Блудные братья

1

Погас свет, и возбужденное гудение амфитеатра стало стремительно затихать, словно и его кто-то выключил одним движением руки… По мере того, как умирал шум, нарастало всеобщее напряжение. Десятки тысяч людей молча сидели и стояли в полной темноте, наэлектризованные всеобщим ожиданием чуда. Кратов плечом ощущал нервическую дрожь невидимого соседа и с некоторым неудовольствием обнаружил, что и сам взбудоражен сверх всякой меры. Так прошла минута — а почудилось, что целая ночь. На огромной сцене, завешенной слабо подсвеченными крыльями голограмм, ничего не происходило. На другом конце амфитеатра кто-то, не сдержавшись, кашлянул — толпа вздрогнула. Еще кто-то почти истерически хихикнул. И, словно поняв, что дальше ждать нельзя, дальше начнутся смерти от разрыва сердца, в глубине сцены оглушающе громко и размеренно грянул гигантский барабан.

Кратов с трудом расцепил сведенные судорогами кулаки и смахнул заливавший глаза пот. Он прислушался к себе: сердце билось в такт барабану, ноги против воли притопывали в общем ритме. Это походило на колдовство… Сцена понемногу наливалась ослепительным алым сиянием, которое в местах, где крылья соприкасались, светлело до нежно-розового. В барабанный бой вплеталась неуловимая мелодия незнакомого инструмента, придавая этому инфернальному, бездушному грохоту живую окраску. Казалось, что это даже никакой не инструмент, а голос мифического существа, которое мучительно пытается произнести не приспособленными для этого губами человеческие слова, и с каждым мигом все ближе и ближе к цели. Это было невероятно, однако же Кратов отчетливо различил — барабан повторял одно и то же: «Оз-ма… Оз-ма…» Сосед справа, будто загипнотизированный, откликнулся шепотом: «Оз-ма… Оз-ма…» Сосед слева молчал, но в его тяжелом дыхании тоже слышалось: «Оз-ма… Оз-ма…»

Сопротивляться было невозможно. Да и не имело большого смысла. Кратов сдался. «Оз-ма…» — прошептали его губы.

Хотя это казалось невообразимым, барабан колотил все громче и громче. Во всем мире не оставалось больше ничего, ни вещества, ни энергии, одно лишь слово, которое было вначале: «Оз-ма… Оз-ма…»

И вдруг стальной, нечеловеческий голос, перекрывая собой все иные звуки, просто и ясно проронил:

— Озма.

И на амфитеатр, сметая все на пути, пала тишина.

Крылья голографических миражей побледнели и растаяли, стянувшись в крохотную белую фигурку посредине сцены. А затем фантастической отброшенной тенью воспроизвели ее во стократном увеличении.

Озма вскинула руки — сияющий фантом мгновенно повторил ее движение — и запела.

Ее голос моментально заполнил собой все пространство Концерт-холла, став воздухом для тех, кто дышит.

Это было не пение. Не вокал в обычном его значении. Так могла бы звучать душа целого мира, если бы кому-то удалось услышать ее, переложить на ноты и подобрать приличествующее оркестровое обрамление.

Голосу Озмы нельзя было просто внимать — холодно, оценивающе, отстраненно. В нем можно было жить — и не хотелось его покидать.

Пережить такое впервые за без малого сорок лет было слишком сильным потрясением.

Кратов почувствовал, как его взяли за руку, и с облегчением ответил на это прикосновение. По лицу его текли слезы, в носу нестерпимо щипало. Двадцать или тридцать тысяч людей стоя и держась за руки, слушали Озму, свою королеву. И, может быть, впервые, сознавали себя единым целым. Человеческим братством.

«Я люблю тебя, — думал Кратов в щенячьем умилении. — Я за тебя свою жизнь положу. Я люблю всех этих людей, что здесь собрались. Люблю этого дуралея, что отдавил мне руку. И эту хлюпающую носом рыжую нескладеху двумя рядами ниже. И маленькую ледышку Идменк, что прячется от постылого мужа в промозглых закоулках Тритои, тоже люблю — хотя чтобы полюбить ее, не требуется вовсе никаких усилий… И тех, которые сейчас далеко и, быть может, даже не знают обо мне, тоже люблю. И за них мне тоже своей жизни не жаль. Господи, Озма, мне так не хватало тебя все эти годы! Господи, наконец-то! полное! безраздельное! счастье!»

2

— Константин, — зазвучало у него в правом ухе, за которым пристроен был миниатюрный динамик. — Мы его нашли. Желаете посмотреть?

Кратов машинально кивнул. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и понять, о чем идет речь. Потом он сообразил, что его кивок вряд ли будет услышан Носовым и его людьми.

— Да, желаю, — невнятно пробормотал он, адресуя звук в болтавшуюся на шее цепочку, со стороны вполне сошедшую бы за безвкусное украшение.

— Говоря по правде, мы нашли не одного, а по меньшей мере троих, — сказал Носов. — Ближайший к вам стоит у колонны позади вас, сложив руки на груди. Он одет в белые брюки и рубашку навыпуск, черную с широкими красными полосами. — Помолчав, он деликатно осведомился: — Вы в состоянии работать?

Кратов утер слезы, достал носовой плагок и осторожно высморкался.

— Я в порядке, — ответил он.

— Тогда любуйтесь. Пока мы думаем, что нам делать с этой ордой…

Кратов обернулся. Нашел рассеянным взглядом колонну, подпиравшую верхний ярус. Должно быть, обзор оттуда был не ахти какой, потому что народ толпился и радовался зрелищу в некотором отдалении.

Эхайн был там, смутно различимый в густой тени, что изредка прорезалась сполохами прожекторов. Стоял, привалившись плечом к колонне. Даже отсюда было видно, какой он огромный.

Кратов поглядел на сцену. Озма только что закончила петь и отступала в круговерть голографических призраков, а на передний план выдвинулись музыканты ее оркестра, тоже виртуозы фантастические, чтобы продемонстрировать свое искусство. Особенно старался худой лохматый негр-гитарист в бесформенной хламиде ядовито-желтого цвета. То, что он вытворял с инструментом, заслуживало быть увиденным. Кратов всегда был неравнодушен к людям, умевшим делать свое дело лучше других. Ему хотелось бы остаться и досмотреть, разорвет этот парень верещавшую почти человечьим голосом гитару в клочья своими железными пальцами сейчас или домучит до конца представления… Тяжело вздохнув, Кратов попятился. Выбрался из людской гущи на свободный пятачок возле лестницы, что вела на верхний ярус. Теперь эхайн стоял почти рядом. При желании можно было перевеситься через ограждение и потрогать его рукой.

Эхайн глядел на сцену, и лицо его было непроницаемо. Обычное человеческое лицо, разве что с чересчур грубыми чертами, по самым неуловимым признакам выделенное сканером из тысяч и тысяч таких же. Хотя нет, было в нем что-то чуждое… дикое… Как там говорил Понтефракт? «Они к обезьянам гораздо ближе»… Луч света прокатился по задворкам амфитеатра, на секунду выхватив из тьмы гигантскую фигуру целиком — эхайн проворно отшагнул, пытаясь скрыться. Глаза желтые… как у персидского кота… длинные светлые волосы увязаны на затылке в тугую бамбошку, как носят местные спортсмены и бодигарды.

— Ошибки нет? — прошептал Кратов.

— Ошибки — у нас — нет, — ядовито и даже с некоторой обидой в голосе отозвался Носов.

— Что вы намерены делать?

— Пока следить. Выяснить, куда они направятся после концерта. Хотя я на их месте конца не дожидался бы…

Словно услыхав слова Носова, эхайн отклеился от колонны. Медленно опустил руки, сунул большие пальцы за пояс… Озма возвращалась на сцену, звучали вступительные такты, и даже Кратов с его запущенным случом распознал тему — «Cantilena Candida», что как умел играл оркестрик в баре на набережной Тойфельфиш недавним ненастным вечером. Людское море в полном безмолвии встрепенулось, пошло волнами, лица просветлели. Все ждали нового чуда.

А эхайн уходил. Правильнее было бы сказать, уползал в темноту прохода под ярусами, потому что желтые глаза его были неотрывно обращены к сцене, все тело развернуто к первым звукам голоса Озмы, словно антенна, а ноги шажок за шажком влекли прочь… Кратов прислушался, пытаясь выделить один-единственный эмо-фон из бушующего океана эмоций. В какой-то миг это ему удалось.

Ахонга был прав: все существо эхайна содрогалось от внутренних рыданий.

Прежде чем гигантский силуэт окончательно растаял в глубине прохода, Кратов легко перемахнул через перила и бросился следом.

— Константин! — почти завопил Носов. — Что вы делаете?!

