Аптека Пеля

Глава 16

Множество фонарей у царского вокзала освещали бесконечную суету места. В вышине на башне сиял белый блин циферблата. До назначенного времени оставалось пять минут.

Сновали туда-сюда извозчики. Покрикивая, спешили носильщики, толкая перед собой тачки со скарбом.

Саня прогуливался перед центральным входом, жадно всматриваясь в каждый прибывающий экипаж. Наконец, он заметил Еву, подскочил. Серое дорожное платье, с глухим воротом шло ей необычайно. Изящная и хрупкая, она выпорхнула из коляски все с тем же оранжевым саквояжем. Не дожидаясь носильщика, Саня вытащил поклажу — тюк с объемным коробом и поспешил вслед за грациозной своей барышней.

Оказалось, что Ефимыч не так уж и ошибался. Почти трое суток до Севастополя была не езда, а сущая каторга. Ехали через Москву в зеленом вагоне. Деревянные скамейки на ночь откидывались и, хитро складываясь с еще одним деревянным щитом, превращались в жесткие нары. Хоть и удалось им занять два нижних места, но покоя не было до конца путешествия. Ладно бы только галдели и курили прямо в вагоне вонючую махорку, так еще их ближайшие попутчики — два хмурых бородатых татарина в шерстяных халатах и каракулевых тюбетейках — в такую то жару! — по пять раз в сутки раскидывали коврики, совершая намаз у них над головами.

Товарищ Ева, казалось, не замечала бесконечных неудобств, да и подготовилась к путешествию основательно — тюк оказался скрученным матрасом, набитым конским волосом, на котором пережила, вернее переспала она две беспокойные ночи, подложив под голову бархатную подушку-думку. Саня, как и было приказано, не сводил с нее глаз, охраняя не по приказу, а по сердцу милую свою Лампушку от народного концентрата, за свободу, которого ехать в первом классе боролись товарищи эсеры.

Перед рассветом, когда вагон почти затих, лишь стоны и всхрапы перебивали изредка стук колес, он поднялся и вышел в тамбур. За окном разливалось море. Огромное бескрайнее, серо-голубое. Небо над ним, там где пробивались первые робкие лучи, чуть золотилось над горизонтом. Саня открыл дверь и теплый воздух ударил в лицо, как в детстве, когда включал пылесос, только вместо жаркого запаха пыли он был пропитан терпкими ароматами водорослей, меда и сухой травы. На откосах желтели россыпи неведомых цветов, узкие тополя призрачной стражей стояли вдоль дороги. Саня закрыл глаза и вдохнул как только мог глубоко, желая навсегда оставить в памяти запах Крыма, а когда открыл, то уперся взглядом в кромешную тьму. От неожиданности дернулся внутрь тамбура, наскочив в темноте на что-то мягкое.

— Ты что шалишь? Не положено открывать, — захлопывая двери, буркнул проводник.

Свет вернулся так же внезапно. Поезд летел мимо кудрявых виноградников, подпрыгивал и почти бился о щербатые выбеленные солнцем стены скал.

— Инкерман. Последний тоннель. Скоро Севастополь, — загасив фонарь, предупредил пузатый проводник и повторил сурово глянув на бестолкового пассажира: «Не шали».

Белый нарядный вокзал встретил их многолюдьем и привычной суетой. Но было в ней что-то радостное до замирания в груди, как в детстве перед наступлением праздника, когда ждешь необыкновенных подарков.

Не смотря на ранний час, на привокзальную площадь уже подогнали для счастливых курортников открытый трамвай, больше похожий на металлический остов-скелет неведомого зверя, какого-нибудь доисторического «завра».

Конные экипажи по-прежнему пользовались спросом у не доверявших омнибусу. Авто, сверкающие, как лаковые туфли антрепренера, поджидали господ побогаче.

