Барабаны Томбалку

1

Трое мужчин сидели на корточках у колодца. Закатное небо окрашивало мир охрой и багрянцем. Один из мужчин был белым, и звали его Эмерик. Двое других, в лохмотьях, жилистые, чернокожие, были ганатами. Их звали Гобир и Сайду. Скорчившиеся у ямы в земле, сейчас они больше всего напоминали стервятников.

Неподалеку тощий верблюд шумно чавкал, перемалывая жвачку, а две заморенных клячи тщетно тыкались носом в песок в поисках корма. Мужчины угрюмо жевали финики. Внимание чернокожих без остатка было поглощено едой, но белый то и дело косился на алеющее небо или вдаль на равнину, где уже сгущались тени. Он первым заметил всадника на холме. Тот натянул поводья так резко, что лошадь его невольно попятилась.

Этот незнакомец был огромного роста. Кожа его, более темная, чем у спутников Эмерика, полные губы и вывернутые ноздри говорили о преобладании негритянской крови. На нем были широкие шелковые штаны, собранные у лодыжек, прихваченные кушаком на толстом животе. На поясе красовался отточенный ятаган, столь тяжелый, что немногие смогли бы удержать его одной рукой. Ятаган этот лучше всяких слов говорил темнокожим сынам пустыни о том, кто перед ними. Это был Тилутан, краса и гордость ганатов.

Через седло у всадника был небрежно переброшен какой-то куль. Ганаты присвистнули сквозь зубы, заметив мелькнувшую в прорезях ткани бледную кожу. Пленницей Тилутана была белая девушка. Она висела вниз головой, и волосы ее ниспадали до земли блестящей черной волной.

Сверкнув в ухмылке белыми зубами, здоровяк бросил свою ношу на песок, и она упала безвольно, распластавшись на земле. Не задумываясь, Гобир с Сайду повернулись к Эмерику, и Тилутан также не сводил с него глаз: трое черных против одного белого. С появлением белой женщины что-то изменилось между ними.

Эмерик, единственный, казалось, не заметил внезапно возникшего напряжения. Он рассеянным жестом откинул назад свои русые волосы, безучастно скользнув взглядом по неподвижному телу девушки. Если отблеск какого-то чувства и блеснул в его серых глазах, никто не заметил этого.

Тилутан соскочил с седла, презрительно бросив поводья Эмерику.

— Займись моей лошадью, — велел он. — Джил побери, хоть антилопы мне не попалось, зато нашел эту красотку! Брела по пустыне куда глаза глядят и свалилась, как раз когда я появился. Видать, от жажды и усталости. Эй вы, шакалы, а ну вон отсюда! Я дам ей напиться.

Чернокожий гигант уложил девушку у колодца, смочил ей лицо и запястья и брызнул водой на пересохшие губы. Она застонала и шевельнулась. Гобир с Сайду присели на корточки, упираясь ладонями в колени, с любопытством наблюдая за ней из-за могучего плеча Тилутана. Эмерик стоял поодаль и, казалось, не проявлял к происходящему интереса.

— Сейчас придет в себя, — заявил Гобир.

Сайду ничего не сказал, лишь облизал толстые губы.

Взгляд Эмерика безучастно скользил по распростертому на песке телу, не задерживаясь ни на порванных сандалиях, ни на пышной гриве черных волос. Из одежды на девушке не было ничего, кроме короткого платья, присобранного на поясе. Руки и плечи ее были обнажены, а юбка на добрую ладонь не доходила до колен. Взгляды ганатов с жадностью ласкали обнаженную плоть, впитывая нежные очертания, по-детски пухлые, но по-женски округлые и соблазнительные.

Эмерик пожал плечами.

— Кто после Тилутана? — спросил он небрежно.

Негры повернулись к нему, налитые кровью глаза округлились. Затем они уставились друг на друга. Ненависть вспыхнула между ними разрядом молнии.

— Драться ни к чему, — остановил их Эмерик. — Бросим кости.

Он сунул руку под тунику и швырнул на землю два кубика. Когтистая черная рука мгновенно схватила их.

— Пойдет! — кивнул Гобир. — Бросим жребий — после Тилутана, победителя!

Эмерик метнул взгляд на чернокожего гиганта, склонившегося над девушкой; мало-помалу жизнь возвращалась в ее измученное тело. Наконец веки пленницы приоткрылись, и темно-фиалковые глаза изумленно уставились на похотливую черную физиономию. Тилутан довольно хохотнул. Сняв с пояса флягу, он поднес ее к губам пленницы. Она машинально глотнула вина. Эмерик старательно избегал ее блуждающего взгляда; он был здесь один белый против троих чернокожих, каждый из которых без труда мог бы совладать с ним.

