Бежит к рассвету река

Глава I

Я всегда знал, что выход есть. Он ждёт меня где-то рядом, делая существование сносным. В раннем детстве это был материнский аромат и её нежный голос, приносивший с собой успокоение. Позже, в школьные годы, его олицетворяли новогодние праздники и долгие летние каникулы, как проводники в беззаботный мир, куда не терпелось сбежать от напряжённого учебного процесса. Студенческая половозрелость обманывала надеждой на обладание той единственной, которая подарит райское блаженство и утолит тяжесть познания нелюбимой специальности. И вдруг теперь, в зрелые годы, я оказался в тупике. Ад окружал меня со всех сторон, проникал в сознание, пробирал до печёнок. Окружающие, казалось, могли принести исключительно беду, в лучшем случае неприятности. С каждым днём внутри росло чувство безысходности и трагического мировосприятия. Ежедневная рутина мелких дел и событий могла отвлечь лишь на несколько минут, но даже в эти моменты гнетущее жало напоминало о себе. И как подсказывала интуиция, всё дело было в том, что мной был утерян райский ориентир, блистающий маяк, дававший силы через утешение все предыдущие периоды жизни. Мне доставляло нездоровое удовольствие впитывать информацию об агонии последних дней Есенина, Маяковского, Цветаевой, Хемингуэя и подбирать разнообразные способы суицида, с трудом находя их в сети, так как с определённого времени подобная информация вычищалась. Что-то надо было делать, иначе скучающая в чулане верёвка раньше или позже петлей затянется на шее.

Как-то в выходные я ехал с женой на природу, что бы на фоне речного пейзажа приготовить шашлык, позагорать и набраться сил от летних соков Матери-природы. У дороги я увидел старого школьного приятеля, он в свою очередь заметил меня за рулём. Машинально притормозив, я опустил стекло и поинтересовался:

– Куда тебе, Руслан?

– На «дикие пляжи», мы там с ребятами договорились встретиться.

– Садись, – говорю. – Почти по пути.

Широко улыбнувшись моей жене и чуть ли не заплясав от радости, Руслик запрыгнул на заднее сидение и всю дорогу не мог остановить весёлый словесный понос. Он не отличался большим умом, но в тот момент я страшно завидовал его приподнятому настроению, безудержному оптимизму и умению радоваться абсолютной, как мне казалось, ерунде. Из всего сказанного им меня зацепило за живое упоминание о силе мысли и способах визаулизации, способной притянуть в жизнь желаемое без особых усилий. «Вот оно», – блеснула мысль, пусть слабая, но дарящая надежду. В последующие дни я посмотрел несколько видеофильмов и прочитал кучу литературы по данной тематике. Жизнь превратилась в постоянное удерживание в уме образа счастливого и беззаботного существования, но на самом деле это лишь усугубляло погружение в адские пучины. Через пару месяцев я забросил это занятие, вернее сказать оно отмерло естественным путём. Но нет худа без добра. Дело в том, что в процессе поиска информации по позитивному мышлению и визуализации я совершенно случайно наткнулся на беседы таких учителей адвайты, как Рамана Махарши, Роберт Адамс и Нисаргадатта Махарадж. И тут, как оказалось впоследствии, мой мозг, мой ядовитый клубок мыслей о прошлом и будущем, запустил механизм уничтожения самого себя, оставив надежду на рай, на светлые маяки, на выходы и входы из всевозможных состояний, принимая факт того, что всё уже совершенно как есть и не к чему стремиться.

В состоянии опьянения свободой от потребности обрести счастье я часами бродил по улицам города, радуясь совершенству всего окружающего, которое доселе я считал уродливым и отвратительным. Будто тяжёлый камень упал с моих плеч, и я моментально прекратил упрекать себя во всём, что уже произошло и могло произойти в будущем. Вернувшись домой около полуночи, совершенно уставший и счастливый, умывшись и быстро раздевшись, я нырнул в согретую супругой кровать. Вдыхая лёгкий запах шампуня для волос и пряный аромат женского тела Ольги, я стал погружаться в пограничное состояние сна и бодрствования, когда тело уже онемело, но мозг ещё улавливает звуки. Приятная истома набегала волнами, обещая глубокий сон. Однако я как бы завис в этом состоянии, не отключаясь до конца, что ничуть меня не тревожило. Сложно сказать, сколько прошло минут или часов, но со временем ко мне пришло предельно отчётливое чувство приближения того, для встречи с которым я родился и жил, чьи слова будут откровением. Вскоре мне стало понятно, что он здесь, рядом со мной, готов поведать и выслушать.

– Здравствуй, Олежек, – сказал спокойный голос.

– Здравствуйте, – отозвался я, не размыкая губ.

– У тебя всё хорошо, чрезвычайно хорошо.

– Да, сейчас прекрасно. Правда, ещё вчера…

– Всё и было хорошо. Не могло быть иначе, – прервал он моё намерение рассказать о своих метаниях.

– Но прежде всё шло ужасно! – не удержался я.

Его тёплая улыбка, которая была внушительнее самого аргументированного ответа, заставила меня растеряться.

– Ужасно, прекрасно, правильно, неправильно, лучше, хуже – загадочно произнёс он, – не давай силы этим словам, смотри на них со стороны, наблюдай, как одно состояние вытекает из другого и возвращается обратно. Впрочем, разговоры вряд ли что-нибудь прояснят, поэтому засыпай, утро мудренее.

Несколько последующих дней я был немного подавлен обыденностью серых будней, состояние абсолютного покоя хоть и покинуло меня, но и привычного погружения в мрачную пучину тяжёлых мыслей не было. И вот как-то светлым сентябрьским днём, в первую неделю отпуска, я встретил Наташу, старую знакомую, с которой до женитьбы на Ольге состоял в тесных дружеских отношениях. Она была замужем, но невидимая связь между нами оставалась. Проговорив дежурные фразы о здоровье и погоде, неожиданно для себя самого я предложил ей недвусмысленно пойти куда-нибудь «посидеть и попить чаю». К моему удивлению Наташа не просто согласилась, но и пригласила к себе, сообщив вскользь, что муж с сыном уехали к бабушке. Немного взволнованный развитием событий я почувствовал страсть не столько к ней, сколько ко всей полноте жизни, которая, как мне казалось, могла предложить весь спектр манящих удовольствий. Мы решили не вызывать такси, а пройтись пешком, попутно заглянув в магазин. На выходе из супермаркета меня кто-то будто случайно толкнул в плечо. Оглянувшись, я увидел помятую физиономию Виталика по кличке «Пузо», с которым у нас были неприязненные отношения. «Жирная тварь» – подумал я, а вслух сказал:

– Куда прёшь?

– Ой, извини пжлста, тебя трудно заметить, – губы искривились в заученной улыбке.

Чтобы разрядить ситуацию Наташа потянула меня за руку, и я вскоре уже сидел за покрытым клетчатой скатертью столом в маленькой уютной кухоньке, прихлёбывая осторожными глоточками горячий чай.

– Ты счастлив, Лежик? – вдруг спросила Наташа.

Взгляд её тёмно-карих глаз был серьёзным и манящим одновременно и пробуждал во мне животное желание, возведённое в квадрат бессилием дать ответ на животрепещущий вопрос больше себе, чем ей.

– Жизнь налаживается, – неопределённо пробормотал я.

Повисла пауза, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов.

Конечно, назвать себя счастливым я не мог, но вкус к жизни у меня определённо появился. Подтверждением тому стала вырвавшаяся наружу страсть, моментально разрушившая остатки приличия и сплетя наши тела в лихорадочном любовном танце. Увлекая гостеприимную подругу ближе к дивану, я нежно, но твёрдо освободил её от застиранного халатика и резким движением рук сорвал трусики, обнажив густой тёмный треугольник между бёдрами. Натуральная красота женщин возбуждала меня куда сильнее, чем современные барби с эпиляцией зоны бикини. «Вскрою этот мохнатый сейф», – мелькнула в голове похабная мысль, усиливая вожделение. Резко уложив её животом на кровать, я несколько раз шлёпнул ладонью по аппетитным ягодицам с незагорелыми следами от купальника, отчего они быстро порозовели, как щёки зардевшейся девочки. После по-настоящему сильного удара Наташа вскрикнула и закрыла рот рукой. Я знал, что она всегда любила жёсткие прелюдии. Готовый взорваться член вошёл в сочащееся лоно, и мы всецело отдались древнему непобедимому инстинкту, попеременно перехватывая друг у друга инициативу. При приближении кульминации я вышел из неё и выстрелами спермы щедро оросил своими залпами зажмурившееся лицо Наташи. Несколько секунд мы не двигались. Отдышавшись и посмотрев на меня одним незапачканным глазом, она, улыбаясь и немного стесняясь своего экстравагантного вида, поставила перед фактом:

– Мои вернутся к одиннадцати!

Струйки вязкой жидкости стекали у неё со лба и повисали на кончике носа, губах, подбородке, вытягиваясь в длинные сосульки.

Минут через десять провожая меня в прихожей, она снова спросила:

– Ты счастлив?

– Сегодня определённо! Постараюсь не расплескать, пока иду домой!

– Ну, тогда пока-пока, счастливчик! – сказала Наташа и шутливо толкнула меня к открытой входной двери.

И я побрёл по залитому огнями проспекту в сторону центра, где мог встретить какого-нибудь собеседника, готового от нечего делать или по причине подпития поболтать со мной и вскоре поравнялся с небольшой компанией сильно помятых мужичков – местных опустившихся алкоголиков, облюбовавших скамейку в кустах прямо за остановкой общественного транспорта. На моё вежливое приветствие моментально отреагировал худой высохший тип неопределённого возраста:

– Земеля, выручай, не хватает.

Получив полтинник, он обменялся непонятными для меня звуками с остальными и поскакал в сторону киосков, быстро возвратившись с пузырьками спиртосодержащей отравы.

– Держи, бро! – сказал абсолютно лысый молодой парень, протягивая стакан.

– Не могу, скоро за руль, – соврал я.

У меня не было ни отвращения, ни пренебрежения к этим людям. В чём-то они казались мне даже романтиками, клошарами, сбросившими с себя навязываемые социумом условности, не стремящимися попасть в рабство ради карьеры и места под солнцем, не желающими ради этого лицемерить, обманывать, предавать и убивать. Опалённые солнцем и спиртом лица не были враждебны; напротив – с ними всегда было легко общаться, оставаясь самим собой, не пытаясь подать себя лучше, чем ты есть на самом деле. Поначалу говорить было не о чем, но один из них узнал меня и мы долго вспоминали общих знакомых: кто женился, кто сидит, кто завязал, кто уехал, кто ушёл навсегда. Остальные бедолаги встревали, заслышав знакомое имя, смеялись невпопад, пытались заговорить о своём.

Видимо из-за того, что прошедший день выдался насыщенным, я, сидя на скамейке, стал клевать носом и вскоре меня совсем сморило. «Надо немного выпить и взбодриться», – подумал я, а мужикам сказал:

– Труба зовёт, домой поковыляю.

Все начали протягивать руки на прощание, кто-то стрельнул ещё мелочь. Пожелав им всего доброго, я перешёл на другую сторону проспекта, дошёл до ближайшего круглосуточного супермаркета, где взял литровую бутылку водки, кусок сырокопчёной колбасы, чёрный хлеб, колу и пластиковый стаканчик. Расплатившись со скучающей девушкой-кассиром и миновав седого толстого охранника, ввергающего в уныние своим дебильным видом, я вышел на улицу. Осенний ветерок с нотками опавших листьев, скошенной травы и выхлопных газов шевелил волосы. Погуляв ещё немного по засыпающему городу, я притомился, свернул в близлежащий двор, где присел на скамейку в самом тёмном месте и отпил прямо из бутылки огненную жидкость. Через мгновение в животе стало нарастать приятное тепло, распространяясь волнами энергии по всему организму. Положив на полиэтиленовый пакет колбасу и хлеб, я стал аккуратно нарезать их подаренным двоюродным братом на девятнадцатилетие складным ножом, который часто носил с собой. Нехитрая закуска показалась настолько вкусной, что мне вспомнилось детство, когда наигравшись, я прибегал с улицы домой и с аппетитом уплетал то, что находил на кухонном столе или в холодильнике.

Невдалеке под фонарём стоял бородатый мужчина средних лет, явно кого-то ожидающий. Заметив меня, он крикнул:

– Пшёл вон и чтобы я больше тебя здесь не видел. Тут не кабак.

Конфликт мне был нужен меньше всего, поэтому спрятав всё в пакет и демонстративно смахнув крошки со скамейки, я направился к нему в надежде разрядить ситуацию. Наверное, надо было уйти сразу, но алкоголь усиливал собственную важность.

– Послушайте, я ведь никому не мешаю…

Незнакомец, глядя злыми глазами, демонстративно сплюнул и прошипел:

– Слышь ты, петушок, слов не понимаешь?

И не успел я опомниться, как получил резкий удар в нос. Из одной ноздри хлынула кровь, но на ногах мне удалось удержаться. Бородатый потёр правую руку левой, пальцы обеих синели криминальными татуировками. Второй удар в живот был сильнее, я согнулся в три погибели, и меня вырвало ещё не переварившейся трапезой. Незнакомец поднёс ногу к моему лицу так, что в нос ударил запах обувного крема, правда бить не стал, но медленно, с хихиканьем, вытер подошву о мою куртку и джинсы.

– Братва подъехала, некогда, – презрительно бросил он довольным хриплым голосом.

Обуреваемый нахлынувшими чувствами, я поднял глаза и увидел удаляющуюся фигуру бородача. Автоматически, как робот, достав нож из кармана, я в два прыжка настиг и три раза ударил им в шею своего обидчика. Зажав руками мощно хлынувшую кровь, он стал оседать на колени. Следующие три удара, вспоровшие кожаную куртку, пришлись в область печени, после чего я со злостью вдарил ступнёй ноги по спине, заставив его рухнуть лицом на землю. Тут же тишину ночной улицы прорезали громкие возгласы со стороны стоявшей неподалёку серебристой иномарки: «Костыль, чё такое!». И уже в мой адрес: «Стой, падла, стоять!». Полное осознание происходящего пришло только тогда, когда я, что было сил, рванул в близлежащий парк, цепляясь пакетом и курткой за колючий кустарник, огибая на бешеной скорости скрытые во мраке стволы берёз, лип и осин. Чтобы не выбегать на хорошо освещённую улицу без густой зелени, я упал, распластавшись всем телом на холодной земле в зарослях боярышника. Немного отдышавшись, прислушался. Идеальную тишину подчёркивал лишь шорох осенних листьев, доживающих свои дни на раскачиваемых ветром ветках. Но вскоре сквозь частое сердцебиение стали слышны обрывки фраз: «Не мог далеко уйти!»; «Да не туда, сюда!»; «Витёк, он где-то здесь!». Совсем рядом блеснули лучики айфонных фонариков и хрустнула сухая ветка. «Ну, вот и всё, в этот раз не пронесёт», – подумал я. Страха и паники к моему удивлению не было совсем, спастись хотелось, да, но это был продиктованный природой инстинкт самосохранения без нарисованных воображением пугающих картин расправы, возводящих в куб любую опасность. Перевернувшись на спину, я достал из пакета водку, сделал несколько судорожных глотков и посмотрел в космическую бездну, точнее сказать в тот момент бездна смотрела на меня. «Кто я такой, если взглянуть из космоса? Хоть что-то есть на этом маленьком шарике достойное внимания, из-за чего стоит страдать и жить?». Эти размышления, настоенные на алкоголе, прогнали остатки робости и вернули самообладание. Немного полежав, я встал, огляделся по сторонам и вышел на парковую дорожку. Вокруг не было ни души, лишь пряное дыхание сентябрьской ночи и свет редких фонарей создавали сказочную атмосферу. На секунду всё произошедшее показалось осколками дурного сна, но бурые пятна крови на тёмном джинсовом костюме вернули осознание реальности. Мелькнула мысль: «Хорошо, что не одел бежевый свитерок». Не теряя времени, я двинулся сквозь зелень парка по направлению к своему району, пересекая короткими быстрыми перебежками ярко освещённые места. Долго шёл унылыми дворами и переулками, избегая центральных улиц и проспектов, сторонясь прохожих, вздрагивая от завывания сирен, прячась от слепящих лучей фар. У подъезда своего дома и в лифте, никого не встретил, расценив это как особое везение. Открыв входную дверь, прокрался на цыпочках в ванную комнату, забросил куртку и джинсы за стиральную машину, почистил нож и принял душ. Подошёл к нашей с Ольгой кровати: она была пуста. В тревоге включил торшер, осветивший спальню нежным золотистым светом. На столике у зеркала не было привычной косметики, только одиноко белел блокнотный лист. Подойдя, я увидел на нём слово, выведённое крупным размашистым почерком: «Ушла!». В конце стоял жирный восклицательный знак, пригвождающий меня к доске позора.

