Апсара и её игрушки

Великий Путь Шелка и Нефрита таит множество опасностей: нападения зверей и чудовищ, капризы стихии, разбойники, таящиеся во тьме. Все это преодолел Гхар Абинда, купец из Хаббы, который наконец возвращался домой из трудного путешествия. Вот уже появились первые признаки того, что блистательная столица Хаббатеи близка. Над дорогой тут и там висели в воздухе светящиеся шары — творения древних хаббатейских магов. Еще несколько дней — и купец обнимет любимую дочь Апсару, единственное дорогое ему существо.

Гхар Абинда ехал из Вендии, страны, которую многие хаббатейцы считали своей прародиной. Именно отсюда вышли те, кто потом стал родоначальником наиболее знатных фамилий Хаббы. Искусные лучники, умелые всадники, знающие лекари и маги. Именно они создали эти светящиеся шары, что озаряли для хаббатейцев путь домой.

Сам Гхар Абинда не владел ни одним из умений своих легендарных предков. При случае он мог сесть на коня или взять в руки лук, но назвать его «искусным» не повернулся бы язык даже у самого закоренелого льстеца.

Купец был немолодым, располневшим, несмотря на бурную жизнь, человеком с тщательно ухоженной, завитой и напомаженной бородой, в которой было много седых прядей. Темные его глаза смотрели умно и проницательно, если их не затуманивало вино (а к выпивке Гхар Абинда пристрастился с годами, особенно после смерти жены). Он любил драгоценности и, пожалуй, носил больше колец, браслетов и ожерелий, чем дозволялось правилами хорошего вкуса. Это вызывало нарекания у некоторых его спутников — правда, несколько по иной причине, нежели требования изысканности. Караванщики, например, считали, что негоже где попало выставлять напоказ такое богатство — это, мол, ведет к ненужным соблазнам. Мало ли кто подсмотрит в пыльном караван-сарае за путешественником, который прямо-таки ломится от драгоценностей! В дороге и воры встречаются, и грабители. Лучше держать имущество в тюках, под надежной охраной, а не разгуливать по чужим городам, заходя в таверны и демонстрируя повсюду свое золото.

Гхар Абинда, слушал, кивал, соглашался — но продолжал поступать по-своему.

В маленьком городке, затерянном где-то в Гирканских степях за морем Вилайет, Гхар Абинда чуть было не пал жертвой своей неосмотрительности. Караван расположился там на несколько дней. Нужно было запастись водой, дать отдых усталым верблюдам, да и людям не мешало немного развеяться. Впереди был опасный участок — в верховьях реки Запорожки бродила шайка разбойника по имени Карбон. О Карбоне было известно, что он гирканец, в шайке у него не то семь, не то пятнадцать, не то целых сто человек (число разбойников увеличивалось или уменьшалось в зависимости от рассказчика); говорили, что он не знает пощады, не брезгует работорговлей и особую ненависть питает к хаббатейцам. Во всяком случае, чаще всего о его грабежах повествовали именно они. Карбон заключил союз с воинственными и разбойничьими племенами мунган, которые кочевали на южном берегу Запорожки. Поэтому, вероятно, время от времени его шайка увеличивалась за счет союзных мунганов, если дело предстояло крупное.

Как бы там ни было, а Гхар Абинда был слишком легкомыслен или слишком высокомерен, чтобы обращать внимание на предостережения. Когда верблюдов разгрузили, товары пересчитали и заперли, к складам приставили стражу, а слуг и охрану устроили на ночлег, Гхар Абинда отправился на поиски приключений.

Еще днем, когда он утолял первую жажду глотком ячменного пива, он приметил красивую молодую женщину с раскосыми глазами. На ней было широкое ярко-красное покрывало, расшитое золотыми цветами, когда-то очень дорогое и красивое, но теперь изрядно заношенное, затрепанное и с дырами. Позолота, которой были нанесены рисунки, облезла, по краям свисала бахрома. Совершенно очевидно было, что женщина эта промышляла древним ремеслом, и Гхару Абинде хватило одного взгляда, чтобы договориться с ней о встрече вечером.

Он выбрал для нее подарок — недорогой браслетик с бирюзовым «глазком», отсчитал десяток серебряных монет и отправился в таверну. Женщина была уже там, болтала с каким-то человеком, с головы до ног закутанным в темно-синий плащ. При виде купца человек этот быстро ушел.

— Кто это был, красавица? — осведомился Гхар Абинда.

Женщина удивленно подняла красивые округлые брови:

— О ком ты говоришь? Здесь никого, кроме тебя, нет!

Она сделала пренебрежительный жест, показывая, что остальные посетители таверны, слуги и сам хозяин — ничто для нее, когда рядом находится клиент.

Гхар Абинда крякнул с довольным видом.

— Дай-ка мне руку.

Она протянула ему руку, и он застегнул на смуглом запястье браслет.

— Ты очень щедр, — она блеснула зубами в улыбке. — Я еще ничего для тебя не сделала, а ты уже осыпаешь меня драгоценностями.

Гхар Абинда не уловил иронии и с довольным видом произнес:

— Я всегда щедр с теми, кто мне нравится. Ты не пожалеешь.

— О, не сомневаюсь! — заверила его женщина. — Оставь это дрянное вино. Хозяин его разводит водой из поилки для верблюдов. Идем, я угощу тебя настоящим вином.

Она встала и повела его за собой по узким извилистым улочкам. Городок был небольшим и все же заблудиться здесь, в мешанине домов, не составило бы труда. Скоро Гхар Абинда лишь приблизительно представлял себе местонахождение караван-сарая.

Неожиданно он понял, что они вышли за пределы города. Крепостной стены здесь не было. То, что от нее осталось, давным-давно рухнуло, а возведением новой никто не озаботился. Это было и ни к чему: мунганы не трогали городок, где жили их родичи, бандиты держали здесь награбленное; они наезжали сюда для отдыха или лечения, у некоторых имелись подруги и даже дети.

Но Гхар Абинда не вдавался во все эти тонкости. Сейчас его занимало одно: куда привела его красавица и где они найдут пристанище на эту ночь.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Много же времени тебе потребовалось для того, чтобы задать этот вопрос! — засмеялась она в темноте. — До сих пор ты не интересовался моим именем.

— До сих пор меня интересовало, где твой дом.

— Кто тебе сказал, что мы отправляемся в мой дом?

— Так поступают обычно, — сказал Гхар Абинда. — Я все еще не услышал ответа на мой вопрос.

— Цисса. Меня зовут Цисса, — проговорила женщина задумчиво, словно пробуя это имя на вкус. — Тебе нравится?

— Мне все равно, — буркнул Гхар Абинда. — Я устал. Куда ты меня ведешь?

— Мы уже пришли, — ответила Цисса и неожиданно свистнула.

Тьма вокруг них ожила. Несколько человек возникли как будто из ниоткуда, окружили женщину и купца, подталкивая их к груде больших камней. При неверном свете луны Гхар Абинда разглядел огромные валуны. Судя по всему, когда-то здесь было строение, может быть, гробница или небольшой храм давно забытого божества. Теперь от него мало что осталось.