Гобир с Сайду склонились над костями. Сайду сгреб их в горсть, дохнул на удачу, встряхнул и бросил. Две головы, как у стервятников, повернулись, следя за кружащимися в воздухе кубиками. И в тот же миг Эмерик обнажил сталь и нанес удар. Лезвие скользнуло по тощей шее, рассекая гортань. Гобир, голова которого повисла на одном лоскуте кожи, рухнул поверх костей, заливая песок кровью.

Сайду мгновенно, с отчаянной ловкостью жителя пустыни вскочил на ноги, выхватил меч и замахнулся. Эмерик с трудом успел вскинуть клинок, чтобы отразить атаку. Ятаган со свистом плашмя обрушился на голову белого, оглушив его так, что тот выронил меч. Оправившись от потрясения, он с голыми руками набросился на Сайду, столкнувшись с ним лицом к лицу, чтобы не дать больше воспользоваться ятаганом. Жилистое тело под лохмотьями кочевника было подобно стали, обтянутой дубленой кожей.

Тилутан, мгновенно сообразив, что происходит, отшвырнул девушку и вскочил с диким ревом. Точно ослепленный яростью бык, ринулся он на дерущихся. Эмерик похолодел. Сайду отчаянно вырывался из его стальных объятий, но движения его стеснял бесполезный ятаган, которым негр тщетно пытался достать своего противника. Ноги их путались и увязали в песке, тела точно слиплись между собой. Эмерик каблуком ударил по голой ноге врага, чувствуя, как хрустнула кость. Сайду скрючился с диким воплем. Белый приготовился атаковать вновь — но в этот миг Тилутан нанес удар. Эмерик почувствовал, как острая сталь рассекла предплечье и глубоко впилась в тело Сайду. Ганат, истошно взвизгнув, отлетел в сторону.

Изрыгая ругательства, Тилутан отшвырнул прочь умирающего, высвобождая клинок. Но не успел он нанести новый удар, как Эмерик, трясясь от страха, сам напал на него.

Отчаяние охватило его, когда он ощутил силу чернокожего. Тилутан был умнее Сайду. Он сразу отбросил бесполезный в ближнем бою ятаган и с ревом вцепился врагу в горло. Толстые черные пальцы сомкнулись, как стальные оковы. Как ни старался Эмерик, он не мог разжать их хватку, и массивный ганат неуклонно прижимал его к земле. Как будто пес давил крысу! Голова Эмерика ударилась о песок. Сквозь алую пелену видел он перед собой лицо чернокожего, искаженное от бешенства, с оскаленными зубами.

— Ты хочешь ее, белая собака! — прорычал ганат в ярости. — Я сверну тебе шею! Разорву глотку! Я… где мой ятаган? Я отрублю тебе башку и швырну ей под ноги!

Обезумевший от гнева, Тилутан схватил противника, поднял в воздух и вновь швырнул оземь. Затем, нагнувшись, он подобрал ятаган, стальным полумесяцем сверкавший в песке. Восторженно рыча, он бросился на врага, размахивая мечом. Оглушенный, Эмерик, шатаясь, поднялся ему навстречу.

Пояс Тилутана развязался во время схватки, и длинный конец его волочился по песку. Негр наступил на него, потерял равновесие и рухнул навзничь, выбрасывая вперед руки. Ятаган отлетел в сторону.

Мигом придя в себя, Эмерик схватил клинок в обе руки и неуверенно двинулся вперед. Пески пустыни плыли у него перед глазами. В подступающем сумраке он видел, как перекосилось от страха лицо Тилутана. Огромный рот раскрылся, глаза закатились, сверкая белками. Чернокожий застыл на одном колене, опираясь на руку, словно был неспособен шевельнуться. И ятаган обрушился вниз, рассекая круглую голову от макушки до подбородка. Эмерик смутно видел, как алая полоса прочертила черное лицо, сделалась шире — а затем мгла окутала все и вся.

Что-то влажное и мягкое коснулось лица Эмерика. Он потянулся вслепую, и пальцы его ощутили упругую нежную теплую кожу. В глазах у него прояснилось, и он взглянул в очаровательное лицо, обрамленное копной пышных темных волос. Словно зачарованный, он безмолвно смотрел на нее, наслаждаясь видом полных алых губ, зовущих фиалковых глаз и белоснежной шеи. И вдруг осознал, что видение что-то говорит ему. Слова звучали странно, однако в них чудилось что-то знакомое. Маленькая белая ручка провела по его лицу влажной шелковой тряпицей, и гул в голове слегка утих. Он неуверенно сел на песок.

