

— Может быть — но она действует.

— Это нечестно! Это обман! Это…

— Что! Что ты там собиралась сказать? «Святотатство», да? А может, «богохульство?» Словно подвергать сомнению слова священника то же самое, что отречься от Господа? — Род мотнул головой. — Вовсе нет. Священник такой же человек, как и мы. А когда мы забываем об этом, мы начинаем просить его взять на себя заботу о наших душах.

— Как ты можешь! — обожгла мужа взглядом Гвен.

— Еще как могу, вот, например, кто-то сомневается, что хорошо, а что плохо, а сам решить боится — ведь если не угадает, то ад, ад навечно! И тогда он отправляется к священнику за вердиктом. А священник-то просто скажет ему свое мнение — но бедный грешник сочтет это евангельской истиной. Нет, моя дорогая, боюсь, большинство людей, которых я знаю, трусливы, как зайцы, когда дело доходит до души. И предпочитают в таких случаях обращаться к специалисту.

— Ты надутый плут, Род Гэллоуглас! — вскочила на ноги Гвен. — Ты просто терпеть не можешь, когда тобой кто-то командует!

— Ты сама знаешь, что это не так, — Род поднялся неторопливо, не опуская глаз под ее возмущенным взглядом. — Я подчиняюсь приказам, когда это необходимо — когда я убежден, что другой парень знает ситуацию лучше меня, а мое дело — действовать. Но я могу и сам пошевелить мозгами.

— Как и все остальные!! А что ты порочишь их — так это все твоя непомерная гордыня!

— Вот, видишь? — Род ткнул в нее пальцем. — Ты уже говоришь о гордыне — когда человек считает себя выше, чем Бог. Так вот, твой священник — Бог не больше, чем я!

— И ты считаешь себя настолько же близким к Богу, как человек, который посвятил всю свою жизнь молитвам?

— Считаю, если учесть, что я пытаюсь прожить каждую минуту своей жизни так, как, мне кажется, того хочет Бог, — Род сделал паузу. — И вообще, откуда в тебе вдруг столько благочестия? По-моему, раньше твоим идеалом не являлось «Кухня, церковь, дети».

Гвен отвернулась, и обида в ее глазах перетекла в грустную задумчивость.

— Может быть, я стала такой уже давно, только ты не замечал.

— Ну да, конечно, а я-то думал, что внимательно слежу за тобой, — поморщился Род. — Все время только об этом и думаю. И когда же это случилось?

— Когда я стала матерью, мой господин, — медленно ответила она, — и это росло во мне вместе с моими детьми. И прошу тебя лучше поверить мне на слово, потому что ты, кажется, никогда не поймешь этого, хоть ты им и отец.

— Да нет, конечно, верю, — неожиданно смягчился Род. — Разве хоть когда-нибудь я сомневался в твоих словах? Но неужели материнство настолько отличается от отцовства?

— Думаю, да, мой господин, хотя, как ты был только отцом, так и я была только матерью. Видишь ли, это не знание, это ощущение — когда твое собственное тело рождает новую жизнь, это и тебя приближает к другому миру. Да, это один из источников моего неожиданного благочестия, как ты это назвал. Но очень скоро появится и другой, — Гвендолен повернулась к мужу, нашла его Руки и посмотрела ему прямо в глаза, — Знай, мой господин, что один из наших мальчиков вот-вот окунется в жаркий водоворот юности, а за ним по пятам — и дочь, ибо женщины вступают на эту дорогу раньше мужчин.

— Взросление. Да-да, я знаю, — кивнул Род, погрустнев лицом. — Это случается со всеми, и этого никак не избежать, милая.

— В том-то и дело, и приближение этого еще сильнее напоминает мне обо всех мирских опасностях, подстерегающих наших детей, наши сокровища, — и заставляет думать обо всем, чем я смогу оградить их.

— В том числе о Церкви и ее учении? — негромко спросил Род.

Гвен собралась было ответить, но тут у них за спиной скрипнула дверь. Из своей комнаты вышел сонно моргающий Грегори, жмурясь от света. Гвен скользнула к нему с бессловным ласковым вздохом, прижала к себе:

— Что стряслось, радость моя? Плохой сон?

— Нет, мама, — ответил Грегори. — Мне вообще не спится.

— Не спится? — нахмурился Род. — А в чем дело? Ты боишься за этих монахов?

Малыш кивнул.

— Не волнуйся, сынок, — Род положил руку сыну на плечо. — У них крепкий дом, и у них есть щиты. С ними все будет в порядке.

— Я не из-за этого, папа, — прошептал Грегори.

— А из-за чего? — тревожно спросила Гвен. Грегори посмотрел на нее большущими глазами.

— Мне к ним хочется, мама… и я подумал, что, может быть, я вырасту и стану монахом.

Род застыл от потрясения, почувствовав, как по спине побежали ледяные мурашки.

Глава четвертая

— Истинно говорю тебе, брат Альфонсо! Власть — не мое призвание!

Брат Альфонсо нетерпеливо шевельнул тубами.

— Если бы власть была не вашим призванием, вы не были бы аббатом.

Аббат пристально посмотрел на Альфонсо, потом, поджав губы, отвел взгляд.

Брат Альфонсо позволил себе усмехнуться.

— И все-таки, милорд, я говорю не о власти, а о справедливости. Вы поступили правильно и мудро.

Нахмурив лоб, аббат погрузился в задумчивость.

— Я не моту не мучиться сомнениями. Все-таки епископ Римский — Петров наследник.

— Действительно, в том, что он — духовный владыка Рима. Но вот унаследовал ли он ключи от Царствия Небесного? Здесь есть место сомнениям.

— Сомневаться — грех, — голосу аббата не хватало убедительности.

— Тогда — поставить под вопрос, — все так же нетерпеливо пожал плечами брат Альфонсо. — Подумайте только, милорд, — когда Папа считается непогрешимым?

— Только когда он говорит ex cathedra,[1] — ответил аббат заученной фразой.

— А что означает ex cathedra? Не то ли, что Папа обсудил этот вопрос на коллегии, со всеми своими кардиналами и епископами?

Аббат промолчал.

— Тогда это коллегия непогрешима, а не Папа, — не унимался брат Альфонсо. — Но вручал ли Христос ключи коллегии? Нет!

— Есть ответы и на этот вопрос, — пробормотал аббат.

— Само собой, я слышал их, и лучший из них — что Папа не раз говорил ex cathedra, противореча мнению коллегии. Но зачем же тогда собирать совет?

— Как зачем? Чтобы он мот выслушать все разумные доводы и как следует обдумать все, прежде чем объявить свое решение.

— Вот как! Неужели этот ответ вас устраивает?

— Что же с того? — пробормотал аббат. — Только то, что я обязан искать ответ и дальше.

— И никогда не найдете его, — заявил брат Альфонсо со мстительным удовлетворением. — Однако же есть и более насущные вопросы, о действиях, которые необходимо предпринять.

— В самом деле? — аббат хмуро покосился на него. — Зачем?

— Как зачем? Король постоянно ищет все большей власти и кончит тем, что попытается править и Церковью!

— Это не король, это королева, — проворчал аббат.

— А он — размазня у нее под каблуком! Вспомните ее поступки — в свое время она пыталась назначать приходских священников!

— Она отступилась от этого, — напомнил аббат.

— Да ну? А если она снова возьмется за старое? Теперь, когда у короля в каждом городе стоит гарнизон, и даже самые могущественные лорды не перечат ему из страха перед его армией? О нет, мой повелитель! Если вы и обуздаете этого заносчивого и надменного владыку, так только сейчас, пока его власть не укрепилась окончательно!

Аббат молчал, глядя в окно на лужайку.

— Папа не может ни знать об этом, ни полностью осознавать важности этого, — напомнил ему брат Альфонсо.

Аббат неторопливо кивнул.

— Да, в этом ты прав. И провозгласив об этом, я поступил верно.

Брат Альфонсо облегченно вздохнул у него за спиной.

— Я не то чтобы против того, что малыш хочет стать монахом, если это сделает его счастливым… — Род поднял голову и подставил лицо ветерку. Через несколько минут он сообразил, что Фесс так и не ответил на его слова; единственным звуком в ушах был только стук копыт.

— Ты мне не веришь…

— А ты сам-то веришь, Род?

— Ну ладно, ладно! Да, я не хочу, чтобы парень стал священником! Хотя, разумеется, если это естественный путь развития его личности, ему придется стать священником!

— То есть ты не веришь в то, что это — его призвание, — сделал вывод Фесс.

— Нет, черт подери, не верю! Я думаю, что ему просто заморочили голову эти хитрые священники, постоянно налегающие на то, что монашество — самое добродетельное занятие!

— Конечно, они будут говорить так — ведь это их занятие.

— Само собой, но они не имеют никакого права навязывать свою точку зрения всем остальным, — огрызнулся Род. — А как раз это и случится, если Греймарийская Церковь сочтет себя превыше всего.

— Как же может быть иначе? В средневековом обществе клирики составляли Первое Сословие.

— Наиважнейшее и наилучшее, — с горечью поджал губы Род. — Как жаль, что Папа не может узнать об этом.

— Почему нет, Род? — голос Фесса звучал за ухом Рода; сейчас ему не нужно было передавать на частоте человеческой мысли, благодаря наушнику, имплантированному в кость черепа. Род медленно кивнул.

— И правда, полагаю, что мы можем послать сообщение. У нас ведь нет причин думать, что твой передатчик разладился?

— Вовсе нет. Я до сих пор посылаю твои ежемесячные доклады.

У Рода отвисла челюсть.

— Но я уже с год как ни одного не писал!

— Я подумал, что ты захочешь возложить ответственность за некоторые рутинные задачи на меня…

— Конечно, — Род закрыл рот. — Нет, все правильно. Просто в следующий раз поставь меня в известность, ладно?

— Обязательно, Род.

— В конце концов, это ты делаешь мне одолжение. Кстати, о чем я в последнее время докладывал?

— Об основных действиях короля, об общественной реакции на эти действия. Никаких симптомов беспокойства в клерикальных кругах не наблюдалось.

— Вероятно, потому что так все и было на самом деле, разве что у аббата зрели кой-какие мыслишки, — задумался Род. — А без поддержки своих священников он, скорее всего, не станет доводить этот вопрос до крайностей. Нет, Фесс, думаю, что пока мы не станем отправлять специальное сообщение. Во всяком случае, не в Ватикан. Пока еще нет.

— Как скажешь, Род, — вздохнул Фесс. Род заметил нотку мученического терпения.

— Ты думаешь, что проблема серьезнее, чем кажется?

— Она может стать такой. В средневековом обществе кратчайший путь к тоталитарному правительству лежит через Церковь.

— Понимаю, что ты хочешь сказать, — нахмурился Род. — Приходские священники и так достаточно полно контролируют все стороны жизни своей паствы, просто объявляя, что есть грех, а что — нет.

— Но их сильно сдерживает официальная позиция Церкви.

— Не сдерживает, если они не знают о ней, а наши ребята вот уже с полтысячелетия пребывают в блаженном неведении. И потом, если священник знает точку зрения Рима, это еще не означает, что он непременно с ней согласен.

— Но не станет же приходской священник поучать, что совокупление есть добродетель только потому, что Рим считает это грешным занятием?

Род опять подметил тон голоса.

— Ты что, и в самом деле так шокирован, как кажешься?

— У тебя до сих пор трудности с определением сарказма, — отозвался робот.

Род удовлетворенно кивнул.

— Я так и подумал. Нет, я думаю, что бритые макушки весьма единодушны насчет совокупления. Тем не менее, скажем, ну-у… ну, все эти разговоры насчет эволюции. Церковь окончательно согласилась с этой идеей в 2237 году, когда антропологи обнаружили мощи Homo Fidelis.[2]

— Да, я помню это сообщение, — в то время Фесс был еще новеньким, только что с завода. — Оно вызвало очень много споров, но в конце концов и теологи, и антропологи сошлись на том, что статуэтка с Fidelis-ом служила религиозным целям.

— И я помню, ты и меня учил этому, когда мне было десять лет. Но даже в мое время, три столетия спустя после находки, я встречал священников, по-прежнему проповедующих, что верить в теорию Дарвина — грех.

— Человечество по своей природе противится переменам, — вздохнул Фесс. — Иногда я думаю, что ваш вид стоило бы назвать Homo Habitualis.

— Человек привычки, да? — усмехнулся Род. — Надеюсь, ты не имеешь в виду монашескую рясу?

— По крайней мере, не исключаю их. Как, впрочем, не исключила бы и Церковь, получи она в руки светскую власть. Напротив, она могла бы сделать рясу обязательной.

— Вряд ли, они же должны будут отличать клириков от мирян по внешнему виду, чтобы те немедленно получали все причитающиеся им привилегии. А вот для всех остальных, скорее всего, введут устав, указывающий, какую одежду носить, и малейшее нарушение формы приравняют к преступлению.

— Это вызовет недовольство, Род. Церковь, скорее всего, объявит нарушение любого устава грехом, и вот тогда граждане будут повиноваться.

Рода даже передернуло.

— Да уж, здесь ты прав. Никогда нельзя недооценивать силу вины.

— Я не недооцениваю этого, — негромко ответил Фесс. — Вовсе не недооцениваю.

— Отец Мэтью! Идут!

Отец Боквилва оторвался от корыта с глиной.

Все его тело в одно мгновение напряглось, но когда он отозвался на крик дозорного с вышки, бас монаха пророкотал совершенно невозмутимо.

— Бей тревогу, брат Феннел. Опять разбойники?

— Нет, отец, это наши братья по ордену. Но на месте тонзур у них блестит сталь.

Отец Боквилва помрачнел.

— Вот как? Что ж, у нас тоже есть шлемы. Бей тревогу, но имей в виду, они — из нашего ордена.

Высоко вверху залился свисток, и монахи на лугу замерли, обратив взгляды к башне.

Отец Боквилва с улыбкой повернулся к стоявшему рядом монаху.

— Брат Джереми, по-моему, сегодня на кухне заняты отец Арнольд и брат Отто. Будь добр, спроси, не смогут ли они накрыть стол через часок? У нас гости.

Гости с мрачными минами свернули на дорожку между вспаханными участками, а увидев собравшихся им навстречу, покрепче перехватили свои посохи. Как и следовало ожидать, отступники с криками набросились на них.

— Брат Ландо, ах ты разбойник! Наконец-то свиделись!

— Отец Мило! Ну не славно ли вновь увидеть вас!

— Эй, братец Бриго! Ты все такой же обжора!

И встретив гостей радостью и весельем вместо дубин и кинжалов, кинулись с ними обниматься.

Во главе всех шагал отец Боквилва, громовой голос которого перекрывал всех остальных:

— Добро пожаловать! Добро пожаловать, братие! Мы преисполнены радости видеть вас!

— Что ж, мы тоже рады вам, — улыбнулся старший из гостей, ухватив Боквилву за плечи и отстраняясь, чтобы получше рассмотреть его. Затем улыбка исчезла. — Но все-таки вы нехорошо обошлись с нашим аббатом, отец Мэтью.

— Ни слова об этом, отец Том! Ни слова! — отец Боквилва обнял гостя за плечи и повел в сторону дома. — Отец Арнольд и брат Отто все утро старались, чтобы приготовить для вас добрую трапезу, и вы должны отведать угощенье, прежде чем мы скажем о деле хоть слово!

Обед получился по-настоящему праздничный; монахи, не видевшие друг друга уже с месяц, смеялись и болтали. По обоюдному молчаливому согласию об аббате даже не вспоминали до тех пор, пока отец Том, отдуваясь, не отодвинулся от стола, усердно работая зубочисткой.

— Уф! Монастырская трапезная истосковалась по тебе, братец Отто!

— Это всего лишь скромный обед, — довольно улыбнулся брат Отто. — Ничего, кроме хлеба, сыра и яиц. Если вы посетите нас на следующий год, не сомневаюсь, мы угостим вас и мясом.

— Так долго? — отец Том поднял брови. — Полно, брат! Если вы вернетесь с нами, ты сможешь показать свое умение и на свинине, и на доброй говядине уже сейчас!

— Так значит, вы хотите нашего возвращения только ради брата Отто и его искусных приправ? — в тон ему отозвался отец Боквилва.

— Время для шуток прошло, отец Мэтью, — отец Том с серьезной миной снова придвинулся к столу. — Ты принес обет повиновения нашему аббату, так вот, теперь он велит тебе вернуться в его дом.

Посол вытянул из-за пазухи свиток и положил его перед отцом Боквилвой. Тот даже не пошевелился.

— Открой, если ты сомневаешься в моих словах! — настойчиво приказал отец Том.

— Вовсе не сомневаюсь, отец Том, — тихо ответил Боквилва. — Но мы связаны и другим обязательством, которое превосходит даже наш долг перед милордом аббатом.

— Не может быть такого. О каком обязательстве ты говоришь?

— Наш долг перед Папой.

— Папа не властен над Греймари, — тут же возразил другой монах, — и никогда не был властен.

— Вот как? — с улыбкой посмотрел на него отец Боквилва. — И откуда же ты узнал об этом, брат Мелансо?

— Как!? Аббат, отец наш, сказал нам об этом!

Отца Боквилву так и подмывало колко ответить, но он сдержался и произнес только:

— Мы считаем, что он ошибается.

— Он не может ошибаться, он — аббат, — мгновенно парировал отец Том.

— Не может? — отец Боквилва снова повернулся к нему, удивленно вскинув брови. — Так значит, он непогрешим?

— Уж наверное, не в пример мудрее тебя! — покраснел отец Том.

— Это почему же? Он был избран не Богом и не за свои познания, отче, — он был избран всей братией, по полному согласию, и в основном за его умение заставить нас трудиться сообща во славу Божью, а вовсе не за теологические суждения.

— Избрав его за первое, ты избрал его и для второго!

— Я выбирал его аббатом, а не королем, святой отец, — покачал головой отец Боквилва.

Отец Том выпрямился, его лицо потеряло всякое выражение.

— Ну вот, мы и добрались до самой сути. Наш добрый лорд аббат не ищет королевской власти, отец Боквилва, он всего лишь хочет, чтобы Их Величества руководствовались добродетелью.

— Quid est,[3] когда он решит, что их действия неправильны, они должны будут отступиться, — перевел на свой лад отец Боквилва.

— А разве это неверно?

— Вообще-то, верно, — кивнул Боквилва, — пока не приведет к тому, что лорд аббат пожелает, чтобы его указания Их Величествам поступать так-то и так-то беспрекословно выполнялись.

— И что же в этом плохого? — вызывающе спросил отец Том.

— А то, что у нашего лорда аббата возникнет искушение править, — сказал, как припечатал, отец Боквилва. — В то время как его удел — дела духовные, но не мирские.

— Но мир должен жить в согласии е духом!

— Должен, но по доброй воле, а не по принуждению. Когда добродетель торжествует силой, она перестает быть добродетелью.

— Так говоришь, наш аббат не прав? — проворчал низенький, мускулистый монах.

— Я говорю, что он близок к тому, чтобы согрешить, — невозмутимо ответил отец Боквилва.

— Изменник! — коротышка, выпрыгнув из-за стола, выхватил из-под плаща дубинку. Стол перевернулся, монахи повскакивали с мест, хватаясь за посохи.

— Нет, брат Эндрю! — отец Том, вскинув руку, остановил удар, и чуть не схватившиеся в рукопашной монахи разделились на две вооруженные шеренги. Гости свирепо зыркали на хозяев, те настороженно следили за каждым движением своих бывших товарищей. Наконец отец Том достаточно совладал со своим гневом, чтобы обратиться к отцу Боквилве:

— Я знаю тебя достаточно долго и потому уважаю твое мнение: ты считаешь, что ты прав, хотя и ошибаешься. Но подумай и о другом, отче, — ты и твои товарищи обрели свою силу, свои особые умения, лишь благодаря заботе и вниманию, которыми вас окружил орден.

Отец Боквилва не пошевелился, не проронил ни слова. Молчание столь затянулось, что седовласый отец Арнольд наконец не выдержал:

— Мы обязаны вам этой наукой — и может быть, даже самой жизнью, ибо любого из нас обезумевшая толпа могла бы отправить на костер, не защищай нас монастырские стены.

— Так вернитесь под эту защиту! Вы не имеете права выставлять ваш дар напоказ всему свету, коли львиная доля ваших сил принадлежит ордену!

— Но мы не покидали орден, — медленно проговорил отец Боквилва, — и не желаем этого. Мы всего лишь основали новую обитель.

— На Греймари должна быть только одна обитель! Ты знаешь нужду в скрытности!

— И не сомневаюсь в ней. Не бойтесь огласки — мы не воспользуемся нашими умениями иначе, как в стенах этого дома, где никто, кроме нас, ничего не увидит.

— А если какой-нибудь крестьянин подсмотрит через щелку в стене? И расскажет соседям? Что тогда станет с каждым монахом?

— Мы знаем, как замазывать щели, — возразил отец Боквилва, — и как каждому из нас держать свой Щит, и как остерегаться случайно забредших сюда крестьянских мыслей. Уж не думаешь ли ты в самом деле, что мы такие беспечные?

— А что еще прикажешь думать о вас, покинувших наши пределы? — негодующе воскликнул отец Том. — Неужто ты не видишь, что наше аббатство, как Тело Христово, слабеет с потерей любого и каждого члена?

— Ах вот оно что, — негромко заметил отец Боквилва. — Не правота нашего ухода тревожит тебя, и не то, что миряне могут обнаружить наши секреты, а ослабление аббатства и аббата.

Отец Том промолчал, но его лицо потемнело от гнева.

— Где же здесь добродетель? — пробормотал отец Арнольд.

— Мы наговорили уже достаточно, — отец Том последним из гостей извлек из-под полы короткую дубинку. — Но решать эти вопросы лорду аббату, а не тебе, чьи знания не больше моих. А ты поступишь так, как тебе велено.

— Мы не отступимся от нашего Святейшего Отца, от Папы, — твердо возразил отец Боквилва.

— Так получай же! — вскричал отец Том, бросаясь на отца Боквилву.

Посох Боквилвы взметнулся, отражая удар, когда на его голову с треском опустилась дубинка брата Эндрю. Высокий священник повалился было, оглушенный, несмотря на свой стальной шлем, но подоспевший отец Арнольд подхватил его левой рукой, отражая посохом в правой следующий удар брата Эндрю. Отец Том обрушил на противника еще один удар, но брат Отто отбил его своим посохом и тут же, молниеносно обернувшись, перехватил удар брата Виллема — а отец Том уже снова занес дубину. Отец Боквилва потряс головой и защищаясь, поднял свой посох, медленно и неуверенно, но этого хватило. Брат Феннел перехватил дубинку брата Эндрю сзади, коротышка с ревом обернулся и чуть-чуть не оглушил его сокрушительным ударом — но высокий монах парировал и контратаковал.

Прыгая по комнате, монахи обменивались убийственными ударами. Твердое дерево со звоном отскакивало от стальных шлемов; несколько монахов уже без чувств попадали наземь, а остальные спотыкались об их тела.

Однако в самый разгар схватки дверь с треском распахнулась настежь, и в комнату вбежал джентльмен в камзоле и панталонах в обтяжку. Следом вломилась дюжина хорошо вооруженных людей, мигом выстроившихся вдоль стен. Слуга за спиной джентльмена душераздирающе протрубил в рог и прокричал:

— Остановитесь перед королевским бейлифом! Монахи замерли, изумленно глядя на вновь прибывшего.

— Что это за свалка!? — вскричал бейлиф. — Что за противное природе зрелище — видеть слуг Божьих, трудящихся во славу дьявола!

— Уж не осмелишься ли ты учить священника добродетели! — с каменным лицом ответил наконец-то взявший себя в руки отец Том.

Один из солдат шагнул вперед, поднимая пику, но бейлиф остановил его, подняв руку.

— Это вы, почтенный брат, не осмелитесь поднять оружие. Или вам мало того бесчинства, которое вы тут учинили?

Отец Том побагровел, но провозгласил:

— Вот что воистину бесчинно, так это, что слугам Господним приходится исполнять то, от чего уклоняется мирская власть!

— Что ж, мы более не уклоняемся. Именем Короля, арестуйте этих людей! — и бейлиф кивнул своим людям.

— Стойте! — побледнел отец Том. — Вы не властны над лицами духовного звания!

— Ты лишился защиты своего звания, когда взял в руки дубину, — хладнокровно ответил бейлиф, — а я властен над всяким, кто осмелится нарушить спокойствие в этом округе!

— Нет, не властен! Все клирики подвластны лишь одному аббату и никому более!

— Вот как? Ну что ж, обратись к своему аббату и умоли его простить тебя!

— Так я и сделаю, — прищурился отец Том. — Расступитесь.

Он кивнул своим монахам и зашагал к двери, сердито стуча посохом об пол. На мгновение показалось, что он столкнется с бейлифом, но в последний момент сей достойнейший отступил в сторону и проводил разгневанного священника низким насмешливым поклоном. Когда последний монах вышел из дверей, бейлиф встал на пороге и недоверчиво посмотрел им вслед.

— Уилликен, возьми с собою пятерых и идите вслед за ними — и позаботьтесь, чтобы они не сворачивали с дороги!

Уилликен подергал свой чуб, взмахом руки собрал своих людей и отбыл.

А бейлиф повернулся к отцу Боквилве.

— Итак, почтенный брат, в чем была причина этой свалки?

Глава пятая

Монах отворил двери и не то чтобы не поклонился — нет, он слегка нагнулся вперед, умудрившись при этом все-таки не поклониться. Род решил не обращать на это внимания и шагнул в кабинет.

— Приветствую вас, милорд аббат.

— Приветствую, — ответил аббат с улыбкой в голосе, забыв протянуть руку. Ну и ладно. Род и так не рвался целовать его кольца.

Монах, открывший Роду, проскользнул мимо него и стал рядом с аббатом. Аббат махнул в его сторону рукой:

— Мой секретарь, брат Альфонсо.

Род одарил секретаря кратким, но пристальным взглядом, стараясь запомнить лицо: любой человек, настолько приближенный к аббату, мог оказаться возможным противником. Бледное лицо со впалыми щеками, увенчивающее тощую фигуру, как положено — челка и тонзура. Но вот глаза — глаза пылали огнем.

Род снова обратился к аббату, стараясь не обращать внимания на второго монаха.

— Я принес вам теплые пожелания от Их Величеств, милорд.

— Я рад, что дети мои не забывают обо мне.

Ах, вот, значит, куда он клонит? «Дети мои» — имея в виду, что аббат может поставить их и в угол?

Аббат указал на стол у высокого окна в эркере.

— Не желаете ли присесть?

— Благодарю вас, отче. Путь был неблизкий.

По правде говоря, проведя в седле два дня кряду, Род с большей охотой постоял бы, но эту встречу не имело смысла делать более формальной, чем она должна быть. Чем проще, тем лучше — в его задачу входило восстановить дружбу, если это возможно.

Если…

Аббат тоже уселся и махнул брату Альфонсо:

— Вина, пожалуйста.

Душистое вино забулькало, наполняя бокал аббата, и только потом (чтобы у Рода не возникло ни малейших заблуждений насчет того, кто здесь главный) — бокал, стоявший перед Родом. Может быть, не очень вежливое, но доходчивое напоминание. Род тем не менее подождал, пока хозяин не выпьет первым.

— За Греймари! — поднял бокал аббат.

— За Греймари! — откликнулся Род с облегчением — за это он мог выпить (пригубить, во всяком случае, — он терпеть не мог сладких вин).

Аббат отпил ненамного больше — тоже чисто символически. Затем он откинулся на спинку кресла, поигрывая бокалом.

— Итак, чему я обязан радостью вашего посещения?

Он, казалось, и в самом деле был доволен — но скорее всего, по ошибке.

— Их Величества все сильнее заботит роль Церкви в нашей стране Греймари, милорд.

— Разумеется, — аббат напрягся, но удержал улыбку. — Они и должны заботиться об этом, ибо лишь богопослушная страна может пребывать в мире и единстве.

— Несомненно, с этим нельзя не согласиться, — с облегчением отозвался Род. — Если весь народ следует одной вере, это объединяет страну.

— Странно сказано, — поморщился аббат. — Не то чтобы я был не согласен — но если судить по твоим словам, Церковь — инструмент в руках Государства.

А разве когда-нибудь было иначе? Но Род не стал говорить этого вслух — он мог припомнить несколько случаев, когда дело обстояло как раз наоборот.

— Вовсе нет, милорд. Разумеется, для Государства Церковь — то же самое, что душа для тела.

— То есть тело без души мертво? — снова заулыбался аббат. — Хорошо сказано, хорошо. Меня утешает, что мои венценосные сын и дочь столь ясно понимают это.

Вряд ли Их Величества согласились бы с таким толкованием, подумал Род, но проглотил фразу.

— И все-таки, милорд, — если тело немощно, то и душа может страдать.

— Нет, если она не расстается с мыслию о царствии Господнем, — нахмурился аббат. — Признаю, человек, страдающий от болезни, может поддаться искушению и впасть в гнев и безрассудство. Но такие испытания лишь закаляют душу — если душа вынесет их.

Роду неожиданно вспомнились дымящиеся развалины деревушки, мимо которой он проезжал. Разбойники, судя по всему, разорили ее совсем недавно.

— Верно, но ведь и с болезнью не стоит затягивать. В конце концов, когда я был маленьким, меня учили именно этому — грех наносить вред своему телу, потому что оно вполне может оказаться храмом Господним.

— И это тоже верно. Однако не истолковывай моих слов превратно, — аббат помрачнел еще больше. — По сравнению с вечностью тело — прах. Лишь душа нетленна.

Трудно было не указать на логический прокол — доводы аббата могли бы легко использоваться, как оправдание угнетения, но Род сдержался — он здесь для того, чтобы воссоединять, а не противопоставлять.

— Разве Господь не учит нас, что в здоровом теле — здоровый дух?

— Учит, но не думай, что тело и душа одинаково важны.

— Но милорд, вы же не утверждаете, что тело должно быть рабом души?

Вот теперь-то они дошли до сути — кто должен править? Церковь или Корона?

— Не рабом, — поправил аббат, — но слугой. Ибо, безо всякого сомнения, тело должно во всем подчиняться душе.

Тупик. Род глубоко вздохнул, стараясь придумать другой подход.

— А что, милорд, если заболеет душа?

— Тогда она должна прийти в церковь и исцелиться!

Да, и среди средневековых священников встречаются отличные психологи. Род обратил внимание, что аббат ведет спор по кругу, упрямо отказываясь делать выводы из его же собственных аналогий.

— Но пока душа не исцелена, милорд, она ведь может искалечить тело, разве нет?

Тут Роду живо вспомнился случайно увиденный однажды больной шизофренией — нечесаный, небритый, в рваных тряпках.

Должно быть, аббат тоже когда-то видел что-то похожее, потому что заметно погрустнел.

— Действительно, но ведь мы говорим сейчас не о теле человеческом, а о теле политическом.

Аналогии ему больше не подходили, и он решительно отбросил их.

— Да, и мы говорим о Церкви, а не о чьей-нибудь отдельной душе. Бывали времена, когда Церковь, если так можно сказать, болела — раскалывалась на секты с различными верованиями.

— Ереси укоренялись, да, и наносили вред великий, прежде чем быть выкорчеванными, — сердито ответил аббат. — И тем больше причин искоренять их — огнем и мечом, если понадобится!

Он явно перебрал, и Род затаил дыхание.

— Но заповедь гласит: «Не убий».

— Заповедь не распространяется на гнусных искусителей, пытающихся сбить чада Господни с пути истинного! — отрезал аббат. — Уж не хочешь ли ты стать одним из них?

— О нет, милорд аббат, я не собираюсь искушать людей отвернуться от истинной Церкви.

Лицо аббата окаменело.

— Любой подобный раскол в Церкви приведет лишь к бедам и несчастьям среди простого народа, который и составляет ее тело, — мягко продолжал Род. — И я умоляю вас, милорд аббат, сделайте все, что в ваших силах, чтобы предотвратить такой раскол.

Секретарь, стоявший за спиной аббата, впился в собеседников горящими, как угли, глазами.

— Не в наших силах подобные деяния, — отозвался аббат ледяным тоном. — Единство Греймари покоится в руках Их Величеств… и великих лордов.

От этого намека на гражданскую войну у Рода похолодело внутри.

— Но вы — целитель душ, лорд аббат. Неужели вы не можете найти путь, чтобы тело Греймари снова стало единым?

Секретарь шагнул вперед, даже протянул руку, но спохватился.

— Мы не предпримем ничего, что послужило бы против интересов простого народа, — сухо ответил аббат, — или против интересов Короны — учитывая, конечно, что Их Величества будут править в согласии с христианской добродетелью.

Что значило — Церковь не станет возражать против Туана и Катарины до тех пор, пока они будут делать то, что скажет Церковь. Нет, этого мало.

— Милорд аббат хочет сказать, что Греймари может быть воссоединена только в том случае, если Их Величества отрекутся от Римской Церкви и признают Греймарийскую Церковь, как единственно истинную?

Аббат недовольно поморщился.

— Ты столь же неуклюж, сколь и бестактен. Я предпочту сказать, что не будет ни нашего благословения, ни благоволения любому правителю, придерживающемуся веры, которую мы сочтем лживой.

— Даже если и добродетели и вера — одни и те же, не считая того, кто отдает приказы, — Род попытался подавить нараставший в нем гнев. — Но разве вы не согласны, милорд аббат, — жизненно важно, чтобы Церковь служила прибежищем для людей на тот случай, если Корона впадет в тиранию?

Ага, теперь уже не гранит — настороженное внимание. Аббат обнюхивал приманку.

— Так оно и есть. Церковь всегда противостояла беззакониям и лордов, и короля. Признаюсь, меня удивляет, что ты придерживаешься такой же точки зрения.

— Если бы вы знали меня ближе, это вас не удивило бы. Тем более, что из этой точки зрения вытекает следующее — если в тиранию впадет Церковь, то убежищем для людей должна стать Корона.

Лицо аббата побагровело.

— Никогда не бывать такому! Слуги Божьи не могут быть жестокосердными! Лишь они могут уповать, что неподвластны сему греху!

— Конечно, но ведь они — только люди, — Род не сдержал улыбки. — Даже священник может поддаться искушению.

— Куда меньше, чем лорд или король!

— Не спорю, — Род развел руки. — Но если так все же случится, милорд, не важно ли, чтобы Корона была способна защитить своих подданных?

Аббат, прищурившись, уставился на Рода.

— Церковь должна быть отделена от Государства, — негромко проговорил Род, — точно так же, как Государство должно быть отделено от Церкви. В этом и лежит подлинная защита народа.

— Умоляю, не учи меня, как заботиться об общем благе, — огрызнулся аббат. — Пропитание для бедных всегда составляло предмет нашей особой заботы.

— И да пребудет так и далее, — благочестиво добавил Род.

— Пребудет, — лорд аббат поднялся с достоинством айсберга. — В этом я тебе ручаюсь. Или ты хочешь от меня большего?

Это был вызов, а Род знал, когда нужно остановиться.

— Благодарю вас, милорд. Вы дали мне все, что я мог ожидать.

А что он мог ожидать, кроме дурных предчувствий? Род постарался не подавать виду, встал и поклонился аббату, который коротко кивнул в ответ. Брат Альфонсо шагнул к дверям. Выходя за порог, Род покосился на секретаря и замер при виде его еле заметной, но торжествующей улыбки. Род кивнул ему головой.

— Весьма поучительно было познакомиться с вами, брат Альфонсо.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — промурлыкал тот.

М-да, не очень благоприятная беседа, думал Род, пока послушник вел его к воротам. Особенно, когда он вспомнил — аббат ни разу не назвал его ни лордом Чародеем, ни просто милордом.

Граф Д'Аугусто ввалился в зал впереди всех благородных охотников, раскрасневшийся, веселый, но — с пустыми руками.

— Эй, домоседы! — окликнул он. — Вы упустили достойную погоню!

Четверо оставшихся в замке высокородных заложников оторвались от игры.

— Мы вовсе ничего не упустили, — граф Гибелли желчно покосился на Д'Аугусто.

— Пусть его, Гибелли, — протянул сэр Бейзингсток, наследный баронет Раддигор. — Горячка охоты позволяет им забыть о том, кто они такие на самом деле. Узники Короны, которых держат здесь, чтобы заручиться покорностью их отцов.

Он потряс костями в стаканчике и бросил.

— Лучше быть заложником, чем иметь родителя без головы, — Д'Аугусто грохнулся в кресло в виде песочных часов, схватил кувшин с вином и налил себе полный кубок. — Это был выбор моего отца, и я не сожалею о нем. А наш плен достаточно приятен — ты не можешь отрицать, что мы пользуемся здесь свободой гостей.

— Ага, поохотиться с дюжиной рыцарей короля Туана вокруг, — Гибелли вернулся к шахматной доске. — И я вижу, что ты, о почтенный потомок Бурбонов, вернулся домой с пустыми руками.

— Подумаешь, волк ускользнул! — виконт Лланголен, сын графа Тюдора, упал рядом с Д'Аугусто и тоже потянулся за кувшином с вином. — Ручаюсь, эту ночь он просидит в своем логове и не посмеет пугать простых людей.

— Мы загоним его завтра, — граф Грац сел напротив и выхватил кувшин из рук виконта. — Будет, Лланголен! Ты все равно не выпьешь больше, чем вместит твой кубок!

— Но попробовать-то я могу? — ухмыльнулся Лланголен. — А ты, как все Габсбурги, хочешь загрести все вино себе одному.

— Развлечения так опьянили вас, что вы позабыли о своем достоинстве, — злобно бросил Гибелли. — Или вы сами не видите? Вам же явно больше нравится гоняться не за серым волком, а за дикой гусыней![4]

Маджжоре, наследник Дома Савой, свирепо обернувшись, потянулся за колчаном со стрелами:

— Я добыл достаточно серых гусей, чтобы поправить дурные манеры Медичи!

При упоминании имени отца глаза Гибелли сверкнули. Он привстал.

— Мир, милорды, — Д'Аугусто придержал руку Маджжоре, встретившись взглядом с Гибелли. — И где же свила гнездо эта твоя гусыня?

— Где же, как не в голове у Туана Логайра, — ответил Гибелли, — или, что то же самое, в голове его жены. Как! Неужели вас столь одурманили удовольствия, что вы не видите? Эти бесконечные охоты, игры, балы — просто туман, которым вам застят глаза, пока Их Величества обдирают вас как липку, лишая вас первородных прав!

Грац покраснел и собрался было ответить, но Д'Аугусто положил ладонь ему на руку.

— Отвечая кратко и по сути: наши первородные права — это права владения нашими поместьями, а они все еще в руках наших отцов. Развлечения же, которые устраивает для нас король — школа хороших манер и мудрых советов. Что до волка, мы нашли зарезанную им овцу и оставленные им следы — и даже видели его хвост, прежде чем он ушел по скалистому склону. Там мы не могли за ним гнаться.

— Верно. Еще плащ запачкаешь, — фыркнул сын графа Маршалла.

Д'Аугусто бросил взгляд на великолепное золотое шитье и парчу камзола Маршалла, зная, что сам он — в простой одежде из обычного черного сукна и кожи.

— Слишком велика была опасность того, что зверь выпрыгнет из засады, а солнце уже клонилось к закату. Однако мы нашли его логово и выгоним его оттуда завтра.

— И даже если выгоните, что тогда, а? — в глазах Гибелли сверкнуло презрение. — Тем самым вы поможете врагу ваших отцов, избавив его простолюдинов от напасти. Что, так и будете дальше беречь его стада и укреплять его власть до того долгожданного дня, когда он наденет хомут на всю знать?

— Ты только и видишь, что свою окаянную власть! — взорвался Грац.

Гибелли, оскалившись, потянулся за кинжалом.

Д'Аугусто перехватил руку Граца, уже скользнувшую к рукояти, и сдержал товарища, натужно улыбаясь Гибелли.

— Король ищет единого закона для всей Греймари, закона, который даст справедливость и порядок всем его подданным, и даже тебе. И в этом нет ничего скверного, хотя нашим родителям придется сдерживать свои капризы и прихоти.

— Когда он урезает наши доходы — это больше, чем каприз!

— Еще бы, на целую пятую часть. Теперь мы не сможем больше выжимать из наших крестьян каждый цент, чтобы выбросить их на ветер, или чтобы содержать целую армию. Но нам хватит, чтобы жить богато, строить замок с крепкими стенами и держать достаточно солдат, чтобы усмирить любых разбойников. Я не вижу в этом большого вреда, наоборот, добро и наше процветание — благодаря народу, у которого будет защита и надежда.

— А как насчет назначения приходских священников в твоих владениях? Что ты на это ответишь, а?

— Ничего, — пожал плечами Грац. — Какая мне разница, кто будет возносить молитвы в моих владениях? И потом — назначает-то священников все-таки аббат, а не король!

— Только потому, что аббат вырвал у королевы это право, которое она украла у наших родителей!

— Действительно, королева была надменной и дерзкой, — кивнул Д'Аугусто. — Но король Туан усмирил ее нрав.

— Ха, если раньше она дышала огнем, то сейчас всего лишь плюется искрами! И такой-то ты станешь прислуживать?

В глазах Д'Аугусто занялся огонек.

— Я никому не прислуживаю. Но я пойду за королем Туаном.

— Он превратил тебя в лакея! — прошипел Гибелли.

Д'Аугусто сорвался было с места, но на полдороге застыл, сжигая того взглядом.

— Что же тебя остановило? — издевательски спросил Гибелли. — Или ты боишься королевской кары?

— Нет, — мурлыкнул Маршалл. — Он женился на прекрасной леди Мэб, которая вскорости родит. Это не король лишил его гордости, это женщина лишила его мужества.

Взгляд Д'Аугусто скользнул к насмешнику, а рука легла на рукоять, но почувствовав предостерегающее пожатие Граца, он совладал со своими чувствами.

— Это верно, скоро я буду отцом, — негромко сказал он. — И не стыжусь этого.

— Окрутили, — ехидно прищурился Маршалл. — Взнуздали и оседлали.

— Может быть, — ядовито ответил Д'Аугусто. — Но я взвалил себе на плечи ношу, которую должен нести каждый из нас, если не хочет, чтобы его род канул в Лету.

— И похоже, особо заставлять тебя не потребовалось!

— Нет, ибо моя леди прекрасна, — тут глаза Д'Аугусто блеснули и он улыбнулся. — А если я с радостью несу этот груз, тем лучше для меня. И мое сердце полнится заботой, как сберечь мои владения для потомков. Вглядываясь в дороги лет, лежащих впереди, я должен решить, какой путь выбрать, чтобы наша страна Греймари преисполнилась мира и обилия — если будет процветать эта земля, будет процветать и мой род.

— И Корона — твой вернейший путь к столь грандиозным перспективам, — презрительно заметил Маршалл.

— У планов короля есть свои достоинства.

— Скажи лучше — королевы!

— Пусть даже так, — пожал плечами Д'Аугусто. — Пока они прокладывают гладкий путь, по которому пойдут и мои дети, мне все равно, что его руками ведет воля королевы.

— Даже если это урежет твою власть? Или опорочит твою честь?

— Не бесчестие — следовать за владыкой, в которого я верю! И если мне достанется не вся слава, что с того? А что до потери власти, она не столь велика, чтоб тревожить меня.

— Зато она тревожит твоего родителя! — вспыхнул Гибелли. — Он сражался, чтобы остановить руку королевы, и хоть и проиграл, но принял поражение с честью! Это королевская честь была запятнана, ибо они укрылись за кучкой нищих и ведьм! Неужели дворянин и сын дворянина может оправдать такую низость!

Грац раскрыл было рот, но Гибелли не дал ему сказать.

— А что же твои предки? Что же благородные Бурбоны, основавшие твой род? Потерпели бы они такое вмешательство в собственные дела? Стали бы они рассуждать о «народном благе».

— Их времена прошли, — сжал губы Д'Аугусто. — Их солнце закатилось. А я должен думать о своих днях и о своих сыновьях.

— Красивыми словами ты оправдываешь измену своему роду!

— Искать благополучия для моих наследников и подданных — отнюдь не измена! — возмутился задетый за живое Д'Аугусто. — И если король установит надежный мир, это убережет каждый знатный род куда лучше, чем собственная армия — подумай сам, ведь не будет больше ни соседских усобиц между лордами, ни опустошенных полей, ни крестьянских жизней, принесенных в жертву фальшивому идолу Гордости!

— Гордости? — искривились губы Гибелли. — Вот уж не думал, что тебе знакомо это слово! Зато о Чести ты наверняка не слыхал, потому что продал ее!

— Честь в том, чтобы поступать, как считаешь правым! — оборвал Д'Аугусто. — Это ты предатель — предатель Короны!

— Что? Мог ли я даже в мыслях поднять руку на Их Величества? Стыдно, сударь, думать обо мне такое! Только последний дурак осмелится думать о предательстве в замке, полном послушных ведьм, наперегонки бросающихся исполнять любое пожелание хозяина, и подслушивающих мысли всех и каждого!

— А ты, значит, насколько я понял, не дурак? — ехидно усмехнулся Д'Аугусто.

— Конечно, нет, и никто не изменник, пока не поднимет против Короля оружия.

— И когда же ты собираешься поднять?

Гибелли открыл было рот, но осекся, побагровел и свирепо уставился на Д'Аугусто.

Д'Аугусто твердо встретил его взгляд волчьим оскалом.

— Ты только что подписал бы свой смертный приговор, если бы Их Величества в самом деле использовали своих ведьм, как ты говоришь. Но нет — они уважают право своих подданных на неприкосновенность собственных мыслей и не позволяют ведьмам слушать ничьих мыслей без серьезной на то причины.

— Ты глупец, если веришь в это, — зашипел Гибелли. — Ни один правитель не удержится воспользоваться оружием подобной мощи!

Д'Аугусто покраснел.

— Наш король удержится, потому что считает закон превыше собственного каприза!

— Если ты и в самом, деле веришь в это, — процедил Гибелли, — то воистину, у тебя душонка сквайра!

Д'Аугусто побелел, как кость, и кинжал сам прыгнул ему в руку.

Гибелли выхватил свой стилет, свирепо оскалился и бросился на Д'Аугусто.

Д'Аугусто отступил в сторону, поймав Гибелли на локоть, и отбросил его назад. Гибелли взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, а Д'Аугусто тем временем укутал свою руку полой плаща, и когда Гибелли снова кинулся на него, рыча и размахивая кинжалом, он перехватил лезвие замотанной рукой.

Вокруг стола засверкали клинки и молодые дворяне с воплями набросились друг на дружку. Сталь зазвенела о сталь, острые, как бритва, клинки рассекали одежды, украшая тела кровавыми росчерками. Маршалл предательским ударом распорол Честеру ляжку, а когда тот покачнулся, грохнул его по голове табуреткой. Юноша без чувств осел наземь. Гибелли, увидев это, радостно взвыл и отпрыгнул от Д'Аугусто ради того, чтобы замахнуться и с треском опустить свою собственную табуретку на голову Граца, но Д'Аугусто встал над упавшим товарищем, заслоняя его своим телом. Гибелли торжествующе оскалился и опрокинул на Д'Аугусто стол. Тот попятился, успев отпихнуть пяткой лежащего Граца, прежде чем стол грохнется на него. После этого общая свалка распалась на отдельные пары, с кинжалами вместо шпаг и табуретками вместо щитов.

Дверь с грохотом распахнулась и медный голос взревел:

— Стоять!

Юноши замерли, все еще не сводя глаз друг с друга.

— Именем короля, сложите оружие! — прогремел возникший в дверях гном. Подбоченившись, он вошел внутрь, а следом посыпались стражники, замиравшие рядом с каждым из лордов — совсем, как расторопные лакеи, готовые услужить, однако же в стальных нагрудниках и с пиками.

— Позор, милорды! — рявкнул Бром О'Берин. — Благородные юноши тузят друг друга, как неотесанное мужичье в грязной таверне! Или вы забыли, что это — королевский замок в Раннимеде? Что король скажет вашим родителям, когда они узнают, что их дети — банда хулиганов?

Благородным юношам хватило такта выглядеть пристыженными. Однако Гибелли, ничуть не смутившись, неторопливо обернулся к Брому.

— А откуда, лорд личный советник, вы узнали, что мы бьемся?

— Но что, если они решатся, брат Альфонсо? Что тогда? — стиснув кулаки, повернулся аббат к своему секретарю.

Брат Альфонсо крепко сжал губы, прежде чем ответить.

— Они не решатся, милорд. Их Королевские Величества не осмелятся будить гнев народа.

— А-а, народ! — презрительно скривился аббат. — У народа не хватит ума пнуть и собаку, если никто не поведет его! Что значит народ в планах владык!

— Не будьте так уверены в этом, милорд, — сверкнул глазами брат Альфонсо. — Это народ помог Их Величествам усмирить восстание баронов тринадцать лет назад. Народ становится армией, и народ платит подати.

— Только если у них есть предводитель, брат Альфонсо — только если у них есть предводитель!

— Но кому, как не вашим священникам, быть их предводителями!

Аббат остановился, задумался. Затем медленно посмотрел в окно.

— Они не смогут принудить вас покинуть свое место, — продолжал брат Альфонсо. — Они не смогут объявить Греймарийскую Церковь выдумкой безумца. Ваши слуги поднимут против них народ.

— Но кто же поведет поднявшихся? — пробормотал аббат. — Это не подобает ни монаху, ни священнику.

— Не подобает, — кивнул брат Альфонсо. — Но будьте спокойны, они не станут рисковать. Владыки не могут править без согласия среди своих подданных.

— Но все же, что, если народ не пойдет за Греймарийской Церковью? Что, если они прислушаются к голосу Римской Церкви?

— Что ж, сделайте так, чтобы этого не случилось, — усмехнулся брат Альфонсо. — Или у вас нет проповедников, горящих рвением? Или у вас нет никого, кто способен дать успокоение неупокоившимся душам, пылающим гневом на Папу?

Аббат поднял голову, удивленно раскрыв глаза.

— Я убежден, что среди ваших монахов найдется множество весьма одаренных, — пронзительно посмотрел на него брат Альфонсо. — И по правде говоря, те видения, которые они создают, среди непосвященных вполне могут сойти за настоящее чудо — Божье чудо или дело рук духов, взывающих к отмщению.

Аббат слегка улыбнулся.

— Пусть каждый из этих монахов выйдет из нашего аббатства в мир, — продолжал брат Альфонсо. — И пусть каждый из них трудится в миру по мере сил своих. Только дайте каждому из них посильную задачу. И пусть они таким образом разбудят в сердцах народа любовь к возглавляемой вами Греймарийской Церкви, и ненависть и презрение к Римской Церкви.

Теперь аббат улыбался вовсю, с энтузиазмом кивая головой.

— Дайте делу ход, брат Альфонсо. Пусть мои монахи выступают.

Глава шестая

— То есть, мы ни к чему ни пришли. По сути, он заявил, что не уступит ни на шаг, а я ответил, что вы — тоже, — Род пожал печами. — С таким же успехом я мог бы никуда не ездить.

— Нет-нет, — покачал головой Туан. — Ты получил от него ясное заявление о его позиции и намерениях.

— Отсюда недалеко до объявления войны, поджала губы Катарина.

— Недалеко, но война пока не объявлена, кивнул Туан. — Он пригрозил нам войной, а наш славный лорд Чародей напомнил о нашей силе. Однако ни он еще не созывает войско, ни мы.

— Пока, во всяком случае. Но думаю, что вам, Ваши Величества, пора этим заняться, — при этих словах у Рода по коже пробежали мурашки и он отхлебнул вина, чтобы согреться. Он откинулся в похожем на песочные часы кресле, с наслаждением нежась в теплом, почти солнечном свете, несмотря на то, что стояла глубокая ночь; плотно задернутые парчовые занавеси не впускали внутрь темноту, а гобелены на стенах лучились в свете камина. Хорошо было вновь оказаться здесь, в личных апартаментах Их Величеств, где целый замок готов защищать тебя от амбициозного аббата. Как хорошо снова сидеть вместе с двумя если не близкими друзьями, то по крайней мере старыми товарищами — а с Туаном они были еще и братьями по оружию, в свое время стояли плечом к плечу не в одной битве, и значит, доверяли друг другу настолько, что это было не менее важным, чем симпатия.

Притом король еще и просто нравился Роду. В светлых волосах Туана уже появились серебряные нити — но лицо по-прежнему оставалось открытым и честным. И пусть за все эти годы Туан так и не научился лицемерить, но он в совершенстве узнал, что это такое — предательство, обман и властолюбие, и другие малоприятные черты, присущие роду человеческому. И даже под весом всех этих знаний король до сих пор считал, что большинство людей могут быть добрыми.

Не то Катарина. Она знала свою ревнивую и подозрительную натуру слишком хорошо, чтобы думать, что другие могут быть лишены и того, и другого. Ее волосы все еще были золотыми, а черты лица — безупречными, хотя Род подозревал, что этим она обязана скорее своему умению обращаться с косметикой, а не природе. С тех пор, как он впервые увидел ее, из худенькой девчонки она превратилась в зрелую женщину, и уже появились первые морщинки. Правда, горячий нрав не угас и темперамента не убавилось, но любовь Туана смягчила ее — язычок королевы был уже не таким острым, и под внешней властной надменностью крылась твердая уверенность в себе женщины, знающей, что она любима.

Род вздохнул, представив себе, как в будущем эта парочка и он с Гвен, состарившись, будут вместе коротать вечера. Выглядело весьма уютно.

— Бодрее, лорд Чародей, — негромко заметила Катарина. — Мы победим.

Род с приятным удивлением глянул на нее. Да, она повзрослела.

— Мы победим, — уверенно повторил Туан, — но мы должны быть бдительны, быть начеку. Забот нам всегда хватает, Гэллоуглас.

— Забот не избежать, пока живут люди, — Род улыбнулся. — В конце концов, род человеческий не терпит слишком много покоя и гармонии. А о чем вы вспомнили?

— Да наши благородные заложники, — скорчила мину Катарина. — Шайка великовозрастных идиотов! Кое-кто, по крайней мере.

— Только кое-кто, — кивнул Туан, глядя на огонь. — Д'Аугусто вырос в достойного мужа, как и его друзья Лланголен и Честер. Маджжоре и Бейзингсток тоже стали мужчинами, достойными своего положения.

— Итого пять, — нахмурился Род. — А как получилось, что вы не потребовали у Романова послать вам заложника? Я помню, когда лорды взбунтовались против Катарины в тот раз, у него не было детей, но сейчас-то есть.

— Никогда я не позволю таким славным, неиспорченным юношам ошиваться в компании Гибелли и ему подобных, — Катарина поджала губы. — Навроде Граца и Маршалла.

— Да уж, не хотелось бы, — Туан посерьезнел. — И потом, с тех пор, как ты сослужил их отцу, герцогу, такую добрую службу, он стал истинной опорой Короны.

— Ну, ваше гостеприимство по отношению к его жене и детям тоже сыграло свою роль, — возразил Род.

— Даже слишком, — усмехнулась Катарина. — Теперь он сам стал просить, чтобы мы разрешили его сыну быть нашим слугой здесь, в Раннимеде.

— Но ведь это традиция, не так ли? Каждый дворянин должен быть и рыцарем, а каждый рыцарь должен начинать пажом.