На самом деле я обрадовался отсутствию жены, ибо Ольга уже не раз уходила к маме, когда её бесили мои ночные загулы с последующими слёзными оправданиями. Зато теперь у меня появилось несколько дней для сокрытия следов.

На кухне я порезал недозревший помидор, ветчину и репчатый лук, залил всё двумя куриными яйцами и, немного посолив, зажарил. Выпив залпом рюмку водки, разломал руками хлеб и стал с удовольствием поглощать пусть примитивное, но вкусное и питательное кушанье, цепляя вилкой куски прямо из сковородки. Наворачивая за обе щеки, я подумал, что наибольшее удовольствие приносят самые обыденные, простые вещи, которым редко придают значение. И человек уже счастлив, если он видит краски природы, чувствует вкус хлеба, слышит свой голос. Просто он об этом не догадывается до поры.

Наевшись до отвала, я переместился из кухни в зал, где раскинулся на любимом диване и моментально провалился в глубокий омут сна без сновидений. Утром, ближе к пробуждению, ещё не понимая, кто я, что я и где, ко мне вновь пришло волнующее чувство его присутствия. Точнее понимание того, что он никогда никуда не уходил, всегда оставаясь рядом.

– Здравствуй. Вижу, жизнь кипит. Доволен?

– Я чудом выжил, но, видимо, это недоразумение скоро исправят!

– Ты наслаждаешься яствами, женщиной, вином. Чувствуешь месть, сладострастие, страх, гнев, возмущение. Философствуешь и повергаешь врагов. В общем, испытываешь весь спектр эмоций, доступный бренному телу, с которым себя отождествляешь. Даже сильным мира сего большего не дано.

– И теперь я в ужасной ситуации! Что делать?

– Ужасное рождает прекрасное, хорошее – плохое, по-другому эта планета не сможет существовать. Доверься силе, которая привела тебя в этот мир и заставляет биться сердце. Сдайся ей.

Безмолвный диалог закончился, и я окончательно проснулся. Солнечные лучи наполняли комнату золотистым прозрачным светом, ветерок играл занавесками, заставляя пылинки кружиться в радостном танце. Мне хотелось лежать без движения и мыслей, но всему хорошему есть предел.

Умывшись, я включил компьютер и нашёл папку с аудиофайлами симфонической музыки, которую очень ценил, но слушал редко, в основном тогда, когда надо было подумать и найти решение. Выбор пал на седьмую симфонию Антона Брукнера, хотя чаще я слушал симфонические поэмы Ференца Листа и симфонию номер девять Франца Шуберта.

Первые же струнные звуки мягко коснулись слуха, сразу вводя в лёгкий транс, из которого яснее виделась вся картина. Надо было срочно избавляться от джинсового костюма. Не будучи оригинальным, решил поехать в лес и сжечь, а потом затаиться на некоторое время или уехать из города. Ольге можно сказать, что пьянствовал с незнакомыми людьми и подрался. Позже поразмыслив, сжигать костюм передумал, решив, что следы крови, скорее всего, мои. Достаточно будет выбросить его в мусорный контейнер подальше от дома.

Зайдя в соцсети, я внимательно просмотрел информацию о криминальных происшествиях города, но ничего похожего на вчерашние события не обнаружил. «Рано ещё, позже обязательно напишут», – подумалось мне. Жуткие раскаты финальной части симфонии Брукнера придавали возвышенно-трагический оттенок моему незавидному положению. Вспомнился случай полуторагодовой давности: жена попросила отвезти её утром в торгово-развлекательный комплекс шопиться с подружками, а вечером забрать. Зная страсть Оли к покупкам модных тряпок и безделушек, я, конечно, согласился, в ущерб моим планам на день. Не поставив нас в известность, её подруга Аня взяла с собой шестнадцатилетнюю двоюродную сестру Дашу, чуть полноватую крашеную блондинку с темными корнями волос. Не успели мы тронуться с места, как она начала безостановочно тараторить, сообщая ненужные подробности школьных перипетий и любовных приключений старшеклассниц, временами надувая пузырь жевательной резинки, наполняя салон мешаниной запахов банана, клубники и помады. Иногда мне приходилось краснеть, услышав скозь тихий ровный шум мотора очередные пикантности. Устав от её трескотни, я громко включил автомагнитолу с подключенной флешкой, на которой была симфоническая поэма Ференца Листа «Мазепа». Даша резко замолчала, в зеркале заднего вида отразились её надутые в обиде и без того пухленькие губки и округлившиеся зелёные глаза. Жена с Аней уставились в боковые окна, а юная балаболка, нацепившая маску разобиженной девочки, продолжила жевать жвачку с удвоенной энергией. Меня такой расклад вполне устраивал. Я наслаждался зловещими аккордами, изображающими бешеную скачку с завыванием фанфар переходящих в торжественный марш. Неожиданно Даша перевалилась через передние сиденья автомобиля, выдернула флешку и стала, как ни в чём не бывало, жать на кнопки магнитолы в поиске какой-то музыкальной станции FM-диапазона. «Сядь на место!», – вырвалось у меня, и я локтём правой руки толкнул её назад, ощутив большую упругую грудь. Она полезла снова. Развернувшись вполоборота, я силой усадил её обратно, и тут Даша, видимо от бессилия, укусила мою ладонь между большим и указательным пальцем. Потеряв на мгновение бдительность, я увидел, что мы быстро приближаемся к затормозившему перед нами «Рено». Избегая столкновения, я резко взял вправо, девушки закричали, мы выехали на тротуар и остановились через десять метров, визжа покрышками. К великому счастью прохожих не было. Под звуки оркестра и начинающего стучать по крыше дождя я про себя благодарил судьбу, Ольга с Аней молчали, у Даши по лицу катились слёзы. Когда нам всё-таки удалось доехать до торгового комплекса, я решил побродить по магазинам вместе с ними. В процессе шопинга мы с Дашей помирились и даже обменялись телефонными номерами. Всё закончилось прекрасно, но тот день в моей памяти теперь навсегда ассоциируется с симфонической поэмой «Мазепа» Ференца Листа.

Вечерело. Упаковав испачканную кровью одежду в чёрный пакет, посмотрев в окно и не заметив у дома ничего подозрительного, я вышел из квартиры, намереваясь быстро дойти до намеченного контейнера и вернуться обратно. Возле подъезда никого не было, но в глубине двора, на лавке у берёзы, сидели два короткостриженных молодых мужика, которых я здесь никогда не видел. Ускорив шаг, я почувствовал как бешено забилось сердце и вспотели ладони. Навстречу мне шагал сосед с третьего этажа, дородный детина лет тридцати, живущий с мамой:

– Здорово, Олег! – поприветствовал он меня и просиял.

– Привет, Андрей! Извини, очень спешу! – быстро ответил я и прошёл мимо, решив не подавать потной руки.

Завернув за угол и пройдя около пятидесяти метров до автобусной остановки, оглянулся – хвоста не было. Проехав пять остановок, дошёл до утопающих в горах мусора контейнеров и озираясь по сторонам, выбросил пакет. Вспомнил вдруг цитату графа Петра Толстого, сказавшего, что «если у вас паранойя – это не значит, что за вами не следят». Весь обратный путь напрасно пытался успокоиться, мысленно доказывая себе самому, что узнай они мой адрес, не стали бы следить, как в шпионском триллере, не стали бы даже ждать у подъезда, а легко бы нашли способ расправиться со мной без промедления. Подтверждением этих размышлений стало то, что возле дома, в лифте и у входной двери со мной ничего не случилось, но тревога не унималась, распространяясь пожаром, рождая жуткие картины будущего.

«Надо выпить и успокоиться, а лучше проглотить две-три таблетки феназепама, может отпустит», – подумал я, но не стал принимать ни того ни другого, потому как алкоголь даёт лишь краткосрочную иллюзию того, что «жизнь налаживается», а быстрая расплата с ударом по психике, напротив, вполне реальна. Транквилизаторы уменьшают тревожность, снимают мышечное напряжение, иногда дарят несколько часов спокойного сна, но находиться в аморфном состоянии пациента психоневрологического диспансера не хотелось, дабы не терять ясности ума.

Пытаясь отвлечься от тревожных мыслей, заварил себе крепкого ароматного чая с мятой, намазал на хрустящие пшеничные хлебцы густое арахисовое масло, положил сверху нарезанный кружочками банан и вдруг дословно вспомнил фразу: «доверься силе, которая привела тебя в этот мир и заставляет биться сердце. Сдайся ей… ». Меня как током ударило! В самом деле, я не просил никого о рождении, однако живу, хожу, дышу. Организм не спрашивает у меня разрешения на выполнение основных своих функций. Способность наслаждаться хорошей музыкой, литературой, кинематографом заложена с детства. Даже то, кем я стал, видимо, не было результатом личных усилий – всё сложилось само. Что же можно изменить в нынешней ситуации, бесконечно обдумывая варианты спасения? Ответ очевиден: ничего! Размышляя таким образом, я решил отпустить ситуацию, отдать всё в руки Бога и прекратить бессмысленное сопротивление непреодолимым обстоятельствам.

Допив остывающий чай с бутербродами, я ощутил долгожданное умиротворение. Включив компьютер, не стал выискивать новую информацию в соцсетях, а вместо этого позвонил жене, но она ещё злилась и не стала говорить. Вышел на балкон. В гулкой темноте осеннего вечера причудливым калейдоскопом дрожали огоньки далёких многоэтажек, напоминая загадочные созвездия. Во дворе выгуливали собак, у соседнего дома тусила компания подростков, заливаясь временами неприятным гоготом. Пока стоял, взирая сверху вниз на разномастный ряд припаркованных автомобилей, поймал себя на том, что по-настоящему раскованным бываю лишь в одиночестве, где не приходится подстраиваться под чужие стандарты, опуская себя до уровня группы, толпы, социума. Со стыдом вспомнилось, как в школьные годы изображал дружбу и заискивал перед одноклассниками, издевающимися над более слабыми ровесниками, лишь бы не оказаться на месте унижаемых. Да и повзрослев, приходилось подстраиваться под правила поведения в кругу знакомых, ведя себя противоестественно, даже отвратительно. Одиночество же лишь поначалу кажется тоскливым и пустым времяпрепровождением, однако окунувшись в него и подружившись с ним, улавливаешь его неповторимый аромат. Примерно так же не сразу понимаешь вкус чёрствого хлеба, зато впоследствии признаёшь в нём изысканное яство.

Звук пришедшего в социальной сети сообщения прервал моё пребывание на свежем воздухе. Опьянённый кислородом я зашёл в комнату, открыл его и прочёл:

«Привет! Как дела? Трезвый? Если да, то тебе наверное интересно будет знать, что я в курсе твоих приключений прошлой ночью и радуюсь, ведь ты жив и здоров ))».

Я перечитал послание несколько раз. Испуга не было. Совсем. Взволнованное любопытство – может быть, но спокойствие меня не покинуло. Аккаунт в соцсети, с которого отправили письмо, явно был фейковый, созданный накануне специально для анонимных сообщений. Одно было совершенно ясно: отправитель хорошо осведомлён и нашёл меня по имени и фамилии. Но кто он? Чего хочет? Если это шантаж, то что я могу предложить? Для чего этот спектакль с перепиской? К моему удивилению атака мыслей не привела к панике. Они просто информировали, а я делал выводы, но не устремлялся за ними, подобно взявшей след собаке, громоздя версии одна ужаснее другой и вызывая тем самым неконтролируемые эмоции. Ощущая себя хозяином своих чувств, я спокойно, не торопясь, написал язвительный ответ, как бы намекая на то, что мне плевать:

«Здравствуйте, мой неведомый доброжелатель. У меня на самом деле всё нормально, на здоровье не жалуюсь, почти протрезвел. Единственная проблема в том, что Вы меня знаете, а я Вас нет».

Щёлкнув мышкой, отправил сообщение и стал ждать. Прошла минута, пять, десять – никакой реакции. Решив размяться, оторвался от кресла, достал из-под дивана гантели, сделал несколько заученных упражнений и пошёл в душ. Стоя под тёплыми тонизирующими струями, я тщетно пытался понять логику адресанта, его мотивы и конечную цель. Довольно скоро меня пресытили водные процедуры, и я, благоухая сандаловым мылом и оставляя мокрые следы на ламинате, вернулся к экрану монитора в удобном хлопковом халате. Новых сообщений не было.

«Надо не выключая компьютер постараться уснуть. Рано или поздно отзовётся, иначе совсем бы не писал», – решил я и устроился на диване. С недавних пор сон и сновидения стали моими желанными гостями. Как говорил Артур Шопенгауэр «Самое счастливое мгновение счастливого человека – это когда он засыпает, как самое несчастное мгновение несчастного – это когда он пробуждается». Я часто и не хотел пробуждаться, понимая, что глубокий сон без сновидений, в котором нет боли и разочарований, куда предпочтительнее бессмысленному и напряжённому бегу в колесе реального мира. Что касается сновидений, то иногда в них было страшно, иногда гнетуще, иногда интересно и весело. Помню, в одном из них я мог менять форму тела по своему усмотрению, в другом – соблазнить любую красавицу, в третьем ощущал такую радость, по сравнению с которой реальная была лишь намёком на это чувство. Конечно, не обходилось без догоняющих монстров, застрявших ног, страшных катастроф, тяжёлых заболеваний, позорных ситуаций. Но это издержки. Явь же была однообразной чередой безысходных серых будней, с маячившей на горизонте смертью. С недавних пор, я перестал считать действительность чем-то настоящим, а сновидение – иллюзией, потому как испытывал одни и те же чувства в обоих состояниях, только во сне их гамма шире, ярче и сочнее настолько, что при пробуждении они ещё продолжали владеть мной, постепенно угасая, несмотря на все попытки их удержания. Было ясно и то, что все окружающие объекты во сне рождены мной самим. Это привело меня к глубокому убеждению того, что каждое утро мой мозг создаёт мир, который принято называть реальным. Подобным образом я относился и к виртуальной жизни во всемирной паутине, где мог часами слушать, читать, лицезреть и общаться с интересными людьми, переноситься во времени и пространстве, получать нужную информацию, слушать любимую музыку, быть в тёплой компании сходных по духу и мыслям друзей. Эта реальность для меня и стала настоящей, а виртуальным оказалось пребывание в скучных компаниях и на постылой работе.

Морфей ещё не успел крепко обнять меня, когда пришло сообщение. Вскочив с дивана и вывив его на экран, я прочитал:

«Приветик! Неужели еще не на измене? Что куришь для храбрости? Или продолжаешь квасить? Закуси чем-нибудь вкусненьким. Пироженка или тортик, наверное, есть у тебя?».

Я сразу понял – пишет женщина, хотя это ничего не меняло. Быстро написал ответ:

«Доброй ночи. Как же хорошо, что хоть кто-то печётся обо мне. Торта, к сожалению, у меня нет, поэтому бери самый свежий и приходи на рюмку чая. Поболтаем».

Дальше сообщения стали приходить без задержек.

«Не, ну ты конкретно безбашенный. Хоть помнишь, что было сутки назад? Или в несознанке? Короч, не включай дурака, что делать будем?».

«Давай встретимся. Ты знаешь про меня всё, включая адрес, раз пишешь на мой аккаунт. Поэтому лучше сразу приходи в гости».

«Смелый мальчик. Ты с кем там?»

«Я один. Да ещё в отпуске. Везёт мне, да?»

«Как утопленнику. Улица, дом, квартира…»

«ул. Свободы, 11 – 110».

Повисла, пауза. Видимо не ждали такой наглости.

«Жди. Когда приду не знаю. Если будешь бухой – пожалеешь».

В смешанных чувствах я откинулся в кресле. Не скажу, что страха не было совсем, был, конечно, но, не успев возникнуть, он быстро трансформировался в азарт наблюдателя, будто я смотрел на всё со стороны и с нетерпением ждал развязки, не особенно переживая за судьбу главного героя. В этом новом состоянии было комфортно. Точнее было бы назвать его свободой от отождествления себя с персонажем трагикомической пьесы, свободой от его терзаний и метаний, свободой постороннего наблюдателя.

Решил навести элементарный порядок в квартире – не сгорать же со стыда из-за грязной посуды и неубранной одежды. Когда восстановил относительный порядок в комнатах, проветрил их и воскурил благовония с ароматом ванили. Потом решил подготовиться к неприятному разговору и вероятной смерти. Почистил уже чистые зубы, снял халат, надел свежие чёрные трусы, темно-синие джинсы и светлую футболку. Написал записку Ольге, в которой коротко, не упоминая никаких подробностей, попытался объяснить свою гибель отвратительным поведением в пьяном виде и спрятал в её любимую чашку, лежащую в сушилке. Захотел быть оригинальным, поэтому в компьютере и интернете никаких прощаний оставлять не стал.

