Блудные братья

1

… Кто-то осторожно тронул его за плечо. А затем, не дождавшись реакции, грубо встряхнул. Грубо — как и подобает воину-эхайну, который внезапно сталкивается с неподчинением и желает пресечь его в зародыше. Кратов открыл глаза и сел. Над ним штурмовой башней — первый образ, что приходил на ум при виде стоящего над душой эхайна! — черной и закопченной, и даже слегка дымящейся, высился младший геургут Юзванд. От его аккуратного мундира не осталось и следа: теперь это была грязная, изодранная тряпка, не везде скрывавшая голое тело. Лицо обратилось в обожженную маску, от волос уцелели редкие сплавившиеся клочки. «Как вам удалось?..» — попытался спросить Кратов, но из пересохшей глотки вырвалось лишь задушенное карканье. «Никому ничего не удалось, — проскрежетал Юзванд. — Ни им, ни нам. Удалось только вам — молитесь своим идолам. Вы живы, и это удача. И ваша женщина жива тоже…» Кратов с трудом, преодолевая сопротивление ушибленного мозга, повел глазами в сторону. Озма лежала скорчившись на расстоянии вытянутой руки, ее меховой балахон припорошен был серой пылью — хотя более вероятно, что это был пепел, не переставая сыпавшийся с черных небес. Черные небеса посреди дня? Или это уже не был день? «И вы не достались Лихлэбру, — продолжал Юзванд. — А это самая удачная удача, и огромная неудача для т'гарда. Он очень хотел вернуть вас. Но мы ему помешали». — «Какое сейчас время суток?» — наконец вымолвил Кратов. «Это так важно? — осклабился эхайн. — Допустим, ранний вечер». — «Но отчего так темно?» — «Вам еще не доводилось оказаться на окраине театра военных действий, в особенности после того, как сами военные действия иссякли?» — «Доводилось. Но это было иначе». — «Тогда вы жалкий новичок, зеленый сопляк, никогда не видавший работы оружия массового поражения». — «Ядерная, бомбардировка?!» — «Ядерная? — вскинув опаленные брови, с сомнением переспросил Юзванд. — Гм… Непонятно, о чем вы говорите. Какое-то военное использование внутриатомной энергии?.. Впрочем, неважно. Над вами только что схлестнулись и практически истребили одна другую две бронетанковые части. Мятежный эскадрон „хоррогов“ был перехвачен танковой ротой, верной правящему дому. Силы, как вы понимаете, были примерно равны, с небольшим преимуществом правительственных войск. Но в пользу мятежников сыграли рельеф местности и господствующая позиция. Так что нелегко будет определить победителя, тем более что с поля боя не ушла ни одна машина… — Непонятно улыбаясь вздувшимися губами, он бросил короткий взгляд через плечо. За его спиной колыхались и сплетались хоботами черные жирные смерчи, изнутри подсвеченные красным. — Там, откуда вы столь расчетливо и своевременно убрались, ад распахнул свои врата». Кратов обхватил голову окровавленными руками. «Поле битвы — место, где оставляют трупы… — пробормотал он. — У-цзы, трактат о военном искусстве… Ад, настоящий ад, и я снова в аду…» — «Нет, доктор, — возразил Юзванд. — Вы там, где должны быть. И вам предстоит сделать то, что нужно сделать». — «Если бы только знать, что же нужно!» — «Но вы и так все знаете, — с неожиданной мягкостью сказал эхайн. — Вы знаете более чем достаточно. Разве напрасно вы накачивали свой мозг самой разнообразной информацией все эти месяцы, разве напрасно рыскали по сетям и каналам Юкзаана прошлой ночью? Осталось только употребить ваше знание к делу». — «Да, верно… И сейчас я попытаюсь сообразить. Давеча вы сказали, что приказ доставить нас в Гверн вам отдал лично Нигидмешт Нишортунн. Значит, гекхайан находится на Юкзаане?» — «Эхлиамар блокирован космическими силами Федерации, — пожал плечами Юзванд. Было бы неразумно оставлять гекхайана на растерзание этлаукам и иным прочим читрунам! Но кто мог предполагать, что Справедливый и Беспорочный угодит из огня да в полымя?» — «Я, кажется, понимаю эту вашу фразу о мятежнике, которым, словно марионеткой, управляют чужие руки. Не „руки“, а „Руки“, не так ли?» — «В Эхайнагге никому не понравится, если Светлая Рука откажется воевать с этлауками. А Нишортунны никогда так не были близки к этому решению. Особенно после того, как на свете появилась Озма…» — «Так значит, за мятежниками стоит Эхайнагга?!» — «Я простой младший геургут, — сказат Юзванд. Усмехнувшись, продекламировал: — „Мелкий чин военной разведки, то есть самый тупой и злобный представитель самого тупого и злобного сословия“. Ваши мысли? Там была еще метафора, немного туманная для меня. Возможно, я не ошибусь, переведя ее как „векхеш, которому вахи разрешили вкусить от падали“… Так или иначе, не требуйте от меня анализа этой давней и глубокой интриги. К тому же, я тороплюсь. Меня ожидают… иные заботы. До Гверна вам придется добираться в одиночку. Вас там ждут. Вас ждет мой властелин. Если это вас не обременит, передайте ему, что младший геургут Юзванд выполнял его приказ до тех пор, пока дух властвовал над телом». Рука эхайна с зажатым в огромном кулаке оплавленным стручком, в котором с трудом угадывался энергоразрядник, приподнялась в подобии салюта. «Берегите янтайрн Озму, — промолвил он. По сплошному ожогу щек текли слезы, что никак не вязалось с обыкновенно, по-эхайнски, жестоким выражением лица и желтым огнем безумия в глазах. — Она спасет всех нас». — «Я не знал, что эхайны тоже плачут», — прошептал Кратов. — «Я тоже», — ответил Юзванд, удаляясь…

2

Вначале Кратов нес Озму на руках, при каждом шаге уходя в мертвый пепел по колено. Обмякшее тело в трепыхавшемся балахоне весило втрое больше, чем ему полагалось. Так что далеко в направлении Гверна за эти часы они не продвинулись. От садовых насаждений не осталось и следа. Всюду, докуда хватало глаз, высились черные, лишенные крон призраки деревьев. Кратов поймал себя на том, что это зрелище для него не в новинку. Однажды он уже брел точно так же среди растений-призраков, под ногами хрупал трупный пепел, а отовсюду подступал пожар. «Уэркаф, — вспомнил он, что далось ему не без труда. — Но там был каприз природы, слегка подхлестнутый безумной волей хозяев самой большой игрушки в Галактике. Здесь природа ни при чем. Одна только безумная воля…»

На счастье, Озма пришла в себя.

— Что со мной? — спросила она слабым голосом. — Где я?

— У меня на руках, — просипел Кратов.

— Мы живы? Финис… все уже закончилось?

— Кажется, да.

— Наверное, будет лучше, если я пойду сама? Кратов не нашел сил, чтобы возражать.

— Ну, попробуйте, — сказал он, осторожно опуская женщину на ноги.

Озма тотчас же вцепилась в него, чтобы не упасть.

— Я не чувствую ног, — сообщила она виновато. — У меня есть ноги или нет?

— У вас есть все, что нужно хорошенькой женщине, — успокоил ее Кратов.

— Вы еще шутите, — проворчала Озма. — Ничего у меня нет. Может, и было когда-то, но сейчас не осталось. И я, кажется, оглохла.

Кратов похолодел.

— Покажите уши! — скомандовал он.

Озма с готовностью завертела головой. Кратов отвел свалявшиеся кудряшки, больше всего в мире боясь увидеть кровавые потеки…

— Не говорите ерунды, — сказал он сердито. — Раз вы слышите мои неуклюжие любезности, значит, с вашим слухом полный порядок. А я уж испугался, что у вас контузия…

— Конфузия?! — недоумевающе переспросила Озма.

— Контузия, — повторил Кратов. — Это когда человека приподнимут и как следует ушибут всем телом обо что-нибудь твердое. А конфузия — это когда я захожу в ванную, а там сидите вы облепленная зеленой тиной и мурлычете что-то непристойное, а дорадх вылизывает вам спинку…

— Вы наглец, доктор Кратов, — хмыкнула Озма. — Эффронс. Вы пользуетесь моей слабостью, чтобы безнаказанно унижать мое достоинство.

— Может быть, я больше не буду, — усмехнулся он.

— Уж постарайтесь… Когда мы ехали в Гверн, — продолжала Озма, — я смотрела по сторонам, и в голове у меня поселилась новая мелодия. Если бы мы доехали до конца пути, я додумала бы ее до конца. Но случилось… то, что случилось. И я ее потеряла. Все сгорело, и она сгорела тоже.

— И все же перестаньте хныкать, — строго проговорил Кратов. — Нам несказанно повезло тихонько отлежаться в самом сердце чудовищной резни. Мы не лишились ни рук, ни ног, ни даже головы — что бы вы там ни выдумывали. Нас даже не обожгло и толком не оцарапало, — он предусмотрительно убрал располосованную каким-то осколком руку за спину. — И мы свободны.

— Не знаю, — сказала Озма с сомнением. — Находясь в плену, мы, по крайней мере, не задумывались над тем, куда идти и чем питаться. И что пить — хотя то, что нам предлагали, было просто ужасно. Но сейчас я выпила бы даже кувшин этой кошмарной бодяги, что стояла на столе в вашей гостиной.

— Это проблема, — со вздохом признал Кратов. Он тоже не отказался бы сейчас глотнуть эхайнской бражки.

— Не подумайте, что я капризничаю. Просто у меня все кишки спеклись от жажды.

— В этом и состоит отличие свободы от рабства, — глубокомысленно заметил. Кратов. — Некоторым рабам нравилось, что за них все решают…

— Перестаньте хныкать! — передразнила его женщина. — Лучше давайте куда-нибудь идти. Тем более что у меня уже выросли ноги.

— Мы должны добраться до Гверна, — печально сказал Кратов. — Загвоздка в том, что я не представляю, в какой стороне этот чертов Гверн, как далеко до него топать и будут ли нам усыпать дорогу розовыми лепестками.

— Негатив… не будут, — уверила его Озма и носком туфельки подбросила облачко пепла.

— Во всяком случае, нам следует вернуться на шоссе и двигаться в прежнем направлении. И надеяться, что на Юкзаане все дороги ведут в Гверн…

Держась за руки, они поплелись в направлении медленно вытанцовывающих свой данс-макабр хоботов жирного дыма.

По мере приближения к закопченным и покореженным остовам бронемехов решимость Озмы падала. На опушке уничтоженного огнем сада женщина остановилась и неуверенно убрала ладошку с кратовского локтя.

— Нам нужно все это видеть? — спросила она упавшим голосом.

— Не уверен, — ответил Кратов. — Но, может быть, наш «стуррэг» чудом уцелел. Или найдется хоть какое-то оружие. Или… еще что-нибудь.

— Я здесь вас подожду, — сказала Озма.

— Пожалуй, — согласился он.

Ему тоже не хотелось рыскать среди дымящихся обломков. Но здесь не было никого, кто сделал бы это вместо него.

3

… От маленького, уютного «кокона» осталась лишь лепешка из металла и пластика, присыпанная какой-то керамической крошкой. В пылу сражения по нему прошлись, и не однажды. Т'литт Гтэрнегх, бывший первый геобкихф Департамента внешней разведки, которого черти понесли демонстрировать свое геройство и власть в боевой обстановке, получил свое в полной мере и теперь лежал неподалеку, и змеиный глаз на его груди слепо таращился в загаженное дымами небо. Собственно, этот глаз был единственной приметой, по которой можно было опознать его прежнего владельца. Все остальные тела были изувечены и обожжены до неузнаваемости. Возможно, среди них находились Юзванд и его рассудительный, оставшийся безымянным водитель…

Кратов задержался здесь на мгновение и, сознавая всю театральность своего поведения, как умел воспроизвел эхайнский воинский салют. Он чувствовал, что должен хоть как-то отблагодарить их, отдать им какие-то почести — словом, все, что было в его силах в эту минуту, и ему сразу полегчало на душе.

