Бледна твоя кожа, кровав твой взгляд

На танцевальной площадке неподвижно застыли парочки. Прильнувшие друг к другу мужчины и женщины демонстрируют мне свои безукоризненные наряды и лица, покрытые яркой косметикой. Другие человеческие манекены склонились над столиками с выпивкой — они никогда не коснутся ее. Приглушенное сияние хрустальных люстр, неяркий свет небольших цветных прожекторов завершает оформление этой сцены застывшей жизни, среди которой передвигаюсь только я, призрачный наблюдатель. Какая-то женщина оцепенела в неустойчивом положении второго такта вальса. Она все еще обнимает исчезнувшего партнера, избежавшего стазиса. Я небрежно провожу рукой по ее разлетевшимся в стороны окаменевшим локонам. Женщина слегка улыбается, показывая два ряда зубов, сверкающих между приоткрытых пурпурных губ с красивым рисунком. По обе стороны ее гордо откинутой назад головы кричаще искрятся сережки, остановившиеся в полете параллельно полу. Ее вечернее платье из белого шелка сохраняет на талии отпечаток мужской руки, находившейся там в то мгновение, когда это произошло.

Странная мысль рождается в моей голове. Мысль о том, что эти живые мертвецы более реальны, чем я, сохранивший способность передвигаться…

Я выхожу из просторного зала казино, оставив позади себя переставшие расти ставки в вечных партиях баккары, бесконечные мгновения вращения колеса рулетки, перед которым застыл крупье, нога которого не перестает нажимать на педаль, позволяющую остановить в нужном месте бег шарика из слоновой кости.

Я улавливаю слабое движение с другой стороны террасы. О, я здесь не один! Впервые человеческое существо не спасается бегством при моем приближении. Задевая пары, замершие в обманчиво пластичных позах, я устремляюсь к окну, распахнутому в молчаливую ночь. За резной колонной мужчина с резко подчеркнутыми косым освещением морщинами склонился над вызывающе легко одетой девушкой; их почти соприкоснувшиеся губы никогда не соединятся.

Блики света на черных кожаных брюках. Передо мной из пустоты внезапно материализуется волчица. В этом мире, где царит неподвижность, любое движение кажется невероятно быстрым. Удивительно, как скоро вырабатывается привычка…

От неожиданности я невольно отступаю на шаг. Жадная улыбка искажает правильные черты лица волчицы, обнажая ровный ряд острых зубов. Она полагает, что перед ней добыча. Печально, но придется разочаровать хищницу, пылающие красным огнем глаза которой уже туманит голод. Она напрасно торжествует — на этот раз ей попался отнюдь не баран.

— Странно, но я не улавливаю твоего запаха…

— У меня его нет.

Ноздри волчицы бешено раздуваются, хищная улыбка исчезает с лица. В два прыжка она оказывается рядом и резким движением хватает меня за запястья… Но ее руки встречают только пустоту. Черты ее изможденного лица кажутся еще более резкими.

— Тебя здесь нет!

— Я всего лишь изображение.

Волчица тяжело дышит, ее вздымающаяся при каждом вдохе грудь рельефно выделяется под черным спортивным свитером. Почему все волчицы так красивы? Я хотел бы утешить ее, сжать в своих объятьях, подарить ей свою плоть. Но я не властен над происходящим.

— Тебе давно пришлось есть в последний раз?

Дурацкий вопрос. Она отводит взгляд. Четкий профиль волчицы хорошо виден на фоне освещенного дверного проема. Конечно, давно. Она на мгновение касается пальцами щеки одного из танцующих. Я знаю, что кожа мужчины не кажется ей ни теплой, ни холодной. Волчица ничего не ощущает, хотя ей и может почудиться что-нибудь. Нет, все это будет иллюзия, не более того. Ведь прекратилось движение не только молекул, но и электронов.

— Овцы попадаются очень редко. Я так надеялась, когда увидела тебя… Но я вижу, что ошиблась.