Со своим нехитрым багажом они остановились на крыльце, похоже ожидая, когда их подхватит если не Мерседес, то хотя бы извозчик. Товарищ Ева, обняв оранжевый саквояж, вытягивала шею и беспокойно озиралась. Саня еще тогда в Питере понял, что подозрительно недамская сумочка начинена либо чем-то запретным, либо сама является тайным знаком. Вот для кого — не ясно. Не зря же на столичном вокзале его попутчица отлучалась телеграфировать. Кому и куда, его не просвещали. Игра в шпионов забавляла. Но больше всего хотелось побыстрее нырнуть в долгожданное море, а после развалиться на песочке под еще горячим крымским солнцем и чтобы лапушка Лампушка рядом…

«Ты уж не подведи, голуба. Императорский в два прибудет. Чтобы все чин чинарём, не подведи. А я уж похлопочу, похлопочу…»

Разговор за спиной вроде обычный, но что-то насторожило. Саня обернулся и тут же замер, не обращая внимания на собеседников в мундирах.

На него плыла она! Окутанная тончайшей вуалью жемчужного батиста, под соломенной шляпой, как всегда скрывавшей черты. Она прошла мимо, обдав лютым холодом ужаса. Как тогда. Как всегда. Это была мадам Домински. Или ему показалось…

Носильщик погрузил в сияющее авто внушительный чемодан и машина рвануло с места дымя и сигналя.

«Алекс, Алекс! Ну, что же вы? — возбужденный женский голос, похоже был обращен к нему. Откликнуться сразу не вышло. Да и куда там! Такое увидишь — собственное имя забудешь, не то что партийное. — Садитесь!»

Саня, наконец, опомнился и, подхватив тюк и короб, прыгнул в коляску.

Рябой возница залихватски свистнув, стегнул кобылу и та, пофыркивая, понеслась, будто знала куда им нужно. И только товарищ Алекс не догадывался, да и спрашивать не хотел. Сидел покорно, молча, разглядывая неведомый до ныне город Севастополь. Тихими солнечными улицами они домчались до бухты.

Море гигантским изумрудом сверкало и переливалось на солнце. Дух захватывало от такой мощи и красоты. Их коляска остановилась на пригорке. К воде спускались по пыльной тропинке. Солнце катило к зениту и уже изрядно жарило бритую голову. Саня остановился, вынул из кармана пиджака фуражку и прикрыл голый череп. Тащить поклажу было не тяжело, но он явно не успевал за спутницей порхавшей впереди легкой бабочкой.

У воды их поджидала лодка. И здесь он не проявил любопытства, а когда подплыли к рыбацкому баркасу, в полной тишине закинул вещи на щербатую палубу и отошел на корму, не докучая расспросами товарищу Еве.

Несколько часов шли вдоль берега. Покачиваясь вместе с баркасом, будто в гипнотическом сне, сквозь прищуренные глаза он наблюдал за сменяющимися пейзажами, за птицами, кружившими над волнами, за блестками солнца на воде. Ева пару раз предложила пить. Но ни пить, ни есть не хотелось. Санек, как очарованный странник забыл про всё и только всплески воды, хлопанье парусов и хохот чаек над головой питали его до вечера.

Солнце катилось к закату, когда капитан бросил якорь. От берега к ним уже спешила лодка. Хмурый мужик за веслами лишь кивнул вместо приветствия. «Артель глухонемых рыбаков», — подумал Санек, разглядывая приближающийся берег, почти пустынный. Лишь беленький домик и длинный сарай, возле которого на кольях сушились рыбачьи сети, оживляли прибрежный пейзаж.

Их отвели в рыбачью хижину и оставили одних. Куда делись и баркас и лодочник так и осталось для него загадкой. Впрочем разгадывать ее не входило в планы товарища Алекса.

Аккуратная кровать под пестрым одеялом, на столе жратва и питье. Ни тапочек, ни халата. Так себе отель, две звезды и обе за первую линию. Саня хмыкнул, приподняв расшитое красными петухами полотенце — жареная рыбка его порадовала.

Он стоял на краю моря и слушал его ровное дыхание: вдох — выдох, вдох — выдох. Волны накатывали, ласково обнимали щиколотки и тут же убегали в темную бездну южной ночи. Шелковые их касания были приятны, но разве могли они заменить ее объятия. А любимая выставила за двери, даже не дав отведать черноморской рыбки. Пресекла строгим взглядом саму мысль пристроиться на половике возле единственной лежанки.

