a voice

Часть первая.

1.

Помню, как я однажды заглянул в кабинет директора моего приюта. Кажется, перед сном я выпил лишний стакан воды, и посреди ночи мне пришлось вылезти из-под одеяла.

Коридор освещался одним тусклым ночником, торчащим из розетки между кабинетом мистера Дэвиса и уборной.

Я делаю шаг в сторону искорки света, представляя, как из-под соседской кровати выглядывает красный нос бледного клоуна из детского шоу. Он медленно оглядывается по сторонам, высматривая свисающие детские ноги. Коснись одна из них пола, он тут же рванет с места, схватит обреченного и утащит в свое логово на растерзание, едва жертва успеет закричать.

Из дальнего крыла, там, где ночник в одиночку боролся с темнотой, слышался знакомый тембр, действующий на меня как таблетки от чрезмерной тревожности. Босыми ногами я несмело ощупывал холодный гранитный пол, не издавая лишних звуков. Искаженные тенями стены, кажется, удалялись друг от друга с каждым сделанным мною шагом. Двери уборной предательски растворялись во тьме, не желая быть обнаруженными.

Закрыв глаза, я шел на голос, шел на свет продирающегося через веки желтого пятнышка. Шел на запах сырости и хлора, ощупывая стену правой рукой, чтобы не сбиться с пути. Зайчик в глазах отдавал ярким оранжевым цветом, приправленный химией туалетный запах говорил, что я добрался до цели. Открыв глаза, я увидел спасительную дверь мистера Дэвиса. Мне хотелось, чтобы он был где-то неподалеку, пока я не справлю нужду. Я боялся, что стоит мне только включить свет, как передо мной замелькают силуэты канализационных монстров, вылезших подышать. Каждый знал, что монстры не нападают на взрослых.

Мне рассказывали, как дежуривший ночью охранник оставил шрам у одного из подкроватных жильцов. Чудище кинулось на взрослого, а тот в отместку выжег полосу на его коже карманным фонариком.

После этого случая взрослые достигли определенной договоренности с монстрами. Взамен на свою безопасность чудищам разрешалось похищать спящих детей. Так мне рассказывали.

Я заглядываю в кабинет мистера Дэвиса, сдерживая накатывающее давление внизу живота. Комната казалась пустой. Оглядевшись, я заметил некий вектор движения около стола, после чего замер на месте. В окно прокрадывался лунный свет, который и проявил происходящее.

На столе лежала женщина, похожая на уборщицу в нашей столовой из-за своего кружевного передника. Ее ноги были широко разведены в стороны, будто она практиковала растяжку, повторяя за тренером утреннего шоу. Уборщица беспрерывно сотрясала смотрящими в потолок туфлями, словно отгоняя от себя летних назойливых мошек. Ниже вырисовывались крупные сетчатые узоры, будто кто-то начертил на ее ногах бесконечные поля для игры в крестики-нолики. Это были колготки, позже догадался я, только они были разъединены посередине. С этой же стороны, плотно прижавшись к женщине, стоял и сам мистер Дэвис. Я идентифицировал его по острому подбородку с ямочкой внизу и сдавленному хрипу, похожему на кашель кота, пытающегося выплюнуть комок шерсти. Так он обычно откашливался после продолжительной речи.

Директор вплотную прижимался к уборщице, раскачивая ее, как автомат с застрявшим внутри батончиком. Это было похоже на перетягивание каната, только в обратную сторону, на взятие крепости, врата которой таранили вражеские войска. Уборщице, очевидно, было больно, так как она издавала частые приглушенные стоны с каждым новым толчком, как обычно стонут от зубной боли. «Жертвоприношение ночным монстрам», – подумал я. Медленное и мучительное испускание духа.

Испуганный своим воображением, я невольно отпустил рычажок, который сдерживал мой мочевой. И на холодный пол пролилась нагретая моим телом вода из того самого лишнего стакана.

– Ребенок, – сказал мужской голос, стоявший с противоположной стороны стола, и всё движение прекратилось.

Я подумал, что это был сон, потому как следующим утром директор спросил у меня, хорошо ли я спал. А невредимая уборщица в белом кружевном фартуке все также возила по полу своей тряпкой, собирая грязь, кожу и волосы.

***

Я лежу на кровати и смотрю в потолок, который затмевают тени от уходящего солнца. Тучи проплывают мимо моего окна на двадцатом этаже, и комната заполняется темнотой.

Я моргаю и, перед моими глазами на секунду предстает лежащее на полу тело с пакетом на голове.

Звонок в дверь. Я подпрыгиваю от страха. Еще звонок. Я стягиваю со спинки стула футболку, просовываю голову между рукавов, наклоняюсь и нащупываю на полу сверток джинсовой ткани. Звонок в дверь: два длинных, три коротких. Я расправляю джинсы, просовываю ногу в штанину, поднимаюсь с кровати и прыгаю, пытаясь просунуть вторую ногу.

