Лион Кямью Бездарный волшебник

Пролог

Был прекрасный цветочный сад. И была железная клетка в том саду. И жила в той клетке сойка. Сойка любила свой сад, он один радовал ее взор. Она любовалась сочными бутонами роз и пионов, напевала ласковые песенки подрастающим колокольчикам и ландышам, по птичьи смеялась макам и тюльпанам, танцевала и трепетала крылышками для нарциссов и гортензий. Она оживляла свой сад, даря ему чудесные мелодии. Но как бы она не любила свой сад, было одиноко на душе у сойки. Иногда ей удавалось пощебетать с птичками пролетавшими мимо. Птички услышавшие ее зов прерывали свое странствие и посещали сад, чтобы поболтать с ней. Сойка радовалась птичкам и мечтала с ними подружиться. Но птички не задерживались надолго, их тянуло в небо, на луга и в лесной простор и они улетали оставляя сойку в одиночестве. А сойку тянуло вслед за ними, ей очень хотелось покинуть клетку, очень хотелось расправить крылья и лететь туда куда укажет ветер.

Но клетка была крепка и выхода из нее не было. Самым частым гостем сойки, как не странно, оказывался ястреб, который своим появлением раз за разом заставлял трепетать ее сердце. Сойка восхищалась ястребом, восхищалась его силой и смелостью, что он раз за разом прилетал к ней, не боясь садовника. Восхищалась она тем, как он раз за разом он хватался когтями за прутья клетки и силился их разорвать. Она завидовала его силе и свободе. «Выходи, я унесу тебя» – по птичьи говорил он ей, и она бы согласилась, даже зная, что это принесет ей погибель. Но клетка была крепка и выхода из нее не было.

Часто сойку посещал садовник. Он давал ей еду и питье, заботился о ней и оберегал ее. Временами он открывал клетку, брал сойку в руки и гладил, и играл с ней. И однажды он вынул ее из клетки, но почему-то в этот раз он был пьян и неосторожен и навредил несчастной, сделал ей очень больно. С тех пор она опасалась садовника и все мечтала сбежать от него. Но клетка была крепка а садовник ловок и хитер.

Однажды сойку посетил незнакомец. Он вынул ее из клетки, как некогда это делал садовник. Но незнакомец был аккуратен и ласков, он лишь немного поладил сойку, дал ей водицы и вкусных зернышек и вернул в клетку. А уходя он забыл закрыть дверцу клетки, а может быть намеренно оставил ее открытой.

Сойка не знала большей радости. Она выпорхнула из своей темницы и взмыла в воздух. Пролетела по округе и осознала свою свободу. Но не смотря на нахлынувшее счастье, ей было горько покидать свой дорогой сад. Сойка плавно приземлилась на каменную изгородь и запела прощальную песню своим дорогим и любимым цветам. Тогда то ее и постигло несчастье. Белый, желтоглазый кот выскочил из ниоткуда и поймал несчастную сойку за крылышко. Он побежал по изгороди, неся трепыхающуюся пташку в свое логово.

А сойка щебетала, звала на помощь. Она увидела в небе могучего орла и взмолилась – «О царь небес, прояви милость, силы твоих крыльев хватит, чтобы одолеть зверя, что поймал меня. Молю помоги! Схвати его когтями и унеси в небо. Избавь меня от напасти. Молю тебя о небесный царь! Спаси мою душу». «Несчастное создание. Как был бы я рад выручить тебя из беды» – ответил могучий орел – «Но прости я не в силах. Ведь вовсе не орел я. Я человек. А ты лишь мой сон». Тогда заплакала сойка. И подумала: «Ведь нынче ночью меня посетил противоположный сон. Сон, в котором я была человеком». Она рассказала об этом орлу, и орел ответил – «Значит все здесь лишь наши грезы…»

Первая глава. Мораль и мираж

Полуденное солнце властвовало на вершине небосвода. Оно нещадно припекало все к чему прикасалось, но его лучи не могли пробиться сквозь густую хвойную поросль, а потому в лесу было скорее душно, чем жарко. Пахло сухой древесиной.

Могучую лесную изгородь рассекала неказистая и ухабистая сельская дорога достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать телега, но недостаточно, чтобы смогли разъехаться две.

По этой дороге шел путник, на первый взгляд совершенно не примечательный, как ни посмотри на него: одет в шаровары заправленные в запыленные сапоги, пара дорожных сумок, большая и малая, висят на плече и несколько подсумков на нескольких поясах, как обожают обвешиваться небогатые бродячие торговцы, к одному из поясов был прицеплен кинжал. Белая рубаха путника вымокла от пота и прилипала к спине, а опирался он на слегка погнутый дорожный посох.

Но стоит приглядеться к путнику поближе, как в глаза бросаются некоторые странности, совершенно не типичные для простого путника. То, что воротник у его рубахи украшен богатой вышивкой, шаровары из дорогой ткани, а сапоги высочайшего качества – не так уж и удивительно. Сложно встретить менестреля или барда, которые не любят пощеголять в дорогущих нарядах. Вот только не встретишь такого барда, что заматывает руки, от локтя до запястья, лоскутами ткани, на которых вышиты руны. Не у каждого торговца вместо малой сумки висит многотомная книга. И далеко не каждый путник украшает дорожный посох детальной и многогранной резьбой, узоры, символы, руны и тексты которой перетекают из одного в другое и смешиваются в смыслы понятные лишь знающим.

Мужчина статный и высокий, в летах, когда почтенный возраст уже не за горами, но силы еще достаточно, чтобы соперничать с молодежью. Каштановые волосы стянуты в хвост, а борода коротка. Его глаза, светло-карие почти золотистые, уверенно смотрят вперед.

Он идет не торопясь, словно на прогулке, а для него по сути это и есть прогулка – идти не ведая куда, не ведая как долго продлится путь, и даже не ведая цель своего странствия, а лишь смутно представляя ее очертания.

И как это часто случается во время странствий, на дороге возникают препятствия. Вот и сейчас из-за деревьев вышли два мужика и вынудили путника остановиться. С виду мужики сельские – простые, да только лица у них уж больно наглые и в руках у одного дубина, а у другого – топор.

– Здрав мил человек, кто таков и куда путь держишь? – спросил один из них.

– Я лишь странник, иду туда, куда дорога меня поведет – спокойно ответил мужчина.

Мужик глянул на сумку и подсумки и гадко усмехнулся.

– Я вижу, путник, ты торговлей живешь, покажи-ка нам свой товар.

Путник лишь покачал головой.

– Нет мужики, я не торгую.

– То не важно, ты сумки выверни и показывай, мы сами решим, что сторгуется, а что нет.

Путник оставался безразличным в лице, он уже решил прекратить этот разговор, просто развернулся и сделал шаг в обратном направлении, а со второго шага уже рванул вперед попытавшись бежать, но тут же затормозил, потому что путь ему преградили еще два мужика – один с ножом, другой с вилами.

– Так уж нынче повелося – заговорил один из тех, что зашли сзади – что на этой дороге мы хозяева и проход по ней позволен только тем, кто нам мзду платит.

– Ну, не тушуйся ты дядя – продолжил за товарища уже другой – Отдавай все ценное и ступай себе с миром, а будешь сопротивляться – прибьем али прирежем и все равно добро твое нашим станет. Решай сам, да побыстрее.

Разбойники окружили путника, но подходить слишком близко не торопились. Путник перехватил посох, встал в защитную стойку – Только попробуйте! – яростно выкрикнул он и стал медленно кружить на месте и активно вертеть головой, стараясь не упускать из виду никого из четверых и оценивая, кто нападет первым.

– Ну вот все и решилось! Левапко, вали его! – выкрикнул мужик с ножом и махнул рукой. В то же мгновение рядом с путником просвистела стрела и воткнулась в землю, еще через мгновенье со стороны леса прилетела еще одна – тоже мимо. Путник сумел мельком разглядеть таившегося на дереве стрелка. А мужики негодовали:

– Левап! Криворукий… – бандит не успел закончить жалобу, так как путник решил не дожидаться следующей стрелы и атаковал первым.

Он совершил рывок в сторону разбойника с вилами, вместе с этим схватив посох в одну руку на манер меча и молниеносным ударом сверху поразил мужика в лоб самым кончиком посоха. Тут же путник взмахнул рукой по воздуху, словно отталкивая кого-то, и бандита вооруженного ножом отбросило назад, тот жестко повалился на спину, едва не сделав кувырок.

Случившееся ошарашило остальных разбойников, они не ожидали такого агрессивного сопротивления, поддавшись панике закричали и бросились в лобовую атаку. Путник снова взялся за посох двумя руками и, оттолкнув одного ногой в живот, принял посохом удар дубины от второго, тут же отклоняя эту атаку в сторону, жестко ударил бандита краем посоха по лицу. Совершив удар мужчина шагнул в сторону, рядом с ним снова просвистела стрела.

Бандит, тот что с ножом, поднялся на ноги, как и вооруженный топором, которого путник ранее оттолкнул ногой, они снова бросились в атаку. Мужчина одной рукой взял посох за кончик и мощно крутанул им над головой несколько раз, при это сам совершая шаги вперед и кружась словно в танце. Крутящийся посох свистел разрывая воздух, разбойникам приходилось отскакивать назад, чтобы не угодить под удар.

