Будь готов!

Глава 1

Ирка из минус третьего отряда, развратно поводя своими зелеными глазами, медленно подходит ко мне, крепко обнимает за шею, притягивает к себе и тянется целоваться, успевая при этом шептать: «Милый мой… Хороший мой… Единственный мой…» Я, с замиранием сердца, прижимаю ее к себе и…

Тра-та-та — та-та! Трам-там-там-там-там-там…

Гром фанфар из репродуктора и радостный голос диктора «Здравствуйте, ребята! Слушайте „Пионерскую зорьку“!». Блин! Какой сон обломали! Однако что же делать — пора вставать.

Я скидываюсь с койки и тут же начинаю, вслед за хором подпевать гимну. Вот, некоторые говорят: есть пионеры, что поют только для виду, а сами уже давно… Странно. Ну, не могу я в это поверить! Разве можно оставаться равнодушным, когда слышишь:

Вот за этими мыслями я допеваю гимн и приступаю утренней гимнастике, под аккомпанемент бодрого наигрыша на баяне, и не менее бодрого голоса: «Встаньте прямо, ноги на ширине плеч…»

Сегодня — воскресение, но в нашей дружине объявлен гайдаровский субботник. Гайдар сам, вместе с Лениным участвовал в первых субботниках, в том числе и в том, знаменитом, когда они вместе, Ильич и Петрович, надрываясь, таскали бревна. Так что мне сегодня, как звеньевому, нужно, если и не первым, то в числе первых попасть на Площадь Павших Борцов — туда, где будет торжественный сбор перед началом работы. А потому, после «…переходите к водным процедурам» я пулей влетаю в душ и быстренько обливаюсь холодной… просто-таки ледяной водичкой, не дожидаясь, пока колонка прогреет воду. Быстро растереться махровым полотенцем… а что? Законный мой трофей! Я его совершенно честно получил в свою самую первую кампанию…

Был я тогда в нулевом отряде, только-только пятнадцать сравнялось. Тогда Объединенный Совет Дружин принял постановление об объявлении Зарницы Скандинавии. И сам Дед Афган (я, между прочим, еще живым его застал!) это постановление утвердил. Потому что достали!

Шведы и финны на нашу территорию почти сразу после Большой Тьмы вторгаться начали. И чего им дома не сиделось? Говорят, что во время Великого Конца, их почти не задело. Так, упали кое-где газовые бомбы, но это ж разве «задело». Вон, от нашего Архангельска, который «задело», одни руины остались! Да там даже выродни не живут — что выродни! — трава там не сразу расти начала! Сколько наших полегло, когда оттуда оборудование вытаскивали — ого! Там, кстати, и батя мой, того… Дозу такую схватил, что разве только ночами не светился.

Ну, так вот и полезли к нам скандинавы с «гуманитарной помощью». Мол, ах да ох, как же это — детишки одни, да без присмотра. А чего это «без присмотра»? Вожатых еще много было. Настоящих, тогдашних. Ну, и Дед Афган в придачу…

В общем, развернули они эту гуманитарную помощь, а потом… Потом оказалось, что мы им за эту помощь свои недра должны лет на триста вперед, да еще бесплатно на них пахать. А они нас к себе в «малые народности» запишут. А мы уже тогда с одной такой «малой народностью» схлестнуться успели. Как раз в семнадцатом с оленеводами отношения выясняли. Ну и послал их Дед Афган по известному адресу. После этого и началось: что ни лето — приходят скандинавы и наших, кого захватить успеют, с собой увозят. Мы это долго терпели: у нас тогда в основном мелкота была. Но как подросли тогдашние октябрята, как хоть во второй отряд попали, вот тогда-то…

Дед Афган со своими соратниками нашарил где-то в районе Череповца… ну, того, что от него осталось, Клуб Юных Моряков. А у них с десяток судов имелся, в том числе даже эсминец! Вот и пошли мы на Висбю. Скандинавов посмотреть, себя показать, и особо упертым объяснить, что больше к нам ходить не надо. Себе дороже выйдет. Вот когда Висбю захватили, я там это полотенце себе и добыл. Трофей. Там, правда, еще много чего взяли. Но все остальное я, как и положено пионеру, сдал. Я бы и полотенце сдал, но наш вожатый сказал: «Оставь, Леш, себе, на память». Вот и оставил…

Под эти приятные мысли я успел сжевать приготовленный еще с вечера бутерброд с яйцом и картофельным пюре, а второй — прихватить с собой. По дороге дожую. Все, теперь бегом, бегом, бегом! Утром в воскресенье рейсовые машины ходят плохо, так что надо успеть…

К остановке «Минус шестой отряд им. Аркаши Каманина» я и автобус «Урал» подлетели одновременно. Вернее, подлетел один я: автобус-то, притормаживая, почти подполз. В кунге-салоне — битком. Еще бы: кому охота за опоздание на субботник с тимуровцами объясняться? Приволокут на Совет отряда, а там и десять суток без личного времени схлопотать не долго. Да ладно бы только это! Меня, к примеру, со звеньевых как миленького попрут. И никакие прошлые заслуги не помогут. И вообще-то — правильно! Нечего опаздывать! Не зря ведь у нас записано: «Пионер — всем ребятам пример!»

«Урал» с рычанием отъезжает от остановки. Я озираюсь. В неверном свете северного утра все лица кажутся одинаковыми. Хотя…

Не успеваю я додумать, как меня с силой хлопают по плечу:

— Леха! Салют!

Передо мной стоит Вовка Байкулов из отряда имени Алексея Ивакина. Поисковик, который ошибается один раз. В последнее время выродни навострились ставить всякие хитрые ловушки, и Вовка со своими ребятами только и делает, что всякие подлые штуки обезвреживает. А без поисковиков нельзя: Надо и оборудование вытаскивать, и оружие, и вообще: мало ли чего в старых развалинах «горячих» зон отыскать можно.

Вовку я крепко уважал после того случая, когда мой отряд имени пионера-героя Аркадия Каманина был назначен в охрану поисковых партий ивакинцев. Поиск прошел великолепно: во-первых, за все время мы не видели ни одного дикого выродня, а из зверюг напали только волкособаки, да и то всего один раз. И стая была маленькая: штук триста, не больше, так что отбились легко. Во-вторых, поисковики отыскали старый армейский склад медикаментов, на котором были и драгоценные антибиотики, и шприцы, десяток тысяч ампул с сильными болеутоляющими. В результате все навьючились почище древних ишаков, и ползли обратно с черепашьей скоростью, когда…

Грохнул слитный залп и пулеметчиков у меня не стало. Выродни! Одна из последних стай расписных! Как дозорные умудрились проморгать эту нечисть неизвестно, да и не спросишь уже. Из лесу на нас перло штук тридцать-сорок этих тварей, что особенно страшно — все с оружием!

Именно в тот момент я и приготовился отдать жизнь в борьбе за дело Ленина. Пытаться сдержать этих зверюг без пулеметов — дело гиблое. Звено отряда имени Аркаши Каманина заполошно паля из всех стволов, пыталось сдержать выродней, рассчитывая в лучшем случае подороже продать свои жизни, давая возможность юным следопытам Байкулова уйти с бесценным грузом.

Но Вовка, хотя и имел все основания уйти, оставив нас на съедение расписным выродням, не стал праздновать труса. Он приказал своим развьючиться и вступил в бой. На наше счастье, у поисковиков имелось два РПГ, и три десятка осколочных гранат мгновенно изменили ситуацию в нашу пользу.

После этого раза было еще много чего, и с Вовкой мы не то, чтобы подружились, но заприятельствовали крепко. А так как он тоже звеньевой, то и на советах дружины мы с ним встречались, и на слетах, и на кострах. Много с ним было всего съедено, выпито, да еще всякого такого сделано, за что на совете дружины, конечно, разбирать не будут, но и по головке не погладят, всплыви все наружу.

— Салют, Вовка!

— На субботник?

— Не, блин, гуляю. Привычка у меня такая: в полшестого гулять ходить.

— Ну, я так сразу и понял, — Вовка хмыкнул, а потом уже потише поинтересовался, — Леш, ты натворил, что ль чего?

— С чего это ты взял? Не-е, за мной вроде больших грехов не водится… — Я изумленно уставился на Байкулова, но тот показал глазами на дверь: выйдем, мол, там и договорим.

На остановке «Площадь павших героев» мы выплеснулись из «Урала» и Вовка тут же оттащил меня в сторонку. Под грохот динамиков, из которых неслось задорное «Взвейтесь кострами», он проговорил мне в самое ухо:

— Тут днями меня в штаб тимуровцев вызывали. Так вот: тобой интересовались. Мол, как я к тебе отношусь, да как тебя оцениваю, да как что чего? По каким поискам тебя знаю, что о тебе другие мои ребята говорят? Леха, ты давай, колись: чего натворил? Если что — прикрою, как смогу. В крайнем случае, буду о переводе в наш отряд ходатайствовать…

Во как! Да ведь не было за мной ничего такого… Нет, ну конечно, по мелочи было всякое, но уж чтоб тимуровцы интересовались — нет за мною таких грехов! Хоть режьте — нет!

Вовка истолковывает мое молчание по-своему. Он шепчет мне в ухо:

— Да ты не бойся, чудик! Ну что мы — не свои ребята, что ли? Ну чего ты там натворить мог? В измену не поверю, а так… Ну что, поддал в честь торжественного сбора, и вместо минус четвертого в четвертый отряд к девчонкам полез? По морде кому заехал, в процессе боевой и политической? Сэкономил свои полевые сто грамм, и сменял две бутылки на продукцию потенциального противника?..

От последнего вопроса мне становится жарко. Действительно, один мутный паренек из минус второго предлагал мне выменять у него «веселые» карты с … ну, в общем, с женщинами. С капиталистическими женщинами. На некоторых такое надето было… Я, правда, отказался, но ведь не сообщил… Да и, если честно, отказался-то только потому, что не было у меня двух бутылок. Еще мечтал, что покажу эти карты Ирке из минус третьего: там же такие фасоны! Платье, а со спины — ничего! Обалдеть… И заводит…

Вовка, должно быть, заметил мое состояние, и собирается задать новый вопрос, но вдруг… С ума сойти! Только что был человек, стоял перед тобой и — р-раз! — пропал, словно никогда и не было. А передо мной возникают двое тимуровцев. Здоровые такие быки. Одного из них я знаю: Колька Майков из минус шестого. Он к нам в отряд нового звеньевого тимуровского звена в прошлом году приводил…

— Малов Алексей? — интересуется Майков, одновременно отдавая мне салют. И не дожидаясь моего ответа, — Пройдем-ка, товарищ звеньевой, с нами…

Глава 2

— Проходите, товарищ звеньевой. Присаживайтесь. Позавтракать успели? — и, не дожидаясь моего ответа, тимуровский старший звеньевой, сидящий напротив меня, нажимает кнопку селектора, — Чаю нам, и чего там еще…

Почти сразу же — я только-только успел в кресло примоститься — в кабинет вошла здоровенная такая, под стать хозяину кабинета, тимуровка, в красной косынке на голове. В руках поднос с двумя стаканами брусничного чая и две тарелки. На одной — горка бутербродов, да не с яйцами или картошкой-моркошкой, и даже не с мясом или бужениной, а с настоящей чайной колбасой. На второй… Ой, мамочка! На второй тарелке лежит настоящее печенье. «Калорийное». Да его ж и колбасу только к праздникам! Ну, еще печенье — в паек, если в рейд, поиск, или на зарнице. А колбаса — вообще только в изоляторах! Верно говорят: «У тимуровцев, каждый день — рейд!» Работа такая…

— Угощайтесь, товарищ звеньевой. Пейте чай. Вам одну ложку меда или две?