— Мы живы, — сказал он, ни к кому персонально не обращаясь, — и мы идем в Гверн.

Глаза слезились, в горле першило от едкого дыма, сплетенного из самых отвратительных запахов, какие только можно было вообразить: жженый металл, расплавившийся в адском пламени несгораемый пластик и паленое мясо. Сделав несколько мужественных шагов за ближайший бронемех, Кратов с облегчением вывернулся наизнанку.

Он почти уже отказался от мысли найти здесь хоть что-то полезное в предстоящих им странствиях, когда вдруг увидал почти целую боевую машину. Должно быть, у «хоррога» пострадала лишь ходовая часть, и экипаж бросил его в страшной спешке, даже не запустив программу самоуничтожения.

Кратов поднялся по ступенькам, выбитым в нелепо отставленной лапе, на куполообразную башню бронемеха и оттуда, с пятнадцатиметровой высоты сквозь дымную пелену увидел Озму, сиротливо сидевшую на корточках возле обугленного дерева. Здесь, где он сейчас спокойно осматривался, утирая то слезящиеся от дыма глаза, то сведенный тошнотной кислятиной рот, две бронечасти съехались в лоб и принялись лупцевать одна другую спаренными тяжелыми лазерами, рвать ракетами класса «земля-земля» и давить копытами. А когда кто-то промахивался, залп уходил или в белый свет, как в копеечку, или в близлежащую рощицу, где уже после первого такого промаха лежали кверху лапками в отключке два незадачливых этлаука… Примерно полтора десятка машин догорали вокруг него, и нельзя было понять, какая из них какой из воюющих сторон принадлежала. Может быть, и существовал какой— нибудь радиосигнал типа «свой-чужой», но сейчас это была лишь братская могила, и все здесь были свои.

Кратов почувствовал, что его вот-вот опять стошнит, и поспешно нырнул по неверным ступенькам внутрь кабины. Удивительно, но там еще горел свет, работало несколько экранов и система кондиционирования из последних сил делала что могла с проникавшим туда смрадом. Без большой надежды на успех Кратов потыкал пальцем в сенсорную панель и понаблюдал за сменявшими друг дружку цветными, объемными и абсолютно непонятными схемами. Нельзя было исключить, что где— то здесь скрывалась и возможность связи с командованием батальона, к которому приписан был брошенный «хоррог». Однако набрести на нее простым тыком представлялось совершенно невозможным. Кратов со вздохом смазал ладонью по всей панели сразу. И, как выяснилось, зря.

Экраны мигнули и налились дурной краснотой, кабина наполнилась мерзким пульсирующим уханьем, и хорошо поставленный мужской голос с великолепной дикцией несколько раз объявил:

— Начато саморазрушение системы! Господа бронетехники благоволят покинуть борт Двенадцатого эскадрона Шестого бронемеханического батальона Ослепительной панцирной бригады Второго Континентального Всесокрушающего корпуса Юкзаанских вооруженных сил Справедливого и Беспорочного гекхайана Светлой Руки бронемеха «Хоррог Черный Демон Айбмншогвирк»!

Сыпля черными ругательствами, Кратов заметался по кабине. Один бог знал, сколько времени было у него в запасе… Все подвернувшиеся под руку дверцы были в лихорадке распахнуты, все ящики перевернуты, под все сиденья было заглянуто. На счастье, господа бронетехники тоже спешили. Кратов спихал в найденный пластиковый мешок какие-то булькающие фляги, отправил туда обойму тускло поблескивающих металлом небольших цилиндров, вполне могущих быть ручными гранатами, сверху водрузил ядовито-желтую с надписями черным коробку, в которой заподозрил аптечку, а также несколько непонятного назначения круглых предметов в тонкой полупрозрачной упаковке. Забытый в шкафу за металлической створкой энергоразряднпк он зажал под мышкой.

— У вас осталось две юкилры, чтобы покинуть борг Двенадцатого эскадрона Шестого бронемеханического батальона… — экзальтированным тоном сообщил голос.

Кратов, хоть убейте, не мог сейчас впомнить, чему равнялась одна юкилра — сколько-то там десятков ударов спокойного сердца воина-эхайна в мгновения отдыха… Едва ли не зубами придерживая выскальзывающий из рук мешок, он кинулся к лесенке.

Неприятное ощущение кролика, за которым из кустов следит с искренним гастрономическим интересом крупное пресмыкающееся, заставило его обернуться.

С одного из экранов на него люто и безмолвно таращился т'гард Лихлэбр.

— Что? — спросил Кратов с вызовом. — Вы удивлены, яннарр? Вы думали, что с двумя мерзкими этлауками, которые имели наглость ускользнуть из ваших лап, хотя бы навсегда покончено? Или вы надеялись увернуться от Суда справедливости и силы?

Эхайн не проронил ни звука. Быть может, он и не слышал ничего. Но желтые буркалы так и лезли из орбит.

— Ничего еще не закончилось, — объявил ему Кратов, неприятно усмехаясь. — Мы живы, и мы идем в Гверн!

Времени на гордые сентенции больше не оставалось.

Когда Кратов был внизу и со всех ног удирал прочь и подальше, в кабине «Айбмишогвирка» раздался глухой хлопок, и через верх повалил знакомый уже черный дым.

4

Километра два полного молчания спустя Озма спросила:

— Они все погибли?

— Все, — ответил Кратов, погруженный в свои мысли. — Хотя, может быть, кто-то и спасся. Но только не наши знакомые…

— Как странно, — сказала Озма. — Мы говорили… точнее, вы говорили, а я только слушала. У него был от природы отвратительный голос… формидабцлис, и он словно нарочно пытался сделать его еще отвратительнее. Хотел казаться уродливее, чем был на самом деле. Неуклюжие представления о мужественности… А теперь он погиб, и его голос погиб вместе с ним. Вы знаете, что всякий человеческий голос неповторим?

— Подозреваю, — откликнулся Кратов. — Маленькая поправочка: это не люди. Это эхайны.

— Я не ксенолог, — возразила Озма. — Такие тонкости для меня ничего не значат. У него две ноги и две руки. И он похож на одного моего знакомого с Магии. Тот был хорридиор… даже еще безобразнее… Наверное, я должна скорбеть о нем?

Кратов пожал плечами.

— Наверное, — сказал он. — Это было бы вполне уместно. Юзванд погиб, защищая нас. Конечно, он делал это вовсе не из соображений гуманизма, как поступили бы люди. У него был приказ, и он честно исполнил свой долг воина— эхайна. Хотя, возможно, у него был выбор, и он выбрал не самое легкое.

— Дайте еще глотнуть, — сказала Озма.

Кратов протянул ей початую еще на полянке флягу из бронемеха. То, что там было внутри, назвать водой можно было лишь условно. И, кажется, в этом напитке содержалось порядочно алкоголя.

— Почему мы не можем идти по дороге? — в десятый уже раз капризно осведомилась Озма. И сама же себе ответила: — ах, да… воздушная разведка хостис… неприятеля. Катулина…

— Что? — переспросил Кратов.

— Собачье мясо… это я так ругаюсь. А кто наш неприятель?

— Пока что все, кто ни есть вокруг, — рассеянно промолвил Кратов. — Ничего, скоро мы придем.

— Никуда мы не придем. Мы вообще идем не в ту сторону!

«Хорошо сказано, девочка, — подумал Кратов. — Куда бы мы ни шли, все едино окажемся не там, куда хотели… Просто замечательно: впервые за много лет я, угодив в лоно чужой и, в общем, даже неизученной цивилизации, веду себя не как ксенолог, а как полный идиот. То есть, конечно, какие-то позывы к рассудочной деятельности во мне еще сохранились. Иначе зачем бы я копался в их информационных отбросах, что мне любезно навалили передо мной мадам геобкихф и светлой памяти младший геургут?.. Но в остальном я похож на растерянного дурня, которого выпихнули перед строем и сказали: будешь играть сеанс одновременной игры в маджиквест на пятидесяти досках, и только попробуй, сволочь, не сведи положительный баланс! — Он покосился на задумчиво ковылявшую рядом в своих нелепых туфельках Озму. Судя по сосредоточенному и словно слегка подсвеченному изнутри чумазому личику, она опять собирала какую-то мозаику из разбегающихся нот. — Ладно, баланс мы, надо полагать, сведем. Не стоит нынче передо мной задачи установить плодотворный и взаимовыгодный контакт. Это уж как-нибудь потом, на досуге… Нынче я здесь лишь затем, чтобы вытащить из беды эту женщину. Тоже удумали, господа вояки: брать женщин в заложники! Уж я вам эту охоту надолго намерен отбить всеми подручными средствами, от дреколья по фогратор включительно. И я вытащу ее отсюда, чего бы это не стоило мне и Эхайнору…»

— Вы знали тех, кто был убит на Пляже Лемуров? — спросил он.

— Да, почти всех, — сказала Озма, выходя из творческого транса. — Они работали со мной несколько последних лет.

— Расскажите мне о них.

— Зачем?!

— Мне не хватает злости на Лихлэбра.

— А кто это? — спросила она бесхитростно.

— О, дьявол! — сказал Кратов и озадаченно рассмеялся. — Этот негодяй вам даже не представился?

— Я уже говорила вам: у меня плохая память на имена. Ведь это какое-то имя?

— Так зовут эхайнского громилу, который заварил всю эту кашу. — Озма продолжала глядеть с наивным недоумением, и он вынужден был пояснить: — Здоровенный желтоглазый парень, который явился к вам в попугайной распашонке и дурацких шортах, уволок к себе на корабль, получил от меня по роже и…

— …переоделся в еще более смехотворный мундир, когда мы сюда прилетели, — покивала она. — Я вспомнила. Так это он здесь самый главный?

— В масштабах этого мира он всего лишь мелкий интриган и бунтовщик. И во всех ваших нынешних неудобствах виноват именно он. — Кратов усмехнулся и, пытаясь пробудить в себе ощущение священной ненависти, произнес: — Кьеллом Лгоумаа, третий т'гард Лихлэбр.

— Что такое «т'гард»? — немедленно спросила Озма.

— Что-то вроде графского титула. Здесь все еще есть аристократы и простолюдины. Эхайны низкого происхождения, отчаянно ненавидя всех этих т'гардов, т'литтов и прочую знать, столь же отчаянно рвутся стать ими. Как, например, младший геургут Юзванд. Прикончить патриция Гтэрнегха было ему в радость. А стал бы он, скажем, четырнадцатым т'гардом Азитуэбром, то презирал бы всю эту подлую чернь, как презирали его.

— Общество не может устоять на презрении и ненависти, — робко заметила Озма.

— Может, — сказал Кратов. — Хотя и недолго. Наверное, я утрирую. Тот же геакетт Кэкбур — явный плебей, а эта ваша беллатрикс, леди Эограпп — рафинированная аристократка. Непохоже, чтобы они не ладили. Да и покойный Юзванд перед ней преклонялся.

— Как вы можете запоминать столько имен, столько чужих слов? — поразилась женщина. — И откуда вам знать, кто кого ненавидит или боготворит?!

— Я немного умею читать мысли, — солгал он, чтобы не углубляться в пространные разъяснения насчет эмоционального фона.