Бандит с топором, решив, что выгадал подходящий момент рванул вперед намереваясь зарубить жертву. Но путник, словно этого и ожидая, крутанулся в сторону с криком – «Каль-эс!» – делая более быстрый взмах чем раньше. Бандит попытался блокировать удар и изловчился принять посох лезвием топора, но как только посох коснулся металла, тот лопнул, как лопнуло и топорище. Куски расколотого железа разлетелись в стороны, древко топора взорвалось опилками, расцарапавшими лицо бандита. Посох прочесал ему по волосам, но голову не зацепил, мужик мучительно закричал и упал на колени хватаясь за обмякшую руку. Посох путника остался невредим.

Бандит с ножом пытавшийся подобраться сзади медлил и потому избежал чудовищного удара. А теперь и вовсе замер в нерешительности. Воспользовавшись растерянностью бандита путник подобрал с земли камешек, поднеся его к устам что-то прошептал, и метнул туда, где должен был сидеть разбойник с луком. Где-то среди веток раздалось удивленное «Ой!», а затем испуганный крик и хруст веток ломающихся под весом падающего тела. Мужчина вскинул кулак, как жест победителя, и воскликнул «Да!». Затем он перевел взгляд на бандита с ножом, который краснея от злости пытался высказать что-то мерзкое, но криком оборвав невнятную фразу рванул в атаку яростно размахивая своим оружием.

Путник увернулся от первой атаки и играючи отбил вторую, держа посох в одной руке. А свободной рукой он ударил бандита в плечо, но не кулаком и не ладонью, а совершив щелчок пальцами, произнес «Ку-элог!». Мелькнула синяя вспышка, раздался жуткий треск, а разбойник вздрогнув лишился сознания и упал.1

Путник взглянул на прочих своих обидчиков: первый, получивший удар в лоб – валялся без сознания, орудовавший топором – на коленях убаюкивал сломанную руку, в кустах стонал неудачно приземлившийся лучник, и наконец бандит получивший удар посохом по лицу – был оглушен, но оставался в сознании и только сейча с трудом сумел подняться на ноги, у него из носа ручьем текла кровь.

Мужчина, глядя прямо в глаза поднявшемуся на ноги мужику, осторожно подошел к бандиту с поломанной рукой. Щелчок, фраза, вспышка и треск – разбойник без сознания. Страх поселился в глазах говорливого бандита, он попятился назад, промямлил:

– Колдун вшивый, будь ты проклят! – развернулся и дал деру, спотыкаясь и пошатываясь из стороны в сторону – Всетворец сбереги мою душу!

Путник недолго смотрел на убегающего, устало вздохнул, взмахнул рукой, словно стряхнув пыль со стола, а бандит свалился, будто бы ему подсекли ноги, и как не пытался, подняться снова у него не получалось. А путник не торопясь подошел к нему – щелчок, фраза, вспышка и треск…

* * *

Полдень миновал. На сельской дороге, меж хвойных лесов кучка бандитов приводили в чувство своего товарища. Разбойники тесной группой стояли на середине дороги, в центре вычерченного прямо на земле круга. По его краям были записаны символы, которые если уж и не пугали бандитов, то серьезно настораживали. Хотя значение символов не было известно ни одному из них. В стороне от круга, тоже на середине дороги, расслабленный путник сидел на непонятно откуда взявшемся пне. Он ждал, когда очнется последний бандит. И когда это наконец случилось, мужчина заговорил:

– Теперь мужики, мы с вами можем поговорить. Видите ли, перед вами теперь стоит задача. Она не простая, но очень важная… – мужчина сделал паузу и обвел их всех взглядом – важная в первую очередь для Вас – снова демонстративная пауза – вы должны найти для меня причину, чтобы не убивать вас.

Разбойники замерли. Они не решались говорить, побаивались шевелиться и даже дышать. Мужчина продолжил:

– Начнем с тебя – он указал на крайнего слева, тот вздрогнул – Назови свое имя.

Бандит весь сжался, озираясь на товарищей испуганно захлопал глазами, но ничего не сказал.

– Не заставляй меня ждать. Если мне это надоест, то я оставлю вас здесь. Выйти из круга вы не сможете, а волки смогут и войти, и выйти, они сегодня уж очень голодны и ночью с удовольствием вами полакомятся.

Разбойники всполошились. Криками и толчками они заставили товарища начать.

– О…О…Орб! Орб – мое имя.

– Ну вот, молодец Орб, откуда ты?

– Й… я… я из Яхово, деревни Яхово, это в той стороне, мимо речки и…

– Не важно, названия мне достаточно. Расскажи почему же друг мой Орб, ты решил жить грабежом и душегубством?

– Ну так… эм, это нужда заставила. Мы обычные крестьяне. Голодный год и в…

– Нужда? Голодной смерти испугался, и потому других убивать стал, меня убить хотел! Чем же друг мой Орб твоя жизнь ценнее других, почему она ценнее моей?

– Я… ну…

– А год этот разве же голодный? Я пять деревень в вашем краю обошел и все здравствуют, все в достатке и как местные говорили, голодать приходилось года три назад. Тогда то ты душегубство распробовал, чужого добра нагреб, так и по сей день себе жизнь облегчаешь за чужое добро. Чужие жизни и судьбы поганишь! Так! Скольких ты убил? Отвечай!

– Я? Убил? Нет-нет, я не… мы только грабим… и… и только пришлых. О…о…очень редко. Торговцев и бродяг… они обычно пугаются нас и сами все отдают. Всетворцом клянусь!

– Значит от Всетворца тебе воздастся, он клятвопреступников не прощает, и я прощать не намерен, ведь знаю я, что врешь ты. Нагло врешь и лживые клятвы даешь! Лгать не получится, я уже все про вас знаю или вы глупцы не поняли кто Я!

Мужчина резко встал и стукнул посохом о землю, выбив сноп искр. От искр вспыхнуло пламя оно окружило разбойников, вздыбилось до высоты древесных крон и тут же погасло. Трое из пятерки бандитов упали на колени и принялись молиться.

– Скольких убил? Говори.

Орб был из тех, что молились. Он дважды протараторил «Защити всесильный от злых сил» и тогда сказал.

– Молю о прощении вас господин и молю о прощении Всетворца, я солгал, на моих руках кровь. Я убил одного.

– Кого ты убил?

– Я не ведаю его имени, какой-то странный беловолосый бродяга, он что-то прятал в своей сумке, и не хотел показывать а я…

– А ты решил что это было что-то ценное и насадил его на вилы. И что же было у него в сумке?

– Т…т…три медяка.

– И ради этого ты убил? Ради трех медяков? Что ты на них купил? Сивуху или три куриных яйца? – мужчина стал расхаживать из стороны в сторону рассуждая – человек… живой человек, что он может сделать? Может построить… скажем дом, создать инструмент, возделать поле, накормить семью. Что еще? Помочь родичу может? Может. Или помочь соседу, незнакомцу, в конце концов спасти чью-то жизнь может, или даже несколько жизней. Или с человеком можно хотя бы просто поговорить, узнать какую-нибудь историю, научить чему-то новому. Да хоть в карты поиграть! Спеть или даже сочинить песню он мог бы. Столько всего может совершить человек, неужели его жизнь стоит дешевле трех медяков. А ведь он может сделать десяток благих вещей или сотню, или даже тысячу. Тебе дурному душегубу вообще известно насколько это много – тысяча? Насколько это по-твоему ценно? Фух!

Мужчина громко выдохнул, остановился и указал на следующего бандита.

– Теперь ты, назовись!

Однако заговорил не тот бандит, на которого указали, а другой, из тех, что не падал на колени. Все это время он вел себя смелее других. Как и все он старался лишний раз помалкивать, вот только корчил наглую и надменную рожу, всем своим естеством показывая «Меня этим не проймешь, не на того напали». Долго терпеть нравоучения он не смог:

– Угомонись колдун – сказал и плюнул, выказывая брезгливость к произнесенному слову – Ты дядя горазд языком чесать, уж уши вянут твою муть слушать. Лучше сразу убивай. Ты мне не мать и не батька, чтобы жизни учить. Я уж свой жребий душегубский сам выбрал и сам за себя перед Всетворцом отвечать буду.

– Ох! Неужто атаман свое слово сказал – издевательски ответил путник – И как же звать тебя атаман?

– На кой тебе имя мертвеца дядь. Али мнишь, шо праведник великий, так пускай с миром. Али уж раз ты такой добренький, такой правильный, ты может уж на ножик мой сам наткнешься. А добро твое уж нам то не в тягость придется – отшутился и сам же посмеялся атаман.

– Ты тут не ставишь условий! Назовись, или я придумаю для тебя нечто похуже смерти.

– Ух как страшен ты, колдун бл… бееее!

Путник щелкнул пальцами, и вместо слов изо рта атамана полилось козлиное блеянье. Разбойники всполошились, а атаман взявшись за горло умолк. Путник щелкнул еще раз – у атамана выросли рога и хвост. Почувствовав лишнюю часть тела, тот заблеял как ошпаренный и закружился на месте, ловя себя за хвост. Путник невольно усмехнулся, щелкнул третий раз – на месте рук и ступней оказались копыта, сам атаман согнувшись встал на четвереньки и панически блея, стал скакать вдоль круга, лягая копытами товарищей. Тут уже путник всерьез засмеялся, а вместе с ним и еще пара бандитов. Мужчина в приступе хохота встретился взглядом с одним из хохотавших бандитов и резко стал серьезным:

– А ты чего смеёшься?

