Большая Охота

Глава 1 Черный день

Конечно, нам не надо было выходить в океан. Особенно в такой шторм. Особенно, когда никто этого не делал уже целых пять лет. Но зло, которое грозило вырваться из-под земли на небольшом острове в Тихом океане, было неотвратимым и страшным, как сама смерть.

Сколько себя помню, боялся грозы. Всегда, когда на горизонте появлялись зарницы, я прятался в нашем бунгало, с головой укрывался под одеялом, крепко зажмуривался и ждал, когда ударит стихия. А потом, когда тростник начинал гнуться под натиском тропического ливня, вздрагивал от каждого удара грома. А он грохотал и грохотал – непрерывно.

В тот день, когда мы вопреки всякому здравому смыслу должны были уходить в океан, тоже была гроза. Но я не кричал и не трясся от страха, потому что видел: взрослым не до меня. Взрослые искали корабль. И хотя кораблей в порту было достаточно, но подавляющее большинство их было в большей или меньшей степени затоплено, остальные были давно заброшены, проржавели и потеряли ход. Но нам обязательно надо было покинуть остров. Стоило нам остаться, и грядущее землетрясение все равно утопило бы нас вместе с островом, всех до единого. И тогда шансов не было бы уже ни у кого.

В центре острова бушевал вулкан, плюясь в небо раскаленными, оставляющими трассирующие следы камнями, извергая клубы черного дыма и пепла, трясясь и взревывая все сильнее с каждым часом. В черной туче над нами непрестанно сверкали молнии, а грохот грома и извержения слились в непрерывную оглушительную канонаду. Мне бы и в голову не пришло ее перекрикивать в попытке произнести хоть какое-то слово, хоть какое-нибудь детское испуганное причитание. Я был подавлен стихией, подавлен настолько, что мое сознание отказывалось анализировать происходящее. Мама тянула меня за руку, и я плелся за ней, с трудом переставляя ноги, не зная куда, не зная зачем, не представляя, что ждет нас на этом пути. Мы двигались плотной толпой, следуя за дядей Эдом, все четыреста островитян, включая детей, и я предполагал, точнее чувствовал, что нас ждет неминуемая и страшная смерть. Всех. Мне было очень страшно, потому что, несмотря на возраст, я понимал весь ужас безвыходности положения, в котором мы оказались. Выйдя в океан, мы из клыков стихии попали бы в когти другого зла – человеческого.

Немного вселяло надежду лишь то, что с человеческим злом можно хоть как-то бороться, этому меня всегда учил отец. Когда-то он был рыбаком. До войны. До войны многие были рыбаками на этом острове, но когда все закончилось, когда воздух перестал ухать далекими взрывами высотных бомб, выйти в океан было уже невозможно. Там поселилась Смерть. Она поджидала неосторожного, а потом быстро и точно с ним расправлялась. Десяток случаев – и никто больше не рисковал. Никто, кроме отца.

Когда очередное цунами смыло посевы в западной части острова, начался голод. Было очень тяжело, и, когда кончились припасы, отец рискнул. Он очистил от песка давно заброшенный катер в эллинге, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Никто не верил, что он вернется. Но он вернулся, причем с полным грузом рыбы, и после этого наша семья уже никогда не бедствовала. И никто на острове больше не бедствовал, потому что отец нашел способ обмануть Смерть. То человеческое зло, которое убивало людей в океане.

До него многие пытались сопротивляться. Пытались и гибли один за другим. Вступали в поединок с кошмарными тварями глубины и каждый раз проигрывали. Потому что они были слишком разумны, эти твари. Почти так же разумны, как их создатели, с той разницей, что весь их разум был направлен только на эффективное уничтожение. Они не умели ничего другого, они были созданы только для этого. И созданы, как это ни дико, людьми. Сначала в секретных биотехнологических лабораториях, затем на заводах, когда война была в самом разгаре. По иронии судьбы война кончилась именно из-за огромного количества биотехнологического оружия в океане. Вместо связующих путей моря превратились в гиблые места, по которым не могло пройти ни одно судно, даже рыбацкая лодка. А потом на материке началась страшная эпидемия легочного вируса, доведя ситуацию до логического завершения. На островах люди тоже болели и умирали, но на материках эпидемия оказалась столь опустошительной, что человечество ужаснулось потерям.

Около пяти лет искусственно выращенные разумные торпеды, мины и донные ракетные платформы безраздельно властвовали в океане. И хотя почти сразу после первого применения стало ясно, что держать биотехов под контролем невозможно, слишком много к тому времени уже было выброшено в океан искусственных икринок и личинок. Биотехнологическое оружие превратилось в стихию, но стихию разумную, от чего еще более страшную.

Каждый человек был для глубинных тварей просто целью, они догоняли его и взрывались, или поджидали его в засаде и взрывались, или целились в него, стреляли и убивали. Их было много разных видов – генетически сконструированных убийц. Многие люди тоже пытались их убивать, но человек куда более универсален, а потому функция убийства не главная для него в силу того, что не единственная. А у мин и торпед, кроме нее, ничего не было, потому они так легко справлялись с самым искушенным боевым пловцом.

Только мой отец догадался не штурмовать биотехов в лоб. Он начал их изучать. Я видел, как он подолгу сидел на скале с биноклем, отслеживая перемещения стаи легких скоростных торпед и записывая результаты наблюдений в тетрадку. А когда возникла необходимость, он очистил от песка старый катер, взял рыболовные снасти и вышел в океан. Один и без оружия, потому что не было на острове такого оружия, которое могло бы противостоять чудовищам глубины. Точнее, у него было свое оружие, с которым никто еще ни разу не выходил против биотехов, – тетрадка и часы. И это оружие оказалось эффективнее ракетных ружей, винтовок, легких ручных торпед и глубинных бомб. По крайней мере отец вернулся живым и с грузом рыбы. Он не стал драться с торпедами, как делали другие. Он их попросту обманул. Он изучил их повадки, отследил манеру выходить на цель, разобрался в системе их сигналов.

И теперь, когда от записей в его тетрадке зависела жизнь всех островитян, самое время было применить эти знания в полной мере. Только сначала взрослым надо было найти подходящий корабль. Порт, некогда процветавший, после нападений биотехов превратился в кладбище затопленных кораблей. Никому и в голову не приходило, что когда-нибудь снова придется выходить в океан, но вот пришлось, и никто к этому не был готов.

Бушевала гроза. Дядя Эд лучше всех разбирался в корабельных турбинах, и ему с четырьмя сыновьями через несколько часов после начала извержения удалось найти судно с более или менее исправной ходовой машиной. Однако в правом борту корабля зияла приличная пробоина, часть отсеков затопило, вследствие чего образовался серьезный крен на правый бок. С одной стороны хорошо – судно частично оставалось на плаву, а пробоина поднялась выше уровня океана, не позволяя больше воде попадать внутрь. Но с другой стороны – от накренившегося, отяжелевшего корабля трудно было ожидать хорошего хода и маневренности. Кроме того, сказал дядя Эд, стоит выйти из-под защиты портовых волнорезов, как начнется серьезная качка, и в любой момент неустойчивость судна способна сыграть с людьми смертельную шутку – оно может поменять крен с левого борта на правый, в пробоину хлынет вода, и корабль неминуемо пойдет на дно.

Поэтому островным советом было принято опасное, но единственно возможное решение – эвакуировать население на корабль, а уже после этого продолжить ремонтные работы и попытаться откачать из отсеков воду насосами. Тогда, даже если извержение усилится и остров начнет погружаться, корабль останется на плаву. Держать же людей на берегу становилось все более опасным – землю трясло так, что начали обрушиваться здания. Я видел, как рядом с нашей школой землю прорезала огромная трещина. Она ползла как змея, подрагивая в отсветах молний, пожирая все на своем пути: трансформаторную подстанцию, водонапорную башню, тракторное депо… Это было так страшно, что я все же не выдержал и заревел, выпустив на волю чувства, которые сдерживал до этого момента.

А потом встал вопрос, как нас переправлять на корабль.

Он стоял недалеко от разрушенного взрывом пирса, но все же посуху до него было не добраться, а в лодку четыреста человек не посадишь. Мой отец предложил проложить мост с берега на борт, а дядя Эд должен был заняться переправой на плоту и лодках тех, кто мог сразу начать ремонт корабля. В первую очередь, это понимали все, необходимо было заварить пробоину и начать по возможности откачивать воду.

В команду по возведению моста взяли всех, включая детей, способных носить инструменты и гвозди. Этот кошмар я не мог потом забыть много лет. Даже когда подробности событий стерлись из памяти, я все равно вспоминал, как тащил деревянный ящик с железными скобами, ревя от страха и надрываясь от тяжести. С неба хлынул горячий дождь, трясущаяся земля исходила паром, солнце скрылось в клубах дыма, и наступила ночь, ежесекундно рассекаемая сполохами чудовищных молний. А я тащил и тащил ящик, понимая, что мне доверили нечто очень важное, от чего напрямую зависит жизнь множества людей.

Отец не просто командовал группой плотников, но и сам вовсю орудовал водородной пилой, стараясь закончить работу как можно скорее. Ему было не до меня, поэтому ящик пришлось подтащить к самым его ногам, прежде чем он обратил на меня внимание.

– Молодец, Андрей! – похвалил он меня. – Там еще скобы остались?

– Да, – кивнул я, не в силах успокоить дыхание после затраченных усилий.

– Неси. Надо спешить, чувствуешь, как земля трясется?

Конечно, я чувствовал! И мне пришлось снова бежать на склад, к тете Анне, чтобы взять новый ящик со скобами. Взрослые не могли тратить на это время, они занимались своей работой, куда более сложной и ответственной, чем у нас, у детей. Они пилили и сбивали доски, по которым на корабль пойдут люди.

Однако, добравшись до места, я с ужасом обнаружил, что скобы мне уже никак не взять – склада не было. На его месте зияла огромная трещина, как рана от удара ножом. И тут я услышал крик, точнее визг, доносившийся откуда-то из затянутой дымом темноты. Сначала я подумал, что кричит тетя Анна и что трещина не глубокая, но стоило мне осторожно над ней наклониться, как в лицо пахнуло обжигающим воздухом, и у меня ресницы свернулись от жара. И я понял, что, откуда бы ни доносился визг, из трещины он точно доноситься не может. Там, внизу, не могло остаться никого живого.

Прислушавшись сквозь грохот грома и извержения, я понял, что визг, почти непрерывный, раздается слева, там трещина была значительно уже, чем в том месте, где недавно располагался склад. Я бросился туда, спотыкаясь и падая, хотя прекрасно понимал, что вряд ли смогу кому-то помочь. Потому что маленький, потому что не хватит сил. Но и не бежать я не мог. Надо мной сверкали молнии, но я уже не боялся их, надо мной грохотал гром и взлетали в небо раскаленные камни, но и они больше не пугали меня. Я вдруг понял, что если бы люди не спасали друг друга, рискуя собой, от человечества уже давно бы ничего не осталось. Меня пугала смерть, но если кто-то так визжит, надрывая голос, то смерть подкралась к нему гораздо ближе, чем ко мне.

Внезапно земля так вздрогнула, что я не удержался и покатился кубарем по раскисшей от ливня грязи. Несколько узких трещин пробежали вокруг меня, исторгая клубы горячего пара, и мне пришлось через них перепрыгивать. Визг приближался, и в конце концов сквозь пелену дыма я разглядел перевалившийся через трещину ствол пальмы, на котором чудом удерживалась девчонка в розовом платье. Я с трудом ее узнал, поскольку она училась не в нашей школе, а в той, что располагалась почти в центре острова. И уж понятное дело, я не имел понятия, как ее зовут. Но какая разница? Она то и дело скрывалась в клубах пара, а я уже знал, каким жаром пышет из этой трещины. Меня снова охватил ужас, но не за себя, а за нее.

Первой мыслью было бежать за помощью к взрослым. Но это далеко. А что я сам мог сделать? Залезть на бревно и попытаться вытащить оттуда девчонку? А почему она сама не слезала? Я не знал, что ей мешало, не знал, что могло помешать мне, но не мог просто стоять и смотреть, как она визжит, закрыв глаза от ужаса. Наверное, именно этот ужас и эти зажмуренные глаза не давали ей слезть самостоятельно.

– Эй! – крикнул я.

Она никак не отреагировала. Меня отделяла от незнакомки пара десятков шагов, но мне трудно было решиться пройти по поваленному стволу пальмы над трещиной. Это казалось страшным, даже если бы оттуда не шпарило жаром, потому что я не мог похвастаться отменным чувством равновесия. Но и не прийти на помощь я тоже не мог.

– Эй! – снова закричал я, стараясь перекрыть грохот стихии.

На этот раз девчонка отреагировала. Она распахнула глаза и медленно повернула ко мне лицо. На нем читались страх и отчаяние, и я ощутил, как мы с ней сразу стали взрослее. Одновременно. Когда наши взгляды встретились, я понял, что уже не смогу отступить, не смогу даже подумать о том, чтобы бросить ее и помчаться за помощью. Может быть, это был неоправданный риск, но с другой стороны – это была моя собственная ответственность. Если бы я помчался за помощью, а девчонка в это время сорвалась бы вниз, я не смог бы простить себе этого. Лучше бы мы сорвались вместе, это было бы, на мой взгляд, намного честнее. А еще больше мне хотелось и ее спасти, и самому уцелеть. Но это было куда больше во власти случайности, чем в моей собственной.

Мне пришлось лезть на бревно. Несколько неуверенных шагов, жар в лицо, но я решил не обращать на него внимания. Расставив руки, как канатоходец, я шаг за шагом приближался к замершей в ужасе девчонке. Но увидев, почему она не может слезть самостоятельно, я так удивился, что на миг потерял равновесие и чуть не свалился вниз. Она держалась за ствол одной рукой и боялась пошевелиться, а другой держаться не могла потому, что сжимала в ней коробку с гвоздями.

– Брось ее! – заорал я в сердцах.

Но девчонка только помотала головой. Жестко так, очень уверенно помотала. И я понял, что не от ужаса она скрючилась, а от напряжения, чтобы удержаться самой и удержать то, что по ее мнению, являлось ее вкладом в спасение островитян. Сделав еще пару шагов, я оказался рядом, но вместо того, чтобы протянуть мне руку, девочка протянула коробку.

– Ты дура! – выкрикнул я.

Я уже собирался выхватить у нее гвозди и швырнуть вниз, но снова наткнулся на ее взгляд. И такая в нем читалась воля, что я не посмел ослушаться. Пришлось отнести сначала коробку. А возвращаться уже не потребовалось – освободившись от драгоценного груза, незнакомка легко пробежала по стволу и спрыгнула на край трещины.