— А ведь это выход — паж должен служить в доме другого благородного лорда, а не у своего родителя, — тут Туан повернулся к Катарине. — Он же может жить с другими пажами, радость моя. Ему вовсе не обязательно проводить время среди наших маловоспитанных молодых лордов.

При этих словах Катарина приоткрыла рот от неожиданности, затем задумалась.

— Забавно… Сын герцога, несущий службу, как сын простого рыцаря…

Род подавил улыбку и попытался возвратиться к проблемам если не насущным, то около этого.

— Насколько я понял, ваш взвод молодых лоботрясов лоботрясничал больше обыкновенного?

— Можно сказать и так, — лицо Туана стало жестче. — Они устроили настоящую потасовку.

— Пришлось убрать из зала кинжалы и шпаги! — снова сверкнула глазами Катарина.

— В самом деле? — удивленно поднял глаза Род. — А причина этой драки?

— Кто его знает? — раздраженно хлопнул по столу Туан. — Они ссылаются на привилегии лордов и не хотят говорить.

— Да ладно вам, скажите, — настаивал Род. — Что вы от них хотели — подписанного признания?

Катарина весело глянула на него.

— Среди них был заметен раскол, правда?

Род кивнул.

— Гибелли, Маршалл, Глазго и Гвельф против Короны, остальные пятеро — за. По-моему, налицо две партии, Ваше Величество.

— Все верно, точно так, как разделились и их отцы, — Туан устало возвел глаза горе. — Сколько раз ди Медичи, Маршалл и Савой клялись в верности — и сколько раз нарушали свою клятву!

— И еще не раз нарушат, — негромко заметил Род. — Никогда не думали о том, чтобы посадить на их место новых лордов, Ваши Величества?

— Думали, будь уверен, — ответила Катарина, — и будь уверен, бароны поднимутся, как один, стоит нам лишить благородного звания и прав наследства любого из их числа.

— Да уж. Не везет, так не везет, — Род заглянул в бокал. — Проблема в том, чтобы заменить лорда, не сменяя род. Может быть, поможет то, что их сыновья содержатся здесь заложниками?

— Я тоже надеялся на это, — кивнул Туан. — Но этих не перевоспитаешь.

— А вот змей у себя на груди пригрели, — ядовито добавила Катарина.

— По крайней мере, так мы знаем, где они.

— Мы знаем, и где их родители, — покачал головой Туан. — Мне не нравится это, лорд Чародей. Все это предвещает войну. Этим злопамятным баронам не хватает только точки приложения сил, знамени, под которым можно собраться.

— Наш лорд аббат спешит поднять такое знамя — и ему поверят, считая, что за ним пойдет множество народа.

— Их разорвут, — сердито покосилась Катарина. — Наш добрый народ ценит и бережет наше правление.

— Конечно, вы принесли спокойствие простому крестьянину, — подыграл ей Род, — и в ходе успокоения ваша армия вытоптала не очень много посевов.

— И впрямь, не так уж и много, — кисло усмехнулся Туан. — Но наши подданные и в самом деле будут разрываться между Короной и сутаной.

— Монахи тоже.

— Но действия аббата скажут сами за себя! — бросила на него острый взгляд Катарина.

— У них нет выбора, — напомнил супруге Туан.

— Нет, это верно, — согласился Род. — Но не могу не думать о том, что многие хотели бы иметь такой выбор.

— Ты говоришь о тех монахах, которые сбежали и пришли в наш домен?

— Ну да, и о них, конечно, — Род помолчал. — Я думал и о тех, кто не совсем готов на такой разрыв, но в то же время не совсем одобряет то, что делает их добрый аббат.

— Что в нем доброго? — фыркнула Катарина.

— Немало, немало, — покачал головой Род. — Он всегда казался мне человеком с доброй душой, Ваше Величество. Правда, и с непомерной жаждой власти, с которой он не может совладать.

— Еще бы, иначе он не стал бы аббатом!

— А как же иначе? Но ведь были и такие аббаты, которых выбирали действительно за их святость. И кое-кто из них даже оказались неплохими администраторами.

— Хотелось бы мне знать, как они это совмещали, — вздохнул Туан.

Катарина понимающе взглянула на мужа:

— Умоляю, не слишком ломай над этим голову, — затем повернулась обратно к Роду.

— Все-таки, лорд Чародей, он никогда не казался мне человеком, который может воспользоваться завоеванной властью.

— И это верно, — согласился Род. — Кроме стремления завоевать положение, инициативы не очень много. И у него есть одна серьезная слабость.

— Какая же это? — сдвинул брови Туан.

— Мораль, к вашему удивлению. Власть для него важнее всего остального. Думаю, что он найдет оправдание, чтобы нарушить любой обет или даже любую из заповедей, если это укрепит его власть.

— Да-а, ты и в самом деле раскусил его, — помрачнела Катарина. — А что впервые натолкнуло его на мысль восстать против нас?

— Фраза из Писания, которую он ухватил без оглядки на остаток стиха, — с явным неудовольствием ответил Туан. — Не надейтесь на князей…[5]

Род воздержался от комментариев. Лично он был глубоко убежден, что искусавшая аббата муха — футурианский агент, но говорить это вслух не собирался. Их Величества в свое время не смогли воспринять концепцию, лежащую так далеко за рамками средневековых воззрений, и так прилежно старались об этом не думать, что уже почти позабыли. Рода это вполне устраивало — к тому времени, когда они смогут понять, ему не придется беспокоиться о том, что они знают этот секрет.

Катарина, однако, заметила, что Род чего-то не договаривает.

— Вы не согласны с нами, лорд Чародей?

— Я думаю, что это — естественное следствие разногласий между вами и клириками, Ваши Величества, — заерзал Род. Он не стал упоминать, что аббат, оставленный сам по себе, даже не нашел бы ни одного повода для разногласий. — Но это-то меня как раз особенно не беспокоит. Беспокоит то, что он дошел почти до бунта — но его способность сбить народ с пути истинного можно значительно приуменьшить, если дозволить нескольким монахам, не одобряющим его, проповедовать крестьянам в нужном нам русле.

— Славная мысль, лорд Чародей! — поднял голову Туан. — А есть ли у нас такие монахи, о которых ты говоришь?

— Они еще не готовы выступить против аббата, — предостерег Род. — В первую очередь нам надо разузнать, кто недоволен им в стенах монастыря.

— Узнай это, если сможешь, — властно посмотрела на него Катарина, — и выясни, что он намерен предпринять!

— О, думаю, что вы прекрасно догадаетесь об этом и сами, Ваше Величество.

— Я не догадываюсь, — Катарина взглянула прямо ему в глаза. — С тех пор, как он поднял против нас баронов, а затем, уже в преддверии битвы, повернул в другую сторону и присягнул нам на верность — с тех самых пор я отчаялась отгадывать его мысли.

Для Катарины это было очень неплохо, но Род и тут удержался от комментариев — учитывая, что он прекрасно знал, что именно заставило аббата передумать в прошлый раз.

— Его доблесть, лорд монастр!

Вошедший вслед за старым камердинером аббат удивленно поднял брови.

— Его светлость, старый Адам, его светлость! — баронесса Реддеринг выпорхнула из кресла и с распростертыми объятиями понеслась навстречу аббату. — И лорд аббат, а не лорд монастр!

— Еще чего? Если бы он был аббат, то правил бы аббатством, — проворчал пожилой слуга.

— Монастырь и есть аббатство — или в нем есть аббатство! — баронесса взяла аббата за руки. — Вы должны простить его, отец, — он стареет, и его разум…

— Не беспокойтесь, ведь я знаю Адама уже много-много лет, — снисходительно прервал хозяйку аббат. С улыбкой он повернулся к старику. — Что же касается прощения — разве это не моя прямая обязанность?

— Сколько раз вы говорили это в исповедальне, — глаза старого Адама зажглись уважением и любовью. — Что толку в этих господских титулах, а? Вы всегда были для меня отцом Уиддекомбом.

— Адам! — поперхнулась баронесса, но аббат лишь рассмеялся, похлопал старика по плечу и обернулся к молодой леди, плывшей к ним с шелестом юбок. Он выпрямился, расправил плечи, заулыбался, глаза открылись пошире.

— Леди Мэйроуз, сколь прелестно вы выглядите!

— Благодарю вас, милорд, — прощебетала леди с реверансом и тенью разочарования в глазах. Ей было уже далеко за двадцать, что несколько превосходило возраст, приличный незамужней леди с хорошим приданым. С виду этому не было никаких объяснений — приятное лицо, хорошая фигура, волосы, как блестящий золотой водопад. Шагая рядом с аббатом к столу у большого окна в эркере, она искоса поглядывала на гостя. Она уселась по левую руку от своей бабушки, бросая на него взгляды, возможно, частично объяснявшие ее незамужнее положение.

Аббат радостно посмотрел на девушку.

— Как вспомню, каким вы были крикливым младенцем, когда впервые появились на свет! В те дни я был еще простым капелланом.

Леди Мэйроуз выдавила серебряный смешок, а бабушка быстро парировала:

— В те дни, святой отец, вы и сами были почти младенцем.

— Верно, верно, — жизнерадостно заулыбался аббат. — Неоперившимся юнцом, надутым от важности, только что рукоположенным в сан. Удивляюсь, как вы могли принимать меня всерьез, леди.

— Ах, но уже тогда, в юности, вы были для меня неисчерпаемым кладезем силы, — в глазах баронессы блеснули слезы. — По правде говоря, после того, как мой добрый лорд покинул нас, я вряд ли смогла бы возвратиться к жизни, не приди вы из стен монастыря сюда, с утешением и поддержкой.

— Я был рад и всегда буду рад помочь, — уверил хозяйку аббат, взяв ее руки в свои. — И то немногое, что могу, я делаю в знак той доброты и терпения, которые вы проявляли ко мне в первые годы моего служения Господу. Нет, я не доверю этот дом никому из моих монахов.

— И мы рады этому, — тихо прозвучал хрипловатый голос леди Мэйроуз. — Ни один священник не читает мессу так прочувствованно, как вы, милорд.

Это было ошибкой, ибо напомнило аббату об его духовных обязанностях. Он отдернул руки, коснулся распятия, висевшего на груди, и налепил на губы искусственную улыбку.

— Благодарю тебя, дитя мое, но не забывай, что жертва Господа нашего всегда свежа и исполнена жизни, вне зависимости от того, чьи руки держат Тело Господне.

Получившая щелчок леди склонила голову, но глаз с аббата не спускала.

Покраснев, тот повернулся к баронессе.

— Я хотел бы поговорить с вами, благородная леди, и известить вас о своих намерениях лично, ибо не хочу, чтобы вы неправильно расценили мою цель по обрывкам, услышанным из чужих уст.

— Да, мы кое-что слышали. Слухи несутся быстрее, чем ноги смертного, — старушечьи губы задрожали, потом она выпрямилась, высоко подняв подбородок. — Я не знаю, почему вы объявили нашу Церковь отделившейся от славной Римской Церкви, но нимало не сомневаюсь, что у вас была на то серьезная причина.

— Да благословит вас Бог за веру в меня! И будьте уверены, таких причин множество, — взгляд аббата неодолимо сползал в сторону леди Мэйроуз. — Рим далеко от нас, как во времени, так и в пространстве. Пять сотен лет они не обращали на нас внимания, и легко понять, что они позабыли нас вообще. Как они могут знать, чем мы живем, против каких сил нам приходится бороться?

— Но наверняка добро останется добром, а зло — злом, и неважно, где, — пробормотала баронесса.

— У Сатаны множество личин, и откуда же Риму знать, какую он носит здесь? — леди Мэйроуз взяла бабушку за руку, но ее горящие глаза не отрывались от аббата. — Продолжайте же, о святой отец, мы с рвением внимаем вам.

Глава седьмая

По меркам королевских выездов компания собралась маленькая — всего лишь шесть детей, две няньки, восемь слуг и дюжина солдат. Конечно, это немного обременительно, но даже принцам время от времени нужны товарищи по играм; на худой конец, сойдет и брат, хотя это и не совсем то. Поэтому четверо Гэллоугласов отправились поиграть с принцем Аленом и его младшим братом Диармидом. Мамаши с некоторым трепетом позволили им выйти за стены замка — Катарина не любила рисковать.

Грегори и Диармид оторвались от шахмат, когда Ален грохнулся наземь рядом с ними, проехавшись по траве (одна из нянек прикусила губу при мысли о пятнах зелени). Джеффри, Магнус и Корделия попадали рядом, красные и запыхавшиеся, с горящими от веселья глазами.

— Осторожно! — Грегори вытянул руку, прикрывая доску — и не только символически: повернутая вперед ладонь указывала, куда направлено силовое поле.

— Ой, да ладно! — ехидно пропел Джеффри. — Плохим бы я был стрелком, если бы не мог промазать мимо твоей доски!

— Это верно, ты даже по мишени всегда промахиваешься, — кивнул Ален. — Зато когда попадешь, впадаешь в печаль.

Джефф замахнулся на него, но Ален со смехом увернулся от кулака.

— Довольно! Ты только что подтвердил его слова! — Магнус перехватил руку Джеффа. — В следующий раз целься, не торопясь, — и если промахнешься, я отправлю тебя к сестрице в науку.

И старший подмигнул Корделии:

— Что скажешь, Делия? Не согла… — он резко осекся, заметив остекленевшие глаза сестры и отсутствующий вид. — Что такое?

— Обрывок мысли, — отстраненно ответила она.

Грегори и Джеффри встревожено вскинули головы; их глаза уставились в пустоту, когда они сосредоточились на невидимом мире мыслей, кружащих вокруг.

Вот она — настолько слабая и мимолетная, что могла бы быть всего лишь дыханием земли или отблеском вполне невинной мысли.

— Пропала, — выдохнула Корделия.

Джефф крепко зажмурился, покачал головой, потом наморщил лоб и открыл глаза.

— Это слушатель мыслей, который не хотел, чтобы его заметили.

— Наверное, — согласился Магнус. — Он слушал, как дозорный на страже.

— Но зачем? — прошептал Грегори.

— Мы не знаем, — Магнус поднялся.

— И вряд ли догадаемся, — Грегори встал вместе с ним.

— Но не можем же мы оставить это просто так! — вскричал Джефф, вскакивая на ноги.

— И не оставим. Прошу прощения, Ваше Высочество, но мы должны покинуть вас, — Магнус с поклоном повернулся к принцам.

— Вы доставите эту новость своим родителям? — Алена словно окутал ореол власти.

— Именно так, как вы сказали.

— Ближе всего — к маме, — заметила Корделия.

Род получил критическую дозу помпезности. Неимоверная, напыщенная серьезность аббата и не менее серьезная реакция Туана истощили его способность к сочувствию, и он погрузился в здоровое состояние отстраненного удивления. Он обнаружил, что дошел до ручки, когда Катарина показалась ему единственным действующим лицом, которое не переигрывало.

Включая, конечно, и себя. С сардоническим смешком он проскользнул между ветвей деревьев, росших на склоне, и поднялся на голую вершину невысокого холма.

— Можешь не прятаться в кустах, Фесс.

— Я знаю, Род, — ответил конь, — но я диагностировал твое состояние, как критическое, и посчитал, что ты должен некоторое время побыть в одиночестве.

— Да, черт побери, еще какое критическое! Ни один из них и наполовину не в состоянии рассуждать обо всем этом разумно! Даже Катарина начинает психовать, когда думает, что ее хотят обвести вокруг пальца.

— Туан сохраняет самообладание, — возразил Фесс. — Хотя я обнаруживаю в нем тенденцию к меланхолии, что совершенно на него не похоже.

— А чего ты ожидал? — пожал плечами Род. — Кто угодно может перегореть. И если у Туана не нервная работа, то уж и не знаю, у кого тогда.

— Раньше он не проявлял признаков слабости.

— Верно, но раньше никто не ставил под сомнение его духовное мировоззрение. Я бы сказал, что наш славный король приближается к первому настоящему духовному кризису в своей жизни — и может выйти из него сильнее, чем прежде.

— Но он может и натворить серьезных бед, пока будет проходить сквозь эти муки. Ты должен внимательно за ним следить, Род.

— Само собой, — Род поджал губы. — Я подскажу Брому, чтобы он приставил Пака присматривать за королем.

— А чем это поможет? Ах, да…

— Вот именно, — кивнул Род. — Хобгоблин относится ко всем религиям с изрядной долей здорового скептицизма; он считает их просто забавными. Если и он не поможет Туану не воспринимать все так серьезно, то и не знаю, кто тогда.

— Я бы сказал, что Катарина больше нуждается в такой помощи, Род.

— Что, только потому, что она больше не думает, что может предугадать действия аббата? — Род пожал плечами. — Я называю это обычным здравым смыслом.

— Вот это для нее и странно.

— Она взрослеет. Это что-то, связанное с рождением детей. Конечно, она не догадывается, почему Его Светлость передумал в полушаге перед той битвой, несколько лет назад. Все, что она знает, что какой-то монах, пришедший со мной, подбежал к аббату и о чем-то поговорил с ним.

— И конечно, она не может знать, что отец Ал прилетел с Земли.

— С грамотой Папы, обязывающей всех клириков подчиняться словам его посла. Нет, королева не знает этого, а я не собираюсь ей говорить. Это слишком сильно пошатнет ее уверенность в себе.

— Не говоря уже о сомнениях в твоем рассудке, — тут Фесс издал статический треск, долженствовавший означать вздох робота. — Тем не менее, аббат совершенно не колебался, принимая письмо отца Ала, как подлинное.

— И соответственно повиновался эмиссару Папы, быстро пойдя на мировую. Но очевидно, это показалось ему весьма унизительным, и с тех пор у него просто руки чесались найти повод, чтобы отречься от Рима и снова взяться за старое.

— Кажется, да. Таким образом, перед нами стоит задача выяснить, кто подсказал ему этот повод.

— Великолепный вопрос. Не то чтобы ему ума не хватало или что-то вроде этого, просто он не склонен размышлять над теологией. Нет, все эти рассуждения подбросил ему какой-то футурианский агент, и только после этого, с немалой радостью, он отрекся от Рима. К сожалению, у местных катодианцев нет гиперрадио, и потому он не смог известить об этом Рим.

— Упущение, которое ты, без сомнения, охотно исправишь, — пробормотал себе под нос Фесс.

— Я всегда охотно оказываю клирикам мелкие услуги. Ты все закодировал, Фесс?

— И готов передать, Род. Хочешь добавить что-то от себя?

— Ага. Передай отцу Алу, чтобы Папа поскорее нашел способ вытряхнуть волка из овечьей шкуры, прежде чем он приведет своих овец на бойню.

Голова Фесса качнулась, конь укоризненно посмотрел на Рода.

— Отправляй, — настойчиво повторил Род.

— По крайней мере, мог бы более внятно употреблять метафоры, — вздохнул Фесс. — Хорошо, Род.

Он не сдвинулся с места, да это было и не нужно. Часть его металлического тела, направленная в сторону Земли, превратилась в антенну гиперпространственного передатчика, упрятанного глубоко внутри, и выстрелила в небо кодированным импульсом.

— Передача закончена.

Род удовлетворенно кивнул.

— Боюсь только, что мы не дождемся немедленного ответа от отца Ала. Им потребуется несколько часов, чтобы найти его, а ведь ему еще придется проконсультироваться с Его Святейшеством. Интересно, к какому решению они придут?

— Надеюсь, нас поставят в известность.

— Что такое? — голос брата Альфонсо дрожал от ярости. — Как вы могли? Вас было двое на каждого из них! Вы должны были наброситься на них, оглушить и приволочь назад! — он замолчал, прищурившись на отца Тома. Тот не успел и рта открыть, как брат Альфонсо добавил:

— Вижу, отвага покинула вас! Отец Том выпятил челюсть.

— Скажи лучше, что мы не спешили биться с нашими братьями.

— Они вам больше не братья, они изменники! Да, изменники… которые все же встретили вас ласковыми словами, распростертыми объятиями и накрытым столом?

— Они действительно приветствовали нас с радостью, — кивнул отец Том, — и мы преломили с ними хлеб. Однако, когда мы попытались убедить их в ошибочности выбранного ими пути, они упорствовали.

— Так почему же вы не набросились на них?

— К нашему стыду, набросились, — понурил голову отец Том. — Не забывай, что мы — божьи люди, а не солдаты.

— Но я велел вам привести их назад — любыми средствами! И ты уверял меня, что так и сделаешь, ибо вся страна будет процветать, если над ней будет властвовать Церковь! Вас было двое на каждого из них, и вы накинулись на них! Так неужели же вы не смогли одолеть их?

— Нет, потому что у них было оружие, как и у нас, и в свое время они научились владеть им.

— Вы тоже это умеете! Или каждый из них бьется так, что может победить двоих?

— Короткое время — да, — признал отец Том. — И прежде, чем мы смогли пересилить их, появился бейлиф со взводом солдат.

— Вот как? — удивленно раскрыл глаза брат Альфонсо. — А как они там оказались?

— Понятия не имею, — ответил отец Том, а остальные неудавшиеся разбойники зашептались у него за спиной, только сейчас задавшись этим же вопросом.

— Может быть несколько ответов, — отрезал брат Альфонсо, — но все они сводятся к одному: король знает о наших действиях!

И он пронзительным взглядом обвел побледневших монахов.

— Как такое могло случиться? Конечно! Кое-кто из вас не сумел укрыть свои мысли от посторонних!

— Или… — отец Том сглотнул, не решаясь продолжать.

Брат Альфонсо кивнул, с каменным лицом.

— Или один из нашего числа — соглядатай. Как, братие! То, что король узнает о наших действиях, уже плохо само по себе — но что, если об этом узнает и наш добрый аббат?

Монахи перекидывались испуганными взглядами.

— Суровый пост и долгие молитвы, не меньше, — прошептал кто-то.

— Или бичевание и расстрижение, — рявкнул брат Альфонсо.

Монахи замолкли, перепуганные мыслью об изгнании из монастыря, из ордена.

Брат Альфонсо удовлетворенно кивнул, переводя взгляд с одного монаха на другого.

— Да, именно это или того хуже. Смотрите хорошенько, братья, не заикайтесь об этом никому — и следите, чтобы другие из вас не проболтались, — тут его голос упал до зловещего шепота. — И смотрите, не вздумайте ослушаться меня в дальнейшем.

Монахи потрясенно уставились на него. Наконец отец Том набрался храбрости:

— Ты нас не пугай. Ты не сможешь рассказать о том, что мы совершили, не навлекая позора и на себя!

— Не будь в этом так уверен, — процедил брат Альфонсо.

Отец Том побледнел, но решительно продолжил:

— И то, что случится с нами, случится также и с тобой.

— Еще бы, — фыркнул брат Альфонсо. — Об этом-то я и беспокоюсь. Будьте уверены, братие, — на кого бы ни возложили вину за случившееся этим вечером, я позабочусь, чтобы этим человеком был не я! Следите хорошенько друг за другом и повинуйтесь мне!

Отправив сообщение, Род отправился домой. Он сидел у камина, словно чего-то ожидая, когда в дом с грохотом влетели дети. Судя по всему, дверь показалась им чисто умозрительной конструкцией.

— Папа! Мама! Папа!

— Тихо! — рявкнул Род, с сожалением откладывая на потом несколько непристойный план, которым только что тешил себя.

Тишина не замедлила воцариться.

— А теперь, — отчетливо выговорил Род, — в чем проблема?

— Шпион!

— Гнусный проныра!

— Отступник среди чародеев!

Вот это уже привлекло внимание Рода.

— Тихо! Говорите по одному, — он ткнул пальцем в Магнуса. — Что случилось?

— Корделия почувствовала слабое прикосновение разума чародея, подслушивавшего наши мысли. Он надеялся, что никто его не заметит.

Как порох, пыхнула ярость, и вышедший из себя Род уже открыл было рот, чтобы грянуть, но вышедшая у него из-за спины Гвен успела вмешаться.

— Как это случилось, Корделия?

— Мы играли, мама, и вдруг я почувствовала слабый след чужого присутствия, словно паутинку пронесло ветром. Я насторожилась, прислушалась и почувствовала, что кто-то там был — он не думал, не выдавал себя ни одной мыслью, а просто слушал, как я.

Гвен кивнула.

— Значит, этот человек подслушивал. А ты знаешь, что это могла быть просто иллюзия твоего собственного воображения? — Корделия как раз входила в весьма беспокойный возраст.

— Но мы все его услышали, мама, — возразил Джефф.

Корделия кивнула.

— Я сказала им, что слышу кого-то, и они тоже прислушались.

Магнус тоже закивал.

— Все так, как она говорит. Разве нет, малый?

— В точности, — вытаращил глазенки Грегори.

— Да, кажется, вы можете такое распознать, — Род начал остывать.

— Что, как в мой мозг пробует проникнуть слушатель мыслей? — удивленно улыбнулся Магнус. — Уж в нашем-то доме трудно не научиться распознавать такое!

— Верно, верно, — кивнул Род. — Думаю, каждый маленький эспер привыкает к этому, если у него есть эсперы-братья.

Он озабоченно посмотрел на Гвен.

— Как аббат ухитрился найти слушателя?

— Мой лорд! Уж не думаешь ли ты… — возмущенно вскинула глаза Гвен.

— Что этот любопытный работает на аббата? — пожал плечами Род. — Кому еще нужны шпионы? Я имею в виду из тех, у кого еще нет шпионов? У Туана и Катарины есть Королевский Ковен, и если они решились его использовать…

— Только когда будет объявлена война, — быстро вставила Гвен.

Род кивнул.

— Но аббат, не будучи профессионалом, может оказаться вовсе не таким щепетильным. Думаю, безбоязненно можно предположить, что одно связано с другим, и с моей точки зрения это означает, что Его Светлость как-то сумел перетянуть кое-кого из чародеев на свою сторону, — тут Род нахмурился. — Интересно, как он их уговорил?

— Уж не слишком ли скоро ты судишь, папа? — спросил Грегори. — Это может быть просто какой-то непокорный или даже кто-то…

— Обычная причина. Да, понятно, — в глубине души Род отметил проницательность младшего сына. — Но уж слишком много совпадений: аббат снова начинает заводить неприятности, и в то же самое время кто-то еще подслушивает мысли. Я не стану отбрасывать других возможностей, сынок, но в моем положении это кажется самой удачной догадкой. Впрочем, в одном ты прав — мы должны узнать о нашем шпионе побольше.

— Или шпионах, — заметил Джефф.

— Принимается, — кивнул Род. Он посмотрел на Гвен.

— Не возражаешь, если мы пригласим Тоби? Насколько я знаю, он все еще во главе Королевского Ковена.

— Вот здорово! — воскликнул Грегори, а Корделия захлопала в ладоши.

— Он — всегда приятный гость, — Гвен тепло улыбнулась. — И — конечно, муж мой, лучше него никто не сможет настроить волшебников Короны держаться начеку в поисках соглядатаев.

— Не ставя, конечно, в известность Их Величества, — кивнул Род. — Туан может решить, что мы становимся чересчур подозрительными.

— Королева тоже может, папа! — напомнила Корделия, слегка выдвинув подбородок.

— Ни за что, — покачал головой Род. — Катарина очень практичная женщина. Я имею в виду — подозрительная.

Глава восьмая

— Позаботились ли о гонце с дороги?

— Конечно, Ваша Светлость, — отозвался брат Альфонсо, закрывая двери кабинета. — Он отужинает на кухне и отдохнет в доме для гостей. И не такой уж он и усталый.

— И то правда, до Медичи всего день езды, — кивнул аббат, с довольной улыбкой посмотрев на письмо.

— Так значит, вести добрые? — глаза брата Альфонсо блеснули.

— Великолепные. Читай сам! Его Светлость герцог ди Медичи провозглашает о своей поддержке Греймарийской Церкви и о согласии с нашими целями, — и аббат развернул письмо.

Брат Альфонсо проворно забежал сбоку, заглядывая в послание.

— Хвала Господу!

Он быстро пробежал документ глазами и обрадовано ухмыльнулся.

— Ух! Его слова прямо-таки прожигают бумагу! «… для защиты земли сией от надменного владычества…» Воистину «владычества»! И это писано одним из могущественнейших лордов! Кем же могут быть эти надменные владыки, как не королем и королевой! Увы, тень осторожности, таящаяся между строк!

— Ну-ну, добрый брат Альфонсо. Не можем же мы требовать от Его Светлости государственной измены, верно? — аббат откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. — Ты ведь понимаешь, о ком он пишет, как и я.

— Еще бы, о тех же, о ком написали нам и трое остальных! Они обращаются к нам в поисках защиты от тиранства Короны! Когда же, о преподобный аббат, вы оправдаете их надежды?

Хорошее настроение аббата улетучилось, и он с мрачной миной подался вперед:

— Терпение, брат Альфонсо. Если возможно избежать звона клинков, этого должно избежать! Нам достаточно знать, что мы поступили праведно; и нет нужды выставлять это напоказ!

— Как вы можете верить в это? — запротестовал брат Альфонсо. — Уж не думаете ли вы, что Их Величества пропустят ваш вызов мимо ушей?

— Не думаю и не хочу этого! — аббат помрачнел еще сильнее. — Лишь Церковь должна печься о благе людей, не Корона; они должны прекратить пожертвования от своего имени, и передавать эти деньги нам, в возмещение наших расходов. И Корона не вольна судить духовников, обвиняемых в лихих деяниях.

— И что же они ответили?

— То же самое, что и в прошлом — что не видят греха в том, что о благе простого народа будет заботиться как Церковь, так и Корона, и что они с радостью отступятся от суда над клириками, коль скоро наше правосудие будет столь же справедливым.

— Это Рим заставил вас покориться! Неужто Папа не читал Библии? Или он не знает строк «Не доверяйте князьям»? Не он ли одобряет лицедейство и вольности по воскресеньям? Нет, более того, не он ли одобряет вольности и распущенность во всем?

— И дозволяет женщинам становиться священниками и носить суетные и фривольные одеяния, а не пристойные и скромные одежды… — покачал головой аббат. — О да, мы слышали о таком.

— И более, более того! Он дозволяет облачаться неподобающим образом, позволяет простолюдину носить одеяния столь же богатые, как и владыкам! Воистину, не видит он различия между принцем и нищим, ибо говорит он: «Все равны перед Господом!»

— Какое грешное, недостойное утверждение! — еще сильнее закивал аббат. Что ни говори, а ведь он был рожден вторым сыном не очень знатного дворянина.

— Но он упорствует в своих прегрешениях! Этот «Святой Отец» позволяет ссужать деньги в рост и под грабительские проценты! Он потворствует лицедеям и балаганщикам, он закрывает глаза на пьянство и сквернословие! Он дозволяет христианам смешиваться с язычниками — да-да, и даже сочетаться с ними браком!

— Какая мерзость! — покачал головой аббат, явно потрясенный таким неправедным поведением наместника Христова.

— Но ведь обо всем этом сказано открыто, в сочинениях нашего основателя, отца Марко!

— Я читал их, брат, — ответил аббат. — В сущности, он пытался объяснить, почему Рим позволяет процветать этим порокам и почему Рим тешит себя тем, что советует предаваться оным с умерением.

Тут священник ухватился за край стола, чтобы унять дрожь в руках.

— Я уже начинаю сомневаться в святости нашего предшественника!

— Не изводите себя сомнениями, он был ослеплен своим обетом послушания, он был обманут Папой! Это наместник Петров нечестив, а не Блаженный Марко! И разве ж Их Величества не столь же нечестивы, как и Папа, если они не оказывают вам своей полной поддержки!

Преисполненный весомой решительности аббат покачал головой.

— Да. Именно так. Они сознательно закрывают глаза на нравственность, не видя прегрешений за теми, о ком ты говоришь.

— И не допуская, что праведные души из числа их подданных страдают от подобных колебаний! Они несомненно грешны в том, что не поддержали Церковь Греймари, как единственно законную, государственную Церковь! Ибо будьте уверены, милорд, что ваша Церковь, сбросив римское иго, сможет искоренить подобные заблуждения и заклеймить их, как гнусных грешников, коими они и являются! Их нужно заставить признать правомочность ваших притязаний, пусть даже силой оружия, если понадобится!

— Замолчи! — аббат вскочил на ноги и отвернулся от брата Альфонсо.

— Почему же, мой добрый лорд? Разве не это же самое вы только что говорили? Что в этом может быть дурного?

— Я дал обет не брать в руки меч, — раздраженно бросил аббат. — И Господь, спаситель наш, учит: «Взявшие меч, мечом погибнут[6]».

— А вам и не придется брать в руки меч, лишь так, подержать его несколько дней, чтобы преподать урок непокорным душам! И потом, если это не подобает вам, как это может не подобать великим лордам и их рыцарям?

— Я священник, брат Альфонсо, слуга Господень!

— А они — воинство Его! Подумайте и о другом, милорд, — как долго они будут покорны вам, не видя облегчения своей скорби?

Аббат промолчал.

— Они провозгласили о своей поддержке, но надолго ли их хватит? — настаивал брат Альфонсо. — Они должны видеть, что вы укрепляете свои позиции против Короны, иначе рано или поздно они отступятся.

— Ты говоришь о недостойных вещах! — вскипел аббат. — Сановнику не подобает думать о мирских печалях, когда он должен отделить правду от кривды!

— Я вовсе не говорю, что вы должны об этом думать, — тут же пошел на попятный брат Альфонсо. — Да в этом и нет нужды — для прелата это должно быть очевидно!

Аббат уставился на него, помолчал, потом нерешительно ответил:

— Я не прелат.

— Разве нет? Нет-нет, не сомневайтесь, милорд, — если Церковь Греймари обретет самостоятельность и независимость от Рима, то во главе ее должен стоять епископ, духовный отец… и кто же сможет справиться с этой ролью, кроме вас?

Аббат не сводил глаз с брата Альфонсо. Затем, задумчиво нахмурив лоб, медленно повернулся к окну.

— А еще точнее, нами должен править архиепископ, — искушающе ворковал брат Альфонсо, — ибо в Греймари такое множество душ, что вам потребуется назначить епископа в каждую из провинций! Князь Церкви… ведь обладающий такой властью, равной мирской власти Короны, должен быть князем… Простой народ не сможет осознать этого, пока Князь Духовный не явится им во всей своей силе и величии — восседая на троне, покоящемся на плечах монахов, с герольдами и фанфарами впереди, и с почетным караулом позади! И одет он должен быть в царственный пурпур, с золотым посохом, в шитой золотом митре! Он должен стоять рядом с Его Королевским Величеством, как равный ему во всем!

— Замолчи! — рявкнул аббат. — Каким бы ни было мое решение, я приму его потому, что оно угодно Богу, а не потому, что выгодно мне! А теперь — оставь меня! Уходи!

— Ухожу, ухожу… — замурлыкал брат Альфонсо, пятясь и кланяясь. — Как будет угодно Вашей Светлости… Но умоляю вас, милорд, не забывайте, что даже князь должен склоняться перед прелатом.

Дверь за ним закрылась, но перед глазами аббата уже распахнулась другая дверь, величественные врата, за которыми открывалась великолепная перспектива власти и величия, перспектива, о которой он никогда раньше не задумывался, притягательная, соблазнительная…

Леди Элизабет оторвала голову от подушки, перекатилась на бок, не понимая, кто ее разбудил. Она потянулась было к мужу, но вспомнила, что вчера он снова не возвратился домой. Ничего особенного, он часто уезжал охотиться далеко и допоздна, так что оставался ночевать у сэра Уиттлси. Но осознание того, что его нет с нею рядом, почему-то навеяло страх.

Она нахмурилась, недовольная собой, и выскользнула из-под одеяла. У нее достаточно слуг и служанок, и даже стражников; они защитят ее, если понадобится. Судя по всему, она волнуется понапрасну — если бы ей угрожала настоящая опасность, стражники уже подняли бы весь дом на ноги и сражались бы с незваными гостями.

По спине пробежал холодок, словно потянуло сквозняком. Интересно, подумала она, почему ей представляются именно враги, вторгшиеся на их обнесенную рвом усадьбу? Почему не пожар, наводнение или драка между слугами?

Женские страхи, строго сказала она про себя, нащупав халат. Но она еще не успела накинуть его на плечи, как за дверью послышалось легкое звяканье, и сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди. На мгновение она застыла, скованная ужасом, но потом все-таки заставила себя сделать шаг к двери. «Что за ерунда, — сказала она себе. — Я дочь рыцаря и не должна обращать внимания на всякие глупости».

Но звон раздался снова, и сердце бешено заколотилось. Она сделала еще шаг, нащупывая во тьме невидимую дверь…

Дверь сама распахнулась перед женщиной, медленно, скрипучим зевком, и она остановилась, как вкопанная. Уже не страх, но ужас пронизал ее: на фоне слабого света лампы, висевшей в коридоре, перед ней возвышался черный силуэт человека, облаченного в рыцарские доспехи. Волна ужаса чуть не заставила ее броситься наутек, но в последний момент леди Элизабет обуздала этот порыв и спросила:

— Кто ты, что входишь столь неподобающим образом в мою опочивальню?

Из-под закрытого забрала не донеслось ни слова.

— Кто ты? — повторила она, с облегчением чувствуя, как страх превращается в злость. — Как посмел ты пугать меня, вваливаясь сюда нежданно, без объявления? Имей же хоть малую толику вежливости и скажи мне свое имя!

Неподвижная фигура все так же пялилась на нее.

— Открой хоть забрало! — в отчаянии вскрикнула она. Хорошо, славно — она уже приближалась к бешенству. Что угодно, только не этот непереносимый страх!

— Открой забрало и позволь хотя бы увидать тебя!

Рука человека поднялась к шлему, и пока он поднимал забрало, она ощутила дрожь триумфа…

Голый, весело оскалившийся череп смотрел на нее пустыми дырами глазниц.

Ужас сразил ее, и она завопила, и вопила, и вопила до тех пор, пока милосердное бесчувствие не заявило своих прав, и она не упала в долгожданном забытьи.

Род надеялся, что это пройдет, если он не будет обращать внимания, но прошло уже восемь дней, а маленький Грегори все еще хотел быть монахом, когда вырастет. Какое-то время Род уповал на то, что это просто заскок, но понимал, что уделить этому хотя бы показное внимание придется. Вот почему он со своим младшеньким сейчас пробирался через лес (пешком, а не по воздуху, чтобы не перепутать местных обитателей), направляясь к хижине новоиспеченной раннимедской обители ордена Святого Видикона Катодного.

Зачем он вел туда мальчика, если с таким скептицизмом относился к подобной перспективе? В этом-то и было все дело — Гвен вовсе не разделяла его скептицизма, напротив, она пребывала в восторге. Любой средневековый родитель был бы в восторге — отдать сына в монастырь значило мгновенно получить определенное положение в обществе. Не то чтобы главная ведьма всея Греймари всерьез беспокоилась о таких мелочах (хотя определенно была бы довольна, если бы большинство людей смотрели на нее с одобрением), просто ей приятно было бы сознавать, что и она тоже «в близких отношбениях» с Миром Иным.

Хотя Род знал, что дело даже не в этом. Гвен была просто счастлива при мысли о том, что одного из ее детей ждет верная дорога в рай, в отличие от всех остальных. Должен признаться, подумал Род, это неплохая идея, но… но он не был в этом так уверен. Слишком многих духовников он повидал за свою жизнь.

— Это несколько больше, чем видно снаружи, сынок, — с этими словами они ступили на тропинку, ведущую К дверям хижины. — Это не просто молитвы и размышления.

Тут он указал на трех монахов, пашущих поле.

— Вот так они проводят большую часть времени — в добродетельной, тяжкой работе.

— А почему они называют ее добродетельной? — спросил Грегори.

— Они думают, что работа помогает отгонять грешные помыслы прочь. А на мой взгляд, так она их просто выматывает.

— Что же, и усталость может удержать плоть от искушения, — кивнул Грегори.

Род уставился на мальчика, изумленный (в который раз) тем, что парень понимает уже очень многое. Он прав, наверное — после того, как десять часов кряду тащишь за собой плуг, на прегрешения остается не очень много сил.

Старший из пахарей поднял голову, заметил их и поднял руку. Его товарищи остановились, старший высвободился из упряжи и запрыгал через борозды им навстречу. Подойдя поближе, он окликнул:

— Приветствую вас… Ба, да это лорд Чародей! И его младшенький.

— Рад встрече, — Род был удивлен, узнав в монахе отца Боквилву.

— И добро пожаловать, — священник подошел к ним, отряхивая руки. — Что привело вас к нам, лорд Чародей? Наши братья снова причиняют вам хлопоты?

— Нет… впрочем, да, но ничего неожиданного. К нашему визиту это не имеет никакого отношения, — тут он хлопнул Грегори по плечу. — Вот причина.

— Ваш мальчик? — на мгновение на лице священника отразилось удивление, затем он улыбнулся и жестом пригласил их к дому. — Да, здесь парой слов не обойдешься. Пойдемте, сядем, поговорим.

Род пошел вслед за ним, сжав плечо Грегори, чтобы придать уверенности. Не себе, а Грегори, конечно.

— Брат Клайд! — позвал отец Боквилва, когда они подошли поближе к дому.

Здоровенный монах удивленно поднял голову, затем отложил кельму и направился к ним.

— Это брат Клайд, — представил подошедшего отец Боквилва Грегори. — Как видишь, он трудится в поте лица своего, как и все мы. И если его работа кажется легче моей, то знай, что вчера он трудился на моем месте.

Большой монах улыбнулся и протянул Грегори руку. Ладошка мальчика утонула в здоровенной лапище, и Грегори, раскрыв рот, уставился на здоровяка.

— А этот джентльмен — Род Гэллоуглас, Лорд Верховный Чародей, — обратился отец Боквилва к брату Клайду. — Я должен немного поговорить с этими добрыми людьми, поэтому не займешь ли ты пока мое место, рядом с братом Нидером и отцом Мерси?

— Конечно, с радостью, — вздохнул брат Клайд. — Не моя ли это работа?

Он кивнул им и зашагал к плугу.

— Такова жизнь монахов, — продолжал отец Боквилва, пока они входили в дом. — Молитвы утром и вечером, и тяжкий труд днем, а потом еще вставай на полуночную молитву. Но ты ведь, кажется, уже видел все это, когда вы подглядывали за нами.

Грегори удивленно вскинул голову.

— А откуда вы знали, что мы подглядываем?

— Ну, вы ведь бросились помогать нам в бою, — лукаво усмехнулся отец Боквилва, усаживаясь за длинный стол из наскоро отесанных досок. — Смотри, не занозись… и откуда бы вы об этом узнали, если бы не подглядывали, а? Но какова наша обитель изнутри, вот этого ты еще не видел. Смотри же, вот как живут монахи.

— Как все просто и чисто… — огляделся Грегори.

Удивительно точно подмечено. Род сказал бы — пусто и стерильно.

— Да, чисто, трудами братии. Мы сами белили стены, сами сколачивали столы и лавки — и вырезали деревянные чашки.

Отец Боквилва налил в кружку воды из кувшина и поставил ее перед Грегори.

Осенью у нас будет эль, а весной — вино, но пока — только вода. Но даже когда будет и эль, и вино, все равно большей частью мы пьем простую воду. А едим в основном хлеб, овощи и зелень, фрукты; мясо только по праздникам.

— Вот это да! — вытаращил глазенки Грегори.

— Вот так-то, и знай, что нужно быть воистину призванным, чтобы служить Господу, — отец Боквилва жадно приник к кружке, потом глянул на Рода. — Итак, Лорд Чародей! Чем могу помочь вам?

— Вы уже помогли, — усмехнулся Род. — Мой парень решил, что когда вырастет, станет монахом.

Отец Боквилва даже не шелохнулся, и это было единственным признаком удивления, может быть, потому, подумал Род, что он уже догадался. Потом священник плеснул себе еще немного воды.

— Ну что ж, уже бывало, что призвание служить Богу проявлялось еще в раннем отрочестве. Хотя чаще бывает так, что стремление к смиренной монашеской жизни — лишь одно из мимолетных влечений, посещающих юношу прежде, чем он ощутит могучий зов истинного призвания. Да, малыш, наша жизнь нелегка, как видишь, и многие послушники возвращаются к своим семьям, даже не успев принять постриг. Из тех же, кто остается, многие уходят, так и не став дьяконами, а порой даже дьякон возвращается к мирской жизни, так и не приняв монашеских обетов.

— Так значит, монах может вернуться в мир и даже жениться?

— Конечно, и растить детей, и многие из тех, кого мы зовем братьями, могут покинуть орден, когда захотят. Ты можешь быть мужем и отцом, и исполнять обязанности дьякона: в первую голову ты исполняешь свой семейный долг, и лишь потом — долг перед Церковью. Более того, многие братья остаются в рядах ордена до конца жизни, и так и не принимают обетов священнослужителя, потому только, что не чувствуют себя достойными служить мессу и совершать причастие. И тем не менее, кое-кто из их числа в святости своей творил чудеса, и у нас есть все основания думать, что сейчас они вкушают райские наслаждения.

— А как быть юношам, таким, как я, которые уверены в своем призвании служить Господу? — помедлив, спросил Грегори.

— Тебе придется подрасти, в наш орден принимают с восемнадцати. А до тех пор ты должен прилагать все силы, чтобы вести праведную жизнь и помогать ближним своим.

— Молитвы, пост и усердный труд, — кивнул Грегори.

— Ты не должен поститься, пока тебе не исполнится четырнадцать, да и то лишь раз в месяц, и только с рассвета до заката, — сейчас отец Боквилва уже не улыбался. — И это твое первое испытание — послушание. Если ты не можешь повиноваться старшим твоим, в тебе нет монашеской закваски.

— Я буду слушаться, — торопливо пообещал Грегори. Род испустил вздох облегчения, возблагодарив про себя отца Боквилву. Пост, да еще доведенный до крайности пылом новообращенного, мог бы серьезно навредить мальчишке.

Его изумило, что Грегори способен на такое подвижничество. Его милый, задумчивый малыш — откуда в нем этот фанатизм? С беспокойно забившимся сердцем он припомнил кое-какие рьяные выходки из своей собственной юности, но… но ведь мальчишке только семь!

— А когда мне исполнится восемнадцать, святой отец?

— Тогда ты сможешь отправиться в обитель святого Видикона в… — тут по лицу монаха скользнула тень. — А может быть, ты придешь сюда. Какая разница?

Он пожал плечами, отгоняя прочь тяжелые мысли.

Но Род разницу все же заметил. Он заметил, что отец Боквилва сожалеет о бегстве из монастыря. Это говорило в его пользу: должно быть, ему потребовалось немало сил, чтобы совершить то, что он считал правильным, невзирая на все свое нежелание. Но в этом была и слабость королевских позиций. Что будет, если раннимедские монахи дрогнут и не выдержат, в свете текущего кризиса? Если их столь переполнит раскаяние, что они решат вернуться к своим братьям — и к аббату?

Значит, надо сделать так, чтобы они не дрогнули, решил Род.

— А что я там буду делать? — не унимался Грегори.

— Там ты испытаешь, насколько крепко твое призвание. Таких юношей, которые пришли, чтобы узнать, достойны ли они быть монахами, мы зовем послушниками. Ты будешь жить, как все монахи, исключая отправление священных обрядов, и если после года, проведенного так, ты все еще пожелаешь стать монахом, тебя испытают, чтобы решить, годишься ли ты быть монахом и жить в стенах монастыря, или же достоин стать приходским священником.

Род навострил уши — это было что-то новое. Он никогда не слышал, чтобы в монастыре устраивали такие испытания.

— Меня притягивает как раз монастырь, — сдвинул брови Грегори.

— Как и многих, — кивнул Боквилва, — но не все обладают, как бы сказать… талантом, нужным для этого, необходимыми качествами… требуется иная сила духа. В этом ты должен будешь положиться на суждения старших твоих и подчиниться их решению. Впрочем, кое-кто находит это невозможным, и тогда они возвращаются в мир.

Род нахмурился, соображая, чем же монах должен отличаться от приходского священника. Умением работать с книгой?

— А что будет, если меня сочтут достойным быть приходским священником?

— Монастырь Святого Видикона разделен на две части, — пояснил отец Боквилва. — Первая — собственно монастырь, где живут те, кто стали монахами, а вторая — это семинария, в которой учатся те, чье призвание — паства. Они вместе молятся и поют в хоре, но в остальном сталкиваются редко.

— А если даже мне скажут, что я должен стать пастырем, и я подчинюсь?

— Почти ничего не изменится — пост, молитвы, учение и труд. Хотя последнего для семинаристов будет меньше, потому что им немало придется трудиться среди паствы своей, и они должны всего за несколько лет узнать то, на что у монаха уходит вся жизнь. Семинарист должен не расставаться с книгами, чтобы потом, когда ему доверят паству, не впасть по незнанию в заблуждения.

— Ну конечно, — кивнул Грегори. — Я и забыл, что… ведь каждый священник должен быть еще и вроде ученого?

Отец Боквилва согласно качнул головой, и Грегори продолжал:

— Да, должно быть, именно к этому меня и тянет. Но что, если нет? Что, если мне придется стать монахом?

— Тогда ты примешь обеты, как пономарь, и станешь настоящим монахом.

— И дальше всю жизнь буду жить в монастыре? — голос Грегори упал до шепота. — И ни разу больше оттуда не выйду, и не увижу ни девушек, ни рыцарей, и больше не увижу мою семью?

При этих словах Рода вновь кольнуло в сердце, он чуть не подхватил сынишку и не бросился наутек, но отец Боквилва возразил:

— Вовсе нет. Ты сможешь время от времени выходить в мир. Наши монахи время от времени навещают своих родственников, обычно дважды в год — кроме сирот, конечно, которые воспитывались в монастыре. И потом, иногда и в миру требуется наша помощь.

Род не слышал следующего вопроса Грегори и ответа святого отца, потому что был ослеплен неожиданно вспыхнувшей идеей. Итак, монахам разрешено иногда посещать отчий дом, так? Значит, монастырь не так уж отрезан от внешнего мира! Значит, существует какой-то канал связи!

Он пришел в себя, когда отец Боквилва уже подводил черту:

— Конечно, у тебя наверняка возникнет еще множество вопросов. Приходи когда захочешь, ты всегда будешь здесь желанным гостем — только умоляю, не ходи один, приводи с собой твоего отца, — отец Боквилва улыбнулся Роду. — Кажется, и ему это тоже не помешает!

— Несомненно! Никогда не знаешь, чем кончится визит в монастырь! — Род поднялся, пожав руку отцу Боквилве. — Я был очень рад побеседовать с вами, святой отец! Воистину, вы возвращаете меня в мир с обновленными силами!

Что ж, надеюсь, церковные стены всегда будут вдыхать новую жизнь в истинно верующих, — ответил отец Боквилва. — Вот только впервые вижу, чтобы это подействовало так быстро. Вы и в самом деле не хотите задержаться подольше?

— Нет, кажется, во мне проснулся вкус к действиям. Пора двигаться вперед — я бы даже сказал, наступать! — Род взял Грегори за руку и повернулся к дверям. — Идем, сынок, поторопимся, твоему старшему братцу пора в дорогу.

— Но его же никуда не звали!

— Теперь позовут, и лучше бы ему поторопиться!

Глава девятая

— О Господи, милорд аббат! — бросилась баронесса навстречу вошедшему в комнату аббату. — Не стоило пускаться в путь в столь скверную погоду!

Аббат откинул капюшон, открыв взорам насквозь промокшие, прилипшие ко лбу волосы, и с сердитым недоумением посмотрел на баронессу.

— В вашем письме, миледи, речь шла о неотложной необходимости.

— Так и есть, так и есть! Но это вполне могло бы потерпеть и до завтра! Ах, бедняжка! Проходите, проходите к огню! Мэйроуз, налей гостю бренди! Адам, подвинь кресло для господина аббата поближе к камину!

— Ну-ну, не так уж я и промок, — аббат сбросил плащ, под ним оказался еще один. — Когда я увидел, что собирается дождь, то оделся поосновательнее.

Второй плащ, впрочем, тоже слегка промок, и когда аббат встал перед огнем, от него пошел пар.

С другой стороны, взгляд, которым он одарил леди Мэйроуз, протянувшую ему бокал, говорил, что аббат нимало не сожалеет о поездке. Страсти, таящейся в его глазах, нельзя было не заметить.

Баронесса тоже обратила на это внимание, но ей хватило такта, чтобы не упомянуть об этом вслух. Она махнула Адаму рукой, чтобы тот подвинул и ее кресло поближе к камину.

— Просто чудо, милорд, что вы еще можете уделять нам свое время, будучи столь заняты делами гораздо более значительными.

Аббат нахмурился, снова вспомнив о делах насущных.

— Воистину, миледи, ваш дом и ваши заботы кажутся мне сейчас тихим пристанищем.

— Так воспользуйтесь же правом убежища, — звонко рассмеялась леди Мэйроуз и, взмахнув юбками, вернулась к креслу бабушки. — Правда, и в этом убежище не все спокойно, но кому же не знать этого лучше, как нашему исповеднику?

— О, ваши заботы столь… столь естественны и даже приятны, — улыбнулся аббат. — Ибо все ваши раздоры рождены лишь любовью и уважением друг к другу. Ах, если бы король и я могли враждовать так же!

— Господь наш заповедал возлюбить врага своего, — проворковала леди Мэйроуз.

— Заповедать-то он заповедал, — кивнул аббат, — только враги от этого не перестают быть врагами.

Тут его брови преломились.

— А Их Величества столь заносчивы и высокомерны, что едва ли потерпят даже незначительное посягательство на свою власть.

— Так вот кто нынче ваш противник?

— Увы! Как же может быть иначе! — аббат воздел очи горе. — Ибо я должен противостоять неумолимому разрастанию их власти, вторгающемуся даже в пределы святой Церкви… О! Сколь же слеп римский престол! Не видеть, что князья земные, узурпируя привилегии Церкви, неминуемо рушат все труды церковные во славу Господню! Сколь слепы они, что не видят творимого здесь, сколь слепы и беззаботны!

Дамы умолкли, озадаченные несколько неожиданной рьяной проповедью.

Аббат спохватился и сконфуженно улыбнулся.

— Прошу прощения, леди. Душа моя исполняется возмущения каждый раз, как я думаю о страданиях простого народа, душевных, равно и телесных, к которым ведут упорные посягательства Короны на привилегию Церкви раздавать помощь неимущим и судить духовников церковным судом.

— Господи Боже! Ну откуда же король с королевой могут что-нибудь в этом понимать? — шокировано воскликнула леди Мэйроуз. — Нет-нет, конечно же, лишь Церковь может быть верховным судьей в этих вопросах!

Аббат одобрительно покосился на нее.

— Благодарю вас, леди Мэйроуз, но сомневаюсь, что даже столь ревностная защитница веры, как вы, сможет одобрить тот шаг, который я собираюсь предпринять.

— И что же это за шаг? — с неожиданным интересом спросила старая баронесса.

— Провозгласить себя архиепископом, — и аббат посмотрел в сторону, поджав губы.

Старуха поперхнулась, но глаза леди Мэйроуз, наоборот, сверкнули. Она закивала головой, все быстрее и быстрее.

— Ну конечно же… да-да, конечно! Конечно же, как же иначе, милорд! Если Церковь Греймари будет отделена от Рима, то во главе ее должен кто-то встать! И глава Церкви должен титуловаться архиепископом! Разве не так было всегда, разве не возглавляли церковь епископы и архиепископы?

— Возглавляли, леди Мэйроуз, возглавляли, — одобрительно покачал головой аббат. — Лишь потому, что все священники Греймари принадлежат к одному ордену и принесли обет повиновения аббату одного-единственного монастыря, у нас не было епископов.