Когда маленькое окошко, подсвеченное огнем керосиновой лампы, погасло, Саня скинул одежду. Ощущая телом прохладную легкость вошел в воду и поплыл…

— Алекс! Алекс!

Он развернулся к берегу, туда где белый силуэт, едва различимый в темноте был сейчас единственным маяком в его жизни.

— Простите, Алекс. Я даже не заметила как вы ушли. Пойдемте в дом. Уже прохладно. Купаться ночью в море опасно.

Опасно… но еще опаснее находиться ночью возле возлюбленной, распаляться и искрить от плотской страсти. Сдерживать себя и не сдержаться… обидеть или любить…

— Я голый, мне одеться нужно… — хрипло предупредил он, разрушая романтику первой ночи вдвоем. — Я тут посплю. На берегу.

Она не стала настаивать. Когда ушла, Санек вылез из воды. Кое-как обтерся рубахой. Натянул штаны. Ночь провел под навесом на груде сетей, пропахших рыбой и морским ветром. Но дышалось ему легко и снилось что-то прекрасное, только по утру он не мог вспомнить что, но ощущение безмятежного счастья не покидало его весь следующий день.

Море дрожало и переливалось радужными блестками. Стая дельфинов резвилась у горизонта, выскакивая из воды и снова ныряя в глубину, будто приглашая человека в их компанию. И он не замедлил. Сбросил рубаху, и как был в портах, нырнул с камня. Плыл под водой мощно, бесстрашно, точно огромная рыба, ощущая себя частью стихии.

Потом долго сидел на разогретом валуне, неподалеку от берега, подставив мокрое лицо под первые едва теплые лучи и ни о чем не думал, словно Будда познавший высшее наслаждение жизни.

Часа через два отважился и вошел в дом.

Ева, с распущенными волосами в легком светлом платье казалась восхитительным миражом. Но нет, она вполне себе живо поглощала рыбку и помидоры и даже вареные яйца с хлебом и маслом. От такого изобилия свело живот, и тут Саня вспомнил, что не ел уже сутки.

Она заметила голодный взгляд товарища Алекса, улыбнулась и позвала к столу.

А после они гуляли в можжевеловом лесу над морем, где разогретый воздух, наполненный одуряющем запахом хвои, цветов и меда разрывал легкие, привыкшие к смогу и вони столичного Питера. Ева срывала розовые цветы, переплетала их тонкие стебли. В венке она походила на богиню Флору. Понятно, что Санек не слышал о такой, но с радость подтвердил сходство. То, что его Лампушка богиня не было никаких сомнений.

В тени под чудным деревом, с растрескавшимся стволом и мягкой хвоей устроили привал. Лежали рядом и глядели сквозь крону на прозрачное небо. Саня робко коснулся руки, сжал хрупкие пальчики. Она обернулась. Лицом в лицо. Глаза в глаза… Казалось вот оно… Саня сглотнул и не решился. Она улыбнулась, поднялась. Отряхнула подол от прилипшей иголок. «Пойдемте к морю. Я хочу искупаться».

Афродитой, выходящей из пены морской, Венерой, прекрасной Еленой… сейчас она была для него воплощенной женственностью и красотой. Саня любовался издали на силуэт возлюбленной, хотя она и просила его не подглядывать. Купалась в грубой крестьянской рубахе, но и та не могло скрыть точеных форм античной статуи. Кажется такая же была в учебнике по истории. А может на рекламном плакате какого-то гипермаркета.

Потом они лежали на песке. Слушали монотонный звук прилива и молчали. Вдруг Ева, облокотившись на локоток, поднялась и горячими пальчиками взяла с его груди медальон.

— Какая интересная вещица. Это рубин?

— Наверное… — Он облизал пересохшие губы. — Я хотел сказать тебе… вам…что я из Питера. Но из будущего…

Возвращая кулон на место, она едва коснулась кожи, но его тряхнуло, так будто он перепутал контакты. И тут же, припав губами к его вспыхнувшему уху, весело прошептала:

— Из далекого прекрасного будущего, где все мы будем счастливы, равны и свободны?

— Из него, но не все… — договорить не вышло. Ева внезапно вскочила и, подобрав подол, заторопилась навстречу какому-то мужчине, спускавшемуся по тропинке.

