Метаморф в Стране Советов

Глава 1

Если ты наткнулся на что-то фантастическое — составь план исследований и запишись к психиатру.

Надо рассматривать все варианты.

Правило гениального академика № 74

Черт! Как же болит голова! Боль отдается куда-то в переносицу и под глаза, прокручивая перед внутренним взором бесконечный калейдоскоп бессвязных картинок. Так что разлепить веки представляется отдельным актом мазохизма. Мазохистом я не был, поэтому просто замер с закрытыми глазами, стараясь не двигаться. «Только бы не инсульт! Только бы не инсульт!» — застучала паническая мысль. Уффф. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Откуда такой резкий запах хлорки? Пытаюсь успокоиться и собрать воедино свое самоощущение.

Так. Кто я? Я — ученый-генетик и известный предприниматель. Вроде бы… Точно! В прошлогоднем журнале Форбс, в списке богатейших людей России, моя фамилия располагалась на семнадцатом месте. Василий Николаев! Понятно, не Ходорковский с Березовским, узнаваемость имени и фамилии среди народа куда меньше. Только вот где теперь эти самые Березовские, да Ходорковские?.. Как говорится, «иных уж нет, а те — далече». Хм, что-то еще царапает… какая-то мысль. Васька Николаев… вдруг ясно вспомнилось, как я (?) сегодня утром шел через проходную своего завода…. Ну, да, точно! Еще, отвлекшись на сдобную фигуру Грушки Афиногеновой, узелком с едой задел обитый железным уголком ящик, зачем-то поставленный в узком коридоре. Результат — разбитая полуштофовая бутылка с молоком, подмокший ломоть хлеба и ругань в мой адрес со стороны вохровца Петровича, которому внезапно добавилось лишней работы с мытьем полов на подведомственной территории.

Стоп, стоп, стоп! Какие узелки, какие вохровцы? Что за безумный набор воспоминаний⁈ Ведь точно помню: я — крупный бизнесмен и ученый! Черт! Да мне еду, если внезапно заработаюсь, из лучших московских ресторанов привозят! Или нет? В памяти внезапно промелькнули детские воспоминания о голоде и сосущее чувство в животе, возникающее через несколько часов работы в цеху. Так… А как же ковид? Больница? Космонавты? Глаза всё-таки придется открывать — нужна информация «со стороны». Даже если вокруг никого нет, посмотрю на ладони — по внешнему виду собственных рук можно определить, какие из воспоминаний… реальные, что ли? Интересно, что увижу? У шестидесятитрехлетнего пожившего мужчины руки точно не такие, как у шестнадцатилетнего подростка.

Яркий свет резанул по глазам! И боль! Она словно ждала этого момента, чтобы раскаленной иглой снова впиться в переносицу и набатом врезать по вискам. Однако прежде, чем заслезившиеся глаза сами собой закрылись, смог уловить главное: холеными, волосатыми руками бизнесмена, ученого и мецената, с его безупречно обработанными ногтями, тут и не пахло. Жилистые, мозолистые пятерни с въевшимися следами машинного масла и окалины. Хоть какая-то определенность, однако, успокоила. Сразу пришла утешительная мысль: «Значит, молодой, проживу подольше».

— О! Кажись, наш стукнутый очнулся! — послышался возглас совсем рядом. — Гля, как руками дергает!

Попытался взглянуть на мир еще раз. Повторно это далось куда легче. Сквозь щелочки глаз свет еще резал глаза, но уже почти терпимо, да и головная боль как-то отодвинулась на третий план, смытая новизной впечатлений. Огляделся, насколько позволяло лежачее положение. Да, это вам не Рио-де-Жанейро! Дощатый, грубо побеленный потолок, одеяло ветхое и вытертое, с небелёным полотнищем вместо пододеяльника, непривычно грубым на ощупь. Зато на дальней стене, в верхней её части, натянули транспаранты: «Вставай, Товарищ, с койки! Вперед — к новой жизни!», и чуть ниже: «В стране, где здоровье твоё берегут, И легок, и радостен пролетарский наш труд!» Палата же (а ничем другим помещение, сплошь заставленное кроватями с лежащими на них людьми, быть не может) человек на десять-пятнадцать. И сосед — кудлатый седой старикан с окладистой бородой, как у Карла Маркса, с изучающим взглядом нависающий надо мной.