Хозяин кабинета сама любезность, только мне от этого становится уж и вовсе не по себе: просто так тимуровцы никого обхаживать не будут. Зачем это я им понадобился?..

— Ты, братишка, не стесняйся. Ешь бутерброды, печенье… Чего на них глядеть?

Ну, ладно. Как бы там ни было, а колбаска — это хорошо! Я беру ближайший ко мне бутерброд и отправляю его в одним махом в рот. Красота!

— И печенье бери, Алексей, не стесняйся. И не думай ничего такого: это я со своих пайков наэкономил. Вот ты, оказывается какой…

— Какой? — бутерброд застревает у меня в горле. — Какой?

— Да не волнуйся ты так, звеньевой! — тимуровец посмеивается. — Кстати. Я ж так и не представился. Белопахов Василий. А пригласил тебя к себе… Тебе ж, конечно, не терпится узнать: зачем это ты нам понадобился, так?

А то! Интересно: мне отвечать, или нет?..

— Так вот, пригласил я тебя, чтоб познакомится поближе. Ведь как-никак в нашей дружине не так много тех, кто четыре зарницы прошагал…

Это он верно подметил. Таких как я — по пальцам пересчитать можно. Особенно вторая зарница нам большой кровью далась. А я еще в Псков ездил, когда они десант скандинавский пять лет тому отбивали. Оттуда наших всего два грузовика и вернулось. В смысле — живых… Гробов мы тогда пять «Камазов» и девять «Уралов» привезли. Это не считая тех, что без вести…

— Вот ты в поиски ходил, — Белопахов прихлебывает чай и жмурится от удовольствия. — А с каким, к примеру, отрядом следопытов лучше всего работается? Как считаешь?

— Ну… вообще-то, с любым, но я вот — с ивакинцами больше работать люблю.

— Да? А чем же они, например, от горяиновцев отличаются?

Отряд юных следопытов имени Романа Горяинова… Да я с ними всего два раза и встречался…

— Я, если начистоту, товарищ Белопахов («Василий, Василий», — поправляет меня тимуровец, улыбаясь.), горяиновцев мало знаю. Один раз с ними в поиск ходил, когда в Мирный пытались прорваться. Так тогда ведь много следопытов пошло. Наверное, со всех дружин собрали.

Я рассказываю ему эпопею мирненского прорыва. Тогда, три года назад, у кого-то в Объединенном Совете Дружин родилась идея попробовать прорваться в город и на космодром с воды. И попробовали. И положили в этом прорыве почти триста пионеров. И еще семеро комсомольцев-вожатых сгинули без следа. А вот о результатах — положительных результатах, я, признаться, не слыхал…

Белопахов слушает внимательно, почти не перебивая. Лишь иногда задает наводящие вопросы или уточняет подробности. А как только я заканчиваю, тяжело вздыхает:

— Да уж, Леха, досталось вам… Но ведь пионер — всем ребятам пример, так?

— Так, — соглашаюсь я и от себя добавляю — Пионер равняется на героев борьбы и труда!

Тимуровец улыбается, а затем начинает расспрашивать о поисках с ребятами Байкулова. Мне становится как-то не по себе. Нет, с одной стороны приятно рассказать о себе, о своих делах, победах и подвигах, но с другой… Он что же это, под Вовку копает?..

— Товарищ старший тимуровец, я все в отчетах написал…

Он на мгновение становится серьезным и сосредоточенным, но потом снова улыбается:

— Пионер — честный и верный товарищ, всегда смело стоящий за правду, — теперь уже он цитирует «Законы». — Решил, что друга твоего проверяем? А если?

— Я все изложил в отчетах, больше добавить нечего…

— Да успокойся, Леха, расслабься. Все в порядке с твоим Байкуловым. А вот поподробнее рассказать тебе все-таки придется. Кстати, может лучше напишешь? Вдумчиво, не торопясь, со всеми подробностями. Причем, постарайся не упускать даже мелочи. Пусть они тебе покажутся не важными, а все-таки…

Он придвигает ко мне чернильницу, ручку и стопку бумаги:

— Последний поиск распиши во всех деталях. Когда закончишь — позови, — и с этими словами он выходит из кабинета, оставляя меня один на один с моими мыслями и подозрениями.

Интересно, кого они все-таки «крутят»? Меня? Да ведь не за что! Вовку? Да вроде тоже не за что… Хотя, конечно…

Слушай, Леха, а если кто из Володькиной команды накосячил, а?! Точно! Вот и ответ на все мои терзания! Вовка — добрая душа, думал, что это меня, а у самого… Под самым носом! И, судя по тому как меня обхаживают, крепко кто-то накосячил! Как бы еще не измена Родине…

Часа через два, отдав Белопахову полный (абсолютно полный!) отчет о последнем поиске и получив приглашение захаживать по-дружески — так, посидеть, поболтать, попить чайку, я покинул здание тимуровской команды и пошел себе, куда глаза глядят. Спешить мне было некуда: субботник давным-давно кончился, на сбор идти не хотелось, до вечерней дискотеки еще добрых четыре часа. Пойти что ль Вовку найти?..

Но до вечера, до танцев я так и не нашел Вовку. А потом были танцы, была Ирка и вообще… Короче, мне стало не до Вовки и не до отряда имени Ивакина. Так что встретились мы только на второй день, опять случайно.

Я торопился на работы. На эту неделю мое звено было назначено на «химию». Не за провинности, как обычно попадают на химпроизводство пионеры, а так — по разнарядке. И это успокаивало: по разнарядке на химию больше чем на десять дней не пошлют, при условии выполнения плана, разумеется. Поэтому, мы звеном решили: постараться работать ударно, по-стахановски, и план не просто выполнить, а и перевыполнить! Тут ведь как: во-первых, если выполним объем работ поскорее — больше свободного времени дадут, а во-вторых, если докажем свою полезность — дальше будут назначать на хорошие, интересные работы. Например, на лов рыбы. Или на мясозаготовки. Что-то я давно на лосей не охотился…

У нас, рядом с городком Лесной, что в ста километрах от старого города — Вологды, здоровенное болото. Собственно, раньше это был не город, а пионерский лагерь, да и болота никакого не было, но после Большой Тьмы многое изменилось. Так вот, в нашем болоте лоси расплодились неимоверно. На них-то мы и охотимся. Мясо у них — не очень, больно жесткое, но они ж, гады, на поля выходят! А в последнее время и на людей стали нападать. Особенно — весной. Наше звено всегда было первым… ну, нет, не первым, конечно, но уж вторым по охоте — точно! На лося норматив — три патрона, а мы — редко, если и два потратим. Так что даже немножко обидно, что первоклассных охотников, никак не хуже Соколиного Глаза или Шаттерхенда, послали на химию.

Однако разве работа на целлюлозе — повод для уныния? Ну нет…

— Звено! Песню… Запе-ВАЙ!

— гаркнули двадцать пять молодых, здоровых глоток. Мы подтянулись, ускорили шаг:

В этот момент к нам присоединяется другой хор:

Это нас догнал отряд имени Ивакина. Допев песню, я оглядываюсь:

— Салют, Вовка!

— Салют, Леха! Тоже, на целлюлозу?

— Ага. На неделю. А вас за что?

— А ни за что.

— Все говорят «ни за что», — я подпускаю в голос интонаций из фильма про милицию, — а все-таки?

— Слушай, Леш, кончай из себя Жеглова разыгрывать, — похоже, Вовка обиделся. — Сказано же: по разнарядке.

По разнарядке? Забавно… Что это за разнарядка такая, если на целлюлозу погнали юнармейцев и следопытов? Очень странно…

Но перед началом смены все выясняется. На коротком митинге парень из Дома Пионеров объясняет нам, что, наконец, удалось запустить патронный завод на полную мощность. Ну, тогда все ясно! Республике нужна целлюлоза, чтобы делать из нее порох. Навались, ребята!..

В пересменке рядом со мной оказывается Вовка. Я собираюсь сказать ему о своих догадках по поводу его ребят, но он опережает меня:

— Слушай, Леша. Меня к тимуровцам вызывали. Так по всему выходит, что это не ты, а кто-то из твоих хлопцев напортачил. Ты проследи…

Во как! Интересно, интересно…

Я решил обсудить все с Вовкой подробно, но вечером не вышло — сверхурочные, а на следующий день меня вызвали на торжественный сбор. Принимаем октябрят в пионеры…

Малыши, серьезные, насупленные, в новенькой, отглаженной форме, стоят идеально ровной шеренгой. Вперед выходит наш председатель совета дружины, Серега Заборников:

— Дружина… К выносу знамени… Смирно! Равнение на знамя!

Под звуки горнов и грохот барабанов шестеро юнармейцев выносят знамя дружины имени Александра Матросова. Все присутствующие дружно отдают салют, даже наш старший вожатый, Алексей Владимирович. Он отдает салют левой рукой — правой у него нет. Оторвало осколком снаряда. В том бою Алексей в одиночку уничтожил две скандинавских «стервы». Горят они фигово, да и забронированы — ого! Хорошо, что теперь их почти не осталось, а то наши танки с ними — не очень…

— К принятию торжественной клятвы… Смирно! Равнение на середину!

В наступившей тишине звенят ребячьи голоса, произносящие чеканные слова: «Я, гражданин Пионерской Республики, вступая в ряды Всемирной Пионерской Организации, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь: горячо любить свою Родину; жить, учиться, трудиться и бороться, как завещали великие Ленин, Гайдар и Дед Афган, как учит нас старший товарищ — комсомол. Я клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным, всегда беспрекословно выполнять законы пионеров Пионерской республики, приказы командиров и начальников, хранить доверенную мне государственную и военную тайну. Я клянусь всемерно беречь пионерское имущество и до последнего дыхания быть преданным Пионерской Организации, своей Родине и ее правительству — Объединенному Совету Дружин.