Звонок. Звонок. Звонок, звонок, звонок.

Я смотрю в глазок, открываю дверь и вижу девушку с пиццей, которая, похоже, собрала на себе все капли истеричного неба. Черная юбка едва прикрывала колени, толстые серые колготки, вязаный темно-оранжевый свитер, зеленая ветровка. Девушка смотрит себе под ноги, пытаясь распознать некий знак в этих пятнах грязной воды. Ее колени дрожат, волосы – торчащая мокрая проволока.

Организм всё еще цеплялся за сон. Я прикрываю ладонью рот, чтобы зевнуть.

– Вы, наверное, ошиблись. Я не заказывал…

Девушка молча проходит на кухню, едва не задев меня плечом.

– Ладно, входите.

Закрыв за ней дверь, я пытаюсь выстроить цепочку событий. Пытаюсь найти объяснение появления доставщицы.

Слышу звуки наполняющегося водой чайника. Щелчок клавиши. Оставив мысли в коридоре, я вхожу в кухню, наступив на оставленный ею мокрый след. Девушка сидит за столом, смотря перед собой. Взгляд в пустоту: туда, где находятся мысли. Клавиша чайника отщелкивает. К потолку тянется тонкая струйка пара. Кипяток на одного.

Девушка всхлипывает носом, достает из кармана куртки телефон, кладет его на стол и смотрит на темный экран.

– Всё наладится, – говорю я, пытаясь предугадать возможный сценарий.

– Нет, – шепчет она, – не наладится.

Девушка встает, подходит к двери, ведущей на балкон, и дергает ручку. Запах и звуки дождя наполняют комнату. Она подходит к перекрытию, переваливается через него и исчезает из виду.

2.

Большинство семей хотели завести себе полноценного щенка. Не слишком спокойного и не слишком шустрого. Красивого, воспитанного, с хорошей успеваемостью и приученного к лотку. Которым можно было похвастаться перед друзьями, словно яркой безделушкой, выгодно вырученной на распродаже ненужных вещей.

С каждым годом мы все меньше привлекали внимание потенциальных «хозяев». Семьи хотели получить полуфабрикат в виде еще не застывшего фарша. Едва прозревшего котенка, еще не успевшего познакомиться с миром. Булочку в зародыше поднимающегося теста. Нефть, еще не успевшую стать мылом, шампунем, жвачкой или бензином.

***

Я подкрадываюсь к краю балкона и вижу ее, лежащую на земле. Зеленая куртка на пожелтевшей траве. Согнутые в локтях руки, носки кроссовок, смотрящие друг на друга.

Черт! Дерьмо!

К телу подбегают люди, хватаясь за свои однокнопочные экраны. Кто-то прислоняет телефон к уху, кто-то пытается взять крупный план.

Пружинистое эхо женского крика приводит меня в чувство. Мной овладевает паника. Я будто вхожу в обжигающую оранжевую магму. Жар поднимается по ногам. От ступней к щиколоткам. Ползет по икрам к коленям. Голени, таз, живот, поясница, грудная клетка, плечи, шея, голова.

Хаос. Истерика.

Я горю. Внутреннее давление ищет выход. Меня разрывает. Голова вот-вот лопнет. Взорвется как шарик, наполненный красной краской.

Две коротких вибрации, пауза, две коротких вибрации. На столе вибрирует ее телефон. Глухой скрежет по накрытой клеенкой прессованной стружке. Я вхожу на кухню и провожу пальцем по горящему экрану.

– Хлои, Хлои! Он жив, ты слышишь? Хлои, ответь! – кричал женский голос.

– Хлои мертва, – холодно отвечаю я.

– Что?

– Она вышла с балкона, – говорю я.

– Черт, нет! НЕТ!

Я убираю телефон от уха.

– Послушай. Послушай! – говорит девушка. – Тебе нужно бежать. Давай, ммм… Встретимся возле тележки с хачапури.

3.

В том самом приюте преподаватель иностранного мистер Сет Фарел учил нас жизни. Его уроки походили на авторский курс сумасшедшего; возможно, поэтому мой французский так сильно хромал.

– Готов поспорить, что вас не удивить игрушками или конфетами, – говорил Мистер Фарел. – Правда – вот, чем можно шокировать. Правдой не про Святого Клауса, зубную фею или прочий сор, а в смысле правдой-правдой. Правдой про извращенный секс и приходы от наркотиков. Правдой про душу, посмертие или асфиксию с полотенцем на шее. Мало кто решится объяснить, почему у вашей кошки разноцветные котята, чтобы не убивать вашу веру в хорошее. Веру в волшебную сказку про моногамную собачью семью и сотню щенят.

