Аптека Пеля

Глава 15

— Жара. И не припомню такого. Точно мы не северная столица, а Гваделупа заморская, — утирая вспотевшее лицо ветошью, Ефремыч поднялся навстречу Саньку. — Управляющий мальчишку присылал. Спрашивал тебя. А ты спишь, да спишь. Чисто барин.

Заспанный опазданец зевнул, потягиваясь до хруста.

— А чо ему надо?

— Не доложили. С инструментом велел приходить.

Саня засучил рукава и, подхватив столярный ящик, направился в контору.

Стиснутый с двух сторон раскаленными каменными стенами переулок, словно деревенская печь дышал жаром. Безоблачное небо мрело над головой. Смахнув со лба слипшиеся от пота пряди он сделал с десяток шагов и стукнулся в двери: «Можно?»

Балалайкин по своему обыкновению хлебал кофий, но увидев посетителя отставил чашку.

— Ты что же это сукин кот филонишь? Мальчишка не нашел тебя в мастерской, где тебе надобно быть.

— Так я это… за верстаком с утра.

— За верстаком, говоришь… — не вставая с места, он завел за спину руку и вытянул портрет бородатого военного в орденах и золотых эполетах, с голубой лентой через грудь. — Гвоздь забей и повесь. — Он вылез из-за стола. — Да так, чтобы аккурат надо мной. Ты хоть знаешь кто это? — потирая кругленький живот, прищурился на портрет Балалайкин, когда все было готово.

— Менделеев? — осторожно предположил Саня, разглядывая бородатого.

— Э-эх! Дурень, — с досадой бросил управляющий, возвращаясь к кофию. — Какой-такой Менделеев. Это государь наш. Император Николай Александрович свет Романов. Купил по случаю за целковый.

Так вот значит кого его теперешние товарищи так люто ненавидят.

С благообразного лица на него смотрели чистые голубые глаза романтического героя, какой-нибудь многосерийной мелодрамы. Балалайкин, взирал на портрет с величайшим почтением и не подозревал, что через каких-то десять лет все обернется кровавой драмой и для него, и для царя и для России.

— Можно идти? — наглядевшись, заторопился Саня.

— Не можно! Вот. Это чертеж. Сам господин Пель рисовали. Пойдем сейчас замеры делать. Они на симпозиум отбыли. В Германию. К возвращению, чтобы готово было. Приказали.

Мельком взглянув на бумажку, Саня сунул ее в ящик. Балалайкин запер контору и оба отправились в аптеку.

Проходя мимо усатого фармацевта, как обычно скучавшего за прилавком, Санек вытянул шею, надеясь за его спиной разглядеть, хоть кусочек белоснежного халата возлюбленной. Но закрытая дверь лишила его надежды.

Вслед за Балалайкиным, неторопливо пересекшим торговый зал, он завернул налево, потом по лестнице вниз пару пролетов. У дверей управляющий щелкнул выключателем, приладил ключ в замочную скважину, с усилием провернул пару раз и, ухватившись за скобу, потянул на себя массивную дверь.

— Иди прямо. Я здесь обожду. А то снова надышусь до чугунной башки. В самом конце… — махнул рукой, указывая направление. — И поаккуратней там. Смотри ничего не сшиби.

Под низкими каменными сводами пелевского подземелья дышалось и в самом деле тяжко. Густой, будто кисель воздух, растекался в груди, обжигал легкие и туманил голову.

Проскочив мимо непонятных каморок-чуланчиков, он оказался у заветной цели.

С минуту рассматривал таинственную лабораторию, скудно освещенную единственной лампочкой: узкое длинное окошко под потолком от посторонних взглядов густо замазано краской, беленые кирпичные стены сплошь в звездах, треугольниках и непонятных формулах. Посредине небольшим снопом высилась, обмазанная серой глиной, странная печь с полустертой надписью «ATANOR». Труба от нее уходила в потолок. Было ясно, что сооружение это не для согрева, потому как в стене имелся камин, вполне себе рабочий. Когда взгляд остановился на стеллаже, заставленном склянками, ретортами, тиглями и прочими непонятными предметами, названий которых он отродясь не слышал, Саня неожиданно растерялся: шарил глазами по полкам, уставленным банками с жидкостями и порошками, пытаясь наугад определить, ту, что вернет его в привычную жизнь в привычном Питере и не мог определиться. От напряжения лоб и тело покрылись испариной, а в голове стучал молот: «не ошибись, не ошибись…»

Оттягивая момент истины, он достал из ящика пелевскую бумажку, рассчитал и измерил все как положено и снова замер перед стеллажом с пузырьками, разглядывая стеклянные бока, с чернеющими на них латинскими буквами.