Я всегда готов по приказу Объединенного Совета Дружин выступить на защиту моей Родины — Пионерской Республики и, как пионер, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара пионерского закона, гнев моих товарищей и всеобщая ненависть и презрение пионеров всего мира».

Малыши читают текст клятвы, а я смаргиваю невольную слезу. Смена! Какая смена! Вон тот, например: сам по росту чуть выше «калаша», а на груди уже не обычная пластмассовая звездочка, а старая, металлическая, наградная. Что же ты успел сделать, паренек, что тебя наградили? А ведь у нас награды зря не дают…

Последний малыш дочитал клятву и встал в строй. Кто-то протягивает мне новенький, крашенный ягодным соком галстук. Вся шеренга старших дружно шагает вперед и повязывает новым пионерам галстуки. Передо мной девчушка с пожелтевшими бантиками на соломенных волосах. Бантики старинные, наверное, от бабушки остались, но в такой торжественный день…

— Поздравляю.

— Спасибо — лепечет малышка, и тут же начинает расправлять галстук, чтобы он лег покрасивее. Женщины!..

Мы отступаем назад. Два новых звена — целых восемьдесят пионеров стоят в строю. Сейчас будет самый первый в их жизни салют…

Алексей Владимирович выходит вперед. Гордо выпрямляется, оглядывает малышей:

— Юные пионеры! К борьбе за дело Ленина, Гайдара, деда Афгана, за правое дело Пионерской Республики будьте готовы! — и взметывает левую руку.

— Всегда готовы! — дружный звенящий хор.

Молодцы! Наша смена! Мы еще повоюем!

— Товарищ старший звеньевой? Вам — девчушка-пятоотрядница протягивает мне бумажный прямоугольник. Письмо? От кого? И почему на сборе?

«Старшему звеньевому минус шестого отряда им. Аркаши Каманина, Малову Алексею Борисовичу. По получению предписания, вам должно немедленно прибыть в г. Галич, в Штаб Объединенного Совета Дружин. Форма одежды — парадная»… О как! Это кто же у меня мог ТАК накосячить, что в столицу вызывают?..

Глава 3

Хмурый тимуровец тщательно проверил мои документы, на всякий случай уточнив:

— Малов Алексей?

Кивком подтверждаю: да, мол, это я и есть.

— Проходите, вас ждут.

Лестница, ведущая на второй этаж, в конце которой уже трое тимуровцев — один другого здоровее. Увидев мои нашивки за двенадцать поисков, девять рейдов и аж за четыре Зарницы, они салютуют мне первыми. Но тут же тот, что посередине протягивает руку:

— Оружие, товарищ старший звеньевой.

Снимаю с юнгштурмовки ремень с кобурой и протягиваю тимуровцам. Лязгает дверь несгораемого шкафа…

— Проходите. По коридору направо.

Я зашагал по коридору, мимо ТОГО САМОГО МЕСТА. Дверь в кабинет Деда Афгана, как обычно, охраняли двое пионеров-первоотрядников: мальчишка и девчонка. Юнармейцы. Оба — в синей с белым парадной форме, в красных пилотках. Девчонка еще и в белоснежных бантиках. У паренька на груди — обычный «калаш», у девчонки — «ксюха»…

Я поворачиваюсь четко, как на параде, и беру «под салют». Кабинет Деда Афгана — святыня святынь! А паренек-то мои нашивки разглядывает. Ну-ну. Посмотри, малек, поучись. А девчонка… Ой! Вот это да!..

Лицо пионерки обезображено длинным шрамом. Просто он — слева, вот я его сразу и не заметил. Это кто ж тебя так? Наверное, выродни, потому как у девчонки — три нашивки за поисковые рейды в зоны высокой опасности. Одна, к тому ж, серебряная… Молодец, мелкая! Хорошо дралась… Постой-ка, а это не из нашей ли она дружины? Ну, точно! Видел я ее как-то… только шрама у нее тогда еще не было… У ивакинцев она… Как же тебя?.. Вспомнил! Катя Логинова, позывной «Чайка». Снайпер…

А теперь вперед, туда где мой тезка и почти однофамилец, Алексей Махров, председатель Тимуровского Комитета, обустроил свой кабинет. У входа снова караул. Но теперь уже не тимуровцы, а юнармейцы. Правда, отряд минус шестой, не меньше…

Я салютую часовым, они отвечают. Один из них распахивает передо мной дверь:

— Разрешите?

— Проходи, товарищ Малов, проходи…

За большим письменным столом сидит… нет, не Махров. Это Верховный Пионервожатый Республики, Иван Евграшин, а Махров стоит рядом.

— Как добрался, товарищ Малов? — интересуется Евграшин. — Где устроился? Обедал?

Я отвечаю, что добрался хорошо, устроился у юнармейцев и вместе с ними пообедал в столовой, а в голове назойливо стучит: «Зачем вызвали? Зачем? ЗАЧЕМ?!»

— Ну раз ты сыт и разместился, я думаю что нет смысла тянуть. Верно, Алексей?

— Так точно, — подтверждает Махров и, глядя мне прямо в глаза тяжелым, каким-то мертвым взглядом, не то приказывает, не то предлагает, — Ты сядь, Малов, сядь. В ногах правды нет.

Я усаживаюсь в удобное, обитое вытертым плюшем, старинное кресло еще из старых времен, дореспубликанских времен…

— Разговор у нас с тобой будет долгий, серьезный, ну и, сам понимаешь, секретный…

Ого! Они что, задумали что-то? То-то я слыхал, что нынешний председатель Объединенного Совета Дружин «не тянет»… Дела…

Евграшин откашливается, но говорить начинает Махров:

— Вот что, Алексей. Ты парень неглупый, грамотный, все о тебе хорошо отзываются… А вот скажи: ты когда-нибудь задумывался, что дальше?

— То есть как это? — Точно! Переворот затевают… Вот это влип…

— Подожди, Алеша, — в разговор вступает Евграшин, — дай-ка я проще поясню. Алексей, как ты думаешь: через десять лет в нашей Республике жить станет лучше?

— Ясно, лучше!

— А почему?

— Ну… Мы много строим, много делаем… Вот завод в Ухте на полную вывели… Даже птицефабрику собираемся… Детей много! А раз много детей — значит, будут рабочие руки, так? Значит, точно — жить станем лучше!

Закончив свои рассуждения, я гордо взглянул на них. Ну, разве я не прав? Но, ни Евграшин, ни Махров что-то не торопятся подтверждать мои выводы…

— Видишь ли, Алексей, — Евграшин озабоченно чешет нос, — все было бы так, как ты говоришь, если бы не одно «но».

Что еще за «но»?..

— Скажи, ты в деревне бывал? — низким, без интонаций голосом интересуется Махров.

— Ну, бывал…

— Поля, луга видел?

— Да видел я, товарищ председатель тимуровского комитета. И поля, видел, и луга…

— Их больше стало? — и опять давит своим мертвым взглядом. — Вспоминай, старший звеньевой.

Да вроде нет. Там, где мама жила, полей вроде даже меньше стало. Ну, точно. Я помню, что когда совсем маленький был, у реки поле было овсяное. Я еще тогда говорил, что оно — геркулесовое. Мама меня туда возила, когда ее на полевые работы посылали, в пионерский десант. Ну, колоски там подбирать и все такое… Она ж тогда кормящая была и еще сестренку Зинку ждала, вот и попадала на легкие работы. Типа прогулка на свежем воздухе. А потом, когда уже постарше стал, сам в этот же колхоз ездил в десант. Так не было этого поля. Деревенские говорили — болото съело. И осушить не смогли. Вроде, кто-то приезжал из Дворца Пионеров — юный мелиоратор, что ли? — так он сказал местным юннатам, что сделать ничего не может… Да, еще Ирка рассказывала, что будто бы дед ее подружки — старый большевик, ему уже пятьдесят шесть! — жаловался, что в деревнях у Двины посевные площади втрое сократились…

— Нет, товарищ председатель тимуровского комитета, больше их не стало. Вроде бы — даже меньше стало…

— А есть мы что будем, если полей уже сейчас — нехватка? А ну-ка, вспоминай, Малов: сколько раз только за этот год гарниры отменяли?

Бли-и-ин! А ведь и верно: чуть не раз в неделю мы мясо или рыбу без гарнира рубали. Раньше-то, как сейчас помню: и каша на завтрак, и макароны, и капустка там, свеколка… А сейчас — только хлеба в обрез, картошка и морковка, которая после Тьмы чуть не самая урожайная культура. Иная морковочка пуда на два потянуть может… А все остальное — грибы, мясо да рыба…

Я молчу. А чего говорить-то? Хотя… Это что же получается? Мы, значит, с голоду подыхай, сухари вместо конфеток малькам отдавать станем, а буржуи разные будут сидеть, обжираться, руки потирать и ждать, пока мы от голода загнемся?..

— Я, товарищ председатель тимуровского комитета, так думаю: раз у нас еды мало — надо ее у скандинавов забрать! — я непроизвольно сжимаю кулаки. — Зарницу им объявить и вырезать до последнего. Там земля есть и поля можно…

Я собираюсь развить свою мысль дальше, но меня останавливает Евграшин. Мягким движением он, словно бы по-дружески, толкает меня в плечо и поворачивается к Махрову:

— Вот, Алеша, именно об этой реакции я тебя и предупреждал. Смотри: глаза горят, кулаки сжаты, аж костяшки побелели. Четыре зарницы прошел, пятая ему — нипочем! Э-эх, Алексей, — это уже ко мне, — да было б у нас таких, как ты хоть двадцать тысяч — так бы и сделали. А как прикажешь поступать, если ребята вроде тебя — на вес золота?..

Доброе слово и кошке приятно! Я расслабляюсь, и тут вдруг Махров, совершенно не меняя своего мертвого выражения лица и не отводя своего мертвого взгляда нагибается к столу и вытаскивает из него бутылку:

— Давайте-ка, мужики, выпьем по сто боевых. За то, чтобы на будущий год — в Артеке!

Если бы этот новогодний, хотя, в общем-то, вполне обычный тост произнес кто-нибудь другой, а не Махров, которого скандинавские солдаты уже в пятнадцать лет прозвали «Вита дёден», когда он командуя летучим звеном лыжников наводил ужас на маатилы, кили, утпосты и прочие стады, я бы окончательно расслабился и выпил бы свои сто грамм без задней мысли. Но тут…

— И верно, — присоединяется Евграшин. — Давайте-ка мы с вами, Алексеи, выпьем за то, чтобы древняя столица пионеров всего мира снова зазвенела пионерскими голосами!