— С возвращением тебя, паря!

— Что со мной? Где я? — извечные вопросы.

— Известно где. В заводской больничке, — принялся разъяснять текущее положение дел словоохотливый старик. — Тебя часа два как принесли. Сказали — авария в кузнечном цеху. Неужто не помнишь?

— Смутно… — вроде, и в самом деле начал припоминать, как наш старший мастер, Трофимыч, с брюзжанием и такой-то матерью что-то подправлял в механизме заевшего парового молота. А потом — грохот, свист пара и… уже в больничке лежу.

Долго разлеживаться не дали. Очевидно, доктору кто-то сообщил, что новый пациент очнулся. Эскулап, появившийся в сопровождении парня и девушки в белых халатах (то ли санитары, то ли интерны), сразу, как пришёл, положил ладонь мне на солнечное сплетение. От руки по телу словно мурашки расползаться стали.

— Марьяна, записывай! Пульс 81, давление 131 на 85, но может быть неустойчиво. Критических последствий сотрясения не наблюдается…

Через пару минут, удовлетворенно кивнув, он закончил диктовать результаты своих «измерений» и принялся меня мять, щупать, временами простукивая. При этом постоянно спрашивал:

— Так больно? А так? А если мы здесь?

Убедившись, что с телом, на первый взгляд, все в порядке, длинная ссадина на голове — не в счет, даже бинтовать не стали — осколок взорвавшегося котла прошел по касательной — сей достойный эскулап предложил встать и попробовать пройтись.

Я поднялся на ноги. Мир вокруг сначала закружился, но быстро обрел равновесие. Как и я сам, когда, опираясь на отполированную десятками рук моих предшественников спинку простой кровати, сколоченной из оструганных досок, сделал первый шаг. Потом еще. Потом, расхрабрившись, попытался шагнуть уже без опоры. Даже на ногах удержался!

— Ну, что могу сказать, голубчик? Всё с вами понятно, — заключил доктор. — Пока полежите до завтра. И можете не волноваться: товарищи, что вас притащили, обещали родным сообщить, что вы в больнице. Поправляйтесь.

Ну, что ж, доктор сказал — в морг… тьфу ты! Сказал — лежать, значит, придется лежать.

Вечером пришел заглядывавший ранее с доктором парень, принес какую-то микстуру, отвратительнейшую на вкус. А следом появилась пожилая нянечка, в эмалированном ведре похлебку притащила. Половником принялась разливать порции в подставляемые ей больными тарелки. У меня тарелки, разумеется, не было. Немного помешкав, женщина сходила, взяла с подоконника и тщательно её обтерла.

— Ему уже не пригодится. А ты кушай, милок, — и, по-доброму улыбнувшись, щедро зачерпнула гущи с самого дна.

Внезапно ужасно захотелось есть. Впрочем, вполне понятно. С самого утра во рту маковой росинки не было. Утром едва не проспал — не до еды было, обеденное молоко расколотил, а потом и вовсе чуть Богу душу не отдал. Или отдал? Вдруг поймал себя на мысли: правильно говорить не Богу, а Богам. Либо же требуется выбрать, в чертоги к какому именно ты желаешь отправиться.

С супом поначалу заминка получилась: ложки-то нет. Соседи, что сейчас с таким аппетитом хлебали свои порции варева, делиться с ожившим новеньким столовыми приборами явно были не намерены. Ладно, не на королевском приеме: втянул в себя теплую, недосоленную жижу через край, потом принялся гущу выгребать горбушкой хлеба, а тут и сердобольная санитарка заглянула — ложку принесла (с возвратом!). Так что, покидав в рот всё, что осталось в тарелке (перловка, какие-то овощи), и забросив следом раскисший хлебный обрезок, осоловевший от еды, я откинулся на кровать.

А теперь спа-ать!

Утром чувствовал себя вполне здоровым. Только вот когда окончательно сбросил дрему, обнаружил себя сидящим на кровати, с пальцами, сложенными в простенькую мудру, и на автомате бубнящего привычный текст.