Тревожная трель домофона нарушила хрупкую тишину прозрачного осеннего утра, заставив меня проснуться в кресле. Я открыл подъездную и входную двери и сел на пуфик. Было отчётливо слышно, как глубоко внизу, в колодце подъезда, открыл свои двери лифт, приглашая моих палачей в свою кабину. Его гул, такой знакомый и родной, с неотвратимостью возмездия нарастал. В те секунды я поймал себя на том, что жалею потерять не жизнь, а пережитую накануне свободу от того, кем всегда себя считал, настолько оригинальным и упоительным было это чувство.

Наконец, двери лифта распахнулись, и я увидел совсем юную девушку чуть пониже меня в узкой бордовой толстовке на молнии и серых джинсах. Первая посетившая мысль при её появлении была: «Уроки, наверное, прогуливает». Её поднятые вверх солнцезащитные очки выполняли функцию ободка для густых тёмных волос с красными прядями. Как ни в чём не бывало, она прошла мимо меня прямиком в большую комнату и расположилась в согретом мною кресле, положив ногу на ногу.

– Кроссовки забыла снять, красавица. Не забывай, что в гости пришла! – сказал я с напускной раскованностью.

– Дверь закрой и сюда иди, – повелевающим тоном ответила незнакомка.

Я закрыл входную дверь, с шумом придвинул компьютерное кресло и сел напротив, начав бесцеремонно изучать её внешность. Неуловимо-притягательное круглое лицо, щедро подведённые чёрные агаты глаз, чуть курносый нос, чувственные губы в матовой помаде, лёгкий загар, скрывающий естественную бледность. Разноцветный дизайн маникюра украшал длинные пальцы, унизанные несколькими золотыми кольцами.

– Доброе утро, Олег Александрович, – сказала незнакомка ровным приятным голосом.

– Здравствуй, раз пришла. Представишься?

– Запросто. Меня зовут Лида, я хочу сразу всё прояснить. Не интриговать, не тянуть, а просто рассказать всё как есть лично тебе. Боялась писать подробности в сообщениях, потому что не знала точно, кто их прочтёт.

– Ещё раз здравствуй, Лида. Я весь внимание.

Оглядев меня пристально, как диковинного зверя в клетке, она продолжила:

– Ты убил моего сожителя, точнее сказать, Бог услышал мои молитвы и твоими руками отправил его в ад, где ему самое место.

Воцарилась гнетущая тишина, иногда нарушаемая доносившимся из окна тяжёлым кашлем дворника. Наконец, я выдавил из себя:

– Он умер?

– К счастью, да.

– Как ты узнала обо мне?

– Я вспомнила тебя сразу, той ночью. Вы, выпускники семилетки по классу фортепиано, давали нам, первоклашкам, показательное выступление в музыкальной школе, которую я так и не закончила.

– Когда это было! Да и не помню я тебя!

– Конечно, кто обращает внимание на малявок, ведь ты лет на десять старше. А нам вас, выпускников, ставили в пример. «Смотрите, как они играют, будете прилежными, научитесь не хуже… ». Небожители, одним словом, как тут не запомнить! Потом видела тебя несколько раз в городе, иногда пьяным, слышала всякие сплетни…

– Допустим, но где ты была той ночью, когда… – я замялся, – когда всё произошло?!

– Олег, успокойся, я не хочу тебе зла.

– Но всё-таки?!

– Ты сел на скамейку в темноте, под разбитым фонарём. А я уже сидела недалеко, в пяти шагах, на декоративном пеньке у песочницы. Видела, как накрывал «поляну», как пил. А до того, как тебе появиться, Костя отошёл базарить по телефону с дружками своими.

– Как же я тебя не заметил?

– В темноте сидела, молчала, а ты бухой, вот и не заметил – чего непонятного?

– А когда он меня бил, почему голос не подала?

Улыбнувшись красивыми полными губами, девушка ответила с ехидцей:

– Наверное, хотел сказать, почему не закричала, когда ты его завалил?

Я растерялся, не зная как реагировать. Лида сняла с головы очки, положила их на стол, убрала рукой непослушные пряди со лба, и, посмотрев в окно, вдруг заговорила зло и нервно:

– Собаке собачья смерть. Мы с ним прожили год, вернее сказать эта мразь приходила трахать, бить и унижать меня в течение года. В том дворе он снимал однушку, в которой я сидела как собачка на цепи. Только в магазин, парикмахерскую и обратно.

– Почему терпела? Нашла бы другого, нормального, ты же красивая девчонка!

– Почему? Ты серьёзно?! Этот рецидивист сразу сказал, что убьёт, если рыпнусь. Он не шутил, у него три «ходки», подчинять людей умеет, уж поверь. Познакомилась по глупости, ну а потом и не заметила, как стало поздно права качать.

Она немного успокоилась, облизнула губы, от чего розовая помада стала чуть ярче.

– Понятно, а что конкретно видела той ночью?

– Всё. Как сзади бил ножом в горло и спину, как убегал, как Витя Малой с каким-то хмырём побежали за тобой, как он лежал в кровище. Потом «скорая», менты, допрос… Витька и второго сразу приняли и держат до сих пор. Я под подпиской, как свидетель.

– Что рассказала?

– Почти правду. Дескать, стояла далеко, у подъезда, уткнувшись в айфон. Костя отошёл позвонить, я, типа, услышав шум, подбежала. Сколько ни давили, говорила одно и то же: видела мельком фигуру, убегающую к парку. Без всяких примет.

– А с блатными как?

– Звонил один, другом Кости представился. Я ему всё в точности, как ментам, объяснила. Он сказал, что они во всём разберутся, а Костю повезут хоронить в его родное село.

В подъезде глухо хлопнула дверь, и сразу загудел дремавший лифт – кто-то начинал свой рабочий день.

– Хорошо, но почему ты меня не сдала? И вообще, с какой целью пришла?

– Ты веришь в Бога? По-настоящему, всем сердцем? – вдруг спросила Лида.

– Не знаю. Есть, конечно, вселенский разум.

– Понятно, разум. А теперь послушай: последние месяцы я постоянно молила Всевышнего об избавлении. Поначалу просила, чтобы этот гад ушёл к другой, попал в тюрьму, пропал без вести. Но потом взывала только об одном – смерти. Я не просто верила, я точно знала, что рано или поздно Бог услышит мои молитвы. Наконец, возмездие свершилось, и пришло оно через тебя, Олежек. Пойми, заложить тебя ментам или бандитам, значит гневить Создателя, поэтому будь спокоен.

Пока я переваривал сказанное, мой взгляд привлекли солнцезащитные очки, лежащие на столе.

– Привыкла к ним, следы от побоев не переводились.

– Допустим, всё так, как говоришь, – переведя взгляд на Лиду, сказал я, – но от меня-то что теперь, когда ты свободна, надо?

– Костя хранил в нашей квартирке большую сумму, точнее сказать прятал её. От кого и почему не знаю, но в упомянутом мною разговоре по телефону его знакомый заявил, что Костя не вернул серьёзным людям большой кредит и посоветовал мне вспомнить всё, что я видела и слышала. Думаю, они не шутят и будут их искать.

– Отдай скорее и живи спокойно!

– Лесом идут! Там хоть не миллионы долларов, но мне вполне хватит, чтобы уехать и жить нормально.

– Дура! – вспылил я. – Спокойствие ни за какое бабло не купишь! Да и найдут они тебя.

– Тише, не нервничай, – осадила меня Лида. – Эти тупые скоты даже свой член в штанах не найдут.

Она встала с кресла и потянулась, разведя руки в стороны, от чего её внушительные груди приняли конкретные очертания. Немного походив по комнате туда-сюда в качестве разминки, девушка поймала мой масляный взгляд на своих широких бёдрах, туго обтянутых джинсами.

– Не отвлекайся и слушай внимательно. Денег теперь там нет. Я ночью, перед тем как приехать сюда, увезла их в другое место. Но оно ненадёжное, поэтому придётся спрятать их у тебя. Временно, конечно.

– Где дверь знаешь? Захлопни с той стороны! – заорал я со злостью. – Хочешь, чтобы меня грохнули?!

– У тебя выбор, что ли есть? Ты убил человека, а то, что он поддонок, никого не интересует. И не бойся, никто никого не грохнет, потому что никто ничего не узнает.

Я понял, что оказался в ловушке. Мозг, как поисковая система с багами, начал лихорадочно искать пути выхода, но не находил. Ясно было одно: она меня элементарно шантажировала и ни капли не боялась, понимая моё уязвимое положение и неспособность сказать твёрдое «нет».

«А ведь говорила, не сдаст ни за что, впаривала про гнев Бога, шизофреничка», – раздражённо думал я.

И тут ко мне вернулось то спасительное и желанное состояние, благодаря которому я вновь стал смотреть на себя и ситуацию так, как увлечённый зритель наблюдает за поворотами сюжета театральной постановки. Исчез драматизм, осталась заинтересованность постороннего и уверенность в благоприятном исходе. Я неожиданно для самого себя спокойно поинтересовался:

– Ну, привезёшь ты кэш сюда, ладно, а дальше какие планы?

– Будем поглядеть, не знаю пока, хотя… – Лида задумчиво посмотрела в окно.

– Что же это за сумма, ради которой ты рискуешь своей и моей жизнью?

– Более семи лямов в рублях.

И тут я, неожиданно для самого себя, прикрыв глаза и жестикулируя правой рукой, пустился в пространные рассуждения, сдобренные морализаторством, убеждая её в том, что она молода, что вся жизнь впереди, можно учиться, делать карьеру, выйти замуж, уехать за границу, родить ребёнка. Меня несло, как Остапа, как подвыпившего на корпоративе графомана. Окончательно войдя в роль старшего наставника, я стал уверять, что деньги эти грязные, кровавые, полученные, скорее всего, от сбыта наркотиков и мошенничества с квартирами пенсионеров, да и, честно сказать, не такие уж большие. Наслаждаясь своим красноречием и позой, я неожиданно услышал звуки слива воды в унитазе. Лида была в уборной.

Войдя в комнату через минуту, она сообщила командным тоном:

– Вернусь к обеду, будь дома. Один.

– Есть, мой генерал! – отчеканил я.

Когда дверь захлопнулась, у меня хватило духу позвонить жене и, передав привет Антонине Ивановне пьяненьким голосом сообщить, что всё в порядке и волноваться совершенно не о чем, так как моё окончательное отрезвление не за горами. Не дослушав до конца трескотню своего непутёвого спутника жизни, она прервала связь. На это и был расчёт – возвращаться ко мне ей рано, но и сильно волноваться тоже ни к чему. За годы совместной жизни у нас уже сложилось негласное правило: пока слёзно не извинюсь и не взмолюсь о пощаде, возвращения не будет.

Выйдя на балкон, я подумал, что временами жизнь фантастичнее самого смелого вымысла, и расскажи я кому-нибудь о моих злоключениях и невероятных совпадениях, судя по всему, был бы поднят на смех, как краснобай почище барона Мюнхгаузена. Видимо, из-за упавшего откуда-то сверху на газон спичечного коробка мне вспомнился близкий друг Дима, выбросившийся несколько лет назад из окна девятого этажа. Я всегда боялся высоты и не мог представить ту грань, за которой человек утрачивает врождённое чувство страха, являя могучую силу ужасных обстоятельств, способных подавить инстинкт самосохранения. Сторонний наблюдатель всегда видит лишь мотивы, приводящие несчастного к роковому решению, но не хочет понять, что они лишь спусковые крючки, запускающие процесс разрушения воли к жизни. Ну, задолжал Димка денег, ну разругался с подругой, ну не сдал пару зачётов в институте. И что? Разве это смертный приговор! Всё, как мне тогда казалось, поправимо. Но не тут-то было: сначала выпил уксусной кислоты, получив ожог полости рта и пищевода. Выжил. Лечился стационарно и амбулаторно, три раза в неделю ходил на приём к психиатру, принимал огромное количество медикаментов. Однако воля к жизни уже была надломлена. Это неуловимо чувствовалось при общении, будто человек расстроен из-за опоздания на свой поезд в иной мир и теперь ожидает другого, следующего в том же направлении. В последнем телефонном разговоре Димка несколько раз повторил загадочную для меня фразу: «Ты был прав, ничего изменить невозможно», а через два дня пришёл его состав.

Приближался полдень, а я продолжал наслаждаться бездельем. Зашёл на видеохостинг Ютуб, бегло просмотрел ролик очередного мошенника, гарантировавшего лёгкий и стабильный доход, стоило только приобрести его курс о заработоке в интернете. От рвущихся ввысь диаграмм и графиков, падающих с неба золотых монет, дорогих авто с пачками ассигнаций в багажнике нестерпимо захотелось лирики. Набрав в поисковике слово «поэзия», я быстро нашёл видео с известным актёром, читающим поэму Есенина «Чёрный человек», и послушал любимый отрывок:

Ночь морозная.

Тих покой перекрестка.

Я один у окошка,

Ни гостя, ни друга не жду.

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

Где-то плачет

Ночная зловещая птица.

Деревянные всадники

Сеют копытливый стук.

Вот опять этот черный

На кресло мое садится,

Приподняв свой цилиндр

И откинув небрежно сюртук»

Нажав на паузу, подумал о том, что не оборви Сергей Александрович свою жизнь в тридцать лет, проживи ещё год, а лучше два, сколько бы шедевров пополнили сокровищницу русской поэзии! Звук дверного звонка вернул меня с небес на землю. Вернулась Лида.

– Дверь домофона была открыта, – сообщила она буднично, опуская на пол большую чёрную спортивную сумку с белым логотипом «Найк» и зелёный полиэтиленовый пакет. – Проголодался?

Ничего не ответив, я потянулся к сумке, но Лида больно ударила меня по рукам:

– Не лезь! Пакет на кухню отнеси.

Послушно, как лакей, я пошел на кухню, достал из пакета поллитровую банку «Хайнекен», упаковку спагетти, охлажденный бекон в лотке, сливки и сыр.

– Пиво попей, а я обед на скорую руку сварганю, – сказала она, уже споласкивая руки над раковиной.

– Сумка где?

– Под диваном. Не трогай её, спокойнее будешь.

Взяв пиво, я вернулся в комнату и лёг на ложе, под которым, если верить, лежали миллионы. Пусть не долларов или евро, но всё-таки миллионы. Открыл банку и сделал большой жадный глоток. Через минуту похорошело, пенный напиток мягко лёг «на старые дрожжи» и творил чудеса. Из кухни донеслись звуки жарки, будоражащий аппетит запах медленно наполнял комнату. Глаза стали слипаться от недосыпа и сладкой неги. Повернувшись на правый бок, я бросил взгляд в сторону прихожей и ясно увидел высокую мужскую фигуру, юркнувшую в спальню. Чувствуя бешеный ритм сердца, тихо встал, вытащил из канцелярской подставки на компьютерном столе ножницы, потом потянулся за гантелей. Тело вдруг сделалось ватным, пол начал уходить из-под ног, воздуха не хватало. «В пиво что-то подмешали», – понял я и, опираясь о стены, ринулся в прихожую, в надежде выскочить на лестничную клетку. Чья-то твёрдая рука сзади обхватила моё горло, из кухни раздался истерический смех, я стал задыхаться и… открыл глаза. Настенные часы показывали без четверти два пополудни, с улицы доносились детские голоса, по потолку приглушённо ухали басы музыкальных колонок. Ткань кошмарного сновидения быстро распадалась, уступая место радостному облегчению. Сев на диване, я задел ногой пустую банку «Хайнекен», валявшуюся на полу, провёл ладонью по спутанным волосам ото лба до затылка, и окончательно проснувшись, пошёл умываться.

Из ванной комнаты доносилось монотонное журчание. Приоткрыв дверь, я увидел стоящую под душем Лиду. Ниспадающие струйки воды облепили её лицо мокрыми волосами, убегая стремительными ручейками вниз по нежной шее и высоким грудям с алыми сосками. Сливаясь в причудливые узоры на животе, они замедлялись в пышном чёрном кустарнике между ног, чтобы упасть с него крупными каплями на дно ванны, где потерять свою индивидуальность. Глаза девушки были закрыты, а я, пуская слюни, смотрел, не в силах отвести взгляд. Поворачиваясь ко мне спиной, Лида уронила с бортика ванны себе под ноги флакон шампуня и кусочек мыла. Потянувшись за ними, она наклонилась, взметнув вверх крутые бедра и крупные персики ягодиц, темнота между которыми блеснула большой розовой щелью. Картина стала весьма неприличной. Чувствуя давление в джинсах, я неожиданного для самого себя бросил нелепую фразу:

– Мне бы умыться.

Лида резко выпрямилась, встав ко мне боком, прикрыв одной рукой груди, а другой низ живота.

– Совсем оборзел!? – вскрикнула она гневно, посмотрев на меня блестящими чёрными глазами.

– Извини, конечно…

Но, не дав мне закончить, она запустила в мою сторону обмылок. Я смог увернуться и успеть закрыть дверь, принявшую на себя удар полетевшего следом флакона с шампунем.