— А что, где-то есть другие ордена? — удивленно взглянула леди Мэйроуз.

— Есть, и есть священники — не монахи, — аббат усмехнулся, видя её удивление. — В наших священных книгах говорится о многих святых орденах — ордене Святого Франциска, например, и об ордене Святого Доминика. Есть еще Общество Иисуса, к которому принадлежал и наш основатель, Святой Видикон. Но на Греймари свет истинной веры принесли лишь монахи Святого Видикона, и потому все местные священники принадлежат к нашему ордену.

Поднятая к груди рука баронессы задрожала.

— Но если вы назовете себя архиепископом, не сочтут ли это Их Величества выпадом против королевской власти?

— Нимало не сомневаюсь, — помрачнел аббат, — и именно это заставляет меня призадуматься, прежде чем провозгласить себя архиепископом. Хотя требую ли я для себя какой-то особой власти, какой уже не было у аббата острова Греймари?

— Конечно, не требуете! И вы должны стать архиепископом! — поддакнула леди Мэйроуз. — Ну можно ли положиться на суждения короля и королевы? Уже по своей мирской натуре они могут дрогнуть перед искушением!

— Все так, леди Мэйроуз, все так, — с довольным видом кивнул аббат. — Облеченные властью должны быть под надзором, иначе последует тирания.

— И кому же надзирать за королем, как не архиепископу? — в глазах леди Мэйроуз уже полыхал настоящий костер, она воинственно встряхнула головой. — Ну нет, милорд! Вы обязаны стать архиепископом, никак не меньше! Ибо лишь слугам Господним присуща справедливость и праведность — а мирским людям лишь алчность да злоба!

— Вот-вот, и я так думаю! — воскликнул аббат, одарив ее ласковой улыбкой. — Лишь в слугах Божьих простой народ отыщет защитников справедливости!

— Заблуждения — прерогатива короны, — пропела леди Мэйроуз в унисон, — но мудрость — прерогатива лишь митры!

— И мне не сказать бы лучше! — прошептал аббат, заглянув в ее глаза.

Та (не сразу) потупила взгляд и покраснела.

Наступила неловкая пауза.

Аббат, нетерпеливо фыркнув, дернул плечами.

— Боже, какой я бестактный гость — сижу и рассуждаю о моих делах, совсем позабыв, зачем вы меня пригласили, миледи!

— О… всего лишь небольшой спор между моим упрямым дитем и мной, — баронесса покосилась через плечо на внучку. — Но наша ссора покажется сущим пустяком в сравнении с вашими государственными заботами.

— Уверяю вас, миледи, ничто, омрачающее вас и вашу внучку, не может быть для меня пустяком, — страстно возразил аббат. — Но что это, что за раздоры могли нарушить столь милое согласие любящих сердец?

— Что же еще? — вздохнула баронесса. — Я еще раз напомнила ей, лорд аббат, об ее долге перед своим родом и страной, но она снова заупрямилась!

— Леди! — с укоризной воззрился аббат на леди Мэйроуз. — Уж не хотите ли вы сказать, что вообще не выйдете замуж?

— Нет, не совсем так, милорд, — девушка встретила его взгляд, не смущаясь, с волнующей прямотой. — Весь вопрос в супруге.

— Да при чем тут я!?

Сквайр Роули уныло уставился на головную боль всей деревни, мнущуюся перед столом. Лоун выглядел как обычно, то есть грязно: рубаха не стирана самое меньшее месяц, не говоря уже о том, чтобы просто снимать ее на ночь, бритье на этой неделе тоже было не самой насущной заботой, а вошки, ползавшие по вороту, вертели мордочками с таким видом, словно даже для их крошечных носиков аромат казался чрезмерным. Денек выдался пригожий, и Роули порадовался, что заставил слуг вытащить стол на двор, чтобы разбирать жалобы и вершить суд на свежем воздухе. К несчастью, он не подумал о том, чтобы поставить стол с наветренной стороны, и теперь отчаянно старался дышать пореже.

— Лесник видел тебя убегающим прочь от оленя, а в оленьей туше нашли твою стрелу.

— Стрелу ворюга какой-нибудь украл, небось!

— Небось этот ворюга и оленя подстрелил. Конечно, — после особенно сильного порыва ветерка у Роули перехватило дыхание, и он, зажав нос, подождал, пока ветер притихнет. Его сюзерен, сэр Торджел, относился к браконьерам не очень сурово, он запрещал охотиться лишь тем, кому и так было чем прокормиться. Но Лоун все еще сидел на шее у родителей, хотя ему уже давно перевалило за двадцать, и не голодал, хотя его чаще видели в лесу, чем в поле, — а оленя хватило бы, чтобы несколько дней кормить всю деревню. Нет, на этот случай сэр Торджел не станет смотреть сквозь пальцы.

— А как ты оказался поблизости от оленя?

— Ну, это… хворост собирал! Для очага, вот. Откуда ж я знал, что этот олень там валяется?

— И в самом деле, — вздохнул сквайр. — А почему у тебя в руках не оказалось ни хворостинки? Ты даже мешок для хвороста с собой не взял.

— Так ведь я ни хворостинки и не нашел!

— Это до полудня-то? Здешние леса содержатся в порядке, но не в таком уж, — нахмурился Роули, поглядывая на небо. Солнце уже почти опустилось, собирались сумерки. Пора было заканчивать.

— Нет, все-таки я признаю тебя виновным в браконьерстве.

— Да как это! — лоб Лоуна покрылся капельками пота: наказанием за браконьерство была смерть. — Это ж не я!

— Все свидетельствует, что ты, — сурово посмотрел на него Роули. — Если у тебя не найдется свидетелей, которые скажут, что видели тебя без лука в ту самую минуту, как подстрелили оленя, то я засажу тебя в…

— Есть, есть! — взвизгнул Лоун. — Видели меня, видели!

— Ну и кто же? — презрительно усмехнулся Роули.

— Стейн видел, Стейн!

Роули только головой покачал, дивясь наглости Лоуна. В тот же час, когда один лесник нашел мертвого оленя и удиравшего прочь Лоуна, второй наткнулся неподалеку на бесчувственное тело Стейна. Юноша лежал, уткнувшись пробитой головой в выступавший из земли камень, судя по всему, он споткнулся и очень неудачно упал. Роули отправил за Стейном стражников, но те нашли лишь коченеющий труп.

— Ты прекрасно знаешь, что Стейн мертв.

— Все равно, он меня видел, когда стрелял! Это он выстрелил, вот кто! Уж не хотел плохо говорить о покойнике, но вы ж заставите!

— Плохо это, верно, — прищурился Роули. — Так значит, ты еще и последний, кто видел Стейна живым. Сдается мне, что ты знаешь про его смерть куда больше, чем говоришь!

— Ничего я не знаю! — заверещал Лоун, вырываясь от стражников и размахивая связанными руками. — Я призываю его в свидетели! Стейн, где ты! Ах, если б ты мог, ты б пришел и подтвердил, что я не виноват!

Такое богохульство было слишком даже для Роули.

— Ты лжешь, подлый убийца! Хотел бы я, чтобы Стейн оказался здесь, потому что…

Тут он замер, сбитый с толку неимоверным ужасом, всплеснувшимся в глазах Лоуна. Затем медленно обернулся и посмотрел назад.

У них за спиной, вполне различимый даже в сумерках, вился клубочек тумана, принявший очертания человека, юноши в куртке и штанах, с кровавой раной во лбу.

— Стейн? — прошептал Роули.

«Он лжет, — прозвучал у них в головах голос Стейна. — Это он убил оленя, я видел это. И за это он убил меня. А потом закопал камень в землю, чтобы подумали, что я сам погиб по неосторожности».

Лоун завопил, с визгом и воплями забился в руках побелевших, как мел, стражников. Привидение Стейна медленно расплылось, словно завывания Лоуна разорвали его на части и прогнали прочь. Голос Лоуна оборвался, он еще с секунду, выкатив глаза, пялился на то место, где только что стояла тень Стейна, а потом повалился наземь в беспамятстве.

Лудильщик с трехдневной щетиной носил что попало, какие-то рваные ошметки пополам с грязью. Мальчишка рядом с ним выглядел не лучше, только небритость ему заменяла немытость. Оба были увешаны кастрюльками и сковородками, звеневшими и гремевшими на каждом шагу. Конечно, острый глаз заметил бы, что под тряпками скрыты мускулистые, крепкие тела, а старший из лудильщиков уж больно доволен всем окружающим.

Мальчишка, наоборот, понуро глазел по сторонам.

— Нам обязательно так лучезарно улыбаться, папа?

— А что толку ходить с кислой рожей?

— Если бы кто-то из наших знакомых увидел тебя, они бы точно решили, что ты радуешься, что улизнул от мамочки.

— Никогда! Хотя… да, должен признаться, когда я выхожу из себя, лучше бы ей не бывать поблизости, — усмехнулся Род. — И мне всегда нравилось убраться ненадолго от Их Величеств и королевского двора. Понимаешь, это такое потрясающее чувство… чувство… свободы.

— Свободы… — Магнус брякнул сковородками и мрачно покосился на невероятно грязную домотканую рубаху. — Вот это — свобода?

— Сынок, я хотел сказать, что свобода и достаток — разные вещи. И в большинстве случаев они даже близко не сходятся, — путники вышли на главную площадь деревни, Род со звоном стряхнул с плеч свой груз и бодро затянул:

Магнус поморщился.

— Ты можешь и лучше, папа.

— А чего ты еще хотел от импровизации? И потом, с каких это пор ты стал критиком?

— А что ты сказал мне, когда в последний раз проверял домашнее задание? — мгновенно парировал Магнус.

— Помню-помню, каждый образованный человек должен быть критиком, — со вздохом ответил Род, — и если ты не хочешь учиться, то не имеешь права и критиковать. Удар ниже пояса, сын мой, удар ниже пояса.

— Я думал, мы говорим об учебе, а не о боксе.

— Остынь, остынь — вон идет заказчик.

— Привет, лудильщик! Долгонько же вас ждать! — широкая, толстая хозяйка с милым круглым лицом взмахнула маленьким котелком с длинной зазубренной трещиной. — А то уж месяца с четыре в глиняном горшке готовить приходится!

— Э-э, знал бы, заглянул бы пораньше, — Род мгновенно перешел на простецкий говор. — За пенни, миссус.

— Нет у меня столько, — хозяйка помрачнела и потянулась за котелком.

— Так это, мы с сынишкой жрать хотим, — быстро добавил Род. — Может, найдется миска жаркого, и чтоб мясом припахивало?

Женщина просияла.

— Ну, немного вяленого мяса у меня еще найдется.

Крестьянка недоуменно покосилась на мальчишку, издавшего непонятный звук, пожала плечами и снова заговорила с отцом:

— Только вот без котла-то мне не приготовить.

— Так щас залатаем, мигом, — Род уселся, скрестив ноги, как заправский портной, вытащил нож, достал деревяшку и принялся щепать лучину, — Эй, парень, будь умницей, ну-ка быстренько, собери хвороста.

— Хотя бы притворяйся, ладно? — прошипел на ухо Магнус, прежде чем броситься в поисках дров.

Пока Род раскладывал костер, подошло еще несколько женщин. Но дырявый котелок принесла только одна, остальных привело любопытство.

— Что нового, лудильщик?

Роду всегда хотелось быть журналистом.

— Да ничего особенного, так, понемногу. Вот, аббат объявил, что Церковь Греймари теперь отделилась от Церкви в Риме.

— А как это он? — недоуменно наморщила лоб одна из хозяек.

— Да как, разинул рот и сказал, — Род отщипнул еще кусок лучины.

— Так что, у нас больше не будет причастия?

— Говорят, что сам аббат причащается каждый день.

— А тогда какая разница? — нахмурилась первая хозяйка.

— А никакой, должно быть, — пожал плечами Род. Про себя же он был не на шутку испуган тем, что новость приняли так равнодушно. — Что я понимаю в церкви? Пускай попы и объясняют.

Он кивнул Магнусу, вернувшемуся с охапкой сухих веток.

— Пока хватит, малый.

Магнус бросил хворост наземь и уселся рядом, покосившись на первую заказчицу, которая в это время со всех ног неслась к единственному зданию в деревне с деревянной крышей и маленьким шпилем.

— Да, если б найти знающего человека, у кого брат или сын в монахах, я бы точно узнал, правда это или нет, — как бы между прочим добавил Род.

Он высек искру и принялся раздувать лучину, прислушиваясь, не проболтается ли кто-нибудь из местных сплетниц. На приманку никто не клюнул, и Род внутренне вздохнул.

— А так, новостей почти нет. Вот разве что на севере случилась буря, у берегов Романовых, и один рыбак клянется, что видел русалку, распевавшую среди молний.

Хозяйки заохали и заахали, а Род принялся подкладывать в тлеющие щепки хворост. Пламя занялось.

— А сколько выпил тот рыбак? — поинтересовался Магнус. Женщины удивленно уставились на него.

Род махнул рукой, пытаясь треснуть Магнуса по затылку, но тот лениво увернулся.

— Вот я тебе! Ты как со старшими разговариваешь!

— Полегче, полегче, — вступилась за Магнуса сердобольная хозяйка. — Мой муж тоже порой как выпьет, так ему потом всякие чудеса мерещатся.

Остальные женщины захихикали, а Род подумал, как этот муженек ужо отблагодарит свою женушку за длинный язык.

— Так-то оно так, добрая женщина, только знай: тех, кто любит приложиться к бутылке, берегут феи.

— Вот пусть бы они их всех и позабирали! — фыркнула женщина. Остальные смешанным гулом выразили свое одобрение.

Род провел рукой над огнем и удовлетворенно кивнул:

— Сойдет.

Он втолкнул проволочку припоя в трещину и положил котелок на огонь.

— Делаю я, ладно? — шепнул Магнус.

— Зачем же я брал тебя с собой одного? — вопросы за шпильки не считаются. — Как хочешь. Я и сам могу справиться.

— Нет-нет, ничего трудного, — быстро отозвался Магнус. В уме Род присудил очко сыну: тот уберег отцовскую гордость, не дав ему схалтурить. Род не мог не признать, что у Магнуса куда больше практики.

Магнус уставился на трещину, и припой тут же расплавился и потек. Огонь тут был ни при чем. Род знал, что под золотистой пленкой расплавленного припоя размягчаются и начинают сливаться вместе края трещины. Магнус раскачивал молекулы, выделявшие при этом тепло, да так умело, что температура железа повышалась не больше, чем на полдюйма с каждой стороны трещины — Род сам замерил это, когда Магнус чинил противень маме.

Они так углубились в работу, что Род мог смело делать вид, что не заметил приходского священника, спешащего за молодкой, принесшей ему новость.

Вдоль трещины железо котелка сначала покраснело, затем засветилось желто-соломенным цветом, но жители деревни не замечали этого из-за блестящей пленки припоя.

Наконец Магнус расслабился. Род взял палку и, поддев котелок с углей, отставил его в сторону остывать.

— Пусть с часик постоит, добрая женщина. А потом попробуй — как новенький будет! — уж в этом-то он был уверен.

— Сделано быстро и на славу, — заметил священник. — Ты самый искусный лудильщик, какого я только видел.

— Ну, спасибо, — поднял голову Род, удивленно вытаращил глаза и торопливо добавил: «святой отец», словно только что сообразил, что говорит со священником.

Пастор улыбнулся.

— Мое имя отец Беллора, добрый лудильщик. Не бойся.

Род постарался выглядеть боязливо.

— Починить вам котелок?

— Не котелок, но сердце, — озабоченность морщинами перекрестила лицо священника. — Это правда — та весть, что ты принес?

— Чего — что Церковь Греймари отделяется от Римской? — пожал плечами Род. — Это просто новость, святой отец. А что, вы не знаете?

— Я ничего не слышал об этом, — пастор спрятал руки в рукава, его лицо осунулось, глаза выражали тревогу. — И к добру ли это?

— А если это правда, отче, — спросила одна из хозяек, — вы еще можете служить мессу?

— А то, может, нам подождать помирать, пока вы снова не сможете прочесть над гробом молитву? — попробовал разрядить атмосферу Род.

Губы святого отца дрогнули в улыбке.

— Нет, конечно, нет. Прошло много лет с тех пор, как я был положен в сан, но мои руки все еще в силах держать причастие и служить Господу. Я все еще могу исполнять святые таинства, если только Папа не отлучит Греймари.

Маленькая толпа, собравшаяся вокруг, мгновенно затихла в ужасе от одной только мысли о том, что Рим отринет их и предаст в руки дьявола.

— А чего, вы не можете послать в монастырь и узнать, правда это или нет? — осторожно прощупал Род.

Священник покачал головой.

— Нет, в лучшем случае меня навестит из монастыря один из братьев нашего ордена.

— А может, у кого-нибудь из здешних есть в аббатстве братья или сын, они и принесут весточку.

Отец Беллора недоуменно сдвинул брови, потом покачал головой.

— Вряд ли. Здесь ни у кого нет родственников, вступивших в святой орден, я здесь один, но я еще ничего не слышал.

— И друзей-монахов не осталось?

— Когда-то давно, когда я изучал святое писание, — улыбка пастора стала кислой, — у меня были друзья, но все они отправились по приходам, как и я сам.

— Как это? — непонимающе сморщился Род, хотя уже знал об этом. — Разве монахов не вместе учат?

— Нет. Мы не попали в число избранных.

— Нет? — Род изобразил изумление. — А я-то думал, что если уж попал в монастырь, то там все заодно.

— Нет, ни по духу, ни в учении. Одних выбирают в монастырь, а другие так и остаются в кельях и скриптории для новичков.

Отдельный скрипторий для новичков? Насколько он понимает в монастырях, это что-то новенькое.

— И они что — и спят отдельно, и живут отдельно?

Отец Беллора кивнул.

— Все так, и возвращаются в мир, откуда пришли, дабы противостоять искушениям и тяготам, сбивающим человека с пути праведного.

— Но это святое служение, — удивился Магнус. — Как же нам… простым людям, найти дорогу в рай без таких, как вы, святой отец?

— Верно сказано, юноша, спасибо тебе, — лицо отца Беллоры смягчилось. — И стыдно мне, что старые обиды затмевают от меня истинный смысл моей жизни! Ибо должен признать, что мои начальники оказались правы: я нашел счастье жизни моей в утолении печалей других жизней. И никогда, начиная с первого дня, прожитого здесь, не терзался более вопросом, зачем родился на свет божий.

— Но сами вы не выбирали этого? — Род нахмурился, ему уже представился формуляр анкеты на пергаменте. — Вы-то, небось, хотели попасть в монастырь, отче?

— Само собой, как и все юноши, приходящие туда. Ну, может быть, не все, — поправился отец, — но многие из них. Однако не послушнику решать свою судьбу; над ним есть старейшие — и мудрейшие, которые могут прочесть его призвание куда яснее, чем он сам.

— Ага, а вас, стало быть, в сторонку, чистых от нечистых? — ухмыльнулся Род.

Отец Беллора иронично хмыкнул, пожав плечами.

— Это звучит глупо, правда? Приходские священники служат Господу ничуть не меньше, чем монахи в монастыре, а может даже, и больше. И уж наверное, нас не назовешь недостойными.

— Наоборот, — подтвердил Магнус. — Ибо не должны ли вы быть крепче, чтобы сопротивляться искушениям и не согнуться под грузом мирских тягот?

Отец Беллора снова кивнул, одобрительно покосившись на мальчика.

— Да, так нас и учили, хотя тогда мне казалось, что нас просто хотят утешить, чтобы мы не почувствовали себя отвергнутыми. Но потом я узрел истину.

— А кто вас назначил приходским священником? — спросил Род. — Они-то как решают?

— Не знаю, — развел руками отец Беллора. — Может быть, с годами пойму. Решали монастырские — старшие иереи.

— И как решили с вами?

— Старый мудрый монах побеседовал со мной. А на следующий день, после мессы, наставник послушников отвел меня в сторонку и поведал мне мою судьбу.

— И все? — разинул рот Магнус. — После минутного разговора?

— Ну, может быть, полчаса, не больше. Да, так все и произошло, как вы говорите — после этого они решили мою судьбу. Это и еще мнение наставника послушников, — задумчиво добавил он. — Он два дня присматривал за мной.

— Но два дня и полчаса разговора — и решить судьбу всей жизни?

— Не расстраивайся так, — улыбнулся Магнусу отец Беллора. — Тот старый мудрый монах в конце концов оказался прав.

— Но вы до сих пор жалеете, что не попали в монастырь!

— К сожалению, этот грех преследует меня до сих пор, — вздохнул священник, — это все моя чрезмерная гордыня. Денно и нощно молюсь, чтобы Господь избавил меня от нее.

— Неужто вам нельзя быть тем, кем хочется?

— Нет, — теперь отец Беллора обращался только к Магнусу. — Видишь ли, юноша, дело здесь не только в усердном труде и решимости, здесь дело еще и в таланте. Не сомневаюсь, что в монастыре я чувствовал бы себя не в своей тарелке, хотя в это трудно поверить, и скорее всего страдал бы от бесцельной жизни. Нет, тот, кто оценил меня, оценил верно.

Последние слова прозвучали явно натянуто. Столь безжалостная самооценка произвела на Рода немалое впечатление.

— Неужели эти монахи ни разу не сплоховали, решая, кому куда идти?

— Насколько я знаю, нет, — покачал головой священник.

— Святой отец! Святой отец! — к ним бежал юноша в холщовой куртке. — Слава Богу, я нашел вас!

Священник обернулся, весь внимание.

— Добрый день, Лирак. Что случилось?

— Старый Себастьян, святой отец! Он упал, там, в поле, еле дышит, уже хрипит! Скорее, святой отец, скорее!

— Прошу прощения, — повернулся отец Беллора к Магнусу и Роду, — но человеку нужна моя помощь.

Он хлопнул себя по нагрудному карману, откуда высовывалась желтенькая отвертка, эмблема его ордена.

— Так, святое масло здесь. Веди меня, Лирак! — и заторопился вслед за парнем.

Род проводил их взглядом.

— М-да, по крайней мере, с этим пастором они не ошиблись.

— С этим-то да, — ехидно ухмыльнулся Магнус.

— А с остальными они тоже были непогрешимы? Род огляделся по сторонам. Все хозяйки, кажется, разбежались по домам, возможно, чтобы посудачить о скандальных церковных новостях.

— Да уж, это, конечно, странно, чтобы не сказать — не по-человечески. Они не могут решать такое с абсолютной уверенностью. Слишком много переменных.

— Угу, или у послушников печать на лбу, только мы, простые смертные, ее не видим, — фыркнул Магнус.

Род пристально посмотрел на сына, удивленный прозвучавшим в словах сарказмом.

— По крайней мере, они знают, на что смотреть. А может быть, — тут чародей прищурился, — может быть, просто они так и не узнают о своих ошибках.

Магнус непонимающе покосился на отца.

Ну, подумай сам: если приходской священник согрешил, они ведь всегда могут сказать, что он ослабел и поддался искушению.

— Ага, а если монах поднял шум в монастыре, они скажут, что он просто недисциплинированный.

— Вот именно, здесь мы на знакомой почве, а? Но ты понял, в чем дело. Логично, правда?

— Даже слишком!

— Что ж, они ведь только люди, — вздохнул Род.

— Из этой ситуации они должны выжать максимум.

— Вовсе нет! Они могли бы позволить каждому послушнику самому решать свою судьбу и потом убедиться в выборе!

— Могли бы, могли бы, — кивнул Род. — В конечном итоге это дало бы такой же уровень успеха.

— Благослови вас Господь, лудильщики!

Род вскинул голову, вздрогнув от неожиданности. Хозяйка, которой они запаяли котелок, спешила к ним с большой дымящейся миской и ковригой хлеба под мышкой.

Род ухмыльнулся и с благодарностью принял у нее миску.

— И тебя благослови Бог, добрая женщина. Он потянул носом и расплылся в улыбке.

— Ого! Да пошлет тебе Бог побольше битых котлов, если мы будем проходить мимо!

— И вот еще, — женщина протянула ему толстую колбасу. — И гладкой вам дороги.

Магнус зачерпнул ложкой.

— Здорово! Почаще надо заниматься этим ремеслом, папа!

— Окупается, ты хочешь сказать? — усмехнулся Род. — Да, за один котелок неплохо — полная миска жаркого, целая коврига и палка колбасы. Обед и еще на завтра на дорогу.

— Если бы у них нашлась еще пара дырявых сковородок, мы смогли бы еще и жратвой торговать, — заметил Магнус.

— Вот уж не думал, что у тебя есть задатки бизнес…

— И все же, — промычал Магнус с набитым ртом, — мы не нашли, чего искали.

— Действительно, — поскучнел Род. — Ни у кого здесь нет родственников в монастыре. Ну что ж, сынок, всегда найдется следующая деревня.

Магнус тоскливо застонал.

Отец Беллора вышел на крыльцо с тазом помоев.

— Маленький Народ, берегись!

Учителя из семинарии, несомненно, были бы поражены, услышав подобное, и сурово отчитали бы его за грех суеверия, но им не приходилось иметь дело с реальной жизнью. Эльф с подмоченным достоинством может оказаться очень скверным соседом.

Выкрикнув предупреждение, добрый пастор выплеснул содержимое таза в кусты и собрался было вернуться на кухню, когда уголком глаза заметил приближающуюся фигуру и присмотрелся повнимательнее. Затем удивленно вытаращил глаза и окликнул:

— Брат Мэттью!

Монах, улыбаясь, помахал ему в ответ и затрусил быстрее.

Отец Беллора с радостным возгласом хлопнул его по плечу.

— Ах ты, старый ворчун, что ты здесь делаешь? Как же я рад тебя видеть!

— И я тебя, отец Беллора, — брат Мэттью был на год старше, но в монастыре они учились вместе.

— Ну, входи, входи, — воскликнул отец Беллора и повел старого однокашника на кухню.

Полчаса и жирный мясной пирог спустя брат Мэттью отодвинулся от стола, поигрывая зубочисткой. Отец Беллора довольно усмехнулся, потягиваясь и похлопывая себя по животику.

— Ну, славный брат! Что за дела привели тебя в мой приход?

— Весть, которую наш добрый аббат велит тебе сообщить всем твоим прихожанам, — лицо брата Мэттью омрачилось. — Он провозгласил отделение Греймарийской Церкви от Рима.

Отец Беллора погрустнел.

— Да, слухи говорили об этом… но я все же надеялся, что это не так.

— Уже? — удивленно поднял голову брат Мэттью. — Слово оказалось быстрей грамоты?

— Еще бы, брат. Здесь проходил лудильщик прошлым днем. Залатал кому-то котел, переночевал и пошел дальше. Должно быть, сейчас эту новость узнает еще один из священников.

— Да, брат, — сочувственно кивнул Мэттью. — Неутешительная весть для мятущихся душ…

Он вытянул из рукава свиток.

— Вот текст. Перепиши его и читай перед службой в течение недели. Потом отнесешь свиток отцу Гейбу, в приход Флэморн, что за холмом, как я принес тебе.

Отец Беллора принял рукопись с улыбкой человека, которому предложили клубок тарантулов.

— Поведай суть.

— Ну что, Римская Церковь в своих греховных заблу…

Отец Беллора обалдел, как пуританин на балу, глаза полезли на лоб.

— Да как он осмелился…

— Он аббат, — пожал плечами брат Мэттью. — Нелегко привыкнуть, верно? Мы ведь считали Рим непогрешимым в вопросах веры… Но наш добрый лорд аббат утверждает, что тот, кого мы зовем Пресвятым Отцом, не знает ни положения местных дел, ни их сложности, и даже более — что он скован попустительским отношением своих предшественников к распущенности и к развращенности сановников курии.

— Но как он смеет порицать наследника Петрова? — прошептал отец Беллора.

— Потому, говорит лорд аббат, что Папа в конечном итоге не более, чем епископ Рима и, стало быть, ничуть не важнее любого другого епископа. А лорд аббат, чтобы напомнить всем нам, что он глава нашей Церкви, чтобы не осталось в том никаких сомнений, принял титул архиепископа Греймари.

Отец Беллора потрясенно застыл.

— Ну, а архиепископ Греймари, — продолжал брат Мэттью, — вполне может порицать епископа Римского. Он обличает ошибки Папы, особо упирая на то заблуждение, что Папа не требует от князей земных признания верховной мудрости Церкви во всех вопросах нравственности.

— Но любой государственный вопрос — вопрос нравственности! — возразил отец Беллора. — Каждое повеление властителя — либо нравственное, либо нет!

— Вот-вот, к этому он и клонит — и в этом, говорит лорд аббат, кроется причина всех наших бед.

— Но слова Христовы: «…отдавайте кесарево кесарю»…[7]

Брат Мэттью кивнул.

— Верно, но по словам аббата, даже кесарь должен воздать Богу божие — и тем самым склониться перед Церковью.

— Уж не хочет ли он сказать… — не смог договорить до конца сильно побледневший отец Беллора.

Брат Мэттью сочувственно покачал головой.

— Именно так, отец, именно так. Наш лорд аббат выводит отсюда, что Церковь превыше короля, что Церковь куда яснее знает волю Господню, чем король. И потому король должен склониться перед властью архиепископа.

— Да неужели же король стерпит такое? — прошептал отец Беллора.

Глава десятая

Ночь разорвал отчаянный, дикий вопль ужаса. Деревня вздрогнула от грохота, и эти несколько секунд паники показались бедным людям часами. Хлопая дверьми, заспанные крестьяне посыпались на улицу, кто с палкой, кто с серпом. Они сгрудились у домика, откуда доносились крики, и забарабанили в двери.

Седая старушка скрючилась на коленях у лесенки на полати. Вернее сказать, у остатков лесенки, потому что все ступеньки были переломаны. Стол и лавки перевернуты, сундук лежит на боку, кругом разбросана пряжа.

Перепуганные крестьяне вытаращили глаза.

С полки сорвался горшок и понесся к ним.

Те с криками попадали наземь. Один, правда, пригибаясь, пробежал внутрь и заключил старуху в медвежьи объятия.

— Ты цела, Гризельда?

Вопли прекратились, Гризельда очумело уставилась на здоровяка.

Деревянная кружка мелькнула мимо его головы. Тот присел, и Гризельда снова взвизгнула.

— Ничего-ничего, — успокоил ее спаситель. — Сама-то цела?

— Вроде бы, — пролепетала старушка. — Нога вот только…

— Ясно. Ну, держись.

Здоровяк взвалил ее на плечо и повернулся к дверям.

Прямо на него летела табуретка.

Крестьянин с воплем отшатнулся, табуретка пронеслась мимо и, влетев в камин, разлетелась вдребезги. Мужик опрометью, спотыкаясь, бросился наружу.

Перед ним расступились. Затормозив, он осторожно поставил старушку наземь, тяжело переводя дух.

— Храни тебя Бог, Ганс, — та никак не могла отпустить крепкое плечо.

— Не за что, — пропыхтел он. — Что с ногой, Гризельда?

Старушка осторожно ступила на упомянутую ногу.

— Заживет, — кинула она.

— Вот и ладно.

За спиной у них снова раздался вопль, и стоявшие у входа отскочили, торопливо захлопнув дверь. Об дверь что-то разбилось. Старуху передернуло.

— Это дух очага, — сказал кто-то, оглядываясь по сторонам. Кругом собралось полно народу, вышедшего посмотреть, а не пора ли удирать из деревни, сломя голову.

Ганс тоже огляделся и помахал рукой.

— Все спокойно, люди добрые, Гризельда цела. Только до смерти перепугана.

— Вот уж верно — до смерти, — покачала головой Гризельда. — Я уж легла и засыпать стала, слышу — что-то ка-ак грохнется! Я подскочила, давай спускаться, не успела ногу на лесенку поставить — а все ступеньки, как хворост, полопались!

— Слава Богу, хоть ног не поломала, — воскликнула какая-то сердобольная соседушка.

Вперед, наставительно качая пальцем, вышел седой старик.

— А я тебе не раз говорил — стара ты, чтобы спать вот так, аки куры на насесте! Ты ведь теперь одна живешь, могла бы и внизу спать.

— Да будет тебе, Хью! — фыркнула Гризельда. — Ничего страшного в лестнице нет, если только ступеньки держат.

— Вот-вот, — заметила еще одна соседка с печальной миной. — И то сказать, не каждую ночь духи очага посудой бросаются.

— Господи сохрани! — старик торопливо перекрестился. — Но откуда ему там взяться?

Вокруг молчали, только переглядывались.

— И верно, в этом доме нечистой силы отроду не водилось! — прошептал кто-то.

От этих слов, ясно прозвучавших в ночной тишине, у многих пробежал мороз по коже. И верно — чей же дом будет следующим?

Ганс поднял голову, озабоченно прислушиваясь.

— А по-моему, все утихло.

Толпа замолкла. Действительно, из домика Гризельды больше не доносилось ни звука.

— Ну, так я пойду внутрь, — и Гризельда нерешительно повернулась к крыльцу.

— Не надо, — Ганс взял ее за плечо. — Подожди до утра, дождись священника из Мальбарльтауна, пусть он окропит дом, а уж потом возвращайся.

Гризельда все еще колебалась.

— И не думайте, матушка! — шагнула вперед молодка, одной рукой придерживая шаль на плечах, второй — маленького мальчишку. — У нас в доме хватит места на всех, а Ганс и на лавке переночует.

— Да уж, — печально покачал головой Ганс, уловив взгляд жены. — Мне не привыкать.

— Ганс! — поперхнулась густо покрасневшая жена, бросив сконфуженный взгляд на соседей.

Кругом на мгновение замолкли, а потом толпа разразилась хохотом. Куда более громким, чем того заслуживала шутка.

— Ох! Славно, славно, — Ганс смахнул выступившие от хохота слезы. — Прошу прощения, Летиция, конечно, это наглая ложь.

— Ну, не очень-то и наглая, — сверкнула глазами Летиция, — тебя ведь по-другому не успокоишь. Идем, идем, Гризельда, не упрямься.

— Ну уж ладно! Уговорили! — улыбнулась Гризельда. — Спасибо вам, люди добрые, что старуху в беде не оставили!

— На то и соседи! — Летиция подхватила ее под руку, отпустив мальчишку. Они зашагали к дому Летиции, а Ганс повысил голос:

— Все в порядке, соседи! Расходитесь по домам! Скоро рассветет, а нам чуть свет подыматься!

Крестьяне потянулись к своим домам, вполголоса перешептываясь. Развлечение окончилось. Расходились медленно, настороженно оглядываясь назад. Наконец последняя дверь закрылась, и деревня снова погрузилась в тишину.

Внутри дома Гризельды сиротливо брякнула посуда.

— Жарко, папа, — Магнус вытер пот со лба и потянулся к меху с водой (для винного он еще годами не вышел).

— Кудах-тах-тах, — фыркнул Род. — Только и можешь, что причитать. Куда же делся юный воин, готовый пройти любые испытания ради своей Великой Цели?

— Тоже мне цель — Церковь! — буркнул Магнус.

— Не дай бог, услышит твоя матушка — и если ты еще не заметил, сынок, мы на стороне короля. Ну что — тебе еще чего-то хочется? Чего еще?

— Чего прикажете, отец. Принимаются любые советы.

— Только не те, о которых я подумал. Послушай, сын, это серьезное дело! Мы хотим завербовать шпиона, человека, лояльного к королю и королеве, да еще чтобы он мог отправиться в монастырь, не вызывая подозрений!

— Угу, — Магнус наморщил брови. — И значит, поэтому мы ищем кого-то с родственником в монастыре?

— Соображаешь.

— Да ладно тебе, папа! — скорчил мину Магнус. — Что я, по-твоему, — мыслечей?

Тут он осекся.

— Что такое? Сам себя услышал?

— Да, а тебя — нет. Я же не виноват, что ты лучше закрываешь свои мысли, чем я?

М-да. Род был весьма удивлен. Он не думал, что услышит от сына такое признание.

— Я не закрываю, сынок. Просто пытаюсь связать воедино огромное множество деталей.

— Угу. Я запомню, — кивнул Магнус.

— Не переживай, со временем это придет само собой.

— Кстати о том, что приходит само собой, — ночь не за горами, — Магнус прищурился, глядя на ясное солнце. — Ты уверен, что мы доберемся до деревни засветло?

— Родному отцу мы уже не верим, — вздохнул Род. — Вон ищет обитатель здешних мест — спроси сам. Проверь-проверь.

Магнус озадаченно посмотрел на приближавшегося к ним пахаря, усердно налегавшего на плуг. Это был молодой крестьянин, вряд ли старше двадцати, руки — сплошные мускулы. Уголком глаза Род заметил, как Магнус напрягает плечи, сжимает кулаки, сравнивая фигуру пахаря со своей. Сравнение было не в его пользу. Род усмехнулся и помахал крестьянину.

Пахарь заметил их, добродушно ухмыльнулся и помахал в ответ. Поравнявшись с ними, он прикрикнул на быка. Бык остановился и сразу же принялся пощипывать травку, а крестьянин подошел к изгороди, утирая лоб.

— Добрый день вам, лудильщики!

— И тебе добрый день, — этот парень сразу понравился Роду — большинство крестьян даже не смотрели в их сторону, если в лудильщике не было нужды. И потом, пахарь поздоровался и с Магнусом тоже.

— Славный денек.

— Славный, и завтра, видать, будет не хуже, — пахарь бросил опытный взгляд на небо. — Дай Бог, чтобы попрохладнее!

Род понял намек и снял с плеча мех с вином.

— От усердной работы жажда только сильнее. Выпьешь?

— Не откажусь, — пахарь, широко улыбнувшись, принял мех, задрал голову и влил в себя изрядную порцию. Опустив мех, он вытер губы и расплылся в блаженстве:

— Да-а! Для жаркой работы кисленькое винцо — в самый раз!

— Это верно, — усмехнулся Род. — Меня зовут Оуэн — лудильщик, а это мой сын Маг.

Магнус и бровью не повел — он сам выбрал для себя это имя.

— А я зовусь Хобан, — ответил крестьянин. — Какие несете вести?

— Никаких — кроме заварухи у попов.

— Надеюсь, нас не оставят без причастия?

— Уж в этом не сомневайся, — заверил его Род. Хобан кивнул.

— Тогда пускай их вздорят между собой. Лишь бы… — тут он потемнел, — лишь бы мой брат не ввязывался в эти ссоры.

— Брат? — Рода как током ударило. — А с чего бы твоему брату ввязываться в дела церковные?

— Так ведь он монах.

Удача! Роду потребовалось все напряжение сил, чтобы тут же не наброситься на парня, да и Магнус застыл, вытаращив на него глаза. Но нет, Род был слишком опытным охотником, чтобы вспугнуть добычу, кинувшись второпях. Он выпрямился, нахмурив лоб, словно недоумевая.

— А чего тогда бояться, если он уже монах?

— Ну-у! — Хобан ухмыльнулся, похоже, его прямо распирало от гордости. — Он частенько нас навещает, так что мы уж кое-что знаем, как там у них в монастыре. И скажу вам — там ничуть не лучше, чем в деревне, правые и виноватые, делятся и переделиваются, все думают, как бы им обойти друг друга. Только спорят из-за всяких мудреных слов, а не из-за земли или там припасов.

— А им это, должно быть, как нам пироги с мясом, — Род оперся на изгородь. — Тогда слушай, что это за новость, тебе, должно быть, не терпится.

— С чего бы это? — Хобан нахмурился. — Что, небось снова монахи друг на дружку полезли?

— Еще как, — поддакнул Род. — Суди сам — аббат объявил, что Греймари выходит из-под Римской Церкви.

Хобан застыл, недоверчиво глядя на него.

— Увы, это правда, добрый Хобан, — кивнул Род, состроив печальную физиономию.

— Да, уж если и есть слова, из-за которых монахи ополчатся друг на друга, так это самое то, — прошептал Хобан. — Ведь кое-кому не понравится отрекаться от Рима. Может быть, вслух они и не скажут…

— В открытую — нет, — согласился Род.

— Еще бы, они будут хранить это в секрете, пока не наберут достаточно сил, чтобы перечить аббату. Верно? — Хобан заметно побледнел.

Род только молча смотрел на него, пока Магнус не подтолкнул его в плечо. Потом медленно кивнул.

— Да, это верно. Похоже, что твой брат немало рассказывал тебе о монастырской жизни, а?

Хобан нетерпеливо махнул рукой.

— Я же говорю, точно, как в деревне. Ох! Господи, дай моему братцу хоть немного мозгов, чтобы он держался от обоих лагерей подальше!

— Ты можешь помочь ему, не только взывая к Господу, — заметил Род и выждал, пока его слова дойдут до цели, и Хобан пристально посмотрит на него.

— Это как? Как я могу помочь моему брату?

— Сделать так, чтоб ему было нечего выбирать, — пояснил Род. — Чтобы одна из сторон была обречена на проигрыш, прежде чем начнет.

Хобан удивленно уставился на него, а Род в это время заглянул в круговорот мыслей, круживших в голове Хобана. Ничего удивительного, что брат Хобана смог попасть в монастырь — если он хоть немного похож на Хобана, то должен быть очень смышленым малым.

— Кто ты? — спросил наконец Хобан. — Ты такой же лудильщик, как и я.

— Я человек короля, — признался Род, — но этот парень и в самом деле мой сын. Я ищу на этих дорогах человека, у которого был бы в монастыре брат — и который бы любил своего короля.

Крестьянин прищурился, глядя ему прямо в глаза. Наконец он кивнул:

— Ты нашел такого человека. Что он должен сделать?

У Рода аж подпрыгнуло сердце, но он сдерживал себя железной рукой.

— Тоже отправиться в монастырь. Не возникла ли у тебя тяга к молитвам и размышлениям? Вряд ли они усомнятся в искренности брата их брата?

Хобан по-прежнему не сводил с собеседника глаз, и Род видел, как у него на лбу снова выступают капельки пота.

— И я должен передавать весточки об их намерениях тебе?

Род кивнул.

— Это просто. Тебе нужно будет только позвать тихонечко: «Передайте весточку королю», и сказать, что нужно. Будь уверен, Его Величество узнает об этом в тот же вечер.

— Маленький Народец? — вытаращил глаза Хобан. Когда Род кивнул, крестьянин добавил:

— Трудно поверить… Я в жизни никого из них не видел.

— И не увидишь, — покачал головой Род. — Но они тебя услышат, если только ты не станешь говорить внутри.

— Ну да, — губы Хобана сложились в усмешку. — В храм Божий они ни ногой.

— По своей воле — нет, — кивнул Род. Его мнение о Хобане росло с каждой минутой. Если он видит забавное даже в таком положении…

— А как, по-твоему, что сделают монахи, если узнают, что в их ряды проник шпион? — негромко спросил Хобан.

— Бичевание, — Род выдержал прямой взгляд парня. — Но ничего больше. В конце концов, они слуги Господни.

— Что же это за слуги Господни? — исказилось лицо Хобана. — Бросить вызов самому королю. Но не волнуйся. Я предан Его Величеству не меньше, чем Богу. Я стану твоим шпионом.

— Ты верный юноша! — вот сейчас Род ударил его по плечу. — Теперь ступай и занимайся своими делами как ни в чем не бывало — но завтра ты отправишься к вашему священнику и заявишь, что ощутил в себе зов Господень.

— Он не усомнится, — криво усмехнулся Хобан. — Они всегда охотно принимают новых людей.

— Чем их больше, тем ровнее они дышат, — согласился Род. — А теперь: смогу ли я чем-то помочь тебе, славный Хобан?

— Можешь, — согласился крестьянин, все еще не спуская с Рода глаз. — Я хочу знать имя Змия-Искусителя, соблазнившего меня в верность короне.

Род всмотрелся в глаза юноши, чувствуя тревожную дрожь, в его голове послышался голос Магнуса: «Осторожно, папа! Зачем ему это?»

«Чтобы верить мне», — так же мысленно ответил Род.

— Если ты робеешь просить эльфов, чтобы они принесли весть самому королю, то попроси их отыскать Верховного Чародея.

Вот теперь в глазах парня появилось почти благоговейное выражение, даже с легкой тенью страха. Хобан поклонился, коснувшись рукой лба.

— Вы оказали мне честь, милорд.

— Это я должен говорить так, — и Род снова хлопнул молодого крестьянина по плечу. — Ступай же, храбрый Хобан, и не бойся — и знай, что король и королева не забудут твоей службы.

— Моя служба — уже достаточная награда, ответил юноша с тенью улыбки.

Выпрямившись, он повернулся к плугу.

— Ну что ж! Если мне нужно делать свои дела, как ни в чем не бывало, так тому и быть. Доброго пути вам, милорд. И молодому господину.

Тут он поклонился Магнусу. «Взрослый кланяется мне!» — взвыли мысли Магнуса.

«Так поклонись в ответ, невежа!» — мысленно рявкнул Род. В могильном молчании Магнус поклонился Хобану.

Когда пахарь со своей упряжкой потащился дальше по полю, а лудильщик с сыном скрылись за поворотом дороги, Род сбросил шапку, закинул вверх голову и разразился триумфальным воплем.

— Замечательно, папа. Просто великолепно. Ты только что уговорил человека рискнуть собственной жизнью. Настоящая победа.

— Его не убьют, сынок, — Род напялил шапку обратно. — И я от всей души надеюсь, что его даже не отхлещут — зато он может спасти всю страну от войны!

Колючие ветки кустов разошлись в стороны, и наружу выскочил гуманоид шести дюймов ростом, в облегающей коричневой одежде.

— Вы звали эльфов, Лорд Чародей?

— Нет, просто праздновал маленькую победу, — улыбнулся человечку Род. — Извини, что потревожил.

— Нет-нет, я все равно вас искал. Вас призывают, милорд.

— Что, опять Их Величества? — скорчил мину Род. — Они что, двух дней без меня не могут обойтись?

— А ты и в самом деле этого хочешь, папа?

— Что верно, то верно, — вздохнул Род. — Передай им, эльф, что мы уже спешим.

Пирс спешил домой, пробираясь сквозь темный лес, кляня себя за то, что высунулся с мудрой идеей разделиться. Мол, если они вернутся в Раннимед разными дорогами, то жены не догадаются, что они собирались в лесу на троих. Теперь же, когда луна скрылась за тучами, а в ветвях над головой завывал ветер, эта мысль казалась вовсе не такой уж блестящей.

Что-то хрустнуло у гулены за спиной, сердце чуть не выскочило из груди, он поспешно обернулся, но ничего не увидел. Сумок или ветка сломалась, успокоил он сам себя, но все же припустил по тропинке в Раннимед еще быстрее. Всем известно, что в лесу полно духов, и не простых эльфов, а куда похуже и поопаснее…

В ночи прокатился бешеный рык, и прямо перед ним вспыхнули четыре огромных глаза. А под ними оскалились две огромные пасти, обнажив блестящие — и страшные — клычищи!

Пирс взвыл от ужаса и опрометью бросился наутек, уже не разбирая дороги, но огромные лапы затопотали у него за спиной, черная тень мелькнула мимо и гигантский пес встал перед ним на дыбы, испепеляя свою жертву двухголовым взором, две пасти яростно зарычали, брызгая слюной. Пирс завизжал, повернулся и снова припустил прочь, слишком хорошо слыша вой и удары огромных лап оземь, все ближе и ближе…

Выступавший из травы корень подставил ему ножку. Беглец кубарем полетел наземь, камень разодрал ему щеку, а огромные зубы сомкнулись на лодыжке. В панике Пирс заверещал, взбрыкнул ногой, каким-то образом снова оказался на ногах и снова побежал, на сей раз прихрамывая и во всю глотку завывая от страха.

Наконец-то он вылетел из-под деревьев на дорогу. Один-единственный раз ему хватило духу оглянуться — увы, две огромные головы мчались за ним по пятам, глаза полыхали огнем, а пасти блистали острыми зубами. Он только поперхнулся — кричать уже не было сил — и, мотнув головой, помчал как стрела, хотя ему казалось, что он бежит слишком медленно. Ноги горели, как на угольях, и каждый вздох разрывал грудь.

В конце концов ему навстречу понеслись дома, теперь он был уже совсем рядом с Раннимедом, но могучий лай все не затихал, наполняя ночную тьму. Он свернул за угол и…

Попал прямо в руки ночной страже.

— Стой-ка, дружище! Что это…

Но тут и стражники увидели пса, бросили Пирса и с воплями попятились, выставив пики наизготовку. На землю Пирс падал, рыдая от облегчения, — теперь он не одинок в этом ужасе.

Зверюга прыгнула, и стражник заорал от страха — что не помешало ему, уперев копье тупым концом в землю, выставить вперед острие. Зубы лязгнули о наконечник, и тварь с воем отскочила назад.

— Она боится холодного железа! — крикнул один из бойцов и даже шагнул вперед, прежде чем страх окончательно сковал ему ноги.

Огромный, черный, двухглавый пес с ревом присел, изготовившись к прыжку.

Двое стражников, собрав всю наличную смелость, перешли в наступление, тыкая вперед пиками и провозглашая: «С нами благодать Господня и ангелы Его!» Взревев, чудовище прыгнуло на них, но острие пики ударило его точно в сердце…

И чудище исчезло.

Ночь снова была тихой и спокойной. Стражники осмотрелись, чувствуя, как бешено колотятся сердца.

— Неужто пропало?

— Кажется, да! Хвала всем святым и ангелам!

— И доброму кузнецу, сковавшему это копье!

Затем они услыхали за спиной всхлипы облегчения и, оглянувшись, вспомнили про скрючившуюся фигурку на земле. Один из стражников озабоченно нахмурился, нагнулся и помог Пирсу встать на ноги.

— Куда тебя отвести, бедняга?

— В замок, — решил другой охранник все еще чуть дрожащим голосом.

— Он объявил что?

— Что он — архиепископ Греймари, — повторила Катарина. Лучи заката, переливаясь через стену сада, подсвечивали золотые волосы королевы, окутывая ее пламенем праведного отмщения.

— Нет-нет, — махнул рукой Род. — Нет, не то, это-то как раз не слишком невероятно. Вторая часть, там насчет отношений Короны и Сутаны.

— Он провозгласил, что мы, Катарина и я, должны во всем полагаться на его суждения, — ответил Туан. — По крайней мере, такова суть его послания.

— Ну еще бы! Почему бы ему просто не потребовать передать ему Корону?

— И это будет, не сомневаюсь, — резко, словно выдергивая отравленную стрелу, бросила Катарина.

Туан кивнул.

— Он только ждет нашего ответа.

— Пока еще нет, — стиснув в кулак всю накопившуюся усталость и злость, Род заставил себя трезво смотреть на существующее положение дел. — Он не может просто так объявить вас низложенными. Ему придется сделать несколько промежуточных шагов, скажем, сначала объявить вас еретиками, потом отлучить вас, а потом наложить отлучение от Церкви на всю страну до тех пор, пока вы не отречетесь от престола.

— Неужели он способен подвергнуть такой опасности души стольких людей? — содрогнулась Катарина.

— Вполне способен, если они станут между ним и властью, к которой он так рвется, — Род с трудом сопротивлялся искушению поведать ей, что в рай можно попасть и без Святого Причастия и что благодать Христова нисходит вовсе не по официальному указанию. Но все же сопротивлялся — средневековый разум не поймет ход ведущих к этому рассуждений. Для них святые таинства превратились в волшебство, и различие между двумя понятиями было для них далеко не таким четким, как для Рода. По крайней мере, так ему казалось. — Ведь именно власть — единственное, чего всем сердцем желает наш славный лорд аббат. Добиться власти. И если он решит, что у него появилась настоящая возможность, он, не задумываясь, созовет армию, чтобы атаковать вас всеми силами, которые сможет найти.

— Лорд Чародей, я не верю, чтобы священник мог настолько позабыть о нравственности! — потемнел Туан.

Для священника это действительно невозможно, но он найдет мало-мальски подходящее оправдание для того, что захочет сделать — и вывернет доводы так, что любое его действие будет нравственно — даже для него самого.

— Тогда мы должны ударить первыми! — Катарина укрылась в тени яблони.

— Нет! — вскинул голову Туан. — Это будет безрассудство и это будет грех!

Катарина вихрем обернулась к супругу, изумленная его тоном. Однако встретив его взгляд, она тоже потемнела, не только от раздражения, но и от дурных предчувствий.

Род сочувственно смотрел на них. Туан почти никогда не возражал Катарине впрямую. Но в этот раз за отказом стояла фанатичная вера, а это значило, что он не пойдет на попятный. И здесь для Короны таилась опасность пострашнее, чем церковный раскол, — раскол между Катариной и Туаном.

Конечно же, Род бросился на амбразуру.

— Забудьте о «грехе» — клирики просто обуздывают вас этим, заставляют делать то, что угодно им. Они с самого детства воспитывают вас в вере, что любой поступок против их слов — грех.

— Да как ты смеешь! — гневно взметнул голову Туан.

Сердце у Рода ушло в пятки.

— Хорошо, назовем это моим личным мнением…

— Нет-нет, это действительно так. Я достаточно понимаю в правлении, чтобы видеть это, — Туан покосился на солнце, лучи которого пробивались сквозь густую листву деревьев. — Да и молния тебя не испепелила…

Род чуть в обморок не упал от облегчения. Он даже выдавил ироническую усмешку.

— Сами понимаете, Ваше Величество, устами аббата Бог говорит далеко не всегда. И это приводит нас к первому, о чем вы сказали, — безрассудство.

Катарина вдруг насторожилась.

— В самом деле — полное безрассудство нападать на храм Господень, — согласился Туан. — Да все крестьяне, как один, поднимутся против.

— И многие лорды — тоже. Правда, не из-за религиозных убеждений.

— Это точно, — заявила Катарина. — Если они смогут поставить нас на колени, они снова станут полноправными правителями своих владений, как во времена моего деда.

Род совсем позабыл, что это было так недавно; неожиданно он осознал всю глубину сопротивления баронов гораздо яснее, чем раньше.

— И конечно, они просчитаются. Если аббат сможет поставить на колени самого короля, то знати он уж точно подрежет крылышки, одному за другим.

— Итак, мы пришли к тому, с чего начали, — кисло усмехнулся Туан. — Он будет властвовать.

— Несомненно. Вы не ошибаетесь, Ваше Величество, мы действительно имеем дело с зародышем теократии или «правления Божьего». Конечно, в действительности это не так. На самом деле это правление клириков, которые поминают Господа, только когда нужно оправдать свои поступки. Умение властвовать для священника — врожденное. Это основная причина, по которой они создали приходы и приходских священников — чтобы взять в свои руки власть над простым народом.

— Власть? — недоуменно сдвинул брови Туан. — Но какое отношение к власти имеет проповедь Слова Господня?

— Задумайтесь, ведь даже вы, со всей королевской конницей и всей королевской ратью, не можете управлять мыслями людей. А священник может — он просто говорит человеку, что думать о том или о сем — грех. Хуже другое, когда человеку указывают, о чем нужно думать, а если люди начинают о чем-то думать — у них руки чешутся за это взяться. Например, пойти священной войной на нечестивых — в роль коих, по-моему, вы уже попали.

Побледневшая Катарина изумленно уставилась на Чародея. Туан заметил это и грустно усмехнулся:

— Разве ты не видишь, радость моя? Если мы против Святой Матери Церкви, мы — самые неблагодарные из ее детей.

— Неужели наш народ поверит в такое? — прошептала Катарина.