Привалившись спиной к разогретому валуну, сквозь чуть сомкнутые ресницы, Санек лениво наблюдал за их кратким разговором. Видел как корзинка, перешла из рук незнакомца к Еве, и она тут же распрощавшись с гостем поспешила в рыбачью хижину.

Вернулась не сразу. А когда присела рядом, он, растянувшийся на песке, повернул голову к ее босым ступням, припорошенным пылью и, медленно вытянув из под мизинчика сухую былинку, осторожно провел по ноге. Ева не почувствовала. Обхватив колени, она неподвижно глядела на море, словно высматривая вдалеке свое будущее…

Горизонт дрожал. И все внутри дрожало. Хотелось целовать ее бледные узкие ступни, ее пахнущие морем волосы, Всю, сейчас такую свободную и открытую, но он в очередной раз не посмел. Сел рядом и, глядя на безмятежное море, которое вмиг успокоило нестерпимую дрожь, спросил расслабленно:

— Как называется это место?

— Приют рыбака.

— Это он приходил?

— Нет.

— А кто? — интересовался так, между прочим, просто чтобы поддержать разговор. Ни тревоги, ни подозрений, вроде какая-то бесконечная тягучая нега опутала его на благословенном крымском берегу.

— Добрый человек принес нам еду. Завтра мы едем на плантацию.

— На плантацию?

— Да. Виноградную. Вы любите виноград? — спросила беззаботно и весело, оторвав наконец взгляд от горизонта. — Он здесь медовый! — Закинув руки за спину, Ева потянулась вперед, так, что под грубым сукном деревенской рубахи обозначились острые девичьи груди.

И тут что-то бахнуло в мозгу, словно оборвалась пружина. Не помня себя и больше не сопротивляясь желанию, он подхватил Еву на руки, стал кружить, осыпая неуклюжими поцелуями живот, руки, лицо…

— Пустите!!! Отпустите меня, Алекс!!! — пыталась сопротивляться она, но маленькие кулачки — слабая оборона. Выбившись из сил, Ева нам миг затихла и вдруг заплакала. Тонко и жалобно.

Саня остановился и медленно опустил девушку на песок.

Ева глядела на него застывшими глазами и судорожная усмешка дергалась в уголках припухших губ. Она смеялась. Да. Теперь он отчетливо видел, что смеялась. Но как-то болезненно и напряженно.

— Я не хотел… — промямлил Санек, отступая. — Извините… И вообще… я хотел сказать, что люблю вас. Я спасти вас хочу… Потому что в восемнадцатом вас убьют. Но у меня есть порошок…

Ева холодно глянула на оракула и тот осекся.

— Алекс, вам видно напекло голову, — ледяным тоном припечатала она, поднимаясь. — И вообще, вы здесь, чтобы защищать меня, а не нападать. Я иду в дом. А вы остаетесь здесь. Завтра на рассвете за нами приедут. И не нужно больше так шутить.

— Я не шучу, вы хоть у Артюхина спросите. Генерал-губернатора вашего… — пытаясь оправдаться, Саня выглядел теперь полным идиотом. Ева лишь покачала головой и пошла к дому.

Утро выдалось сырым и серым, точно питерское. Бакланы носились над водой с отчаянным криком вроде звали на помощь. Саня поежился и вылез из-под сетей, ночью замерз так, что окоченели ноги. Он подошел к воде, та оказалась на удивление теплой. Купаться не стал, только умылся. Несколько раз ополоснул череп, на котором уже пробивалась густая поросль жестких светлых волос. Он глянул на себя в зеркало воды, но не увидел ничего хорошего. С такой рожей рассчитывать на взаимность если только с… отчего-то в голову пришла мысль о мадам Домински и Санька передернуло.

Его мешок с вещами остался в доме. Хочешь — не хочешь, а зайти придется. Дорога дальняя и гулять босиком неизвестно где и сколько не сильно хотелось. Саня подтянул штаны и тут вспомнил про Лушин тайный карман, но тот оказался пуст. Он хмыкнул без сожаления. Заплатить за Чёрное море все же пришлось.

