Безымянная бухта

— Сэр, эти идиоты опять порубили снасти. Если мы сегодня не выйдем — в следующий раз они разнесут шхуну в щепки.

Я обернулся. По старшему помощнику не было видно, что он только что преодолел крутой подъем. Если Артур сейчас и дышал неровно, то от гнева и раздражения.

— И эта испуганная болтовня…Приходится все время занимать их работой, чтобы болтали поменьше.

Мы стояли у обрывистого склона холма. Внизу, в бухте команда очищала «Шутника» ото льда. Сюда едва доносились обрывки криков и звон топоров. Шхуна мерцала в дымке ледяной пыли.

Старший помощник продолжал с гримасой какой-то судорожной издевки:

— Ни одной птицы на острове, в лесу и на побережье…Тут не горит огонь…Этот теплый лед, вчера было два дюйма, сегодня уже пять, а завтра мы поплывем на айсберге… Это место проклято… Идиоты!

Интересно, это все, о чем они говорят? Если так, они не заметили кое-чего еще. Я задумчиво вер тел в руках холодную трубку.

— А вы, Артур? Вы разделяете страхи матросов?

Он ответил мне странным взглядом, о значении которого я пообещал себе подумать. Если будет время.

Все это было правдой. Третьего дня марсовый заметил землю. Я был удивлен — остров не был нанесен на карту. Более чем странно для этих исхоженных широт. Остров был невелик, имел удобную защищенную бухту, за грядой холмов, в густом лиственном лесу мы нашли пресный источник. Может быть, стоило сразу отплыть отсюда, когда разом погасли все фонари, печи и курившиеся трубки, перестали зажигаться серные спички, а кресала не высекали ни искры. Или позже, когда никому не удалось увидеть или услышать птицу, найти хотя бы брошенное гнездо.

Или вчера, когда шхуна сплошь, внутри и снаружи, от киля до клотика, покрылась слоем странного теплого льда.

Лед очистили. А сегодня он появился опять и был уже гораздо толще.

Меня, как всех прочих, все это пугало и беспокоило — до сегодняшнего утра. Я проснулся в странном оцепенении, с трудом поднялся, раскрошив тоненькую корочку теплого льда, покрывавшего тело, посмотрел в зеркало… И понял, куда мне суждено отправиться из этой бухты.

— Готовьте шхуну к отплытию, Артур. После полудня.

Он молча козырнул и повернулся, чтобы уйти.

— Подождите. Взгляните на шхуну отсюда, — я чуть отступил, взглядом пригласив его встать на мое место.

Старший помощник подчинился.

По тому, как окаменело его лицо, я понял, что он увидел. Вернее, осознал, чего не видит. У «Шутника» не было отражения. Как и у меня — с сегодняшнего утра. В водах бухты отражались лишь фигуры матросов, гротескно изломанные на невидимых снастях.

— Как вы думаете, у «Шутника» была душа?

Он, не ответив, пошел прочь. Я отвернулся. Скоро мы с «Шутником» отправимся в единственный путь отсюда — с пограничной заставы места, которое почему-то считается полным пламени, но правы те, кто верит, что это страна вечного льда. А остальных возьмем с собой.

Я с сожалением посмотрел на холодную трубку. Последний раз, яви милость, Господи…

В трубке затлел огонек.

The Nameless Bay, 1918

Перевел Самоучка.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА (20 ноября 1997 г.): впервые «Безымянная бухта» («The Nameless Bay»), была опубликована в 1918 году, в майском номере лондонского журнала «Black Sun».

Журнал этот, издаваемый оккультной группой, отколовшейся от небезызвестного «Герметического ордена Золотой Зари», беллетристики не печатал и сделал исключение для новеллы молодого офицера Королевского флота Эрика Кингсли благодаря просьбе его сестры, Нины Сквилл, хорошей знакомой мадам Блаватской и Алистера Кроули. Правота миссис Сквил, убедившей редакцию «Темного солнца» в том, что рассказ ее брата — не пустая игра воображения, была доказана самым трагическим образом в 1923 году — когда пришло известие, что Эрик Кингсли погиб в полярной экспедиции — и, по свидетельству спасателей, его тело не было необходимости держать на холоде — оно производило впечатление заледеневшего и з н у т р и.