Кратов не слушал его. Эхайн быстрым бесшумным шагом удалялся прочь. Обычный человек, спешащий по своим неотложным делам… настолько неотложным, что даже пришлось покинуть концерт божественной Озмы…

— Постойте! — окликнул его Кратов.

Эхайн немедля и, как показалось, с готовностью остановился. Неспешно обернулся. Сохраняя бесстрастное выражение лица, спокойно и пристально поглядел на приближающегося Кратова сверху вниз.

— Я не буду вас задерживать, — торопливо заговорил тот, сознавая себя беспомощным подростком рядом с этой громадиной, с этой штурмовой башней в белых брюках местного покроя и в рубашоночке игривой расцветки. — Я ни о чем вас не спрошу… меня все это не очень заботит. Поймите одно: мы знаем, что вы здесь. Мы знаем о каждом из вас, и мы можем обнаружить и проследить за вами когда только захотим. Это отвратительно нашей природе, это должно быть унизительно для вас… Я хочу, чтобы вы поняли простую вещь. Вам незачем прятаться. А нам нечего скрывать. Приходите открыто, и мы все обсудим. Мы очень похожи. Я понял это там, на концерте. Мы испытываем одни и те же чувства. Значит, мы можем сочувствовать друг другу. Нам не для чего воевать…

Возможно, эхайн улыбнулся — тонкий, почти безгубый рот приоткрылся, прорезав лицо прямой чертой, обнажились и тускло блеснули крупные белые клыки.

— Зверь-Казак, — сказал эхайн странным, скрежещущим голосом.

И вдруг исчез.

И все исчезло вместе с ним.

3

— Вы идиот, — сказал Носов. — Вы чертов идиот, а не ксенолог! Какого дьявола вам понадобилось лезть со своими ксенологическими ужимками в наше дело?!

— Это и мое дело, — попытался возразить Кратов.

Он сидел, а скорее — лежал на заднем сидении шестиместного гравитра и чувствовал себя покойником, которого пинками подняли из гроба.

— Уж лучше молчите и не производите лишних телодвижений, — с досадой отмахнулся Носов. — Мало того, что вы сорвали операцию, так не хватало, чтобы вы умерли у меня на руках…

— Ерунда, — сказал Кратов. Голова раскалывалась, перед глазами все плыло и танцевало. Нестерпимо саднила расплющенная бровь, тупо отзываясь в здоровенной гуле на затылке. — Ерунда, — повторил он упрямо. — Я сделал честную попытку. Я должен был это сделать, и я сделал. Теперь, по крайней мере, буду спать с чистой совестью. Куда мы летим?

— Ваши ксенологические закидоны, — злобно проговорил Носов. — Ваши инфантильные иллюзии…

— Я уже слышал про иллюзии, — усмехнулся Кратов и немедленно ощутил боль в губах. Значит, губы у него тоже разбиты. Интересно, как он выглядит со стороны — хуже, чем после боя с Носорогом, или все ж таки приличнее? — Это нужно было сделать хотя бы раз.

Носов зарычал.

— Я сильно вам навредил? — спросил Кратов заискивающе. Хотя и сознавал, что его интонация вряд ли кого сможет обмануть.

— Мы профессионалы, — ответил Носов неохотно. — В наших операциях всегда предусмотрена… защита от дурака. Мы отследили всех. Даже хорошо, что все так произошло. По меньшей мере один, эхайн твердо убедился, что имеет дело с дураками. — Он выдержал паузу и спросил: — Знаете, кто удостоил вас чести соприкосновения со своим кулаком?

— Нет, — сказал Кратов. — Но горю нетерпением узнать, кому же адресовать счет за лечение…

— Его сиятельство граф Лихлэбр, капитан корпуса военной разведки штурмовой группы войск Светлой Руки, — с нескрываемым удовольствием отчеканил Носов.

— Он действительно граф? — спросил Кратов.

— По всем признакам. Олицетворяет власть Империума в крупной административно-территориальной единице Эхлиамара, владеет огромными земельными наделами на других планетах, аристократ. В конце концов, «граф» — лишь приблизительный эквивалент его титулу «т'гард» в нашем тезаурусе, равно как и «капитан» — только условный синоним воинского звания.

— Это серьезная фигура?

— Очень серьезная.

— Чему же вы тогда радуетесь? — пожал плечами Кратов.

— Знакомый противник, — объяснил Носов. — И, скажем так, не лишенный известного благородства. В эхайнском, разумеется, понимании.

— Он вас тоже знает?

— Надеюсь, нет.

— И как его благородство сочетается с планами убийства Озмы?

— Неплохо сочетается, могу вас уверить. Но ведь мы и не знаем его точных планов.

— Эрик, — промолвил Кратов, привстав на своем лежбище. — Я никому не скажу… У вас в Эхайноре агентурная сеть?

— А как вы полагаете? — прищурился тот.

— Полагаю, что у вас там есть агентурная сеть. И весьма разветвленная.

— И вы рассчитываете услышать от меня подтверждение вашей гипотезе?

— Не рассчитываю.

— Приятно, что вы иногда способны и к рациональному мышлению, — хмыкнул Носов.

— С вашего позволения, еще одна гипотеза… Наши оппоненты также имеют здесь агентурную сеть, и она состоит не только из уроженцев Эхайнора. — Носов не проронил ни слова, и Кратов продолжил: — Она целиком состоит из местных жителей, которые симпатизируют Эхайнору. Хотя бы той причине, что натуральных эхайнов вы со своей техникой вскрыли бы в два счета… как сегодня.

Носов молча глядел перед собой.

— И Конрад — отнюдь не ключевое звено, — закончил Кратов, совершенно отчаявшись услышать хотя бы слабое подтверждение.

— Да, — внезапно откликнулся Носов. — И нет… Лежите, лежите! В конце концов, плюха от графа Лихлэбра заслуживает небольшой моральной компенсации… На Эльдорадо есть эхайнская агентурная сеть. Она состоит из одного человека. Вы уже называли его имя. — Он снова надолго умолк, сосредоточенно вглядываясь в полыхание ночных огней. — В Эхайноре у нас нет агентов. Нам не удалось ни подкупить, ни убедить, ни принудить к сотрудничеству ни одного эхайна. А людей они вскрывают так же легко, как и мы — их.

— И что они с ними делают? Носов не ответил.

— Надеюсь, это очередная ваша дезинформация, — без большой надежды сказал Кратов.

— Вы быстро усваиваете новую терминологию, — похвалил Носов. — Но это чистая правда. Наши дела идут очень и очень неважно…

— М-да, — раздумчиво протянул Кратов и бережно потрогал шишку на затылке. — Так куда же мы летим?

— Мы сочли такое положение вещей неприемлемым, — сказал Носов. — И кое-что придумали, чтобы обойти их биосканеры. Я хочу познакомить вас с группой внедрения. Мы летим ко мне в офис, где с вами горят желанием познакомиться профессиональные шпионы.

— Вы уверены, что… я этого заслуживаю? — осторожно спросил Кратов.

— Вы хотите сказать — уверен ли я, что это знакомство будет обоюдно полезным? Уверен. Я хочу убедить вас, что вы дилетант, и что вы напрасно тратите время, рассчитывая на личные контакты с противником и готовясь к ним в меру своих о нем представлений. Я давно хотел сделать это — но в более деликатной форме, нежели граф Лихлэбр…

Как мог лишь предполагать Кратов, их путь лежал куда-то на дремучие и небезопасные задворки Тритои, в район, называемый в просторечии Блаженной Икотой. То ли это объяснялось побочными физиологическими эффектами от чрезмерного употребления горячительных напитков дурного качества, что подавались здесь всякому желающему в несусветном изобилии. То ли отражало иронию здешних обитателей по поводу недовольства Магистрата их образом жизни и способами времяпровождения. То ли носило темный для неискушенного уха исторический смысл. Кратов склонен был считать, что название это возникло произвольно, просто как удачное словосочетание, и Понтефракт, в свое время выслушав его гипотезу, не стал ее оспаривать, присовокупив, что подавляющая часть топонимики Эльдорадо сложилась именно таким образом — по методике «Три Пэ». «Пол, потолок, палец, — разъяснил он заинтригованному Кратову. — Глядишь сначала на пол — именно на пол, ибо такова каноническая последовательность действий! — затем на потолок. Затем суешь в рот палец. И достаешь оттуда готовый топоним…» Кратов сразу же припомнил те удивительные имена поселков, городов и даже целых миров, что встречались ему в странствиях по Галактике (хронологически последней в этом монструозном ряду была планета Моржовый Ухмыл звезды Храпоидолица), и принужден был согласиться, что да, так, наверное, оно и было.

Гравитр опустился на замусоренный пятачок, игравший роль посадочной площадки — о чем свидетельствовало еще несколько стоявших в отдалении машин различной степени потрепанности.

— Вы способны передвигаться самостоятельно? — участливо спросил Носов.