Ночь заткала пустыню звездчатым пологом. Верблюд все еще пережевывал жвачку, тихонько ржала лошадь; неподалеку лежало изуродованное тело, уткнувшись лицом в лужу крови и мозгов.

Эмерик перевел взгляд на девушку, продолжавшую ворковать что-то на своем непонятном языке. Когда туман в голове его рассеялся, понимание пришло к нему. Порывшись в памяти среди полузабытых наречий, которые учил в прошлом, он вспомнил одно, на котором говорило сословие мудрецов в южном Кофе.

— Кто ты? Кто ты, девушка? — спросил он неуверенно, взяв ее маленькую ручку в свои.

— Мое имя Лисса, — пролепетала она в ответ, так, словно прожурчал ручеек. — Я рада, что ты очнулся. Я боялась, жизнь оставила тебя.

— Я и сам того боялся, — проворчал он, оглядываясь на недвижимого Тилутана. Девушка содрогнулась, но не повернула головы. Рука ее затрепетала, и Эмерику показалось, он чувствует биение ее сердца.

— Какой ужас… — Голос ее дрогнул. — Точно дурной сон! Ярость — удары — кровь…

— Могло быть и хуже, — буркнул он.

Она, похоже, чувствовала малейшие изменения в его тоне и настроении. Свободная рука ее робко скользнула по его пальцам.

— Я не желала обидеть тебя. Ты проявил отвагу, рискуя жизнью ради незнакомки. Ты столь же благороден, как рыцари с севера, о которых я читала.

Он покосился на нее. В ее огромных чистых глазах не было и тени лукавства. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, спохватившись, заговорил о другом.

— Как ты оказалась в пустыне? Откуда ты?

— Из Газаля, — отозвалась она. — Я… я сбежала. Не могла больше вынести это… Но было так жарко, одиноко, и я быстро устала. Куда ни глянь — только песок кругом… и синее небо. Песок опалил мне ноги, и сандалии быстро порвались, а во фляге не осталось воды. Тогда я хотела вернуться в Газаль, но заблудилась. Везде все одинаковое, я не знала, куда идти. Я очень испугалась и побежала туда, откуда, мне казалось, я пришла. Больше я почти ничего не помню. Я бежала, пока несли ноги.

Должно быть, я долго лежала на раскаленном песке. Помню, как встала и пыталась брести вперед, а потом мне почудилось, кто-то зовет меня, и увидела чернокожего на черной лошади, который скакал мне навстречу. Я лишилась чувств. А очнувшись, увидела, что голова моя покоится у этого человека на коленях, и он поит меня вином. А потом кто-то кричал, дрался на мечах… — Она содрогнулась. — А когда все стихло, я подползла к тебе и попыталась вернуть к жизни.

— Зачем? — спросил он ее.

Было видно, что она растерялась.

— Зачем? — Вопрос смутил ее. — Но… ты же был ранен. И… любой сделал бы то же самое. И я поняла, что ты дрался с теми черными, чтобы защитить меня. В Газале говорят, что негры злые и безжалостны к тем, кто слабее.

— Это относится не только к темнокожим, — пробормотал Эмерик. — А где он, этот твой Газаль?

— Думаю, недалеко, — ответила девушка. — Я шла весь день пешком — но не знаю, как далеко увез меня этот разбойник на лошади. Но он нашел меня уже под вечер, а значит, это было где-то поблизости.

— В какой стороне?

— Не знаю. Выйдя из города, я отправилась на восток.

— Город? — Он покачал головой. — В одном дне пути отсюда? Я думал, там пустыня… пустыня, что тянется до самого края мира.

— Газаль находится в пустыне, — пояснила она. — Он стоит в оазисе.

Отстранившись от девушки, он поднялся на ноги и негромко выругался, ощупывая больное горло, все в ссадинах и синяках. Затем осмотрел все три трупа, убедившись, что чернокожие мертвы. Одного за другим он оттащил их за ближайший бархан. Вдалеке затявкали шакалы. Вернувшись к колодцу, где терпеливо дожидалась девушка, Эмерик выругался вновь. У них остался лишь верблюд и черный жеребец Тилутана. Остальные две лошади ускакали, порвав путы.

Повернувшись к девушке, Эмерик протянул ей горсть фиников. Она с жадностью накинулась на еду, а он молча смотрел на нее, чувствуя, как нетерпение огнем разливается по жилам.

