Больше, чем игра

1

Боромир ударил первым, со всего плеча; его большой двуручный меч с шелестом рассек воздух и пал бы на голову Арагорна, но тот с легкостью уклонился, сделав небольшой шажок в сторону. Свой меч Арагорн держал одной лишь правой рукой и, вращая запястьем, описывал клинком гудящие круги — большой пользы в этом приеме не было, но выглядело чрезвычайно эффектно. Боромир, не тратя времени на новый замах, полоснул мечом снизу вверх наискосок. Эту атаку Арагорну пришлось парировать; мечи ударились с глухим стуком. Боромир издал неопределенный горловой звук, похожий на рычание. Арагорн молча улыбался и пока не нападал. Боромир замахнулся для нового удара; его меч был явно великоват, и замедлял движения. Арагорн без большого труда отбил и этот удар противника и, наконец, перешел в наступление сам — момент был подходящий: Боромир, стараясь удержать рвущийся из пальцев громоздкий меч, неловко перегнулся вправо, обе руки выпрямлены, корпус открыт. Арагорн резко взмахнул мечом и опустил его на левое плечо Боромира…

— Ч-черт! — вскрикнул Денис, выронив меч, схватился правой рукой за левое плечо, скривился от боли. — Полегче, приятель. Ты мне чуть ключицу не перебил.

— Извини, — смутившись, сказал Егор и опустил синаи. — Увлекся я, в азарт вошел, даже позабыл на мгновение, что мы понарошку сражаемся.

— Забыл он, — проворчал Денис недовольно, наклоняясь за своим деревянным мечом. — Теперь я понимаю, почему с тобой никто сражаться не хочет.

— И совсем даже не поэтому, — сказал Егор, сунув синаи в петельку на поясе. Синаи у него был сделан по всем правилам, из настоящих бамбуковых полос, стянутых вместе в тугой пучок. — Просто я здесь единственный настоящий фехтовальщик.

— Я слышал, ты был чемпионом, — сказал Денис.

— Был, — кивнул Егор. — В городских соревнованиях. Двенадцать лет назад.

— А что же дальше не пошел? Что случилось?

— Не повезло.

…После фильма д'Артаньян и три мушкетера, показанного по телевидению, мальчишками во всех городских дворах немедленно овладело мушкетерское поветрие, дуэли на деревянных шпагах происходили повсеместно, причем мушкетеры сражались с мушкетерами же, гвардейцами кардинала, понятное дело, никто быть не хотел, случалось, что и д'Артаньян бился с д'Артаньяном же. Некоторые мушкетеры, из числа особенно увлекшихся, пришли в спортивную секцию фехтования. Егор Трубников тоже был таким увлекшимся, он тоже записался в секцию фехтования при дворце спорта моторного завода. Но, как известно, увлечения у мальчишек проходят быстро, уступая место другим, новым. После фильма про Робин Гуда шпаги были брошены и позабыты, мальчишки мастерили луки и стрелы, стреляли куда попало, очень часто попадая не туда. У Егора Трубникова увлечение не прошло, а качественно изменилось: он оставил свою деревянную шпагу с гардой из консервной крышки ради настоящей стальной шпаги. И более того, по мнению тренера Ерофеева, Егор выказал явные способности к фехтованию, даже талант. Спустя всего год после начала занятий настоящим фехтованием на городских соревнованиях среди юниоров Егор занял первое место, он не проиграл ни одного поединка. Родители были горды за сына, тренер Ерофеев был горд за ученика и строил радужные планы относительно получения разряда и дальнейшей спортивной карьеры. Но… Мальчишки есть мальчишки, они увлекаются самыми разными делами, им интересен миллион разных вещей, им хочется попробовать все. В гостях у двоюродного брата Егор посмотрел на видео фильм Появляется Дракон с легендарным Брюсом Ли в главной роли — и был сражен наповал, он заболел каратэ. Но в те годы каратэ находилось под запретом, секций не существовало. Тот же двоюродный брат предложил Егору вместе записаться в секцию дзюдо. Это, конечно, было не совсем то, но все же что-то близкое и тоже довольно экзотичное: кимоно, татами… Егор согласился. Фехтование он не оставил и продолжал активно готовиться к областным соревнованиям, за которыми маячили всесоюзные; секцию дзюдо он посещал втайне от своего учителя фехтования. Тренер Ерофеев не подозревал ни о чем до того самого разнесчастного дня, когда на занятиях борьбой Егору вывихнули правую руку. Все кончилось тогда: и дзюдо, и фехтование. Егорово запястье страшно распухло и болело так, что он ложку не мог в руке удержать, не то что шпагу. Ни о каких соревнованиях теперь не могло быть и речи; тренер Ерофеев, отдавший так много времени, знаний и сил неблагодарному ученику, был настолько расстроен, что даже не особенно ругался. Дурак, — сказал он Егору, только и всего. Ложку в правой руке Егор смог держать уже через неделю после травмы. Шпагу он попробовал взять, когда прошел месяц, — пришел в спортзал, помахал руками для разминки, вроде бы все было в порядке, но потом, проводя один излюбленный прием, он крутнул травмированным запястьем и ощутил такую боль, что, не удержавшись, вскрикнул и выронил шпагу. В этот раз Ерофеев вообще не промолвил ни слова, и Егор тоже не сказал ничего, просто ушел из спортзала и больше туда не возвращался…

Был солнечный летний выходной день. Двинутая на Толкине молодежь активно общалась в городском парке. Большая часть толкинистов, разбившись на пары, весело стучала деревянными мечами, причем выбор противника носил совершенно произвольный характер: кто угодно мог вызвать на дуэль кого угодно, нередко и эльфы сражались друг с другом. Было во всем этом что-то знакомое.

Егор, окинув взглядом азартно галдящую ораву фехтующих, приметил неподалеку свою знакомую по художественному училищу, Юлию Рохлину — Йовин, которая самозабвенно рубилась с самим Сауроном — Чернышевым из политехнического института. Не без самодовольства Егор отметил, что Йовин Саурона теснит, не позволяя перевести дух, и скоро дожмет несчастного совсем — Чернышев держался уже исключительно на самолюбии, дела его были плохи. Егор улыбнулся: уроки фехтования, данные им Юльке, не пропали даром.

Денис оглянулся, махнул рукой. Егор прибавил шаг. Обойдя поле брани по краю, друзья поравнялись с небольшой, но тесной группкой студентов университета, по преимуществу избравших для себя роли эльфов и редко снисходивших до участия в поединках. От группы соплеменников отделился Элронд — Александров, совершил величественный жест дланью, подзывая к себе Арагорна и Боромира.

— Добрый день, славные воины.

— День добрый, — ответствовали славные воины, приостановившись перед эльфийским вождем.

— Слушай, ты Перумова читал? — совсем по-простому спросил Александров у Егора.

Егор покачал головой.

— Нет, не читал.

— Что же ты так?

— А мне было неинтересно.

— Позвольте обратить ваше внимание на замеченное мною некоторое смысловое противоречие, — громко, так, чтобы слышали остальные университетские эльфы, произнес Александров, учившийся на пятом курсе филологического факультета. — Как это возможно: не читая книги, определить, что она — неинтересная?

— Ах-ах-ах, прошу пардона. — Егор склонил голову перед буквоедом Александровым, спрятав от него ехидную ухмылку. — Я был неточен в своем ответе. Как-то раз я начинал читать одну книжку Перумова, прочитал с полсотни страниц, мне было неинтересно, и я не стал продолжать чтение. К тому же, по моему мнению, Перумов является эпигоном по отношению к Толкину.

— Посмотрите на него! — патетически воскликнул Элронд-Александров, обернувшись к своей свите и указуя перстом на Арагорна-Трубникова. — Толкинист-фундаменталист! Ортодокс!

— Да, я такой, — признал Егор, нисколько не смутившись; опустил ладонь на рукоять синаи и добавил с тихой угрозой: — Кто упрекнет меня в этом?

Памятуя о репутации бретера Трубникова, на упрек никто не решился.

— Похвальная твердость, — пробормотал Александров примирительным тоном.

Егор холодно усмехнулся, уже открыто. Александров попятился и присоединился к своей свите. Эльфы из свиты Элронда-Александрова, безусловно, одобряли творчество эпигона Перумова.

Егор и Денис пошли своей дорогой.

— Клево ты его убрал, — заметил Денис.

— Ага, — согласился Егор. — И не только его. Я всех там убрал.

— Знаешь, я ведь ухожу, — сказал Денис.

— Я тоже ухожу, — сказал Егор. — Мне сегодня еще в общагу нужно заскочить, Леньку найти. Я рассчитывал здесь его повстречать, а он, лентяй, не явился.

— Ты не понял меня, — покачал головой Денис. — Я совсем отсюда ухожу, вообще, из всей этой детской тусовки. Я теперь — посвященный.

— Посвященный во что? — полюбопытствовал Егор.

— В тайну, — коротко, но многозначительно ответил Денис.

— А-а, — протянул Егор и больше ни о чем не стал спрашивать.

Но Денис, видимо, ожидал дальнейших вопросов, он, похоже, был не прочь поделиться своей тайной, ему даже, наверное, очень хотелось поделиться с другом. И когда от Егора не последовало ожидаемых расспросов, Денис вроде как обиделся.

— Ты не спросил, что это за тайна.

— Верно, не спросил, — кивнул Егор. — Тайну надо хранить. Иначе какая же это будет тайна?

— Ну и ладно. — Теперь Денис точно обиделся, хотя, по мнению Егора, обижаться было совершенно не на что.

Их пути разошлись возле автобусной остановки.

Общежитие — девятиэтажная кирпичная малосемейка по улице Матросова — принадлежала сразу трем училищам: музыкальному, театральному и художественному — по три этажа каждому, снизу вверх соответственно.

Художественное училище Егор окончил два года назад, но в общежитие приходил часто — по старой дружбе и по делам, как в этот раз. На вахте Егора тоже хорошо помнили, еще с его бурных студенческих времен. Сегодня дежурила Лидия Мартыновна, пенсионерка, лицом удивительно напоминающая железную английскую леди Маргарет Тэтчер. Егор, как всегда, подивился, насколько потрясающе смотрится госпожа Тэтчер на фоне пронумерованной доски с ключами от комнат и с журналом Работница в руках.

— Здрасьте, Лидия Мартыновна, — сказал Егор. — Не знаете, Леня Сергеичев у себя?

— А, Егор, — сказала Лидия Мартыновна довольно приветливо. С тех пор, как Егор окончил училище и выписался из общежития, она стала гораздо лучше к нему относиться. — Сейчас посмотрим. Какая у него комната?

— Семьсот седьмая.

— Ключа нету, — сказала Лидия Мартыновна, взглянув на доску, — так что либо он сам, либо сосед его в комнате должны быть.

В маленькие комнатки общежития селили по двое; нового ленькиного подселенца Егор видел раза три-четыре, даже не помнил, как того зовут. Неприметный парнишка, и имя у него незапоминающееся.

Егор шел к Леньке. Было у него к младшему товарищу совершенно серьезное деловое предложение: настенная роспись в двух помещениях детского сада, что-нибудь этакое, сказочное. Работы там было даже для двоих более чем достаточно, а одному и вовсе можно надорваться. С Ленькой Егор уже несколько раз работал и раньше, неплохо им работалось вместе, почти так же хорошо, как с Денисом, но Денис от этого заказа отказался…

Выгодный заказ Егор получил от своей бывшей воспитательницы Татьяны Георгиевны Цветковой, которая теперь была заведующей детским садом и давно уж собственноручно не носила ночные горшки за малыми детьми. Татьяну Георгиевну Егор не видел без малого двадцать лет, с тех самых золотых денечков беззаботного детства. А на днях он неожиданно повстречался с нею вновь — пришел с нечастым визитом в родительскую квартиру, и вот… Оказалось, что с недавних пор мама Егора и Татьяна Георгиевна — хорошие подруги. Естественно, в такой компании тут же начались воспоминания, и Егор узнал много любопытных фактов из своего собственного детства. Затем Татьяна Георгиевна стала расспрашивать Егора о его нынешней, самостоятельной жизни, а узнав, что бывший воспитанник выучился на художника, она тут же предложила ему работу. Егор, давно сидевший без заказов (и без денег), сразу же согласился.

Но ему был нужен помощник.

Прежде чем идти в семьсот седьмую комнату, Егор поднялся на девятый этаж общежития, где все стены и даже двери были расписаны сюжетами из эпопеи Властелин Колец Толкина. Егор положил бамбуковый меч на пол, чтобы не мешал, из висевшей на плече сумки достал фотоаппарат Зенит и одолженную накануне вечером у друга-Воронина фотовспышку и, переходя от стены к стене, заснял все картины.

Потом, на краткий миг нужду имея, Егор посетил туалет. Стены туалета, как и прочие стены общежития, были изукрашены рисунками и разными текстами; однако, в отличие от иных мест общего пользования, уродуемых тупым похабством, здешние граффити, тоже в основном неприличные, не лишены были некоторого изящества — сказывался профессионализм мастеров. Внимание Егора привлекли стишки соответствующего данному месту содержания:

— Грубовато, — поморщился Егор. — К тому же с падежами непорядок: что вместо чего.

Ниже, явно написанное другой рукой, шло короткое, но убийственное резюме на предыдущие строки:

— А вот это неплохо, — одобрил Егор. — Хотя, пожалуй, чрезмерно самокритично.

Еще ему понравился рисунок, на котором два голых мужика фехтовали собственными гигантскими фаллосами, не прибегая к помощи рук. Егор даже сфотографировал сей шедевр — на память. Но, покидая туалет, все же проворчал вслух:

— Богема.

Седьмой этаж был расписан сценами из романа «Мастер и Маргарита». Егор дошел до двери с портретом кота Бегемота, облапившего примус, без стука распахнул дверь, вошел и почувствовал себя неловко. Ленькин сосед по комнате отсутствовал, Ленька сидел на его кровати и увлеченно возил карандашом по четвертушке ватманского листа, пришпиленного к фанерке. Напротив рисовальщика, на его же незастеленной кровати, в непринужденной позе, опершись щекою на ладошку, прилегла нагая девушка, слегка задрапированная мятой простыней.

— Экскюзи муа, — смущенно пробормотал Егор. — Наверное, стоит заглянуть попозже…

Ленька на секунду оторвался от своего рисунка, отстраненно взглянул на Егора и сказал:

— А, это ты. Ничего, заходи. Я просто рисую.

— Привет, — улыбнулась Егору ленькина модель, она, похоже, ничуть не была смущена.

— Ну, не знаю, — неуверенно сказал Егор. — Творчество — это интимный процесс.

— Так то — творчество, — сказал Ленька, заполняя поверхность листа уверенными штрихами. — А у меня — сессия, рисунок нужно сделать.

— Что-то я не припомню, чтобы мне приходилось на сессии ню сдавать, — сказал Егор, профессионально рассматривая позировавшую Леньке девушку. У нее было милое овальное лицо, серые глаза с пушистыми ресницами, чуть вздернутый носик, слегка пухлые губы, волосы длинные, прямые и светлые, не крашенные, а линии тела… Егор скользнул взглядом по плавным мягким изгибам, стараясь не прилипать, и ему тоже захотелось взять в руки карандаш.

— У меня — портрет, — уточнил Ленька и бросил на Егора короткий косой взгляд. Но Егор в этот момент смотрел не на друга, он улыбался девушке.

— Меня зовут Егор, — представился он. — А вас?

— Лена, — сказала она.

— О! Елена Прекрасная. — Егор распустил павлиний хвост, он знал, как производить хорошее впечатление на прелестных девушек. — Пока сей Парис занят вашим портретом, давайте мило побеседуем.

— Давайте, — согласилась Лена. — Только уж давайте на ты.

Ленька тяжело засопел, сломал грифель, бросил карандаш и взял другой. Егор и Лена сделали вид, что ничего не заметили.

— О чем будем беседовать?

— Да так, — сказал Егор, — ни о чем и обо всем. Ты, должно быть, в театральном учишься?

— Нет, не угадал. — Лена покачала головой, рассыпав по плечам пряди своих красивых волос. — В музыкальном.

— В музыкальном? — удивился Егор. — Вот уж не ожидал от тамошних студенток подобной… э… открытости.

Ленька, черкавший карандашом по бумаге, опять засопел, прекратил рисовать и уставился на свою натурщицу тяжелым взглядом.

— Головой не тряси, пожалуйста, — сказал он раздраженно. — Я же тебя рисую все-таки, а у тебя уже и волосы не так лежат, и вообще…

Егор сверху вниз посмотрел на ленькин рисунок и понял причину недовольства: у Леньки не получалось главное — лицо Лены.

— Позволь-ка, друг Леонардо, — протянул руку Егор.

— Да ради бога. — Ленька отдал планшет с неоконченным рисунком и карандаш.

Егор сел на кровать рядом с Ленькой, положил планшет на колени и несколькими жесткими штрихами поправил рисунок, вернув его коллеге со словами:

— Заканчивай, Лентяй.

— Так ты тоже художник, — полувопросительно-полуутвердительно сказала Лена.

— Художник я, художник, — проворчал Егор, соглашаясь. — У меня даже документ есть, где написано, что я — художник. А вот у Леньки такого документа нету.

— Ты — Егор Трубников, — с прежней странной интонацией произнесла Лена.

— Восхищен подобной проницательностью. — Егор встал и с усмешечкой раскланялся.

— Я про тебя слышала, — сказала Лена.

— Да-а, — сказал Егор. — Интересно.

— В общежитии про тебя много разных историй ходит… — Лена не стала уточнять, какие именно истории ходят в общежитии об Егоре Трубникове.

Ленька фыркнул:

— Егор Трубников — человек-легенда.

— Плохим историям про меня — не верь, — сказал Егор. Подумал и добавил: — Хорошим историям — тоже не верь.

— Во что же тогда верить? — спросила Лена.

— Ни во что, — твердо сказал Егор. Он поймал себя на мысли, что пытается произвести впечатление на эту студенточку музыкального училища, очень старается; усмехнулся сам на себя и продолжил в том же духе: — Если ни во что не верить, то и не разочаруешься ни в чем.

— Нигилист, — вставил Ленька, догадавшийся, что Егор играет на публику. — Базаров.

Егор оценил Ленькин незамысловатый каламбурчик и засмеялся. Лена же осталась серьезной.

— Так нельзя, — сказала она тихо и посмотрела на Егора с укором, совсем как воспитательница детского сада на расшалившегося малыша. — Нельзя ни во что не верить.

Егор смутился и почувствовал легкую досаду: Лена не поддержала его игру, как это сделал Ленька, она приняла все сказанное всерьез — или захотела принять все сказанное всерьез, что было одним и тем же — и все смяла, испортила игру. Нужно было что-то сказать или что-то сделать, чтобы исправить ситуацию, сгладить неловкость. Егор, как бы защищаясь, отгораживаясь, хотел сложить руки на груди, но ему помешал висевший на ремне Зенит, и тогда, схватившись за фотоаппарат, как за соломинку, он спросил у Лены:

— Можно, я тебя сфотографирую?

И она великодушно позволила:

— Можно.

Егор быстренько выставил расстояние, выдержку, диафрагму, посмотрел в видоискатель: так-так-так, — Лена возлежала почти как Олимпия на картине Мане, разумеется, с поправкой на обстановку. (Представьте только: Олимпия на железной кровати с продавленной сеткой. Ха-ха! Enchante!)

— Внимание, — сказал Егор, — скажи чиз, сейчас отсюда вылетит ворона. — Он нажал кнопку затвора — щелчок, вспышка. — Готово.

Переводя кадр, Егор заметил краем глаза, как Ленька отложил в сторону свой рисунок, потянулся и протяжно, с хрустом, зевнул: у-а-а. Егор проворно навел на него фотоаппарат и щелкнул. Блиц полыхнул белым светом, Ленька резко захлопнул рот, звонко клацнув зубами. Лена тихонько засмеялась, а Егор сказал:

— Классный получится снимок — сущность Лентяя.

— Дурак, — обиженно сказал Ленька. — Предупреждать надо. Я чуть челюсть с испугу не вывихнул.

— Я тебя подловил, — сказал Егор, зачехляя фотоаппарат, — в этом и заключается весь интерес.

— Ну, подловил, ну и что, — буркнул Ленька. — Хельмут Ньютон выискался. И, вообще, ты вроде как по делу ко мне пришел…

— Ах да, — вспомнил Егор. — У меня новый заказ появился: настенная роспись, два помещения в детском саду.

— Понятно. — Ленька потряс своей лохматой башкой. — Сказочки всякие, колобки да репки. Это нам как два… — он покосился на Лену и поправился: — как дважды два.

— Колобки и репки отменяются, — сказал Егор. — Сделаем что-нибудь из Толкина. Я с заведующей детским садом разговаривал — она, в принципе, не против, надо только эскизы представить.

— Нет уж, эскизы ты сам делай, — заупрямился Ленька, все-таки Лентяем его прозвали не зря. — Я такой мелочевкой не занимаюсь. К тому же у меня — сессия.

— Эскизы я уже сделал. — Егор похлопал ладонью по фотоаппарату. — Поднялся на девятый этаж, где мы сами же все и разрисовывали, и нащелкал почти целую пленку. Сегодня отдам пленку в обработку — завтра фотографии будут готовы.

— До чего дошел прогресс… — немилосердно фальшивя, пропел Ленька.

— Мне твои паспортные данные нужны, — сказал Егор. — Договор на двоих будут составлять, все чин по чину.

— Сейчас. — Ленька полез в стенной шкаф, где висела одежда, а так же хранились краски, кисти, бумага, незаконченные рисунки и холсты и много еще всякого разного барахла.

— А моя фотография тоже завтра будет готова? — спросила Лена, пока Ленька копался в шкафу.

— Завтра, — кивнул Егор, приблизился к ней и аккуратно укрыл до шеи мятой ленькиной простыней. — Вот так, хватит на сегодня обнаженки.

— Я тебе не нравлюсь? — тихо спросила она.

— Нравишься, — признался Егор. — Но…

— Нашел! — радостно объявил Ленька, выбираясь из шкафа с красной книжицей в руке. — Вот, держи. — Он отдал Егору свой паспорт, прибавив: — Смотри, не потеряй.

— Дубликат бесценного груза? Никак невозможно, — натянуто улыбнулся Егор. — Ну, ладно. Я еще завтра зайду, занесу фотографии.

— Значит, до завтра, — сказал Ленька.

— До свидания, Егор, — сказала Лена.

Егору показалось, что она произнесла его имя как-то по-особенному. Да, наверное, просто показалось…

Он покинул общежитие в несколько смятенных чувствах, давно с ним не было такого, лет с шестнадцати. Лена, Лена, — думал он. Как она смотрела на него, явно с интересом, но… Но сейчас она в одной комнате с Ленькой, да еще в его кровати… Ленька, конечно, друг, и все же грустно.

Егор вздохнул и направился к остановке автобусного маршрута 13. На тринадцатом автобусе, вздыхая, он доехал до конечной остановки, вылез на площади, где стоял бородатый памятник мудрому основателю города, и пошел в фотолабораторию Кодак-экспресс сдавать в обработку отснятую пленку. Один кадр на пленке — это Лена…

Примерно в то же самое время Денис Брагин впервые в своей жизни взял в руки настоящий меч…

2

Воронин не любил дежурные недели, а они выпадали с неумолимой регулярностью календаря — через две на третью. Служил Воронин экспертом-криминалистом в Кировском РОВД. Кроме него экспертов-криминалистов было еще двое, но Воронин был среди них старшим, в чине капитана милиции.

Чем занимаются эксперты-криминалисты, в общем-то, хорошо известно из многочисленных детективных романов и фильмов: они — эксперты-криминалисты, то есть, — в составе следственной группы выезжают на место преступления, ходят там, смотрят, фотографируют и записывают, ищут всякие следы, отпечатки пальцев, улики и прочее. Все именно так и происходит в обычную рабочую неделю с понедельника по пятницу, с девяти часов утра до шести часов вечера. Но поскольку преступления совершаются (причем по большей части) и в остальное время суток, и даже в выходные дни, то на этот случай и предусмотрен дежурный эксперт-криминалист, который по возвращении со службы домой не расслабляется, а все время ожидает телефонного звонка от дежурного милиционера с вызовом на место происшествия. Дежурят эксперты-криминалисты по очереди, через две недели на третью; каждая третья неделя это просто проклятие.

Воронин посмотрел поздний фильм по телевизору и еще не лег спать, когда зазвонил телефон. На электронных часах светились зеленые цифры: 0.29. Воронин тяжко вздохнул: вряд ли это кто-то из друзей соскучился и захотел поболтать в столь поздний час. Он снял трубку и негромко — жена и дочь уже спали — сказал:

— Воронин. Слушаю.

— Не спишь еще? — спросил отдаленный голос майора Белова Алексея Андреевича. На этой неделе Белов был дежурным офицером.

— Нет, не сплю. Собирался только.

— Ну так собирайся теперь на происшествие.

— Чего там собираться, одеться только. А чемоданчик мой всегда наготове возле двери стоит.

— Ну и ладно. Машина за тобой подъедет минут через десять.

— Что случилось-то? Труп?

— Нет.

— Что же тогда?

— Два трупа.

Стояла светлая июньская ночь. Она была коротка настолько, что не успевало по-настоящему стемнеть, как уже начинало светать. Где-то неподалеку нескладно бренчали на гитаре, доносились высокие юношеские голоса, смех. Воронин, с высоты своих тридцати восьми лет, снисходительно усмехнулся никому: молодежь. Впрочем, в его улыбке было больше ностальгии, нежели снисходительности. Воронин совсем не считал себя старым, да и не выглядел на свои года — на вид ему было лет тридцать, не больше. Возможно, причиной этому были регулярные физические упражнения.

Послышался приближающийся шум мотора, затем и сам милицейский уазик вывернул из-за угла дома, подкатил к Воронину, притормозил. Открылась дверца — правая задняя. Воронин подхватил стоявший у ноги чемоданчик и забрался в машину. Все прочие участники нынешней команды уже были в сборе: рядом с Ворониным сидел опер Дементьев, впереди — следователь прокуратуры Копаев и, конечно, шофер по имени Толик; фамилии его Воронин не знал.

— Поехали, — скрипуче сказал Копаев.

Толик молча кивнул, тронул машину с места, вырулил со двора на улицу; на улице прибавил газу.

Воронин не стал спрашивать, по какому адресу они едут, что там за трупы. У другого следователя спросил бы, у Копаева — не хотел. Копаева он недолюбливал. Прокурорский следователь взял за привычку разговаривать с Ворониным какими-то многозначительными намеками, как будто знал за ним некую мрачную тайну. Воронина эта манера сильно раздражала, но он сдерживался, демонстрируя полное непонимание и неприятие скользких вопросов.

Вот и сейчас не обошлось без этого.

— А вы быстро собрались, — сказал Копаев Воронину, обернувшись с переднего сиденья. — Мы еще не успели подъехать, а вы уже тут как тут, словно ждали вызова…

— В дежурную неделю я всегда жду вызова, — сухо ответил Воронин и, демонстративно отвернувшись, стал смотреть в мутное оконце на улицу, на грузные темные туши спящих домов.

Копаев хмыкнул, но больше ничего не добавил. Так и молчали всю дорогу. Даже Дементьев, который обычно всегда рассказывал потешные байки из милицейской жизни, не проронил ни слова и, вообще, был необычно мрачен.

Впрочем, молчали недолго, потому что ехать было недалеко.

Новый пятиэтажный дом на улице Свердлова строили турецкие рабочие. Еще совсем недавно, каких-нибудь пару месяцев назад, на этом самом месте торчали две трехэтажные коммуналки уродливо-казарменного вида, слепленные из дрянного бурого кирпича еще в эпоху первых пятилеток, но их снесли под корешок и даже выкорчевали фундамент, чтобы построить новый многоквартирный дом европейского типа. Турки работали быстро и качественно, никакое СМУ за ними не угналось бы, — примерно за месяц с нуля поднялись три этажа и начался четвертый. Воронин уже видел несколько таких, построенных турецкими рабочими, домов. Ничего сверхъестественного в них, в общем, не было — нормальные многоквартирные дома, просто построенные по всем евростандартам. Кирпичная девятиэтажка с квартирами якобы улучшенной планировки, в какой имел счастье проживать Воронин, до евростандартов не дотягивала. Про унылые панельные коробки, коих в изобилии было понатыкано на окраинах города, нечего было и говорить.

Уазик вкатился на стройку через ворота, открытые в дощатом заборе и остановился возле коренастого взъерошенного мужичка, одетого в замурзанную спецовку. Воронин определил в мужичке сторожа, на турка тот не походил даже со спины. Хлопая дверцами, Воронин, Копаев, Дементьев полезли из машины. Толик остался за рулем, заглушил двигатель и закурил дешевую сигаретку без фильтра — то ли Приму, то ли Стрелу.

— Вы — сторож? — спросил Копаев у местного мужичка.

— Угу, — угрюмо буркнул тот в ответ.