Из-за руин показался высокий человек с крючковатым носом и небольшими темными глазами. Он был одет в косматый плащ, какие носят пастухи, и самую простую одежду, удобную для схватки и езды верхом. Но оружие у него, как заметил опытным взглядом купец, было дорогое.

— Я Карбон, — представился он и поклонился купцу с насмешливой учтивостью. — Впрочем, ты и сам уже мог бы об этом догадаться.

— Разумеется, — буркнул Гхар Абинда. Он рассматривал Карбона, стараясь понять, с каким человеком имеет теперь дело. Конечно, Гхар Абинда слышал о том, что Карбон жесток, жаден и коварен; но такое говорят обо всех разбойниках. Гхар Абинда гордился своим умением распознавать людские характеры. Он никогда не полагался на чужое мнение и всегда стремился лично познакомиться с человеком и удостовериться в том, что он отвечает своей репутации.

Карбон, в свою очередь, никогда не утруждал себя тщательным изучением представителей рода человеческого. Он делил людей на тех, у кого есть что отобрать, и тех, с кого взять нечего. Первая категория делилась на тех, кого обобрать легко, и тех, с кем придется повозиться. Дальше в своих исследованиях он не заходил.

Гхар Абинда, с точки зрения Карбона, представлял собой идеальную жертву: богатый, изнеженный, благоразумный. С ним не будет хлопот.

Но неожиданно купец удивил разбойника. Он помял свою бороду в кулаке (при этом кольца предательские блеснули в свете луны), пожевал губами, прищурился и, глядя прямо на Карбона, спросил:

— Скажи-ка, грабитель, ведь когда-то ты был обычным… Нет, погоди, не отвечай, я постараюсь догадаться…

Стало тихо. Другие разбойники, повинуясь знаку своего предводителя, застыли в стороне. Когда придет время, они навалятся на купца, снимут с него украшения и дорогую одежду, распотрошат кошелек. А пока Карбон разговаривает — лучше подождать, не вмешиваться. Карбон любил время от времени поиграть с добычей, как кошка с мышкой. Это его забавляло.

— Пастухом? — раздумывал между тем Гхар Абинда. — Нет, для пастуха ты слишком… как бы это сказать… Ты слишком расчетлив. Не любишь рисковать.

— Я не рискую попусту, — сказал сквозь зубы Карбон, — потому что так поступают только глупцы!

— Ты не любишь людей, жаден и не боишься тяжелых испытаний… — продолжал Гхар Абинда как ни в чем не бывало. — Скажи-ка, Карбон, старая мельница в низовьях Запорожки, — не принадлежала ли она когда-то твоей семье?

— Мельник? — выдохнула Цисса и уставилась на предводителя разбойников с каким-то обидным для того удивлением. — Ты был мельником, Карбон?

Гхар Абинда удовлетворенно кивнул, глядя, как побледнело лицо Карбона и какими злыми и вместе с тем несчастными стали его глаза. Умение разбираться в людях и многолетний опыт не подвели купца — он попал в точку. Другое дело, что он не подумал о последствиях столь точного «выстрела». Неизвестно ведь, как отнесется этот дикий, озлобленный человек к правде о себе, да еще высказанной в присутствии подчиненных.

Наконец Карбон совладал с гневом.

— Что ж, — произнес он, — ты угадал, старик. Когда-то моя семья владела мельницей, той самой, которая теперь разрушена. Я вырос там и возненавидел и людей, и все ремесла, и все, что призвано служить людям и облегчать им жизнь! Я сам поджег нашу мельницу и поклялся, что ни одно мое деяние не будет людям во благо. Ты это хотел услышать от меня, старик?

— Для начала, я не старик, — обиделся купец. — Конечно, я уже не так молод, но все-таки еще достаточно силен и… гм… — Он бросил быстрый взгляд на Циссу. — Насколько я понимаю, мне незачем просить тебя оставить нас с этой женщиной наедине?

— Цисса сделала то, что ей было приказано, — привела тебя ко мне, — ответил разбойник. — На этом ее роль в твоей жизни окончена. Теперь выслушай меня, старик.

— Слушаю тебя, мельник, — сказал Гхар Абинда, отлично видя, как бесит Карбона подобное обращение.

— С тобой есть хотя бы один слуга, который умеет читать и писать?

— Все мои слуги обучены грамоте, — гордо ответил купец. — И при случае могут заменить меня при заключении торговой сделки, если понадобится.

— Очень хорошо. Напиши самому надежному из них, чтобы доставил всю твою выручку в монетах и золоте сюда, к этим развалинам, не позднее, чем взойдет солнце. Мой человек отнесет записку и он же приведет сюда твоего доверенного слугу. Когда золото будет у меня, тебя отпустят. Соглашайся, это хорошие условия. Я предлагаю их тебе только потому, что до сих пор ты вел себя благоразумно.

— Мне трудно поверить тебе, друг мой, — сказал Гхар Абинда. — Твоя искренность кажется мне весьма сомнительной. Как только выкуп будет доставлен, ты меня убьешь.

— Нет, могу дать клятву! — сказал разбойник.

— Много ли стоит твоя клятва? — усмехнулся Гхар Абинда. — Ты ведь и вправду ненавидишь людей и жизнь одного из них ничего не стоит в твоих глазах.

— Я не убиваю безоружных, — сказал разбойник, кривя губы. — И напрасно ты считаешь, будто у таких, как я, нет чести.

— Не сомневаюсь, какое-то собственное представление о чести у тебя имеется, — кивнул Гхар Абинда, — но только не знаю, могу ли я довериться ему. Как бы я рассуждал на твоем месте? — продолжал он, поднимая палец в знак призыва к вниманию. — Положим, отпущу я этого купца, прикарманив его денежки. А он, этот купец, едва только дойдет до караванщика, поднимет тревогу. Мол, ограбили! Караул! Разбойники! И отправят отряд солдат ловить меня, Карбона, по всей степи. А уж когда поймают — не жди пощады. Поэтому не стану я купца отпускать, а лучше убью его и спрячу в этих развалинах.

Карбон выслушал эту речь мрачно. Брови его сдвинулись, глаза потемнели от гнева.

— Говоришь, я ненавижу людей? — медленно произнес Карбон. — Да это ты, почтенный торговец, уважаемый среди сограждан, по-настоящему ненавидишь людей! И презираешь их так, словно они мусор под твоими ногами. С чего ты взял, что я нарушу слово?

— Я ведь только что объяснил тебе, как рассуждал бы на твоем месте.

— Это ты так рассуждал бы, а я думаю иначе, — отрезал Карбон. — И не ты первый оказался таким умником, старик. Все вы, богатые, холеные, хорошо воспитанные господа всегда подозреваете самое худшее, самое низкое и гнусное в простых людях, вроде меня. Но я объясню тебе еще кое-что. Дело в том, что люди действительно так плохи, как ты считаешь. Если ты попробуешь поднять тревогу, знаешь, что тебе ответит караванщик? Что о разбойнике Карбоне известно давным-давно. Что не нужно было тебе, старому дураку, ходить за красивой женщиной по незнакомому городу. Что не станет караванщик терять время и рисковать, отправляя людей на поиски опасного преступника. И уж тем более не захотят заниматься этим солдаты из Хаббатеи — делать им нечего! Не станут они гоняться по всей степи за одним бандитом, пока он не досаждает властям, а ощипывает лишь глупых купцов, вроде тебя. Поэтому проще всего будет, если ты сейчас напишешь письмо и приложишь к нему кольцо в знак подлинности. Остальные кольца можешь снять и преподнести мне и моим людям — в знак доброй воли. А потом — отдохни здесь, — он показал на развалины. — Если Цисса захочет, она составит тебе компанию. Ты как, Цисса? Нравится тебе купец?