— Не преувеличивайте достоинств этого вашего приятеля графа, — проворчал Кратов. — Меня в последнее время частенько били по голове и иным прочим жизненно важным органам. Хотя, возможно, и не с такой силой…

Кряхтя, он вылез из кабины. Потянул носом — неподготовленного человека ароматы Блаженной Икоты могли свалить с ног. Воняло паленым мясом (хотелось верить, что это были всего лишь подгоревшие шашлыки), прокисшим пивом, самыми причудливыми помоями и какими-то угрожающе ядовитыми химикалиями. Кроме всегдашнего в эту пору года сонмища лун — Ведьмы, Цыганки и Сомнамбулы, над кособокими силуэтами тусклоглазых строений вставало подозрительное самосветящееся марево.

— Там что, свалка радиоактивных отходов? — с неудовольствием спросил Кратов.

— Хуже, — сказал Носов, бросив на него косой взгляд.

Пожав плечами, Кратов двинулся за ним. Он старательно глядел под ноги, чтобы не споткнуться о какие-то бревна, железяки и камни. Ему даже почудилось, что некоторые из попадавших под ноги предметов издавали при этом звуки, сходные с невнятными ругательствами…

— Послушайте, Эрик, — сказал он. — А ваш гравитр не попрут?

— Могут, — согласился тот. — Но вряд ли станут.

Кратов изготовился было произнести нечто остроумное, с подковыркой, но в этот момент в ветхой кирпичной стене прямо перед ними вскрылся темный, разящий сыростью проход. «Осторожно, здесь крутые ступени», — предупредил Носов и, привычно наклонив голову, нырнул внутрь. Кратов тоже пригнулся и, как выяснилось, недостаточно. Он зашипел от боли, что отозвалась сразу в нескольких местах (затылок, бровь, ухо и в меньшей степени лоб, которым он приложился). То, что Носов назвал крутыми ступеньками, оказалось винтовой лестницей с железными перилами, покрытыми какой-то отвратительной слизью. К радости Кратова, очередное испытание его тактильной чувствительности быстро закончилось. Последний виток лестницы упирался в глухую каменную кладку, что, конечно же, никого не могло обмануть. Носов сотворил над камнями мудреный гипнотический пасс — кладка расступилась. Сделав еще шаг, они очутились во все еще неосвещенном тамбуре, и лишь когда стена за ними сомкнулась, зажегся свет.

Из тамбура они попали в просторную комнату, убранством напоминавшую то помещение, где происходили совещания «клуба любителей эхайнов». Те же как ни попадя расставленные кресла, тот же круглый столик со встроенным пультом, тот же настоящий камин с настоящими дровами. И даже Бруно Понтефракт тот же самый, с бокалом в одной руке и сигарой в другой.

Но были и новые лица.

— Виват! — возгласил Понтефракт с воодушевлением. Потом как следует разглядел Кратова и смущенно добавил: — Меня не предупредили, что все так ужасно…

— Пустяки, — сказал Кратов, подходя к столу и садясь, а точнее — рушась в свободное кресло. — Не видели вы меня после боя с Африканским Носорогом… Просто мне еще не позволили привести себя в порядок.

— Вы нуждаетесь в серьезной медицинской помощи, — сказал Носов. — И это будет не шарлатан вроде Ахонги.

— И уж, как видно, не профессионал вроде Конрада… — пробормотал Кратов.

— Это будет настоящий специалист, — пропуская мимо ушей эту реплику, обещал Носов.

Тотчас же в боковом проходе возник и неслышно приблизился странный человек, с ног до головы закутанный в аморфный серый плащ с капюшоном, надежно скрывавшим лицо. Он встал позади кресла, и Кратов ощутил сухие, жесткие, как бы покрытые мельчайшими чешуйками, пальцы на своих разламывавшихся висках. Боль на мгновение усилилась. Он против воли дернулся, но услышал тихий, бесцветный голос со слабым акцентом: «Все будет хорошо».

И действительно стало хорошо.

Носов вышел на середину комнаты и остановился, по-хозяйски заложив руки за спину.

— Господа, — сказал он. — Это доктор Константин Кратов. Он ксенолог, консул Сфазиса на Эльдорадо — в сфере наших общих, разумеется, интересов. Формально же он — частное лицо, пребывающее на отдыхе. Доктор Кратов, это наши будущие резиденты в Эхайноре.

Резидентов было четверо, и они выглядели как родные братья. Требовалось известное напряжение внимания, чтобы суметь их различить.

И все они были эхайны.

5

Гигантский рост, могучее телосложение, длинные светлые волосы. Одинаково звероватое выражение лиц со странным апельсиновым цветом кожи, а быть может — загаром. Каменно сомкнутые тяжелые челюсти. Тонкие линии почти безгубых ртов. И желтые кошачьи глаза, в которых тлел огонек безумия.

Носов с любопытством наблюдал за лицом Кратова.

— Нет, Константин, — сказал он негромко. — Это не эхайны.

— Люди-2? — спросил тот одними губами.

— Мы рассматривали эту возможность. Но лишь как запасной вариант. Это люди, как вы и я. Немного грима, немного реструктуризации обмена веществ, и очень много серьезной подготовки. — Носов обернулся к резидентам и кивнул, приглашая к участию в разговоре. — Доктор Рихард Алеш, — отрекомендовал он. — Первое образование — социология, социометрия и виртуальная история.

— А второе? — спросил Кратов.

— Теория и практика активной разведки, — сказал Алеш противным голосом, напоминающим скрежет металла, разрезаемого очень тупыми ножницами. — Я слышал о вас, доктор Кратов. И с любопытством слежу за вашими потугами спроецировать человеческий опыт на галактические процессы.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду ваши неуклюжие экзерсисы с Эхлидхом.

— Это звучит как афористический каламбур.

— Эйфоризм, — смешливо ввернул Понтефракт.

— Я всю жизнь только тем и занимаюсь, — сказал Кратов, — что пытаюсь понять нелюдей своим людским умишком. Могу с гордостью заявить, что в девяноста случаях из ста такой подход себя оправдал.

— Но здесь как раз те десять случаев, что не укладываются в вашу замечательную статистику, — продолжал Алеш. — Я читал ваши труды по методике «наведения мостов».

— Простите?

— Так в научном просторечии называют вашу знаменитую методику трансактивного взаимодействия при спонтанных преконтактных связях… Забавно и не без выдумки. Но в нашем случае не годится! Вы никогда не сможете смоделировать менталитет среднего эхайна, используя человеческий материал в качестве исходного. Не спорю, это неплохо срабатывает на всех известных нам гуманоидных расах. Это недурно годится для рептилоидов и даже арахноморфов. Но к эхайнам не применимо категорически.

— Я так не считаю, — мягко возразил Кратов.

— Это ваше дело, — отрубил Алеш. — Точнее — ваше заблуждение. Как всякая свободная личность, вы имеете полное право на заблуждения. Но лишь в тех пределах, в которых вы не нанесете ущерб безопасности Федерации и Галактического Братства!

— Вы уверены, что знаете эти пределы?

— Уверен. Это моя работа. Это дело моей чести. Моей и этих людей. Сегодня вы могли выйти за эти пределы. И если бы не профессионалы, что оказались рядом в нужную минуту, ущерб мог бы быть гораздо ощутимее. К счастью, все обошлось лишь небольшой встряской для ваших мозгов… которая, надеюсь, пойдет им на пользу.

Носов жестом остановил Алеша.

— Доктор Цви Магдол, — сказал он, обращаясь ко второму резиденту.

— Эконометрика, глобальное моделирование и сложные социальные структуры, — объявил тот. Голос его был такой же душераздирающий, как и у Алеша. Кратов тотчас же вспомнил: как и у графа Лихлэбра. — Это первое образование. Второе у нас всех, здесь присутствующих, одно и то же. Возможно, доктор Алеш был излишне строг в своих оценках… ничем и никогда повредить нашим операциям никакое стороннее вмешательство не в состоянии. Грош нам была бы цена… Но в основном он прав. Вы неверно истолковали свою миссию на Эльдорадо, господин Кратов. Исходя из личного субъективного опыта, вы решили, будто вас подпустят к эхайнам вплотную. И что-де от этого делу галактической безопасности будет польза. Это не так. Вы не профессионал, не специалист в этой области. Вы пострадаете сами, и в большей степени, чем это произошло сегодня. Вы подставите под удар тех профессионалов, кто вынужден будет спешить к вам на выручку. Да это и неважно… В определенном смысле сегодняшний инцидент был проверкой на разумность, и вы ее не прошли. Впредь никто не позволит вам даже приблизиться к эхайнам. Оставьте это нам. Мы специально подготовлены. И мы выполним эту задачу лучше вас. — Магдол с силой сомкнул огромные ладони, и мышцы под тонким свитером откликнулись на это движение, вздувшись чудовищными буграми. — Вы просто не представляете, что за мощь нам противостоит. Я имел счастье изучить вашу биографию…

— Такая честь, — сказал Кратов без тени улыбки. — И что же вы узнали обо мне?