— Ты чего там застрял! — разнесся по подземелью недовольный крик Балалайкина, подкованные сапоги грохотали по каменному полу. «Если промедлишь другого шанса не будет!» — щелкнуло в мозгу и вся жизнь промелькнула перед глазами: и тяжелое лиловое небо Питера, и дремучие деревенские леса и прелестная Ева, дрожащая в его объятьях… Саня протянул руку к склянке, где ему казалось был именно он — злосчастный зеленоватый порошок, — сорвал пробку. Скрутил чертеж фунтиком, отсыпал немного и торопливо сунул в карман, заботливо пришитый Лушей на портки.

— Иду я, иду… — подал голос, возвращая пузырек на полку — авось не заметит.

— Справился? — поинтересовался Балалайкин, запирая двери.

— А то!

— Тетке своей скажи, чтобы зашла. Дело у меня к ней. Три дня ее не видел. Не заболела?

— Да вроде здорова, — не сразу сообразив о ком речь, ответил парень. — Передам.

Увидеть Еву снова не удалось — усатый аптекарь, заметив интерес Санька к провизорской, демонстративно захлопнул двери, насмешливо поглядывая на любопытного плотника.

На улице их пути разошлись: Балалайкин коротконогим колобком покатил в свою каморку-офис, а Санек, дождавшись, когда тот исчезнет заторопился к Луше.

У дверей он замешкался. Сунул руку в штаны. Достал чуть влажную бумажку и зажал в кулаке.

Вошел без стука. Поставил на пол ящик с инструментом.

— Вот! — присаживаясь рядом с чавкающей похлебку бабой, разжал кулак. Помятый фунтик упал на стол рядом с куском ноздреватого хлеба. — Достал…

— Крупку?

— Крупка не крупка, а по виду похоже, на тот порошок…

— И чо?

— Пока не знаю. Не придумал. Нужно бы посоветоваться с губернатором…

— С губернатором? Ты бы еще с кобылой золотаря нашего Прошки посоветовался. У той хоть какое разумение есть, а тваво дружка…

— Дура ты тупая! — не выдержал Саня. — Ничего ты не знаешь. И умом своим кроличьим понять не можешь. А значит молчи, слушай и делай, что скажут. Или будет тебя колбасить до смерти.

Луша перестала жевать. Черты лица до того живые окаменели, она развернулась и молча уставилась на парня. Было похоже, что замышляет что-то страшное. Глаза застыли, отражая растерявшегося собеседника. Взгляд темный, багровеющий, тяжелый…

— Ну, ладно, ладно… — обмяк Санек и принялся аккуратно разворачивать бумажку. — Вот он. — Пальцем придвинул сокровище поближе к бабе. — Куда-то пересыпать нужно. Да и неудобно… потерять могу.

Луша сорвалась к сундуку и, пошарив в нем, положила на стол подвеску на кожаном шнурке. Это был рубиновый клык. Точь-в-точь, что засветился в пасти Артюхина, только раза в три больше оригинала. Саня изумленно разглядывал артефакт.

— Откуда? — боясь прикоснуться к зубу, выдавил мгновенно пересохшим ртом. — Откуда? — повторил уже глядя на бабу, бесцеремонно схватившую клык.

— Глянь. Тут резьба, а внутри пусто. Туды и сыпь.

Кулон с секретом — чудесный вариант или зловещее знамение. Разбираться в этом теперь не было времени, да и ума. Подходит для порошка идеально и ладно.

— Молодец, ты Луша, — сказал вроде извинился. — А где взяла-то?

— Так на кресте и нашла. Весело вот, — бабье лицо просияло. — Я как первый раз-то к могилке Лампушкиной вышла, смотрю, а на кресте оно висит. Я и сняла. Стою молюсь, мол прости, Господи, что чужое взяла. Думаю, покойнику-то без надобности, а я продам, да детишкам чего куплю… А тут эти с коробочками пришли телефонными и давай щелкать… дальше ты знаешь.

— А что не продала?

— Так на черный день берегла. Видать пришел он…

В приступе внезапной эйфории, будто уже все свершилось и судьба непременно повернется к нему сияющим ликом, Санек бережно пересыпал порошок в рубиновый кулон. Крепко закрутил резьбу розетки с петлей и повесил на шею темный вощеный шнурок. Но тотчас восторг, вспыхнувший мгновенной искрой, сменился тревогой, тягучей и ноющей, как воспаленный зуб.