Мы чокаемся старинными рюмками, еще из Чехословакии, и опрокидываем их содержимое в себя. Э-эх! Хоть и говорят, что «первая — колом», но к данному напитку это явно не относится. Это вам не «Советская пионерская», не «Столичная пионерская», даже не «Особая комсомольская». «Гвардейская» — до сих пор пробовать не доводилось! Говорят, что есть еще какая-то «Большевистская», но вряд ли она лучше, чем эта. Тонко отдает медом и, кажется, морошкой, а запах! М-м-м, вкусно…

— А вот скажи нам, Алексей, как по-твоему: есть шанс Артек увидеть или нет?

Вот-вот, поэтому-то расслабляться в такой компании и нельзя! Не успели еще по первой, а Махров — смерть белая — уже с вопросиками политическими. Ну, и что вот ему отвечать прикажете?..

— Если Родина прикажет — обязательно увидим! — я тоже не первый год на свете живу! Знаю, как отвечать на подковыристые вопросы…

Ой! Эти двое уставились на меня так, словно две холодные струи в лицо ударили. И даже взгляд от этих двух пар глаз, нацелившихся на тебя, точно орудийные стволы, отвести нельзя.

Евграшин смотрит внимательно, изучающее, а Махров — тяжело, оценивающе. Так неуютно, как под прицелом этих взглядов, я еще никогда себя не чувствовал… Даже когда у меня, еще в минус втором отряде, запрещенную книгу нашли… Черт меня тогда дернул в поиске эту книжку с цветными картинками подобрать! Название — не по-нашему — «COSMOPOLITAN», а текст — по-русски. И описывалось там, что девчонкам в ребятах нравится. И девки там — в раздельных купальниках или в таких… не знаю, как оно называется, но все такое… полупрозрачное… заводит! Вот и не сдал тимуровцу, а хранил… Отчитывали меня на Совете дружины ого как! Со стыда готов был сквозь землю провалиться. Когда к двум месяцам без личного времени приговорили — даже не испугался и не расстроился, а только рад был, что разбор моего дела закончился… Но тут…

— Слушай меня, Алексей, очень внимательно, — наконец произносит Евграшин. — Все, что ты сейчас услышишь — государственная тайна. Понял?

Я киваю, и он продолжает:

— Артек — есть! Земли, на которых он стоял — полуостров Крым — не подвергались ударам во время империалистического нападения, которым враги пытались задавить нашу вторую революцию. Мы имеем самые точные данные, что там и сейчас живут люди, что выродней там практически нет, и что… Алеша! Быстро воды! Сядь, мальчик, сядь… Все хорошо, все нормально…

Ага! Ничего себе «все нормально»! Вот так тебе спокойно сообщают, что сказочный Артек, в который, пожалуй, даже и мальки из третьего отряда не очень-то верят, существует на самом деле! Да еще целый и практически невредимый… Еще скажите, что там Ленин, Гайдар и Дед Афган правят, и будет все нормально… Совсем «нормально»!..

— Я ему лучше еще сотку плесну — сообщает Махров и в моей руке, словно сама собой оказывается рюмка «Гвардейской». Я выпиваю не ощущая вкуса…

— Ну, Алексей, успокоился? — интересуется Евграшин. — Тогда я продолжу…

Рассказывает он долго. Оказывается, наша республика стоит на грани натуральной катастрофы. Из-за сейсмического воздействия ядерного оружия, которым империалисты всех стран устроили нам Большую Тьму, в нашей почве что-то нарушилось. Какой-то гидростатический режим. Потому-то у нас и болота поперли со страшной силой. И уже сейчас Пионерия — на волосок от голода.

Конечно, можно устроить полномасштабную зарницу скандинавам и отобрать землю у них. Тем более, что и разведка докладывает, что их этот катаклизм не коснулся. Только Вожатые со старыми большевиками прикинули, что после такой войны и от нас не больно-то много останется. Процентов двадцать, не больше. И основные потери придутся на мелких — от октябрят и до нулевого отряда включительно…

— Так что, Алексей, сам понимаешь — этот выход мы оставляем на самый крайний случай. Конечно, если нам ничего другого не останется — будет зарница. Все пойдем, и никто нас не остановит. Но, возможно, есть и другой путь…

Вот это да! Оказывается, на юге России и Украины, тех стран, на которые предатели растащили после капиталистического заговора СССР, уцелели нормальные люди. И живут себе, поживают, и не подозревают о нашем существовании.

— В последнее время нашим юным техникам из Дворца Пионеров удалось зафиксировать радиопередачи из этих регионов. По их интенсивности, мы можем сделать вывод, что население там многочисленно, но не настолько агрессивно, как скандинавы.

Дальше он рассказывает, что люди, живущие на юге, в том числе и в районе древней пионерской столицы, похоже, все еще находятся под влиянием вражеской пропаганды, которая буйным цветом разрослась после капиталистического переворота. Но это и к лучшему. Может быть, с ними удастся договориться и выкупить пионерскую территорию — Крым, за те ценности, которые перед самой войной революционеры успели вывезти из Москвы вместе с детьми — первыми пионерами.

— Дед Афган, словно предугадав подобное развитие событий, настоял тогда, чтобы его, именно его революционерам-омоновцам доверили еще и кремлевские сокровища. Кстати, Алексей, — интересуется Евграшин, — ты в Алмазном фонде бывал?

— Да… Давно, правда. Еще октябренком. Отец был тогда жив, а он был из первых пионеров, кого Дед Афган лично в звеньевые произвел. Батя нас с сестренкой и водил, когда первый раз из изолятора вышел…

Евграшин и Махров молчат, отдавая дань памяти Борису Малову, пионеру-герою из нового призыва. Затем Махров молча наливает в рюмки из бутылки:

— Вечная память героям!

Выпив, Евграшин заканчивает свое объяснение. Готовится разведка. Нужно найти дорогу на юг, по которой можно будет пройти в Крым. И не просто пройти, а чтобы относительно безопасно, чтобы можно было перевезти оборудование, запасы, а самое главное — мелких. Они — наше главное богатство!

— А чтоб найти такую дорогу и наверняка найти, принято решение: старшего звеньевого минус шестого отряда имени Аркаши Каманина, Дружины имени Александра Матросова назначить старшим звеньевым второго отдельного сводного поискового звена. Присвоить второму отдельному сводному поисковому звену имя пионера-героя нового призыва Бориса Малова.

Глава 4

Вечерний Галич — красивое место! Особенно — в начале лета, как сейчас. Галичское озеро, которое и раньше было немаленьким, а теперь просто выглядит как настоящее море, могучая, полноводная Кешма, протекающая через весь город, лодки и катера на реке и на озере. Все это кажется таким мирным, таким уютным… Неужели все это погибнет, поглощенное болотами, топями трясинами?! А может, ошибается наш ученый народ из Дворца пионеров, а?..

Я отсалютовал малькам не старше четвертого отряда, которые возились с укреплением берега реки, и пошагал себе дальше, поглощенный тревожными мыслями. Ну, хорошо: пойдем мы в Артек, найдем дорогу, вернемся, доложимся. А дальше?.. Это какие же бешеные труды, чтобы всем переселиться?! Вон здесь у нас худо-бедно, но жизнь налажена, нам бы еще только харчишек побольше — совсем замечательно бы было, а там? Там, на новом месте? Как оно там будет? Как все пойдет и сложится?..

…Ого! Я так задумался, что не заметил, как до самой площади Вождей Пионерии дошагал! Вот он — памятник на ступенчатом основании. Ленин — на самом верху, руку простер; ступенью ниже — Гайдар с книгой в руках, а еще ниже — Дед Афган, каким он в молодости был. Стоит и на пулемет опирается. Хорошо, что вовремя очухался, а то вот не отдал бы им салют — пришлось бы потом с тимуровцами объясняться!

Перед памятником — целая толпа малявок. Отряд пятый, а то и шестой. Да и не один, если верить количеству флагов. А у самого цоколя — старый большевик, причем если по внешнему виду судить, так ему не то, что за пятьдесят — за шестьдесят! Да еще и с гаком. Он еще из тех, кого сам Дед Афган сюда привез. Из первых…

Рассказывает он что-то ребятишкам, а те притихли: не возятся, не шепчутся, не толкаются. Оттого и голос у большевика, хоть и старческий, надтреснутый, а слышно — на самой дальней стороне площади любое слово разберешь…

… - Вот, ребята, и наш Аркадий Петрович тоже пошел воевать с фашистами. Сталин не хотел его отпускать — слыханное ли дело, чтобы соратник самого Владимира Ильича шел на фронт простым солдатом? Но Гайдар ответил Иосифу Виссарионовичу так: «Ты же не прячешь своих сыновей в тылу. Почему же я должен отсиживаться, когда многие из моих ребят-пионеров уже бьют фашистских гадов?»

Много славных подвигов совершил Аркадий Петрович. Но в конце концов вызвали фашисты специальную команду, выследила она отряд Гайдара, окружила. Оставалось гайдаровцам только одно — с боем прорываться. Пошли в атаку партизаны, и в первых рядах шел Гайдар с верными соратниками-пионерами…

Здорово рассказывает старик! Так и представляются Гайдар в кубанке, а вокруг — парни в юнгштурмовках, с автоматами в руках. И ведь так все и было — видел я картину в музее. Говорят, ее еще до Тьмы рисовали… А старый большевик между тем продолжает:

— И не выдержали враги яростного напора партизан. Сотнями валились наземь, сраженные меткими партизанскими выстрелами. Но в последний момент, когда близка уже была победа, увидел Гайдар, как один из уцелевших врагов прицелился в юную пионерку. Вскинул он оружие, да не выстрелил — патроны кончились. Бросился тогда Гайдар вперед, и заслонил девочку собой. И ударила подлая пуля Аркадия Петровича в самое сердце…

На площади шевеление. Это смахивают слезы. Кто-то из девчонок всхлипывает. А ветеран продолжает:

— Вынесли пионеры тело своего вождя из боя на руках. Накрыли плащ-палаткой и поклялись, что никогда не забудут Аркадия Петровича Гайдара, крепко отомстят его врагам и продолжат его святое дело. И с тех пор одной из главных песен пионерии стала песня «Гайдар шагает впереди!»

А ниже, ребята, кто стоит?

Мелкие зашевелились, зашелестели. Сперва несмело, полушепотом, а потом уже в полный голос:

— Дед Афган… Дед Афган! ДЕД АФГАН!!!

— Правильно, ребята. Это наш с вами первый Верховный Вожатый — полковник Воздушно-десантных войск Советского Союза в отставке Остапенко Евгений Алексеевич, которого мы с вами знаем по псевдониму Дед Афган… Еще во времена СССР, до капиталистического переворота, воевал он в горах, на далеком-далеком юге, где Страна Советов отстаивала свободу народа от подлых буржуинов. Это место называлось НДРА, а полностью — Афган. Там он стал Героем, там же был несколько раз ранен. Его должны были сделать генералом, но тогда международные империалисты уже подкупили многих продажных в верхах великой страны победившего народа, и он не просто не стал генералом, но еще и в отставку попал. «Ушли» его в отставку! И не его одного: многих самых лучших и самых честных командиров предатели оклеветали и выгнали из армии, а некоторых даже отдали под суд.

