Блинчики

Я смотрел, как ловко Оля раскатывает верхний пласт пирога. Нижний пласт уже лежал на противне, и на нем розовели кусочки рыбы, аппетитно наперченные и посыпанные колечками лука.

— Есть хочешь? — спросила Оля. — Иди руки мой, котлеты готовы.

Она отряхнула руки и начала снимать пену с закипавшего бульона. Подцепив пену ложкой, она каждый раз шла несколько шагов до раковины, потом снова возвращалась к кастрюле.

— Возьми блюдечко, — подсказал я.

— Блюдечко потом мыть придется.

— Ну и что! Зато не надо бегать туда-сюда!

— Не ты ведь бегаешь, — возразила она. — Нечего и командовать.

Я немного обиделся, но спорить не стал. Когда вернулся, на освобожденном краю стола уже стояла тарелка с двумя домашними котлетами, жареной картошкой и зеленой горочкой салата. Тут уж я говорить ничего не стал, молча взял вилку. Вкусно. Потянулся за кружкой, отхлебнул.

— У, минералка.

— Минералка, — строго повторила Оля. — Тебе в поликлинику завтра, не забывай.

Обязательно надо испортить человеку настроение.

— Картошка недосолена, — буркнул я. — Всегда не досаливаешь.

— Соль на столе, — Оля беззаботно накрыла пирог салфеткой.

— Я в клуб пойду.

— Нет, Кирюша. Не сегодня. Да ты же собирался записи в порядок привести.

— Почему? — возмутился я. — Я не хочу записи. Я в клуб хочу!

— Нет, — Оля вышла из кухни, даже спорить не стала. Все еще ковыряя вилкой картошку, я услышал, как в прихожей щелкнул замок. Я выскочил следом и убедился, что ключа нет. Я заперт. Да что она, в самом деле? Думает, я не понимаю ничего?

Я немного послонялся по квартире, но делать ничего не хотелось.

За окном теплел майский вечер, зеленый с сиреневым, золотой от солнечных лучей, галдели девчонки. А я сидел взаперти. И такая досада меня взяла, что я решил: убегу. Что я, раб — взаперти сидеть?

Я разыскал в шкафу бухту спортивной веревки. На днях мне Серега принес вместе вместе со страховочной системой, очень кстати — мы летом мечтали отправиться в альпинистский лагерь. Пока у меня опыта никакого, но и здесь ведь не горы. Всего третий этаж. Я привязал веревку к трубе батареи (поломал голову над узлом, а потом плюнул) и спустил конец за окно.

За окном стоял Серега и смотрел на меня с веселым недоумением. Я тоже весело помахал ему в ответ, сел на подоконник верхом и…

И на меня налетела Оля. Она стащила меня с подоконника — я от неожиданности не сопротивлялся, — и начала мутузить чем попало. Мне это надоело, я просто обхватил ее и держал, даже встряхнул чуть-чуть.

— Ты что, больно же, — сказал я.

— Дурак, — сказала Оля со слезами. — Я же за тебя отвечаю, в конце концов! Отпусти.

Я отпустил.

— Оля, — сказал я. — Мне двадцать восемь лет, а ты со мной, как с маленьким. Ну в самом деле. Думаешь, я в клуб пойду, так и пиво начну пить? Или переутомлюсь так, что работать завтра не смогу? Запираешь еще. Придумала.

— Да ничего тебя не запирала, — сказала она. — Я же на минуту к соседке пошла. И дверь захлопнула по привычке, да правда же! Не думала, что ты сразу обидишься.

Мы помолчали.

— Так ты иди, — сказала Оля. — Только не через окно. Перед соседками неудобно.

— Да ладно. Вон ко мне Серега пришел.

Серега вдвоем с Олегом Петровичем сидел за столиком в углу двора, под черемухой, а Олег Петрович вытащил из-под столешницы, быстренько показал мне и опять спрятал бутылку пива.

Ненавижу походы в поликлинику. Даже солнечный свет не кажется радостно-спокойным, если освещает он больничный коридор, и в позвоночнике периодически делается неприятно. Хорошо, хоть очередей сегодня почти не было. И все равно, я просидел минут двадцать, рассматривая давно надоевшие плакаты с толстыми довольными младенцами, пока дожидался результатов анализов. И наша, обычно добрая, докторица сегодня держалась суровее обычного.

— Признавайтесь, — потребовала она. — Пивком балуетесь?

— Четыре дня назад, — мрачно сознался я. На самом деле это три дня назад, но что теперь. Стоило вчера устоять перед соблазнителем Петровичем, чтобы сегодня все равно получить нагоняй, да еще повторную явку назначат. Петровичу хорошо, ему уже сорок, от него давно ничего не требуют.