— Нет, — сказала женщина. — Ты прав, Карбон, он нехороший человек. Тот, первый, мне куда больше был по душе. Зачем ты так с ним обошелся?

— Да он голодранец, Цисса! — воскликнул Карбон, сердито топнув ногой. — На что он тебе сдался?

— Не все измеряется деньгами, Карбон, — ответила молодая женщина и капризно выпятила губу. — А теперь он валяется без сознания и ни на что не годен.

— Полежит до утра, потом отвезем его в степь и отпустим, — сказал Карбон. Он повернулся к купцу. — Видишь? Даже бесполезного голодранца я не стану убивать просто так. Хотя стоило бы… Цисса приметила его в том же кабачке, что и тебя. Она хоть и опытная грабительница, но иногда совершает ошибки. Так и в этот раз. Ее сбило с толку то, что парень был весь увешан драгоценностями и сорил деньгами. Заказывал только лучшую выпивку, съел целую ногу ягненка, а захмелев — одаривал кольцами и монетами всех подряд, кто под руку подворачивался. Она решила, что это какой-то богатый наследник. Получил денежки и ошалел от свалившегося на него счастья. Заманила, как было договорено, сюда, тут-то и выяснилось, что нет у него никакого наследства…

— А как это выяснилось? — заинтересовался Гхар Абинда. И поспешно добавил: — Не думай, что я тебе не верю. Просто ты — новый экземпляр в моей коллекции человеческих типов. И я, конечно же, не упущу возможности как можно подробнее ознакомиться с твоим способом распознавать богатых наследников. Мне как купцу и отцу единственной дочери такой навык просто необходим. Особенно когда настанет пора выдавать мою дочь замуж.

— Секрета никакого нет, — ухмыльнулся разбойник. — Один из моих людей его узнал. Это киммериец, бродяга. У него нет никакой родни. Деньги, которыми он разбрасывался, — остатки клада, найденного им в развалинах к северу отсюда. Он был пьян, иначе мы бы с ним не совладали. Пришлось ударить его по голове камнем и связать, иначе плохо бы нам всем пришлось. Он впал в берсеркову ярость, узнав, что его пытаются ограбить.

Гхар Абинда развел руками:

— Не могу его винить. Будь я могучим воином двадцати с небольшим лет от роду, я бы тоже сейчас показывал вам все признаки этого заболевания. Но увы, в мои годы берсеркова ярость заканчивается апоплексическим ударом. А такой радости я вам не доставлю. Несите дощечку и палочку, я напишу письмо и отдам кольцо.

Гхар Абинда написал несколько строк, умоляя как можно скорее прислать шкатулку с драгоценностями к старым развалинам, «иначе мне всю ночь придется сидеть на голых камнях, что неизбежно приведет к ревматизму», прибавил он. Затем разбойники бесцеремонно избавили его от всех украшений, связали ему руки и препроводили в укрытие, наспех сооруженное ими среди руин.

Гхар Абинда надеялся, что Цисса задержится и проведет с ним хоть какое-то время. Но молодая женщина лишь презрительно усмехнулась.

— И не надейся, старик! — сказала она.

— Пожилые люди — интересные собеседники, — сказал Гхар Абинда. — Я мог бы рассказать тебе немало о чужих далеких странах, где побывал во время моих путешествий.

— Знал бы ты, сколько подобных историй я выслушала на своем веку, — ответила женщина, зевая. — Я ведь заманиваю сюда торговцев и авантюристов. Все вы жулики и мастера поговорить. Нет уж. Если я захочу новых впечатлений — я сама отправлюсь в путешествие. А это произойдет, когда я стану достаточно богата.

— Смотри, чтобы тебя саму не ограбили, — заметил купец, устраиваясь поудобнее и подворачивая плащ.

Женщина показала ему кинжал.

— Я неплохо владею оружием, умею ездить верхом на лошади и на верблюде, а кроме того — вижу мужчин насквозь. А теперь я ухожу. Я устала и хочу спать. И ты отдохни, купец.

И она исчезла.

Гхар Абинда поерзал на камнях, заранее зная, что все бесполезно: чем дольше — тем невыносимей будет это сидение на твердом холодном камне. Скорей бы уж доставили шкатулку, а там будь что будет. Убьют — значит, пришло время умирать. В конце концов, Гхар Абинда прожил долгую, наполненную событиями и часто — очень счастливую жизнь. Жаль оставлять Апсару одну без поддержки. Но она унаследует немалое богатство. Будучи разумной девушкой, она, несомненно, выберет себе правильного мужа. И жизнь для нее потечет по-старому, среди роскоши, покоя и довольства.

Меланхолические раздумья Гхара Абинды были прерваны хриплым стоном, который превратился в кашель, а завершился ругательствами. Гхар Абинда подскочил от неожиданности. Конечно, он помнил о втором пленнике, что находился среди руин, но не предполагал, будто тот очнется до рассвета.

Купец неловко поднялся и подошел к месту, откуда доносились звуки.

Он увидел связанного по рукам и ногам полуголого человека, чья могучая мускулатура блестела в свете луны. Копна спутанных черных волос падала на его лицо. Он извивался на земле и ругался на нескольких языках, изрыгая страшнейшие богохульства.

— Остановись на минуту, — обратился к нему Гхар Абинда. — Из всех богов я поклоняюсь только Митре, однако предпочитаю не ссориться ни с кем. От твоих проклятий у меня волосы шевелятся на голове.

Варвар на мгновение затих, а потом прорычал:

— Кто ты такой, чума тебе в глотку?

— Меня зовут Гхар Абинда, я купец из Хаббы и… Митра, да у тебя вся голова разбита!

Только тут Гхар Абинда увидел, что половина черных волос варвара слиплась от крови.

— Ерунда, — буркнул тот, — из головы всегда хлещет, как из разрезанного поросенка. Гудит, правда, и перед глазами все еще кружится… Эта проклятая девка, да плюнет Бэлит ей на лоно, чтобы у нее никогда не рождались дети, — это она завлекла меня сюда. Я видел, что ей нравятся мои деньги и все эти золотые побрякушки, — что ж! Я охотно раздаю такие вещи женщинам, если те со мной ласковы. Но она продала меня этому разбойнику, этому Карбону! Карбон посмеялся надо мной. Мы сталкивались с ним в Гирканских степях, и пару раз я его одолевал. Хорошо же он со мной расквитался, ничего не скажешь. Но погоди, я еще не сдался. Тебе известно, старик, что они собираются с нами делать?

— Я жду, пока принесут за меня выкуп, — ответил Гхар Абинда. — И не называй меня стариком. Как твое имя?

— Конан из Киммерии. Запомни на весь остаток своей жалкой жизни, — сердито сказал варвар. Он был в ярости из-за того, что попался на такой ерунде.

