Дождь. Холодные тени домов опускаются в преддверии ночи. За тучами скрывается бледная луна, появившаяся из-за горизонта. Свет солнца исчезает и уходит вдаль. В те края, где он сегодня ещё не бывал. Его больше нет.

В конце залитой дождём тёмной улицы есть дом. Его чёрная оболочка сливается с ночным небом. Дома словно и нет. И там, на тёмной улице, в чёрном доме, в сером кресле, что стоит перед увешанными паутиной потрескавшимися зеркалами под свисающими с потолка пыльными люстрами с давно выгоревшими свечами, сидит Он.

Тот, кто опустил ладони своих когтистых рук. Он продолжает смотреть в сторону старого шипящего телевизора. Сигнал потерян. Только белый шум. Чёрные полосы, серые точки. Растерзанное в клочья изображение старого телевизора.

Бледный человек. Он не может покинуть пределы мрачного дома, поскольку свет убивает его. Даже лунный свет может привести к гибели. Чёрный дом, окна которого закрыты чёрными шторами, — единственное место, где может находиться Бледный человек. Несмотря на тоску, он никогда не пытался покинуть своего дома. С ранних лет он знал, чем это грозит. Свет обжигает.

Но больше терпеть этого Он не мог. Всепоглощающая тоска этой тьмы не давала ему спать. Сигнала нет. Он встал с кресла. Его, казалось бы, невесомое тело принялось аккуратно измерять шагами пол. Один. Два. Три. Четыре. Он подошёл к телевизору.

Рука Бледного человека коснулась ослепительного экрана с белым шумом. Капли замерли, и дождь прекратился. Он присел на колени и медленно закрыл свои глаза. Серые точки, чёрные и белые полосы, искажения экрана. Всё это замерло. Люстра остановилась, перестав на мгновенье качаться в воздухе.

Маленький мальчик. Он сидит на качелях. Ветер пошатывает их. Листья слетаются к его ногам. Скрип. Туда. Скрип. Сюда. Качели продолжают раскачиваться сами по себе. Мальчик открывает глаза. Его дом стоит на холме, где всегда светло. Солнце светит с вершин небосклона, отзываясь своими лучами по всем окрестностям. Кажется, здесь не может быть ни одного тёмного места. Мальчик ощутил ветер ладонью руки. Этот приятный холодок, напоминающий ему…

На небе ни облачка. Мальчик встал с качелей. Он идёт, но куда и зачем? Возможно, мальчик ещё не знает. Он просто идёт вдаль, исследуя очередную тропинку под светом яркого солнца. Шаг за шагом отдаляясь от дома.

Мальчик провёл весь день в скитаниях по полянам и лесам, окружавшим его дом. К вечеру он вернулся, пока солнце ещё было видно. Пелена заката окрасила небеса в ярко-оранжевые цвета. Вновь слетаются листья.

Дома он сел в своё любимое зелёное клетчатое кресло. Он взял в руки пульт, что лежал на кресле. Окна были распахнуты. Освежающий ветер задувал в комнату, создавая этот приятный холодок, напоминающий ему…

Телевизор снова включился. Канал, выбранный случайным образом. Он работал не переставая уже очень давно. Мрак и хаос. Пустота и отчаяние. Разрушение. Вечный поиск смысла в пучине ада. Этот канал был выбран не случайно. Потому что его нет. Никакого выбора нет. И всё предопределено.

Каждая минута аукнется вновь сознанию мальчика, смотрящему телевизор. Утро. День. Вечер. Ночь. Снова утро. Канал вещает бесперебойно и не прекращает ни на секунду ведать о мраке и хаосе, царящем повсюду и повсеместно. Мальчик снова вышел на улицу.

Последние несколько часов он провёл за просмотром канала, который ведал о мраке и хаосе. Он вышел из дома в надежде оторваться от страха и ужаса, царившего повсюду и повсеместно. Леса, что раньше так манили маленького мальчика, теперь вызывали лишь опасения и панику. Что, если за деревом скрывается очередной вестник мрака и хаоса? Что, если прямо в эту секунду он выхватит из своего тёмного кармана нож отчаянья и боли? Мальчик не знал. Он и не мог знать об этом. Но страх всегда знал. И всегда будет знать, ведь он видит. И видит больше, чем есть. Больше, чем нужно видеть.

Мальчик опрокинул свой взгляд. Он больше не поворачивался в сторону тёмного леса, окружавшего весь холм, на котором веками стоял этот дом. Мальчик шёл дальше, вновь исследуя очередную тропинку.

