Богатство Эдвина Лолларда

Подсудимый сидел на скамье за барьером. Присяжные были выбраны: двенадцать человек, абсолютно безупречных. Обвинение и защита успели закончить предварительные переговоры. В слоях жира, окутывающего душу генерального прокурора Р. Н. Неддла, две соответствующие складки очень правдоподобно наметили растянутость уголков рта: доверительную улыбку.

Улыбка вырисовывалась и на губах подсудимого, однако представлялось затруднительным сказать, что именно она означала. Доверие? Определенно, нет. Тогда, браваду? И речи быть не может, учитывая характер обвиняемого. Презрение к суду? Но в нем не было ничего заслуживающего презрения. Стильная мебель в зале, серебряные папки, драпировка из парчи, позолоченная лепнина, нити жемчуга, украшавшие пышный парик судьи — вся эта роскошь сверкала тысячью огней под кристальным светом канделябров Штойбена. Горностаи и бархат членов суда достойно контрастировали с кричащими одеждами присутствующей публики, плотно набившей зал, а букмекеры продолжали принимать ставки. Справа от судьи со стены свисал флаг Соединенных Штатов, слева — суверенного штата Квебек.

Обвинение вызвало своего первого свидетеля, полицейского сержанта Джея Гарднера.

— Это вы производили арест?

— Ага.

— Не могли бы вы сказать суду, почему вы задержали обвиняемого?

— По мне, у него был подозрительный вид, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Подозрительный… это как?

— Ну… худоватый вроде…

Присяжные подтвердили показания сержанта Гарднера: обвиняемый действительно выглядел очень худым. И, что было уже чересчур, носил костюм из голубой саржи.

— Потом, он был грязным и сидел на той скамейке, ничего не делая. Пять минут он так сидел и ничего не делал. Тогда я и сказал себе, а почему бы его не арестовать? Заметьте, я не имел ничего особенного, в чем упрекнуть его… ну, в смысле инкримировать…

— Я бы попросил вас оставить суду интерпретацию фактов, — сухим тоном перебил его генеральный прокурор.

— В любом случае, у меня шестое чутье на все эти штучки. Я отвел его в участок, чтобы обыскать. Денег при нем не было. Вообще ничего, кроме дурацкой книжонки.

— Вот этой, сержант Гарднер? — прокурор предъявил свидетелю маленький томик в шагреневом переплете.

— Точно.

— Эта книга, «Фиоретти»[1] святого Франциска Ассизского, представляет собой вещественное доказательство номер один, Ваша Честь. Продолжим, сержант… В момент ареста у обвиняемого были какие-либо часы: наручные или карманные?

— Нет, ничего такого.

— Пока достаточно. Можете быть свободны, сержант.

— … и скажите: клянусь.

— Клянусь.

— Садитесь.

Миссис Мод Дулут разместилась на свидетельской скамье. Последовали шелест шелка, шорох страусовых перьев и вздох облегчения.

— Миссис Дулут, узнали бы вы обвиняемого, увидев его в этой аудитории?

— Несомненно, Ваша Честь.

— Нет необходимости называть меня таким образом. Не могли бы вы указать нам Эдвина Лолларда[2]?

Мод показала на него пальцем. Ее рука, унизанная драгоценностями, ослепила публику.

— Не объясните ли суду, какие именно отношения связывали вас с обвиняемым?

— Это мой первый муж. Я вышла за него лет пятнадцать как, и это самая большая глупость в моей жизни. В то время я была еще ребенком, не старше… — Мод принялась подсчитывать в уме, но по истечению минуты решила, что такая точность излишня. — Опыта у меня было чуть. Я встретила его в университете. Я добилась диплома домоправительницы.

Присяжные, похоже, не сильно впечатлились. В конце концов, наличие диплома в штате Квебек считалось обязательным.

— Вас не затруднит рассказать о вашей совместной жизни?

Мод зарделась.

— Ну… говорить особенно нечего. После медового месяца — медового месяца очень приятного: Гавайи, Япония, Новая Зеландия, круиз по Красному морю — итак, после медового месяца почти ничего не делали. Имею в виду, никогда и нигде не бывали, даже по воскресеньям в «Евангелистском казино», чтобы сыграть в бинго… хотя у нас в гостиной это случалось. Ни на бегах, ни на балах… да, в то время я еще не стала танцовщицей. Надо сказать, что я была лишь ребенком, но… — Мысли Мод начали путаться, и она позволила себе небольшую передышку. — Ясное дело, его работа требовала немало времени.

— В чем заключалась эта работа, миссис Дулут?