— И тестостерон забываете принимать? — докторица все придирчиво таращилась на экран. Наконец оторвалась от него и погрозила мне пальцем, превращаясь из сурового врача в старую знакомую. — Смотрите, на уколы переведу!

Еще минут через двадцать я вручил медсестре полную мензурку, выслушал — теперь от нее — предписания, последний раз покаялся в нарушении режима и, — наконец-то! — вырвался из поликлиники с чувством неповторимого облегчения. Свободен, на целый месяц. Не заставили через неделю приходить, ф-фу.

А на работу сегодня не надо.

Домой я пришел в настроении, когда все люди кажутся добрыми и хорошими, да и сам себе — вполне ничего. Вспомнив, как вчера чуть не поссорился с Олей, сам себе удивился — чего было ершиться?

Я с удовольствием позанимался на свободе своей музыкальной коллекцией. Потом опять вспомнил вчерашний день, — как мы с ней спорили о готовке. И подумал, что и в самом деле не возился на кухне уже тысячу лет, едва ли не со школьных времен. А кто мне мешает вспомнить кулинарное искусство? Сварганю-ка что-нибудь вкусненькое, пока Оля на работе.

Блинчики, например.

Я перелистал рецепты, разворошил Олины припасы и довольно легко соединил ингредиенты в тесто. Первый блин, как и положено, у меня получился комом. Второй — тоже комом. И третий.

Я превозмог раздражение, перечитал рецепт и отскреб сковородку, прогрел, накапал на нее побольше масла. Пришлось повозиться, но в результате я получил отменную горку чуть толстоватых, но очень аппетитных блинчиков.

Ничего нет невозможного для человека с интеллектом.

Я подсмотрел, как Оля хвастается перед соседками: «а мой-то… блинчиков напек». Я даже не мог ее винить, с такой неподдельной с завистью поглядывали на нее соседки. Стреляли глазами в мою сторону и сопели носами, наверно, принюхивались к запаху, которым до сих пор был пропитан подъезд. Я про себя ухмыльнулся, как много значения придают тетки мелочам, и пошел себе дальше, в клуб. Сегодня-то я это честно заработал.

Дохвастались мы с Олей. До смешного.

Домой я возвращался поздно, трамваем — женщинам хорошо, у них клубы в каждом квартале, а мне ездить приходится. Мышцы ощущались приятно натруженными, тело после тепловых процедур — легким, на душе тоже было славно после встречи с друзьями — пятница сегодня, почти все собрались. Шагнул с остановки в темноту, полную ласково освещенных вечерних окошек и запаха облетающей черемухи, и услышал:

— Кирилл, помоги, пожалуйста.

Голос был вроде бы знакомый. Я остановился, совершенно не ожидая никаких злых шуточек, и мне на голову что-то свалилось, закрывая глаза. Тряпка какая-то. Одновременно шустрые ручки пробежались по моей одежде, и когда я, одолев оторопь, дернулся, то упал. Потому что мешок опутал меня с головы до ног слишком сильно дергаться не стоило. Но упал я не совсем, меня подхватили руки, сразу несколько пар.

— Эй, — ошарашенно позвал я. — Девчонки! Вы чего?

В ответ послышалось шушуканье, и меня потащили.

— Эй!

— Кирилл, не кричи, пожалуйста, — попросил все тот же голос.

Ничего себе «Пожалуйста»! Ничего себе «Помоги»! Я брыкнул ногами, убедился, что мешок завязали. Дернулся как следует, в результате меня здорово уронили. Я так хряснулся о землю, что нечем стало дышать. Когда перевел дыхание, шипя от боли, меня куда-то запихивали. Послышался шум мотора. Надо же, автомобиль пригнали.

Я так обалдел от их нахальства, что не понял, долго ли мы ехали. Потом многочисленные ручки снова уцепились за мой мешок, вытащили — нет, не из багажника, видно, с заднего сиденья. А положили на твердое.

— Да что такое! — возмутился я громко. Должно быть, из-под холстины мешка мой голос звучал глухо и нелепо.

— Вот тут можно кричать, — сказали мне.

— А чего кричать, — ответил другой голос. — Все по-честному. Почему кому-то и муж, и блинчики, и…

На девушку зашипели хором, она осеклась. А голоса поперешептывались еще немного, потом мои ноги быстро развязали, и вскоре послышался легкий щелчок замка.

В помещении, где меня заперли в компании с древним «Вольво», был бетонный пол и железная дверь. Безусловно, это был гараж, и для гаража довольно уютный, с пледом на узеньком диване и снедью на столике в углу. Позаботились.