Вернувшись в комнату и сделав несколько силовых упражнений для снятия напряжения, я вытащил из-под дивана сумку, но открывать её не стал. Какая, в сущности, для меня была разница, сколько в ней денег и есть ли они там? Я совершил тяжкое преступление, и теперь расплачиваюсь своим бесправным положением. Самое ужасное, что, скорее всего, это лишь начало, прелюдия к более мрачным последствиям.

– Обедать! – донёсся голос Лиды.

В тарелках на кухонном столе аппетитно дымились перемешанные с соусом и обжаренным беконом две горки спагетти, посыпанные натёртым сыром.

– Паста Карбонара, – улыбаясь, сказала новая хозяйка, добавив словечко «типа».

– Карбонара это чудесно. Может, выпьем сначала?

– Только одну, хорошо? А я пас.

Лида по-хозяйски достала из холодильника бутылку и полезла в шкафчик за рюмкой. На ней была лишь коротенькая бежевая футболка, из-под которой то и дело маняще белели трусики.

Выпив холодную водку, я стал вкушать обед, наматывая макароны на вилку. Спустя пару минут мне, невзирая на протесты, удалось опрокинуть в себя ещё одну рюмку, после чего бутылка исчезла со стола. В завершении трапезы Лида как бы вскользь поинтересовалась:

– Съедобно?

– Ум отъешь! Итальянский ресторан отдыхает.

– Чай заварить? – с плохо скрываемым

удовольствием от моей похвалы поинтересовалась она.

– Всенепременно! Да и вообще, будь как дома, но не забывай, что в гостях.

Лида не отреагировала, а я пошёл в зал, чувствуя себя сытым кастрированным котом. Вскоре мы уже прихлёбывали крепкий ароматный напиток, я у компьютерного столика, она – угнездившись в кресле напротив, поджав под себя голые длинные ноги, крепко сжатые в коленях. Закончив чаепитие, Лида заявила:

– Хочу тебя попросить об одолжении. Сделай доброе дело…

Я насторожился.

– Короче, отвезёшь бабки к моей бабке, – уголки её полных губ приподнялись в улыбке. – Машина у тебя есть, знаю, – она на секунду замялась и продолжила жалобным голоском. – Войди в моё положение, Олеж. Мне нужно завершить кое-какие дела в городе, тем более менты могут выдернуть в любой момент. Хранить сумку под диваном тоже не решение. Твоя рано или поздно вернётся, а бабка спрячет – не найдёшь. Сделаешь, и я исчезну совсем.

Поперхнувшись чаем, я закашлялся.

– Куда везти? Какая бабка? – выдавил я из себя, когда смог снова говорить.

– Моя родная бабушка Зина. Она мне намного ближе матери, с которой я уже год не общаюсь. Накормит, напоит, и поедешь обратно. Баба Зина в курсе, что ты завтра будешь, я ей звонила. Живёт в селе «Отрадное», где спиртзавод. Полтора часа езды. Ты должен знать.

– Завтра?

– Завтра утром.

– Давай я вместе с сумкой и тебя отвезу, погостишь у бабуси и куда-нибудь к югу рванёшь.

– Один поедешь. Я тебе полностью доверяю, ты человек умный и вряд ли захочешь поменять свой диван на лагерную шконку.

– Угрожаешь, тварь! – прошипел я.

– Тише, тише. Повторяю ещё раз для особо одарённых: я не хочу тебе зла. Просто сделай, как прошу, и скоро забудешь про меня.

– А ты завтра, что делать будешь?

– Здесь буду, в твоей квартире, если никто не позвонит. Оставь ключ на всякий случай.

Весь остаток дня я терзался мыслями о том, что какая-то мутная девка, возомнив себя вершителем чужих судеб, использует меня в своих грязных целях. Да и сам хорош: малость припугнули и готов исполнять любую прихоть. Ну а если посмотреть с другой стороны, может, правда лучше помочь ей? И сам спасусь и человека выручу. Тем более, что козырей у меня никаких нет. Ну не убивать же её, в самом деле!

Подобные вопросы кружились роем мыслей в голове, вводя то в ступор, то в возбуждение. А Лида спокойно смотрела телевизор, иногда отвлекаясь на свой айфон. Никогда не понимал таких людей, но жутко им завидовал. Около девяти часов вечера она заявила:

– Я лягу на диване, а ты в спальне. Подъём в шесть. К обеду по любому домой возвратишься.

– Земля – наш общий дом. В неё, судя по всему, мы скоро с тобой вернёмся, правда, против своей воли. Спокойной ночи.

Оставив Лиде ключ от входной двери, в половине седьмого утра я спустился к припаркованной во дворе машине. Увесистую сумку решил не прятать, бросив её в багажник на складной туристический стол. Лучи утреннего солнца дарили свежесть и особую красоту всему вокруг. Казалось, не существует такой беды, которая могла бы устоять перед их всепобеждающей силой. Я давно заметил, что утро, как юность зарождающегося дня, наполняет меня энергией обновления, сжигает вечернюю хандру, возрождает утраченную веру в счастливый исход событий. В эти моменты я неосознанно славил светило фразами: «Сияющему Солнцу Радости – Слава!»; «Негасимому Солнцу Свободы – Слава!»; «Великому и могучему Богу – Слава!». Молитва была естественной, шла из сердца, что говорило об её истинности и моих языческих корнях. Проезжая по городу, я поймал себя на том, что рад возможности вырваться из его железобетонных объятий, будто бы он был главным генератором моих проблем. По счастью больших пробок не было, я выехал на трассу и набрал «крейсерскую скорость». Дорога убегала к горизонту на восток, навстречу уже взошедшему во всём своём великолепии солнцу. Пришлось опустить козырёк и быть осторожнее. При въезде в один из затяжных поворотов мне несколько раз моргнул дальним светом фар водитель встречной легковушки, я снизил скорость и заметил на обочине автомобиль с проблесковыми маячками. Успел подумать: «Запах алкоголя выветрился. Даже если остановят, вряд ли попросят открыть багажник», но заметил лишь силуэт сидящего в машине сотрудника ДПС, всецело погруженного в свою рутину. За окнами открывался удивительной красоты осенний пейзаж: выгоревшие от солнца поля, вспыхнувшие золотом лесополосы, остывающие речушки с отражением облаков в тёмной воде. Наконец я прочитал на вытянутом белом фоне приближающегося знака надпись «Отрадное» и сбавил скорость до шестидесяти километров в час.

Покрутившись по дорогам посёлка, будто подвергшимся артобстрелу, я не без труда нашёл улицу Спортивную и подъехал к дому номер четыре. Со стороны дороги он был почти не виден, скрытый старым деревянным забором и яблонями. Не доставая сумку из багажника, подошёл и постучал в тёмно-серую калитку висевшим на двери железным кольцом. Из двора соседнего дома донёсся надрывный собачий лай. Постучал ещё, за дверью послышались мягкие шаги. Когда она отворилась, передо мной предстала пожилая женщина в тёмном длинном платье и светлой шёлковой косынке, из-под которой выбивались седые пряди. Для полного сходства её лица с фотографией в айфоне Лиды не хватало лишь нежной улыбки.

– Здравствуйте, – вежливо сказал я.

– Здравствуй, – ответила она, смотря на мои руки и явно недоумевая, почему в них ничего нет.

– Вы Зинаида? Я от вашей внучки.

– Посылка где?

– Сейчас принесу, подождите секунду.

Я повернулся и пошел к автомобилю, но не успел сделать трёх шагов, как в спину мне больно упёрлось что-то жёсткое, и мужской голос сквозь зубы процедил:

– Тихо, не дрыгайся, к тачке иди.

Я медленно, не пытаясь оглянуться, подошёл к автомобилю и увидел в отражении окна тёмный овал головы в бейсболке за моей спиной.

– За руль садись.

Открыв дверь, я опустился на водительское кресло, чувствуя как синхронно неизвестный сел сзади и приставил к шее прохладный металл.

– Деньги где? – уже громко сказал он прямо в ухо.

– В багажнике, в сумке.

– Заводи, поехали.

Я плавно тронулся и медленно покатил прямо по улице. Взглянув мельком в зеркало заднего вида, успел разглядеть заросшее редкой щетиной худое смуглое лицо неопределённого возраста. Тем временем асфальтированное покрытие дороги закончилось, и мы выехали на заросшую по обочинам грунтовку, ведущую к лесу через овраг. Я попытался заговорить:

– Застрянем здесь.

– Ехай, не бойся.

– Возьмите машину, а меня отпустите. Я вас не видел и ничего не знаю.

– Там отпущу.

Он указал в сторону леса, и я увидел в его руке двуствольный обрез охотничьего ружья. Некоторое время ехали молча. Дорога в сосновой чаще сделалась совсем узкой, ветки царапали бока машины, пронизывая салон неприятным скрежетом. Вскоре колея по ходу движения полностью утонула в высокой траве, и я вынужден был остановиться на маленькой, залитой солнечным светом, полянке. Сидевший сзади прокашлялся, шмыгнул носом и произнёс:

– Выходи.

Я открыл дверь и вылез из машины, вдохнув ядрёный настой сосновой смолы и лесной травы. Первой мыслью было рвануть в спасительный частокол деревьев, однако неприятный худой тип лет двадцати пяти в синем спортивном костюме уже стоял рядом, направив на меня два коротких ствола с облезшим воронением.

– Сумку доставай, – он подтолкнул меня к багажнику.

– Послушайте, ну зачем я вам? Берите деньги, машину. Я сделал всё, что от меня требовалось.

– А у тебя выбор, что ли был? Сделал он! Мне такую туфту не впаривай. Это Лидочка всем верит и всех жалеет, просила тебя не трогать, мол, всё равно молчать будет. Но такой чепушило, как ты держать язык за зубами не сможет. Кирнёшь, душа в рай и разговоришься.

– Я не знаю ничего…

– Много знаешь, не скромничай. Про то, что Лидка деньги Костыля умыкнула, например. Про то, что я прячусь у её бабки, теперь тоже знаешь. Ну и меня срисовал. Много, очень много знаешь, – он зыркнул на меня дико и зло, как бешеная псина. – Может даже она тебе рассказала, куда мы с ней дёргать собрались. Не удивлюсь, если у вас что и было уже.

– Не было ничего, даже в мыслях.

– Верю, ведь она в меня влюблена с пятнадцати лет, а сейчас ей почти девятнадцать, и ещё сильнее за это время привязалась. Не хухры-мухры. Вот только год назад с этой мразью спуталась, а я в бегах уже был. Много долгов. На счётчик поставили. К городу приближаться стремался. Если сильно нужен, думал, сама найдёт. И, не поверишь, нашла, да к бабусе своей пристроила. Баба Зина меня пожить пустила на своих условиях, подкармливает даже, через неё и связь наладили. Я как узнал о смерти Костыля, сразу передал Лидке, чтобы срочно с капустой сюда ехала. Но она же святая, с младшенькой сестрой попрощаться решила и немного бабла ей подкинуть. Только найти её не может пока. Вот и ждёт, дура, когда сестра объявится, ищет глупую, а тебя запрягла бабки из города увести. Боится, найдут их и правильно делает, – он замолчал на секунду, прокашлялся и продолжил сиплым голосом. – Хорошо, что Костыля завалили, он гнилой был, крыса. Эт не ты часом? Не, такой ушлёпок мухи не обидит, – ухмыльнувшись, ответил он на свой же вопрос. – Мне даже малость жаль тебя, но извини. Как говорится, умри ты сегодня, а я завтра.

Облокотясь на заднее крыло автомобиля, я стоял, переваривая сказанное, пытаясь выделить суть. Стало ясно, что мне «посчастливилось» попасть в лапы бандита, любовника Лиды. Может быть, она и вправду просила этого дегенерата не причинять мне зла, но разве от этого легче? Оглушённый пониманием своей страшной участи, я не мог пошевелиться. Тело оцепенело, чувствуя, что его ведут на убой.

– Чё завис, открывай багажник!

Я не реагировал, погружаясь в некое подобие транса. Резкий удар в затылок, видимо шейкой приклада, заставил меня упасть на колени. Вдруг туман в голове стал оседать, ужас быстро сменился ощущением спокойствия и защищённости, чувство времени исчезло. Я вспомнил, что он рядом, наблюдает любящими глазами отца.

– Попал в очередную переделку?

– Небольшие неприятности, с кем не бывает, – ответил я с лёгким сарказмом.

– Мне показалось, что ты сильно напуган.

– Похоже, меня сейчас убьют.

– Невозможно убить нерождённого.

– У меня есть день рождения.

– Ты вечен. Не принимай начало очередного сна за особую дату.

– Уж слишком кошмарное сновидение.

– Но ты хочешь его досмотреть.

– Хочу, ведь в нём бывают и счастливые моменты.

– Истинное счастье непреходяще. Но если хочешь, то придётся помочь. У одного из персонажей твоего сна, замечательнейшего парня, сейчас случится эпилептический припадок. Что поделаешь, бывает. И впредь знай: ты являешься режиссёром и продюсером своего фильма, вольным монтировать его по своему усмотрению.

… Голова разламывалась от тупой боли, когда я открыл глаза и понял, что стою на коленях. Тип с обрезом злобно орал:

– Глухой? Погоди, я тя щас вылечу! Всё пройдёт раз и навсегда!

Он открыл крышку багажника, потянулся за сумкой, и вдруг, стал быстро оседать на землю рядом со мной. Кожа лица посерела, упавшее тело неестественно вытянулось, потом еле заметно начало подрагивать. Тонкая струйка пены побежала из уголка рта. Сдерживая подкатившую тошноту, я встал, перешагнул через лежащий в траве обрез охотничьего ружья ИЖ 43 двенадцатого калибра, повернул его голову на бок, хлопнул крышкой багажника, шатаясь, сел за руль и завёл мотор.

Всю обратную дорогу в уме периодически всплывали обрывки фраз: «Ты являешься режиссёром», «Истинное счастье непреходяще», «По своему усмотрению». В полдень я вошёл в прихожую своей квартиры. навстречу выбежала Лида, Взволнованно причитая, навстречу выбежала Лида:

– Что случилось?! Почему Максим пропал?!

– Не волнуйся, жив твой Максим и скоро даст о себе знать.

– Бабушка его не дождалась!

– Если бы бабушка его дождалась, то ты бы не дождалась меня.

– Хватит говорить загадками! – взвилась она.

Я лёг на диван и рассказал в точности всё, как было. Из всего рассказанного мною, Лида не поверила только в приступ падучей у своего возлюбленного, чему я ни сколько не удивился. Через мгновение, будто опомнившись, она спросила:

– Деньги где?

– Выбросил на хрен!

Её округлившиеся до предела глаза посмотрели на меня сверху вниз тёмными безднами.

– Не поняла! Как!?

– Так.

– Ну, ты и скотина. Пожалеешь…

– Понятное дело, пожалею. Лучше о себе подумай, прибьёт тебя твой бандит.

Лида начала истерично мерить шагами комнату, потом вдруг остановилась как вкопанная и разрыдалась, роняя крупные хрусталики слёз. Щемящая жалость, как к беззащитному котёнку в руках садиста, вдруг пронзила мне сердце. Я встал и осторожно обнял её, примирительно шепнув на ухо:

– Прекрати, дурочка. Я пошутил, деньги в машине.

Она начала стучать кулачками по моим плечам, но я сильнее сомкнул объятия, пытаясь унять вздрагивания и всхлипы. Успокоившись, Лида попросила принести сумку домой, но я указал на стоявший прямо под окнами автомобиль, уверив её в абсолютной сохранности сокровищ. Зазвонил айфон Лиды. Взглянув на его экран, она оттолкнула меня и убежала на кухню. Усевшись в кресло, я слушал приглушённые звуки разговора, не пытаясь сложить их в слова, а слова во фразы, просто наблюдая, как секундная стрелка на часах неумолимо обегает круг, роняя минуту жизни в общую могилу прошлого. Вернувшись в комнату, Лида подошла к окну, взглянула на машину, и коротко сказала:

– Поехали.

– Сегодня я популярен. Не успел с одной своей казни удрать, как на другую пора.

– Сестрёнка объявилась. Встречусь с ней, потом отвезёшь меня, куда скажу, и будешь свободен. Совсем.

– Верится с трудом, но что не сделаешь ради свободы.