— Он занимался рекламой. В агентстве «Риэлрайт». Это Эдвину пришла идея вернуться к использованию сэндвичей… ну, этих людей, которые слоняются по улицам с плакатами на груди и спине. Полный провал в коммерческом плане. То есть, если человек обычно ходит пешком, ничего серьезного он не купит, а когда вы ездите на машине, то не станете вчитываться, что написано на маленьких плакатах, верно? Тотальный крах, но на зарплаты потратились миллионы долларов. Возросший спрос подстегнул экономику, это все признали. Да, Эдвин здорово справлялся.

— Сколько времени отнимала у него работа, примерно?

— Э-э… часов двадцать в неделю?

Генеральный прокурор обозначил скептически поднятую бровь на заплывшем лбу.

— Ну, десять часов, это точно, — уверенно заявила Мод.

— И тем не менее, ему не хватало времени, чтобы предаться с вами… скажем… нормальным занятиям?

— Да хватало ему времени. Я не переставала говорить обо всем, что можно было сделать вместо того, чтобы торчать дома и пялиться в телевизор. Но ничего не менялось. Он продолжал сидеть и читать книги. — Мод повернулась к публике за сочувствием. Засверкали фотовспышки. — Или писать вещи.

— Рекламные слоганы?

— Нет… вещи.

Обвинитель дал миссис Дулут время собраться с чувствами.

— И уж до кучи, он оставил работу. Сто тысяч долларов в год… а ведь он только начинал. Знаете, что он решил делать вместо этого? Перебраться за город и жить на те деньги, что скопил. Оказывается, он постоянно откладывал их, экономил, и это в то время, когда мы вечно сидели дома и умирали с голода! Именно поэтому я была вынуждена потребовать развода.

— Не сложилось ли у вас впечатления, миссис Дулут, что ваш муж мог быть «блаженным», как принято говорить?

— С головой не в порядке? Конечно! Подумать только, он из приличной буржуазной семьи. Двести тысяч долларов годового дохода. Его бедные родители до сих пор не возьмут в толк, почему у него не заладилось. Это так трагично, что я готова расплакаться.

Словно в подтверждение жемчужная слеза, скатившись по щеке Мод, разбилась о богато наполненный корсаж.

— Достаточно, миссис Дулут.

Следующий свидетель изъяснялся настолько бессвязно, что секретарю суда удалось составить лишь конспект этого выступления. Мисс Наусикаа Хотчкисс являлась почетным преподавателем отделения английского языка и литературы университета Квебека, где подсудимый получал свой диплом пятнадцатью годами ранее. Мисс Хотчкисс заявила, что Эдвин Лоллард был способен читать, не шевеля при этом губами, писать печатными буквами и рассказывать длинные стихотворения наизусть; он любил поспорить на классных занятиях, но очень редко раскрывал рот во время хоральных песнопений… Защита оспорила приобщение этих сведений к протоколу на том основании, что, поскольку обвиняемый предстал перед судом не по поводу уровня своей образованности, то свидетельство мисс Хотчкисс к делу не относится и служит только тому, чтобы настроить против него присяжных. Обвинение возразило, что, хотя представленные сведения и не относятся к делу напрямую, они выявляют антисоциальные склонности в характере обвиняемого, приведшие его в дальнейшем к совершению преступления, за которое он теперь и предстал перед судом. Возражение обвинения было отклонено, однако, прения сторон так взволновали мисс Хотчкисс, что ее выступление, продлившееся еще полчаса, не представило никакой возможности понять, в чем именно состоит его смысл. В то время как собравшиеся вежливо не обращали внимания на патетические бредни мисс Хотчкисс и продолжали болтать между собой, обвиняемый, похоже, пребывал в состоянии все возрастающего возбуждения. В конце концов, он закричал на весь зал:

— Эта… эта идиотка — преподаватель английского! Преподаватель английского… ха!

Судебный медик, находившийся в зале, вынужден был ввести успокоительное обвиняемому, внезапно впавшему в бешенство.

— Пожалуйста, продиктуйте ваше имя, чтобы облегчить работу секретарю.

— Андерсон. А-Н-Д-Е-Р-С-О-Н. Джек Андерсон.

— Ваша профессия, мистер Андерсон?

— Старший помощник специалиста-консультанта в Кредитном Товариществе Кленового Листа. Наш девиз: «Занимайте сегодня — возвращайте послезавтра». Двадцать лет я в этом деле, и в первый раз…

— Спасибо, — сказал генеральный прокурор, поправляя пелерину на правом плече. — Просто расскажите Суду, что привело вас к знакомству с обвиняемым?