– Спасибо, – сказала она. – Они меня перевешивали.

– Кто? – недовольно спросил я.

– Гвозди. Надо бежать, а то сейчас все рухнет, и мост не успеют построить!

– Дались тебе эти гвозди! – с криком я выпустил наружу накопившееся напряжение. – Дура!

– Сам дурак! Может, это последние гвозди на острове! Видел, от склада ничего не осталось?

Мне нечего было на это ответить. Я хмуро сплюнул себе под ноги, закинул на плечо коробку и широким шагом направился к пирсу. Небо совсем потемнело, ни один луч солнца не пробивался через густую пелену дыма. Дышать становилось все трудней и трудней – в воздухе, кроме дыма, начали клубиться желтоватые пары какой-то удушливой гадости.

– А что с тетей Анной? – спросил я, закашлявшись.

– Она умерла, – просто ответила девочка. – Я видела, как все рухнуло в трещину, едва я вышла со склада.

– Тебе повезло.

– Не знаю. – Она пожала плечами без особых эмоций.

Мне еще не приходилось говорить с таким странным ребенком. На вид она была моей сверстницей, то есть ей было лет двенадцать-тринадцать, но никто из моих знакомых не способен был так просто говорить о смерти. Смерть каждый день была слишком близко, чтобы не думать о ней вообще, но поскольку люди не рисковали выходить в океан, она редко кого настигала, отчего каждый случай гибели кого-то из островитян нес на себе печать глубокой трагичности. А в словах девчонки была не трагичность, а лишь сдержанная грусть, вот что меня удивило.

Мы спустились с пригорка и увидели в клубах дыма взрослых, суетившихся у недостроенного моста. Не хватало всего одного пролета, и мой отец с двумя помощниками пытался веревками связать оставшиеся бревна. Но растущие волны снова и снова разбивали непрочную конструкцию. Это было невероятно, немыслимо, но им действительно не хватило всего пары десятков гвоздей, чтобы закончить работу.

– Где скобы?! – крикнул отец.

– Склад провалился под землю! – ответил я. – Есть только гвозди! Зато целая коробка. Это она…

Я обернулся, чтобы показать храбрую незнакомку, сохранившую гвозди с риском для жизни, но девчонки рядом уже не было. Пришлось бежать к своим, чтобы не создавать лишнюю сумятицу у моста. Но я был полон решимости найти ее, когда мы погрузимся на корабль. Или даже раньше. Она не могла никуда деться, остров должны покинуть все.

Если бы не гроза, если бы не шторм, нам было бы намного легче покинуть остров. Никто бы и не подумал выходить в океан, потому что материковые спасатели на транспортных гравилетах вывезли бы все население острова в течение суток. Но в такой шторм могут стартовать только стратосферные баллистические лайнеры, а баллистического порта у нас не было. Вот и получилось, что обстоятельства не оставили нам выбора – хоть и нельзя было выходить в океан, а пришлось.

Когда мост был готов, остров уже трясло так, что бревна и доски, по которым мы поднимались на борт, ходили ходуном. Шторм тоже разъярялся все больше, от него уже не спасали просевшие от землетрясения волнорезы. Гулкие взрывы в жерле вулкана становились чаще и громче, а потом вдруг стало гораздо светлее, потому что в небо ударил фонтан раскаленной добела лавы.

Турбоход, на который мы погрузились, назывался «Принцесса Регина», а название порта приписки мне ни о чем не говорило, поэтому я его не запомнил. Для меня география планеты Земля имела не прикладное значение, как для моих предков, а чисто познавательное. Остров был для меня целым миром – за тринадцать лет я ни разу его не покидал. Должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы на остров приземлился транспортный гравилет, а никакого сообщения, кроме воздушного, с Большой землей не было. За тринадцать лет жизни я увидел гравилет только один раз, когда дядя Гоша заболел психической болезнью, выскочил на порог дома с ракетным ружьем и открыл пальбу по поселку. Мужчины его быстро скрутили, но потом все равно прилетел представитель полиции, увез дядю Гошу в наручниках, и больше мы его никогда не видели.

Крен палуб был очень сильным, таким сильным, что трудно было ходить. Поэтому никто и не старался ходить – дядя Эд собирал людей группами, объяснял им, где лучше расположиться из соображений остойчивости, и все послушно рассаживались в указанных местах. Но мама наотрез отказалась расставаться с отцом, а ему необходимо было занять место в рубке, потому что никто лучше него не знал, как остаться живым в океане. Понятно, что в рубку взяли и меня – ну какая мама в такой обстановке оставит ребенка? Поэтому, как ни хотелось мне найти в толпе спасенную мной девчонку, но пока эту мысль следовало из головы выкинуть. Точнее, положить на дальнюю полочку сознания.

Чтобы вывести судно из опасной прибрежной зоны, где нас могло накрыть извержением, задушить газами или утянуть на дно, когда суша начнет погружаться, дядя Эд сразу дал машинам малый вперед. При этом из-за крена ему постоянно приходилось подправлять курс штурвалом. Я смотрел на его действия, как завороженный – никому из моих ровесников на острове еще не доводилось выходить в океан, а уж в ходовой рубке турбохода и подавно.

В дымной полутьме, озаряемой вспышками молний и отсветами вулкана, мы медленно двигались вдоль берега в сторону волнорезов, чтобы выйти из бухты, которая в любой момент могла стать западней. Навигацию в этой акватории нельзя было назвать простой – дяде Эду то и дело приходилось вращать штурвал, чтобы огибать возникающие из тьмы остовы притопленных кораблей, а отец не сводил взгляд с экрана сонара, чтобы обнаруживать еще и те препятствия, которые полностью скрывались в глубине. Но через какое-то время он его выключил, чем вызвал удивление дяди Эда.

– На траверзе девятого пирса спит мина, – сообщил ему отец. – Когда-то весила килограммов двести, но с тех пор она могла вырасти. Я ее давно приметил, но подрывать уже было поздно, ангары тракторного депо снесло бы.

– Сейчас от них и так ничего не осталось, – не отрываясь от штурвала, ответил дядя Эд.

– Да. Но сейчас взорвать нам ее нечем. Если пальнуть из ракетного ружья, то детонацией мины самих накроет, а ничего более дальнобойного у нас нет. С сонаром дальше двигаться смерти подобно. Эти твари реагируют на ультразвук наших приборов, я проверил это полгода назад.

– Понятно. Что предлагаешь?

– Сбрось ход. Я знаю только один способ ее обезвредить. Но придется пожертвовать одним спасательным ботом.

– Можно подробнее? Судно в таком состоянии, что каждое спасательное средство для нас дороже золота.

– Нет. Это в тебе говорит опыт бывшего моряка, но он уже не имеет значения.

– Никакой я не бывший! – вспылил дядя Эд.

– Успокойся… – Мой отец пристально посмотрел ему в глаза. – Ты можешь гордиться своим бурным прошлым сколько угодно, но сейчас океан уже не тот, к которому ты привык. В нем появились другие опасности. Какой смысл в спасательных средствах? Ты же знаешь, если высадиться на них в океане, нас меньше чем через час атакует стая торпед. Поэтому ни один бот на борту не представляет ценности как средство спасения, зато он представляет большую ценность как оружие.

– Ты хочешь направить лодку на мину?

– Да. С включенным сонаром. На таком расстоянии четверть тонны животной взрывчатки не причинят нам вреда, зато взрыв расчистит проход, уничтожив других малоподвижных биотехов. Тогда опасность будут представлять только торпеды.

– Только… – снова вздохнул дядя Эд. – На мой взгляд, нет ничего страшнее стаи скоростных торпед.

– Да, – кивнул отец. – Но сейчас именно мина не выпускает нас на открытую воду, значит, начать надо с нее. Придется готовить спасательный бот.

Дядя Эд полностью остановил винты, но турбины продолжали гудеть, чтобы в любой момент можно было тронуть корабль с места. В рубку грохот извержения проникал с трудом, а вот машинерию судна было слышно хорошо, и рука ощущала вибрацию механизмов, если приложить ладонь к бежевому пластику переборки. Через несколько минут сыновья дяди Эда, орудуя бортовыми лебедками, спустили на воду самый прохудившийся спасательный бот. Отец взял пульт дистанционного управления и дал шлюпке средний ход. Шторм крепчал, ботик среди волн выглядел жалко, но я уже знал, что это не просто дырявая лодка, а мощное оружие против страшной твари, затаившейся в глубине.

– Во время шторма любая мина сматывает якорный жгутик и погружается метров на десять в глубину, – объяснил отец. – Поэтому сейчас она подпустит ботик ближе, чем в спокойную погоду, и взорвется только потом.

– Выдержали бы у нас швы на днище… – хмуро произнес дядя Эд. – А то и без всяких взрывов корабль трещит.

– До мины больше двух миль. Все будет нормально.

По лицу дяди Эда я видел, что сам он далек от подобного оптимизма. И честно говоря, я испугался, потому что в вопросах морского дела у него было больше опыта, чем у отца. Так многие говорили. Отец же мог просто не вполне верно оценить ситуацию именно с точки зрения технических возможностей судна.

– Швы выдержат, – еще более уверенно заявил отец. – Главное, чтобы крен от удара не изменился.

Дядя Эд кивнул.

– Постой у штурвала, – попросил он отца. – Просто держи нос по ветру.

Сам он связался с трюмом и начал выяснять, в каком состоянии пробоина. Наконец он вернулся на место рулевого и сообщил:

– Мои ребята уже поставили заплату. Поставили пока кое-как, на живую нитку, но продолжают варить. С волнами вода уже не захлестывает, но если судно поменяет крен, то под усилившимся давлением заплата долго не выдержит.

За бортом раздался грохот, пробившийся через звукоизоляцию ходовой рубки. Фонтан раскаленной лавы вырвался из жерла вулкана на головокружительную высоту, корабль вздрогнул, как испуганный зверь, и тут же я с ужасом увидел, что вершина вулкана треснула гигантским огненным швом, а затем северный склон горы рухнул вниз, на поселок. Следом за чудовищным оползнем хлынул поток жидкого пламени, и тот мир, в котором я прожил всю свою жизнь, начал рушиться, размазываться и стираться, как изображение на неисправном голографическом мониторе. Новая ударная волна туго ударила в стекла, корабль снова шатнуло, на этот раз гораздо сильнее. Вода вокруг вздыбилась высокими стоячими волнами, словно неведомый исполин пнул в дно огромного тазика, а мы качались в этом тазике, как позабытые кем-то игрушки.

– Надо срочно выходить из бухты! – крикнул дядя Эд.

Отец глянул на сонар.

– Ботик скоро войдет в опасную зону, – ответил он. – Но раньше, чем мина взорвется, мы не можем тронуться с места.

– Будь она проклята, эта мина! – Дядя Эд так стиснул рукоятки штурвала, что у него побелели пальцы.

Лицо мамы, сидевшей в уголке и старавшейся не мешать, тоже побелело. Почти так же сильно, как пальцы нашего бывалого моряка. Но она продолжала молчать, хотя на глазах ее поблескивали слезы.

Остров затрясло сильнее прежнего, нас снова качнуло.

– Ботик входит в опасную зону, – сообщил отец, глядя на показания сонара.

– Почему же эта тварь не взрывается? – зло спросил дядя Эд.

– Может, она выросла настолько, что ботик стал для нее слишком мелкой целью? – неуверенно прошептал отец. – Нет, не может быть. До полутонны собственного веса мины реагируют на любую плавучую цель.

И в этот момент по глазам шарахнуло яркой, как плазменная сварка, вспышкой.

– Есть! – не удержавшись, выкрикнул я.

– Спаси нас бог! – отчетливо произнесла мама.

Но богу было, видимо, все равно. Ударная волна с такой силой обрушилась на рубку, что прозрачные акриловые щиты окон разлетелись алмазными брызгами, которые ударили нас по лицам. Я закричал и грохнулся на колени, что-то посыпалось, загрохотало, и я ощутил, как судно начало менять крен. Раздался неприятно хриплый зуммер сигнала тревоги.

– В машинном отделении лопнул сварной шов! – услышал я из селектора связи.

Переборки корабля стонали и выли, пораженные чудовищным компрессионным ударом, на палубу рухнул один из бортовых погрузочных кранов.

– Что с пробоиной?! – взревел дядя Эд, обращаясь по селектору к трюмной команде.

А я стоял на коленях и боялся открыть глаза, потому что чувствовал, как по лицу бежит кровь от осколочных повреждений. Я боялся, что мне выбило глаза. Я боялся навсегда остаться в ужасающем черном мире этого дня. А потом страшная чернота все же набросилась на меня и проглотила без остатка.

Глава 2 Наследство

Я очнулся от влажного ветра и шипения плазменной сварки. Яркое пламя пробивалось сквозь веки красным маревом, в воздухе витал запах соленой пены и раскаленного металла. Распахнув глаза, я увидел нескольких мужчин, которые приваривали стальной лист на место выбитого акрила. Большинство проемов уже было закрыто подобным образом, только напротив штурвала в броню врезали несколько квадратных иллюминаторов для обзора. Надо мной склонились чернокожий доктор с инъектором и мама с салфеткой. Салфетка вся в была крови, а в окошке инъектора колыхалась желтая жидкость. Доктора все звали Ваксой, даже взрослые. Он так привык к этому прозвищу, что не только не обижался, но и относился к нему с юмором.

– Ну что, мистер Вершинский? – обратился он ко мне. – Давайте мы вам сделаем инъекцию антисептика, чтобы вторгшиеся в организм микробы не могли нанести вред вашему молодому растущему организму.

Я не любил уколов, но одно дело, когда тебе делают прививку от вируса, а совсем другое – когда лечат от осколочного ранения после взрыва мины. Так что инъекцию я перенес стоически. К тому же я был рад, что мама не пострадала – она сидела в момент взрыва, поэтому все осколки прошли над ее головой. Мне, в силу невысокого роста, тоже досталось не очень. А вот ни отца, ни дяди Эда в рубке видно не было, что сильно меня насторожило. У штурвала стоял один из сыновей нашего капитана.

– А где отец? – спросил я.

– Он в медицинском отсеке, – со вздохом ответил Вакса, заклеивая мне порезы коллоидным клеем. – Левый глаз у него пострадал. Сильно.

После всех событий страшного черного дня меня трудно было чем-нибудь напугать. Скорее всего доктор это понимал, поэтому и не стал выдумывать.

– Он хоть одним глазом будет видеть? – осторожно спросил я.

– Конечно, – улыбнулся Вакса. – И раненым будет видеть. Только надо его немножечко подлечить, когда доберемся до материка. Вы, мистер Вершинский, шли бы отца проведать. Мне все равно в медицинский отсек, я провожу вас с мамой.