— О чем я сейчас думаю? — прищурилась Озма.

— Ну, это нетрудно угадать, — рассмеялся Кратов. — Вы непрочь глотнуть еще немного из фляжки, хотя глазенки ваши уже изрядно косят. Вы хотите укусить меня… или ущипнуть… в общем, нанести мне маленький, но ощутимый ущерб, чтобы я не сильно выпендривался. А еще вы устали и опять хотите ко мне на руки.

— Вы угадали почти все! — с негодованием воскликнула Озма и, примерившись, сильно ущипнула его за локоть.

— Остальные желания тоже вполне выполнимы, — сказал Кратов, протягивая ей фляжку.

Странно, но лишь после щипка он вдруг едва ли не впервые за эти дни вспомнил о Идменк. О Снежной Королеве с фиалковыми глазами и платиновыми волосами, брошеной им в пустом номере пансионата «Бель Эпок». А ведь еще недавно он и вообразить себе не мог, что способен не думать о ней хотя бы десять минут! Разумеется, у него было не так много времени на приятные воспоминания, и голова была занята разнообразными важными вещами, и все же — странно… Странно и стыдно.

— А теперь, пока вы меня понесете, — произнесла Озма величаво, — я буду рассказывать вам о своих телохранителях.

Кратов охотно подхватил ее на руки. Озма с облегчением пошевелила ступнями.

— Как вы думаете, — сказала она, — то, в каком положении я делаю это, не оскорбит их памяти?

— Они радуются, глядя на вас с небес, — проговорил Кратов, сохраняя на лице полную серьезность.

— Рори Моргантус, как и я, родился на Магии, — начала Озма. — Ему было тридцать… нет, тридцать два года. Вначале он пытался за мной ухаживать, но быстро понял, что Озма и Ольга — два разных существа. Озму еще можно было обожать, но Ольга слишком скучна и занята, чтобы бегать с ним по ночным барам и кегельбанам… Но оставить меня без присмотра он не решился, и мой прежний продюсер взял его в охрану. Отгонять излишне экзальтированных почитателей, следить за порядком вокруг сцены… А вскоре он нашел себе подружку по душе, не помню, как ее звали — не то Мариза, не то Марианна… танцовщицу из кордебалета. По-моему, в последнее время он скорее приглядывал за ней, чем за мной. Иное дело Старый Гюнтер — так его все звали, и он действительно был старше и опытнее всех…

«Они облетели почти всю Галактику, — думал Кратов. Опытные, как Старый Гюнгер, и просто прибившиеся к труппе, как Рори с Магии. Они просто были неподалеку, когда Озма выходила на сцену, потому что ей никто и никогда не угрожал. Кому могло прийти в голову поднять руку на принцессу из страны Оз? Оборвать ее волшебный голос — все равно, что посягнуть на всеобщую святыню. И они расслабились, утратили бдительность, закисли в рутине. А многомудрый Эрик Носов прохлопал ушами и не заменил их всех чохом на своих профи. И теперь мы имеем то, что имеем. Четыре мертвых человека на Эльдорадо, с Конрадом — пять, и бог знает сколько мертвых эхайнов на Юкзаане. Потому что т'гард Лихлэбр приступил к реализации своего плана, как истинный военный стратег — не считаясь с жертвами».

— Если уж вы копите злость на Хлиб… Либер… сами знаете кого, — в унисон его мыслям сказала Озма, — то не забудьте и про этого… с неприятным голосом.

— Ни за что, — пообещал Кратов.

… Когда уже почти стемнело, они выбрели на окраину какого-то поселка, выглядевшего совершенно вымершим. Ни единого огонька, ни самого слабого звука — хотя Озма упорно твердила, что слышит голоса и разнообразные шорохи. Впрочем, и сам Кратов ощущал размытое, сильно приглушенное расстоянием эмоциональное поле, что свидетельствовало о присутствии поблизости живых душ. Стучаться в двери домов они не стали, а нашли какой-то пустующий не то сарай, не то хлев и укрылись там на ночь. Кратову удалось отыскать в углу ворох сомнительного на вид ветхого тряпья, но большого выбора у него не оставалось, и он подобрал эту рвань, чтобы укрыть Озму. Та уже спала в уголке, привалившись к не остывшей еще до конца каменной стене, и в непроглядной тьме его ночному зрению лицо ее показалось принадлежащим усталой двухсотлетней старушке.

5

Сначала был резкий, малоприятный запах пропотевшей звериной шкуры. Затем пришел звук чужого тяжкого дыхания возле самого лица. И, наконец, влажная шершавая терка грубо пробороздила щеку и лоб.

Кратов открыл глаза…

И в ужасе шарахнулся.

Над ним неспешно покачивалось огромное бородавчатое рыло с идиотски скошенными выпуклыми бельмами и торчащими по краям слюнявой пасти желтыми бивнями. На концах бивней налипла земля, вывороченные синие губы нервно трепетали, словно чудище пыталось что-то сказать. Кратов проворно отполз прочь, пока его лопатки не уперлись в стену. Рыло немедля посунулось следом за ним. Дальше отступать было некуда. Он с трудом отвел глаза от кошмарной хари, между тем, как его руки шарили по земле в поисках хоть какого-нибудь оружия — палки или камня. Громоздкая башка без признаков ушных раковин сразу переходила в крутой загривок, где-то на заднем плане маячило необозримое, словно дирижабль, брюхо, устроенное по меньшей мере на шести мощных, прогнувшихся под гигантской тяжестью многопалых лапах.

Утомившись шлепать губами, монстр горестно мотнул башкой и взревел оркестровым басом.

В этот объемный звук легко и естественно вплелся высокий, почти на пределе, даже теперь весьма музыкальный визг Озмы.

Зверь был потрясен. Возможно, он испугался больше самой Озмы. Он сделал паническую попытку отпрянуть. Поскольку части его тела в силу значительной удаленности вряд ли могли двигаться слаженно, это выглядело так, словно он не то собрался в гармошку, не то просел внутрь самого себя.

Кратов броском переместился в сторону истошного визга, обхватил женщину за плечи и прижал к себе.

— Все в порядке… — пробормотал он. — Все хорошо… Это такая корова.

— Что такое «корова»? — всхлипнула Озма.

Теперь можно было и оглядеться.

Во-первых, «коров» было несколько, и все они в меру природного проворства старались покинуть помещение. Во-вторых, все они при этом стремительно избавлялись от продуктов собственной жизнедеятельности, что свежести утреннего воздуха никак не способствовало. А в-третьих, на пороге стоял кряжистый, оборванный и очень грязный эхайн с каким-то дрыном наперевес, глаза его были выпучены, челюсть отвисла едва ли не до пупа, а свалявшаяся соломенная волосня торчала дыбом.

— Тихо, тихо! — воскликнул Кратов, вскочив на ноги и выставив перед собой руки. — Мы не враги, и мы сейчас уйдем.

Он впервые видел испуганного эхайна. Вдобавок, это его простое движение повергло бедолагу в еще больший трепет.

— Так не пойдет, — негромко сказал Кратов. — Парень вот-вот либо обделается, либо умрет на месте… Озма плавно поднялась и встала рядом с ним.

— Пожалуйста, успокойтесь, — почти пропела она. — Мы хотим лишь добра. Мы такие же люди, как и вы…

«Она просто не делает различий между людьми и эхайнами, — мелькнуло у Кратова в голове. — И потому не знает, насколько близка к истине!»

Голос Озмы привел к самым неожиданным последствиям.

Эхайн выронил дрын и упал на колени…

А затем, уткнувшись лицом в землю, окарачь пополз в направлении окончательно оторопевшей женщины, пока не уперся макушкой в ее слегка выставленную ладонь, да так и замер.

— Что я должна делать? — наконец спросила Озма.

— Благословите его! — растерянно фыркнул Кратов. Звери немного успокоились и разбрелись по загону, не обращая на посторонних внимания.

Некоторые укладывались на землю, умащивая страховидные рыла на передние лапы и утомленно прикрывая глаза.

Внезапно стемнело. Перекрывая доступ солнечному свету, пробивавшемуся снаружи, в воротах возник еще один эхайн. Он был огромен, толст и очень стар.

Только что Кратов повидал испуганного эхайна. Теперь он мог впервые видеть и старого эхайна.

… Лет пять назад в Лондонском зоопарке его познакомили с Отцом Туком. Это был самый старый в нынешнем веке самец гориллы. Весу в нем было никак не меньше трех центнеров, ростом он не уступал Кратову, а ощущением самодостаточности намного превосходил. Самки до сих пор баловали его своим вниманием. Отец Тук понимал человеческую речь, курил крепкие сигары и всему, что булькало и пенилось, предпочитал сидр. Бочонок зелья, преподнесенный Кратовым в знак уважения, был моментально выпростан. Дружелюбия угрюмой седой физиономии патриарха это не прибавило, но эмо-фон засвидетельствовал некоторую благосклонность…

Если бы какими-то неимоверными уговорами, посулами и потоками сидра удалось понудить Отца Тука распрямиться во весь рост, напялить на него грубую хламиду, фартук и высокие, уделанные грязью сапоги, да выстричь неровными участками грязно-белую шерсть на рыле, не меняя присущего ему выражения мрачной угрозы, сходство показалось бы невероятным.

Старый эхайн распахнул клыкастую пасть. Казалось, вот-вот он присядет и ударит себя волосатыми лапами в выпяченную грудь…

— Шьесс! — загрохотал он. — Юхлабш андозг 'хэйд буэвуд юшэум-мене! Шхамихс!

— Что он говорит? — прошептала Озма.

— Не понимаю ни единого слова, — стыдливо признался Кратов.

— Шхамихс, — повторил старик, обращаясь к коленопреклоненному эхайну. — Ууброцх… драд-дхэйам!

— Он выругался, — вполголоса прокомментировал Кратов.

Первый эхайн выжидательно обратил чумазое лицо к Озме, словно прося разрешения удалиться. Поразительно, но женщина его поняла.

— Да, конечно же, идите! — словно очнувшись, произнесла она.

Чумазый неловко поднялся и задом попятился к выходу. Старый эхайн перевел взгляд на незваных гостей. Выглядел он устрашающе. Но эмо-фон его говорил совсем иное.

— Что вам здесь нужно, пречистые яннарр и янтайрн? — прорычал эхайн.

— Мы лишь искали пристанища на ночь, — с достоинством, но не без гонора, произнес Кратов. — Наш транспорт по пути в Гверн был уничтожен мятежниками.

— Вы двигались в Гверн? — подняв желтую лохматую бровь, неопределенно переспросил старик.

— Да, на аудиенцию к гекхайану, — теряясь в догадках, не следовало бы утаить правду, сказал Кратов. Эхайн не то закряхтел, не закашлялся.

— Загон для скота не лучшее место для ночлега, — проговорил он наконец. — Но, полагаю, у вас не было выбора. И если вас не испугали мои к'биозапгумы и этот грязный дурень Шьесс, который вдобавок еще и ни бельмеса не понимает на эххэге… — Он вперил тускло-желтые глазки в Озму. — Отчего молчит ваша спутница?

— Она не знает вашего языка, — объяснил Кратов. — Мы оба прибыли издалека. — Помолчав, он добавил: — Мы этлауки.

Старый эхайн, насупившись, пожевал сморщенными губами, словно пробовал это слово на вкус.

— Этлауки, — повторил он раздумчиво. — Демон его знает, где это… Простите мою необразованность, пречистый яннарр, но я не сведущ в географии. Должно быть, это на другом конце белого света.

— Это даже не на Юкзаане, — чистосердечно признал Кратов.