— Еще как поверят, — успокоил ее Род. — Верующий никогда не усомнится в том, во что положено верить. Он просто пойдет да спросит у своего духовника.

— Но ведь тогда священники смогут заставить людей делать все, чего они ни пожелают!

— А священники повинуются архиепископу, — кивнул Род. — Хотите рецепт надежного правления? Мой вам совет, постригитесь в монахи и провозгласите себя архиепископом.

— Да, но монахи провозглашают, что слово Господне делает людей свободными!

— Оно делает свободными монахов. А крестьян? Ничуть не больше, чем они были. Это отличное средство, чтобы держать народ в узде. Только скажите им, что рожденному крестьянином положено крестьянином и оставаться, а любая попытка подняться вверх по общественной лестнице — грех. И подавляющее большинство из них преспокойно подчинится. И даже не станет особо возмущаться, что хлеба не хватает или новую одежду купить не на что — потому что им изо дня в день твердят, что Бог терпел и нам велел, и что блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное. Мол, на Небесах за все страдания воздастся сторицей — но здесь и сейчас они воздаяния не дождутся. Да, священники могут облегчать людские страдания, но те же священники мешают людям самим позаботиться о себе.

— Но как раз в этом и лежит основа всех притязаний аббата, — перебил Туан. — Он желает полностью взять в свои руки помощь бедным, чтобы облегчить их страдания.

— Само собой, и сделать их полностью зависимыми от него. И тогда вся чернь будет повиноваться только ему.

Туан поморщился: однажды он и сам сумел объединить раннимедских нищих и попрошаек в могучую армию.

— Не хочешь ли ты сказать, что Церковь жертвует, только чтобы получать?

— Нет-нет, конечно, начинается все совсем не так. Но пройдет совсем немного времени, и даже самый праведный и возвышенный духовник сообразит, что вокруг множество очень благодарных ему людей, которые с готовностью исполнят все, что он им ни прикажет. И вот тогда он начнет возвращаться к заботам мирским.

— Ну, Лорд Чародей! — всплеснула руками Катарина. — Такое даже мне не могло прийти в голову! Ты что же, хочешь сказать, что у Церкви вообще не должно быть никакой власти?

— Ну, мне не хотелось, чтобы меня поняли настолько прямолинейно, но раз уж вы сами сделали такое заключение — да. Именно это я и хотел сказать.

— Но Церковь не сможет служить Господу, если у нее не будет никакой власти в миру, — возразил Туан.

— Еще как сможет — проповедью и поучением. Церковь, кажется, должна учить свою паству жить праведной жизнью, а не заставлять силой. Церковь не должна обладать светской властью, Туан. Власть разлагает, а аббат, ныне архиепископ, метит к абсолютной власти. Слово «иерархия» придумали именно клирики. Это означает «священное правление». Или «правление святых». Но когда они начинают править, они перестают быть святыми. Абсолютная власть развращает священника так же абсолютно, как и рыцаря, или купца.

— Или короля? — глянул на него Туан.

— Ваша власть не абсолютна, Ваше Величество, — покачал головой Род. — Уж ваши бароны об этом позаботятся. Да и аббат тоже отхватил свой кусок. Если бы ваша власть была абсолютной, разве смог бы аббат собрать армию, когда он выступил против вас в последний раз?

Туан отвернулся, окинул взглядом сад. Потом кивнул.

— Да, в этом ты прав, лорд Гэллоуглас. В этом мы должны открыто противостоять Церкви.

Род с огромным облегчением вздохнул. Наконец-то Туан вышел из своего религиозного дурмана. Он кинул взгляд на Катарину и увидел в ее глазах не меньшее облегчение и благодарность. Род улыбнулся в ответ королеве, с изумлением сообразив, что сейчас он впервые чувствует себя действительно ее союзником.

— Однако не стоит и идти напролом, — напомнил он. — Не дайте народу ни единого повода считать вас дьяволом во плоти, наш новый архиепископ и так позаботится об этом.

Туан сардонически усмехнулся.

— Хорошо сказано, лорд Чародей. И потому нам нужно отказать в его требованиях — и только.

— И ничего больше? — нахмурилась Катарина.

— Будет и больше, — поглядел на нее Туан, — но начинать битву с рукопашной — плохая тактика. Пока ему достаточно будет увидеть наши передовые дозоры.

— И до чего мы дозреем? — покосился на короля Род.

— Легкий упрек, если будет угодно. Наши герольды объявят, что хотя мы и королева обладаем всей полнотой светской власти, мы тем не менее признаем право аббата святого ордена приказывать своим монахам и судить по всем вопросам веры, открытым для обсуждения.

— Ага… — Род задумчиво потер подбородок. — Кажется, это могло бы прозвучать несколько… эээ… напористей?

— Нет, — Катарина стала рядом с Туаном и взяла его за руку. — Король выбрал верные слова, лорд Чародей. Обращаясь к аббату ордена, он тем самым не признает его титул архиепископа, а говоря о вопросах, «открытых для обсуждения», отказывается признать разрыв с Римом.

Подумав, Род кивнул.

— Да, тонко сформулировано. И не только на словах, но и в том, что осталось не высказано. Может быть, даже слишком тонко, вы уверены, что значение этих слов будет понято правильно?

— Будь уверен, лорды поймут их, как надо, ответил Туан. — И аббат тоже. Уж будь уверен.

— Они поймут, это уж точно, — повторил Род Фессу, когда они галопом мчали домой. — И их отпрыски тоже. Как я рад, что Туан решился на поступок.

— И когда герольды объявят об этом решении по всей стране, эти слова станут законом.

— Разумеется, и без сомнения, станут частью любого свода законов, понимает это Туан или нет.

— Разделение Церкви и Государства, — заметил Фесс, — жизненно важный принцип демократии. Даже ты сам не смог бы устроить лучше.

— И это только к лучшему, — усмехнулся Род. — Напомни, чтобы я оставил себе копию этого указа.

— …во всех вопросах духовных или касающихся Веры, — писарь поднял глаза от пергамента и вопросительно посмотрел на Их Величества.

Туан медленно кивнул, а Катарина истолковала сей жест:

— Великолепно. Каждое слово на своем месте и ничего не упущено.

— Отлично. Сказано не больше и не меньше, чем мы хотели сказать, — тут Туан посмотрел на писца. — Перепиши это, в точности, как прочел, и отдай своим ученикам, пусть сделают к завтрашнему утру два десятка копий. Завтра я пришлю за ними.

Писец кивнул.

— Все будет исполнено в точности, как вы велели, Ваше Величество.

Он попятился к двери и вышел. Туан со вздохом поднялся, уперся руками в спину и выгнулся, потягиваясь.

— Что ж, дело сделано. С сердца словно камень упал. Пойдем, пора ложиться.

Улыбка растопила жесткую неумолимость на лице королевы, она подошла к супругу, взяв его за руку. Обменявшись улыбками, они направились к двери.

На пороге стоял сэр Марис.

Катарина и Туан остановились, улыбки растаяли. Затем Туан снова расправил плечи, чувствуя, что вес ответственности, еще не успев как следует раствориться, снова устраивается поудобнее.

— Что за неотложное дело привело тебя, сенешаль, что ты решился подняться в королевские палаты в столь поздний час?

— Перепутанный крестьянин, Ваше Величество.

— И только? — поднял брови Туан. — Не темни, сэр Марис! Должно быть, дело серьезное, иначе тебе не было бы нужды тревожить нас.

— Это так, Ваше Величество, — поклонился сэр Марис. — Я решился известить вас, потому что меня беспокоит история, которую он рассказывает. Умоляю, прислушайтесь к его словам и решите сами.

— Ну так веди его, — Туан жалобно покосился на Катарину и снова уселся в кресло. Та стала рядом, положив руку королю на плечо.

Сэр Марис вышел за дверь, махнул рукой, и в комнату робко заглянул насмерть перепуганный крестьянин, нервно теребя в руках шляпу.

— Не бойся, — приказал сэр Марис. — Ты стоишь перед твоими сюзеренами, чья единственная забота — твоя зашита и благополучие.

Если у крестьянина и были определенные сомнения на этот счет, он не показал виду, а только поклонился до самой земли, может быть, чтобы скрыть выражение лица.

— Ладно-ладно, переломишься, — нетерпеливо махнул рукой Туан. — Как твое имя и откуда ты?

— Пирс, Ваше Величество, — разогнулся крестьянин. — Я конюх на постоялом дворе «Красный Бочонок».

— Хорошо, Пирс. Отвечай, что испугало тебя.

Пирс сглотнул и еще сильнее принялся мусолить шляпу.

— Час назад, Ваше Величество, я шел домой…

— Так поздно? — перебила Катарина. — Где ты был в такое время?

Крестьянин покраснел.

— Я… мы с друзьями… ну…

Не может найти нужное слово, догадался Туан.

— Ты и твои друзья искали развлечений?

— Вроде как. Мы пили эль и рассказывали всякие… истории.

Туан покосился на Катарину, а потом снова посмотрел на крестьянина.

— Ты женат?

Пирс снова сглотнул и кивнул, потупив глаза.

— А где же вы пили? — спросила Катарина.

— В лесу, на полянке…

Катарина отвернулась, воздев очи горе, но Туан сохранил серьезное лицо.

— И что же случилось по дороге домой?

Пирс набрал полную грудь воздуха и, запинаясь, пристыжено поведал им все случившееся. Когда в его рассказе возникла слишком длинная пауза, король пробормотал:

— Эта тварь, должно быть, и в самом деле из пекла! Даже я испугался бы такой.

Ободренный такой репликой, Пирс кое-как довел рассказ до конца. Наконец он умолк и замер перед Их Величествами, опустив голову и все так же теребя шляпу.

В комнате для аудиенций воцарилась тишина. Король разглядывал свои сложенные руки, королева с жалостью смотрела на Пирса. Пирс украдкой покосился на королеву и снова уставился на свою измятую шляпу.

Король поднял голову.

— А потом стражники привели тебя к сэру Марису?

— Да, Ваше Величество, — кивнул Пирс. — Я пошел бы за ними куда угодно.

— Еще бы, — кивнул Туан и снова погрузился в раздумья.

На этот раз молчание нарушила Катарина.

— Вы выпили много эля? И рассказывали о привидениях и духах?

Пирс замялся.

— Говори правду! — приказала она.

— Насчет выпивки — да, — признался туляка весьма неохотно, — а вот насчет духов…

— О чем тогда вы говорили?

Пирс судорожно глотнул.

— О женщинах? — поднял глаза Туан. Пирс только кивнул.

— Ладно, все равно вы выпили и крепко. А стражники тоже видели привидение? — тут Туан посмотрел на сэра Мариса.

— Да, Ваше Величество.

— Должно быть, и жители окрестных домов тоже, — поджал тубы Туан. — Не сомневаюсь, эта новость уже облетела весь город. Нет ли сомнений в этих стражниках?

— Нет, Ваше Величество. Все надежные люди, все были трезвые. Все четверо описали призрака одинаково и рассказали одну и ту же историю.

— Значит, он был настоящий, насколько может быть настоящим призрак, — кивнул Туан. — Благодарю тебя, Пирс.

С этими словами он вынул из кошеля золотой и бросил крестьянину.

Пирс поймал монету, разглядел ее и разинул рот.

— Поблагодари своего святого, что спас тебе жизнь, — резко добавила Катарина. — И впредь по вечерам сиди дома, с женой.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — забормотал Пирс, почтительно кланяясь. — Слушаюсь…

— То-то же. А теперь отправляйся прямиком домой и никуда не сворачивай!

Крестьянин снова поклонился и торопливо шмыгнул прочь, подальше от наводящих ужас суверенов.

В комнате снова наступила тишина. Король смотрел на пламя в очаге, королева смотрела на короля, а сенешаль уставился на короля с королевой.

Наконец Туан повернулся к сэру Марису.

— Ты поступил правильно, что сразу же привел этого человека сюда.

Сэр Марис поклонился.

— А сколько было других, — продолжал Туан, — о которых ты не доложил нам?

Сэр Марис застыл, не успев поднять голову. Затем медленно выпрямился.

— Три, Ваше Величество. Одна — старая дева, божившаяся, что ее хотел совратить дух крестьянина, и только оказавшиеся под рукой четки спасли ее, еще один — бондарь, который влил в себя столько пива, что стал похож на один из собственных бочонков. И третий, простой мальчишка, который клялся, что за ним гналась пука, заколдованный светящийся конь, который отстал, только когда показались городские огни.

— И кроме них этих призраков никто не видел?

— Да, и… — замялся сенешаль.

— И у тебя были причины не верить, что все эти призраки являлись им на самом деле, — ядовито усмехнулась королева.

— Так, Ваше Величество.

— Никогда не бойся быть с нами откровенным, сэр Марис, — начал Туан, надеясь, что эти мягкие слова предупредят Катарину, явно собиравшуюся отчитать старого рыцаря — и попутно отбросить сказанное им, как бредни. — Но в этот раз призрака видели и другие.

— Многие, Ваше Величество, — и слышали тоже. Туан кивнул.

— С этого часа ты будешь сообщать нам обо всех таких случаях, даже если это окажутся не больше, чем простые бредни выживших из ума старух. Мы благодарим тебя, сэр Марис. Доброй ночи.

Старый рыцарь кивнул и ретировался за дверь.

Туан еще несколько минут сидел неподвижно, накрыв ладонью руку Катарины на его плече. Наконец он прошептал:

— В Раннимеде никогда не водилось нечистой силы, милая моя.

— Никогда, — ответила Катарина очень тихо, почти неслышно. — Что за напасть обрушилась на нас, милорд?

— Что за напасть? — повторил он. — И кто тому виной?

Глава одиннадцатая

— О нет, милорд, — возразила баронесса Реддеринг, — когда старый Адам принес нам эту новость, мы были весьма… встревожены.

— Адам? — недоуменно посмотрел на нее архиепископ. — Разве не брат Феликс поведал вам об этом?

— Нет, не он, — удивленно подняла взгляд баронесса. — Старый Адам.

— Вот как? — архиепископ повернулся к старику. — А откуда ты узнал об этом, Адам?

— От брата Феликса, милорд, как только он вошел в ворота, — ответил Адам с мрачным удовлетворением. — Он хотел было промолчать, но я не отставал до тех пор, пока он не выдержал и не рассказал.

— Что ж, его трудно обвинить, — вздохнул архиепископ. Он прекрасно помнил назойливость старого Адама. Но раздражение осталось. — Могу поклясться, что скрыть от тебя тайну сможет только такой же надоеда, как и ты. Но почему тогда он не передал эту весть Ее Милости?

— А я его тут же отправил восвояси, — еле заметно усмехнулся Адам. — Уж теперь-то в нем не было никакой нужды, я и сам мог все сообщить Ее Милости.

— Адам! — охнула шокированная баронесса. Архиепископ только покачал головой.

— А мой приказ, отданный ему, для тебя ничего не значил? Вижу, что нет.

Старый Адам собрался было ответить, но баронесса успела перебить его.

— Хватит, Адам, ты можешь идти, — и взмахнула рукой, отсылая его прочь. — Чтобы сопровождать меня в присутствии милорда аб… ах, архиепископа, вполне хватит и моей внучки, — она слегка покраснела, учтиво наклонив голову в сторону архиепископа.

— Как будет угодно вашей светлости, — проворчал Адам и поплелся к дверям.

Архиепископ с улыбкой вернул поклон.

— Благодарю вас, леди, за то, что не забываете мой новый титул.

— Вы должны дать отставку старику Адаму, — обратилась к бабушке леди Мэйроуз. — Отправьте его в какую-нибудь деревеньку подальше, и пусть доживает там свои дни. Он совсем выжил из ума, порой он становится таким несносным, что я еле сдерживаюсь, чтобы не накричать на него!

— Толку от этого будет ни на грош, — заметил архиепископ, — он просто не обратит внимания. Это не старость сделала его таким. Двадцать лет назад, когда я был еще капелланом, он уже был таким въедливым.

— Тогда хвала Небесам, что я родилась не в этом доме, — съязвила леди. При этих словах тень скользнула по лицу баронессы, и архиепископ поторопился отвлечь ее от воспоминаний о тех обстоятельствах, при которых ее покинул сын, и о женщине, что послужила причиной этого.

— Миледи, почему же эта новость о моем новом титуле так удивила вас? Я ведь заблаговременно поведал вам о том, что у меня на уме?

— О! Одно дело — говорить об этом, милорд, и совсем другое — услышать, что все уже свершилось, — баронесса, кажется, до сих пор была взволнована. — И в вашем обращении говорилось еще о том, что король и королева должны руководствоваться велениями Церкви.

— Он и об этом говорил, бабушка, — напомнила леди Мэйроуз.

— Говорить-то мы говорили, но я не думала, что Его Све… Его Святейшество объявит об этом во всеуслышание.

— Я не мог поступить иначе, объявляя о своем новом титуле, — лицо новоявленного архиепископа посуровело. — Ибо власть короля — от Бога, а клирики — глас Божий среди людей.

— Но король с королевой ответят вам, что власть им досталась не от Бога, что власть завоевали их предки, — возразила баронесса.

— Это не так! Ибо они называют себя монархами «милостию Божией»! И герольды возвещают эти слова впереди королевских процессий, и в каждом королевском указе!

— Вот именно, леди Мэйроуз, вот именно, — кивнул архиепископ, одарив ее теплым взглядом. — И если они — монархи милостию Божией, то и их владения должны быть владениями Господа — а раз так, то слуги Господни должны направлять их.

— Я не сомневаюсь в ваших словах, — быстро ответила баронесса. — Ибо кто я такая, простая мирянка, чтобы оспаривать слова архиепископа?

Глаза леди Мэйроуз сверкнули, но она промолчала.

— И я знаю, что вы правы в том, что отделяете нашу Церковь от Римской, — продолжала баронесса, протянув было свою руку, чтобы взять под руку архиепископа. Однако ее ладонь задержалась, а потом и вовсе вернулась на место.

— И потому вы должны быть архиепископом, — заключила она, — и с этим я согласна, и я ничуть не сомневаюсь в том, что вы поступаете правильно, объявляя, что король и королева должны повиноваться вам. Но должна признаться, — тут она слегка покраснела, — что я больше верю отцу Уиддекомбу, чем его доктринам.

— То есть вы верите в них лишь потому, что отец Уиддекомб считает их истинными? — улыбка архиепископа потеплела, но сквозь нее просвечивала тень разочарования. — Должен предостеречь, моя духовная дочь, — не гордыня ли кроется за твоей верностью?

Баронесса покраснела и опустила глаза. Леди Мэйроуз ехидно усмехнулась:

— Нисколько, милорд! Она только и делает, что с утра до вечера возносит хвалу и радуется, сколь чудесно, что аббат, а ныне архиепископ, — ее духовник!

— Я так и думал, — архиепископ самодовольно ухмыльнулся. — Должен признаться, что эти слова согрели меня. Тем паче, дочь моя, гони прочь от себя грех гордыни.

— Я отдаю этому все силы, святой отец, — отозвалась баронесса, не поднимая глаз.

— А вы, леди Мэйроуз?

— Должна признаться, что тоже отчасти виновна в грехе, о котором говорила моя бабушка, — улыбнулась в ответ леди Мэйроуз. — Но ах! Я так горда вами, святой отец, вашей отвагой и проницательностью, с какими вы решились порвать с Римом!

— В самом деле? — архиепископ, кажется, был удивлен.

— Да, и более того! Папа Римский слеп, если не видит, сколь ужасному поруганию подвергает его власть король! Как! Неужели Их Величества превратят благородную знать в холопов, потакающих любым их капризам?

— Хорошо сказано, — баронесса посмотрела на внучку с гордостью, но и с печалью. — Однако должна сказать, что твои слова изумляют меня. Помня о…

Тут она замолкла, словно спохватившись.

— Помня о безумии моих родителей? Ну же, бабушка! Да, в глубине души они оба — добрые люди, но их взгляды — предательство благородной крови! Как они могут мириться с тем, что закончится их крушением? Не понимаю — и еще больше не понимаю, как они могут не думать о своей дочери, которую их безропотность оставит нищей! — и леди Мэйроуз кинула на архиепископа пламенный взгляд. — А Рим лишь потворствует и попустительствует Короне, а значит, и упадку знати! Нет, милорд, я не вижу в Папе ни зернышка праведности! И хвала Небесам, что вы отправили его восвояси!

— Ну, может быть, сказано несколько резко, — усмехнулся архиепископ, — но такова была необходимость.

— Ах, как вы отважны, как сильны! — прожгла его взглядом леди Мэйроуз. — И как мудры! Один вы поняли, что лишь мудрая рука Церкви приведет народ Греймари к счастью! Судите сами — королевское войско, спеша поскорее истребить всех, кто противится воле Их Величеств, лишь вытаптывает посевы, а их судьи только и знают, что жестоко наказывать несчастных, которые всего-то и хотели добыть себе на хлеб! А теперь, говорят, эти надменные владыки поговаривают о том, чтобы вырвать у людей из горла последний кусок королевскими налогами, помимо тех, что взимают их хозяева!

Правду сказать, она этого не слышала. Более того, теперь от знати не требовалось отправлять королю налоги, и ожидалось, что они соответственно снизят свои собственные.

— Это всего лишь слухи, — пробормотала баронесса.

— Слухи не без оснований, не сомневаюсь. Они сделают и это, и гораздо худшее, и ни один не скажет им: «Нет!» Должен был найтись человек, что прикажет этим коронованным хищникам: «Довольно!» И кто же сможет это, кроме Церкви?

— Вы вдыхаете в меня новые силы, леди Мэйроуз, — не сводил с нее глаз архиепископ. — Должен признаться, я уж начал сомневаться в правильности моего курса.

— Нет-нет! — воскликнула она. — О наш духовный повелитель! Не отступайте, не сдавайтесь, не поступитесь ни малой толикой того, что вы уже совершили! Нет, вы должны быть стойким, а если понадобится — то и призвать против них все силы, какие только возможно! Ибо никто не сможет спасти крестьян, кроме Церкви — и ваша благая воля направит сильную руку Короны так, чтобы облегчить участь всех бедняков, не обирая господ, и не низводя их до положения черни!

Заслушавшийся архиепископ все сильнее и сильнее кивал головой.

— Именно так, именно так я и думал в глубине души! Но что вы ответите тому, кто спросит — где взять столько золота, чтобы у крестьян были и крепкие дома, и добрая одежда?

— А деньги, отнятые из загребущих лап Короны! Да если бы даже малая часть дани, которую должен уплатить каждый из лордов, если бы малая часть осталась для его приходской церкви, и того бы хватило!

— Конечно, конечно, — закивал архиепископ. Сейчас он уже не видел перед собой ничего, кроме леди Мэйроуз. — А как, как вы думаете, что бы вы сказали сим надменным владыкам, которые поставили предел нашим духовным полномочиям?

— Я объявила бы их павшими и грешниками! — не задумываясь, ответила наследница баронессы. — Я бы выставила их перед всем миром на посмешище, как гордецов и сребролюбцев! Я объявила бы их отступившими от веры и преступниками перед лицом Божьим! И я бы призвала всех истинно праведных лордов, со всей их ратью, если потребуется, и силой оружия преподала бы этим надменным монархам должный урок.

— Если вы на это готовы, — прошептал архиепископ, так и не сводя с нее глаз, — то у вас воистину пламенное сердце и праведная душа, постыдившая бы многих святых.

Забытая всеми баронесса явно не поверила его словам.

Бром О'Берин в раннимедском замке имел собственные покои, и он усердно делал вид, что и в самом деле там живет. В конце концов, не стоило обижать Их Величества в лучших чувствах, и потому он и в самом деле пользовался своими комнатами по мере надобности — например, для того, чтобы выслушивать донесения лазутчиков, причем не только эльфов. И конечно, для встреч с Верховным Чародеем.

Впрочем, на этот раз перед ним стоял именно эльф, со знанием дела качающий головой.

— Это и в самом деле оказался баньши, мой грозный лорд! В замке маркиза Д'Арригато.

— Неделю назад, говоришь? — переспросил Бром. Эльф кивнул, а Бром задумчиво продолжил:

— И никто в этом замке не умер…

Эльф снова кивнул:

— Я еще ни разу не слышал, чтобы баньши ошибались. Кроме того, что бродил по стенам замка здесь, в Раннимеде, четырнадцать лет назад.

— Ну, про этого-то мы знаем, а? — усмехнулся Род. Вышеупомянутый баньши был всего лишь голографической записью, включавшейся дистанционным управлением.

— Угу, — эльф прищурился. — Тот баньши был даже не из рода Плантагенетов.

— У ихнего баньши тоже было немало поводов показать себя. Впрочем, может быть, он просто выдохся. В этой семье случилось слишком много смертей.

— Такова цена рождений, — вздохнул эльф.

— Но платить ее нужно не раньше, чем подойдет срок, — поворчал Бром, — а те уроды, которых ты видел, ничуть не реальнее болотных призраков.

— Я знавал многих болотных призраков, Ваше Величество, — обиженно выпрямился эльф, — и они были весьма приятными существами, почти все.

Род от всей души понадеялся, что ему не придется встретиться с теми из них, кто был «почти».

— А остальные чудища, о которых ты слышал, все были ненастоящими?

— Те, которых видели эльфы, — да, — ответил эльф. — Про тех, о которых рассказывали смертные, мы не можем ничего сказать.

— Но и они, наверное, были только бутафорией, — проворчал Бром. — Когда их появляется сразу целая орава, наверняка все они одного покроя.

— А если они ненастоящие, то, стало быть, их создали люди, — кивнул Род. — Я не рассказывал вам о том эспере-шпионе, которого почувствовала Корделия, нет?

— И мальчишки тоже? Да, рассказывал, — Бром проявлял к детям Гэллоугласа особый интерес. — Ты еще тогда сказал, это знак того, что аббат — который сейчас зовет себя архиепископом — заморочил голову кому-то из колдунов, чтобы те ему помогали.

«Обобщение при недостатке данных», — вздохнул голос Фесса в передатчике, имплантированном у Рода за ухом. Род, не обращая внимания на лошадиные подсказки, твердо ответил Брому:

— Я и до сих пор так думаю, хотя это кажется и немыслимым союзом. В конце концов, когда начинается охота на ведьм, впереди толпы всегда идут монахи.

— Далеко не всегда, — возразил эльф-лазутчик. — Чаще всего «Ату его, ату!» кричат самозваные святоши.

— Тоже верно. И все же человек, рвущийся к власти, может объединиться с кем угодно, — подытожил Бром. — И как бы ты разделался с ними, Лорд Чародей?

— Излечил бы подобное подобным. Никаких монахов — послал бы против других колдунов.

— И я так думаю, — кивнул Бром. — Я посоветую Их Величествам предупредить Королевский Ковен, чтобы те ожидали появления в окрестностях новых чудовищ и немедля избавлялись от них.

— В общем-то, мы уже сделали это. Только не предупреждали Их Величества. Вот ты этим и займись, а я снова двинусь в путь. Может быть, мне удастся найти предводителя этих колдунов и привезти его сюда.

— Вот так всегда, — возмущенно покосился на него Бром. — Пойдешь шляться по дорогам вместо того, чтобы принять на себя бремя ответственности.

— Моя совесть это выдержит, — ухмыльнулся Род. — И потом, единственный, кроме меня, кто сможет найти предводителя эсперов, это Гвен. Тебе бы не хотелось, чтобы она в одиночестве разгуливала по дорогам, правда?

Брому оставалось только негодующе воззриться на него. Гвен была его дочерью, хотя об этом знали только он и Род. Он скорее бы позволил сжечь себя заживо, чем допустил бы, чтобы с ней что-то случилось.

— Ты бьешь ниже пояса, лорд Чародей!

— Угу. Здорово, правда? И потом, если меня не будет под рукой, может быть, до Туана и Катарины наконец дойдет, что Гвен справится с любыми неприятностями, которые у них возникнут, ничуть не хуже меня.

— Ничуть… — проворчал Бром. — Я не желаю, чтобы она ввязывалась в битву!

— Что не помешало ей несколько раз тебя ослушаться. Да знаю, знаю, ты куда охотнее пожертвуешь мной, чем ею. Что ж, Бром О'Берин! Посмотрим, приду ли я на твою следующую Дикую Охоту!

— Скорее она придет к тебе, — рыкнул Бром, — хотя слово «придет», может быть, не самое точное. Ну ладно, выметайся отсюда! Дорога — лучшее место для таких конокрадов!

— Конокрадов, конокрадов… А свою-то кобылку проморгал, — Род подтянул Фессу подпругу. — Иногда мне кажется, что старый эльф и в самом деле любит меня.

— Просто добрая дружба, — успокоил его Фесс. — Вы делили вместе немало забот и радостей.

— Ты имеешь в виду детишек? Да, когда удается, мы приглашаем его отужинать с нами, — тут Роду в голову пришла неожиданная мысль, и он озабоченно нахмурился. — Послушай, а ведь если бы дети не почуяли этого эспера-шпиона, я бы так и не сложил два и два. А оказалось, что на стороне архиепископа работает целая организация эсперов.

— Но кто же еще… Снимаю вопрос. В этой стране может быть случиться все, что угодно.

— Вот именно, — кивнул Род. — Старые бабули могут лепить всяких страшилищ из ведьмина мха, даже не подозревая, что они — проективные телепаты, в полной уверенности, что просто рассказали внукам сказочку на ночь. Или девушке приснился кошмар, и она, сама того не ведая, проецирует его в сознание других людей.

— И все-таки, Род, вероятность возникновения столь значительного числа феноменов за столь короткий срок…

— Подозрительные действия — вражеские действия. Все правильно, — помрачнел Род. — И хуже всего, что это происходит по всей стране, в каждом герцогстве, графстве, в каждом приходе. Эльфы собрали длиннющий список.

Он потряс головой.

— Нет, когда столько эсперов воюют на стороне аббата, кто-то непременно должен ими командовать. Против нас сражается целая организация, а не просто кучка одиночек, наслушавшихся проповедей приходских попов.

— И вот еще, Род… Ты не самый крупный знаток тонкостей псионики, — деликатно заметил Фесс.

— Хочешь сказать, мне понадобится эксперт? — огрызнулся Род. — Я не знаю никого лучше, кроме…

Тут он осекся. Фесс тактично хранил молчание. Пауза затянулась на столько тактов, что Род наконец решился.

— Ну ладно!

Он бросил поводья и выбежал из стойла с криком:

— Корделия! Собирайся!

— И вот каков их ответ! — брат Альфонсо припечатал свиток к столу. — У них не хватило вежливости, даже чтобы прислать это вам личным посланием! Пришлось тайком получить список от королевского клерка, нашего дьякона!

— Ты прав, — новый архиепископ мрачно уставился в камин. — Вопиющее нарушение приличий.

Ни один из них даже не вспомнил о собственном промахе — король и королева тоже не получали известия о том, что аббат сам себя произвел в архиепископы. Приходские священники просто объявили об этом пастве с кафедр.

— Это нас совсем не устраивает, милорд, — возмущался брат Альфонсо. — Это заявление, что, мол, Корона правит, а вопросы Веры, так и быть, пускай остаются за Церковью, не говорит ничего нового!

— Да, ничего, что не было бы сказано прежде, — тяжело кивнул архиепископ. — Он не уступил ни дюйма.

— Мы тоже не отступим! — вскричал брат Альфонсо. — Это не ответ! Как, милорд! Неужели вы примиритесь с этим?

— Ну уж нет! Король должен высказаться открыто! И мы должны найти способ подтолкнуть его!

— Подтолкнуть? — возмущенно переспросил брат Альфонсо. — Нет, милорд! Вы должны потребовать! Не позволяйте ему так издеваться над вами!

— Требовать? — вскинул голову аббат. — О чем ты, брат Альфонсо? Подданному не подобает требовать у своего суверена!

Тут до аббата дошел смысл сказанного им, и глаза его слегка расширились.

— Подданному, как же! — ехидно фыркнул Альфонсо. — Архиепископ — подданный короля! Никак нет, милорд! Вы — Первое сословие, а он — Второе. Или вы скажете, что слуги Господни носят это звание просто так?

— Нет, не скажу, и ты это прекрасно знаешь, — архиепископ отвернулся, переплетя пальцы так, что костяшки побелели. — Мы — Первое сословие, потому что мы ближе к Господу, самые праведные и потому наиболее заслуживающие уважения. Но и знать, брат Альфонсо, зовется Вторым сословием потому, что они заботятся о телах наших братьев во Христе точно так же, как Первое сословие печется об их душах.

— Но душа важнее, чем тело, — напомнил брат Альфонсо, — и потому Первое сословие выше Второго.

— И потому Второе должно подчиняться Первому. Да-да, я понимаю, — и архиепископ опустил подбородок на руки, глядя в огонь.

— Ну вот, милорд. Вы потребовали лишь того, что давно пора было потребовать. И если король не признает превосходства Святой Матери Церкви, разве он не идет против слова Господня?

— Что ты сказал? — задумчиво нахмурившись, обернулся к нему архиепископ.

— Я всего лишь предложил вам приманку, на которую может клюнуть этот надменный монарх. Тогда он покажет свое истинное лицо. Подумайте только, милорд, — разве Греймарийская Церковь — не Истинная Церковь?

— Ты прекрасно знаешь, что это так!

— Тогда как назвать человека, который отрекся от нее?

Архиепископ помолчал, не сводя с собеседника расширившихся глаз. Потом медленно покачал головой.

— Ты прав, брат Альфонсо. Он еретик.

— Чего тебе? — нахмурился выглянувший сквозь кованую решетку ворот монах.

Монастырский страж глядел с явным подозрением, но Хобан ответил открыто:

— Я испытываю тягу к святой жизни.

Какое-то время монах смотрел на него, потом отодвинул засов и приоткрыл створку.

— Входи. Брат Майлз!

Хобан вошел внутрь и увидел второго монаха, сидящего у стены, уткнувшись в молитвенник. Монах поднял голову, сунул молитвенник в рукав и поднялся, вопросительно глядя на них.

— Отведи этого доброго человека к наставнику послушников, — продолжал привратник.

Брат Майлз кивнул и махнул Хобану рукой — пошли, мол.

Провожатый привел молодого крестьянина в небольшой дом, стоявший недалеко от ворот, в пустую комнату с парой жестких стульев с прямой спинкой и несколькими отощавшими физиономиями святых, глядевших с голых, беленых стен.

— Садись, — кивнул он и исчез.

Хобан с любопытством огляделся по сторонам, немного испуганный почти безжизненной чистотой комнаты. Но понемногу напряжение спадало, несмотря на фальшивый повод, под коим он проник сюда, и даже эти стены стали казаться не такими уж безжизненными, а просто чистыми. Когда появился наставник послушников, Хобан чувствовал такой душевный покой, что даже позабыл о своей миссии.

— Благослови тебя Бог, — с этими словами наставник уселся напротив. Он был высокий, тощий, со впалыми щеками и слегка смахивал на пойнтера, настороженно замершего при виде фазана.

— Как твое имя?

— Меня зовут Хобан, — встал лазутчик.

— Сиди, сиди, — помахал рукой священник. — Я отец Ригори. Так ты думаешь, что призван служить Господу?

— По-моему, да, святой отец, — к собственному изумлению, Хобан понял, что говорит правду. — Откуда мне знать наверное?

— Проживешь несколько месяцев среди нас, узнаешь, славный юноша, — тут глаза мастера блеснули. — Но скажи мне, что привело тебя к такой мысли?

С толикой стыда Хобан припомнил, как его брат Анно впервые навестил семью, только-только став монахом, с какой завистью он смотрел на брата, как думал, а не оставить ли и ему мирскую суету.

— Мой брат, святой отец. Когда он впервые навестил дом, покинув эти святые стены, я подумал, что, может быть, мне тоже стоит избрать этот путь.

— Так у тебя здесь брат? — ухватился за его слова наставник.

— Да, святой отец. Его зовут Анно, мы из деревни Флэморн.

— Я знаю его, — по лицу монаха скользнуло сомнение. — Он здесь уже два года, сейчас он дьякон. Не пройдет и года, как он отправится служить в приход. А почему же ты так долго решался?

— Ах, святой отец! — повесил голову Хобан. — Я всего-навсего простой работяга с крепкими руками, и вовсе не такой головастый, как мой брат.

— Это верно, тебе придется научиться многому, — кивнул наставник, — но усердие и вера здесь значат куда больше, чем зубрежка. Ибо в конце концов Господь наш печется о твоей душе, твоей вере и твоем милосердии. Людская премудрость для Него ничто, но те, кто пасет овец Его, должны знать Слово Господне.

— Я хочу учиться, — с жаром ответил Хобан.

— И этого довольно, — кивнул отец Ригори. — Лишь усердие и вера смогут вдолбить в твою голову те истины, которые ты должен знать.

Монах поднялся.

— Я мог бы рассказать тебе о нашей жизни куда больше, славный Хобан, но думаю, что об этом позаботится твой брат. Пойдем. С этой минуты ты — послушник среди нас. Я отведу тебя к Анно.

Он направился к двери, Хобан — следом. Сердце чуть не выскакивало из груди от мысли, что сейчас он увидит своего брата. О королевском задании и о лорде Чародее он даже не вспомнил.

Подождав совсем немного, он увидел Анно.

— Эге-гей, братец! — хлопнул тот Хобана по плечу. — Ты так соскучился по мне, что решил пойти за мной даже в монастырь?

— Пока он твой, — кивнул отец Ригори. Наставник вынул из-за пазухи красно-оранжевый сверток и положил его на койку. — Переодень его, брат Анно, и покажи все, что должен знать послушник.

— Он уже, должно быть, видел поля, святой отец, когда подходил к монастырю!

— Твой юмор радует всю обитель, брат Анно, — улыбнулся отец Ригори, повернувшись к двери. — Нет, покажи ему и то, что он еще должен увидеть. Аббатство ты знаешь.

— Когда мне сказали, что ты пришел сюда, я уронил челюсть вместе с мотыгой, — Анно взял оранжевый сверток и встряхнул его — это оказалась ряса. — Сбрасывай свои тряпки, брат, и облачайся в одежды нашего Ордена! Что это на тебя накатило, братец? Или девушкам надоели твои крепкие руки и жаркое дыхание?

Хобан ухмыльнулся, стаскивая куртку и штаны.

— Потише, Анно! Ты неправ — я ни разу не касался девушки больше дозволенного.

— Угу, потому что у тебя не хватало терпения заняться с ней подольше! Ты начинал заглядываться на других красавиц, не успев сорвать и поцелуя!

— Сначала поцелуи, а уж потом срывание и все остальное, брат, — поправил Хобан, натягивая рясу.

— Но я пришел сюда учиться не этому.

— Вот как? И что же могло отвлечь тебя от девушек? — в голосе Анно зазвучали серьезные нотки.

Хобан поднял голову.

— Ты, брат. Еще когда ты первый раз пришел домой навестить нас. Ты, и тот покой и умиротворение, что ты принес с собой.

— Ага, — Анно с симпатией посмотрел на брата.

— А ты по-прежнему такой же неуемный, как и раньше?

Хобан опустил глаза, краснея.

— Хорошо, что ты пришел сюда, — негромко добавил Анно, — ибо с твоим мятущимся духом ты стал бы или пьянчугой, или разбойником.

— Кончай, Анно.

Теперь уже не могу. Здесь искренность твоих намерений важна, — Анно грустно усмехнулся. — Тебе хотелось думать, что мир изменился, потому что ты пришел в него, не так ли?

— Хотелось, а от возни в земле он особо не изменится, брат.

— Действительно, потому что если это поле не вспашешь ты, его вспашет кто-то другой, — Анно снова повеселел. — Не волнуйся, братец! Ибо тот урожай, что мы взращиваем на полях Божьих, могут поднять только те, у кого есть дар к этому! А вдвоем, мы с тобой, мы сможем посеять слово Божие в душах многих грешников и вырастим Господу добрый урожай, верно?

— Дай Бог, братишка, дай Бог, чтобы так и было, — сверкнул глазами Хобан.

— И не сомневаюсь! — опять хлопнул его по плечу Анно. — А теперь идем — я покажу тебе трапезную, где ты будешь есть, но не досыта, аббатство, где ты будешь молиться, ежечасно и куда больше, чем думаешь. А это наши кельи, их ты уже видел — здесь ты будешь спать, но тоже не долго.

— Ты меня пугаешь? Здесь и в самом деле так тяжко?

— Да, братик, да. Но ты выдержишь, обещаю. Таких, как ты, скорее отпугнет скука, — на этот раз сверкнул глазами Анно. — Идем к вечерне. Это будет твоим первым уроком.

Глава двенадцатая

Род проснулся от птичьих трелей. Приподнялся на плече, покрутил головой, сонно хлопая глазами, пока окружающее не прояснилось. Трели оказались не птичьими. Это распевала его дочь Корделия. Она весело поглядела на заспанного отца.

— Доброе утро, папа! Отличный денек, не правда ли?

— Как скажешь, — проворчал Род, приводя себя в сидячее положение. — Но как бы мне ни нравилось сбегать от шума городского, милая моя, признаюсь, что предпочел бы провести эту ночь цивилизованно, на матрасе.

Конечно, он спокойно мог бы взять матрас с собой — в комплекте его космического корабля имелись автоматические самонадувающиеся матрасы — но за это его запросто могли бы заподозрить в колдовстве. При текущем положении дел, когда кругом так и шныряют вредные призраки, настроения у местных крестьян были не очень миролюбивые. Так что Род испустил страдальческий вздох, свернул подстилку, поднялся и вытряхнул свой плащ.

— Хорошо, хоть лето на дворе.

— Ой! — удивленно уставилась на него Корделия. — И не подумала бы спать на дворе зимой, папа!

— Я бы тоже, — кивнул Род. — Разожги огонь, ладно? Я сейчас вернусь.

И удалился, повинуясь зову природы.

Когда он вернулся, Корделия уже собрала небольшой костерок из хвороста и пристально уставилась на сухие ветки. Над ветками заклубился легкий дымок, потом вспыхнуло пламя. Корделия отвела взгляд от огня и весело посмотрел на отца.

— Костер горит, папа. Чем будем завтракать?

Кстати и потренируюсь, подумал Род. Его глаза уставились в пустоту, он сосредоточился на окружающих его мыслях. Червяк, еноты, олень… есть! Удравшая из деревни курица только что снесла еще два яйца. Род углубился в транс, чувствуя прилив псионической энергии, и стал усиленно представлять себе, что куриные яйца находятся здесь, а не там.

Легонько хлопнуло, и чародей почувствовал, как что-то легло в его ладони. Опустив глаза, Род увидел четыре белых, свежих куриных яйца.

Где-то неподалеку бывшая домашняя несушка с недоуменным квохом подскочила с гнезда и обалдело уставилась на пустое место.

Час спустя лудильщик и его дочка вошли в маленькую деревушку, не больше десятка домов, со звучным названием Гамлет[8] (некий грустный принц, вероятно, страшно бы возмутился). Лица у них были развеселые, котелки и сковородки задорно бренчали, и оба старательно прислушивались к любым мыслям о летающих кастрюльках, призраках или просто других эсперах. Роду даже не потребовалось зазывать людей — оказалось, что все крестьяне собрались на клочке вытоптанной земли, служившем деревенской площадью, и о чем-то остервенело судачили.

— Папа… а разве они не должны быть в поле? — удивленно распахнула глаза Корделия.

— В такое время — должны, — кивнул Род. — Должно быть, что-то стряслось. Может быть, именно то, что мы ищем?

— Может быть, — Корделия посмотрела на толпу и тряхнула головой. — Не разберу ни одной отдельной мысли, папа. Все перепугалось.

— Ну ладно, придется вернуться к старомодным методам.

Род шагнул вперед и тронул одного из деревенских за плечо.

— Привет, селянин! Из-за чего такой базар?

— Ты что, не слышал? — крестьянин обернулся, увидел лудильщика и презрительно сморщил нос. — Как, лудильщик — и не слышал последних новостей? Ну, тогда я тебе расскажу! Архиепископ — аббат то есть, если ты и этого не знаешь — издал новый указ.

Род почувствовал, как защита сама собой окружает его, словно невидимым шаром.

— И чего он указал?

— Что каждый, кто не присягнет в верности Греймарийской Церкви, будет объявлен еретиком.

Корделия перепугано уставилась на мужика. Лицо Рода осталось неподвижным. Он только повторил:

— Еретиком.

— Угу, — кивнул крестьянин. — И будет отлучен.

Выделить чьи-то отдельные мысли у Рода получалось ничуть не лучше, чем у Корделии, но он хорошо чувствовал, как вокруг кипят эмоции — возбужденные, фанатичные, на пределе насилия.

— А вы все, стало быть, принадлежите к Греймарийской Церкви?

— Ага. Наш лорд, граф Флоренцо, повинуется своему лорду, герцогу ди Медичи, а тот заодно с архиепископом.

Теперь крестьянин уже беспокойно хмурился, до него наконец дошло, что рядом — чужаки. Толпившиеся вокруг заметили его мрачную рожу и тоже, покрутив головами, уставились на Рода с Корделией. В несколько минут вся деревня смолкла, не сводя глаз с двух незнакомцев. Корделия прижалась к отцу, чувствуя их враждебность.

Сквозь толпу протолкнулся широкоплечий, приземистый и нечесаный крестьянин.

— Я староста этой деревни, лудильщик. Отвечай, что ты за человек.

— Еретик, — просто ответил Род.

— Я думала, они тебя повесят, папа.

— Сожгут на костре, радость моя. Таково наказание за ересь. На мой взгляд, чересчур суровое.

— Слава Богу, что нас не сожгли!

— Естественно, мне не стоило вот так срываться. Хорошо, что какой-то хозяйке понадобился новый котел.

— Ага, и потом еще мальчишка-поваренок из замка, который принес столь нужную новость, — кивнула Корделия. — Как здорово, что повару в замке срочно потребовались два противня и сковорода! И кто бы мог подумать, что он купит их у еретика?

— Видишь ли, даже в таком отсталом обществе, прежде чем подходить к решению таких мелочей, как вопросы истинной веры, сначала заботятся о насущных делах. Но, вообще-то, это хорошо, что у нас нашелся повод улизнуть от них до того, как они решат вновь вернуться к религиозным дискуссиям.

Он оглянулся на замок, оставшийся позади.

— В первый раз слышу, чтобы лудильщики не остались после работы перекусить и промочить горло.

— Зато мы снова на свободе, — с облегчением вздохнула Корделия. — Я многое поняла, папа.

— Ты о чем это? — вскинулся Род. — О стадном инстинкте? О стремлении сожрать неудачника?

— Нет, я поняла, почему мама волнуется, когда ты пускаешься в путь один.

Род уже было собирался съехидничать, но тут из-под куста выскочил эльф.

— Лорд Чародей!

— Тсссс! — Род лихорадочно огляделся по сторонам, но кажется, никого из местных поблизости не было. Он облегченно вздохнул.

— Послушай, сейчас я Оуэн-лудильщик, ясно?

— Как прикажете, лорд Чародей. Я принес весть от Его Эльфийского Величества.

— Что, от Брома? — нахмурился Род. — Что там еще — Туан и Катарина снова его достают?

— В некотором роде. Новый архиепископ провозгласил…

— Что кто не с ним, тот против него. Да, мы уже слышали. Только не говори мне, что Их Величества не знают, чью сторону занять!

— Нет, но им нужен ваш совет.

— Опять? — воскликнул Род. — Слушай, я у них не последний чародей. Потом, я и Корделия на сверхсекретном задании. По крайней мере, оно было секретным.

— Но не может же оно быть важнее, чем…

— В самом деле? Так вот, если мы не выполним его, причем скоро, то призраки и оборотни завоюют весь Греймари!

— Конечно, это весомый аргумент… — насупился эльф.

— Тонны две, не меньше! Послушай, они прекрасно могут обойтись без меня — у них под рукой есть Гвен. Только пусть найдут няньку, чтобы присмотреть за детьми!

— Вы просто осчастливили нас своим посещением, леди Гэллоуглас, — кисло пробормотал Туан. — Как мило с вашей стороны прийти к нам на помощь.

— Не обращайте на него внимания, — Катарина стиснула запястье мужа, потом похлопала его по руке. — Эти мужчины считают, что только они могут справиться с важными делами.

— Я понимаю, — улыбнулась Гвен. — Конечно, ему бы хотелось, чтобы вместо меня пришел мой муж.

Тут ведьма подняла руку, останавливая попытавшегося было возразить Туана.

— И не спорьте, Ваше Величество, хотя с вашей стороны очень мило видеть такую попытку. Чтобы облегчить ваше сердце, я немедленно передам лорду Чародею все, о чем мы будем говорить, и сообщу вам его мнение.

— Благодарю вас, — Туан заметно успокоился.

— Столь же мудра в делах государственных, сколь и тактична, — заметила Катарина, перемещаясь к полированному ореховому столику у окна в эркере. — Прошу вас, садитесь, леди Гэллоуглас. Я хочу поговорить с вами о многом, очень о многом.

— Сжальтесь, Ваше Величество, — проворковала Гвен, грациозно опустившись в кресло и оглядываясь по сторонам. — Ваши покои всегда радовали глаз.

— Благодарю, леди Гэллоуглас, — Катарина села рядом. — Правда, обставляла не я.

— Все равно, вы выбирали ковры и гардины, — Гвен наклонилась вперед. — Но вернемся к вашим заботам. Что обеспокоило вас больше всего — что дети обнаружили колдуна-шпиона?

— Прежде всего это, — нахмурилась Катарина. — Должна признать, ваш муж оказался прав насчет того, что новый архиепископ использует ведьм. И это меня серьезно тревожит. Мы должны воспитывать наших детей согласно учению Церкви, иначе они не смогут отличить добро от зла, и их души будут потеряны.

— И как же они смогут отличить хорошее от дурного, — кивнула Гвен, — если даже сама Церковь действует против собственного учения? Да, Ваше Величество, это беспокоит и меня. Если не будет согласия в Церкви, то не будет согласия и в наших домах.

— Меня куда больше беспокоит согласие в моем королевстве, — Туан не особенно скрывал нетерпение.

— Это одно и то же, — парировала Гвен. — Как в наших домах, Ваше Величество, так и в вашем. И пусть ваш дом — целое королевство, он, тем не менее, покоится на фундаменте Церкви.

— А теперь этот фундамент рассыпается, — прошептала Катарина.

— Еще нет, — покачала головой Гвен. — Наша Церковь пошатнулась, но еще не раскололась.

— Я думаю, что раскололась, — возразил Туан. — Судите сами — как она может быть единой, когда Церковь Греймари порвала с Римом, а аббат провозгласил себя архиепископом?

— Если моя Библия меня не обманывает, Римская Церковь пережила множество епископов, Ваше Величество. И раскола еще можно избежать.

— Но как это сделать? — спросила Катарина.

— Подтвердив верность Римской Церкви. В ордене Святого Видикона может быть раскол, но всем будет ясно, что сама Церковь осталась единой.

— И народ поймет, что самозваный архиепископ — сам раскольник? — усмехнулся Туан. — Мудро придумано, миледи! Но как нам устроить это?

— Подтвердите свою верность Риму, Ваше Величество.

— Тогда архиепископ созовет войско и пойдет на нас войной! — воскликнула Катарина.

— Он в любом случае сделает это. Только подумайте, Ваше Величество, — своими указами он уже поставил вас в такое положение, что вы должны примкнуть к нему — или будете объявлены еретиками и отлучены.

— Да, это так, — мрачно кивнул Туан. — Его указами, или нашими, но мы все равно останемся с Римом.

— О дьявол! — с жаром воскликнула Катарина.

— Скажите лучше, лиса в сутане. Но вы должны выкурить его из норы.

— Меткое сравнение, — согласился Туан. — О Господи! Только бы найти способ показать всему народу, что аббат разрушает свой собственный орден! Тогда они поймут, все, даже простые крестьяне, что это аббат свернул с пути истинного, а не Церковь!

— У тебя есть такой способ, — напомнила Катарина. — Монахи, построившие новую обитель чуть ли не у нас за порогом.

Туан посуровел.

— Я не стану использовать в своих целях слуг Божьих.

— Тогда вам придется созывать войско, — вздохнула Гвен. — Или, если вы решили избежать гражданской войны, тогда объявите о своей лояльности к новоиспеченной Греймарийской Церкви.

— Уж не думаете ли вы, что мы решимся на это! — запротестовала Катарина.

— Нет, — отрицательно покачала головой Гвен, — потому что тем самым вы и Туан признаете, что повинуетесь новому архиепископу.

— Никогда! — сверкнула глазами Катарина.

— Этого никогда не случится, — эхом повторил вслед за ней Туан.

— Тогда вам придется всенародно объявить о своей верности Риму и обратиться к верноподданным с предостережением хранить преданность Наместнику Божьему.

— Так мы и поступим, — в глазах Катарины полыхнул огонь.

На мгновение наступила тишина. Катарина удивленно посмотрела на Туана. Тот с мрачной миной откинулся на спинку кресла.

— Как, мой повелитель? — вскричала Катарина.

— Неужели вы смолчите?

— Думаю, да, — медленно ответил Туан.

Катарина потрясенно уставилась на мужа. Атмосфера в королевских покоях неожиданно стала напоминать грозовую.

— Мы еретики, если объявим о верности Риму, — начал Туан, — и еретики, если не объявим этого. Однако же если мы будем хранить молчание и не дадим ему вообще никакого ответа, то под его знамена устремятся не столь многие.

Катарина удивленно раскрыла глаза. Потом понимающе кивнула.

— Ага. И кое-кто из лордов призадумается, прежде чем лезть в драку, у них не будет твердой уверенности, что мы и в самом деле неверные.

— Может быть, — кивнул Туан. — Но даже если нет, все равно мы выгадаем несколько дней, пока архиепископ дожидается ответа. Ответа, которого не будет.

— Игра стоит свеч, милорд, — покачала головой Катарина.

«На большее я их подвигнуть не смогла», — с легким раздражением рассказывала мужу Гвен полчаса спустя.

«По крайней мере, ты помогла им устоять перед искушением», — отозвался Род.

«Перед каким?» — озадаченно поинтересовалась Гвен.

«Искушением спасти страну от гражданской войны, покорившись архиепископу».

«Ах, это… Да, в этом я помогла».

«Вот видишь? Я знал, что ты сделаешь все, что сделал бы и я сам».

«Быть может, ты смог бы еще и убедить Их Величества в необходимости объявить об их позиции», — вздохнули мысли Гвен.

«Может быть, — хотя краем глаза Род различал тянувшуюся вперед проселочную дорогу с деревьями по обочинам, образ Гвен стоял перед ним куда ярче — а впрочем, разве не так было всегда? — Все равно, мы сделали большое дело. С каким бы недоверием я ни относился к королевскому правлению, я всегда предпочту монарха монаху!»

«Я тоже предпочитаю Туана с Катариной архиепископу», — хмыкнула Гвен.

«Ну конечно, потому что один из властителей — женщина, которая смягчает и умиротворяет суровую власть Короны, — Род не стал упоминать, что в данной, конкретно взятой совместной монархии роль миротворца играет Туан. — Кроме того, королей можно убедить в достоинствах и конституции, и парламента».

«А церковника — нет».

«Конечно, нет. Хороший священник хочет как можно больше походить на Бога, а Господь Бог — автократ».

Мысли Гвен окрасились смехом.

«Передать Их Величествам это твое мнение, милорд?»