— Я занимался его заявкой. Это было два года назад.

— Каков был размер выданной ссуды?

— Ну, он просил миллион, однако нам удалось убедить его взять три. Кажется, этого не стоило делать. Наша компания не очень крупная, хотя мы уже двадцать лет на рынке. Я говорил об этом? Мы не имеем возможности изучать каждую заявку столь тщательно, сколь нам бы хотелось. Как вы, возможно, помните, экономика в тот год нуждалась в хорошем подстегивании, и учетная ставка Федерального Резервного Банка тому благоприятствовала. Данная ссуда должна была принести нам кругленькие семнадцать процентов. Но вы знаете старую пословицу: лучше синица в руках, чем журавль в небе.

— Вы знали, что обвиняемый уже разорялся в предшествующем году?

— Нет. Нас бы это сделало более осторожными. Но, как я уже говорил, это был тот случай, когда нужно успеть ухватить удачу. Дело первейшей срочности, если вернуться к обычным моим формулировкам. Заем в три миллиона долларов, такое нельзя было упускать. И затем, он действительно внушал доверие и представил отличные рекомендации. Я могу похвастать тем, что хорошо разбираюсь в людях. Меня в жизни еще не проводили. Это первый раз, когда…

— Мистер Андерсон, вы знаете, для чего предназначались указанные три миллиона долларов?

Свидетель нервно огляделся по сторонам, достал из нагрудного кармана шелковый платочек, смахнул пылинку, пытавшуюся подпортить блеск его мокасин из кожи кенгуренка, вернул платочек в карман и (вопрос вместе с пылинкой не исчез) ответил:

— Я так понял, что он издатель. Издатель книг.

Генеральный прокурор молчал, ожидая продолжения.

— В том нет ничего противозаконного, публиковать книги, не так ли? Лично я против книг, но семнадцать процентов всегда семнадцать процентов. И потом, речь шла не о порнографии… это были книги с иллюстрациями. Я видел одну. Она стоила двадцать пять долларов… Чудодейственный мир святого Франциска Ассизского. Религиозная! Как мог я предположить, что такой благочестивый человек окажется непорядочным, признайтесь?

Мистер Андерсон покинул свидетельскую скамью, огладил заботливо свой костюм из ткани с золотой ниткой и, подмигнув дружески, но с почтением, Судье, покинул зал заседания.

— Ваше имя?

— Брат Франциск Симеон.

— И это все? — спросил Судья.

— В нашем братстве мы отказались от мирских имен. Следуя обычаю, я выбрал имена святого Франциска и святого Симеона Столпника.

Брат Симеон сложил молитвенно руки и склонил голову.

— Вы являетесь, — продолжил генеральный прокурор, — «Ассизцем»?

— Благодарение Богу.

— Как нам интерпретировать ваш ответ? — спросил Судья.

— Если я могу себе позволить вмешаться, Ваша Честь, полагаю, свидетель хотел сказать «да», — объяснил генеральный прокурор. — Прошу Суд отнестись со снисхождением к тому, что вызван столь необычный свидетель, человек, который сам почти преступник, но его показания представляются нам существенно важными.

Судья кивнул головой, степенно и благожелательно.

— Брат Симеон, не могли бы вы поведать Суду о характере и целях вашей организации?

— Мы представляем религиозный орден. Орден Фиоретти, как мы сами себя называем, был создан более века назад. Нас десять тысяч только в этом штате. Мы практикуем аскетизм и живем на общественные подаяния.

— Призываете ли вы к ниспровержению правительства Соединенных Штатов вооруженным или насильственным путем?

— Боже упаси, нет!

— И тем не менее, вы проповедуете аскетизм. Вы противники изобилия?

— Мы знаем, что аскетичность никому в обществе не по вкусу. Однако мы придерживаемся умеренности. Так, трехразовый прием пищи в день по две тысячи калорий каждый здоровью повредить не может.

Несколько зрителей замерли с открытыми ртами, другие, менее впечатлительные, сдержанно захихикали, третьи, хрустевшие попкорном, просто не расслышали заявления брата Симеона.

— Нет необходимости шокировать суд упоминаниями о неприличных и мерзких обычаях.

— Боже сохрани!

— Сколько вы весите?

— Протестую, — взвился защитник.

— Протест принят.

Но вопрос генерального прокурора попал в точку. Рост брата Симеона, вместе с плетенными вручную сандалиями, составлял около метра семидесяти, а вес едва дотягивал до восьмидесяти килограммов.