— По дороге сюда я встретил целое стадо…

Она переступает тощими ногами, на которых свободно болтаются штанины из черной кожи, еще недавно рельефно обрисовывавшие соблазнительные формы. Ее красные глаза, единственная цветная нотка на сером фоне лица, отражают крайнюю степень истощения. Меня удивляет овладевающая мной подавленность. Я полагал, что мне доступен только эрзац человеческих чувств, записанный неизвестно где двоичным кодом.

— И далеко отсюда?

— Достаточно далеко. Ты умрешь с голода прежде, чем доберешься туда.

Она обреченно кивает головой, не говоря ни слова. Ее густые черные волосы волнисто переливаются в призрачном полумраке. Я уже забыл, как выглядит создание из плоти, каким красивым может быть живое существо. Даже истощенная до предела волчица — это настоящий океан движения, присутствие которого рядом словно вливает в меня жизненную энергию. Как мне хотелось бы нарушить закон, не позволяющий мне вмешиваться в их жизнь!

— Я хочу спать.

Вряд ли в городе найдется хотя бы одна постель вне стазиса. Она призывно хлопает длинными ресницами. Но то, что у другой девушки можно было бы принять за бессознательное стремление соблазнить мужчину, у нее — всего лишь нервная реакция на бесконечную усталость.

— Не знаю, кто ты, чертов призрак, и что ты здесь делаешь, но я благодарна тебе за то, что ты со мной. Меня зовут Сандра. А тебя?

— Взгляд.

* * *

Сандра мгновенно задремала в роскошной постели с балдахином в номере-люкс, сверкающем роскошью конца прошлого века. Она даже не сбросила одежду, чтобы почувствовать кожей ласку простыней из белоснежного льна. Я сижу у изголовья и наблюдаю за ней, пытаясь потушить тлеющий во мне огонь. Но я не могу помочь ей, не могу защитить, спасти от голодной смерти. Я не в состоянии действовать в мире материальных предметов; моя помощь всегда останется только трагически виртуальной. Может быть, это потому, что я сам не принадлежу к миру живых существ?

За стенами здания окаменевшие волны не прекращают неподвижно разбиваться о пустынные береговые скалы. Круглый глаз Луны, сияние которого затмевает блеск звезд, не моргнет, не прищурится. В ее колдовском свете на самом конце мола виден силуэт баньши в белом одеянии. Я пытаюсь убедить себя, что происходящее не может не быть временным, что прерванное на лету движение вот-вот возобновится, когда наконец оборвется эта пауза, которую держит время. Действительно, почему бы и нет? Но напрасны мои надежды. Наверное, время по-прежнему течет с привычной скоростью, и только волки и овцы оказались в ловушке неощутимо краткой доли секунды, превратившейся в вечность.

Мой взгляд возвращается к окружающей меня реальности и останавливается на спящей волчице, свернувшейся клубком, словно охотничья собака. Ее черные волосы разметались по вышитой наволочке.

В противоположность всем ее соплеменникам, которых мне приходилось встречать ранее, ее не напугали такие мои особенности, как отсутствие запаха или бесплотность тела. Наверное, она слишком голодна, чтобы бояться чего-либо. Я не могу сравнить ее поведение с поведением овец — те сразу же обращались в бегство, как только замечали меня, приняв за волка.

Отчаяние тяжелым грузом наваливается на мои плечи. Почему должно было случиться так, что единственное существо, способное положить конец моему одиночеству, осуждено на смерть?

— И много овец тебе удалось прикончить?

Ее взгляд свирепо вонзается в мои зрачки. Я знаю, что волки обладают чем-то вроде способности к гипнозу; хотя мне они и не опасны, я не могу сдержать нервную дрожь, когда мои глаза встречаются с ее кровавыми зрачками. Забавно, но в моем поведении, в моих реакциях на возникающие ситуации сохранилось так много человеческого!