— Это вы звонили в милицию?

— Угу.

— Это вы обнаружили тела?

— Угу.

Черт его побери, — раздраженно подумал Воронин. — Ухает, как филин. Хоть бы одно слово сказал по-человечески. По-русски даже турки разговаривать умеют.

— Показывайте, — сказал Копаев, и сторож повел их по голой лестнице, где пахло цементной пылью, наверх на недостроенный четвертый этаж.

Здесь все было залито холодным бело-голубым ртутным светом двух прожекторов, укрепленных на стреле башенного крана. Нештукатуреные еще кирпичные стены, оконные проемы без рам, бетонный пол… — а на полу, в черной луже застывшей крови, два человеческих тела. Два мертвых человеческих тела.

У Воронина, как это часто бывало в последнее время, возникло странное ощущение, как будто он — всего лишь персонаж в некой пьесе и играет малопонятную роль, а кто-то невидимый наблюдает со стороны, из-за левого плеча…

Итак, два мертвых тела. Один, совсем молодой парень, лет двадцать-двадцать пять, лежит навзничь, и грудь его разрублена наискосок от левого плеча к правому боку. Другой, грузный мужчина, лежит ничком, в двух шагах поодаль, лица не видно, раны не видно, но крови вокруг много.

— Так-так, — скрипуче произносит Копаев, — похоже, у нас тут еще два человека, зарубленных насмерть.

Он поворачивается к Воронину.

— До скольки уже дошел общий счет подобных жертв?

— Я не веду такую статистику, — так же сухо, как и раньше, отвечает Воронин.

Копаев обжигает его пронзительным рентгеновским взглядом и говорит:

— Делай, что полагается, эксперт.

Воронин раскрывает свой чемоданчик, достает фотоаппарат.

Подает голос опер Дементьев.

— Может, понятых организовать? — спрашивает он у следователя прокуратуры.

— Какие, к черту, понятые? — морщится Копаев. — Да тут работы на час-полтора, не меньше. Кто станет посреди ночи полтора часа торчать между ментами и жмуриками?

Вот вам наглядная разница между понятиями де-юре и де-факто, — думает Воронин, подготавливая к съемке фотоаппарат. — Де-юре: понятые должны присутствовать на месте происшествия с самого начала оперативно-следственных работ. Де-факто: так не бывает почти никогда. Копаев здесь, в общем, прав: нормальные люди сейчас спят, а не спят преступники, ну и мы не дремлем. Да к тому же наши граждане очень несознательны, не желают они свой гражданский долг исполнять, не хотят зачастую в понятые идти, и всегда надо их очень долго уговаривать и убеждать. Да и вообще, лишний народ на месте преступления — это только лишняя помеха работе. Так что мы уж и без понятых как-нибудь…

— Возьмете потом пару человек из тех, что в клетке сидят, они вам протокол и подпишут, — говорит Воронин Дементьеву.

Дементьев кивает, он и сам прекрасно знает, как все это делается, просто ему тоже не нравится Копаев, и подоставать следователя — не грех.

Воронин усмехается.

Копаев замечает его усмешку и недовольно скрипит:

— Ты, давай, не улыбайся, а следы ищи, улики.

— Какие тут следы — пол бетонный, стены кирпичные. Голяк, — ворчит Воронин, смотрит себе под ноги и спохватывается: — Погоди-ка…

— Что там? — Копаев тоже опускает глаза.

Видимо, кровь одной из жертв забрызгала обувь убийцы: на полу, припорошенном тонким слоем цементной пыли, Воронин разглядел несколько слабеющих кровавых отпечатков фрагмента рельефной кроссовочной подошвы; следы вели от трупов к лестнице.

— Были следы, только мы сами их затоптали, — говорит Воронин, оглядываясь.

— Херня это, а не следы, — авторитетно заявляет Дементьев, переминаясь с ноги на ногу возле выхода на лестницу. — По ним все равно ни хрена не поймешь.

— Пока я не закончу, стойте на одном месте и ногами не сучите, — строго предупреждает всех Воронин и приступает к фотосъемке. Он фиксирует на пленку каждый из кровавых отпечатков на полу, укладывая рядом масштабную линейку. Затем фотографирует оба трупа вместе и каждый по отдельности. Потом, крупным планом, он снимет страшную рану на груди молодого парня.

Позади Копаев работает со свидетелем. Свидетель ему попался тот еще.

— Расскажите, как вы обнаружили трупы?

— Ну, я, это, обходил территорию и, значит, нашел их тут.

— Херня! — грубо вмешивается Дементьев. — Все сторожа всегда в бытовках дрыхнут, а не шастают по разным там территориям.

Воронин снова усмехается: роль плохого милиционера Дементьев, как всегда, исполняет с блеском. Копаев морщится и как бы укоризненно смотрит на опера. Сторож упрямо стоит на своем: мол, обходил стройку да и нашел вдруг два трупа. Что-то он темнит…

— И вы не слышали никакого шума? — допытывается Копаев. — Никаких криков? Не видели ничего подозрительного? Просто вдруг, ни с того ни с сего, решили прогуляться по вверенному вам в охрану объекту и обнаружили два трупа?

— Ничего я не видел и ничего не слышал, — угрюмо отвечает сторож. — А по объекту я всегда хожу — мало ли что…

— Да, действительно, — кивает Копаев. — Вдруг убьют кого.

— Убьют — не убьют, не знаю, — насупливается сторож, — а вот спереть чего могут запросто. Мальчишки тоже часто сюда залезают, нравится им, значит, на стройке играть.

— Хороши мальчишечки, — бурчит опер Дементьев.

— Ладно, — устало говорит Копаев сторожу, — постойте в сторонке, подумайте, может, и припомните еще что-нибудь. А мы своими делами займемся.

Воронин уже сфотографировал все, что нужно, за исключением раны второго убитого — для этого пришлось бы перевернуть тело, это он оставил напоследок.

Копаев приступает к составлению протокола осмотра места происшествия. Занятие это утомительное и скучное до отвращения — в самый раз для таких зануд как следователь: нужно словами как можно подробнее описать все то, что Воронин с легкостью фиксировал на фотопленку.

— Труп мужчины… одет в… — Копаев вслух произносит записываемые в протокол слова, — лежит на спине…

Опер Дементьев с рулеткой ходит от стены к телам, к другой стене, измеряет расстояния и сообщает результаты измерений Копаеву. Копаев заносит их в протокол.

— …в трех метрах двадцати трех сантиметрах от входа и четырех метрах семидесяти пяти сантиметрах от оконного проема…

Склонившись над телом, Копаев долго и очень внимательно рассматривает разрубленную грудь парня. Воронину даже приходит на память выражение, кажется библейское: вкладывать персты в раны. Копаев обходится без вкладывания перстов, а записывает в протокол, продолжая диктовать самому себе:

— Рубленая рана в области груди, проходит от левого плеча наискосок до середины нижнего правого ребра…

Затем замеры с определением координат относительно стен повторяются с другим телом.

— Труп мужчины… одет в… лежит лицом вниз… — Копаев вопросительно смотрит на Дементьева.

— Четыре восемьдесят и четыре тридцать пять, — сообщает опер, сматывая рулетку.

Копаев записывает цифры в протокол.

— Теперь его нужно перевернуть, — говорит Воронин.

— Переворачивайте, — приказывает Копаев Дементьеву.

Опер с явной неохотой подходит к убитому, наклоняется над ним, взявшись за одежду, переворачивает тело на спину и тут же резко отскакивает в сторону.

— М-мать! Да это же…

Лицо убитого залито кровью из рассеченного горла, но Воронин сразу же узнает в нем Александра Андреевича Белова, следователя уголовного розыска, брата Алексея Андреевича Белова. Вот оно как… — мысль вязкая и темная, словно застывшая кровь.

— Та-ак, — многозначительно тянет Копаев и упирается в Воронина долгим тяжелым взглядом.

Воронин, чувствуя себя очень неуютно, поднимает к лицу фотоаппарат, закрываясь им от колючих копаевских глаз, и торопливо делает несколько снимков.

3

Всю ночь он сражался с нечистью, во сне рубил деревянным мечом безликих темных тварей — устал страшно, и когда, наконец, тягучий липкий бред кончился, было уже позднее утро. Егор с облегчением выполз из постели, сбросил оковы мокрых от пота простыней и поковылял в ванную. После ритуала умывания и чистки зубов Егор почувствовал себя лучше, а после завтрака, состоявшего из большой кружки горячего чая и бутерброда с докторской колбасой — совсем хорошо.

Егор оделся, обулся, взял с собой паспорта — свой и ленькин — сунул в карман джинсов желтую квитанцию Кодак-экспресс, ключи, вышел из квартиры, захлопнул дверь и легко побежал вниз по лестнице.

Первым делом Егор зашел в фотолабораторию забрать готовые фотографии. Предъявил квитанцию, получил фирменный желтый конверт с негативами и тощей пачечкой отпечатков 10 x 15. Ему очень хотелось посмотреть на снимки, особенно на тот, где была Лена, но он заставил себя не делать этого — пока.

Вторым делом Егор, как и обещал накануне, отправился в общежитие отдавать фотографии Леньке и Лене.

Ленька на этот раз был в комнате один, он с меланхолическим видом валялся на кровати, задрав обутые ноги на спинку и созерцая испещренный останками битых комаров потолок.

— Привет, — сказал Егор. — Я фотографии принес.

— Ага, — безразлично отозвался Ленька, не меняя позы.

— Как сессия? — поинтересовался Егор.

— Нормально, — ответил Ленька, продолжая глядеть в потолок.

— Ты обкурился, что ли? — обеспокоенно спросил Егор и принюхался — ничем подозрительным вроде не пахло, но окно в комнате было открыто.

— Нет, — ответил Ленька, скосив глаза на гостя.

— А в чем дело?

— Ни в чем.

Егор не стал пытать Леньку дальше, чтобы докопаться до причин его угнетенного состояния, — захочет, сам скажет. Покопавшись в кодаковском конверте, он выудил оттуда фотографию, сунул Леньке под нос.

— Держи, любуйся.

Ленька взглянул на свою раззявленную до неприличия пасть и немедленно зевнул.

— Вот-вот, — сказал Егор. — Самая суть Лентяя.

— Убийственно, — выдавил Ленька сквозь второй зевок. — Надо спрятать эту ужасную картинку куда-нибудь подальше, пока у меня голова пополам не разломилась.

После очередного зевка он протянул руку к столу и положил фотографию изображением книзу.

— А как там насчет стенописи?

— Я еще не ходил в детский сад, только собираюсь, — ответил Егор. — Но будь готов начать работу завтра. У тебя, вообще, как — завтра день свободный?

— В принципе — да, — сказал Ленька.

— Тогда завтра с утра заходи ко мне домой. Вместе пойдем в детский сад.

— С какого утра-то? С раннего?

— С раннего, с раннего. — Егор усмехнулся. — Я-то знаю, что у тебя раннее утро в десять часов начинается.

— Ну, не в десять, — слабо возразил Ленька. — Часов в восемь.

— Да-да, — покивал Егор, — свежо предание… — Он снова запустил руку в конверт с фотографиями, достал еще одну, с Леной, взглянул мельком и подумал: Обязательно закажу отпечаток и для себя, — протянул фотографию Леньке. — А это отдай Лене.

Ленька снимок не взял.

— Сам и отдай. Мы с ней поцапались вчера.

— Серьезно? — поднял брови Егор.

— Ага. — Ленька поворочался на кровати, поскрипел пружинами, вздохнул. — Вдрызг.

— Из-за чего хоть? — сочувственно поинтересовался Егор.

Ленька опять на него покосился и ответил после некоторой паузы:

— Из-за тебя.

— А я-то тут при чем? — удивился Егор.

— Ни при чем, — сказал Ленька, снова уставившись в потолок.

— Фотографию я тебе все-таки оставлю, — сказал Егор, положив снимок Лены на стол рядом с ленькиным. — Теперь у тебя есть подходящий предлог с ней встретиться, есть возможность поговорить и помириться.

— Лучше бы ты ее не снимал, — сказал Ленька.

Детсадовские воспоминания Егора были скудны и отрывочны. Он не помнил, нравилось ли ему ходить в детский сад или не очень. Кажется, все-таки — не очень. Он не помнил ни детей, с которыми ходил в одну группу, ни воспитателей, за исключением, разумеется, Татьяны Георгиевны. Зато он очень хорошо помнил само здание детского сада: оно было одноэтажное, желтого цвета, с резным деревянным крылечком, а вокруг росли деревья, высоченные, до неба, сосны, — или тогда они просто казались такими?

Из настенных росписей в том детском саду Егор помнил только одну, да и то, пожалуй, только потому, что она запечатлелась на заднем плане групповой фотографии. На стене были нарисованы парни в красных косоворотках и широких штанах, в руках они держали балалайки и вроде как пели, а девушки с длинными косами, одетые в расшитые сарафаны, водили хороводы среди стилизованных, белых в черную полосочку, кудрявых берез.

Арт а ля рюсс, — с усмешкой подумал Егор, вспоминая сие панно. — Иван Екатеринович сидел под развесистой клюквой и пил самовар с варениками…

Он вспоминал все это, стоя в коридоре другого детского сада, того, в котором теперь работала заведующей его бывшая воспитательница, а ныне работодательница. На стене коридора, в промежутке между дверями двух групп поместился сюжет из сказки Репка, воспевающей преимущества коллективного труда над единоличным. Егор с первого взгляда определил примитивно-аляповатую манеру работников отдела промышленной эстетики моторного завода, а также он с уверенностью мог сказать из какой именно книжки была позаимствована иллюстрация, послужившая образцом для данной… хм… художественной работы.

В детском саду было время тихого часа, и из-за этой тишины и пустынности казалось, что здесь вообще никого нет.

— Что вам здесь нужно, молодой человек?

Неожиданно услышав за спиной строгимй сухой голос, Егор вздрогнул и обернулся. Дама внушительных размеров, на вид совершенно квадратная, и возраста, туманно определяемого за сорок, пристально взирала на Егора сквозь очки в тонкой металлической оправе. Очки, платье темных тонов, перманент — именно так в представлении Егора выглядели завхозы. Представление Егора было верным — по крайней мере, на этот раз.

— Я пришел к заведующей, к Татьяне Георгиевне, — сказал Егор, немного робея под суровым взглядом завхоза, и добавил несколько заискивающим тоном: — Насчет работы.

— Вы — Егор? — строго спросила дама.

— Да.

— Татьяна Георгиевна ждет вас в кабинете, — сказала дама. — Идите за мной. — И она величественно, как линкор, поплыла по коридору. Егор держался в кильватере.

Они поднялись на второй этаж, дама-завхоз довела Егора до нужной двери и первой вошла в кабинет заведующей.

— Татьяна Георгиевна, к вам пришел художник, — услышал задержавшийся в коридоре Егор. Войти он не мог — дверной проем был надежно блокирован дамой-завхозом.

— Пусть заходит, — сказала Татьяна Георгиевна.

Дама-завхоз посторонилась, и Егор вошел.

Кабинет заведующей был невелик, к тому же изрядно загроможден книжными шкафами, на полках которых, вместо книг, были расставлены пухлые папки скоросшивателей; возле окна стоял стол, за столом сидела Татьяна Георгиевна. Впрочем, когда широкая корма линкороподобной дамы-завхоза скрылась за дверью, в кабинете стало попросторнее.

— Добрый день, — сказал Егор.

— Здравствуй, Егор. — Татьяна Георгиевна отложтла в сторону какие-то бумаги, спросила: — Ну что, принес эскизы?

— Вообще-то, это не эскизы, — оговорился Егор, подходя к столу заведующей и раскладывая на нем яркие глянцевые снимки. — Но это даде лучше, чем эскизы, — нагляднее.

— Вот это не подойдет, — сразу же сказала Татьяна Георгиевна, отодвигая в сторону фотографию с изображением Гэндальфа и чудовищного Барлога на мосту Казад-Дум.

— Но почему? — спросил Егор, немного огорчившись. — По-моему, неплохо нарисовано.

— Нарисовано прекрасно, даже слишком, — сказала Татьяна Георгиевна, — поэтому я и отвергла эту картинку. Этот монстр, — она указала на Барлога гладким наманикюренным ногтем, — слишком страшен — дети будут его бояться. Ты, кажется, упускаешь из виду, что будешь рисовать для маленьких детей.

Егор кивнул.

— Понятно.

— И вот эта не подойдет. — Татьяна Георгиевна отвергла картину Пеленнорской битвы. — По той же самой причине.

— Выбирайте, решайте, что для вас подойдет. — Егор горестно вздохнул. — Заказчик всегда прав.

— Вот эта мне нравится. — Татьяна Георгиевна указала на Гэндальфа на вершине башни Ортханк и распростершего над магом крылья Великого Орла Гваихира, Повелителя ветров. Посмотрела-посмотрела и сказала с сомнением: — Хотя она тоже выглядит мрачновато.

— Выбирайте, — повторил Егор смиренно.

— А вот эта, пожалуй, подойдет. — Заведующая выбрала фотографию, где маленькая экспедиция — хоббиты, люди, гном, эльф и маг — брела по снежным склонам Карадраса.

Егор пожал плечами.

— Как скажете.

И еще были сюжеты: фейерверк на дне рождения Бильбо и Фродо — там Гэндальф стоял в окружении изумленных хоббитов, восторженно задравших головы к вечернему небу, где распускались дивные огненные цветы; веселая пирушка в гостях у Тома Бомбадила, где хоббиты и сам гостеприимный хозяин со своей красавицей женой сидели за широким деревянным столом, уставленным разнообразными яствами; совет у Элронда, где в просторном светлом зале эльфийского дворца эльфы и люди, хоббиты и гномы внимали словам Гэндальфа; наконец, самая масштабная картина — коронация Арагорна в крепости Минас Тирит.

Насчет последней картины Егор твердо решил, что делать ее не станет, даже если Татьяне Георгиевне она очень понравится. Он помнил, что то великое множество персонажей рисовали едва ли не все обитатели художественной части общежития, писали с самих себя и со своих друзей и подруг, и длилось это то ли два месяца, то ли три.

Тонкими длинными пальцами Татьяна Георгиевна перетасовала фотографии (она тасовала их как карты), посмотрела на Егора и сказала несколько неуверенно:

— Я даже не знаю, что выбрать — все картинки так хороши. Вот если бы ты предложил что-нибудь попроще, что-нибудь более знакомое и родное…

— Татьяна Георгиевна, мы ведь уже говорили на эту тему, — сказал Егор с упреком.

Заведующая вздохнула:

— Говорили.

— Я немного прошелся по вашему детскому саду и посмотрел на стены, — сказал Егор. — Репка, Колобок и Курочка Ряба — это наше родное, спору нет. Ну а что вы скажете насчет Маугли, Карлсона и Винни-Пуха с компанией?

— Может быть это не вполне наше, но зато хорошо нам знакомое, — возразила Татьяна Георгиевна. — Есть книжки и мультики, и любой малыш знает, кто такой Винни-Пух. А кто знает этих ваших хоббитов?

— В ТЮЗе сейчас спектакль идет, так и называется — Хоббит, или Туда и обратно, — сказал Егор. — Да и книжек Толкина тоже много наиздавали в последнее время.

— Хорошо. — Заведующая сдалась. — Убедил.

Она открыла ящик письменного стола, достала оттуда ключ с картонной бирочкой на проволочном колечке.

— По-моему, надо тебя ознакомить с фронтом работ. Оглядишься, оценишь — может, и посоветуешь сам, как мастер, какая из картинок подойдет наилучшим образом.

— Конечно, — согласился Егор. — Пойдемте.

Татьяна Георгиевна повела Егора снова на первый этаж, попутно делясь своими печалями:

— У нас еще в апреле случилась маленькая катастрофа — прорвало отопительную трубу в группе на втором этаже, и почти всю ночь по стене на первый этаж текла горячая вода, а вода в трубах, сам знаешь, пополам с ржавчиной. Пришлось в этих двух пострадавших группах ремонт делать — линолеум перестилать, стены перекрашивать, потолки заново белить…

Татьяна Георгиевна отперла двустворчатые двери, сделанные из дерева и толстого стекла с орнаментальным рельефным рисунком. У Егора дома на кухне была дверь с таким же стеклом.

— Ну вот, — сказала заведующая, приглашая Егора зайти в группу, — смотри сам.

Егор зашел, огляделся.

Помещение было примерно шесть на десять метров, угловое; две стены, там, где окна, конечно, не в счет, остаются еще две стены, совсем недавно выкрашенные светло-кремовой краской (запах краски еще не вполне выветрился); в высоту стены три метра, но самый верх сантиметров на двадцать побелен, как и потолок, значит, большая стена в двадцать восемь квадратных метров, да стена поменьше в шестнадцать и восемь минус двери, а двери метр восемьдесят на два, итого имеем сорок один квадратный метр и две десятых.

Егор даже слегка вспотел, пока подсчитывал общую площадь отданных под роспись стен.

Сорок один и две десятых — обалдеть! Да еще наверху столько же. Работы даже для двоих более чем. Эх, зря Денис отказался… — И Егор постарался себя успокоить: Ладно, как не раз говорила мне мама: Глаза боятся — руки делают.

— Что скажешь, мастер? — спросила Татьяна Георгиевна.

Егор еще раз окинул взглядом помещение. В углу под окнами стояла тесно сдвинутая миниатюрная мебель — столики и стульчики из фанерок, сделанные будто для тех самых хоббитов, — и больше ничего.

— Стремянка понадобится, — сказал он.

— Стремянка у нас есть, — сказала Татьяна Георгиевна. — Но я имела в виду совсем другое. Какие рисунки ты сам выбрал бы?

— Вы позволите? — Егор потянулся к фотографиям, которые заведующая держала в руках, и выбрал две из общей пачки — фейрверк на дне рождения Бильбо и Фродо и братство кольца на склонах Карадраса. — Я бы порекомендовал вот эти.

Татьяна Георгиевна посмотрела, подумала, что-то про себя решила и согласно кивнула;

— Что же, я не против. Остается только составить договор Для договора мне потребуются паспортные данные — твои и твоего друга. Ты ведь говорил, кажется, что с помощником будешь работать.

— Ага. — Егор достал из кармана рубашки два паспорта и подал их заведующей. — Вот, пожалуйста.

— Какой ты предусмотрительный, — похвалила Татьяна Георгиевна, взяв паспорта.

— Просто опытный, — сказал Егор.

Домой Егор возвращался уже в третьем часу дня. Он торорился, потому что был голоден. Но домой он так и не попал — его перехватили, можно сказать, на самом порге.

Свернув с улицы за угол дома, во двор, Егор сразу приметил стоявший возле подъезда милицейский уазик. Когда Егор подошел поближе, дверца машины со скрипом отворилась, оттуда выбрался милиционер в мундире с погонами старшего лейтенанта и заступил Егору дорогу. Егор остановился.

— Егор Трубников? — осведомился милиционер, холодно взирая из-под козырька фуражки.

— Да-а, — с легким недоумением ответил Егор. — А что?

— Садитесь в машину. — Милиционер коротко дернул подбородком в сторону уазика. — В отделении вас ожидает следователь прокуратуры Копаев, у него к вам есть несколько вопросов.

— Да ну?! — сказал Егор. Подумал, чего бы еще прибавить этакого, но ничего на ум не пришло.

— Садитесь в машину, — повторил милиционер с нажимом. По его виду было понятно, что с ним лучше не спорить.

Местные бабки-пенсионерки, сидя на лавочке возле подъезда, с большим интересом наблюдали за разворачивающимся действом и громко, без всякого стеснения, высказывали предположения, по которым Егора Трубникова забирают в милицию. Предположения их были дикие и ужасные в своей безосоновательности.

— Тихий-то он тихий, да кому надо — всё про него знают, — говорила одна. — Он доллары фальшивые рисует.

— Да нет, он рекетёр, — возражала другая. — С энтих, с лотошников деньги собирает.

— Нет, я точно знаю, — перебила товарок третья. — Он только с виду такой тихий да вежливый, а на самом деле — маньяк. Это он тех двоих зарубил топором, про которых сегодня по телевизору порказывали.

Егора просто смяла подобная безапелляционность. А милиционер слушал и усмехался. Егор стиснул зубы и полез в машину; по большому счету он был человек вполне законопослушный, и слушать невозможную болтовню досужих бабок было выше его сил, уж лучше ответить на несклько вопросов следователя из прокуратуры. Он забрался на заднее сиденье, старший лейтенант сел впереди, захлопнул дверцу и коротко бросил водителю:

— Поехали.

На заасфальтированных городских улицах уазик скакал и громыхал железом, словно на разбитом проселке. Егор трясся на заднем сиденье и беспокойно размышлял.

— И чего я сделал такого? — спросил Егор сам себя. И тут же сам себе ответил: — Ничего.

Мало ли, — зудел тоненький противный голосок внутри, — всякое бывает, как говорится: от сумы да от тюрьмы…

— Но меня-то не в тюрьму везут, — рассудительно возразил Егор своему внутреннему пискле.

Пока, — ехидно прибавил тот.

Егор приказал своему внутреннему голосу заткнуться и постарался думать о чем-нибудь другом, о чем-нибудь приятном, но мысли непослушно возвращались к одному и тому же. Он вспомнил, что некоторые из толкинистов рассказывали на воскресных сходках, что их вызывали в милицию, задавали разные вопросы — что да кто да как. Похоже было, что компетентные органы пытались установить какую-либо связь между двинутыми на Толкине фехтовальщиками на деревянных мечах и серией недавних убийств, произошедших в разных районах города; ходили слухи, будто все жертвы зарублены мечом. И Денис Брагин говорил, что его вызывали к следователю. Егор тогда еще отмахнулся досадливо: мол, милиция, по обыкновению, не знает где искать убийцу и потому хватает всех, кто под руку подвернется. Денис и фамилию следователя называл… не Копаев, нет, совсем другая фамилия… Белов! Впрочем, следователей-то много. Кажедся, теперь пришел черед Егору отвечать на глупые вопросы какого-то неначитанного милиционера.

Он нерешительно протянул руку и коснулся плеча сидевшего впереди старлея. Тот резко обернулся, взглянул на Егора исподлобья.

— Вы не знаете, зачем меня вызывает следователь Копаев? — спросил Егор, быстро отдернув пальцы от милицейсккого погона.

— Не знаю, — сухо ответил старший лейтенант. — Мне приказано доставить к следователю гражданина Трубникова.

Егора поцарапало слово гражданин, хоть и не было в нем ничего неприятного, просто в старых детективах советских времен словом гражданин обращались к преступникам строгие проницательные следователи. Гражданин Трубников, отвечайте на вопрос! Омерзительно. Егор поежился.

— А вы уверены, что я — тот самый Трубников, который нужен следователю Копаеву?

Старший лейтенант достал пухлую записную книжку, раскрыл ее где-то посредине.

— Трубников Егор Борисович, 1970 года рождения, проживает по адресу: улица Володарского, дом 63, квартира 22. Все верно?

— Да.

— Значит, тот самый, — удовлетворенно подытожил милиционер.

Больше они не разговаривали.

В отделении милиции Егор хотел сперва заглянуть в кабинет к экспертам-криминалистам, навести кое-какие справки у Воронина, но старлей-сопровождающий не позволил отклониться от заданного маршрута, препроводил гражданина Трубникова до нужного кабинета и сдал в руки следователя Копаева.

Следователь Копаев разместился в кабинете безвременно скончавшегося следователя Белова. Интерьер кабинета был прост и в чем-то походил на интерьер кабинета заведующей детским садом, в котором Егор был менее получаса назад: в стене, напротив двери, — окно, возле окна — письменный стол, рядом — книжные шкафы с папками скоросшивателей, распухших от бумаг. За столом сидел следователь Копаев, был он рыжий, с зелеными глазами и тонким шерлокхолмсовским носом с горбинкой.

— Старший лейтенант, вы можете идти, — скрипуче, словно у него заржавели голосовые связки, произнес Копаев. — Гражданин Трубников, проходите, садитесь.

Старлей, не сказав ни слова, вышел и плотно прикрыл за собой дверь, а Егор прошел и сел на рассохшийся жесткий деревянный стул, стоявший сбоку от письменного стола. Копаев открыл верхний ящик стола, пошарил там рукой, как будто что-то ища, но ничего не достал и ящик закрыл, затем извлек из внутреннего кармана пиджака потертый блокнот и толстую, в три цвета, авторучку, положил их перед собой.

— Вы — Егор Трубников? — спросил Копаев — для проформы, как видно.

— Да, так меня зовут, — ответил Егор, не слишком удивляясь идиотичности вопроса. Он с профессиональным интересом изучал лицо следователя и думал: Знаю я, кого с тебя можно написать. Вылитый Отто Дерикуль-Сумникс.

— Вы знакомы с Денисом Брагиным? — спросил Копаев, нисколько не озабоченный пристальным вниманием допрашиваемого к своей внешности.

— Да, знаком, — ответил Егор. И попробовал в свою очередь спросить: — А могу я узнать?..