Щелчок – бандитский смех сменился хрюканьем, еще щелчок – другой бандит заржал, но уже буквально по лошадиному. Еще несколько щелчков и вся банда превратилась в месиво полулюдей-полуживотных, а колдун истерически хохотал и выкрикивал колкости.

Через некоторое время, насмеявшись вдоволь, путник решил прекратить бардак. Он в очередной раз щелкнул пальцами и все бандиты снова обратились в людей. Разбойники замерли – кто-то на четвереньках, кто-то лежа, а кто-то сидя по-звериному. Несколько мгновений они осознавали, что их нормальный облик возвращен. А мужчина снова заговорил с атаманом:

– Я не расслышал твоего имени, уверен ты и сам своего блеяния не разобрал.

– Нефрап – атаман исподлобья смотрел на путника и тяжело дышал. Он был уж очень зол, но в то же время действительно напуган и спорить больше не смел.

– Откуда ты Нефрап?

– Хата моя в лесу, меж деревнями Яхово и Торкой. Я лесом живу – охотой, грибами, ягодами, а иногда и…

– Иногда и разбоем, ясно. А родом ты откуда?

– Хм! Ты названия уж услышал, остальное же ж тебе без надобности, сам говорил.

– Для тебя надобность есть. Ну… говори.

– Деревня Вахтарка, она…

– Вот теперь хватит. Скольких ты убил?

– Ха! Думаешь, как признаюсь во всем, разжалоблюсь и так уж на колени паду, как эти вот! Нет, я своего жребия не стыжусь. Семерых! Семерых я уж лично прирезал. За монету, за сапоги, за жрачку! И что! И что ты мне на это скажешь?

– А кого ты убил первым?

Атаман плюнул в путника, но плевок завис в воздухе прямо над линией круга и мгновением позже просто упал.

– Тварь ты колдун! Редкостная тварь! Знавал я уж таковых, все за благим словом прячетесь и благими делами бахвалитесь, да только трусы вы! И тоже за душегубство принимаетесь, да только уж не по своей охоте или нужде, а со страху. Я уж тебе подыгрывать не буду, хоть в осла превращай, хоть в жабу. Мне плевать! – он демонстративно отворачивается и присаживается на голую землю.

– Тогда лучше поведай нам Нефрап, насколько она была красива, насколько она была хороша.

Только что присевший атаман вскакивает, пришедший в ярость и злобно глядя на путника, разражается истерическим криком:

– Все то тебе уж известно! Не твое то дело! Думаешь уж пристыдить меня! А вот шиш! Укорять себя вшивому колдуну я не позволю! Сейчас я тебе расскажу, все уж расскажу, но вот ни капли, ни крохотной росинки раскаяния ты во мне не увидишь! Потому что… Любил я ее! Вот уж те клятва! Любил! Понимаешь? Делал для нее все! Дарил все, что она хотела и даже то, чего не хотела! А она со мной играла! Она была влюблена в другого, того, кто был мне братом! Но этому идиоту не хватало смелости! А она… уж она то вертела нами как хотела! Бежала от меня к нему, от него к третьему и уж снова ко мне! Но почему-то любила его! Ах… а из-под венца все же сбежала! И я помогал ей! Потому что любил ее! И я… я ее… Ах!

Атаман умолк, отвернулся, растолкал товарищей и спрятавшись за их спинами уселся, опустил голову и более не произносил ни слова.

Колдун продолжил исповедовать бандитов.

– Ноидор звать меня – представился второй из упавших на колени – я из Яхово. Пускай господин колдун я и избрал душегубский жребий, да не судите обо мне как о злодее беспощадном. Всетворец мой судья. А случалось мне, и грабить, и бить, и убивать. Троих несчастных я в землишку уложил, а може и больше, потому как кулак тяжелый, да не ведома мне судьба тех несчастных. Но перед Всетворцом клянусь, не спроста я людей изводил, за благое дело трудился. И благодаря их крови, мои дети живы, сыты и одеты, а внуки здоровы, и внуков у меня столько – показал мужик три пальца – а самих детей столько – девять пальцев – и кровиночка моя мне дороже всякой другой и не пожалею я жизни ни своей ни чужой на их благо. И только лишь одно злодеяние меня мучает:

Раз положил я себе мысль: одному на промысел выйти, чтобы добычу не делить. Вышел я к тропе меж Торкой и Арсой, притаился в кустах и ждал. Долго ждал и ни купца, ни обозу, ни бродяги – никого не видать. Разобрала меня досада. Добро ж, говорю себе, не дает Всетворец корысти, так теперь любого, кто б не прошел, хоть отец родной, дочиста обдеру! Только лишь подумал, идет по дороге баба убогая, несет что-то в лукошке, лукошко холстом обернуто. Лишь только поравнялась со мной, я выскочил из-за куста, схватил за руку и говорю: «Отдавай баба лукошко!». Она мне в ноги упала: «Что хошь бери, а лукошко не тронь!» А я как ухватился за лукошко как потянул, а баба голосить, ругать меня. За руку укусила. Я тем днем был уж больно сердит, а тут осерчал еще пуще. Злые силы не иначе мне разум забредили и я бабу топором зарубил. Как только свалилась она, страх меня взял. Я лукошко схватил да и пустился лесом. Как ноги подкашивать начало – остановился, присел и дай думаю погляжу, чего доброго раздобыл. Открываю лукошко гляжу, а там ребенок малый. Думаю: «Ах бесенок – из-за тебя баба не захотела лукошко отдавать, из-за тебя грех на душу взял» – мужик унывая пустил слезу – как подумаю об этом, сердце так и защемит.2

Бандит замолчал. Путник колебался несколько мгновений, затем задал вопрос:

– И что ты сделал с ребенком?

Мужик закрыл лицо руками.

– А что ж с ним делать то? Ребенок тот малый чуть живой был, еле дышал. А год голодный, у меня и своих ребятни вон сколько… В лесу его оставил.

– Эх Ноидор, тебе разве не было его жалко?

Мужик убрал руки от лица, глубоко вздохнул задержал дыхание и с тяжестью выдохнул.

– Жалко конечно… конечно жалко. Но… но разумеешь… убиение той бабы, тяготит меня много боле.

Откровенная исповедь удивила всех. Никто из собратьев бандита этой истории раньше не слышал.Молчание длилось несколько долгих мгновений. Путник снова присел на пень, положил посох на колени и сложив руки в замок подпер ими подбородок. Встретился взглядом со вторым не пожелавшим молиться бандитом. Тот стоял скособочившись и придерживая болевший бок. Он понял взгляд путника.

– Я Левап – спокойно произнес он и с жаром добавил – А теперь колдун назовись сам.

– Нет – отсек путник.

– Не гоже так – укоризненно возразил бандит – али боишься открыть нам кто ты? Судишь наши грехи, аки Всетворец, а о своих умалчиваешь. Ты бился как бывалый воин. Скольких убил ты сам?

– Больше чем ты можешь себе представить – спокойно ответил путник – и вам… особенно тебе стоило бы побояться моего имени. Поверь, это знание тебе ни к чему. А мои грехи принадлежат лишь мне, ведь моя жизнь только в моих руках. Вы же пытались отнять мою жизнь, но не вышло! Пф! И сейчас вы принадлежите мне, и я буду решать ваши судьбы. А теперь говори откуда ты родом.

– Видать здесь все мы убийцы. И на кой толк нам головы морочить? Наши жизни ничего для тебя не стоят, отпусти нас али хоть убей не мучая. Не праведник же, тебе не впервой убивать.

– Как же плохо ты слушал – выпрямил спину мужчина и опустил руки на посох – Разве я не говорил, на что способен живой человек, сколько благих дел он способен совершить, сколько ценностей он способен создать? Вдумайся! Даже вы душегубы чего-то да стоите. Вот Ноидор, у него прекрасная семья, и как горячо любим он соседями. А Орб, он не рассказал, но я и так знаю, сколь добра и чудесна каждая из его дочерей. Даже Нефрап, до того как ступил на темный путь, совершал благие дела. И его друзья, и некоторые родичи, и особенно тот, кто стал ему названным братом – все любили Нефрапа.

– Благо и мне приходилось совершать.

– Это правда, и Всетворец твой свидетель.

– И убивать нас ты не желаешь?

– Я высоко ценю жизнь – это так.

– Тогда отпусти нас колдун, коль наши жизни так значимы.

– Как просто рассуждаешь, а ведь у человеческой жизни есть и другая цена. Она тяжелее, ее вес – это все те души, что он калечит и губит. А вам разбойники приходилось делать это. Сколько еще несчастных вы готовы погубить и покалечить, если я вас отпущу?

– Нисколько! Нисколько! Ни одной более загубленной души! Мы каемся, клянемся Всетворцом – наперебой заголосили молившиеся бандиты, а атаман, сидевший спиной к путнику, чуть наклонился в лево и плюнул через плечо.

Мужчина не обращал на них внимания и продолжал говорить с Левапом

– Тебя Левап это касается сильнее прочих. А потому, я хочу услышать о первой из тринадцати душ, что ты погубил. Рассказывай откуда ты родом и кого ты убил.

Бандит сжал кулаки и сдавил челюсти, выдохнул. Лицо его стало безразличным словно камень. Мужик отвернулся, чтобы не смотреть путнику в глаза, и заговорил.