— Ладно. Пошел я. Меня в мастерской ждут. Вечером обсудим.

— Заходи… — ответила равнодушно. Не было в ее голосе ни радости, ни надежды.

— Ты бумажку сожги, — заметив на столе сальную свечу в железном подсвечнике, приказал Саня. — Прямо сейчас и сожги. А потом иди к Балалайкину. Дело у него к тебе. Хм… срочное, — поддел со злорадством, что бывает у трезвого к захмелевшему искателю мучительных наслаждений.

Как только дверь за парнем закрылась, она убрала со стола миску. Накрыла надкусанный хлеб тряпицей и подвинула ближе свечу. Какое-то время смотрела на зеленоватое пламя, медленно пожиравшее чертеж профессора Пеля. Прилипшие к бумаге крупинки несколько раз вспыхнули крохотными петардами. Едкий дым наполнил комнату. Луша глубоко вздохнула и исчезла. Будто ее и не было.

Вечером Саня несколько раз наведывался в ее комнату, но соседка так и не появилась. Загуляла — единственное, что приходило на ум. С Балалайкиным небось отрывается, предположил засыпая, довольный, что его не донимает ненасытная баба.

Утром, перед тем как отправиться в мастерскую, снова заглянул, но похоже единственным, кто лежал на ее постели со вчерашнего дня был солнечный луч, согревший лоскутное одеяло.

Ни басовитый сосед — мужчина в засаленной манишке, ни смешливая горничная помочь ему в поисках не смогли — не видели.

Весь день они с Ефимычем пилили, строгали и колотили стеллажи для пелевской лаборатории. В мастерской стоял животворящий сосновый дух. А к вечеру сам Балалайкин пожаловал принимать работу. Осматривая конструкцию, он, кряхтя, приседал, тер пухлым розовым пальцем свежевыструганные доски — не занозит ли, шатал конструкцию — крепка ли. Работой остался доволен. Уходя, кликнул с собой Саню.

— Вижу не соврала тетка. Мастер ты знатный.

Хвалили Саню редко, от неожиданности он засмущался, белесые брови поплыли вверх вслед за кончиками губ, но следующая фраза точно нежданным морозцем прибила начавшую было расцветать улыбку.

— А вот в башке твоей дыра.

— Почему это?

— Я тебе сказал, чтобы тетка зашла. Ты небось забыл передать. Она должна была курьерским поездом ко мне лететь…

— Да сказал я.

— А раз сказал, то где она?

— Сам не знаю… Не видел со вчерашнего дня…

— Увидишь — передай, чтобы поспешала, а то ведь неровен час и опоздать можно. — Балалайкин щелкнул карманными часами, сунул их в прорезь жилета, туго облепившего уродливый пузырь живота и возвел заплывшие жиром очи в безоблачное небо. — Так-то.

Саня смотрел вслед неторопливо удалявшейся фигуре управляющего, обдумывая небогатые варианты исчезновения подруги по несчастью: сгинула или свинтила. Третьего представить не мог. Да и не хотелось теперь загоняться на сей счет. Впереди его ждало свидание с любимой!

Наскоро переодевшись, он пролетел мимо Лушиной комнаты на этот раз даже не заглянув. Ева манила его, как Атлантида фантастов. Пусть и не слышал влюбленный о такой стране, но мечтал и фантазировал поярче Жюля Верна.

Ошиваться под дверью аптеки пришлось недолго. Наполненная неведомыми заботами товарищ Ева, деловито взяла его под руку и не шевеля губами, утробно пропела: «Идем в сад…» Возражать он и не собирался — в сад, так в сад! Что может быть приятнее прогуливаться в тени дубовых крон, вдыхая аромат любимой…

Подходя к Румянцевскому сквер он почувствовал неладное. Его спутница, мало того, что не проронила ни слова на всем пути, хоть и был тот путь не долгим, но уже возле ворот как-то вся напряглась, пальцы, сжимавшие его руку, похолодели… «Идите к левому фонтану… он ждет на скамейке», — сказала и, выдернув руку, заспешила вдоль ограды прочь, оставив парня в недоумении. Зеленый подол юбки несколько раз мелькнул в сгустившихся сумерках и пропал, как парус в океанских волнах.

Фонари еще не зажгли. С Невы доносились редкие крики чаек, тянуло смолой и рыбой. Саня оглядел пустые скамейки у левого фонтана. Правый, так же умиротворенно журчал, убаюкивая младенца в плетеной коляске. Грудастая девица, с лицом круглым и белым, как луна у нее над головой, зевая, разинула пасть так, будто хотела сожрать ночное светило, и ежась от вечерней сырости покатила коляску к выходу.