— Ну так вот, Конан из Киммерии, я еще не старик. Запомни это на весь остаток своей увлекательной жизни, полной драк, пьянства, продажных женщин и грабежей. Что касается твоей участи, Карбон уверял, что намерен отвезти тебя в степь и выпустить, как выпускают дикое животное.

— И ты ему веришь? — Конан презрительно хохотнул. — Он убьет меня на рассвете. А потом прихлопнет и тебя.

Гхар Абинда пожевал губами в бороде, как делал всегда, когда глубоко задумывался.

— Возможно, так, а может быть, и нет, — изрек он наконец.

— Глубокомысленное замечание, старик, делающее честь твоему уму и жизненному опыту, — заметил варвар.

Гхар Абинда поневоле засмеялся.

— Ты шутишь перед лицом смерти?

— Я вовсе не шучу, — ответил варвар. — Ты изворотлив, и это умно.

— Почему Карбон не оставил сторожа? — спросил Гхар Абинда. — Как ты думаешь, почему он нас не охраняет?

— Потому что думает, что я до сих пор валяюсь без сознания, а ты напуган до полусмерти. У тебя связаны руки и ты понятия не имеешь, куда идти. Если тебя занесет в этой темноте в степь, ты пропал. А если ты пойдешь к караван-сараю через городские трущобы, тебя, без сомнения, быстро вернут сюда, в эти самые развалины… А теперь, умник, развяжи меня.

— Каким образом? — удивился Гхар Абинда. — Как ты верно подметил, у меня самого связаны руки.

— Но не зубы, — возразил варвар.

— Ты хочешь, чтобы я перегрыз веревки? Я ведь не мышь, мой дорогой юноша.

— Придется тебе побыть резвой и зубастой мышью, если ты не хочешь быть ограбленным и мертвым хаббатийцем.

Купец опустился рядом с Конаном на колени, нащупал губами веревку на запястьях варвара и принялся жевать.

Конан морщился и вздрагивал:

— Какой ты слюнявый! Неужели женщины соглашаются ласкать тебя добровольно?

— У меня есть несколько рабынь дома, в гареме, — сказал Гхар Абинда. — Они уверяют, что я им мил и приятен.

— Они рабыни, — презрительно произнес Конан. — Что еще могут они тебе сказать?

— Возможно, ты прав, — сказал Гхар Абинда, — но все-таки я не так уж плох. Я щедр и милостив…

— Не отвлекайся! — рявкнул вдруг Конан. — Хватит болтовни! Займи свой рот более важным делом.

Гхар Абинда не стал объяснять этому дикарю, что слова его звучат более чем двусмысленно. Он понимал: если Конан это поймет — реакция молодого варвара может быть самой неожиданной. Самой… гм… варварской. Поэтому лучше и впрямь помалкивать.

Конан дернул руками, и веревка, подточенная зубами купца, наконец лопнула. Конан освободился в считанные мгновения. Он потер затекшие ноги и встал. Только теперь Гхар Абинда смог оценить рост и ширину плеч своего неожиданного товарища по несчастью. Киммериец был высок и очень крепок. На его плечах и спине Гхар Абинда заметил старые шрамы. Судя по всему, варвар вел довольно бурную и зачастую весьма нелегкую жизнь. Но никакой другой ему было не нужно.

— Освободи теперь ты меня, — попросил Гхар Абинда.

— Ты уверен? — спросил варвар.

— Какие могут быть сомнения?

— Может быть, ты хотел бы уладить свои дела с Карбоном мирно, — предположил, ухмыляясь, Конан. — Ты отдаешь ему свои сокровища, а он выпускает тебе кишки.

— Хватит! — в сердцах воскликнул Гхар Абинда. — Всему есть предел, даже твоим насмешкам.

Конан разорвал веревку, которая стягивала запястья купца. Он сделал это быстрым, резким движением, как будто то была простая нитка.

— Тише, — прошептал вдруг Конан. — Он все-таки прислал сюда стражу. Очевидно, догадался, что я крепче, чем ему бы хотелось, и могу очнуться раньше времени.

— И что мы будем де… — начал было Гхар Абинда, но договорить он не успел. Стремительным движением Конан подскочил к разбойнику и свернул ему шею.

— Все, — сказал Конан. — Теперь нам нужно поскорее вернуться в караван-сарай, пока твой человек не попал в большую беду. — Он блеснул во мраке глазами. — Вместе с драгоценностями.

В отличие от Гхара Абинды, киммериец хорошо знал городок и ни разу не заплутал на узких, извилистых улочках, свивающихся в настоящий лабиринт. Если кто-то из темных личностей, околачивающихся там в ночные часы, и обращал внимание на путников, то интерес этот оставался чисто познавательным. Никто не рискнул напасть на рослого широкоплечего варвара, и купец чувствовал себя до странного спокойно под его защитой.

Когда они очутились возле караван-сарая, там все было тихо. По крайней мере, так казалось купцу. Но Конан поднял руку, призывая к осторожности, и Гхар Абинда затаил дыхание. Конан пальцем показал на угол здания. Теперь и Гхар Абинда, как ему казалось, слышал приглушенные голоса. Конан жестом приказал ему оставаться на месте, а сам скользнул за угол. Вдруг послышался тихий вскрик, приглушенный шум борьбы — а затем появился Конан с резной деревянной шкатулкой в руках. За ним, потирая бок и криво улыбаясь, шел слуга Гхара Абинды.

— Зачем ты напал на моего слугу, киммериец? — шепотом спросил Гхар Абинда.

Неожиданно громко Конан рассмеялся.

— Спроси у него сам.

Купец перевел на слугу вопросительный взгляд, а тот вместо ответа кивнул на угол здания:

— Там был еще один разбойник.

— Конан — не разбойник, — возразил Гхар Абинда. — Он… гм… такая же жертва разбойного нападения, как и я. — Последние слова купец договаривал уже через силу, ясно осознавая всю их нелепость.

Конан открыто ухмылялся.

— Напрасно будет Карбон ждать своего человека. А караванщики вряд ли его заметят. Я оттащил его в сторону.

— Человека Карбона?

— То, что от него осталось.

— Конан! — сказал Гхар Абинда и приложил руки к груди. — Я хочу поговорить с тобой.

— Самое время для разговоров, — согласился киммериец и взглянул на черное ночное небо. — Лично я, впрочем, сейчас бы немного поспал. А перед сном промочил бы горло.

Гхар Абинда повернулся к слуге:

— Принеси вина.

— Сейчас? — поразился слуга. И, поймав взгляд своего господина, безмолвно подчинился.

Конан скрестил на груди руки.

— Ты забавный человечек, — сказал он богатому купцу из Хаббы. — Любопытен, богат, не трусливого десятка. И даже умеешь внушить к себе уважение. По крайней мере, тот слизняк тебя побаивается. — Он кивнул в ту сторону, куда убежал слуга.

