Аквариум. Рассказы

Его время – Зима

Он покачивался на ниточке, привязанной к балке на потолке, и с него каплями стекал крахмальный клейстер.

– Похож на свежеприготовленную мумию, – сказал Бо с его обычным ироничным смешком и пригнул голову, чтобы не задеть липкие ножки. – Я отказываюсь ночевать в одной комнате с этим страшилищем!

– Он только что родился! Ты тоже был не в лучшем виде, когда вылез на свет божий… – раздраженно ответила я. – Завтра у него появится платье и крылья, крахмал засохнет, он станет симпатичнее…

Утром я забралась на стремянку и потрогала тельце из папье-маше, качающееся под потолком: ватные ручки и ножки сморщились, крахмал застыл на вате прозрачными слезками. Марлевое платье, натянутое на бутылку тоже было готово, проволочный каркас для крыльев лежал на столе рядом с градусником и мандариновыми корками. Я потрогала свой лоб и чихнула. Даже если у меня температура, ангела нужно доделать сегодня: он такой голый и беззащитный, он просто взывает о помощи…

По радио читали "Голема", когда я натягивала на ангела хрупкое белое платье из застывшей марли и обтягивала крылья прозрачным целлофаном. Крылья начали трепыхаться еще прежде, чем я закончила свою работу.

– Еще ни глаз, ни рта, ни носа, а уже улетать собрался! – заворчала я, удерживая ангела за тонкую ногу. – Подожди, лицо нарисую!

С лицом пришлось повозиться. Сначала оно вышло довольно сносным, но уж больно походило на размалеванную масленичную куклу. Бабушка заметила, что очень "зловеще"… Я переделала, замазав Масленицу белой краской. Второй вариант вышел еще хуже – теперь уж точно, "зловещее" не придумаешь… Голем из радио свирепствовал, сопли не переставая текли из носа, а градусник, пипикая, неумолимо подползал к тридцати семи. Я стёрла третье лицо и обложила голову ангела новым слоем ваты. Вот, наконец-то, что-то милое: приветливые голубые глазки, маленький алый рот, два непонятных круглых уха – то ли кроличьих, то ли кошачьих (и зачем ангелу звериные уши?). Но ангел улыбается, улыбается – видно, понравилось! Я приклеила к лысой голове волосы из серебристой мишуры. Всё, готов, лети!

Ангел зацокал проволочными ножками по столу, зашуршал блестящими крыльями, протянул ко мне тонкие руки.

– Давай найдём для тебя подходящее место, – предложила я, и, подхватив ангела за талию, принялась расхаживать с ним по квартире.

– Может, возле зеркала? Или вот тут, в уголке? А хочешь под елку? Рядом с плюшевым медведем…

Ангел освободился от моих осторожных пальцев и стал кружить

по комнате, выискивая уютное местечко. Следующие несколько дней он перемещался с комода на шкаф, с полки на диван. Когда я уходила на работу, сонная и угрюмая, он провожал меня, зависая в уголке над корзинкой с расческами, и беззвучно обещал вечернее возвращение, теплую лампу и раскрытую книгу на пледе. Приходя домой, я заставала ангела за беседой с бархатным гномом, живущим в книжном шкафу, или, снимая пальто, ненароком замечала в зеркале, как он кружит возле ёлки и стирает пыль со стеклянных шаров.

По воскресениям ангел устраивался на спинке кресла и смотрел в окно на кормящихся снегирей. Пушистые алые шарики перекатывались по подоконнику, свистели и плевались кожурками от семечек. Потом взлетали, сверкнув белым пятнышком на хвосте, и усаживались на ветки шиповника, которые под их тяжестью наклонялись почти до земли. Ангел смотрел на оживленную возню птиц и вздыхал.

– Он хочет к ним, на волю, – сказал Бо однажды утром, разливая по чашкам кофе и мельком взглянув на загрустившего ангела.

– Нет уж, так не пойдет, мне будет слишком грустно без него, – обиженно ответила я и добавила в кофе еще сахару.

Но шли дни, и я поняла, что мне всё же придется отпустить ангела… Он начал хандрить. Больше не путешествовал по комнате, навещая гнома и плюшевого мишку, не наблюдал на кухне за бабушкиной стряпнёй, не маячил в коридоре по утрам. Вместе с кошкой он неподвижно сидел на спинке кресла и часами следил за порханием птиц.

Однажды в марте я открыла окно. Ангел вздрогнул, не веря, что я отпускаю его, а может, испугавшись холодного воздуха ворвавшегося в комнату с улицы. Он нерешительно потоптался на подоконнике, поднял ко мне своё удивленно-радостное ватное лицо и сделал маленький шаг… Ветер подхватил его фигурку и понёс над весенней улицей, полной синего мартовского света. Спустя несколько дней я видела его в компании снегирей, облепивших ветки старой березы: он казался очень довольным, и, кажется, научился так же поскрипывать, как поскрипывают все снегири и несмазанные дверные петли… Он был счастлив.

С тех пор каждую зиму, когда тёмные дни становятся невыносимыми, а губы забывают летние улыбки, ангел прилетает ко мне снова: он стучит в оконное стекло, окруженный любопытными птицами, белый среди алого, и я снова открываю окно и впускаю его в тёплую комнату, и ангел тянет ко мне тонкие руки и прижимается замерзшей щечкой к моей щеке. И все эти долгие, тёмные – тёмные, унылые дни он остается рядом, провожая меня по утрам на работу, прячась среди ветвей ели, роняя монетки в пироги и летая над нами, пока мы спим…

Не знаю, в каких странах он проводит весну и лето, и что по его поводу думают снегири, к стайке которых он прибился. Я же ничего не думаю, а только подкрашиваю его выцветшее лицо тонкой кистью и протираю целлофановые крылья, чтобы они по-прежнему блестели, как льдинки.

Весной он оставляет меня – на поруки Большому Бо, ярким дням, распускающимся листьям и витаминным таблеткам. Он надеется, что на них можно положиться. Но зима… Его время.

28 января 2008 года