Таинственный «он» явно опаздывал.

Присев на скамью напротив центральный ворот, покинутый влюбленный равнодушно созерцал черно-кружевную решетку ограды, тускло-золотой купол Исаакия, неторопливого белогрудого дворника метущего дорожку возле павильона под вывеской «Минеральные воды»…

«Он» появился ниоткуда. Во всяком случае, Санек не заметил откуда. Прошел мимо и сел на другом конце короткой скамейки, обдав парня привычным запахом гари.

— Мы решили отправить вас в Крым, — начал без предисловий. — Не нужно смотреть на меня. Слушайте.

Откровенно говоря, разглядывать физиономию соперника ему и раньше не очень хотелось, вот набить — другое дело. Но это личное и потому Санек уставился на луну.

Поблизости никого не было, так что подслушать их вряд ли могли.

— Товарища Еву одну посылать опасно. Нужен сопровождающий. Если вы согласны, то завтра получите документы, билеты и деньги.

Его распирало от восторга и в тот момент было совершенно не важно с какой целью их командируют в Крым. Главное вдвоем! С Лампушкой. Его лапушка хотела к морю, где персики, бриз, кипарисы, розы… Чувства до того захлестнули влюбленного, что он готов был расцеловать ненавистную резидентскую рожу. Но сдержался и в ответ лишь кивнул — согласен.

Незаметно небо набрякло пудовыми тучами, наглухо скрыв и луну и солнечный купол Исаакия. Промозглый ветер гнал по Неве барашки волн. Лето мелкими шажками уходило из города, оставляя его серые камни остывать до будущей весны. Совсем скоро заведет унылую шарманку дождь, положит на сердце скуку и пеленой хмурых сумерек надолго накроет столицу. А в Крыму по-прежнему лето…

Радостное возбуждение переполняло Санька, словно гимназистку перед первым балом. Он почти бежал по знакомым улицам, глотая ртом ночной прохладный воздух. Они догонят лето! Они те счастливчики, которым это удастся сделать.

Слабый свет фонаря вздрагивал у дверей, бился внутри стекол испуганной желтой пташкой. Вот и ее окно. Стукнул костяшками пальцев в темное стекло, но никто не ответил. Немного подождав, позвал негромко и протяжно: «Е-ее-в-аа».

Настаивать не стал. Спит, наверное, подумал с бесконечной нежностью. Завтра… все завтра.

Назавтра в мастерскую мальчишка принес записку. Она ждет его в полдень в Румянцевском саду. Предупредив Ефимыча, что ненадолго отлучится, не переодеваясь, лишь стряхнув с портов и рубахи стружку, Саня помчался на очередное свидание, надеясь, что теперь то уж оно непременно случится.

Лампушка сидела недалеко от входа. Прямая и серьезная. Маленькие белые ручки, крепко сжимали саквояж оранжевой кожи. Хрупкая, точно фарфоровая статуэтка, нежная, словно лебединое перышко, желанная и недоступная, она кружила голову, не меньше шампанского. Как всегда очарованный, он сглотнул желание и направился к товарищу Еве, уверенной, торопливой походкой. Сел рядом, но не успел и рта открыть.

— Я все знаю. Сегодня в десять вечера поезд. Сейчас я возьму вас под руку и мы отправимся в фотографию.

Саня не возражал, особенно «под руку», но все же осмелился спросить.

— Фото на паспорт?

Вскинув аккуратные бровки, Ева взглянула на него непонимающе и желание разузнать подробности их похода отпало само собой. Девушка поднялась. Мягкая ручка отстранила неуклюже подставленный локоть. Немного замявшись они все же сцепились, а вот помочь с саквояжем не вышло. На предложение понести — ответила отказом. Думать, что там — бомба или прокламации совсем не хотелось. Хотелось идти так хоть до Аляски, но фотография Лопухина оказалась совсем рядом, на Кадетской линии.

Тонкая талия, перехвачена атласной лентой, строгий воротничок-стойка на длинной шейке, взбитая копна легких пушистых волос… Он любовался Лампушкой, не понимая зачем нужен рядом в своем затрапезном прикиде. Но она настаивала. Пришлось встать за спиной на фоне зеленого пыльного плюша и даже улыбаться идиотски счастливо. Хотя в последний момент, фотограф, уже нацелившийся запечатлеть странную парочку, выглянул из-под накидки и попросил быть посерьезнее, мол не в балагане, а в фотографии участвуете.