— Вопросы здесь задаю я! — обрубил Копаев.

Такая банальная фраза, штамп, — подумал Егор, сутулясь под тяжелым взглядом следователя, — но действует эффективно — я уже нервничаю.

Он зажал между коленей разом вспотевшие ладони и попытался провести контратаку:

— А если я окажусь отвечать на ваши вопросы?

На этот вопрос Копаев все-таки изволил ответить. Он парировал выпад Егора — произнес скучным голосом, словно читая по бумажке:

— В таком случае я должен вас предупредить, что отказ от дачи показаний, а также дача заведомо ложных показаний, могут повлечь за собой уголовную ответственность.

Егор поморщился, услышав речь, обильно уснащенную канцеляризмами. Однако, предупреждение Копаева кое-что объясняло: Егора вызвали в качестве свидетеля по какому-то делу. Знать бы еще по какому…

Ладно, свидетель так свидетель. Егор уже начал было расслабляться и успокаиваться, как коварный следователь нанес новый удар.

— Где вы находились вчера вечером в период времени с двадцати двух тридцати до ноля тридцати?

Защита у Егора была совсем никудышная.

— У себя дома.

— Кто может это подтвердить? — наступал Копаев.

Опаньки! — лихорадочно подумал Егор. — Он же моим алиби интересуется. Ч-черт! Я свидетель или кто? У свидетелей алиби не спрашивают… А ведь опять кого-то зарубили вчера вечером… Кого?.. Бог мой! Он же про Дениса вопрос задавал… Не может быть! И спросить нельзя, это только усилит его подозрения. Спокойнее — черт! — спокойнее.

Пауза затягивалась. Егор задумчиво скрипел стулом. Копаев, не мигая, пристально смотрел на Егора питоньим взглядом.

— Нет, — ответил Егор наконец, — я был дома один. Вы меня в чем-то подозреваете?

— Вопросы здесь задаю я, — напомнил Копаев. — Почему вы решили, что я вас в чем-то подозреваю?

— Вы же меня про алиби спрашиваете, — сказал Егор. — Разве не так?

— Какой нынче пошел народ юридически подкованный… — Копаев иронически хмыкнул, но тут же посерьезнел. — Правда ли, что вчера днем вы поссорились с Денисом Брагиным?

— Нет, неправда! — возмущенно сказал Егор. — Кто вам такое?..

— Правда ли, что вчера вы дрались с Денисом Брагиным на мечах? — перебил Копаев возмущение Егора следующим вопросом.

Егор ушел в глухую защиту.

— Фехтовали, а не дрались, — поправил он. И добавил: — Мечи были деревянные.

— Вы очень сильно ударили Дениса Брагина по левому плечу, — ровным голосом проговорил Копаев. — Он даже уронил свой меч…

— Черт! — воскликнул Егор. — Я не припомню вас среди нашей тусовки в парке, откуда вы?… А-а, — догадался он, — у вас есть информаторы, сексоты…

Егор постарался произнести последние слова оскорбительно, постарался вложить в них побольше презрения, но Копаева, конечно, этим было не пронять.

— Вы очень сильно ударили Дениса Брагина, и он на вас не рассердился за это?

— Рассердился, — неохотно признал Егор.

— Он рассердился на вас, — продолжал давить Копаев, — но, тем не менее, вы утверждаете, что не ссорились с ним?

— Нет, не ссорились, — упрямо сказал Егор. — И, вообще, я не понимаю цели ваших расспросов. В парке каждое воскресенье собирается довольно много людей, начитавшихся Толкина, на деревянных мечах там рубятся постоянно. Я сам со многими фехтовал и раньше…

— Но еще никого из тех людей не находили потом убитыми, — вставил Копаев и впился змеиными глазами в лицо Егора, отмечая малейшую гримасу.

— О-ох! — только и сказал Егор. То, что было пока лишь догадкой, предположением, которое хотелось прогнать прочь, получило подтверждение, стало страшным фактом. — Денис… — дрогнувшим голосом произнес Егор и, опустив голову, замолчал.

Копаев тоже не проронил ни звука; он ждал.

Егор шумно вдохнул, задержал воздух в легких, медленно выдохнул, потом снова посмотрел на следователя.

— Уж не хотите ли вы сказать, что я убил Дениса Брагина деревянным мечом?

— Зачем же деревянным? — деланно удивился Копаев. — Настоящим.

— Что?! — ошеломленно воскликнул Егор. — Вы это серьезно?

— Смертельно серьезно.

И неизвестно, чем бы все это закончилось, — Егор был уже в таком состоянии, что мог наговорить лишнего. Его спас неожиданно появившийся друг — дверь кабинета распахнулась от энергичного толчка, и на пороге возник старший эксперт-криминалист Воронин, амикус экс махина.

— Марк Анатольевич, — будничным голосом произнес Воронин, — вы позволите сказать пару слов моему другу?

Копаев угрюмо посмотрел на вошедшего, скрипнул стулом, поднялся из-за стола — молча. Подойдя к Воронину, он взял его за локоть и вевел в коридор.

Дверь закрылась.

Егор остался в кабинете один, его била крупная дрожь. Нервы. Он ощутил вдруг, что рубашка на спине и под мышками насквозь мокрая от пота. Да, попал в переплет…

За дверье приглушенно бубнили на два голоса:…просто поговорить по-приятельски…веду следствие…да он же никогда…два трупа, сам должен понимать…не будь ты таким…я работаю…тебе же будет лучше…ладно, не выключай только…само собой…

Снова открылась дверь, вошел Воронин — один, без Копаева.

— Ну ты попал, парень, — сказал он с улыбочкой.

— Я попал?! — Егор приподнялся со стула. — Да я вообще не понимаю, чего от меня добиваются! Уже пытался втолковать это вашему упертому дураку-счледователю — как об стенку горох! А тут еще ты приходишь и начинаешь по-старому…

— Ладно-ладно, сядь, остынь. — Воронин помахал на Егора ладошкой, прошел и сел на место Копаева. — Во-первых, Копаев не наш следователь, он — из прокуратуры. Чуешь разницу? Во-вторых, он, может, и упертый, как ты изволил выразиться, но никак не дурак. А в третьих, не ты ему нужен, так что успокойся.

— Успокоишься тут, как же, — буркнул Егор. — Он тебе в коридоре что-то про два трупа говорил…

— Ты слышал? — удивленно спросил Воронин. — Ты слышал, о чем мы говорили?

— Так, обрывки, — уклончиво ответил Егор. — Надеюсь, Копаев не станет делать из меня убийцу? Он тут намекал бог знает на что…

— Это да, это он любит, — кивнул Воронин, задумчиво глядя на Егора. — Только и убийца ему, в общем-то, не особенно нужен.

— Не понимаю, — сказал Егор. — Кто же тогда ему нужен?

— Я, — сказал Воронин. — Он полагает, что я могу помочь ему получить кое-что.

— Как интересно, — сказал Егор. — И что, ты можешь дать ему это самое кое-что?

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Воронин. — Но это не твоя проблема, а моя.

— Прошу прощения, конечно, но у меня тоже есть проблема, — напомнил Егор. — На меня тут хотят труп моего же друга повесить. И еще один, не знаю даже чей.

Воронин вдруг выдвинул верхний ящик стола, тот самый, в котором прежде шарил Копаев, посмотрел туда, подумал и, ничего не достав, закрыл.

Конспираторы хреновы, — догадался Егор. — Магнитофон прячут, разговоры записывают. Ну и пусть. За мной никакого криминала нет, и записей мне бояться нечего. А на скользкие вопросы я в любом случае отвечать не стал бы.

— Так кого еще убили вчера? — спросил Егор.

— Что? — Воронин вышел из задумчивости не сразу — непрофессионал; Копаев, вот, не отвлекался и в раздумья во время допроса не впадал. — А-а, следователя нашего убили. Белова Александра Андреевича.

Белов, — подумал Егор, — знакомая фамилия. Должно быть, тот самый Белов, который Дениса вызывал. Что же они делали вдвоем в неподходящем месте в неподходящее время? Этот вопрос он оставил при себе.

Воронин снова полез в стол, теперь уже в другой ящик, вынул папку, а из папки — черно-белую фотографию и бросил ее на стол перед Егором.

— Вот, взгляни.

Егор взглянул и тут же пожалел об этом. Мертвое тело Дениса Брагина было на том фотоснимке: обезображенное смертью лицо, грудь, разрубленная наискосок от левого плеча до правого бока…

— Господи ты боже мой, — потрясенно прошептал Егор — Денис был убит точно таким же ударом, какой вчера Арагорн применил против Боромира! — Безумие какое-то.

— О чем это ты? — быстро спросил Воронин.

— Понимаешь, я… — Егор запнулся, вспомнив про спрятанный в ящике письменного стола магнитофон: Черт! Чуть не ляпнул впопыхах. Нельзя говорить, что я вчера провел против Дениса такой же прием. Нельзя!

— Что — ты? — нетерпеливо спросил Воронин.

— По-моему, я узнаю этот удар, — сказал Егор. Он указал пальцем на фотографию, избегая коснуться нее. — Это прием из японского фехтования, называется кэса-гири, монашеский плащ. — Егор уже вполне совладал с собой и заговорил спокойнее, более уверенно, несколько даже отстраненно: — Я читал, что самураи таким ударом разрубали человека надвое, от плеча до пояса. А здесь, видимо, дистанция была слишком велика, удар был нанесен самым кончиком меча…

— Удар, тем не менее, смертельный, — заметил Воронин.

— Да, — согласился Егор.

— А скажи-ка мне, милый друг, откуда ты почерпнул сведения о приемах японского фехтования? — спросил Воронин, хитро щуря глаз. — Ведь ты, насколько мне известно, занимался всерьез шпагою.

— Я и кэн-дзюцу занимался, — сказал Егор. — Правда не так серьезно, по самоучителю. Наверное помнишь, одно время весь город был наводнен такими тощенькими брошюрками: каратэ, кунг-фу, таэквондо, айкидо, кэндо, ну и так далее…

— Припоминаю что-то такое, — кивнул Воронин. — Выходит, ты набрался мудрости из какого-то профанского самоучителя?

— Ну, некоторое рациональное зерно там все же было, — сказал Егор. — Нужно только знать, что выбрать. А у меня кое-какой практический опыт в фехтовании имеется, вот я и выбирал, синтезировал, импровизировал…

— Тоже мне — Миямото Мусаси, — проворчал Воронин. Потрогал ящик стола, но открывать не стал, а вместо этого достал из кармана блокнот — точь-в-точь как у Копаева — и авторучку. — Как, ты сказал, называется этот удар?

— Кэса-гири, — повторил Егор.

Воронин, однако, записал в блокноте что-то другое.

— Посмотри, все верно? — спросил он, показывая блокнот Егору.

Там было написано: Сегодня в шесть у меня дома.

— Да, все верно, — сказал Егор.

Воронин поднялся, пряча в карман блокнот и авторучку.

— Ладно, пойду замолвлю за тебя словечко Копаеву. Думаю, он тебя больше парить не станет, но ты все-таки посиди здесь пока, а то он еще обидится.

И ушел.

Егор, пока ждал возвращения Копаева, подумывал, не открыть ли верхний ящик стола и не испортить ли вредному следователю магнитофонную запись, но решил не заниматься подобными глупостями. И слава богу, что Егор не полез в стол, так как Копаев вернулся очень скоро, а вернувщись, великодушно разрешил гражданину Трубникову идти на все четыре стороны. Гражданин Трубников не преминул воспользоваться предоставившейся возможностью и с большим облегчением покинул негостеприимные стены Кмровского РОВД.

Домой Егор вернулся почти в пять часов вечера. Постоял в прихожей, привалившись спиной к двери и прикрыв глаза. Стоял долго; в голове было пусто, и на душе тоже было пусто.

Потом мысль все-таки появилась — одна, простая: надо бы пожрать чего-нибудь. Желудок отозвался согласным урчанием. Не расшнуровывая, Егор стащил с ног кроссовки и прошлепал на кухню. Сварганить что-нибудь этакое… скоропалительное. Он заглянул в холодильник. Яичницу? Пойдет. Достал три яйца, зажег на плите газ и поставил на огонь небольшую сковородку. Взял одно яйцо, взмахнул ножом — лезвие с хрустом разрубило яичную скорлупу — крак! — и больно ударило по ладони. Ч-черт! Вместе с вязким содержимым яйца на сковородку упала отбитая половинка скорлупы. Черт! Черт! Егор посмотрел на ладонь — пореза не было. Выловил из сковородки скорлупу и бросил в мусорное ведро. Оставшиеся два яйца он разбил аккуратнее, посолил яичницу, вымыл руки и сел на табурет, обхватив колени дрожащими пальцами.

Денис, Денис. — Егор покачивался на табурете, словно впав в транс. — А ведь в парке он пытался что-то такое мне рассказать. Он сказал, что уходит, совсем уходит. И еще он сказал, что посвящен в какую-то тайну. Да. А я не стал его расспрашивать, хотя он, кажется, ждал этого, и, может быть, рассказал бы мне про свой секрет… Но я не спросил… Теперь он мертв, а я ничего не знаю.

Яичница пригорела.

Воронин жил неподалек от Егора, на соседней улице. Минут пять ходьбы, от силы — семь, если совсем не спеша.

Егор вышел из своей квартиры без десяти шесть, спустился с пятого этажа, демонстративно глядя в сторону, миновал лавочку со злоязыкими бабками, пересек двор по диагонали, прошел мимо бетонного забора двухметровой высоты, ограждавшего территорию рынка, и дальше — мимо шеренги ларьков, торгующих жвачкой, шоколадками, сигаретами, крепкими и не очень напитками, пересек проезжую часть улицы и нырнул во второй подъезд девятиэтажного кирпичного дома. На шестой этаж он поднялся лифтом; в лифте пахло табачным дымом, валялись окурки, сожженные пластмассовые кнопки панели управления были заменены негорючими алюминиевыми. К двери квартиры 59 Егор подошел без трех минут шесть, коротко позвонил. Дверь открыл сам Воронин, одет он был по-домашнему: в черные тренировочные штаны с отчетливо наметившимися вздутиями на коленях и светло-серую трикотажную майку с надписью We Are The Champions.

— Заходи, — сказал Воронин.

Егор зашел. Воронин запер дверь.

— Мои в спорткомплекс пошли, на тренажеры, — сказал он. — Мы можем спокойно поговорить. Пошли на кухню.

Пошли на кухню. Кухня в квартире Воронина была раза в два просторнее кухни в однокомнатном жилище Егора — квартира улучшенной планировки, понимаешь. Воронин зажег газ и поставил на огонь приплюснутый японский чайник пожарно-красного цвета с жестяным свистком на коротком обрубке носика. Егор сел на табурет сюоку от кухонного стола, прислонился к прохладной стене спиной и затылком и сказал:

— Знаешь, я тут припомнил кое-что. Вчера, после того, как мы с Денисом…

Голос у него вдруг предательски дрогнул, но Егор быстро восстановил над собой контроль и продолжил:

— В общем, он сказал мне, что уходит, совсем уходит из тусовки толкинистов. Еще сказал, что он теперь — посвященный. Когда я спросил, во что его посвятили, он сказал: в тайну. Ну, я как бы с пониманием покивал и больше не стал его расспрашивать…

Воронин, достававший из кухонного шкафчика чашки, быстро обернулся.

— Посвященный в тайну, говоришь? Он не сказал подробнее, что это за тайна?

— Нет, — покачал головой Егор. — Я же говорю тебе, я не стал его расспрашивать, а он не стал ничего рассказывать.

— Это почти что ничего. — Воронин отвернулся, выключил засвистевший чайник, из заварочного чайника налил в чашки темно- коричневой жидкости, разбавил кипятком и сел за стол. — Сахар, варенье, хлеб, масло — бери сам, чего хочешь. — Себе Воронин сделал сладкий чай, намазал маслом толстый кусок белого хлеба, а масло сверху — еще и крыжовниковым вареньем; поощрил Егора, махая левой рукой: — Давай-давай, действуй.

Егору есть не хотелось; он просто отхлебнул чая и зачерпнул ложечкой варенья. Варенье было густое, как мед, и такое же сладкое, ягоды лопались на языке маленькими зарядами душистого сиропа. И зернышки, мелкие зернышки, которые Егору почему-то очень нравилось давить зубами.

Воронин, быстро разделавшись с первым бутербродом и принимаясь сооружать второй, спросил как бы невзначай:

— Слышал, что в городе говорят про все эти убийства?

— Слышал, — кивнул Егор. — Разное говорят. Одни говорят, что маньяк у нас в городе объявился. Другие — что местные бандитские группировки теперь на своих разборках на мечах рубятся, такой у них нынче метод выяснения отношений…

— Ты, я вижу, настроен скептически, — заметил Воронин.

— Да ну, чушь собачья. — Егор пожал плечами. — Звучит слишком безумно, чтобы воспринимать это всерьез. Мечи, дуэли…

— Это может быть настолько безумным, чтобы оказаться правдой, — сказал Воронин и откусил от бутерброда здоровенный кусок, давая Егору время переварить услышанное. Прожевал и добавил: — Между прочим, триста лет назад дуэль, как способ разрешения конфликтов на личном уровне, была вполне обычным делом.

— Так то триста лет назад, — сказал Егор, начиная догадываться, к чему клонит Воронин, но все еще не желая делать выводы, к которым его настоятельно подталкивали. — Многое, знаешь ли, изменилось за последние триста лет.

— Да неужели? — притворно удивился Воронин. — А тебя не учили, что история развивается по спирали?

— Слышал я, слышал, — сказал Егор. — История повторяется, в первый раз — трагедия, во второй — фарс. Вообще-то, я думал, у нас будет серьезный разговор.

— А разговор у нас совершенно серьезный. — Воронин отлжил в сторону недоеденныйбутерброд, подался вперед, к Егору. — Людей убивают и убивают их мечом — это я тебе как эксперт говорю. По отношению к общему числу убийств, совершенных в нашем городе, эти особенные убийства составляют небольшой процент, но важно не это. Важно то, что твой друг Денис Брагин попал в этот процент.

— К чему ты клонишь? — Егор скрипнул зубами. — Денис не был рэкетиром.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю.

— Де морциус нил низи бене, — мудрено сказал Воронин, бесцельно болтая ложечкой в пустой чашке.

Подумав, Егор спросил:

— А что, следователь ваш, которого вместе с Денисом убили, он был с какой-нибудь бандитской группировкой связан?

— Нет, — коротко ответил Воронин.

Егор принялся рассуждать вслух:

— Ну вот, они — не бандиты и с бандитами не связаны, значит, их убили не на разборке…

— Их убили на дуэли, — сумрачно сказал Воронин, глядя на Егора исподлобья.

— Снова ты про дуэли. — Егор раздраженно повысил голос. — Кто их убил? За что?

— Не ори, — сказал Воронин. — За что их убили — я не знаю. А вот насчет того, кто мог это сделать… — Он помолчал и задал неожиданный вопрос: — Ты магазин Проспект на проспекте Ленина знаешь?

— Знаю, — кивнул Егор. — Там телевизорами торгуют, магнитофонами, кассетами всякими…

— Техника там, заметь, исключительно японского производства, — многозначительно произнес Воронин. — И слышал я, что ребята, которые в том магазине работают, кэн-дзюцу серьезно увлекаются, и кое у кого из них даже мечи настоящие есть.

— Я тоже фехтованием серьезно увлекался, — возразил Егор, — но я же не убил никого.

— Кто знает, — прищурился Воронин, — может, и убил.

— Ну знаешь! — Егор вскочил, едва не опрокинув стол, весь пылая от благородного негодования. — Копаев сегодня меня полдня пытал, теперь ты опять начинаешь то же самое…

— Да сядь ты, сядь. — Воронин сделал успокаивающий жест. — Копаева легко понять, он проводит обычную следственную работу, проверяет версии. Ты фехтованием занимался? Занимался. С жертвой знаком? Знаком. К тому же незадолго до убийства вы с Брагиным прилюдно сражались на деревянных мечах. Вероятно, позже могли продолжить и на настоящих. Простая логическая цепочка. Элементарно, Ватсон!

Егор сел на табурет и удрученно спросил:

— Ты-то, надеюсь, не подозреваешь меня в убийстве Дениса?

— Нет, — сказал Воронин. — Я уже признался тебе в своих подозрениях. Я думаю на тех ребятишек из магазина Проспект, которые играют в самураев. И этот удар кэса-гири сильно укрепляет мои подозрения.

— Но им-то зачем убивать Дениса? — недоуменно спросил Егор. — Тем более зачем им убивать вашего следователя?

Воронин встретил вопрос вопросом, и интонации у него были сердитые:

— Откуда мне знать? Может, ты сам сходишь к ним и спросишь, а? Да если бы у нас была хоть какая-нибудь зацепка, этих доморощенных самураев давно бы взяли в оборот.

— Я думаю, — глубокомысленно изрек Егор, — что в ране должны были остаться микрочастицы металла с лезвия меча. Если извлечь эти микрочастицы, провести соответствующие анализы и сравнить с металлом мечей тех самураев из магазина японской видеотехники…

— Фильмов ты много смотрел, вот что, — усмехнулся Воронин. — Я тебе могу рассказать, какие анализы мы проводим. Задержали тут как-то одного шныря по подозрению в серьезном деле, а у него ножичек при себе был самодельный, ну и оформили ему пока ношение холодного оружия — до дальнейшего выяснения. Ножичек для экспертизы передали нам, а наш молодой коллега, криминалист Самохвалов, сидел днем один — мы с Протасовым были на происшествиях. Сидел он, сидел, и было ему скучно. Нашел он толстую досочку, к стене ее приставил и принялся тем самым ножичком швырять, да и промахнулся, ножичек об стену брякнул, а тот возьми да и сломайся пополам — рукоятка в одном углу лежит, а клинок, натурально, в другом. Тут Самохвалов и обделался — это вещественное доказательство, на основании которого человека задержали. Но если рукоятка с клинком по разным углам лежат, то вещественное доказательство уже и не доказательство вовсе. Я с происшествия приезжаю — Самохвалов сразу ко мне, с лица весь бледный, трясется: так, мол, и так, вещдок раскурочил по недомыслию, что делать? Что делать, что делать — бумагу писать. Короче, сели мы с Самохваловым и стали акт экспертизы составлять, будто при испытаниях данного вещественного доказательства на прочность было применено такое-то усилие, цифру из справочника списали — нож испытание выдержал, но когда была применена сила выше критической — нож сломался. Дата. Подпись. Такая вот экспертиза.

— И прошло? — спросил Егор, сильно впечатленный методами работы отечественных экспертов-криминалистов.

— Конечно, — сказал Воронин.

— А Самохвалову что-нибудь потом за это было?

— Предупредил я его на первый раз.

Воронин потрогал чайник — тот был еще теплый — и предложил:

— Давай еще чайку выпьем.

4

То, что в Датском королевстве не все в порядке с так называемой криминогенной ситуацией, Копаев начал подозревать давно. Одно дело, скажем, когда труп мужчины средних лет с резаными или рублеными ранами находят на кухне малогабаритной квартиры, а кухня — грязная, и посуда на столе грязная, и повсюду пустые бутылки — тут, в общем, все ясно: банальная пьяная поножовщина, случается сплошь и рядом. Совсем другое дело когда, например, под мостом находят тело хорошо одетого молодого мужчины, а головаего лежит в стороне, отделенная от туловища каким-то очень острым предметом. Или другой случай, другой труп — тоже приличного спортивного вида молодой мужчина со сквозной раной в области сердца, нанесенной неким тонким, длинным и острым предметом. Это объяснить гораздо сложнее. Возможно, именно поэтому два последних дела до сих пор числятся нераскрытыми.

Разумеется, в долгой следственной практике Копаева были и другие дела, оставшиеся нераскрытыми, как, например, дело об убийстве одного безработного гражданина, застреленного за рулем собственного БМВ. Но если последний пример легко укладывается в рамки нынешней повседневной жизни с ее бандитами и банкирами, бизнесменами и безработными, то как все-таки быть с человеком, пронзенным насквозь? Чем он мог быть пронзен? каким оружием? Ну, шпагой хотя бы… Шпагой?! Что за бред! У нас не средние века, слава богу, нынче никто не разгуливает по улице со шпагой и не дерется на дуэлях. Или все же дерется?..

Компетентные органы заинтересовались было толкинистами, но, к счастью для последних, быстро выяснили, что ребята там собрались, в основном, наивные; ну, не доиграли в детстве, живут в своем собственном, придуманном мире и к убийствам с применением холодного оружия отношения не меют. Впрочем, на всякий случай, их продолжали проверять время от времени.

Копаев никогда не верил в причастность толкинистов к убийствам. Сама эта мысль казалась ему слишком поверхностной, слишком мелкой. Однако, если пойти чуть дальше, если копнуть чуть глубже, то можно было предположить кое-что поинтересней. Если на виду у всего города существует общество любителей Толкина, члены которого наряжаются эльфами, гномами, хоббитами или орками и сражаются на деревянных мечах, то почему бы не допустить существование тайного общества любителей, скажем, Александра Дюма, члены которого наряжаются мушкетерами и дерутся настоящими шпагами на настоящих дуэлях. Безумно? Да, очень. Но эта мысль засела в мозгу Копаева, как заноза. И чем дальше, тем больше накапливалось фактов, косвенно подтверждающих эту сумасшедшую гипотезу.

У Марка Анатольевича Копаева не было никаких особенных талантов за исключением одного — он всегда точно знал, чего хочет, и он был достаточно терпеливым и упорным (настырным, сказали бы некоторое) чтобы добиваться желаемого. Копаев начал трудную и кропотливую работу по сбору и отсортировыванию информации по убийствам и ранениям с применением холодного оружия. Он стал составлять собственную картотеку, руководствуясь вполне определенными критериями. Так, например, Копаев не стал включать в свой архив смерти убийство в дачном поселке, когда жертве раскроили череп топором, и окровавленное орудие убийства было найдено на месте преступления. Но он включил в картотеку с виду похожее убийство — жертве также раскроили череп, однако орудие убийства не было обнаружено, вдобавок на левом предплечье жертвы были замечены свежие, полученные непосредственно перед смертью кровоподтеки. Копаев, дав волю фантазии, вообразил себе картину произошедшего, согласующуюся с его теорией: двое сражались тяжелыми мечами, прикрываясь щитами от ударов противника, и один другого победил-таки, забрал трофеи и ушел.

Естесвенно, все свои изыскания Копаев держал в строжайшем секрете ото всех. Он понимал, что уже зашел достаточно далеко по дороге из желтого кирпича, дороге, ведущей в сторону от обычной жизни, и если его затея, не дай бог, раскроется — психушки не миновать. Но он уже не мог остановиться.

Составив картотеку из жертв, павших от холодной стали, Копаев продолжил сбор информации. Он стал потихоньку выяснять круг общения погибших: родственники, знакомые, коллеги; кто с кем и как. Когда Копаев принялся сопоставлять накопленные данные, ему открылась одна весьма любопытная особенность — по кругу знакомств жертвы достаточно четко сводились в семь групп. Вот так, скажи мне, кто твой друг…Некоторые из погибших действительно имели криминальные связи, чем вроде бы подтверждались слухи о новом способе бандитских разборок. Но были и такие, кто перед законом был чист как младенец — например, преподаватель английского языка из политеха или хирург из Соловьевской больницы.

Поделить жертв дуэлей на группы было только половиной дела, даже меньшей частью дела. Сложнее было определиться со знакомыми погибших — кто в курсе, а кто нет. Вот возьмем хотя бы гражданина Рыжова В.И., 1960 года рождения, работавшего экспедитором в ТОО Книжная лавка и являвшегося соучредителем данного предприятия. Допустим, его действительно пронзили шпагой на дуэли. Кто это сделал? Другой же соучредитель и совладелец ТОО Книжная лавка Третьяков А.Б.? У него железное алиби. Но это ладно, нет ничего сомнительнее хорошего крепкого алиби. Впрочем, Третьяков А.Б. действительно мог ничего не знать о теневой стороне жизни своего компаньона. И если спросить его о дуэлях напрямик, что он ответит, ничего о них не зная? А если у него есть свои скелеты в шкафу, то он тем более ничего не скажет. Спрашивай не спрашивай — результат один и тот же. Как же тогда отделить козлищ от агнцев? Как?

Среди многих имен, занесенных в картотеку, было одно, особенно привлекавшее внимание Копаева — Ерофеев Виктор Борисович, тренер секции фехтования при спорткомплексе моторного завода. С некоторых пор тренер Ерофеев учил управляться со шпагой любого, кто имел для этого желание и средства. И Копаев пошел в ученики к учителю фехтования; он рассчитывал, что позанимается у Ерофеева немножко, вызовет как-нибудь на душевный разговор и быстренько выяснит все, что нужно.

Не тут-то было.