Я убедился в невозможности выйти, прошел через все стадии настроения от растерянности и до сдержанной ярости. Было холодно в моем каменном мешке, не такие уж в мае теплые ночи. Продолжая убеждать себя, что в бешенстве нет смысла, я прилег на диванчике, пыльном даже на вид, накрылся пледом, а поверх пледа — мешком и скатеркой со столика. И неожиданно задремал.

Рассвет проникал через световой колодец. Щелчок замка послышался, когда я допивал неспособный согреть меня тепловатый шоколад и в десятый раз бессильно обдумывал планы мести, еще более злой от желания спать. Похитительница явилась одна, я свирепо покосился на нее, вгрызаясь в бутерброд.

— Привет, — сказала она мне.

— Здравствуй, уголовница, — мрачно ответил я.

— Не преувеличивай, — легкомысленно заявила она и оперлась о мой столик. Столешница едва не перекосилась, и девушка отдернула руку.

— Есть статья только за похищение ребенка. И не надо, пожалуйста, бить меня по голове термосом. Дверь не заперта.

Я молча доедал последний пирожок.

— Они в самом деле пакость придумали, — проговорила девчонка. — Хотели тебя стимулятором наколоть. Я в такие игры не играю.

— Чего?! — изумился я. — Чего они от меня хотели?

— Того и хотели, — заявила она нахально.

Я аккуратно закрутил крышку термоса, еще раз смерил ее взглядом и пошел к выходу. Коридор за дверью был темным, девушка, которая тащилась за мной по пятам, поспешно посветила каким-то дохлым фонариком.

— Мой телефон, — ледяным тоном потребовал я.

— У Алки, — виновато ответила она. — Не сердись. Я бы с ними никогда… Только… мне врачи рожать запрещают. Вот я и думала…

— Ты еще и думаешь? — удивился я. — И что ты надумала?

— Нечего их слушать. Если бы все естественно…

Мне показалось, что она, наконец, покраснела.

— Ну, знаешь… — растерялся я. — У нас тут не Эмираты… Куда сейчас?

— Направо.

Я решительно пошел дальше. Она так и семенила за мной, старательно подсвечивая путь, и вдруг вскрикнула.

— Что еще? — проворчал я.

Она сидела прямо на грязном полу и держалась за щиколотку. Фонарик валялся рядом.

— И что теперь? — спросил я ехидно. — Думаешь, я еще и вытаскивать тебя буду?

По улице мы тащились медленно. Время от времени я ставил ее на ногу, теперь единственную, и она прыгала на ней. Вдруг она заорала:

— Смотри!

Отдуваясь, я выпустил эфирное создание из рук. Я как раз жалел, что так и не вырос в дюжего молодца.

— Здесь же Алка живет!

— Ваша атаманша? — поинтересовался я, рассматривая поднимавшийся над домом черный дым. — Сейчас пожарные приедут. Не сгорят ее наряды.

— Там люди! — девушка с негодованием уставилась на меня. — Почему мужики такие бесчувственные?

— А ты на неправильной ноге стоишь, — задумчиво сообщил я. — У тебя не эта болит, а левая.

Она махнула на меня кулачками и побежала через дорогу на двух ногах. Я пожал плечами и пошел за ней.

У дома собиралась галдящая толпа.

— Блинчики! — услышал я.

Какие еще блинчики?

— Блинчики Лариска пекла, а ей про ребенка говорят… Подхватилась. Видать, сковородку не выключила.

— Там же Татьяна одна, сгорит! — заголосила тетка в бигудях и косынке.

— Дочке, дочке надо звонить…

— Уехала дочка! До вечера! А ключ у Лариски! Сгори-ит!

— Не ты! Маринка пусть лезет…

Субтильная Маринка примеривалась лезть по водосточной трубе и спасать неведомую мне Татьяну. Я еще раз посмотрел на окно третьего этажа, — сизый дым валил из форточки уже всерьез, — и вошел в подъезд.

Дверь была, слава богу, новая, не железная и не сейф, какие еще остались у наших соседок. Я разбежался и грохнул в нее плечом. Как, спрашивается, сбивают дверь с петель? Кино просто. Домой шел, называется. Ну-ка, хоть и не вырос я в дюжего молодца…

— Держи, — послышалось сзади. Тетка протягивала мне топор.

Дым в квартире стоял такой, что я чуть не вылетел обратно за взломанную дверь. Не знаю, каким чудом я добрался до окна. Когда кое-как отдышался и проморгался, внизу уже стояла пара пожарных машин, у которых суетились девушки. Как угорелые бегали. Под самым окном сидела Маринка, с недоумением рассматривая оторванное колено трубы.