И воспользовались буржуины и их наймиты подлые тем, что повыгоняли из армии всех честных и смелых. И учинили переворот страшный, а возглавил его бывший бандит по кличке Меченый. Фамилию его история до нас не донесла, да оно и к лучшему: не хватало еще всякую уголовную шушеру по фамилиям величать!

Меченый на машине своей по Москве — столице разъезжал да понравившихся маленьких девочек, которые из школы шли, ловил. («А зачем они ему? — вопрос из толпы, и тут же шлепок и внятное — Не перебивай!»). Весь город его длинный черный автомобиль под номером ЕБН 00 знал и боялся. Особняк себе из здания университета устроил, и назвал его «Фонд помощи горбатым»! А еще пьяница он был: пришлось буржуинам все виноградники вырубить, все заводы спиртовые взорвать, чтобы только главаря своего хоть раз трезвым увидеть… Но самое страшное, что сотворил этот выродок: отобрал он у пионеров всего мира их столицу — Артек. И чтобы память ее навсегда стереть велел Меченый переименовать ее. И стала она называться Фарос…

Старый обводит взглядом притихших мальков. Те стоят, застыв от ужаса, пытаясь вообразить себе весь масштаб постигшей пионерию катастрофы. Старик откашливается и продолжает:

— И повылазили тогда изо всех щелей таившиеся враги — олигархи, журналюги, солженицыны, попса… Застонала тогда Родина, и стал Дед Афган со своими верными товарищами — омоновцами и вэвэшниками собирать силы для борьбы за народное счастье. И подготовили они вторую Великую революцию, которая должна была вымести с лица нашей Родины всю буржуйскую нечисть. Готовились вооруженные отряды, собирались вместе бойцы, и уже снова, то тут, то там, вспыхивали тайные пионерские костры, звали на борьбу горны, поднимали головы верные ленинцы и гайдаровцы… Все ждали сигнала…

Старый большевик понурил голову. И тихо продолжает:

— Но нашелся среди революционеров предатель. Сообщил он буржуям и империалистам, что все готово к революции, что идут уже по тайным тропам могучие отряды борцов, что в секретных местах встали уже засады, что по сигналу вся страна поднимется на борьбу. И испугались буржуи. И стали они просить помощи у врагов за океаном, чтобы уничтожили они наш вольный и свободный народ, чтобы снова не взвилось над землей знамя победы рабочих и крестьян. А в уплату обещали все наши леса, поля, заводы и недра. И заокеанские буржуи решили: смерть восставшим!

Хорошо, что тогда узнал об этом сам Дед Афган и велел срочно вывезти из крупных городов всех детей. А охранять их назначил своих самых верных омоновцев. Вот мы сюда и приехали, а родители наши — революционеры — приняли смертный, неравный бой с черной вражеской силой. Заокеанских империалистов уничтожили, но и сами полегли в неравной борьбе… — старик замолкает и смотрит куда-то вдаль, за горизонт…

— А дальше ребята, вам лучше, — он подслеповато прищуривается, — вон, товарищ старший звеньевой расскажет. Он помоложе, да и память у него получше…

С этими словами старик машет рукой в мою сторону, а сам, тяжело опираясь на палку, медленно идет к машине. Двое тимуровцев заботливо поддерживают его под руки, а меня уже окружила толпа — да что «толпа»! — орда мальков:

— Товарищ старший звеньевой, а шведы — люди?.. Товарищ старший звеньевой, а на зарнице страшно?.. Товарищ старший звеньевой, а вы диких выродней живьем видали?.. Товарищ старший звеньевой, а золотая нашивка у вас за что?.. Товарищ старший звеньевой, а правда, что у финнов рога растут?..

И я отвечаю на весь этот водопад вопросов, который обрушивается на меня со скоростью пулеметной очереди. Шведы — люди, только плохие; на зарнице страшно, но страх можно преодолеть; диких выродней живьем видел, но недолго — не могут они пережить нашей встречи; золотая нашивка у меня за вторую зарницу, где мы со звеном отбили атаку целой роты шюцкора, а то что из всего звена выжил один я мелким знать не обязательно; рога у финнов не растут, хотя…

— Товарищ старший звеньевой, а дети у вас есть? — интересуется мелкая шестиотрядница со светлым хвостиком волос на затылке.

— Нет пока…

— А почему? Вы еще не нашли свою?.. — девчушка запинается и теребит свой, пока еще неумело повязанный галстук. — Вы еще не нашли свою … Ассоль? Как в «Алых парусах», да?

Я вспоминаю Ирку, и мне становится смешно. Ирка — Ассоль? Ну, уж скорее — Любовь Шевцова. Однако отвечать надо…

— Да, я еще пока не нашел свою Ассоль.

— Тогда правильно, — сообщает малявка серьезно. — Я тоже дождусь своего Грея…

Он отходит и я успеваю расслышать, как она говорит кому-то: «Вот, я же говорила!.. А вовсе не для того, чтобы на легкие работы ходить!.. Любить надо!..» Все ясно: мелкие обсуждают проблемы пола и деторождения…

Я отвечаю еще на добрую сотню вопросов, получаю приглашение на торжественный сбор и, наконец, меня оставляют в покое, наедине с моими мыслями. А мысли все те же: что дальше?..

Но ответа найти не удается. Побродил еще по вечернему Галичу, полюбовался на огни, отраженные в озере, на высокие, пятиэтажные корпуса, стоящие в центре города, и отправился в корпус к юнармейцам из отряда им. Володи Казначеева. Как раз к ужину пришел.

На ужин была, надоевшая хуже горькой редьки, отварная осетрина. Да сколько же ее есть можно?! Ведь уже почти месяц! Ну неужели в столице не могли что-нибудь другое сготовить?! Окончательно меня добило то, что вместо положенного пива, мне выдали пивные дрожжи на ломтике хлеба. Здравствуйте! Только этого и не хватало…

Кое-как проглотив свою порцию, я поинтересовался у соседа: что у них сегодня вечером? Культурная программа на вечер была тоже небогатой: кино да танцы. Но на танцы я не пошел: никого тут не знаю, а «Четыре танкиста и собака», который крутили сегодня у казначеевцев, я раз пятнадцать смотрел. Так что я просто завалился спать.

Глава 5

Утром я снова оказался в Штабе Объединенного Совета Дружин, только теперь уже не в чьем-то отдельном кабинете, а в актовом зале. Там собрался ВЕСЬ Объединенный Совет. И на повестке дня только один вопрос: дорога в Артек…

— …И в заключении я хотела бы подчеркнуть: вопрос о здоровье пионеров, а в особенности — октябрят, уже сейчас стоит первоочередным на повестке дня. Значительные изменения рациона, из которого будут исключены или значительно уменьшены в своем количестве углеводы, могут привести к массовым заболеваниям. И наиболее опасным среди них может стать аллергия различных видов. Товарищи, ни для кого не секрет, что основным подсластителем в настоящее время является мед. Но думаю, не многие задумываются о том, что мед — один из сильнейших аллергенов. Пока аллергия на мед в нашей республике явление редкое, но исключите из рациона углеводы — и последствия могут оказаться непредсказуемыми! А потому еще раз выражу общее мнение сандружины: вы, товарищи юнармейцы и следопыты, наша основная надежда! Республике необходима территория на юге, где возможно наладить нормальное сельское хозяйство, где количество солнечных дней летом, количество ультрафиолета, окажет благотворное влияние на здоровье октябрят и младшеотрядников. «В удачу поверим и дело с концом. Да здравствует ветер, который в лицо!» — и с этими словами Председатель Совета Санитарной Дружины Дорофеева сходит с трибуны.

Вот так! Я-то, дурак, думал, что самое страшное мне Махров с Евграшиным уже сказали, а тут… Только что командир Зеленого Патруля Громов рассказывал о серьезных изменениях во флоре и фауне лесов. Она стала значительно агрессивнее по отношению к человеку, появились новые разновидности животных, и значительно более опасные разновидности! Что вы скажете о гадюке длиной в три метра, медведе весом под тонну при соответствующих габаритах, кабанах в полтонны? Но это еще не самое страшное, вещал с трибуны командир зеленых. Самые значительные мутации претерпели насекомые, и результаты не заставили себя ждать. Уже сейчас звенья Зеленого патруля прочесывают леса на предмет выявления крупных муравейников. Я читал что-то в «Пионерке» о хищных муравьях в районе бывшего Сыктывкара, но то, что эти мелкие ползучие гады чуть не сорвали прошлогодние заготовки ягоды — вот это, знаете ли, уже ни в какие ворота!..

Мы — командиры пяти отдельных сводных поисковых звеньев, которые отправляются на задание — сидим в первом ряду. Рядом со мной Вовка Байкулов — командир отдельного сводного поискового звена имени Гриши Подобедова. Вот и разгадка наших хождений к тимуровцам. Проверяли перед назначением. Рядом — еще трое. Двоих я знаю: Глеб и Севка Булкины, из дружины имени Лени Голикова. Питерские. В смысле, что их родителей из Ленинграда вывезли. Мы-то с Вовкой — москвичи, и с питерскими, не то чтобы в контрах, но особо не дружим. Как-то уж так повелось. Но братьев Булкиных я знаю по зарницам, а с младшим, Севкой, довелось даже как-то раз вместе выходить из окружения. Толковые пионеры, слова не скажу. Вот третий мне не знаком. Он откуда-то из-под Усинска, дружина имени Николая Гастелло. Там тоже неспокойно: и оленеводы еще нет-нет, да и попробуют набег устроить, и выродней диких не в пример больше. У парня на левом рукаве юнгштурмовки брезента не видать от нашивок за поиски и рейды. Тоже, надо думать, серьезный товарищ…

— …Я бы хотел особо подчеркнуть: наличие вьючных животных может демаскировать поисковое звено, что не желательно в местах с враждебно настроенным населением или фауной. С другой стороны, наличие в отряде мирных выродней позволяет вести опосредованное наблюдение, использовать выродней в качестве усиления караулов, постов и секретов, наконец, в случае необходимости, произвести разминирование «маршем», как во время последней зарницы. Кроме того, полезная нагрузка одного вьючного выродня значительно меньше, чем у вьючного лося, из чего следует, что потеря одного вьюка повлечет за собой менее серьезные последствия для звена…

Это наш Верховный Завхоз выступает. Жалко ему по пять лосей на звено выделять. В принципе, он прав: мирные выродни — потомки уголовников, которые не исправились и не были перебиты верными вэвэшниками Деда Афгана сразу по установлению Пионерии, могут быть полезнее, чем лоси. Несут они, конечно, меньше, но зато и умеют намного больше. Правда, насчет использования их в караулах и секретах, это товарищ Рыбаков погорячился: после операции (Захваченные выродни подвергаются обязательной лоботомии и кастрации (прим. Автора)) у мирных выродней резко снижается и реакция, и наблюдательность, да и запах еще… Разве что сидеть мирный выродень может несколько часов вообще не шевелясь. Будто пеньком притворяется… Зато все-таки несколько дополнительных пар рук — пусть не слишком умелых, но вполне исполнительных — могут быть совсем не лишними…

— …Ты, Артем Олегович, хоть на этом деле давай — не экономь, — рассудительный голос Евграшина прерывает речь Рыбакова. — Решили — лосей, значит — лосей! Ты не забывай, что на каждое звено «Пламя» или НСВ выделяется. Тащить такой груз в одиночку весь день не всякий выродень сможет. А для того, который сможет, доппаек потребуется. А лось — он и сам, на крайний случай доппайком послужить может.