— Вы друг обвиняемому Эдвину Лолларду?

— Благодарение Богу, я был им.

— Этот человек являлся Брата… прошу прощения, Ассизцем?

— Не совсем точно. Он был тем, кого можно назвать попутчиком. Поскольку мы не можем ничего иметь, он вел некоторые наши дела. Многие виды имущества, принадлежащего Фиоретти, записаны на его имя. Среди них, к примеру, издательство, которым он и руководил. Строго говоря, все это нам не принадлежит, но находится в полном нашем распоряжении, и на данные доходы живет община. Но юридическим владельцем является Лоллард.

— Укажите, пожалуйста, что еще записано на его имя.

— Отель «Ритц», в котором живут многие из нашей братии; «Теннисный клуб»; кафе «Рандеву гурманов» на Дайфенбэкер Драйв; Меховой рынок и Издательский дом «Фиоретти». Я только добавлю, что многие богатые люди Квебека и Южных Штатов благорасположены целям Ассизцев. Именно они в основном обеспечивают нам хлеб насущный. И этот хлеб стоит им немалых денег. Аскетизм обходится совсем не дешево. Мы никогда не едим гидропонных продуктов, многие наши члены — вегетарианцы, хотя это и не вызвано требованиями веры. Все, что мы употребляем в пищу, должно быть выращено без помощи химии. Вся наша посуда вылеплена из глины, а мебель изготовлена вручную. Все это, в конце концов, выливается в круглую сумму. Вас бы она поразила.

— Когда обвиняемый начал работать на вашу организацию?

— Лет десять назад, может, больше. Он только что развелся, когда прочел «Фиоретти» святого Франциска Ассизского. Эта маленькая книжка хорошо окупилась, я имею в виду его деньги, естественно. Поскольку само собой разумеется, что все члены нашего ордена приносят свое состояние в дар общине. Мистер Лоллард пришел в отель «Ритц» на встречу с братом настоятелем. Так я с ним и познакомился: я помогаю брату настоятелю в управлении бюджетом. Мистер Лоллард поведал нам, что влюбился в Прекрасную Даму Бедности. Я помню его слова в точности. «Я хочу отдать все, что имею, бедным». Брат настоятель мог бы рассказать об этом в более юмористической манере.

В зале возникла неловкая тишина. Брат Симеон нервно рассмеялся.

— М-м-м, вы не понимаете? Бедных больше нет. Они нас оставили, как говорится, — Брат Симеон подтянул прелестный серебряный шнурок, опоясывающий его чресла. — Разумеется, мы не принимаем в орден такого рода маньяков, но брат настоятель нашел, как его использовать.

— В издательстве «Фиоретти»?

— Да… я хочу сказать… благодарение Богу. Как ни странно, эта работа, похоже, доставляла ему удовольствие. У него была какая-то страсть к книгам. Лично я, ну… (Брат Симеон умоляюще улыбнулся присяжным) равнодушен к книгам. Я даже горжусь тем, что никогда и не пытался научиться читать. Но нам удается много их продавать, а доллар есть доллар.

— Вы продаете много книг? — спросил недоверчиво генеральный прокурор.

— Благодарение Богу! Мода на домашние библиотеки вернулась. И можете себе представить, сколько это стоит — заполнить всю комнату, каждую стену, от пола до потолка, по двадцать пять долларов за экземпляр.

— Каковы размеры книги? — заинтересовался судья.

— Как правило, два-три сантиметра в толщину. У вас на столе лежит одна из наших книг.

Брат Симеон показал пальцем на вещественное доказательство номер один: «Фиоретти» святого Франциска Ассизского.

— В таком случае, каким, к дьяволу, образом обвиняемый ухитрился оказаться без единого цента?

— Наш следующий свидетель объяснит это, Ваша Честь, — успокоил его генеральный прокурор. — Достаточно, брат Симеон.

Брат Симеон покинул скамью свидетелей, и, бросив на обвиняемого откровенно злобный взгляд, затянул sotto voce[3] краткую формулу проклятия.

— Повторите, прошу вас, по буквам, чтобы облегчить работу секретарю.

— По-моему, любой идиот способен написать «КОЛЬТ» без ошибок.

Джиллиан Кольт плевать хотела на суд, общественное мнение, двенадцать безупречных присяжных, шквал фотовспышек, убийственные взгляды дам, присутствующих на заседании, и менее однозначные взгляды сопровождающих их господ.

— Сколько времени длились ваши отношения с обвиняемым?

— Около десяти лет. Я не веду интимного дневника. Никогда бы не осмелилась.