— Вы любите все делать сами, во все влезать по собственные уши. И, напротив, не любите кому-либо уступать право на поступок. Поймите, господии Кратов, сейчас настал именно тот момент, когда вам придется его уступить. Вы специалист по контактам — прекрасно! Мы выслушаем ваши советы и примем их к неукоснительному исполнению. Одна только загвоздка: время контактов еще не пришло.

— Что же это, если не контакт? — нахмурился Кратов.

— Вооруженное противостояние, — лязгнул Магдол.

— Доктор Томас Арнерич, — сказал Носов, передавая эстафету следующему.

— Психология, психология и еще раз психология, — сказал третий. — Как видите, мы не дилетанты. Разумеется, никто из нас не специалист в области психологии эхайнов. Равно как и в социологии эхайнов, и в экономике эхайнов. Что бы ни говорил доктор Алеш, все мы вынуждены до определенного предела руководствоваться земным опытом. А затем черпать из бездонных колодцев галактической мудрости. Мы слишком мало знаем об эхайнах. Наша задача — узнать о них все. Мы не хотим, чтобы в ход пошло оружие. Это самый последний аргумент. Не секрет, что он наготове. Но вначале мы попытаемся обойтись без него. Мы внедримся в их социум. Мы исследуем его изнутри, сделаем анализы и срезы. Мы найдем его нервные узлы и научимся на них воздействовать. Быть может, в какой-то миг мы вдруг поймем, что же послужило причиной этой непонятной враждебности, и сможем ее устранить. Ведь об этом вы мечтаете, господин Кратов?

— Об этом, — сказал тот.

— И я тоже, — вставил Понтефракт.

— Что же до меня, то ни о чем я так не мечтаю, как сбросить с себя этот камуфляж, — Арнерич повел дюжими плечами, — обрести нормальный человеческий облик и вернуться к любимым занятиям. На Земле, на родной, доброй, ласковой планете. И забыть злобный, истеричный, смертельно опасный Эхайнор… Надеюсь, вас не ввела в заблуждение наша внешность?

— Меня предупредили…

— Среднестатистический эхайн мужского пола обладает ростом два метра двадцать сантиметров и весом сто шестьдесят килограммов. Если принять во внимание, что всю свою жизнь он проводит в совершенствовании боевых искусств, то в пике формы это — двуногая машина для убийства, постоянно пребывающая в готовности номер один. Основная психологическая компонента личности — агрессия. Вы должны были это понять из нашего поведения и способа выражения мыслей. В естественной обстановке мы уже ведем себя, как эхайны. Мы грубы и агрессивны, даже между собой. Мы постоянно сдерживаем себя, чтобы здесь, среди людей, выглядеть людьми. Это дается нам не без труда. Примерно так же чувствует себя т'гард Лихлэбр на улицах Тритои… Когда мы вернемся, нам придется выдержать длительную психологическую реабилитацию. Мы сами себе отвратительны. Но это неизбежная цена за новое знание, которое, быть может, позволит избежать большой беды. Поймите это и простите нам неподобающую резкость высказываний.

— Поймите и то, что на вашем шутовском ринге, в болотах Пангелоса и в кувырканиях над Гадской Плешью вы никогда не станете эхайном, — сказал Алеш. — В эхайнов нельзя играть! Нельзя погрузиться в мир насилия, как в теплый бассейн, чтобы затем выйти и насухо вытереться. Вы же так и поступаете. Всякий раз вы покидаете ринг и становитесь доктором ксенологии Кратовым, добрым, уравновешенным, мирным человеком, который любит маму, женщин и пиво. Ни разу не было, чтобы Зверь-Казак доковылял хотя бы до проспекта Буканеров. Он существует лишь в четырехугольной вселенной ринга и умирает с последним ударом гонга… Поэтому вы никогда не узнаете, как и о чем думает эхайн, а значит — вы останетесь некомпетентны. Оставьте это нам, вынужденным сидеть в этой клетке взаперти до того момента, пока нам не разрешат ступить на землю Эхайнора… Вам ясно?! — вдруг рявкнул Алеш с металлическим подвизгом и подался вперед всей тушей.

— Это мне ясно, — промолвил Кратов спокойно. — А вот как вы думаете, эхайны подозревают о том, что вы существуете?

— Вне всякого сомнения, — ответил Магдол.

— И что же они, по-вашему, станут делать со своими подозрениями?

— Хха! — скрежещуще выдохнул Магдол, не то засмеялся, не то пригрозил. — Это вопрос… Не знаю, как первый геобкихф Гтэрнегх… это хам и солдафон, а вот второй геобкихф Эограпп и геакетт Кэкбур, и даже т'гард Лихлэбр, безусловно, не дураки… Одно я знаю точно: у них ничего не выйдет.

— Ну-ну, — сказал Кратов. — Впечатляющая демонстрация. Пока что я понял одно: общаться с эхайнами — удовольствие ниже среднего.

— Так оно и есть, поверьте, — промолвил Арнерич.

— И все же меня не оставляет ощущение, что мы здесь играем в какую-то игру, — продолжал Кратов. — Точнее, играете-то вы, но желали бы, чтобы и я принял ваши правила. А они мне не нравятся. Как попытка расставить шахматные фигуры на доске для го… Вы уже нацелились на Эхайнор, как на цитадель мрака. Вы рассуждаете о нежелании пускать в ход оружие. Но чудится мне за вашими словами, что дредноуты уже разводят пары, и пушки по обоим бортам расчехлены, а пушкарям уже выдали по чарке водки… Что скажете, Эрик? — повернулся он к Носову.

— Очень образно, — засмеялся тот.

— Я так и знал, что не услышу прямого ответа… Вы не устаете повторять, что не хотите войны. А по-моему, так вы очень ее хотите. Вам не терпится повоевать, господа… — Кратов с удивлением обнаружил, что в его голосе прорезался металл, сообщавший ему неожиданные эхайнские интонации. — Я слушал вас и ждал, когда же прозвучит: вы, штатские, ни хрена не смыслите в настоящей заварушке. Другое дело мы, военная косточка…

— А что же, — заявил Алей! — И впрямь не смыслите. Давайте уж назовем вещи своими именами.

— Руки чешутся? — спросил Кратов, глядя прямо в желтые глаза резидента, но обращаясь по-прежнему к Носову. — Истосковались по прикладу?

— Хха! Чего ж им тосковать?! — с вызовом усмехнулся Алеш. — Часу не прошло, как отстрелялись!

— Секреты, конспирация, дезинформация… — сказал Кратов. — На войне как на войне… Не будет вам войны, братцы. Мы что-нибудь придумаем, чтобы ее не было. Хватит, навоевались за тысячи лет. Пора научиться договариваться.

— Думайте, — сказал Алеш. — Только глядите не опоздайте. Когда т'гард Лихлэбр прогуляется по набережной Тойфельфиш… или Монмартру… или Александрийской аллее… он может решить, что ему нравятся наши планеты.

— Это уже предмет для переговоров, — промолвил Кратов. — Я знаю несколько пустующих замков в Шотландии…

— Но он может и решить, что они ему не нравятся, — заметил Магдол.

— Тогда он рискует остаться без недвижимости на Земле.

— Доктор Гвидо Терранова, — повернулся Носов к последнему из четверки, скромно державшемуся в тени.

— Ксенология, — коротко сказал тот. — Академия ксенологии, Сан-Марино. Институт проблем ксенологии, Ватикан. У нас есть общие знакомые, например — профессор Аксютин… Вот что, доктор Кратов. Ваша попытка контакта с Лихлэбром была обречена, но вы этого не знали! Как не знали и мы, хотя и вовсю строим из себя провидцев… Я рад, что вы здесь. Я восхищаюсь вами. И я надеюсь, что вы найдете какое-то неожиданное решение. Там, где никто его не ждет, даже вы сами. — Тень улыбки промелькнула по его лицу, похожему на маску, совершенно неприспособленную для простых человеческих выражений. — Мы действительно не хотим воевать, что бы здесь ни звучало. Мы говорим «гордо и богохульно»[6] — но это не мы. Это Эхайнор говорит нашими голосами…

— Гвидо! — взревел Алеш. — Хха! Что ты несешь?!

— Доктор Алеш! — обернулся к нему Терранова с неожиданным для своей массы проворством. Рука его скользнула к поясу… за которым ничего не было.

— Брек! — воскликнул Носов.

Резиденты, оказавшиеся на ногах и в опасной близости друг от друга, застыли. Напрягшиеся мышцы обмякли, желтое полыхание в злобно сощуренных глазах угасло.