— Но вы не с Гхакнэшка? — спросил старик. — Или не с этого… не с Маккиутьефе?

— Безусловно, нет!

Никогда Кратову не было так легко и приятно говорить святую правду…

— Конечно, это дела не меняет, — проворчал эхайн. — Будь вы хоть откуда, я свой долг гостеприимства завсегда исполню. Но, не во гнев будь сказано, кабы вы оказались Желтыми, не приведите небеса, Лиловый…

— Он приглашает нас в гости, — сказал Кратов.

— И вы примете приглашение?

— Еще и как приму!

6

Старика эхайна звали Лэрдзорид, и он был «гекхайэдд» — что-то вроде поселкового старосты. Сам поселок Амулваэлх находился на изрядном удалении от Гверна, так что Кратову пришлось распроститься с мыслью достичь цели своего путешествия к исходу дня.

— Повозку я вам дать не могу, — виновато проурчал Лэрдзорид. — Время нынче сами видите какое… не ровен час, жахнут по дороге чем-нибудь с воздуха, и поминай как звали. А то еще откуда ни возьмись бронемехи наползут, что те, что другие. Разбираться они, понятное дело, не станут, а чтобы им поменьше хлопот, долбанут ракетой — и вся недолга…

— Что он говорит? — упавшим голосом, без надежды получить ответ, встряла в разговор Озма.

— Он говорит, что нам придется идти пешком, — отмахнулся Кратов.

— Хорренде… — пробормотала женщина. — Опять пешком… где взять столько ног, чтобы столько пройти пешком?!

— Что говорит пречистая янтайрн? — почтительно осведомился Лэрдзорид.

— Янтайрн Озма в ужасе. Перспектива пройти ногами огромное расстояние по обстреливаемой, открытой всем опасностям местности ее не радует.

— Это я понимаю, — кивнул эхайн. — Что ж тут веселого… Но есть две надежды помочь вашей скорби. Гекхайан ли прихлопнет т'гарда, т'гард ли скинет гекхайана — а тому, кто окажется сверху, всяко придется наводить порядок. Или, на самый худой конец, раз в десять дней через Амулваэлх проходит фельдъегерский транспорт. Война войной, а не было еще случая, чтобы фельдъегеря вдруг изменили своему обычаю. Годков этак сорок назад, когда с одного боку садили по нас танки старого Нишортунна, а с другой — лучевые пушки т'шегра Бойсвэбтуэбра, чтоб ему лихо было в Воинских Чертогах Небес… все равно в назначенный день и час подкатил транспорт, забрал налоговые отчеты, вывалил ведомости высочайших указов, чин по чину…

— И когда же ожидается прибытие транспорта? — терпеливо спросил Кратов.

— Если календарь не врет, да часы у меня не отстают… — промычал Лэрдзорид, — то завтра к вечеру уместно будет их ждать.

Озма молча повела бровками: о чем, мол, речь?

— Завтра, пречистая янтайрн, — сказал Кратов. — Если, конечно, все сложится удачно…

Пыльной, узенькой улочкой, что змеилась между поросших лиловым мохом высоких каменных стен, они прошли к дому гекхайэдда. Скорее это можно было назвать крепостью в миниатюре, чем жилым помещением. Его грубая архитектура являла собой полный контраст с воздушными, нарочито хрупкими интерьерами загородной резиденции на берегу океана. Стены сложены были из целых каменных глыб, между которыми кое-где, вне какого-либо порядка, виднелись узкие просветы. Озма дотронулась ладошкой до глубокой застарелой выбоины, следа прямого артиллерийского попадания, и тихонько вздохнула. Вход загораживала броневая плита в полтора эхайнских роста, в прежней жизни, верно, принадлежавшая боевой машине одного из буйствовавших в этих местах патрициев. Лэрдзорид, ворча что-то под нос, пнул плиту сапогом — та с душераздирающим скрежетом отползла.

— Не откажитесь сесть за мой стол, пречистые яннарр и янтайрн, — сказал старик. — Яства немудрящие, и пиво чересчур крепкое для непривычного пуза, но, боюсь, ничего лучшего вы здесь не найдете.

— А вот не окажется ли, почтенный Лэрдзорид, у вас чистой воды ополоснуть лицо и руки? — спросил Кратов.

— Это еще зачем?! — удивился тот.

Вода, однако же, нашлась. Продолжая удивленно качать лохматой башкой, эхайн указал дорогу к вделанным прямо в стену водоразборным кранам, принес большую кованую миску и полотенце из грубой, явно натуральной ткани. Пока Кратов и Озма умывались, он стоял неподалеку и шумно вздыхал. Не то дивился чужим обычаям, не то жалел чего-то.

— Никогда бы не подумала, что где-то в Галактике люди живут в такой дикости, — сказала Озма. — То есть, я не капризничаю, мой Сиринкс тоже трудно назвать образцом цивилизации… Но это же просто средневековье!

Кратов промолчал. Он уже устал твердить, что никакие это не люди. И бесполезно было объяснять этой потусторонней дамочке, что в Галактике до сих пор непринужденно сосуществуют самые различные уклады и даже исторические эпохи.

К их возвращению стол был уже готов. В самом его центре стояла открытая емкость с пивом. В обшарпанных, а когда-то весьма искусно изготовленных из тонкого красноватого металла блюдах дымилось и расточало аппетитные ароматы белое мясо (вполне возможно, принадлежавшее одной из к'биозапгум), густо присыпанное тугими сизо-голубыми листочками какого-то местного салата. И ни слабейшего намека на столовые приборы. Озма, присев на краешек деревянной скамьи, бросила беспомощный взгляд на Кратова. «Ну вот, — читалось в ее глазах. — Только что отмыли руки от грязи…» Кратов, усмехаясь, наполнил пивом свою кружку и единым духом опорожнил. Старик одобрительно пошевелил бровями. Действительно, слабая бражка из припасов «Айбмишогвирка» с этим напитком не шла ни в какое сравнение. Но человеку, вкусившему во время оно крови древесного моллюска с перцем и солью в застолье у блистательного виконта Лойцхи, с тех пор любое пойло было нипочем. Озма, мысленно приняв какое-то важное решение, тоже пригубила из своей кружки, поперхнулась, вытаращила глаза, но допила до конца. Утратив дар речи и лишь хлопая губами на манер магиотской бродячей рыбы, она ухватила кусок белого мяса обеими руками сразу. С ней все было в порядке. Старик, хищно урча, глодал толстенную кость. Двое молодых эхайнов, прислуживавших застолью, статуями торчали в отдалении, с любопытством разглядывая гостей. Ни тени надменной заносчивости, что в земной ксенологии считалась одним из отличительных признаков эхайнской расы, в них не наблюдалось. Кратов, пораженный этим внезапным открытием, даже прекратил жевать, когда в ответ на свой случайный взгляд в их сторону натолкнулся на смущенную улыбку. «Мы все делали не так, подумал он. — Мы все делали неправильно. Кэкбур и его команда подловили нас на свою дезинформацию, как детей, и вояки вроде Эрика Носова и рады были. Нет в эхайнах никакой ксенофобии. И хваленый страховидный Эхлидх по большей части нами же и выдуман. Столько сил впустую… Одно утешает: эхайны точно так же понапрасну тратили свои силы и средства на то, чтобы нас обмануть, во имя самой пустой, самой бессмысленной цели».

С горя он выпил еще пива. Мысли в голове понемногу разбредались, словно стадо коров… а может быть, и к'биозапгум. Озма, подперев щеку рукой и вперив остановившийся взгляд в пустоту, задумчиво жевала голубой листик салата. Должно быть, сочиняла какую-нибудь мелодию. Самую прекрасную из мелодий под этими небесами. «Никто еще не слышал ни одной эхайнской песни, — сделал очередное неприятное открытие Кратов. — Мы даже не знаем, существует ли у них музыка. Мы знаем, что у них есть Кодекс Эхлидх и до черта иных прочих кодексов и уложений, а не знаем ни их музыки, ни их стихов. То есть, я сам видел, как они живо и даже излишне обостренно реагируют на внезапные озмины вокализы. Я помню еще, что творилось с этим подонком Лихлэбром на концерте Озмы. Все его существо рыдало… Мы еще кое-как разбираемся в их юриспруденции, но не имеем ни малейшего представления о культуре и сильно путаемся в их истории. Отсюда и все глупости, в которых я, несчастный самонадеянный идиот, вот уже несколько месяцев принимаю самое деятельное участие».

Кратов вдруг обнаружил, что давно и активно участвует в застольной беседе. То есть, вещает по преимуществу хозяин дома, а он подает осмысленные реплики и даже как-то реагирует на невнятные требования Озмы переводить.

— … Я эхайн простой, — говорил Лэрдзорид. — На кой мне война? Я всех сыновей потерял на войне. У меня было три жены. Одну увели невесть куда и неизвестно что над нею учинили при т'шегре Бойсвэбтуэбре, чтоб его лежа подбрасывало в Воинских Чертогах Небес. Другая наглоталась ядовитой пыли при втором т'гарде Лихлэбре и померла у меня на руках. А мне вот сынка его довелось дождаться… Последняя оказалась покрепче других: родилась при т'шегре, пережила второго т'гарда и дотянула до гекхайанского полновластия, но есть предел и женскому здоровью…

— Надо полагать, третий т'гард вам не слишком-то симпатичен.

— Я простой эхайн, — повторил Лэрдзорид. — Мне все равно какая власть, был бы порядок. А гекхайаны для того и поставлены над нами, чтобы порядок блюсти. Иначе на кой они нужны? И мне плевать, как будут величать моего гекхайана. И я буду его чтить, и в поселке все ему присягнут, а кто вздумает ерепениться, того мы живо… Возьмем того же Нишортунна. При старом Нишортунне я получил эту землю и построил на ней свой первый дом. Его потом пушки т'шегра снесли к трепаным демонам… Молодой Нишортунн поставил меня в гекхайэдды и освободил ото всех податей, как отца четырех доблестных воинов Светлой Руки. Как же мне его не чтить? — Эхайн со скворчанием припал к кружке. — Конечно, лучше бы у меня были живы все три жены и четыре сына, — сказал он после краткого раздумья. — Но тут уж ничего не поделаешь: воинский долг, Рыцарский Устав…

Лэрдзорид вдруг осекся на полуслове и замер с открытым ртом. Кратов, трудно поводя осоловелыми глазами, уже собирался спросить, что так озаботило почтенного старца. Как вдруг и сам все понял, и даже отчасти протрезвел.

Озма, умостив голову на руках, чтобы не падала, и смежив веки, тихонько и нежно что-то напевала, скорее даже — просто мурлыкала. Временами, будто забываясь, ее голос набирал силу — и вновь затихал. Слов было не разобрать, да и не нужны они были.

Под низкими каменными сводами в удушливом полумраке трепетал голосок волшебной флейты.

«Всякий раз, когда это происходит, — подумал Кратов, — передо мной словно открываются двери в иное измерение. Где все иначе, все устроено гармонично и прекрасно, соткано из лучей света и порхающих звуков музыки. Бог знает как она делает это своим голосом… И я едва успеваю туда заглянуть, как все заканчивается. И на мою бедную голову рушится шершавый, грубый, дурно пахнущий, так называемый материальный мир. Конечно, я переживаю шок. И любой на моем месте переживает то же самое. И нам плохо здесь, и хочется обратно… в страну Оз. Потом-то, конечно, мы приходим в себя, забываем пережитое, холодно и отстраненно делимся впечатлениями, что-то по-дилетантски пытаемся оценивать и сравнивать. Хотя в глубине души понимаем, что этому нет оценок, не с чем сравнивать. И в каждом из нас навечно остается крохотный, согревающий душу осколочек сказки. И мы уже никогда не станем прежними. Мы будем чуть добрее и лучше, чем были. — Он поглядел на застывшее, словно неумело вырубленное из пористого камня троглодитовым инструментом лицо Лэрдзорида. — Но ведь и эхайнам тоже перепадает от этого волшебства! И никому не понять, что они, несчастные, непривычные, не готовые ни к чему похожему, переживают в такие минуты…»

Голова Озмы наконец упала, голос прервался.