За то время, пока я был без сознания, крен корабля сделался вроде бы меньше, по крайней мере мне так показалось, когда мы спускались с мостика по трапам. Но я решил, что о состоянии судна лучше было бы справиться у отца или дяди Эда, чем у доктора или мамы.

Медицинский отсек на «Принцессе» оказался гораздо больше, чем я мог предположить. Года два назад мы с пацанами и девчонками частенько лазили по затопленным громадам, тогда еще не таким ржавым, как теперь, но до судов класса «Принцессы» мы добраться не могли – все крупнотоннажные великаны стояли не у пирсов, а на рейде. Взрослые за такие забавы нас беспощадно гоняли, потому что торпеды и мины, охотившиеся в бухте, могли услышать детские голоса, подойти вплотную к борту и взорваться. Мы это знали, поэтому в подобных вылазках общались жестами, которые сами придумали. Ладонь пальцами вверх означала, что надо подниматься по трапу, большой палец, опущенный вниз, означал необходимость спуска, а тот же палец, поднятый вверх, говорил окружающим, что все нормально и можно двигаться дальше. Поначалу этих простых знаков хватало, а впечатлениями можно было делиться и после вылазки, но со временем и по необходимости мы придумывали все новые и новые жесты, а под конец узкоглазый Пак придумал жесты для всех слогов, и мы могли, хоть и медленно, построить из них любое предложение. Потом мы приноровились настолько, что в трюмах полузатопленных кораблей рассказывали анекдоты про Хрюнделя и Сумасшедшего Червяка. Правда, под конец анекдота приходилось зажимать рот и нос руками, чтобы какая-нибудь кормящаяся рядом торпеда не услышала наше хихиканье, но такая игра с опасностью придавала особую соль нашим однообразным детским развлечениям. Честно говоря, я всегда считал, что отцовский ремень представляет куда большую опасность, чем твари, приплывавшие в бухту из океана. Но однажды этой иллюзии пришел конец – небольшая торпеда убила двоих мальчишек и девчонку, забравшихся на прибрежный понтон. Одним из мальчишек оказался бесстрашный узкоглазый Пак, которого мы все знали и очень любили. Так страшно закончились наши игры в разведчиков, и больше никто из нас никогда по кораблям не лазил.

Мне приходилось видеть несколько медицинских отсеков на других полузатопленных кораблях, и мы даже выламывали из щупалец операционных роботов великолепные лезвия для ножиков, но такого большого госпиталя, как на «Принцессе», я и представить не мог. Около пятидесяти коек с амортизаторами и гироскопами были пусты, и лишь на пяти отдыхали пациенты Ваксы. Несмотря на медицинское назначение помещения, здесь царило такое же запустение, как и в других отсеках – белье на кроватях сгнило, на стенах виднелись коричневые потеки ржавчины, под кроватями воняло протекшей амортизаторной жидкостью. Но несколько коек доктор привел в порядок, на них и лежали пострадавшие при взрыве мины.

Я узнал отца сразу, несмотря на забинтованное лицо, а на соседней койке посапывал пустой курительной трубкой дядя Эд. Он бросил курить, когда узнал, что вирус опустошительной материковой эпидемии гораздо чаще убивает курящих, чем всех остальных, но с трубкой так и не расстался, посасывая ее, когда одолевала депрессия.

– Андрей? – услышал отец наши с мамой шаги.

– Да, пап.

– Как ты?

Он не мог меня видеть – бинты закрывали глаза.

– Нормально. Вакса заклеил мне несколько царапин. А с мамой вообще все хорошо.

– Да, я знаю, – ответил отец.

Конечно, и о моем, и о мамином состоянии он знал еще до того, как прибежал доктор, но зачем-то он хотел узнать об этом и от меня. Ну и пусть, мне не жалко.

– Что с кораблем? – спросил я.

– Заплата на борту выдержала, – ответил дядя Эд, вынув изо рта трубку. – Лопнул один шов на днище, но мои ребята не сплоховали, не испугались, а бросились его заваривать, ныряя под воду по очереди. Правда, теперь у меня не четыре сына, а два.

Он сказал последнюю фразу с таким ледяным спокойствием, что я понял, каково ему на самом деле. Он и трубкой сопел из-за того, что едва сдерживал бушующее внутри отчаяние. Я пригляделся и увидел, как ввалились его глаза, обрамленные темными кругами.

– А что с вами?

– Со мной?.. Да какая теперь разница? – Он отвернулся и замолчал.

Мне стало так неловко, что хотелось провалиться сквозь палубу. Но самым страшным показалось мне то, что дядя Эд, по всей видимости, в смерти сыновей винил моего отца. Ведь если бы отец был осторожнее с разминированием, если бы не понадеялся на приличное расстояние до мины… Да, все могло бы быть чуть иначе, факт. И, похоже, отец с себя этой вины не снимал.

– Вакса! – позвал он.

– Да, мистер Вершинский! – отозвался доктор уже без шутливой интонации, с которой обращался ко мне.

– Помоги мне встать. Я хочу поговорить с Андреем наедине.

– Вам бы следовало лежать.

– Вакса!

Доктор вздохнул, но подчинился. Мы Ваксой взяли отца под руки, но он не дал нам поднять себя, а встал сам, опираясь на наши плечи. Ноги его сильно дрожали.

– Дальше я сам, – заявил он тоном, не терпящим возражений. – Пусть я ничего и не вижу, но ноги работают. Вакса, можно мы пройдем в изолятор?

– Да, конечно. Но я помогу.

– Нет!

Я повел отца между кроватями туда, где виднелась раздвижная дверь изолятора с красными полосами на стекле. Странно, но с каждым шагом он опирался на мое плечо все сильнее, словно силы оставляли его. Сервомотор двери вышел из строя, поэтому мне пришлось открывать ее руками, поднатужившись изо всех сил. Наконец я с ней справился и провел отца внутрь. Он был бледный, как смерть.

– Садись, тут кресло, – сказал я.

– Да. Не отходи от меня. Я должен сказать тебе нечто важное. Важное не только для тебя, но и для всех людей.

– Для всех, кто на корабле?

– Сейчас да. Но может настать такой день, когда ты сможешь помочь всем людям на свете. Ты ведь знаешь о моей тетрадке?

– Конечно.

– Она не одна. За три последних года я сделал множество записей. Не только на пластике, но и на кристаллах. Там запечатлены голоса перекрикивающихся торпед, когда они преследуют цель, и когда ищут пищу, и когда просто лежат на поверхности океана. Помнишь, море выбросило дохлую мину на берег? Я ее препарировал и сделал зарисовки внутренностей.

– Думаешь, это пригодится тем, кто живет за пределами нашего острова? Люди на материке наверняка знают все это лучше нас. На биотехнологических заводах остались чертежи всех этих тварей.

– Не все так просто. Я узнавал. Почти сразу, как только плохая управляемость биотехов стала очевидной, технологию производства искусственных организмов запретили по всему миру. Может быть, чертежи сгоряча даже уничтожили, все равно от них не было никакого проку. Они не помогали справиться с биотехами. Возможно, конечно, что их оставили, но засекретили строжайшим образом, чтобы никому в голову не пришло повторить самую страшную ошибку человечества. Но, как бы там ни было, тебе их вряд ли удастся добыть в ближайшее время.

– Мне?! – удивился я.

– Да. Конечно, тебе будут помогать и другие люди, но тетрадки и кристаллы я никому, кроме тебя, не оставлю.

– Почему?

– Потому что все, что я записал, с точки зрения закона – преступно. Фактически я изучал устройство биотехов, что запрещено напрямую.

– Дурацкий закон! – вспылил я.

– Не совсем, – вздохнул отец. – Попади эти записи в недобрые руки, и неизвестно, к чему это могло бы привести. Я, например, знаю, каким звуком можно приманить целую стаю торпед. Этого уже достаточно, чтобы упечь меня на всю жизнь в тюрьму, а записи уничтожить – все, до последнего листа. Но тебе, ребенку, проще будет сохранить их, когда мы выберемся на материк.

– Но зачем? Зачем, если даже заводские чертежи не помогли бороться с биотехами?

– А никто и не пробовал, – отец откинулся в кресле и поправил бинт на лице. – Пробовали от них защититься, но их слишком много. Пробовали их штурмовать, но их опять-таки слишком много. Они слишком умны, они с легкостью уходят от бомбардировок с воздуха, их не засекают обычные средства обнаружения, потому что не могут отличить от крупных рыб. Сражаться с биотехами – это все равно, что сражаться с самим океаном. Человечеству это пока не по силам.

– Но ты же смог… – неуверенно произнес я.

– Вот именно. Потому что я только часть человечества. И у меня была очень маленькая цель. Я не пытался уничтожать этих тварей, мне достаточно было на время их обмануть. Но главное даже не это… Понимаешь, Андрей, у меня не было выбора. Мне надо было доставить рыбу на остров. Пусть даже ценой жизни. Просто доставить рыбу на остров. Я знал, что когда-нибудь мои наблюдения понадобятся именно для этого, потому и записывал все. А человечество имеет возможность отсидеться на материках, преодолевая океаны по воздуху, на баллистических лайнерах. Людям хотелось бы расчистить океаны, но они могут, по большому счету, не делать этого. Человечество не в состоянии победить то зло, которое оно создало. А вот человек может. Человечество слишком большое, поэтому в среднем у него выбор есть всегда. А вот с одним человеком может случиться такое, что выбора у него не будет. Вот представь, если бы вдруг перестали работать баллистические порты, а мы с мамой оказались на другом материке. Что бы нам оставалось делать? Вот и сейчас мы были вынуждены покинуть остров, потому что нас мало, и все мы попали в критическую ситуацию. И нам придется сражаться с этими тварями. Победить или погибнуть. Человечество в целом избавлено от этого. Оно может, в крайнем случае, назначить солдат, которые за деньги попробуют уничтожать биотехов. Но эта затея, я уверен, обречена на провал. Потому что сделать это могут только люди, у которых действительно нет выбора. Не те, которые могут погибнуть, если займутся этим, а те, которые умрут, если не ввяжутся в эту борьбу. Я хочу, чтобы ты собрал таких людей, когда вырастешь.

– Но ведь у меня будет выбор… – попытался возразить я. – Будет выбор не делать этого.

– Да, конечно, – с грустью ответил отец. – В этом самое слабое место моей затеи. И все же я оставлю записи именно тебе. Ослепнув, я все равно не могу их никак использовать.

– Вакса сказал, что ты не ослепнешь.

– Вакса хороший парень, хоть и черный, как сажа. Но душа у него белая, как пух – это точно. Андрей, у меня осколками полностью выбило оба глаза. Их у меня вообще нет, понимаешь? И новые не вырастут.

Я не выдержал и разревелся, как девчонка.

– Утром за нами прилетят гравилеты, – сказал отец, словно не слышал моих рыданий. – Если доживем до этого, если нас не потопят торпеды или донные установки, то тебе надо будет как-то переправить тетради на материк. Придумай. Это должна быть очень детская придумка, тогда взрослые не догадаются ни о чем. И не реви!

Я мигом заткнулся, словно вода попала мне в носоглотку.

– Хорошо, пап, я подумаю. Только мне надо найти одного человека.

– Кого?

– Девчонку. Знаешь, это ведь не я принес гвозди, когда вы достраивали мост. Это она. Она провалилась в трещину и висела на поваленной пальме, но коробку с гвоздями не выбросила. Хотя без нее могла запросто слезть сама. Я ей помог перебраться на край трещины, но потом она куда-то пропала. Она должна быть на корабле, сюда ведь все погрузились.

– Интересно… Но вообще я бы не хотел, чтобы ты кому-нибудь доверял эту тайну.

– Ей можно, – заявил я. – Пап, я знаю, о чем говорю. Если ты доверился мне, то надо довериться и ей.

– В твоем возрасте я не думал так о девчонках.

– Ты и сейчас… – начал я, но осекся. Не стоило этого говорить.

– Продолжай, – спокойно сказал отец.

– Ты никогда не считал маму равной себе. Разве не так?

– До войны именно я сдирал до мяса кожу на ладонях о рыболовные снасти. Не она.

– Но она вырастила того, кого ты сейчас просишь о помощи!

– Я ей благодарен за это, – холодно ответил отец.

– Да, я знаю, – вздохнул я. – Извини.

Но на самом деле извиняться мне не хотелось. Я вдруг понял, что если и возьмусь за дело, которое мне поручил отец, то не ради него, а ради того, чтобы матери не теряли своих детей в океане. Только ради этого. Нет, я любил отца, хотя бывало, мне доставалось от него очень крепко. Я знал, что он самый смелый на свете, что равняться стоит именно на него. И это именно он придумал, как обмануть биотехов. И он привез рыбу, когда нечего было есть. Но все же я знал, что меня он любит не так, как мама. У меня были на это причины.

– Я сохраню тетради, – твердо сказал я.

– Хорошо. Прекрасно, что на тебя можно положиться.

Я отвел его обратно в кровать.

– Вакса! – позвал отец доктора. – Помоги Андрею, пожалуйста. Он без тебя попросту заблудится. Ему надо найти какую-то девчонку неизвестно где. Но сначала проводи его в рубку. Пусть он там возьмет мой кейс.

Похоже, Вакса сразу догадался, что лежит в кейсе. По крайней мере вид у него сделался такой, словно ему поручили принести на землю огонь, украденный у богов.

– Пойдемте, мистер Вершинский. – Он взял меня за руку.

На этот раз тон его не был таким шутливым, как раньше.

Когда мы добрались до рубки, там уже почти полностью устранили последствия взрыва. Но все были на нервах, потому что мы достаточно отошли от эпицентра извержения, чтобы ожидать нападения торпед в любую минуту. Да и на мину в темноте можно было нарваться запросто. Все это понимали прекрасно. Взорвавшийся вулкан напугал биотехов, это понятно, но одинокий корабль в океане, да еще неисправный, был слишком легкой добычей для первой же стаи торпед, которая попадется на нашем пути. К тому же всех подавила слепота моего отца. Люди надеялись на него, когда выходили в океан, а так получалось, что корабль стал не спасением, а только отсрочкой. Это многих подкосило морально, и я с удивлением заметил, что, когда мы с Ваксой оказались в рубке, меня встретили взглядами, полными робкой надежды. А что я мог, тринадцатилетний пацан?..

– Что с дядей Эдом? – спросил я у доктора. – Мне надо знать.

– У него осколочное ранение брюшной полости, очень тяжелое. Чудо, что он до сих пор в сознании. Держится только на обезболивающем. Операционный робот не работает.

– А отец?