«Боже упаси, — содрогнулся Род. — У них могут возникнуть неожиданные идеи. Передай им, что я советую подумать насчет того, чтобы предоставить катодианцам-беглецам всю королевскую поддержку, как бы Туан ни деликатничал. Напомни ему, что лишняя стрела в колчане никогда не повредит».

«Напомню, напомню», — ответила ведьма. Роду показалось, что на том конце провода захихикали.

«Для начала они могут поселить монахов в одном из своих замков; этим Туан их никак не использует, а в народе могут подумать, что король создал свой собственный монастырь».

«Ты прирожденный интриган».

«Какие приятные вещи ты говоришь. И кстати, Их Величества могут попросить у лояльных лордов взаймы с десяток рыцарей, радость моя, и излишек солдат, если те окажутся у них под рукой».

«Это правильно, — мысли Гвен стали серьезнее. — Что еще им передать?»

«Только то, что я сказал в самом начале».

Мысли ведьмы чуть спутались.

«Что именно, мой господин? В начале было много мыслей…»

«Самое серьезное — зачем я им понадобился?»

Темнело. Король, одетый в крестьянскую рубаху и простой плащ, неторопливо шагал по городским улицам. Он привык к таким прогулкам «в люди», еще когда был всего лишь младшим сыном герцога, и даже теперь иногда тайно покидал замок, смешиваясь со своими подданными, особенно когда был озабочен вопросами, которые непосредственно могли затронуть народ. Правда, сейчас, когда архиепископ, кажется, объединился с чародеями, это было рискованно, и потому короля сопровождали еще двое крестьян, и один шел впереди — в кольчугах под рубахами, с мечами под плащами.

Король шел, прислушиваясь к обрывкам разговоров, останавливаясь у постоялых дворов, замедлял шаг, проходя мимо веселых компаний, беззаботно хохотавших, пуская по кругу бутылочку. Надо бы получше освещать улицы, подумал он, особенно узкие. Темнота — друг злодеев.

Внезапно Туан вскинул голову, прислушался. Неподалеку слышалась чья-то речь — громкая, внятная, выразительная — речь оратора, обращающегося к толпе. Это должно быть особенно интересно, оживился Туан, и пошел на голос.

Вскоре он вышел на небольшую треугольную площадь, открытое пространство меж трех больших домов. На фасаде одного висела вывеска постоялого двора. У коновязи переминалась с ноги на ногу лошадь, запряженная в телегу, вдоль стен тянулись несколько пустых прилавков, с которых завтра будут торговать местные крестьяне.

Напротив прилавков, на здоровенной бочке стоял монах, в коричневой рясе с капюшоном, подпоясанный черной веревкой. Из нагрудного кармашка выглядывала маленькая желтая рукоятка. Глаза короля расширились от удивления: он видел тайных проповедников и прежде, но ни разу в Раннимеде, и ни разу в одеждах ордена.

— Нас осаждают! — восклицал монах. — Кругом рыскают злые духи и мертвые встают из могил! Древние призраки просыпаются и устрашают нас! Кто же обрушил на нас эту напасть?

Туан навострил уши. Это было что-то новенькое и вполне злободневное. Он оперся о стену и приготовился внимательно слушать.

— Король! — ответил монах на свой вопрос, и Туан застыл. — Король — вот воплощение нашей страны, нашего народа! Каковы мы — вы и я, весь народ — таков и король! Король — вот воплощение всего доброго и праведного, что есть в нас!

Туан не мог с ним не согласиться. Что-то в голосе, в фигуре этого проповедника просто заставляло верить ему.

— Но если верно, что мы — это король, то так же верно, что король — это мы! — продолжал монах. — Если королю угрожают бароны, то наша земля в беде — но точно так же наша земля будет в беде, если король будет грозить баронам!

Туан начал понимать, куда клонит монах, и это ему не понравилось. Однако же в этих словах была своя толика истины, и толпа вокруг согласно зашумела.

— Но духи не станут устрашать короля по собственной воле! — воскликнул проповедник. — Нет, это он потревожил их покой!

Из толпы раздалось несколько одобрительных выкриков. Туану с неудовольствием пришлось признать, что он встретил родственную душу — оратора, столь же одаренного, как и сам Туан. Король оглянулся назад и прошептал несколько слов на ухо ближайшему из охранников. Тот кивнул и потихоньку начал проталкиваться сквозь толпу.

— Много столетий, — вещал монах, — Святая Церковь сдерживала духов! Сотни лет Церковь несла этой земле святость и умиротворение! И если сейчас призраки снова пробудились, что же тому виной?

Тут он сделал паузу, подождав, пока толпа не зашумит взволнованно, а потом ответил на свой вопрос:

— Король! Ибо он восстал против Церкви! Он внес раздор в души своих подданных! И как он поступил с подданными, так он поступает и со всей страной!

На этот раз он выдержал паузу побольше, дожидаясь, пока ропот не утихнет.

Туан тоже ждал. Чем дольше будет говорить проповедник, тем больше времени будет у его людей, чтобы окружить площадь.

— Земля наша в раздорах! — провозгласил монах. — И что тому виной, как не мятежный дух короля? Ибо король грешен в том, что противится Церкви! В том, что повинуется развращенному Риму! В том, что закоренел в своей ереси!

Толпа взревела.

Монах удовлетворенно огляделся вокруг, давая реву окрепнуть.

Туан тоже был доволен: его люди уже заблокировали улицы. Он отступил в тень и стал ждать. Монах тем временем взбудоражил толпу так, что они уже хором требовали отречения короля, и отправил их орать под окна магистрата. Туан задумчиво смотрел, как галдящие прохожие спешили мимо. Теперь он был еще сильнее уверен, что все дело здесь в ораторском таланте монаха, а не в том, что он говорил. Люди короля пропустили толпу, а потом, когда монах стал слезать с бочки, окружили его со всех сторон. Монах поднял глаза и любезно улыбнулся.

— Что вам, люди добрые?

— Я хотел бы поговорить с вами о тех вещах, о которых вы только что вещали, — ответил Туан.

Монах недоуменно нахмурился; речь короля не очень-то подходила к его крестьянской одежде.

— Конечно, сын мой. Не скажешь ли мне свое имя и звание?

— С радостью, — Туан сделал знак охране, а потом откинул капюшон. — Я Туан Логайр, король Греймари.

Монах замер в ужасе, глаза выкатились, и в этот миг замешательства широкоплечие крестьяне обступили его. Монах пришел в себя, лихорадочно огляделся вокруг, но увидел лишь мрачные физиономии и обмяк. Потом обреченно выпрямился:

— И чего же вы от меня хотите, милорд?

Милорд, а не «Ваше Величество». Туан помрачнел.

— Ты действительно веришь в то, о чем только что проповедовал?

— Готов поклясться в том Богом!

— И не колеблясь, вступишь в диспут с моими приверженцами, которые придерживаются обратного?

— Только будете ли вы слушать? — насторожился монах.

— И я, и королева. Более того, мы не станем даже перебивать тебя, предоставив тебе и моему богослову спорить самим. Так ты пойдешь?

— Охотно, — сверкнул глазами монах. — Я не боюсь отстаивать свою веру!

Глава тринадцатая

— Ужин? Под крышей? Какая неожиданность!

— Не валяй дурака, папа, — дернула Рода за локоть Корделия. — Ты ночевал под открытым небом всего одну ночь.

— С тобой — одну. Да твой братец таскал меня по дорогам два дня.

— Если верить его словам, то не он таскал тебя, — парировала Корделия. — Ну, пойдем, папа? Ты что, не хочешь со мной поужинать?

— Хочу, хочу! Особенно, когда не приходится никуда спешить! — Род остановился у порога и учтиво поклонился, пропуская дочь вперед. — После вас, мадемуазель.

— Благодарю вас, сэр, — ответила девчушка и, вздернув подбородок, проследовала внутрь.

Они окунулись в самую обыкновенную толчею, какая бывает в небольших трактирах. Большинство посетителей были крестьяне, сбежавшие на часок отдохнуть от своих женушек. И занято большинство посетителей было соответственно отнюдь не едой. Род выбрал стол у стены, не слишком далеко от дверей, предложил стул Корделии, а когда она уселась, поклонился ей еще раз, проявив, таким образом, галантность по полной программе. Наградой ему досталась лучезарная улыбка. Он уселся напротив, оглянулся по сторонам, проверив, видно ли ему одновременно и дверь наружу, и кухонную дверь. Со двора вошел крестьянин в зеленых одеждах лесника и подсел за соседний стол, к небольшой компании. Приятно заглянуть в такое местечко, где все всех знают — если только они не возражают против незнакомцев. А еще Род заметил хозяина, с улыбкой протискивающегося к ним. Если бы мы не переоделись, не помылись и не спрятали в лесу наш скарб, подумал Род, он бы не скалил зубы, а быстренько вышвырнул бы нас подальше. Но они выглядели достаточно платежеспособно, и потому трактирщик с ухмылкой потирал рун.

— Чего прикажете подать, люди добрые?

— Чего-нибудь горяченького? — глянул Род на Корделию. Та кивнула, улыбнувшись. Он снова повернулся к трактирщику:

— А что там у нас сегодня?

— Гороховая похлебка.

— Горячая?

— Конечно, — недоуменно уставился трактирщик. — С чего бы ей быть холодной?

— Ну, некоторые любят похолоднее. И хлеба, конечно. А мясо есть?

— Только курица, люди добрые, да и та давно позабыла, когда была цыпленком.

— Ну тогда миску жаркого, и две миски гороховой похлебки. Только горячей. И кувшинчик эля, — краем глаза Род заметил, как лесник пересел за другой столик, поболтать с другой компанией.

— Девочке тоже эль?

— Эээ… пока нет.

Хозяин усмехнулся, кивнул и отправился на кухню. Корделия пронизала отца смертоносным взглядом.

— Никаких. Пока тебе не исполнится двадцать, — поднял палец Род. — И мне все равно, что пьют твои ровесницы.

— Папа! Даже младенцы хлещут эль!

— Да, и к пятнадцати уже алкоголики. Нет, радость моя, питательность — это еще не все.

— Ты и мама! Вы вечно против нас сговариваетесь!

— Нет, мы просто заранее обсуждаем некоторые вопросы, — и Род покосился на лесника. Тот уже перескочил за третий столик. Популярная личность.

— А вот и ужин.

Трактирщик поставил перед ними по миске с похлебкой, а третью миску, с жарким, посередине. Похлебка с клецками, заметил Род. Тут перед ним опустилась кружка и он довольно улыбнулся.

— Спасибо, хозяин, — и Род вытянул из кармана серебряный пенни. Трактирщик удивленно поднял брови, попробовал монету на зуб и довольно заулыбался.

— И вам спасибо, люди добрые.

— Не за что, — промычал Род, набив рот жарким. — Мои поздравления тому, кто так хорошо оживил старуху.

— Мою жену? — недоуменно уставился трактирщик. Потом сообразил. — Аа! Вы о курице? Ладно, я передам старухе вашу похвалу. Приятного аппетита!

Лесник пересел за четвертый стол. Корделия понюхала парок от жаркого, удовлетворенно заурчала и потянулась за хлебом. Она намазала кусок маслом, потом весело посмотрела на отца. Ее улыбка сменилась удивлением.

— Ты что-то заметил, папа?

— Лесник, — негромко ответил Род. — Ну, смотритель леса, который гоняет браконьеров. За последние пять минут он успел поговорить с людьми за четырьмя столами, и нигде не задерживался слишком долго. Ого! Первый стол уходит и за вторым столом, кажется, тоже торопятся доесть.

— Он разносит какую-то весть, — широко раскрыла глаза Корделия.

Род кивнул.

— Известие о каком-то собрании. По-моему, стоит посмотреть.

— Вот здорово! — пискнула Корделия, Спохватившись, тут же втянула голову в плечи и покосилась по сторонам. — Настоящее приключение! — добавила она уже не так громко.

И относительно безопасное, подумал Род. Надеюсь, она не очень огорчится этому.

Двадцать минут спустя они уже углублялись в лес, по оленьей тропе, вдоль которой кто-то только что прошел — судя по примятым кустам. Впереди не было видно никого, сзади — тоже, но Корделия глядела сквозь лесной сумрак так, словно что-то увидела.

— Я слышу впереди интересные мысли, папа.

— Интересные в смысле «необычные», или крестьяне не совсем понимают, что происходит?

— Последнее. Но они кое-что все-таки понимают… Ой, папа! Там нет никакой опасности!

— Может быть, но и рисковать не стоит, — с этими словами Род подобрал сухую ветку, приладил к ней несколько пучков травы и протянул дочери.

— Взлетай, Корделия. Так мы увидим больше!

Вид из кабинета архиепископа был великолепен: дюжина рыцарей, каждый с полудюжиной солдат, упражнялись в боевом искусстве под лучами полуденного солнца на лужайке у монастырских стен.

— Сие зрелище радует глаз, не так ли, милорд? — заметил брат Альфонсо.

— Воистину, — архиепископ не мог оторвать глаз от великолепной картины: герцог ди Медичи, в полном рыцарском доспехе, несся вдоль лужайки с учебным копьем навстречу одному из своих рыцарей.

— Но они недолго будут играть в войну, сидя на месте, — напомнил брат Альфонсо. — Они скоро двинутся — либо против короля, либо по домам.

Архиепископ, однако, не позволил секретарю-пессимисту испортить свое приподнятое настроение.

— Мир, мир, славный брат Альфонсо. Если они достигнут своей цели без пролития крови, тем больше они будут радоваться этому.

Судя по мрачной физиономии брата Альфонсо, он явно этому не поверил, но прежде чем он успел ответить, архиепископ радостно вскрикнул и указал на дорогу:

— Видишь! Еще отряд!

Но тут же недоуменно сморщил лоб и присмотрелся.

— Как странно. Я не вижу ни боевых знамен, ни блеска кольчуг…

— Это мулы, милорд, не боевые кони, — присмотрелся и брат Альфонсо. — Кроме лошадки впереди.

Тут он удивленно захлопал глазами:

— Да это же женщина!

— Леди Мэйроуз! — просиял архиепископ. Он уставился в окно, не в силах оторвать от стройной фигуры нежного взгляда, и лишь минуту спустя заставил себя повернуться к дверям.

— Эй, камергер! Брат Анно!

— Я здесь, милорд, — с поклоном открыл дверь монах.

— Сюда едет леди Мэйроуз со своими слугами! Впусти их, впусти и немедля проведи ее ко мне!

— Милорд! — потрясенно уставился на прелата брат Анно. — Женщина, в наших стенах…

— Делай, что сказано! — неожиданно вспылил архиепископ. — Или мне напомнить о твоем обете послушания? Впустить их и привести ее сюда!

Брат Анно побледнел, сглотнул и попятился, кланяясь.

Брат Альфонсо наблюдал за этой сценой с еле заметной улыбкой.

— Как славно, что она приехала! — потер руки архиепископ. — Но что могло послужить причиной этому визиту?

— И в самом деле? — пробормотал брат Альфонсо. — И что она привезла с собой?

Это выяснилось несколько минут спустя. В покои вошел брат Анно, бледный, с тесно сжатыми губами.

— Милорд архиепископ! Леди Мэйроуз.

И он посторонился, пропуская леди.

— Как хорошо, что вы приехали, леди Мэйроуз! — архиепископ схватил протянутую руку и прижался к ней губами. — Но чему я обязан такой радостью?

— Войскам, собирающимся у вас под стенами, Ваша Светлость, — улыбнулась леди Мэйроуз. Ах, эти ямочки на щеках!

— Мы, моя бабушка и я, решили, что воинам потребуется провиант, и баронесса убедила меня отправиться сюда с тем немногим, что мы можем предложить вам.

Если у брата Альфонсо и возникли некие сомнения относительно того, кто кого убедил, то он придержал их при себе. Секретарь только широко улыбнулся. Архиепископ обернулся к нему, широко взмахнув рукой:

— А это мой секретарь, брат Альфонсо.

— Польщен выпавшей мне честью, миледи, — поклонился брат Альфонсо. — Я так много слышал о вас от милорда архиепископа.

— И я о вас, добрый брат! Я часто дивилась, каким же могучим должно быть плечо, на которое может опереться Его Светлость, сгибаясь под тяжестью забот!

— Ах, ваши слова слаще меда, — искренне улыбнулся брат Альфонсо. — Но и вы, несомненно, служите опорой нашему духовному владыке.

— Я с радостью отдам ему то немногое, что имею, — отозвалась леди Мэйроуз. — Для меня счастье просто оказаться в этих святых стенах, подвигающих на праведные деяния!

— И да пребудет так вовеки, — набожно воздел взор брат Альфонсо. — Увы, боюсь, что сейчас нужда подвигает меня удалиться к цифири амбарных книг, к мирским заботам, без коих не обойтись в нашем суетном мире даже самым святым стенам.

— Воистину, святой отец, — улыбнулась леди. — Надеюсь, нам еще выпадет случай насладиться беседой?

— И я надеюсь, — ответил брат Альфонсо, с поклоном оборачиваясь к архиепископу. — С вашего разрешения, милорд?

— Что?.. то есть, я… — архиепископ мучительно замялся, смущенный заманчивой перспективой остаться наедине с прекрасной юной леди. Юная леди лукаво покосилась на священника и вызывающе усмехнулась. Архиепископ почувствовал укол гордости.

— Да, конечно. Немедленно отправляйся и выполняй, что тебе поручено!

И с упавшим сердцем проводил глазами почтительно поклонившегося брата Альфонсо.

— Ну же, милорд! — рассмеялась леди Мэйроуз. — Уж не испугался ли архиепископ простой девушки?

Архиепископ рассмеялся вместе с ней. Скрыв раздражение и смущение под красноречием, он взял гостью под руку и подвел к окну, похвастать собирающимися войсками. Рот у него больше не закрывался.

На монастырском дворе брат Анно оторвался от молитвенника, увидел в окне архиепископа, всем напоказ стоящего с молодой девицей под руку, и похолодел.

Схватка шла в двух плоскостях — в беседе и молчаливая. Катарина и Туан слышали только учтивый диспут о Церкви, в то время как Бром О'Берин, погрузившись в поток кроющихся за словами мыслей, вел битву за правдивые сведения.

— Так вы не отрицаете, что вы — священник? — мозг колдуньи прислушивался к малейшим ассоциациям, которые мог вызвать этот невинный вопрос.

— К чему отрицать? Я горжусь этим, — улыбнулся монах.

Ничего. Ни единого слова, ни единого образа, нет даже обычной мешанины повседневных мыслей. Ни-че-го. Пустота, вакуум.

— Меня зовут Гвендолен, леди Гэллоуглас. С кем имею честь беседовать?

— Я отец Перон, дитя мое.

Он собирается говорить с ней по-отечески, как пастор со своей прихожанкой? Что ж, Гвен знала, как ускользнуть от этого.

— Признаюсь, я озадачена, святой отец, — ответила она. — Как вы можете называть Их Величества «еретиками», когда они всего лишь держатся своей веры, в которой прожили всю свою жизнь?

— Все течет, все меняется, дитя мое, — и Церковь меняется вместе с этим миром. Вот почему и Христос дал Петру власть вязать и разрешать — чтобы Церковь могла измениться, буде в том возникнет надобность.

Тут глаза священника словно пламенем полыхнули, и Гвен ощутила страстную, фанатичную веру, исходящую от этого человека. У нее даже дух захватило — такой сильной и неожиданной была волна. Она взяла себя в руки.

— Однако же вы откололись от Петрова наследника.

Священник покраснел, и к страсти добавилась злоба.

— Папа не может знать, что творится на Греймари. И те перемены, что он провозглашает для других миров, здесь не имеют власти.

Его гнев пугал, устрашал, и Гвен в самом деле почувствовала себя девчонкой, стоящей перед суровым наставником. Она заколебалась, но не подала виду, и сфокусировала свой разум лишь на одном — на страхе священника перед загробной жизнью.

— И откуда же вы узнали, что Папа ошибается?

— Так сказал милорд архиепископ, — если собеседника и посещали какие-то сомнения, то это не проявлялось ни малейшим образом, Там, где должны были биться мысли, не было ничего.

Гвен нахмурилась. Его вдохновение и внушающую страх религиозность нельзя было объяснить одним лишь рвением.

— А сам ты своего мнения об этом не имеешь?

— Я дал обет повиноваться господину моему архиепископу, а его мудрость в этих вопросах далеко превосходит мою.

— Вообще-то, ты клялся в повиновении аббату, но не архиепископу.

По лицу монаха скользнула тень, кажется, эти вопросы выводили его из терпения, но разум оставался все таким же пустым.

— Да, сейчас он архиепископ, но он все еще остается и аббатом, и то, что объявлено им истиной для Греймари, есть истина для Греймари!

— Даже если он восстал против Папы?

— Даже так.

— Не он ли тогда еретик?

Отец Перон покраснел, и его гнев обрушился на Гвен, как обернутый войлоком молот.

— Нет, еретик — король, коль скоро Он не примкнул к истинной Церкви.

Тупик. После паузы Гвен сменила тему.

— Королева правит страной наравне с королем. Почему же ты говоришь только об Его Величестве?

— Господь — наш отец, дитя мое, и это он правит всем. А потому любой владыка должен быть мужеского пола. А власть женщины — противоестественна.

Катарина привстала, побагровев от ярости, со сдавленным хриплым возгласом, но рука Туана сдавила запястье супруги. Впрочем, Катарина обещала Гвен придержать язык и сдержала слово. Отец Перон позволил себе слабо усмехнуться.

Гвен наступила на горло собственным чувствам и сохранила маску озадаченности.

— Разве ты не чтишь святую Марию, мать Господа нашего?

— Да, но только как мать — и с нетерпением жду вступления на престол Алена.

Теперь и Туан начал багроветь, хотя еще держал себя в руках. Он чувствовал, когда выпад направлен в его сторону.

— Судя по твоим взглядам, Ален тоже будет еретиком, — заметила Гвен.

— Я верю, что когда принц вступит в зрелый возраст, Господь снизошлет ему мудрость, — набожно проговорил отец Перон. — Если же нет, то он увидит, что ему противостоят все его бароны — нет-нет, весь народ.

— Ты так уверен в будущем… — негромко сказала Гвен.

— Победа за Господом, дитя мое, — победа всегда остается за Господом, — взгляд отца Перона пронизывал ее насквозь, до самых дальних уголков души, а огонь его непоколебимой веры обжигал разум. — Истина восторжествует, а Церковь Греймари — истинная Церковь.

— Я не смогла извлечь из него ничего, — пожаловалась Гвен, когда отец Перон удалился вслед за своими тюремщиками в камеру, которая может быть, напомнит ему монастырскую келью. — У него самый лучший щит, какой я когда-либо встречала — за исключением моего мужа, когда он захочет. Колдунья поежилась и решила сменить тему.

— Но он и в самом деле священник.

— Чародей в монашеской рясе? Это богохульство, — покачал головой Туан, мерно шагая по комнате.

— Да, монахи всегда поносили ведьм, — кивнула и Катарина.

— Лишь приходские священники, — заметил Бром. — А о чем они толкуют между собой в монастыре, мы не знаем.

— Но почему бы среди них не оказаться одному с нашим даром? — пожала плечами Гвен. — Колдовской народ можно найти в любом графстве и в любом сословии, так почему бы и не в монастыре?

— Верно, — согласился Туан, — но все-таки странно. Уж не он ли тот человек, который призывает колдунов на сторону архиепископа?

— Не знаю, — покачала головой Гвен. — Я не смогла прочесть ни одной его мысли — лишь его чувства достигали меня.

Она наморщила лоб.

— Подумать только, его вдохновенная вера так подавила меня, что мне уже стало казаться, что его дело правое.

— Когда я слушал его речь в городе, — кивнул Туан, — такое ощущение охватило и меня.

— Ну нет! — вскричала Катарина. — Уж не думаете ли вы в самом деле, леди Гэллоуглас, что…

— Нет-нет, не думаю. Но таков его дар — вкладывать свое чувство правды или кривды в разум других.

— Наверное, каждый хороший оратор обладает толикой этого таланта? — вопросительно посмотрел Туан. — Действительно, меня тронули не только его слова.

— Не только. На вас повлияла сила его разума.

— А слова, стало быть, служили лишь предлогом, чтобы удержать вокруг себя людей, пока колдовство не подействует? Что ж, в это я могу поверить.

— Не подобным ли даром обладал бунтовщик Альфар? — поинтересовалась Катарина.

— Таким, Ваше Величество, хотя и не столь сильным, как отец Перон. Тот колдун проникал в человеческий разум, погружал жертву в сон наяву, а потом вкладывал в разум жертвы не только свои чувства, но и свои мысли. Так он мог заставить любого повиноваться ему. Мой муж называет такое состояние «гипноз».

— Не сомневаюсь, у твоего муж нашлось бы словечко и для дара этого священника.

— Он назвал бы его «проектором», — кивнула Гвен.

— Проектор! Гипноз! — всплеснула руками Катарина. — Ерунда какая-то! Что толку в этих именах?

— Они помогают думать, Ваше Величество, — пояснила Гвен. — Когда вы видите, как два слова напоминают одно другое, вы можете понять природу вещей, которые обозначаются этими словами. Видите ли, в нашем случае проповедник служит «эмпатическим проектором», в то время как… — тут глаза Гвен зажглись — ее осенило.

Это заметила и Катарина.

— Что такое?

— Слова, слова, я же говорила! — хлопнула в ладоши Гвен. — Проповедник — проектор, но мой муж называет этим словом и колдунов, которые лепят вещи из ведьмина мха!

Она говорила о растении, которое произрастало только на Греймари, грибке с высокой телепатической чувствительностью, который мог принимать форму любой вещи, о какой только ни подумает находящийся неподалеку телепат-проектор. Гвен вихрем обернулась к Брому О'Берину.

— Лорд Личный Советник! Твои шпионы могут найти след того двухголового пса, который гнался за крестьянином по имени Пирс?

— Ну, конечно, могут, — нахмурился Бром. — Но зачем…

Тут он понял ход мыслей дочери и заулыбался.

— Будьте уверены, у меня найдутся шпионы, которые выследят логово этой твари.

— Они, должно быть, доблестные воины, коль отважатся идти по следу этого адского создания, — с нескрываемым сомнением в голосе заметила Катарина.

— Доблестные, — мрачно кивнул Бром. — Или станут такими.

Хобан прогнулся назад, разминая ноющую спину, вытер лоб, бросил взгляд на солнце. Работа была ему знакома — он махал мотыгой почти всю свою жизнь, — но ни разу прежде ему не приходилось мотыжить в долгополой красно-оранжевой рясе, и ни разу прежде он не думал, что такая работа помогает молиться усерднее. Впрочем, были занятия и похуже, и потом отец Ригори и брат Анно в один голос предупреждали его, что легкой жизни здесь не жди. Юноша снова согнулся и принялся выпалывать сорняки. Он никогда не думал, что эта скучная, монотонная работа может быть дисциплиной, упражняющей тело, освобождая ум для молитв и размышлений. Раньше его мысли просто уносились к тем радостям, что ждали его в конце дня — наесться, поболтать с друзьями, выспаться, как следует. По воскресеньям погулять с девчонками.

Он тут же прогнал эти мысли прочь. Монаху не подобает думать о женщинах, а он всерьез решил стать монахом. Он попробовал направить свои мысли в праведное русло, подумать о Боге, о святой жизни, но получалось только радоваться ровным аккуратным грядкам с капустой и удивляться прямой, как струна, меже из старых подков, рядком вкопанных в землю, окружая поле. Дойдя до межи, он только покачал головой, подивившись усилиям, ушедшим на то, чтобы окружить так все монастырские земли, не говоря уже о том, чтобы собрать столько стертых подков. Истинно монашеская черта — не считать трудов земных, ибо их мысли устремлены к миру иному! Он вздохнул и снова поднял мотыгу.

— Эй! Фермер Хобан!

Хобан вздрогнул, вскинул голову, вырванный из раздумий. Кто это? Брат Хэсти, надзиратель за полевыми работами? Нет, тот стоял в сотне футов от него, не спуская глаз с двух новеньких, что решили немного передохнуть и поболтать. А больше радом с Хобаном никого не было. Кто же?

— Да тут я, раззява! Левее, где первоцвет!

Хобан выпрямился было, потом сообразил, что брат Хэсти, куда бы он сейчас ни смотрел, следующим примется за него, и снова принялся махать мотыгой, украдкой поглядывая на кустики первоцвета.

И смотри-ка! Там и в самом деле стоял эльф, самый настоящий эльф из Маленького Народца! Больше, чем думал Хобан — в полтора фута ростом. Подбоченившись, эльф ехидно смотрел на послушника.

— Ага, заметил наконец. Не подавай виду. Пришлось изрядно подождать, пока ты не дойдешь до края. Я-то не могу зайти на поле, через эту преграду из Холодного Железа.

Ну конечно, потрясенно сообразил Хобан, эта аккуратненькая загородочка не пропустит внутрь ни одного эльфа! И тут, стоило парню вспомнить свое обещание Лорду Чародею, как все мысли о монашеской праведной жизни растаяли в дым.

— Поменьше думай об этом, — посоветовал эльф, — кругом слишком много таких, что могут подслушать твои мысли. Они терпеть не могут таких, как я, ума не приложу, за что. Уж до этого архиепископ сам бы не додумался.

— Ты прав, по-моему, — зашептал в ответ Хобан. — Я не увидел в нем ничего злого.

— Однако, если я не обманываюсь, дух зла все же витает над монастырем, — и эльф наклонил голову в сторону. — Кто же это тогда?

— Если и я не обманываюсь, то это брат Альфонсо, — ответил Хобан. — Он секретарь архиепископа и не отходит от него ни на шаг. И остальные монахи уж слишком почтительно на него смотрят, а ведь он всего лишь слуга и появился здесь недавно.

— Недавно? — нахмурился эльф. — Когда же это?

— Года три назад, если верить слухам. Сначала он брался за любую работу и работал усердно, так что скоро его знали все. А потом оказалось, что он еще умеет считать и писать, и тогда аббат назначил его келарем. И келарем он стал отличным, а потому проводил вместе с аббатом все больше времени.

— Ага, и аббат все чаще и чаще стал задумываться над отделением от Рима, — криво усмехнулся эльф. — Как с ним можно справиться?

— Уже никак! Те, кто не желал склониться перед ним, сбежали в Раннимед. А оставшиеся пресмыкаются перед братом Альфонсо.

— Странный слуга Господень, — заметил эльф. — Тогда нам придется им заняться. Когда он выходит на двор?

— Вечерами, прогуляться с Его Светлостью в саду Его Светлости.

— Стены которого так увешаны железом, что можно подумать, там кузня, — лицо эльфа посуровело. — Ну что ж, мы найдем способ… Оп!

И эльф исчез за листьями первоцвета. На грядку перед Хобаном легла чья-то тень. Он поднял голову и увидел строгую физиономию брата Хэсти.

— Хобан, ты что это мотыжишь один и тот же клочок земли вот уже четверть часа?

— Нет, мне все-таки интересно, зачем этой твари понадобилась вторая голова? — Келли МакГольдбагель присмотрелся к следу огромной лапы, отчетливо видному в пятне лунного света. — Тем псам, которых я видел, и одной-то головы было много!

— Ты уймешься? — простонал Пак. — Это не псу нужно было две головы, а тому, кто его сотворил!

— Ну и зачем?

— Чтобы пугать бедных крестьян, недотепа! — отрезал Пак. — А теперь умолкни и иди по следу!

Келли что-то проворчал и поплелся за Паком по следу, петлявшему между огромных старых деревьев. Он до сих пор не понимал, зачем Бром О'Берин настоял, чтобы Келли взял с собой еще и англичанина. Словно одного лепрекона мало, чтобы выследить любое чудовище!

— Уж не думаешь ли ты, что Король Эльфов так беспокоится о своих подданных? Или что?

— Это не я думаю, это он думает! Будь добр, замолкни и ищи следы!

Келли вздохнул и вновь вгляделся в землю. Лапы, оставившие такие следы, должны быть размером с самого Келли, не меньше.

— По крайней мере, эта зверюга не может быть твоей проделкой — она оставляет следы.

— Вот я тебе наслежу! Пониже спины! — огрызнулся Пак, остановившись на развилке. — Здесь только палые листья, и никаких следов. Откуда он шел?

— Да вот же! — воскликнул Келли, указав направо. — Ты что, не видишь обломанных веток?

Пак пригляделся.

— Отлично, о великий следопыт! Теперь ты пойдешь впереди.

Келли возмущенно уставился на Пака. Тот ухмыльнулся. Келли передернуло и он отвел глаза, пробормотав:

— Я скорее потерплю за своей спиной двухглавого пса, чем англичанина!

— Твое желание может скоро исполниться, — заметил Пак. — Мы ведь идем по следам этой твари в обратную сторону, чтобы узнать, откуда она пришла. И никто не знает, вернулась ли она. Очень даже может быть, что зверюга идет за нами по пятам, возвращаясь в свое логово.

Непонятно почему, но Келли зашагал побыстрее.

Тропа неожиданно расширилась, и они оказались на небольшой полянке, достаточно широкой, чтобы лунный свет пробился между крон деревьев и осветил мазанку, крытую соломой. Дверь, правда, была сколочена из крепких досок, а окошко закрыто ставнями.

Келли замер.

— Сроду не слышал о лесном духе, который бы думал о крыше над головой.

— Или о том, чтобы запереть дверь и ставни, когда уходит, — нахмурился Пак, выходя на лужайку. — А может быть, он внутри, и потому заперся в своем обиталище?

— Тем глупее лезть на рожон! Ты что, хочешь накликать беду на наши головы?

— Еще не родился тот дух, который мог бы накликать беду на Пака, — нетерпеливо тряхнул головой Пак.

— Кроме Его Эльфийского Величества, — проворчал Келли.

— Что-то мне не верится, что он решил поселиться в этой хижине. Пошли-пошли, ты что, не хочешь поиграть в домовых и найти щелку, сквозь которую можно войти?

— Ой, ну что тут искать? Тут и так больше дырок, чем стенок, так паршиво слеплено! — фыркнул Келли. — Кто бы там ни поселился, зимовать он здесь явно не собирается!

— Еще бы, а то обмазал бы стены и снаружи.

Пак осторожно огляделся по сторонам и шмыгнул к хижине. Келли перепугано посмотрел на него, потом чертыхнулся и кинулся следом.

Пак задумчиво поковырял плетень пальцем.

— Лоза еще не просохла. Эту хибару построили совсем недавно.

— Что так, то так. Однако, — тут Келли посмотрел вниз, — от порога уже натоптана тропинка, причем человеческими ногами. А следов лап не видно.

Пак оглянулся и кивнул.

— Здесь листья разгребли в стороны, и на голой земле мы бы их точно увидели. Что этому отшельнику могло понадобиться под прошлогодней листвой? Отпечатки заканчиваются на краю поляны, точно эта тварь там и появилась.

Келли поежился.

— Если так, мы нашли то, за чем были посланы. И давай-ка поскорее… Тссс!

Пак встревожено вскинул голову и услыхал там, куда показывал Келли, шорох — шум человеческих ног, шагающих по лесному ковру.

Несколько минут спустя в круг лунного света вышел толстобрюхий крестьянин, сгибавшийся под тяжестью большой корзины. Он проковылял к двери, поставил у порога свою ношу и вздохнул, потирая лысину — совершенно ровный круг на макушке посреди густой копны волос. Он был средних лет, одетый в самые обычные панталоны и камзол. Оглядевшись по сторонам, крестьянин снова вздохнул.

— Ох, до чего же невыносимо одиночество!

Затем дернул плечами, отодвинул засов и распахнул дверь. Заглянув за порог, он озабоченно нахмурился, бормоча под нос:

— Крепись! Это во имя Бога, Церкви и Ордена!

Потом снова вздохнул, поднимая корзину с земли, и вошел внутрь. Минуту спустя внутри затеплился огонек лампы и дверь захлопнулась. А еще пару секунд спустя Пак и Келли снова были у стенки, заглядывая внутрь сквозь щели.

Что-то бормоча про себя, крестьянин поворошил уголья в очаге, раздул огонь и подбросил еще хвороста. За его спиной масса, наполнявшая корзину, задрожала и вдруг стала шевелиться и пузыриться. Хозяин посмотрел на корзину и с довольным видом покачал головой. Потом вытряхнул содержимое на землю перед очагом и, усевшись на трехногий табурет, пристально уставился на бесформенную серую массу, слабо поблескивающую, как расползающийся дождевик. Эльфы, вытаращив глаза, смотрели, как серая масса начала пускать побеги, загибаться вверх. Мало-помалу она приняла вид молодого деревца, поверхность которого быстро потемнела и стала коричневой, а побеги превратились в четыре ветки. Конец каждой встопорщился жесткими сучками. Крестьянин удовлетворенно кивнул, затем вытянул вперед руку. Деревце медленно опустило одну из ветвей и сучки сомкнулись на запястье крестьянина. Он улыбнулся, деревце отпустило его руку и выпрямилось.

— Теперь к двери, — прошептал он. Деревце задрожало, один из корней вздыбился, качнулся вперед, снова опустился наземь. За ним шагнуло второе корневище, потом третье, и деревце медленно двинулось к двери.

— Теперь найди крестьянина, напугай его и гонись за ним следом — но не лови, — прошептал незнакомец с непонятной гримасой.

Ветки деревца качнулись, словно оно кивнуло в ответ. Затем оно проковыляло к двери, согнулось, проходя под притолокой, прошуршало через полянку и скрылось в лесу.

Келли и Пак, вытаращив глаза, посмотрели ему вслед.

Крестьянин в хижине тяжело вздохнул и устало выпрямился на табуретке.

Глава четырнадцатая

Пробираясь сквозь сумеречный лес, Род понемногу начал улавливать вокруг признаки присутствия множества людей. Скоро он услышал, как они перешептываются друг с другом, где-то рядом раздался чей-то нервный смешок. Словно школьники, сбежавшие с уроков, чтобы заняться чем-нибудь запретным. Затем, сквозь просвет в листве, он заметил отблески огня и силуэты его «попутчиков». Свет становился все ярче, и вскоре Род выбрался на опушку поляны.

На пеньке стоял монах. По бокам горело несколько факелов, воткнутых в землю — импровизированные подсвечники. Одного вида тонзуры и рясы хватило, чтобы Род приготовился к неприятностям.

«Ты наверху, Корделия?»

Чтобы никто не подслушал, он думал особым способом, который придумала Гвен, это была их семейная тайна. Корделия ответила такими же сжатыми мыслями:

«Да, папа. Будто в церкви, на хорах».

«Не думаю, что это простое совпадение, Делия. И запомни — мы просто слушаем, и больше ничего не предпринимаем».

«Я-то об этом помню, папа», — с еле заметной ноткой раздражения ответила Корделия.

«А ты?» — угадал Род недодуманную мысль. Со стороны дочери очень мило было не подумать этого вслух. Скрепя сердце, пришлось признаться, что в этом она права — терпение скорее лопнет именно у него.

— О возлюбленные братие мои! — воскликнул монах, воздев руки.

Толпа смолкла.

Я принес вам вести от нашего преподобного архиепископа, — начал монах, и толпа зашумела от энтузиазма. Род почувствовал, как по шее побежали мурашки — они были во владениях Тюдоров, а Тюдор не скрывал своих симпатий к Риму. Очевидно, эти крестьяне склонялись к Греймарийской Церкви или, по крайней мере, относились к ней с любопытством. Ничего удивительного, что лесник передавал эту весть втихомолку.

— Архиепископ возрадовался, узнав о вашей непоколебимой верности! — продолжал монах, возможно, слегка преувеличивая. — Он созывает преданных Богу и Церкви лордов и уж недалек тот час, когда наступит царствие истинной Веры!

Толпа ответила радостными криками, хотя и не особенно громкими. Монах не стал обращать на это внимания.

— И вот, он шлет вам весть о том, что открылось ему в поисках истины. Всем известно, что духовникам запрещена женитьба, ибо так повелевал Рим с незапамятных времен.

Послышался недоуменный ропот. Кажется, крестьяне начали догадываться, к чему клонит оратор. Род прекрасно понимал крестьян — ему и самому вовсе не улыбалось услышать то, что собирался сообщить монах.

— Так было заведено по простой причине, — поучительно продолжал проповедник. — В первую тысячу лет существования Церкви священникам разрешалось и жениться, и растить детей. Однако же те их сыновья, что, подобно отцам, надевали сутану, часто служили в тех же приходах, что и отцы их. Так из поколения в поколение приход мог переходить от отца к сыну, пока духовная власть и десятина целиком не переходили в руки семьи священника. Папа не мог терпеть такого вызова его власти и не мог смотреть сквозь пальцы на деньги, текущие мимо его карманов, и потому он запретил священникам жениться.

Толпа недоверчиво зашепталась.

«Это верно, папа?»

Род почувствовал, что Корделия сбита с толку.

«Отчасти, Делия, отчасти. Были и другие причины, более духовного толка. Но этот проповедник ни слова о них не сказал».

«Вот как?»

Сомнения дочери утихли, и Род ощутил, как к ней возвращается обычное присутствие духа. Он усмехнулся. Проповедник тем временем снова заговорил.

— Наш мудрый архиепископ счел эти доводы надуманными и недостойными Папы, которому доверено заботиться лишь о душах паствы своей. И потому он объявляет, что духовенство более не должно чураться семейной жизни…

Не успел он договорить, как его слова утонули в шуме толпы. То тут, то там люди начали разворачиваться и уходить.

— И он объявляет… — надрывался священник, размахивая руками, — он объявляет…

Наконец люди немного успокоились, и его крики снова стали слышны.

— Он объявляет, наш благословенный архиепископ, что священники могут жениться!

На этом все и кончилось. Крестьяне яростно спорили между собой, а многие просто спешили уйти и исчезали в темноте. Но кое-кто все же остался, и оставшиеся окружили монаха, засыпая его вопросами. Он, как мог, старался отбиться от возражений.

«Из этого выйдет что-нибудь хорошее, папа?» — с трепетом подумала Корделия.

«Трудно сказать, Делия. Тут есть о чем поспорить, — что Род еще мог ответить? — Лично мне легче положиться на священника, которому не надо торопиться поспеть домой к ужину».

«Мне тоже…»

Кольцо вокруг священника поредело, люди стали расходиться, все еще споря друг с другом. Монах спустился с пенька наземь, явно вымотанный.

— Мудро сказано, святой отец, — подступила к нему деревенская девушка (пожалуй, ближе, чем следовало бы), сложив руки за спиной и колыхая юбками. Она сверкнула улыбкой, потом покраснела и потупила взор. — Еще бы, если священники — лучшие из нас, они ведь должны оставить после себя сыновей, так ведь, святой отец?

Священник невольно попятился, слегка побледнев, но девушка, головокружительно улыбаясь, сделала новый шаг вперед.

«Ах, бесстыжая! — возмущенно подумала Корделия. — Она же его соблазняет!»

«Что ж, вот тебе и обратная сторона медали, — тут Род не на шутку обеспокоился за дочь. — Если разрешить священникам жениться, на них тут же набросятся хищники в юбках».

— Что… ээ, да, это верно, — священник мужественно собрался с силами. — Но для их жен это будет тяжкое бремя, девушка. Ведь настоящий пастырь ни на секунду не должен спускать глаз со стада своего.

— Тем важнее, чтобы его ждала дома верная жена, — пропела девица. — И потом, ему больше не придется беспокоиться о плотских искушениях.

У священника чуть не полезли на лоб глаза. Кажется, он еще не задумывался над этим аспектом семейной жизни. Он тут же заулыбался и подступил поближе к девице.

— Не придется, это верно. И подобные устремления будут даже похвальными, как у любого женатого человека. Как твое имя, дочь моя?

«Дочь, как же! Разве что она родит ему дочку! — вскипела Корделия. — А он что, совсем ослеп и не видит, что ей нужен не он, а его сан?»

«В этом направлении мужчины, как правило, плохо соображают» — тут Род вспомнил несколько случаев из собственного прошлого и печально усмехнулся. Ему понравилась ирония в мыслях дочери, но… но только что покачнулась ее вера в духовенство, а значит, и вера в религию, напомнил он себе.

«Запомни одно, доченька, — если люди слабы, это еще не значит, что слаб и Бог».

В ответ он не услышал ничего, только чувство растерянности. Кажется, дочь нуждается в моем присутствии, решил Род и скрылся за деревьями, подумав:

«Спускайся. Мы возвращаемся домой».

Он уловил в мыслях Корделии мимолетный образ полета в хрустальном ночном воздухе и ощущение чистоты, связанное с этим. Губы Рода плотно сжались. Его малышка только что впервые начала понимать, что люди могут быть грязны не только телом, но и душой.

Включая архиепископов. Конечно, Джон Уиддекомб мог быть вполне искренним, приводя теологические доводы в пользу снятия безбрачия — но лично Род в этом сомневался.

— Так значит, эта штука была из ведьмина мха? — помрачнел Бром.

— Была, милорд, — подтвердил Пак. — Следы пса привели нас туда — а там мы увидели, как он сделал ходячее дерево.

— Только маленькое, — добавил Келли. — Так, не дерево, а саженец.

— Случись ему наступить на комок ведьмина мха, как оно сразу же подрастет, не сомневаюсь, — проворчал Бром. — Ты прав, Робин. Говоришь, он слепил его быстро?

— Не больше, чем за четверть часа, Ваше Величество.

— Это искусный мастер… лишь леди Гвендолен управилась бы скорее, — при этих словах Бром по-детски улыбнулся. — И у него была тонзура?

— Верно, милорд. Если только его макушка не облысела точно по кругу.

— Ну, по годам он для лысины вполне созрел, — заметил Келли.

— Как, ты его защищаешь? — набросился на врага-товарища Пак. — А ну умолкни, поповский подпевала!

— Кого это ты назвал подпевалой, лоботряс? Уж я тебе покажу…

— Ничего ты ему не покажешь, — прогремел Бром. — Или вы решили тратить время на ссоры, пока этот архиепископ запугивает крестьян, чтобы они отступились от короля? Ну-ка, отправляйтесь обратно к хижине этого колдуна и следите за каждым его шагом! Марш, и терпеливо ожидайте, пока не поспеют солдаты Его Величества!

Дверь с треском отворилась, так что перепуганный крестьянин аж подпрыгнул на лежанке. Но не успел он стать на ноги, как двое солдат схватили его за руки, а третий быстро стянул его запястья веревкой. Крестьянин ошеломленно заморгал, видя вокруг суровые лица солдат в кольчугах и с пиками в руках.

— Что… что вам здесь? Что вы на меня накинулись? Чего вам от меня нужно?

Солдаты развернули его лицом к человеку в легком шлеме, длинной кольчуге, с мечом на боку. Подбоченившись, тот мрачно посмотрел на крестьянина.

— Ты вызывал чудовищ и пугал ими простой народ, — ответил пленнику офицер и, не сводя глаз с пленника, крикнул: — Мы взяли его, миледи!

В хижину вошла очаровательная рыжеволосая женщина, и крестьянин побледнел — он узнал леди Гвендолен.

— Лучше не отпирайся, — начала она, — у нас есть двое свидетелей, которые видели, как ты создал ходячее дерево. А сейчас расскажи мне, зачем ты это сделал.

Лицо крестьянина застыло.

— Нет. Вы ничего от меня не добьетесь.

Он не шутит, поняла Гвен. Его разум казался абсолютно чистым, она воспринимала его, как гладкую, непроницаемую сферу. Неожиданно из этой сферы вырвался мысленный приказ: сражаться, драться! Гвендолен вихрем обернулась к двери.

Тварь ворвалась в хижину, яростно завывая в две глотки. Рыцарь повернулся к чудищу, обнажая меч. Лицо Гвендолен исказила гримаса, она пристально посмотрела на двухглавого пса, и очертания прыгнувшего было на нее чудовища вдруг расплылись, как воск на печке. Рыцарь с криком бросился наперерез псу, но ему в грудь ударился лишь бесформенный серый ком. Ком отскочил, шмякнулся на пол, а рыцарь попятился, позеленев на глазах. Гвен не сводила глаз с комка ведьмина мха, и тот распался надвое. Обе половинки снова раздвоились, потом еще и еще, пока на полу не осталось с полсотни бесформенных комочков. Комочки выпустили зеленые стрелки, окутались желто-коричневой шелухой — и по полу раскатилась корзина лука.

Увидев это, крестьянин посерел.

— И не вздумай превратить их во что-нибудь кровожадное, — строго посмотрела на него Гвен.

— Я… я… слушаюсь, миледи, — эти слова позвучали, почти как признание поражения.

— Тогда отвечай, зачем ты оставил монастырь и поселился в этом лесу?

Он испуганно вскинул голову, но затем его лицо вновь отвердело.

— Славно придумано! Сбить меня с толку, ошеломить и так заставить говорить? Но я-то знаю, что у вас есть только догадки!

— Для простого крестьянина у тебя слишком правильная лысина, — заметила Гвен, — а для лесного отшельника ты слишком упитан. Почему ты не говоришь правду?

— Я не разговариваю с еретиками.

Его разум по-прежнему представлялся непрозрачной, гладкой сферой.

Гвен задумалась, прикидывая свои шансы. Затем улыбнулась, и ее голос стал удивительно мягким:

— Ты одинок, один в этом страшном лесу, и вокруг ни души. Ты, должно быть, очень тоскуешь по своим товарищам, святой отец?

— Не отец, — машинально отозвался пленник. — Я еще недостоин носить это…

И осекся, осознав свой промах. И хотя Гвен не могла услышать его мыслей, их легко было прочесть на лице: он вовремя спохватился, он не сказал, что он монах. Колдунья подлила масла в огонь:

— Ну же, ты ведь добрый человек и всегда хотел быть таким. Ты попался с поличным, нет ни малейшего шанса, что ты вернешься к товарищам, пока эта смута не закончится. Тебе, должно быть, было тяжко плодить чудовищ, чтобы пугать ни в чем не повинных простых людей.

Ага, сомнение на лице, первые признаки слабости; Гвен одарила его печальной, сочувствующей улыбкой.

— Ты, должно быть, опечален расколом и судьбой тех монахов, что сбежали, чтобы основать собственную обитель. Разве ты не тоскуешь по ним?

Губы монаха горько изогнулись.

— Я изнываю от тоски по ним, миледи, — признался он.

— Ты боишься за их жизни? Ну же, не стесняйся!

— Боюсь, ибо они воистину мои братья по духу.

— И ближе тебе, чем твои кровные братья, — кивнула Гвен. — Я знаю. Скажи же мне твое имя, добрый брат, чтобы я знала, с кем разговариваю.

Пленник тоскливо посмотрел на нее и, тяжело вздохнув, сдался.

— Я брат Клэнси, миледи. Не моту взять в толк, как вы смогли проникнуть сквозь мой щит и прочесть мои мысли. Вы леди Гэллоуглас, не так ли?

— Да, это я, — подтвердила Гвен, стараясь не выказать охватившее ее ликование. — Если ты слышал обо мне, то должен понять, что доблестно сопротивлялся, сумев хранить молчание столь долго.

— Еще бы, вы наисильнейшая из колдуний, — признался брат Клэнси. — Вы верно сказали, я и в самом деле ужасно сожалел, что делаю фальшивых призраков, чтобы пугать несчастных селян.

Солдаты вспыхнули от ярости, но взгляд Гвен заставил их прикусить языки.

— Я уверена, что так оно и есть на самом деле, ибо ты всегда стремился приносить лишь помощь и утешение.

— Стремился… — грустно усмехнулся брат Клэнси. — Такие занятия более подобают нашему ордену.

— И должно быть, ты так же сожалеешь и о разрыве с Римом?

Гвен не ожидала, что лицо брата Клэнси исказится, словно от приступа ужасной боли.

— О миледи! Я преисполнен страха! Всю свою жизнь я стремился верно служить Церкви и Папе, ибо через них я служил Богу — и вот, все, на что я опирался, выбито из-под ног! Ужасные, мучительные сомнения не оставляют мою душу ни днем, ни ночью…

Тут его глаза очистились, он сообразил, что говорит, и с ужасом посмотрел на Гвендолен.

Та постаралась принять самый печальный и сострадающий вид.

— А-ах, ты умелая ведьма! — прошипел он. — Ты хотела разговорить меня, сначала то, что ты уже узнала, потом то, о чем ты только догадывалась… Но больше вы не услышите от меня ни слова!

Гвен показалось, что у него лязгнули зубы — так плотно он стиснул челюсти. Она грустно покачала головой.

— Ты сказал не так уж и много, добрый брат.

Потом обратилась к рыцарю:

— Ведите его в замок, сэр Фралкин, и проследите, чтобы его устроили со всеми удобствами, какие только могут быть в темнице.

Она отступила в сторону, печально вздохнув и покачав головой. Монаха вывели — и только тогда она дала чувствам волю, испустив беззвучный победный клич. В самом деле, он сказал ей не так уж и много, этот монах — но он подтвердил самые важные подозрения. Он был не наемным чародеем, вставшим на сторону архиепископа, он был одним из монахов, монахом-катодианцем, переодетым в крестьянина! Первый волшебник в рясе — тот оратор, которого поймал Туан, — оказался не единственным, теперь им попался еще один.

Радостные чувства несколько остыли, когда она подумала о другом. Там, где есть двое монахов-эсперов, там будет и третий, и четвертый…

Сколько же их там всего?

— Оба — монахи? — недоверчиво переспросила Катарина.

— Я могу допустить, что один монах — случайность, — заметил Туан, — но два?

— Два — еще слишком мало, ведь монахов-то сотни, — проворчал Бром. — Но я тоже удивлен. Мне всегда казалось, что монахи — противники колдовства.

— Они всегда слыли таковыми, — задумался Туан, — хотя… мы судим всех монахов по тем, кого видим вне стен монастыря. Может быть, монастырские обитатели более терпимы?

— Если так, монастырь должен притягивать эсперов, Ваши Величества, — развела руками Гвен.

— Это еще почему?

— Потому что это — единственное место, где они могут не бояться за свою жизнь.

— Верная мысль, леди Гэллоуглас, — кивнул Туан.

— Лучше бы вы подумали о том, чем мы им ответим, — сдвинула брови Катарина. — Но как противостоять чародейству?

Тут она просияла.

— Конечно, другим чародейством!

Туан кивнул, сверкнув глазами.

— А вот теперь, женушка, я, не раздумывая, подниму Королевский Ковен.

В лесу было темно и жутко, даже пробивавшиеся кое-где лучи лунного света делали чащобу лишь еще страшнее. Эльза старательно перешагивала через корни, высоко держа над головой факел. Ветви свешивались почти до земли, цеплялись за волосы, и молодая женщина все время чувствовала спиной чей-то взгляд — но сколько ни оборачивалась, никого так и не увидела. Она поежилась и поспешила дальше. Даже ради самого короля она не отважилась бы войти в этот страшный лес ночью — но ради того, чтобы снова увидеть Орлова… хотя бы просто услыхать его голос! А тот колдун, что поставил себе на прошлой неделе домик в этом лесу, кажется, оказался настоящим колдуном — по крайней мере так твердила старая Крессида, которая первая наткнулась на него и которая, как она уверяла, даже поговорила с призраком ее Лотрена…

Вот и он, маленький шалаш из веток, словно куст, выросший из земли. А рядом у костра сидел чудной старик, нараспев читавший какое-то заклинание, подбрасывая в кипящий котелок какие-то травы. Сердце Эльзы ушло в пятки, она уже было бросилась бежать, но вспомнила своего любимого Орлова, Орлова, лежащего в луже крови, где его зарубил сэр Гримал, зарубил только за то, что он пытался оградить свою жену Эльзу от посягательств рыцаря! В ее душе вспыхнула старая ненависть и чувство вины — ведь если бы Орлов не женился на ней, он все еще был бы жив! И вслед за этим всплеснулось желание хоть раз еще услышать его голос, услышать, что он прощает ее и… и Эльза шагнула на поляну.