— Благодарю всех, господа, — сказал Носов.

6

— Что скажете? — спросил Понтефракт. В присутствии резидентов он вел себя непривычно тихо и лишь энергично дымил сигарой.

— «Если бы человек, властитель мира, умнейшее из дыхательных существ, происходил от глупой и невежественной обезьяны, — с удовольствием продекламировал Кратов, — то у него был бы хвост и дикий голос»[7]

Понтефракт хохотнул.

— Отличный ответ, — сказал он. — Эрик, я как-то имел неосторожность обронить, что эхайны гораздо ближе к обезьянам, чем мы…

— В Эхайноре нет обезьян, — возразил Носов с нарастающим раздражением.

— Что так? — подивился Кратов. — От кого же они произошли? От медведей?!

— И верно, — заметил Понтефракт. — Надеюсь, ваши мальчики прояснят эту поразительную лакуну.

— Голос у них противный, не спорю, — сказал Носов несколько уязвленно. — А какой он может быть, когда на Эхайнуоле даже дети скрежещут, как несмазанные двери?

— Да бог с ним, с голосом, — отмахнулся Кратов. — Я даже рад, что вы так много знаете об эхайнах, что подготовили очень похожих резидентов. Я только не слишком радуюсь тому, что сам не владею и половиной ваших познаний.

— Поверьте, это скучные познания, — сказал Носов. — К чему вам знать фасон нижнего белья рядовых чинов штурмовой группы войск Светлого крыла? Или любимый напиток его светлости т'литта, сиречь маркиза, Гтэрнегха, он же первый геобкихф, сиречь супер-директор, Департамента внешней разведки? Или сто тридцать два способа обольщения замужних дам, изложенных в классическом анонимном романе чрезмерно фривольного содержания «Пятый локоть»?

— Это не скучно, — запротестовал Понтефракт. — Это даже мне интересно…

— А вы не боитесь, что ваши эхайны окажутся больше похожими на эхайнов, чем сами эхайны? — спросил Кратов.

— Что за странная мысль! — поморщился Носов.

— Просто я все еще ощущаю себя участником какой-то игры, — пояснил Кратов.

— Да, да, мы все уже слышали, — досадливо сказал Носов.

— Вы играете в войну, и с вами все ясно. А эхайны… они тоже играют. Только вот во что? — Кратов помолчал, лаская гулю на затылке (после массажа, заданного ему странным типом в плаще с капюшоном, боль ему ни в одном органе не досаждала). — В бармалеев? Сами же не устаете повторять, что граф Лихлэбр не дурак…

— И что же из этого следует?

Кратов пощелкал пальцами, подыскивая наилучшее оформление своим мыслям, а затем с удовольствием продекламировал:

Бросьте, Константин, — буркнул Носов, хотя вид у него был озадаченный. — Про обезьян мы тоже слышали. Дались вам нынче обезьяны! Ерунда какая…

— Ага, я, кажется, понял эту аллегорию, — сказал Понтефракт. — Вы тоже пораскиньте мозгами, Эрик. Вам полезно, клянусь кошкой…

— Мы тоже не дураки, — сказал тот. — Ну скажите, похож я на дурака?

— На дурака в этом цирке больше всех, по всей вероятности, похож я, — хмыкнул Кратов.

— Отчего же? — полюбопытствовал Понтефракт.

— Идиотское у меня положение. Вокруг все знают то, чего не знаю я. Эрик знает, какое исподнее носят рядовые эхайны. Вы, Бруно, знаете, что Блаженная Икота превратилась в полигон для подготовки десанта в Эхайнор.

— Мне положено это знать, как члену Магистрата!

— Даже Блукхооп знает что-то про нас и эхайнов и тоже молчит, как… рыба в пироге.

— Он и есть рыба, — сказал Понтефракт. — Только в кляре.

— И это ерунда, — заявил Носов с неожиданным энтузиазмом. — Так вот, доктор Кратов. Я знаю, чем вас утешить. Что бы ни толковали вам мои люди, вы ведь не отступитесь и не оставите попыток разобраться с Кодексом Силы.

— Не оставлю, — подтвердил тот.

— Я хочу подарить вам знание, которого нет ни у кого из нас. — Носов мечтательно улыбнулся. — Вам нужно пройти курс боевой подготовки по методике «журавлиных наездников».

— Что еще за методика?!

— Она создана на планете Тшарилх. Это система Охиуфсоар, о которой вы, как я подозреваю, даже слыхом не слыхивали.

— И видом не видывал такое название ни в одном справочнике…

— Ничего удивительного: они себя не афишируют, но охотно и плодотворно сотрудничают с Галактическим Братством на правах ассоциированного членства. Это ортогуманоиды, чьи физические характеристики весьма сходны с нашими. Хотя физиология, разумеется, совершенно иная.

— Вы тоже изучали эту премудрость?

— Увы мне… Так, вершки. К корешкам меня не подпустили. Я не вышел ростом, и мой вес по эгиохским нормам никуда не годится. Меня бы не взяли даже в подростковую группу.

— Ну, ваши резиденты наверняка его освоили в совершенстве!

— Не угадали! — Носов сделал отметающий жест. — Они, наоборот, слишком тяжелы и громоздки. Вы же в своей нынешней форме обладаете всеми необходимыми для этой методики физико-динамическими характеристиками. Ну, что? По рукам?

— Во-первых, безусловно, по рукам — я любопытен и всегда рад возможности узнать что-нибудь новенькое. Если это не займет много времени и не вступит в противоречие с моим мировоззрением…

— Ни то, ни другое! Это не религия, не культ, а обычная система общефизической подготовки.

— А во-вторых, зачем мне это?

— Вы серьезно изучаете Эхлидх, — сказал Носов терпеливо. — Но эхайнский культ силы направлен прежде всего на самоутверждение через подавление окружающих. Вам будет любопытно обнаружить, что существуют боевые искусства, выстроенные вне всяких культов, но столь же разрушительные, как и гуманистические.

— «Журавлиные наездники»… Удивительное название. На Тшарилхе есть журавли?

— Конечно же, нет. Это всего лишь образный перевод с эгиохского на русский. Там в горах живут большие белые птицы, которые в брачный сезон очень красиво танцуют на воде. И столь же красиво сражаются за право обладать своей суженой.

— И что же, у нас на Земле нет ничего похожего? — спросил Кратов недоверчиво. — К примеру, ниндзюцу, ушу, русский рапид?

— Нет, и не было, — сказал Носов со вздохом. — Ничего даже близко похожего на Земле никогда не было. Методике «журавлиных наездников» — три тысячи лет. Будь у нас что-то такое же и так же долго, мы бы с вами сейчас ломали голову над тем, что означает идиома «обидеть слабого».

— Хорошая мысль, — кивнул Кратов. — И когда же начнем?

— А прямо сейчас! — Носов обернулся — человек в плаще с капюшоном неприметно и молчаливо маячил в дальнем углу комнаты. Коротко поклонившись, Носов промолвил: — Учитель Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин, это ваш новый ученик.

Странный тип быстрым кивком отбросил с лица глухой капюшон. У него было вытянутое, со вдавленными скулами, костистое нечеловеческое лицо. По обе стороны хрящевидного выступа, что делил это лицо пополам от корней волос до безгубого рта, тускло поблескивали черные диски глаз с контрастно-белыми точками зрачков. Обладателю такой внешности нашлось бы лучшее место среди горгулий собора Парижской богоматери.

— Я готов, мастер-командор, — негромко сказал Рмтакр «Упавшее Перо» Рмтаппин на прекрасном русском языке, с тем же неуловимым акцентом.

— Учитель, — сказал Носов с укоризной. — Я же просил не выносить звания за пределы Тшарилха…

— Хорошо, мастер-командор, — кротко и, как показалось Кратову, язвительно согласился Рмтакр.

— Подождите, — сказал Кратов, растерявшись. — Но у меня были планы на вечер!..

— А знаете, куда мы пошлем ваши планы? — с наслаждением спросил Носов.