Ерофеев оказался несловоохотливым собеседником и строгим учителем. По поводу тайных меченосцев Копаеву ничего выведать не удалось, разве только то, что некоторые из проходящих в артотеке по списку жертв наведывались к Ерофееву брать уроки, но долго не выдерживали (наверное, потому и погибли). А Копаев фехтованем увлекся и научился довольно сносно владеть шпагой. Кажется, именно тогда у него возникла мысль о присоединении к одной из наиболее влиятельных групп тайных меченосцев, членами коей являлись некоторые очень значительные и влиятельные в городе люди. (Копаев подозревал, что даже уважаемый мэр Вершинин имеет к этому самое непосредственное отношение.) С наставником Ерофеевым Копаев говорить на эту тему не решился. Оставался еще один человек, более-менее знакомый, на которого Копаев и пытался воздействовать, — старший эксперт-криминалист Воронин. Насчет Воронина Копаев был почти уверен, но только почти, и поэтому он остерегался говорить в открытую, только намеками. Воронин же как будто не понимал, о чем идет речь, или просто старательно делал вид, что не понимает. Это продолжалось уже довольно долго, но Копаев был терпелив, он умел добиваться своего.

Знал бы он, чего добивается!..

5

Дворжецкий ждал. Он стоял на улице, небрежно облокотившись на кирпичную, нештукатуренную и некрашенную стену морга и смолил свой любимый Беломорканал. У него было странное пристрастие к дешевому куреву — как и у значительной части медиков. Но его клиенты не возражали против папирос, им было все равно. Ведь Дворжецкий был не врачом, он был патологоанатомом.

Вечер был тихий, звездный; щербатая рожица Луны улыбалась во всю свою щербатую ширь. Было слышно, как зло зудели голодные комары, но близко не подлетали — видно, папиросный дым их отпугивал. Не все вред от табака, есть и польза.

Дворжецкий докурил папиросу и бросил окурок в урну, посмотрел на светящиеся стрелки часов и недовольно проворчал:

— Опаздывают.

Комары запели ближе, их была целая стая — маленьких кровожадных тварей. Дворжецкий прихлопнул одного, самого нахального, у себя на щеке и совсем уж собрался вернуться в помещение, где никто не кусался, но тут вблизи загудел автомобильный двигатель — знакомый милицейский уазик резво подкатил к дверям морга и остановился правым боком к патологоанатому. Захлопали дверцы, первым к Дворжецкому подошел Воронин.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Ну-ну, — скептически отозвался Дворжецкий и прихлопнул еще одного комара, на этот раз у себя на лысом темени.

Сзади, с другой стороны автомашины, тоже кто-то вылез, обошел 2уазик и показался Дворжецкому на глаза. Ерофеев. Учитель фехтования открыл правую заднюю дверцу машины и подхватил на руки выпавший с сиденья большой шуршащий пластиковый мешок, закряхтел:

— Помогите — не удержу ведь.

Воронин поспешно пришел ему на помощь, а Дворжецкий, почесав свою докторскую бородку, удивленно спросил:

— Вы что же, так его и везли — сидя?

— Ага — сидя, — пропыхтел Воронин. — У нас ведь не катафалк.

— Двери открой, — сказал Ерофеев Дворжецкому. — Не всю же ночь так стоять.

Дворжецкий открыл двери в морг. Воронин с Ерофеевым занесли большой черный мешок внутрь и взвалили его на свободный стол.

— Груз доставлен, — сказал Воронин, отдуваясь. — И чего это он такой тяжелый?

— Они все тяжелые, — сказал Дворжецкий. Посмотрел на Ерофеева. — Кто это такой?

— Да этот, из мушкетеров, — сказал учитель фехтования. — Де Тревиль.

— Де Тревиль? — Дворжецкий снова задумчиво почесал бородку. — Я думал, будет сам д*Артаньян.

— Д*Артаньян достаточно хитер, чтобы избегать дуэли с нашим мастером клинка, — сказал Воронин. — А Де Тревиль оказался достаточно глуп, чтобы позариться на меч Бенедикта.

— Так ему был нужен меч? — резко спросил Дворжецкий, и глаза его грозно сверкнули.

— Да, — коротко ответил Ерофеев.

— Интере-есно, — задумчиво протянул Дворжецкий. — И мушкетеры, выходит, туда же…

— Эй, док, — окликнул его Воронин. — Какое будет заключение?

— Что? А-а, да…

Дворжецкий подошел к столу, расстегнул молнию на мешке, мельком взглянул на тело и, обернувшись, спросил у Ерофеева:

— В сердце?

— В сердце, — подтвердил мастер клинка.

— Что ж, — сказал Дворжецкий, повернувшись к Воронину, — вот тебе предварительное заключение: скоропостижная смерть в результате… хм… обширного инфаркта миокарда.

— Инфаркт, значит. Понятно, — сказал Воронин и заторопился уходить. — Ну все, мне пора — я ведь все-таки на дежурстве…

Воронин ушел; Ерофеев остался.

— Послушай, Бенедикт, — обратился к нему Дворжецкий, — Корвин говорил мне, что на него некто Копаев сильно наседает, желает приобщиться. Ты ведь Копаева тренировал, что про него можешь сказать?

— Тренировал, верно, — ответил учитель фехтования медленно. — Но психолог из меня, прямо скажем, — хреновый. Наверняка одно могу сказать: фехтует Копаев, пожалуй, получше Воронина. Воронин ведь — человек увлекающийся, импульсивный. Копаев — наоборот, более собранный, сосредоточенный. Он, вообще, человек целеустремленный.

Дворжецкий выслушал мнение Ерофеева с большим вниманием, огладил бородку и улыбнулся — совсем как добрый доктор Айболит:

— Ну вот, а говоришь — не психолог.

6

Ленька пришел без пятнадцати десять — по Европе-плюс как раз пошел третий за час рекламный блок. Егор, рекламу ненавидевший органически, уьавил звук приемника до минимума, и в этот момент в прихожей брякнул дверной звонок. Егор пошел открывать дверь.

— Привет, — сказал Ленька, слегка запыхавшийся после подъема по лестнице. — Я не опоздал?

— Не-а, — ответил Егор. — Ты пришел даже чуть раньшеЮ, чем я предполагал. Можешь ведь, когда захочешь.

— Когда захочу — могу, — согласился Ленька. — Много берем с собой? Могу помочь донести что-нибудь, лишь бы не очень тяжелое.

— Держи. — Егор протянул ему пару отточенных простых карандашей. — Сегодня займемся разметкой.

— О! Кохинур, — сказал Ленька, вертя карандаши в пальцах. И, как что-то малозначащее, пустил вскользь: — Я сказал Ленке, где ты живешь.

Егор хлопнул дверью чуть сильнее, чем обычно, и обернулся к товарищу.

— Зачем?

— Затем, что она спросила, — резковато ответил Ленька, сделав вид, что не уловил истинного смысла вопроса. Но Егор понял, что Ленька прекрасно все уловил и только прикидывается таким толстокожим, он просто не хочет отвечать — ну и бог с ним, не стоит нажимать на парня.

— Прекрасные граффити у вас на стенах, — заметил Ленька, остановившись ненадолго возле портрета Курта Кобейна и надписи Nirvana — now and forever. — Не ты руку приложил?

— Не я, — сказал Егор.

— Да, я и сам вижу — почерк не твой, — сказал Ленька. — Но у того парня, который это на стене нацарапал, определенно есть талант шрифтовика. Ты только посмотри — какие буквы!

— Таланта портретиста у него нету, — сказал Егор без интереса к буквам, он мимо этих надписей ходил десять раз на дню. — Если бы Кобейну довелось увидеть это свое изображение — он бы застрелился.

— Не кощунствуй, — сказал Ленька и потыкал пальцем в надпись. — Перечитай лучше, что здесь начертано.

— Аминь, — сказал Егор.

Они спустились на пролет ниже.

— Дениса Брагина убили, слышал? — спросил Ленька.

— Слышал, — коротко ответил Егор. У него не было никакого желания распространяться про свой визит в милицию и про беседу со следователем Копаевым.

— Похороны завтра, в одиннадцать, — сказал Ленька. — Придешь?

— Конечно, — сказал Егор. — Как я могу не прийти?

Они вышли на улицу. На лавочке возле подъезда сидели дежурно-обязательные бабки и приветливо улыбались Егору, словно и не они вчера говорили всякие ужасные вещи, пока милиционер пытался усадить его в уазик. Егор с бабками демонстративно не поздоровался.

— В какую сторону идем? — поинтересовался Ленька. — Или, может быть, поедем? Вообще, далеко до этого самого детского сада?

— Нет, недалеко, — ответил Егор. — Пешком дойдем минут за десять.

Но шли они не десять минут, и даже не пятнадцать. Свернули за угол и пошли по улице Свердлова — мимо стадиона, где в последнее время концерты рок-групп происходили гораздо чаще спортивных мероприятий, мимо рынка, который становился все больше похожим на восточный базар — и набором товаров и контингентом продавцов, далее — тихими дворами, где сплошь и рядом у подъездов ветхих хрущоб стояли новенькие блестящие иномарки. Ленька плелся нога за ногу, попрекая Егора тем, что тот выбрал себе для жилья такой неудачный квартал, мимо которого ходят все виды городского транспорта, но остановок поблизости нет.

— Кончай ныть, пришли уже, — сказал Егор.

— Слушай, как она с ними управляется? — подивился Ленька, с интересом глядя сквозь металлическую решетку забора на молодую симпатичную воспитательницу, выгуливающую целую ораву пестрой суматошной малышни. Ничто не ускользало от ее бдительного ока: Кирилл, Кирилл Новиков, перестань толкаться с Павликом! Вадик, отдай Свете ее совок и ведерко! Сережа Смирнов и Миша Охоткин! Не заходите на клумбу! — мальчишкам, разумеется, доставалось гораздо больше замечаний, чем девочкам.

Егор пожал плечами.

— Главное — опыт. Помню, я как-то в пионерлагерь вожатым ездил. Сначала мой отряд меня чуть с ума не свел, потом — ничего, я с ними справился.

— Никогда не ходил в детский сад летом, — признался Ленька. — Родители всегда отвозили меня на лето в деревню, к дедушке с бабушкой. Я даже думал, что детский сад в это время закрывается на каникулы.

— А я и летом ходил в детский сад, — сказал Егор задумчиво. — Летом детей, конечно, меньше, но детский сад все равно работает — не у всех ведь есть дедушки и бабушки.

Линкороподобная дама-завхоз была на рейде в коридоре первого этажа.

— Молодые люди, подойдите к Татьяне Георгиевне, — произнесла она, подплыв к Егору и Леньке. — Вы должны подписать договор. — И сама же повела обоих в кабинет заведующей, а то вдруг эти легкомысленные художники уклонятся от подписания документа и возьмутся за работу без соответствующих на то полномочий.

Как и накануне, Татьяна Георгиевна сидела за письменным столом, и на столе по-прежнему было много бумаг.

— Доброе утро, — сказал Егор.

— Здравствуйте, — сказал Ленька.

— Здравствуй, Егор. Здравствуй, Леонид. Договор пришли подписать? — Татьяна Георгиевна безошибочно нашла среди вороха бумаг три нужных листа. — Вот он. Ознакомьтесь и подпишите — там внизу, все три экземпляра. Копии оставьте себе. Наш бухгалтер уже составил ведомость, но деньги мы еще не получили, так что аванс мы вам выплатим дня через два, а остальное — по завершению работ.

Ленька очень обрадовался, услышав про аванс. Цапнул договор вперед старшего, посмотрел на сумму гонорара, заулыбался и подмигнул Егору — здорово!

Егор легонько пихнул его в бок и сказал:

— Дай сюда.

Ленька послушно отдал бумаги. Егор быстро пробежал документ глазами — все было так, как обговаривали устно. Он взял ручку со стола заведующей и расписался внизу, там, где сояла чернильная галочка. После этого передал бумаги Леньке, чтобы тот расписался тоже.

— Что же, с формальностями мы покончили — пора приступать к работе, — сказал Егор, пряча в задний карман джинсов сложенную вчетверо копию договора. — Татьяна Георгиевна, верните мне, пожалуйста, те фотографии, что я принес вам вчера вместо эскизов.

— Все? — Заведующая достала из ящика стола желтый пакет.

— Пока только две. — Егор выбрал из общей пачки нужные снимки. — Те, что вы одобрили.

— Я распорядилась, чтобы в группу принесли стремянку и краски с кистями, — сказала Татьяна Георгиевна. — Кисти и краски вряд ли понадобятся вам сегодня, но вы посмотрите, что там есть, и скажите, что вам еще потребуется для работы.

— Хорошо, — кивнул Егор.

— Вы — самый лучший клиент, с которым мне приходилось работать, — проникновенно сказал Ленька. Он был очень доволен, не то что доволен — восхищен суммой проставленного в договоре гонорара.

— Постарайтесь, ребята, — попросила Татьяна Георгиевна, — и тогда я скажу, что вы — самые лучшие художники из всех, с которыми мне приходилось иметь дело.

— Мы вас не подведем, — горячо заверил Ленька. — Мы…

Егор снова пихнул его в бок.

— Пошли.

В группе, в ближайшем от двери углу, стояла легкая алюминиевая стремянка. Возле стремянки, на расстеленной старой газете было разложено около полудюжины разнокалиберных кистей, и стояло около десятка разновеликих банок с красками — кое-чем из этого набора явно пользовались и раньше.

Ленька отколупнул крышку банки с белой краской, посмотрел, понюхал.

— Водоэмульсионка, — сказал он, морща нос. — Кистей не напасешься. Водоэмульсионка щетину жрет, как зверь.

— Кистей нам дадут сколько потребуется, — сказал Егор.

— А в запас не дадут? — тут же спросил Ленька.

— Ну ты и жлоб, — покачал головой Егор. — На те деньги, что нам заплатят, ты можешь себе вагон кистей купить, и еще на карандаши останется. Кстати, о карандашах — дай-ка мне один.

— Держи. — Ленька вручил Егору его же собственный карандаш, сопроводив словами: — Для друга — ничего не жалко.

— Премного благодарны-с, — поклонился Егор. Вышел на середину комнаты, посмотрел на одну стену, на другую…

— Чур, эта моя, — быстро сказал Ленька, подскакивая к меньшей по площади стене.

— Лентяй, — укоризненно сказал Егор, вздохнул и отдал помощничку фотографию с экспедицией хранителей Кольца на склонах Карадраса.. — Вот, это тебе. А я начну там. — Он показал на большую стену. — Но учти, мне все равно понадобится твоя помощь.

— Всегда готов оказать поддержку — моральную, — сказал Ленька, весело скаля зубы. И прибавил с завываниями: — Да пребудет с тобой Сила, Люк!

— Трепло, — буркнул Егор.

С фотографией в руке он отошел к окну, чтобы окинуть взглядом сразу всю стену и определиться с масштабом и общей композицией. Та стена, с оригинальной росписью, была на полметра ниже и в полтора раза короче — предется кое-что изменить, кое-что добавить.

Глаза боятся — руки делают, — напомнил себе Егор мамину поговорку, решительно подошел к стене и провел первую линию…

Они работали час, другой — без лишних слов, сосредоточенно, как рисуют на экзамене. На голых стенах проступали карандашные контуры человеческих (эльфийских, хоббитских…) фигур, очертания предметов.

Детишек привели с прогулки, накормили обедом и уложили спать — в детском саду начался тихий час.

Зашла Татьяна Георгиевна. Художники приостановили работу.

— Что? — спросил Егор.

— Пора обедать, — сказала Татьяна Георгиевна заботливым нянечкиным голосом. — У нас на кухне есть маленькая столовая для воспитателей, там для вас двоих накрыли стол. Меню у нас детское, но и воспитатели тем же самым питаются, так что и для вас, я полагаю, наша еда подойдет. Давайте, быстро мойте руки — и за стол.

Ленька вопросительно посмотрел на Егора, он был не прочь попробовать детское меню.

Егор замялся, чувствуя себя неловко.

— Ну, не знаю. А мы детей ваших не объедим?

И тут же, по вмиг изменившемуся лицу заведующей, понял, что сморозил глупость.

— Дурак, — сказала Татьяна Георгиевна, укоризненно качая головой. — Большой, а дурак. Все дети у нас накормлены и спят. Нет здесь ни пасынков, ни падчериц — голодных и несчастных, у которых злые тетки отобрали обед, чтобы пришлых дядек накормить.

— Прошу прощения. — Егор покаянно опустил голову

— Если стесняетесь прийти на кухню, то я попрошу кого-нибудь из нянечек принести обед вам прямо сюда, — предложила Татьяна Георгиевна.

— Нет, не нужно, — сказал Егор, все еще красный от смущения. — Мы сами придем.

Как и предупреждала Татьяна Георгиевна, меню было детское: суп молочный рисовый, картофельное пюре с котлеткой, творожная запеканка с изюмом и компот из сухофруктов.

— Нравится мне здесь работать, — доверительно сообщил Ленька Егору, хлебая суп молочный рисовый. — Очень даже нравится. Помнишь, мы с тобой в прошлом году пельменную расписывали, так там нас с тобой бесплатно не кормили. Эх, хорошо вернуться в детство!

— Только не впадай в детство насовсем, — хмуро сказал Егор.

После обеда работа разладилась. Ленька заявил, что на него местная детская атмосфера действует соответствующим образом — расслабляюще то есть, карандаш из рук выпадает, зевается беспрестанно и, вообще, тихий час же. И он нахально завалился дремать прямо на подоконнике.

— Л-лентяй, — процедил Егор сквозь зубы, сам пытаясь сдержать сводящий скулы зевок. Не сдержал. И в самом деле что-о в сон клонит. Промаявшись с полчаса, Егор сдался — работа не шла, не шла, и все тут.

— Ладно, хорош на сегодня, — сказал он разлегшемуся на подоконнике Леньке. — Пошли восвояси. Завтра продолжим.

— Завтра же похороны, — напомнил Ленька.

— Верно, — спохватился Егор. — Надо Татьяну Георгиевну предупредить, что завтра мы не придем.

Заведующую они нашли в кабинете.

— Есть вопросы по работе? — спросила она.

— Да, в общем, — сказал Егор. — На сегодня мы закончили, а вот завтра… Татьяна Георгиевна, тут вот какое дело… завтра похороны нашего друга — мы учились вместе — так что я не знаю…

— Похороны? — переспросила Татьяна Георгиевна. — Дениса Брагина?

— Да, — кивнул Егор, удивившись про себя: Откуда она знает?.. А-а, мало ли…

— Что же, понятно, — сказала Татьяна Георгиевна. — Тогда — до послезавтра.

— До свидания, — сказали Егор и Ленька в один голос.

— До свидания, Егор. До свидания, Леонид.

Выйдя из детского сада, Ленька решительно направился в сторону троллейбусной остановки. Егор молча шагал рядом, глубоко погрузившись в свои мысли.

— Ты разве не домой сейчас? — спросил Ленька.

— Что? — не сразу отреагировал Егор. — Н-нет. Надо зайти в одно место…

В связи с упоминанием о похоронах Дениса Брагина Егор вспомнил о высказанных Ворониным подозрениях в отношении продавцов из магазина Проспект. Егор в том магазине бывал нечасто, тамошних продавцов никогда особенно не разглядывал — прежде в первую очередь его интересовали видеокассеты и компакт-диски. Но теперь его заинтересовали именно продавцы. Надо бы посмотреть на этих доморощенных самураев…

«ПРОСПЕКТ. Аудио-видео салон» — вывеска была чересчур претенциозная для такой тесной лавочки. Раньше здесь, кажется, помещалась мужская парикмахерская на два кресла. Теперь, вот, магазин. Стеклянные витрины, составленные углом, отгораживали совсем уж крохотное пространство для посетителей — пятачок, меньше кухни в квартире Егора. Ассортимент в магазине тоже был не шибко выдающийся: десяток магнитофонов, десяток видеомагнитофонов, десяток телевизоров, пяток музыкальных мини-центров, игровые приставки и всякая мелочь вроде кассет, картриджей и батареек. Все — made in Japan, Воронин был прав.

Четверо посетителей на пяти квадратных метрах — это такая толпа. Парень в очках ссутулился над витриной, едва не пишет носом по стеклу, читая названия фильмов на коробках видеокассет. Мальчишка лет десяти рассматривает картриджи Супернинтендо. Супружеская чета средних лет и среднего достатка покупают видеоплэйер «Панасоник».

Егор с трудом протиснулся поближе к прилавку, якобы посмотреть на выставленную на стеллаже электронику, но смотрел он больше на продавцов.

Их трое. Один, высокий, с длинными темными волосами, собранными на затылке в узел а-ля Стивен Сигал, за кассой пересчитывает толстые рыхлые пачки денег. Второй ростом пониже, но пошире в плечах, упаковывает купленный счастливыми супругами видеоплэйер в коробку. Третий, стриженный почти под ноль, плотный и здоровый, как бык, смотрит по телевизору Месть ниндзя и лениво жует резинку, происходящее в магазине его как будто и не касается.

Если Воронин прав в своих подозрениях, то один из этих троих — убийца Дениса, — подумал Егор, переводя взгляд с одного продавца на другого, на третьего. — Но вот который из них? Который?

Длинноволосый парень у кассы, словно услышав мысленный вопрос Егора, поднял глаза — и вздрогнул. Егор даже оглянулся — за его спиной стоял десятилетний мальчишка, но продавец выпучил глаза так, словно явился ему призрак старика костлявого, обагренного кровью.

Да на меня же он вылупился! — сообразил Егор. — Точно, на меня. Вот только как он может знать меня в лицо, если его лицо мне незнакомо?..

А продавец уже опять опустил глаза и пробормотал, теребя в руках деньги:

— Черт, сбился. Придется пересчитывать.

Но теперь двое его приятелей смотрели на Егора очень пристально, и в перекрестьи их цепких взглядов он ощутил угрозу. Егор попятился к двери и поспешно выскочил из магазина.

Прав был Воронин, прав!

Егор шел домой со свежим, мягким батоном. Батон он купил еще горячим, не удержался, тут же отломил хрустящую корочку и съел. Вот сейчас придем, чайку согреем, бутербродов…

На скамейке возле подъезда сидела девушка, одетая в джинсовую юбку и белую блузку; склонив голову, она читала книгу в яркой глянцевой обложке, длинные светлые волосы почти скрывали ее лицо. Тем не менее Егор узнал ее сразу. Он подошел ближе, остановился возле скамейки и хозяйски осведомился:

— Давно сидишь?

Лена закрыла книгу, снизу вверх взглянула на Егора сквозь русую челку.

— Нет, не очень.

— Значит — давно, — сказал Егор и распахнул дверь подъезда. — Пр-рошу!

Лена убрала книжку в сумочку, встала, одернула юбку и последовала за Егором с покорным и одновременно гордым видом. Пока они поднимались на пятый этаж, никто не проронил ни слова. Оба ощущали примерно одно и то же — как будто есть между ними нечто хрупкое. И, опасаясь нарушить это, — молчали. Словно с обоими такое было в первый раз.

Впрочем, такое — именно в первый.

В квартире Егор кое-как превозмог неловкость, проводил Лену на кухню и предложил садиться на любой из трех табуретов. Сам же занялся приготовлением чая и бутербродов. Он зажег на плите газ и поставил на огонь чайник, нарезал батон, затем достал из холодильника колбасу и, отвалив два толстых ломтя, соорудил пару больших, по-мужицки щедрых, бутербродов. Лена сидела, выпрямив спину и сложив руки на коленях, молча наблюдала, как Егор со всем управляется. А он достал из кухонного шкафчика коробку с английским чаем в пакетиках, две большие керамические кружки и опустил в каждую кружку по пакетику на нитке. Чайник наконец зашумел, запел, забурлил. Егор выключил газ, прихватил горячую ручку чайника через полотенце и напузырил в кружки на две трети белого кипятку — по кухне немедленно начала распространяться волна чайного аромата.

— Просто, но вкусно, — сказал Егор, подавая Лене бутерброд на тарелочке. Снял крышку с сахарницы и вместе с чайной ложечкой придвинул поближе к гостье. — Сахар по вкусу. Если слишком горячо — можно разбавить, — Он взялся за кувшинчик с холодной водой.

— Лучше разбавить, — сказала Лена.

Егор долил холодной водой ее кружку и, заодно, — свою.

— Спасибо. — Лена уже вполне освоилась и держалась нисколько не скованно, словно ходила в гости к Егору каждый день. Она положила в чай сахару, поддела ложечкой чайный пакетик и, обмотав его ниткой, выжала досуха; потом взяла сооруженный Егором огромный бутерброд и принялась откусывать от него понемногу и запивать маленькими неслышными глоточками чая.

У Егора такого изящества не получалось, да он не особенно и старался — он был дома и сам себе хозяин — заглотил бутерброд в два счета и чай пил с паровозным шумом.

— Еще бутерброд? — предложил Егор, когда Лена проглотила последний кусочек.

— Нет, спасибо.

— Пожалуйста. Ты поброди пока по квартире, а я посуду быстро сполосну.

— Помощь не нужна?

— Я и сам могу справиться с этой ужасно тяжелой работой.

Егор сгрузил в мойку кружки, ложки, тарелку; открывая горячую воду, услышал, как Лена скрипнула дверью ванной комнаты: Черт! Там же… А-а, пускай, — быстро вымыл посуду и расставил на решетке для просушки.

Лена уже была в комнате. Она стояла возле книжного шкафа, настежь распахнув его стеклянные дверцы, и водила пальчиком по корешкам книг, едва их касаясь, — Стругацкие, Лем, Борхес, Кастанеда, Желязны и, конечно, Толкин.

Егор остановился в дверном проеме, привалившись плечом к косяку. Он ничего не сказал, просто смотрел. Лена закрыла книжный шкаф и спросила, не оборачиваясь:

— Это твоя собственная квартира?

— Ага, — сказал Егор.

— Ты, наверное, хорошо зарабатываешь?

Егор усмехнулся.

— Не настолько хорошо, как ты думаешь. На квартиру мне полжизни нужно было бы работать. Мне отец сделал такой щедрый подарок на позапрошлый день рождения.

Лена обернулась.

— Так это твой отец хорошо зарабатывает? Наверное, он очень богатый человек. Как Джордж Сорос.

Егор усмехнулся еще раз.

— Как Смок Белью, скорее.

— Он золотоискатель? Как интересно.

— Ужасно интересно, — сказал Егор хмуро. Он не стал объяснять гостье, что из-за этого проклятого золота родители его развелись, а сам он ушел из дома в общежитие.

Лена перешла к полке, на которой стояли компакт-диски, немалая егорова фонотека. Егор тратил на музыку до половины заработка и коллекцией своей был очень горд.

— Как их много, — сказала Лена.

Егор подошел ближе.

— Что хочешь послушать?

— Стинга, — сказала Лена.

— Стинга? Пожалуйста. — Егору и самому Стинг очень нравился, он его песни знал чуть ли не наизусть и выбирал недолго — потянул с полки альбом…nothing like the sun и пустил, не без умысла, с седьмой дорожки — We`ll be together.

Егор увидел, как Лена улыбнулась — похоже, тонкий намек был ею прекрасно понят и даже, кажется, одобрен. Прекрасно. Он продолжил свою игру.

— Знаешь, я с детства мечтал научиться играть на пианино. Ты можешь меня научить?

Что-то промелькнуло у нее в глазах, что-то очень волнующее. Она подошла вплотную, шепнула:

— Посмотрим, насколько музыкальны твои пальчики…

7

Восемь часов вечера. Магазин Проспект уже закрылся, но продавцы не разошлись по домам — все трое остались в магазине. Крепыш с бычьей шеей все так же жует резинку и смотрит телевизор, теперь Самоволку. Другой продавец сидит на стуле рядом с входом в подсобку и задумчиво вертит надетую на палец металлическую пластину, похожую на многолучевую звездочку с острыми, как у бритвы, краями. Третий, тот самый длинноволосый, обеспокоенный недавним визитом Егора Трубникова, нервно расхаживает вдоль стеклянных витрин.

— Зачем он приходил? Зачем? — Он останавливается напротив товарища, забавляющегося с сюрикеном.

Тот перестает крутить свою смертоносную игрушку, поднимет глаза и флегматично отвечает:

— А мне почем знать?

— Если он приходил сюда, то, наверное, он знает, — высказывает предположение длинноволосый. — Знает!

— Может, и знает, — говорит товарищ. — А может, и нет.

— Но как он узнал? — вопрошает длинноволосый.

— А мне почем знать? — повторяет товарищ.

— Что же делать? Что же делать? — нервничает длинноволосый.

— Позвони мэнкё, — советует товарищ с сюрикеном. — Может быть мэнкё утешит тебя чем-нибудь.

— А это мысль! — восклицает длинноволосый и берется за телефон.

— Алло, мэнкё? Я не побеспокоил вас?

— Я медитировал.

— Простите, что я помешал вам, мэнкё.

— Ты не помешал.

— А? Ага, ладно. Понимаете, мэнкё, художник, тот, другой, которого вы тоже показывали нам, он сегодня приходил сюда…

— Да, я знаю.