– Я родился в деревушке названной Скотоскорье. Матушка моя умерла от хвори, когда я еще совсем мальцом был. Жил с тремя единокровными старшими братьями и отцом. И когда я был еще отроком… у отца приключилась ссора со старшим моим братом, из-за невестки. Брат тогда толкнул отца и сразу же убежал, испугавшись, что тот его поколотит. А толкнул он так сильно, что отец упал. Он тогда сильно ушибся, что даже с полу подниматься ему было тяжко. Отец просил о помощи, а я… Отец мой был… поганым отцом он был. Я часто мечтал его придушить во сне. Но не решался, все же он мой отец. А тогда… он бранил меня. Даже прося о помощи, он кричал и бранил. Тогда то меня и накрыла неудержимая ярость. Тогда то я и разбил его голову кочергой.

– Что случилось потом?

– Потом… а потом в смерти отца я обвинил брата. На него же указала соседка, она слышала их ссору и видела убегавшего брата. Все нам поверили и… и выходит я тогда сразу две жизни погубил.

– Хорошо Левап… то есть, молодец, что рассказал. Но ничего хорошего в твоем поступке конечно же нет. Гнида ты. Пускай и ответственность за твой нрав лежит на отце, но быть гнидой ты выбирал сам. А если не веришь в это, то вспомни братьев, они выросли достойными, особенно праведник младший… – путник замялся, но продолжил – ну довольно. Пора начинать самый интересный разговор – он вперил взгляд в последнего из молившихся, тот был особо старателен в молитве, путник ему приказал – имя и родина, называй!

Но бандит проигнорировал путника и зажмурив глаза принялся молиться еще упорнее. Мужчина встал с пня, пень исчез. Путник подошел к кругу впритык и опустился на корточки перед бандитом, повторил приказ. Молившийся открыл глаза, но встретившись со взглядом путника испугался и тут же снова их закрыл, продолжая молиться.

– Бесполезно молиться. Всетворец на моей стороне. Исповедуйся передо мной, то же будет исповедью перед ним.

– Ложь! – воскликнул разбойник и продолжил молиться, но уже молитву чередовал со словами – Всетворец меня не оставит… Тебе меня не одурачить колдун… Твои лживые слова не властны надо мной, ибо я никогда не убивал… Имени моего ты не получишь… Как и души моей… Ибо известно мне, как крепко душа с именем повязана… Прочь злая сила… Провались во мрак из которого явился…

Колдун истерически засмеялся!

– Ха-ха-ха! Всетворец Меня поддерживает! Иначе как бы я мог удерживать вас? Это первое. Второе – ты не веруешь так рьяно, как хочешь того показать. И наконец третье – тебе действительно не доводилось убивать, но скольких ты отправил на смерть? А! Юргетеп, друг мой. Ты думал я тебя не вспомню?

Бандит сжался и заплакал, но пытался продолжать молиться.

– Ты живешь в Торке, где я две ночи провел, и оттуда же я путь держал, пока вашу шайку не встретил. А как же вы прознали, что путник по этой тропе пойдет? И как прознали, что не нищий бродяга? Да, случилось мне пару безделиц в той деревушке за высокую цену продать, Юргетеп свидетель. Так же случилось мне трех хворых исцелить и на ноги поставить. Так Юргетеп? И пускай я малую цену потребовал, но все ж не даром целительским делом занимался. От того то вы и знали, что нездешний бродяга при монете будет и упустить такого никак нельзя, а потому собрались всей шайкой. А кто вам про меня рассказал? – путник встал, пустил руку внутрь круга, схватил Юргетепа за воротник и поднял его так высоко, что его ноги бессильно болтались над землей, все остальные бандиты не смели, а вернее не могли пошевелиться – а кем был один из тех хворый? А! Отвечай Юргетеп.

– С…с…сынишка мой! – едва ли не взревел от страха и стыда бандит.

– Да, правда, твой сын – путник разжал пальцы и мужик упал зашибив копчик – я могу возвратить его хворь и даже придать хвори большую силу. Это будет печальный конец. Правда Юргетеп? На твое счастье, дети не должны отвечать за грехи отцов, и твой сын еще долго будет здравствовать. А вот ты! Как ты расплатился за добро, что я дал твоему роду? А! Как Юргетеп? Тварь!

– Именем Всетворца, молююю, пощадиии – скорее пропищал, чем сказал мужик.

– А ты еще и Всетворцом прикрываешься! Да как ты смеешь! Поберегись, ведь он тебе об этом еще припомнит, а сейчас я… Как же мне тебя наказать? Может пальцы отрубить? Или обратить в крысу? – колдун щелкнул пальцами и на месте Юргетепа оказалась бегающая по кругу и панически пищащая крыса – А может все сразу? Крыса без пальцев. Что за потеха? – снова щелчок и бандит опять обратился в человека.

– Нет! Я не могу… Умоляю, каюсь, я исповедуюсь!

– Тогда рассказывай. Ты знаешь, что.

– Я Юргетеп из Торки. Я… я рассказывал атаману обо всех, кто проходил через мою деревню: про купца с дочерью, про братьев строителей мельниц, про барда, про молодоженов с малым сыном и… и про вас. Я…я помогал их всех грабить, но… но на моих руках крови нет.

– Ошибаешься. На твоих руках кровь каждого, кого ты выдал на расправу. Тоже касается и вас Орб и Ноидор – путник обвел мужиков взглядом и продолжил обращаясь уже ко всей шайке:

– Теперь, когда прегрешения каждого из вас открыты и каждый из вас честен перед собой, перед товарищами и перед Всетворцом, пришло время решить ваши судьбы – путник обвел взглядом каждого – Вы грабители и душегубы, женоубийцы и отцеубийцы, предатели и клятвопреступники… но даже ваша жизнь ценна. Что же благого вы можете сделать если продолжите жить? Как распорядитесь дарованной жизнью? Отвечайте. Ноидор, Орб и Юргетеп вижу вам есть что сказать.

– Прово же – ответил за всех Ноидор – семьи наши, родня наша для нас превыше всего, мы их заботой окружим и защитой – Орб и Юргетеп согласно кивали.

– И что изменится? Вы снова убивать и грабить будете оправдывая свой грех заботой о семьях, так что ли?

– Нет-нет! – отнекивались мужики все вместе, а Орб пояснил – п…п…по совести жить будим господин колдун. Трудиться будим, соседей о помощи попросим, но на разбой не выйдем. И живой души более ни одной не погубим, н…н…намеренно.

– Но если кто-то моим кровным угрожать будет, я за себя не ручаюсь, уж на защиту так стану, что и убиением обидчиков не побрезгую – добавил за себя Ноидор.

– Ваши намерения благие. Я их принимаю – и обращаясь к атаману – Нефрап, что о себе скажешь?

Атаман так и сидевший отвернувшись, плюнул прежде чем ответить.

– Не знамо уж я. Давно я на родине не бывал, пора родню навестить, узнать, как у них что. А може уж помогу чем, хоть добрым словом и советом.

– И все?

– И душегубство брошу, сам об этом подумывал на досуге, устал уж я… Вот все, Всетворцом клянусь.

– А ты Левап?

– Не знаю – бандит скривил лицо, словно съел что-то горькое.

– А ты подумай.

– Ну тоже к родичам отправлюсь, с братьями повидаюсь, помогать там им буду.

– И все?

– Да

– Уверен?

– Да – бандит сказал и смачно сплюнул.

– Некоторые из вас явили желание поклясться, что ж да будет так. Давшие клятву жить праведно и оставить позади буйное прошлое – получат свободу. Клятву я приму только если ее дадут все живые зачинщики разбоя, а если меж вами не будет единодушия, то и свободу, и жизни вы не получите. Но должен вас предупредить, это будет не та клятва к которым вы привыкли, не та клятва, которую можно просто нарушить, ибо давать эту клятву вы будите не только Всетворцу, но еще и мне. А главное вы поклянетесь самим себе. Кто ее преступит – потеряет нечто большее чем свою жизнь – мужчина сделал паузу давая разбойникам обдумать услышанное – Клятва будет на крови, и она должна пролиться, у вас есть нож, каждый должен дать несколько капель своей крови.

Так как нож был у атамана, он стал первым. По выражению лица Нефрапа можно было легко понять, как сильно он не хотел давать эту клятву, но толи страх смерти его заставил, толи в нем все же была крупица покаяния. Вторым стал Ноидор, он без сомнений рассек свою ладонь. Третий – Юргетеп боялся, его больше пугало само действо, но видимо страх разгневать колдуна еще раз пересилил страх потерять душу, а угрызения совести предали решимости. Далее очередь перешла к Левапу, но тот покачал головой и передал нож следующему. Орб принял нож с готовностью, но медлил, боялся причинять себе увечье или страшился боли, совершив легкий надрез он шикнул и отдернул руку.

Все кроме Левапа были готовы давать клятву. Путник заговорил грозно глядя ему в глаза.

– Ты не хочешь жить?

– Хочу

– Уверен?

– Я желаю жить, да только так, как любо мне, али нет то пускай сдохну. Смерть мне милее, чем жизнь под чуждым гнетом. Убив отца я получил свободу, так кончу свой век свободным оставаясь.

Бандиты недоуменно поглядывали на товарища, и только во взгляде атамана читалась толика понимания, однако же в сочетании со снисходительной улыбкой.

– Я не лишаю тебя свободы.

– Ты поручаешь жить по своему укладу, но мне чужд твой уклад.

– Тогда твой выбор сделан и… И как я говорил, я приму клятву только если ее дадут все живые зачинщики разбоя, меж вами должно быть единодушие.

– Угомонись колдун – возмутился атаман – раз уж Левап дурной, таки не жалко его. Изводи дурня со свету, а нас не тронь. Мы уж согласие дали под твою дудку плясать.