По морщинистым щекам Лэрдзорида бежали слезы.

— Что это?.. — просипел он перехваченным горлом. — Что это было? — Он нахмурился, словно пытаясь ухватиться за внезапно промелькнувшую догадку. — Кто вы такие? Откуда появились? Вы что — ангелы?

Кратов отрицательно помотал головой.

— Я уже точно не ангел, — пробормотал он неверным языком. — Вот она— может быть…

— Драд-дхэйам, — выругался эхайн. — Как такое возможно? Я даже вытрезвился от хмеля! То-то я смотрю, а этот дуралей Шьесс на карачках перед ней ползает! Да тут всякий не то что на карачках, а и на пузе поползет… У меня внутри все болит, вот уже сорок лет не стихает, едва я первую жену похоронил… а теперь вдруг все прояснилось и успокоилось. Будто было мне отпущение всех грехов. — Он с опасливым благоговением посмотрел на мирно спящую Озму. — Это светлый ангел залетел в мой дом. А я даже не умею его приветить как полагается…

— Сейчас этому ангелу нужна только мягкая и чистая постель, — сказал Кратов.

Лэрдзорид не глядя, через плечо, театральным шепотом гаркнул что-то на все том же варварском наречии — прислужники вышли из столбняка и кинулись выполнять распоряжение.

— И еще здесь что-то прозвучало насчет Рыцарского Устава, — продолжал Кратов.

— К демонам эту дрянь! — рявкнул Лэрдзорид и в испуге прихлопнул свой рот широченной ладонью. — Да простит пречистая янтайрн мой гнусный голос… Я не хочу даже вспоминать о воине. Как можно после такого?..

— Можно, — возразил Кратов. — Если совершенно умозрительно… У вас есть текст Устава?

— Нет у меня текста, — проворчал эхайн. — Зачем мне текст, когда я его наизусть помню… зря, что ли, зубрил его в унтерской школе?

— Отлично, — сказал Кратов. — То есть, конечно, безобразие, что в доме нет Рыцарского Устава!

— А на кой он нужен? — упирался Лэрдзорид. — Уж всех моих воинов давно нет в живых, а я свое под знаменами Нишортуннов давно отбарабанил.

— Все равно — непорядок… Что там говорится насчет ответственности солдат за их злодеяния против мирного имущества, скота и живых душ?

— Ничего такого не говорится, — удивленно сказал Лэрдзорид. — Солдаты в том неповинны. Что с них взять? А отвечать должны полководцы.

— Нельзя ли сформулировать поточнее?

Продолжая удивляться, Лэрдзорид сформулировал поточнее.

— Прекрасно, — заявил Кратов. — То есть, разумеется, полный бардак… В этом поселке есть суд?

— Есть, — покачал головой Лэрдзорид. — И чем же я провинился перед пречистым яннарром?

— Наоборот, — промолвил Кратов. — Вы меня несказано выручили. И не только меня. Так что ждите новых милостей от гекхайана.

— Нечего мне ждать, — буркнул старик. — Не вернет он мне ни жен, ни детей.

Неслышно приблизился один из прислужников, что-то прошелестел, указывая в направлении тростниковой сдвижной перегородки. Кратов поднялся из-за стола — хмеля как не бывало.

— Сейчас я уложу янтайрн Озму в постель, — сказал он, — а сам наведаюсь в ваш суд. Если случится что-то непредвиденное… Берегите ее, гекхайэдд.

— Я ее сберегу, — пообещал Лэрдзорид, глядя в сторону. — Я ее так сберегу, что демонам тошно станет. Я за нее всякому горло перерву, не посмотрю, что т'гард…

7

Поселковый судья Дзатлэг, одних примерно лет с гекхайэддом, внешностью своей, однако же, напоминал отнюдь не Отца Тука, а пожилого, разморенного жарой льва. Седая грива была в беспорядке рассыпана по необозримым плечам, тусклые глазки прятались в морщинах, огромную рыхлую физиономию украшали пышные бакенбарды и густые висячие усы. На столе перед судьей лежала обязательная для отправления правосудия металлическая наковальня Традиций, а кристалл Справедливости был зажат в могучей лапе.

— Что угодно яннарру? — прохрипел судья Дзатлэг.

— Защиты от беззакония, разумеется, — объявил Кратов, приближаясь.

Судья смахнул просторным рукавом невидимую пыль со столешницы и, примерившись, грянул кристаллом о наковальню. Под деревянные своды воспарил чистый металлический звон. Эхайны, бесшумными тенями блуждавшие по залу суда и шепотом переговаривавшиеся, на мгновение застыли.

— В чем суть претензии? — вопросил судья.

— Я, Константин Кратов, — звучным голосом, как и полагалось, начал тот, — этлаук, — при этом слове дряблые щеки Дзатлэга дрогнули: он явно был осведомленнее хлебосольного и недалекого гекхайэдда, а несколько эхайнов опрометью кинулись к выходу, — временный гражданин города Тритоя, что на планете Эльдорадо, желаю обвинить военное руководство Светлой Руки Эхайнора, первым среди коего числится тсокхард Авипкух Вемлугд, седьмой т'монг Абшизгэмб, а последним — ашпайг Кьеллом Лгоумаа, третий т'гард Лнхлэбр, в преступном и злоумышленном нарушении традиций и законов Светлой Руки, в частности — Уголовного уложения в том смысле, что допущено и не пресечено неправомерное осуждение и наказание лиц, находящихся вне пределов юрисдикции означенного Уголовного уложения.

— Каковы факты, подлежащие рассмотрению суда? — нахмурясь, осведомился Дзатлэг.

— Боевые соединения Светлой Руки Эхайнора, руководимые упомянутыми лицами, а также иными военачальниками в обозначенном оными лицами интервале чинов и званий, в течение продолжительного времени ведут карательные акции против разумной расы этлауков и их союзников, не имея на то юридических оснований. Поскольку этлауки и их союзники не упоминаются в официальном реестре флоры и фауны Светлой Руки, издаваемом Эхлиамарской Академией натуралистики, они не могут считаться дикими животными, а должны быть недвусмысленно причислены к разумным существам. В то же время, они не могут быть объектами карательных операций либо иных репрессивных действий со стороны подданных Светлой Руки Эхайнора, поскольку пребывают вне пределов юрисдикции Уголовного уложения, каковое распространяется исключительно на эхайнов. С другой стороны, оглашаемая здесь претензия, направленная против всего личного состава боевых соединений Светлой Руки, включая младшие воинские чины и звания, а также рядовой состав, может быть существенно и ко всеобщей пользе ограничена лишь упомянутыми выше лицами. Как гласит Рыцарский Устав, «воины в пешем, верховом либо каком ином прочем строю не расплачиваются за злонамеренные, нерассудительные либо скудоумные деяния своих боевых вождей».

— Это так, — проворчал Дзатлэг. — Но правосудие в моем лице пребывает в сомнении: может ли этлаук, представитель стороны, которая по меньшей мере до решения суда должна рассматриваться в качестве неприятельской, заявлять иск в суде Светлой Руки Эхайнора…

— Полагаю, что может, — произнес Кратов. — Ибо нигде не сказано обратного.

Судья Дзатлэг задумчиво поиграл кристаллом Справедливости.

— Точно так же никто и никогда не говорил до сих пор, — сказал он, приоткрывая в усмешке желтые от старости клыки, что этлауки наделены смелостью, то есть качеством, более приличествующем воину-эхайну.

— Этлауки, ваша честь, наделены всеми качествами, подобающими разумному существу, — с достоинством заметил Кратов. — У них лишь иные мерила нравственных совершенств. Однако же, это не есть достаточный повод для их покарания.

Судья свирепо покосился в сторону сидевшего за терминалом молодого эхайна-секретаря, позволившего себе легкий и неуместный в зале суда смешок.

— И все же правосудие в моем лице находится в затруднении, — изрек он.

— В чем же причина? — недовольно спросил Кратов. — Я невнятно изложил суть дела?

— И это тоже, — рыкнул Дзатлэг. — Я способен отдать дань уважения вашей отваге. Но вам следовало бы избрать для предъявления столь серьезной претензии более высокую инстанцию…

— Я не могу ждать, — сказал Кратов. — Я могу просто не добраться до Гверна, где, конечно же, более подходящее место для тяжбы двух галактических цивилизаций, нежели этот во всех иных отношениях достойный населенный пункт. Но я полагал, что принять и зарегистрировать иск в Верховном суде Юкзаана можете и вы.

— Я всего лишь поселковый судья, — покачал головой Дзатлэг.

— А разве бывает поселковое правосудие? — усомнился Кратов.

— В окрестностях Амулваэлха стоит эскадрон бронемехов т'гарда Лихлэбра, — сказал Дзатлэг, — Если ко мне применят силу — что мне останется, как не подчиниться ей?

— Кто же отважится применить силу к столь уважаемому лицу?!

Вместо ответа судья Дзатлэг глазами указал на дверь.

— Мне что — убираться отсюда ни с чем?! — вспыхнул Кратов.

— Это вполне возможно, — уклончиво произнес судья. — Уж как получится…

Тихий шелест голосов, что не смолкал ни на мгновение, вдруг разом оборвался, словно кто-то воспользовался невидимым регулятором громкости, и в здании суда установилось абсолютное молчание. Утопая в ауре всеобщего неодобрения, Кратов обернулся.

На пороге стояли двое гигантских эхайнов в полевых комбинезонах бронетехников. В руках у каждого был разрядник, на рожах соблюдалось одинаково зверское выражение, а желтые зенки уставлены были на Кратова.

8

— Эй, ты! — проскрежетал тот, что был чуть впереди, и состоял, как видно, в чине «дзиарда», то есть — был за старшего. — Поди-ка сюда!

— Сейчас, — ответил Кратов. — Прямо-таки побегу запинаясь и приплясывая.

Люто ощерившись, эхайны двинулись на него. Этаких два ходячих «хоррога»…

— Прекратить! — дребезжащим от возмущения голосом возгласил судья Дзатлэг.

— Виноваты, ваша честь, — равнодушно проронил дзиард. — Прощения просим… У нас есть приказ — взять этого этлаука, где бы он ни хоронился.

— Не сметь бесчинствовать в помещении суда! — выкрикнул судья, в ожесточении хватив кристаллом Справедливости о наковальню Традиций.

На это движение, очевидно, ушли все силы. Дзатлэг грузно осел в своем кресле и прикрыл лицо рукавом, словно не желая видеть творящееся безобразие.

— Руки, руки покажи, скотина! — прорычал второй эхайн, вскидывая оружие.

Кратов с готовностью развел пустые ладони.

И, увернувшись от нацеленного в лоб раструба энергоразрядника, подсек бронетехника под обе ноги. Тот, не ожидавший сколько-нибудь серьезного сопротивления и потому застигнутый врасплох, рухнул со страшным грохотом, грянувшись об узорчатый пол всеми своими жестянками, панцирными пластинами и затылком в черном шлеме. Энергоразрядник, впрочем, остался в руках у Кратова, который без секунды промедления въехал прикладом оружия дзиарду в челюсть. Челюсть была могучая, далеко выпяченная, не промахнешься.