— Знаете?! Откуда?

Тихий смех в телефонной трубке.

— А-а, я понимаю, мэнкё.

— Не уверен.

— Ну, ладно. В общем, я хочу спросить, что же теперь делать?

— Ты сразишься с ним.

— С ним? Но ведь он не посвященный.

— Он скоро станет им.

— Ладно, я понял. Я должен сразиться с этим парнем…

— Ты опять понял не так. Ты не должен сражаться с этим парнем, но ты сразишься с ним. Это карма.

— Да, карма, я понял. Я прикончу его, мэнкё.

Негромкий грустный вздох.

— Ты опять все истолковал по-своему. И это тоже карма.

— Спасибо за совет, мэнкё.

— Не стоит благодарить меня.

Длинноволосый кладет трубку. От телевизора оборачивается крепыш с бычьей шеей; не оглядывается, а именно оборачивается — всем корпусом.

— Что тебе посовеовал мэнкё? — спрашивает он.

Длинноволосый смотрит на него, на другого своего товарища — и отвечает:

— Я должен прикончить этого парня.

8

Часов с десяти вечера к тренажерному залу на улице Блюхера одна за другой стали подъезжать легковые автомашины. Машины были одна другой круче, исключительно иностранного производства: Мерседесы, БМВ, Опели, Вольво… Марки были, в основном, западноевропейские, американских автомобилей было немного, японских же не было совсем. Из машин вылезали молодые люди атлетического телосложения и по одному проходили в спортзал. На входе каждого прибывающего проверяла охрана, состоящая из таких же крепких парней. Пускали только по приглашениям и только без оружия — холодного ли, огнестрельного ли.

Внутри, в центре зала, размещался боксерский ринг. Правда боксерских боев в классическом стиле там, кажется, не происходило никогда. Кикбоксинг, тайский бокс, рэслинг, кулачные бои без лравил — это было. А нынче вечером, вообще, должно было состояться нечто из ряда вон выходящее — смертельная дуэль на мечах. Конан-Варвар бросил вызов Конану-Разрушителю. Конан-Разрушитель вызов принял. Победитель становился королем.

Зал постепенно заполнялся представителями противоборствующих кланов, а также состоятельной публикой, способной выложить немалые деньги за то, чтобы пощекотать себе нервишки взаправдашним кровавым шоу. Члены кланов Конана-Варвара и Конана-Разрушителя были разведены по противоположным краям зала и разделены плотным кольцом охраны — нелишняя мера предосторожности, учитывая физическую подготовку даже лишенных оружия противников. Было шумно; все ждали появления главных действующих лиц нынешнего вечера.

И вот они появились.

Первым из раздевалки вышел Конан-Варвар, бросивший вызов. Он был очень похож на описания того, чье имя носил — высокий и могучий, он ступал тяжелой походкой, поигрывая чудовищными буграми мышц. Из одежды на Конане-Варваре было только некое подобие набедренной повязки, вроде как из звериной шкуры. Следом за самим героем, красный от важности и натуги, вышагивал оруженосец, неся на вытянутых над головой руках тяжелый двуручный меч.

Соратники Конана-Варвара по рэкету встретили своего вожака одобрительным ревом, а конкуренты свистом, оскорблениями и насмешками. Охранникам, старающимся удержать враждующие группировки на отведенных им местах, приходилось нелегко.

Конан-Варвар пролез между канатами на ринг, принял меч из рук оруженосца и пару раз взмахнул широким клинком, словно демонстрируя, как он сейчас порубит в капусту своего жалкого врага.

А между тем на публике появился Конан-Разрушитель, и жалким он не выглядел, отнюдь. Пожалуй, он был даже покрупнее Конана-Варвара, хотя, казалось бы, куда уж крупнее. Одет Конан-Разрушитель был в кожаные штаны, но и только. Его также сопровождал оруженосец с мечом, и меч тот разве что самую малость уступал размером вертолетной лопасти.

Новый взрыв рева из луженых глоток бойцов враждующих дружин едва не сорвал прочь крышу спортзала.

Пробравшись на ринг, Конан-Разрушитель взял поданный оруженосцем меч одной рукой и непринужденно обмахнулся им, как дама обмахивается веером. Затем каждый из Конанов поочередно обрушился на противника с потоком ужасных оскорблений и угроз, дабы распалить как следует собственный боевой дух и смутить, поелику возможно, боевой дух врага.

После того, как боевой дух достаточно распалился, с формальностями было покончено — противники сошлись.

Длинные двуручные мечи были слишком тяжелы даже для таких здоровенных мужиков — оба бойца двигались слишком медленно для того, чтобы нанести противнику неожиданный удар. Пока один неторопливо замахивался, другой, так же неторопливо, соображал, как отбить атаку.

Мечи звенели, легкие бойцов работали как кузнечные меха, тела блестели от пота, зрители вопили.

Сражение, наверное, могло бы продолжаться долго — до тех пор, пока противники не свалились бы от изнеможения. Однако вышло иначе. Конан-Разрушитель, рявкнув, нанес особенно сильный удар. Конан-Варвар этот удар, как и все предыдущие удары, принял на свой меч — и меч не выдержал, переломился возле рукояти.

Толпа взвыла.

— Сдаешься? — просипел Конан-Разрушитель, угрожая мечом обезоруженному Конану-Варвару.

— Черта с два! — ответил Конан-Варвар, отшвырнул в сторону обломок меча, пнул Конана-Разрушителя в колено и обеими руками схватился за руку противника, держащую меч.

Конан-Разрушитель ударил Конана-Варвара в лицо левым кулаком и разбил ему обе губы. Но Конан-Варвар не выпустил руку противника из захвата, а вывернул ее резким рывком — так, что затрещали кости, и меч выпал из ослабевших пальцев Конана-Разрушителя. Конан-Варвар на лету поймал меч за рукоять и с разворота, одним взмахом, снес Конану-Разрушителю полголовы.

9

Панихида должна была начаться в одиннадцать часов. Егор пришел за пять минут до назначенного времени. Лена увязалась с ним, хоть он и пытался ее отговорить: похороны — вещь такая… психологически тяжелая.

Черного костюма в гардеробе Егора не нашлось, да и жарко было бы нынче в черном костюме, поэтому Егор просто оделся строже, чем обычно, сменив привычные джинсы и клетчатую рубаху, на темные брюки и белую рубашку. Еще он повязал галстук.

Лена, понятное дело, одета была точно так же, как и накануне.

Возле дома, в котором жили родители Дениса Брагина, собралось уже довольно много народу. Из присутствующих, которые были постарше, Егор почти никого не знал, только мать Дениса да его старшую сестру. Из тех же, кто были помоложе, Егор знал почти всех — в основном, по художке.

Ленька был уже здесь, он подошел первым и оменявшись с Леной напряженно-безразличными приветствиями, сказал Егору:

— Я уж думал, что ты не придешь.

— Почему это? — спросил Егор. — Разве я опоздал?

— Да нет…

Со скрипом открылась дверь подъезда, и вышел отец Дениса. Егор едва его узнал — Брагин-старший так сильно постарел с тех пор, как они встречались в последний раз; было это на дне рождения Дениса, почти год назад…

Отец Дениса поправил два стоявших на асфальте табурета, подравнял их и обернулся ко вновь открывшейся двери. Оттуда четверо мужиков, покряхтывая от напряжения, вынесли гроб и поставили его на табуреты.

Егор увидел лицо Дениса — желтоватое, словно восковое — и вспомнил другое его лицо, на милицейской фотографии, искаженное, изуродованное смертью. Ему стало нехорошо. Тогда Егор закрыл глаза и стал вспоминать Дениса живым, как они познакомились на первом курсе, как Денис принес ему книжку Толкина, сказав: Вещь! Прочти обязательно, — как…

Завыли-заголосили непременные в таких случаях темные старухи. От их тоскливого воя мороз шел по коже.

Плакальщицы, — подумал Егор неприязненно. — Баньши.

Он открыл глаза.

Мать Дениса плакала навзрыд, некрасиво кривя красивое лицо. Отец Дениса неуклюже пытался ее успокоить. Потом замолчал.

Многие из женщин — и постарше, и молодые — плакали.

Егор взглянул в лицо стоявшей рядом Лены. Ее глаза были сухи, но губы ее были плотно сжаты в тонкую линию. Егор снова пожалел, что уступил и согласился взять ее с собой.

Потом разные люди говорили разные слова — вроде бы обязательные, но, на самом деле, никому не нужные.

А Егор стоял и спрашивал себя, почему он не чувствует никакой скорби или печали — ничего, только усталость и желание, чтобы все поскорее заканчивалось.

Егор еще раз окинул взглядом присутствующих на панихиде — и уцепился за лицо, которое никак не ожидал здесь увидеть. Ему просто не полагалось здесь быть. Но он пришел. Длинноволосый кассир из магазина японской аудио-видеотехники.

— Вот ведь гад, — сказал Егор вполголоса.

Ленька, однако, услышал и обернулся, удивленный неподходящими для похорон словами Егора.

— Кто?

— Да ван тот, длинноволосый. — Егор на какое-то мгновение отвлекся на Леньку, а когда снова посмотрел в прежнем направлении, то уже не увидел там доморощенного самурая.

— Где? — спросил Ленька, вертя головой. — Который?

— Смылся, — сказал Егор с досадой. — Сволочь.

На них стали коситься стоявшие рядом люди.

— Не ругайся, — шепнула Егору Лена. — Ты же на похоронах.

Заиграл оркестр. Не та сиплая и фальшивая команда спившихся лабухов, что кочует с одних похорон на другие, а свои же, знакомые ребята из музыкального училища. Они не играли похоронный марш, их мелодия была негромкая, печальная и по-настоящему красивая. Егор ощутил холодок под сердцем и ком в горле.

Четверо носильщиков снова взяли на руки гроб, занесли его в автобус, приспособленный под катафалк. Рядом стоял еще один автобус, и в него стали садиться люди. Далеко не все захотели поехать на кладбище, видимо, сочтя исполненным свой последний долг перед усопшим.

Егор заколебался. Ему, откровенно говоря, тоже не хотелось ехать на кладбище, но он вроде как должен был присутствовать до самого конца.

Он посмотрел на Лену.

— Я не поеду, — ответила она на его невысказанный вопрос. — Прости, но я что-то не очень хорошо себя чувствую. Пожалуй, вернусь в общежитие.

А отец Дениса, стоявший у дверей автобуса, спросил:

— Егор, ты едешь?

— Я должен поехать, — сказал Егор Лене. — Извини, что я не могу тебя проводить. — Он повернулся к Леньке. — Присмотри, чтобы все было в порядке. — И снова Лене, извиняющимся тоном: — Я должен.

До кладбища ехали почти полчаса, оно было за городом. На краю деревеньки в полтора десятка домов на холме стояла старая ветхая церквушка, и здесь же, внутри покосившейся ограды, погост.

— Дедушка с бабушкой тута лежат. Теперя, вот, и Денис, — сказала низенькая полная женщина, смутно знакомая Егору. Кажется, Денису она приходилась теткой. — Ничего, место хорошее, сухое… — Словно про новую квартиру говорила. Егор скрипнул зубами: не все ли равно теперь Денису, где он обретет последний приют?

Из автобуса вынесли гроб и по узеньким дорожкам между старых заросших могил донесли на руках до свежевырытой ямы на дальнем краю кладбища, возле самой ограды.

Произносили последние слова.

— Егор, — шепнул отец Дениса. — Скажи ты.

А что сказать? Егор не знал, но он подошел к гробу.

— Денис, — начал Егор. — Он был…

Горло перехватило. Егор смотрел на холодное восковое лицо лежащего в гробу друга и не мог ничего сказать. Он был — и все. Все. Кому теперь нужны слова?

— Прощай, друг, — тихо сказал Егор и быстро отошел в сторону. Ему хотелось плакать, но плакать он не мог, не умел.

Священник из сельской церкви прочитал молитву за упокой души раба Божия Дениса. Старухи в черных одеждах, похожие на ворон, вторили ему.

Гроб накрыли крышкой; застучали молотки. Женщины снова заплакали. На длинных полотенцах гроб опустили в могилу. Каждый, подходя, бросил по горсти земли. Бросил и Егор. Потом в дело пошли лопаты; те же самые мужики, которые носили гроб и опускали его в могилу, теперь засыпали яму землей. Они орудовали лопатами сноровисто, привычно, и скоро все было кончено. Отец Егора дал им водки.

Вот так, погребли по христианскому обычаю, — подумал Егор, глядя на небо. Есть ли кто-то там, наверху? И если есть, куда он смотрит?.. Небо было синее-синее, безоблачное.

С кладбища все выходили тихие, задумчивые. Медленно, чинно расселись по местам в автобусе и поехали обратно в город — на поминки.

Никто не обратил внимания, что и по пути на кладбище, и на пути с кладбища за автобусом, держась в некотором отдалении, неотвязно следовала белая хонда.

На поминки Егор не пошел, сочтя это для себя совершенно излишним. К тому же там пришлось бы пить водку, а он водку не пил ни при каких обстоятельствах. Поэтому, когда автобус остановился возле ресторана, закрытого в этот день на спецобслуживание (читай — поминки), и скорбные люди потянулись из салона автобуса в банкетный зал, Егор постарался незаметно уйти. И ушел.

Домой возвращаться не хотелось. Настроение было не то чтоб совсем поганое, но какое-то тягостное, глухое, и нужно было найти себе какое-нибудь занятие, чтобы хоть как-то отвлечься от этой гнетущей меланхолии.

Чем заняться, чем заняться?

Работой, конечно.

Домой зайти все-таки пришлось. Егор наскоро перекусил, попил чайку. Потом сменил костюм на повседневные джинсы и рубашку, а еще одни джинсы, совсем заношенные, тертые, все в пятнах намертво присохшей краски и застиранную до бледности спортивную майку положил в пакет. Теперь можно было идти в детский сад.

Времени было без скольки-то там два. Тихий час.

Егор сильно удивился обнаружив в группе Леньку. Тот занимался откровенно малярной работой — красил верхнюю часть стены на своем участке в ровный голубой цвет.

— А ты что здесь делаешь? — спросил Егор.

— Как что? Небо красю, — ответил Ленька, орудуя широкой кистью, вставленной в метровый отрезок металлической трубы. Стена была большая, небо, понятное дело, высоко, и просто так, с пола до самого верха не дотянешься, а переставлять стремянку, слезая с нее и вновь залезая, Лентяю было, конечно, не в кайф, вот он и приспособился нарастить себе руку. Голь на выдумку хитра.

— Как там Лена? — спросил Егор.

— Ничего, — сказал Ленька. — Я ее проводил до общежития, как ты просил. Она к себе в комнату пошла, а я сюда вернулся, вспомнил, что у меня завтра экзамен по английскому — полдня, считай, уйдет.

— Ага-ага, — покивал Егор. — И ты решил сегодня зачин сделать.

— Решил, — согласился Ленька, взглянул на Егора искоса и спросил: — А ты чего на поминки не пошел?

— Ну, не пошел, — пожал плечами Егор. — Не захотел.

Он отошел к распахнутым настежь окнам — Ленька открыл их, чтобы поскорее выветривался запах краски — бросил на подоконник пакет со сменной одеждой и вздохнул:

— Тяжело что-то.

— Из-за краски, наверное, — сказал Ленька.

— Наверное, — сказал Егор и стал переодеваться.

На своем участке стены Егор начал работу с рисования потешных огней. Открыл банку с желтой краской, омакнул кисть и принялся красить везде, где накануне сам наметил желтый цвет. Творчествав данном процессе было ноль, но ничего кроме умелой ремесленной работы здесь и не требовалось.

В детском саду закончился тихий час — это было ясно на слух. Далее в распорядке дня значился, кажется, полдник. Потом ребятишек стали разбирать по домам возвращающиеся с работы родители.

Заходила Татьяна Георгиевна, постояла в дверях полминутки, посмотрела, как художники покрывают стены разноцветными разводами, не складывающимися пока в узнаваемую картину, и ушла, ничего не сказав.

В начале шестого Ленька собрал все кисти, которыми работал и сунул их в банку с водой.

— Я на сегодня закончил, — сказал он Егору. — Пойду еще учебник по английскому попытаюсь почитать, а то вот спросят меня завтра на экзамене про герундий — я им и не отвечу.

Егор, стоявший на стремянке, обернулся посмотреть, что успел сделать Ленька. Ленька успел сделать порядочно — выкрасив небо голубым, он загрунтовал белой краской все те места, где полагалось быть снежным пространствам, а снежные пространства были обширными; еще он положил глубокие синие тени от семерых идущих по снегу, но к самим фигурам не приступал — так они ишли по белизне, призраки-тени, пятна синей краски на стене.

— Ступай, Лентяй, — махнул рукой Егор.

— А ты разве не идешь? — спросил Ленька.

— Нет, я останусь, поработаю еще, — сказал Егор. — Я сегодня позже начал, позже и закончу.

На самом деле он, глядя на раскрашенную Ленькой стену, вдруг понял — к а к следует сделать снежные вершины, чтобы на плоскости возникло пространство, глубина, пусть иллюзорная. Он опасаялся, что это ясное ощущение пропадет, забудется к завтрашнему дню, и потому, после нетерпеливого прощания с Ленькой, наконец оставшись один, Егор принялся торопливо смешивать краски.

Он писал. Не красил стену скверными, непригодными для живописи красками, — а именно писал. На улице вечерело; в группе пришлось включить освещение. Леминесцентные лампы, разумеется, совсем не то же самое, что и естественный дневной свет, но это уже не имело значения — Егор знал, какие ему нужны оттенки, какие ему нужны краски. Моменты подобной правильной ясности случались у Егора нечасто, и он их очень ценил; он помнил каждый из этих моментов, помнил, что он сделал тогда.

Татьяна Георгиевна пришла опять. В детском саду, похоже, не осталось больше никого.

— Егор?

— Что? — Егор опустил кисть и со стремянки, сверху вниз посмотрел на заведующую.

— Ты еще долго собираешься здесь оставаться?

— Не знаю. — Егор пожал плечами. — Стих на меня нашел.

Татьяна Георгиевна прошла от дверей на середину группы и оценивающе взглянула на егоровы горы.

— Красиво, — сказала она. — Напоминает Рериха.

— Это похвала или оскорбление? — спросил Егор, хмурясь. Любому художнику сравнение не по душе, даже если сравнивают с великими.

— Хорошо, это совсем не напоминает Рериха, — поправилась Татьяна Георгиевна. — Но все равно здорово.

— Так что, я должен уйти? — спросил Егор, оставаясь на стремянке. — Мне бы хотелось еще кое-что успеть сегодня…

— Да нет, можешь оставаться, если хочешь, — сказала Татьяна Георгиевна. — Я предупрежу сторожа, что ты здесь работаешь.

— Спасибо, Татьяна Георгиевна, — сказал Егор.

— Это тебе спасибо, — ответила заведующая. — До свидания, Егор.

— До свидания.

Минут через пять после ухода Татьяны Георгиевны в группу притащился сторож. Был это щуплый дедок лет шестидесяти пяти с морщинистым и темным, как чернослив, лицом. Егор подивился про себя: что такой сторож может тут усторожить? А дедок походил вдоль стен, прищелкивая языком и держа вид крупного специалиста по художественно-оформительским работам.

— Энта, значитца, ты тута и рисуешь? — спросил он наконец.

Дурацкий вопрос, — подумал Егор но все же ответил:

— Я.

— И много платют? — полюбопытствовал сторож.

Ну, конечно, это самый важный вопрос.

— Много, — ответил Егор сухо.

— А скока? — продолжал настырничать сторож.

— Мильён, — раздраженно ответил Егор.

— Да иди ты, — сказал сторож с неопределенной интонацией — то ли врешь! то ли ни хрена себе!

— Сам иди, — пробормотал Егор негромко.

Сторож, хоть был и немолодой, но не глухой, прекрасно все расслышал, недовольно заметил что-то насчет сопляка и наглеца и обиженно удалился. Егор слез со стремянки, передвинул еевдоль стены на новое место и вновь забрался наверх.

На улице сгущались сумерки.

Услышав под окнами подозрительный шорох и шум, Егор оглянулся. В открытое окно влезал давний знакомый — длинноволосый продавец из магазина Проспект, в руке незваного визитера холодно блистал самурайский меч.

Ну дела!

Егор бросил кисть и соскочил со стремянки. Продавец-самурай спрыгнул с подоконника на пол и на цыпочках, семеня мелкими шажками, быстро побежал к Егору, обеими руками занося над головой меч. Егор толкнул ему навстречу стремянку и бросился в угол, где, прислоненный к стене, стоял принесенный ленивым Ленькой метровый обрезок полудюймовой стальной трубы. Самурай легко уклонился от падающей стремянки, и она брякнулась на пол с жестяным грохотом. Егор схватил трубу и обернулся, с ходу парировав удар, нанесенный справа сверху. Сталь зазвенела о сталь, брызнули бледные искры.

Труба — не меч, гарды у нее нет, и если бы клинок самурая, не дай бог, соскользнул вниз — Егор остался бы без пальцев. Поэтому Егор не допускал скользящего парирования, удары противника он встречал под большим углом — так, что лезвие меча врубалось в трубу, оставляя на ней глубокие зазубрины.

Самурай фехтовал уверенно, опытно, но арсенал его приемов был ограничен — он владел всего несколькими приемами кэн-дзюцу. Если бы Егор был вооружен чем-нибудь посерьезнее обрезка трубы, он разделался бы с длинноволосым в два счета.

Противники кружили по комнате скользящими шагами. Выпад — парирование, выпад — парирование. Оказавшись возле груды детской мебели, Егор зацепил ногой маленький деревянный стульчик и швырнул его в голову самурая. Самурай на лету разрубил стульчик надвое. Меч у него был хороший.

В этот момент в незапертую дверь группы заглянул сторож, прибежавший на шум рухнувшей стремянки. Оба противника как раз стояли вполоборота ко входу и могли видеть фигуру свидетеля поединка краешком глаза.

— Ёпть! — воскликнул сторож и со всех ног бросился прочь.

Егор надеялся, что сторож не просто сбежал, а поспешил к телефону, чтобы позвонить в милицию. Милиция — это хорошо, милиция — это правильно. И Егор решил потянуть время до приезда кавалерии, принял позицию кумати, уйдя в глухую, но уверенную защиту.

Впрочем, самурай тоже все правильно сообразил, он не стал дожидаться милиции. Попятившись к окну, длинноволосый подарил напоследок зловещую усмешку и выпрыгнул наружу, в ночь.

Егор не пытался его остановить или преследовать, для этой цели он был недостаточно хорошо вооружен.

Прошло минут пятнадцать или, может быть, двадцать. В открытое окно было слышно, как где-то поблизости проехала легковая машина. Спустя еще минуту в коридоре послышались голоса. Егор, сидевший на корточках вжавшись в угол, вскочил, сжимая в руках трубу, но тут же расслабился: один из голосов принадлежал старику-сторожу: Заглянул, значит, а оне тама рубятца почем зря, тока звон стоит. Егор аккуратно поставил свое случайное оружие в угол — не встречать же милицию с трубой наперевес?

Милиционер был всего один. И это был не кто иной как Воронин!

Облаченный в форменный милицейский мундир (это случалось с ним крайне редко), из под низко опущенного козырька фуражки холодно сверкают глаза строгого блюстителя порядка — Воронин был неузнаваем. Мундир, пронзительный взгляд, пренебрежительно-высокомерная осанка делали его похожим на офицера СС, на Штирлица. Егор просто остолбенел — такого Воронина ему еще видеть не приходилось.

А Воронин прицеливающимся взглядом терминатора медленно обвел все помещение, ни на одном предмете не задерживаясь подолгу, и спросил у сторожа суровым тоном:

— Ну, и где же эти ваши мушкетеры?

— Дык эта, — растерянно сказал сторож, огляделся вокруг, и указал на Егора корявым пальцем. — Один, значит, вона стоит. А другой, верно, в окно сбежал…

— В окно? — полным недоверия голосом переспросил Воронин и вдруг загремел: — А известно ли вам, любезный гражданин, что бывает за ложный вызов наряда милиции?!

Сторож растерялся еще больше. Он не понимал, почему милиционер не верит чистой правде и не желает арестовывать художника, а вместо этого грозит карами ему, сторожу?

— Какой же ложный? Я сам видал, своими, значит, глазами. Энтот вот, — сторож снова указал на Егора, — и еще один другой рубилися так, что звон звенел…

— Чем рубились-то? — холодно поинтересовался Воронин.

— Так, эта… Саблями, наверное…

— Саблями? — Недоверие в голосе Воронина просто плескалось через край. — И где же эти сабли?

— Почем я знаю? — Сторож совсем съежился. — Тот, другой, поди их унес.

Егор недоумевал не меньше сторожа. Он никак не мог взять в толк, какая муха укусила Воронина, что он так взъелся на жалкого старикашку. И он решил заступиться за несчастного.

— Кончай на деда наседать. Он тебе…

Воронин резко развернулся к Егору и, состроив ужасную гримасу, без голоса пошевелил губами. Егор по губам читать не умел, но, тем не менее, вполне уловил смысл: Молчи, дурак! — и прикусил язык. Видимо, у Воронина имелись веские причины для того, чтобы вести себя подобным образом.

Ладно, — подумал Егор, отступая, — позже выясню, в чем тут дело.

Воронин пошевелил носом, словно принюхивался к чему-то и вкрадчиво осведомился у поникшего сторожа:

— А ты, дед, того… не злоупотребляешь? Вот мушкетеры с саблями тебе и видятся. А может, еще и черти с рогами. Не съездить ли нам с тобой на экспертизу?

— Нет! — наотрез отказался сторож. — Мне свой пост нипочем нельзя оставить.

— Что же ты сейчас не на посту?

— Дак эта… Вы же сами меня сюда привели.

— Кто кого привел? — снова загремел злой милиционер Воронин. — Я, что ли, в милицию звонил? А ну, поехали на освидетельствование.

— Нет-нет, — замотал головой сторож. — Я на посту должен быть.

И бочком-бочком ушмыгнул за дверь. Воронин ему и не препятствовал, только грозно посверкивал глазами из-под козырька.

— Я теперь знаю, почему детей милиционерами пугают, — сказал Егор.

— Р-разговор-рчики, — рокотнул Воронин, усмехаясь. — Здесь вам не тут.

Он заложил руки за спину прошелся вдоль стены, топоча каблуками, сбил фуражку на затылок и произнес своим нормальным голосом:

— Рассказывай, что произошло, мулюванец.

Егор криво улыбнулся.

— А на экспертизу не отправишь?

— Посмотрим, — сказал Воронин без улыбки. — Рассказывай.

И Егор рассказал. Он начал со вчерашнего визита в магазин Проспект, вызвавшего неадекватную реакцию тамошних продавцов, продолжил похоронами Дениса Брагина, на которых показывался длинноволосый, а закончил только что случившимся нападением доморощенного самурая.

— И ты этой штукой от него отбился? — недоверчиво спросил Воронин, вертя в руках испещренную зарубками стальную трубу. Он встал в правостороннюю позицию en garde и произвел небрежный выпад, ткнув трубой в воздух.

— Ага-а, — ответил Егор удивленно. Воронин никогда не говорил ему, что сам вполне сносно владеет приемами классического фехтования.

— Талант, — восхитился Воронин, опустив трубу. — Цукахара, так-растак, Бокудэн.

— Теперь вы можете его арестовать, — сказал Егор.

— Кого? — не понял Воронин.

— Да самурая этого задрипанного, — сказал Егор. — Продавца из магазина Проспект.

— Да, и что дальше, — скептически поинтересовался Воронин.

— Как — что дальше? — Егор пожал плечами, недоумевая, с чего это вдруг Воронин прикидывается таким непонятливым. — Ты же у нас блюститель закона, сам все должен знать. Следствие там, суд…

— Да-да-да. — Воронин картинно хлопнул себя по лбу ладонью, а затем спросил: — Позвольте узнать, какие основания для возбуждения дела? Эта труба?

— Ну как же? — Егор растерялся, как ранее растерялся сторож. — Он напал на меня с мечем. Тому и свидетель есть.

— Меча его никто не найдет, — сказал Воронин жестко. — А свидетель твой… Сам видел, что я с ним сделал пять минут назад, а любой мало-иальски способный адвокат вообще съест его живьем.

— Так что же, выходит, не будет ни ареста, ни суда?

— Нет, не будет.

Егор возмутился.

— Этот самурай недоделанный пытался меня убить — ни с того ни с сего, без всякой причины. Возможно также, сто именно он убил Дениса и вашего следователя. И ты говоришь мне, что ничего нельзя сделать?

— Почему же, — сказал Воронин. — Кое-что сделать можно.

— Что именно? — сердито спросил Егор.

Воронин ему не ответил, а задал вопрос сам:

— Ты собираешься сегодня домой идти?

— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил Егор.

— Ну и что, — сказал Воронин. — Отвечу, когда сочту возможным ответить.