Интерлюдия. Земля

— … Мне было страшно, так страшно, как никогда в жизни не было ни до, ни после, это только ты, здоровый лоб, с ног до головы закованный в латы самодостаточности, ничего не боялся, и тебе все равно было, что делать и куда идти, что в экзометрию. что в самое пекло, да ты и пошел после того, как я не вернулся, а я был перепуган и хорохорился для того лишь, чтобы никто не видел моего жуткого, леденящего сердце, разум и душу страха, это было стыдно, это было физиологически отвратительно, больше всего я боялся, что ты со своим нечеловеческим уже тогда чутьем на эмоции учуешь запах моего страха, и она тоже учует, и мастер, все мы умели это, всех нас этому учили, но ты уже тогда был лучше всех, и я боялся собственного страха, и стыдился его, стыдился перед тобой, но это было, было, было, и ничего нельзя было поделать, только ты остался, тебя еще ждал твой ад, а я ушел в свой персональный ад сейчас, это было необъяснимо и страшно, я все время говорю — «страшно», потому что это единственное слово, которое подходит для экзометрии, все остальные неточны и маловыразительны, это было, наверное, как моментальная смерть, когда угасают все чувства, и мне осталось лишь биение моего живого сердца, и я все ждал, когда же стихнет и оно, а вокруг не было ничего, я не ощущал собственного веса, я не осязал одежды, что была на мне, я не видел даже приборов на внутренней поверхности шлема «галахада», кажется — я закричал и не услышал голоса, но тут из другого измерения меня на короткое время взяли за руку, это ты дернул фал, беспокоясь, и я, чтобы вернуть себе ощущение реальности, ответил, и понемногу начал оживать, пальцы ощутили зажатый в них фал, откуда-то из ничего всплыли светящиеся панели приборов, между лопаток зачесалось, во рту образовался противно-соленый привкус, это я губу закусил и не чувствовал до того момента, как ты меня позвал, смешно, столько лет прошло, а я все помню до мелочей, и есть такие мелочи, о каких я даже тебе не скажу, и я солгал тебе тогда ответным подергиванием фала, что у меня все в порядке, между тем как ничего в порядке не было ни до, ни на протяжении, ни уж, разумеется, после, потому что я снова ощутил самого себя, но ощутил висящим в абсолютной пустоте, свободной даже от вакуума, ощутил себя вмороженным в ничто, потому что по ту сторону прозрачной скорлупки шлема была экзометрия, она глядела на меня, а я не видел ее и не знал, как подобает вести себя с этой дамой, и я, трясясь от примитивного, первобытного, никакими известными мне словами не передаваемого страха, трясясь каждой клеточкой своего тела, двинулся вперед, хотя и не знал уже, верно ли ориентируюсь, но в какой-то миг мне почудилось, будто пятки ударились о что-то твердое, и я решил, что это корпус «гиппогрифа», а значит, я могу выполнить задание и прослыть смельчаком, смогу добраться до гравигенной секции, а, там уже я буду снова внутри корабля, где мне черт не брат, там-то я уж разберусь, и вот когда я так осмелел и обрел надежду, все и случилось, потому что на самом деле я двигался неверно, и воспринимал все неверно, и приборы гнали сплошную бредятину, и если я что-то и впрямь тогда нащупал, то уж никак не старину «гиппогрифа», это были они, они были рядом все это время, они никуда не делись после того, как ударили нас, и когитр врал, что все уже закончилось, потому что все еще продолжалось, хотя никакой нужды не было наносить нам повторный удар, мы уже были покойники, и они просто были рядом, чтобы проследить за нашей агонией, а может быть, насладиться ею, и вот на них-то я и натолкнулся, бестолково суча ногами, ты не поверишь, но я увидел это, я увидел это своими глазами, я увидел то, что никто никогда не видел до меня, да и не увидит больше, потому что нам нельзя быть рядом, мы разные, мы настолько разные, как это только возможно, нам нельзя встречаться, мы не можем сесть и обо всем договориться, как это делаешь ты с самыми чужими чужаками из субсвета, и делали до тебя другие, мы никогда не поймем друг друга, и то, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрию, было чудовищной ошибкой, и огромное счастье, что им никогда не пришло в головы сунуться в субсвет, ты сейчас начнешь мне рассказывать про своего биотехна, но это другое, твой биотехн не оттуда, он по эту сторону, он лишь ничтожная попытка воспроизвести с чужих слов мимолетное впечатление о чьих-то неверных представлениях, он даже приблизительно не похож, хотя отдадим ему должное, кое-что он несомненно умеет так же, как они, но только не верь тому, кто скажет, будто понимает экзометрию, будто может вообразить и поведать тебе о том, что в ней происходит и будто там есть жизнь, будь это даже тектон из расы тектонов, ведь на самом деле ничего там нет, вернее, ничего нет, что можно было бы выразить в нашей системе понятий и как-то поименовать и обозначить, как-то одушевить и заземлить, ни хрена там нет, черт вас всех побери, а есть то, чего мы не знали, не знаем и не узнаем до смертного часа, и одно лишь могу тебе сказать, что они не такие, вот и все, а ведь я их увидел, я висел в экзометрии, как дохлая муха в янтаре, и рассматривал их, и в этот миг я сознавал, что схожу с ума, что уже сошел, да нет, что я говорю, я ничего не сознавал, я просто таращился на них, как месячный младенец, только что пузыри не пускал, а может, и пускал, дело прошлое, и сейчас я тоже схожу с ума от недостатка слов, воображения и фантазии, от того, что не могу передать тебе даже мимолетной тени представления о том, какие они, хотя знаю, как это для тебя важно, да и для тех, кто стоит за тобой, до них-то мне большого дела нет, как не было им до меня, но я очень хочу помочь тебе, я всего-то хочу, что просто поделиться с тобой этим знанием, выплеснуть из себя хотя бы чуточку, все это переполняет меня столько лет, и я не могу избавиться от этого, ни с кем не могу разделить, мой мозг ежечасно лопается и взрывается, тебе должно быть знакомо такое ощущение, хотя ты, наверное, уже забыл, это быстро забывается, как всякая боль, как зажившая рана, хочу только, чтобы ты понял, что они другие, они чужие нам, они не могут быть там, где есть мы, а мы ошибочно полагаем, что экзометрня пригодна для наших нужд, они огромны, они фантастически огромны, но они не бесконечны, они сияют, но мы не знаем этих цветов, они неразумны, но мы просто не знаем, что такое разум, они не живые, но, быть может, это то, куда отлетают и чем становятся души после того, как покидают тело, они чужие нам, я уже говорил это и буду повторять, пока ты не поймешь, что здесь ты, даже ты, потерпел фиаско, здесь твое искусство и твоя энергия ничего не значат, и тебе остается лишь одно, опустить руки и отойти, а время шло, но я не ведал ни времени, ни пространства, я висел и смотрел на них, а вы ждали от меня помощи и не дождались, потому что помощи ждать было не от кого, но есть и еще кое-что, о чем тебе нужно услышать, о чем я никому еще не говорил, даже ей, даже самому себе, это то, что я увидел, когда вернулся на корабль, я ведь не рассказывал тебе, как я сумел вернуться, я что-то плел тебе про то, что вдруг ощутил, будто поправился на миллион тонн, да, был такой момент перед самым возвращением, а еще я говорил, что меня оторвало от корабля, как былинку, и это чистой воды ложь, потому что я ни секунды не ощущал себя связанным с кораблем, едва только погрузился в экзометрию полностью, если пренебречь этим клоунским фалом, и глаза я не закрывал, я не мог этого сделать, потому что смотрел на них, и о вас вспомнил, только когда шел по мертвому, вымороженному, вскрытому, будто консервная банка кораблю в направлении темного центрального поста, я солгал самую малость и скрыл всю правду, а правда заключена в том, что я видел, вернувшись на корабль, что я видел, пока шел по заледенелому коридору на центральный пост, и что я увидел, когда наконец пришел туда…

Кратов потянулся и выключил видеал.

— Но он хотел рассказать что-то еще! — запротестовал Торрент.

— Он и рассказал.

— Но мы хотели бы это услышать!

— Там… личное. Вряд ли это может представлять для вас какой-то интерес.

Торрент зашипел, как рассерженный кот, но промолчал.

— Бедный Стасик, — проронила Рашида. — Почему он не поговорил со мной, когда я была рядом? Почему он держал это в себе?

— Я не знаю, — откликнулся Кратов. — Мы этого никогда не поймем. Мы— то не побывали по ту сторону. Можно сказать, на том свете… Я только знаю, что на самом деле его сдерживало то, что он увидел, вернувшись на «гиппогриф».

— Я и говорю: мы должны это услышать! — вскинулся Торрент.

— Для Стаса это было потрясением, — продолжал Кратов, словно не слыша. — Что вы хотите от двадцатилетнего сопляка?.. Добавлю, что потрясений было несколько. Никакая психика не выдержит.

— Даже твоя? — усмехнулась Рашида.

— Даже моя. Я тоже был двадцатилетним сопляком… Но мне повезло. Я избежал слишком тяжких испытаний. Наверное, кому-то должно было перепасть меньше всех, чтобы он когда-нибудь во всем разобрался.

— Можно подумать, что вы разобрались, — саркастически фыркнул Торрент.

— Я не Шерлок Холмс. Я простой ксенолог в затяжном отпуске, у которого дымятся мозги от перегрева. Меня не понимают дети и женщины. Меня недавно укусила ядовитая банановая змея… И все же, мне кажется, я очень близко подошел к разгадке.