Как он и хотел сделать сразу по прибытии на Юкзаан!

Кратов огляделся. Поле боя осталось за силами Федерации. Не устояв перед соблазном, он испустил боевой клич древних ирокезов.

Посетители суда, все еще сохраняя полное молчание, которое нарушали хлюпаньем расквашенных носов поверженные бронетехники, смотрели на него с искренним любопытством, и аура, что исходила от них, была самой что ни на есть благожелательной и даже одобрительной.

— Драд-дегнид, — произнес, мотая башкой в сползшем на лицо шлеме, дзиард. — Клянусь, я такое раньше только по ящику видел… в этом, как бишь его, в «Векхеше»…

Второй эхайн мычал разбитыми губами что-то чрезвычайно скверное, тщетно пытаясь сесть.

— Вы можете идти? — спросил Кратов.

— Ну, не сразу… — осторожно сказал дзиард.

— Отведете меня к т'гарду Лихлэбру.

— Драд-дегнид! — снова выругался дзиард. — Да с готовностью! Мы же затем и пришли, нежить ты космическая!

Кратов обернулся к ледяному монументу оскорбленного правосудия, судье Дзатлэгу.

— Извините за это неподобство, ваша честь, — сказал он. — Так как же складываются наши дела?

— Ваш иск принят, — величественно произнес судья, вознося кристалл Справедливости над головой. — Он зарегистрирован в Верховном суде Юкзаана, так что никакие противоправные силы не в состоянии его отозвать.

9

Они шли между тесно стоящих и едва ли не задевающих друг дружку бортами бронемехов, чьи грязно-желтые в свежих следах копоти купола с грозно выпяченными раструбами лазеров и нацеленными в зенит ракетными капсулами, подпираемые массивными ногами-колоннами, нависали над ними, как творения рук спятившего архитектора. Или как головы дивовидных допотопных монстров, в чье стадо они имели неосторожность забрести.

Кратову не раз доводилось наблюдать внеземную военную технику на расстоянии протянутой руки. И всегда при этом он испытывал смешанное чувство восторга и неловкости.

Восторг, должно быть, происходил из детства, от обычных мальчишеских игр в «войнушку», когда толпа чумазых сорвиголов, воспламененная каким — нибудь старинным кино или последними новостями из Галактики, вдруг проникалась милитаристским энтузиазмом и, в меру своего понимания, разыгрывала в лицах только что увиденное. Монгольские просторы содрогались от атаки конницы Чапая на боевые порядки Аттилы. Взбунтовавшиеся рабы Спартака смыкались с пугачевским сбродом и лавиной катились на штурм Рейхстага. Панцирной драконнице квэррагского маршала Шароба удалось-таки взять штурмом абхугскую крепость Аннирнеах (о чем в реальности он мог только мечтать вплоть до отставки по дряхлости и немощи посредством почетного заклания рукой генералиссимуса Чозура). И даже внезапное появление черного лорда Вейдера в стане осажденных не пошло им на пользу.

Что же до неловкости, то она пришла с годами, когда стало понятно, каким напряжением лучших умов и силами лучших рабочих рук, какими затратами невосстановимых ресурсов и энергии, каким голодом и лишениями, — какой чудовищной ценой, совершенно несоизмеримой с трезвыми соображеннями о реальной пользе и целесообразности, давались каждой цивилизации эти сверкающие чистым металлом, изрыгающие адское пламя, развевающие радужными деструктивными полями, неистребимые и неукротимые игрушки! (В далеком своем детстве он мог лишь мечтать о таких. В ту пору роль боевых слонов Ганнибала, танков Гудериана и драконов Шароба, в дополнение к своему естественному предназначению, выполняли приземистые монгольские лошадки. А уж самым грозным боевым средством — где-то на уровне полифункционального двенадцатиметрового робота «Прокруст» или трехглавого дракона-мутанта класса «кшерпиорд» — считался пожилой верблюд Камелбат. За буханкой хлеба, вымоченного в соленой воде, он готов был плестись, не разбирая дороги, хоть в тартарары, и никакие стены самой неприступной крепости, в полтора подростковых роста, из тростника пополам с колючкой, не могли его остановить.)

Вот и сейчас Кратов брел, досадливо морщась, чувствуя себя недужным верблюдом пенсионного возраста, которому, к тому же, впереди ничто не сулило желанную награду в размере полутора фунтов соленого хлеба. Брел мимо побитых снарядами и опаленных огнем боевых машин, сопровождаемый неприязненными взглядами усталых, еще не залечивших свежие шрамы и ожоги вояк в грязных доспехах. «Экскаваторы, стало быть? — думал он с нарастающим раздражением. — Самоходные повозки общего пользования? Огромный, видать, конвейер денно и нощно трудился, чтобы выпустить на свет божий эту вот липовую повозку, чудо инженерной мысли… а теперь она валяется на боку, дура дурой, задрав кверху единственную целую страусиную лапу, в то время, как другая лапа залпом из какого-нибудь не менее липового сельскохозяйственного, допустим, комбайна превращена в металлический жом и ремонту никак не подлежит, а из-под кожуха сочится очень уж густой и едучий дым… как означенная повозка до расположения эскадрона дотащилась, можно только гадать, но, как видно, все же дотащилась — и тут же пала. А уж сколько не добрели и так и остались коптить небо на поле брани, это мы своими глазами-видели. Так что векхешу поганому под хвост всю вашу умелую работу, весь ваш ударный труд на благо Эхайнора за текущий три тысячи сто десятый от Великого Самопознания год…»

Кьеллом Лгоумаа, третий т'гард Лихлэбр стоял на пороге одноэтажного здания, неровно и наспех сложенного из серой пемзы, и с аристократическим презрением взирал на приближающуюся процессию. Презрение как родовой признак было единственное, что осталось в его облике от щеголя, несколько дней назад ступившего на мокрые плиты космодрома после авантюрного рейда на Эльдорадо. Черные бархатные брюки были густо побиты пылью и изрядно пообтрепались. Кремовый мундир был небрежно расстегнут на мощной груди, затянутой в тонкое черное трико, а позолота с генеалогического древа местами осыпалась. Аксельбанты неряшливо свисали едва ли не до колен, а пояс со множеством петелек и крючочков был почти распущен. Забавное пенсне сидело на хрящеватом носу немного криво. И лишь тросточка не изменилась и по-прежнему выглядела в лапе т'гарда неуместной игрушкой.

— Дзиард! — наконец разомкнул он челюсти-жернова. — Что за бардак я вижу? Кто кого конвоирует?!

— Виноват, т'гард, — буркнул дзиард. — Не мог знать, что при задержании столкнусь с сопротивлением. Не предупрежден был. В результате лишился личного оружия и, как изволите видеть, схлопотал по роже…

Второй эхайн молча смотрел в сторону.

— Животное, — сказал Лихлэбр. — Плод греха векхеша и к'биозапгумы. Пшли оба с глаз моих!

— Куда прикажете? — хмуро осведомился дзиард.

— Под арест до разбирательства, куда же еще…

— Но… вооруженный этлаук… как же вы…

— Чтобы я опасался этлаука? — изумился Лихлэбр. — Даже с оружием в лапах?!

Попереминавшпсь с ноги на ногу, бронетехники смущенно отсалютовали и побрели куда-то между куполами «рэйлгагов» и «хоррогов».

Кратов как бы ненароком приподнял один из своих разрядников.

За спиной т'гарда тотчас же выросли трое эхайнов в комбинезонах без знаков различий, с головы до ног обвешанные самым разнообразным оружием, среди которых угадывались и «шершни», и «двойные жала», и чертова прорва смертоносных игрушек неясного предназначения. Ближайший из «рэйлгагов» шевельнул башенкой, из которой торчало тупое рыло боевого лазера.

— Яннарр Кратов, — сказал Лихлэбр на интерлинге. — Вы не дошли до Гверна, как ни грозились.

— Я должен был завернуть в местный суд, — сказал тот.

Эхайн прищурил желтые глазищи:

— Неужто добрались-таки до Рыцарского Устава?

— Добрался. И, надеюсь, ваши судебные жернова уже провернулись… на несколько градусов.

— Что ж, вполне быть может, что кому-то из ветхих пердунов в Круге Старейшин ваша слезница доставит искреннее наслаждение, — усмехнулся Лихлэбр. — Какое-то время уйдет на обсуждение того, вправе ли этлаук обращаться в органы эхайнского правосудия. Затем будет проведен основательный поиск прецедентов, и наверняка будут таковые найдены, причем с трактовками как «за», так и «против»… Все это теперь не имеет значения. Когда я возьму Гверн, на планете воцарится Рыцарский Устав. Тот самый, к которому вы апеллировали и который не только предусматривает исключительную ответственность высших военачальников за их действия, но и отменяет все иные законы на время войны.

— Вам никогда не взять Гверн, — сказал Кратов. — Даже если вам помогут чужие Руки…

— Даже если мне помогут этлауки и цмортенги? — притворно удивился Лихлэбр.

— Что?!

— Вы все сделали правильно, яннарр Кратов, — оскалил клыки эхайн. — Я не мог бы лучше направлять вас, даже будучи рядом и постоянно нашептывая на ухо каждый следующий шаг.

Кратов, нахмурившись, прислушивался к его словам.

— Мне нужна была только Озма, — продолжал Лихлэбр. — Но мне повезло, и я прихватил еще и Галактического Консула. Две тяжелых фигуры вместо одной пешки… Я сам хотел подсунуть вас Нишортунну, но этот труд взял на себя идиот Кэкбур. Пока я ломал голову, как правдоподобно известить Федерацию о вашем месте пребывания, вы использовали свое право на исполняемые требования, да так, что у меня перестала болеть голова сразу о двух вещах: о блокаде Эхлиамара и доступе к персоне Справедливого и Беспорочного. Вы опрометчиво потребовали, чтобы Федерации было сообщено, будто вы находитесь на Эхлиамаре, и эта телка Эограпп со свойственным ей мрачным юмором выполнила ваше требование буквально. В результате флот Федерации встал на орбиту Эхлиамара, а Нишортунна эвакуировали оттуда последним рейсом… на Юказаан, вотчину Лихлэбров, где до сих пор при имени моего деда, первого т'гарда, кто вытягивается в струнку, а кто и делает в штаны… Согласитесь, только ленивый и глупый откажется в этом случае посягнуть на регалии гекхайана.

— Зачем вам эти регалии, т'гард? — спросил Кратов. — Я голову ставлю на кон, что еще пару лет назад вы и не помышляли об измене!

— Я никогда не изменял Эхайнору, — возразил Лихлэбр. — Война против этлауков и всех этих читрунов — мой священный долг. И сознавать, что кучка правителей-ренегатов прилагает немалые усилия, дабы преступить древние присяги и выйти из войны, для меня всегда было невыносимо.

— И однажды вы нашли поддержку у других гекхайанов, — покачал головой Кратов. — Я даже рискну угадать: это кто-то из мелкоты, например — Лиловая Рука…

По вскинутым бровям эхайна он понял, что попал в цель. Хотя до последнего момента на языке у него вертелось слово «Желтая»!

— Я даже объясню вам, какую цель преследовал Гхакнэшк, — развил он успех. — Коротким и хилым Рукам не нужен сильный Эхлиамар. Он для них — словно кость в горле, словно изгородь из колючей проволоки на пути. Ведь среди пяти гексиамов — двое Светлых Эхайнов, и ни одного Лилового! Смута же в Светлой Руке, вне зависимости от ее исхода, сыграет в пользу Лиловых сразу с двух концов: подорвет доверие к Эхлиамару со стороны Георапренлукша и ослабит сам Эхлиамар изнутри, автоматически низведя его до уровня аутсайдеров.