Хотя какая к чёрту свобода? Моё унылое прозябание проще было назвать пожизненным отбыванием в колонии общего режима с маленькими сомнительными радостями. Но если непреложная истина в том, что я режиссёр и продюсер своего образа мира, то, как мне воспользоваться таким привилегированным положением и переформатировать абсурдную трагедию жизни в относительно беззаботное и радостное бытие? Ответ пришёл ко мне, откуда не ждал. Точнее сказать, я и стал ответом, осознав, как в моём воображении рождаются и исчезают все тела и объекты в неустанном хороводе форм. Я видел, как быстро увядает, сморщивается и усыхает нежный образ Лиды, превращаясь в туго обтянутый кожей скелет, рассыпающийся в прах. Я видел себя от рождения до смерти, видел возведение родного города, его упадок, снос домов, прорастание новостроек, неведомую архитектуру будущего и её молниеносное уничтожение. Мне стала понятна, как никогда, быстротечность времени и зыбкая основа всех и вся. Но самое потрясающее в этом прозрении было то, что я умиротворённо, без печали и страха, взирал на распад собственного тела, к которому был привязан долгие годы, которое и считал всегда собой. Было лишь радостное понимание неколебимости своей сути, отражающей подобно зеркалу всё происходящее и при этом остающейся невовлечённой и всеобъемлющей. Её можно было назвать единым источником, принимающим образ не только мой, но всех существ и объектов. Понимание этого коренного единства с окружающими меня формами моментально сменило подозрительную враждебность на любящую доброту ко всему живому.

Посмотрев Лиде в глаза и, узнав в их глубине самого себя, я сказал:

– Постараюсь помочь тебе, дорогой друг!

– Ты трезвый или где? – изумлённо взглянула она на меня исподлобья, завязывая шнурки на кроссовках.

В её руках шуршал неизвестно откуда взявшийся полиэтиленовый пакет. Мы спустились на лифте вниз, удостоверились в том, что сумка находится в багажнике, сели в машину и выехали со двора.

Не успел я притормозить у кинотеатра «Спутник», как Лида выскочила из автомобиля и побежала к стоящей у яркой афиши девушке, прижимая пакет к груди. В воздухе кружил листопад, покрывая землю жёлтым, багряным, бурым, зелёным, будто чья-то невидимая рука щедро разбрасывала с облаков разноцветное конфети. Посреди осеннего буйства красок меня уже не существовало как обособленной личности. Я стал листьями, ветром, пространством, целой вселенной, где страдали, любили, умирали, рождались, плакали, смеялись, скучали, уходили, возвращались, распадались и воссоединялись миллиарды её частиц. Происходящее казалось правильным, совершенным и безошибочным. Всё творение было хорошо, чрезвычайно хорошо.

Вскоре Лида вернулась с заплаканными глазами и без пакета. Я учуял еле слышный аромат чужого женского парфюма – видимо они с сестрой обнимались. Используя айфон как зеркало, она привела макияж глаз в порядок, поправила рукой растрепавшиеся волосы и какое-то время смотрела на убегающие за поворот машины, будто грустя об их исчезновении. Потом, не поворачивая головы в мою сторону, тихо сказала: «Отвези меня к бабушке».

Ехать снова в «Отрадное» было совсем не страшно. Я знал, что враги как таковые отсутствуют. Есть лишь единый источник, принимающий в моём сне самые разные ипостаси в зависимости от трактовки ума. Наверное, из-за того, что образы перестали задерживаться в памяти и отягощать чистое восприятие своим нагромождением, ежесекундно исчезая и освобождая пространство свежим впечатлениям, я не запомнил, как мы добрались до посёлка.

Стоящая у калитки своего дома, слегка сгорбленная фигура бабы Зины была видна издалека. Подъехав, мы вышли. Лида обняла её и полезла за сумкой в багажник. Я поздоровался так же вежливо, как и утром, но теперь был много спокойнее вопреки всему случившемуся здесь несколько часов назад. В глазах Зинаиды читалось недоумение вкупе со страхом. Дружелюбно улыбаясь, я присел на вросшую в землю скамейку у забора и заговорил:

– У вас прекрасная внучка, рад помочь ей.

– Не держите на меня зла, молодой человек. Я за Максима не в ответе.

– Ну что вы! Мы во всём сами разобрались. Кстати, как он?

– Пришёл недавно. Спит. Заболел, видимо. Ты уж не говори никому, что я его привечаю, а то и меня посадят.

– Не извольте беспокоиться, буду нем как рыба. Макс, скорее всего, хороший парень, просто запутался. С кем не бывает!

Через пару минут после того как Лида с сумкой в руке зашла во двор бледная физиономия хорошего парня высунулась из открытой калитки и уставилась на меня. Махнув весёлой рукой, я поприветствовал его:

– Выглядишь хорошо. На поправку пошёл?

– Слушай… это. Короче… как сказать, – промычал он нечленораздельно.

– Что тут говорить? Скоро вы умчитесь в новую счастливую жизнь, а я вернусь к своей обыденности.

Не понимая моего прекрасного расположения духа, он стал нелепо оправдываться:

– Попугать хотел, братан. Я же не знал, кто ты. Вдруг мент. А ты не понял?

– Конечно, конечно понял всё сразу! Как не понять! – театрально кривлялся я, получая удовольствие.

Появилась Лида, присела рядом, положив руку на плечо. Голова Максима исчезла из дверного проёма.

– Ну, всё, возвращайся домой.

Я хотел сообщить, что теперь чувствую себя как дома всюду, но вслух сказал:

– Что ж прощай. Было приятно пообщаться.

Я встал и потопал к машине, чувствуя на спине черноокий взгляд. Мне уже не особенно хотелось уезжать. Зинаида, Максим и Лида из несущих опасность незнакомцев превратились даже не в актёров, а скорее в пальчиковых кукол на руке источника.

Покатавшись из праздного любопытства по более-менее приличным дорогам в центре посёлка, я остановился у отреставрированной церкви конца девятнадцатого века. Белокаменный храм, о котором часто писали в местной прессе, пронзал золочёным куполом синь сентябрьского неба. Являясь единственной достопримечательностью в округе, он напоминал мне маяк, на свет которого многие годы ориентировались страждущие. У кованых распашных ворот одиноко стоял немолодой мужчина в поношенном коричневом костюме, сверкая стёклами роговых очков. Мне захотелось побеседовать. Я подошёл, и еле заметно склонив голову в знак уважения, заговорил:

– Здравствуйте, меня зовут Олег. Как я могу к Вам обращаться?

– Николай Васильевич, – с заметной радостью от возможности пообщаться ответил он.

– Я проездом в ваших прекрасных местах. Решил собственными глазами увидеть великолепие восстановленного храма.

– Внешний вид церкви важен, конечно, но главное, как выглядит душа человека, её посещающего.

– Вы, Николай Васильевич, насколько я понимаю, человек верующий?

– Разве можно не верить в того, кто создал этот совершенный мир, где всё так разумно устроено? – ответил он вопросом на вопрос.

– Это творение высшего разума, несомненно. Я полностью согласен с Вами, Николай Васильевич, но при одном условии.

– Каком же? – поинтересовался мой новый собеседник, слегка замешкавшись.

– Я считаю Бога, сотворившего мир, своим созданием.

Николай Васильевич уставился на меня поверх очков, пытаясь оценить мою адекватность. Наконец, видимо решив, что я условно вменяемый, выдавил из себя:

– Шутите? Не смешно.

– Я ни в коей мере не намеревался оскорблять Ваших чувств, Василий Ник… простите, Николай Васильевич, но хочу Вас заверить, что здесь есть только Бог, смотрящий нашими глазами на мир, картину которого мы создаём своими мыслями. В эту картину входит и представление о Творце.

Поначалу мне показалось, что он решил просто уйти, прервав полёт моей нелепой мысли, но я ошибся. Смотря сквозь огромные линзы в роговой оправе, Николай Васильевич криво и как-то недобро улыбнулся, сказав:

– Удобная позиция, ничего не скажешь. Грабь, насилуй, убивай, оправдывая свою мерзость тем, что всё божественно. Нет, дорогой. На то Господь и дал людям заповеди, чтобы мы, грешные, им следовали, понимая, как далеко нам до божественного идеала. Но и это человеку оказалось не под силу. Потому Христос взял грехи на себя, умерев страшной смертью. А твою индийскую лабуду я уже слышал, ничего нового. Дьявол рад соблазнять неразумных, ищущих лёгкие пути, подбрасывая им лжеучения.

Тишину над церковным двором взорвал недовольный вороний грай. Николай Васильевич повернулся в сторону возмущённого клёкота, и тут же порыв ветра сбил поседевшие волосы с макушки на лоб, сделав его образ комическим. У меня не было ни малейшего желания переубеждать или доказывать. Я твёрдо знал, что состояние растворения в божественности можно только пережить, но никак не объяснить кому-либо. Спокойно выждав паузу, я улыбнулся и примирительно сказал:

– Наверное, Вы правы. Каждый видит Бога по-своему, точнее сказать величие Бога в том, что Он бесконечно многогранен. Я не вправе поучать Вас и с глубоким уважением отношусь к традиции, которой Вы придерживаетесь. В то же время меня удивляют люди, верящие в сатанинские происки и не понимающие того, что есть только Бог, а для всего прочего просто нет места.

– Не богохульствуйте! Дьявол отнял у меня сына, пристрастив его к наркотикам! А сколько гибнет от алкоголя, болезней, в войнах! Кто порождает в людях злобу, гнев, зависть, сребролюбие, лицемерие? – он говорил с жаром, нервно взмахивая рукой. – Наших прародителей Сатана искусил ещё в райском саду! С того и начались всевозможные несчастья рода человеческого. Господь допускает это до поры, но со злом не имеет ничего общего!

– По всей видимости, моё отличие от Вас, Николай Васильевич, в том, что я не отношусь к жизни так же серьёзно.

– Считаете её развлечением, забавой?

– Полагаю, она больше напоминает сновидение. И если, к примеру, в этом сне злодей ограбит меня или моего родственника, буду ли я искать его после пробуждения? Буду ли горевать из-за разнообразных напастей во сне, если до звонка будильника пойму его иллюзорную ткань? – словно по подсказке невидимого суфлёра отчеканил я.

Ничего не ответив, Николай Васильевич тяжело вздохнул и поглядел на меня с жалостью, как смотрят на помешавшегося знакомого. Отогнув рукав, он мельком взглянул на часы, убрал со лба волосы и медленно пошёл прочь, прихрамывая на правую ногу.

Я остался стоять в одиночестве, рассматривая ворону, как ни в чём не бывало чистившую клювом перья на позолоченном кресте храма, пока ко мне не подбежал грязный рыжий пёс с умными светло-карими глазами.

– Ну, привет, дружище, – неподдельно обрадовался я. – ты, как никто другой, понимаешь фальшь этого мира с его словами, теориями и концепциями. Ведь у тебя есть врождённое свойство, к которому мы, люди, безуспешно стремимся – пребывать в здесь и сейчас, не омрачая себя мыслями об исчезнувшим прошлом и выдуманном будущем.

Мой новый собеседник понимающе кивнул головой, зевнул, показав огромную пасть, и повернул морду в сторону церковного двора. Его чёрный нос пришёл в движение, почуяв неуловимый для моего обоняния запах.

– Дай, Джим, на счастье лапу мне, – с пафосом продекламировал я. – Не хочу отвлекать тебя. Беги. Да и мне пора ехать. Задержался я в вашем прекрасном уголке.

Пёс лениво повилял опущенным вниз свалявшимся хвостом, но не двинулся с места. Я развернулся и пошёл к заждавшейся меня машине, которую всегда считал не бездушным механизмом, а своею верною подругой, ни разу не подводившей меня в безумной езде по бездорожью и дальних поездках.

Вечером я катил по городу в прекрасном расположении духа, мастерски лавируя в потоке машин, по возможности сокращая путь до дома знакомыми дорогами. На перекидном мосту через железнодорожные линии древняя «десятка» моргала жёлтыми огнями аварийной сигнализации. Стоявший рядом мужичок с буксировочным тросом в руке махал равнодушно проезжающим машинам, безнадёжно взывая к водительской солидарности. Не успел я остановиться рядом с ним, как подскочивший мужичок затараторил:

– Здравствуйте. Выручайте, заглох. Я тут рядом совсем живу, триста метров. Улица Братская.

Выглядел он жалко, как-то ненужно и нелепо, на фоне проносящихся иномарок с хищным взглядом.

– А что же вы эвакуатор не вызвали или знакомым не позвонили? – резонно спросил я.

Мужичок замялся на секунду, потом ещё громче зачастил, будто в первый раз его было плохо слышно:

– Близко здесь совсем. Дотащи, заплачу. Может и заведусь, когда дёрнешь.

– Цепляй, раз такое дело, – я показал на буксировочный крюк на правой стороне заднего бампера.

Обрадовавшись, мужичок засуетился и через мгновение мой автомобиль тянул его тарантас, дёргая трос и с напряжением возобновляя движение после торможения на перекрёстках. Вскоре зеркало заднего вида озарилось всполохами дальнего света фар. Я остановился на обочине у бесконечной многоэтажки. Мужичок отцепил трос и протянул в приоткрытую дверь помятую купюру.

– Дай Бог тебе здоровья, добрый человек!

– Я помог не вам, а себе.

– Понимаю, но деньги всё равно возьми, – сказал он серьёзно.

Молча взяв банкноту, я поехал домой.

Весь остаток пути и уже во дворе, пока мне пришлось искать парковочное место, я размышлял о том, что познавшие божественную игру люди выглядят заурядно, точно так же как остальные: «Вряд ли и мой внешний вид или поведение кардинально изменятся после всего произошедшего, и я стану похож на длиннобородого гуру с одухотворённым лицом. Вот и мужичок на «десятке» вполне мог быть просветлённым, работая при этом обычным слесарем и ведя себя привычно для окружающих».

Глава II

Запахи родной квартиры напомнили о маленьких радостях уютной жизни, относительной свободе в четырёх стенах и обманчивом чувстве защищённости. Пока на огне грелся чайник, я открыл литровую баночку клубничного варенья и до краёв наполнил вязким, бордовым, приторным лакомством фарфоровую розетку. Для полноты картины нашлась и упаковка дешёвого печенья, одиноко сохнувшая в хлебнице не менее месяца. Когда чай заварился, я с подносом переместился к компьютеру, который считал порталом в виртуальный мир и единственным источником информации. На одном из форумов в интернете, куда я заглянул совершенно случайно, шла ожесточённая дискуссия о смысле существования. Активный участник под ником Шумахер сыпал постами общий посыл которых сводился к мысли: «Ставь реальные цели и достигай их. Интерес к жизни сразу появится». Залогинившись на ресурсе, я написал ему:

«Ставить цели, тем более пытаться их достигнуть – значит обрекать себя на адское существование».

«Ещё один умник вылез. И что ты предлагаешь?» – моментально ответил он.

«Истинные цели настолько естественны, что вам не надо их выдумывать, они уже намечены по умолчанию с рождения. Более того – их достижение не зависит от усилий. Надуманные цели обрекают на борьбу с естественным течением жизни, в ущерб радости и лёгкости. Но это не самое страшное».

«Ух, ты! Правда? Ну и что же самое страшное? Может то, что ты смешал дешёвый портвейн с прокисшим пивом и полез в интернет».

Он не скупился на смайлики, демонстрируя своё презрение ко мне.

«Неприятно признавать то, что чаще всего напряжение не приводит к желаемому результату. Но намного страшнее разочарование плодами победы, когда становится ясно, насколько обманчивой была цель, забравшая силы и время».

Несколько минут ответ не приходил. Я успел аккуратно намазать варенье на подсохшие квадратики выпечки и отхлебнуть крепкого чая.

«Пургу несёшь, философ-самоучка. Борьба за осуществление поставленной цели всегда приносит удовлетворение. «Есть упоение в бою», как сказал поэт. Не говоря о том, что в процессе приобретаются опыт и навыки. А ежели жить амёбой, плывя по течению, то никогда не усвоить урок, ради которого был рождён».

«Какой ещё урок?», – напечатал я одной рукой, потому как другой отправил в рот печенье, испачкав пальцы и уронив липкую каплю варенья на стол.

«Жизнь это урок. И придётся давать отчёт о каждом прожитом дне», – безапелляционно ответил Шумахер.

«Кому?».

«Тому, кто тебя создал и наделил способностями. Его не обманешь – Он знает всё наперёд!».

«Так это я вправе требовать отчёт у того, кто не спросив разрешения, выдернул меня из безмятежного небытия, вверг в тягостное существование, заставил выполнять ненужные мне уроки, да ещё и требует каких-то оправданий, за дела и поступки, которые я не хотел совершать».

«А кто хотел совершать, Пушкин? Будь мужиком, умей признавать собственные грехи!».

«Создав мозг и нервную систему, Бог предопределил мои таланты, наклонности, мысли, стремления, силу воли. Невозможно идти против своей натуры. Ещё более нелепым будет выглядеть суд надо мной, ведь Богу заранее известно всё, что случится с его творением. Согласитесь, Шумахер».

Душистый чай разбавлял клубничную сладость на языке, орошая, взбадривая и согревая организм. Кофеин усиливал полёт мысли и чувство комфорта. Мой невидимый оппонент замолчал, и я всё-таки решил позвонить жене. Она оказалась на дне рождения у какой-то неведомой подруги и, судя по приподнятому голосу на фоне танцевальной музыки, вовсе не скучала.