— Когда это случилось, то в пригороде, где я жила, никто, кроме меня, не уцелел. Я решила, что сошла с ума! Когда я почувствовала голод, то принялась за поиски пищи, но не нашла ничего доступного. Зато мне удалось встретить двух парней, тоже оставшихся в живых. Вместе мы принялись за поиски, продолжавшиеся, как мне показалось, бесконечно. Мы обшарили все окрестные лавки, пытаясь найти хоть банку консервов. — Сандра покачала головой. — Мы тогда не были волками. Еще не были. Распорядись случай по-другому — и мы стали бы овцами.

— Мы были не слишком дружны. Чтобы избежать склок, я должна была обслуживать их по очереди — сегодня Марка, назавтра Жюльена. Они хотели трахаться — это нельзя назвать иначе — с утра до вечера и с вечера до утра. Наверное, это помогало им забыться. В конце концов их утомило бесконечное кувырканье в постели. Признаться, я почувствовала большое облегчение. Однажды, скорее всего, из-за наступившей слабости, Жюльен сорвался со стены и разбился, упав с большой высоты. Мы не колебались ни мгновения. Прежде всего потому, что ему было уже все равно, но главным образом потому, что став мертвым он превратился в пищу.

— Таким образом, вы оба стали волками.

— Я думаю, что самая первая пища определяет направление, по которому пойдет мутация. — Сандра прячет лицо в ладонях. Когда она решается снова поднять на меня взгляд, в ее глазах поблескивают слезы. — Немного позже, когда мы покончили с Жюльеном, мы встретили барана. Нам не пришлось долго раздумывать, мы просто подчинились инстинкту. Я едва успела разглядеть его круглую физиономию, обрамленную шелковистыми кудрями, прежде, чем мы набросились на него. Он даже не понял, что с ним происходит. Было очевидно, что он еще никогда не встречался с волками. Он сам направился в нашу сторону, радостно улыбаясь тому, что встретил живых. Мы мгновенно растерзали его! Только гораздо позже, когда мы наткнулись на большой сад, совершенно не затронутый стазисом, до нас дошло, что мы стали иными. Мы просто отравились, когда попытались есть фрукты.

— Волки не могут питаться пищей овец. Не знаю, возможно ли обратное.

Она нервно крутит в пальцах пачку сигарет. Едва проснувшись, она наткнулась на пачку "Голуаз". Мне сдается, что она в состоянии на расстоянии определять, находится ли предмет вне стазиса. Еще один аспект мутации?

— Барана нам хватило надолго, но через некоторое время мы опять оказались такими же голодными, как раньше. Однажды Марк попытался убить меня. Я защищалась, как могла. Это было ужасно! Два зверя свирепо дрались за свою жизнь, два обезумевших от голода хищника. У меня на теле до сих пор сохранились следы этой схватки (Она приподнимает свитер — на левой груди видны плохо затянувшиеся отпечатки человеческих зубов. На боку остались фиолетовые полосы от царапин, оставленных ногтями). Один из нас должен был умереть. Мне повезло — я разбила ему голову прежде, чем он перегрыз мне горло.

— Вот не знал, что волки способны пожирать друг друга.

— Так они и не могут этого, — возразила Сандра. — Меня тотчас же стошнило. Нет, для нас годится только мясо овец. Когда я поняла, что смерть Марка оказалась бесполезной, я двинулась на север. Меня все сильнее и сильнее мучило чувство голода. Я продолжала идти, слабея с каждым километром. Теперь я ощущаю приближение конца, и мне становится страшно.

— Мы уйдем отсюда.

— Нет. Я не в состоянии сделать даже несколько шагов.

— Мы найдем какое-нибудь средство передвижения.

— Я ни разу не встречала ни одной машины, не попавшей в стазис.

— Я найду ее для тебя.

Мопед неторопливо катится вдоль побережья. В этом мире тишины прерывистое тарахтенье его движка кажется неестественно, почти неприлично громким. Мертвенно застывший вокруг нас воздух усиливает их, заставляет откликаться эхом, повторяя до бесконечности следующие друг за другом выхлопы.