— И вы встретились…?

— В кафе «Рандеву гурманов». Именно там я имею привычку завтракать, когда бываю в городе. Так я сохраняю фигуру. Я нахожу, что это отвратительно — быть толстым, а вы?

— Прошу прощения? Вопросы здесь задаю я.

Джиллиан оценила тучное достоинство прокурора с простодушным удивлением. Ну да, посмеяться было над чем.

— Вы принадлежите к Ассизцам, мисс Кольт?

— Не говорите глупостей. Я? К Ассизцам? Кстати, вы можете называть меня Джиллиан, я не возражаю.

— И тем не менее, вы соблюдаете диету?

— Я уже объясняла. Я нахожу отвратительным…

— Знали ли вы, что подсудимый входил в данную организацию?

— Эдди… Братан? Нет, невозможно. Он говорил, что все это только для вида. Что до меня, то мне глубоко плевать. В конце концов, когда глянешь поближе, все делается только для вида. Но всем на это плевать, а?

— Мисс Джиллиан?

— Нда?

— Мисс Кольт, ответьте на несколько вопросов прямо и точно. — Генеральный прокурор вернулся к столу и сверился со своим пустым блокнотом. — Ваша дружба с обвиняемым продолжается до сих пор?

Джиллиан ответила двусмысленной улыбкой.

— Э-э-э… я хотел спросить, вы часто виделись с обвиняемым после первой встречи?

— О! да. Его здорово пробило… он называл меня своей Прекрасной Дамой Бедности. Но у него имелся стиль, если вы понимаете, о чем я. Например, существуют женщины, чувствующие себя обязанными носить платья, рядом с которыми королева Елизавета выглядела бы побродяжкой. Елизавета I, естественно. Я же считаю сдержанность более элегантной. Однажды я даже посетила нудистский лагерь, но там отирались лишь престарелые пары пенсионеров. Чудаки, в общем. Так вот, Эдди не был чудаком, у него имелся стиль. Да, и это проявлялось немало раз впоследствии.

— Были ли вы в курсе его дел?

— Не особенно. Деньги — это скорее скучно, вы не находите? И я тоже наследница. Тогда давайте поговорим о деньгах! Но я лишена прав распоряжаться своим имуществом, поэтому в подобные темы мне нужно въезжать издалека. У Эдди было это странное дело с Братанами. Он разорился прямо перед тем, как пойти к ним. До того он бросил свою работу и околачивал груши, живя на те деньги, что сэкономил. Тогда его жена и потребовала развода, что само по себе было хорошо, но в конце концов запасы все равно иссякли. Он расценивал свое первое банкротство как очищение… иногда он даже говорил — клизма.

Джиллиан сдавленно хихикнула.

— Мисс?

— Именно, как я вам говорю. Эдди можно было сразу арестовывать, если бы Братаны не поставили его заведовать своим хозяйством. Они передали ему все это просто так, без условий; но, наверняка, как-то устроили, чтобы прибыль не проплывала мимо. Не сегодня, так послезавтра Эдди бы стал миллиардером. Я считаю, что всем людям следует быть миллиардерами. Обычно это делает их более приятными. Но он думал только о том, чтобы все раздать. На мой взгляд, совсем уж безумная идея. Но, с другой стороны, вы, что, много видали людей, согласных взять издательство, если им предложат? У данного дела очень грязная репутация.

Но Эдди не хотел раздавать кому ни попадя. Он хотел раздавать бедным. Понимаете? Он тратил все свое время, разыскивая бедных. Впрочем, именно так мы и познакомились… ему взбрело, что я выгляжу бедной! Еще ни разу в жизни я не была так польщена.

Разумеется, он никого не нашел. Но он уже решил все распродать, исключительно чтобы сыграть шутку с Братанами. Он продал отель и все остальное и занял в банке уйму денег, затем принялся печатать книжки. Книжки, от них он сходил с ума! Действительно, самый странный тип из всех, с кем я была знакома.

Миллионы книжек. Вы не можете себе вообразить. Тонны книжек в шикарных кожаных переплетах, на пергаментной бумаге, с иллюстрациями на золотых листах. Ими были забиты склады. И все время та же самая история: «Фиоретти» святого Франциска Ассизского. Он постоянно цитировал пассажи из книги, и, по правде сказать, этот святой Франциск — такой же по голове ударенный, как Эдди.

Затем в один прекрасный день он продал и издательство вместе с типографией и закупил целый флот. Двадцать кораблей, одни только транспортные. Он загрузил все книги, и флот вышел в море. Курсом на север.