– У него выбиты оба глаза и серьезно повреждена паховая артерия. Я не в силах остановить внутреннее кровотечение. Оба могут умереть в любую минуту. У твоего отца меньше шансов выжить, чем у Эда. Если честно.

– Понятно, – ответил я.

Я не мог представить, что отец вот так вот просто возьмет и умрет от осколка акрила, когда выжил в океане, кишащем чудовищами. Наверное, и другие не могли представить. Но все они не спускали с меня взглядов, поэтому я не мог пустить слезу.

– У нас есть десять ракетных ружей, Андрей, – сказал дядя Макс, который скорее всего был в рубке старшим. По крайней мере он тоже когда-то был моряком и мог стоять у штурвала. – Их как-то можно использовать?

Я не знал. Но после разговора с отцом интуитивно чувствовал, что с биотехами нельзя сражаться в лоб. Их надо брать хитростью, изощренной человеческой хитростью, потому что во всем остальном они нас превосходили.

– Скорее всего нет, – ответил я, присаживаясь в свободное штурманское кресло. – Но в любом случае вам надо убрать людей от уцелевших иллюминаторов, чтобы не повторилась история с моим отцом. Торпеды будут взрываться в непосредственной близости от корабля, а значит, будет много осколков. Кроме того, могут начать падать мачты, краны и другие металлические конструкции. Лучше их сейчас убрать резаками, чтобы они не грохнулись на чью-нибудь голову.

– Ясно, – кивнул дядя Макс. – Володя, Дэн, берите резаки и валите все, что может рухнуть от взрывов. Живо!

Ребят не надо было уговаривать – они подхватили распылители плазмы и покинули рубку.

– Вакса, пожалуйста, перемести людей на нижних палубах подальше от иллюминаторов, – распорядился дядя Макс.

– Не могу. Старший Вершинский велел помогать его сыну, пока нет других раненых.

– Ладно. Джон, давай ты этим займись.

Дядя Джон кивнул и тоже скрылся за дверью. В рубке остались только мы с Ваксой, дядя Макс, его двадцатилетний сын Алекс и Вадим, которому было лет восемнадцать.

Я открыл кейс и увидел там пять подписанных ячеек с кристаллами и четырнадцать пластиковых тетрадей разной толщины и расцветки. Очевидно, отец брал для записей то, что подворачивалось под руку. Это было в его духе, поэтому я не надеялся на то, что информация будет как-то систематизирована. Но, раскрыв обложку первой тетради, я ужаснулся – там были какие-то непонятные схемы, криво нарисованные отцовской рукой. Я испугался, что в этих каракулях никто, кроме отца, разобраться не в силах, а он сам ослеп, значит, тоже не сможет. Получалось, что в наследство мне досталось груда бесполезного пластика.

– Ты что-нибудь понимаешь? – заглянул через мое плечо дядя Макс.

– Да, конечно, – как можно более уверенно ответил я. – Это же почерк отца. Он все мне объяснял на таких же схемах.

Это успокоило всех, кроме меня. Никаких схем отец мне отродясь не рисовал. Самым верным средством воспитания он считал ремень и крепкое отцовское слово, а реальным воспитанием если кто и занимался, так это мама.

– А мы поглядели и ничего не поняли, – признался дядя Макс. – Хорошо, что отец тебя подготовил.

Я молча кивнул, делая вид, что разбираюсь в отцовском наследстве. Но долго тянуть время было нельзя, поскольку все ожидали моих советов, так что надо было шевелить мозгами и как-то выкручиваться, иначе начнется паника, а на корабле нет ничего страшнее паники, я слышал это не раз, хотя никогда до этого не выходил в океан. К счастью, я вспомнил слова отца о том, что биотехи реагируют на ультразвуковые локаторы.

– Надо врубить все сонары на полную мощность, – произнес я так, словно только что вычитал это в тетрадке. – Мы тогда сможем заранее видеть мины, а они, заслышав нас, будут думать, что мы ближе, чем на самом деле, поскольку рассчитывают на среднюю мощность ультразвука.

Это была полная отсебятина, но вряд ли она могла повредить в данной ситуации.

– Умно, – улыбнулся дядя Макс.

Он переключил приборы на режим дальнего обнаружения. При этом картинка на экранах сделалась мутной – за счет увеличения дальности потерялась четкость отображения объектов. Пропали косяки рыб, а стая дельфинов в миле к югу превратилась в одно еле заметное туманное пятнышко. Понятно, что даже на среднем ходу от сонара в таком режиме нет ни малейшего проку – скалу не заметишь, не то что мину. Я уж было подумал, что погорячился, но тут случайно заметил яркие изумрудные искры, время от времени появлявшиеся на месте потускневшей стаи дельфинов. Я приподнялся в кресле, и тут до меня дошло, что эти искорки – отображения ультразвука самих дельфинов, тех писков, при помощи которых они ориентируются под водой. А ведь все биотехи тоже попискивают на дельфиний манер, потому что у большинства мин и торпед глаза недоразвитые. Кроме того, отец говорил, что торпеды, идущие стаей, перекрикиваются в глубине, подавая сигналы, необходимые для группового загона цели. Значит, на повышенной мощности сонар может обнаружить и высветить их собственный ультразвуковой свист. Это коренным образом меняло дело.

– Видите искры? – показал я пальцем на экран.

– Этот изумрудный песок? – удивился дядя Макс. – Первый раз обратил внимание.

– Просто вы никогда не врубали одновременно все сонары на полную катушку, – объяснил я. – А в таком режиме система видит ультразвуковую активность объектов. Так можно обнаружить любой биотех, ведь торпеды не ходят вслепую, да и у мин нет другого способа обнаруживать цели. Пассивные объекты так почти не видно, но они для нас сейчас не очень важны.

– Это уж точно, – напряженно усмехнулся Вадим.

– Тогда не спускайте взгляда с экрана, – сказал я. – Любой неподвижный активный объект следует считать миной, а подвижный – торпедой. Мины будем обходить, а от торпед по возможности удаляться.

– А если не будет такой возможности? – поинтересовался Алекс.

– Погоди, я об этом пока не прочел, – соврал я. – Дядя Макс, как скоро можно ждать спасателей на гравилетах?

– Не раньше, чем взойдет солнце, – ответил он. – Они обещали поспешить, но вряд ли будут особенно рисковать. Им и так для нашего спасения придется снижаться в зону действия ударной волны биотехов, это для них уже большой подвиг. Нельзя требовать от людей больше, чем они могут.

Я вспомнил слова отца о людях, для которых нет выбора, и кивнул. Взрослые знали друг друга лучше, чем знал их я, поэтому таким утверждениям следовало верить.

– Пока не видно опасных целей, – сказал я, вставая с кресла, – мне надо найти среди пассажиров одного важного человека. Так велел отец. Да, дядя Вакса?

– Да, мистер Вершинский, – серьезно ответил доктор. – Нам надо найти девчонку и кое-что выспросить у нее. Надо спешить. Кто знает, сколько у нас времени?

– Никто, – развел руками дядя Макс. Он достал из капитанского ящика горошинку рации и сунул мне в ухо. – Будь на связи. Если что случится, дуй сюда.

– Есть, капитан! – ответил я.

Вакса взял меня за руку, я подхватил кейс, и мы с ним покинули рубку.

Глава 3 Загнанные

На поиски неуловимой девчонки мы с Ваксой потратили не менее часа. Наконец она обнаружилась в игровом зале, вместе с двумя десятками других пассажиров, укрывшихся там из-за отсутствия иллюминаторов.

– Привет! – незнакомка первой узнала меня. – Что у тебя с лицом?

– Повредило взрывом, – с гордостью ответил я. – Мы с отцом были в рубке, когда шарахнула мина.

– Ты сын Вершинского?

– Да. Андрей.

– А я Оля.

– Очень приятно. Вообще-то я именно тебя искал.

– Вот как? – усмехнулась она.

– Да. Где твои родители?

Я задал этот вопрос, чтобы знать, с кем договариваться и на каких условиях можно забрать Олю в рубку. Ну не мог же я знать, что для этой бесстрашной девчонки вопрос окажется таким острым! А он оказался острым, как лезвие операционного робота.

– Дурак! – выдохнула она после короткой паузы. И отвернулась, заплакав.

Я понял, что она сирота, но было поздно. Я уже резанул ей по душе, и теперь, сколько ни пытайся заклеить рану, она все равно будет заживать какое-то время. Хотя мог бы догадаться, честное слово. По тому, как она сообщила о гибели тети Анны. Только человек, в детстве переживший смерть родителей, может с таким ледяным спокойствием говорить о смерти других людей. Ну, если не мог догадаться, то должен был хотя бы заподозрить.

– Извини… – Я осторожно шагнул к ней.

– Отвали.

– Оль, я не знал, честно. Мне нужно было с кем-то договориться, чтобы тебя отпустили в рубку.

– Зачем? – покосилась она на меня.

– Мне нужна твоя помощь. Одному мне не справиться. Но я не могу здесь говорить, давай выйдем.

Она недобро сощурилась, но все же направилась вслед за мной. Мы выбрались из игрового зала в небольшую комнату, бывшую когда-то курительной. Вакса остался у дверей, чтобы нам никто не мешал. К детям многие относятся пренебрежительно даже в экстренной обстановке, но у доктора было достаточно авторитета, чтобы убедить любого в важности нашей с Олей беседы.

– Мой отец скоро умрет, – коротко сообщил я, стараясь, чтобы не дрогнул голос. – Его сильно ранило взрывом.

– Извини, что я тебя дураком обозвала, – негромко сказала она. – Твой отец всех нас спас.

– Да. Но теперь он ничего не может, ему выбило оба глаза. И он передал мне тетрадки с записями о биотехах. Вот, смотри. – Я открыл кейс. – Можешь полистать, если хочешь.

– Трудно будет в этом разобраться, – вздохнула она, открыв первую попавшуюся тетрадь.

– Да, у меня с ходу не получилось. Только никто об этом не знает. И лучше, если не узнает, а то начнется паника. В рубке уверены, что я получил от отца все секреты в наследство. Но это не так.

– Значит, мы умрем, – грустно вздохнула Оля.

– Нет. Я случайно заметил, что на самой высокой мощности сонары обнаруживают ультразвук биотехов на очень большом расстоянии. Это поможет дяде Максу какое-то время уходить хотя бы от неподвижных мин.

– А что делать с торпедами?

– Пока не знаю. Но дело не только в этом. Надо как-то провезти тетрадки на материк, когда нас будут снимать с борта гравилетами. Любое изучение биотехов, оказывается, нарушает закон, значит, все эти записи запрещены. У нас их отнимут, если найдут.

– Ну, провезти их несложно. – Оля наморщила лоб в задумчивости. – Надо зарисовать все листы пастельными мелками.

– Много времени уйдет.

– Это если бы ты один рисовал. Но я тебе помогу, получится по семь тетрадок на каждого. Не так много. А мелков для грифельных досок в игровом зале тьма-тьмущая. Тогда можно будет уже в гравилете раздать по тетрадке всем детям, которые там будут. А когда сядем, можно разыграть сцену – мол, на прощание все друзья дарят тебе свои рисунки. Взрослые не воспринимают детей всерьез, они ничего даже не заподозрят. Потом отмоешь мел с пластика, и все дела.

– Я знал, что ты придумаешь что-нибудь толковое, – улыбнулся я.

– Почему?

– Не знаю. Там, на бревне, я понял, что ты взрослее меня, хотя лет нам, похоже, одинаково.

– Редкому мальчишке приходят подобные мысли в голову. – Она прищурилась, но уже не сердито. – Ладно. Раз ты в тетрадках все равно разобраться не можешь, можно сразу начать их разрисовывать.

– Не все. Надо оставить штуки три, а то дядя Макс поймет, что я ему лапши на уши навешал.

– Конечно. Тогда возьми мелки и сам разрисуй листы, когда надо будет.

– Лучше нам вместе быть в рубке, Оль. А то, когда прилетят гравилеты, можем потеряться.

– Думаешь, меня пустят в рубку?

– Еще бы! – усмехнулся я. – Со мной теперь кого угодно и куда угодно пустят. Все думают, что я могу спасти корабль.

– Мне кажется, что они в этом не ошибаются, – спокойно ответила Оля.

– С чего ты взяла? Я и сам не уверен.

– А я уверена. Мальчишка, который не побежал за взрослыми, а сам полез спасать незнакомую девчонку, способен спасти не только корабль.

– Но я не могу ничего понять в этих записях!

– Это не имеет значения. Ты же обнаружил новое свойство сонара. Может быть, у тебя интуиция, может, ты бессознательно складываешь в голове обрывки фраз, сказанные в разное время отцом. Он ведь не мог не говорить о том, чем занимался.

– Говорил иногда…

– Вот видишь. Пойдем в рубку.

– Ладно, – неуверенно произнес я. – Вакса, отведи нас обратно.

Когда мы, прихватив цветные мелки, втроем появились в ходовой рубке, оказалось, что благодаря моей наблюдательности дядя Макс ушел уже от двух мощных мин.

– Отличный способ, – оценил он. – Молодец твой отец. Получается отвернуть раньше, чем мина взрывается.

Я усадил Олю в штурманское кресло, а сам перебрался поближе к штурвалу, чтобы привлечь к себе все внимание, а от нее, напротив, отвлечь. Делая вид, что делаю пометки в тетрадках, я начал густо замазывать отцовские записи. Но не успел я разделаться и с десятком листов, как появилась первая стая торпед.

– Андрей! – встревоженно позвал меня дядя Макс. – Тут очень подозрительная цель на сонаре. Не похоже на стаю дельфинов. И идет прямо на нас, почти встречным курсом.

Я вскочил с кресла и уперся взглядом в экран. Сильно растянутое светло-зеленое пятно, похожее на стекающую по стеклу каплю, стремительно приближалось к нам. Фронт капли переливался изумрудными искрами ультразвука.

– Какая у них скорость, можно определить? – спросил я.

У меня не было никакого опыта работы с сонаром, поэтому максимум, на что я был способен, – это отличать объекты от фона, но ни скорость, ни расстояние рассчитать не мог.

– Встречный курс. Скорость почти тридцать узлов, – ответил дядя Макс.

– А мы сколько можем выдать?

– В таком состоянии судна максимум пятнадцать узлов. И то опасно, может посрывать заплаты с пробоин. Из трюма постоянно откачивают воду и усиливают сварные швы, поэтому ход становится с каждым часом лучше, но больше двадцати узлов мы все равно не выжмем, потому что половина турбин не работает.

– Тогда отворачивайте, – сказал я.

– Это бессмысленно, – угрюмо произнес дядя Макс. – С таким преимуществом в ходе они нас и с кормы догонят в два счета.