Все деревушки, через которые мы проезжаем, выглядят одинаково — это музеи восковых фигур, в которых дети поражают неестественно акробатическими позами, а домашние животные нередко висят в воздухе, застыв во время прыжка с вытянутым в струнку телом и напряженно растопыренными лапами. Взрослые застыли группами, часто окруженными облаками голубого табачного дыма, который теперь никогда не унесет ветер. Очевидно, в тот момент, когда все случилось, здесь был ранний вечер, потому что в других часовых поясах, где уже была ночь или еще не закончился день, улицы или пустынны, или заполнены застывшими, подобно морским волнам, толпами куда-то спешащих людей. Так что этот мир не совсем мертв, но особой разницы, конечно, нет.

Когда последний волк сожрет последнюю овцу…

На улице одной из деревушек мы видим смеющегося паренька, держащего за руку лежащий на земле в неестественной позе скелет в изорванном платье. Я представляю себе девушку, оказавшуюся в ловушке. Никакие ее усилия не позволяют ей освободиться от руки кавалера. Сначала она в ужасе старается разжать окаменевшие пальцы, потом пытается сломать их; она колотит, царапает, кусает не поддающуюся плоть. Рыдая, она бьется так долгие часы, постепенно слабея, пока не падает в полном отчаянии, призывая неизбежную и такую близкую смерть.

Почему при виде подобных сцен меня не покидают эти мысли? Почему чья-то нелепо оборвавшаяся жизнь оставляет у меня на душе столь болезненный осадок?

Сандра с трудом удерживается в седле. То и дело она только чудом сохраняет равновесие. Она буквально падает от недоедания и недосыпания. Мы обязательно должны найти овец!

— Давай, остановимся.

— Рано. По-моему, здесь нет овец.

— А что ты будешь делать, если их окажется слишком много?

— Овцы всегда спасаются бегством. Они даже не пытаются убивать волков.

— Да, они не могут съесть волка, но ведь ничто не мешает им прикончить своего врага.

— Если они попытаются, то я пропала.

Эта покорность судьбе бесит меня. Мне хочется схватить волчицу за плечи и хорошенько встряхнуть ее, чтобы вывести из состояния апатии. Но я могу только кричать:

— Ты что, совсем свихнулась? Тоже мне, ходячая мумия! Эти овцы — твой единственный шанс. Ты поймаешь одну и силы быстро вернутся к тебе. А с остальными тебе будет совсем не трудно справиться.

Ее пальцы стискивают рычаг тормоза. Мы резко останавливаемся. Сандра выключает зажигание и прислоняет мопед к дереву.

— Я должна хоть немного поспать. Знаешь поговорку: кто спит, тот ест?

Она укладывается на голой земле, с грустью посмотрев на зеленую траву, стебельки которой кажутся такими нежными, такими гибкими, а на самом деле тверже и прочнее закаленной стали и опаснее любого кинжала. Она засыпает почти мгновенно, опустив голову на согнутую руку. Покрасневшие веки закрывают ее утомленные глаза.

Ноги волчицы под кожаными штанинами сейчас по толщине не отличаются от рук. Я никогда еще не видел человека в такой стадии истощения. Откуда она берет энергию, чтобы двигаться, чтобы говорить?

Большой рекламный щит расхваливает продукцию местных боен. В центре щита пригвождено тело волка: деревянный кол пронзает его грудь и раму щита. Руки и ноги волка прибиты к щиту гвоздями самых разных размеров; разбитое лицо похоже на обескровленный кусок мяса. Вокруг щита повсюду — бурые пятна крови, даже на щите видны полосы, напоминающие буквы титров для фильма ужасов. Внезапно я осознаю, что это действительно корявые буквы, слагающиеся в несколько слов:

Сандра падает, увлекая за собой в падении мопед.

В который раз меня бесит моя полнейшая беспомощность. Я могу только смотреть и ждать.

Мы находимся в пригородном рабочем поселке среди длинных одноэтажных зданий из красного кирпича, над которыми господствуют промышленные корпуса и складские ангары.

Бесконечно уходящая в вышину труба увенчана измятым дымовым султаном серого цвета, кажущегося бледным на фоне черного неба. Длинный шлейф резко обрывается, словно от него отрезали конец, очевидно, избежавший остановки времени.