Знаете, что он собрался сделать? Он собрался раздать эти книги эскимосам. Он говорил, что теперь лишь эскимосы способны понять святого Франциска. Он вбил себе в голову, что уж, по крайней мере, они-то бедные. Точно чокнутый! Естественно, я тоже поплыла. Эскимосов на Баффиновой Земле уже почти нет — во всяком случае, настоящих — но в конце концов он отыскал одного. И представьте разочарование, когда выяснилось, что эскимос уже имел экземпляр «Фиоретти» и больше брать не хотел. Они спорили всю ночь, Эдди и эскимос, и вот, на следующее утро Эдди отводит свои корабли на середину Гудзонова залива и начинает топить книги, одну за другой. Какое зрелище! На километры вокруг одни «Фиоретти», пляшущие на волнах. Потом они и в самом деле утонули. Это было немного грустно.

У нас еще оставалось чуточку денег — моих — и тогда мы сняли эту лачугу…

— Мисс Кольт, потрудитесь следить за своим языком!

— И все же это было тем, чем было — лачугой. Мы прожили там все лето, пока не заявились те типы, которых послал мой дядя, чтобы отвезти меня домой. Я удивляюсь, как сумел вернуться Эдди, не имея ни цента. Но мы провели потрясающее лето! Днем Эдди ходил копать огород или ловить рыбу, а я занималась хозяйством — очуметь! — готовя еду или стирая белье, а то и починяя его старое тряпье!..

— Мисс Кольт, если вы продолжите в том же духе, я буду вынужден вменить вам нанесение оскорбления суду.

— Извините, Ваша Честь, но это в самом деле было забавно. А по вечерам, перед тем как пойти в постель, он учил меня читать. Я, впрочем, всегда это умела. Он взял несколько книг с собой и регулярно их читал. Смешно звучит, конечно, но думаю, у него по правде была любовь к книгам.

— Вы можете уйти, мисс Кольт.

Человек в белом халате отделился от публики и подошел к свидетельнице. Он помог молодой женщине выйти из-за барьера, вывел из зала и препроводил к лимузину, призванному отвезти ее в психиатрический госпиталь Золотого Отдохновения, которому семья была вынуждена поручить заботу о ней.

Генеральный прокурор поднялся, чтобы произнести свою заключительную речь. Ветерок неопределенности всколыхнул публику. Выступление мисс Кольт повысило шансы на оправдательный приговор, в то время как отказ подсудимого оспорить обвинение поверг букмекеров в полную растерянность. Они уже не знали, в какую сторону менять котировки.

Судья потребовал тишины.

Подобно перископам, вынырнувшим из глубин, глаза генерального прокурора выползли из своих укрытий в розовой плоти и мрачно уставились на заседателей.

— Господа присяжные! — вскричал прокурор. — Подсудимый Эдвин Лоллард повинен во многих преступлениях. Однако сегодня вам нужно высказаться только по одному из них. Вероятно, вы думаете, что преступление, за совершение которого он предстал перед судом, не является самым тяжким. Но нет ничего строже закона, господа присяжные, а согласно букве закона, Эдвин Лоллард может быть обвинен лишь в одном преступлении.

Он не обвиняется в образованности, поскольку образованность не является преступлением. Среди самых выдающихся исторических личностей нашей нации встречались образованные люди: все подписавшие Декларацию Независимости, Абрахам Линкольн, Дуайт Д. Эйзенхауэр… это только некоторые из них. Книги не всегда оказывают пагубное влияние, и позволю себе заметить, что лично я отношусь к книгам одобрительно. Я прочел их немало — некоторые с удовольствием — и не презираю тех, кто читал еще больше.

Конечно, как и многие хорошие дела, чтение может перерасти в излишество, а все чрезмерное является злом. Возможно, что в случае с подсудимым образованность стала пороком. Но это не тот порок, который карается законом. И я должен попросить вас, господа присяжные, помнить об этом при вынесении вердикта.

Подсудимый не обвиняется в банкротстве. Поскольку это бы преуменьшило гнусность его дела, обнаруживая в нем известное достоинство. Но достоинство — это то качество, которое подсудимый никогда не проявлял. Наверное, вы все знаете историю Билли Сол Эстиса, одного из величайших умов XX-го века. На вершине своей славы Билли не имел ничего, а должен был миллионы. Тогда как подсудимый задолжал не больше того, что имел. Он не кто иной, как бедный, ни больше ни меньше.