Лезть в мое окно никто не собирался, и я пошел назад.

Дым из комнаты не выдувался, я на ощупь пробирался к выходу, натыкаясь на мебель и путаясь в углах. Налетев на кровать, я приоткрыл кое-как глаза и увидел на кровати тело, длинное, как свернутый ковер.

Татьяна оказалась бабкой, а не девочкой, как я почему-то ждал. С ужасом сознавая, что вместе с ней мне не выбраться, и опять зажмуриваясь, я потянул ее за плечи. Без особого эффекта.

— Аоы, — услышал я.

— Чего?

— За ноги бери! — повторил парень, сдвинув респиратор, — голос был явно мужской. Отодвинувшую меня фигуру в пожарном комбинезоне и каске я едва видел сквозь поток слез. Мне было не до голосов, впрочем. Ноша оттягивала руки, и было некогда думать, потому что кухня уже пылала, надо было пройти через прихожую, тоже через пламя, но хуже было то, что дышать…

— Белоснежка лежала в гробу как живая…

Мне показалось, что я опять маленький и мама читает мне сказку. Даже голос был похож.

— Дочь Белоснежки была точно такого же роста, как и гномы, и те приняли девочку за одну из них…

Я тоже лежал, как Белоснежка, но в кровати. И вроде бы тоже живой. Было тепло и мягко под одеялом. Я тихонько слушал, как дочь поцеловала Белоснежку, и они благополучно отбыли домой. Потом голос, похожий на мамин, начал читать новую сказку. Обижаемая сестрами Золушка одержала блистательную победу на конкурсе и заполучила своего принца. Как-то не задумывался раньше о способах добычи принцев…

— И незачем было портить хорошие сказки, — проворчал новый, глуховатый голос.

— Бабушка, — радостно отозвался детский голосок. — Расскажи про женихов!

— Каких тебе женихов, — возмутилась мать. — Я тебе два часа сказки читала!

— Привет, — сказал кто-то в моей комнате. — Не спишь?

— Привет, — ответил я с запинкой, рассматривая вошедшего. Парень включил настольную лампу.

— Ты меня вытащил, что ли?

— Я, — согласился парень, продолжая копаться в ящиках стола. Без комбинезона он казался моложе и худее, но молодой бас я таки запомнил.

— Ты там хороший сквознячок устроил. Все так и запылало… Но ничего. Техника уже наготове была.

— Я старался, — буркнул я. Хотел подняться, но голова закружилась, я плюнул и остался лежать. — А ты пожарна… пожарный?

— Вообще-то не только. А что?

— Не видел он раньше мужиков-пожарников, вот чего, — фыркнула, входя, девушка. Моя давешняя похитительница.

— Это бабушка. Ее влияние. Без нее бы Антошка и на свет-то не родился. Кому мальчишки нужны.

— Это бабушка. Ее работа, — в тон девчонке согласился Антон. — Без нее бы ты не выдумала мужиков красть. Только лучше надо было учиться у бабушки! Мужей воровать — наука тонкая!

Антон хохотнул, а Светка с гордым видом развернулась кругом и пошла вон из комнаты. Глупая Светка, из-за которой я тут застрял… а Оля?

Я все-таки сел. Ночь за окном казалась плотной от черноты. Я пропал сутки назад, и…

— Мне бы позвонить, — сказал я.

— Жена твоя в курсе, не нервничай, — успокоил Антон. — Ты поваром работаешь?

— Почему поваром? — оторопел я.

— Светка говорила, ты блинчики здорово печешь.

Дались им всем эти блинчики!

— Инженер я, — скучно сообщил я и потрогал голову. Голова оказалась завязанной, одежда — на месте. — В конструкторском бюро.

— А-а, — сказал Антон. — Но все равно. Ты с техникой обращаться умеешь, или только конструируешь? А то я тебя позвать хотел.

— Куда?

— В экспедицию.

Я стал разматывать повязку с головы.

— Не трогай, — остановил меня Антон. — Пусть бабуся снимет. Я серьезно. Проект «экспедиция». Восстановление лесного хозяйства на территории Восточной Сибири. В нашей партии пока бабье царство. Семьдесят процентов женщин. Но им в первобытных условиях не очень-то легко.

А мужчинам, что же, легко?

Бабье царство — это у меня в отделе. Тридцать женщин. Умных, трудолюбивых. Очаровательных. И один я. Начальница отдела прочит меня на свое место, — лет через пять, когда удалится на пенсию. Хотя я в начальники вовсе не рвусь. Мы занимаемся как раз тем, что придумываем машины для таких мест, где женщинам работать «не очень-то легко». В шахтах, например, или на строительстве. Там, где лет пятьдесят назад женщины вообще не работали.