– Все равно нельзя идти прямо на них! – Я сжал кулаки, чтобы голос мой звучал тверже. – Лево руля!

И дядя Макс послушался. Он раскрутил штурвал так, что судно накренилось, меняя курс на девяносто градусов. Еще не утихший шторм ударил в борта волнами, от чего корабль затрясся крупной дрожью, словно его килем спустили по гигантскому трапу.

– У нас назначена точка встречи с гравилетами? – спросил я.

– В точности нет. Мы выставили на мостик маяк, по которому гравилетчики возьмут пеленг.

– Отлично! Тогда надо подставить торпедам корму!

– Зачем? – поразился Алекс.

– Затем! – Я вспомнил, что отец говорил о спасательных ботах. – Готовьте к спуску еще одну шлюпку. Но спускать только по моей команде!

Я боялся, что перегнул со словом «команда», ведь за штурвалом был не просто взрослый, а моряк, выходивший в океан до войны. Но дядя Макс и бровью не повел.

– Внимание палубной команде! – сказал он в селектор. – Приготовить спасательный бот к спуску кормовым краном!

В этот момент я придумал название для маневра, который нам предстояло совершить: «выставить ложную цель». Наверняка это придумывали и до меня, но мне неоткуда было почерпнуть подобную информацию, поэтому приходилось руководствоваться только обрывками фраз отца.

Я снова сел в кресло, трясясь от напряжения и неожиданно свалившейся на меня ответственности. Мутная зеленая капля, стекавшая по экрану, приближалась к янтарной искорке корабля, но теперь она догоняла нас куда медленнее, поскольку от ее скорости отнималась наша.

– Мина прямо по курсу. – Дядя Макс ткнул пальцем в экран. – Это та, которую мы обогнули двадцать минут назад.

– Придется снова обходить, – вздохнул я. – Выхода нет.

Это было плохо – любое изменение курса позволит торпедам снова зайти не с кормы, а чуть сбоку, что помешает выставить ложную цель.

– Если после обхода будем двигаться тем же курсом, там будет еще одна мина, – сообщил дядя Макс. – Я думал, что нам удалось их обойти, а тут снова…

– Торпеды страшнее, – вспомнил я слова дяди Эда.

– С этим трудно спорить.

Пока мы принимали решение, Оля бесстрастно рисовала мелками в тетрадях, словно все происходящее никак ее не касалось, словно ее жизнь не зависела от наших действий. Мне показалось, что она совсем, ну ничуточки не боится смерти. Она была далека от того, чтобы намеренно искать ее, но и приход смерти не вызывал у нее ужаса. Наверное, смерть родителей она пережила как свою собственную, а разве может бояться смерти человек, который уже один раз умер? Честно говоря, я ей даже позавидовал. Я чувствовал, какую неимоверную силу может дать человеку отсутствие страха смерти, но сам боялся. И хуже того, я знал, что даже после смерти отца буду бояться, потому что не мог пережить его смерть как свою. Вот если бы мама… Но такое я бы вряд ли вообще смог пережить.

– Вы зря удираете от торпед, подставив корму, – негромко сказала Оля, не отрываясь от рисунка. – Глупо возвращаться в то же место, откуда мы начали, заново преодолевая те же опасности, которые уже удалось миновать. Надо потихоньку отклоняться, но так, чтобы не давать торпедам зайти сбоку, иначе вы не сможете спустить ботик с кормы. Лучше всего описывать круг большого радиуса. Вот такой. – Она встала с кресла и описала пальцем круг на экране сонара. – Тогда мы сможем обогнуть обе мины. Главное, не менять курс под очень большими углами.

– Верно, – кивнул я.

Моего слова оказалось достаточно, чтобы дядя Макс заложил штурвал чуть вправо. Оставалась лишь одна проблема – начни мы маневр чуть раньше, все было бы замечательно, но теперь, при таком небольшом угле отклонения, мы рисковали подойти к мине слишком близко. Почуяв нас, она могла рвануть, а кто знает, какой вес тварь успела накопить, питаясь планктоном в теплых поверхностных водах? Каждый килограмм жира, накопленного биотехом и смешанного с азотной кислотой из особых желез, превращается в чудовищную взрывчатку, почти в нитроглицерин. А тут речь могла идти не о килограммах – о тоннах. Отец как-то рассказывал, что близкий взрыв многотонной мины может попросту сплющить корабль в металлический блин, и он пойдет ко дну, как брошенная в воду монетка.

Торпеды представляли особую опасность в силу маневренности, но вес у них был не большим, опасным лишь при очень сильном сближении. Я сам много раз видел в бинокль с вершины вулкана, как стая легких скоростных торпед резвилась у входа в пирсовую зону порта. Иногда они так заводились, отрабатывая маневры нападения друг на друге, что налетали на пирсы и взрывались, вздымая в небо фонтаны воды и раскрошенного бетона.

В общем, мы оказались в идиотской ситуации. Сзади нас подпирала стая торпед, имея преимущество в скорости, а прямо по курсу поджидала мина. И мы не могли отвернуть очень сильно, потому что в борт нас можно было атаковать без всяких проблем – спущенный на воду ботик очень скоро останется позади, и торпеды зайдут на атакующий курс без всяких помех. Если противник заходит с кормы, то и ложную цель можно пускать только с кормы, потому что тогда шлюпка надолго застрянет между нами и стаей, сбивая торпеды с толку.

На самом деле и мина, и стая торпед представляли смертельную опасность. Можно ли определить, какая из двух смертельных опасностей страшнее? Для меня это было чересчур, но все же именно мне предстояло выбрать – отвернуть от мины более резко и подставить торпедам бок или же рискнуть, пройти на авось предложенным Олей курсом.

Я вдруг понял, что биотехи нас попросту загнали, как охотники в старых фильмах загоняли зверей. Торпеды не просто так увязались за нами, а согласовали свои действия с миной, перекрикиваясь с ней ультразвуковыми сигналами. И теперь нас толкали на нее, как в ловушку.

– Что будем делать? – напряженно спросил дядя Макс.

Я раскрыл новую, еще не изрисованную тетрадку, сделал вид, что внимательно изучаю записи, и сказал:

– Лучше идти на мину.

– Взорвется, – покачал головой дядя Макс.

– Чем раньше, тем лучше, – кивнул я. – Чем дальше мы от нее будем в момент взрыва, тем меньше нам достанется. По крайней мере, это хоть какой-то шанс. Если же отвернем сильнее, торпеды догонят нас, зайдут с борта и уничтожат.

Несколько секунд дядя Макс молчал. Затем повернулся к селектору и произнес:

– Внимание всем! Особенно палубной команде. У нас прямо по курсу мина, и вероятность ее взрыва очень велика. Всем укрыться в помещениях корабля! Не следует подниматься на открытые палубы, а также находиться вблизи иллюминаторов. Детей и женщин незамедлительно переправить в средние отсеки, подальше от бортов. Трюмной команде приготовить сварочное оборудование и металл для заделки лопнувших швов. Пассажирам и людям, свободным от вахты, принять сидячее или лежачее положение, а также проследить, чтобы рядом не находилось предметов и деталей, которые могут сорваться и упасть под воздействием ударной волны.

Со скоростью пятнадцать узлов мы приближались к поджидающей нас мине. Пока расстояние до нее было еще велико, но с каждой минутой сокращалось все больше, снижая наши шансы на благополучный исход. Я надеялся только на то, что сонары, включенные на полную мощность, дезориентируют мину, заставят ее думать, что мы ближе, чем на самом деле. Минута шла за минутой, и вскоре я понял, что мы вошли в зону уверенного поражения.

– Нам конец, – подтвердил мою догадку дядя Макс. – Жаль. До рассвета осталось полчаса, не больше.

– Спускайте бот! – сказал я.

– Ты с ума сошел! – вспылил Алекс. – Если мина взорвется, людей снесет с палубы ударной волной.

– Выполняйте!!! – завизжал я совершенно по-детски, но так громко, что у самого заложило уши.

– Внимание палубной команде! – хрипло произнес дядя Макс. – Спустить бот с кормового крана!

Через минуту начальник палубной команды доложил:

– Бот на воде!

– Всем в трюм! – скомандовал дядя Макс. Затем обернулся ко мне: – Что дальше?

– Сбавляйте ход, – севшим голосом произнес я. – Только резко. Пусть мина почувствует, что мы ее заметили и собираемся сдать назад.

Дядя Макс звякнул телеграфом, и турбины мягко перешли на холостые обороты. «Принцесса» начала замедлять движение, раскачиваясь на штормовых волнах. Между тем рубиновая бусинка ботика на экране сонара все сильнее удалялась от кормы – он на своих маломощных моторах шел строго противоположным курсом. И тут темноту впереди нас разорвало ослепительной вспышкой, наверное, вдвое более мощной, чем от взрыва, ранившего нас в рубке. Правда, и расстояние до мины было значительно больше, чем в прошлый раз. Но можно ли по вспышке определить реальную силу взрыва?

– На пол! – скомандовал дядя Макс, а затем добавил в селектор: – Внимание всем! Вспышка прямо!

Он едва успел броситься на пол рядом с нами, когда ударная волна настигла корабль. Шарахнув в носовую часть, она свернула все лебедки на баке, все краны, кронштейны и фермы, со страшным скрежетом протащила их по палубе, а затем швырнула в ходовую рубку. Стальные листы, которые приваривали с такой тщательностью, сорвало в один миг, и они, как крышки консервных банок, выгнулись над нами зубчатыми краями. Некоторые из них не смогли удержаться на остатках швов и рухнули внутрь, круша приборы и грозя разрубить нас на части. Закричал дядя Макс, но я его не видел и не понял, отчего он кричит. Нас с Ольгой разделило скрученным листом металла, ударившим между нами, как язык чудовищной бронированной жабы. А по сторонам продолжали падать пятидесятикилограммовые лебедки, свистеть обрывки тросов и визжать куски сорванных труб и прутьев.

Корабль вздыбило, накренило, развернуло бортом к фронту ударной волны и положило на бок. Все антенны, мачты, локаторы и фонари снесло. Лопнувшие провода, очевидно, замкнуло накоротко, и я увидел, как из электрощитка в рубке вырвался сначала сноп искр, а затем жаркое гудящее пламя. Дым от него был таким едким, что я закашлялся и потерял дыхание.

И вдруг все стихло. Только ухали еще несколько секунд падавшие на палубу железяки да трещало пламя в щитке. Я попытался подняться, чтобы глотнуть свежего воздуха, но обнаружил, что стою на карачках в луже крови. Кровь хлестала у меня из плеча, разорванного оскалившимся металлом, хлестала так сильно, что я испугался и закричал.

– Ты что орешь, как девчонка? – услышал я рядом Олин голос. – Давай я тебе руку перетяну, а то вся кровь выльется с таким напором.

Она оттащила меня к пробоине, где штормовой ветер сдувал едкий дым, ловко оторвала от платья полосу ткани, несколько раз обернула ею мое раненое плечо, а затем накрепко затянула. Было очень больно, плечо заныло и начало неприятно пульсировать, но кровь перестала хлестать.

Позади раздался кашель, мы с Олей поползли в темноту, озаряемую сполохами огня, и увидели Ваксу. Он лежал на спине и кашлял.

– Что с тобой? – спросила Оля.

– По голове чем-то шарахнуло, – едва слышно ответил доктор. – Кажется, сильно. Голова кругом идет, не могу подняться.

Я осмотрел его голову, но никаких опасных, на мой взгляд, повреждений не обнаружил. На лбу, правда, выступила здоровенная шишка, но не та была ситуация, чтобы обращать на нее внимание. Мы с Олей поднатужились и поволокли Ваксу к пробоине, чтобы дать ему продышаться. Похоже, сам он не мог ни ходить, ни ползать. Крепко его долбануло.

Но не успели мы дотащить доктора до пробоины, как обнаружили, что ползем в огромной луже масла. Я решил, что это прорвало трубу охладителя или амортизатор кресла, но когда из щитка вырвался большой язык пламени и высветил пространство рубки, я увидел, что это не масло, а кровь. Я никогда не думал, что в людях может быть столько крови – наверное, ведро пролилось, не меньше. Мы с Олей не выдержали и завизжали от испуга, визгом пугая друг друга еще сильнее. Мы поняли, что кто-то тут умер – или дядя Макс, или Алекс, или Вадим. А может даже, все вместе.

С одной стороны, я понимал, что кому-то еще может понадобиться помощь, но с другой – меня парализовал ужас увидеть настоящего мертвеца. Я не мог себя заставить сдвинуться с места. Так мы сидели на корточках и визжали, наверное, секунд десять, пока Оля первой не пришла в себя.

– Тихо! Все! – Она дала мне две звучные пощечины. – Тихо, Андрей!

Это меня отрезвило немного, я захлебнулся и умолк, не в силах сдержать катящиеся по щекам слезы. Плечо пульсировало болью.

– Полежи, Вакса, мы сейчас! – сказала Оля и первая ринулась в темноту.

Я хоть и боялся жутко, но не мог себе позволить выглядеть более трусливым, чем она. Пришлось лезть следом за ней через искореженные листы металла, всхлипывая от страха и боли.

Дядю Макса мы нашли возле штурвала. Точнее, за штурвалом, потому что острым стальным листом ему пробило ладонь и пригвоздило руку к деревянному колесу. Он так и висел на этой руке, потому что сорванной броней штурвал заклинило, и он не мог повернуться. При этом дядя Макс страшно дергался всем телом, словно по нему непрерывно пропускали электрический ток. Я не сразу понял, от боли он так дергается или его действительно лупит током из оборванного провода, но приглядевшись, понял, что у него нет правой половины головы. Совсем нет – я даже увидел под расколотым черепом кровавое месиво мозга. Дядя Макс был мертв, но тело его колотили предсмертные судороги. Это было настолько кошмарно, что я почти потерял сознание – мой разум отказывался воспринимать происходящее. Я бы, наверное, вырубился, если бы не Оля – она рванула меня за руку и уволокла от чудовищного зрелища за следующий сорванный лист.

Но там было еще хуже – сначала я увидел лицо Вадима, а потом понял, что тело его лежит в стороне, а смотрит на меня только отрезанная голова, застрявшая на зазубринах брони в полутора метрах над полом. Алекса и вовсе разрубило пополам, но он, кажется, умер не сразу, а ползал какое-то время, цепляясь за пол руками, потому что его кишки размотало почти по всей рубке.

– Надо выбираться отсюда, – твердо заявила Оля. – И вытаскивать Ваксу. А то сгорим или задохнемся от дыма. Тут помогать уже некому.