Старик поднял голову, услышав ее шаги.

— Подойди поближе, дитя. Не бойся.

Попробуй тут не испугайся, в свете костра его лицо казалось не от мира сего, а пар из котелка окружал голову странным ореолом. И все-таки она подошла, хотя сердце колотилось так, будто вот-вот выпрыгнет, и опустилась на колени рядом с костром, воткнув свой факел в землю.

— Ты хочешь говорить с тенью покойного мужа, — вздохнул старик. — Что ж, я вызову его тебе. Но чем ты сможешь уплатить мне?

Эльза покраснела и опустила глаза. Чем она могла уплатить, кроме себя самой? Но Орлов возненавидит ее за это! Он, может быть, и простит ей то, что сделал сэр Гримал, — это было по принуждению, а не по доброй воле. Но с этим? Она коснулась обручального кольца, вспомнив Орлова и его любовь.

— Нет, — голос старика зашуршал, как ветер в листве. — Твое кольцо священно, и я не возьму его в награду за колдовство. Но вот твои волосы… они могут мне пригодиться.

Эльза испуганно вскинула голову. Ее волосы? Ее длинные, блестящие густые волосы, которые так любил Орлов? И зачем ему…

Вдова оборвала себя. Ей незачем знать, для чего колдуну ее волосы, к тому же они еще отрастут. И она с радостью отдаст их за свидание с Орловым.

— Возьми их, — прошептала женщина, срывая платок и склонив голову.

Несколько взмахов большими ножницами, и бедная Эльза, всхлипнув, снова повязала платок, чтобы скрыть неровные пряди. Но она почувствовала и облегчение: трауру подобают короткие волосы.

Колдун расправил густой поток волос на коленях и довольно кивнул.

— Хороши!

Затем выпрямился, закатил глаза вверх и нараспев заговорил:

— О Орлов, призываю тебя! Приди из мира иного к той, что так любила тебя, приди, приди, приди… — слова перешли в стон, глаза закатились так, что видно было только белки. Эльза затрепетала, отвела взгляд…

И увидела, как над котелком сгущается пар. Подымаясь над варевом, он густел, собираясь в шар размером с голову. И действительно, шар начал принимать очертания головы, их клубов дыма складывались глаза, нос, рот, выросла остроконечная крестьянская шапка, это голова Орлова дрожала и подергивалась над котелком… и губы Орлова шепнули:

— Не верь, Эльза! Это не Орлов, это всего лишь искусное наваждение!

Старик дернулся вперед, глаза его вернулись на место. Затем с перекошенным лицом колдун уставился на привидение, но оно не исчезло, и призрачные губы наперекор ему выговаривали слова.

— Он не может вернуть Орлова, это только морок, который он сотворил сам! И с тобой говорил бы не твой мертвый муж, а этот старый колдун!

Вскочив на ноги, Эльза завопила и бросилась на старика. Тот подпрыгнул, опрокинув табурет, и бросился прочь от ее когтей, закрывая лицо руками. Лес содрогнулся от грохота, и перед ним возникло трое юношей. Старик перепугано взглянул на них, завизжал и с громом исчез.

Эльза все кричала, кричала и кричала, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума. Из-за деревьев появилась молодая крестьянка, ровесница Эльзе, и протянула ей навстречу руки:

— Бедная девочка, бедная девочка! Что они с тобой сделали, эти ужасные, отвратительные мужчины!

Вопли Эльзы утихли, она изумленно уставилась на женщину, а та шагнула ближе, с преисполненным сострадания лицом, все приговаривая:

— Бедная Эльза! Бедная девочка!

Эльза сделала неверный шаг вперед и, зарыдав, рухнула в объятия женщины. Она постепенно приходила в себя, и ее сердце подсказывало, что самое страшное уже позади.

— Скандал-то какой, Марла! — покачала головой крестьянка с двумя ведрами.

— Это уж точно, Риллис! Чтобы Их Величества отступились от аббата! — ответила Марла, взявшись за свои.

— Архиепископа, ты хотела сказать, — фыркнула Матильда. — Если уж мы решили, что Их Величества согрешили, пойдя против него, то аббата, подружки мои, следует называть архиепископом.

За оградой, мимо которой они шли, заблеял козел.

— Не скажу я этого, Тильда, — нахмурилась Марла. — Кто это его в чин произвел? Он сам?

— Разве ж он не может положить в сан? — спросила Риллис. — Он ведь главный духовник страны!

— Ну так и твой муж может назвать себя сквайром, Риллис. Много будет в том толку? — откликнулась Марла, подходя к колодцу.

Риллис захихикала, прикрыв рот рукой:

— Не стыдно, Марла? Чтобы я посмеялась над собственным мужем? Что ж ты о своем-то молчишь?

— А что о нем говорить! Марла как припечатает, так ее Рольф и язык проглотит! — Матильда поставила ведро на край колодца. — У моего Джека даже пахарем себя назвать язык не повернется.

— Это потому, что ему тогда пахать придется, Матильда. Пусть лучше назовется лодырем, это уж наверняка.

Матильда поперхнулась от смеха и сделала вид, что возмущенно фыркнула.

— Ну ладно, сестрички, муженькам косточки перемыли, — вздохнула Марла, взявшись за колодезный ворот. — А теперь за наши женские заботы. Наберем водички, чтобы в доме было чисто?

— И в горшках булькало, — Риллис взялась за ворот с другой стороны. — Налегли!

— Я попью немного, — сказала Матильда, перегибаясь через край и заглядывая в глубину. — Ах, водичка холодная, све… Ай-й-й-й!

Марла чуть не отпустила ворот — и хорошо, что не отпустила, потому что Риллис отскочила в сторону.

— Матильда! Что еще…

Но Матильда не могла и слова вымолвить, она лишь шарахнулась от колодца, бледная и дрожащая, закрывая рот руками.

— Что она там такое увидела? — потянулась посмотреть Риллис, охнула и тут же отскочила. — Марла! Брось!

— Что там?

— Личинка дракона! Ужасная, с толстым брюхом и желтой чешуей! Крылья растопыренные, а на хвосте жало! Брось ее, Марла!

Тут и Марла услышала яростное и громкое шипение, казалось, окатившее ее с ног до головы. Она отдернула руки от ворота, словно тот был раскаленный. Ворот завертелся, заскрипел так тонко, что было еле слышно, и этот скрип эхом отражался от стенок, пока ведро не плюхнулось в воду.

Три женщины остолбенело уставились друг на друга. Первой дар речи обрела Риллис.

— Где же мы теперь будем брать воду? — прошептала она.

— Бес с ней с водой, сестрица! Что будет, когда оно вырастет?

— Оно не вырастет.

Троица обернулась.

Девушке было не больше двадцати пяти, но она ступала с благородством герцогини. Одета она была так же просто, как и крестьянки, только ткань платья побогаче и ярче. Она приближалась к ним с улыбкой на устах и стальной решимостью в глазах.

— Кто ты? — прошептала Марла.

— Я колдунья Королевского Ковена, — ответила незнакомка. — Что до вашего дракона — смотри!

Она подошла к колодцу и пристально посмотрела вглубь.

Три женщины обменялись взглядами, набрались храбрости и тоже подошли поближе, посмотреть.

Личинка сжималась и коченела, яростно шипя и хлопая крыльями, пока наконец шипенье не стихло и от драконьего тела не осталось и следа. Зато крылья стали огромными, в фут каждое, не меньше, и такой яркой, радужной окраски, что все трое охнули от восхищения. Создание выпорхнуло из колодца. Личинка превратилась в великолепную бабочку, но хоть она и казалась совершенно безобидной, хозяюшки шарахнулись в стороны, когда красавица поднялась над срубом и на мгновение повисла над колодцем. Незнакомка строго сдвинула брови, бабочка взмыла вверх, и ее унесло легким ветерком прочь, к лесу.

Незнакомка вздохнула свободнее. Когда она обернулась к трем женщинам, лоб у нее блестел от пота.

— Это был не настоящий дракон, а тварь из ведьмина мха. Теперь она улетела и больше вас не потревожит.

Женщины обалдело уставились на нее. Наконец Марла собралась со словами.

— А кто… кто ее сделал?

— Злобный колдун, который бунтует против Их Величеств.

— А если она снова превратится в дракона?

— Ну так я снова изгоню ее — я или другие, как я, — и девушка сверкнула улыбкой. — Не бойтесь, добрые женщины. Король и королева заботятся о своем народе и оберегают его.

Она повернулась и направилась в лес. Три женщины изумленно смотрели вслед, а с неба жарко палило полуденное солнце.

Затем Марла расправила плечи.

— Ну что, сестрицы! — сверкнула она глазами. — Будет же нам что порассказать!

Опускался вечер. Поужинав после работы, взрослые вышли из домов посидеть, поболтать, вокруг носились и возились дети — словом, стоял типичный деревенский вечер.

— Услышьте слово Господне!

Черт его знает, откуда взялся этот проповедник. Жители уставились на пришельца, на их лицах читался скорее испуг, чем удивление. В последнее время попы не приходили с добрыми вестями.

— Не доверяйте князьям, говорит Господь! Ибо воистину, кто нынче поверит нашим владыкам Туану и Катарине, будет последним глупцом!

Пораженные люди застыли: то, что они услышали, граничило с изменой! Даже дети сообразили, что что-то неладно, мало-помалу утихли и тоже стали прислушиваться.

— Туан и Катарина стремятся узурпировать власть Церкви! Король с королевой отринули увещевания лорда архиепископа, примкнув в упорстве своем к погрязшей в разврате и грехе Римской Церкви, и тем повергли Греймари в пучину бед! И как они поступают с народом, так и с самой землей, по которой ходят! Уже собираются силы, чтобы сотрясти почву у них под ногами! Истинно, истинно говорю вам: через три минуты земля содрогнется!

Не веря своим ушам, селяне ошеломленно зашумели. Послышались горестные восклики, кто-то бросился к своим домам.

— Все будет цело! — закричал проповедник. — Почти все уцелеет! Земля только содрогнется, но не расколется! Это только предупреждение Господа нашего, а не гнев Господень! Слушайте! Внемлите!

Немного успокоенные, крестьяне снова обратили свои взгляды к пророку. Священник выпрямился, самоуверенно усмехнулся…

Прошли секунды…

И еще. И еще.

Священник нахмурился, а люди зашептались.

— Три минуты-то давно уж прошли!

— Прошли-прошли! Ты почувствовал содрогание?

— Когда мои быки тянут плуг, земля и то сильней трясется.

Проповедник скривился от напряжения, сжал кулаки, на лбу выступили горошины пота. Люди заметили это и снова замолкли, глядя на него. Но ничего не произошло.

— Да это простой жулик, — проворчал кто-то.

— Шутник, выбривший тонзуру, — подхватила какая-то хозяюшка.

— Ты что, смеешься над нами, парень? — шагнул вперед коренастый крестьянин.

— Я монах ордена Святого Видикона! — взвизгнул священник.

— Любой может натянуть рясу и сунуть в карман размалеванный кусочек дерева! — фыркнул еще один здоровяк. — Ты что, приятель, за дураков нас принял?

— Не приближайтесь ко мне! — попробовал скомандовать монах, но голос у него предательски дрогнул. Он попятился от крепких крестьян, подступавших к нему с трех сторон. Между двух бугаев он заметил улыбающегося незнакомца и негодующе посмотрел на него. Незнакомец только шире ухмыльнулся, и теперь это была жесткая и угрожающая улыбка.

— Сойдите с пути неправедного! — вскрикнул проповедник. — Отступитесь от самозваных монархов — или содрогнется земля, говорю вам!

С этими словами он развернулся и поспешил скрыться в лесу, сгорая от стыда — и ярости в адрес молодого человека с жесткой улыбкой. Теперь он был уверен, что тот парень — чародей, который и удерживал землю силой своего разума, пока проповедник пытался ее сотрясти.

Глава пятнадцатая

Лютни и гобои плели плавную мелодию, умиротворявшую душу каждого, кто вступал в главную церковь Раннимеда. Под сводами вознеслись звуки хорала, и в храм рука об руку вошли Их Величества. Перед королем и королевой, не по годам величаво, ступали их сыновья. Лакеи шли впереди, фрейлины шествовали сзади. Слушать мессу в соборе собралась треть королевского двора, остальным пришлось довольствоваться часовней.

Королевская семья уселась. Катарина с улыбкой сжала руку Туана. Он улыбнулся в ответ. На несколько кратких минут благость Господня коснулась и их душ.

Хорал завершился торжествующей Аллилуйей, и священник с кафедры воскликнул:

— О возлюбленные братие мои во Христе!

Вздрогнув от неожиданности, Катарина и Туан недоуменно поглядели на священника. А что же Introit? Что же Confiteor, Gloria, послания и евангелие?[9]

— В это воскресенье мессы не будет, — угрюмо произнес священник.

Туан нахмурился, Катарина потемнела, а вокруг разразилась буря негодующих возгласов.

Священник с той же угрюмой миной дождался, пока шум утихнет, потом развернул свиток.

— Я должен прочесть вам послание нашего Преподобного Архиепископа.

Катарина аж подпрыгнула в кресле, но Туан сдержал жену.

— Пусть говорит. Мы еще не деспоты. И лучше, чтобы претензии были высказаны открыто.

Королева подчинилась, кипя от негодования. Ален и Диармид перепугано поглядывали на родителей.

— О возлюбленные братие мои, — стал читать священник. — С великой грустью объявляю, что Туан и Катарина, бывшие некогда королем и королевой земли нашей, — суть еретики, возмутившиеся против Слова Господня и Греймарийской Церкви, и потому объявляю их отлученными от Церкви и Святого Причастия Господа нашего.

Буря возгласов превратилась в ураган, и даже слуга, кажется, отпрянули от Их Величеств. Побелевшая Катарина, стиснув кулачки, вскочила на ноги, Туан рядом с ней.

— Бывшие! Некогда! — прошипела Катарина. — Да как он осмелился сказать такое — бывшие?

Священник махал руками, призывая к тишине. Когда гомон немного поутих, стало слышно, как он надрывается:

— …выслушайте же, прежде чем мне закроют рот силой! Его Светлость Архиепископ говорит: «Сим призываю всех праведных, чьи души преданы Господу, оставить неверных владык и примкнуть ко мне, во владениях моих в Раддигоре, дабы выступить святым походом против означенных еретиков, тиранией своей губящих наш пресветлый остров Греймари!»

Лицо Туана побагровело от ярости.

— Ты закончил? — прорычал он.

— Ваш во Христе, — зачастил священник, — Джон Уиддекомб, милостию Божией Архиепископ Греймарийский.

— Скажи лучше — милостию Джона Уиддекомба! — рявкнул Туан. — Если это все, ты немедля покинешь этот храм! Без всякой мессы!

— И верно, ибо не могу оставаться в святом месте в присутствии еретиков, — отозвался священник, дрожащими руками свертывая письмо. — Ты можешь заткнуть мой рот, если хочешь, Туан Логайр, но тысячи других возвестят о твоих прегрешениях!

— Есть и такие, кто не сделают этого, — с трудом взял себя в руки Туан. Прищурившись, он обернулся к сенешалю.

— Сэр Марис! Скачи в обитель под Раннимедом и отыщи отца Боквилву, чтобы он отслужил нам мессу!

Потом повернулся к Катарине и добавил потише:

— Теперь я, не колеблясь, «использую» их!

Ответом ему были сверкнувшие глаза и пожатие руки.

Благородных заложников провели в их покои. На этот раз привычной перепалки и ругани между сторонами не последовало. Они молча расселись и мрачно уставились друг на друга, полные самых скверных предчувствий. Никто не проронил ни слова, возможно, потому что не хватало Д'Аугусто, который утешал жену.

Молчание нарушил Маджжиоре.

— Это война, милорды.

Гибелли мрачно кивнул.

— Как же может быть иначе, когда архиепископ отлучает короля от Церкви?

— Но не Рим, — заметил Честер. — Ясно, что теперь у нас два ордена Святого Видикона, а не один.

— Угу, орден Святого Видикона в Риме и орден на Греймари. Черт! — Маршалл безнадежно всплеснул руками. — Как могут быть два Святых Видикона, когда мучеником был только один?

— Среди попов смута, — проворчал Глазго, — и только дурак не видит этого.

— Мой родитель примкнул к архиепископу, — потемнел Маршалл. — Я думал, его пример покажет, что архиепископ прав, уповая на перемены, а Их Величества заблуждаются в своем невежестве.

— Вот еще, — пробормотал Грац. — Послушный архиепископу священник откажется служить мессу в присутствии царственных еретиков, но отец Боквилва охотно допустит их к святому причастию…

— Вот-вот, — прошептал Гибелли. — Кто ж тогда настоящий еретик? Король или архиепископ?

Он вихрем обернулся к двери и ткнул пальцем в Д'Аугусто — молодой лорд только что вошел в зал.

— Объясни-ка нам, а? Ты, всезнайка, который судит обо всех и вся, ну-ка, скажи! Кто верен Господу — Его Величество или Его Светлость?

Д'Аугусто замер от неожиданности. Затем, недоуменно сдвинув брови, шагнул к столу.

— Не знаю, как можно величать аббата «Светлостью», когда он вверг всех нас в такое смятение духа. Для нас гораздо важнее другой вопрос, милорды. С кем мы? С королем? Или…

— …с нашими семьями, которые вскоре наденут траур, — негромко продолжил Грац.

Все замолчали, переглядываясь друг с другом. Нежданное напоминание о том, что все они смертны, черным туманом вползло в души. Напоминание о том, что они могут окончить жизнь на плахе, не дожив и до двадцати пяти.

— Кто встал на сторону Церкви? — тихо спросил Глазго.

— Твой отец, герцог Стюарт, — ответил Гибелли, — и мой родитель. С ними также эрл Маршалл и граф Борджиа.

На лицах молодых дворян не отразилось ни облегчения, ни удивления, лишь кое-кто кивнул. Юные лорды услышали то, что и ожидали услышать.

— Что до меня, — медленно проговорил Гибелли, — если лорд, отец мой, желает, чтобы я взошел на эшафот, мне все равно.

Нервно дернувшийся кадык опроверг его слова.

— По крайней мере, я его не виню — более того, считаю благородным и правильным встать за права нашего сословия. Не сомневаюсь, что смерть моя поразит его в самое сердце и лишь сильнее разожжет огонь мщения, и тогда он вдвойне укрепится в решимости низвергнуть этого выскочку Логайра. На благо рода Савой и всех великих лордов.

Наступила тишина.

— Ты прав, — высказался наконец Гвельф. — Это касается и меня с моим родителем. Но как быть с нашими душами, а? Что, если отец Боквилва прав, а архиепископ ошибается? — Гвельф смотрел на Гибели серьезно, не отрываясь.

— Н-да, — Гибелли поднял глаза на собеседника. — У меня нет большого желания стать проклятым и вечно испытывать муки только потому, что мой отец поддерживал еретика-церковнослужителя.

— Может быть, архиепископ и не ошибается, — вставил Честер. — И что тогда? Может быть, те из нас, кто держится Рима и короля, будут гореть в вечном пламени.

— Тебе легко говорить! — взорвался Гибелли. — Ты-то преспокойно доживешь до своих семидесяти, прежде чем задумаешься о судном дне! Ты-то увидишь, чем кончится эта смута, и какая Церковь права, у тебя еще будет время покаяться в случае чего! А мы, чьи родители восстали против короны, — не успеет король оседлать своего боевого коня, как мы отправимся на плаху!

— Да, мне нечего бояться казни, — ответил Честер, твердо глядя вперед, — если только меня не убьют на поле битвы.

Гибелли замолк, не сводя с него глаз. Молодые лорды оцепенело застыли, до костей пробранные этой леденящей кровь мыслью.

Гвельф грохнул кулаком по столу.

— Банда великовозрастных балбесов! Простофили, дурни! Ну что мы трясемся, глядя, как долгополые бьются над словами! Что толку в их болтовне? Ведь Бог есть Бог, и его-то их слова не изменят.

— Недурно сказано, — съехидничал Глазго. — Ты повторишь это и тогда, когда тебя поволокут под топор?

— Верно подмечено, — Д'Аугусто наконец уселся. — Мы — лорды этой земли, и нам ли не знать всех хитростей борьбы за власть? Разве вы не видите?

Лорды замолкли, удивленно глядя друг на друга, затем неуверенно закивали.

— Это верно, они борются за место под солнцем, — по-волчьи оскалился Гвельф.

— Так давайте смотреть на это именно, как на состязание, — Д'Аугусто подался вперед, наставив на Гибели палец. — Подумайте-ка, милорды, если идет война, и мы хотим, чтобы наш род в любом случае уцелел — как мы поступим?

— Ну… — Гибелли замялся, наморщил лоб. — От нашего рода должно воевать по наследнику с каждой стороны?

— Вот именно! — стукнул по столу Д'Аугусто. — Так с незапамятных времен поступали наши предки, когда могучие владыки сражались за власть. Выступайте на стороне короля, милорды, и повинуйтесь всем его приказам, не больше, но и не меньше, и тогда, если Его Величество победит, вы унаследуете титул и земли своих отцов!

Гибелли удивленно уставился на него. Затем его брови собрались в подозрительной гримасе.

— С какой это стати ты даешь мне такой совет, ты, сторонник короля? Или ты боишься, что я встану на сторону своего рода?

— Признаюсь, я хотел бы этого — но я с не меньшей радостью просто увидел бы тебя живым и в рядах воинов. Там от твоей головы будет больше толку, чем в корзине палача.

— А что, если победят наши родители? — воскликнул Глазго. Гибелли обернулся к нему.

— Неужели до тебя не доходит? Они поймут, почему ты встал на сторону короля, они не хуже нас знают историю своих родов, и их действия в подобных междоусобицах! Не так ли повелось — если в роду было два наследника, то один отправлялся воевать за сюзерена, а второй — за мятежника?

— Верно, — кивнул Глазго. — Конечно, ты прав — несомненно, наши отцы простят своих блудных детей.

— Ха, а мы сохраним головы на пле… — Гибелли осекся. — Боже, каким же трусливым мерзавцем я стал! Ставить свою жизнь превыше чести!

Он резко обернулся к Д'Аугусто:

— Твои хитрые речи, милорд, едва не соблазнили меня нарушить верность моему родителю и роду! Но я знаю твое истинное лицо — лицемер, проныра, ты бросаешься на сторону любого, кому улыбнется удача! Изыди, сатана!

— Мой голос — это голос рассудка, и только, — тихо ответил Д'Аугусто.

— Голос двуличия, голос измены! Уж не потому ли ты встал на сторону Туана Логайра, а?

— Нет, — ответил Д'Аугусто.

— Что же это? — архиепископ обвиняюще ткнул пальцем в лицо брату Альфонсо. — Ты уверял, что наши монахи возмутят народ против короля! И вот, королевские чародеи предвосхищают каждый наш ход и даже поднимают людей против монахов?

Архиепископ стоял спиной к окнам кабинета, и солнечный свет, бьющий в окно, облекал его фигуру сиянием, оставляя лицо в тени. Брата Альфонсо, казалось, вовсе не трогали брошенные упреки. Он старался сохранить бесстрастное выражение, чтобы не выказать презрения, и отвечал подчеркнуто покорным тоном:

— Это всего лишь разумный ход противника, милорд. И мы должны ответить контрударом.

— Что, контрударом на контрудар? Ты говоришь загадками, брат Альфонсо! Как же мы им ответим?

— Мы обернем против еретиков их же оружие, милорд. Они ищут способов возмутить народ против клира — а мы можем возмутить народ против королевских чародеев, и гораздо быстрее!

Архиепископ поднял голову, глаза насторожились.

— Если народ поднимет свой голос против чародеев, — продолжал брат Альфонсо, — едва ли король осмелится использовать их — из страха перед толпой.

— Он был бы глупцом, если бы поступил иначе, — мрачно заметил архиепископ. — В самом деле, толпу легко настроить против чародеев. И тогда снова запылают костры с ведьмами, и людей будут зарывать в землю с осиновым колом в груди.

— Такова жизнь, — пожал плечами брат Альфонсо.

— Еще бы, вот только благодаря твоему бестолковому совету эта охота на ведьм может обратиться против Ордена! Больше того, люди могут пойти войной на монастырь!

— Не думаю, милорд, — кисло усмехнулся брат Альфонсо. — Есть способ избежать такого риска. Мы можем указать народу, что зло кроется не в чародеях и ведьмах как таковых — а только в Королевском Ковене.

— Ну, и как ты собираешься это сделать? — скривился архиепископ.

— Всего лишь отлучив от Церкви их главу, — злобно осклабился брат Альфонсо. — Просто осудите Верховного Чародея и его жену, как еретиков.

— Род, ты действительно скачешь в эту деревушку, Мольтрейн, по делу?

— Вообще говоря, средству передвижения не полагается интересоваться такими вопросами, но для Фесса Род всегда делал исключение. Конь тоже — для Рода.

— Ну, официально я поехал за колбасой для ужина. По крайней мере, так я сказал Гвен.

— Она не спросила, почему сюда, а не в раннимедский трактир? Он ведь ближе.

— Не спросила. Она понимает, что мне нужно немного побыть одному, подальше ото всех.

— До Мольтрейн и обратно не больше часа, даже самым медленным ходом.

— Этого хватит. И честно сказать, я не найду оправданий, если задержусь дольше. Между нами, Фесс, мне кажется, что этот конфликт тревожит Гвен куда больше, чем все переделки, в которых нам пришлось побывать до того.

— Ты хочешь сказать — из-за ее религиозных убеждений?

— Да, кажется, так. Даже не думал, что они у нее есть.

— Несомненно, она умело скрывала их, Род, щадя твои чувства.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Род.

— Она знает о твоей неприязни к внешней стороне религии, Род, к ритуалам и таинствам, и потому скрывает свою тягу ко всему этому.

Род недоуменно уставился в гриву коня.

— Род?

— Я тут, Фесс. Нет у меня никакой неприязни к церковной службе — религия мне просто не нравится!

— Ты был воспитан, как католик, Род. Если вера входит в человека еще в детстве, она никогда не покидает его.

— Угу, раннее промывание мозгов, — передернул плечами Род. — Да, должен признаться, что когда речь идет о загробной жизни, я предпочитаю не рисковать.

— Больше, Род, больше — под твоей показной маской агностика кроется глубоко верующий человек.

— Ты что? Я толком даже не знаю, кто такой был Христос!

— Что не колеблет твою веру в Него.

— Знаешь, я ведь могу и обидеться, — насупился Род.

— Верно, но ты знаешь, что у меня не было таких намерений — такое выходит за рамки моей программы. А вот твоя программа — дело рук Церкви.

— Вот почему я всю жизнь терпеть ее не мог?

— Возможно, но это только подтверждает мои слова. Ты можешь отвергать религию, Род, ты можешь относиться к ней с неприязнью — но ты никогда не был к этому безразличен.

К счастью, в этот момент они услыхали неподалеку мерный звон колоколов.

— Звонят в Мольтрейне, — приостановился Род. — Что случилось? Пожар? Наводнение?

Фесс вскинул голову.

— Мои сенсоры не регистрируют никаких побочных продуктов сгорания, Род. Это не пожар. А дождей не было уже две недели.

— Значит, это враги. Поскакали, Фесс! Им может понадобиться наша помощь!

Но открывшийся им вид площади в Мольтрейне оказался довольно мирным. Крестьяне столпились у ступеней церкви, несколько запоздавших спешили присоединиться. Поравнявшись с домами, Род натянул поводья, нахмурился.

— И все? Что это за монах, который поднял тревогу?

— Он что-то читает, Род. Должно быть, послание особой важности.

— Что-то мне не нравятся в последнее время эти церковные послания.

Род повернул камень в кольце и направил его на священника. В камне был спрятан узконаправленный микрофон, а оправа скрывала усилитель и миниатюрный передатчик, посылавший сигнал в наушник, вживленный у Рода за ухом.

— Можешь сделать погромче, Фесс. Я хочу, чтобы и ты послушал.

— …изменник Святой Матери Церкви, язычник и безбожник, занимается своим нечестивым ремеслом вопреки воле Господней и велениям Греймарийской Церкви. А посему мы объявляем еретика Рода Гэллоугласа, именующего себя Лордом Верховным Чародеем, и его жену Гвендолен изгнанными из лона Греймарийской Церкви, отлученными ото всех церковных служб и святых таинств, и не пребывающими более под защитой Церкви от дьявольских ухищрений. Ваш во Христе, Джон Уиддекомб, архиепископ Греймарийский.

Дочитав, священник дрожащими руками свернул послание. Крестьяне взволнованно загалдели.

— Мне придется сказать об этом Гвен, а? — только и сумел выдавить Род.

— Придется, Род. И именно тебе. Надеюсь, ты успеешь прежде, чем эту новость сообщит кто-то другой.

— Угу, — Род мрачно покосился на толпу. — Ужасно не хочется подводить ее в такую минуту, но кажется, за колбасой я уже не успею.

— Проклята! Обречена на вечные муки! В аду!

— Да нет же, милая, — взмолился Род, опустившись на колени рядом с женой. — Это просто слова, не больше.

— Слова архиепископа! Нет! Не прикасайся ко мне! — Гвен отвернулась, спрятав лицо в ладонях. — Отлучена! Лишена причастия! Милости Господней! О, сколько горестей приносил мне ты, Род Гэллоуглас, но такого!..

— Это не я принес, это…

— Но отлучили-то тебя! И меня вместе с тобой, потому что я — твоя жена! Каюсь, и я тоже согрешила против Церкви, помогая Их Величествам против архиепископа! О! Я грешница, мерзкая грешница!

— Да ты героиня! — взорвался Род. — Сколько раз ты была единственной защитницей несчастных бедняков, спасала их от хищных себялюбцев, не давала втоптать их в грязь!

— Если духовники так покарали меня, значит, я грешна!

— Но ты же не выступала против Церкви — ты просто шла вслед за мной!

— И стыжусь этого! Это моя душа, моя, и я сама должна была решить, на чьей я стороне — Божьей или твоей! Как я могла ослепнуть настолько, что не видела, как ты идешь прямиком в силки Сатаны!

— Это твой архиепископ идет прямиком к дьяволу! — взвыл Род. — Ты сама это знаешь! Ты видела, как он шаг за шагом уходил от Папы и прямо в объятия греха, против которого сам же и проповедует!

Побледнев, как простыня, Гвен замерла, пронзая мужа взглядом, не в силах вымолвить ни слова.

Род не знал, к чему идет дело — к слезам или к новому приступу ярости, но надо было что-то делать.

— Ты — самая праведная женщина, что я знаю! Ты добрая, терпеливая, заботливая, любящая! Ты ни разу, ни на мгновение не усомнилась ни в милости Божьей, ни во мне, своем муже! Никогда, ни разу, сколько я тебя знаю, ты не сделала ничего против воли Церкви!

— Я брала в руки оружие, — прошептала Гвен. — Я сражалась во гневе, я убивала!

— Защищая других людей, чтобы не убили их! Только когда из двух зол приходилось выбирать меньшее! Да, конечно, ты порой срываешься — но только святой не вышел бы из себя с нашими малютками! Да что там, ни один святой к ним и близко подойти не отважится!

Гвен молча смотрела на него, и это молчание тянулось так долго, что Род даже испугался. Но большего он сказать не отважился. Все, что он хотел сказать, было сказано, и одно лишнее слово могло навсегда оттолкнуть ее.

Плечи Гвендолен затряслись.

«Слезы? — панически подумал он. — Или смех?»

Уголки губ изогнулись, и она захихикала.

Род чуть не осел на пол.

Смешок перешел в смех, и Гвен свалилась в кресло, беспомощно корчась от хохота, зазвеневшего по всему дому. Род обнаружил, что он тоже смеется, вот только непонятно было, откуда у него на щеках слезы. Он доковылял до кресла и упал на колени рядом, протянув к ней руки. Она упала в его объятия, содрогаясь от хохота.

Наконец они успокоились, и Гвен, вытирая слезы, прошептала:

— Я дурочка, правда? Сама ведь видела, как этот самый архиепископ погряз во грехах, и все-таки вняла его словам!

— Он отлучил самого себя, — заметил Род, — когда отделился от Рима. Вся эта ересь началась с него.

— Это правда, — кивнула Гвен. — Рим объявит его еретиком, да?

— И Папа, и вся коллегия кардиналов, — успокоил жену Род. — Если ты еретичка по отношению к ереси, как это называется?

— Конечно, правоверная.

Веселье несколько погасло.

— Так мы все еще принадлежим к Римской Церкви, мой господин?

— Ну конечно, — не задумываясь, ответил Род. — Мы-то от нее не отрекались.

— А это была просто коварная уловка Сатаны, чтобы соблазнить меня и отпугнуть от истинной Церкви, — тут голос Гвен стал жестче. — И если бы не ты, мой господин, я бы попалась в его сеть.

— Ну-ну, я вовсе не заслуживаю…

— Ты всегда так говоришь, — перебила его Гвен. — Скромность — не последнее среди твоих достоинств. Как я могла посчитать тебя грешником?

— Эээ…

— Помолчи, — приказала она. — Раз уж ты стесняешься говорить о своих достоинствах, я перечту их. И все-таки, господин мой… — жена озадаченно посмотрела на него, — как же нам разобраться кто прав, кто виноват, когда две Церкви утверждают, что каждая из них — единственно истинная? И откуда нам знать, кто говорит правду — та, что объявила нас проклятыми или та, что нет?

— На самом-то деле решать Господу, а? — нежно ответил Род.

— Так-то так, но как узнать нам?

— Точно так же, как узнают духовники. Попробуй прислушаться к Нему. А на тот случай, если ничего не услышишь, прислушайся к своей совести. Положа руку на сердце, ты и в самом деле думаешь, что сделала что-то грешное?

Гвен задумалась. Род затаил дыхание.

— Ну, может быть, в юности, — прошептала она наконец. — Хотя я думаю, что наши дети с тех пор не раз предоставляли мне возможность загладить те грехи.

Род испустил вздох облегчения.

— Значит, грешники — не мы, а этот архиепископ со своими подручными.

— Да, он согрешил, и согрешил страшно, отделившись от Рима и ввергнув нас в такое душевное смятение, — тут глаза колдуньи расширились. — И это в самом деле говорю я?

— Не принимай этого так близко к сердцу, — утешил Род.

— Не приму, — решительно ответила она. Итак, мой господин, как и говорил наш архиепископ, я теперь и в самом деле стану еретичкой.

— Но только на Греймари, радость моя, и только в пяти графствах.

— Никогда бы не подумал, что у нее такое средневековое отношение ко всему этому, — ошарашено покачал головой Род.

— А почему нет, Род? В конце концов, она ведь средневековая женщина.

— Угу, — нахмурился Род. — А я все время забываю об этом. Она была такой сообразительной, чувствительной, ловила на лету все, чему я её учил, и с делами государственными справлялась не хуже меня, и…

Фесс издал хриплое гудение. Так он откашливался.

— А? Да-да, я тут вроде управляющего, разве нет? — поджал губы Род. — По крайней мере, моя забывчивость объяснима.

— Да, объяснима. Но она выросла в средневековом обществе, Род, а привитые в детстве понятия фундаментальны, они навсегда сохраняются в душе человека.

— Естественно, — кивнул Род. — Удивительней всего не то, что Гвен впала в бешенство, а то, что она сумела так быстро успокоиться.

Сидя в скриптории, архиепископ назначал епископов. Он старательно макал перо в чернильницу, улыбаясь, писал строчку за строчкой и совсем расцветал, когда выводил в конце свою подпись.

— …настоящим назначаешься епископом Стюартским, что будет утверждено возложением рук, когда позволит время и обстоятельства, в аббатстве Святого Видикона. До тех же пор береги паству свою, как велит наша Церковь. Джон Уиддекомб, архиепископ Греймарийский.

— Теодор Обриз, епископ Стюартский, — повторил он, посыпая лист песком.

Брат Альфонсо аккуратно вписал имя отца Обриза в список епископов.

Архиепископ стряхнул песок с рукописи, свернул ее и протянул брату Анно, понуро стоявшему рядом. Тот запечатал свиток горячим воском, а архиепископ приложил к воску свой перстень-печатку. Потом брат Анно отложил свиток в сторону, к другим таким же, дожидающимся гонца, а архиепископ вернулся за стол и взял чистый лист пергамента.

— Так. Кто капеллан у эрла Тюдора?

— Отец Грегори МакКенэи, — ответил брат Альфонсо.

Архиепископ снова взялся за перо.

— Преподобному Грегори МакКензи, именем Господа, мои приветствия. Зная тебя, как непоколебимого в вере…

Отец МакКензи с недоуменной миной развернул пергамент.

— Что же такого хочет сообщить мне Его Светлость, брат Лионель, что нельзя передать на словах?

Гонец отставил в сторону кружку и вытер пену на усах.

— Не знаю, отец. Мне было велено только доставить свиток.

— Преподобному Грегори МакКензи, — начал читать священник. По мере того, как он читал дальше, его глаза раскрывались все шире. Когда же он дочитал до конца, его глаза сияли вовсю. Он шевельнул губами, стараясь сдержать улыбку в приличествующих пределах.

— Благодарю тебя за добрую весть, брат. Не разнесешь ли ты мои послания всем приходским священникам Тюдора?

— Отец Обриз желает говорить с вами, милорд.

— Поп? — эрл Стюарт ласково провел рукой по холке гнедого жеребца, своего последнего приобретения. — Что ему нужно?

— Он не сказал, милорд. Но он бледен, как снег в январе.

Стюарт поднял голову, потом нехотя повернулся к слуге.

— Пусть войдет.

Лорд вышел из стойла, конюх кинулся запирать за ним. Увидев священника, эрл остановился, расставив ноги и подбоченясь.

— Храни вас Бог, святой отец.

— И вас, милорд.

Губы священника были крепко сжаты. Когда он протянул Стюарту пергаментный свиток, его рука заметно дрожала.

— Я принес письмо от милорда архиепископа.

— И что он пишет? — Стюарт сложил на груди руки.

Священник со вздохом развернул свиток. Он прекрасно знал, что эрл Стюарт так и не удосужился научиться читать.

— Преподобному Теодору Обризу от преподобного Джона Уиддекомба, милостию Божией архиепископа Греймари…

Дочитав до конца, он свернул пергамент, выпрямился, как мог, и посмотрел прямо в глаза эрлу Стюарту.

— Ну, — натянуто усмехнулся Стюарт, — теперь вы наш епископ. Наверное, я должен вас поздравить?

— Нет, — покачал головой отец Обриз. — Я не могу принять этого назначения.

Улыбка сползла с губ эрла. Двое в напряженном молчании глядели друг на друга.

— Почему же нет? — спросил наконец эрл.

— Моя совесть не позволяет мне оставить Римскую церковь.

Глаза эрла Стюарта превратились в льдинки.

— Поздновато же ты вспомнил о благочестии.

— К моему стыду, — понурил голову священник.

— Я медлил, надеясь, что Его Светлость отринет суетные помыслы. Но он упорствует. И я больше не могу пребывать в молчании.

— И больше не можешь быть моим капелланом, — кивнул Стюарт.

Он повернулся к ближайшему стражнику.

— Отведи отца Обриза в самую уютную камеру в моих темницах.

Молоденький солдат побледнел, но повиновался.

Звякнул алтарный колокольчик, и эрл Тюдор опустился на колени для утренней мессы. Но подняв глаза, буквально остолбенел. Перед ним стоял все тот же отец МакКензи, но в руках капеллан держал посох епископа, а на голове красовалась митра.

— Dominus Vobiscum, — нараспев начал священник. — Прежде чем начнется месса, я прошу вас разделить со мной радостную весть — повелением нашего преподобного архиепископа я возведен в сан епископа Тюдорского.

И он воздел руки, но ожидаемых радостных возгласов не последовало. Эрл Тюдор, побледнев, вскочил на ноги.

— Преподобный отец, — скрипнул он зубами, — аббат Уиддекомб не может произвести тебя в епископы — у него нет на это никакого права. Папа не возвел его в сан архиепископа.

— Так думал и я, милорд, — вскинул голову священник. — Однако теперь я убежден в правомерности действий архиепископа.

— Еще бы, ведь он сделал тебя епископом! Ну нет, в моей вотчине Греймарийской Церкви не бывать! И ты здесь больше не капеллан!

— Милорд, не вам решать…

— Сэр Биллем! — рявкнул эрл. — Ты, с шестерыми стражниками, возьмите этого надутого монашка со всеми его побрякушками, проводите его на восточную границу наших земель, и пусть отправляется во владения герцога ди Медичи! Там, где правит самозваная Церковь, ему окажут гостеприимную встречу.

Сэр Биллем вытянулся, махнул своим стражникам, и солдаты окружили капеллана, потрясенно озиравшегося по сторонам. Когда его вывели из часовни, эрл добавил, обращаясь к сенешалю:

— И пошлите к графу Рису, пусть он отправит к нам сюда отца Глена.

— Габсбурги! Тюдор! Романов! Раддигор! — архиепископ по очереди швырял свитки на стол. — Раддигор, даже Раддигор! А ведь наш монастырь лежит во владениях баронета! И все эти надменные вельможи, все, как один, только посмеялись над назначенными мною епископами!

— О да, они погрязли в мерзости, — прошипел брат Альфонсо, — но их мерзость — ничто по сравнению с теми из священников, что сами отказались от ваших грамот!

— Мерзость? Нет, это слишком легко сказано. Ересь! Они еретики, и потому будут изгнаны из нашего ордена и лишены сана! Приготовь мне на подпись такую грамоту, брат Альфонсо.

— Слушаюсь, милорд, — поклонился секретарь. — Но не падайте духом — епископы МакКензи и Фогель остались верными вам.

— Лишь потому, что заполучили посох епископа! Что ж, попытка стоила того. Остается лишь сожалеть, что они не смогли поколебать убеждений своих лордов, — покачал головой архиепископ. — Я уже жалею, что верные королю лорды не заточили их — тогда их конгрегации могли бы возмутиться.

— Но Их Светлости прислушались к голосу разума, — согласно кивнул брат Альфонсо, — и всего лишь изгнали их.

— Да, и МакКензи с Фогелем снова с нами, — помрачнел архиепископ. — Но, конечно, они сохранят свой сан и будут епископами в изгнании. И…

Он медленно поднял голову, уголки губ изогнулись в улыбке.

— На место тех малодушных, которых мы лишим сана, будут назначены другие епископы в изгнании, чтобы вся страна знала, что их пастыри ожидают их!

— Отличная мысль, милорд! — мысль оказалась даже чересчур отличной, и брат Альфонсо занервничал; архиепископу не полагалось думать самому. — И тем более отличная, что новым епископам придется проявить двойную преданность вам и вашему делу! Кого же вы изберете?

— Отца Ригори, — неторопливо перечислял архиепископ, — и отца Хэсти. И еще отца Самиздата, отца Рому и отца Рона…

Глава шестнадцатая

Вечером Род вышел на крыльцо, просто так, чтобы полюбоваться небом. Необъятная звездная глубина всегда успокаивала его душу, напоминая, насколько же бессмысленными и незначительными по сравнению со всеми этими просторами кажутся стремления и раздоры крошечной кучки людей под именем «человечество».

Уж ему ли было не знать.

Рядом с коленкой, как из-под земли, вынырнул эльф.

— Лорд Чародей! Тебя зовут монахи из деревянного дома!

— Отец Боквилва? — переспросил Род. — Что еще стряслось?

— Не знаю. Он просто вышел на крыльцо и крикнул: «Маленький Народ, если вы слышите меня, позовите сюда Верховного Чародея!»

— Ага. Вот как, — кивнул Род. — Забавно. Практические соображения берут верх над теологией. Вы, эльфы, считаетесь суеверием, однако когда ему нужна ваша помощь, он все-таки обращается к вам. Да, этот орден действительно берет свое начало от иезуитов. Ладно, передай ему, что я иду.

Когда Род вышел на дорожку, ведущую к обители, то сразу же увидел, как отец Боквилва спешит ему навстречу с лампой в руке. Или, по крайней мере, у него на лице было написано, что он именно торопится, а так ему приходилось сдерживать шаги, приноравливаясь к медленным движениям приземистого коренастого человека, шедшего рядом. И этот другой был очень странно одет для монаха-катодианца. Если уж об этом зашла речь, то и вообще для греймарийца. Незнакомец носил черный комбинезон — и белый пасторский воротничок.

Род застыл, все его чувства сыграли боевую тревогу. Этот человек без сомнения прилетел с другой планеты.

Только потом он сообразил, что незнакомец, кажется, еще и лицо духовное, а раз он даже не скрывает этого, то скорее всего это друг.

— Добрый вечер, — кивнул он. — Это за вами я посылал?

Отец Боквилва чуть не подавился, а незнакомец, весело блеснув глазками кивнул.

— Можно сказать и так. Хотя насколько я помню, вы употребили более крепкое выражение. Я так понимаю, что вы, э-э-э, — «Верховный Чародей», не так ли?

— Да, так меня здесь называют. Хотя я и привержен к спиртному[10] значительно меньше, чем вы, — и Род протянул руку. — Я Род Гэллоуглас, святой отец.

— Очень приятно, — кивнул незнакомец, широко улыбнувшись. Его рука оказалась неожиданно теплой и сильной. Огонь лампы ярче осветил его лицо, и Род разглядел редеющие, коротко стриженые седеющие волосы и аккуратную седую бородку.

— А как вы догадались о моей склонности к спиртному?

— Элементарно — вы ведь священник. Раз в день причастие, минимум стаканчик вина. Не говоря уже об остальном.

— Понятно. Но я стараюсь исправиться. Меня зовут МакДжи.

— Его Преподобие Моррис МакДжи, — сдавленным голосом добавил отец Боквилва. — Генерал нашего Ордена!

Род изумленно уставился на священника.

— Кажется, моя молитва была услышана.

— Насколько я помню, это была скорее угроза. Его Святейшество соизволил прочитать мне ваше послание. Если вы не возражаете, святой отец, — тут МакДжи обернулся к Боквилве, — мы воспользуемся вашим гостеприимством еще ненадолго.

— Конечно-конечно, Ваше Преподобие. Наш дом — это ваш дом, и не только именем своим.

И отец Боквилва повернулся к крыльцу, прямой, как палка.

А поскольку говорил он таким натянутым голосом, что на нем можно было сушить белье, Род нагнулся к МакДжи и шепнул тому на ухо:

— В чей огород камушек — в мой или в ваш?

— Вот именно, Лорд Чародей, вот именно! — весело покосился МакДжи. — По-моему, по меркам отца Боквилвы я несколько, э-э, бесцеремонен.

— Еще бы, вы для него полулегендарная фигура, — кивнул Род. — Хотя бы из вежливости вам полагается быть высоким, худым и суровым.

— О! Да-да, я попробую, — МакДжи вытянулся, сделал несколько шажков, не сгибая ног, важно воздел голову и скорчил свирепую гримасу. — Что-то в этом роде?

Род поднял сложенные в кольцо большой и указательный пальцы.

— То, что доктор прописал.

— Спасибо за подсказку, — хмыкнул МакДжи. — Кажется, мы прекрасно поладим.

Монахи передвигались, как в трансе, и когда они отваживались украдкой посмотреть на Его Преподобие Генерала Ордена, их глаза заполняло благоговение и даже легкий страх.

— Ничего, привыкнут, — заметил МакДжи, с симпатией глядя на них. — Нельзя было оставлять их так долго в одиночестве, лорд Чародей, безо всяких связей с родным Орденом.

— Просто Род, пожалуйста…

— Нет-нет, лорд Чародей, с вашего разрешения — я должен привыкнуть думать по-вашему, и поскорее.

— Как пожелаете, — кивнул Род. — Но если ситуация, по-вашему, такая серьезная, почему вы не прилетели раньше?

— Ах! Я пытался найти для этого время с того самого мига, как отец Увелл сообщил мне о новом приходе, но у нас так много конгрегаций… Мы печемся о душах прихожан на пятидесяти планетах! И потом, судя по докладу отца Ала, здесь все устроилось в полном порядке.

Его Преподобие покачал головой.

— Впрочем, я должен был предвидеть: если аббат однажды поддался искушению противостоять королю, он может сделать это и еще раз.

— Не судите его так уж строго. Я совершенно уверен, что эта мысль принадлежала не ему одному.

— Вот как? — глазки МакДжи, кажется, пронизали Рода до самых костей. — Кто же помог ему?

— Секретный агент, — Род ответил не менее пронзительным взглядом. — У меня есть все основания полагать, что существуют две различные инопланетные организации, пытающиеся внедриться в местное правительство и захватить планету. И я думаю, что одна из этих организаций добралась до нашего аббата.

МакДжи кивнул, не отводя глаз в сторону.

— Если бы я не знал, что вы агент ТОПОРа, я бы принял вас за параноика.

— Вы в этом сомневаетесь? — пожал плечами Род, удивившись, как тщательно МакДжи проинформировали перед полетом. — Я же могу быть и тем, и другим одновременно.

— Тоже верно, — кивнул генерал. — И все-таки, Уиддекомб провозгласил схизму, лорд Чародей, а Рим искренне желает предотвратить разрыв.

— Вы хотите сказать, не потерпит разрыва? В настоящее время, святой отец, единственный способ устранить разрыв — это устранить архиепископа.

— Аббата, — укоризненно покачал пальцем МакДжи. — Только аббата, лорд Чародей, — мы не должны забывать этого. Конгрегация Греймари принадлежит к Римской Церкви, что бы ни говорили заблудшие души.

— И катодианцы с Греймари — часть вашего Ордена? — усмехнулся Род. — Вы думаете, аббат примирится с этим, Ваше Преподобие?

— Примирится или нет, это не имеет значения, — взмахнул рукой МакДжи. — Я верю в моих монахов.

Род мог бы поспорить относительно слова «моих», но ему понравился подход МакДжи — он отвечал и его собственным целям.

— Судя по всему, большинство местных монахов весьма охотно уходят с пути истинного вслед за аббатом. Простите мне эти слова, отец, но кажется, сами они не очень-то преисполнены тех добродетелей, о которых проповедуют.

— Не судите их слишком строго, лорд Чародей, — поморщился МакДжи. — Не забывайте, что и аббат, и его клир — всего лишь люди, и они могут заблуждаться. Слово Господне — дороже золота, но сокровище сие мы носим…

— …в глиняных сосудах, — закончил за него цитату Род, качая головой. — Да-да, мне знакомы эти песни, святой отец. Но почему, черт возьми, — прошу прощения, отец, — почему в глине столько песка?

— А как еще лепят глиняные сосуды? — возразил МакДжи.

— Да если бы я попробовал обжечь сосуд из глины, в которую намешали столько земли, святой отец, он рассыпался бы прямо в печи. Куда у меня есть сильное желание засунуть Его Светлость пресловутого архиепископа.

И губы Рода презрительно изогнулись.

— Терпение, лорд Чародей, терпение, — снова покачал пальцем МакДжи. — Ту печь, о которой вы говорите, разжигает Господь наш, и только он. Если аббат и его монахи могут заблуждаться, то они могут также и раскаяться в своих заблуждениях. Мы должны постараться найти путь, чтобы вернуть заблудших овец в лоно Церкви.

— Удачи вам, святой отец, — вздохнул Род, — но простите, мне в это с трудом верится. Духовник, рвущийся к власти, в первую очередь рвется к власти, и уж только потом духовник. По-моему, теперь он смотрит на свой сан, только как на инструмент власти. Лично мне вообще кажется, что религия началась с первобытных мошенников.

МакДжи покраснел, но не стал напоминать о тактичности.

— А почему первобытных?

— Потому что существуют свидетельства, что неандертальцы хоронили своих умерших. Не думаю, чтобы они так делали запасы мяса на зиму. И согласитесь, в древнем Египте жрецы фактически взяли власть в свои руки, провозгласив фараона богом.

— Ого! Точно так же и фараон мог взять власть жрецов в свои руки, — возразил МакДжи. — Впрочем, я понял, что вы имели в виду, лорд Чародей, — когда Церковь объединяется с государством, результаты обычно бывают самые неутешительные. Тем не менее и вы должны согласиться, что хотя в каждом святом ордене всегда бывали свои ренегаты, погоду в религии делали истинно верующие, праведные люди с административными способностями, которые, естественно, стремились к высокому положению в иерархии.

— Я ничего никому не должен, святой отец, — Род склонил голову набок, изучая МакДжи. — Но вообще-то, вы правы. И все-таки — даже кое-кто из этих праведников поддавался искушению и начинал искать власти ради власти.

— Вы имеете в виду местного аббата? — прищурился МакДжи.

— Именно, — ответил Род. — Исходя из того, что я о нем знаю, в принципе это неплохой человек, несмотря на то, что изрядный бюрократ.

— Ага. Значит, он еще может внять призывам к его христианской совести и раскаяться, — с довольным видом кивнул МакДжи.

— Может, но точно так же он может упереться и не допустить даже мысли о том, что согрешил.

— Почему вы так считаете? — нахмурился Мак-Джи.

— Потому что только так он сможет избежать постоянных угрызений совести, — раздраженно бросил Род. — Однажды поддавшись искушению, он предался пороку со всем рвением новообращенного. Можно сказать, он вложил все свои средства в грех, и отказ от греха будет для него полнейшим разорением. Нет-нет, святой отец, я думаю, что он зашел слишком далеко, чтобы повернуть назад.

— Да, он мог пересечь свой Рубикон, — покачал головой МакДжи, — хотя я, конечно, надеюсь, что это не так. А почему так думаете вы, лорд Чародей?

— Тактика, которую он использует. Видите ли, Ваше Преподобие… — Род покосился на почтительно скользивших вокруг монахов и, понизив голос, подался поближе к преподобному. — Как много отец Ал рассказал вам о нашей местной… э-э… магии?

— Столько, сколько знал, лорд Чародей, — что удивительно большая часть ваших людей — эсперы того или иного уровня мастерства.

— Неплохо для начала. Ну так вот, святой отец, неожиданно случилось значительное количество… да что там, началась настоящая эпидемия призраков, полтергейстов, самодеятельных телепатов и тому подобного, и все они запугивают население и подталкивают их в лагерь аббата.

МакДжи помрачнел, обернулся и поманил к себе отца Боквилву. Когда тот сел радом, МакДжи спросил монаха:

— В последнее время «магическая» активность в самом деле необычно велика?

Боквилва замер, потом медленно кивнул.

— Стыдно признаться, Ваше Преподобие, но… да.

Лицо МакДжи потемнело.

— Может ли статься, что слуга Церкви отважится использовать суеверия своей паствы, чтобы заставить людей повиноваться своей воле?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Род. — Попы занимаются этим веками.

— Это недостойно вас, лорд Чародей, — отрезал МакДжи. — Вы прекрасно знаете, что Церковь делает все возможное, чтобы облегчить жизнь людей!

— Да-да, я согласен с этим, — вздохнул Род. — Больше того, если Церковь забывает о суевериях, то люди изобретают свои собственные.