— Почему ты сбежала? — спросил он вдруг. — Ты что, рабыня?

— В Газале нет рабов, — ответила она. — Но я устала… о, так устала от этого бесконечного однообразия. Мне хотелось хоть одним глазком взглянуть на мир снаружи. Скажи, откуда ты родом?

— С запада Аквилонии, — отозвался Эмерик.

Она всплеснула руками, точно восторженное дитя.

— Я знаю, где это! Я видела на карте. Это крайняя оконечность Хайбории, а правит там Эпей-меченосец.

Эмерик дернулся.

— Какой Эпей? Эпей мертв вот уже девять веков. Наш король — Вилер!

— Да, конечно, — девушка зарделась от смущения. — Какая я глупая. Конечно, Эпей правил девятьсот лет назад, как ты сказал. Но расскажи… расскажи мне о мире!

— Ну, это не так-то просто. — Он был озадачен. — Ты разве никогда не путешествовала?

— Сегодня я впервые оказалась за стенами Газаля!

Взгляд его задержался на нежной округлости ее груди.

Сейчас приключения девушки интересовали Эмерика меньше всего, и до Газаля ему не было ровным счетом никакого дела, будь тот хоть в аду.

Он хотел что-то сказать, но, раздумав, сгреб ее в объятия, напрягшись в ожидании борьбы. Но не встретил сопротивления. Гибкое податливое тело девушки опустилось ему на колени, и она взглянула на него удивленно, но без тени страха или смущения. Точно ребенок, которому предложили новую игру. Что-то в ее прямом взгляде смутило его. Если бы она закричала, разрыдалась, принялась отбиваться или улыбнулась понимающе, он знал бы, как обойтись с ней.

— Во имя Митры, девочка, кто ты такая? — воскликнул он со злостью. — Ты не дурочка и не играешь со мной. И по разговору тебя не примешь за простушку, невежественную и невинную. И все же тебе, как будто, неведом мир с его пороками.

— Я дочь Газаля, — отозвалась она беспомощно. — Если бы ты увидел Газаль, возможно, ты бы понял меня.

Он взял ее на руки и опустил на песок. И, поднявшись, набросил на нее попону.

— Спи, Лисса. — Голос его прозвучал резко, ибо он не мог совладать со своими чувствами. — Я увижу Газаль завтра.

На рассвете они двинулись на запад. Эмерик посадил Лиссу на верблюда, показав ей, как держаться верхом на животном. Она вцепилась обеими руками в седло, и он понял, что прежде она никогда не видела верблюдов. Это также поразило молодого аквилонца. Это было невероятно для девушки, выросшей в пустыне. Так же, до вчерашнего дня, ей никогда не доводилось ездить на лошади.

Эмерик соорудил для девушки нечто вроде накидки. Она надела ее, ни о чем не спрашивая, как принимала все, что он делал для нее, — благодарно, но слепо, не доискиваясь причин. Эмерик не стал говорить ей, что шелк, который укрывал ее от солнца, носил прежде ее похититель.

Они двинулись в путь, и Лисса вновь принялась упрашивать его рассказать ей о мире, как ребенок, вымаливающий на ночь сказку.

— Я знаю, что Аквилония лежит вдали от пустыни, — сказала она. — Между ними есть еще Стигия и Шем, и другие страны. Но как же ты очутился здесь, вдали от родных краев?

Какое-то время он ехал молча, ведя верблюда в поводу.

— Аргос и Стигия воюют, — произнес он наконец. — Коф тоже вмешался в это дело. Кофийцы настаивали на том, чтобы напасть на Стигию одновременно. Аргос отправил наемников на кораблях на юг, вдоль побережья. А армия Кофа должна была напасть с суши. Я был аргосским наемником. Мы встретили стигийский флот и разбили его, заставив их отступить в Кеми. Нам надо было сразу высадиться, разграбить город и двинуться вдоль русла Стикса, но наш адмирал оказался слишком осторожен. Нас вел зингарец, принц Запайо да Кова.

Мы поплыли на юг, пока не достигли кушитских джунглей. Там наконец причалили, корабли бросили якорь, и армия двинулась на восток, вдоль стигийской границы, разоряя и грабя все на своем пути. Затем мы собирались повернуть на север, нанести удар в самое сердце Стигии и соединиться с идущими с севера кофийцами.

Но тут дошли вести, что нас предали: Коф заключил со Стигией сепаратный мир. И стигийская армия уже шла нам навстречу, тогда как другие их войска отрезали нас от побережья.