И все. Егор знал, что допытываться бесполезно — Воронина ни мытьем, ни катаньем не возьмешь. Оставалось только надеяться, что ответить на такой важный вопрос он сочтет нужным в самое юлижайшее время.

Егор закрыл окна, переоделся из рабочего в повседневное, подобрал с пола половинки разрубленного самурайским мечом стульчика и показал их Воронину.

— Хороший у него меч. Почти без замаха — вжик! — и пополам!

Воронин посмотрел на деревяшки без особого интереса.

— Возьми это себе на память, как сувенир — если хочешь. А если не хочешь — оставь здесь.

Егор спрятал обломки среди прочей детской мебелишечки и вместе с Ворониным вышел из группы.

Старик-сторож, весь в растрепанных чувствах, колченогой грачиной походкой маршировал в дальнем конце коридора, возле выхода. Завидев Воронина вместе с Егором, он выпятил грудь, напыжился, всем своим видом показывая, что мимо такого бдительного часового никакой враг не пройдет.

— До свидания, — сказал ему вежливый Егор.

— Вольно, — сказал Воронин. И не удержался, добавил язвительно: — Будем надеяться, что вам больше ничего не привидится этой ночью.

Они не слышали, что после того, как входная дверь за ними закрылась, и сторож запер ее на два оборота ключа, он от души, с чувством выматерился.

— Зря ты так со стариком обошелся, — упрекнул Воронина Егор.

— Ничего, — пренебрежительно отмахнулся Воронин. — Зато он теперь языком поменьше будет трепать.

За металлической решеткой забора, ограждавшей территорию детского сада, стоял уже знакомый Егору автомобиль, милицейский уазик. И водитель вроде был тот же, он флегматично покуривал дешевую сигаретку, опустив боковое стекло.

— Садись в машину, — сказал Воронин. — До самого дома тебя довезем.

— Да я могу и пешком… — Егор сделал слабую попытку отказаться — не хотелось ему обзаводиться привычкой раскатывать на милицейских машинах.

— Садись, — настойчиво повторил Воронин. — Целее будешь.

Егор вспомнил про самурая с мечом. Не исключено, что он прячется в кустах где-нибудь поблизости.

— Ладно.

Егор забрался на заднее сиденье; Воронин сел впереди.

— Книжный магазин на Володарского знаешь? — спросил он у водителя.

Тот молча кивнул и бросил за окно окурок.

— Нам туда, — сказал Воронин. — Заезжай прямо во двор.

Водитель кивнул еще раз и завел мотор.

Доехали быстро, минут за пять. Водитель, точно, был тот же самый — он остановил машину возле второго подъезда. Егор открыл дверцу и, прежде чем выйти, сказал:

— Спасибо, что довезли.

Водитель опять-таки ничего не ответил, даже формального пожалуйста или не стоит благодарности.

— Постой, — сказал Воронин и тоже полез из машины. — Я с тобой поднимусь до квартиры. — И, заметив, удивление Егора, прибавил: — На всякий случай.

У двери подъезда Воронин отстранил Егора и вошел первым.

Ни хрена себе! — только и подумал Егор, увидев в руке Воронина тусклый ствол табельного макарова.

Так они и поднимались по лестнице: впереди, с пистолетом наизготовку, Воронин, а Егор, безоружный, — на две ступеньки позади.

Вот выйдет сейчас кто-нибудь из соседей с мусорным ведром — то-то будет весело.

Нет, весело не будет.

То, что я серьезно влип — ясно, как белый день. Но во что я влип? Нет ответа. А друг Воронин готов пристрелить кого-нибудь, охраняя меня. Интер-ресно. Чем же я так ценен? Тоже нет ответа. Воронина спросить — не скажет. Уже отшил меня один раз — не стоит повторять ошибку.

Подъезд, к счастью, был тих и безлюден. Ни один ниндзя не выскочил из-за картофельного ларя. Не было ни подозрительных теней по углам, ни подозрительных звуков — лишь приглушенные телевизионные голоса доносились сквозь запертые двери квартир.

На площадке пятого этажа Воронин жестом показал Егору, чтобы он отпер дверь и отошел в сторону. Егор молча подчинился. Воронин вошел в квартиру, осмотрел ее и никого, естественно, там не обнаружил.

— Параноик, — сказал Егор, стараясь, чтобы это прозвучало саркастически.

Воронин пропустил его реплику мимо ушей, сказал строго:

— Запри дверь, никаким незнакомым людям не открывай, даже если они представятся милиционерами.

— Ого! — сказал Егор. — Даже так?

— Даже так, — подтвердил Воронин. — Я переговорю кое с кем, завтра буду знать, как нам с тобой быть дальше.

— Это утешает, — кисло усмехнулся Егор.

— Я тебя прошу — будь серьезен и будь очень осторожен, сказал Воронин, хмурясь. Пистолет он спрятал. — Ты себе не представляешь, во что оказался замешан.

Егор устало вздохнул.

— А ты попробуй объяснить — может, я и пойму.

— Завтра, — сказал Воронин, уходя. — Утро вечера мудрёнее.

Не мудренее, — сказал: мудрёнее.

10

Воронин вышел на улицу, но в машину садиться не стал, только взял с сиденья плоскую трубку радиотелефона и набрал номер. В телефоне негромко прогудело четыре раза, потом послышался щелчок и голос:

— Дворжецкий. Слушаю.

— Это Воронин, — сказал Воронин. — Разговор есть. Я к тебе подъеду минут через десять.

— Давай, подъезжай, — согласился Дворжецкий. — Только вот что…

— Что?

— Купи бутылку водки по дороге, а еще лучше — две бутылки. Мы тут с Ерофеевым сидим, понимаешь…

— Никакой водки, — отрезал Воронин. — Разговор серьезный.

— Тогда тем более…

Но Воронин не стал дальше слушать и, раздраженно надавив кнопку на телефоне, разъединил связь.

— Черт! Невовремя они засели.

Он сел в машину и назвал водителю новый адрес:

— Давай на улицу Добрынина. Номер дома я не помню, там, за кафе Солнечное.

Водитель молча кивнул.

Дворжецкий встретил Воронина вопросом:

— Ты почему порожняком? Я же тебя просил водки купить.

— Разговор серьезный, — сказал Воронин. — Без водки.

— Всухомятку, значит, — сказал Дворжецкий. — Что ж, проходи на кухню.

На кухне, пристроившись в промежутке между столом и холодильником, сидел Ерофеев и что-то безвкусно жевал. На столе стояла пустая бутылка из-под Столичной, два граненых стакана и тарелка со спартанской закуской — тоненькие ломтики сыра и черный хлеб.

— Наш принц нас разочаровал, сообщил Дворжецкий Ерофееву, кивнув в сторону Воронина. — Водки этот гусь не купил, но, вместо нее, предлагает нам, соловьям, послушать басни.

Это был верный признак, что Дворжецкий нетрезв. Выпив, даже немного, он начинал говорить витиевато, обильно уснащая свою речь книжными и газетными оборотами.

— Эк тебя развезло с полутора стаканов, — неодобрительно заметил Ерофеев.

— Нет. — Дворжецкий помотал головой. — Это не со стаканов. Это из-за… Да-а, ладно, дадим высказаться младшенькому, ведь он весь в нетерпении — пышет жаром из ноздрей и роет землю копытом…

Воронин с неудовольствием посмотрел на хозяина. Дворжецкого и впрямь что-то уж очень сильно заносило.

— Егора Трубникова, полагаю, вы знаете? — спросил Воронин, больше для проформы.

Ерофеев со значением кивнул: ему ли не знать Егора Трубникова? — ведь он сам обучал его обращению со шпагой.

— Егор Трубников? Это тот самый молодой человек, чьими талантами у нас есть намерение воспользоваться? — спросил Дворжецкий. И немедленно заявил: — Я с ним незнаком.

Воронин решил не обращать внимания на его закидоны.

— Этим вечером Егора пытался убить человек из клана Минамото. Он напал на него с мечом…

— Кто на кого напал? — потребовал уточнения Дворжецкий. — Выражайтесь яснее, товарищ капитан.

— Он жив? — спросил Ерофеев.

Вопрос Дворжецкого Воронин проигнорировал, а учителю фехтования ответил:

— Жив. Он даже не пострадал.

— Хорошо, — сказал Ерофеев.

— Хорошо, — повторил Дворжецкий и спросил: — А кто, собственно говоря, не пострадал? Прогрессивная общественность требует ответа.

— Егор не пострадал, — терпеливо объяснил Воронин. — Ему под руку очень удачно подвернулся обрезок стальной трубы, и он сумел отбиться этой железкой от самурайского меча.

— Да, способности у него были, как сейчас помню, — подтвердил Ерофеев с ностальгической улыбкой. — Я тренировал Егора, еще когда он был мальчишкой, и уже тогда он очень хорошо фехтовал. Если бы он не вывихнул себе руку тогда — сейчас был бы чемпионом, по олимпиадам бы ездил…

— Прекрасно. Замечательно. Великолепно, — покивал Дворжецкий и спросил у Воронина: — А в чем, собственно, заключается проблема?

— Надо что-то предпринять, иначе Егора тоже убьют. Минамото просто озверели, — сказал Воронин. — К тому же, нам по-прежнему нужен художник.

— Ты хочешь сделать своего протеже одним из нас? — спросил Дворжецкий. — Я тебя правильно понял?

Воронин кивнул.

— Да.

— А не слишком ли ты спешишь? — спросил Дворжецкий. — Эрик, вон, тоже хотел осчастливить нас настоящим художником, привел одного парня, и в тот же вечер их обоих убили на дуэли те же Минамото…

— Эрик даже не позаботился организовать дуэль как полагается, — заметил Ерофеев. — Он взял секундантом неофита.

— Вот именно, — сказал Воронин. — И, кроме того, Минамото уже отчего-то очень невзлюбили Егора, они уже пытались его убить. Если он станет членом семьи, то получит хоть какую-то защиту.

Дворжецкий покачал головой и усмехнулся.

— Корвин, ты — коварный интриган, хуже Оберона. Неужели ты думаешь, что я не знаю, что ты сам столкнул своего протеже с кланом Минамото?

Воронин растерялся.

— Откуда?

— От верблюда, — грубо ответил Дворжецкий, помолчал и заговорил иначе: — А вообще — я не против. Я очень даже за. — Нет, не так уж он был и пьян. — Завтра мы проведем Егора через Лабиринт. Затем я добуду ему меч. Дальнейшее будет зависеть только от него и от его умения владеть мечом. Искренне надеюсь, что Минамото или кто другой его не убьют.

— Не убьют, — сказал Ерофеев уверенно. — Будет у Егора меч, твой меч, и тогда сам Цукахара Бокудэн с ним не сладит. А если Егор еще и Козыри сумеет нам сделать…

— Твои бы слова да богу в уши, — сказал Дворжецкий.

— Да, а как там Копаев? — поинтересовался Воронин.

Дворжецкий и Ерофеев переглянулись.

— А вот с Копаевым действительно возникла проблема, — сказал Дворжецкий, взял в руки пустую бутылку, зачем-то заглянул в горлышко и с печальным вздохом поставил бутылку обратно на стол.

— Он что, не прошел Лабиринт? — с дрожью в голосе спросил Воронин.

— Еще как прошел — только искры летели, — ответил Дворжецкий. Вздохнул еще раз и сказал: — Исчез твой Копаев.

— Как — исчез? — спросил Воронин, похолодев.

— Он прошел весь Лабиринт от края до центра, — сказал Ерофеев. — В центре Лабиринта он остановился, помахал нам рукой и — исчез.

— Растаял в воздухе, словно Чеширский Кот, — глупо улыбаясь, сказал Дворжецкий.

Воронину потребовалось довольно много времени, чтобы осмыслить это сногсшибательное известие. Наконец он сказал:

— Значит, эта штука все-таки действует.

— Разумеется, действует, — проворчал Дворжецкий. — Сам должен был почувствовать.

— Да я не про это, я про другое, — сказал Воронин. — Я имел в виду возможность перемещения в пространстве. — Он задумался ненадолго, потом спросил: — А вы сами не пытались последовать за Копаевым?

Дворжецкий и Ерофеев снова посмотрели друг на друга.

— Нет, — сказал Ерофеев, — не пытались.

— Может, так оно и лучше, — пробормотал Воронин.

— Ой ли, — покачал головой Дворжецкий. — Ты еще не знаешь, какое имя должен был принять Копаев.

— Какое же?

Дворжецкий кривенько усмехнулся и сказал:

— Брэнд.

11

…Случилось так, что ко двору короля Артура пришел воин из чужих земель. Родом он был с востока, с другого берега великой реки, где воины зовутся не рыцарями, а богатырями. Имя же у него было — Алеша Попович.

Был этот богатырь зело невоздержан в речах и насмешками своими жестоко уязвил многих доблестных рыцарей Круглого Стола. Многих, многих рыцарей оскорбил злоязыкий богатырь, и никак они не могли решить между собою, кто из них должен сразиться с невежей на поединке. Тогда рыцари пришли к королю Артуру и испросили, чтобы сам король выбрал выбрал из их числа достойнейшего рыцаря, дабы тот королевский избранник сразился с Алешею Поповичем и наказал его за все насмешки и оскорбления.

Король же Артур знал, что чужеземный богатырь не только остер на язык, но и обладает также большою силою и весьма опытен в мечном бою. Из многих своих доблестных рыцарей выбрал Артур сэра Галахада, как одного из наиболее искусных воителей, и повелел ему сразиться с богатырем Алешею Поповичем. Сэр Галахад поблагодарил своего короля за оказанную честь и доверие и в соответствии со всеми правилами вызвал богатыря Алешу Поповича на честное единоборство.

Затем все отправились к месту поединка, где сэр Галахад намеревался получить сатисфакцию от богатыря Алеши Поповича.

Каждый из поединщиков вышел на ристалище с мечом и со щитом. Король Артур дал сигнал к началу поединка, и вот сэр Галахад и Алеша Попович сошлись.

Алеша Попович первым нанес удар, но сэр Галахад заслонился щитом и в свою очередь нанес удар, но и богатырь закрылся своим щитом. По нескольку раз ударил каждый поединщик противника своего, и вскоре щиты их пришли в негодность. Тогда бросили они свои щиты и стали биться мечами. И ни один из них долго не мог одолеть другого, хотя и нанес каждый противнику своему по нескольку тяжких ран. Оба они устали и дышали тяжело, и по их телам струился пот, смешанный с кровью.

Но вот, закричав, ударил Алеша Попович очень сильно и поразил сэра Галахада в левое бедро, нанеся ему жестокую рану. Уппал сэр Галахад наземь и не смог уже подняться, не смог продолжать поединок.

Тогда сильно опечалился король Артур поражению своего лучшего рыцаря, и все прочие рыцари опечалились тоже. Но бой велся по всем правилам, и победу богатырь Алеша Попович одержал честную.

Ранами страдающего сэра Галахада занялись королевские лекари. А богатырь Алеша Попович, взявши меч побежденного рыцаря как почетный трофей, отправился восвояси…

12

Спал Егор плохо. Почти всю ночь тянулся один липкий, темный бред: ниндзя в черных одеждах, цепляясь стальными когтями за выступы кирпичной кладки, карабкались по отвесной стене на пятый этаж и по одиночке влезали к Егору в окно, а он выпихивал их обратно — они глухо, словно тряпичные куклы, шлепались на землю, но тут же вскакивали и упорно принимались карабкаться снова. Потом, невесть откуда, рядом с Егором появился Воронин, одетый в мундир, и с пулеметом максим в руках; пулемет он установил на подоконнике, высунул ствол наружу и начал расстреливать длинными очередями всякую тень на улице. Пулеметная лентя тянулась, и тянулась, и тянулась бесконечной змеей.

Проснулся Егор оттого, что свалился с кровати на пол. Встал на четвереньки, тупо мотая башкой, затем, опираясь на кровать, кое-как принял позицию двуногого прямоходящего и поплелся в ванную — смывать с себя сонную одурь.

На кухне, ожидая когда закипит чайник, Егор раздумывал о том, не будет ли слишком опасным сегодня выйти из дома. Воронин вчера ничего по данному поводу не сказал, быть может, просто забыл.

С одной стороны, во всех этих историях про людей, якобы погибших от меча, Егор не припоминал ни одного случая, чтоб человека зарубили средь бела дня, на глазах у многочисленных свидетелей.

Но, с другой стороны, можно ведь стать и первым в этой печальной статистике.

Дилемма: выходить из дома — не выходить из дома.

Тратить весь день, сидя в душной квартире в ожидании Воронина, — не хотелось.

Значит — решено: выходить.

Пожалуй, следовало вооружиться. Прежде всего Егор подумал про синаи, но бамбуковый меч против стального — недостаточно серьезное оружие. Хотя, какой-то там самурай побивал противников даже и бамбуковым мечом. Как же его звали?.. Акомуто Херовато какой-нибудь…

Егор задумчиво посмотрел на кухонный нож, взял его в руки, повертел. М-да, пучок бамбуковой лучины в качестве одати и кухонный хлеборез в качестве кодати — жалкая карикатура на воинское снаряжение самурая.

Даже эти доморощенные японцы умрут от смеха, завидев меня с таким арсеналом, — невесело подумал Егор. — Таким образом я их и победю… побежу… одержу над ними победу.

В конце концов Егор отказался от мысли вооружиться: Кому суждено погибнуть от меча — того не застрелят. Вместо оружия он взял с собой черные очки.

Воронин — тоже, хорош гусь. Захочу — скажу, не захочу — не скажу.

Егор не был вполне уверен, что догонять — хуже всего. Но вот ждать он не любил, это точно. К тому же на нынешний день у него было запланировано много дел. И первым в этом списке стояло посещение оющежития: Егору было нужно повидаться с Леной. Вчера, из-за похорон, они так неудачно расстались…

Прежде чем выйти из квартиры, Егор посмотрел в дверной глазок, чего не делал, кажется, никогда. Линза здорово все искажала — изображение было кривое, как в рыбьем глазу. Но самое главное — в поле зрения отсутствовали какие-либо подозрительные личности.

Егор браво вышел из квартиры, запер дверь, беспрепятственно спустился вниз, на улицу и отправился к ближайшей остановке городского транспорта, до которой было не так уж и близко.

День был солнечный, яркий, и солнцезащитные очки, надетые Егором, были вполне уместны. Наверное, он смахивал на шпиона из старого советского кино, потому что поначалу оглядывался чуть ли не на каждом шагу. А в автобусе он всматривался в лица пассажиров и напрягался, если кто-то случайно задевал его в тесноте. Но люди вокруг были вполне обычные, нормальные — без мечей, шпаг или сабель. Егор, заразившийся от Воронина вирусом подозрительности, успокоился. Все было как всегда. А произошедшее накануне теперь казалось ему кошмаром, вроде того, который приснился прошлой ночью.

Уже подходя к общежитию, Егор вдруг спохватился, что не знает фамилию Лены — как-то не удосужился спросить. А теперь и узнать не у кого — Ленька-то на экзамене по английскому языку, отвечает на вопрос о герундии.

Найду и так, без фамилии, — решил для себя Егор. — Общежитие — не Вавилон, хотя некоторое сходство имеется. В крайнем случае обойду все три этажа, отданные музыкантам.

В медленной задумчивости Егор поднялся по ступеням ко входу, едва не был сбит с ног внезапно распахнувшейся дверью. Выручила Егора только натренированная реакция фехтовальщика. А из дверей выскочили сразу три веселые девчонки и засмеялись над егоровым замешательством.

— Мы вас не ушибли, дяденька? Хи-хи-хи. Извините. Хи-хи-хи. Мы нечаянно.

Одну из девушек, Юлию Рохлину, Егор знал и кивнул ей.

— Привет.

— Привет, Егор, — сказала Юля весело. — Что ты тут стоишь, весь такой задумчивый?

— Пришел девушку искать, — откровенно ответил Егор.

— Какую-нибудь особенную? — все трое снова захихикали. — А мы тебе не пригодимся?

— Ее зовут Лена, — сказал Егор настойчиво. — Она учится в музыкальном училище. У нее длинные светлые волосы и серые глаза… — Он не знал, чем еще дополнить описание, и, почти отчаявшись, прибавил: — Ленька Сергеичев нас познакомил.

— Я ее не знаю, — сказала Юля и спросила у подружек: — А вы, девочки?

— Не-а, — дернула плечиком одна, рыженькая. — Не знаю.

Сама она так и постреливала глазками в Егора.

— Да это, наверное, Ленка Корнеева, — сказала другая, постриженная коротко и похожая на мальчишку. — Только не учится она в музыкальном. Она еще только поступает.

— Точно-точно, — тут же закивала рыжая. — Ленка это. И как я сразу не сообразила…

— А в какой комнате она живет? — деликатно напомнил о своем интересе Егор.

— В двести третьей, — ответила стриженая пацанка.

— Спасибо, — проникновенно сказал Егор. — Вы мне так помогли…

— Может еще чем помочь? — подмигнула рыжая.

И, хохоча, все трое сбежали по ступенькам на тротуар.

— Ф-фу, — выдохнул Егор, вытирая ладонью вспотевший лоб. — Ну и девки — огонь!

Он вошел в общежитие, поднялся на второй этаж, нашел двести третью комнату, помедлил перед дверью, сделав вдох-выдох, затем постучал и спросил:

— Можной войти?

— Да.

В маленькой комнатке не было того беспорядка, что свйствен многим в общежитии обиталищам: художественным ли, театральным ли, музыкальным ли — все равно. Две аккуратно застеленные кровати, стол, стул, чистый пол, даже горшочек с каким-то растением на окне.

За столом сидела Лена и читала книжку, вроде бы ту же самую, что и позавчера. Лена подняла голову, быстро взглянула на Егора, и снова опустила глаза.

— Привет, — сказал Егор.

Она не ответила, делая вид, что продолжает читать книгу.

— Поговорим? — предложил Егор, чувствуя напряженность.

— Нет, — резко ответила Лена, по-прежнему не глядя на Егора. — Уходи.

— А в чем дело? — спросил Егор недоуменно.

— Ни в чем, — ответила она и повторила: — Уходи.

Она как будто винила его в чем-то, но Егор знал, что за ним никакой вины нет. Он не понимал внезапно возникшей у Лены неприязни и счел себя вправе обидеться.

— Хорошо, — сказал он сухо. — Я уйду. Прощай.

И ушел.

А когда он ушел, Лена бросила книгу, которую не читала, на пол и заплакала.

Да что же это такое? Поговорили называется…

От встречи с Леной у Егора осталось неприятное горькое ощущение некой неправильности. Но он знал, или полагал, что знает о том, что женщины часто ведут себя неправильно, нелогично. То есть вопреки мужским понятиям о логике. А мужчины эту нелогичность именуют женской логикой.

Женская логика, мужская логика — какая чушь! Егору хотелось выругаться — неприлично и вслух, но он сдержался и стал насвистывать мелодию песни Элвиса Пресли My Baby Left Me.

На дорогу до детского сада, с двумя пересадками с маршрута на маршрут, ушло около получаса. Было время успокоиться.

Егор привычно, как свой, вошел в детский сад, поздоровался с дамой-завхозом (и она тоже с ним поздоровалась), прошел по коридору, отворил дверь группы и заглянул, не заходя внутрь.

Никого.

Ну и слава богу.

Он вошел, огляделся еще раз.

Однако, странно — куда-то подевался разрубленный самураем маленький детский стульчик. Ладно, ерунда.

Егор переоделся и приступил к работе. Он еще вчера решил, только не успел осуществить, что в группе путешественников на склоне Карадраса Боромиру нужно написать лицо Дениса Брагина. Арагорна, конечно, сделать с себя. А вот насчет Гэндальфа, гнома и хоббитов идей пока не было.

Егор поставил стремянку к стене, взял кисть, смешал краски и принялся выкрашивать пятна лиц и рук в розовато-ореховый цвет.

Открылась дверь, и Егор обернулся ко входу — излишне резко, так, что с кисти сорвалось несколько капель краски. Но это была всего лишь Татьяна Георгиевна.

— Здравствуй, Егор, — сказала она.

— Здравствуйте, — сказал Егор, подумав про себя: Наверное, пришла про порубленный стульчик спросить.

Он ошибся, но не принципиально.

— Я слышала, что вчера вечером здесь с тобой произошел неприятный инцидент, — сказала Татьяна Георгиевна, пристально глядя на Егора.

— Да, — подтвердил Егор. — Произошел. Сторож вам рассказал?

— Сторож? — переспросила Татьяна Георгиевна как будто несколько удивленно. Спохватилась: — Ах да, сторож. Он мне все рассказал. Слава богу, что с тобой ничего плохого не случилось, и что милиция вовремя приехала.

— Ну, не совсем вовремя, — возразил Егор. — Тот гад, который на меня напал, убежал до приезда милиции…

Егор вдруг замолчал, сказав себе стоп. События вчерашнего дня предстали совсем в ином свете. Ведь что случилось, если поразмыслить как следует? Приехал-то по звонку сторожа Воронин, а не обычный милицейский наряд. Почему Воронин? Он же эксперт-криминалист, а не ППС. Странно…

Странности накапливались.

— Ты должен быть поосторожнее, — ласково посоветовала Татьяна Георгиевна.

Егор слышал ее словно издалека и ответил не сразу:

— Да, конечно. Мне и Воронин то же самое говорил.

— Правильно говорил. — Татьяна Георгиевна не спросила, кто такой Воронин, а Егор не припоминал даже намека на то, что заведующая детским садом и друг-капитан знакомы. — Грех не прислушаться к доброму совету.

— Да я прислушиваюсь, — проговорил Егор медленно. У него возникло отчетливое ощущение, будто он попал в поле взаимодействия неких могущественных сил, и силы эти подталкивают его, несут в определенном, но ведомом только им, а не самому Егору, направлении. Он посмотрел Татьяне Георгиевне в глаза, улыбнулся и сказал: — Спасибо за заботу. Я буду осторожен.

Татьяна Георгиевна покачала головой и вышла из группы. Она поднялась в свой кабинет, села за стол и задумчиво посмотрела на телефон.

Надо позвонить. А номер какой?..

Номер телефона она не помнила, звонила по нему всего раза три или четыре. Пришлось заглянуть в ежедневник.

Где же?.. Ага, вот.

Она быстро набрала комбинацию из шести цифр. Трубку на другом конце провода сняли почти сразу, на втором гудке, и деловитый мужской голос произнес:

— Воронин. Слушаю.

— Это Флоримель. Он уже пришел, работает.

— Хорошо. Я приеду минут через двадцать.

Егор только-только расписался, вошел во вкус, как в группу заявился Воронин. Сговорились они, что ли? — недовольно подумал Егор. И ответил сам себе: — Да. Пожалуй, что и сговорились.

Воронин начал с упрека:

— Ты почему меня дома не дождался? Я с ног сбился, пытаясь тебя найти…

— А с какой стати я должен дома торчать, тебя дожидаясь? — возмутился Егор. — Ты мне хоть что-нибудь сказал?..

— Ладно-ладно. — Воронин сделал нетерпеливый жест. — Собирайся, и пошли.

— Куда? — полюбопытствовал Егор.

— По дороге расскажу, — ответил Воронин.

Егор заупрямился, ему надоело быть пешкой, которую постоянно подталкивают — к какой цели? — могут и в жертву принести.

— Я работаю, — сказал он, отвернулся т Воронина к стене и мазнул кистью как бы в подтверждение своих слов.

— Вопрос жизни и смерти, — бросил Воронин Егору в спину. И уточнил: — Твоей.

Вот так, значит…

— Ладно, — сказал Егор. — Понял. Сейчас, переоденусь только…

На улице, за оградой детского сада, Воронина и Егора ожидал обычный синий жигуленок, девяносто третья модель. За рулем машины сидел незнакомы Егору человек. На вид — лет сорока, лысый, но с бородкой а-ля хирург Сеченов. Воронин представил впервые встретившихся людей друг другу:

— Знакомьтесь. Егор Трубников. Всеволод Юрьевич Дворжецкий.

Егор обменялся с Дворжецким пробным рукопожатием, отметив, что у лысого крепкая рука.

После приветствий Дворжецкий завел двигатель, и они поехали — куда-то.

— Куда едем? — поинтересовался Егор.

Дворжецкий оглянулся на Егора, расположившегося на заднем сиденье жигуля, потом посмотрел на Воронина и спросил:

— Ты уже посвятил нашего юного друга в тайну?

Посвятить в тайну, — подумал Егор. — Какие знакомые слова.

Воронин тоже оглянулся на Егора и ответил Дворжецкому:

— Нет. Не успел еще.

— Ну так самое время это сделать, — сказал Дворжецкий. — Пока до места доедем…

Воронин же, вместо того, чтобы посвящать Егора в тайну, задал ему какой-то посторонний вопрос:

— Слушай, вот ты и твои знакомые, вы собираетесь по выходным в парке, разыгрываете из себя эльфов, гномов, хоббитов разных…

— Ну? — сказал Егор, не понимая пока, к чему клонит Воронин.