Она схватила меня за руку и потянула туда, где мы оставили доктора. Он лежал на спине и ждал нас, глядя в потолок. Белки его глаз ярко выделялись на черном лице. Я обнял Ваксу за шею и хотел поднять, но он оказался дико тяжелым и даже не попытался сам приподняться. А потом я понял, что он не дышит. Вообще.

Оля не выдержала и заревела. А я уже не мог. Я просто молча сидел и глядел, как она рыдает на груди нашего замечательного, самого доброго в мире доктора. Я мог представить, что умрет кто угодно, даже отец, даже мама, хоть это и было тяжело. Но как мог умереть доктор, который всегда спасал от смерти других людей? Как он мог умереть от дурацкой шишки на лбу? Это было немыслимо и страшно.

– Я их убью, – негромко произнес я.

– Кого? – всхлипнув, спросила Оля.

– Всех этих тварей. Я найду способ. Я соберу людей, о которых говорил отец. Я прочту его каракули, в конце концов. Я смогу. Надо их все уничтожить. Все до единой. По крайней мере, надо придумать, как.

– Они нас сами убьют, – Оля помотала головой. – Они нас убьют, это точно.

– Может быть. Но рано или поздно найдутся люди, которые изведут весь их проклятый род. Надо собрать все разбросанные тетради. Давай, пока торпеды не напали на нас.

Мы вместе принялись собирать валявшиеся в крови тетради. Затем я собрался с духом и направился туда, где висел на штурвале дядя Макс, потому что мне надо было узнать, работает ли селектор. Дядя Макс затих и уже не дергался, но все равно смотреть на него было страшно. Зато селектор ожил, едва я нажал флюоресцирующую клавишу на панели.

– Внимание всем! – произнес я как можно более твердым голосом. – В ходовой рубке не осталось ни одного взрослого. Все погибли. Внимание палубной команде! Заклинило штурвал. Нужен плазменный резак, чтобы освободить колесо. Внимание трюмной команде! Сообщите о повреждениях внутри корабля.

– Повреждения сильные, – раздался незнакомый голос из репродуктора. – В трех местах разошлись швы, насосы не успевают откачивать воду.

– Сколько мы продержимся на плаву?

– Часа четыре.

Я глянул через пробоину и увидел, что небо на востоке значительно посветлело. Приближался рассвет, а значит, могла успеть помощь на гравилетах.

– Нужен рабочий сонар, – сказал я. – Если нет запасного, снимите с аварийного бота.

– Кто это говорит? – спросил другой голос.

– Андрей Вершинский, – уверенно ответил я. – Через пять минут мне нужны на корме десять стрелков с ракетными ружьями. И там же необходимо установить экран сонара.

– Что ты собираешься делать? – спросила Оля.

– Мы будем убивать торпеды, – заявил я.

Глава 4 Торпедная атака

Было еще темно, когда Николай из второго поселка, с которым мы раньше не были знакомы, установил на корме сонар. Николай был вдвое старше меня, но мне бы в голову не пришло прибавлять к его имени слово «дядя» именно теперь, когда весь экипаж и все пассажиры были готовы беспрекословно выполнять мои команды. Честно говоря, меня это не особенно впечатляло. Просто обстоятельства так сложились, только и всего. Более того, если бы не Оля, я бы вообще с самого начала сдрейфил, как говорили на острове бывшие моряки. Сплоховал бы, впал в истерику, и сейчас командовал бы кто-нибудь из взрослых, все было бы нормально и естественно. Но я не сплоховал и не сдрейфил, потому что рядом была она, потому что она сама ничего не боялась, и мне стыдно было чего-то бояться. Всего неделю назад я вздрагивал от ударов грома, закутавшись в одеяло, а теперь не дрожал, прекрасно зная, что с кормы на нас заходит целая стая одичавших торпед. Даже раненое плечо, которое распухло и болело все больше, было не столько источником страданий, сколько поводом для тихой гордости.

Вообще-то торпеды не догоняли нас слишком долго. Уже семь минут прошло с момента взрыва мины, превратившего палубу в непролазный стальной бурелом, а торпед все не было, и они почему-то не подрывали оставленный нами спасательный бот. Но, независимо от причин происходящего, нам необходимо было двигаться, поэтому первой командой, которую я передал в рубку, была команда «Самый полный вперед!».

Многие электрические устройства на корабле вышли из строя из-за обрыва проводов, от короткого замыкания и от небольших локальных пожаров, поэтому Николай придумал передавать команды рулевому по живой цепочке – десять человек на расстоянии слышимости создали единственно возможный в наших условиях информационный канал. Из-за частичного отсутствия электричества поначалу возникли проблемы с установкой сонара, но Николай использовал индикатор и аккумуляторы от спасательного бота, соединив их с трактом стандартного корабельного локатора. Он оказался отличным электронщиком, наш Николай, без него все было бы значительно хуже.

Когда он включил экран сонара, я не стал дожидаться, когда устройство будет настроено и откалибровано, а сразу дал вторую команду:

– Спасательный бот на воду!

– Еще один? – удивилась Оля.

– Да! – решительно кивнул я. – До рассвета совсем немного времени, нам надо продержаться, а значит, придется как можно дольше пудрить торпедам мозги.

Несмотря на то что у нас осталось еще тринадцать шестиместных шлюпок, спустить одну из них на воду в нынешней обстановке было очень непросто – кормовой кран снесло ударной волной, а рухнувшие металлические фермы мешали нормально перемещаться по палубе. Нам же надо было не просто перемещаться, нам надо было снять ботик с магнитных замков, протащить через четверть палубы и только потом каким-то образом спустить с кормы на воду. Ладно бы работала магнитная подвеска, на которой вдвоем можно без труда транспортировать груз весом в тонну, но из-за почти полного отсутствия электричества магнитный монорельс превратился в обычную стальную балку, вроде тех, по которым ходили древние поезда. Сами ботики были серьезно блокированы в гнездах рухнувшими палубными конструкциями, поэтому нечего было и думать достать хоть один без плазменных резаков.

Хорошо еще шторм начал утихать, а то бы нам вообще пришлось несладко. Однако иногда особо крепкие порывы ветра все же подкидывали водяные брызги до уровня палубы и швыряли их в нас, отчего одежда промокла до нитки. Сварщики принялись за работу, а Николай настроил сонар, обеспечив экипажу хоть какую-то ориентацию в пространстве. Я прильнул к экрану, дрожа от холода, но то, что я на нем увидел, заставило меня позабыть о мокрой одежде и ветре. Сонар не был включен на полную мощность, а потому выдавал очень четкое изображение. На нем, вокруг янтарного огонька оставленного за бортом бота, кружили зеленые точки торпед. Я насчитал пять биотехов-убийц.

– Мне нужно посоветоваться с отцом, – честно заявил я. – Я не могу за несколько минут просмотреть все тетради. И мне непонятно, почему торпеды застряли вокруг ботика, не взрывают его и не нападают на нас.

Николай вздрогнул и опустил взгляд.

– Боюсь, это невозможно, – сказал он сквозь зубы.

– Встретиться с отцом?

– Да.

– Почему?!

– Это случилось еще до взрыва мины… – с трудом ответил Николай. – Почти сразу, как тебя вызвали в рубку.

– Он умер? – спросил я, чувствуя, как волна ледяных мурашек прокатилась по плечам и спине.

– Да. Извини.

– А где мама?

– С ней все в порядке, – напряженно произнес Николай. – Ну, почти. У нее нервный срыв. Медсестра Ваксы дала ей успокоительное. Сильное. В общем, она спит.

Я не выдержал и разрыдался, усевшись возле экрана на корточки. Слезы падали на палубу и смешивались с океанской водой, принесенной волнами и ветром. Вдруг кто-то осторожно провел ладонью по моим вымокшим волосам. Маленькая была ладошка, я сразу понял, что Олина.

– Сейчас не время, – негромко сказала она. – Если выберемся, потом вместе поплачем. Теперь у нас с тобой будет для этого одинаковый повод.

Я посмотрел на нее. В свете начинающегося восхода лицо ее выглядело мягким, прикрытым синеватыми тенями, но какая твердость читалась в глазах!

– Андрей! – позвал меня Николай. – Торпеды проигнорировали ботик и снова идут на нас.

– Они не взорвали его? – Я испуганно вскочил на ноги.

– Нет.

– Почему?! – спросил я, прекрасно понимая, что никто не сможет ответить на этот вопрос. Только отцовские тетрадки, да и то лишь с некоторой долей вероятности и если получится в них разобраться.

– Мне кажется… – осторожно предположила Оля. – Они не взорвали шлюпку, потому что в ней нет людей.

– Но как они могут знать?

– Только по звуку голосов и дыхания, – пожала плечами Оля. – Хотя с помощью ультразвука наверняка можно прозондировать внутренность ботика сквозь стенки. У меня должен был родиться братик, я тебе не говорила. Так вот Вакса показывал мне его на экране прямо сквозь мамин живот. Это было ультразвуковое зондирование. Вдруг торпеды тоже так могут?

Боюсь, что об этом ничего не знал даже мой отец, хотя у него информации о торпедах было больше, чем у кого-то другого на острове, но сейчас не время было для таких заявлений. Я судорожно соображал, как можно выкрутиться из неожиданной и неприятной ситуации. Даже на полном ходу корабля торпеды уверенно догоняли «Принцессу», и, если мы не сможем выставить несколько ложных целей, пять торпед потопят нас без особого напряжения сил.

– Насколько далеко бьют ракетные ружья?

– На три четверти мили, – ответил Николай.

– А до торпед?

– Чуть больше мили. Но расстояние уменьшается.

– Тогда стрелков на корму!

– Стрелков на корму! – повторила мою команду женщина, стоявшая первой в цепочке.

И дальше команда понеслась, как по проводу:

– Стрелков на корму!

Я схватился за штангу, на которой удалось смонтировать экран сонара, и закрыл глаза. Мне нужно было взять себя в руки, но нервы расшатались настолько, что внутри меня царила всего одна эмоция – полная растерянность. Только потому, что я был сыном своего отца, все на корабле ждали от меня какого-то чуда, какого-то рецепта спасения. А у меня его не было, и скорее всего его не содержалось даже в отцовских тетрадях. Наблюдения – это одно, а делать из них нужные выводы – совершенно другое. Выводы необходимо делать не только исходя из наблюдений, но и, что не менее важно, исходя из особенностей ситуации. А кто, кроме нас, оказывался в подобной ситуации? Может, кто и оказывался, сразу после войны, да только их скелеты лежат на дне, в продырявленных торпедами кораблях, и никто из них не поделится с нами своими предсмертными наблюдениями. В данную минуту с нами никто ничем не мог поделиться. Зато восток совсем посветлел, порозовел, и это давало единственную надежду на то, что мы как-то выкрутимся из ситуации. Между несущихся по небу туч иногда мелькали тускнеющие на глазах звезды.

Стрелки с ракетными ружьями выбрались из люков на палубу, но разместиться им было особенно негде – всюду нагромождения искореженного металла. Пришлось двоих поставить на том же пятачке, на котором мы с Николаем и Олей ютились возле экрана сонара. Остальным пришлось карабкаться на обломки мачт и как-то там закрепляться. Но мне нужны были все, точнее, мне нужна была как можно большая плотность огня.

– Ракет хватит? – спросил я у незнакомого мужчины, которого стрелки выбрали старшим.

Из всех десятерых я знал только одного – тракториста Сэма, который жил на нашей улице. Он ободряюще помахал мне, взбираясь на заваленную хламом кормовую надстройку. Я ответил взмахом руки. Пока стрелки занимали позиции, Оля в очередной раз поразила меня хладнокровием – обернувшись, я заметил, что она невозмутимо продолжает зарисовывать тетрадные листы мелками, справившись уже с львиной долей работы. Причем со своей частью тетрадей она уже разобралась и теперь зарисовывала то, что не успел я.

Заметив, что стрелки более или менее укрепились, я выкрикнул, перекрывая свист ветра и шум ходовых турбин:

– Торпеды догоняют нас со стороны кормы! Сейчас до них около мили, но расстояние постоянно сокращается. Просто стреляйте в их сторону, возможно, удастся спугнуть их или заставить отстать!

Сэм показал мне «о'кей», а командир просто кивнул и первым снарядил ствол своего ружья.

– Огонь! – скомандовал он, когда все были готовы.

Залп получился не особенно дружным, но мне того и не требовалось. Через секунду за кормой один за другим взмыли в небо десять фонтанов воды от разорвавшихся ракет.

– Недолет! – Николай ткнул пальцем в экран.

Я заметил, что сонар без труда фиксирует места попаданий, скорее всего отслеживая момент ударной компрессии воды. Это давало возможность корректировки огня, а значит, повышало наши шансы на выживание.

– Дистанция недолета? – уточнил командир.

– Полтора кабельтова! – прикинул по координатной сетке Николай.

– Надо подпустить их поближе, – один из стрелков покачал головой.

Я не ответил, потому что наблюдал реакцию торпед на стрельбу. Она была важнее точного попадания с первого же залпа. Мне важно было понять, что творится в искусственном мозгу тварей, от этого зависело почти все. Как и предполагалось, торпеды отклонились от курса – три в одну сторону, две в другую.

– Они расходятся на два клина! – предупредил я.

На востоке показался краешек солнца, и сразу стало быстро светать. Тучи над головой окрасились оранжевым.

– Рассредоточить огонь! – выкрикнул командир.

Торпеды не отставали, напротив, они увеличили скорость, пытаясь взять корабль в клещи. Интересно, какова их предельная скорость и как долго они могут держаться ее? Это было не просто интересно, а жизненно важно, но ответов у меня не было.

– Есть связь с землей! – донеслось по цепочке из рубки.

– Оля! – я обернулся к девчонке. – Беги в рубку! Надо узнать подробности, когда нам ждать гравилеты. Да брось ты тетрадки, ничего с ними не станет!

– Я почти все зарисовала.

– Отлично. Закрой кейс и беги.

Она сложила тетради и защелкнула замки.

– Я мигом! – ободряюще улыбнулась она.

Я заметил, как ее платье, лоскут от которого перетягивал мое раненое плечо, мелькнуло между искореженными стальными фермами и скрылось за кормовой надстройкой. Очень недоброе предчувствие возникло у меня в этот момент, настолько недоброе, что я готов был броситься за Олей и вернуть ее. Но я этого не сделал – все мы на корабле в равной степени рисковали жизнями.

– Одна торпеда оторвалась от стаи! – предупредил меня Николай.

Я увидел ее – зеленая точка, в стремительном рывке догоняющая янтарную каплю «Принцессы».

– Весь огонь чуть левее! – успел скомандовать я.