— Дьявол, — произнес Торрент в некоторой растерянности. — Тогда зачем здесь я? Это же я, по своему внутригрупповому статусу в этой безумной компании, универсальный решатель проблем и профессиональный отгадчик кроссвордов… То есть, разумеется, мне нужно быть здесь, мне хочется быть здесь, но вы-то всегда стремились от меня отделаться, а теперь вдруг снизошли и позволили участвовать в этом узком, почти семейном совете…

— А уж я и вовсе лишний, — подал голос из своего угла необычайно смирный Мануэль Спирин. Вне своей экологической ниши в Тауматеке он ощущал себя немного потерянным.

— И этого я тоже не знаю, — честно признался Кратов. — Вообще-то я хотел бы пригласить сюда еще пару-тройку людей, но под рукой оказались только вы. А вдруг кто-нибудь из вас да и подаст дельную мысль? Три головы все же лучше одной…

— Спасибо, — вставила Рашида. — Это мою голову ты не принимаешь в расчет?

— Скорее, свою, — улыбнулся Кратов.

— Где сейчас Ертаулов? — осведомился Торрент.

— В клинике «Зеленый Луч», что на Суматре. Под присмотром доктора Дананджайя.

— А, знаю! — обрадовался Торрент. — Это очень хороший ментолог, очень хороший! Он уже поставил диагноз?

— Угу, — кивнул Кратов. — Выплеснул на нас целую охапку заумных терминов. Похоже, половину из них он употребил только— из-за их впечатляющего звучания…

— Вы с ним чем-то схожи, Уго, — сказала Рашида.

— Надо думать, это комплимент? — вскинул бровки Торрент.

— Я запомнил только некоторые, — сказал Кратов. — Например, «серое затмение».

— И это я знаю! — снова возликовал Торрент.

— И я, — печально отозвался Спирин.

— Ошеломляюще, — сказала Рашида. — Все, кроме меня!

— И ты знаешь, — успокоил ее Кратов. — Просто не подозреваешь об этом.

— «Серое затмение» — это такой редкий психопатологический синдром, связанный с длительным пребыванием в экзометрии, — объяснил Спирин, слегка оживившись. — Катастрофическое снижение психического тонуса, подавленное состояние, разнообразные фобии, навязчивые идеи, галлюцинации… В общем, тридцать три удовольствия. Обычно после возвращения в субсвет и реабилитации под ярким солнышком на берегу теплого моря синдром быстро и бесследно исчезает.

— За исключением того, — добавил Кратов, — что переболевший «серым затмением» навеки обречен на подсознательный страх перед экзометральными переходами.

— Ты хочешь сказать, что на борту «гиппогрифа» я пережила нечто подобное? — спросила Рашида.

— Не «нечто подобное», — Кратов поднял указательный палец, — а в точности это самое. Но ты излечилась. И пускай в экзометрию тебя отнюдь не тянет, но в остальном ты — в хорошей форме.

— Негодяй! — любовно сказала Рашида.

— Что же касается Стаса, то его «серое затмение» перешло в тяжелую, хроническую форму. Доктор Дананджайя назвал ее «черным занавесом».

— О! — Торрент от удовольствия подпрыгнул в своем кресле. — О-бо-жа-ю!

— И это прямое следствие пребывания в открытой экзометрии. Кроме того, — Кратов многозначительно посмотрел на Спирина, — набор и без того несладких синдромов у Стаса отягощен громадной информационной перегрузкой мозга.

— А причем здесь… Ага! — Теперь настала очередь, встрепенуться Спирину. — Вы полагаете, что Ертаулову выпала участь погибшего суперкарго с «Азмасфоха»?

— Разница в том, что Стас выжил.

— Тогда давайте договорим об ЭМ-зверях то, что не закончили в Тауматеке, — воодушевился Спирин. — Как следует из продемонстрированной записи, Ертаулов пребывает в убеждении, что он видел ЭМ-зверя в натуральную величину и в естественной, так сказать, среде обитания.

— И, судя по его словам, никакие это не звери.

— Но ведь тогда мы имеем уникальную возможность получить их изображение! Нужно провести глубокую ментографию его мозга…

— Если Стас согласится, — заметила Рашида.

— Отчего бы ему не согласиться? — пожал плечами Спирин. — Это не болезненно и абсолютно безопасно. Вы бы не согласились? Лично я бы с милой душой…

— Горячо, Мануэль Габриэлевич, — сказал Кратов. — Мозг Стаса и вправду нуждается в доброй ментографии. Да только впечатанный в зрительную память Стаса образ ЭМ-зверя меня интересует — не скажу, что мало, — но в самую последнюю очередь.

— Кто «Мануэль Габриэлевич», — проворчал в сторону Торрент, — а кто и «дерьмо собачье»…

— Обидели маленького, — безжалостно сказала Рашида.

— Что же, позвольте полюбопытствовать, для вас обладает высшим приоритетом? — осведомился Спирин.

— Начну с того, что доктор Дананджайя полагает все, что поведал Стас, лишь болезненными видениями, — сказал Кратов. — Следствием прямого и малоизученного воздействия экзометрии на человеческие мозг и органы чувств. Пасся ли вокруг «гиппогрифа» реальный ЭМ-зверь или только привиделся Стасу — мы не ведаем. В конце концов, рассудок Стаса мог лишь облечь плотью картинку, что показал всем нам бортовой когитр. Кстати, перед самым выходом в экзометрию. А ведаем мы лишь то, что корабль был поврежден. Не то случайно, не то умышленно…

— Мастер полагал, что умышленно, — сказала Рашида. — Помню я немного, но его слова: «Что этой гадине от нас надо? За кем она охотится?..» не забуду никогда.

— Еще мы знаем, что ЭМ-зверь атакует крайне редко, — продолжал Кратов. — И очень избирательно. Два случая за две с половиной тысячи лет. Большие объекты. Мелкота вроде «корморанов», по-видимому, его не привлекает. Сделаю смелое предположение, что он их попросту не видит. Тварь это здоровенная, неспешная и, по нашим понятиям, подслеповатая. Для того, чтобы привлечь его небезразличное внимание, нужно оставить за собой гигантский трек экзометрального возмущения, и уж тогда он вас выследит со всевозможным тщанием. «Азмасфох» был большим кораблем, не так ли?

— По тем временам — очень большим, — горделиво доложил Спирин. — Не стану утверждать, что самым большим — нкианхская «Дикая Птица» уже встала на вечный прикол, но их же «Царь Царей» или гелвоаллугский «Взнузданный Демон» еще летали довольно активно. Но это были последние из динозавров. Целесообразность создания гигантских кораблей для ЭМ-переходов всегда вызывала сомнения. В субсвете — да, конечно, отчего бы не поплавать на круизном суперлайнере внутри какого-нибудь не слишком загаженного кометного пояса или не попутешествовать по плотному и спектрально — многообразному шаровому скоплению? А в экзометрии… Сутки туда, сутки обратно. Кому придет в голову строить двадцатиэтажный автобус?

— Только тахамаукам, — хмыкнул Кратов.

— Пожалуй… Лишь у тахамауков оставались еще танкеры того же класса, а следовательно, и габаритов, что и «Азмасфох». Эти старые черти любят комфорт и ввозили на свои новые планеты весь набор удобств из метрополии… Ну, сейчас-то их колонии встали на ноги, метрополия занята своими делами, и корабли-гиганты там больше не строятся.

— Но наш «гиппогриф» был не очень большим, — удивилась Рашида.

— Верно, — сказал Кратов. — И трек от него был ерундовый, плюнуть и забыть. Если не допустить, что в тот момент он все же оказался самым большим искусственным объектом в экзометрии. Как любят говорить англосаксы, оказался в нужном месте в нужное время.

— Кажется, я понимаю, к чему вы клоните, — медленно сказал Спирин.

— А вот я так ни черта… — пробурчал Торрент.

— От вас и не требуется, — утешил его Кратов. — Коли вы у нас профессиональный отгадчик кроссвордов, да еще психолог…

— Социопсихолог, — мрачно поправил тот.

— …так не затруднит ли вас напрячь воображение и выделить в словах Ертаулова ключевые моменты, когда он говорит о том, что видел?

— Это мелкое и недостойное моей квалификации занятие, — высокомерно сказал Торрент. — Он повторял одни и те же фразы, как заводная игрушка. Например…

— Не торопитесь, — предостерег его Кратов. — Соберитесь с мыслями. Прокрутите запись еще разок.

Торрент запихнул кулаки в карманы своих клоунских панталон и, ссутулившись, убрел на веранду.

— Либо ЭМ-звери проявляют сезонную активность, — сказал Спирин, задумчиво глядя ему вслед. — Либо этот временной интервал что-то означает…

— Но так или иначе, раз в восемьсот семьдесят пять земных лет кто-то атакует в экзометрии самые большие корабли, — подытожил Кратов.

— Почему же нет никаких сведений о более ранних инцидентах?!