– Нет. Вы на разбой вместе ходите, одной ватагой, а значит и ответ держите друг за друга. Кто-кого надоумил а кто-кого не остановил или когда мог что-то пресечь, но не пресек, спорить об этом – сотрясать воздух. Совесть вам позволила стерпеть грехи товарищей и теперь за то, что вы вместе творили, будете вместе отвечать. Раз положились на Левапа значит или разделите с ним одну судьбу или уговорите своего побратима дать общую клятву.

– Ты уж слыхал, чего колдун требует? Соглашайся – приказал атаман – Или мне тебя заставить.

– Соглашусь! А что толку? – начал спорить с атаманом Левап – Я давно разбоем живу, а без грабежей на что мне выживать? Семьи нет, земли нет, даже дома нет. Живу бродягой – то там, то тут, а бывало и к тебе на ночевку напрашиваюсь. Ты ж тут один понимаешь меня – одним лесом сыт не будешь.

– Ты клятву колдуну давай – атаман подошел ближе и полушепотом добавил – а как отвяжемся от него, я уж растолкую как тебе жить. Али ты уж дурак совсем?

– Нет – Левап оттолкнул атамана – не бывать клятвы!

– Тьфу – атаман плюнул мужику под ноги – упертый дурень!

Ноидор набычился, подошел к Левапу впритык.

– Свою то жизнь не бережешь, так побереги чужие. Али сгину я, кто дитяток кормить будет?

– А плявать! Баран! Что мне твои дитятки? Жирком уж обросли, чай не помрут годик-другой!

Мужики сомкнулись лбами. Ноидор, мотнув головой, как бы толкнул Левапа, взметнулись кулаки, но буянов попридержали товарищи.

– Ноидор дело говорит – поддакнул Орб.

– Право! Уж сейчас колотить начнем, пока не согласишься – поддерживал всех атаман – только ножик дайте, я ему перво-наперво немного крови пущу, чтоб клялся охотнее.

Орб нерешительно протянул Нефрапу нож, Левап закричал, задергался, освободил одну руку и попытался схватить нож раньше атамана, но попросту выбил его из руки Орба. Началась толкотня, пытались подобрать нож, Ноидор и Нефрап месили Левапа, тот отбиваясь бил всех без разбора. Каким-то образом нож оказался в руках у Юргетепа. Трус поддавшись безумию драки несколько раз пырнул Левапа под ребро. Заметив кровь, бандиты остановили избиение, все в удивлении смотрели на умирающего и убийцу. Юргетеп сделав шаг назад выронил окровавленное оружие.

– Ты что сделал дурной! – закричал атаман – Зачем ты его убил?

– Я…я…я не хотел, это само… Оно само вышло! – оправдывался дрожащий и срывающийся на рыдание мужик.

– Во имя Всетворца! Что ты наделал? Как? Как мы теперь будем клятву давать?

– Э…э…это… Он! – Юргетеп трясущейся рукой указал на колдуна – Он сказал, что клятву должны давать все живые…

Бандиты подняли взгляды на путника. Мужчина наблюдал за потасовкой с полным безразличием. Он подтвердил слова крысы.

– Клятвы касаются только живых. Он выбрал смерть и его палачами стали его же собратья – и обращаясь к Юргетепу – теперь и ты пролил кровь собственными руками и равен своим побратимам во всем – колдун замер на несколько мгновений, словно ожидая чего-то и когда время пришло продолжил – Левап умер. Мы можем приступить к принесению клятвы. Протяните вперед раненную руку и повторяйте за мной:

– Я «назовите имя» пролил свою кровь, дабы скрепить ею клятву…

Колдун остановился, так как некоторые колебались. Он смерил их грозным взглядом и те торопливо и невпопад затараторили слова клятвы. Колдун продолжил:

– Клянусь я самому себе, что совесть моя не даст переступить грани человеческой доброты и единодушия, что отныне и до тех пор пока ступаю по земле я буду дарить ближним лишь благо и не допущу не зла, не худа ни от себя ни от ближнего. Клянусь я самому себе и Всетворцу, что душа моя не возжелает пасть в порок, не примет на себя ни корысти, ни зависти, ни злости, ни гордыни а примет любовь к ближним и любые дарованные Всетворцом благие начала. Клянусь я самому себе, Всетворцу и вершителю моей судьбы, что клятву хранить будут и мое тело и мой дух. А если я клятву нарушу, приму суд и наказание от вершителя моей судьбы и наказание от Всетворца и наказание от самого себя.

Колдун раскинул руки в стороны и торжественно провозгласил: «Клятва произнесена!». Мужчина с довольным лицом оглядел мужиков.

– Скоро вы получите свободу, оковы исчезнут когда солнце окрасит горизонт красным. Чтите и не забывайте свою клятву. Ах! И позаботьтесь о теле Левапа, он был вашим братом и заслуживает достойных похорон. А теперь я откланиваюсь, если нарушите клятву, я узнаю. Всех благ вам, друзья!

Стоило путнику попрощаться, как тут же его тело обратилось в пыль, которую развеяло по ветру. Мужики вздохнули с облегчением. Атаман разразился забористой бранью. Никто не смел даже пытаться выйти за круг, они то ли верили колдуну, то ли так сильно его боялись, что стали смиренно дожидаться заката. А зря. Любой из них мог отправиться восвояси не почувствовав преграды. Чары не сковывали бандитов ни сейчас, ни ранее. Бандиты сами себе внушили свое заточение, и их собственные глаза их обманывали, внушая и суд, и наказание, и клятву. Таково было коварство этого волшебства. А путник, на которого они напали ушел уже далеко вперед. Он переходил небольшой мостик, впереди виднелась деревня. Вдруг путник замер ощутив, как развеялись его чары – «Давно пора» – подумал он и продолжил путь.

Он приближался к Яхово. О том, что в этой деревне живут двое из недавно напавших на него разбойников путник не знал, да и откуда ему было это узнавать. Все сказанное бандитами было и остается только между ними и чарами которым они открылись и которых больше не существует.

У путника не было намерения убивать разбойников, так как он и правда ценит жизнь, зато желания проучить мерзавцев было предостаточно. Чары дурманящие разум подходили как нельзя лучше, а их свойство раздувать дремлющее в человеке пламя совести могло бы присмирить разбойников и удержать их от гнусных поступков в будущем. А если бы бандиты. Собственная совесть порой наказывает суровее любых пыток и удерживает крепче любых оков. А те у кого совести нет, пусть боятся наказания, которое отныне будет существовать в их воображении.

О том, что чары вынудили бандитов убить одного из своих, мужчина не знал и не догадывался. Очередное доказательство того, что волшебство не игрушка.

Остахан, таково было имя путника, не являлся таким человеком, который стал бы вести странные беседы с бандитами, тем более читать им морали, тем более призывая их к праведности. А зачем? Какое ему дело до судеб этих проходимцев? Он им не мать и не батька – как справедливо распинался перед иллюзией атаман. И не святой, чтобы заглядывать в их души, а тем более спасать их. Разве смог бы он узнать из бандитских историй нечто новое, то, чего в мире еще не бывало? Нет. Да и не важно уже, разбойники остались в прошлом, а для Остахана намного интереснее и важнее будущее и его притягательная неизведанность.

Вторая глава. Хочется верить.

На подходе к деревне Остахан размышлял о том, как представится местным и чем будет заниматься на этот раз. За время странствий он чаще всего примерял на себя роль целителя, хоть он и не признавал сам себя настоящим целителем, но знал и умел в этом деле действительно много. Иногда он представлялся бардом, пел правда отвратно, зато легенд и сказаний знал предостаточно и вполне сносно играл на свирели. Реже всего Остахан представлялся торговцем продающим безделушки, в основном обереги, которые он мастерил своими руками.

Так как ни звание целителя, ни роль барда не мешали ему торговать, то торговцем он представлялся лишь тогда, когда ему наскучивали первые два занятия. На простого торговца не было спроса в отличие от целителя, дети не докучали ему просьбами рассказывать сказки в отличии от барда. Для торговца все просто, находились покупатели – хорошо, не находились – не беда. Путник вовсе не бедствовал и мог бы пройти путь ничем не занимаясь и ни о чем не задумываясь. Но в таком случае его бы одолела скука. Остахан любит добрый труд, что приносит людям пользу.

В деревне Торка, в которой он останавливался в прошлый раз, Остахан был целителем и много усилий потратил на исцеление тяжелых больных. Кстати припомнил он, кажется среди бандитов был родственник одного из исцеленных, а может и нет – уже не мог вспомнить путник. За все время странствий он повидал столько больных, столько их родичей, множество лиц и имен, всех не вспомнишь, а тех что вспомнишь обязательно перепутаешь. На этот раз желания заниматься целительством у него не было, да и охоты представиться бардом тоже. Остахану хотелось отдохнуть, и он решил в этот раз представиться торговцем.

Войдя в деревню первым делом он собирался наведаться к старосте, а чтобы найти его дом расспрашивал местных. Первой ему попалась бабка из ветхого домика на окраине и до того злая и противная она была, что Остахан с ней чуть не поругался, но пересилил себя, она того не стоила. Путник пошел к следующей хате, а от нее сразу к старосте, так как на второй раз ему встретились люди приятные и приветливые.