И тут же торпеда шарахнула в кабельтове от нас. Через миг тугая ударная волна сшибла с ног и меня, и Николая, и командира стрелков. Нас окатило водой, но никто, как мне показалось, особо не пострадал. Только вскочив на ноги, я понял, что серьезно ошибся – один из стрелков сорвался с кормовой надстройки и рухнул на торчащие железки поваленной фермы. Они пронзили его насквозь, как три огромных кинжала, и у меня на глазах он продолжал медленно соскальзывать по этим остриям вниз, пока не уперся во что-то. Его ружье выпало из рук и звонко ударилось о палубу.

– Огонь! – выкрикнул командир, вытирая со лба кровь из приличной ссадины.

Ракеты с шипением и воем вырвались из стволов, оставляя в светлеющем воздухе тугие дымные трассы, пролетели около пяти кабельтовых и гулко грохнули, вздымая в небо белую пену. Девять разрывов, и тут же, совершенно неожиданно, десятый, гораздо более мощный.

– Есть! – радостно выкрикнул Николай. – Торпеда сдетонировала!

Взрыв произошел так далеко, что нас лишь обдало ударной волной. Это было большой победой. Теперь нас преследовали только три торпеды – тоже много, но у нас появилась надежда. Если честно, ни на чём, кроме одного точного попадания не основанная, но верить очень хотелось, и все мы верили в лучшее.

Неожиданный для торпед результат нашего залпа заставил их снова сбиться в кучу и отстать. На сонаре было видно, как они перекрикиваются под водой, пытаясь согласовать свои действия. Три смертельно опасных врага.

Через обломок поваленной мачты к нам перелез бригадир сварщиков.

– Мы освободили спасательный бот. Можно спускать на воду с правого борта. Нет смысла тащить его на корму.

– Да, смысла нет, – кивнул я.

– Спускать?

– Подождите.

Я не был готов к ответу. Первый спущенный нами бот торпеды проигнорировали. Где гарантия, что они клюнут на следующую ловушку? Такой гарантии не было, но я хотел ее иметь. Я вспомнил, что говорила Оля о том, каким образом торпеды могут определить наличие людей на борту спасательных средств. Конечно, у них в мозгах должна быть зашита подобная функция, иначе им бы пришлось кидаться на каждое плавающее в океане бревно. Понятно, что мина в порту взорвалась, когда к ней приблизился ботик, потому что любой движущийся объект для нее или цель, или угроза. А вот торпеда от угрозы способна увернуться, поэтому ее интересуют только цели. Точнее, она должна уметь отличать угрозы от цели.

– Освобождайте еще один бот, он скоро понадобится, – сказал я бригадиру сварщиков.

– А этот спускать?

– Нет, подождите, нам надо его приготовить.

– Что ты придумал? – спросил Николай.

– Надо заминировать бот. Если торпеды отличают, есть в шлюпке люди или нет, значит, этот бот они тоже исследуют, проигнорируют и пройдут мимо. Нам бы подорвать его поближе к тварям, может, еще одна сдетонирует. Или даже все, если будут идти близко друг к другу.

– Хорошая мысль, – кивнул Николай. – Только у нас нет взрывчатки.

– Вообще? – Я сжал губы.

Николай покачал головой и покосился на экран сонара. В свете взошедшего солнца я увидел, как побледнело его лицо.

– Что там? – спросил я, ощущая, как холодеют внутренности от страха.

– Еще две стаи, – ответил он.

Я бросился к экрану и увидел то, о чем он говорил: две стаи по семь торпед шли почти встречным курсом на нас. Одна чуть с правого борта, под углом порядка десяти градусов, и другая под таким же углом с левого. Похоже, у них была налажена система дальней сигнализации, и когда стая поредела, три оставшиеся торпеды запросили подмогу.

– Ботик на воду! – скомандовал я, озаренный догадкой.

Подобные догадки случаются, наверное, только на пределе возможностей, в таких ситуациях, в какую попали мы. Я внезапно понял, чем можно заминировать шлюпку. Точнее, сообразил, как можно подорвать торпеды без минирования. О двух стаях, заходящих спереди, я заставил себя не думать. Там было четырнадцать торпед, у нас в любом случае не хватит для них ложных целей, даже если каждая будет срабатывать. Но они находились еще далеко, так что надо было разделаться для начала с ближайшими.

С правого борта раздался грохот спускаемой на воду шлюпки, и тут же я увидел розовое платье, мелькнувшее в отсвете пылающего востока. У меня отлегло от сердца, несмотря на крепчающую в душе панику.

– Оля! – крикнул я.

– Я же говорила, что мигом обернусь! – Она глянула на тело пронзенного стрелка и подскочила ко мне.

– Все равно я за тебя беспокоился.

– Я знаю, – ответила она.

– У нас тут такое было! Мы убили две торпеды. Точнее, одна сама взорвалась…

– Я видела. С земли передали, что выслали гравилеты, едва кончился шторм. Они уже на подходе. Нам, может, надо полчаса продержаться, не больше.

– Впереди тяжелая мина! – предупредил меня Николай.

– Право руля! – выкрикнул я.

И тут же по цепочке побежало: «Право руля! Право руля!»

– Если уйдем на десять румбов, обойдем опасную зону. – Николай сверился с координатной сеткой.

– Десять румбов вправо! – добавил я.

– К нам идут две группы гравилетов, – продолжила Оля. – Одна сейчас чуть ближе, идет с Полинезии. Там три транспортника, каждый из которых может взять по семьдесят взрослых или по сто детей. Будут через полчаса приблизительно.

– Этого мало, – помотал головой я.

– Знаю. Поэтому австралийская спасательная группа выслала еще пять машин, но им до нас сейчас чуть больше часа лету.

– Очень большая разница по времени, нам не продержаться, – хмуро ответил я.

– Мы что-нибудь придумаем, – подмигнула мне Оля. – Как плечо?

– Нормально, – соврал я. – Только пульсирует очень сильно.

– Через полчаса надо будет сменить повязку, а то может начаться омертвение тканей.

– Если через это время не окажемся в гравилете, то можно будет уже не менять, – отмахнулся я.

– Глупая шутка. – Оля нахмурилась.

– Лучше скажи, ты не знаешь, почему не работает высокочастотная связь?

– Скажи спасибо, что ребятам удалось запустить аварийный спутниковый канал! Хоть с землей связались.

Я вздохнул и вынул из уха горошину рации. Она мне так и не пригодилась, а теперь с нее и вовсе никакого проку, ведь высокочастотная связь действуют в радиусе не более двух километров, она приспособлена исключительно для передачи команд членам корабельных экипажей или для координации действий на строительных работах внутри зданий.

– Не выбрасывай. – Оля протянула руку. – Дай мне на память.

– Возьми, – пожал я плечами.

Николай оторвал взгляд от экрана и сказал:

– Три торпеды увеличили ход. Сейчас они подойдут к ботику.

– Стрелкам изготовиться! – крикнул я. – В рубке приготовиться к полному развороту кругом!

Я не был обучен корабельному делу, поскольку, когда вырос, в океан никто не выходил уже много лет, поэтому даже представления не имел, какой это трудный маневр – развернуть притопленный лайнер класса «Принцессы» на сто восемьдесят градусов. Но я не видел другого выхода.

– Приготовиться к развороту кругом! – пронеслось по живой цепочке.

Я метнулся к экрану и впился взглядом в изображение. Торпеды сбавили ход и начали огибать ботик, очевидно зондируя его ультразвуком на предмет наличия в нем беглецов с корабля.

– Прицел на ботик! – скомандовал я стрелкам. – Огонь!

Девять ракет рванулись через наши головы, с воем раздирая пространство. На этот раз дымные следы прочертились не параллелями, а сошлись приблизительно в одной точке – там, где перекатывался через пенные волны оранжевый бот. Девять близких разрывов и одно прямое попадание разнесли шлюпку на рваные лоскуты пластика, но не успели взмыть ввысь пенные столбы, как еще два мощных взрыва одновременно спрессовали воздух в трех кабельтовых от нас.

– Две детонации! – сообщил Николай чуть раньше, чем ураган двойной ударной волны напором пронесся по искореженным мачтам «Принцессы». – Одна торпеда уцелела.

– Шестерым стрелкам на нос! – скомандовал я, понимая, что мой маневр не во всем удался. – Трое остаются на корме. Носовым стрелкам вести беглый огонь по торпеде, двоим оставшимся дать залп после разворота, чтобы отпугнуть две приближающиеся стаи.

Шестеро стрелков без лишних вопросов бросились вперед, перелезая через нагромождения поваленных взрывом конструкций.

– В рубке! Полный разворот кругом! – добавил я и устремился вслед за стрелками.

– Андрей, ты куда? – крикнула Оля.

– Береги тетрадки! – бросил я ей через плечо.

Пролезая под искореженной мачтой, я, несмотря на страх и брезгливость, подобрал из лужи крови оброненное погибшим стрелком ружье. Снять с него патронташ оказалось труднее и с психологической стороны, и с физической, но я справился с этим, опоясался лентой ракет, закинул тяжеленное ружье на плечо и продолжил путь вдоль борта. Яркий солнечный диск поднялся над горизонтом, лохматым от вздыбившихся волн, и стало совсем светло. Мне приходилось перепрыгивать через гнутые балки и прутья, от которых по палубе расползались длинные четкие тени, пару раз зацепился штанами и оцарапал ногу, но это не имело никакого значения. Я хотел достигнуть носовой части судна до того, как оно выполнит разворот. Мне хотелось принять участие в драке с торпедой – лицом к ее отвратительной страшной морде.

«Принцесса» сильно накренилась – я по неопытности приказал разворачиваться через поврежденный борт. Но в рубке справлялись, и это было главным на настоящий момент. Ветер свистел в леерах, мелкие соленые брызги то и дело долетали до палубы. На ходу я пытался разобраться с механизмом ружья, не хотелось спрашивать у стрелков, как обращаться с этой штуковиной.

Мой отец не любил оружия. Как-то раз я выстругал из полипласта винтовку, так он отнял ее у меня, переломил через колено и закинул в прибрежные заросли тростника.

– Оружие существует не для красоты, – строго сказал он тогда. – Не для развлечения, не для спорта. Его первая и главная функция – убивать. Причем убивать путем нанесения тяжелейших повреждений организму. Любое оружие, попав к человеку в руки, превращает его в потенциального убийцу. Я не хочу, чтобы мой сын стал убийцей. Понял? Никогда не играй в такие игрушки!

Он не научил меня обращаться с оружием. А этой ночью мина убила его. Мина тоже была оружием, так что отец оказался прав. Несомненно. Но мне недостаточно было его правоты, мне хотелось простой и понятной мести. Не только за него, а еще за Ваксу, за дядю Макса и за всех, кто погиб от нападения биотехов. Я шел убивать торпеду – для меня это было важно.

Когда я добрался до бака, «Принцесса» заканчивала разворот. На самом носу расположиться было трудновато – эта часть судна пострадала больше всего. Местами от взрыва разошлись даже швы фальшбортов, не говоря уже о менее серьезных повреждениях палубы, надстроек, лебедок и кранов. И все же я намеревался добраться до самого якорного порта, чтобы стрелять в океан не навесом, а прямой наводкой. В идеале мне хотелось увидеть торпеду живьем, как она перескакивает с волны на волну, но скорее всего она не станет так рисковать, а, наоборот, уйдет в глубину, чтобы ударить нас со стороны киля. Поэтому единственным способом одолеть ее был залповый огонь из ружей, да еще с установкой замедлителей на ракетах. Только глубинные взрывы могут повредить атакующую торпеду настолько, что она сдетонирует.

– Умеешь с ружьем обращаться? – спросил меня дядя Сэм, когда я перелез через согнутую турель крана.

Я только помотал головой.

– Все просто. Достаешь ракету. Поворачиваешь замедлитель возле оперения. Сколько щелчков, столько секунд замедления. Вставляешь ракету в ствол, замыкаешь замок. Все. Нажимаешь пусковую пластину, ружье стреляет.

– А целиться?

– Вот по этой планке. Но сейчас целиться некуда, торпеда глубоко под водой.

Я взял у дяди Сэма ракету, провернул замедлитель на три щелчка и затолкнул ее в открытый казенник ствола. Ружье клацнуло, сбоку на цевье вспыхнула красная лампочка готовности. Вскинув приклад к плечу, я высунул ствол через щель в фальшборте, выдохнул от инстинктивного страха перед первым выстрелом и коснулся пусковой пластины. Ружье рванулось у меня в руках как живое, плюнуло вперед ярким огнем и дымом. Тут же еще пять выстрелов слились в единый вой и шипение. Я видел, как ракеты ударили в воду в полукабельтове от нас, отметившись на волнах едва заметными фонтанчиками брызг. Секунда, две, три… На четвертой один за другим начали срабатывать замедлители, и взрывы рванули воздух, вспучивая штормовой океан бурунами и фонтанами пены.

Я еще не успел опомниться, а взрослые уже перезаряжали ружья. Мне отставать не хотелось, но навыка не было, поэтому я чуть не уронил очередную ракету, выставляя замедлитель. Но все же мне удалось ее удержать и зарядить ружье ненамного позже других.

Не успели мы дать второй залп, как мощно взвыла сирена на мостике. Мы обернулись – из рубки нам махали руками.

– Мы восстановили главный сонар! – донеслось до нас еле-еле.

– Вот бы еще связь починить… – вздохнул дядя Сэм. – Вслепую ведь бьем, а тварь где-то рядом.

Из рубки еще что-то выкрикнули, но никто из нас не разобрал, что именно.

– Приготовиться к залпу! – скомандовал дядя Сэм.

– Стойте! – раздался позади звонкий Ольгин голос. – Торпеда обходит нас с борта! Вы ее напугали!

– Чем? – не сообразил я.

– Наверное, вашей стрельбой. Не знаю. Но она не стала атаковать в носовую часть, а огибает корабль по очень широкой дуге.

– Хочет соединиться со стаями… – шепнул я. – Всем на корму!

Я бросился первым, закинув ружье на плечо. Остальные за мной.

Протискиваясь вдоль борта между поваленными конструкциями, мы заметили, как по наружному трапу из рубки стремительно спускается помощник рулевого.

– Торпеды догоняют нас сзади! – сообщил он, когда спустился пониже.

– Знаем! – кивнул дядя Сэм. – Как далеко гравилеты?

– Им осталось лететь минут пятнадцать.

– Мы можем увеличить ход? – спросил я.

– Ненамного. В основном не за счет мощности, а за счет откачки воды из трюмов. Каждые полчаса мы прибавляем ход примерно на три узла. Хотя насосы еле справляются.

– Мало. Придется отстреливаться, – сказал я сквозь зубы. – Связь с рубкой у нас будет?

– Видимо, нет. Все ресурсы пришлось перебросить на обеспечение работы органов управления.