— А потому, Мануэль Габриэлевич, — раздельно проговорил Кратов, — что корабли, бывает, и не возвращаются из экзометрии в субсвет.

Спирин невнятно выругался и рывком вскрыл свой портативный видеал.

— Что вы намерены сделать? — осторожно спросил Кратов.

— Вломиться в статистический раздел Экспонаториума, — сердито ответил Спирин. — И пускай меня лишат кредита на пять лет вперед. Уж если там нет, то нигде нет… Смотрим год 575 от рождества Христова, статистику инцидентов.

Кратов, приподнявшись в кресле, заглянул ему через плечо.

— Блеск! — сказал он.

— Не вижу ничего блестящего, — пробурчал Спирин. — Отложим по шкале времени еще один отрезок. Трехсотый год до нашей эры. Статистика, надо думать, весьма поверхностная…

— Еще бы, — поддакнул Кратов. — Не все считали необходимым афишировать свои потери.

Спирин, горестно скривившись, дернул плечом.

— Отложим еще отрезок, — сказал он упрямо.

— Мануэль Габриэлевич, — промолвил Кратов. — Вам ни о чем не говорит эта дата — 1175 год до нашей эры?

— Говорит, — ответил тот. — Еще и как говорит… Первые опыты по зондированию экзометрии. Полтыщи лет до первого ЭМ-перелета. Нкианхский крейсер «Пернатый хищник», трехфлаговый адмирал Юлли Юлтусф, и все такое…

— Я терпелива, — угрожающе сказала Рашида. — Один бог знает, как я терпелива!

— Видишь ли, Рашуля, — сказал Кратов. — Нам точно известно, что ЭМ— звери начали нападать сразу после начала прорыва Галактического Братства в экзометрию. И делали это с удивительной, совершенно осмысленной периодичностью. Наверное, мы сможем вычислить эту периодичность с точностью до одного дня… И всякий раз они выбирали самый большой объект.

— В 300 году до нашей эры бесследно исчез большой военный транспорт с Гелвоаллуга, — с траурной торжественностью в голосе произнес Спирин. — В 575 году нашей эры — ренфаннский танкер «Энергия». Одни из самых больших кораблей своих эпох. И наверняка самые большие, что оказывались в экзометрии в критический момент. «Азмасфох» был первым, что уцелел и вернулся.

— А мы — вторыми… — сказал Кратов.

В тишине, что тянулась целую вечность и никак не могла прерваться, избавительно хлопнула дверь веранды, заставив всех вздрогнуть и обернуться.

— Но вам, доктор Кратов, придется расплатиться, — с порога объявил Торрент.

— С одним условием.

— Это вымогательство!

— Если вы расскажете, как отыскали Ертаулова. Торрент болезненно ощерился, но лицо Кратова было непроницаемым.

— Ничего из ряда вон выходящего, — пошел на попятную Торрент. — Обычный закон сохранения вещества и энергии. Или его еще называют «закон сохранения маршрута»… — Кратов недоумевающе вскинул брови. Ему вдруг вспомнилась планета Эльдорадо, и милитарист-маэстро Эрик Носов с его военно-полевой терминологией. — Если тело материально и занимает в пространстве некоторый объем, то всегда существует возможность проследить, откуда оно пропадет и где возникнет. Тем более, что количество способов перемещения, исключая сверхъестественные, довольно ограничено…

— Может, хватит умничать? — кротко спросила Рашида.

— …а ваш друг не имел привычки скрывать свое имя, — невозмутимо продолжал Торрент. — Смешно, что вы не смогли отыскать его сами… Я вошел в базу данных глобальной транспортной сети и спустя какое-то время получил координаты последнего места пребывания вашего друга. Он сел в гравитр в Куала-Тренгану и покинул его на острове Бунгу-ран-Бесар. Там ему не понравилось, и он переместился в Тхойбинь, где попытался обернуться безымянной тенью. Однако гравитр с живым пассажиром известной уже массы вскорости перелетел на один из близлежащих детских островов, который не очень добрые языки называют не иначе как «Остров доктора Моро». Там гравитр с означенной массой расстался…

— Хорошо, — сказал Кратов. — Благоволите получить и по моим векселям. Планеты по имени Нимфодора действительно не существует уже лет десять. То есть, в лоциях, имевших хождение в пору вашего зеленого детства, она еще упомянута. Но в результате одного из астроинженерных экспериментов Галактического Братства была полностью разрушена и обратилась в облако каменных обломков и пыли, стремительно втягиваемое центростремительными силами в недра голубой звезды Аль Наир.

— Принято. — С наслаждением произнес Торрент.

— Вексель следующий: в ходе своей третьей миссии на Уэркаф я пытался вступить в прямой контакт с мерцальщиками. Результат разочаровывающий, отчего эта миссия и не афишировалась. Мы остаемся совершенно чуждыми и непонятными друг другу. Нужна длинная цепь посредников. Сейчас ведется подготовка ксенологов-плазмоидов из системы Конская Голова. Это кропотливая работа, требующая решения массы побочных проблем, как-то: размещение группы плазмоидов на планете с обычной, а следовательно — смертоносной для них гравитацией, согласование тезауруса и системы понятий между остальными посредниками…

— Вот-вот, — покивал Торрент. — И Ертаулов вам о том же твердит: чуждые, непонятные… Итак, ключевые моменты. Они же — горячие точки.

Точка первая, субъективная. «Это было необъяснимо и страшно». Вряд ли это вас заинтересует, поскольку указывает на естественный психологический дискомфорт субъекта, помещенного в неизвестную, потенциально враждебную, не поддающуюся осмыслению и восприятию органами чувств среду.

Точка вторая, оценочная. «Мы разные, мы настолько разные, как это только возможно… мы не можем сесть и обо всем договориться». Это для вас более привлекательно, ибо свидетельствует не только о предполагаемых и, возможно, непреодолимых сложностях во взаимоотношениях с оцениваемым объектом, но также и о неком оставшемся за кадром источнике противоречий.

Я не стану провидцем, если добавлю, что упомянутый источник недвусмысленно указан третьей точкой, резюмирующей: «То, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрию, было чудовищной, дикой ошибкой»… Я понятно говорю?

— Понятно. — сказал Кратов. — Спасибо, доктор Торрент.

— Чтоб я пропал! — воскликнул тог. — Ушам не верю! Меня впервые назвали «доктором», а за окном — ни снега, ни града, ни урагана паршивого…

— Дождался, маленький, — усмехнулась Рашида.

— И что же вам понятно, коллега? — полюбопытствовал Спирин.

— А то, что нападения эти не случайны. Что ЭМ-звери — никакие не звери.

— Кто же? — испытующе спросил Спирин.

— Не знаю. Они действуют по своим правилам. Пытаются обращаться с нами, как умеют. Возможно, они просто хотят привлечь наше внимание. Но мы-то интерпретируем все происходящее иначе. Мы видим, что на наши корабли кто-то регулярно нападает. Нас хотят запугать. С нами не желают договариваться. И нас очень хотят выставить из экзометрии.

— Почему? — налегал Спирин.

— Потому что для нас это — способ передвижения, а для них — родной дом. И они не хотят, чтобы незваные гости следили в чистых комнатах грязной обувью. Так что нет Хаосу дела до нашей Галактики, и вообще никакой это не Хаос…

— Хаос, — нахмурилась Рашида. — Изначальное зияние, породившее Землю, Преисподнюю, Мрак, и Любовь… Что ты имел в виду?

— Пустяки, условное обозначение…

— Но ты рассуждаешь так, будто в болезненном бреде, что тебе наговорил Стас, есть какой-то смысл! Будто кто-то пытался использовать его как… как скорохода с письмом!..

— Хорош скороход! — хмыкнул Кратов. — Двадцать лет добирался, и все лесом да болотом… Рашуля, мы здесь уже битый час фантазируем и сочиняем, исходя из дерзкого допущения, будто кто-то нам что-то стремится сообщить!

— И в меру своей наивности пытаемся это сообщение прочесть, — присовокупил Спирин.

— Вот для чего я и надеюсь на ментограмму ертауловского мозга, — сказал Кратов. — Не портретами ЭМ-зверинца он перегружен, а этим самым письмом. И тот бред, что он выдает все эти годы, лишь отдельные фразы, вразнобой выхваченные из текста.

— Возможно, возможно, — сказал Спирин. — Это очень объясняет все, что произошло с тахамауками с «Азмасфоха».

— Стаса они сделали почтальоном, — горько промолвил Кратов. — Против его воли. Сумку через плечо, ногу на гравискейт, и — айда… Но тогда при чем здесь я? Зачем они меня-то сделали «меченым атомом»?!

— Вы все при чем, — сказал Спирин. — Это было не простое письмо. Это было «длинное сообщение». И вы, все четверо, его приняли.