С точки зрения закона, подсудимый не может быть обвинен ни в воровстве, ни в растрате. Эти деньги, столь экстравагантно выброшенные им на ветер, действительно не были его собственными: они принадлежали Братству святого Франциска. Но официальным образом Братья не имеют права владеть никаким имуществом. Он злоупотребил доверием, распродав их предприятия и пустив ко дну корабли, но не совершил преступления. Как я могу требовать от вас, господа присяжные, не принимать во внимание такие низкие поступки при определении его дальнейшей судьбы? И тем не менее, я вынужден это сделать. Закон суров, но иногда бессилен.

Ускользнет ли Эдвин Лоллард от справедливого возмездия, воспользовавшись снисходительностью суда, недостатком гибкости законов и погрешностями логики? Сможет ли он выкрутиться? Нет, господа… к счастью, это невозможно. Поскольку Эдвин Лоллард обвиняется в наипрезреннейшем из всех преступлений, в преступлении, законом признаваемом, и по которому вам предстоит вынести свое суждение.

Подсудимый обвиняется в самом высоком уровне преступной бедности.

Это немыслимо, чтобы в такую эпоху, как наша — эпоху света — в таком обществе, как наше — обществе изобилия и благоденствия — какой-либо человек, сколь бы низок душой он ни был, мог стать бедным! Несколько веков назад существовало явление, называемое безработицей. Бедность встречалась так часто, что никто не осмеливался видеть в ней отвратительное преступление. Но в наше время ни один человек не понуждаем становиться бедным. Современная наука и чудеса техники привели к исчезновению не только бедных, но даже людей, довольствующихся жизнью в простом достатке. Сегодня все — богатые… а если кто беден, то исключительно по преступному умыслу. Именно по тому самому умыслу, господа присяжные, которым движился Эдвин Лоллард.

Господа присяжные, оцените факты. Перед вами человек, воспитывающийся в благополучной семье, в условиях, сходных с вашими собственными. Никакие его желания не остаются неудовлетворенными, и все, что он просит, ему дается. Мы видим нормальное детство… идеальное детство! Он идет в университет, и там его преступная натура уже начинает проявляться. Он агрессивен, неуживчив и неблагодарен. Вы сами лицезрели, каким образом отнесся он к женщине, посвятившей целый год своей жизни его обучению. Как и остальные благодеяния, объектом которых он выступал, проявленная к нему доброта была им демонстративно отвергнута.

Он женится и находит хорошую работу. Но он не может долго терпеть свое благополучие. Он бросает работу и вынуждает жену его оставить. Он разоряется. Если бы не странное и фатальное стечение обстоятельств, его подвиги на этом могли бы закончиться. Но, как вы уже слышали, то было всего лишь начало. Он вступает в сообщество, которому — еще одно свидетельство снисходительности закона — разрешено распространять свое вредоносное учение в демократическом обществе. Религия, говорят! Но данная жалкая конгрегация еще не достаточно испорчена на вкус этого человека. Надо ее предать.

Указанное общество обеспечивает его таким богатством, о котором он мог только мечтать. Но в компании женщины, подверженной психическому расстройству и не отягощенной особо моралью, подсудимый пускается в последнюю безрассудную выходку. Он обращает обретенное богатство в мертвые залежи нелепой чуши, затем отправляет результаты своего сумасбродства на дно Гудзонова залива, где им, уж позволю себе замечание, самое место.

Приступ помрачения рассудка? Столько подлости всегда может сойти за помрачение рассудка в глазах людей, имеющих определенное представление о моральных ценностях. Но Эдвин Лоллард, при всем при том, осознавал последствия своего поступка. Он знал, что это из него сделает бедного.

Возможно, и нет необходимости так долго задерживаться на чудовищности преступления Эдвина Лолларда. Достаточно сказать, что оно наносит удар прямо в сердце общественного устройства. Оно воскрешает далекое время, терзаемое нищетой. Святой Франциск Ассизский выступает превосходным символом той эпохи: худой, одетый в лохмотья, без колебания целующий руку прокаженного. Я приведу слова, очень резкие, господа присяжные, но ничто лучше их не может передать подлинного значения бедности.

Вся ее гнусность особенно хорошо выражена этим провидцем XX-го века, который мог наблюдать бедность вблизи: Джорджем Бернардом Шоу. Шоу говорил: «Простая незыблемая истина, которую мы не выносим и отбрасываем, состоит в том, что самое большее из наших зол и худшее из наших преступлений есть бедность, и долг, служению которому мы все должны себя посвятить, это не быть бедными». Общественная безопасность и уверенность в завтрашнем дне являются основными стремлениями всякой цивилизации, но они не могут быть достигнуты, пока самая страшная из угроз, угроза бедности, нависает над нашими головами.