Санек хоть идиот идиотом, но все же заметил, как какой-то человек, сверкнув пенсне, тенью скользнул за спиной фотографа и быстро сунул бумажный пакет в саквояж, оставленный Евой на стуле.

Гадать, что в пакете пришлось недолго. Задержавшись у зеркала, Ева достала из конверта, небольшую серую книжицу, оказавшуюся обещанным документом. На первой странице так и значилось «паспортная книжка». Новое имя Лука Лукич Ломов ничуть не смутило и даже понравилось. Было в нем что-то богатырское, сказочное, да и запоминалось на раз. Вот только никакого фото для опознания личности не прилагалось. Санек лишь усмехнулся наивности императорских государственных органов.

На улице Ева вдруг заметила, что кавалер ее не так хорош и отправила в парикмахерскую.

— Жду вас у входа в Николаевский вокзал. Сегодня вечером. В половине десятого. Вот деньги. — Она быстро сунула в руку бумажку и, остановив извозчика, умчалась не докладывая куда и зачем. Саня смотрел вслед коляске, оглаживая, по новой привычке, отросшую всклоченную бороду, не представляя, чем ему придется завоевывать доверие товарища Евы: охранять изо всех сил, пылинки сдувать, нежить… Эх! Скорей бы.

В полуподвальной парикмахерской стоял крепкий запах, словно там расцвел жасминовый куст.

Весь в белом, как больничный санитар, цирюльник с порога начал лебезить и подобострастно «сыкать», будто перед ним не работяга, а сам предводитель дворянства зашел вспушить баки.

— Изволите-с подровнять-с? — усаживая клиента перед зеркалом в скрипучее кресло, поинтересовался брадобрей, снуя белым мотыльком от подзеркальника к Сане и обратно к полке, где были разложены всевозможные орудия цирюльничьего труда.

— Убрать все! — сказал, как отрезал и подставил голову под опасную бритву незнакомца.

Его оформили в лучшем виде за сущие копейки. Еще и освежили водой Каптоль, заверив, что от вши лучше и не сыскать-с.

Ефимыч, сухо хохотнул, увидев бритого Саню: «На каторгу приготовился?»

Ага. Знал бы какая его ждет сладкая каторга — обзавидовался.

После работы он зашел в лавку купить провизии в дорогу. Путь не близкий и в вагон-ресторан им точно не благословят ходить, да и не ясно на какие шиши рассчитывать в этом их путешествии. Пока что казначейский билет, которым его одарила товарищ Ева, хранился в тайном «лушином» кармане и не жег живота суммой. Все, что нужно в дорогу купил на свои заработанные: пару калачей, вареных яиц, огурцов, колбасы, содовой и заплечный мешок.

Уже дома, проверив, что подлинный паспорт все так же лежит под стелькой одного из кроссовок, он обмотал их тряпицей и сунул к харчам в подобие рюкзака. Замызганный пиджак, утопшего плотника, прихватил в последний момент. Рассеянно оглядевшись, сдернул с гвоздя и фуражку.

В комнате Луши внезапно накатила тоска. Смертельная. Чувство непоправимой беды. Будто сам виновен в чем-то, что не мог для себя объяснить. Сквозь нарастающую тревогу, какими-то новыми глазами он оглядел комнату и тут заметил на столе жестянку с пеплом. Все сразу сложилось в его голове: «Вдохнуть и пропасть».

Уехал не прощаясь. Рассказывать куда и зачем не стал никому. Ефимычу, если нужно, товарищи раскроют тайну исчезновения напарника. А уж на Балалайкина ему и вовсе плевать. Невелика птица. Да и возвращаться снова в Питер желания не было. Уж лучше он обоснуется на югах, чем в гнилой столице за холерными кордонами. Порошок при нем. Осталось подгадать время для разговора и раскрыть Еве-Лампушке невозможную тайну. Но вот поверит ли… Захочет ли махнуть с ним на сто лет вперед…

Трамвай мерно покачивался, баюкая, как в люльке дитя. Причудливые тени плыли за окном. Мысли путались. Покрепче обхватив мешок, Саня ткнулся в него носом, положил поудобнее голову и провалился. Очнулся в пустом вагоне. Кондуктор тряс его за плечо: «Вставай, паря. Знаменская. Конец пути».

Не предвещая ничего хорошего, где-то в бездонной пустоте сознания вспыхнуло искристо-красным: «Конец пути». Саня опомнился, подхватил мешок и выбежал на улицу.