На пороге столкнулся с товарищем Евой. То, что он ей теперь только товарищ печалило, но для него по-прежнему она оставалась самой желанной барышней на земле. Даже дешевые цветастые кофта с юбкой, такие как на работницах, не портили его принцессу, а белый платок на голове и вовсе казался короной.

— Доброе утро, Алекс, — неожиданно мягко приветствовала она несостоявшегося любовника. — Обуйтесь. Мы едем работать. И не забудьте паспорт.

Он растерянно кивнул, бросился в двери, задел косяк — вспышка боли на мгновенье обожгла бедро. Бестолково стал метаться по комнате соображая, где оставил мешок. Нашел под кроватью. Разрывая неподатливый узел, вытряхнул кроссы — родной паспорт под стелькой, липовый — в «лушин карман» Посмотрел на сапоги, валявшиеся у порога, и не думая сунул ноги в привычную обувь.

— Я готов!

Ева даже не взглянула на него. Подхватив карнизу, прикрытую тряпицей, по песку направилась к тропинке, неторопливо и осторожно, чтобы не набрать мелких камушков в грубые, похожие на лапти, туфли без каблуков.

Какое-то время они, молча, сидели на пригорке у дороги. Море, подсвеченное розовой дымкой, безмятежно ожидало восхода. Огненное колесо едва показалось над горизонтом. Саня смотрел на неотвратимое движение светила, понимая, что ничто не может изменить его хода. Так же как и ход истории, уже свершившейся, никто изменить не в силах. Ева не поверила, не стала слушать и начинать разговор заново ему не хотелось. Сердце точила тоска оттого, что уже не вернуть прежнюю Лампушку.

— Не понимаю зачем работать в таком офигенном месте… — он растянулся на траве, подложив под голову руку. — И долго мы будем собирать виноград?

— Пока не соберем, — не отрывая взгляда от воды, ответила холодно.

Саня озадаченно взглянул на Еву, не понимая шутит та или нет.

— А вы знаете, Алекс, — начала она, отгоняя веткой зверобоя от лица назойливых мушек, — что в начале двадцатого века в России процветает рабский труд? Девочки с тринадцати лет работают на чайных фабриках, имеют жалования ничтожные восемь рублей. По двенадцать часов дышат чайной пылью. Недоедают и оттого страдают малокровием и туберкулезом. В ткацкой промышленности, в типографиях женщины получают жалкие копейки работая по шестнадцать часов. В красильнях на фабриках, в крохотные мастерских жара, грязь, вонь. Краска въедается в кожу. От нее чернеют и крошатся зубы. В тридцать они выглядит как старухи. Живут по восемь человек в комнатах. На Волге бурлачат! Стопудовые баржи тянут пять баб! И все равно у них нет самого необходимого, они вынуждены торговать своим телом. Отсюда поголовный сифилис. Здесь в Крыму заставляют работать круглые сутки. Девушки с фонарями на груди ночью собирают табачные листья. Турки-плантаторы жестко бьют их, бранят скверными словами. Простая русская женщина для них вещь, которую можно купить и продать. Потому России нужны истинные реформы. Неограниченная монархия — враг народа! Мы должны на собственной шкуре почувствовать как это быть угнетаемым классом.

Последнюю фразу она произнесла таким тоном, что сразу расхотелось попробовать всех тех ужасов, что прозвучали в пламенной речи. Так вот для чего мы сюда приехали, мысленно удивился Саня и эта мысль его не согрела. Конечно, баб жалко, но почему вместо любви и неги, он должен пахать, как негр на плантации. Ради чего? Обнаруживать классовую несознательность не стал, чтобы окончательно не упасть в светлых очах товарища Евы. А она вдруг наклонилась над ним, распластанным на теплой земле и бестолково таращившимся в рассветное небо, заглянула в глаза, будто пытаясь разглядеть в их глубине трезвые мысли. Но их там не было. Был Саня пуст, как барабан. Ева стряхнула с его лба букашку и поцеловала меж бровей, будто печать поставила — «ОПЛАЧЕНО».

Телега поскрипывала, пегая кляча спотыкаясь тянула ее в гору. Расслабленно и сонно тряслись между огромных плетеных корзин «новые рабы». Каменистая дорога поднимала их все выше и выше, но не уводила от моря, которое теперь поблескивало внизу темным осколком бутылочного стекла.