Антон говорил что-то, как настоящий вербовщик. А я думал о жизни. Своей. Работа, дом, заботливая жена. Мама, у которой я бываю дважды в неделю, заботливый сын заботливой мамы. Клуб — хорошая игра для взрослых. Нормальная жизнь.

Ах да, еще раз в месяц — в поликлинику, сдавать сперму.

— Ну так что? — спросил Антон. — Согласен? Я поговорю насчет тебя и сообщу.

Четыре женщины — три поколения женщин, от «бабуси» до пятилетней Ларискиной сестренки, стрелявшей в меня любопытными глазищами, — накормили меня ужином. Они придирчиво допрашивали и осматривали меня, и отпустили, только убедившись, что я хорошо себя чувствую.

Я ушел в теплую майскую ночь, полную теплого света окон. Как во все времена уходили мужчины, оставляя окно с теплым светом за тридевять земель. Почему я купился, почти купился на уговоры, и так легко? Поддался очарованию слова «экспедиция».

Или — «нужны мужчины».

Я мужчина.

А каждый нормальный мужчина хочет играть в настоящие мужские игры. Ловить удачу за хвост на больших дорогах. Побеждать врагов и конкурентов. Или просто заниматься настоящей работой. И за настоящие деньги. А что? Тоже поэзия настоящей мужской игры.

Потом я устал об этом думать. Есть предел переживаниям, и нелепым приключениям, слава богу, тоже. Я с удовольствием предвкушал, как влезу под душ, а потом в постель. Интересно, как обстоит дело с душем в районе Восточной Сибири?

Дома было тихо, хотя свет в дальней комнате горел. Я тихонько притворил дверь, — может, Ольга спит? Тихонько, на цыпочках я прошел по коридору.

Оля не спала. Вот будет мне сейчас. И за дело. Надо было сразу позвонить.

Я робко пробрался в комнату и присел рядом с Олей.

— Ты чего телевизор не смотришь?

Она повернулась и посмотрела на меня. Я перепугался уже всерьез.

— Ты что? Ну да, я дурак и скотина. Но я не нарочно.

Оля глубоко вдохнула, — и, спасая меня от гневной тирады, затрезвонил телефон. Звонил Антон. Уже узнал насчет меня?

— Ты быстро, — сказал я в трубку.

— Да, — Антон казался смущенным. — Понимаешь, поторопился я тебе пообещать, а есть проблема. Донорский центр тебя не отпускает. Держатся за мужиков до тридцати, как женская дума за закон о постепенных реформах. В общем, похоже, сейчас — никак. Может, через какое-то время…

— Когда мне стукнет тридцать.

Антон рассказал мне, как его найти. Если что.

Интересно, как он сам-то отмазался? Ему еще явно тридцати нет. Наверно, он из тех, кто умеет добиваться цели. А я?

Черт возьми, еще посмотрим…

Я отвернулся от телефона и вздрогнул. Оля стояла, оказывается, за мной.

— Ну, чего ты? — спросил я мягко.

— Я в консультацию ходила, — она спрятала лицо у меня на груди.

— И что? Что-нибудь не в порядке?

— Все в порядке. Мальчик.

— Ну что тогда?

— Ничего, — она вытерла слезы и отодвинулась. — Я испугалась, что ты уйдешь насовсем. Или надолго.

— Это вряд ли, — сказал я с сожалением.

Мне страшно хотелось спать, и несчастная моя голова болела.

— А что за мальчик? — зевнул я.

— У нас.

Я смотрел на Олю, которая редко ревела ни с того, ни с сего, и ничего не понимал.

— Откуда?

— Дурак ты, — сказала она. — У меня. Будет. Мальчик. Я думала, дочка, как у всех.

И правда, дурак. И скотина. Но… мальчик? Естественным путем. Как несколько поколений назад, когда еще не действовал «фактор сдвига популяции», действие которого еще в школе я никак не мог уразуметь. Без предварительной обработки донорского материала, кучи процедур для будущей матери и… без льгот, предусмотренных социальной программой. Мне стало смешно, когда я об этом подумал. Но… как здорово. Сын.

Может, скоро так и будет? У всех?

— Олька, — сказал я. — У тебя гормональная буря, но умом-то ты это понимаешь! Никуда я от тебя не уйду.

— Правда?

— Конечно.

— Договорились, — сказала Оля, успокаиваясь. — А блинчиков напечешь?