— В ваших рассуждениях есть определенная варварская логика, — согласился Лихлэбр. — Хотя, потрудитесь признать, что вы как ничего не понимали, так и сейчас не понимаете в наших реалиях.

— Ну, сейчас я сильно продвинулся на пути к истине…

— Так вот: если и были у Гхакнэшка какие-то виды на место в Георапренлукше, то ему придется поумерить свое рвение. После падения дома Нишортуннов наша нация станет еще сильнее. Мы порвем с упадочническими идеями сепаратизма и выйдем из этих испытаний обновленными.

— Будет вам, — отмахнулся Кратов. — Приберегите этот экзальтированный бред для патриотично озабоченных дебилов. Мы же с вами прекрасно разговариваем как два специалиста по интригам… Какое же место в вашем плане уготовано было Федерации?

— Было — и продолжает быть, — поправил его Лнхлэбр. — Потому что ничего еще не закончилось. Вы, словно бумеранг, поблуждав некоторое время в пространстве, воротились в мои руки. Разумеется, Озма для меня важнее. Пока она моя заложница, я могу диктовать свою волю и Нишортунну, и Федерации. И если первый не рискнет обрушить на мою панцирную бригаду удар своих ракетных бомбардировщиков, то вторая поможет мне справиться с первым.

— Откуда такая уверенность… насчет гекхайана?

— Он уже давно раб Озмы. — Лицо т'гарда дернулось. — Я — нет.

— Но у вас и нет Озмы, — раздельно проговорил Кратов.

— Она будет у меня, — эхайн без труда уловил скрытым подтекст. — За ней уже послали. Вы полагаете, моим бойцам будет трудно выяснить, у кого в доме объявились нежданные гости?! Вам сразу не следовало останавливаться на ночлег. Ведь вы шли в Гверн! — сказал Лихлэбр с иронией. — Зачем же вы решили свернуть с прямого пути?

Охранники с самыми пасмурными рожами напряженно вслушивались в незнакомую речь, стараясь уловить напряженные нотки. И напрасно: могло показаться, будто два старых приятеля мирно беседуют на отвлеченные темы.

— Лично вы, яннарр Кратов, мне уже не столь отвратительны, как это было в первую нашу встречу, — заметил т'гард. — Как воин-эхайн я оценил тяжесть вашей руки, а как политик уважаю ваши попытки достичь намеченной цели мирными средствами. Но должен вас предупредить: вы не играете заметной роли в моих планах. Вы даже не нужны мне живым. В конце концов, я всегда могу убедить Федерацию, что вы погибли в той памятной стычке между моим Двенадцатым эскадроном и танковой ротой Нишортунна, причем от ракетного залпа со стороны последних.

— Но местный гекхайэдд, судья и целая толпа эхайнов могут поведать кое-что иное…

— Идет война, яннарр. Кто вспомнит о небольшом поселке, по которому прошлись ходулями и ракетами неизвестно даже чьи боевые части?!

— Благодарю за откровенность, т'гард, — поклонился Кратов. — Увы, не могу ответить той же любезностью. Чем лучше я вас узнаю, тем больше ненавижу. Неприятное чувство для ксенолога, но тут уж ничего не поделать… Наверное, все началось с Пляжа Лемуров на Эльдорадо. Вам не следовало убивать парней из охраны Озмы. Отвратительно, когда людей принимают за фигурки в своей игре и не задумываясь сметают с игровой доски. Я даже их не знал, но не могу смириться с тем, что их уже нет. Лишь потому нет, что вы смахнули их со своей игровой доски.

— Я и не льстил себе надеждой на вашу приязнь, — развел руками Лихлэбр. — У вас есть еще что-нибудь существенное, чтобы сказать мне напоследок?

— За неимением бумаги в последнее время я привык размышлять вслух. Так что позвольте мне подвести итоги нашему знакомству.

— Выслушаю с любопытством.

— Итак, вы твердо намерены узурпировать власть в Светлой Руке, силой отобрав титул гекхайана у Иишортунна.

— Верно, яннарр Кратов.

— Не имея значительных сил, дабы впрямую бросить вызов вооруженным силам правящего дома, вы решили разыграть многоходовую интригу. Вам нужно было блокировать основные воинские части Нишортунна на Эхлиамаре и уничтожить его, имея в распоряжении лишь одну панцирную бригаду и еще какие-то разрозненные боевые порядки. Здесь вам действительно очень помог этот загадочный флот Федерации, о существовании которого даже я не подозревал до последнего момента.

— Постараюсь вам верить…

— Используя Озму и меня как заложников, вы намерены потребовать от Федерации невмешательства, а в случае неудачи — и военной поддержки.

— Все так.

— Да нет, все не так, т'гард.

— Отчего же? — нахмурился Лихлэбр.

— Для начала сообщу, что мы принципиально не поддерживаем мятежников. Внутренние распри — не наше дело. Мы всегда разговариваем с официальной властью. Вы можете сражаться за правое дело или быть оголтелым террористом, мы можем даже сочувствовать вам и разделять ваши убеждения — хотя к вам это, безусловно, не относится! Но пока вы противостоите власти как мятежник — вы для нас не существуете. И даже курьезно говорить о вооруженной поддержке. А уж если вы одержите верх — ну, тогда мы к вашим услугам.

— Политика трупоедов…

— Есть дела внутренние и есть дела внешние. Мы давно уже научились отделять котлеты от мух. А вы? Эта ваша блошиная возня на крохотном клочке суши, которую вы называете военными действиями… Неужели вы серьезно собирались требовать от Федерации, от Галактического Братства участия в этом балагане?!

Лихлэбр, грозно сопя, не отвечал.

— Эти ваши механические динозавры, — Кратов обвел рукой теснившиеся вокруг громады бронемехов. — Эти ваши боевые лазеры… какие-то смехотворные энергоразрядникн… «шершни»… С этим дерьмом вы собирались противостоять Галактике? Драд-двегорш, да это нам на один зуб! Если дойдет до дела — вас сомнут и не заметят. Как только станет ясно, что Озма не на Эхлиамаре, а на Юкзаане, ее мгновенно освободят. Мгновенно! Сию же секунду! И никто не примет в расчет ваши замечательные прожекты и самонадеянные претензии на престол. Быть может, мы стоим здесь и болтаем о пустяках, а все уже началось…

Лицо т'гарда не дрогнуло, но эмо-фон выдавал его с головой.

— Что с вами? — напористо спросил Кратов. — Есть нечто, о чем я не знаю? Все уже и впрямь началось, а?

— И тем не менее, вы у меня в руках, — прошипел Лихлэор. — Не знаю, как насчет Озмы, но вас никто не успеет освободить…

— Неприятное положение, правда? — недобро засмеялся Кратов. — Ничего, сейчас я попытаюсь его исправить.

10

Он сделал несколько быстрых шагов назад и оказался один на свободном пятачке между бронемехами.

— Чем не рыночная площадь? — спросил он, переходя на эхойлан. — Как вы полагаете, т'гард? Конечно, нет положенных трех тысяч квадратных шагов, но ведь машины могут немного сдать назад, не так ли?

— Он сошел с ума, — брезгливо проронил Лихлэбр. — И то — поганый этлаук в стане эхайнов. Убрать его!

Охранники ходячими монументами двинулись вперед. Кратов попятился.

— Я, Константин Кратов, временный гражданин города Тритоя, что на планете Эльдорадо, — завопил он во все горло, — напоминаю тебе, гнусный мятежник, что ты был вызван мной на Суд справедливости и силы! Три дня истекли, то ты, вместо того, чтобы явиться, трусливо сбежал. И, укрывшись за броней своих танков, предпочел разрешить наш спор мятежом против законного властителя!

— Прекратите балаган, яннарр Кратов! — крикнул Лихлэбр на интерлинге. — Я просто убью вас. Я пошевелю пальцем…

— Вы не можете просто убить меня, как бы ни желали! — возразил Кратов на «эхойлане». — Потому что даже я, этлаук, нахожусь под защитой Статута справедливости, а вы подло и клятвопреступно его попираете!

С лязгом распахнулись люки. Эхайны выглядывали наружу, некоторые спрыгивали на землю, чтобы поспеть в первые ряды зрителей. Закопченные грубые физиономии с блестящими от любопытства янтарными глазами…

Т'гард зарычал.

— Я готов! — рявкнул он. — Прямо здесь, прямо сейчас! Кратов посмотрел на «Горний гнев», все еще болтавшийся в его руке. И отшвырнул его в сторону.

— Мне не нужно этих побрякушек, чтобы доказать свою правоту! — крикнул он. — Я могу убить тебя голыми руками. А ты, вельможный засранец, способен на такую доблесть?

Один из «рэйлгагов», украшенный тем же родовым символом, что был вышит на рукаве т'гардского мундира, с готовностью прянул навстречу хозяину.

— Я раздавлю тебя, как слизняка! — прогремел Лихлэбр. — Статут справедливости на моей стороне!

Кратов залился самым отвратительным смехом, на какой только был способен.

— Ваш т'гард — трус! — выкрикнул он в толпу. — Он боится меня, маленького этлаука. Он боится остаться со мной один на один. Вы слышите, эхайны? Вами командует трусливый говнюк!

Сразу два бронемеха проворно сдвинулись вперед, преградив дорогу венценосной машине.

— Т'гард, — сипло сказал сидевший на броне эхайн. — Вы и впрямь уступите этлауку в доблести?

— Хха! — гаркнул Лихлэбр и плюнул себе под ноги. — Хха! — И он отшвырнул свою трость. — Я разорву его пополам, а потом каждую половину — еще пополам. — Он содрал с себя мундир и не глядя метнул прочь — один из телохранителей ловко подхватил его на лету. — И сожру его сердце!

— Хочешь сожрать мое сердце? — Кратов снова обидно захохотал. — Ты подавишься одними словами о моем сердце, стервятник!

Интерлюдия. Земля

На лужайке, небрежно облокотившись о лоснящийся бок Рыбы-Кита, Спирин втолковывал сидевшему перед ним на травке Торренту:

— Сообщения такого рода принципиально не могут быть нечитаемыми! Какой смысл отправлять письмо, которое никто не сможет прочесть? Давайте договоримся, что никому не станем отказывать в здравом смысле!

— Даже среди людей в понятие здравого смысла зачастую вкладывается разное содержание, — иронически ухмыляясь, возразил Торрент. Перед ним стоял портативный мемоселектор с мигающим экраном, по которому весело скакали загадочные фигурки. — Иногда самое фантастическое. Вам не доводилось рассуждать о здравом смысле с шизофрениками?

— Да вот только что, — съязвил Спирин. — Если мы хотя бы на миг допустим, что имеем дело с существами, безумными или даже ограниченно дееспособными по нашим меркам, тогда уж точно — все наши последние дела, слова и намерения лишены упомянутого здравого смысла…

— Почему существами? — пожал плечами Торрент. — Вы их видели? Щупали? Обоняли? Может быть, мы столкнулись с неким упорядоченным процессом, который всего лишь развивается по неведомым нам законам природы и вызывает экзометральные возмущения, которые мы в силу органически присущей нам узости восприятия интерпретируем как попытку контакта? Да может, и процесса никакого нет, а есть случайное стечение обстоятельств, отягощенное параноидальным бредом. Массовый психоз. Истории известны примеры таких психозов. «Летающие тарелки». Второе пришествие…

— Этак вы договоритесь до того, что и «длинного сообщения» никакого нет! — взъярился Спирин.

