Былинка-жизнь

ПРОЛОГ

— Ну? — нетерпеливо спросил король. Он, сам того не замечая, изгрыз уже себе все ногти и собирался приняться за бороду, недавно отпущенную в качестве символа державного достоинства. Известно ведь, что чем окладистее и гуще борода у главы государства, тем благополучнее дела во вверенных ему городах и весях, тем большее почтение вызывает он у соседей, тем более уважаем в родных пределах подданными, которые платят ему оброк или воинскую повинность. Кожа не привыкла к бороде и еще чесалась, и рука сама собою тянулась к подбородку, стоило хоть чуть-чуть выпустить ее из-под контроля. К счастью, Агарь успела вовремя. Ее явление между теней спасло королевскую бороду, а вкупе с нею и государственный престиж, потому что нервничал Клаус ничуть не меньше, чем любой другой молодой муж в подобных, пусть даже и радостных обстоятельствах.

По обычаю свечи этой ночью зажигали лишь там, где это было в действительности необходимо, поскольку тайнствам надлежит твориться в темноте. Лишь одна освещала каморку, где Клаус метался в ожидании, в точности как любой другой мужчина его королевства. Как лев в клетке.

Лицо няньки, изрезанное глубокими морщинами и преображенное скачущими тенями, показалось ему вдруг незнакомым, даже пугающим. Как у злой ведьмы. Может, потому, что она была когда-то и его собственной нянькой, и ему нравилось представлять ее себе существом сверхъестественным, имеющим необъяснимую власть и над миром, и над ним самим, и надо всем, что составляло теперь круг его жизни. И все же таким суровым он видел это лицо впервые. Две черные косы, тронутые сединой и схваченные вышитой зеленым узором праздничной повязкой, свисали по бокам головы как дохлые змеи. Губы были сжаты в нитку, и фартук, запятнанный кровью и повязанный поверх ее лучшего платья, Агарь не сняла. Кровь его жены, с запозданием осознал приторможенный алкоголем мозг. Кто-то — возможно, сама Агарь — подсказал ему этот извечный способ сократить время ожидания! Огромный лакей вышагивал следом, поднимая ноги, словно цапля, и вознося на вытянутых руках ивовую корзину, наполненную, как померещилось королю, шелковым тряпьем с золотыми монограммами его правления: Клаус Регул.

По бокам лакея следовали стражники, деланно невозмутимо и подчеркнуто обыденно исполнявшие свою ежедневную работу. Бездельники. Главным их достоинством в благополучном королевстве было умение стоять неподвижно, не моргнув, кажется, и глазом.

— Королева разрешилась счастливо, — возвестила Агарь. Даже отсутствие трех передних зубов во рту не сделало ее менее похожей на богиню возмездия. Вздохнула, помедлив: — У вас близнецы, сир!

— Близнецы? — тупо повторил король. Ему приходилось видеть, как мужчины, получив эту весть, скачут, как потерявшие рассудок: им кажется, что ликование возносит их до небес. На самого же него словно навалили пуховую перину. Прямо на голову. И Агарь… Она не была пьяна, вопреки обычаю, завещавшему повитухе первую чарку за благополучное разрешение. Ее маленькие черные глаза, смотревшие королю в душу до самого ее дна, напоминали озерца смолы, отражавшие факельный свет, и были абсолютно непроницаемы.

— Близнецы, — со значением повторила она, и король осознал, что она думает с ним об одном и том же, и говорит с ним о том, чего люди вокруг знать покамест не должны. Лакей — могучий детина с бородой веником, куда более солидной, надо признаться, чем у молодого короля — не мог сдержать глупой счастливой ухмылки, протягивая своему королю его сыновей. Агарь развернула шелковые одеяльца. Опасаясь даже дыханием повредить новорожденной жизни, король из благоразумного отдаления заглянул в колыбель. В эту минуту как-то забылись все навыки боевой акробатики, которыми где-то там, в иной, прежней жизни он владел в совершенстве.

Так же изумленно и встревоженно в первый раз смотрел на него его собственный отец. Так его собственный сын — один из этих двоих — станет смотреть на его внука.

Лицо Агари дрогнуло. Возможно, это была наконец улыбка.

— Похожи на вас, сир. Не сомневайтесь.

— До сих пор мне казалось, — признался король, — что маленькие дети похожи только друг на друга. Да еще на печеные яблоки.

— То были не ваши дети, сир.

— Это, — спросил он, — что-то значит?

Его палец указал на головку, покрытую рыжим младенческим пухом. Потом на другую — угольно-черную.

И у самого него, и у Лорелеи волосы были светлые. Агарь покачала головой. С сожалением? Или с торжеством?

— Близнецы, — повторила она со значением, и Клаус удостоверился, что нянька не хуже него знает, о чем они, в сущности, ведут речь. — Никто не знает, кто из них — кто. Вы сами скажете королеве?

— Ты веришь в эту ерунду, Агарь? — спросил он, как мог более небрежно.

— Я старая неграмотная деревенская бабка, — отвечала та, глядя ему в глаза. — Мне положено повторять по углам глупые страшные сказки.

Краем глаза Клаус углядел, как уползла с лица лакея дурацкая, блаженно верноподданническая улыбка, и вновь почувствовал себя окруженным змеями.