— Я направляюсь в Хаббу, — сказал Гхар Абинда. — Там у меня дом. И сейчас мне не помешал бы человек, вроде тебя, Конан. Я везу… гм… гораздо больше, чем мог бы предположить этот неудачник Карбон. После этой поездки я, возможно, вообще смогу отойти от дел. Я давно уже мечтаю о том, чтобы осесть в родной Хаббе, наслаждаться там покоем в прохладном саду, слушать журчание воды в фонтане и пение моей дочери. А если она выйдет замуж, я бы хотел играть с моими внуками. Словом…

— Словом, ты где-то очень хорошо нажился, купец, и боишься растерять свои сокровища по дороге, — оборвал киммериец. — Не очень-то я верю во все остальное. Такие, как ты, никогда не соглашаются подолгу сидеть на одном месте. Вечно влечет вас в дорогу жажда наживы и тяга к приключениям. Увидишь, ты долго не выдержишь, и журчание воды в фонтане, — лицо варвара исказила гримаса отвращения, — скоро превратится для тебя в медленную пытку.

— Не рассуждай о том, чего не знаешь! — оборвал купец. — Мне уже пятьдесят лет, а тебе едва сравнялось двадцать, хоть ты и выглядишь горой мышц и лицо у тебя не по годам мрачное. Доживи до моих лет, и поймешь: с возрастом человек меняется. Охота к перемене мест проходит. Появляется желание точно знать, что несет тебе завтрашний день.

— Даже боги не могут этого точно знать, — возразил Конан. — Впрочем, я понял, что ты предлагаешь мне работу. Что ж, заняться мне особо нечем, а в деньгах нужда появилась. Так что я принимаю твое предложение. А теперь расскажи мне подробно, в чем оно состоит.

Хабба — город большой и богатый. Он раскинулся на склоне большого холма, спускающегося к гавани. Чем выше по склону, тем богаче дома. У самого моря шумит порт. В узких улочках теснятся лавки, склады, кабаки, веселые дома, таверны, бани и казармы, где квартируют хаббатийские солдаты. В городе — по крайней мере, так считается, — царит образцовый порядок. Поддерживает его армия, неизменно преданная правителю. Вооруженных солдат можно видеть здесь повсюду; жители привыкли к ним и не обращают внимания, а вот Конан каждый раз мрачнел, сдвигал брови и отвечал хмурыми взглядами на недоверчивые взгляды младших офицеров — начальников патрулей.

Полоса садов отделяет портовые кварталы от районов, где обитают добрые граждане и знать. Вершину холма занимает королевский дворец, настолько роскошный и настолько хорошо охраняемый, что на него даже смотреть — и то было бы небезопасно.

Дом Гхара Абинды тонул в садовой зелени. Зеленые насаждения были таким же элементом роскоши, как и позолота, и резьба по камню. Конан с любопытством осмотрел высокие стены, сложенные из розового камня, тонкие шпили, мерцающие серебром, узорчатую решетку на окнах. Дом был красивым и вместе с тем представлял собой нечто вроде небольшой крепости, надежно защищенной от вторжения.

— Неплохо, — заметил наконец варвар.

— Неплохо? — возмущенно переспросил слуга Гхара Абинды и на миг оторвался от разгрузки — он снимал с верблюда тюки. — Да это один из самых богатых и красивых домов в городе! Сам правитель приходил полюбоваться им, когда мой господин завершил новую отделку комнат. А какой-то дикарь снисходительно говорит, что тут «неплохо»! Роскошно! Великолепно! Восхитительно! Невероятно!

Конан отошел, не желая продолжать разговор.

Гхар Абинда уже находился в доме. Он заметил в окне свою дочь — Апсара не могла дождаться мгновения встречи. Выбежать навстречу отцу она не решалась. Раньше, девочкой, она всегда выскакивала из дома и мчалась к верблюдам. Слуги и охранники, караванщики и попутчики, которых Гхар Абинда традиционно приглашал к себе для угощения, — все они радовались девочке, дарили ей всякие безделушки, рассказывали истории о путешествии. Но теперь она стала взрослой и над ней тяготела необходимость «соблюдать приличия». А эти приличия, в частности, требовали, чтобы девушка закутывалась в покрывало, не выбегала из дома, как какая-то босоногая служанка, не бросалась с визгом на шею отцу, не принималась жадно рыться в подарках — и уж точно не болтала с простонародьем и с караванщиками, пахнущими верблюжьим потом.

Но отец знал, что его дочь по-прежнему оставалась в душе все той же жизнерадостной и любопытной девочкой. Поэтому он поспешил в дом.

— Как же я счастлива, что ты наконец вернулся! — сказала ему Апсара. — Я скучала, отец. И беспокоилась о тебе. Скажи, ты ведь больше никуда не уедешь?

— Нет, моя дорогая. Я совершил мое последнее путешествие. Вендия встретила меня дождями, сырыми джунглями, змеями, развалинами старых храмов, лукавыми купцами, гниющим шелком — и таинственными дарами. Из всего перечисленного я выбрал дары, а из даров — самые прекрасные; вот их-то я и привез тебе в подарок.

Апсара захлопала в ладоши. Гхар Абинда с любовью наблюдал за своей дочерью.

Апсара была высокой, крупной девушкой. Пожалуй, слишком высокой, чтобы можно было, по хаббатийским меркам, считать ее настоящей красавицей. У нее была оливкового цвета кожа, большие влажные глаза, широкие губы. Кроме роста, имелись у нее и другие недостатки: на щеке она имела большую коричневую родинку, а правое плечо было у нее выше левого. Но все это искупалось ее милой улыбкой и ласковым, веселым взглядом. Казалось, Апсара не вполне сознает, что внешность ее несовершенна. Счастливый характер, думал отец.

На этот раз он привез своей дочери по-настоящему удивительный подарок. В одном из отдаленных уголков Вендии ему показали Дворец Апсары. Сходство имен поразило хаббатийского купца, и он сразу же решил, что его дочь непременно должна стать следующей владелицей этих сокровищ. Было это в джунглях, среди увитых лианами развалин древнего, давно забытого города. Туда любознательного хаббатийца отвели местные жители.

Гхар Абинда считал, что его предки ведут свой род откуда-то из вендийских древних городов и был только рад приобщиться к легендарному прошлому семьи. Об этом он любил рассказывать, по поводу и без повода. Что до местных жителей, то они, разумеется, не поверили ни единому хвастливому слову чужестранца. Но он обещал им хорошо заплатить за вендийские древности и диковины. Поэтому несколько человек взялись проводить его во Дворец Апсары.

Два дня пробирались они по непроходимым джунглям, расчищая себе дорогу топорами и широкими, похожими на мечи, ножами. Поклажу несли на себе — вьючные животные здесь бы не прошли. Вендийцы водрузили мехи с водой и съестные припасы в корзинах прямо себе на головы. Гхар Абинда только поражался тому, как ловко они несли груз и ухитрялись не ронять его даже в самых головоломных чащобах. Он нарочно осмотрел корзины и увидел, что днище их сделано специально таким образом, чтобы корзины держались и не падали. Гхар Абинда решил непременно привезти домой несколько таких корзин. Возможно, имеет смысл наладить их производство. Но это все — дело далекого будущего. А пока его ожидает встреча с зачарованным древним дворцом.