Волчица приходит в себя. В ее кровавых глазах нет ничего кроме слабости и отчаяния. После нескольких бесплодных попыток ей все же удается сесть. Мы долго молчим. Слова давно стали бесполезными. Мы оба знаем, что конец близок. У Сандры нет сил даже на то, чтобы забраться в седло мопеда.

Наша удача, очевидно, тоже попала в стазис.

— Ты не можешь вот так остаться здесь. Должны же где-то быть овцы.

— И куда по-твоему я должна отправиться?

Меня поражает, с какой силой она бросает мне в лицо эту фразу. Может быть, она рассердилась на меня? Нет, скорее всего она просто хочет избавиться от меня, чтобы умереть в одиночестве, как и положено смертельно раненному животному. Не теряя хладнокровия, я указываю на приоткрытую дверь находящегося вблизи небольшого дома. Внутри ничто не побеспокоит ее. Там она сможет агонизировать, не опасаясь чужого взгляда. Но стоит ли говорить ей об этом? Наше общение не требует слов, ситуация сама по себе достаточно красноречива. Наши фразы, наши жесты и наши взгляды давно наполнены мыслями о смерти, хотя само слово не было произнесено ни разу.

Волчица передвигается на четвереньках, тощая пародия на животное, название которого перешло к ней. Она медленно вползает в дом. Я следую за ней.

Сандра лежит, задыхаясь, на кафельном полу в небольшой кухне. Она не в состоянии двигаться дальше.

Пробормотав несколько утешительных слов, я бегло осматриваю дом. Семья в полном составе, от стариков до зеленых юнцов, собралась в гостиной. Они сидят, зачарованно уставившись на изображение игрока в теннис, картинно застывшего на перехвате мяча на экране телевизора. Неплохая обложка для спортивного журнала.

Сандра доползла до коридора, пол которого устлан зеленым ковром. Она с огромными усилиями передвигает свое тело, такое тяжелое, несмотря на крайнюю степень истощения. Такие тяжелое тело, которое заканчивает сжигать в своей топке последние запасы энергии. Ее губы сливаются с серым лицом. Я слышу, как неравномерными толчками бьется ее сердце.

— Пойду поищу овец.

— Ты же знаешь, это бесполезно.

— Я все же попытаюсь.

— Как хочешь.

Я выхожу на улицу, чувствуя, как на месте моего отсутствующего живота зарождается и начинает пульсировать тупая боль. Как может страдать простое изображение, которым я являюсь? Я полагал, что надежно защищен от подобных неприятностей…

Там, где кончается пригород и начинается собственно город, возвышаются стены недостроенного комплекса зданий. Похоже, здесь строили госпиталь. Одна из его незаконченных башен кажется мне идеальным наблюдательным пунктом. Я ускоряю шаг. Вообще-то я могу перемещаться едва ли не мгновенно на любое расстояние, но в последнее время мои поступки, мое поведение все больше и больше страдают антропоморфизмом. Я копирую человека; я его нематериальная карикатура, одержимая образом почти превратившейся в скелет волчицы. Бледна твоя кожа, кровав твой взгляд…

На несколько мгновений я застываю на месте, копируя миллиарды манекенов, усеявших поверхность Земли, чтобы демонстрировать всевозможные моды в витрине планетарного масштаба.

Крыло госпиталя, куда я собирался заглянуть, избежало стазиса. Там обосновалось целое стадо овец.

Два барана охраняют логово, держа охотничьи ружья на сгибе руки. Изуродованный волк не был пустой угрозой. Это стадо, очевидно, ведет оседлый образ жизни; оно организовано лучше, чем другие группы овец, которые мне приходилось встречать во время моих скитаний. Об этом говорит не только бдительная охрана в серой форме, но и колючая проволока, натянутая в три ряда вокруг здания, а также джип, с которым в стороне возится еще один баран. Я могу поспорить, что подвалы здания заполнены продовольствием и снаряжением. Эта группа должна была основательно прочесать свой район. Она организована по военному образцу, а значит, очень опасна.