Общество не имеет права мириться с бедными! Когда Священное Писание говорит нам о лжепророках, коих следует, подобно худому дереву, срубить и бросить в огонь, выражение, конечно же, относится и к словам о бедности.

Истинный пророк не может сказать: «Если таково его желание, позвольте бедному быть бедным». Шоу показал безрассудность этой плохо обоснованной терпимости, и я могу в заключение только снова обратиться к его собственным словам: «Что означает это: «Позвольте бедному быть бедным»? Оно означает: позвольте ему быть слабым; позвольте ему быть невежественным; позвольте ему быть вместилищем болезней; позвольте ему представлять собой ходячий пример безобразия и нечистоты; позвольте ему иметь рахитичных детей; позвольте ему преобразить наши города в мерзкие трущобы; позвольте недостойности стать еще более недостойной, а достоинству собирать не сокровища на небе, а ужасы ада на Земле».

Господа присяжные, именем страны, в которой вы живете, именем изобилия и именем истины вы должны признать Эдвина Лолларда виновным в преступной бедности!

Эдвин Лоллард был признан виновным в преступной бедности и приговорен к двадцати пяти годам заключения в исправительной колонии Голубого Леса в окрестностях города Квебек. После двух лет стараний он, наконец, добился своей цели.

Попасть в тюрьму нелегко. Убийцы приговариваются к смертной казни; воры и другие правонарушители, имевшие корыстные мотивы, крайне редко привлекаются к ответственности; остальные преступники, не относящиеся к этим категориям, обычно квалифицируются как сумасшедшие и подвергаются лоботомии. Но бедные, это совсем другое дело. Бедные помещаются в тюрьму Квебека. Однако достичь бедности в обществе изобилия нелегко… и еще труднее ее доказать. Эдвину Лолларду это удалось.

Наконец-то, думал он с умиротворенной радостью, в то время как его вез фургон для заключенных, наконец-то, он сможет начать жизнь, о которой всегда мечтал: вдали от изобилия, освобожденный от забивания мозгов, которому неустанно подвергается потребитель; вольный делать то, что ему нравится: читать, отдыхать, быть бедным. Блаженны нищие, думал он (слегка отклоняясь от канона), ибо им принадлежит покой.

Он ощутил прилив нежности к Джиллиан. Жаль, что он не сможет ее больше увидеть. Он надеялся, что она так же счастлива в Золотом Отдохновении, как будет счастлив он в Голубом Лесу.

Он не рассчитывал на многое и именно поэтому надеялся обрести счастье. Скромная диета, тяжелый труд днем, голые стены камеры ночью. Деревянное ложе, лампа, книга и абсолютное одиночество. За двадцать пять лет он сможет прочесть столько книг, на которые у него никогда не хватало времени: Гиббон и Тойнби, Вергилий и Данте, Толстой, Джойс и Гэддис, Фирбот и Мак-Каллум…

Он чувствовал себя словно новобрачный, с упоением предвкушая все наслаждения, которыми обернутся нежные разыскания под рубищем Прекрасной Дамы Бедности, его младой супруги.

Но он, как и все люди этой эпохи, практически ничего не знал о режиме исправительных учреждений. И в Голубом Лесу его ожидал большой сюрприз.

У тюрьмы две функции: содержать в заключении и наказывать. Колония Голубого Леса содержала великолепно: система крепостных стен и минных полей делала любой побег невозможным. Однако ее начальник, человек просвещенный, имевший в распоряжении огромный расходный бюджет, не видел никакого смысла в наложении тупых унизительных наказаний на доверенных ему преступников. Заключенные ели хорошо: добротное пятиразовое питание по будням и специальный двенадцатичасовой банкет в воскресенье; они отдыхали в спальных, сделавших бы честь журналу «Современный Образ Жизни»; они смотрели телевизор в просторных помещениях и располагали свободным доступом в тренажерный зал, оборудованный по самому высокому классу. Начальник колонии особо гордился Хором Голубого Леса. Все заключенные в нем участвовали. Было записано три альбома, имевших шумный успех: «Песни хорошего настроения», «Что вы желаете на Рождество?» и «Музыка для засыпания». Готовился к открытию специальный павильон коррективной гимнастики и массажа.

Заключенные были счастливы и ни на что не жаловались. Их жизнь мало отличалась от той, которую они вели на воле. Но особенно счастливы они были потому, что еда не оставляла им иного выбора. Она содержала в себе делириомицин.

И в колонии отсутствовала библиотека.