Один раз он чуть было не погиб, когда маленькая красная змея бросилась на него с ветки дерева. Проводник вовремя заметил опасность и разрубил змею ножом пополам, пока она еще была в полете. Если бы змея упала на кожу человека, Гхар Абинда умер бы в течение суток: яд этой змеи очень силен, и сочится он не только из зубов, но и из всего змеиного тела. Ее прикосновение смертоносно.

Дикие звери совершенно не боялись здесь людей. А павианы, обитавшие в развалинах древнего города, открыто демонстрировали свое недовольство вторжением и бросались в пришельцев камнями, комьями земли и гнилыми фруктами. Люди, однако, не стали отгонять павианов палками, как советовал им Гхар Абинда. Хаббатийский купец был, по правде говоря, весьма разъярен приемом, который оказали ему в старинном городе на подходах ко Дворцу Апсары. Гнилое манго, брошенное павианом, размазалось по его лицу, в волосах застряла банановая кожура. Однако вендийцы не захотели причинять павианам ни малейшего труда. Напротив, они склонились перед обезьянами в поклоне, пропели им короткий священный гимн, исполнили небольшую ритуальную пляску — очевидно, то было то немногое, что осталось в народной памяти от долгих торжественных обрядов, справлявшихся некогда на этой земле. На павианов это произвело сильное впечатление: они прекратили свои нападения, замолчали и с глубокомысленным видом взирали на представление, которое устроили для них люди. Когда все закончилось, обезьяны разразились дружными воплями. Теперь они вели себя дружелюбно. Гхар Абинда поразился этой перемене. Но многое объяснилось, когда люди принялись угощать обезьян свежими пшеничными лепешками. Звери знали, что вслед за песней и пляской будет угощение и приветствовали его своеобразными «аплодисментами».

Теперь можно было беспрепятственно пройти ко Дворцу Апсары. В отличие от древнего города, дворец сохранился почти нетронутым. Время не коснулось его стен, сложенных из желтого камня. Даже резьба сохранилась почти вся, лишь несколько мелких деталей отвалилось. Игра света и тени оживляла вырезанные в камне лица, заставляла фигуры «двигаться» в причудливом танце. Здесь были цветы и листья, прячущиеся в саду божества и животные, а посреди причудливого каменного узора красовалось изображение прекрасной молодой женщины, исполняющей ритуальный танец. Очевидно, простая пляска туземцев была отдаленным отражением этого затейливого танца. Эту-то девушку и называли Апсарой.

У нее была крупная фигура, большая округлая грудь, широкие бедра, оплетенные ожерельями, невероятно тонкая талия и длинные руки с очень длинными ровными пальцами. Лицо девушки выражало радость и удивление, брови были немного подняты, глаза широко раскрыты, на губах застыла улыбка.

Туземцы пали на землю, поклонившись Апсаре до земли. Купец ограничился кивком. Затем он вошел во дворец.

Здание стояло нетронутым. Все здесь сохранилось так, как было при древних, давно забытых правителях: столики, украшенные инкрустацией из перламутра, слоновой кости и эбенового дерева, кресла с ножками, имитирующими лапы тигра, светильники в форме зверей, чаще всего — павианов, кровати, сделанные в виде хищника, развалившегося на отдых, с оскаленной мордой в головах кровати и длинным хвостом в ногах… Эти удивительные предметы захватили воображение Гхара Абинды, и он распорядился забрать их из пустого дворца.

Туземцы видели, как он держится. Он не боялся павианов и осмелился сердиться на них. Он не пал ниц перед Апсарой, а только приветствовал ее как равный равную. И Апсара не покарала его, не наслала на него молнию и не отправила к нему навстречу тигра-людоеда. А ведь все знали, что несколько лет назад один гордец, посмевший не оказать Апсаре должного почтения, был на месте разорван дикой кошкой — это произошло на глазах у десятка людей. И никого из них кошка не тронула, только одного богохульника.

Возможно, хаббатиец действительно потомок древних вендийских царей. Туземцы начали верить Гхару Абинде. И потому приняли как должное его заявление о том, что он явился во Дворец Апсары забрать свое наследие. «Мою дочь зовут Апсара, — прибавил он. — Я желаю привезти ей дары древней богини ее предков».

Он собрал все драгоценности, какие нашел во дворце, взял лампы, разобрал кровати и кресла, инкрустированные шкатулки, столики, стеклянные, глиняные и каменные кувшинчики с застывшими на дне благовониями. Все это было увязано веревками, завернуто в покрывало и водружено на головы туземцев.

Обратный путь занял больше времени. Идти приходилось медленнее из-за груза, и тяжелого, и неудобного. Однако Гхар Абинда настаивал на том, чтобы ни один предмет не был брошен. Да туземцы и сами не решились бы разбрасывать по джунглям вещи из Дворца Апсары. Они должны принадлежать Апсаре — каменной деве из джунглей или живой деве, живущей в Хаббе. Одной из двух.

В числе прочих предметов было большое зеркало, в котором человек мог отражаться до середины туловища. Оно отличалось удивительным качеством полировки. Лица в нем не искажались и выглядели совершенно как в жизни. Туземцы боялись даже прикасаться к этому зеркалу, поэтому Гхару Абинде пришлось завернуть его в собственный плащ и нести на своих плечах. Но он все вытерпел ради дочери.

И вот купец обнимает свою милую Апсару, рассказывает ей о приключениях в джунглях и даже смешно показывает, как плясали туземцы и как «аплодировали» павианы. Тем временем слуги разгружают подарки и вносят их в дом.

Последним вошел Конан. Он не утруждал себя работой, и Гхар Абинда нахмурился.

— Почему ты не помогаешь слугам?

— Я нанялся охранять тебя, а не таскать грузы.

— Конан, ты выше ростом любого из нас и втрое крепче к тому же. Мои люди выбились из сил. Путешествие, испытания в пути, тяжелые тюки… Тебе не составило бы большого труда помочь им.

— Ну вот еще! — проворчал киммериец. — Пусть рабы ворочают тюками, а я воин и намерен теперь отдыхать. Кто эта красавица? Твоя наложница? Скажи ей, чтобы подкрашивала щеку, потому что некоторых мужчин отпугивают пятна на женском лице.

— Это моя дочь Апсара, — сказал купец. — Изволь разговаривать с ней почтительно!

— Я разговариваю не с ней, а с тобой, — возразил киммериец. — Когда я заговорю с ней, это будет более вежливо, можешь мне поверить. — И он подмигнул Апсаре.

Девушка покраснела. Она никогда еще не видела, чтобы столь неотесанный и вместе с тем столь привлекательный мужчина таращился на нее так откровенно.

Она закутала лицо в покрывало и сказала:

— Оставь нас. Я хочу побыть с моим отцом.

— Ладно, — Конан пожал плечами. — Где тут можно поесть и выпить? У меня в горле пересохло.

Конан считал, что его работа у купца закончена. Он не собирался безвылазно сидеть в городе, охраняя дворец, которому ничто не угрожало. Как только Гхар Абинда расплатится с ним, можно будет уходить. Хабба — портовый город, где на вершине холма раскинулись виллы богачей и аристократов, а у подножия теснятся лачуги всякого сброда; в гавань заходят корабли с самыми разнообразными товарами… Словом, здесь есть чем заняться человеку с крепкими мышцами, изобретательным умом и небрезгливому.