Староста принял путника без особой радости, но вполне гостеприимно. У старосты же Остахан и остался на постой. Упросил старосту растопить баню, а его жену – постирать белье, и платил им монетой. А ближе к закату, в свежем белье и расслабленный после баньки, Остахан сидя на крыльце курил трубку и любовался заходом солнца. Жена старосты окликнула путника, и вместе со старостой и его семьей Остахан разделил трапезу. В трапезное время к старосте с просьбой заглянула женщина, совершенно вымотанная и бледная. Жена старосты вручила ей кусочек свежего каравая и баночку барсучьего жира. Женщина ушла, а жена старосты запричитала:

– Ой, бедная Марья, бедняжечка. Такая беда у ней, а за что? Девушка правая, ни грешна, ни зла на язык. Ох помоги же Всетворец, дай волю, так все справно выйдет.

А Остахану стало интересно:

– Какая у нее беда?

Ответил староста.

– Дите больное, оба дитя. Сильно хворают. А Марья одна, без мужа, уж третье лето. Того змий ползучий загубил.

– Тяжела судьба ее – согласился путник, и немного подумав спросил – чем дети болеют?

– Знамо, чем – Красноломицей.

Остахан цыкнул и недовольно скривил лицо. От болезни, которую в народе называют «Красноломицей» умирают девять из десяти, дети особенно часто. Но наверное, думал он, так будет лучше – тяжело одной женщине с двумя детьми выжить в деревне. С другой стороны это же дети, разве может он допустить их смерти. Но путник зарекся не лечить местных, когда торговцем называется, иначе не отдохнуть и не восполнить силы. А всех на свете спасти нельзя.

«Даст Всетворец сберегутся ее детей» – подумал Остахан. Женщина, не смотря на изнуренность, показалась путнику еще вполне молодой и складной – «И муж для такой жены легко отыскаться сумеет» – новая мысль посетила его – «А детей все же жалко… Ах! К черту все! Стыдно будет если не помогу».

Остахан попросил старосту показать хату вдовы, захотел на хворых детей посмотреть. Пришлось сказать, на свою беду, что «немного» смыслит в целительстве. Сын старосты проводил путника к вдовьей хате. Домишко был добротный, заметно было, что за ним следят, ухаживают и чинят или хотя бы пытаются чинить, но получается не очень хорошо. Тоже и с коровником рядом и с курятником – большое хозяйство имелось у вдовы. Остахан постучал, отворила ему все та же измученная женщина.

Она была крепка, как и все деревенские бабы, но в сравнении с теми же бабами худа, хоть и не тощая. Глаза, выражавшие легкое замешательство, омрачала краснота и темные мешки, сухие губы совершенно не красили ее лица, как и признаки первых морщинок. Ее плечи сжимались словно у загнанного в угол зверька.

Лишь отворилась дверь путник почувствовал спертый горячий воздух. В летнюю пору даже в вечернее время было очень тепло, но женщина удерживала в помещении полуденную жару стремясь превратить дом в подобие парилки. Очевидно детям стало холодно, их лихорадит.

– Кто вы?

– Мое имя Остахан. Ты вдова Марья?

– Д…да

– Марья, я целитель. Мне сказали, что твои дети больны Красноломицей. Позволишь на них взглянуть?

– О…ой! Вы целитель, да. Да! Конечно! Входите!

В хате было действительно душно, и это нехорошо. Даже не успев взглянуть на детей Остахан приказал женщине открыть все окна и ставни и отворить настежь дверь, чтобы хата наполнилась свежим воздухом. Не без колебания она стала исполнять приказ целителя. Тем временем мужчина подошел к печи, дети лежали на ней, укрытые двумя одеялами. Печь не горела, но была теплой. Мальчик постарше весь в поту слегка приоткрыв глаза рассматривал незнакомца, а девочка рядом с ним металась в бреду без сознания. От них несло барсучьим жиром – неподходящее средство, для неподходящей болезни.

В доме горели две тусклые свечки, одна рядом с детьми, вторая у иконок Всетворца – слишком мало света для работы. Остахан вознес руку над свечой, другую приложил сверху и про скользив пальцами по рунным лентам на запястье указывал на нужные символы. Он произнес «Галь-энал-мюй-эль энг Оваль-рал» – из пламени свечи выплыл маленький огонек, увеличившись он вспыхнул, потом сжался, замер и засиял распуская вокруг лучи света подобно солнечным. Путник вскинул руку вверх, светлячок последовал за ней и остановившись под потолком замер на месте. Женщина что-то уронила, и изумленно-очарованно уставилась на светлячка. Ее глаза быстро устали от света, и отвернувшись Марья моргнула несколько и стала следить за действиями целителя. Она была встревожена и в тоже время восхищена.

Хата стала наполняться свежим воздухом, что хорошо – свежесть и чистота укрепляют человека, а крепкий человек побеждает болезнь. Мужчина сразу же сбросил с детей одно из одеял, второе опустил по пояс, и начал осмотр: приложил ухо к груди, ощупал шею под ушами и подбородком, заглядывал в рот и рассматривал зрачки. Затем достал из подсумка чудной предмет состоящий из трех стекол на общей металлической основе, которая позволяла сдвигать и раздвигать стекла так, чтобы можно было смотреть сквозь одно отдельное или сквозь все стекла разом. Он был назван Трезокулосом3, Остахан соорудил его собственными руками. Мужчина осмотрел детей с помощью одного, а затем двух из трех окуляров.

Красноломица была только у девочки, мальчик застудил горло, ему барсучий жир пожалуй поможет. Остахан приказал женщине переложить мальчика на отдельную лежанку, смазать жиром горло, спину и грудь, и напоить отваром. Травы для отвара он дал ей свои, отыскав их в одном из подсумком. Недолго подумав, он попросил ее сделать второй отвар и вручил ей листья уже другого растения. Марья убежала к соседке за кипятком.

На шею девочки Остахан надел оберег, затем взял книгу, что висела вместо сумки. Щелкнула застежка, книга распахнулась, страницы шелестели переворачиваясь сами собой и замерли остановившись именно там, где были записаны нужные чары. Мужчина отложил книгу в сторону так, чтобы было видно текст, и стал читать длинное заклинание, скользя пальцами правой руки по рунным лентам левой руки, а пальцами левой – по рунным лентам правой. В нужные моменты он прижимал палец к нужному символу, как уже делал это создавая светлячка. Завершив чтение он приложил руки ко лбу и к груди девочки. Бившаяся в бреду малышка замерла, глубоко вздохнула и продолжила дышать свободно.

Быстро возвратившаяся и увидевшая завершение ритуала мать упала на колени и принялась молиться Всетворцу а после благодарить и целовать руки Остахану:

– Яко же чудо вы совершили господин Остахан. Ясно как Всетворец милостивый ниспослал на мое горе святого духа.

Мужчина отстранился от поцелуев и, взяв женщину за руки, аккуратно поднял с колен.

– Видимо правда по воле Всетворца случилось так, что я оказался у вашего дома. – спокойно отвечал он и добродушно улыбался – Не стоит мне кланяться, я вовсе не святой. Мне лишь ведомы некоторые тайны волшебства, и благодаря волшебству я облегчил участь твоей дочери. Болезнь все еще одолевает ее, но у меня получило придать девочке сил, это ослабляет страдания и дает нам время. Но она должна побороть болезнь сама. Я ей помогу это сделать и Всетворец поможет, будь на то его воля. Но это уже завтра, сейчас ей нужен отдых. И я справлюсь лучше если силы восстановлю.

– Как вам надобно так и поступайте. Вашей мудростью моя дочка здороветь стала, я и просить, и молить о большем не могу и не смею. Как вы, господин Остахан, скажете, так то и случится.

– Я вовсе не господин, и Марья… Можешь звать меня просто – Хан, так зовут меня друзья – мужчина приветливо улыбнулся и даже слегка смутился, но тут же стал серьезен и припомнил – Теперь нам следует напоить отваром твоего сына, пока он не уснул. Едва не забыли об этом. Как зовут мальчика?

– Илко

– Доброе имя…

Первый отвар Илкой был выпит, а второй отвар Мужчина попросил разлить на две кружки, одну взял себе, а вторую упросил выпить Марью. Напиток ей пришелся по вкусу. Пока пили Остахан расспрашивал ее о детях, о деревенской жизни, в чем-то он ей посочувствовал, в чем-то поддержал радость, дал пару советов и не упустил случая рассказать коротенькую бардовскую притчу. Душевно посидели. Марья воодушевилась, ее лицо прояснилось, в глазах поселились надежда и уверенность.

Решив не засиживаться надолго Остахан распрощался, наказав Марье не укутывать детей в одеяла, и выспаться как следует ей самой, а так же пообещал возвратиться утром. Ночевать он отправился в дом старосты.

* * *

На утро, возвратившись к дому вдовы, Остахан застал Марью хлопотавшей по хозяйству. В лице и всем ее образе случилось преображение – мешки под глазами почти исчезли, наполненные здоровой бодростью глаза, внимательные и добрые, пылали жаждой деятельности, а стан ее выпрямился и более не казалась она загнанной в угол. Мужчина изумился тому, как мог он вчера не заметить, как стройно она сложена и как красивы ее чувственные губы.

Дочь Марьи, ее имя Танюра, теперь вовсе не казалась больной и бегала по пятам за мамой напрашиваясь ей в помощницы. Сын Илко не был столь же бодрым, сидя на кровати он кушал кашу без аппетита медленно перемещая ложку от тарелки ко рту. Заприметив вошедшего в хату незнакомца девочка охнула испугавшись и спряталась за маминой юбкой.