В 1966 году рассказ Кингсли был опубликован в Соединенных Штатах.

Профессор антропологии университета Готам-сити (Род-Айленд) Карл Аугеншмерц сопроводил новеллу обширным предисловием, в котором утверждал, что «Безымянная бухта» дала толчок Говарду Филипсу Лавкрафту к написанию известной новеллы «Страшный старик» («The Terrible Old Man»), приводя в качестве доказательства фотокопию номера «Black Sun» с многочисленными пометками в тексте «Безымянной бухты», якобы сделанными рукой HPL. Более того, профессор Аугеншмерц цитирует в своем предисловии письмо, отправленное Лавкрафтом Эрику Кингсли на адрес сестры, опубликованный в том же номере «Black Sun».

В этом письме HPL, критикуя стиль рассказа за «чрезмерную сжатость» (cramped), в то же самое время говорит, что «судорожная мысль» (convulsive thought) Кингсли вызвала у него самого нечто вроде «мысленной судороги» (mental cramp), всегда предшествующее, по его словам, рождению нового замысла, исполнение которого потребует не привычных для Лавкрафта стилистических средств.

И товарищи Аугеншмерца по академическому цеху, и исследователи творчества Лавкрафта проигнорировали все его утверждения и доказательства, а редакция «Annals of Ghotam University» (vol. 367 1966 May), напечатав материал почтенного антрополога, сочла необходимым снабдить его шутливым замечанием, что «мыслительная судорога» свойственна, скорее, творчеству самого Аугеншмерца…

ДОБАВЛЕНИЕ (17 января 2008): не так давно по счастливой случайности попала мне в руки одна публикация, придающая истории с Кингсли еще одно измерение — он покинул Лондон в марте 1918 года, оставив сестре не только рукопись «The Nameless Bay», но и типоскрипт объемом около двухсот страниц, озаглавленный «The Joyful Brotherhood»,а также папку со множеством рукописных листков разного качества на русском языке, с просьбой передать ее автору — Николаю Гумилеву(!). Это был п о л н ы й перевод повести «Веселые братья», фрагменты которой Н.С., вместе с 23 страницами английского перевода (черновик Кингсли!), передал в Париже Борису Анрепу, возвращаясь в Россию. Эти фрагменты, опубликованные впервые в 1952 году в Нью-Йорке, многократно переизданы и широко известны. Неизвестными оставались имя переводчика и существование полного текста «Веселых братьев».

После возвращения в Советскую Россию, Николай Степанович к работе над повестью не возвращался — это, до недавнего времени, единственный аргумент в пользу существования полного текста повести.

Почему Нина Сквилл не передала рукопись автору (Гумилев еще месяц находился в Лондоне) — неизвестно. Она передала архив брата Карлу Аугеншмерцу незадолго до смерти в 1965 году, а он, не являясь специалистом в русской литературе, и ослепленный находкой письма HPL, не придал значения попавшим в его руки документам.

На резонный вопрос — почему писатель, столь требовательный к форме, передал свою повесть для перевода почти случайному знакомому — ответ очень прост — по материнской линии семья Кингсли имела русские корни и русский был вторым родным в домашнем обиходе семьи Кингсли, возможно, Эрик читал свои русские стихи Гумилеву — это единственное замечание миссис Сквилл, записанное профессором Аугеншмерцем.

И вот, когда недавно был открыт архив профессора Аугеншмерца, там и обнаружились те рукописи, которые Нина Сквилл получила от брата. Готэмский университет объявил конкурс на работу с архивами Гумилева-Кингсли-Аугеншмерца.

Кто будет признан достойным заняться их изучением — станет известным в ближайшее время…