Когда Конан устраивался на ночлег — последний ночлег под кровом хаббатейского купца, — он даже не помышлял о том, чтобы задержаться у него на службе подольше.

Однако наступившая ночь все изменила.

Конан проснулся вскоре после полуночи. Его разбудил какой-то странный шум. Варвар мгновенно пробудился. Его инстинкты говорили ему об опасности.

Кто-то крался во мраке по дому. Затем послышался приглушенный вскрик, негромкое горловое рычание… Конан вскочил, сжимая в руке меч. Сна как не бывало. Он выбрался из помещения для стражи, где нашел пристанище, и очутился в саду. Тихо журчала вода в фонтане. Лунный свет изливался на тщательно подстриженные кусты и выметенные дорожки. Ничто, казалось, не указывало на то, что в доме могла случиться беда. Но киммериец не позволил себе обмануться. Он что-то слышал.

Волоски на загривке сами собой поднялись у него дыбом, как у дикого зверя, почуявшего врага. Он остановился перед фонтаном и увидел, что вода в нем больше не прозрачная и не чистая. Она была красной.

— Кровь! — прошептал варвар.

Пригибаясь, он пробежал через сад и нырнул в галерею, выводящую в господские покои дома. Здесь все было тихо, однако Конан не сомневался: опасность притаилась где-то поблизости. Он миновал покои Гхара Абинды. Купец безмятежно храпел под шелковым покрывалом. Конан посмотрел на него сверху вниз и покачал головой: жизнерадостный старик (по крайней мере, Конану купец казался совсем старым) даже не подозревает о том, что в доме у него неладно. Какая беспечность! Будь Конан подосланным убийцей, купец уже плавал бы в луже собственной крови…

Он выбрался из этих покоев, где густо пахло благовониями, и побежал дальше по переходу. Несколько комнат личной прислуги. Конан прислушался: ничего. Но опасность была уже совсем близко, в этом он не сомневался. Все инстинкты дикаря просто вопили в нем об этом.

Босая нога поскользнулась на чем-то влажном. Конан опустил глаза. Кровь! Пятно крови, размазанное по каменному полу!

Он больше не колебался. Отодвинув в сторону тяжелый занавес, он увидел маленькую дверь из резного дерева. Она легко открылась, и Конан скользнул в комнату Апсары.

В постели девушки не оказалось. Комната была полна чудовищ. По крайней мере, так показалось варвару в первое мгновение. Затем он понял: это все неживое. Каменные статуэтки, деревянные фигурки, сплетенные из соломы, вылепленные из глины. Десятки, может быть, даже сотни фигурок, маленьких и больших, были расставлены по стенным нишам, по полу, вдоль стены, на подоконнике. Очевидно, купец привозил их своей дочери из путешествий, чтобы она могла разделить с ним приключения — хотя бы мысленно. И пока Гхар Абинда странствовал по очередной далекой стране, Апсара у себя дома перебирала подаренные ей диковины и в мечтах следовала за отцом.

Были в комнате и вещи, преподнесенные Апсаре совсем недавно. Кресло из вендийских джунглей было уже распаковано и вычищено. Оно заняло место у маленького оконца. Возле кресла находился резной сундук с откинутой крышкой: Апсара рассматривала драгоценности из Вендии и не потрудилась прибрать за собой.

Напротив кровати стене висело зеркало — еще один «дар» таинственной богини из забытого храма. Под зеркалом в ящике находилась разобранная кровать, доставленная из Дворца Апсары. Вероятно, завтра слуги займутся распаковкой и сборкой этой чудесной мебели. Конан не интересовался мебелью. Слуги изнывали от любопытства и дождаться не могли, когда чудесная кровать предстанет их взорам. А киммериец собирался в этот «исторический миг» быть уже в каком-нибудь трактире и коротать время за стаканом вина, в обществе веселой девушки.

Но где же сама хозяйка комнаты?

Конан прошел еще несколько шагов и замер. В центре комнаты находился маленький бассейн с золотыми рыбками. Совсем крошечный. В этом бассейне кто-то лежал.

Конан коснулся тела рукой. Оно еще не остыло. Он вытащил труп из бассейна, перевернул на спину. Это была девушка — но не сама Апсара, а, очевидно, какая-то ее прислужница. Ее горло было разорвано клыками неведомого монстра. Обескровленное лицо белело во мраке комнаты, освещенной лишь слабым лунным лучом. Вода в бассейне стала красной, рыбки погибли. Очевидно, все бассейны и фонтаны в доме сообщаются через трубы. Этим и объясняется кровавый цвет воды фонтана во дворе.

Ничего хорошего, мрачно подумал Конан. Монстр все еще здесь, поблизости. И до сих пор непонятно, где находится дочь хозяина.

Он мельком оглядел комнату, задержав взгляд на зеркале. Там отражалась одна из фигурок — вырезанный из нефрита толстенький кхитайский божок, существо добродушное и жизнерадостное, если судить по улыбке и пухлым ручкам, сложенным на животе. Внезапно Конан увидел, как божок меняется. Перемены происходили с ним в зеркале. У нефритового создания выросли клыки, рот раскрылся в хищном оскале, глазки загорелись кровожадным огнем. Пальцы стали длинными, согнулись крючками, ногти выросли и превратились в острые синеватые когти. Послышался шорох, и божок поднялся на ноги.

Конан резко повернулся, держа меч наготове. Отвратительное создание ковыляло к нему через комнату. Ноги нефритового божка по-прежнему оставались толстыми и кривыми, они с трудом несли на себе неуклюжее туловище. Но оно лязгало зубами и тянулось к человеку когтями.

— Значит, это был ты! — прошептал Конан, взмахивая мечом.

Он знал, что ни одно, даже самое дьявольское создание, не может в конце концов устоять перед доброй сталью в руках умелого бойца. Нужно только правильно нанести удар.

Меч зазвенел о камень. Как бы ни выглядел божок, он оставался нефритовым. Конан отскочил, едва не споткнувшись о сундук. Маленький монстр бежал за ним. Конан схватил кресло и изо всех сил опустил на голову божка. Раздался грохот… затем все стихло. Конан смотрел на груду разбитого нефрита.

— Проще простого, — проворчал он.

— Ты так думаешь? — прошипел тихий женский голос.

Конан вздрогнул всем телом и резко повернулся на звук. Из-за ящика с разобранной кроватью поднялась женщина в белоснежном одеянии из тонкого, полупрозрачного шелка. Ее волосы цвета воронова крыла рассыпались по плечам. Огромные круглые глаза пылали желтым огнем. Крючковатый нос с раздутыми ноздрями клевал воздух, из щели безгубого рта торчали острые темно-синие зубы. Синими были и когти на ее непомерно длинных руках. Конан заметил, что на руках у нее имелся один лишний сустав, так что они неестественно выгибались во все стороны. Помимо этих странностей, ее фигура практически не имела изъянов, а ноги у нее оставались вполне человеческими. Конан снова перевел взгляд на ее лицо и едва сдержал удивленный возглас: он заметил большую родинку на щеке.

— Апсара!

Услышав это имя, чудовищная женщина снова зашипела и ловко перепрыгнула через ящик.