— А ты никогда не задумывался о том, что могут быть и другие люди, похожие на вас, но играющие в другие игры и по другим правилам?

— Раньше даже не думал, — ответил Егор. — Теперь же знаю наверняка, что такие люди существуют. Тот парень с самурайским мечом был чертовски убедтелен. Да ты и сам это знаешь. Скажи-ка лучше, в какую игру играешь ты сам?

Воронин ответил не сразу, сперва он посмотрел на Дворжецкого, словно испрашивая у него разрешения. Дворжецкий еле заметно наклонил голову — можно.

— Я — принц Янтарного королевства, — произнес Воронин гордо и даже высокомерно, как будто являлся взаправдашним принцем.

— Ах вот как, — сказал Егор, не тая иронии. — Дай-ка я угадаю, который именно из принцев. — Он задумался на пару мгновений, ответ пришел сам: — Ты — Корвин. Верно?

— Способный молодой человек, — заметил Дворжецкий, быстро взглянув на Егора в зеркальце заднего вида.

— Правильно, — кивнул Воронин в ответ на предположение Егора. — Как ты угадал?

— Догадался, — уклончиво ответил Егор и обратился к Дворжецкому: — А вы, Всеволод Юрьевич, должно быть, Дворкин?

— Нет, ну каков?! — Дворжецкий в восхищении даже прихлопнул ладонями по рулю. — Остер, остер, ничего не скажешь.

— А Татьяна Георгиевна, она…

— Флора, — быстро ответил Воронин и обернулся назад. — Что еще ты хочешь знать?

— Много чего. Сколько вас таких… игроков?

— Кого ты имеешь в виду? — уточнил Воронин предмет вопроса. — Нас, подданных Янтарного королевства? Или вообще всех тайных меченосцев в городе?

— Оба вопроса, — сказал Егор.

— Ответ на первый вопрос: пятнадцать, — сказал Воронин. Потом, засомневавшись отчего-то, спросил у Дворжецкого: — Или четырнадцать?

— Я уже и сам точно не знаю, — проворчал Дворжецкий. — Да и какая разница: четырнадцать, пятнадцать?

— Ответ на второй вопрос я не знаю, — продолжил Воронин. — Могу сказать лишь, что кроме нашей, в городе существует еще шесть групп. С самураями ты уже познакомился; они читают и почитают Юкио Мисиму, Хагакурэ и Кодзики, занимаются кэн-дзюцу и каратэ. Есть почитатели Томаса Мэлори, Теренса Уайта и Мэри Стюарт — рыцари Круглого Стола во главе с королем Артуром. К ним примыкает один известный экстрасенс, который именует себя Мерлином. Разумеется, есть мушкетеры, поклонники творчества Александра Дюма. Среди накачанных братков — сразу два Конана: Варвар и Разрушитель. Как можно догадаться по взятым ими именам, они — ребята не шибко начитанные, все больше кино да видео предпочитают. Есть еще адепты русского кулачного боя, настоящие патриоты-славянофилы, былинные богатыри. Там и Илья Муромец, и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и даже сам Святогор.

Егор слушал, слушал и наконец не выдержал:

— Бред какой-то. День открытых дверей в психбольнице. Наполеона там, среди вас, нет, а?

— В таком случае ты — тоже псих, Арагорн, — сказал Воронин.

— Я не развлекаюсь с настоящими мечами, — ответил Егор сухо. — И я не нападаю на людей.

— А хотел бы ты иметь настоящий меч? — спросил Дворжецкий, снова глянув на Егора из зеркальца.

— Что, серьезно?

— Абсолютно серьезно.

— Грейсвандир мне дадите?

— Щас, разбежался, — нарочито грубо сказал Воронин. — Грейсвандир — мой. Можешь только потрогать.

— Ну хоть потрогать, — сказал Егор, все еще не веря в серьезность признаний Воронина.

— Там, позади сиденья, в багажнике, — сказал Воронин.

Егор приподнялся, встал на сиденье коленками, потянулся за длинным предметом, обернутым в мягкую серую ткань, достал это, размотал тряпье и увидел — да! — меч в ножнах, щедро инкрустированных серебром.

— Вот это да! — не удержавшись, воскликнул Егор.

Воронин и Дворжецкий обменялись заговорщическими взглядами и хитрыми улыбками, словно говорили друг другу: все, он попался, он теперь наш.

Егор взялся за прохладную шершавую рукоять и вытянул меч из ножен. Клинок блистал серебром, и таинственные руны вились по нему. Меч был заметно тяжелее синаи, но так удобно лежал в руке…

— Здорово! — восхищенно сказал Егор. — Я хочу такой же.

— Этот принадлежит мне, — ревниво сказал Воронин.

— У тебя будет свой меч, — посулил Дворжецкий Егору. — Если ты пройдешь Лабиринт.

Егор не без сожаления расстался с мечом, отдав его Воронину, и когда волшебство ушло от него, в нем опять проснулся скептик.

— Лабиринт? — переспросил Егор. — У вас и Лабиринт есть?

— Мой юный друг, — терпеливо произнес Дворжецкий, вертя руль, — машина ехала уже где-то за городом, оставив позади многоэтажки Северного жилого района, — думал ли ты когда-нибудь о том, почему господин Желязны написал целую эпопею именно о Янтарном королевстве?

— Желязны и кроме хроник Янтарного королевства много чего написал, — заметил Егор.

— Но его Эмбер, согласись, вещь особенная, — сказал Дворжецкий. — Так почему же именно Эмбер, а не что-либо иное?

— Да бог его знает, почему, — пожал плечами Егор. — Ну, придумалось у него так.

— А почему именно так придумалось? Не знаешь? Ex nihilo nihil fit, — сказал Дворжецкий по латыни и сам же перевел: — Из ничего — ничего не получится. Если Желязны написал про Янтарное королевство — столько написал! — значит в этом что-то есть. Скажу больше: в этом много чего есть. Наш друг Воронин это знает и держит в руках явное доказательство.

Воронин держал в руках меч.

— При всем моем уважении к вам и Роджеру Желязны, — я не могу признать это доказательством, — упрямо сказал Егор. — Это — всего лишь меч…

— Всего лишь?! — оскорбился Воронин и фыркнул.

— Очень хороший меч, насколько я могу судить, — поправился Егор. — Но он не подтверждает существование Янтарного королевства.

— О, господи! — почти простонал Дворжецкий. — Вот же Фома бестолковый!

Он ударил ногой по тормозам, и машина, заскрипев, резко остановилась. Воронин с Егором, как манекены, мотнулись вперед. Воронина от удара о лобовое стекло спас ремень безопасности. Егор же чувствительно припечатался грудью о сиденье Воронина.

— Полегче, — сказал Воронин. — Не дрова все-таки.

Дворжецкий, не ответив, вылез из машины, громко хлопнул дверцей, пребывая в явном раздражении, и отправился к воротам какого-то неказистого сооружения, сложенного из белого силикатного кирпича и чрезвычайно похожего на овощной склад. Как оказалось, это прежде и был именно овощной склад.

Воронин из машины не выходил, и Егор тоже остался на месте. Оба они смотрели на Дворжецкого, который ковырял ключом ржавую подкову навесного замка.

— Ну, ты его здорово достал, — сказал Воронин, глядя на порывистые движения Дворжецкого. Что-то там такое случилось с замком, он никак не желал отпираться, и Дворжецкий его тряс, бешено вращал ключ вперед-назад и ругался сквозь сжатые зубы.

— Может, стоит ему помочь? — предложил Егор, посочувствовав нервничающему Дворжецкому.

— Нет, — покачал головой Воронин. — Не стоит.

Он поставил меч вертикально между колен, вытянул до середины клинок и отпустил — клинок стремительно скользнул вниз, гарда звонко брякнула о край ножен.

— Вот уж не думал, что мой меч покажется тебе недостаточно убедительным доказательством, — задумчиво сказал Воронин, возвращаясь к прежней теме разговора.

— Меч — это меч, — сказал Егор. — Мне легче допустить мысль, что его доставили откуда-то из-за границы, а не из Янтарного королевства, описанного в фантастическом романе.

— Точно, из-за границы, — кивнул Воронин, снова бряцая оружием. — Из-за границы нашей реальности. Неужели ты ничего не почувствовал, когда держал меч в руках?

— Что-то почувствовал, — сказал Егор. — Не знаю, что это было.

— Магия, — сказал Воронин со значением.

Егор хмыкнул. Сомнения по-прежнему были сильны; ведь одно дело — читать увлекательный роман меча и магии о доблестных героях и о их славных подвигах, и срвсем другое — верить в то, что все это происходило и происходит на самом деле.

— Откуда у тебя этот меч? — спросил Егор. — Только честно.

— Оттуда. — Воронин ткнул пальцем в сторону склада. — Дворжецкий дал. И мне, и всем остальным.

— А он где взял?

— А ему дал Лабиринт.

Дворжецкий, наконец, справился с непослушным замком, отворил тяжелую скрипучую воротину, нырнул в черноту, спящую внутри склада, и исчез в этом мраке. Егору подумалось, что вот так, наверное, Дворжецкий и уходит в иную реальность. Через пару мгновений в складе зажегся электрический свет.

— Тебе нужно пройти Лабиринт, и тогда все сомнения отпадут сами собой, — сказал Воронин, открывая дверцу машины. — Пойдем — ты ведь ничего не теряешь, но можешь приобрести очень многое.

Егор подумал, что стоит хотя бы посмотреть на их пресловутый Лабиринт, и тоже полез из машины.

В первый момент Егор испытал разочарование.

Это как, скажем, с Моной Лизой. Знатоки восторженно восклицают: Ах, Мона Лиза! Ах, шедевр! А на картине — малосимпатичная тетка с лицом идиотки. И только со временем, присмотревшись как следует, начинаешь понимать, что знатоки были не так уж и неправы. Шедевр? Н-ну, не знаю… но какая-то загадка, определенно…

Так и тут.

— Это что, и есть Лабиринт?

Склад был совершенно пуст внутри, сплошное голое пространство площадью примерно в половину футбольного поля, освещенное лампами дневного света, прикрепленными к стропилам под шиферной крышей. Единственной примечательной вещью на складе был выложенный кафелем пол: на черном фоне белые плитки образовывали сложный узор, отдаленно похожий на мандалу, только здесь рисунок был асимметричный.

— Это — Лабиринт? — повторил Егор, как-то уже менее вопросительно и более изумленно.

Ни Дворжецкий, ни Воронин не ответили.

Разочарование быстро уступило место удивлению, а затем и восхищению. Некая сложная гармония открывалась в неправильных черно-белых узорах Лабиринта, и так трудно было отвести глаза, чтобы просто посмотреть на собеседников и задать другой вопрос.

— М-м, кто сделал это чудо?

— Я, — скромно ответил Дворжецкий.

— Да у вас талант, Всеволод Юрьевич, — сказал Егор, возвращаясь взглядом к чудесному узору Лабиринта.

— Нет, не талант, — сказал Дворжецкий. — Сверхъестественное вдохновение. Пожалуй, даже одержимость. Я один выкладывал эти узоры — больше суток, без перерыва. Я чуть не умер здесь…

Он замолчал и сделал знак Воронину.

— Вот — начало Лабиринта, — показал Воронин Егору. — Ступая только по белой линии, следуй за ее поворотами и — только вперед, пока не дойдешь до центра.

— И всего-то? — бесшабашно спросил Егор и смело ступил на начало узора.

Ничего не произошло.

Егор оглянулся на Воронина и Дворжецкого — оба они стояли с напряженно-серьезными лицами — и он опять ощутил острый укол скептицизма, вдруг почувствовал себя легковерным глупцом, которого разыгрывают два остроумных хитреца.

— Да ну, — махнул рукой Егор, намереваясь бросить всю эту дурацкую затею с посвящением в принцы Янтарного королевства. — Бред какой-то…

— Не сходи с Лабиринта! — заорал Воронин дурным голосом. — Только вперед!

Но Егор уже и сам ясно понял, что не может шагнуть в сторону или, тем более, назад. Одна только мысль об этом пугала до дрожи и мурашек по спине. Он попал под власть Лабиринта, и власть эта была велика, что там ни думай себе по поводу вымыслов Роджера Желязны. Единственный выход был — пройти весь путь до конца.

Егор медленно двинулся вперед. Идти было трудно; воздух словно загустел вдруг, уплотнился, превратившись в вязкий кисель, в резиновый клей, и приходилось всем телом, напрягая все мускулы, продавливать его упругое сопротивление. Дышалось тоже тяжело. Егор взмок от постоянного напряжения мышц, но упрямо, по-бычьи наклонив голову, пер вперед — шаг за шагом — только вперед.

На одном из поворотов Лабиринта Егор, чудовищным усилием скосив глаза, посмотрел в сторону стоявших у входа Дворжецкого и Воронина. Их темные фигуры казались нечеткими, размытыми и колеблющимися, словно виделись они сквозь слой раскаленного воздуха. А может быть, это просто пот заливал глаза и мешал смотреть.

Магическая или какая-либо иная, но сила у Лабиринта была, вне всяких сомнений.

Егор брел, едва переставляя ноги, и в его памяти, как будто сами собой, появлялись и пропадали разные фразы, цитаты и просто обрыки, представлявшиеся исполненными глубокого смысла. Вот, прямо сейчас: …не отвлекайся, не забывай, что нужно все время идти дальше! Не останавливайся, что бы с тобой ни происходило… Затем, через пару шагов, словно радиоприемник, перенастроенный на другую волну: …если твой путь впечатан мелом в асфальт, куда ты пойдешь, когда выпадет снег?.. Еще шаг, еще. …секрет заключается в том, чтобы постоянно идти вперед и не прекращать усилий, даже когда перестаешь двигаться… Боже, какая усталость! В-впер-ре-од! …мой путь длинней, чем эта тропа за спиной…

Неожиданно все кончилось. Слабый порыв прохладного ветра в разгоряченное лицо, и всякое сопротивление исчезло. Егор едва не упал ничком. Он расставил ноги пошире, но все равно чувствовал себя как моряк в хорошую качку, да еще и коленки тряслись.

— Поздравляю, — с улыбкой сказал Дворжецкий. — Теперь ты стал одним из нас.

А Воронин, сияя, показал Егору два больших пальца.

— И что теперь? — утираясь рукавом, хрипло спросил Егор. — Может, попросить Лабиринт перенести меня в какое-нибудь более приятное место? Он сможет это исполнить?

Дворжецкий и Воронин обменялись быстрыми тревожными взглядами.

— Не стоит, пожалуй, — мягко сказал Воронин Егору. — Ты лучше ножками своими, ножками шевели. Можешь смело ступать по узору, теперь Лабиринт ничего тебе не сделает.

— А мог бы?

— Вполне.

Первый шаг Егор сделал с опаской, будто на тонкий лед. Но теперь Лабиринт вел себя как обычный кафельный пол, однако, Егор знал, что он только притворяется.

Дворжецкий смотрел на Егора с непонятным выражением во взоре.

— А где же мой меч? — спросил у него Егор голосом хитрого мальчугана, которому взрослые за хорошие отметки обещали подарок.

— Будет тебе меч, — ответил Дворжецкий. — Ступайте оба на улицу и ждите там.

На улице Егор присел на нагретый солнышком капот жигулей, подставил лицо ветерку, утомленно вздохнул. После прогулки по Лабиринту он не прочь был и полежать, только полежать было негде.

Воронин остановился рядом, взглянул на Егора сочувственно — видимо, припомнив свой собственный опыт инициации; сказал:

— С этого момента твой статус изменился, и Ёсицунэ Минамото может пытаться убить тебя только вызвав на поединок по всем правилам бусидо.

— Ёсицунэ Минамото — это тот длинноволосый продавец из магазина Проспект? — уточнил Егор.

— Да.

— Ну, теперь я чувствую себя гораздо спокойнее, — с сильным сарказмом сказал Егор. — Выходит, все, чего я добился — что на меня не будут нападать исподтишка, а только после предупреждения.

— Это немало, согласись, — сказал Воронин. — Предупрежден — значит вооружен. Кстати, об оружии. Ты сам-то как думаешь, сможешь справиться с Ёсицунэ, если придется сражаться с ним на настоящих мечах?

— Наверное, — сказал Егор. — Он фехтует неплохо, но ограниченно. Только я не собираюсь с ним драться.

— Но он же убийца, — с горячностью сказал Воронин. — Он убил твоего друга. И тебя, безоружного, пытался убить.

— Да, пытался, — согласно кивнул Егор. — Но я-то не такой, как он. Я — не убийца.

— Боюсь у тебя невелик выбор, — сказал Воронин, хмурясь. — Либо ты, либо он.

— Да-да, — устало покивал Егор. — Должен остаться только один.

— Вот именно, — сказал Воронин. Кажется, он не уловил иронии.

Щель в приоткрытых дверях склада налилась малиновым светом, потом пурпурным — и внезапно безмолвно взорвалась бело-голубым, словно Дворжецкий там, внутри, запалил целую кучу магния.

— Что там происходит? — вяло поинтересовался Егор, наблюдая за дверью из-под полуопущенных век.

— Дворкин шаманит, — пояснил Воронин. — Добывает тебе меч.

— Потрясающие визуальные эффекты, — сказал Егор с явно чужими интонациями в голосе.

— Видел бы ты себя со стороны, когда шел по Лабиринту, — усмехнулся Воронин. — Вот тогда были эффекты…

— Сняли бы на видео, — сказал Егор. — А я бы потом посмотрел.

— Да пытались несколько раз на видео снимать, — сказал Воронин. — Ничего не получилось, одни помехи. И фотопленка здесь засвечивается.

Егора поразила неприятная догадка.

— Радиация, — сказал он, содрогнувшись.

— Радиация в пределах фоновой, — успокоил его Воронин. — Я проверял.

— Ф-фу, блин, — с облегчением выдохнул Егор. — А я уж испугался…

— Я тоже испугался, когда мне такая же мысль в голову пришла, — сказал Воронин. — Поэтому и таскался сюда с дозиметром.

— Слушай, а чей это склад? — спросил Егор. — В нынешнее времена такие помещения ценятся высоко и пустыми не стоят.

— Строение складского типа принадлежит гражданину Дворжецкому Вэ Ю, — скучным голосом сообщил Воронин. — Гражданин Дворжецкий Вэ Ю приватизировал данное строение по остаточной стоимости… не помню, какого числа, года четыре назад, короче. Наш уважаемый мэр всячески тому содействовал.

— Понятно, — сказал Егор. И задал еще вопрос: — А Вершинин, он кто в вашей иерархии?

— Оберон. — Воронин был краток, да это сообщение и не требовало дополнений.

— О! — сказал Егор.

— Да, — сказал Воронин.

Заскрипела отворяемая настежь дверь склада, и в дверном проеме показался изнуренный шаманством Дворжецкий. И вышел он не с пустыми руками.

— Ох-хо-хоюшки. С каждым разом это дается мне все труднее, — пожаловался Дворжецкий, подойдя к машине, и протянул Егору длинный, слегка изогнутый меч в ножнах, скромно украшенных тонким серебряным рисунком.

Егор соскользнул с капота жигулей, вытянулся перед Дворжецким во фрунт и бережно, обеими руками, принял меч из рук мага.

— Принц Мерлин, — торжественно объявил Дворкин, — этот меч — единственный в своем роде, другого такого нет. Теперь он — твой, береги его, пуще зеницы ока.

Егор молча поклонился. Затем он вытянул меч из ножен и для пробы взмахнул клинком — словно молния сверкнула и тонко пропел рассекаемый мечом воздух.

— Ух ты! — восторженно воскликнул Егор. Меч идеально лег в ладонь, пришелся кстати, словно новая часть тела, и вместе с ним пришло незнакомое доселе ощущение, невыразимое словами. Егор теперь прекрасно понимал ревность Воронина, передавшего ненадолго Грейсвандир в чужие руки, и был уверен, что свой меч он не отдаст никому.

— Есть ли имя у этого меча? — спросил Егор у Дворжецкого.

— Это твой меч, ты и дай ему имя, — сказал Дворжецкий.

Егор снова взмахнул мечом, выписав вокруг себя сверкающую смертоносной сталью восьмерку.

— Знаю, знаю, как его назвать. Сайдвиндер!

13

…Против кармы не попрешь.

Объединенными усилиями Дворжецкий и Воронин убедили Егора в том, что дуэли с Ёсицунэ Минамото ему ни в каком случае избежать не удастся, так что лучше раньше, чем позже…

Но за спиной Егора между Дворжецким и Ворониным состоялся короткий разговор, из которого следовало, что судьба, вообще-то, не так уж и жестока, и события могли бы развиваться иначе.

…По возвращении в город Дворжецкий повез Егора в спорткомплекс моторного завода, где и передал новоиспеченного принца Мерлина под присмотр другого принца — опытного и закаленного в боях мастера меча Бенедикта, он же Ерофеев Виктор Борисович, бывший тренер бывшего чемпиона городских соревнований по фехтованию Трубникова.

Егор, ни разу не встречавшийся с Ерофеевым за последние десять лет, тем не менее сразу узнал его — Виктор Борисович почти не изменился внешне, совсем не постарел, разве что стал еще суровее видом.

— Позанимайся с ним, — сказал Дворжецкий Ерофееву, кивнув на Егора. — Вспомни молодость.

— Хорошо, — сказал Ерофеев. И, когда Дворжецкий, попрощавшись, отправился дальше по своим таинственным делам, поприветствовал бывшего ученика: — Ну, здравствуй, принц.

— Здравствуйте, Виктор Борисович, — сказал Егор и переложил меч в ножнах из одной руки в другую, демонстрируя его как бы ненароком, — мол, а у меня вот что есть.

Ерофеев только усмехнулся снисходительно и сказал:

— Иди за мной.

Странно, день в разгаре, а в спортзале отчего-то не было ни одного человека. Только неофициальный, но полновластный хозяин этого места Ерофеев и его гость Егор.

Свет солнца, слегка перевалившего за полдень, вливался в большие окна, защищенные изнутри веревочной сеткой от шального волейбольного или баскетбольного мяча. Вдоль стен стояли желтые деревянные скамейки и пара гимнастических коней. В дальнем от входа углу, возле шведской стенки, с потолка свисал толстый белый канат, под ним ровной стопочкой были сложены изрядно потрепанные поролоновые маты.

Все, как раньше.

Почти.

Баскетбольные щиты были теперь не деревянные, как помнилось Егору, а плексигласовые. Но это мелочи, мелочи…

Из ностальгической задумчивости Егора вывел Ерофеев.

— Ты позволишь взглянуть на твой меч? — спросил он.

Егор помялся; с мечом расставаться не хотелось. Но он, хоть и не без душевных терзаний, все же подал Сайдвиндер Ерофееву — как же, учитель все-таки…

Ерофеев, всем своим видом выражая крайнюю степень почтительности к оружию, принял Сайдвиндер из рук владельца, выдвинул до середины клинок из ножен, посмотрел на руны, подставляя меч к свету под разными углами и пуская по всему залу яркие солнечные блики.

— Прекрасный меч.

У Егора потеплело на сердце. Он почувствовал гордость, словно меч, восхитивший истинного знатока, был изготовлен его, Егора, руками.

— Спасибо.

— Не за что, — сказал Ерофеев, возвращая меч Егору. Помолчал и предложил совершенно будничным тоном: — Сразимся?

— На мечах? Нет! — наотрез отказался Егор.

Ерофеев холодно усмехнулся и предложил другой вариант:

— У меня имеется несколько синаи для тренировок. Выбери себе один.

Он показал, где лежат синаи.

Егор с неохотой оставил Сайдвиндер и взял в руки бамбуковый меч. Ерофеев взял себе другой. Доспехов ни ученик, ни учитель надевать не стали. Сделав приглашающий жест, Ерофеев вышел на середину зала, взялся за рукоять синаи обеими руками, занес меч над головой и замер в совершенной неподвижности — он даже не мигал. Егор пожал плечами, тоже вышел на середину зала и принял соответствующую стойку напротив тренера.

— Ну? — спросил Ерофеев минуту спустя. — И долго ты собираешься так стоять?

— Сколько потребуется, — ответил Егор, копируя усмешку тренера.

Они простояли неподвижно еще минуту.

— Ну ладно, — сказал Ерофеев, делая левой ногой короткий шажок назад и заводя за спину левую руку. Синаи он теперь держал одной правой рукой — как шпагу или рапиру.

Егор тоже перешел в правостороннюю позицию en garde, готовясь отразить атаку тренера, — и все же едва не пропустил ее. Выпад Ерофеева был молниеносным, словно бросок рассерженной кобры. И только потому, что у бамбукового меча нет присущего тонкому стальному жалу змеиного изящества, и его легче удержать в поле зрения — только поэтому атака Ерофеева не удалась. Егор парировал удар и отступил в сторону.

— Неплохо, — сказал мастер клинка Бенедикт.

Дворжецкий довез Воронина до Кировского РОВД. Воронин не спешил выходить из машины.

— Так что, сегодня? — спросил он.

— Сегодня, — кивнул Дворжецкий. — Надо дать подтверждение клану Минамото. Я свяжусь с ними сам, а ты предупреди Джулиана, что все состоится по основному сценарию, и он остается на скамейке запасных.

— Белов будет огорчен, — сказал Воронин. — Он рассчитывал сам сразиться с Ёсицунэ, отомстить за смерть брата.

— Я серьезно сомневаюсь, что он сможет одолеть Ёсицунэ, — сказал Дворжецкий. — Но если он станет упрямиться, скажи ему, что решение принял я.

— Ладно, — сказал Воронин, — так ему и передам.

— Да, еще постарайся выяснить, не появился ли наш друг Копаев.

— Попробую. Но что-то подсказывает мне, что Копаев до сих пор не вернулся…

14

Местом проведения дуэли между Ёсицунэ Минамото и принцем Мерлином самураи избрали ту же самую стройку на улице Свердлова, что и в прошлый раз. Должно быть, они имели в виду оказать этим дополнительное психологическое давление на противника.

Не вышло.

Это ведь Воронин приезжал сюда в составе опергруппы, это он видел трупы, а Егор оказался на этом месте впервые и даже не вспомнил, что именно здесь был убит Денис Брагин. Да и сам строящийся дом за последние дни подрос еще на один этаж. Дуэль предполагалось провести на недостроенном пятом.

Принцы Янтарного королевства прибыли к месту скромно — все четверо (принц Мерлин, а также вызвавшиеся быть секундантами принц Корвин, принц Бенедикт и, разумеется, дед-основатель Дворкин) на одном автомобиле — синих жигулях Дворжецкого.

Вдоль дощатого забора, огораживавшего стройку, уже стояли три машины самураев: белая хонда, темно-синий дацун и внушительных размеров черный джип ниссан-патруль.

— Однако, — только и промолвил Воронин, вылезая из тесных жигулей. Остальные промолчали.

Егор зябко ежился, но не от холода, а от нервного возбуждения.

Самураи — их тоже было четверо — уже ждали принцев Янтарного королевства за забором, на территории стройки. Сторожа, памятного Воронину по прежнему приезду, нигде не было видно.

— А где сторож? — спросил Воронин у самураев, несколько обеспокоенный за судьбу человека, непричастного к играм тайных меченосцев.

— Лежит в бытовке, — ответил старший из самураев, кэнси Цукахара Бокудэн.

— Что вы с ним сделали? — Воронин вспомнил, что он, некоторым образом, блюститель закона. — Он жив?

— Конечно, жив, — сказал Цукахара Бокудэн. — Очухается через пару часов, ничего помнить не будет.

И он нежно погладил левой рукой ребро ладони правой.

Егор с интересом разглядывал самураев. Они все были одеты по своей средневековой самурайской моде: куртки хаори, шаровары хакама. Все, понятно, при мечах. Егор даже подивился на них: Надо же, до чего крепки в соблюдении традиций.

Он посмотрел на своих спутников словно впервые и удивился еще больше: Где были мои глаза? — и Дворжецкий, и Ерофеев, и Воронин в одежде соблюдали геральдические цвета принцев Янтарного королевства, чьи имена носили. Из описаний Роджера Желязны Егор помнил, что цвета Корвина были черный с серебром. Вот и Воронин был одет в черное и, за неимением серебра, серое. Цвета Бенедикта были красный и коричневый. Одежда Ерофеева этому вполне соответствовала. Что же касается Дворкина, Егор запамятовал цвета его одежд, но сам Дворжецкий придерживался в костюме строгой черно-белой гаммы.

Егор вернулся взглядом к самураям. Трое из них были те самые продавцы из магазина Проспект. Длинноволосый Ёесицунэ Минамото смотрел на Егора так, словно хотел уничтожить его одним своим взглядом. Двое других держались деланно безразлично. Четвертый же самурай, который был примерно одного с Дворжецким возраста, выглядел настоящим японцем. Возможно, он японцем и был.

— Идем, — сказал Цукахара Бокудэн и махнул рукой куда-то наверх.