— И зачастую теряются и страдают в выдуманных ими же лабиринтах — вот почему для главы духовенства всей страны вдвойне осудительно поощрять такие суеверия, создавая подобные призраки!

И МакДжи сердито тряхнул головой.

— Как человеку одолеть ночные кошмары, лорд Чародей?

— Здоровым сном, святой отец, — ухмыльнулся Род. — Всю жизнь только это и делаю.

Отец МакДжи поднял руки, благословляя опустившихся перед ним на колени монахов, и пробормотал несколько фраз на латыни. Монахи поднялись и повернули назад, к тропинке, ведущей от дома Рода к лесу. МакДжи проводил их глазами, а потом посмотрел на свою новенькую рясу. Потрогал ткань руками.

— Вот уж никогда бы не подумал, что буду носить настоящую рясу! Гораздо удобнее, чем в комбинезоне. Правда, немного… э-э… чересчур свободная?

— Кто сказал, что только паломники могут препоясывать свои чресла, святой отец? Если хотите, мы найдем вам отрез полотна.

— Да, пожалуй.

МакДжи в последний раз глянул на уходящих монахов. Их фигуры уже скрыла темнота, и видно было только двойную цепочку факелов.

— Отличные ребята! Надеюсь, они быстро придут в себя после встречи со мной, — и он с усмешкой посмотрел на Рода. — А пока они чувствуют себя немного неловко. Спасибо за приглашение в гости, лорд Чародей, — почтение моих сынов приятно, но утомительно. А вы уверены, что ваша жена не станет возражать?

— Я уже знаю это, уж вы мне поверьте. По сравнению с местной связью радио и визифон — полное де… и даже гораздо хуже. Если только вы не будете возражать, чтобы переночевать под одной крышей с семейкой колдунов.

— Ну если бы вы на самом деле были колдунами служащими Сатане и злу, конечно, возражал бы. Но я знаю, что вы эсперы и служите добрым целям. И судя по докладу отца Увелла, добрые католики, гораздо больше, чем вы сами думаете.

Рука Рода замерла, приподняв дверной молоточек.

— Интересно, откуда он это взял?

К счастью, дверь открылась прежде, чем отец МакДжи смог ответить.

Гвен почтительно посмотрела на священника, поклонилась и отступила в сторону.

— Добро пожаловать в наш дом, святой отец.

— Благодарю вас, миледи.

Священник переступил порог, начертал в воздухе знак креста и нараспев произнес:

— Благословение Господне дому сему и всем, обитающим в нем.

Затем, словно спохватившись, виновато улыбнулся Гвен.

— Вы не возражаете?

— Напротив, святой отец! Это честь для нас!

— Вот и славно. Терпеть не могу благословлять людей против их воли. Кстати, а где же «все, обитающие в нем»?

— Слава Богу, уже в постели и спят — хотя после новостей Корделии успокоить их как следует было не так-то просто.

Интересно, что потребовалось для успокоения на этот раз, подумал Род. Крики? Березовая каша? Гипноз?

— Ваше приглашение оказалось очень кстати. Можно мне присесть?

— Ой, ну конечно же, святой отец! Не желаете ли эля?

— Э-э… ммм… раз уж вы об этом упомянули, то да! — весело сверкнул глазами МакДжи. — Мои обитающие в лесу дети заслуживают самой высокой похвалы за свое благочестие, но даже вода из самого сладкого родника может надоесть. Да-да, эль — это будет замечательно. Спасибо, миледи.

— С удовольствием, святой отец.

Гвен присела по другую сторону камина, не сводя со священника восхищенного взгляда.

— Вы и в самом деле прилетели нам на помощь с другой звезды?

— Не обращайте внимания, святой отец, — эта захолустная скромница бывала даже на Земле.

— Правда, — и Гвен потупилась. — И все равно, я изумлена, что вы так быстро добрались к нам.

— Его Святейшество считает планету Греймари имеющей большое значение, миледи. Не часто встречается вера, которая смогла бы удержать все население планеты в рамках единой доктрины в течение пяти столетий.

— Кроме того, — влез Род, — вы скорее дали бы разрубить себя на части, чем потерять хоть одну конгрегацию вашего Ордена. И Папа прекрасно понимает, сколько дров мы можем наломать, если только начнем.

— В этом есть доля истины, — кивнул МакДжи, — и неожиданный всплеск привидений и призраков — тому свидетельство. Скажите, миледи, вы не замечали, как сильно вся эта новоявленная призрачная напасть повлияла на веру среди простых крестьян?

— Повлияла, отец, и это прискорбно, — посерьезнела Гвен. — Многие из народа начинают сомневаться в праведности духовников.

— Этого я и боялся, этого я и боялся, — пробормотал МакДжи, глядя на огонь. — Схизма поколебала их веру, а призраки и гоблины докончат дело. Даже страшно подумать, как это скажется на детях — они так легко принимают на веру все, что видят! Хотя, с другой стороны, они бывают преданы тем, кто дарит им веру и любовь!

— Точно подмечено, — заметил Род, поднявшись с кресла. — Взгляну-ка я на нашего местного фанатика.

— Он крепко спит, мой господин, — возразила Гвен, глядя, как муж идет к спальне мальчиков.

— Насколько я понимаю, один из ваших сыновей страдает от переизбытка веры? — негромко спросил МакДжи.

Гвен отрицательно мотнула головой.

— Мальчику всего лишь кажется, что он призван служить Богу, святой отец. И это чрезмерно тревожит его отца.

— А сколько лет мальчику? — помолчав немного, спросил МакДжи.

— Семь.

Да, он еще мал… — нахмурился МакДжи. — И хотя зов Господень может прийти в любом возрасте, обычно те…

— Гвен.

В голосе Рода звучал страх, и не успел он договорить, как жена уже оказалась у дверей в спальню мальчиков. Заглянула, охнула и бросилась внутрь.

Тельце Грегори содрогалось от сдавленных рыданий.

— Ну же, мальчик мой, перестань! — подхватила сына на руки Гвен. — Маленький мой! Все пройдет, малыш, все пройдет!

Род погладил сына по затылку и прикусил язык вместе со страхом. В таких ситуациях Гвен гораздо лучше держала себя в руках, а максимум, что мог сделать он, так это оказать ей поддержку.

Гвендолен гладила малыша по голове, ласково напевая, когда сквозь сдавленные всхлипы неожиданно прорвался душераздирающий детский рев. С соседней кровати недоуменно поднял голову Джеффри, и тогда Гвен с младшеньким на руках заторопилась из комнаты, чтобы Грегори не переживал, что разнюнился при всех, и чтобы не будить остальных. Род задержался, кивнув Джеффри:

— С ним все в порядке, сынок. Спи давай, ладно?

Джеффри снова уткнулся в подушку, и Род закрыл за собой дверь спальни, изо всех сил надеясь, что не соврал.

Гвен сидела под мягким светом свечей в кресле, которое только что занимал МакДжи, баюкая Грегори на руках, пока мальчик не затих. Святой отец вопросительно посмотрел на Рода, тот немного поколебался и покачал головой, показывая, что МакДжи может остаться.

Всхлипывания стихли, почти прекратились.

— Ну, мальчик мой, — прошептала Гвен. — Что тебя напугало?

Грегори только захлюпал носом, но она не отставала.

— Страшный сон?

Мальчик кивнул.

— Ну-ка, расскажи мне.

— Я… я был старый, мама, — пролепетал Грегори, и Род облегченно вздохнул. — Я был старый и… совсем один.

— Один? — вздохнула Гвен. — Ну что же, старым людям иногда бывает одиноко. А как это получилось?

— Я… я пошел в монахи, и… когда я постарел, я оставил даже их общество и стал лесным отшельником.

— Кому хватило ума рассказать мальчику… — взвился Род, но Гвен метнула на него кинжальный взгляд и он осекся. Верно, сейчас мальчишке требовалось лишь сочувствие. Любой гнев он истолкует, как направленный против него.

— Правильно, на свете есть святые отшельники, — покачала головой Гвен. — Но они вовсе не одиноки, малыш, их жизнь наполнена Господом.

«Неправда! — захотелось крикнуть Роду. — Они сходят с ума от одиночества». Но он сдержал себя, и эта мысль осталась невысказанной. Хотя Грегори легко мог уловить ее. Может быть, вообще стоит сейчас уйти, подумал Род, уйти как можно дальше. Его собственные чувства взбудоражат мальчика еще сильнее. Гвен уловила эту мысль, глянула на мужа и покачала головой.

— Они уединяются, чтобы изучать святые книги и размышлять над Священным Писанием, сынок.

— Ага, так мне и снилось, — шмыгнул носом Грегори, — так все и было. Только… мама! Тебя там не было, и папы тоже! Ни Магнуса, ни Джеффа, ни Корделии! Даже Диармида! И все казалось таким…

— Пустым?

— Да, пустым. Бесполезным. Мама! Что же это за святая жизнь, когда не для кого быть добрым?

Что мог сказать Род? Что Грегори не первый, кто задал этот вопрос, и не последний? По крайней мере, он все это испытал только во сне. Пока.

А мальчик уже достаточно успокоился, чтобы услышать эту мысль, и уставился на папу, вытаращив глазенки.

— А что, моя жизнь и в самом деле должна быть такой?

И в его словах снова послышался ужас, так что Род поспешил успокоить сына:

— Нет. Не должна быть. Не обязательно. У тебя есть выбор, сынок.

— Но я хочу учиться! — возразил Грегори. — Изучать не только Святое Писание — и деревья, и животных, и звезды… Папа! Вокруг столько всякого, чему можно научиться!

Да, это были слова прирожденного ученого.

— Ты можешь жить рядом с другими людьми, и все равно находить время для учебы, сын.

— Как же я найду, папа? Если учиться столько, сколько я хочу, даже на простые разговоры времени не хватит! — и Грегори испуганно захлопал глазами. — А если не будет никого, кому это нужно, что толку в знаниях?

— Знания приблизят тебя к Господу, — негромко ответил МакДжи.

Грегори вздрогнул и почти потрясенно уставился на гостя.

Род вмешался, прежде чем мальчик успел возразить.

— Сынок, у нас сегодня гость. Это Преподобный Моррис МакДжи, Генерал ордена катодианцев.

— Аббат? — вытаращил глаза мальчик.

— Нет, аббат аббатов, — усмехнулся МакДжи. — Я руководитель всех капитулов ордена Святого Видикона.

От изумления Грегори позабыл про свой ночной кошмар.

— Всех-всех монахов, на всех планетах, вокруг всех звезд?

— Только на тех пятидесяти, где живут люди с Земли.

Ответив, МакДжи покосился на Рода.

— Мне казалось, что местные жители пребывают в неведении касательно Земной Сферы.

— Ну, вообще-то, лишь моим детям дозволено хлебнуть всех прелестей современного образования, святой отец. Но не беспокойтесь — они достаточно сообразительны, чтобы не рассказывать об этом кому попало.

— Это их только без толку взбудоражит, — добавил Грегори, все еще не сводя глаз с МакДжи. — Так вы знаете все-все о монашеской жизни, правда?

— Все, — подтвердил МакДжи с непроницаемой миной. — И уверяю тебя, мальчик мой, что если ты хочешь узнать и изучить все, что только возможно, то для этого вовсе не обязательно становиться монахом.

— Но вы же сами сказали, что знания приближают нас к Господу.

— Ну, если человек действительно отдает все силы науке и продвинется на этом пути достаточно далеко — то да. По крайней мере, я в это верю, — и МакДжи покосился на Рода. — А он у вас смекалистый малый, а?

— Обычно он обходит меня только на три хода. Ну, сын, ты слышал глас самого Ордена!

— Ну все равно, чтобы столько выучить, нужно уединиться!

— Отшельничество — не обязательно, — твердо ответил МакДжи. — Хотя тебе, может быть, придется серьезно подумать, прежде чем жениться. Если ты захочешь обзавестись семьей, она должна быть для тебя более важной, чем научные штудии.

— А если мои занятия для меня важнее, то я не должен жениться?

— Думаю, да, — кивнул МакДжи. — Вот почему многие ученые становятся монахами — чтобы жить в человеческом обществе и при этом все-таки посвящать свою жизнь наукам. Впрочем, это относится лишь к нескольким орденам, и наш один из них. Остальные озабочены в основном молитвами.

Грегори медленно покачал головой.

— То есть, у человека есть возможность в одиночестве сосредоточиться на своих науках и все-таки, если потребуется, разделить общество других.

Было определенно непривычно слышать такое из уст семилетнего мальчугана, и Роду постоянно приходилось напоминать себе, что эмоционально он все еще маленький мальчик. Но отца МакДжи, это, кажется, вовсе не удивило. Он просто очень серьезно кивнул и присел рядом с мальчиком.

— Все верно, малыш, — если человек стремится как можно больше узнать о Боге, через дела рук Его. Но если ты хочешь изучать просто жизнь саму по себе, не стараясь отыскать связь между Господом и любым, самым незаметным явлением, то тебе нужно становиться ученым, а не монахом.

Род испустил вздох облегчения. Он только что услышал интеллектуальный Манифест об Освобождении.

— Что-то я не понимаю, — недоуменно наморщил лоб Грегори.

— Очень просто, — МакДжи подтянул к себе стул с прямой спинкой и сел. — Призвание к наукам само по себе еще не значит, что у тебя призвание стать священником.

Род видел, с каким облегчением вздохнул мальчик, еле заметным снаружи и огромным — внутри.

— Я могу стать ученым и в то же время не монахом?

— Вот именно, — кивнул МакДжи. — Видишь ли, эти вещи совершенно независимы.

— А где же мне искать товарищей, если я не стану монахом?

— Да где угодно. У индусов святые отшельники часто селились возле деревень на тот случай, если понадобится их помощь. Древние таоисты даже специально строили свои деревни у подножия горы, на которой уже поселился отшельник, чтобы следовать его примеру, — усмехнулся МакДжи. — Ты вполне можешь собрать вокруг себя других ученых и основать на Греймари первый университет.

И гость с теплой улыбкой посмотрел на мальчика. Прошла минута и Грегори тоже заулыбался. С этого мгновения его родители готовы были простить МакДжи все, что угодно.

Глава семнадцатая

Складные столы на козлах были разобраны и сложены у стен. Монахи раскатали циновки — ненамного жестче монастырских коек — и трапезная раннимедской обители превратилась в спальню. Время было заполночь, и монахи спали крепким, глубоким сном без сновидений, сном людей, утомленных тяжелой работой. Лишь лучи лунного света, проникавшие сквозь окна, оживляли большую комнату.

Посередине комнаты возникла призрачная, туманная фигура человека. Туман сгущался, становясь все более и более плотным, пока не принял облик узкого лица с выступающей челюстью и розовым пятном тонзуры над коричневой монашеской рясой. Вот сверкнули горящие глаза и монах, провалившись на несколько дюймов вниз, с тихим стуком опустился на утоптанный земляной пол. Он оглядел спящих вокруг людей, и в уголках глаз блеснули слезы. Обнажив кинжал, он шагнул к ближайшему из монахов, шепнув: «Глупцы, бедные заблудшие глупцы! И все же — они отступники, и потому должны умереть! Да, брат Альфонсо был прав!»

Очертив краткую, смертоносную дугу, кинжал опустился.

Брат Лурган судорожно скорчился, придя в себя в последний мучительный миг. Он не издал ни звука, но его разум, прежде чем навеки утихнуть, издал душераздирающий всплеск боли, и всех кругом как подбросило. Монахи поняли, что бесплотная сущность души одного из них уносится прочь, и комната огласилась испуганными криками.

Убийца выдернул нож и, вихрем обернувшись, замахнулся на отца Боквилву.

Боквилва с криком вскинул руку, отражая удар, а другой ударил нападавшего в живот. Худой монах сложился пополам от боли, не в силах даже вздохнуть, а отец Боквилва, перехватив руку с ножом, ударил по ней коленом. Кинжал покатился по полу.

— Брат Сомнель! Скорее! — взвыл отец Боквилва.

Невысокий толстенький монашек подскочил к ним и воззрился на худого, который все еще хватал ртом воздух. Взгляд толстячка потяжелел, убийца обмяк и осел на пол. Несколько секунд никто вокруг и слова не мог сказать от ужаса. Но грудь убийцы мерно вздымалась и опускалась, они ощутили волну сна, окутавшую его разум, и вздохнули спокойнее.

— Огня! — скомандовал отец Боквилва. Замерцало несколько сальных свечей. Только теперь монахи рассмотрели, кто лежит перед ними на полу. Раздалось несколько изумленных воскликов.

— Да это же брат Янош! Славный брат Янош!

— Как такое могло случиться? — брат Аксель опустился рядом с телом убийцы со слезами на глазах. — Ведь он истинный ученый! Это он открыл способ, как исчезать и появляться в другом месте!

— Воистину, и усердно работал над ним, так что научился возникать настолько медленно, как только ему хотелось, а значит, почти без шума, — помрачнел отец Боквилва. — Конечно, кого же еще выбрать на роль тайного убийцы!

— Что он наделал! — простонал брат Клайд. Монахи повернулись. Когда в мерцающем свете они увидели скорчившееся тело брата Лургана, у них перехватило дыхание от ужаса.

Отец Боквилва упал на колени рядом с лежащим в беспамятстве убийцей, зажал его голову между ладоней и воззрился в закрытые глаза.

— Брат Янош! Чтобы он по доброй воле мог совершить такое! — воскликнул брат Клайд. — Он, всегда столь мягкий, столь рассудительный!

— Однако он горел рвением, — напомнил отец Гектор, — и был беззаветно предан ордену.

— А значит, и аббату, — тяжело покачал головой брат Клайд. — Да, он мог посчитать нас предателями. Но не мог же он сам додуматься до убийства!

— Это не он додумался, — голос отца Боквилвы был отягощен мрачностью. — Другой вложил такую мысль ему в голову, нет, больше, изводил и упрекал его до тех пор, пока не убедил в том, что мы отступники и нас необходимо покарать — а он, будучи могуч разумом, был столь же прост и доверчив душой. Насколько он понимал природу вселенной, настолько же не понимал природу человека. Нет-нет, он послужил орудием в чужих руках, как марионетка на рождественском представлении.

— А кто же тянул за веревочки, святой отец? — сурово спросил брат Клайд.

— Ты еще спрашиваешь? Кто же, как не брат Альфонсо? — скривился отец Гектор.

Отец Боквилва лишь утвердительно качнул головой.

Брат Клайд помрачнел, его кулаки судорожно стиснулись, превратившись в пушечные ядра.

— Ну так я отомщу за него!

— Отмщение в руках Господа! — отрезал отец Боквилва, поднимаясь на ноги. — Не дай Сатане сбить тебя, брат!

— Орудием Господа могу быть и я! — взорвался брат Клайд.

— Может быть, но я сомневаюсь в этом.

— Кто же тогда?

— Тот, кто, хвала небесам, прибыл к нам! Отец Боквилва повернулся к брату Сомнелю.

— Останься рядом с братом Яношем и пусть его сон будет глубоким и без сновидений.

Брат Сомнель только кивнул, не сводя глаз со спящего убийцы.

— Пойдем, позовем его, — махнул рукой Боквилва брату Клайду, шагнул к двери, вынул засов из петель и открыл дверь. Он вышел в ночь (брат Клайд не отставал ни на шаг) и крикнул:

— Маленький Народец, услышь меня!

— Маленький Народец, слушай! — подхватил брат Клайд.

— Молю вас, спешите к Верховному Чародею! И упросите его привести сюда главу нашего Ордена, ибо тяжкие и скорбные заботы легли на нас. Позовите его, умоляю!

— Позовите его, позовите, — вторил брат Клайд со слезами на глазах.

Полоса лунного света пересекала кровать как раз настолько, чтобы осветить Рода и Гвен, обнявшихся и глубоко спящих.

Маленькая фигурка тихо подкралась к кровати, вскарабкалась на изголовье и негромко окликнула:

— Лорд Чародей!

Род даже не шелохнулся, но его глаза мгновенно распахнулись. Он обвел взглядом комнату и заметил Пака. Эльф приложил к губам палец, беззвучно спрыгнул на пол и поманил Рода за собой.

Род выскользнул из постели, подкрался к шкафу и натянул жилет со штанами. В гостиную он вышел, уже застегивая пояс.

— Тише, у нас гости.

— Я не сплю, — послышался в темноте голос отца МакДжи. — Можно зажечь свет?

— Не нужно, — Род посмотрел на свечку и на фитильке ожил огонек.

МакДжи остолбенело уставился на стоящего перед ним полуторафутового гуманоида.

— Чего уставился? — подбоченился Пак.

— О! Простите мою бестактность, — отец МакДжи уселся и посмотрел на Рода. — Приятно видеть, насколько точным был доклад отца Увелла.

— Это, пожалуй, единственное, что может быть приятным в том, чтобы увидеть Пака посреди ночи. Что происходит, хобгоблин? — обернулся Род к Паку.

— Убийство, вот что происходит, — буркнул эльф. — Тебе лучше поскорее отправиться к монахам, и можешь особо не беспокоиться о незастёгнутом плаще.

Монахи где-то отыскали черную ткань и задрапировали стену, устроив импровизированную часовню. Мертвый монах лежал там, сложив на груди руки. В месте, куда вонзился нож, ряса была аккуратно зашита.

МакДжи стал над телом, кипя от еле сдерживаемой ярости.

— Аббат! Настолько позабыть о нравственности, чтобы отдать приказ убить собственного монаха!

— Он был больше не монах аббата, — заметил Род. — Уиддекомб думал о нем, как о предателе.

— Как и Христос об Иуде, Лорд Чародей! Однако Он не убил предавшего Его, и аббат Уиддекомб не должен был делать этого!

«Интересно, с чего это я защищаю архиепископа, — подумал Род. — Вероятно, чисто из чувства противоречия».

— Но аббат считал его еретиком.

— Единство веры не стоит человеческой жизни, Лорд Чародей, и Рим, к скорби своей, давно это понял.

— Только потому, что они проиграли крестовый поход на Бету Креста…

— Но мы поняли это! Когда вера используется, как повод для войны, воины растрачивают веру, а нравственность заменяется безнравственностью!

Род испытывал сильное желание продолжить спор, но отцовские инстинкты подсказали ему состояние души МакДжи. Генерал ордена был преисполнен скорби и вины, потому что умер один из его духовных детей. На краткий миг Роду представилось, каково это — быть ответственным за сотни тысяч монахов на пятидесяти разных планетах, и его передернуло. МакДжи не стоит принимать свой сан настолько всерьез.

Или нет? Судя по этому человеку, у него не было особенного выбора.

Род решил поменять тему.

— По-моему, кто-то из ваших монахов пытается вытянуть кое-какую информацию из этого неудавшегося массового убийцы, святой отец. Мы можем подслушать?

— А? — МакДжи недоуменно вскинул голову, потом кивнул. — Да, конечно. Может быть, там найдется что-то полезное.

И они вместе с Родом и отцом Боквилвой подошли к пленному монаху.

Брат Янош лежал на койке, на боку, с закрытыми глазами, дыхание было размеренным, как у крепко спящего человека. Рядом, не сводя глаз с лица убийцы, сидел брат Сомнель. Казалось, он ничем особым не занят, и Род даже удивился, что он тут делает. Рядом с Сомнелем сидел другой монах, негромко бубнивший себе под нос:

— Он приказал тебе убить нас всех?

Терпеливое ожидание. Наконец брат Янош кивнул.

Род изумленно уставился на них.

— И кто же приказал тебе это? — мягко спросил допрашивавший.

— Брат Альфонсо, — со вздохом ответил брат Янош.

МакДжи стоял с непроницаемым лицом. Род озадаченно посмотрел на брата Сомнеля.

— Вы гипнотик?

Брат Сомнель поднял глаза, немного помолчал, а потом кивнул.

Род почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Вот как. Ваш Орден просто полон неожиданностей.

Брат Сомнель еще мгновение глядел на него, потом снова перевел взгляд на брата Яноша.

— Так значит, приказ исходил не от аббата, — медленно проговорил МакДжи. — Кто же такой этот брат Альфонсо?

— Секретарь архиепископа, Ваше Преосвященство, — послышался у него за плечом голос Боквилвы.

— Просто МакДжи, — рассеянно поправил МакДжи.

Род наклонился к МакДжи поближе и прошептал:

— У меня есть основания полагать, что брат Альфонсо — тот самый агент, о котором я упоминал раньше.

— Ага. У вас в монастыре есть шпион? — пробормотал МакДжи, и, так и не дождавшись ответа, кивнул. — Значит, приказ мог исходить от аббата, а мог и не от него.

— Спроси, брат Комсоф, — приказал отец Боквилва.

Допрашивавший снова наклонился вперед.

— Брат Альфонсо сказал, что таково повеление архиепископа?

— Нет, — выдохнул через мгновение брат Янош. — Он сказал, что мы должны защитить нашего лорда архиепископа от его врагов, ибо сам он слишком милостив, чтобы поднять против них оружие.

— Я слишком плохо о нем подумал, — признался МакДжи.

— Похоже, этот брат Альфонсо устроил брату Яношу полномасштабное промывание мозгов, нахмурился Род.

— Не сомневайтесь в этом, лорд Чародей, — поднял глаза брат Комсоф. — Брат Янош всегда был добрым и мягким человеком, просто он книжник и весьма наивный.

— И всегда пытался рассмотреть в окружающих добрую сторону, а? — Род знал эти симптомы. — Но если он такой добряк, как же его уговорили совершить убийство?

— Он был весьма усерден в вере, — пояснил отец Боквилва. — А такое рвение может обернуться по-всякому.

— Чтобы помочь делу, мы должны постараться как можно скорее посадить брата Альфонсо под замок, — прошептал Род на ухо МакДжи.

Отец МакДжи удивленно глянул на Рода, потом кивнул.

— Да, это значительно продвинет нас к решению проблемы — если этот брат Альфонсо и в самом деле та самая паршивая овца.

— На редкость паршивая, — уверенно ответил Род. — Мы твердо уверены, что он попал в монастырь обманом.

— Обманом? — переспросил отец Боквилва. — Не хотите ли вы сказать, что его призвание служить Господу…

— Нет-нет, у него действительно есть призвание, только не очень божественное, по-моему. Я имею в виду — он лгал, когда говорил о чистой и праведной жизни, и специально втерся в доверие к аббату, чтобы получить возможность манипулировать Его Светлостью.

— Тогда обет, данный им, не имеет силы, — на лице МакДжи вновь собрались тучи. — Вот кто настоящий Иуда.

Род мрачно посмотрел на спящего монаха. Помолчав с минуту, он спросил:

— А как он сюда попал?

Домишко содрогнулся от громкого хлопка, и в центре комнаты возник молодой парень, гневно озирающийся по сторонам.

Монахи с возмущенными воплями повскакивали на ноги.

Род тоже, остолбенело глядя на юношу. Никогда, ни разу в своей жизни он еще не видел Тоби сердитым.

Наконец он вновь обрел дар речи.

— Тоби! Что это ты тут вытворяешь?

— Не пугайтесь, лорд Чародей, — презрительно скривил губы юноша, — нам не стоит больше особо заботиться о религиозных чувствах этих монахов!

Отец Боквилва покраснел и отвел глаза. Род заметил это и недоуменно нахмурился.

— Не хочешь сказать, что произошло? — спросил он у Тоби.

— Люди Брома О'Берина привели к нему человека, лепившего чудищ из ведьмина мха, лорд Чародей. Он творил чудовищ, чтобы пугать крестьян из соседних деревень.

— Ну, мы подозревали, что так оно и было, — пожал плечами Род. — Что в том странного? Что он работал на архиепископа? Мы и так знали, что монахи используют колдунов.

— Нет, лорд Чародей: монахи — это и есть колдуны. Твоя жена прочла мысли этого мошенника и увидела там секретаря архиепископа, который приказал ему отправляться в мир и сеять панику. И приказал не только ему, но и многим другим. И все они были монахами!

— Все? — вытаращил глаза Род.

Тоби кивнул, холодно глядя на отца Боквилву.

— Минуточку, — запротестовал Род, — но в монастыре не может быть множества эсперов так, чтобы другие об этом не догадались?

Тоби не сводил глаз с Боквилвы.

— А кто сказал, что там были «другие»? — медленно выговорил Род. Истинное значение этих слов обрушилось на него лишь секунду спустя.

— Н-ну, с-святые отшельники! Не один эспер в монастыре — монастырь из одних эсперов! Верно? — рявкнул он на отца Боквилву. — ВЕРНО?

Монах бросил робкий взгляд на преподобного МакДжи. Генерал ордена еле заметно кивнул, и тогда Боквилва ответил:

— Верно, лорд Чародей. И так было всегда. Я не мог сказать вам этого, ибо все мы, вступая в орден, клянемся хранить тайну.

— О Господи! — у Рода полезли на лоб глаза. — Ничего удивительного, что они после одной лишь беседы определяют, кто годен для монастыря, а кто нет! Телепат распознает другого телепата уже через две секунды!

— Да, небольшая обратная связь существует, — сознался Боквилва.

— Обратная связь? Какое забавное словцо для простого средневекового монашка? — Род обернулся к МакДжи. — О чем еще промолчали ваши люди, святой отец?

— Вы имеете в виду, что они сохранили знания технологии? — усмехнулся МакДжи. — Сохранили, лорд Чародей. Но они приступают к изучению наук только после принесения святых обетов, когда уже поклялись хранить тайну.

— Как это мило с их стороны, хранить науку столько времени! А могу я спросить, как вы об этом узнали? Хотя минутку, не надо — отец Ал написал об этом в своем докладе, верно?

— Естественно, написал. Но он не видел причин отягощать вас этой информацией.

— Ну молодец, он не хотел, чтобы я волновался! Сделайте одолжение, святой отец, — устройте мне приступ беспокойства!

— Так я и сделаю, — спокойно отозвался МакДжи. — Вы, по крайней мере, должны владеть полным знанием о положении дел на Греймари.

— Я надеюсь, что вы не станете распространяться об этом, — тихо добавил отец Боквилва.

Род покосился на Тоби.

— Можете назвать хоть один довод, почему?

— И весьма веские доводы, которые обосновал ещё отец Риччи, основатель нашей обители.

— Из первых переселенцев с Земли? — переспросил Род. — А как он сохранил свои знания о технологии?

— Помощник перепрограммировал компьютер, который стирал у колонистов память о технологиях, таким образом, чтобы ментальные записи отца Риччи остались нетронутыми.

— В противном случае ни один катодианец не вызвался бы сюда добровольцем, лорд Чародей, — негромко добавил МакДжи. — В конце концов, мы — орден священников-инженеров.

— А он не подумал о том, чтобы просто остаться дома?

— Подумал, — ответил Боквилва, — но когда Эмигранты-Романтики покидали Землю, он оказался единственным священником, который мог улететь с ними. И он решил, что средневековой колонии священник просто необходим.

Тоби мрачно посмотрел на него.

— И они весьма преуспели в той задаче, которую он поставил, — пояснил МакДжи, — привнося в это общество христианские идеалы и смягчая грубость и жесткость средневековой культуры.

— Просто чудесно! — взорвался Род. — Почему бы вам было не смягчить парочку войн, раз уж вы за это взялись? Исцелить пару-тройку болячек? Предотвратить десяток смертей?

— Мы делали все, что могли, — огрызнулся Боквилва. — Наши монахи постоянно выходят в мир, в рясе или без нее. Если это возможно, мы сотворяем исцеления — а вы, неужели вы всерьез считаете, что нас было бы больше, если бы мы открыли, что владеем современными знаниями?

Род задержался с ответом. Это верно, число людей, желавших взвалить на себя бремя изучения современной медицины, всегда оставляло желать лучшего.

— Да, у нас есть и такие лекарства, о которых мы помним, но не знаем, как их применять, — продолжал отец Боквилва. — Но отец Риччи был инженером, а не врачом. И те из наших братьев, у кого есть соответствующий дар, стремятся вновь открыть эти средства.

— Открыть? — вскинул голову Род. — Вы хотите сказать «исследовать»?

— Конечно, лорд Чародей, — ответил МакДжи. — Каждый катодианец обязан в той или иной форме пытаться обрести новые знания.

Кусочки головоломки сложились в одно целое.

— И… какие же знания будут искать в монастыре, полном эсперов?

— Вы уже знаете ответ, лорд Чародей, иначе вы не задали бы этот вопрос. Да. Большинство катодианцев в здешнем монастыре исследуют новые псионические методы.

— Монастыре! — всплеснул руками Род. — Это не монастырь — это НИИ какой-то!

— Я был бы весьма вам обязан, если бы вы объяснили мне разницу между этими понятиями, — ехидно заметил МакДжи.

— О Господи! — перед Родом развернулась жутковатая картина теократической империи, жадно поглощающей одну за другой планеты Земной Сферы. — Это значит, что архиепископ грозит не только королю Греймари — он может оказаться смертным приговором демократии для всего человечества!

— Точно, лорд Чародей, — мрачно кивнул Мак-Джи. — И это вторая причина, по которой я здесь.

— Вторая? — фыркнул Род. — «Вторая»? Шутить изволите?

МакДжи вскинул голову, зрачки расширились от гнева.

Род озадаченно моргнул.

— Минутку-минутку… Вы что, серьезно? Потеря одного из капитулов вашего ордена для вас важнее, чем будущее демократии?

— Вот именно, — кивнул МакДжи. — Не намного важнее, быть может, но тем не менее именно это — моя первоочередная задача.

У Рода опустились руки — ему пришла в голову еще одна мысль:

— Но… но… это значит, что вы пять сотен лет извлекали самых талантливых эсперов из генетического фонда Греймари!

— Это старое обвинение, — вздохнул МакДжи, — хотя о таланте, который вы упомянули, обычно не говорят. В ответ я могу лишь спросить вас, лорд Чародей: многие ли из наших братьев обзавелись бы семьей, не приди они к нам?

— Вы хотите сказать — они не влюбляются?

Может, и влюбляются, но это еще не значит, что становятся хорошими мужьями. Многие из клира — люди не от мира сего, и не особенно усердны в делах мирских, лорд Чародей. Кроме того, они считают свою работу самым важным делом их жизни.

— То есть, святые отцы — не самые лучшие отцы? — усмехнулся Род. — Ладно, я понял. И в нашем случае их работа — делать то, что приказывает делать архиепископ.

— В данном случае — да.

— А это значит, если мы хотим остановить привидения, нам придется остановить архиепископа. При том, что на него работают самые квалифицированные эсперы на планете! Замечательно! Просто чудесно!

Глава восемнадцатая

В лучах лунного света гирлянды ржавых железок, украшавшие стену монастырского сада, казались совершенно черными. Точно такими же черными, как огромная, чудовищная, бесформенная тень, с пыхтением отковыривавшая от камней Хладное Железо.

— Еще чуть-чуть, о Ужасный, и эта сторона будет очищена, — пропел баритон из-под корней груши.

— Гнусные же побеги растут на этих камнях, — проворчал Бром О'Берин, отдирая прочь последнюю подкову. — Я еще раз как следует проверю, Робин, чтоб не осталось ни одного гвоздя, который мог бы оцарапать моих эльфов.

Пака передернуло.

— Пусть остерегутся духи терновника! Это будет верная смерть!

Бром боком прошелся вдоль всей стены и наконец объявил, что удовлетворен.

— Все чисто, Робин. Пошли, посмотрим, что там делается.

Пак вспрыгнул на вершину стены вслед за своим владыкой, прячась за старыми ветвями плюща. Бром укрылся в ветвях яблони. Луна поднималась все выше, а они терпеливо ждали, в полном молчании, лишь изредка перешептываясь друг с другом или с эльфами, тихо переползавшими через стену и скрывавшимися среди цветов.

Наконец дверь в основании башни отворилась. Эльфы насторожились, как гончие, почуявшие дичь. Наружу неторопливо вышел архиепископ, вместе с братом Альфонсо. Он остановился, вдохнул аромат цветов и блаженно вздохнул, чувствуя, как скатывается с плеч груз забот.

— Ах! Уголок блаженства и покоя в сем бурном мире!

— О да, мой господин. Однако же заботы никуда не исчезли — они только на время отступают.

— Уймись, мучитель мой, — вздохнул архиепископ. — Или я даже на мгновение не могу забыть о своих обязанностях?

— Вы архиепископ, милорд.

— Уж лучше бы я остался аббатом, — проворчал архиепископ. — Но ты прав, прав, как всегда. Ну, что там еще за неотложный вопрос, который мне нужно решить непременно сейчас?

— Множество вопросов, милорд, которые сводятся к одному, а именно: теперь, когда вы порвали с Римом, вы можете наконец разрешить все те несправедливости, против которых боролись долгие годы.

Сообразив, о чем речь, архиепископ замер.

— Вы выступали против торговли индульгенциями, — напомнил Альфонсо, — и против ссуд в рост.

— Да-да, — проворчал архиепископ. — Как мог Рим поощрять людей, наживающихся на помощи ближнему?

— И безбрачие, милорд. Хотя вы уже разрешили этот вопрос. До меня доходят слухи, что простой народ доволен вашим решением.

Услышав это замечание, архиепископ сразу задумался.

Брат Альфонсо скрыл усмешку.

— Вы часто повторяли, что монах не может в полной мере постичь долю отца семейства. А с другой стороны, вы говорили, что если священник предан Господу, он должен взрастить для Него как можно больше добрых душ.

— И когда мы говорим пахарю, что его долг — растить детей, мы и сами должны поступать так же, — покачал головой архиепископ. — Да, я помню.

Брат Альфонсо провел тыльной стороной ладони по губам, скрывая ухмылку.

Вечерний ветерок донес до них колокольный звон.

— Вечерня! — встрепенулся архиепископ. — Мы опаздываем! Пойдем, брат Альфонсо!

— Спешу, милорд, — проворковал брат Альфонсо, но не сдвинулся с места, проводив архиепископа только взглядом.

А когда прелат исчез за дверью, Альфонсо закинул голову и расхохотался, не громко, но протяжно. Он все еще смеялся, когда земля вылетела у него из-под ног, и тогда смех перешел в крик тревоги, тут же оборванный крепким ударом. Лепрекон разогнулся, постукивая молотом по ладони, а из кустов стрелой вылетели эльфы. Они тут же принялись опутывать лежащего без чувств монаха невидимыми нитями, а подоспевший Бром О'Берин проворчал:

— Дело сделано, отважное сердце. Теперь забирайте его туда, где он больше не сможет причинить вреда.

Эльфы присели вокруг брата Альфонсо. Его тело приподнялось, словно выпустив дюжину проворных ножек, повернулось вокруг своей оси, нацелилось на толстый старый каштан и скользнуло к корням, между которых открылась широкая нора, выпустившая наружу столб золотистого света. Тело просунулось в нору и исчезло, вслед за ним вниз спрыгнул Пак, а потом и сам Бром О'Берин. Следом преспокойно посыпались гномы, и нора сама собой исчезла. Свет погас и притихший сад снова освещала одна лишь луна.

Благородные заложники с натянутыми лицами собрались вокруг большого стола, стоявшего посередине зала. Как всегда, они разделились на партии: Д'Аугусто с лоялистами на восточном краю стола, а Гибелли — на западном, вместе с Маршаллом, Гвельфом и Глазго. Их глаза были обращены к дверям в зал, по бокам которых выстроилась дюжина солдат с каменными рожами и пиками наготове. В зале стояла полная тишина.

В зале появился сэр Марис, торжественно объявив:

— Ваш король, милорды!

Все встали. Этого требовала простая вежливость — тем более, что Туан никогда не настаивал, чтобы они падали на колени.

Вошел король, при всех королевских регалиях: в пурпурной мантии с горностаями на плечах, в шитом золотом камзоле, в сверкавшей драгоценными камнями короне, с золотым скипетром в левой руке. Правая лежала на рукояти королевского меча. Остановившись, он медленно обвел взглядом замерших перед ним дворян. А затем негромко сказал:

— Война объявлена, милорды.

В ответ не было сказано ни слова, но король хорошо почувствовал всю тяжесть сказанных слов по тому, как еле заметно напряглись их тела, как расширились зрачки. Все они и так знали, что скажет король, но произнесенные им слова стали теперь неизбежной реальностью.

— Я не собираюсь казнить людей, чье единственное преступление состоит в том, что они дети своих родителей, — заговорил король, — несмотря на опасность держать вас здесь как заложников. Если ваши родители наберут достаточно сил, чтобы оттеснить меня в Раннимед, что ж, я объявлю об этом и, если потребуется, вынесу вам смертный приговор. Но не думаю, что дело дойдет до этого.

Он снова неторопливо обвел их взглядом и добавил:

— Однако я прошу каждого из вас немедленно отдать свое оружие моему сенешалю и не выходить из этих стен, пока дело не будет разрешено окончательно.

Глаза молодых дворян были устремлены на короля. У них был выбор, не названный вслух, но очевидный.

И выбор ли? Они знали свой долг по отношению к своим семьям, что бы они по этому поводу ни думали. Если король проиграет, отцы простят им, если король победит, их род будет сохранен.

Кроме того, кое-кто из них хотел этого.

Как обычно, первым пошел Д'Аугусто. Он шагнул вперед и, опустившись на колено, обратился к королю:

— Я с вами, Ваше Величество. Прикажите, и я буду сражаться за вас, со всей силой моих рук и моего сердца.

Несколько мгновений прошли в молчании, затем Туан (с увлажнившимися глазами) ответил:

— Благослови тебя Бог, преданный вассал. Я принимаю твою службу и не стану отправлять тебя в бой против твоих сородичей.

Тогда вперед вышел и опустился на колено Честер:

— И я также. Ваше Величество.

Вслед за ними преклонили колени Грац, Маджжиоре, Бейзингсток и Лланголен.

— Благодарю вас, — кивнул король. — Я принимаю вашу службу.

После этих слов вновь наступила тишина. Пока… наконец Гибелли шагнул вперед и опустился на колени.

— Я с вами, Ваше Величество.

Один за другим достойному примеру последовали его товарищи.

Монахи угрюмо сидели в трапезной. На каждом столе горела лампа, потому что уже стоял вечер. Архиепископ занимал место на возвышении, по бокам его сияли канделябры — но высокий стол был отодвинут в сторону, а вместо обычного стула стояло большое кресло. Архиепископ восседал на нем, словно принц на троне, в полном убранстве — в шитой золотом ризе, в митре, лишь недавно законченной вышивальщицами баронессы Реддеринг, его архиепископский посох покоился на сгибе руки — тоже новенький, изготовленный ювелирами баронессы. Однако собрал их не праздник, и лицо архиепископа было мрачным.

В зале присутствовали все монахи аббатства, все, как один — с постными лицами. Перед архиепископом, высоко подняв голову, стоял Хобан, и его руки были крепко связаны за спиной. В зале стояла полнейшая тишина, все взгляды были направлены на архиепископа и на его несчастную жертву.

Отец Ригори, выйдя вперед, громко объявил:

— Слушайте и внемлите! Наш брат, Альфонсо, исчез из наших рядов! Уже два дня и две ночи, как никто не видел его! Куда он мог исчезнуть?

Ответом послужило полное молчание. Теперь все взгляды обратились на Хобана.

— Наш архиепископ ждет, чтобы вынести решение! — снова заговорил отец Ригори. — Те, кто могут свидетельствовать, выступите вперед!

Никто не сдвинулся с места. Тогда поднял голову архиепископ.

— Я был последним, кто видел его, во вторник вечером, когда прозвонили к вечерне. Я ушел в церковь, а он задержался в саду. Кто видел его с тех пор?

Полное молчание.

Архиепископ посмотрел налево и кивнул сидевшему неподалеку монаху.

— Брат Молин?

Брат Молин поднялся, руки у него задрожали.

— Всю эту неделю я нес службу ночного привратника. Но никто не проходил через ворота от вечерни до заутрени.

Он сел на место, и тогда архиепископ кивнул направо:

— Брат Санто?

— Я был привратником утром, — поднялся брат Санто. — Он не проходил через ворота от заутрени до полудня.

— Брат Хиллар?

— Он не проходил через ворота от полудня до вечерни.

— Не мог он и перелезть через стену, — угрюмо добавил архиепископ, — мне с трудом в это верится. Брат Лессинг!

В середине зала поднялся брат Лессинг.

— В этом месяце ты работал садовником. Ответь, что ты увидел, явившись на свой пост в эту среду?

— Подковы, гнутые гвозди и прочее старое железо кто-то содрал со стены и выбросил в кучу навоза, — ответил брат Лессинг. — А когда я вышел в сад, то увидел на траве эльфов круг.

Возбужденный шепоток пролетел по залу, хотя большинство монахов и так уже прознали про это. Совсем другое дело — услышать свидетельство из уст очевидца.

— Отсюда ясно, что в саду побывали эльфы, — с каменным лицом подытожил архиепископ, проигнорировав официальную точку зрения Церкви на сверхъестественных существ. — Брат Ливи!

Высокий худой монах, поднявшись, заговорил срывающимся голосом.

— Я стоял караулом на стене у ворот, согласно недавнему приказу архиепископа. Когда я случайно глянул в сад, то увидел, как брат Альфонсо упал. Он долго не поднимался, тогда я позвал брата Паркера, но когда мы вошли в сад, он оказался пустым.

Челюсти архиепископа судорожно сжались.

— Брат Хэсти!

— Я видел, как этот послушник, Хобан, слишком долго промешкал на краю поля, у густых кустов, и я видел, как его губы шевелились, словно он с кем-то разговаривает. Когда я подошел, чтобы упрекнуть его, то увидел, что земля там промотыжена так усердно, словно ее вспахали плугом. Тогда я не подумал об этом ничего особенного, но сейчас…

Голос брата Хэсти стих, он молча развел руками.

— Никто не упрекает тебя, — архиепископ перевел взгляд на Хобана.

— Итак, брата Альфонсо похитили. И вот тот самый человек, который рассказал эльфам, как они могут совершить это. Скорее всего, это он снял защиту из Хладного Железа с поля и со стены вокруг сада.

— Я не убирал железа ни с поля, ни со стены, — возразил Хобан.

— Но ты разговаривал с эльфами?

Хобан замолк. Потом заговорил снова:

— Я пришел, чтобы стать монахом. По крайней мере, я не лгал вам.

— Но почему? — презрительно бросил аббат. — Зачем ты предал наш Орден?

— Из преданности моему суверену, лорду Туану, королю Греймари.

Когда эти слова наконец были сказаны вслух, к Хобану вернулось его прежнее спокойствие духа.

— Да, я пришел сюда по его просьбе, чтобы узнать, что за злой гений завладел тобой.

Зал потрясенно замер.

— И я увидел, что это брат Альфонсо искушает тебя отречься от Рима, — продолжал Хобан. — Это я и сообщил эльфам, как рассказал им об его прогулках в саду, окруженном Хладным Железом. Вот что я сделал, и ничего больше!

— Достаточно, чтобы погубить брата Альфонсо! — взревел архиепископ. — И ты еще смеешь говорить об искушении! Ты еще смеешь говорить о преданности еретикам и погрязшей в разврате Церкви — в свое оправдание!

— Ты спросил, — лицо Хобана было непроницаемым, скрывая пронизывавший его страх. — И я ответил правду.

— А я объявляю твой приговор! — рявкнул архиепископ, побагровев. — Ты виновен в том, что предал твоего архиепископа и твой Орден! И в соучастии в убийстве монаха!

Он обвел собравшихся взглядом.

— Кто-нибудь скажет хоть слово в его защиту?

«Кто посмеет?» — недвусмысленно добавили его глаза.

Медленно, содрогаясь, поднялся Анно. Архиепископ пронзил его яростным взглядом.

— Говори же, брат Анно!

— Я прошу… — выдавил Анно. — Я умоляю вас о милосердии к моему родному брату и… другу!

— Подумай хорошенько, прежде чем продолжить. Голос архиепископа был подобен леднику, наползающему на песчинку.

— Он мог поступить необдуманно, — собрался с духом Анно, — он мог совершить тяжкий грех. Но он всем сердцем верил, что делает правильно!

— Как! Как ты можешь знать о нем такое?

— Я знаю этого человека от рождения, — ответил Анно. — Я делил с ним хлеб и работу, я плакал вместе с ним и радовался вместе с ним. Я знаю его так хорошо, как только человек может знать другого человека — и ни разу я не видел в нем ни малой толики обмана или злонравия. Он простой, прямодушный, честный человек, ничего не знающий о церковной казуистике и не желающий знать. Он верил в то, во что был приучен верить с самого детства.

Глаза архиепископа горели, как угли, но он не перебивал.

— И еще одно, — добавил Анно, уже не так резко. — Мои здешние учителя говорили мне: человек, называющий себя слугой Господним, не должен отнимать жизнь у другого человека, разве только защищая свою собственную.

Архиепископ покраснел, сообразив, что он — один из этих учителей.

— Ну что ж, твое красноречие спасло жизнь твоего брата. Он получит двадцать ударов бичом и будет навечно посажен в темницу, на хлеб и на воду. Но ты больше не будешь моим камергером и отныне не вправе занимать никаких должностей, а только работать в поле!

— Как вы добросердечны, милорд, — поклонился Анно, и голос его задрожал. — Добросердечны и милостивы! Благодарю вас, благодарю от всего сердца!

— Тем больший ты глупец, — фыркнул архиепископ и махнул рукой нескольким дюжим монахам, стоявшим наготове. — Уведите отсюда этого предателя, вместе с его братцем! Заприте его в самой мрачной темнице, чтобы глаза мои больше его не видели!

Когда надсмотрщики уводили Хобана и Анно прочь, монахи молчали, и многие чувствовали, как их сердца сжимаются от сочувствия.

Архиепископ также сидел в полном молчании, опустив голову на грудь.

Наконец он поднял голову и каркнул:

— Ну, довольно. А теперь…

— Господин мой архиепископ! — в зал вбежал монах.

— Что? Брат Лайман! — дернулся в его сторону архиепископ. — Почему ты бросил свой пост у ворот?

По пятам за братом Лайманом следовал суровый молодой человек, пышно разодетый, в расшитом камзоле и красных панталонах, со свитком в руке.

По залу пробежал тревожный шепот. Лицо архиепископа застыло.

— Как сюда попал этот человек?

— Милорд… я думал… вы пожелаете…

— Никто не должен был… — взревел было архиепископ, но молодой человек прервал его, заговорив голосом негромким, но тем не менее прокатившимся по всему залу.

— Я, герольд Туана и Катарины, монархов Греймари, пришел, чтобы призвать тебя на аудиенцию с Его Преподобием Моррисом МакДжи, Генералом ордена Святого Видикона Катодного.

Мгновенно во всем монастыре наступила тишина.

Архиепископ недоверчиво посмотрел на посланца. Потом протянул руку:

— Дай сюда!

Герольд шагнул вперед и вложил свиток в ладонь прелата. Архиепископ сломал печать, развернул свиток и побелел. Задрожавшей рукой он опустил свиток на колени.

— Да, здесь оттиснут знак нашего Ордена… но не иначе, как это подделка! Генерал Ордена обитает на далекой Земле и никогда не ступал на Греймари!

— Тем не менее он вручил мне это собственноручно, — ответил герольд.

— Ну так ты и принесешь ему ответ! Объявляю его лжегенералом, наглым самозванцем, пешкой в руках нечестивого Туана Логайра! Нет-нет, скажи, что я встречусь с ним — но только во главе армии!

Туан и Катарина стояли на верхней площадке надвратной башни, глядя на площадь у подножия замка. Там царил упорядоченный хаос. Кто-то сидел у шатра, начищая оружие, к южной стене замка прилепился загон с лошадьми, от отряда к отряду туда-сюда сновали рыцари, солдаты в разноцветной форме.

— По крайней мере, твои собственные вассалы не замедлили явиться на наш зов, — заметила Катарина.

— Они славные и доблестные люди, — кивнул Туан, — и их верность согревает мне сердце. И хорошо, что дворцовая гвардия встретила их радушно. В один день сломаны все барьеры, и сейчас они едины духом.

— Любой из твоих солдат достоин стать знаменосцем, мой господин.

— Тоже верно, — усмехнулся Туан. — Только, ради Бога, не говори им об этом. Они — королевские гвардейцы, а это уже немалая честь.

К монаршей паре, прихрамывая, подошел сэр Марис, поклонился:

— Посланцы вернулись, Ваши Величества.

Улыбка исчезла с лица Туана, в одно мгновение он вернулся с небес на землю.

— Их доклады?

— Ди Медичи, Стюарт, Маршалл и Борджиа ушли, как и предсказывали наши лазутчики. Никакого сомнения, что сейчас они с архиепископом.

— У нас никогда не было повода сомневаться в донесениях из Раддигора. Остальные?

— Раддигор прислал весть, что его войско уже заняло равнину Деспар, между горами Крэг и рекой Дукат. Архиепископ и Медичи не пройдут к Раннимеду так просто. Но он просит вас, как своего суверена, не медлить, ибо враг превосходит его.

— И мы не станем медлить, — мрачно отозвался Туан. — А что мой отец?

— Ваш добрый родитель уже на марше, он движется через ущелье Дюрандаль, чтобы соединиться с Раддигором.

— Господь благословил меня добрым отцом! — воскликнул Туан, и Катарина крепче сжала его ладонь. — А остальные?

— Все докладывают, что готовы выступать, их люди собраны и снаряжены. Все ждут только вашего слова.

— Это вам не желание выслужиться! — сверкнула глазами Катарина. — Вот вам, не лизоблюды-наушники, а люди, которые хотят нашей власти!

Туан кивнул, сдерживая улыбку.

— Они, должно быть, поняли, что с нами лучше, чем без нас. Если я не ошибаюсь. Может быть, все эти годы прошли не напрасно. Шлите гонцов, сэр Марис! Передайте моим вассалам, что я доволен. Пусть ждут меня на равнине Деспар. Место сбора там, оттуда мы выступим на аббатство!

Спотыкаясь на каждом шагу, Анно втащил Хобана в темную камеру. Только слабый свет звезд освещал темницу четырех футов в ширину и десяти в длину, с узеньким оконцем в дальней стене. Но Анно тащил своего брата после бичевания по совершенно темным коридорам, так что даже этого света ему хватило, чтобы рассмотреть узкие нары. Он подвел Хобана к помосту, хотел помочь лечь, но споткнулся, и Хобан тяжело рухнул на доски. Сквозь сжатые зубы вырвался стон.

— Прости, прости, — щеки Анно намокли от слез. Он опустился рядом с нарами на колени и вынул из рукава глиняный горшочек.

— Я не хотел ронять тебя, братец!

— Это я должен просить прощения, — прохрипел Хобан, — я ведь испортил тебе всю здешнюю службу…

— Что, мой пост камергера? — замотал головой Анно. — Мне все равно. Я пришел сюда, чтобы стать приходским священником, брат, а не монахом. Это архиепископ — тогда еще аббат — отправил меня в монастырь, и я радовался этому ничуть не больше, чем остальные монахи — они думали, что я не рожден для аббатства, и я был того же мнения. А теперь крепись, наш аптекарь сжалился и пока тебя хлестали, принес целебную мазь и… Ох, братец! Что за зверь этот монах, что хлестал тебя!

— Он делал, что было приказано, брат, и был верен своему господину, как и я, — еле ворочая языком, прошептал Хобан. — Уж кому-кому, а мне меньше всех полагается жа… Ааххх!

— Я же говорил, — со слезами в голосе пробормотал Анно. — Но через пару минут это облегчит боль. О Господи!

Тут он поднял голову и обратил взор горе.