– Заехать за тобой? – спросил я.

– Не-а. Сегодня пятница, мы с девчонками отдыхаем. В воскресенье вечером звони, а лучше в понедельник! – пытаясь перекричать музыку, весело ответила Ольга.

– Рад, что у тебя всё хорошо. Извини меня, пожалуйста, и приезжай.

– В по-не-дель-ник со-зво-ним-ся! – громко по слогам произнесла она и несколько женских голосов залились смехом. – Тебе от Кристинки привет!

– Отдыхайте, – бросил я и положил трубку.

Оттого, что серьёзно говорить со мной Ольга пока не хочет, я не расстроился. Скорее напротив, меня обрадовало её приподнятое настроение. На улице стемнело. Громкие полупьяные выкрики гуляющих компаний напоминали о начале выходных. Неожиданно я сильно захотел вдохнуть табачного дыма. Курение никогда не было для меня проблемой. Я мог дымить как паровоз, а потом легко бросить на зависть всем курящим знакомым. Некоторые даже не верили, что такое возможно, пока не убеждались воочию. Теперь, видимо, пришло время прервать моё естественное воздержание от никотина, длившееся уже более года. Не долго думая, я достал из выдвижного ящика компьютерного стола нераспакованную пачку немецких сигарилл, зажигалку и вышел на балкон. Раскурив ароматную коричневую мини сигару и втянув крепкий табачный дым полными лёгкими, я выпустил в чёрное небо белое облако сладко-горького дыма. Светлый барашек быстро поплыл вверх, теряя плотность и очертания, пока совсем не растворился в осенней тьме. «Так же и человек, – подумал я. – Приходит ниоткуда на мгновение, непрерывно видоизменяется и исчезает никуда. Потому и печальна участь тех, кто накрепко привязался к временной форме, телесной или духовной, своей или чужой, какой бы прекрасной она ни была».

Когда тугая плотная сигарилла истлела до половины, у меня от избытка никотина пошла кругом голова. Разноцветные окна соседних домов заплясали в нестройном танце, а балкон стал подниматься и опускаться, как детские качели. Вернувшись в комнату, я лёг, не раздеваясь, на диван и быстро уснул, забыв проверить сообщения на форуме и выключить компьютер. Перед пробуждением мне приснился яркий сон, в котором город озарился волшебным светом Нового Солнца. На улицы высыпали толпы радостных и дружелюбных людей в ожидании торжественного сообщения по всемирным телерадиоканалам, которое поделит историю человечества на «до» и «после» него. Отовсюду слышались восторженные обрывки фраз: «А вы разве ещё не знаете?»; «Какое счастье дожить до этого момента!»; «Поднимайте малышей на плечи!». Со стороны стоявшего далеко на холме белого величественного монумента лились звуки гимнов, из окон высотных зданий тут и там появлялись раздвоенные на конце длинные вымпелы и знамёна цвета лазури. В тёплых розовых лучах разгорающегося дня горели огнём купола неведомых храмов и скатные крыши домов. Наэлектризованный воздух был пропитан предвкушением блаженства, птицы разных пород и окрасок парили в вышине, приветствуя людское море. Из толпы, навстречу мне, с распростёртыми руками выходили улыбающиеся люди, говоря: «А ты, дружище, сомневался! Но мы верили в несбыточное и оно стало реальностью!». Сердце, переполненное благодарным трепетом и упоительной атмосферой фантастического дня, готово было выскочить из груди, когда я стал медленно просыпаться. Знакомые очертания комнаты в утреннем свете постепенно переносили меня из одного мира в другой, вернее из одного сновидения в другое. Невыразимое чувство всеобщей радости угасало, но его тлеющие угольки ещё вспыхивали в самых потаённых уголках души.

Я встал, умылся, надел свежую футболку, выпил стакан воды и решил сходить купить что-нибудь съестное, так как в холодильнике кроме оставшейся водки ничего к завтраку не нашлось. Начинать день со спиртного я побоялся.

У входа в ближайший к дому супермаркет стоял Гена по кличке Глобус, трубач и бас гитарист, игравший в своё время на похоронах, юбилеях, свадьбах, утренниках и танцах, а нынче спившийся попрошайка, живущий неизвестно на что. Он был постарше меня и выглядел, несмотря на годы пьянства, вполне прилично. Всегда гладко выбрит, причёсан, в неизменном сером костюме и очках. Гена напоминал мне уставшего от жизни интеллигента – такая особая порода алкоголиков, как правило, начитанная, с которыми интересно поговорить. Увидев меня, он шагнул навстречу.

– Здорово, Олег. Как дела?

– Привет, Ген. Всё норм.

– Богат?

– Подожди чуток. Затарюсь, потом поговорим.

В отделе кулинарии я взял куриный рулет с грибами, свекольный салат в контейнере, половину большого пирога с яйцом и зелёным луком. В хлебном отделе буханку бородинского. По пути в алкогольный прихватил две упаковки пельменей и банку говяжьей тушёнки. Постояв перед рядами бутылок самых разнообразных форм и размеров, взял пол-литра недорогой водки и направился к кассам, катя впереди себя, как ребёнка в коляске, тележку с покупками.

Ожидавший на выходе Гена, уже разжился сигаретой. Увидев меня, он с надеждой посмотрел на внушительный пакет в руке.

– Слушай, Глобус, пить я буду дома. Хочешь – идём ко мне.

Что скрывать: мне хотелось с кем-нибудь пообщаться, но чувство голода было гораздо сильнее.

– Кто ходит в гости по утрам, тот… – радостно начал он, но затем осёкся. – А твоя жена разве не будет возражать?

– Не будет. До понедельника минимум.

– Тогда с удовольствием зайду, раз настаиваешь. Я был разок у тебя в гостях, помнишь?

– Помню, конечно.

Дома я заставил Гену помыть руки, выложил продукты из сумки и подошёл к компьютеру, дремавшему на спящем режиме. Разбудив его движением мыши, я увидел вчерашнее сообщение от Шумахера:

«Смешно. Ты пытаешься понять Божий замысел своим ограниченным умом, но вечность невозможно измерить земными мерками. Бог непознаваем человеческим разумом в принципе!».

Гена вошёл в комнату и встал у меня за спиной. Не желая задерживать ни его, ни себя, я быстро написал ответ:

«Уважаемый Шумахер! Абсолютно согласен с тем, что Бога не понять логикой. Божественное можно только пережить, открыв его в себе. Скажу больше – ты и есть это Божественное, временно воплотившееся в личности. Эта иллюзорная личность любит ставить самые разные цели, придумывает Бога по своему образу и подобию, боится небесного суда. Но когда пелена спадает, когда ты просыпаешься от того, кем ошибочно себя считал, все цели и суды испаряются вместе со сновидением».

На кухне я сразу распахнул настежь форточку, уселся ближе к окну и без лишних слов налил по рюмке. Мы хлопнули, запив выдохшейся колой, и дело пошло веселее. Подогретый в микроволновке рулет, я аккуратно нарезал кольцами и водрузил на стол вместе с пирогом и салатом. Хлеб, пельмени и тушёнку решил пока не трогать, как неприкосновенный запас. После второй рюмки мне ничего не оставалось делать, как подчинившись требованию пустого желудка, с жадностью наброситься на нехитрую закуску. Гена же заметно посвежел уже от первой дозы спиртного. Похмельная гримаса мученика исчезла, серая кожа щёк заиграла румянцем, движения рук и головы сделались более естественными, сгорбленная спина потихоньку выпрямлялась. Вот только к еде он практически не прикоснулся, если не считать надкушенного ради приличия ломтика пирога.

– Постарайся немного поесть, хоть через силу.

– Спасибо большое, но не лезет.

– Не собираешься снова начать лабать?

– Давно собираюсь, правда, всё некогда.

– Чем же ты занят?

– Жизнью. Понимаешь, Олег, в своё время я шабашил с утра до ночи, лабал на всём подряд, кроме какого-нибудь варгана и прочей экзотики. Это мешало мне пить, но приносило скромный доход. Сейчас особых помех нет, как и денег, но я в целом доволен. Передо мной открылся новый мир, который я не замечал ранее. Извини за пафос. Так вот, теперь если просыпаюсь утром живой, значит уже хорошо, праздник почти. Когда есть чем поправиться – счастливым становлюсь. Потом иду бродить, нарезаю круги по районам, сижу на лавке, стою у магазинов, набираю на бутылку. Но главное – подмечаю нюансы жизни: как шумит улица в разное время суток, как общаются люди друг с другом, сколько хороших дворников в районе, где найти просроченную еду, к кому приезжал реанимобиль, какого цвета дома днём и ночью. Всего не перечислить. А сколько новых знакомых! Если ещё и выпил с ними, то они всю душу тебе раскроют. Таких страстей и жизненных коллизий ни в одном романе не найдёшь. Короче говоря, настоящую полноту жизни я не так давно замечать стал, стоя в стороне и являясь, по сути, изгоем, ведущим антисоциальный, можно сказать паразитический образ жизни, – он улыбнулся и подмигнул сквозь стёкла очков.

– А без допинга полноты этой разве невозможно увидеть?

– Только не в моём случае. Когда я не пью, то слишком «заземляюсь», если можно так сказать. Постоянно чего-то добиваюсь, что-то меня всегда не устраивает. Просто посидеть без дела и пяти минут не могу, раздражительным становлюсь, иногда злым. Такой я человек. Пока сам был частью этой безумной канители, – он обвёл рукой вокруг себя, – не мог спокойным взглядом разглядеть удивительное в балагане жизни, проникая в её суть.

– Есть техники расслабления и успокоения. Йога, медитация.

– А-а-а… – он презрительно махнул рукой. – Можешь ты меня представить в позе лотоса под присмотром тренера из йога-студии или у психотерапевта на кушетке?

– Вряд ли, но зависеть от алкоголя не лучший вариант.

Мы помолчали несколько минут. В повисшей на кухне неловкой тишине слышалось, как пригретая утренними лучами вялая осенняя муха обречённо бьётся в стекло. Гену, по всей видимости, куда-то далеко унесли тяжёлые мысли, он периодически морщил лоб и вздыхал, глядя в одну точку. Решив разрядить нарастающее напряжение гнетущего безмолвия, я налил по третьей, демонстративно подвинув рулет и пирог ближе к гостю. Он, вздрогнув, очнулся, посмотрел внимательно на закуску, потом перевёл взгляд на меня, сверкая стёклами очков. Мы молча чокнулись и одновременно с решимостью опрокинули в себя рюмки. На этот раз Гена съел целый кусок пирога и, может быть из уважения ко мне, принялся за остывающий рулет. Плотно перекусив, он достал из кармана мятую пачку сигарет.

– Мир не без добрых людей, угостили. Спустимся во двор?

– Дыми на балконе. Я вчера бросил.

– Не оштрафуют?

– Шут его знает. Попробуй, рискни. Пепельница там есть.

Он пошёл на балкон, а я вслед за ним в комнату, чтобы привычно усесться перед монитором. Ветка форума под моим последним постом настолько разрослась, что я не без труда нашёл адресованный лично мне ответ Шумахера, заметно повышающий градус нашего диалога:

«Ах-ха-ха. Если ты божественное создание, а жизнь только сон, то почему бы тебе не развеяться! Прыгни под снящийся грузовик или ограбь снящийся банк, потом отпишись, как всё прошло. Не сделаешь – значит, балабол и все твои слова пустой звук. Ну как, договорились?».

Удивительно, но мне совсем не нужно было напрягать мозги для поиска логических аргументов. Ответ уже был известен заранее, оставалось лишь набрать текст в диалоговом окне.

«Если бы вы легли спать, а я бы приснился вам и попросил о чём-либо подобном, вряд ли моя просьба была бы удовлетворена. Скорее наоборот, вы сочли бы меня опасным сумасшедшим, потому что видящий сон уверен в реальности происходящего. Так же точно вы уверены в том, что раздавленный грузовиком человек уже не сможет ничего написать вам. Но это только ваша вера, не более того. Если же вы пробудитесь от сна жизни, то узнаете, что божественная сущность свободна от законов сновидения».

Прочитав написанное, я усомнился в доступном изложении своих соображений, но всё же опубликовал сообщение. Тем временем в комнату вернулся Гена, смачно хлопнул в ладоши, заставив меня вздрогнуть, потёр ладони друг о друга и, покашливая, закрыл дверь на балкон. По квартире распространился запах прокуренной одежды.

– Книгу пишешь? – спросил он, встав у меня спиной.

– Рецензию.

– На что, если не секрет?

– На то, что принято называть жизнью.

– Объективную, надеюсь.

– Нет, Ген. Сугубо субъективную, ненаучную. Боюсь, мало кому понятную. Кроме меня.

И, правда, с какой целью ввязываться в ненужные споры, пересказывая давно известные от пророков, пробуждённых и мудрецов истины? Все их потуги улучшить мир и человечество провалились, надо это признать. И моя попытка поделиться своим озарением нелепа и смешна. Не для того Бог создавал этот сон про ограниченность, чтобы его можно было разрушить волевым решением или проповедью. Источник, очевидно, наслаждается проблемами, зная их иллюзорность, как зритель захватывается триллером в кинотеатре, а потом спокойно идёт домой. Единственной ценностью, судя по всему, является осознание себя этим источником, наблюдающим сон жизни и понимающим его быстротечность, без всяких попыток изменения божественной игры.

– Знавал я одного интереснейшего человека, художника по свету в небольшом театре, – прервал мои размышления Гена, – писавшего фантастический роман о путешествии во времени. Он настолько остро чувствовал радость, горе, боль утраты, ощущение молодецкой удали, головокружение триумфа и все остальные переживания своих главных героев, что неделями пребывал без всякой видимой причины то подавленным, то окрылённым, то агрессивно-воинственным. Веришь, нет, Олеж, но он мог выглядеть в стельку пьяным без капли спиртного! Бывало, принимал нарочито-манерную личину королевского шута и пародировал главного режиссёра в присутствии театрального руководства, на потеху окружающим. Раз даже его здорово побили за презрительно брошенное кому-то «смерд», в период отождествления с Великим князем, ключевым персонажем книги. А когда работа над романом была завершена или заброшена, и он охладел к нему, тут же прекратились и его дикие перевоплощения, будто антивирус удалил из него вредоносную программу. Я ни на минуту не сомневаюсь, что во многих из нас дремлет целый набор таких вот личин. Всё дело в том, что активирована из них только та, с которой комфортнее плыть по жизни.

– Похоже, так оно и есть, – дослушав его, подал я свой голос. – Если поразмыслить, то нетрудно заметить, что мы на самом деле не являемся ни одной из этих личностей, как не являемся телом, которое сегодня разбирают и собирают, подобно механическим часам, трансплантируют органы. Искусственный мозг уже не кажется фантастикой. Но кто мы тогда?

– Душа, наверное, – как-то уклончиво сказал Гена.

– Под душой обычно понимают сплетение мыслей, чувств и переживаний. В глубоком сне или осознанном безмыслии нет ни чувств, ни переживаний, но мы всё равно существуем. Думаю, это состояние и есть основа всего, подлинные мы, стержень, вокруг которого вращаются объекты, мысли и чувства.