На недостроенном пятом этаже, куда неспешно, один за другим, поднялись дуэлянты и секунданты, места для поединка было более чем достаточно — наружные стены дома были возведены примерно наполовину, а за кладку внутренних стен строители еще не принимались. Пара мощных прожекторов, висевших наверху, на стреле крана, освещала место поединка неживым ненатуральным светом, и оттого все вокруг казалось Егору декорацией, а происходящее — сценой из фильма.

Самураи сгрудились у одной стены и принялись приглушенно переговариваться. Точнее, говорил, в основном, кэнси Цукахара Бокудэн, а Ёсицунэ Минамото, длинноволосый, кивал в такт его словам и всего раз что-то коротко ответил. Двое его товарищей стояли молча.

Принцы Янтарного королевства, собравшись у другой стены, принялись за психологическую накачку младшего собрата.

— Ты нам нужен, — сказал Дворкин-Дворжецкий. — Мы на тебя очень рассчитываем. Не подведи.

— Ты хорошо фехтуешь, — сказал Бенедикт-Ерофеев. — Ты справишься.

— Сделай его, — сказал Корвин-Воронин. — Поквитайся с ним за наших братьев.

— Да-да-да, — рассеянно кивал Егор, оглядываясь на самураев. Он чувствовал скованность, он чувствовал страх и напрасно пытался убедить себя, что ерунда, мол, все точно так же, как в парке выходным днем со всеми прочими толкинистами. Все было совсем не так, гораздо серьезнее. Ужасно серьезно. Все было по-настоящему. Он мог погибнуть…

Цукахара Бокудэн все о чем-то наговаривал Ёсицунэ Минамото — то ли советы давал, то ли благословение. Длинноволосый выслушал все внимательнейшим образом и почтительно низко поклонился кэнси. Затем он вышел на середину ристалища, посмотрел на Егора бешеными злыми глазами и отрывисто проорал что-то непонятное — по-японски, наверное, — но явно оскорбительное и брякнул гардой меча о ножны.

— Он бросает тебе вызов, — тихо пояснил Ерофеев.

Егор тяжко вздохнул, обнажил меч и медленно, даже нерешительно, побрел навстречу Ёсицунэ.

Самурай выхватил меч быстрым движением и с воинственным воплем бросился на принца Мерлина. Противники со звоном скрестили мечи.

Егор все еще держался скованно, заторможенно. Атаку самурая он отбил с трудом и несколько неудачно — кончик чужого меча располосовал ему левое предплечье, рукав рубашки мгновенно пропитался теплой кровью.

— Ч-черт, — прошипел Егор.

Ёсицунэ оскалил зубы в злобной усмешке.

Боль в раненой руке словно разбудила Егора, он стряхнул с себя губительное оцепенение и, наконец, как прежде ощутил Сайдвиндер как должно — частью себя.

— Ну ладно.

Ёсицунэ снова пошел в атаку, исполнив нанамэ-гири.

Егор показал, на что способен. Он парировал с легкостью и даже некоторым изяществом, отвел клинок противника в сторону и, внезапно перейдя от японского стиля фехтования к классическому европейскому, сделал глубокий выпад и уколол Ёсицунэ чуть ниже левой ключицы.

На хаори самурая проступило кровавое пятно, а на лице — выражение изумления и растерянности. Ёсицунэ отступил назад и влево; он больше не усмехался.

Егор опустил меч, решив, что с первой кровью поединок завершен. Но самурай снова скакнул вперед, рубя наотмашь. Егор защитился скользящим ударом, шагнул назад, пропуская клинок противника мимо себя, а затем закрутил запястье и резко взмахнул своим мечом, вырывая оружие из рук самурая. Ёсицунэ проводил свой улетающий прочь меч недоуменным взглядом, потом, сообразив, кинулся следом. Но Егор опередил его на шаг, первым подбежал к упавшему мечу и наступил на него ногой. Лицо самурая исказилось от яростной злобы, он заскрежетал зубами и выхватил из-за пояса кодати, малый меч, больше похожий на кинжал.

Цукахара Бокудэн коротко крикнул по-японски, и Ёсицунэ тут же поник, плечи его опустились. Одарив Егора напоследок ненавидящим взглядом, Есицунэ подошел к кэнси. К Егору с двух сторон приблизлись Воронин и другой самурай, короткостриженный здоровяк. Этот самурай тоже посмотрел на Егора очень нехорошо, хоть и без бешенства, присущего взгляду Ёсицунэ.

— Сойди с меча, — сердито прошипел Воронин. — Пусть его заберут.

Егор повиновался и вслед за Ворониным отшел к своим, пряча в ножны верно послуживший Сайдвиндер. Здоровенный самурай, которого звали Ёритомо, бережно поднял с пола меч Ёсицунэ, обтер его полой одежды, как будто очищая от грязных следов, оставленных ногой Егора, подошел к кэнси и отдал меч ему.

— Постой-ка, я же победил, — спохватился Егор. — Меч ведь мне должен достаться, как трофей.

— Нет, покачал головой Ерофеев, — ведь ты не убил соперника.

— Дай-ка я взгляну на твою руку, — сказал Дворжецкий.

— А чего на нее смотреть? — удивился Егор, в пылу схватки совсем забывший о ране, и тут же скривился. — Ах, черт!

Рана на левом предплечье продолжала кровоточить, кровь стекала по пальцам и крупными каплями падала на цементный пол.

Дворжецкий бесцеремонно оторвал располосованный мечом и испачканный кровью рукав егоровой рубашки, достал из своего кармана бинт, перкись и быстро, профессионально обработал рану — порез был длинный, но неглубокий.

— Какая предусмотрительность, — процедил Егор сквозь зубы, стараясь держаться молодцом.

— Опыт, друг мой, опыт, — ответил Дворжецкий, бинтуя порез. — По уму, следовало бы тебя зашить, но и так, я думаю, быстро заживет.

Самураи, между тем, явно готовились к какой-то церемонии.

— Что еще они там задумали? — поинтересовался Егор.

— Сам увидишь, — сухо сказал Воронин.

Самураи вдруг сделались очень похожими на настоящих японцев, даже те, что японцами не были. Ёсицунэ, обнажившись до пояса, встал на колени, затем сел, поджав ноги, и взял в руки малый меч. Кэнси Цукахара Бокудэн встал позади и слева от Ёсицунэ и занес над головой обнаженный меч. Двое других самураев неподвижно застыли, словно изваяния нио у входа в синтоистский храм.

Егор тихо охнул; он понял — ч т о должно сейчас произойти. А поняв — ужаснулся.

— Их надо остановить! — Егор сделал было шаг вперед.

— Стой! — Дворжецкий вцепился ему в плечо железными пальцами. — Стой и смотри.

Такая власть слышалась в его голосе, такая сила, что Егор не посмел ослушаться. Он стоял и смотрел, не в силах отвести в сторону взгляд или просто закрыть глаза. Он стоял и смотрел — пока не свершился весь страшный ритуал сэппуку.

Ёсицунэ, стиснув зубы, вонзил кодати себе в нижнюю часть живота слева и медленно повел меч наискосок вправо вверх, открывая на теле ужасную рану. Кровь лилась ему на колени темным потоком, заливала пол вокруг. Ёсицунэ был бледен, как смерть, но не издал даже намека на стон. Когда он стал плавно заваливаться на правый бок, Цукахара Бокудэн, пронзительно крикнув: Ис-са! — взмахнул мечом. Из перерубленной шеи Ёсицунэ ударил багровый фонтан, голова отделилась от туловища, но не покатилась по полу, а повисла на тонком лоскуте кожи.

Егор перегнулся пополам, и его вырвало.

15

В эту ночь Егор не мог заснуть. Он лежал дома, в душной горячей влажной постели, вспоминал ненавидящие взгляды самураев, уносящих в кровавом мешке останки своего товарища, и снова его била крупная нервная дрожь. Он вспоминал слова Дворжецкого о том, что врагов у него теперь прибавилось.

Почему? — спросил тогда Егор, пытаясь хоть как-то привести себя в порядок.

Дворжецкий не ответил.

Ты наступил ногой на меч самурая — ужасней оскорбление придумать невозможно, — объяснил Ерофеев. — И еще, ты выказал всем свою слабость, когда… — И он указал на отвратительную дурно пахнущую лужу возле ног Егора. — Ёсицунэ проиграл тебе поединок, но сохранил свою честь, приняв достойную самурая смерть. Ты же дважды повел себя недостойно. Теперь все они — твои заклятые враги, и тебе придется убить их всех или тоже совершить сэппуку, иначе они не успокоятся.

Изумительная перспектива, — пробормотал Егор.

Воронин только морщился, а за спиной Егора сказал Дворжецкому: Уж лучше бы здесь был Джулиан.

Да, вот так оно все и было…

Постепенно нервное возбуждение, вызванное яркими и жестокими впечатлениями минувшего дня, прошло. Егор успокоился и впал в некое странное состояние полубодрствования-полудремотности, балансируя на рубеже между сном и явью. Его сознание как будто раздвоилось: одной частью разума он понимал, что лежит в постели у себя дома и безуспешно пытается заснуть; другая же часть разума сообщала ему, что он стоит в сумрачном прохладном подъезде, дверь подъезда полуоткрыта на улицу, и в открытый проем виден фрагмент залитого ярким летним солнцем двора.

Это было очень необычное и интересное ощущение.

Пребывая в двух местах одновременно, Егор лежал в постели и медленно подходил к двери, навстречу свету. Он сделал несколько мелких осторожных шажков, открыл дверь пошире, осязая ладонью мелкие бугорки потеков краски, — и вышел во двор.

Наяву Егор в этом дворе не бывал никогда, но место отчего-то было ему очень знакомо. Справа торчал неровный забор, сбитый из нестроганных и некрашенных досок; впереди и слева стоял кирпичный пятиэтажный дом в три подъезда, изогнутый буквой Г; перед домом росли деревья с темными узловатыми ветвями и узкими острыми листочками; посреди двора имелся деревянный стол и две лавочки; слева, в промежутке между короткой частью Г-образной пятиэтажки и домом, из которого Егор вышел, был узкий проход на тихую, тенистую улицу. И ни одного человека вокруг.

Ощущение реальности иного мира было настолько сильным, что Егор побоялся целиком погрузиться в этот сон и остаться в нем насовсем. Он открыл глаза и резко, рывком поднялся из постели — в свою, родную реальность, домой.

Но картинка двора из сно-мира до сих пор стояла перед глазами, словно впечатавшись в сетчатку.

Прямо наваждение какое-то.

Чтобы освободиться от навязчивого пейзажика, Егор решил нарисовать его, перенести на бумагу — может, он на бумаге и останется, не будет больше надоедать. Не одеваясь, Егор сел за письменный стол, зажег лампу, достал из ящика стола обрезок ватманского листа размером чуть больше ладони, оставленный для эскизов, взял пузырек с черной тушью, тонкое чертежное перо и без предварительного карандашного наброска принялся покрывать бумагу уверенными четкими штрихами.

Он рисовал словно с натуры, так ярка была картинка в мозгу, и на листке бумаги постепенно проступал тот самый дворик, виденный в необычном полусне. И это не было вдохновение, это была одержимость — такая же, наверное, случилась с Дворжецким, когда он создавал Лабиринт. Егор абсолютно точно знал — где и какую черточку провести. Да и он ли сам, своей ли рукой проводил эти черточки? Он забыл про все беды и невзгоды прошедшего дня, забыл про разрыв с Леной, забыл про Татьяну Георгиевну с ее недорасписанным детским садом, забыл про Воронина, Ерофеева, Дворжецкого и прочих неведомых принцев Янтарного королевства с их хитроумными интригами, забыл про принявшего страшную смерть длинноволосого продавца из магазина Проспект и его друзей, точащих зубы и ножи. Он рисовал карту, эмберский козырь. Только сам он этого еще не понимал.

Когда весь дворик был запечатлен на бумаге, и прибавить вроде бы больше было нечего, Егор закрыл глаза, посидел так минутку, затем посмотрел на рисунок и снова закрыл глаза.

Чего-то не хватало.

Егор открыл глаза медленно обмакнул перо в тушь и, решившись, в верхнем левом углу, там, где у обычных игральных карт стоит значок масти, не отрывая пера от бумаги, одной сплошной линией начертил, повторил рисунок Лабиринта.

Вот теперь — все. Теперь козырь был закончен.

За окном уже рассвело.

Егор погасил лампу, потер утомленные глаза и со стоном распрямил затекшую спину. Карта лежала на столе, между пером и пузырьком с тушью, и притягивала к себе взгляд не хуже самого Лабиринта.

— И мы тоже кое-что можем, — пропел Егор, гордясь сотворенной вещью. Он взял карту в руки и принялся пристально рассматривать рисунок, словно он был сделан кем-то другим.

Бумага вдруг ощутимо похолодела, стала как тонкая льдинка, а рисунок углубился, приобрел глубину и цвета.

Егор, встревоженный метаморфозами, выронил карту из пальцев, и она, кружась опавшим листом, спланировала на пол, легла рисунком вниз.

— Да-а, дела-а, — протяжно сказал Егор вслух, чтобы убедить себя в том, что не спит. Голос прозвучал ненатурально, фальшиво.

— Неужели я сподобился нарисовать настоящий эмберский козырь?

Никто, разумеется, не ответил.

— Что же, — сказал Егор сам себе, опять вслух, — не узнаешь ведь, пока не попробуешь.

Следовало только хоть мало-мальски снарядиться для пробного путешествия — кто знает, куда забросит карта?

Прежде всего Егор оделся — не в трусах же странствовать? — конечно, в излюбленные джинсы и рубашку, надел кроссовки. Меч? Может, понадобится, а может, и нет, но Егору просто не хотелось расставаться с Сайдвиндером. Меч нужно было замаскировать — все же нынче не средние века, с мечом на поясе никто по улицам не разгуливает. Но Сайдвиндер — не ножик, в карман его не спрячешь. Футляр бы какой-нибудь, что ли… Ага, есть же такой футляр. Егор вспомнил про большую пластмассовую трубу с ручкой, в каких разные инженеры-конструкторы-чертежники носят свои чертежи. Егор носил в том футляре свои большие учебные рисунки, так было много удобнее, нежели таскаться с громоздкой картонной папкой формата А2. Пластмассовая труба обнаружилась там, куда и была убрана пару лет назад, — в чулане. Егор смахнул с футляра пыль и примерился спрятать внутрь Сайдвиндер. Меч в ножнах замечательно поместился в чертежный футляр.

— Не инженеры, не чертежники, — промурлыкал Егор. — Мы — принцы Эмбера… хм… картежники.

Вот, кажется, и все.

Егор с трепетом в душе поднял с пола карту и устремил на рисунок пристальный взгляд, стараясь даже не мигать. Прошло несколько секунд, и рисунок вновь стал меняться, приобретая цвета и глубину, оживая: на деревьях зашевелились листочки, и вроде как слабый сквознячок подул в лицо. Егор смотрел уже словно через окошко, а окошко увеличивалось, раздвигалось во все стороны сразу. Егор ощутил легкое головокружение, пошатнулся, шагнул вперед — и оказался в том дворе. Посмотрел на карту, которую держал в руке, — рисунок снова стал обычной плоской картинкой, нарисованной на бумаге черной тушью. Егор убрал карту в нагрудный карман рубашки и…

Его сильно толкнули в спину. Егор шагнул вперед и быстро обернулся, хватаясь за крышку чертежного футляра, в котором был спрятан меч. С некоторых, совсем недавних, пор Егор держался очень настороженно и порой был склонен преувеличивать опасность.

Здесь же опасности не было никакой, а был какой-то измятый замусоленный мужик, по виду — алкаш предпоследней ступени, трясущийся и совершенно синий с похмелюги.

Егор расслабился.

— Че толкашься? — недовольно и едва понятно пробурчал синюк. — Смари кдапрешь.

Сам он едва ли чего видел, настолько опух, что был просто не в состоянии поднять тяжелые набрякшие веки — так и побрел со двора, не открывая глаз. Видать, его маршрут был выверен с точностью до сантиметра.

Егор проводил аборигена долгим взглядом, усмехнулся: первый местный персонаж был знаком до боли. Похоже, эмберский козырь перемещает не так уж и далеко.

Егор неторопливо, тщательно осмотрелся. Дворик, безусловно, был тот самый, ограниченный двумя пятиэтажными домами и деревянным забором. Обычный городской дворик, только вот в каком городе он находится?

Пора было расширять географические познания. Егор повернул налево, прошел между домами и очутился в узком тихом переулке. Где-то рядом, немного дальше, шумела моторами машин большая улица. Ориентируясь на шум, Егор прошел по переулку совсем немного, вышел на широкую, шумную, загазованную и запруженную автотранспортом улицу и остановился.

Это место он узнал.

Проспект Октября.

И всего-то? — обескураженно подумал Егор. Он был разочарован. Он ждал, он надеялся на большее: если уж перемещаться в пространстве магическим способом, так и попадать в магический, удивительный мир. А тут… Полночи сидел, рисовал магическую карту, и нарисовал-таки, а телепортировался, страшно сказать, аж на четыре квартала. М-магия…

Может, и не следовало умалять сам факт перемещения в пространстве при помощи карты, созданной своей же рукой. Но Егор не слишком этому факту радовался — наверное, просто устал после бессонной ночи и всех головокружительных событий последних дней. Да, он просто устал…

Ну ладно, испытание проведено успешно, козырь действует, можно возвращаться домой.

И чего же я не нарисовал заодно карту с интерьером собственной квартиры? — попенял себе Егор. — Сейчас бы — хоп! — и мигом оказался дома.

Карта, однако, была только одна, и работала только в одном направлении. One way ticket, так сказать. Ничего не попишешь, придется перемещаться в пространстве старым проверенным способом — попеременным переставлением правой и левой ног. Вообще-то, можно и городским транспортом воспользоваться — тоже действенный способ, и ноги меньше устают.

Егор двинулся к остановке троллейбуса.

А может, к Воронину на службу заглянуть, — подумал он на ходу, — тут ведь близко. Зайти, похвастаться приятелю: взгляните-ка, принц Корвин, — действующая модель эмберского козыря, изготовлена и испытана лично принцем Мерлином.

Егор загорелся новой идеей, очень уж хотелось похвалиться картой перед кем-нибудь из своих, перед кем-то, кто поймет и оценит. А Кировский РОВД, в котором нес трудную и опасную службу Вороин, располагался неподалеку, на соседней улице.

По времени было самое начало трудового дня. Воронин, если не отбыл на происшествие, должен находиться в своем криминалистическом кабинете.

Воронин и был у себя в кабинете, сидел за одним из трех письменных столов, низко опустив голову, и перебирал яркие глянцевые фотоснимки.

— Привет, — весело сказал Егор.

Воронин поднял лицо, и все дальнейшие слова застряли у Егора в горле, слипшись в бесформенный комок.

— А-ах-хы…

Вид у Егора тоже, наверное, был не приведи господь — челюсть отвалена чуть ли не до пупа, глаза — как два чайных блюдца.

— Что с тобой, Егор? — обеспокоенно спросил Воронин. — Привидение увидал?

— А? Что? М-м… н-нет… — Егор потихоньку старался восстановить внутреннее равновесие, сильно поколебленное внешним видом старшего эксперта-криминалиста, но восстанавливал, очевидно, недостаточно успешно, потому что нес какую-то бессвязную ахинею: — Не знаю. Может быть.

Егор мямлил что-то совсем невразумительное, и, осознав это, заставил себя замолчать. Он опустил глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и снова взглянул Воронину в лицо. Точнее, на лицо. На лице Воронина красовались молодецкие чапаевские усы. Усы! У Воронина — усы!!!

Егор опять опустил глаза, уставившись на носы своих потрепанных кроссовок. Да-а, братцы, одно можно сказать: за ночь такие усы не прорастают.

— Егор, ты себя хорошо чувствуешь? — спросил усатый Воронин.

Хорошо ли? Сложный вопрос…

— Н-ну, — сказал Егор, на краткое время вернувшись глазами к лицу собеседника. Усы Воронину не шли, они его старили. — Вчера у меня выдался тяжелый денек. Наверное, я еще не вполне…

Егор замялся, подычкивая нужное слово, но Воронин, кажется, и так все понял — правильно ли, нет ли. Он сказал:

— Бывает.

А Егор в уме лихорадочно прикидывал планы плавной ретирады. Эмберский козырь усатому Воронину показывать не стоило — бог знает, что из этого может выйти, — но и свое появление в кабинете экспертов-криминалистов нужно было прикрыть хоть каким-нибудь, пусть даже и хлипким, объяснением.

— Ты сегодня вечером будешь дома? — спросил Егор. Ничего лучшего ему в голову не пришло.

— Да, — ответил Воронин. — Если только на происшествие не вызовут. Я же дежурю.

— Тогда я зайду вечером к тебе домой — поговорить, — сказал Егор, хотя ни заходить к усатому Воронину в гости, ни разговаривать с ним не собирался.

— А сейчас тебе чего не говорится? — спросил Воронин, глядя на Егора очень пристально.

— А сейчас я тороплюсь, — соврал Егор. — Пока.

И, прежде чем Воронин спросил еще о чем-нибудь, быстро ушиыгнул за дверь.

Из милиции Егор пошел домой. Вернее, он пошел к тому месту, где должен был находиться его дом. Шел Егор медленно и всю дорогу озирался по сторонам, словно в чужой город попал (да так оно и было, собственно говоря), но на всем пути не приметил ничего необычного или странного: и дома на улице были такие же, и люди на улице были такие же.

Но Воронин-то был с усами, — сказал себе Егор. — Не тот Федот. Однако он ничуть не удивился, когда меня увидел, и по имени назвал. Выходит, и мой двойник здесь имеется, тоже, может быть, с усами. Кошмар.

А вот и он — дом, милый дом — такой красивый, хоть и неказистый, с книжным магазином на первом этаже, где вновь, после кратковременного засилья турецко-китайского ширпотреба, продаются книги.

Егор свернул за угол и вошел во двор. Проходя по двору, он смотрел на окружающее умиленным взглядом — до чего же все такое знакомое: и бабки-пенсионерки на лавочке, и молодые мамы с младенцами в ярких колясочках, и дети постарше, оседлавшие скрипучие качели и ковыряющиеся в сломанной песочнице.

Егор перевел глаза на двери второго подъезда — и споткнулся на ровном месте. На двери висела железная коробка домофона и, если судить по ее обшарпанному внешнему виду, висела она там уже давно. На негнущихся ногах Егор приблизился к двери и уставился на домофон тупым бараньим взором.

На дверях моего подъезда такой штуки не было.

Вдоволь насмотревшись на домофон, Егор принялся изучать саму дверь. Дверь была крепкая, стальная, со здоровенным электрическим замком. Это, значит, чтоб чужие не ходили. А Егор был здесь чужим. Да, тут вам не там.

Он постоял еще немного, подумал, потом поднял руку и набрал на домофоне номер своей квартиры. Динамик домофона включился, затрещал, захрипел и искаженным, но совершенно незнакомым, явно старушечьим голосом, осведомился:

— Але? Кхто тама?

— Егор дома? — спросил Егор.

— Какой ишшо Егор?

— Трубников.

— Здеся такие не проживают, — сообщил динамик и заглох.

М-да. Вот оно как…

Здеся такие не проживают, — повторил Егор про себя. — Точнее, такие проживают не здесь.

И что дальше?

Он всерьез начал сожалеть о том, что сразу не нарисовал козырь с интерьером своей квартиры. Теперь же рисовать было негде, нечем и не на чем. В принципе, конечно, можно было и здесь сходить в магазин канцтоваров, купить бумагу, тушь и перья, сесть где-нибудь на скамеечку и нарисовать нужную карту. Так то оно так… Вся беда была в том, что Егор уже не был уверен в себе, он не чувствовал прежней силы, помогшей ему, заставившей его сделать первую карту.

Интересно, сработает ли козырь еще один раз? — подумал Егор и нерешительно поглядел по сторонам. Во дворе было слишком много людей: старушки при лавочках, мамы при колясках, дети при своих развлечениях. Такие карточные фокусы лучше не демонстрировать при свидетелях; следовало поискать укромное местечко.

Его пошел проч от несвоего дома, не спеша, непринужденно помахивая чертежным футляром, пересек по диагонали двор и вышел к шумному, многолюдному рынку. На территории рынка, если две реальности не слишком сильно различаются, должен быть платный туалет.

Туалет был. Как же на рынке без туалета?

На входе Егор заплатил нужную для посещения данного заведения сумму, втайне опасаясь того, что его деньги окажутся непохожими на местные. Обошлось. Он заперся в отдельной кабинке, среди кафеля и фаянса. Поначалу Егора очень отвлекали физиологические звуки, свободно проникающие сквозь тонкие фанерные стенки кабинки. Он понял, что выбрал не самое подходящее место для созерцания эмберского козыря и хотел даже уйти, но ему стало жалко заплаченных за вход денег, а использовать туалет по прямому назначению у Егора не было нужды. И он задержался, опустил стульчак, присел на краешек унитаза (унитаз в платном туалете был начищен до блеска), положил на колени чертежный футляр с мечом и стал смотреть на карту, не делая напряженных попыток проникнуть в рисунок, — тогда-то у него все и получилось.

Переместился Егор как был, в сидячем положении. Неожиданно лишившись опоры под седалищем, он позорно опрокинулся на спину, высоко взбрыкнув ногами.

— Бля-а! Ну ты напился, зема, — на ногах не стоишь.

Над лежащим на асфальте Егором возвышался давешний алкаш. Похоже, он где-то принял некоторое количество лечебной жидкости, потому что выглядел более живым, нежели раньше, и глаза у него прорезались. Неожиданному появлению Егора из ниоткуда алкаш ничуть не удивился — он и не такое видывал во времена крутых запоев.

— Пить меньше надо, — как бы укоризненно провозгласил алкаш, воздев кверху грязный указательный палец.

— Меньше кого? — хмуро осведомился Егор, поднимаясь на ноги и стряхивая с зада и спины мелкий сор.

Алкаш наморщил лоб, призадумался и сказал:

— Ваще — меньше.

— Хороший девиз, — сказал Егор.

— Зема, — алкаш с надеждой заглянул Егору в глаза, — у тебя закурить не будет?

— Нет, — ответил Егор. — Не будет.

— Жалко тебе, что ли? — проныл алкаш.

— Не жалко. Не курю я.

— Че ты мне мозги компостируешь? Вчера же сам бээс смолил и друганов своих еще угощал. Так и скажи, что зажался, соседу сигаретки пожалел…

Услышав такое, Егор крайне изумился.

— Кто? Я?

— Головка ты от… — Алкаш хотел выразиться матерно, но передумал, все еще не оставляя надежд получить дармовую сигарету.

— Где же ты видел, чтобя я курил? — спросил Егор, чрезвычайно заинтересовавшись новостями о себе. (Себе ли?..)

— Где, где… — проворчал самоназванный сосед, опять с трудом удержавшись от матерщины. — На балконе на своем ты стоял и мне на башку пепел стряхивал.

— На котором балконе? — быстро спросил Егор.

— Ну ты ваще, видать, с башки съехал, — сказал алкаш, покачивая грязной головой. — Уж на что я поддаю, а и то еще из памяти не выжил. Вона твой балкон, на пятом этаже, где штаны синие висят.

Он указал рукой наверх.

Егор посмотрел в указанном направлении и, действительно, увидел на одном из балконов пятого этажа сохнущие на бельевой веревке застиранные голубые джинсы.

— Ага, — сказал Егор. — Понятно.

И направился к дверям подъезда.

— Э-э, зема, постой, — окликнул его алкаш. — Ты мне сигаретку дашь или как?

— Я же сказал тебе, что не курю, — не остановившись, бросил Егор.

Алкаш матерно выругался.

В подъезде было тихо, сумрачно и прохладно. Лестница была узкая, лестничные площадки — тесные.

Я же был здесь, — подумал Егор, узнавая окружающее, — в том странном полусне, после которого нарисовал карту.

Он поднялся на пятый этаж и остановился на лестничной площадке. На площадку выходили двери трех квартир: тринадцатая, слева, была обита черной клеенкой, в центре двери четырнадцатой квартиры был врезан маленький мутный глазок, дверь квартиры номер пятнадцать была лишена особых примет. Егор припомнил расположение балкона, указанного алкашом, сориентрировался, подошел к двери пятнадцатой квартиры и нажал кнопку звонка.

Звонок вяло блюмкнул, за дверью прошлепали босые ноги, щелкнул замок, дверь распахнулась, и два неотличимо похожих человека воззрились друг на друга, разделенные дверным проемом, словно лишенной зеркала рамой.

— Брат? — несколько неуверенно спросил хозяин.

— Брат, — сказал гость.

16

— Рискованный ход, — деликатно заметил Сай Нагаясу, после того, как Ольгерт Владимирович Вершинин выложил на доске один белый камень далеко в стороне от других своих камней.

— Посмотрим, — сказал Вершини, сохраняя невозмутимое выражение лица.

Сай Нагаясу задумался, катая в ладони черный камень.

Они играли в го.