— Благодарю Тебя, Господи, каждой каплей души своей за то, что сохранил жизнь моему брату! Каждый день до конца жизни я буду возносить тебе полные четки благодарственных молитв, Господи!

— Это суровый обет, — поморщился Хобан. — Вот уж не знал, что я так тебе дорог.

— Дурак ты! — отчаянно вскрикнул старший брат. — Ты что, не знаешь, что среди всех друзей, которыми Господь одаряет нас, единоутробные — самые драгоценные? И хоть ты мне и брат, а дурак, дурак, потому что отважился выступить против нашего святого Ордена и нашего милосердного архиепископа!

— Да уж, теперь-то я знаю, что обрек тебя нести тяжкую ношу до конца дней твоих, — смущенно ответил Хобан, — но я боялся, что тебя втянут в раздоры между архиепископом и теми монахами, которые хотят остаться верными Риму. И вот, в результате втянул тебя в ту самую ловушку, которой и боялся!

— Ты что, казнишь себя, потому что делал то, что считал правильным? Ох, маловерный! Да, я знаю, что это забота обо мне привела тебя сюда, и еще верность своему королю! И что же, теперь ты скажешь мне, что поступил плохо? Что пришел сюда лишь из любви к приключениям?

На мгновение Хобан замолк, а потом отозвался:

— Нет. Я пришел ради веры, брат. И сделал бы это снова, если бы в том была нужда и ты не подвергался бы опасности. Потому что истинно верю в наместника Христова на Земле и в Римскую Церковь, хотя кое-кто и говорит, что это детские сказки. Что ж, если так, то я дитя. И еще я верую, столь же искренне — в Их Величества.

— Тогда замолчи и больше не вспоминай о своем дурацком раскаянии! Хоть ты и причинил мне боль своей глупостью, но всю плотскую боль взял на себя! Как жаль, что я не могу разделить ее с тобой! Пост камердинера — ерунда по сравнению с твоей душой; и даже если здесь и был грех, то вполне простительный. И что мне до высокого чина в Ордене?

— Если ты и в самом деле так думаешь, — сумел выдавить из себя улыбку Хобан, — то ты или самый никудышный монашек, или настоящий святой.

— Скорее всего, самый никудышный — но я рад и тому, что оказался просто хорошим братом.

Глава девятнадцатая

— Вон идет Романов!

Род посмотрел, куда указывал Туан. Из-за речной излучины показалась еще одна баржа, на палубе толпились люди и кони.

— Когда-то он был вашим врагом, — усмехнулся Род. — Радостно видеть, как он спешит вам на помощь, а?

— Верно, верно! — Туан обернулся, со счастливой улыбкой глядя на равнину. — И все они, все были нашими врагами — кроме моего отца! Когда Катарина правила одна, и мы защищали ее от натиска Великих Лордов — ты, я и наши союзники.

Тут его лицо помрачнело.

— И все же остались и такие, кто выступают против меня.

— Кажется, есть надежда, что молодое поколение не испытывает особого желания затеять междоусобицу, Ваше Величество. Кто знает — может быть, когда-нибудь вы таки объедините эту страну.

— Если будет править с такой кислой рожей? — ухмыльнулся Бром у Туана под локтем. — Однако для человека, столько времени крутившего носом насчет ужасов войны, он подозрительно быстро повеселел, оказавшись на поле боя!

Туан усмехнулся, выпрямился в седле, расправил плечи.

— Да, в доспехах и портупее я и в самом деле чувствую себя полегче! И пойду в бой с легкой совестью, ибо она покоится на сознании того, что я сделал все, что мог, чтоб сохранить мир!

— Может быть, даже слишком много, — заметил Род. — Кстати, не устроить ли нам небольшую атаку из засады, пока архиепископ еще не собрал всех своих войск?

Он посмотрел на вытянувшиеся лица остальных и замахал рукой.

— Нет-нет-нет, знаю — это было бы неблагородно.

— Должен признаться, что у этой точки зрения есть свои достоинства, лорд Чародей, — заметил МакДжи, — особенно в средневековой культуре.

— М-да, и от того, что мы выловили муху из монастырского варенья, тоже много толку не оказалось. Брата Альфонсо не видать, а архиепископ все-таки собирает войско.

Туан кивнул.

— Глупо, конечно, но я надеялся, что предоставленный самому себе, священник одумается и попросит мира.

— Да, это странно, — поморщился Бром. — Казалось бы, сейчас, когда злой ангел исчез, он должен бы прислушаться к голосу своего сердца и своей совести.

— Ну, к сердцу, он может быть, еще прислушивается — но кто говорил, что у него есть совесть?

МакДжи обнял Рода за плечи.

— Милосердие, лорд Чародей, и еще раз милосердие.

— Ох, неужели хоть раз в жизни я не могу быть реалистом?

«Зачем начинать именно сейчас?» — заметил у него за ухом голос Фесса.

Род сдвинул брови.

— Да. Странное эхо на этом холме. Конечно, может оказаться, что у милорда архиепископа под рукой нашелся запасной бес-искуситель. А мы не можем спросить об этом у брата Альфонсо?

— Нет, если только ты не хочешь его разбудить, — проворчал Бром, — я бы, во всяком случае, не советовал.

— Ага. Он и в самом деле «вне сознания»?

— Лежит лежмя, — кивнул Бром, — в заколдованном сне — и рядом все время охрана, чтобы этот сон не нарушался.

Род понимающе кивнул.

— А ему нельзя подкинуть с десяток кошмаров?

Архиепископ ворвался в свой кабинет чуть ли не бегом, беспрестанно озираясь по сторонам. Его волнение было бы очевидно для всякого.

Один из взглядов упал на леди Мэйроуз, сидевшую за столом, склонившись над книгой. Солнечный свет, отражаясь от золота волос, окутывал ее сияющим ореолом. Архиепископ замер, в благоговейном изумлении от ее красоты, ощутив покой, исходящий от этой картины. Девушка подняла голову, лучисто улыбаясь, но заметила выражение его лица и обмерла.

— О, милорд архиепископ! Я не подумала, что вы будете возражать…

— Нет-нет, — махнул рукой архиепископ. — Я очень рад видеть вас, миледи.

Она немного успокоилась.

— Что же тогда встревожило вас, милорд?

— А-а, сообщения наших… э-э… разведчиков, кажется, так их называют. Люди, которые отправляются, чтобы следить за вражескими войсками, — он отвернулся, ломая руки — и увы! Я не думал, что король приведет с собой столь многих!

Глаза леди Мэйроуз сузились, но он не замечал этого.

— Они разобьют наши войска, они сметут их! И даже если мы победим, то неминуема страшная бойня! О Господи, Господи! — клирик спрятал лицо в ладонях. — Неужели я выбрал неверный путь? Стоит ли превосходство Греймарийской Церкви рек невинной крови?

— Милорд! — вскричала леди. — Я в ужасе! Вы сомневаетесь?

Архиепископ удивленно поднял глаза.

— И это после того, как король выступил против вас с неисчислимой ратью? — бросилась к нему леди Мэйроуз. — И вы еще думаете, что вы будете повинны в этой битве? Это кровопролитие случится лишь благодаря безбожной власти короля!

И искусительница охватила его ладони своими.

— Эта битва положит конец всем сражениям! Когда король падет пред вами на колени и склонится перед правлением Господним, не будет больше ни битв, ни пролитой крови!

— Но что, если… — архиепископ сглотнул, — что если… король будет убит?

— Тогда вы примете правление в свои руки! Великие Лорды уже признали вашу власть, не так ли? Кому же еще править, как не Церкви!

Архиепископ на мгновение замер; затем глаза его блеснули.

Леди Мэйроуз заметила это и обрушила на смятенного монаха поток красноречия:

— Ваш долг перед товарищами и соратниками идти вперед, за святое и правое дело! Нет-нет, это ваш долг прежде всего перед Богом, вы просто обязаны быть жестким, твердым и решительным!

Тут она дала волю своим чувствам (прекрасно зная, как она неотразима, когда сердится).

— Да вы должны смеяться над этими жалкими людишками! Вы победите, вы не можете не победить, вы — глас Господень нашего королевства!

— Вы — само воплощение отваги, — прошептал архиепископ, крепко сжимая руки собеседницы и глядя в ее глаза. — Да, все будет так, как вы говорите! Мы не отступим, мы выступим вперед и мы победим! И когда закон Божий восторжествует, все жители Греймари будут благословлять ваше имя, тысячу лет!

Девушка смущенно покраснела и потупила глаза (это у нее получалось просто замечательно!).

— Я всего лишь хочу, чтоб ваша рука не дрогнула, милорд, и мне все равно, что обо мне скажут люди.

— Но мне не все равно.

В этих словах прозвучало что-то необычное, и это что-то заставило леди Мэйроуз снова поднять глаза, а сердце бешено заколотилось. Глаза архиепископа были совершенно серьезными, а голос — негромким, но абсолютно уверенным.

— Я должен сообщить вам о последнем провозглашенном мною законе. С тех пор, как Греймари стряхнула тиранию Рима, мы имеем право освободиться и от их нелепых предписаний, давным-давно ставших абсурдными! Люди не должны ссужать деньги в рост, люди не должны откупаться от Церкви в надежде избежать Чистилища — и священникам должно быть разрешено жениться!

Девушка застыла. Она уже знала об этом, но теперь, услышав эти слова из его уст, она замерла, ошеломленная тем, что цель наконец достигнута.

— Не осталось ни малейшей причины, почему священник не может жениться и быть мужем и отцом, и уж тем более священник из ордена Святого Видикона, — словно ответил на ее мысли архиепископ. — Я так велел, я скрепил это своей подписью!

И он заглянул в ее глаза. Леди Мэйроуз показалось, что сейчас ее сердце разорвется, или она сомлеет.

— Ты будешь моей женой? Ты выйдешь за меня замуж?

Туан потянул носом предрассветный ветерок и повернулся к восходу.

— По крайней мере, для битвы выбран удачный денек, лорд Чародей.

— Действительно. И в кои-то веки моя семейка осталась дома! — ответил Род, страстно надеясь, что так оно и будет.

На другом краю равнины, во вражеском лагере, гасили костры и свертывали палатки.

— Они строятся в боевые порядки, — отметил Туан. — Как наши люди, лорд Советник?

— Все собрано и готово, солдаты пьют свою чарку бренди, — ответствовал Бром. — Мы уже строимся, Ваше Величество.

— В самом деле захватывающее зрелище, — пробормотал МакДжи, во все глаза глядя по сторонам. — Никогда еще не видел рыцарского сражения!

— Не увидите и сегодня, святой отец, если на то будет воля Господня, — заметил Туан. — Эгей! Сэр Марис!

— Да, Ваше Величество? — подскакал сенешаль.

Возьми белый флаг, скачи и просигналь, что мы посылаем парламентеров! С их стороны, несомненно, выйдут герцог ди Медичи и архиепископ, так что встретимся с ними я и лорд Чародей!

— Как прикажете, Ваше Величество, — вздохнул сэр Марис, — хотя толку в этом не будет.

Он повернул коня и поехал за белым флагом.

— А мне можно поехать с вами? — нерешительно спросил МакДжи. — Если с их стороны в переговорах примет участие представитель духовенства, то и вам следовало бы тоже иметь под рукой такового.

— Прошу прощения, святой отец. Но как местный представитель Общества по предотвращению нарождающегося тоталитаризма, я настаиваю на том, чтобы вы избегали всякой возможности культурной контаминации.

— Вы хотите сказать, чтобы они не догадались, что я с Земли? Мне казалось, что отец Увелл сохранил свое происхождение в относительном секрете.

— Действительно. Он вмешался только в самую последнюю секунду. И даже тогда он признался, кто он такой, только лорду аббату, — покачал головой Род. — Мы должны оставить решение местных проблем местным обитателям, святой отец, иначе у них может возникнуть комплекс национальной неполноценности.

— Но разве вы не выпадаете из списка по той же самой причине? — ехидно покосился на него МакДжи.

Род собрался было ответить, но сообразил, что его собственная логика обернулась против него и вовремя прикусил язык.

— Это совсем другое дело, святой отец. Я местный.

— Тогда вы единственный местный, который родился и вырос на астероиде, находящемся весьма далеко отсюда. Бросьте, лорд Чародей, — на каком основании вы претендуете на местное гражданство?

— На основании жены и четырех детей, рожденных исключительно на Греймари, — отрезал Род. — И не лезьте в это дело, святой отец. О'кей?

Выезжая на поле битвы, он повторял про себя сказанные ими слова. Может быть, в них и в самом деле таилась правда, которой он стремится избежать?

Учитывая это, герцог и архиепископ весьма кстати отвлекли его от мрачных мыслей, хоть на лице герцога и играла злобная, издевательская ухмылка. Род беспокойно нахмурился и заговорил про себя:

«Силы ди Медичи на треть меньше наших, Фесс, и четверть из них — монахи. Чего он тогда пыжится, как петух?»

«Возможно, он помнит о колдунах архиепископа, Род. Они вовсе не обязательно ограничат себя безобидными призраками».

Это был тяжелый удар, чуть не выбивший Рода из седла, и на мгновение он совсем упал духом. Но потом вспомнил про Тоби и Королевский Ковен.

«Верховный Чародей вызывает Тоби! Гэллоуглас вызывает Тоби! Прием, Тоби!»

Он напряг все свои чувства, оставив Фессу самому вывозить его к месту переговоров, поэтому ответная мысль Тоби чуть не оглушила его:

«Мы слушаем, лорд Чародей».

«Слава Богу! Отправьте-ка команду на равнину Деспар. Архиепископ собирается вытащить из своей шляпы парочку кроликов, и нам потребуется запихнуть их обратно».

«Многие из нас уже здесь, лорд Чародей. Ваша жена посоветовала это. Но мы оставили стражу и дома».

Род почувствовал, что краснеет.

«Она снова на шаг опередила меня, Фесс, — он ухмыльнулся. — О! Что за женщина!»

«А ты взрослеешь, Род», — заметил робот.

«Стараюсь. Может быть, в один прекрасный день я даже дорасту до нее». «Спасибо, Тоби. Будьте наготове, ладно? И передайте Гвен, чтобы она отправила домой няньку!»

«Как скажете, лорд Чародей».

А тут и Фесс уже остановился, и герцог с архиепископом оказались всего в пяти футах от них. На тактику времени уже не оставалось.

— Ваша Светлость, — склонил голову Род.

— Лорд Чародей, — ответил архиепископ своим самым ни к чему не обязывающим тоном.

Род бросил взгляд на начищенный, сияющий под солнцем панцирь архиепископа.

— Если не возражаете, милорд, кажется, ваша митра немного не идет к этим доспехам.

— Неужели духовник, обороняющий себя, — такая редкость? — покраснел архиепископ.

— Я просто не ожидал, что духовник столь серьезно возьмется за мирскую жизнь. И потом, вам по сану, кажется, положен посох?

Архиепископ мрачно взвесил в руке свою булаву.

— По-моему, это мне сегодня пригодится больше.

— Странноватая реликвия, если вас, конечно, интересует мое мнение.

— Не интересует, — потемнел архиепископ. — Знайте, лорд Чародей, что Господь Бог наш сказал: «Взявшие меч, мечом погибнут». И даже если мы распространим его слова на все режущее оружие, то слуги Господни тем более могут взять в руки то оружие, что не заострено.

Род глубоко вздохнул, стараясь подавить свое возмущение (а заодно и горячий комментарий по поводу буквы и духа), а пока он спускал пары, вставил свое словечко Туан.

— Мне отвратительно разрешать наш спор силой оружия, милорд, поскольку оба мы прежде всего стремимся к благу для нашего народа. Неужели не осталось никакой возможности решить дело миром?

— Как, вы идете на попятный? — хрюкнул ди Медичи. — Вот уж не думал о вас так плохо, Туан Логайр!

Король покраснел и повернулся к герцогу.

— Нет стыда в том, чтобы повиноваться слову Господню, милорд, и в том, чтобы щадить ближнего своего.

А потом снова обратился к архиепископу:

— Послушайте, неужели не осталось других путей?

Конечно, — с каменным видом отозвался архиепископ, — если ты раскаешься в ереси своей и признаешь Греймарийскую Церковь.

— Этого, милорд, я сделать не могу, — грустно покачал головой Туан, — ибо считаю грехом отречься от Римской Церкови ради минутной выгоды.

— Какой выгодный довод отказаться от того, чтобы твои действия направляла моя рука! — вспыхнули глаза архиепископа. — Ну уж нет, ты закоренелый отступник от Истинной Веры!

Род нахмурился: такое поведение было совершенно не похоже на архиепископа. Неужели под смиренной личиной и в самом деле скрывалось такое чудовище? Или тому имелась другая, более очевидная причина?

— Но и ваша собственная позиция, милорд, позволяет говорить о выгоде. Я слышал, проповедники повсеместно провозглашают ваше решение разрешить духовникам сочетаться браком?

— Рим с самого начала заблуждался, утверждая обратное!

— Но вслед за этим пришло сообщение, что вы обручены с леди Мэйроуз Реддеринг, — усмехнулся Род. — Уж тут-то можно оспорить ваши побуждения, милорд, ибо может показаться, что вы разрешили клирикам жениться лишь потому, чтобы найти повод для утоления своей собственной похоти.

— Лорд Чародей! — поперхнулся Туан. Архиепископ побелел.

Но прежде чем он опомнился, Род успел добавить:

— Если и остальные ваши решения приняты лишь в оправдание личных грехов, тогда весь ваш раскол — гнусное лицемерие и ничего более!

— Довольно! — рявкнул архиепископ, поворачивая коня прочь, и добавил, уже через плечо:

— О том, что справедливость за нами, тебе скажут наши мечи! И берегись тогда!

Герцог с удивленной усмешкой проводил его глазами, затем отвесил Туану шутовской поклон.

— Превосходные переговоры о мире, милорд. Мои поздравления.

Затем обратился к Роду.

— Легко тебе оскорблять человека, которому не хватает умения защитить свою честь, лорд Чародей. Но я с радостью встану на его место. Ну что, лорд Чародей, выйдешь на поединок со мной, перед лицом наших армий?

— Не успеют закончиться переговоры, — поджал губы Род. — Ты поведешь атаку, а я встречу тебя.

Герцог сдержанным жестом удивления вскинул брови, затем поклонился, широко улыбаясь, и ударил шпорами. Конь взвился на дыбы, герцог умело развернул его и галопом поскакал к своим войскам.

Туан с серьезным лицом повернул в сторону своей конницы.

— Ну, и чего же ты этим добился, лорд Чародей?

— Надеюсь, нескольких промахов с их стороны, Ваше Величество. Разгневанный полководец действует сгоряча.

— Я так и думал, что у тебя найдется хоть какая-то причина, — протянул Туан. — И все же мне жаль терять последний шанс на мир.

— Вы старались, как могли, Ваше Величество. Теперь ваша совесть чиста — вперед, в битву!

Туан посмотрел на него и усмехнулся.

— Ну что ж… по крайней мере, битва будет славной!

И он поскакал в сторону своей армии, с высоко поднятой головой и сверкающими глазами.

— За мной, лорд Чародей! Если уж нам придется драться, будем драться, как следует!

Род поскакал следом, оправдываясь про себя: «Ну хорошо, хорошо, меня понесло. Во всяком случае, хуже от этого уже не будет».

«Думай о том, чтобы одержать победу как можно скорее, — ответил Фесс. — Чем короче битва, тем меньше мертвых.

Род занял место в строю, между королем, который скороговоркой уже отдавал своим адъютантам приказы, и отцом МакДжи, который пронзил его острым взглядом.

— Ну как, высокие стороны доказали, что местные далеко не всегда могут решить свои проблемы?

— Да, черт возьми! — отрезал Род. — Прошу прощения, святой отец…

— Не обращайте внимания. Я хочу попробовать положить преграду этой усобице, сам.

И МакДжи посмотрел на вражеское войско.

— Думаю, что мне удастся… Н-но!

Он пнул свою лошадь пятками и галопом вылетел на нейтральную полосу.

— Какого че… Назад! — Род закрыл лицо руками и застонал.

— Что с Генералом Ордена? — обалдело уставился на эту сцену Туан. — Он что, ума лишился?

— Нет, Ваше Величество, просто рассердился.

— Ах ты нечестивый отступник! — надсаживался МакДжи, трясясь в седле. — Ах ты паршивая овца!

Архиепископ рванулся в его сторону, затем разглядел монашескую рясу и побледнел.

На вершине холма в тылу его армии леди Мэйроуз тоже побледнела и, подхлестнув свою кобылу, поскакала к войску, крича на ходу:

— Посторонись! С дороги! Пустите меня, или все пропало!

Оторопевшие солдаты послушно расступались в стороны.

Архиепископ разинул рот, как рыба на песке.

— Неужели вы позволите какому-то монаху так честить вас? — возмутился ди Медичи. — Ну же, милорд! Весь ваш авторитет пойдет прахом! Осадите-ка его!

Архиепископ закрыл рот, его челюсть отвердела, и он поскакал навстречу МакДжи.

— Прочь с дороги, самозванец! Кто ты такой, чтобы порицать своего архиепископа?

— Ты прекрасно знаешь, кто я такой! — взревел МакДжи. — Я Моррис МакДжи, Генерал Ордена Святого Видикона Катодного! На колени, фальшивый прелат!

Его голос пронесся по всему полю — и достиг обоих армий. Все — и крестьяне, и рыцари, — разинув рты, уставились на него.

— Он сделал это! — воскликнул Туан. — Он заставил всех понять, какая глупость этот раскол!

— Сам ты самозванец и лгун! — возразил архиепископ. — Да ты даже не священник! Никто еще не видел Генерала нашего Ордена, ни разу еще он не ступал на Греймари!

— А теперь ступил! — МакДжи вытянул в сторону архиепископа кулак, и кольцо на его безымянном пальце сверкнуло под лучами солнца. — И вот мой перстень и моя печать!

Только архиепископ мог разглядеть узенькую медную полоску, украшенную крошечной микросхемой в таком же крошечном зажиме-крокодиле, но рыцари в передних рядах по обе стороны увидели, как кровь отхлынула с его лица.

— Тот самый перстень, — прошептал он. — Кольцо, сделанное самим святым Видиконом! Сколько раз я смотрел на его изображение в наших книгах и на нашей печати!

Королевская рать не понимала, что происходит, но догадывалась, что дела идут неплохо. Они разразились криками радости.

Этот крик ударил по ушам ди Медичи грохотом рушащейся на глазах победы. Он отчаянно огляделся по сторонам, желая броситься вперед с войском, но увидал на лицах своих солдат сомнение и понял, что они побегут, не успеют налететь рыцари короля. Как к последней надежде, он обратился к взводу монахов:

— Вперед, монахи! Ваш хозяин в беде! Вперед, за мной, ему на помощь!

Монахи переглянулись, потом еще раз посмотрели на двух клириков в центре поля. Никто не сдвинулся с места.

— Зарублю каждого, кто не пойдет за мной! — взревел ди Медичи, и его меч, свистнув, вылетел из ножен.

Монахи с ужасом глядели на герцога. Затем вперед шатнул отец Ригори, а за ним, один за другим, и остальные.

Мимо них вихрем пронеслась леди Мэйроуз. Оказавшись рядом с архиепископом она осадила лошадь.

— Одумайтесь, милорд! Вспомните о несправедливостях Римской Церкви! О поощряемом Папой беззаконии!

— Его Святейшество не может заставить силой блюсти заповеди, — прогремел МакДжи, — ибо сказано: «Отдавайте кесарево кесарю!»

— Папа потворствует ростовщикам!

— Церковь никогда не одобряла высокий процент!

— Он торгует индульгенциями!

— Его Святейшество учит, что лишь молитва и усердный труд, вера, надежда и любовь — облегчат нам дорогу в Рай!

Тут над ним взвился конь ди Медичи. МакДжи бросил на него один презрительный взгляд, а потом снова воззрился на архиепископа.

— Ко мне! — в ярости заревел ди Медичи. — Ко мне, Флоренцо и Пердито! Покажем этим бритоголовым пустозвонам, поставим их на место!

— Назад! — рявкнули на него оба клирика. Названные же графы ответили герцогу только уклончивыми взглядами.

— Первое Сословие приказывает тебе — удались! — проорал разъяренный архиепископ. — Божественные вопросы вне твоего разумения!

Ди Медичи, прищурившись, ответил архиепископу долгим взглядом, затем молча кивнул и повернул коня прочь — а архиепископ с упавшим сердцем понял: как бы ни закончилась эта битва, а ди Медичи он потерял навсегда.

Он снова обернулся к МакДжи, чтобы отстоять хотя бы то немногое, с чем он остался.

— Рим позабыл о Греймари и отдает приказания вслепую!

— Рим так глубоко печется о твоей стране, что послал сюда отца Увелла с неотложной миссией, приказав ему узнать о Греймари все, что он сможет! — прокричал в ответ МакДжи. — А теперь прислал меня, чтобы я отдал приказ воочию!

Леди Мэйроуз вцепилась в латную перчатку архиепископа:

— Но подумайте же, милорд! Если Рим прав, то у вас не будет меня!

Архиепископ замер, и на лице его вспыхнул пожар. Затем он огляделся по сторонам и только сейчас сообразил, что окружен своими собственными монахами.

— Отец Ригори! — с облегчением вскрикнул он. — Брат Хэсти! Братья, дети мои! Хватайте этого самозванца!

Но МакДжи строго взглянул на монахов, и все они повернулись в его сторону.

— Вы не подчиняетесь мне? — вскипел архиепископ. — Хватайте его!

МакДжи медленно поднял руку, чтобы все монахи смогли увидеть его перстень.

— Вы поклялись повиноваться мне! — в отчаянии вскричал архиепископ. — Приказываю вам, вспомните свой обет!

— Мы клялись Ордену, милорд, — ответил Ригори с непроницаемым лицом, — а значит, и Генералу. И наша верность ему превосходит наш долг перед тобой.

И медленно опустился на колени, преклонив голову. Один за другим остальные монахи последовали его примеру.

— Вы никогда не верили в мои доктрины, — прошептал посеревший архиепископ. — В глубине ваших сердец вы всегда желали сохранить верность Риму и Короне, но вам не хватало смелости заявить об этом!

Ригори не поднял склоненной головы и ничего не возразил.

— Трусы! — взвыла леди Мэйроуз. — Если вы не можете одолеть самозванца, это сделаю я!

Она выхватила булаву из обмякших пальцев архиепископа и занесла ее над головой, чтобы обрушить на МакДжи.

Но воздух вспорол возмущенный крик, достойный разгневанного ангела, и с небес на них обрушилась маленькая фигурка верхом на метле. Булава в руках леди Мэйроуз рванулась вверх, едва не сбросив всадницу с седла, а затем метнулась к ее голове. Леди Мэйроуз завизжала, стараясь увернуться от страшных шипов, а архиепископ, с испуганным криком бросившийся ей на помощь, едва успел перехватить булаву.

— Соблазнительница! — взвизгнула маленькая ведьмочка, кружась в десяти футах над головами. — Гнусная распутница!

А сверху уже спускалась ведьма постарше, оседлав метлу по-женски, боком.

— Милорды! Славные рыцари! Неужели вы позволите этой змее ползать среди вас? Ловите ее!

Голос колдуньи непостижимым образом подталкивал к действию, брал за душу чем-то большим, чем простыми властными нотками. Графья с криками облегчения (наконец-то и они могли заняться чем-то полезным) бросились вперед и, с дюжиной рыцарей набросившись на леди Мэйроуз, вырвали подстрекательницу из рук архиепископа. Тот взревел, вновь преисполнившись ярости, поймал булаву, выпавшую из женских рук, и замахнулся на обидчиков.

С пушечным выстрелом в воздухе возник Джеффри, подняв руку вверх, и булава отскочила от невидимого щита.

— Так ты еще дерешься? Ты, несший слово Христово? Ты, повелевавший рыцарями и графами! Ах ты извратитель Евангелий! Монах-отступник! Ты недостоин твоей сутаны!

До смерти перепугавшийся архиепископ обрушил на Джеффри целый дождь ударов, но тот уворачивался без всякого труда.

Кто-то из солдат засмеялся, не веря своим глазам. Затем еще один, другой, и вскоре все войско хохотало над этим уморительным зрелищем: мальчишка берет верх над еще недавно внушавшим страх архиепископом.

Ди Медичи испустил вопль безысходного отчаяния и ринулся в атаку.

— Черта с два! — рявкнул Род. — Вперед, Фесс! Огромный черный конь заржал и прыгнул к герцогу.

Ди Медичи заметил это и повернул в их сторону. Блеснул обнаженный клинок.

Род парировал удар и по инерции налетел на врага. Непробиваемый Фесс врезался в герцогского жеребца, и герцог качнулся в седле. Род сграбастал его сзади, и шея герцога оказалось зажатой в сгибе руки чародея.

— Господь предает его в руки мои! — воскликнул Род. — Сдавайтесь, милорд, сдавайтесь! Все, кто пошел вслед за предателем, сложите оружие, или он умрет!

Один за другим рыцари бросали свои мечи, а пехота, довольно ухмыляясь, отшвыривала прочь пики.

Кроме той дюжины рыцарей, которая наконец-то ухитрилась стащить с лошади леди Мэйроуз и скрутить ее — а она верещала, вопила и, вообще, кляла их такими словами, которых они в жизни не слышали от леди. Короче, шум стоял такой, что лорда Чародея они просто не расслышали.

Булава выскользнула из обессилевших пальцев архиепископа.

— На колени! — громыхнул МакДжи. — Покайся, пока не поздно!

Архиепископ посерел лицом, сполз с коня, пошатнулся и упал в обморок.

Тяжело дыша, Род поднял глаза и увидел Туана, преспокойно садящего верхом, закинув одну ногу на луку, и ухмыляющегося до ушей.

— Между прочим, могли бы и подсобить, Ваше Величество! — укоризненно нахмурился он.

— Вот еще, — невинно пожал плечами Туан. — Вы с вашим потомством прекрасно управились сами!

Глава двадцатая

Косые лучи полуденного солнца падали сквозь высокие окна тронного зала, отливая золотом на пышных одеждах знати. Король и королева, облаченные в пурпурные мантии, восседали на троне, под шелковым балдахином.

Перед ними, в новенькой рубахе и штанах, стоял Хобан. Он очень старался гордо держать голову и не втягивать ее в плечи, но, кажется, стоя перед архиепископом, он и то был не так перепуган.

— Пусть знают все, — рявкнула луженая глотка герольда, — что этот добрый человек, по имени Хобан, храбро проник в монастырь Святого Видикона, понимая, что ждет его в случае неудачи, но будучи преисполнен решимости узнать сведения, жизненно необходимые Его Величествам, помог изловить предателя Альфонсо и тем самым поспешествовал одержанию победы на равнине Деспар. В знак признания названных заслуг, Их Величества награждают его почетным Орденом Прялки!

Зал взорвался взволнованным гомоном. Это была высшая награда, какой только могли наградить принадлежащих к Четвертому Сословию. Туан кивнул сэру Марису, который выступил вперед и опустил цепь на шею Хобана. Тот с изумлением уставился на орден, закачавшийся у него на груди.

Протрубили фанфары, и придворные умолкли. Катарина вздернула голову:

— Чтобы должным образом наградить твою доблесть, храбрый Хобан, мы освобождаем тебя от крепостной повинности, объявляем тебя свободным йоменом и нарекаем Бравым!

В этот раз крики были еще громче и гораздо доброжелательней. Хобан покраснел, как свекла.

— Ваше Величество… я не достоин…

Туан прервал его, подняв руку, и подал жест герольду, который снова протрубил.

Придворные притихли, и король добавил:

— Жалуем тебе десять акров земли, в полное владение тебе и всему твоему потомству! Десять акров в графстве Скиччи, бывших владениях ди Медичи, а ныне в пределах владений лорда Верховного Чародея!

Хобан чуть в обморок не упал, а рокот голосов придворных зашумел, прямо как прибой. Награждать лояльных вассалов наделами из владений бунтовщиков было в порядке вещей, но этот дар возвещал о начале королевского правосудия.

— Господин мой, это же так далеко от нас, за горами, — шепнула Гвен на ухо мужу.

— Знаю, дорогая, — ответил Род. — Но кажется, сейчас не совсем подходящий случай говорить, что я терпеть не могу быть землевладельцем.

Хобана увел прочь со светлы очи короля с королевой слуга; Хобан явно нуждался в такой помощи — он до того растерялся, что не соображал, куда идет. Туан подождал, пока шум придворных не утихнет, а потом еще раз кивнул сэру Марису. Сенешаль махнул рукой стражникам, и те расступились. Рыцари ввели в зал герцога ди Медичи и его сторонников, ступавших с высоко поднятыми головами, пусть и сгибаясь под тяжестью цепей. Их выстроили перед троном. Если бы взгляды могли убивать, Туан и Катарина погибли бы на месте.

Катарина ответила пленникам не менее теплым взглядом, но лицо Туана сохраняло спокойствие. Он поднялся.

Стало очень тихо.

— Вы виновны в государственной измене, — провозгласил король. — Выслушайте же наш приговор: часть владений каждого из вас будет отдана вашим соседям, сохранившим верность Короне. У вас же остается один день и одна ночь, чтобы свести счеты с Господом, прежде чем вы подниметесь на эшафот, и ваши головы будут отрублены от тел.

Взгляды пленников теперь были взглядами людей, смирившихся с судьбой; они рискнули и они проиграли. Придворных вокруг удивило лишь милосердие короля: знатные дворяне или нет, но он мог настоять на том, чтобы их четвертовали.

Поэтому они были почти возмущены, когда из их рядов вперед выступил граф Гибелли.

— Милости! Я прошу милости для моего отца!

— Назад! — яростно прошипел ди Медичи. Туан повернулся к юному вельможе и размеренно кивнул головой.

— Лорд Гибелли, ты верно и преданно служил нам в этой усобице. Говори же, мы слушаем.

Гибелли опустился на колено, а Маршалл и его товарищи вышли вперед и также опустились рядом с ним.

— Он совершил тяжкое преступление, — взмолился Гибелли, — но я молю о великодушии и милосердии! Пощадите наших отцов! Дайте им хотя бы возможность для раскаяния, умоляем вас!

— Дворянин не должен умолять, — проскрежетал ди Медичи.

Туан переглянулся с Катариной, а затем снова посмотрел на Гибелли.

— Пусть будет так, как ты просишь. Эту вашу просьбу мы выполним. Ваши родители удалятся в монастырь, который они еще так недавно поддерживали, или в какой-либо далекий замок, под надежной охраной.

— Вы милосердны, государь, — склонил голову Гибелли. — Ваши преданные слуги будут вечно благодарить вас.

— И ваша преданность будет вознаграждена, — ответил Туан, и все замерли, уже догадываясь, что же сейчас будет сказано. В конце концов, таковы правила игры, ведь молодые лорды встали на сторону Короны.

Туан не обманул ничьих ожиданий.

— Возьмите же каждый владения и титул своего отца. Ты, Гибелли, с этой минуты становишься герцогом ди Медичи; ты, Гвельф, — герцогом Борджиа. Владейте своими урезанными наделами и смотрите, держите их в лучшем порядке, чем ваши родители!

Придворные одобрительно зашумели.

— Это может оказаться опасным, мой господин, — заметила Гвен.

— А может и сработать, — впрочем, голос Рода прозвучал не очень уверенно. — Может быть, они не станут рисковать, чтобы их семейства не потеряли еще больше земель.

Шум стих, потому что вперед выступил ди Медичи. Он заговорил, ворчливо, но заговорил.

— Я благодарю Ваши Величества за заботу о моем роде. И… — тут он уголком глаза взглянул на сына, — я воздаю тебе должное, сын мой, за твое благоразумие.

Юноша понимающе посмотрел на Туана, но Катарина опередила.

— Вы знаете, милорд, нас гораздо больше обрадовало бы, если бы причиной вашей верности послужила преданность, но мы с радостью примем и верность из благоразумия.

— Благодарю вас, Ваши Величества, — Гибелли старался скрыть облегчение, но не очень искусно.

— И потому предлагаю вам моего первенца заложником.

— Ему легко обещать, первенец-то еще не родился, — хмыкнул Род.

— По-моему, Гибелли даже ни с кем не обручен, — согласилась Гвен.

Король медленно покачал головой:

— Ты не совершил никакой измены, милорд герцог, и в заложнике нет нужды.

Гибелли со товарищи удивленно вскинули головы, переглядываясь друг с другом.

Туан нахмурился и покосился на Катарину.

Из рядов придворных с низким поклоном вышел Д'Аугусто.

— Ваше Величество!

— Мы слушаем тебя, Д'Аугусто, — ответил Туан.

— Ваше Величество, нижайше обращаюсь с просьбой!

— Считай, что она уже исполнена, — улыбнулась Катарина, — хотя ты еще ничего не сказал. Но мы исполним любое твое желание в награду за самоотверженную преданность нашему делу.

— И в знак нашей радости по случаю рождения твоего сына! — на лице Туана в первый раз за весь день появилась улыбка.

Весь зал снова зашумел. Даже молодые лорды, кажется, удивились.

— Я даже не знал, что графиня собралась рожать! — заметил Род.

— Схватки начались ранним утром, и малыш родился три часа назад, — улыбнулась Гвен.

— Для чего, спрашивается, я раскидываю повсюду разведсети? — вздохнул Род.

— Воистину, — воскликнула Катарина, и зал мгновенно умолк, — мы сожалеем, что разожженный аббатом мятеж помешал нам почтить твоего наследника посещением, как подобает его положению. Но будь уверен, мы восполним это упущение, как только порядок будет восстановлен.

— Благодарю вас, Ваши Величества, — теплый взгляд, которым Д'Аугусто обменялся с Туаном, был его пропуском в неписанное братство папаш. — Ибо просьба, о которой я просил, касается моего мальчика.

Туан сдвинул брови: это была неожиданность.

— Тебе осталось только назвать ее.

— Когда мой сын достигнет четырнадцати лет, Ваше Величество, вы примете его во дворце, где он будет служить оруженосцем!

Придворные вновь забурлили. Туан с Катариной обменялись озадаченными взглядами. Катарина кивнула, и Туан повторил ее жест, оборачиваясь к Д'Аугусто.

Знать затихла, чтобы услышать ответ.

— Твоя просьба будет исполнена, и с радостью, — ответил Туан, и собравшиеся радостно зашумели.

Вечером, когда заходящее солнце превратило лежавшую за окнами кабинета равнину в зачарованное царство, Туан поинтересовался:

— Нет, конечно, мы польщены, и на мой взгляд, значительно продвинулись к тому, чтобы объединить эту землю в единое целое — но зачем ему было просить об этом? Ведь малышу не исполнилось еще и трех часов?

— И мы ведь объявили, что не требуем никаких заложников, — добавила Катарина. — С какой стати ему было заставлять нас все-таки взять его сына?

— По-моему, — с улыбкой отозвалась Гвен, — Д'Аугусто просто не может представить себе другого места, где бы его наследник мог лучше провести юные года, как королевский дворец.

— Правильно, — кивнул Род. — Он хочет быть уверенным, что его сын попадет в лучшую школу, и поэтому решил заранее зарезервировать место.

А на следующий вечер Род стоял в монастырской трапезной, прячась в тени колонны. Он был здесь по приглашению Генерала Ордена, и все знали об его присутствии, но Род решил, что сейчас лучше всего постараться как можно меньше привлекать к себе взоры.

Тем более, что он и не мог претендовать на особое внимание — ведь в большом кресле на возвышении восседал сам Генерал Ордена, а перед ним, закованный в цепи, стоял аббат.

МакДжи пристально смотрел на аббата.

— Ты должен понимать, преподобный отец, что больше ты не можешь быть здесь аббатом.

— Да, я тяжко согрешил, — склонил голову аббат. — И хуже того, я проявил слабость в суждениях, которая нанесла великий урон нашему Ордену и даже могла бы привести к его падению.

— Могла бы, — кивнул генерал. — С этих пор Орден на Греймари уже никогда не будет единым — хотя учитывая все обстоятельства, это было бы наилучшим решением.

Монахи беспокойно переглядывались, но никто не осмеливался заговорить.

— В глазах короля и королевы, — продолжал Генерал, — ты и твой секретарь виновны в государственной измене.

— Я признаю, что грешен, — отозвался аббат. Его глаза были опущены, но голос звучал четко, хотя и покорно. — Я тяжело согрешил перед Богом и перед людьми, и заслуживаю самого тяжкого из наказаний, какое вы мне сможете отмерить.

— Воистину, ибо ты поддался искушению. Но твой секретарь, брат Альфонсо, еще более заслуживает такого наказания, ибо это он соблазнил тебя призрачными видениями власти и гордыни.

Странно, но в глазах МакДжи просвечивало сочувствие.

— Что до твоего секретаря, то в нем у нас не было сомнений, и мы передали его мирской власти.

«Как же, как же, — сказал про себя Род. — Так вам Туан его и отдал бы».

«Он даже еще не проснулся», — заметил Фесс.

«И никогда не проснулся бы, будь на то воля Брома!»

«Он забыл указать, что брат Альфонсо в действительности является агентом футуриан, и только притворялся монахом», — добавил Фесс.

«Еще бы! Он клятвенно обещал мне, что никому не скажет этого!»

— Я заслуживаю не меньшей участи, — понурился аббат.

МакДжи медленно поднял голову.

— Что ж, он сам произнес свой приговор.

Потом обвел зал взглядом.

— Если кто-то из вас хочет сказать в пользу этого человека, пусть сделает это сейчас!

Никто не сдвинулся с места, монахи только боязливо косились друг на друга.

Затем вперед нерешительно выступил брат Анно.

— Говори, — с удивлением посмотрел на него МакДжи.

— Я Анно, брат Хобана, — произнес монах. — Того, кто пришел сюда, как один из нас, чтобы шпионить для короля. Когда это открылось, обвиняемый еще был аббатом и проявил милосердие к моему брату, хотя того и обвиняли в измене нашему Ордену. Все мы радуемся этому теперь, когда оказалось, что преступление Хобана на самом деле не было преступлением. Неужели милосердие не будет проявлено к тому, кто сам выказал милосердие?

МакДжи медленно кивнул.

— Хорошо сказано, брат Анно, — затем посмотрел на бывшего аббата. — Я дарю тебе жизнь.

Аббат, как громом пораженный, уставился на Генерала.

— Тем не менее, хотя ты и доказал, что недостоин той высокой должности, которую занимал, многие, стремящиеся к ереси или к власти, будут видеть в тебе союзника. Поэтому я решил, что ты проведешь остаток жизни в уединенном размышлении, под надежной охраной, далеко за пределами досягаемости любого из обитателей Греймари. Аббат чуть не рухнул наземь от облегчения.

— Благодарю вас, милорд, за вашу доброту и снисходительность!

«Посмотрим, как он запоет, когда узнает, что Генерал имел в виду, говоря «далеко за пределами», — пробормотал Род, когда Анно и здоровенный монах увели бывшего аббата прочь.

«Будем надеяться, что ему все равно. Он может быть вполне искренним в своем стремлении к уединению и размышлениям».

«Хлыстун? — Род наморщил лоб и медленно покачал головой. — Да, кажется, в нем есть такая струнка».

Его Преподобие откашлялся, и монахи стихли.

— Я должен сказать и о леди Мэйроуз. Я посоветовался с королем, и мы пришли к решению, что молодая баронесса заслужила пожизненное заточение, и проживет остаток дней, как кающаяся грешница. Люди короля уже отправились на поиски заброшенной башни где-нибудь подальше от людских глаз.

Должно быть, эти «люди» уже знали о подходящей башне, не успел король и рта открыть, подумал Род.

— Ее бабушка, из любви к внучке, согласилась стать ее надсмотрщицей, — продолжал генерал, — а охранять ее будут неподкупные стражи.

Кое-кто из монахов содрогнулся при одной мысли о том, каково это для такой юной леди — провести остаток жизни в заключении, Уж лучше смерть, чем это, читалось у них на лицах.

— Брат Анно, — окликнул МакДжи. Молодой монах оглянулся по сторонам, потом шагнул вперед.

— Да, мой господин!

— Ты единственный, молодой Анно, проявил и храбрость, и преданность истине и Ордену — чувства, которыми должны бы обладать все наши монахи. И потому объявляю тебя аббатом местного ордена, на срок в пять лет, по истечении которых твои братья решат, оставить ли в этой должности тебя или выбрать нового аббата.

Анно побледнел.

— Милорд, — выговорил он, запинаясь, — я недостоин…

— Каждый хороший аббат думает точно так же, — ворчливо ответил МакДжи. — Иди-ка сюда!

Анно, спотыкаясь, поднялся на возвышение, а МакДжи встал из кресла и отступил в сторону.

— Садись, садись, сюда, в кресло… Знаю, это непросто, но ведь ты же не напрашивался, верно? А теперь!..

Он выпрямился и посмотрел на монахов.

— Теперь подходите сюда, по одному, и клянитесь повиноваться вашему новому аббату!

Монахи, даже не задумавшись, немедленно выстроились в очередь. Сначала, принимая у них клятву верности, Анно запинался, но по мере того, как очередь продвигалась вперед, его голос звучал все увереннее и увереннее.

Его Преподобие поднял голову, посмотрел через весь зал на Рода и подмигнул.

За спиной у них, за стенами аббатства, красноглазые монахи тянули вечерню, убаюкивая своими голосами ночь. Сверху медленно опускалась черная тень, становившаяся все больше и больше.

Бывший аббат, стоявший перед ними, охнул и уставился на опускавшийся космический корабль.

— Нет-нет, он знает, что это такое, — покачал головой МакДжи. — Не забывайте, лорд Чародей, что за стенами монастыря мои монахи хранят знания о технологии, не давая им умереть.

— Не забуду, — ответил Род. — Бедняга, наверное, еще сильнее перепугался, теперь-то он знает, куда ему придется уехать.

— У меня осталось достаточно веры в этого человека, чтобы искренне думать, что он будет только рад провести остаток лет в молитвах.

— Еще бы, — с горечью отозвался Род. — Особенно если вспомнить о том, сколько бед он принес, отправляя своих монахов творить фальшивые призраки, внося смятение в людские души и заставляя их сомневаться в их Церкви, о тех смертях, которые могли бы случиться — и все из-за того, что религия — очень удобный способ обрести власть!

— У вас есть повод для горечи, — кивнул МакДжи. — Только пожалуйста, лорд Чародей, не забывайте, что не Вера совершила все эти деяния, но человек, использовавший Веру для своих мирских целей!

— Верно, религию саму по себе винить не в чем. Но единственный способ оградить ее от «мирского» — это ограничить ее до простых убеждений, без всяких мест поклонения или служителей культа.

— Вера без Церкви? — с усмешкой покачал головой МакДжи. — Это старый аргумент, лорд Чародей… Мол, религия хороша до тех пор, пока не становится организованной.

— Он может быть старым, но я что-то не слышал, чтобы его до конца опровергли. Как только религия становится организованной, святой отец, она становится мячом в игре, она больше не может служить арбитром, и на нее нельзя положиться, как на правила игры.

Плечи генерала дрогнули от еле сдерживаемого смеха.

— Значит, вера — это что-то вроде футбола? Мне кажется, что религия может натворить куда больше бед в руках любителей, лорд Чародей, чем в руках профессионалов. И даже если принять вашу идею, то не думаю, что организации можно избежать. Существовали секты, вроде таоистов или методистов, которые начинались с той же идеи — не должно быть ни религиозной иерархии, ни служителей культа — и которые в конце концов обзавелись и тем, и другим.

— Возможно, вы и правы. Рано или поздно, любой религией кто-то попытается заработать себе на жизнь.

— Я не стал бы формулировать это именно так, — нахмурился МакДжи. — Более точным было бы сказать, что в минуту душевного беспокойства люди всегда будут искать наставника и учителя, и будут искать в своей религии ответов на вопросы духа. Поэтому, рано или поздно, возникнут священнослужители.

— То, что это неизбежно, еще не значит, что это правильно, — возразил Род. — Простой человек всегда будет стремиться отдать свою совесть, ответственность за свою жизнь, в руки кого-то другого. Очень немногие соглашаются нести эту ношу на своих плечах, святой отец.

— Вот как? — в голосе Генерала ордена наконец мелькнули первые нотки раздражения. — А как вы сами справляетесь со своей собственной совестью, лорд Чародей?

— Терплю. Это вовсе не так уж приятно, уверяю вас, но в целом мне удастся пережить тяжелые моменты самостоятельно. Конечно, у меня еще и чудесная жена…

— И вы никогда не искали помощи у специалиста в вопросах веры?

— Искать — нет. Как правило, они предлагают помощь, не спросясь.

— А что вы делаете тогда, когда оказывается, что совершили что-то не то, а назад дороги нет?

— Вы хотите сказать — не ищу ли я исповеди или причастия? — сухо усмехнулся Род. — Только на Пасху, святой отец. Я до сих пор считаю, что исповедь — одно из средств Церкви по контролю за мыслью. Да, время от времени я исповедуюсь — но гораздо чаще священника под рукой не оказывается, и мне приходится извиняться перед Богом самостоятельно. Конечно, когда я все-таки добираюсь до священника, то исповедь, бывает, затягивается. Может быть, это и ни к чему, но и вреда от этого не будет — а застраховать свою загробную жизнь никогда не помешает.

— Лекарство от долгих исповедей — исповедаться чаще. Вы давно были на исповеди?

— Нет, святой отец. С последнего раза я и не грешил по-крупному.

Интересно, что же лорд Чародей имеет в виду под «грешить по-крупному», подумал МакДжи, припомнив длинный перечень обманов ближнего своего и прочих отнюдь не невинных трюков, которым Род находил оправдание при нем.

— Ну, все равно, сходите — душе это только на пользу.

— Чьей душе, святой отец? Вашей или моей?

Род закрыл глаза и со вздохом огромного облегчения откинулся на спинку кресла.

— Ну-ну, любовь моя, — Гвен присела рядом и погладила мужа по лбу. — Все закончилось. Может быть, в будущем Его Преподобие будет уделять нам больше внимания.

— Об этом ты промолчать не можешь, верно? — встрепенулся Род.

— Ты что, не хочешь этого? — глаза Гвен расширились.

— Только до тех пор, пока ему не придет в голову козырять кругом своим положением.

— Ты что! Быть такого не может, отец МакДжи — настоящий святой!

— Даже безгрешный может поддаться искушению, как только что доказал бывший архиепископ. Насчет МакДжи я особенно не беспокоюсь — этот еще из лучших. Но рано или поздно на его место придет другой. Лет через десять, может быть, двадцать… и я жду этого без особого энтузиазма.

— Но они не смогут сделать многого, не раскрыв знаний монахов об удивительных машинах, — нахмурилась Гвен.

— Конечно, это утешает, но они и сами по себе могут наломать немало дров.

Дверь спальни приоткрылась, и наружу выплыло маленькое привидение в белой ночной рубашке. Привидение скользнуло к рукомойнику, напилось из носика и собралось обратно.

Род протянул руки и поймал призрака за пояс, когда тот собирался проскользнуть мимо. Малыш радостно взвизгнул, для порядка немного побарахтался, стараясь вырваться, и приземлился у отца на коленях.

— По-моему, тебе давно уже полагалось спать.

— Жажда замучила, папа, — пояснил Грегори.

— Жажда воды? Это еще куда ни шло.

— А что плохого в том, чтобы жаждать совершенства? — серьезно взглянул на него сын.

— Нет-нет, ничего, — по спине вновь пробежали мурашки. Род постарался не замечать их. — Но шастаньем по ночам туда-сюда этого не добьешься.

— Естественно, этого можно достичь только знаниями, — усмехнулся Грегори. — Его Преподобие был прав, папа. Мое призвание — учиться, и не в монастыре.

Мурашки сами собой прошли.

— Я же говорил, он славный человек. А как насчет компании?

— Так, как он советовал — я соберу общество ученых.

Род уставился на мальчика, уже прокручивая в уме возможные последствия.

— Конечно же, так и поступай! У нас будет настоящий университет Греймари, верно?

Он ссадил малыша с колен, развернул его лицом к спальне и шлепком под зад отправил к дверям.

— Ну ладно, наговорились. А теперь марш в кровать, и спать — на сегодня приключений хватит.

Грегори театрально проскулил и послушно поплелся в спальню.

Едва за сыном закрылась дверь, Гвен задумчиво улыбнулась Роду.

— Ну вот, теперь он избавлен от всего, чего ты боялся. Неужели было бы так плохо, если бы он стал священником, мой господин?

— Да! Не то чтобы с духовниками не все в порядке, дорогая, — у Грегори просто слишком свободный ум, чтобы он был счастлив среди них.

Гвен с полнейшим изумлением уставилась на него. Затем кивнула.

— А ведь верно! Как я этого не замечала?

— Потому что тебе никогда не приходило в голову, что Церковь может ограничивать чье-то мышление. И никому на этой планете такое не приходит в голову.

Жена одарила его своим фирменным взглядом «ну-ка-убеди-меня».

— Почему это «никогда»?

— Потому что никто из вас не знает, что думать можно по-разному. Вы растете в убеждении, что есть только одна Истина, и она — в руках Церкви.

— Но ведь так оно и есть…

— Тем не менее у Истины есть множество граней, которых Церковь не желает замечать.

— Если эти грани откроются, быть не может, чтобы святые отцы не приняли их с распростертыми объятиями.

— Примут, как же — как вторую обитель, — покачал головой Род. — Извини, но я не верю, что Религия с радостью принимает новые идеи.

— Однако раннимедской обители дозволено существовать — как и новым идеям.

— Идеи будут, будут и попытки искоренить их. А мне не хочется, чтобы Грегори попал меж этих жерновов.

— Тоже верно, — неохотно согласилась Гвен. — Но теперь-то наша страна будет относиться к новому и непохожему более терпимо, особенно после того, как кое у кого из старой знати владения усекли на четверть, и возвысили новую знать.

— М-да, — Род свирепо уставился в камин. — Ты что, специально напоминаешь мне о моих новых обязанностях?

— Но ведь это твой долг, — не унималась Гвен.

— Где это слыхано — безземельный лорд? — На кой мне ответственность за целую кучу крестьян?

— Почему бы и нет? Ты ведь уже взял на себя ответственность за весь Греймари? А кроме того, на наших новых землях стоит замок!

— Мрачная каменная развалина, в которой уже сотню лет, как никто не живет! Нет, спасибо, этого дома для меня достаточно, и лучшего не надо.

— К этому я всегда и стремилась, — Гвен обвила руками шею мужа и потерлась щекой о затылок. — И все-таки, на лето нам будет куда улизнуть.

— Улизнуть? — поднял голову Род. — Туану и Катарине будет не так-то просто вытащить нас оттуда, верно?

— Еще бы, — удовлетворенно промурлыкала она. — Неужели и в таком месте ты не найдешь себе покоя, мой господин?

— Ну-у, если так, то найду, — усмехнулся Род, откинув голову назад и любуясь на Гвен. — За что я тебя люблю, дорогая, — ты всегда смотришь на вещи с хорошей стороны.

Она заглянула ему в глаза и медленно улыбнулась.

— И больше ни за что?

— Есть еще парочка вещей… — Род потянулся, руки скользнули под волосами, обняли Гвен за шею, притягивая ее ближе. — Как ты думаешь, дети уже заснули?

Глаза колдуньи на мгновение расфокусировались, затем она снова улыбнулась ему.

— Без задних ног, — прошептала Гвен, нащупала губы супруга и влепила ему долгий и весьма бодрящий поцелуй.