Он наткнулся на озеро, в котором когда-то так сильно любил купаться жаркими летними днями. Его нога ступила на водную гладь. Круги прошлись по воде. Подул прохладный ветерок. На небе было пасмурно, возникали облака. Вокруг ни единой души. В кристально-чистой воде плавало несколько листиков. Два из них были зелёными, а третий уже пожелтел. Мальчик всего на миг задумался. В голове его вновь стали возникать уже знакомые образы. Те самые, что он видел во мраке и хаосе вечно вещающего канала. Он не мог сделать ни шага. Что, если утопленник схватил бы его за ногу своей облезлой за годы костлявой рукой? Что, если его мёртвая душа так и просит свеженькой плоти? Нога мальчика содрогнулась. Он отошёл от воды и ринулся прочь с этого проклятого места.

Маленький мальчик! Страх видит всё! Даже то, чего нельзя увидеть… Тропинка вела его обратно домой. Однако, поднимаясь на вершину холма, мальчик проголодался. Он вспомнил, что видел в окне своего дома яблоню. Забравшись наверх, мальчик подошёл к яблони и сорвал плод. Красное яблоко. Он уже было поднёс яблоко ко рту, как вдруг подул прохладный ветерок. Он навеял мальчику мысли, про которые тот умудрился забыть, пока поднимался наверх. Мальчик бросил яблоко прочь, тут же схватившись за голову. Как? Как мог он столь наивно полагать, что может взять и съесть плоды этого чёрного дерева, что растёт в мире страха и ужаса, царящего повсюду и повсеместно?

Яблоко было проклято. Кровавые плоды древа боли и страданий. Их запретный вкус незабываем, но последствия необратимы. Эта кровавая боль, что живёт в плодах чёрного дерева… Она не отпустит никого, кто посмел покуситься на них.

Жёлтые листья осыпались с дерева. Холодный ветер принёс за собой тучи. Последние лучи солнца отбросили от дерева тень. Мальчик взглянул на неё и увидел себя. Она отличалась. Вокруг шеи было что-то обвязано. Эта нить, она тянулась наверх, прямо к ветке дерева. Тень спрыгнула с качелей и повисла в петле. Глаза мальчика налились ужасом. Он почувствовал, как солнце обжигает его руки. Стал слышен гром.

Мальчик забежал в дом. Он закрыл окна и двери, прикрыл окна тёмными шторами. И снова сел в любимое клетчатое кресло, зелёный цвет которого стал бледнее. В телевизоре виднелись помехи, но это не имело значения. Мальчик заткнул свои уши. Страх окутал его изнутри и пробрался в самые глубокие уголки его неокрепшей души. Канал продолжал вещать, но мальчику не удавалось найти пульт. Тяжёлым стоном гор загремел гром. Казалось, что земля дрожит вместе с мальчишкой, прижавшимся к креслу. А чёрные листья уже пролетели мимо окон его дома…

Удар молнии ослепил его даже сквозь шторы. Сосуды напряжены, глаза покраснели. Помехи в телевизоре лишь усиливались. Ещё один удар молнии, и телевизор пришёл в неисправность. Мальчик не посмел даже встать с кресла. Страх окутал его изнутри. Пробрался в самые глубокие уголки его неокрепшей души. Он больше не решался вставать с кресла.

Годы шли. Жизнь продолжалась, и мир вокруг изменился. Дом состарился, а вместе с ним и маленький мальчик, так и не решившийся встать с кресла. Его бледная кожа изнывала от недостатка солнечных лучей. Наступила ночь и начался сильный ливень. Тёмная улица. Чёрный дом. Старые люстры, свечи в которых иссохли много лет назад. Увешанные паутиной потрескавшиеся зеркала. Беспросветная и безнадёжная тьма заволокла его душу тоской. Бледный человек в чёрном доме. Его душа треснула и с тех пор он перестал быть собой.

Окна оставались закрытыми, лишь бы проклятый ветер вновь не коснулся его когтистых рук. Но Бледному человеку надоела тоска. Он встал с кресла и подошёл к телевизору с белым шумом, чтобы всего лишь коснуться экрана. Его глаза сомкнулись. И где-то там, в глубинах его расколовшейся на много кусочков души сидит маленький мальчик, который раскачивается на привязанных к яблоне качелях возле дома на холме. Где-то там, где всегда ясно. Там, где нет места страху и ужасу. Где нет места разбитым мечтам и вечно вещающему каналу…