— А что же, и договорюсь, — хладнокровно подтвердил Торрент.

— Но информационная перегрузка ментальных структур ертауловского мозга подтверждена авторитетным специалистом, которому, кажется, даже вы со своим подростковым нигилизмом склонны доверять!

— Осталось только установить то же самое для Кратова и Зоравицы. И хорошо бы эксгумировать Пазура. А заодно и как-то разобраться с теми двумя тахамауками. И вы меня убедите.

— Послушайте, Уго, — промолвил Спирин с недобрым любопытством. — Для вас есть хоть что-нибудь святое?

— Есть, — не поднимая головы, ответил тот. — Например, святая истина. Еще, пожалуй, святая дева Мария. Предмет же нашей дискуссии в число святынь, поверьте, никак не входит — ни по одному параметру.

— Да я не о предмете. Я об уважении к усопшим. Если угодно — о душе… — Спирин досадливо отвернулся и увидел бредущего к ним Кратова.

продекламировал он с воодушевлением.

— Спасибо, — усмехнулся Кратов, невольно вспомнив обиженный голосок Марси.

— По вашему примеру, я увлекся японской поэзией, — горделиво сообщил Спирин. — И прекрасно вас понимаю. Всем нам недостает любовного созерцания. Все мы испытываем дефицит душевной гармонии. Вот сейчас мы как раз с доктором Торрентом полемизируем о душе…

— Не о душе, — безжалостно сказал юнец. — О покойниках, которых хорошо бы потревожить. И о том, что напрасно мы весь этот огород городим. Что с вами, доктор Кратов? На вас лица нет.

— Кажется, я его потерял, — промолвил тот.

— Вами всерьез занялись земные женщины, — горестно кивая, посочувствовал Спирин.

— А, понимаю, — захихикал Торрент. — То еще приключеньице…

— Вам-то откуда знать? — поразился Спирин. — Что вы-то можете понимать, сопляк этакий?!

Кратов молча отодвинул его и шлепнул Кита по боку. Приглашающе вскрылся люк, затянутый полупрозрачной белесой пленкой, кабина озарилась изнутри мягким желтоватым свечением. Тяжко вздыхая, с трудом, как старик, Кратов протиснулся в китовье чрево. Воронка люка за ним сомкнулась и пропала, словно ничего и не было.

— Потрясающе! — с восторгом выдохнул Спирин.

— Эту проблему я тоже изучал, — спокойно пояснил Торрент. — Я имею в виду — женщин. Естественно, у меня нет того практического опыта общения с ними, как у доктора Кратова или, допустим, у вас. Так что я теоретизировал… Как всякий психотоп, земной социум имеет свои специфические особенности. Гипертрофированная сексуальная преференциальность женщин…

— Заткнитесь, Уго, — попросил Спирин.

— Я-то заткнусь, — незлобиво откликнулся тот. — Но проблема-то останется!

«Одно слово… и не слово даже, а лишь мысленно высказанное желание… и меня здесь не будет. И я на Сфазисе. Вот Энграф удивится-то! Хотел бы я посмотреть на его вытянутую сверх обыкновенного физиономию… И даже непременную колкость взамен простого приветствия, я готов снести безропотно и, может быть, даже безответно.

Только бы снова оказаться там, а не здесь!

Я устал. Этот бег с препятствиями порядком меня вымогал, И прочие милые прелести земного бытия, вроде новых друзей и возлюбленных, не могут его скрасить. А чаще они могут выступать как новые препятствия… Я не только устал, но и запутался. Всю жизнь я стремился к простоте и прямизне. И в меру сил устраивал свою судьбу в этих спрямленных границах. На Земле это никогда не получалось. Не вышло и сейчас. Для развязывания гордиевых узлов особенно хорош обоюдоострый меч…

И отсидеться в китовьем чреве не удастся. Тоже мне, Йона недоделанный! А ведь еще совсем недавно, восседая на этом же самом месте, я был полон решимости и отваги встретить лицом к лицу все новые испытания, что выпадут на мою долю. Господи, пока я метался по Галактике, шарашился из огня да в полымя, я был примитивен, как амеба! Я следовал элементарным инстинктам и животным позывам. Мной, как новорожденным кутенком, руководили бесхитростные ориентировочные рефлексы! Побольше узнать, побольше ухватить, навести порядок по своему пониманию… и дальше, дальше, дальше! Я думал, что там, в несусветной дали от дома, скрыто что-то важное, для меня пока недосягаемое, но вполне доступное, и осталось только решить две задачи: догнать это, ухватить за хвост или, там, за гриву, взнуздать и оседлать, а потом — понять, наконец, в чем важность его для меня и смысл… Я думал, что это — главное. Хотя спокон веку все мудрецы талдычат без роздыху: главное — неподалеку, совсем рядом, быть может — в тебе самом. За каким же дьяволом меня всю жизнь таскало по этой спиральной карусели, что в просторечии прозывается Галактикой?!

И вот я, со своими банальными амебьими реакциями на внешние раздражители, являюсь на Землю. И не перестаю поражаться, что эти раздражители уж слишком сильно меня раздражают. Можно сказать, бьют и колотят по самым больным и уязвимым местам. И я ни черта не понимаю в происходящем… Не сделав и шагу, я запутался в собственных женщинах, и их запутал, так что любо-дорого! Не удосужился разобраться с собственной матерью: хорошо ли ей, плохо ли, и есть ли у нее плечо, в которое можно при желании уткнуться и выплакаться, потому что мое плечо, как выяснилось, на эту роль мало годится. Ни разу не собрал вместе всех друзей, не поговорил с ними по душам, не выпил с ними хорошего вина… Грант — удивительное исключение, и он был лишь один из нескольких десятков тех, кого я числю в близких друзьях, и кто вне всякого сомнения постоянно пребывает на этой ужасной, словно нарочно выдуманной для того, чтобы сбить с толку и загнать в тупик бедного звездохода, планете… а вот Татор так и вовсе вынужден был явиться в мой дом своими ногами и предложить руку помощи… а тот же Аксютин, поди, и знать не знает, что я вот уже несколько месяцев болтаюсь неподалеку, а тот же Митяй Лавриненков, с которым мы гоняли по степи верхом на полудиких монгольских лошадках, падали и обдирались в кровь о сухую колючку… а тот же Хатанбаатар, которого мы в насмешку звали „хулгана“ за его росточек и черные бегающие глазенки-бусины, и мама все удивлялась, почему это такой славный паренек — и вдруг „хулиган“! — а прозвище на местном наречии означало всего-навсего „мышка“, и когда мы с ним встретились лет восемь-десять назад, он все еще был шустрый черный мышонок, и жена у него была такая же веселая и юркая мышка, а мышат у них уже было, не соврать бы, четверо… и уж вовсе не стоит вспоминать о девчонках, теперь уже взрослых сорокалетних женщинах, о той же нескладной и шалопутной „страшной девушке“ Еве-Лилит, о той же Инге с ее бешеным темпераментом и неистребимым, чистым познавательным интересом к мужикам… ей-богу, не стоит, чтобы не запутать все на свете еще сильнее (а эти милые дамы ничего так не любят и ничего не умеют лучше, нежели создавать вокруг себя хаос, бедлам и дом Эшеров)…

Обидно и отвратительно это сознавать, но наглый сопляк Уго Торрент снова оказался прав. Мы возвращаемся со звезд в родные дома и не находим старых стен. Мы пытаемся решить дифференциальные уравнения взрослого земного бытия при помощи четырех арифметических действий, которым научились в детстве. И не хотим признаться, что звезды ничему новому нас не научили. Конечно, и таким способом тоже можно найти решение — но это будет очень долгий, мучительный и, самое мерзкое, нудный процесс… И мы начинаем искать виноватых. И мы не можем привыкнуть. И мы закатываем истерики, глушим тоску и одиночество алкоголем и наркотиком, грубо и безыскусно рвем тонкую нить, что соединяет реальность и потусторонность. И мы спасаемся бегством назад в Галактику… где все просто и ясно, как мы и любим. И мы в самом деле становимся другими.

Вот я сижу в китовьем брюхе и молю небеса, чтобы к моему возвращению во внешний мир все сложности и запутанности рассосались сами собой и ко всеобщему удовольствию. Чтобы меня встретили с распростертыми объятиями и просветленными лицами любимая мама, любимая женщина и лучший друг. Чтобы куда-нибудь сгинули эти болтуны Спирин и Торрент с их веселыми и страшными побасенками про „длинное сообщение“, про ЭМ-зверей и иную прочую дребедень, которой нет места в нормальной человеческой жизни. Чтобы никуда не нужно было лететь очертя голову. А если уж лететь, то чтобы никто не смотрел тебе вслед с разочарованием и укоризной.

Но этого не будет.

И я могу сколько угодно здесь прятаться, но ничего снаружи не изменится без моего вмешательства, без моего слова и дела. Так и будет разыгрываться сумбурная и бессвязная пьеска в стилистике чеховского „Платонова“: каждый говорит о своем и не слушает собеседника, а потом все хором удивляются тому, что висящее на стене ружье вдруг начинает в истерике и отчаянии палить очередями!

Так что сейчас я выйду на белый свет (как античный бог из античной же машины, любимый мой образ в классической трагедии) и начну раздавать всем сестрам по серьгам. И сам получать по делам своим… по возможности кротко и незлобиво. И будь что будет.

Вряд ли это окажется страшнее, чем болота Пангелоса, жующие туннели Хомбо или налет взбесившихся пантавров на Галактический маяк. Вряд ли даже это окажется так же смертельно опасно, как генетическая чума на Сарагонде, огненный смерч на Магме-10 или танковая атака на Гверн.

А значит, я все это переживу. И, яко феникс какой, выйду из этого пламени обновленным.

Все-таки жизнь, что бы о ней ни сочиняли, в сущности, простая штука. И состоит она из таких простых вещей, как глупости, нелепицы и потери. Подвиги и трагедии в ней — большая редкость.

О! Это надо запомнить».

— Кит, я хочу выйти. «Сейчас. Только…»

— Что — «только»?

«Ты уверен, что вправду хочешь этого?»

— Нисколько не уверен. И даже точно знаю, что не хочу. Ты это чувствуешь?

«Да. Чувствую. И лучше тебя знаю, чего бы ты хотел на самом деле».

— Любопытно…

«Ты хочешь положить ладони на пульт и отдать мне приказ. Тот приказ, которого я дожидаюсь уже целую вечность».

— Ты устал от Земли… тоже?

«Да. Устал. Хочу туда, где простор и звезды».

— Но, кажется, совсем недавно я выгуливал тебя к Лунному Ткачу!

«Вот именно — выгуливал! Я хочу там жить. Я давно не купался в холоде ночи и жаре солнц, не покачивался на волнах гравитации. Мне страшно, что скоро я разучусь летать. Это — не мой мир. Я не умею жить в нем. Я здесь, словно в темной и душной клетке».

— Откуда ты знаешь, каково жить в клетке?!

«Не знаю. И не хочу знать. Знаю только, что это плохо и скучно. Это твои мысли, я лишь повторяю их. Это тебе плохо и скучно. И ты тоже хочешь сорваться с места и одним скачком очутиться за несколько световых лет отсюда».

— Увы, это правда…

«Чего же мы медлим? Только скажи одно слово, только подумай, шевельни пальцем, и»

— Нет. Нет, Китенок мой милый…

Кратову почудился вздох разочарования. Разумеется, это была иллюзия, слабое эхо биотехновых печальных мыслей.

Люк открылся.

«Никогда бы не подумал, что бес-искуситель окажется таким уютным и любящим… изнутри!» — усмехнулся Кратов, спрыгивая на траву.