– А ты не думай об этом! Толку от знаний подобного рода ноль, но психике можешь повредить. – Гена удовлетворённо щёлкнул пальцами, подтверждая тем самым своё полное выздоровление. – Думай о том, что уже понимаешь, в чём можешь почерпнуть силы и вдохновение. Я вот брожу по улицам, смотрю на ухоженную весеннюю клумбу, чёрные ветви спящего дерева, мерцающий сквозь снег фонарь и рождается поэзия. Не рифмованные слова, а непередаваемое ощущение родства с тем местом, где находишься и благодарность судьбе за возможность разглядеть видимую одному тебе красоту и гармонию. Или провожаешь взглядом автобус, идущий на кладбище, и сама собой складывается поэма всей жизни, от описания салатовых стен роддома до перечисления знакомых мне моделей катафалков, на одном из которых прокачусь в последний раз, – он выдержал паузу, словно ожидая моей реакции, потом продолжил. – Расскажу ещё одну байку из своей жизни. Пригласили мы себе в группу хорошего парня, Володю, бас гитариста, только закончившего музучилище. Нас предостерегли, что он верующий, то ли баптист, то ли адвентист – не важно. Мы же видели только плюсы, и втайне радовались появлению единственного трезвенника в коллективе, благотворно влияющего на общую дисциплину и творческий процесс. Проработали в клубах, ДК, ресторанах около полугода и всё было в принципе хорошо, пока он не стал намекать на необходимость убрать некоторые композиции из репертуара. Поначалу не обращали внимания, считая его намёки временной блажью. Он не унимался, перешёл на требовательный тон, доказывал свою правоту. Мы мягко, но доходчиво объяснили, кто он такой и что входит в его компетенцию и обязанности. Слушай дальше: на одном из концертов в обществе инвалидов, Володя просто взял и перестал исполнять свою партию, когда очередь дошла до ненавистной ему композиции. Можешь себе представить, когда ударные, ритм гитара, синтезатор лабают, а басов нет. Вокалист, понятное дело, петь так и не начал. Пришлось быстренько переходить на следующий по списку шлягер. Отработав выступление, мы решили с ним распрощаться, а наш гитарист, приняв на грудь, вообще грозился переломать ему пальцы. Володя тогда, как казалось, жутко напугался и чуть ли не на коленях попросил у нас прощения, клятвенно заверяя, что подобной подлянки больше не выкинет. Поверили, простили, а зря. На большом праздничном концерте по случаю Дня города, мы вышли играть после ребят из местного КВН, стали настраиваться и уже решили начинать, как Володя подскочил к микрофону и во всё горло заорал, срывая голос и захлёбываясь слюной: «Покайтесь, твари продажные, порождения ехидны! Христос умер за ваши грехи, а вы погрязли в сребролюбии, блуде, похоти, зависти, гордыне, лжи, лицемерии, содомии! Не могу видеть ваши сытые морды, скорее бы геена огненная поглотила вас! Помните, ни одна мразь не избежит Страшного суда! Расплата за каждое злодеяние неизбежна!». При этом палец его указывал на первые ряды зрительного зала, где уютно устроилось городское руководство. Опомнившись, мы увидели, как какие-то люди выбежали из-за кулис не сцену, скрутили бедолагу и потащили за руки за ноги к выходу. Больше он на репетициях не появлялся. Отправили, по уверению матери, на принудительное лечение. Вот к чему, Олежек, могут привести ненужные мысли и поиск ключей от тайн, неподвластных разуму.

– Это, Гена, история развития у вашего бас гитариста религиозного бреда, ко мне отношения не имеющая. Во всяком случае, пока, – улыбнувшись добавил я.

– Вот именно, пока.

– Володя, кстати, поступил как настоящий христианин. Просто сейчас эпоха, уравнявшая любое религиозное рвение с фанатизмом или шизофренией.

– Ты мне как историк историку говоришь?

– Как психиатр психиатру. Пойдём, труба зовёт, хлопнем по маленькой.

Мне было легко и комфортно в обществе моего гостя, не требующего к себе особого внимания. Гена был интересный собеседник, настоящий, живой человек, повстречавшийся на одном из перекрёстков бытия. Трудно сказать почему, но я всегда с удовольствием выпивал в компаниях философствующих алкоголиков, спивающихся интеллектуалов, запойных романтиков. В таких случаях от меня, чаще всего, требовалась только бутылка водки и умение слушать – не такая уж большая плата. Существовал, конечно, серьёзный риск нарваться на собутылника с затаённой злобой, которая непременно вспыхнет от третьей или четвёртой рюмки. Что поделаешь? Всю жизнь приходится ходить по минному полю, и даже в собственной кровати безопасность и покой будут только сниться.

– Хочешь, рванём ко мне на дачу, – привычно морщась от выпитой водки, просипел Гена.

– Даже не знаю, – замялся я.

– Что тут знать? Погода прекрасная, жара позади, а до настоящих холодов далеко. Домик добротный, кирпичный, с отцом ещё строили. Во дворе костерок можно развести, если аккуратно. Огород, правда, заброшен, но он нам и не нужен. До реки метров сто.

– Извини, Гена, но не поеду. Нагулялся уже по сельской местности, дома посидеть хочу, с мыслями собраться.

– Как скажешь, – сокрушённо вздохнул он.

У меня не было ни малейшего желания покидать уютный мирок квартиры, тем более продолжать возлияния в садовом товариществе субботним сентябрьским днём, когда на дачных участках много людей. Собственное самочувствие, интересная беседа, островки тишины, комфорт кресла, вкус еды, действие алкоголя, будущая неопределённость – всё казалось своевременным, уместным и идеальным.

– Теперь моя очередь поведать случай из жизни, – начал я, со стуком поставив опустошённую рюмку на стол. – В школьные годы чёрт дёрнул прочитать меня рассказ Эдгара По «Заживо погребённые», красочно описывающий адские муки людей, очнувшихся в могилах и склепах, куда их занесло в результате трагического стечения обстоятельств или медицинской ошибки. С тех пор родилась и разрасталась как водоросли в пруду моя сильнейшая фобия – страх проснуться закопанным в гробу. Напрасно приводил я себе успокоительные доводы о невозможности такого развития событий. Иррациональное чувство неуязвимо перед логической аргументацией, как бессильны очевидные факты перед слепой верой. Прошло время, я окончил первый курс института и в августе месяце мы с приятелем Яриком отправились в недельный круиз на теплоходе «Александр Суворов» от Самары вниз по Волге до Волгограда и обратно вверх. Уютная двухместная каюта с туалетом и душем на средней палубе, трёхразовое питание в кафе, ежевечерние развлекательные программы, масса симпатичных девушек – что ещё можно желать восемнадцатилетним студентам? Первая остановка на пути была в Саратовской области, обозначенная как «Зелёная стоянка». Красивейшее место с песчаными пляжами по берегам лесного острова посреди великой реки. Вдоволь накупавшись, попив пивка с шашлыком, приготовленным у пристани предприимчивыми жителями близлежащей деревеньки, мы вернулись на теплоход. Не успев войти в каюту, я рухнул на кровать и моментально заснул, уставший от такого активного отдыха. Проснулся ночью. Открыв глаза, я ничего не сумел разглядеть в кромешной тьме, тело онемело, ясно чувствовался запах сырости и земли. Промелькнула мысль: «Что за незнакомое место?». Откуда-то сверху еле слышно доносились аккорды траурной музыки. И тут старая фобия, дождавшись своего момента, выпрыгнула из моего подсознания, в долю секунды нарисовав жуткую картину произошедшего. Я зажмурил глаза, боясь до конца осознать случившееся. Сердце забилось в бешеной скачке, чувствовалась нехватка воздуха, страх парализовал всякую попытку анализа ситуации. Сложно сказать, сколько секунд я пролежал в тисках оцепенения, но те мгновения показались мне вечностью в предбаннике ада. К реальности вернул меня громкий чих и шмыганье носом перекупавшегося в прохладной воде Ярика, спавшего напротив. Запах сырости, начинавшей цвести реки и прибрежного песка, как выяснилось, распространяли наши плавки, грязные резиновые шлёпанцы и немытые тела. А траурная музыка сверху оказалась фонограммой ночного шоу иллюзиониста, забавлявшего пассажиров теплохода в актовом зале верхней «солнечной» палубы. Кстати, невольно подвергнувшись шоковой терапии в том круизе, я избавился от приобретённой фобии, надеюсь окончательно.

– Не верю! – засмеялся Глобус. – Развязка рассказа Эдгара По в точности такая же, как у тебя. И действие происходит на пароходе. Я читал не меньше твоего.

– Хочешь верь, хочешь нет, но это реальная история. А совпадений в жизни больше, чем мы думаем.

– Кстати, о совпадениях. Чем чаще они, как и эффект дежавю, случаются, тем убедительнее гипотеза о нашем проживании в матрице, – добавил вдруг мой гость.

Звонок домофона ворвался неуместным пиликаньем в ровное течение нашей болтовни. Я нехотя подошёл и поинтересовался, кто и с какой целью пожаловал. Молчание из потрескивающего динамика было мне ответом. Повторил вопрос – результат тот же.

– Пора и честь знать, – сказал Гена, уже обуваясь тут же в прихожей.

– Куда торопишься? Давай ещё посидим.

– Нет, Олег. Ты и так меня здорово выручил. Поеду на дачу с ночёвкой. Может всё-таки вместе?

Я отказался. Гена попросил у меня немного денег на четвертинку водки, потом долго и крепко сжимал руку, клятвенно уверяя, что такого отзывчивого, умного и продвинутого друга найти теперь решительно невозможно. Чувствуя неловкость от комплиментов, которых вряд ли заслуживал, я наконец-то закрыл за ним дверь и облегченно вздохнув, подумал: «Даже самое приятное общение меркнет перед преимуществами уединения». Месяц спустя мне стало известно, что в ту ночь на даче он заснул с непотушенной сигаретой и насмерть задохнулся дымом тлеющего матраца. «Мир не без добрых людей, угостили», – вспомнил я его фразу, мятую жёлтую пачку «Кэмел» и молчание домофона.

Убравшись на кухне, я принял контрастный душ и развалился в кресле, чуть не уснув в блаженном расслаблении. Изредка меня всё же тревожили возникающие мысли, но ни одна из них так и не смогла пустить корни в уме. Со стола прозвучала надоевшая мелодия рингтона, которую давно пора было сменить.

– Слушаю вас, – сказал я, нарочно не посмотрев, чей номер высветился на экране.

– Привет отдыхающим! Не забыл?

Я сразу узнал голос приятеля Вадима, сотрудника нашей конторы, с которым у меня сложились неплохие отношения.

– Продолжительность отпуска не позволяет забыть даже имена техничек. Привет, Вадим!

– Значит, всё же забыл. Эх, что с тобой в старости будет, если сейчас ничего не помнишь?

И тут в прояснившейся голове с удивительной чёткостью всплыла картина, на которой Вадим приглашает меня в кафе, скромно отметить своё двадцатидевятилетние.

– Жду с Ольгой к шести часам вечера в кафе «Йорик». Без опозданий. Голодными, весёлыми. Форма одежды произвольная.

– Вадим, понимаешь, Ольга у матери, вряд ли она сможет.

– Всегда с тобой одни проблемы! – недовольно воскликнул Вадим. – Ты-то сам хоть будешь? Обещал мне. Знай, если не придёшь… – он умолк, не закончив свою угрозу.

– Приду, обязательно приду.

– Правильный ответ. Жду, не опаздывай.

Без четверти шесть, в бежевом свитерке и чёрных джинсах, я ехал в такси, благоухая «Фаренгейтом». Стильное кафе, с красными кирпичными стенами и тёмными массивными столами, за которыми сидели небольшие компании, показалось мне милым. Во всяком случае, стремления тут же покинуть его не возникло. Я остановился у разноцветного окна, безуспешно ища взглядом знакомое лицо. Никто не обращал на меня внимания, в том числе и суетившийся официант. Наконец над одним из столов взметнулась рука и призывно замахала в мою сторону. Подойдя к сидевшим за ним молодым людям, я увидел Вадима, его старого друга Серёжу, с которым был шапочно знаком, и двух девушек. Произнеся банальное поздравление, я торжественно вручил кожаный портмоне в подарочной коробке виновнику торжества. Растроганно улыбаясь, Вадим привстал, и мы крепко обнялись под аплодисменты собравшихся за столом. Сергей, путаясь и запинаясь, сказал длинный тост. Выпили раз, другой, третий, закусывая бужениной, говяжьим языком, пармезаном и оливками в маринаде. Дамы налегали на белое вино, изредка бросая в рот ломтики сыра. Подошедшему официанту я заказал стейк из сёмги со шпинатом, Вадим свинину в грибном соусе. В предпочтения остальных вдаваться не захотел, оглушённый слишком быстрым алкогольным стартом. Когда принесли горячее, компания была уже прилично разогрета.

– Ты с Ольгой разругался? – стараясь говорить в ухо, спросил Вадим.

– Она со мной, а не я с ней. Но мы уже в процессе примирения.

– Жаль, её нет, – он перешёл на шёпот. – А то я с Алисой, Серёга с какой-то Викой, которую меньше недели знает, а ты без спутницы. Один.

– Один, один, я всегда один, – ответил я фразой булгаковского Воланда. – Это моё привычное состояние.

Ждать сеанса чёрной магии от факира по имени Алкоголь долго не пришлось. Обычная программа таких шоу – сбрасывание масок приличия и высвобождение потаённых комплексов и обид. Во время трапезы Сергей с Викой неожиданно выскочили из-за стола и побежали в туалет. Во всяком случае, так нам они объяснили своё долгое отсутствие, причем лицо Вики по возвращении выглядело чуть припухшим, будто она плакала. Я вскоре отлучился в том же направлении, а вернувшись, увидел, что подали десерт: кому безе с бейлисом и кедровыми орешками, кому пломбир с фруктовым ассорти, кому терамису с клубникой. Меня дожидался кекс с вытекающей шоколадной начинкой, хотя я его не заказывал. Давняя подруга именинника Алиса, стройная брюнетка, с вечно недовольным лицом, вдруг вызывающе хмыкнула и дерзко бросила Вадиму:

– Что же ты свою бодибилдершу не пригласил? За накаченной жопой, как за каменной стеной!

– Успокойся, Элис, – рыкнул Вадим, произнеся её имя на английский манер.

Я знал, что виновник торжества был завсегдатаем физкультурно-оздоровительных комплексов, служивших незаменимым местом знакомств с представительницами прекрасного пола. Для силовых упражнений, по его словам, времени оставалось не так много, как ему хотелось.

– Сам успокаивайся! Тридцать отжиманий и ты в норме! Не забудь только между полом и собой коврик по имени Катя-Крепыш положить! – пьяно заорала Алиса на весь зал и истерически захохотала.

– Заткнись, шалава! Пойдём, освежимся!

Вадим вскочил, без труда приподнял свою подругу, и, бросив на плечо, как скрученный ковёр, потащил к выходу. Алиса завизжала, приковывая к сумасшедшей парочке любопытные взгляды посетителей. Тут же мимо нас, обдавая одеколонно-водочным ветерком, прошуршала коренастая мужская фигура в клетчатой рубахе. Быстрыми шагами она догнала моего сослуживца, покачивающегося от непосильной ноши, и преградила ему путь.

– Поставь девушку, откуда взял! – громогласно пробасил дамский заступник, явно играя на публику.

Вадька не отреагировал, попытавшись обогнуть возникшее препятствие на пути, однако клетчатый остановил новорождённого правой рукой, а левой, схватив визжащую Алису за талию, стал медленно, но верно опускать её худосочное тело на пол. Вадиму ничего не оставалось, как опустить свою пассию на пол, и резким тычком обеих рук попытаться столкнуть с дороги наглеца. Крепыш почти не шелохнулся, твёрдо стоя на коротких, широко расставленных ногах. «Что ты смотришь на него!», – неизвестно к кому обращаясь, вдруг заорал, перекрикивая музыку, приличного вида мужчина лет пятидесяти, сидевший за соседним с нами столом. После чего клетчатый, как по команде тренера, обрушил серию быстрых ударов в грудь и живот моего друга. Вадим скрючился от боли, успев выставить перед собой согнутые в локте руки, но боковой в голову уложил его на пол. Именинник попытался вскочить, однако клетчатый, наклонившись, вдавил его обратно в пол, демонстрируя зрителям своё полное превосходство. В этот момент на спину крепышу прыгнула Алиса и вцепилась зубами в левое ухо. Надо отдать должное её заступнику, он не издал ни звука, пока безуспешно пытался стряхнуть с себя повисшую истеричку. И тут наконец я увидел двух дюжих охранников в чёрной униформе, бегущих к сваре.

– Разошлись быстро! Сейчас полицию вызовем! – орали они.

К моему удивлению, Сергей с Викой, не шелохнувшись, продолжали спокойно поедать десерт, равнодушно взирая на происходящее. Я и сам был хорош, но вины или стыда за собой не чувствовал. Вместо вулкана эмоций во мне царил покой, исходящий из понимания иллюзорности наблюдаемого балагана. Хотя мысленное проклятие самому себе за то, что не остался дома под любым предлогом, я всё же послал.

К счастью, именинник серьёзных травм избежал, однако праздничный вечер оказался окончательно скомкан. Уже через час мы брели с Вадимом вдоль блестящих в свете фонарей трамвайных путей, бегущих извилистой речкой сквозь каменные дебри города. Не обращая внимания на разбитую верхнюю губу и припухшую щеку, он возбуждённо тараторил:

– В равном бою, я бы его урыл. Сам же видел: руки заняты, через плечо стерва висит, а этот недомерок на меня прёт. Здоровый, конечно, удар поставлен, но и не таким рога отшибал, – он прижимал рукой к лицу прохладную банку пива, неся в другой пакет с подарками. – Алиса ревнивая дура, конечно. Ничего… я себе лучше найду, психически уравновешенную. У нас незаменимых нет. Она прибежит ещё, плакаться будет, только вряд ли разжалобит. Хватит кровь мою пить, жилы тянуть, на нервах играть, да ещё перед людьми позорить. И бугая того найду! Не веришь!?

– Верю, верю.

– Пойдём куда-нибудь, посидим вдвоём. Время детское. Обидно вот так день рождения завершать.

– Поехали тогда ко мне, – предложил я, подумав, что потихоньку превращаю свою квартиру в рюмочную. – Ольги до понедельника точно не будет.