— Ну, на крайний случай, — Рыбакова явно задело! — и выродень…

Тут он внезапно замолкает, видимо только теперь осознав, что это он такое чуть было, не ляпнул. Да нет, если мне жрать будет совсем уж нечего, то я, может, и выродня слопаю, но вот мелких, которых в каждое звено включают по принципу «два плюсовика — один минусовик»… Нет уж: при них я и сам лучше с голоду сдохну, чем человечину жрать начну! Пусть даже это и выродень! И сам не стану, и им не дам!..

— …Так что, давай-ка, Артем Олегович, тащи из закромов родины все, что Объединенный Совет постановил. И учти: мы на отбор комиссию поставим, так что не пытайся что-нибудь эдакое подсунуть, что выбросить жалко, а деть — некуда. А то я тебя и твоих гавриков хорошо знаю. Смотри у меня, — и Председатель Объединенного Совета Дружин шутливо грозит Рыбакову пальцем.

Затем он встает и неторопливо подходит к трибуне. Я успеваю бросить быстрый взгляд на остальных, сидящих в президиуме. Махров, не меняя своего мертвого выражения лица, зевает. Рыбаков, совершенно не обращая внимания на Председателя, что-то горячо обсуждает с Евграшиным, который отвечает, деликатно прикрывая ладонью рот. Громов что-то активно черкает в своей записной книжке. Остальные же сидят с выражением вселенской скуки на лицах. Вот разве что у Дорофеевой на лице прямо-таки застыло отчаяние. Ну, она — единственная девушка в составе Объединенного Совета и занудные речи нашего Председателя переваривает с трудом…

— …в то время как показатели темпов промышленного роста выросли за текущую пятилетку на двадцать — двадцать пять процентов, мы не можем мириться с отставанием в консервной промышленности и машиностроении…

Интересно, о чем это он? И какое это отношение имеет к Артеку? Спать-то как хочется…

— …в те славные годы, когда только-только поднималась наша Республика, когда Пионерия под мудрым руководством Деда Афгана раздавила в зародыше готовившиеся мятеж уголовного элемента…

Ну да «раздавила в зародыше». Мать рассказывала как-то, что отца, тогда еще всего-то первоотрядника, отправили вместе со всем отрядом «подавлять в зародыше» мятеж в районе Ухты. В боях им принять участие не довелось, а вот расстреливать древних выродней — еще как. Мама говорила, что отец после этого год спокойно спать не мог, все по ночам вскрикивал…

— …и наши славные предшественники, раз и навсегда поставившие крест на агрессивных планах оленеводов…

Ага, «агрессивные планы». Значит, сейчас плавно перетечет на скандинавов, а потом что?..

— …и когда нам, ценой неимоверного напряжения всех сил, удалось, наконец, обуздать экспансионистские устремления скандинавских империалистов, когда последние две зарницы окончательно показали поджигателям войны, что поговорка «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет» не утратила своей актуальности и в наши дни…

А чего ж ты, товарищ Председатель, про парашютный десант на Варкаус не вспоминаешь, когда личным твоим распоряжением целых два отряда юнармейцев — тысяча с лишним человек, между прочим — выбросилась черт знает куда, и два месяца, в самый разгар боев, по лесам блудила без пищи, без связи и без боеприпасов? Это, интересно, какая поговорка? «Дурная голова ногам покоя не даст»? Еще хорошо, что потеряли немногих, хотя когда они до наших позиций добрались, то лучше всего к ним подходило определение «живые скелеты»…

— …вот теперь мы стоим на пороге выполнения главной задачи, завещанной нам Лениным, Гайдаром и Дедом Афганом: возвращение нашей республике исконных пионерских земель — полуострова Крым и его столицы Артека!

Во как! То есть, это мы не республику спасать идем, а просто, выполняем наказ Вождей Пионерии! Ну, в «Пионерке», может, так напечатать и надо, но чего ж ты нам-то лапшу на уши вешаешь? Мы ж только-только остальных слушали?..

— Лех, у меня девчонка знакомая в сандружине, — уголками губ шепчет Байкулов — так она говорила, что этому трепачу только до выборов и осталось. А дальше все… Кирдыктор…

— А она-то откуда знает? — почти беззвучно интересуюсь я.

— А слышала как-то разговор Махрова с Дорофеевой. Так что не сомневайся…

Хорошо бы. Интересно только: зачем вообще этого болтуна выбирали…

— И встречать нас уже другой Председатель будет…

Эх, Вовка… Твоими бы устами, да рафинад наворачивать. «Встречать будет»… Это если будет, кого встречать…

Глава 6

Старший минусового десятка Димка Сергиенко водружает дымящийся котел в центре круга, после чего взмахивает поварешкой:

— А ну, мальки, навались! Бери ложку, бери бак! — и очень похоже имитирует сигнал к обеду.

Вокруг котла сейчас сидит в состоянии «повышенной боевой готовности» все второе отдельное сводное поисковое звено, за исключением четверых часовых. Димон запускает поварешку в котел и командует:

— Подставляй котелки! — характерно упирая на букву «о».

Сергиенко — горьковчанин, то есть его родителей вывезли из Горького. У них в дружине все «окают», да и словечки у них некоторые проскакивают — мамочка моя! Любимая присказка у Димки — «скауты недорезанные»! Причем, выдать он ее может когда угодно и кому угодно, например: «А ну, пошевелись, скаут недорезанный!»…

Сначала на это обижались, особенно мальки, но потом попривыкли. Нет, я бы тоже, если б меня буржуйским прихвостнем — скаутом обозвали, дал бы по шее, а потом уже разбираться бы стал, а потому, когда первый раз услышал присказку про скаутов, отозвал Дмитрия в сторонку и изложил ему свое отношение к такому лексикону. Но Димка, честно глядя мне в глаза, объяснил, что у них в дружине эти словечки остались еще со времен первого старшего вожатого и там все так говорят. А он, хотя и понимает, что для пионера из другой дружины такое слышать обидно, но избавиться от этих слов не в состоянии:

— Понимаешь, Леха, пока слежу за собой — все хорошо, а чуть забудусь — и снова «скаут» выскакивает…

Наш звеньевой тимуровец Виталька Негуляев выслушал эти объяснения, а потом, подумав, сказал, что у Димки — свой говор и свои обидные словечки, и поделать с этим ничего нельзя. Со временем, может, и изменится, а пока…

По котелку на двоих, и — давай, наворачивай аппетитно пахнущее мясом и пряными травками варево. Весело стучат ложки. Вкусно, хотя даже под страхом немедленного расстрела, я не сумел бы ответить: что это такое сварили сегодня Сергиенко и Игнатьева? Для супа — густо, для каши — жидко. Хотя какая каша, если крупы в котле — ни грамма?! Что-то мы крупу перерасходовали… Знаю только, что на этот котел ушел целый горшок глухариной тушенки. Вон он, пустой, валяется. На этикетке сказано, что это «Глухарь в собственном соку, консервированный», а дальше неразборчивый год, но и так ясно — консервация прошлого года. Доводилось, знаете ли, пробовать закладки пятилетние, а то и поболе. Бр-р-р…

Анька Игнатьева, первоотрядница из нашей дружины, разливает по кружкам щедро сдобренный медом чай из брусничного листа и сушеной морковки. Я протягиваю свою кружку…

— Вам, товарищ старший звеньевой, послаще? — стреляет глазами Аня. — Сейчас снизу черпану…

Ирку я в рейд на Артек не взял, несмотря на ее мольбы, слезы и угрозы найти кого-нибудь получше меня. Не взял для ее же пользы: дело не из самых легких, а я бы хотел ее живой видеть. Или хотя бы надеяться, что с ней все в порядке. Ведь, если честно, то она — отнюдь не боевая подруга. То есть, конечно, подруга, но только не боевая. Стреляет «на троечку», дыхалка тоже не ахти. И эта ее постоянная манера прихорашиваться… Ну зачем, скажите вы мне, устраивать в походе парикмахерскую?!

Нет, такая спутница мне в серьезном поиске ни к чему. В конце концов, вдохновить и вдохновиться с тобой любая девчонка может. Вон, хоть та же Анька: даром что ли, на меня глаз с самого начала рейда положила?..

— Звено! Закончили! Пять минут: оправиться, собраться! Шевелись, ребята!

Мальки заспешили по кустикам, старшие из «минусовых» отрядов занялись последней подгонкой снаряжения.

Поисковые звенья сформированы по принципу «два плюсовика — один минусовик». Поначалу меня это здорово озадачило: нам, старшим, не доверяют что ли? Но объяснение оказалось простым и вполне рациональным: до шестнадцати лет, а особенно — в тринадцать-четырнадцать, человек внимательнее, легче запоминает и удерживает в памяти подробности. Его пальцы чувствительнее, что при возможном разминировании или обезвреживании ловушек совсем немаловажно. И главное: ему нужно меньше есть!