Вскоре показались склоны с террасами виноградников. Щедро залитые солнцем, они ползли вверх, разлинованные полосками яркой зелени.

То там, то здесь уже можно было различить людей, навстречу пылили подводы с бочками, наполненными золотистыми гроздьями.

Перед каменным зданием с вывеской «Заготконтора Абасова» стояло несколько телег и толпился «угнетенный класс», желавший заработать на рабских плантациях. Мужики и бабы с детьми по очереди заходили в контору и вскоре выходили с бумажкой в руке. Когда их набиралось с десяток, старший уводил людей за собой, видно определяя место на винограднике.

Им с Евой так же выдали по бумажке с номером и временем начала работы. Но прежде спросили паспорт, подозрительно оглядывая новобранцев — не беглые ли. Все оформили в толстой конторской книге и отпустили, велев после подойти для расчета.

Солнце уже припекало до пота. Саня надвинул кепку поглубже на глаза и притулился возле бочки в тени какого-то чахлого деревца. Но его уединение вскоре нарушила Ева.

— Идите за мной, — проговорила утробно, почти не разжимая губ и направилась к телеге, где их поджидал все тот же молчаливый мужик.

— Мы что одни поедем? А эти? — Саня кивнул в сторону томящихся на жаре «рабов».

— Не задавайте лишних вопросов, — оборвала Ева и тут Саню тюкнула в темечко нарастающая тревога. Но нет. Их отвезли выше и оставили, выгрузив корзины. Оценить вместимость плетеной тары на глазок оказалось непросто, но понятно было одно — сдохни, но собери или собери и сдохни. Что, впрочем, одно и то же. Надрываться Санек категорически не желал. Он подошел к кусту и оторвал от тугой грозди мелкого светлого винограда ягоду. Во рту точно икринка лопнула, растеклась сладковатая капля по языку. Саня сплюнул толстую кожурку и штук пять крупных семечек: «Ну и дрянь!»

— Держите, Алекс. — Ева достала из своей походной корзинки самодельный нож с коротким лезвием. — Будем работать, — прозвучало из ее уст мрачноватой угрозой и первые кисти «крымского золота» легли на дно плетеной корзины.

Саня огляделся. Слева вдалеке мелькали какие-то люди. Женский смех и пение плохо вязались с рабской долей. Плачь и горькие стоны, понятно, он здесь и не думал услышать. Но такого откровенного веселья, явно не ожидал. Голоса приближались, звуки становились отчетливее. Уже можно было различить отдельные фразы. Некоторые из них звучали непонятно. «Мерси, папА!» — несколько раз повторил высокий женский голос и Саня понял, что это не «рабы», а совсем наоборот. На меже, разделявшей виноградные линии, сперва заметил двух офицеров, следом веселым балаганчиком тянулись дамы в огромных шляпах и под кружевными зонтиками. На миг ему показалась, что одна из них походила на мадам Домински. Впрочем, теперь ему везде мерещилась эта нечисть.

Малыш лет пяти, с сачком преследуя огромную фиолетово-серую бабочку, вырвался вперед, обогнав двух неспешно идущих мужчин. «Алеша! Остановись!» — крикнул ему в след тот, что был в белом кителе. Второй бросился догонять и, подхватив на руки мальчика, передал первому.

Не желая себя обнаруживать, Саня присел. За зеленой стеной виноградника не было видно ни его, ни Евы. Этого в белом он точно где-то встречал. Не выпуская ребенка из рук, офицер наклонился, сорвал виноградную кисть, и тут Санька точно по затылку щелкнули: такие же лазоревые глаза, смотрели на него с портрета в Балалайкинской конторе!

«Твою пасть! Царь!» — в изумлении выругался он, оборачиваясь к Еве.

Звук выстрела оглушил. Отбросил на землю. С пробитым лбом Саня лежал на меже и фиолетовая бабочка смерти трепетала на его щеке. Но вечностью раньше, он успел заметить пистолет в руке Евы и удивиться — какой крошечный! Заметить алые брызги на белоснежном кителе императора, его окаменевшие глаза и золотую гроздь винограда, выпавшую из детских рук.

Он успел… успел встать между ними.