– Супер! Вискарь по дороге возьмём. Хочу виски! День рожденья только ра-а-з в го-о-ду! – фальшиво затянул он известный мотив, пугая встречную женщину.

Моя любимая городская берлога, казалось, и правда удивилась ещё одному подгулявшему гостю, встретив нас проветренными комнатами и относительной чистотой. Похоже, она готовилась к нашему с Ольгой совместному возвращению и последующему семейному ужину, но мы не оправдали ожиданий.

На кухне именинник водрузил в центр стола квадратную бутылку с чёрной этикеткой и красно-коричневой в электрическом освещении жидкостью, предложив незамедлительно выпить за его верных друзей. Я плеснул ему и себе в роксы, чокнулся, сделал глоток, ощутив послевкусие фундука и дыма. Вадим выпил залпом, после чего принялся расхваливать марку купленного виски, уверяя, что он, в отличие от большинства профанов, знает толк в крепких напитках.

– Противно, понимаешь, Олег, противно смотреть на надменную рожу нашего начальника. Он и придирается лишь для того, чтобы показать свою власть над нами. Заметил? Заметил подчёркнутое пренебрежение в его голосе? Но сильнее всего добивает подхалимаж новых сотрудников. Это нечто! Почему, скажи мне, двадцатипятилетние пацаны и девки, вчерашние выпускники, так искусно лицемерят и готовы лизать у самого мелкого руководства? Неужели врождённое? Страшно за род человеческий! – он брызгал слюной, заметно хмелея. – Пусть сегодня меня забил бы тот дуболом насмерть. Он хотя бы шёл с открытым забралом. А эти хитрые мрази убивают незаметно, по капельке: подсиживая, сплетничая, давая понять, что без их умения влезать куда надо без мыла и связей будешь всю жизнь пахать за копейки. Ненавижу!

Судорожно схватив бутылку, он щедро наполнил стаканы, залив половину стола пахучим пойлом.

– Надо бы притормозить чуток, совсем окосеем, – осторожно заметил я.

– Некогда тормозить. К девяти часам понедельника я должен сидеть у монитора и пахать как папа Карло неизвестно на кого, гробя остатки зрения и впустую расточая свой интеллект. Зато холодильник забит полуфабрикатами, и проценты по грабительской ипотеке за бетонную норку выплачиваются вовремя. Завидная доля! А ведь у меня таланты, способности…

Он помолчал, смотря злыми остекленевшими глазами куда-то в сторону, потом в несколько глотков, давясь, опустошил рокс и вытер рот тыльной стороной ладони.

– Бабы предают, платят гроши, карьерно расти не дают, молодость кончается, здоровье барахлит, будущего нет. Впереди старость, болезни, нищета и забвение, – уронив пьяную слезу, подитожил он.

– Ну-ка, пессимист, пойдём, полежишь на диване, отдохнёшь, – сказал я дружелюбно.

Но он взъерепенился, оттолкнув мою руку.

– Лучше на балкон выйду, воздухом подышу.

Я проводил Вадима и усадил на балконную табуретку, предложив сигариллу, но он, мотнув головой, отказался. Отойдя в туалет, и вернувшись через пару минут, я оторопел: мой приятель сидел, покачиваясь из стороны в сторону, на балконных перилах, свесив ноги вниз. Предельно осторожно, на цыпочках, чтобы не напугать, я стал приближаться к нему, в надежде схватить и втащить пьяного безумца в комнату. Приблизившись, я быстро обхватил его со спины, сомкнув руки в замок на уровне солнечного сплетения, и потянул назад. Вадим дёрнулся всей массой тела в противоположную сторону, увлекая нас обоих навстречу неминуемой гибели. Его белая рубашка затрещала, когда я неимоверным напряжением всех своих сил переломил ситуацию и с грохотом повалил именинника на дощатый пол балкона. Табуретка под нашими телами разлетелась на составные части. Не чувствуя боли вследствие шока, я лежал, боясь разжать руки на груди Вадима, а он пьяно орал:

– Чуть не угробил! Ну и шуточки у тебя! Лучший подарок на днюху – полёт головой вниз!

– Успокойся! – отдышавшись, крикнул я ему прямо в ухо.

Он моментально затих, продолжая судорожно сгибать и разгибать ноги в коленях. Наконец я поднялся и с большим трудом, подгоняя пинками, заставил его на карачках вползти в комнату.

– Ложись на диван, Вадим. Тебе надо поспать.

– На диван лечь всегда готов! – послушно исполняя указание, бормотал он с широкой улыбкой на лице.

– Нигде не болит?

Он что-то буркнул, натягивая на себя плед. Через минуту послышался тихий, но быстро набирающий мощь, сочный храп пьяного мужика, иногда переходящий в свист. Я уснул рядом в кресле минут через десять, изначально намереваясь присматривать за беспокойным гостем всю ночь.

Воскресное утро ворвалось в окно рычаньем пробитого мотоциклетного глушителя. Какой-то идиот сделал круг по двору, уподобив своего железного коня огромному будильнику. Похоже, мы проснулись одновременно. Вадим побежал сначала в туалет, а потом долго возился в ванной. Вернувшись, он заговорил не своим голосом, борясь с тошнотой:

– Извини, Олеж, начудил вчера. Не получается пить по- человечески.

– Всё норм. Будет что вспомнить в стариковском кресле и с гордостью рассказать внукам. Хорошо день рождения отметили.

– С Элис надо срочно мириться. Такую, понимающую меня женщину, терять преступно. Побегу, извини ещё раз за все неудобства.

– Нехорошо ведь тебе. Вижу, мутит. Сначала поправься, а я пока такси вызову, – посочувствовал я ему.

Он убежал на кухню и не появлялся в прихожей несколько минут. Видимо, глоток виски дался ему с большим трудом. Наконец Вадим набросил куртку и спешно выскочил из квартиры, чуть не забыв свой пакет с подарками. Входя в кабину лифта, мой приятель оглянулся и поднял вверх сжатый кулак. «Лекарство» начало действовать.

Умывшись и прибравшись, я и сам почувствовал симптомы надвигающегося похмелья. Движения сделались скованными и неуверенными, навязчивые образы поднимались в памяти и зарождали мутную тревогу, тело бросало то в жар, то в холод, предельно обострились вкус, слух, обоняние и осязание. Но самым верным и всегда поражавшим меня признаком была резко усилившаяся похоть. В таком состоянии я мог видеть призрак желанной соблазнительницы в плавном изгибе занавески, незастеленной кровати, тюбике помады, запахе чистых простыней, лёгком стуке каблуков, беззаботном девичьем смехе. Но жены дома не было и мне пришлось поправлять самочувствие радикальным способом. Пока совсем не расклеился.

Я обжарил до золотистой корочки лук, потом вывалил в сковороду говяжью тушёнку, положил несколько ложек консервированного зелёного горошка и оставил готовиться на среднем огне. Нарезав остававшийся бородинский хлеб, достал глубокую тарелку и заполнил её уже готовой брутальной закуской. Достал гранёный двухсотграммовый стакан и наполнил больше, чем наполовину виски. Взяв его в руки, представил вместо виски крепкий чёрный чай, собрал волю в кулак, задержал дыхание и выпил в три глотка. Пока целебная доза спиртного усваивалась отравленным им же организмом, мне надлежало думать об отвлечённых вещах, чтобы непременно удержать её в своём чреве. Вскоре сделалось заметно легче, я откусил хлеб, пододвинул тарелку и потихоньку, неполными ложками, стал поедать её содержимое. После такого завтрака мне оставалось лишь занять себя чем-нибудь интересным, чтобы плавно возвратиться к трезвости. Я уселся за компьютер, мысленно разрешая выпить себе только вечером, если к тому времени станет совсем муторно.

Глава III

В глазах рябило от низкого солнца, то прячущегося за жёлто-бурым редколесьем, то вырывающегося на продуваемый простор печальных полей. Видавший виды, но ещё прочный автобус дальнего следования, бежал от одного населённого пункта к другому, будто вечный странник, наматывая километраж по бесконечному асфальту дорог. В салоне, заполненном на треть, негромко звучала популярная радиостанция с подборкой шлягеров тридцатилетней давности, навевая на пассажиров дремотные мысли. Она сидела у окна, положив голову ему на плечо, провожая безразличным взглядом появляющиеся в поле зрения редкие сельские постройки. Он спал чутким обманчивым сном загнанного зверя, который даровала ему внутривенная инъекция разбодяженного герыча, сделанная тайком от неё в платном туалете автовокзала.

«Всё складывается неплохо, даже лучше, чем можно было ожидать. Много возни и расходов будет с оформлением новых документов и пропиской, однако подруга обещала решить все вопросы в сжатые сроки. А там и работу подыщу, какую-нибудь. Макс тоже без дела долго сидеть не сможет. Новая обстановка, где не будет места его дружкам-уголовникам, ему необходима в первую очередь. Теперь обязательно жизнь наладиться, иначе и быть не может. Не для того я ждала, мучилась, хитрила, страдала, надеялась, – опустив веки, думала она, не замечая бешеной тряски въехавшего на разбитый участок дороги автобуса. – Безысходность и беспомощность, вне сомнения, самое страшное, что было в моей жизни. Я и представить не могла, что ад жизни с Костиком когда-нибудь закончится. Сейчас же пусть опасно и не до конца всё ясно, зато есть движение к желанной цели, что придаёт смысл всему происходящему и наполняет меня энергией».

По ходу движения автобуса с второстепенной дороги на трассу осторожно выползал, светя ксеоновыми фарами, огромный внедорожник. Лида успела разглядеть за рулём совсем молодого парня, рядом с которым гордо восседала ярко накрашенная девица, пуская пар электронной сигареты. Обострённое чувство социального неравенства и горькая обида за годы нищенского прозябания вспыхнули в ней пожаром гневных помыслов, как часто бывало и ранее:

«Ну почему у капризных паразитов с детства есть всё и даже больше, а я, родившись в неблагополучной семье, должна балансировать на грани выживания или пытаться силой вырывать положенное мне благополучие и, возможно, умереть с оружием в руках в этой схватке. В сказки про плохую карму я не верю, но если Бог всё-таки сотворил такую вопиющую несправедливость, то мне ничего не остаётся, как всеми правдами и неправдами исправлять положение, не давать себя в обиду, используя ум, внешность, хитрость, обольщение, коварство, лицемерие, силу. В борьбе за место под солнцем все средства хороши».

С передних сидений раздался безутешный плач проснувшегося ребёнка и женские убаюкивающие причитания. Сидевший рядом грузный мужчина пенсионного возраста застёгивал куртку и приглаживал набок жидкие волосы, готовясь выйти на промежуточной остановке, чтобы исчезнуть навсегда в забытом богом уголке. Лида достала носовой платок и вытерла с подбородка Максима тонкую нитку слюны. Тот очнулся, сухо покашлял, открыл пустые глаза, посмотрел отсутствующим взглядом в окно и начал снова проваливаться в забытье, почёсывая переносицу указательным пальцем. Девушка уже заметила изменения в его натуре, произошедшие с тех пор как они не виделись, списывая их на накопившуюся усталость и перенесённые тяготы. В течение суток раздражительная угрюмость вдруг сменилась у него искренним участием и ясностью мыслей, быстро перейдя в отстранённую расслабленность. Не успев сесть в автобусное кресло, Максим начал клевать носом, роняя голову. Подаваясь вперёд всем телом, он просыпался, вздрагивал, и снова поднимал спину к спинке кресла. Вопреки благоприятному развитию ситуации с их отъездом, Лида опять поймала себя на щемящем чувстве, словно потеряла нечто неуловимое, родное и светлое, будто покинула гостеприимный дом любящих её людей и заблудилась в чаще. Несмотря на все удары судьбы, настолько глубокое переживание безвозвратной утраты было ей в новинку.

«Что со мной? Заболела? Вряд ли. Помню, первый раз накрыло подобное, когда тот умник, сияя как начищенный пятак, свалил из «Отрадного» на своей тачке. Но что мне до него? Никаких чувств я близко не испытывала, общаясь с ним. Да и не в моём вкусе копающиеся в себе мужички. Такие всегда себе на уме. Однако, факт остаётся фактом: его речь, взгляд, простое присутствие снимали тяжесть проблем, вселяли уверенность в благополучном исходе. Робкая надежда тут же становилась искренним убеждением, тревога и раздражение уступали место умиротворению. Не имело ни малейшего значения, в каком он расположении духа, спит или бодрствует. Около него было чувство того, что ты рядом с чем-то свежим, волшебным, возможно, утерянным в раннем детстве. И поняла я это только теперь, на контрасте, а тогда принимала как должное».

Лида испугалась своего открытия, мысленно осудив себя за несвойственные ей фантазии, вызванные, как она решила, напряжением последних дней.

«Что было, то было, сейчас же надо забыть о прошлом, как о кошмарном сне и строить жизнь на новом месте, обеспечивая будущим детям надёжный тыл. Только так придёт подлинное счастье. Счастье жены, матери, бабушки, прабабушки… ».

Довольная правильным, по её убеждению, ходом мыслей, Лида мечтательно улыбнулась, прислонившись к прохладному стеклу окна.

Тем временем автобус приближался к очередной точке своего маршрута – небольшому районному городку, где по их плану, путая следы, они должны пересесть на идущий к тёплому приморскому краю поезд. Максим уже не падал подбородком на грудь, а откинувшись на спинку кресла и вцепившись левой рукой в подлокотник, еле слышно подвывал, изредка облизывая сухие припухшие губы, от чего они ярко выделялись на бледном лице. Четверть часа спустя они, тесно прижавшись друг к другу, тряслись в переполненной маршрутке, куда с трудом втиснулись. Лида всю дорогу боялась пропустить остановку железнодорожного вокзала, стараясь остро не реагировать на злобные выпады Максима:

– Говорил, такси надо брать. Совсем, походу, с головой перестала дружить. Удавишься за копейку.

– Тут всего три остановки. Какое такси?

– Сейчас приедем хрен знает куда, тогда поймёшь, что к людям стоит иногда прислушиваться. Но ты глухой прикидываешься, как только речь заходит о деньгах. Настолько сильно жаба душит.

– Да успокойся уже! Приехали, выходим.

Знакомая с детства симфония запахов креозота, машинного масла и солярки, навевала романтику дальнего пути, унося Лиду под стук колёс в волшебный мир вагонного уюта и неизвестных городов. Максим, устав переминаться с ноги на ногу, опустил обе сумки на асфальт перрона и присел на корточки как бывалый зек. До посадки на поезд ждать оставалось не более десяти минут, когда он попросил купить в буфете бутерброд и газированную воду, сославшись на то, что целый день ничего не ел.

– Только же из кафе, почему не перекусил?

– Брезгую есть в привокзальных забегаловках, я же говорил. Но сейчас прямо желудок сводит и сахар, кажись, в крови понизился. Того и гляди в обморок упаду, – положив ладонь на живот и закатывая глаза, мастерски соврал он, как врут большинство наркозависимых.

– Хорошо, следи за сумками внимательно. Я мигом туда и обратно.

В пустом и довольно чистеньком вокзальном кафе Лида купила чебурек, сосиску в тесте, самсу, бутылку минеральной воды и помчалась обратно. Вернувшись на перрон, где суетились редкие пассажиры и провожающие, что-то перекладывающие из одних сумок в другие, обнимающиеся, громко смеющиеся, жадно докуривающие свои сигареты, настороженно прислушивающиеся к далёкому гулу подходящего состава, она не увидела Максима. Не понимая, что происходит, Лида быстро подошла к тому месту на перроне, где они ожидали свой шестой вагон, потом забегала вдоль железнодорожных путей, выкрикивая его имя и ловя на себе холодные взгляды окружающих. Скучавший до этого полицейский ЛОВД, теперь внимательно следил за судорожными метаниями одинокой девушки, прикидывая, стоит ли проверять документы симпатичной брюнетки. Будто в тумане Лида ворвалась в небольшой зал ожидания, с надеждой ища глазами знакомые черты, потом бросилась в кафе, к камерам хранения, в мужской туалет, заставив громко выругаться толстую техничку. Выскочив из здания вокзала в город, она, уже роняя горячие слёзы, рванула наугад вдоль дороги, как вдруг увидела его фигуру за остановкой у жёлтой берёзы на противоположной стороне. Он стоял спиной к ней, с перекинутым через плечо ремешком сумки, в которой были деньги, пытаясь прикурить от зажигалки прохожего. Второй сумки, куда она сложила самое необходимое в пути и на новом месте, не было вовсе. Бросив съестное и минералку, Лида рванулась к нему, наперерез движению, слыша громкие сигналы клаксонов и трёхэтажную брань. Максим, увидев её растрёпанные волосы и быстро приближающееся бледное лицо, успел юркнуть в кусты и побежать, надеясь затеряться между домами. Не вышло. Лида настигла убегающего, её рука намертво вцепилась в ремешок сумки, который больно врезался ему в шею.