Сколько их здесь? Как им удалось собрать все необходимое для нормальной жизни? Всего один человек на тридцать тысяч избежал окаменения; что касается материальных предметов, то пропорция еще меньше. Статистически, у волка гораздо больше шансов загрызть овцу, чем у овцы — отыскать что-нибудь съедобное, избежавшее стазиса.

И все же волчица умирает от голода в пригороде, где я оставил ее, а эти откормленные овцы процветают.

Я должен как можно быстрее найти выход из создавшегося положения. Сандра слишком слаба, чтобы самостоятельно обеспечить себе пропитание. Без моей помощи она конченый человек. Но что я могу сделать для нее? Я, существо, у которого нет тела?

Из башни вылетает свора детей. У всех круглые физиономии здоровых ягнят. Странно. До сих пор ни в одном из попадавшихся мне стад не было ягнят; волки очень быстро расправились с молодняком. Очевидно, только оседлая жизнь позволяет выжить детям. Мне кажется, я нашел ответ на свой вопрос.

При условии, что я буду действовать быстро. Время не ждет.

Но как могу говорить о времени я, рожденный вместе с катастрофой, остановившей время?

Разумеется, информация, содержащаяся в моей памяти, была собрана задолго до провала большей части человечества в бесконечно малую долю секунды. Возможно, она предусматривала и ситуации, подобные той, в которой я оказался. Но память о времени не заменяет собой истинное знание.

Иногда у меня появляется ощущение, что это не моя память отвечает на бесконечно одолевающие меня вопросы. Мне кажется, что кто-то, непрерывно следящий за мной, предоставляет мне сведения, которые считает необходимыми в каждой конкретной ситуации, в то же время скрывая другую информацию.

Но ведь я не личность; меня с трудом можно считать чем-то реально существующим.

Я думаю, что этот мир был создан не случайно, что его возникновение связано с каким-то экспериментом. Меня же назначили быть свидетелем происходящего, снабдив мою память багажом, который, по сути, мне не принадлежит.

Багажом? Скорее, непосильной ношей.

Эти овцы считают, что находятся в безопасности. Несомненно, они уже давно не встречали волков; тот, что распят на рекламном щите, уже почти перестал пахнуть. Моя задача, следовательно, облегчается, потому что главный мой противник — чувство опасности.

В мою сторону направляются три ягненка. Какая безответственность — позволять детям находиться без надзора в таком полном опасностей мире, как этот. Я быстро отступаю, передвигаясь бросками от одной тени к другой.

Ягнята подходят к моему укрытию, живо обсуждая свои ближайшие планы. Их тонкие голоса звучат с типично детскими интонациями. Они спорят по поводу какой-то игры, ради которой они отошли так далеко от убежища. Я почти не прислушиваюсь к их болтовне, надеясь, что они разделятся.

Они проходят мимо. Как они крутят своими толстыми попками! Я уверен, у Сандры сейчас потекли бы слюнки, увидь она их. Меня терзает, словно сверло бормашины, противоречивое чувство. Эти ягнята — сама жизнь. Но волчица — тоже жизнь. Вправе ли я сделать выбор, подменив таким образом судьбу? Может ли одно существование быть более важным, чем другое? О, как мучает меня эта дилемма. Кто имеет больше прав на жизнь — Сандра или кто-нибудь из этих детей? Я не в состоянии принять решение. Но если я так переживаю эту ситуацию, значит, у меня есть нечто вроде совести?

Дойдя до перекрестка, дети разбегаются в разные стороны. Я устремляюсь за самым маленьким. У этого малыша такие приятно пухленькие щечки…

Решающий миг близок. Я должен забыть о сомнениях. Жизнь Сандры зависит от моей решительности.

Я неожиданно появляюсь перед ребенком, возникнув из ничего. Он вздрагивает и хочет убежать.

— Не бойся, я не волк.

— Но ты не пахнешь так, как овцы!

Он отступает шаг за шагом, ища взглядом убежище. Да, родители правильно воспитали его.

— Я - привидение. Я не могу причинить тебе вред.

— Привидение? Их не бывает, это просто вранье.