Аж сбился с заученного с раннего детства ритма…

Занятно…

Что же сейчас происходит? А происходит со мной сейчас форменная мистика, а если точнее — Чтение Третьей Малой Веды. Веды — этакие молитвы-медитации, дарованные людям Богами, для их выживания, развития, процветания (и ещё целая страница, призванная подчеркнуть благородство Высших сущностей). Я-Васька принялся их осваивать даже раньше, чем говорить нормально начал (как и любой житель этого мира)… А вот Я как Василий Степанович из 21 века — спросонья разбирался с удивительной и поголовной «набожностью» граждан молодого советского государства… Да, да, 1926 год на дворе, помню, помню.

Но сосредоточимся на Веде.

Плавный вдох, медленный выдох, во время которого про себя «пропеваю» нужные слова, а по телу струится круговорот энергий, с каждым вздохом захватывая извне всё больше и больше…

Что ж. Вынужден признать: это, действительно, работает. Несколько минут подобной медитации — и я спокойно поднялся с кровати бодрым и полным сил. Только ссадина на голове слегка ломила, если дотронуться. «А вы, молодой человек, не лезьте пальцами, куда не надо», — фыркнула на моё замечание приходившая со вчерашним доктором практикантка, осматривавшая меня, прежде чем дать «добро» на выписку.

Хорошо, что было это уже после завтрака — успел неплохо подкрепиться. Осыпал комплиментами нашу сиделку, за что был удостоен двойной порции с добавкой. И что люди на больничную еду наговаривают?

Ну, вот и все! До завтрашнего утра домой отправлен!

Направляясь к выходу из заводской больницы, я рассматривал справку, что от доктора принесли. В ней сообщалось, что больной Николаев Василий Степанович, 1910 года рождения, может приступать к труду с завтрашнего дня, то бишь 23 июля 1926 года. Правда, в ближайшую неделю ему рекомендован «легкий труд». Словно он был в нашем кузнечном цехе, этот «легкий» труд. Ещё бы добавили про обязательные прогулки на свежем воздухе, а лучше — что мне рекомендуется есть больше мяса, присовокупив к подобному решению соответствующую продовольственную карточку…

И пошел я, солнцем палимый. Кстати, солнце, действительно, палило знатно. Тут, в Новом Гирканске [1], что широко раскинулся на северном берегу Каспия в устье реки Урал (а точнее — на сети каналов, в которые сию реку давным-давно заключили) в это время — самый разгар лета.

В задумчивости и не заметил, как углубился в ряды двухэтажных бараков, что почти возле самих заводских корпусов стояли.

Дом, милый дом. Ха! А строения-то вокруг знакомые и по «другой» жизни! Очень похожие деревянные двухэтажки стояли по соседству от дома, в котором я обитал ребенком в середине шестидесятых. Разве что — в туалет жителям будущего во двор бегать не приходилось, как сейчас.

Нда. Это точно не мой пентхаус в Москве третьего тысячелетия! Эххх… Может, я всё же сплю? А как проверить?

Зато тут было очень тепло, лицо ласкал морской ветерок, а от жарящего солнца вполне можно было спрятаться под сенью древ, что произрастали тут в изобилии. Хотя растительность здесь не просто несвойственная для средней полосы — она вообще неуловимо отличается от известной мне по «другой» жизни. Но чем — не скажу, ботаника — не моя специализация.

Вдруг взгляд выхватил пустырь с еле проглядывающим сквозь зелень остовом. Перед глазам замелькали картины, увиденные в «детстве». Гражданская. Бои в городе. Огонь, сжигающий целые кварталы, крики, плач… Я-Васька, пока мать меня не нашла и не уволокла в подвал, смог воочию лицезреть многометровый вал огня, прокатившийся немного поодаль, глотая дом за домом, не брезгуя при этом и редкими паникующими людьми…

Передёрнув плечами, отгоняю наваждение, которое уже давненько меня не посещало, решительно ныряю в подъезд.