В отчаянии принц Запайо решился совершить бросок на восток, в надежде обогнуть стигийскую границу и достичь восточной оконечности Шема. Но армия с севера перехватила нас. Мы развернулись и вступили в бой.

Мы сражались целый день и обратили стигийцев в бегство, но на другой день подошла армия с запада. Мы оказались между молотом и наковальней, без единого шанса на спасение. Мы были разбиты наголову, смяты, уничтожены! Почти никто не уцелел. С приходом ночи нам удалось вырваться из окружения. Со мной был киммериец по имени Конан, здоровяк, сильный, как бык.

Мы двинулись на юг, в пустыню, потому что больше идти было некуда. Конану доводилось бывать в этих местах и прежде, и он считал, что у нас есть шанс выбраться. К югу мы наткнулись на оазис, но стигийцы выследили нас. Нам вновь пришлось бежать, от оазиса к оазису, изнемогая от голода и жажды, покуда мы не оказались в пустынном бесплодном крае, где не было ничего, кроме палящего солнца и раскаленного песка. Лошади наши совсем ослабли, да и сами мы наполовину обезумели.

Затем как-то ночью мы заметили огни и поскакали туда, в отчаянной надежде, что те люди отнесутся к нам по-дружески. Но как только мы подъехали ближе, нас встретил град стрел. Лошадь Конана зацепило, она встала на дыбы и сбросила всадника. Должно быть, он сломал шею, поскольку больше не шевельнулся. А мне удалось ускользнуть в темноте, хотя лошадь издохла подо мной. Я лишь краем глаза видел нападавших. Они были худощавыми, высокими, меднокожими, в странных варварских одеяниях.

Пешком я брел по пустыне, пока не наткнулся на троих стервятников, которых ты видела вчера. Настоящие шакалы — ганаты, из племени грабителей-полукровок. Наполовину негры, наполовину Митра ведает кто! Не расправились они со мной лишь потому, что у меня ничего не было, ради чего стоит убивать. Целый месяц я был с ними и грабил вместе с ними, ибо больше мне ничего не оставалось.

— Я и не знала, что такое бывает, — пробормотала девушка задумчиво. — Мне говорили, что в мире существуют войны и жестокость, но все это казалось так призрачно и далеко… А когда ты говоришь о битвах и предательстве, я словно вижу все своими глазами.

— Неужели враги никогда не нападали на Газаль? — Эмерик был удивлен.

Она покачала головой.

— Люди обходят Газаль стороной. Порой я видела черные точки на горизонте, и старики говорили, что это армии идут на войну, но они никогда не приближались к Газалю.

Эмерик ощутил смутную неловкость. Пустыня эта, внешне столь безжизненная, была обиталищем многих воинственных племен. Владения ганатов простирались на востоке, на юге селились тибу, никогда не снимавшие масок, а где-то к юго-западу лежало полумифическое царство Томбалку, где правили беспощадные дикари. Как же мог уцелеть город в этих местах, так что жители его даже не ведали, что такое война?

Когда он не смотрел на нее, тревожные мысли одолевали Эмерика. Может, девушка безумна? Или это демон в женском обличье, явившийся очаровать его и навлечь погибель? Но стоило лишь взглянуть на нее, хрупкую, по-детски цепляющуюся за верблюжью шею, как мрачные подозрения вмиг рассеивались. Но затем сомнения вновь настигали его. А может, он околдован? И она наслала на него чары?

Они уверенно двигались на запад, сделав привал лишь в полдень, чтобы поесть фиников и глотнуть воды. Чтобы укрыть ее от солнца, Эмерик соорудил подобие навеса с помощью своего меча, ножен и попоны. Неровный тряский ход верблюда так измотал девушку, что ему пришлось снять ее на руках. Он вновь ощутил сладкий призыв ее нежного тела, и страсть забурлила в его венах. На мгновение Эмерик застыл, зачарованный ее близостью, и лишь усилием воли заставил себя опустить девушку на землю.

Он ощутил прилив гнева, вновь наткнувшись на ее ясный взгляд и вспомнив покорность, с какой она подчинялась его воле. Словно и не подозревала, что кто-то способен причинить ей зло. Невинная доверчивость девушки заставила его устыдиться, и он подавил бессильную злость.

Они принялись за еду, но юноша почти не ощущал вкуса фиников. Он не мог отвести горящих глаз от Лиссы, пожирая взглядом ее гибкую фигурку. Как дитя, она словно и не замечала этого. Когда он поднял ее, чтобы вновь усадить на верблюда, девушка обняла его за шею руками, он не мог сдержать дрожи. Но все же посадил ее в седло, и они продолжили путь.