– О Хан, вы пришли – обрадовалась Марья и бросив все хлопоты быстро подошла к нему сцепляя руки в замок у груди – как же я вас ждала. Вы… вы уже завтракали? Я вас накормлю, прошу, прошу сюда – Остахан не успел ни возразить, ни согласиться, как она ухватила его за руки и усадила за стол – каравай свеж, только-только испекла, яйца вот-вот сварятся, вот помидорчики и огурчики, редис и лучок, ни в чем себе не отказывайте. Ах сейчас я вам молока налью, едва-едва из-под Милки. А желаете ли кашу?

Мужчине было приятно, он действительно был голоден. От каши правда отказался и поставил условие, что сама Марья и ее дети тоже должны присесть и спокойно покушать, и чтобы каждый обязательно съел по три стебля лука. Илко не любил лук и очень капризничал, но Марья его заставила. Танюра все боялась попадаться незнакомцу на глаза. Тогда Остахан, съев два яйца с овощами и луком и осушив стакан молока наполовину, взял свирель и сыграл простенькую мелодию, которую, как он заметил, любят дети. Прятаться девочка не перестала, но зато теперь улыбалась и бросала на незнакомца робкие и любопытные взгляды.

Закончив завтракать Остахан взял из своих запасов мазь и, так как Танюра по-прежнему его побаивалась, а вернее стеснялась, поручил Марье натереть девочке спину. Сам целитель сделал несложный отвар и научил Илко поласкать горло этим отваром. А затем приказал всем выйти во двор и греться на солнышке. Марья пошла хлопотать в коровнике, дети вдвоем заняли лавочку у крыльца, а Остахан отойдя к оградке и облокотившись о нее раскурил трубку. Но не успел он еще насладиться вкусом табака, как явились деревенские, прознавшие, что деревушку посетил знахарь. Дав Марье несколько наставлений о том как лечить детей, Остахан отправился осматривать других несчастных, хворых и страдающих.

Утро у знахаря выдалось довольно хлопотным. Не настолько, как он опасался, и все же потрудиться пришлось. Особенно тяжко было с ушлой бабкой, что встретилась ему при входе в деревню. И даже не смотря на тысячу ее болячек, с которыми собственно не живут и которые по большей части мнимы, тяжким было не целительство как таковое, а общение со старушкой. А ее удивительная перемена, от крайней сварливости при первой встрече, до неисчерпаемого дружелюбия при второй, не помешала ей вести упорный и долгий торг за цену лечения. Но сторговаться у нее не получилось, целитель перехитрил и в наказание за жадность спросил с бабки тройную плату. Правда в конце концов он пожалел старушку и взял только одну треть от запрошенного, так как именно столько и причиталось ему за такую работу. Намного больше пришлось бы трудиться если бы Остахан принялся бы еще и за лечение домашней скотины, однако он полностью отказался от этого дела, дав лишь несколько ценных советов. Только лишь кучке детей он не смог отказать и залечил котенку раненую лапку, так как умел излечивать некоторые раны.

К полудню Остахан возвратился в дом Марьи. Женщина готовилась кормить детей, снова каша и утренний каравай. Мальчишка дремал, а девочка все крутилась возле мамы, и вдруг совершенно перестала стесняться Остахана, словно набравшись смелости за минувшую половину дня. Она даже поприветствовала его помахав ручкой.

Марья ровно так же, как и утром пригласила Остахана обедать. Он согласился, при условии, что сперва осмотрит детей, чем тут же и занялся. Состоянием мальчишки он был доволен, тот свою хворь одолевал. А вот девочка, не смотря на видимую бодрость, по его словам «плохо сопротивляется заразе». Остахан попросил девочку вернуть оберег, но Танюра не захотела, потому что дощечка с узорами была красивой и нравилась ей. Тогда целитель предложил ей обменяться на такой же только красивее, украшенный перышками. Но девочка снова не захотела, сказав, что чувствует тепло на душе когда прижимает его к сердцу. Тогда Остахан предложил ей прижать к сердцу новый оберег и посмотреть какой из них греет лучше. Танюра решилась попробовать, и прижав к сердцу новый оберег, тут же согласилась на обмен.

Теперь Остахан приказал всем сесть за стол и как следует подкрепиться. Но у Илко не было аппетита, а Танюре не нравилась каша. Тогда целитель сказал:

– Раз уж кушать простую кашу у нас не получается, тогда мы попробуем волшебную. Что скажете дети, будите пробовать волшебную кашу?

– А волшебная каша это как? – спросил мальчик.

– А так Илко, что волшебная каша во всем лучше обычной каши.

– Она вкуснее?

– И вкуснее, и ароматнее, и сытнее. Наевшись досыта волшебной каши так сил набираешься, что можешь потом весь день и бегать, и прыгать и не на капельку не устанешь и силы ни капельку не растеряешь. И слабый вмиг сильным станет, дурак за думы возьмется и поумнеет, хромой таковой каши отведает и вмиг хромать перестанет, а больной – болезнь одолеет.

– И на сопли волшебная каша совсем не похожа? – поинтересовалась девочка.

– Ам… – Остахан оказался озадачен таким вопросом, но не растерялся – тут уж как посмотреть Танюра, на вид волшебная каша, точь-в-точь как обычная, но вкус и аромат у нее такие чудесные, что думать не захочется ни о каких соплях. А зачем же я рассказываю, сейчас сами все увидите.

Остахан достал из подсумка набор порошков и сушенных трав, смешал некоторые из них и кинул каждому в тарелку по три щепотки, велел перемешать, а когда все закончили перемешивать он громко произнес «Алахай-Лахамай!» 4и хлопнул в ладоши.

– Вот наша каша стала волшебной, а поблагодарить за это следует вашу матушку, за то, что готовит она для вас всегда с любовью. Без ее любви никакого волшебства у меня бы не получилось. А теперь чем больше ложек будет съедено, тем сильнее станут юноши и красивее будут девицы. От Всетворца к этому столу всех благ всем нам.

Мужчина принялся за еду с большим рвением. Марья и дети распробовав кашу, не постеснялись восхищенных вздохов и последовали примеру Остахана. Они хвалили кашу, дивились ее вкусом и опустошили тарелки в два счета. Даже Танюра больше ни разу о соплях не жаловалась. Вот так вот каша была съедена, наделив всех небывалой силой и здоровьем. И это совершенно без волшебства. Остахан знал, как наполнить ее вкусом, а волшебной кашу сделали, и все же мы остановимся на том, что она волшебная, волшебной ее сделали вера детей и любовь матери. А большего и не нужно.

Отобедав Остахан выгнал всех ненадолго на свежий воздух, а после возвратил в дом приказав детям отдыхать, и особенно Танюре. Он строго-настрого запретил ей вставать с кровати и бегать за матерью, так как бодрости ее не было предела, но бодрость эта нужна была, чтобы «Красноломицу» побороть, только для этого и не для чего бы то ни было еще. А когда Марья попыталась укутать детей в одеяла, Остахан ее остановил сказав:

– Илко укутай, а Танюру оставь, Красноломица любит тепло и убивает жаром.

– Ой раз так, может ее холодом обдать, неподалеку тут есть ручей, ключевая вода в нем и в летнюю пору холодна…

– Нет, холод хворь не изгонит, а девочку ослабит. Красноломица Танюрино тепло себе заберет. Нам нужно лишь поддерживать Танюру и ждать. Жизнь свое возьмет.

Дети отдыхали в доме. Остахан устроился на лавочке у крыльца и курил, наблюдая за тем, как Марья трудится на своем дворе. А она по огороду хозяйничает, скотину обхаживает и порядки везде наводит. Смотрит Остахан и думает «Сколько же у нее трудов и дел, что целый день так крутится приходится, и детей двое требующих еды и заботы, а еще она работу в полях пропускает из-за детской болезни. Столько всего навалилось на несчастную девушку, но она не сдается. Как же стойко она переносит невзгоды, до чего же крепка ее воля и могуча душа. По-настоящему сильная женщина. А ведь она же еще так молода. Молода и даже хороша, очень хороша… И как же я могу тут просто так сидеть, отдыхать, пока она работает? Не по мужски будет. А чем же ей помочь?» – Остахан обвел взглядом двор и остановился на дровянике, он был заполнен лишь на одну четверть, а рядом валялась куча чурок – «Пора размяться».

Мужчина нашел топор, подкатил пень для рубки поближе к дровянику и принялся колоть чурок на поленья. Проработав топором совсем недолго, он начал потеть и понял, что стоит снять рубаху, а заодно и размотать ленты на локтях и запястьях. Раздевшись он продолжил. Через несколько мгновений к нему подбежала взволнованная Марья:

– Господин Хан! Господин Хан, что вы делаете? Право не стоит вам для меня трудится. Я справляюсь. А с этим – она кивнула на чурки – мне соседи помогают. Мы селом дружно живем.

Остахан остановился, воткнул топор в пенек и гляну на свои руки стал разминать пальцы и крутить кистями. Марья тоже невольно посмотрела на руки Остахана и ее взгляд зацепился за ужасные рванные шрамы вокруг запястий. Увечья напугали женщину, а мужчина заметил это и рассмеялся. Рассмеялся весело, но и немного смущенно. Он приподнял руки на уровень глаз Марьи и показал ей ладони, на которых едва-едва стали проявляться признаки первых мозолей, однако кожа была совершенно гладкой и нежной, какая бывает у людей никогда не бравших в руки ни мотыги, ни топора, ни меча. Внимание женщины по-прежнему было приковано к шрамам, но Остахан игнорировал это и объяснять ничего не стремился, а заговорил о колке дров.