— Пайки у вас высококалорийные, так что на охоту отвлекаться не потребуется, — сообщила нам симпатичная девица из минус четвертого отряда сандружины. — Только, пожалуйста, товарищи звеньевые, учтите — плюсовиков нельзя сразу переводить на пеммикан. Сперва просто подкармливайте, из расчета пятьдесят на пятьдесят. Помните, что плюсовиков нельзя оставлять без горячей пищи. Первые недели две — ежедневно, дальше — по обстановке, но ни в коем случае не реже двух раз в неделю! И воду кипятите…

Учи ученых! То я пеммикан не пробовал! Знаю, как оно бывает: мелкие сразу на него наваливаются — за уши не оттащишь, а потом из кустов их не вытащишь. Хоть за уши, хоть за что…

Пеммикан — штука вкусная. Мясо, перемолотое с ягодами и жиром, залитое медом, засыпанное пряными травками и высушенное. Если жевать всухую — можно спокойно неделю-другую без обедов, завтраков и ужинов обойтись. Только пить сильно захочется. А если кипяточком заварить, получится суп — не суп, чай — не чай, а что-то среднее, но тоже — вполне себе ничего. Но помногу его мелким нельзя. Жирный очень. Так что, кроме пеммикана, мы получили еще консервы в горшочках, перловые и гречневые концентраты, крупы, сушеную картошку, морковку и всякие травки-корешки, мед в плотной упаковке из вощеной бумаги. Сухари, печенье — по три пачки на человека, колбаса — по килограмму, икра черная, паюсная — по три кило на человека, вобла… А сверх всего — конфеты — целых два килограмма на звено и шоколад!

Шоколад я за последние годы пробовал раза два. Ну, точно — два! Первый раз, это когда раненый в изоляторе лежал. Мне тогда шоколад прописали — кровопотеря была большая. Вкусный такой, соевый. Даже какао два раза давали! Только оно мне меньше понравилось. А шоколад — это да!

Второй раз я шоколад попробовал на зарнице, когда у пленного скандинава в рюкзаке обнаружилась целая плитка с надписью «CHOCOLATE». Она была такая замечательно коричневая, с белым налетом. Мы с ребятами разломали ее на дольки и съели. Каждому по полдольки досталось…

А тут — шестнадцать плиток на звено! С ума сойти — по полплитки на человека! Здорово нас снабдили, ничего не скажешь. Только отслеживать мальков надо. Особенно с пеммиканом, шоколадом и конфетами. С конфетами — даже больше чем с шоколадом. Конечно, если они только на Первомай, на Ноябрьские и на Новый год в подарках по две конфеты получают, а тут… Я, честно скажу, сам слюни глотал, когда получал эти конфеты. Два килограмма! Они уже немножко слиплись, но все равно еще вполне можно прочесть название. «Дюшес». Кто-то мне рассказывал, что давно, еще в дотемные времена был такой сорт груш. Не знаю, груши у нас тоже не часто бывают, так что в их сортах я не силен. Может, они в Артеке растут?..

Тем временем звено уже построилось. Внешнее охранение снято, двое мелких под командой моего лучшего разведчика и одноотрядника Сашки Тихонова выдвинулись вперед… Ну…

— Звено! Колонной по два!.. Марш!..

Уже двадцать пятый день, как мы перешли границы Республики. Пока все тихо: людей нет, зверья — почти нет, так что если бы не комары — прогулка на свежем воздухе, иначе и не назовешь.

Мы движемся со средней скоростью тридцать-сорок километров в день. Сперва наш маршрут лежал к мертвому городу Ярославлю — была надежда, что удастся пройти через зону смерти. Но на шестой день пути дозиметры словно взбесились, и я решил повернуть на запад. Может, нам удастся проскочить между Москвой и Тверью?

Предыдущие разведки сообщали, что Волга, по крайней мере — в верховье, чистая. Ну, то есть, конечно, пить из нее воду я бы никому не посоветовал, но если профильтровать и прокипятить… Тщательно профильтровать и прокипятить… Поэтому переправились мы через нее почти спокойно. Как и говорили поисковики, опасное зверье тут не часто попадается, а жутких мутантов, о которых так любят трепаться мальки, там и вовсе нет. Не встречали.

На самом деле мутантов этих никто в глаза и не видел. Ходят у нас какие-то слухи про Пупырчатого Буржуина да Осклизлого Фашиста, а толку? На них даже облавы устраивали — точно знаю. А результат? Нету его, результата…

Мама рассказывала, что когда я еще и октябренком-то не был, завалили одного мутанта — Вонючего Ваххабита. Только я об этом нигде никогда не читал, и официально никто про это не говорил. Вроде бы отец, когда еще у них в отряде настоящий вожатый был — из дедафгановских омоновцев, сам в этой облаве участие принимал. Шесть дней монстра этого гнали. И будто бы тогда они много народу потеряли, потому что этот Вонючий Ваххабит действительно ядовитый газ пускал, а противогазов у них не было. По рассказам отца выходило, что в последний момент, вожатый их — старший лейтенант Чекин — лицо портянкой замотал, да и метнул связку гранат прямо в пасть чудищу. Может, и правда, все так и было, только я точно знаю: если морду портянкой замотать, которую до этого шесть дней не снимали — почище любого ядовитого газа будет! Так что, хоть отца я и люблю и уважаю, а только, если и был этот Вонючий Ваххабит на самом деле, так, скорее всего, помер своей смертью, или ушел, куда глаза глядят. Хотя это — вряд ли. Мать говорила, что глаз у этой зверюшки было чуть не сорок, и располагались они вокруг всей головы…

…Та-ак, а что это птички как-то странно взлетели? А ну-ка…

Я поднимаю руку, и звено тут же останавливается, а через мгновения уже рассыпается, готовясь занять круговую оборону. Что, интересно, нам разведка сообщит?..

— Товарищ старший звеньевой, там — люди! — малек-второотрядник машет рукой вперед, по ходу нашего движения. — Деревня или городок. Старший пионер Тихонов и пионер Миронова двинулись в разведку, а меня послали с докладом.

Деревня, говоришь? А ведь птицы-то не оттуда шарахнулись, куда ты ручонкой показал… Та-ак…

— Сергиенко! Возьми троих, одного снайпера, и проверь-ка во-он там. Метров на пятьсот-шестьсот…

Димка салютует, быстрыми жестами указывает на тех, кого берет с собой и, перехватив поудобнее свой «ручник», исчезает в зарослях. Тишина… Слышится только звон комарья, да наши двое юннатов воркующим шепотком успокаивают самую молодую лосиху Фиалку, которой ну никак не лежится спокойно… Тишина…

Хруст веток, и передо мной возникает Сергиенко:

— Леш, там такое дело… Короче, тебе лучше самому посмотреть…

Это что за новости?

— А звено?

— Пусть с нами идут, так даже лучше…

Мы осторожно пробираемся сквозь кусты… Мама моя! Вот это да!

Передо мной, в небольшой ложбинке, съежились с десяток девчонок, на взгляд — от второго до минус третьего отряда. Правда, ни из какого они, не из отряда — галстуков нет, одежка потрепанная, а в глазах… В глазах такой ужас, какого ни у одной пионерки не может быть, даже если она встретит обоих Буржуинов и Фашиста в придачу!

Рядом с девчонками примостились несколько телят, поросята, ягнята, вроде бы… Да что это такое?!

Увидев меня, девчонки еще сильнее съежились, а некоторые даже зажмурились. Сидящая рядом с ними Чайка-Логинова заворковала что-то успокаивающее, но помогло это мало.

— Так, девочки, что у вас случилось? — я стараюсь говорить спокойно, без лишних интонаций, как и положено при допросе пленных. — Вы из деревни?

Превозмогая ужас, одна из старших девчонок кивает.

— Отлично. А как ваша деревня называется?

— Л-логиново-во…

— О, Катюш, смотри-ка — Логиново. Не твои родные места, случаем?

Я улыбаюсь своей шутке, но Чайка отвечает совершенно серьезно:

— Никак нет, товарищ старший звеньевой. Мои родители — из Москвы.

М-да, тяжело, когда у человека нет чувства юмора…

— Девочки, а чего вы нас так боитесь? Мы людей не едим — не выродни какие-нибудь. Да и если вы про что другое подумали, то мы, опять же, не выродни. У нас, пионеров, вдохновляют друг друга только по желанию. По обоюдному желанию, я имею в виду… да вставайте вы, не бойтесь!

Но мои слова не оказывают особого воздействия. Девочки слишком напуганы. Ну тогда…

— Марина, Марина Семенова! Объясни ты этим трусишкам, что их никто не тронет!

И вперед выходит наша Марина. Она повыше меня на полголовы, да и в плечах изрядно пошире. Грудь такая, что завхоз каждый раз стонет, пытаясь подобрать ей юнгштурмовку по размеру, а уж кулак у нее… Очень, знаете ли, внушительный кулак…

— Значит так, — басит Семенова, — я вас, обалдуев, честно предупреждаю: если кто к этим девчонкам полезет…

Она так выразительно взмахивает своим «кулачком», что даже я невольно вздрагиваю, хотя и совершенно не собирался «лезть» к этим запуганным созданиям.

Маринка между тем спрыгивает в ложбинку, приобнимает ближайшую девчонку за плечи, усаживает рядом с собой:

— Ну, ну, ну… Ну, ты чего?.. Успокойся: я же рядом…

Она извлекает из кармана плитку пеммикана, отламывает от нее кусок и протягивает своей подопечной:

— Попробуй. Вкусно.

Та опасливо сует пеммикан в рот, начинает жевать. Остальные «беженки» настороженно следят за своей подругой. Внезапно одна из них, должно быть — самая смелая, нерешительно протягивает руку:

— А мне… мне можно?..

…Минут через двадцать, после того, как наши новые знакомицы уничтожили общими усилиями две плитки пеммикана, они начинают рассказывать. Причем рассказывают такое!..

В этих местах уцелело несколько деревень. Люди живут не очень хорошо, но и не очень плохо. Медицины, правда, никакой, но болот нет, так что с хлебом и крупами у них даже лучше, чем у нас. Так что жить было бы можно, но… НО! Есть у них в округе не то — бедуны, не то — бредуины — сами девчонки толком не знают, но по поведению — хуже империалистов! Натуральные махновцы, с которыми пионеры под командой Аркадия Гайдара воевали. Они сами землю не обрабатывают, скотину не держат, а с деревень взимают дань, словно при царе. Приезжают здоровенной толпой — человек семьдесят, вооруженные, и грабят деревню. А еще говорят, что у них право первой ночи. Это когда девчонку… без ее согласия… Настоящие рэкититоры, как в древности… Выродни!

— Выродни! — сообщает Сергиенко. — Самые натуральные дикие выродни. Ну, с ними разговор один…

И он звонко щелкает затвором, проверяя патрон в патроннике. Звено быстро готовится к бою и вопросительно смотрит на меня. Ну, что же…

— Звено! Слушай мою команду!..

Я распределяю ребят по пятеркам, с помощью местных девчонок обозначаю направления атаки. Товарищ тимуровец, у вас предложения, дополнения?..