Я вспомнил, как заклинило штурвал и как дергался пригвожденный к нему дядя Макс. Мне опять стало дурно, почти как тогда. Ольга то ли заметила это, то ли почувствовала – она решительно взяла меня за руку и потянула в сторону кормы.

– Осторожно, плечо! – выкрикнул я.

– Потерпишь. Там торпеды в четырех кабельтовых от нас!

– Будем отстреливаться… Хотя стрелять имеет смысл только в том случае, когда торпеды находятся у поверхности. Надо спускать на воду ботики! Один за другим. И взрывать их, едва к ним подходят торпеды!

– Пара таких взрывов, и торпеды перестанут к ним подходить, – помотала головой Оля. – Я придумала кое-что получше. Надо только скорее все делать, а то будет поздно.

Мы уже почти добрались до кормы, где Николай не спускал глаз с экрана сонара, когда Оля выдала мне свою идею. Честно говоря, услышав ее, я в первую секунду подумал, что от перенесенных нервных потрясений девочка тронулась умом. Даже шедшие с нами стрелки ошарашенно замерли, не зная, как реагировать.

Глава 5 Мертвые спасают живых

– Ты что, с ума сошла? – спросил я Олю, усаживаясь на палубу рядом с экраном. Меня с трудом держали ноги.

– Дай я тебе повязку сменю, – наклонилась она ко мне.

– Отстань со своей повязкой! – отмахнулся я. – Ты что, всерьез это предложила?

– У нас просто нет другого выхода.

– Есть! – выкрикнул я. – И я его нашел. Нашел и сделал. Ты видела! Торпеды подходят к пустым ботикам, чтобы прозондировать их. Это очень удобная цель для стрелков.

– Они не будут подходить, если заметят, что там их ждет ракетный обстрел.

– Будут! Будут, потому что они должны уничтожать всех. А вдруг в ботике кто-то живой? Вдруг кто-то решил спастись таким образом? Все! Закрыли тему. Оля, я даже обсуждать это не собираюсь.

– Как хочешь, – пожала она плечами. – Но повязку надо сменить. У тебя рука посинела. К тому же, пока ты бегал с ружьем, я притащила из медицинского отсека бинт.

При упоминании о медицинском отсеке, где закончилась жизнь моего отца, мне стало так тоскливо, что захотелось взвыть.

– Ладно… – ответил я, затем набрал в легкие побольше воздуха и закричал: – Спасательный ботик на воду! Спускайте шлюпки одну за другой, через каждые пять кабельтовых!

– Не дергайся! – прикрикнула на меня Ольга. – Рана разойдется. А так запеклась уже.

– Я не дергаюсь, я командую.

– Все равно успокойся. От тебя уже мало что зависит. Взрослые пришли в себя и взяли бразды правления в свои руки.

– Чушь! Никто, кроме меня, ничего не знает о повадках торпед.

– А ты?

– Я?

– Ты ведь тоже ничего не знаешь. – Она покосилась в сторону кейса с тетрадками.

– Теперь знаю. – Я сощурился от соленого ветра. – Пусть я и не разобрался с записями, но зато теперь знаю то, чего в них не было. Потому что отец никогда не видел такого, что довелось нам, – торпедную атаку на корабль в океане. И если мы выживем…

– Все, я закончила, – сказала Оля.

Теперь вместо тугого жгута из обрывка платья мое плечо стягивала плотная повязка из тонкого эластидового бинта.

– Так лучше, – признался я, подвигав плечом.

Спасательный ботик, освобожденный сварщиками, с громким плеском ушел за борт и вынырнул метрах в тридцати за кормой. Я придвинулся ближе к экрану, чтобы контролировать происходящее под водой. Торпеда, которую я хотел взять безумным маневром в лоб, присоединилась к двум объединившимся стаям. Однако положительный эффект от полного разворота кругом все же был – теперь торпеды перли на нас не встречным курсом, а догоняли с кормы, что давало нам хоть какой-то выигрыш во времени. К тому же теперь мы имели возможность оставлять позади себя шлюпки, вынуждая тварей отчаянно выбирать – гнаться за кораблем или исследовать ложные цели.

Все пятнадцать торпед выстроились почти правильным полукругом шириной около полутора кабельтовых, пытаясь взять нас в клещи. Я видел, как они перекрикиваются между собой при помощи ультразвука.

– На какой они глубине? – спросил я Николая.

– Сейчас они значительно углубились, чтобы не попадать бессмысленно под ракетный обстрел. Движутся эшелоном порядка пятидесяти метров. Некоторые чуть глубже. В любом случае ракетами их не достать.

– Это пока они не обнаружили ботик, – усмехнулся я. – Приготовиться стрелкам! Прицел на ботик!

Сам я тоже схватил ружье. Мне очень хотелось показать Ольге, что я могу управляться с ним не хуже взрослых. И хотя пользоваться прицельной планкой мне еще не доводилось, но я быстро сообразил, что к чему. Глянув на экран сонара, я выставил прицел на шестьсот метров, потому что был уверен – торпеды нападут на шлюпку примерно в трех кабельтовых за кормой.

Не успел я об этом подумать, как твари сломали правильный полукруг строя – они разделились на два рукава, в каждом по семь торпед, а одна с немыслимой на мой взгляд скоростью рванула вперед.

– Сорок узлов! – удивленно выкрикнул Николай.

Но торпеда погналась не за кораблем, чего я втайне испугался в тот миг. Нет, она ринулась в атаку на спасательный ботик, доказывая мою правоту.

– Я же говорил! – вырвалось у меня. – Они не пропустят ни одного целого ботика, сколько бы мы их ни оставили! Не имея возможности зондировать шлюпки, они их будут взрывать!

Через секунду высоченный столб воды взмыл всего в нескольких метрах от шлюпки. Ударная волна от взрыва была так сильна, что пластиковый оранжевый ботик сплющился, как раздавленная ореховая скорлупа. Нам тоже досталось – неожиданно налетевшая стена скомпрессированного воздуха опрокинула на палубу и меня, и стрелков, и Николая, и Ольгу.

– Ну, говорил же! – повторил я, помогая Ольге подняться.

– Чему ты радуешься? – хмуро спросила она.

– Как чему? Я оказался прав, торпеды нападают на ботик, а не гонятся за кораблем!

– Ты что, не понял? – Она изумленно глянула на меня. – Раньше они подходили к шлюпке скопом, и можно было несколько штук истребить одним залпом, а теперь взорвалась только одна!

Я озадаченно умолк. Похоже, права оказалась как раз Ольга – торпеды быстро учились на ошибках и на ходу вырабатывали новую тактику.

– Ботик на воду! – крикнул я. Не мог же я стоять сложа руки!

Шлюпка с грохотом сошла с борта и рухнула в бушующий океан. Наверное, это был миг моей наивысшей растерянности. До подхода гравилетов оставалась еще уйма времени, а у меня не было ни малейшего плана. Четырнадцать торпед за кормой, неважный ход корабля и малая эффективность придуманной отцом защиты нанесли серьезный удар по моей воле. Не то чтобы я совсем раскис, но ощущение было не из приятных.

– Не трать ботики попусту! – Ольга впилась в меня взглядом.

– А что мне делать?

– Я тебе говорила.

– Нет! – Я решительно помотал головой.

Она резко отвернулась и отошла на несколько шагов. Оранжевая шлюпка быстро удалялась, переваливаясь через штормовые волны.

К нам подбежал незнакомый парень.

– Из рубки сообщают, что гравилеты на подходе, – сказал он. – Нам надо продержаться минут десять, не больше.

Я бросил взгляд на экран сонара. Торпеды снова выстроились полукругом и набирали скорость, без труда догоняя нас.

«Неужели они никогда не устают?» – с отчаянием подумал я.

Снова разогналась только одна из торпед, а остальные упрямо держали строй, загоняя корабль, как дичь. Стрелки ждали команды, но я уже понял – ракеты можно не тратить. Торпеда настигнет шлюпку и взорвется сама, но нам от этого легче не будет, потому что торпед в стае все равно останется больше, чем у нас спасательных ботиков. Однако произошло все несколько по-иному. Тварь приблизилась к шлюпке на большой глубине, Очевидно, опасаясь ракетного обстрела, несколько раз громко выкрикнула ультразвуком, от чего экран сонара пошел мелкой зеленой рябью, и снова ушла в глубину. Никто из стрелков даже не успел вскинуть приклад к плечу. Взрываться торпеда не стала.

– Вот твари… – зло пробурчал Николай.

Оля молча стояла поодаль. Соленый штормовой ветер развевал ее платье.

– Они больше не будут взрывать пустые шлюпки, – наконец сказала она.

И я понял, что она права. Она была с самого начала права, и если бы я не корчил из себя командира, то мы бы сэкономили один ботик. А так он колыхался на волнах, никому уже в этом мире не нужный, уплывая все дальше, пока не скрылся в утренней полумгле. Я физически ощутил, что для многих на корабле вместе с ним удалялась последняя надежда на спасение. С этим надо было что-то делать. Не столько с торпедами, сколько с отчаянием команды и пассажиров.

– Мы больше не будем спускать на воду пустые шлюпки, – твердо и громко произнес я.

Все на меня обернулись. Оля с надеждой, остальные с неодобрением. Они поняли, что я решил претворить в жизнь ее безумную идею. Ладно бы безумную – идея была кощунственной. Погибшие в этом бою должны были спасти живых.

– Андрей… – строго глянул на меня Николай.

Мне нужно было срочно придумать, как выставить затею в ином свете, чем все ее видели.

– Когда придут гравилеты, – жестко ответил я, – на них и живым будет тесно. Никого из мертвых гравилетчики не возьмут. Погибшие останутся тут. Потом торпеды догонят корабль и потопят его вместе с телами. Бессмысленно. А так мы устроим шикарные похороны. С салютом. Люди отдали жизни за то, чтобы спасти остальных. Так неужели после смерти мы бросим их здесь?

Похоже, я выбрал верную струну. Николай сощурился, стиснул зубы и обернулся к стрелкам.

– Малец прав, – кивнул дядя Сэм. – Это будут шикарные похороны.

– Внимание! – крикнул Николай. – Нас догоняет шальная торпеда! Идет глубоко, но полого меняет эшелон.

– Замедлители на пять секунд! – скомандовал дядя Сэм. – Беглый огонь!

Ракетные выстрелы слились в сплошной вой. Били конечно же не прицельно, но снаряды ложились плотно и должны были дать хоть какой-то эффект. Через пять секунд в небо взмыли первые фонтаны взрывов.

– Тварь идет прежним курсом! – сообщил Николай. – У вас перелет в среднем на четверть кабельтова.

Стрелки перезарядили ружья и дали еще один залп. Но торпеда не стала ждать, когда сработают детонаторы, а резко прибавила ход и рванула сама. Взрыв произошел так близко, что меня оглушило и сбило с ног. С неба рухнул соленый водопад с фрагментами корабельных конструкций, и тут же по корпусу «Принцессы» прошла дрожь вибрации.

– Вал винта повредило, – догадался Николай, вытирая кровь из разбитой губы. – Не потерять бы ход окончательно! Надо действовать быстро!

Первым на шлюпку погрузили тело моего отца. Я вспомнил, что в древности моряков так и хоронили – зашивали в мешок с ядром и спускали с борта. Всю жизнь отец был рыбаком, пока биотехи не отобрали у него океан. Не только у него – у всего человечества. И теперь океан принимал его в свои объятия навсегда. У меня слезы текли по щекам, но мне непреодолимо захотелось что-то сказать.

– Все мы когда-то вышли из океана, – дрожащим голосом произнес я. – И теперь вода забирает свое обратно.

Никто не ответил, хотя услышали многие. Спасательный ботик со скрежетом соскользнул с борта и ухнул в пенные волны.

– Стрелкам приготовиться! – выкрикнул я, сжав кулаки.

Теперь торпеды не пройдут мимо ложной цели. Пусть зондируют ботик, они прекрасно знают, как выглядит человек.

Очередная торпеда покинула строй, обогнула ботик сначала по широкой дуге, но, нащупав ультразвуком человеческое тело за пластиковым бортом, начала заворачивать спираль с левой циркуляцией, подошла к цели почти вплотную и рванула, подняв в небо пару тонн океанской воды. Тут же следующая шлюпка пошла с борта. Затем еще и еще. Все погибшие в эту ночь, один за другим, отправлялись в последнее плавание.

– Гравилеты на горизонте! – Оля подбежала к нам и показала рукой на приближающиеся точки.

Нас снова окатило водой – одна из торпед взорвалась слишком близко.

– Надо готовиться к эвакуации! – сказал я дяде Сэму. – Стрелки уже все равно не нужны. Помогайте людям выбираться на палубу.

– Осталось всего три ботика, – хмуро сообщил Николай. – И мы сильно потеряли ход.

– Значит, спускайте их скорее, – ответил я. – Три ботика – три торпеды!

Гравилеты уже виднелись не точками, можно было различить четырехлапые угловатые корпуса и фиолетовые факелы ходовых турбин. Я засмотрелся на них, и тут совсем близко взорвалась торпеда. Я как в замедленной съемке увидел движущуюся на нас стену воды, разлетевшийся вдребезги экран сонара и штангу леера, летящую мне прямо в лицо. Я не успел увернуться – мир потемнел, и на какое-то время я перестал существовать.

Очнулся я уже на борту гравилета от громкого женского плача. Голова болела чудовищно, я хотел сжать ее ладонями и наткнулся на широкий эластидовый бинт. Под ним нащупывалась огромная шишка. Турбины надсадно свистели – экипаж гравилета поднял машину на максимальную высоту, чтобы не попасть под огонь биотехнологических ракетных платформ. Транспортный отсек с пассажирами был переполнен. В основном со мной летели женщины и дети, но Оли я нигде не увидел, так же как и своей мамы. Я пытался спрашивать о них, толкался, перелезал через ноги, но все были так заняты собственными проблемами, что до меня никому не было дела.

Отцовских тетрадок я тоже не обнаружил. Я с ужасом понял, что кейс с бесценными записями попросту бросили на погибающей в океане «Принцессе». Было не до него. Когда спасение близко, людям свойственно терять голову. Но больше всего меня волновали не тетради, конечно. Я боялся, что с Ольгой и с мамой случилось нечто ужасное. Оля, как и я, тоже могла потерять сознание, ее могло смыть волной за борт, но самое вероятное, что до нее, как и до кейса, просто никому не оказалось дела. Да и спящую в медицинском отсеке маму могли просто полениться тащить на палубу.

Я не выдержал и разревелся, пытаясь выгнать из себя со слезами весь накопившийся за ночь ужас, все накопившееся отчаяние. Но его было столько, что оно целиком захлестнуло меня.