– Не волнуйся Марья, работать полезно. Силу рук укрепляю.

– Но я же… как же… вы же… Вы не обязаны. Хан, вам не нужно.

– Правда, не нужно. Но я так захотел, а раз хочу – буду делать. Мне нравится трудиться. Соседи пусть помогают в чем-нибудь другом.

Остахан взялся за топор и продолжил колоть дрова. Марья неуверенно попятилась, развернулась, сделала три шага, обернулась, поглядела на работающего топором мужчину, улыбнулась, отвернулась и уверенным шагом пошла дальше хлопотать по двору.

* * *

К вечеру дровяник был почти полностью заполнен, а чурки закончились. Остахану хотелось помыться и он попросил Марью рассказать, как дойти до ручья. Она предложила растопить баню, но умаявшемуся от жары мужчине хотелось освежиться и он отказался и настоял на том, что пойдет на ручей. Собственно, так он и поступил.

Ручей был не далеко и нашелся быстро. Как оказалось, он был довольно широк и вполне заслуживал звания мелкой речушки. Чтобы окунуться целиком Остахану пришлось лечь в воду, так как глубина речушки была ненамного выше щиколотки. Прохладный поток приятно обволакивал и смывал всю усталость и весь пот. Вода была не так уж и холодна, а Остахан хорошо закален и потому он провалялся в воде сравнительно долго. В лесу, совсем рядом с ручьем, стал доноситься шелест листьев, хруст веток и голос Марьи: «Хан! Господин Хан! Где вы?».

– Я здесь! – было ей ответом.

Выйдя из-за кустов женщина увидела голого мужчину в воде, взвизгнула и отвернулась, встав к нему спиной.

– Хан… вас долго не было, я заволновалась.

Он совершенно не смутился и даже ничего не сказал. А Марья продолжила:

– Я… мы ужинать будем, кушанья уже готовы ждем вас.

– Хорошо – ответил он в этот раз – я еще немного поваляюсь и приду.

– Тогда я… мы ждем – сказала Марья и пошла обратно.

– Марья, подожди

Раздался всплеск, женщина невольно обернулась и сразу же отвернулась, увидев, что Остахан поднялся на ноги.

– Хочешь окунуться? Здесь здорово.

– Ах! Хан… ну что вы! – Марья смутилась и быстро проговорила – Ужин стынет, приходите скорее! – и побежала домой.

«И зачем только было приходить» – подумал Остахан.

Потом был ужин, мазь для Танюры, отвар для Илко. Уложили детей спать. Сделали отвар для себя. Сели на лавку у крыльца. Остахан курил, Марья говорила и говорила. Сидели душевно. Мужчина предложил погулять, взял женщину под руку и вместе вышли они на лесную опушку. Прогуливаясь Остахан напевал мелодию, Марья голосом ее подхватила – вместе они принялись танцевать. Сперва танцевали быстро, потом медленно и в обнимку. После завались в траву и разглядывали звезды, болтая и отшучиваясь. Он поцеловал ее, а она застеснялась, вскочила на ноги и начала убегать, а он ее догонял. И оба смеялись как дети, не смотря на то, что третий десяток ее жизни близился к концу, а у него миновал уже четвертый. Но он поймал ее и попытался поцеловать еще раз. А она отстранилась и отвернулась, тогда он целовал ее нежную щеку, бархатную шею и милое ушко, ласково провел кончиками пальцев по лбу, по волосам, по щеке. Взяв ее подбородок повернул лицом к себе и пронзительно посмотрел в чарующие глаза. Она вдохнула и не могла выдохнуть, как будто разучилась дышать, закрыла глаза. Они поцеловались…

* * *

Было далеко за полночь, они обнаженные лежали на лужайке под открытым небом, подстелив под себя одежду. Любовались звездами и разговаривали, вернее разговаривала Марья а Остахан время от времени ей поддакивал. Он лежал на спине, одной рукой подперев голову, а вторую положив на ее бедро. Она лежала практически на нем, обняв его одной ногой, голову положила на плече, и пальцами игралась с волосами на груди. Они вместе получили то, чего им обоим давно не хватало и чувствовали то самое о чем мечтает каждый. Марья всецело отдалась этому чувству и забылась. Но Остахана терзали сомненья.

Зачем он сделал это? Зачем поддался порыву? Словно что-то одурманило его разум, и он ничего не мог с собой поделать. Влюбил в себя Марью, взял ее ни мгновенья не сомневаясь. Но ведь он не любит ее. Она без сомнений затронула его сердце, он совершенно ясно осознает это когда смотрит в ее глаза, слышит смех, говорит с ней и касается ее. А ведь возможно, он даже полюбит ее, нужно лишь время. Только вот к чему это все? Он не собирался и не собирается жениться, не собирается оседать в деревне и тем более не собирается забирать ее и детей с собой. Он намерен продолжать странствие, а для этого придется ее бросить, что разобьет ей сердце. А это жестоко и подло.

А действительно ли она влюбилась? Он спас ее детей, вернее дочь, быть может ей захотелось его отблагодарить и она отблагодарила так как смогла. Почувствовала, поняла, чего он хочет и дала ему это. Но так еще хуже. Ради этого ли он старался? Ради этого ли помогал? Исцелял детей ради похоти или может ради ее любви – не все ли равно? Марья запала ему в душу с первого взгляда, в этом он больше не сомневался. Он захотел ее, возможно даже влюбился, и из-за этого он заинтересовался ее несчастьем, из-за этого решил помочь. Не приглянись ему Марья, он бы не обратил внимания на ее беды, как делал это не раз. Конечно он помогал многим, но силами одного человека не удастся и не получится спасти всех в мире, и он прекрасно осознавал это. И все же, сам для себя он никак не мог понять, что же им двигало в тот момент, когда он решил помочь в этот раз. Будто бы, своими добрыми намерениями он обманул всех, включая самого себя, чтобы заполучить желаемое, и теперь не заслуживает ни Марьиной награды, ни уважения к самому себе. Добряк ли он или подлец? Пускай для человека нормально искать для себя выгоду. Даже бескорыстный поступок скрывает в себе корысть в форме душевного благоденствия. И все же, разве он такой человек, который стал бы помогать лишь ради выгоды для себя?

Хочется верить, что он проявил сочувствие и протянул руку помощи, как человек высоких нравственных принципов, не желая для себя в награду ни Марииного тела, ни даже ее любви. Он ничего не требовал, но заполучил все. Чувствовал, что заполучил все, и благодаря этому, если смотреть правде в глаза, он чувствовал, что счастлив.

Остахан убрал руку из-под головы, взял Марьину ручку и поцеловал. Она посмотрела на него и заметила тревогу в лице.

– Хан, тебя что-то тревожит?

– Вовсе нет – ответил мужчина, улыбнулся ей и подумал – «Подлец, без сомнений. Добряк, а все же подлец» – он нежно поцеловал ее в губы – Прохладно становится, ты замерзнешь, давай вернемся в дом.

– Ох! А мне тут так хорошо, так легко и тепло. Чувство, что в твоих руках невозможно замерзнуть. Оставаться бы здесь и сейчас вечность. Давай полежим еще немного.

– Я тоже не хочу уходить, задержимся, но не на долго.

Пока они валялись, Марья снова обратила внимание на шрамы на его запястьях, аккуратно вытянула свою ручку из-под его руки и провела по шраму пальцем.

– Хан, откуда они у тебя?

Остахан приподнял руку, покрутил предплечьем.

– Это расплата за самоуверенность. Неизведанное волшебство бывает опасным. Я лишился кистей рук, но мне посчастливилось сохранить жизнь.

– Ох! Но они же на месте и целы.

– Мне помогли друзья. В отличие от меня, они одаренные и очень талантливые волшебники. Смогли исцелить и восстановить мои руки – Остахан сжимал и разжимал ладонь, разминал пальцы – волшебство может все на свете.

– Оно же тебя и покалечило.

– Но и исцелило.

– А если бы ты умер, волшебство вернуло бы тебя к жизни?

– Возможно. Нет, скорее всего. Пока еще никто не научился этого делать – Остахан приподнялся на локти – пора возвращаться – он встал, помог встать Марье и вместе они стали одеваться.

Проводив Марью домой, Остахан решил не ночевать у нее и возвратился в дом старосты. Это очень опечалило Марью. Она вовсе не была наивной и осознавала, что Хан – странствующий целитель и волшебник, загадочный мужчина, совершенно неожиданно появившийся в ее жизни, и может точно так же неожиданно исчезнуть. Уйдет, продолжит свое странствие, и будто бы и не было его некогда.

И все же ей очень хочется верить в чудо. Будто бы она оказалась в сказке, явился возлюбленный, которого она так долго ждала, вмиг разрешатся все беды и настанет счастье. Хочется верить.

* * *

Следующим утром, рано-рано, Остахан, ни мгновенья не спавший, явился в Марьин дом. От дома старосты он едва ли не бежал, но оказавшись у Марьи во дворе вдруг смутился, растерялся и натянул на лицо маску серьезности, сам не понимая почему.

Марья тоже не смыкала глаз этой ночью, но была необычайно бодрая. Она будила детей и готовила завтрак. Когда появился Остахан женщина невольно засияла как солнышко. А протерший глаза Илко зевая заметил:

Загрузка...