Он спасся в покоях жены, тоже освещенных едва мерцающей в углу единственной скудной свечой. Лорелея лежала на высоком ложе, переодетая в чистое и укрытая по пояс легким покрывалом. Глаза ее, которые многочасовая родовая мука обвела темными кругами, были полуприкрыты. Яркий свет их бы только раздражал. Клаус встал на колени возле изголовья жены и накрыл ладонью ее бессильную полупрозрачную кисть, с нежностью большей, чем нежность мужчины по отношению к женщине. Он не поцеловал ее, потому что побоялся тревожить. В конце концов, поцелуи были частью того, от чего заводятся дети, и напоминать ей об этом сейчас показалось ему нетактичным. Он слыхал о женщинах, которые несколько дней после родов о мужьях и слышать не могли, не говоря уже о ласках, даже самых эфемерных.

Но, видимо, его жена относилась к женщинам другой категории.

— Ты, — спросила она, — не рад?

— Близнецы! — выдохнул он.

— А! Проблема наследования. Разве у вас нет закона на этот случай? Как у французов, которые отдают трон второму родившемуся близнецу, потому якобы, что он был зачат первым? Каковой подход, разумеется, не выдерживает никакой критики. Прочие народы без затей считают наследником того, кто родился первым.

— Есть. В том-то и дело. — Он сел на пятки, не желая продолжать разговор, пока она не окрепнет. — В любом случае, спасибо за сына.

— Эй! — сказала Лорелея. — Я сделала это дважды! Ты не уйдешь, пока не скажешь мне, в чем твое горе.

— В проклятии моей крови, — признался Клаус. — Если в королевской семье рождаются мальчики-близнецы, один из них — чудовище. Никто не знает — кто, — с тоской в голосе повторил он старинную формулу. — Но все равно, поклон тебе и спасибо за сына. Мальчика, мужчину, воина, рыцаря, наследника и короля. Любовника и мужа. И отца.

— В какую глупость ты веришь?!

— Это не глупость, — потупив глаза в пол, упрямо сказал король. — Я не хотел говорить тебе, пока ты носила ребенка… детей. Сама мысль могла бы тебя расстроить. Ты же могла родить одного… или вообще девочку. И разговор никогда бы не возник. Но двое мальчиков… Тебе принесут книги, которые отец заставил меня прочесть… еще в детстве. Там, где пророчеством пренебрегали, сплошь инцест, насилие и братоубийство, упадок и разорение страны.

— Что значит — пренебречь пророчеством?

— Оставить чудовище в живых, — сказал Клаус, отодвигаясь в тень, чтобы скрыть дергающийся уголок рта. — Но… никто же не знает — кто!

— А что бывало, когда пророчеством, как ты говоришь, «не пренебрегали»?

— Ничего, — сдавленно ответил он из темноты. — Государство процветало, все были счастливы и благоденствовали.

— И это куплено было ценою жизни ребенка? Жизнью моего ребенка ты собираешься за это заплатить? Или, может быть, удавить обоих, чтобы не ошибиться? Государство не заметит. Оно будет благоденствовать. Кто писал эти летописи? Какие злодейства он покрывал? Какие преследовал выгоды?

— Я люблю своего сына не меньше тебя! Я мечтал о нем, может быть, больше тебя. Никто не посмеет сказать, будто мой сын не получил чего-то, что я был в состоянии дать ему. Однако все, что получит принц, мне придется равной мерой дать и чудовищу. Потому что никто не знает — кто!

— Ты его не рожал.

— Лорелея, твое сердце не сжималось, когда пальцы перелистывали эти старые страницы с описанием жестокостей и бедствий, творимых именем и прихотью того, кто должен бы служить и защищать.

— Зато оно обливается кровью сейчас. Принеси детей сюда. Пусть их колыбель поставят рядом с моим ложем. У меня две груди, я не откажу в молоке ни одному из своих сыновей. Тот, кто надумает делать выбор помимо меня, сперва мимо меня пройдет.

— Лорелея, — сказал он, — ты умна. Я уважаю тебя не меньше, чем люблю. Ты можешь заставить меня даже пренебречь моим долгом. Мы не должны ошибиться. Старые книги определяют болезнь, но они же предписывают и лекарство. К счастью, родители не должны гадать, кто из детей им дороже. Пусть выбор сделает женщина. Дочь края, оставляющего в крови осадок колдовства, с врожденным даром вглядываться в даль сквозь туманы. Девочка из Плоских Земель, где кругами стоят исполинские камни. Сегодня же дам предписание эмиссарам искать в тех краях ребенка женского полу, не имеющего изъяна, рожденного от красивых родителей и взращенного в любви, и доставить ее к нашему двору как невесту наследника моего престола. Тот, кого она выберет, войдя в брачный возраст, и станет королем. В нашем… случае интересами и выгодами династического супружества придется пренебречь. Летопись утверждает, что эти девочки не ошибаются.

— Спасибо уже на том, что ты позволишь им вырасти. А там, кто знает, что может измениться.

— Прости. Но будет так. До тех же пор у меня — два сына, и я не стану их различать.

— Их не станет больше, — сказала королева. — На таких условиях я отказываюсь рожать.