Большинство старых мифов исчезло вскоре после остановки времени. Остался только всеобъемлющий ужас перед Большим Злым Волком, вместивший в себя все прежние страхи. Я помню стадо овец, за которым незаметно наблюдал некоторое время. Его члены нашли старый кинопроектор и каждый вечер крутили мультфильм "Три поросенка" — очевидно, из чистого мазохизма.

Я пытаюсь сыграть на этом. Привидения больше никого не пугают, потому что с ними не связана реальная опасность. Я протягиваю недоверчиво глядящему на меня малышу руку.

— Попробуй прикоснуться ко мне.

Он тянется ко мне робкой ручонкой, готовый удариться в бегство при малейшем моем движении. Его пальцы проходят через мое изображение. Страх тут же покидает его.

— Почему я не могу дотронуться до тебя?

— Потому что меня здесь нет.

— И где же ты тогда?

— Нигде.

— А что делают привидения?

— Привидения раздают детям подарки.

Подозрительная гримаска.

— Ты не врешь?

— Я же сказал.

— А у тебя есть подарок для меня?

— Да, замечательный подарок. Но тебе придется пойти со мной.

— Ты не принесешь его сюда?

Я развожу руками, стараясь придать лицу как можно более невинное выражение.

— Я ничего не могу взять в руки.

— А он далеко, этот подарок?

— Нет. Каких-нибудь четверть часа пешком.

— Так мы идем?

— Подожди меня здесь. Я пойду проверю, нет ли опасности.

— Почему там может быть опасность?

— Ну, ведь подарок мог найти волк.

Я вхожу в дом. Сомнения все еще не покинули меня. Мне не удается избавиться от симпатии к ребенку, в которой есть, очевидно, нечто отцовское. Но мои чувства к Сандре сильнее. Она должна жить любой ценой.

Волчица лежит в коридоре. Она без сознания. Неравномерные колебания ее грудной клетки свидетельствуют, что она все еще жива. Я негромко окликаю ее. Опухшие веки медленно приподнимаются; взгляд, сначала совершенно пустой, постепенно оживает, пока я продолжаю тихо и настойчиво повторять ее имя. Наконец, она узнает меня и пытается сесть, но тут же падает на спину, бессильная и безвольная.

— Это ты, Взгляд? Ты вернулся…

— Я нашел пищу для тебя.

— Пищу?

Она уже стоит на коленях, опираясь на шаткий стул. Усилие, которое потребовалось от нее, чтобы подняться, страшным образом исказило правильные черты ее лица. Ее худоба пугает меня. Передо мной сейчас не женщина; это голодный хищник, свирепый зверь. Правилен ли мой выбор? Как мне хотелось бы избавиться от сомнений…

— Я приманил сюда ягненка…

— Где он?

Она перебивает меня, всецело поглощенная близостью добычи. Струйка слюны сбегает по ее подбородку. Конечно, рефлекс Павлова…

— Он в саду.

Шатаясь, она направляется к двери. В тысячный раз я поражаюсь сохранившейся в ней жизненной силе, позволяющей ее передвигаться. Ее тело сейчас — это пустая оболочка из кожи, слишком просторная для нее. Местами кожа обвисает, словно болтаясь на скелете. Мне страшно, что она вот-вот упадет с нее.

Она выбирается в сад. Ее кровавый взгляд впивается в глаза ребенка. Несмотря на ужас, он не в состоянии бежать. Сандра кидается на него, выставив скрюченные пальцы с длинными ногтями, с жадно раскрытой пастью, в которой видны блестящие белые клыки. Это настоящий хищник. Она хватает ягненка и нацеливается на его горло, собираясь перегрызть его.

— Пошел отсюда!

Я вижу, что она выпустила ребенка и пытается оттолкнуть его от себя. Ноги подгибаются под ней и она медленно оседает на землю. Скорчившись, она то осыпает малыша проклятьями, то умоляет поскорее исчезнуть с глаз. Ничего не понимающий перепуганный до полусмерти ягненок застыл на месте, с искаженным ужасом лицом.