— Ты умрешь! — обратилась она к варвару.

— Ты так в этом уверена, дьявольская тварь?

Конан выставил перед собой меч. Будь она хоть трижды хозяйской дочерью, Конан уничтожит это злобное существо. Она не будет больше красться в ночи и убивать невинных людей.

Она клацнула зубами и стремительно бросилась на киммерийца. Ее когти впились в его плечи и провели длинные кровавые борозды. Рыча, Конан оторвал ее от себя и отбросил в сторону. Жуткое создание отлетело в дальний конец комнаты и ударилось спиной и затылком о стенную нишу. Сверху на нее посыпались каменные и глиняные безделушки. Некоторые разбивались о ее голову. Металлические кувшинчики и лампы звенели на каменном полу.

Обыкновенный человек потерял бы сознание, если бы испытал на себе подобный удар. Но Апсара почти сразу же вскочила на ноги и снова бросилась на Конана. Она тянулась к нему раскрытой пастью. Он видел острые клыки и слышал негромкий горловой смех: чудовище не сомневалось в своей скорой победе. Оно жаждало напиться крови, жаждало ощутить, как бьется в руках человеческое тело, из которого постепенно вытекает жизнь.

— Кром! — взревел варвар, отбиваясь от нее мечом. Апсара отскочила и зашипела. Она взмахнула своими неестественно выгнутыми руками и снова полоснула Конана когтями — на сей раз по щеке. Тяжелая капля стекла ему на губы. Он облизнулся и почувствовал, что его разъярил вкус собственной крови, придал ему новые силы. Он больше не колебался и поднял меч. Сейчас он разрубит чудовище пополам, и оно разлетится на части, как это случилось с нефритовым божком.

Но Апсара оказалась быстрее, чем варвар. Сражаться тяжелым и длинным двуручным мечом в тесном помещении, где полным-полно сундуков, мебели и всякого хлама, было трудно. Конан отбросил меч и накинулся на дьяволицу с голыми руками. Однако она всегда успевала увернуться от него и неизменно награждала новой кровавой полосой. Ему казалось, что ее когти мелькают повсюду в комнате.

Мельком он увидел свое отражение в зеркале: копна черных волос, дикое, яростное лицо, широкая обнаженная грудь, вся залитая кровью. Воплощение ярости северянина.

Внезапно Конан понял: он меняется. Прямо сейчас. Зеркало подтвердило то, что он чувствовал: увеличивающиеся зубы, которым становилось тесно во рту, шипы на подбородке, грубая сила в руках, на которых вздувались огромные бугры мышц и наливались синевой выпуклые вены. Конан согнул плечи и зарычал, как дикий зверь.

Апсара пронзительно захохотала. Она подпрыгнула и кинулась на него. Он раскрыл ей объятия, и когда она впилась в него когтями и зубами, сомкнул чудовищные ручищи на ее спине и вонзил зубы ей в плечо. Они покатились по полу, сшибая предметы и натыкаясь на острые углы. Вся комната была теперь залита их кровью. Они дрались, свившись в клубок, как пара диких зверей. Конан схватил Апсару за волосы и оттянул ее голову назад. Он видел ее пульсирующее горло и знал, куда следует укусить, чтобы порвать сонную артерию. Он захлебнется ее кровью, горячая сладкая жизненная сила Апсары фонтаном будет бить прямо ему в глотку! Теперь он больше не осуждал ее за убийство служанки. Теперь он сам жаждал подобного убийства.

Она отчаянно отбивалась, но не столько ради того, чтобы сохранить собственную жизнь, сколько ради того же наслаждения — высосать чужие соки и насладиться ими досыта.

В пылу сражения они зацепили зеркало, и оно, качнувшись, рухнуло прямо в сундук с драгоценностями. Раздавшийся при этом звон был оглушительным и длился неестественно долго, так что в конце концов звук начал напоминать, скорее, стон живого существа, смертельно раненого и жалующегося на неизбежный конец.

Жажда крови оставила Конана. Он разжал железную хватку и выпустил Апсару. Та откинулась на спину. Ее волосы рассыпались по полу, несколько прядей упало в бассейн с кровью. Она тяжело дышала, бисеринки пота покрывали ее лицо. Она кусала губы, извивалась на полу, царапала когтями пол. Постепенно когти ее превращались в обычные человеческие ногти, грязные и обломанные, но розовые и совсем небольшие. Она скрежетала зубами и кусала губы. Изменения продолжались, и скоро перед Конаном лежала самая обыкновенная девушка с родинкой на щеке.

Конан ощущал нечто вроде сильнейшего похмелья. Голова у него болела и кружилась, во рту пересохло, руки подрагивали. Вообще-то киммерийцу такое состояние вовсе не было свойственно, поэтому он пришел в ярость.

— Кром! Что за вещи тут творятся, женщина? — прорычал он.

Апсара отозвалась тихим стоном.

— Помоги мне подняться, — попросила она.

— Вот еще, — буркнул он. — Свою служанку ты загрызла. А я тебе не служанка.

— Митра! — Девушка увидела наконец убитую прислужницу и заплакала. — Неужели это сделала я?

— А то кто же? — огрызнулся варвар.

— Не может быть! — прошептала Апсара.

— Еще как может, — заверил ее Конан. — Видела бы ты себя. Жуткое страшилище.

Он показал кровавые полосы, оставленные на его теле ее когтями.

— Тоже я? — удивилась Апсара и нежно коснулась пальцами груди киммерийца. — Митра… какой ты сильный…

Конан хмыкнул.

— Я тоже хотел, по правде говоря, откусить от тебя кусочек. Не вини себя. Сдается мне, все дело тут в зеркале.

— В зеркале? — Она сдвинула брови, словно силясь что-то вспомнить.

— Твой отец привез тебе зеркало из вендийских джунглей, — сказал Конан. — Слуги чуть не надорвались, пока втаскивали эту штуку тебе в покои. Не то чтобы она была слишком тяжелой, но очень уж скользкой. Так и норовила упасть на камни. Никому не хочется, знаешь ли, получить от хозяина плетей за разбитую вещь, да еще такую редкую и дорогую.

— Зеркало… — повторила Апсара. — Да, я смотрелась в зеркало. Мой отец хотел, чтобы я наконец увидела себя такой, какая я есть на самом деле.

— Никогда не понимал этого женского обыкновения, — сказал варвар. — Все вы более-менее привлекательны. А подробности никого не интересуют.

— Твои слова оскорбительны, — заметила Апсара.

— Как и всякая правда, — отозвался Конан. — Вы, цивилизованные люди, слишком много значения придаете условностям. Ты молода и достаточно хороша для того, чтобы понравиться мужчине. Зеркало не может сделать тебя ни лучше, ни хуже.

— Очевидно, может, — слабо улыбнулась Апсара. — Оно превращало в монстра всякого, кто в него смотрелся…

Конан, не отвечая, рассматривал девушку. Наконец он спросил:

— Ты не была уверена в том, что тебя можно полюбить? В этом все дело?

Сильно покраснев — так, что это было заметно даже под слоем крови и грязи, — она кивнула.

— Для этого не требуются зеркала, — сказал Конан и обнял ее. — Для этого требуются вовсе не зеркала…