— Дополнение одно, — произносит Негуляев. — Очень верно отметил товарищ старший пионер Сергиенко — разговор с выроднями один. Только вот что, товарищи. Я вас очень прошу: постарайтесь захватить хоть с десяток живьем. Во-первых, нам необходим дополнительный источник информации, а во-вторых, нашим санитарам будет полезно попрактиковаться в хирургии…

Глава 7

Обойти и окружить Логиново было делом недолгим. Вернувшийся из разведки Сашка Тихонов, обстоятельно доложил, чем эти самые бедуны-бредуины занимаются, а еще вместе с Настенькой Мироновой нарисовал довольно подробную схему Логинова. Местные девчонки дополнили ее и мы двинулись…

Привычным широким шагом, не особенно и прячась (Тихонов и Миронова рассказали, что там сейчас творится), мы быстро добираемся до границы деревни. Кажется, раньше ее называли «околица». Пятерки оцепляют Логиново. Ну, начали!..

Взвилась вверх красная ракета, и мы пошли. На дальнем от меня конце деревни почти сразу вспыхнула перестрелка. Это правильно, это должно отвлечь выродней. В той пятерке — два РПК и два снайпера. Продержатся. А мы сейчас…

Ухнул взрыв гранаты, дикие вопли, длинные очереди… Пошли…

…Когда раздались первые выстрелы, он расслабленно возлежал в предбаннике, отдыхая после парной с двумя покорными деревенскими молодухами. Лениво дотянулся до бутыли с первачом, лениво плеснул в стакан. Выстрелы не прекращались.

— Эк мужики веселятся, — подумал он вслух. — Должно за овцой охотятся.

Мыслей о возможности сопротивления деревни у него не возникло. Да и кому тут сопротивляться? Этим скотам? Да их всегда грабили — что сейчас, что раньше. Если деревенского не ограбить, он, поди, от удивления помрет.

Ухватил ближайшую молодку за грудь, залпом выпил самогон и потянулся к подносу, на котором лежал зажаренный поросенок. Отгрыз здоровенный шмат мяса, остатки ткнул молодухе и придвинул к ней стакан:

— А ну, выпей, а то прям как бревно…

Закончить фразу он не успел. Ухнул взрыв гранаты и сразу же, без перерыва, второй. Так не развлекаются…

Быстро оделся, путаясь в белье, цыкнул на молодух, велел им дожидаться как есть, не одеваясь, и выскочил наружу. И тут же понял, что дело плохо…

По улице скакал боком, подволакивая раненную ногу, рыжий мерин. А с седла свешивался Хмырь — расхристанный, в висящей лохмотьями куртке, с залитым кровью лицом. Выстрелы били со всех сторон и на мгновение ему показалось, что все они нацелены в него.

Пригнувшись, лапая кобуру с потертым «стечкиным», он метнулся за угол дома. Затаился, стараясь определиться: откуда на них свалилась эта нежданная напасть? Кто мог прийти в «его» деревню?

Из избы начали выскакивать его бойцы. Кто с оружием, кто без. Они заполошно палили во все стороны, дико орали и, все как один, старались пробраться к лошадям, но тут…

Он даже не успел заметить когда, как и откуда во дворе появился еще один человек. Коротко треснула пулеметная очередь, и двое его лучших ребят рухнули, словно подрубленные деревья. Еще один получил удар прикладом в основание черепа и лежал недвижимо, не подавая признаков жизни. Так вот оно что! Это какой-то чужак, который неожиданно напал на ничего не подозревавших воинов! Ну, сейчас он поплатится…

…В прорезь целика «стечкина» он уже видел его широкую спину. Сейчас, вот сейчас он повернется левым боком, и тогда…

По руке ударили тяжелой палкой и он выронил оружие. Тут же обернулся: кто посмел? Никого. Удивленно посмотрел на руку. Рука была вся в крови, и только тогда он почувствовал резкую боль. Зашипел, нагнулся за выпавшим из простреленной ладони пистолетом…

— Стой, как стоишь, выродень! — резкий женский — нет, не женский — девичий голос. — Верхние лапы на голову, тварюга!

Он попробовал выпрямиться и тут же негромкий щелчок выстрела и ошеломляющий, взорвавшийся в голове фонтаном боли, удар по колену. Падая он увидел шагах в семи от себя девчонку. Совсем малявка, если бы только не холодные глаза, смотревшие на него с изуродованного длинным шрамом лица, и не винтовка с оптическим прицелом в руках.

Выстрелы во дворе стихли и рядом с девочкой оказался тот самый чужак, что так страшно и беспощадно расправился с его бойцами во дворе.

— Чайка? Живого взяла? — он отшвырнул ногой «стечкин», закашлялся, и тогда вдруг стало ясно, что он — совсем молодой. Лет двадцать, не больше…

— Так точно, товарищ старший звеньевой!

Лицо девочки озарилось такой радостью, что невольно подумалось: неравнодушна она к своему спутнику с такой странной кличкой «Старший звеньевой»…

— Молодчина! Гляди-ка: одежда какая! Не иначе как вожак он у этих выродней! — с этими словами парень нагнулся, одним движением сорвал с него пояс с кобурой и ножнами, отшвырнул его в сторону и принялся обыскивать — быстро, но тщательно…

— Слушайте, ребята, а может, договоримся, а? У меня есть… — удар заткнул ему рот, не дав договорить.

— Говорить начнешь когда спросят, — наставительно сказала девочка.

Парень начал вязать его. Так же, как и обыскивал — быстро, но тщательно. На прощание ткнул носком ботинка под ребра:

— Лежи смирно! Чайка, пошли!..

…Я спокойно шагаю вдоль забора. Бежать нельзя — бегущего и заметят, и услышат издалека. Когда бежишь — грудь вздымается, сбивая прицел. А нам этого не надо. Нам спешить некуда. Спокойно шагать, РПК — у плеча, только стволом — вправо-влево. Взгляд на мушке, слух напряжен. Это кто там за углом ножищами бухает? Кто это куда это торопится? Не торопись, мишень! Ты это зачем, выродень поганый, комсомольскую красную косынку себе на башку нацепил? Ты что — девушка? Чуть задержал дыхание…выстрел — и нет косынки. И башки — тоже. Спокойно. Дышим дальше…

Топот копыт и прямо передо мной возникают двое всадников. Один тут же рушится с седла — Чайка аккуратно проделала ему третий глаз в середине лба. Второй было начал разворачивать лошадь — удрать, но у меня на него другие виды. Бросок…

Так, теперь главное — шею ему не свернуть. В смысле — совсем… Удар по уху… Вот так — ляг, отдохни…

— Вот только вякни, — спокойным шепотом сообщает Чайка, держа нож возле горла пленника. — Рот открой, выродень…

Тот выпучивает глаза, но рот открывает беспрекословно. Катя быстро впихивает ему в глотку скомканный кляп, потом выжидательно смотрит на меня. Я быстро спутываю выродня загодя приготовленным шнуром:

— Пойдем, Чайка. У нас еще мишени есть. Этот никуда не денется…

На деревенской площади пятерки сходятся. Так, потерь вроде нет, но…

— Старшим десятков! Доложите о результатах! Потери?

— Уничтожены двадцать шесть выродней, двое взяты живьем, потерь нет.

— Уничтожены девятнадцать выродней, пятеро взяты живьем, один ушел. Потери — двое раненых. Легко.

— Уничтожены восемнадцать выродней, четверо ушли. Товарищ старший звеньевой, их живыми брать тяжело — они большие и верхом! Потерь нет.

Пятеро ушли, уничтожено — шестьдесят три, живьем взято — семеро. Всего получается семьдесят пять. Наверное — все, хотя надо еще обыскать все дома и подвалы… А это еще кто? А-а, местные…

К нам боязливо приближается человек семь-восемь. Все бородатые, так что возраст определить трудно. Одежда — не очень, ну да это — дело поправимое. Сейчас выродней разденем, отстирают, ушьют и ладушки…

— Эта… Подобру-поздорову, ребятушки!

— Здравствуйте, товарищ, — дипломатично отвечаю я и привычно салютую. — Скажите, вы в этой деревне … командир? Или кто?

Бородач мнется, затем интересуется:

— А вам, ребятушки, для чего? Ежели вы дань, так мы этим все снесли — это и забирайте. А только по справедливости было бы чуток скостить: вас же почитай вдвое меньше будет. Вам столько и не съесть…

Он что, нас за выродней посчитал?! Да я его!.. Неимоверным усилием воли беру себя в руки, улыбаюсь:

— Вы, товарищ, верно недопоняли: мы — не выродни, и ничего у вас брать не собираемся. Если вы согласитесь обменять на что-нибудь трофеи: оружие, одежду, лошадей — мы с удовольствием обсудим это с вами или с командиром вашей деревни.

На лице бородача отражается усиленная работа мысли, а потом он внезапно спрашивает:

— А вы сами-то кто будете?

— Мы, товарищ, пионеры из Пионерской Республики. Поисковое звено. Я — командир звена, старший звеньевой Малов Алексей. А вас как зовут?..

…Он до самого конца не верил в то, что сейчас произойдет. Ну повесить, расстрелять, утопить, на кол посадить, наконец — да мало ли этих способов убийства! Но чтобы из него сделали животное?! Разве так можно?!!

И только тогда, когда двое здоровяков в красных шейных платках поволокли его к большой деревянной лавке, от которой в этот момент отвязывали Рыжего, зажимавшего руками окровавленный пах — только тогда он понял, что это — на самом деле. И заорал так, что люди на площади шарахнулись в стороны.

Его ловко прикрутили к лавке и над ним склонились два человека в марлевых повязках на лицах. Один из них похлопал его по щеке:

— Не дергайся, дурашка. Больно не будет…

…Мы лежим на чистых простынях, под настоящими одеялами. Мы отмылись в банях, нам постирали и зашили одежду — всем, даже девчонкам! Нас накормили вкусным, горячим ужином — с наваристыми щами, пирогами и домашним квасом. Правда часовых я все равно выставил: пятеро выродней все же ушли. Да и кто его знает, что у этих деревенских на уме?

Во время операции над выроднями, которую, как и всегда, проводили показательно, многие из местных жителей испугались, даже плакали, вроде… Хотя живых выродней, после того как их сделали мирными — молодцы санитары, только один умер! — они у нас взяли. Обменяли каждого на мешок муки и десять килограммов ветчины.

И вообще: ведут они себя непонятно. Наших мальков называют «сиротинками», хотя у них, почти у всех, хоть один из родителей жив. А нас — «минусовиков» — почему-то именуют «зверьми» и «беспамятными». А еще они тут в бога верят. Говорят, что им нас бог послал.

Мы пытались им объяснить, что бога — нет, что это только сказки, а есть Вожди Пионерии, которые создали нашу Республику, и если нас кто и послал, так это они и их наследники — Объединенный Совет Дружин. А местные только вздыхают и говорят что мы — еще дети! А какие же мы дети, если этих выродней мы побили, а они — не смогли? Кто же из нас тогда «дети»?

Вот с такими мыслями я проваливаюсь в сон…