— Да убирайся же, идиот!

Она пытается броситься на ребенка, но тут же падает к его ногам. Ее когти раздирают кожу на пухлой ручке. Ребенок, наконец избавившийся от оцепенения, бросается бежать со всех ног и быстро исчезает в направлении госпиталя. Скоро он поднимет на ноги все стадо. Они примчатся сюда с ружьями и собаками, чтобы выследить волчицу и убить ее. А уж потом они всласть поизмываются над ее трупом, эти подлые трусы.

— Почему ты сделала это?

— Это был ребенок.

Я едва разбираю слова в ее шепоте, сочащемся тончайшей нитью между ее обесцвеченных губ.

— Ну и что?

— Ты что, совсем не понимаешь? Я не смогла, вот и все.

— Материнский инстинкт?

— Можешь смеяться, если хочешь. Да, материнский инстинкт, эта чертова штука, дерьмо проклятое. О, теперь я знаю, кто ты такой. Сначала я забыла, но вот теперь вспомнила. Ты Взгляд. Глаз Науки. В те времена вокруг тебя был поднят такой шум… Ты думаешь, что ты чье-то отражение, чей-то образ? Да ты гораздо меньше, чем образ. Ты даже не образ образа!

Она падает без сознания, оставив меня в одиночестве.

Весь этот мир — один большой опыт.

Я думаю об имени, которое мне дала Сандра. Глаз Науки. В свое время человек осознал, что никогда не сможет посетить миры за пределами Солнечной системы, опуститься на дно океана или проникнуть в атмосферу планет-гигантов. Слишком много неразрешимых технических проблем. И тогда была разработана программа, которая, будучи введенной в компьютер, связанный с различными приборами, позволила создать виртуальную копию человека, его образ, который одновременно играл роль видеокамеры. Никакие внешние условия не могли помешать функционировать этому вездесущему наблюдателю.

На меня нахлынули воспоминания. Электронные цепи, породившие меня, теперь ничего не могут скрыть от меня. Этот компьютер избежал остановки времени. Может быть даже, что он в какой-то степени виновен в случившемся. Оценив ситуацию, он послал меня на пораженную болезнью Землю. Наверное, для того, чтобы иметь свидетеля происходящего в случае — впрочем, маловероятном — если время восстановит свое привычное течение.

Мы оказались в тупике, в слепом меандре потока времени, когда все основы, на которых зиждется реальность, претерпели глубочайшие изменения. Очевидно, поэтому люди, избежавшие стазиса, превратились в волков и овец; поэтому, надо полагать, у моего виртуального образа появилась совесть и он начал постепенно очеловечиваться.

Сандра ошиблась. Я больше не продолжение компьютера, даже не его порождение. Мой создатель потерял контроль надо мной. Став автономным, отныне я приобрел — пусть и в несколько карикатурном виде — способность чувствовать то, что чувствует в подобной ситуации обычный человек.

И теперь я, любящий жизнь, испытываю страдания, видя, как она чахнет, как движется к неизбежному концу. Но я всего лишь отображение созданного машиной изобретения. Благообразная видимость, не имеющая никакой власти над происходящим.

Мне так хочется, чтобы Сандра пришла в себя, чтобы она проявила какую-нибудь, пусть совсем слабую привязанность ко мне, потому что теперь мне необходима дружба, может быть даже любовь. Но как можно требовать от кого бы то ни было, чтобы он проявлял какие-нибудь чувства — конечно, за исключением ненависти — к простой иллюзии?

Я слышу доносящийся издали собачий лай. Мне чудится, что кто-то произносит мое имя, но это, разумеется, всего лишь галлюцинация, вызванная моим состоянием. Я хотел бы, чтобы псы вцепились мне в горло, чтобы они разорвали меня на куски.

Но мне некуда деваться. У меня нет горла, нет тела. Я не могу умереть, если только кто-нибудь не выключит создавший меня проклятый компьютер.

Мое существование будет длиться вечно. Какую-то долю секунды, которая никогда не закончится.

Сандра только что умерла.