На мой стук, дверь двухкомнатной «квартиры» открыл младший брат Сенька, тут же во все горло закричавший:

— Мама! Мама! Васька вернулся! — и тут же затараторил, пытаясь уложиться до подхода матери. — А мы с мамкой вчера хотели к тебе в больницу идти, но нас сосед отговорил, сказал, что мешаться там будем врачу тебе помощь оказывать. Мы сегодня собирались пойти, а ты…

— Сынок! Живой! — мать кинулась из комнаты, не давая Семену закончить рассказ об их планах. — Что с тобой было⁈ А то Шкода прибежал, сказал, что тебе в голову осколок молота прилетел, и что тебя в заводскую больницу утащили. Чуть от разрыва сердца не померла!

Принялся рассказывать. Недолго. Проснулась Катюша (сестренка мелкая), и залилась плачем. Мать тут же к ней метнулась, оставив меня практически на полуслове. Зато Сенька снова вокруг запрыгал:

— Васька, а очень больно было? А я, когда дверью палец прищемил, так и не плакал почти…

От пятилетнего тараторки спас материнский зов обедать. За столом, как внезапно припомнилось, царил непреложный закон: «Когда я ем, я глух и нем!». За его нарушение от отчима можно было и ложкой по лбу получить. Ну, когда он был не в рейсе на своем буксире, конечно.

Картошка-толченка, приправленная свиным жиром, после пресных больничных харчей пошла на «ура». А молчаливость трапезной атмосферы позволила спокойно погрузиться в свои мысли.

В «той» жизни из близких у меня остались бывшая жена да взрослая дочка. Родители давно меня покинули, а братьев и сестер и не было никогда. А тут… Семья. Любящая мать, любознательный сводный брат и сестричка маленькая. Отец погиб в гражданскую — оказался слишком близко в эпицентру одного из первых городских сражений, вот его обломками разрушенного здания и завалило… Теперь же у нас глава семьи Григорий, родной отец Сеньки с Катькой.

Нельзя сказать, что он человек плохой или относится ко мне как-то не так. Зря не ругается, без причины не лупит (а нынче это первейшее воспитательное средство), советы дает полезные, даже попробовал поначалу пробудить у меня интерес к матросской доле, хоть и отказался от этого, поняв, что Я-Васька намерен пойти по пути родного отца и стать рабочим. Возвращаясь из очередного рейса обязательно привозит гостинец. Как и всем остальным. Но теплых и доверительных семейных чувств как-то не возникло… И, пожалуй, с этим что-то нужно делать.

Мда… Я, конечно, не Скарлетт О’Хара, но всё же «подумаю об этом завтра». А прямо сейчас, дожевав свою порцию, малодушно сбегаю от тирании младшего брата во двор. От его нескончаемой скороговорки и прыжков вокруг даже голова снова заболела. Но во дворе одна мелкота бегает — у нас на районе, по большей части, рабочие живут, а посему все взрослые сейчас на заводе. Вдохнув жаркий летний воздух, решил двинуться ближе к берегу — город посмотреть да мысли в голове упорядочить…

[1] город Гирканск. Основан на северном побережье Каспийского моря во второй половине 1-го века до Н. Э. группой оборотней, бежавших с территории, подконтрольной Римской Империи, после поражения восстания Спартака. Основатели города искали Гирканию (название территории на юго-востоке Каспийского моря, в переводе с греческого — Страна волков), но по прибытии туда обнаружили, что к оборотням эта сатрапия Парфянского царства не имеет никакого отношения, а местные жители им не рады. Поэтому, изменив первоначальные планы, обосновались севернее, основав поселение, которое впоследствии было названо Гирканск («Город Волков»). Во время татаро-монгольского нашествия город был разрушен, но позже укрывшиеся в старой лакуне жители отстроили его заново (несколько в стороне). Так в 1243 году Н. Э. появился Новый Гирканск. Он был местом торговли, пиратства, ремесла и рыболовства (осетровые). В 1291 году Н. Э., уже в новом городе, произошел первый прорыв Терос Мегаро (Лакуны), и стражник Димитрус из рода Канис был Избран Фамильяром (магия — «Укротитель Зверей»). В конце 19 века город стал значимым промышленным центром.