Я был слишком мал, чтобы понимать то, о чем говорил мистер Фарел. Однако его речи забавляли Энни, от чего мне становилось не по себе.

***

Я надеваю кроссовки, снимаю с крючка ветровку и подбегаю к входной двери.

Схватившись за ручку, я слышу тоненький писк у самой ушной перепонки, будто мне в ухо залетел комар. Схватившись за уши, наклоняюсь вниз. Я чувствую импульс, слышу приказ: «Беги на балкон. Быстрее!» Я забегаю на балкон и сажусь в углу, пытаясь успокоить дыхание. Сердцебиение отдает барабанами в мои виски. Вдох. Выдох. Вдох. Выход.

Звонок в дверь.

– Открывай!

Снова звонок.

– Эй! Ты, там!

Я прижимаю подбородок к коленям.

«Нужно уходить! – командует голос в моей голове. – Перелазь через перекрытие, раскачайся и прыгай на нижний этаж».

Слышу, как скрипит пол. Слышу крадущиеся шаги в своей комнате.

«Давай!» Я перелез через балконное перекрытие и завис над пропастью в двадцать этажей. Перекрытие слишком длинное. Как, черт возьми, я должен это сделать? Я не смогу. «Отпусти руки!» Я разобьюсь. Упаду туда же, куда приземлилась эта, мать ее, Хлои! Импульс. Мои руки разжимаются, и я лечу вниз. «Хватайся! Хватайся!» Я пролетаю девятнадцатый этаж. Руки – две деревянные лозины. Пролетаю еще пару пролетов. Тело движется к земле, набирая скорость. Еще немного и от привычного меня ничего не останется. «Хватайся! Выставляй руки!» Импульс. Руки цепляются за бетонное перекрытие одного из этажей. Я смотрю вниз. Черт, у меня получилось.

– Эй! Эй! – слышу голос с балкона. – Эдди, к нам тут какой-то чувак… прилетел.

– Старик, вот это тебя прикрыло, – отвечает голос из комнаты.

– Нет, нет. Ты иди. Иди и… посмотри.

Сверху поочередно появляются две головы. Их глаза – белое полотно, покрытое красной паутиной. Две голубые и две карие яйцеклетки с множеством кровяных сперматозоидов вокруг. Один из парней улыбается другому.

– Я же говорил.

– Ты этот, – говорит парень с голубыми глазами, медленно растягивая слова, – как его… ямокаси?

Я качаю головой. Мои покрасневшие пальцы ослабевали и всё больше походили на поросят, каждый из которых уже был готов отправиться по своим делам.

– Помогите, – выдыхаю я.

Тот, что справа, смотрит на того, что слева. Тот, что слева, на того, что справа. Голубоглазый пожимает плечами.

– Ну, давай, – говорит он, протягивая ко мне руки.

Я отталкиваюсь ногами, ползу вверх, взбираясь на балкон. Я в безопасности. Я всё еще далеко от земли.

– Черт! – слышится раздраженный крик сверху.

– Ладно, мне пора, – говорю я и забегаю в комнату.

– Постой, постой, – кричит кареглазый, – куда так спешишь?

Я бегу по ковру, обступая предметы на своем пути: дымящуюся бутылку, щипчики для маникюра, красные боксеры, плюшевого Багса Бани с морковью. Я наступаю на игрушку, и она выдает: «В чем дело, Док?»

Я выбегаю в подъезд, нажимаю на кнопку лифта, и спустя пару секунду передо мной открывается кабинка, в середине которой стоит старушка в очках. Я нажимаю кнопку первого этажа. Двери закрываются. Лифт движется вверх. Черт! Черт! Жму кнопку шестнадцатого этажа и вылетаю из кабинки, как только дверь успевает открыться.

– Хэй! – голос сверху.

Я поднимаю голову на лестничный проем и вижу мужчину с короткой стрижкой в темно-коричневом свитере. Мы встречаемся глазами, и он говорит:

– Постой, парень. Мне просто нужно с тобой поговорить. Его ладони подняты вверх, показывая, что мне ничего не угрожает. Мужчина опускается на одну ступеньку.

– Давай просто поговорим, ладно?

Он спускается на еще одну ступеньку.

– Просто поговорим, – говорит мужчина всё тише и тише.

Я сглатываю слюну, не сводя с него глаз. «Беги!» Под действием импульса я срываюсь с места и бегу вниз, прыгая на нижние ступени. Позади слышатся короткие щелчки. Чуть выше моей головы трещит плитка. Я ощущаю привкус сухого раствора и кашляю. Пыль попадает в глаза. Я ничего не вижу. Выстрел. Еще и еще. Я протираю глаза и едва не врезаюсь в парня на лестничной площадке. Я проскальзываю мимо него, прыгаю на нижний пролет, держась одной рукой за перила. Слышу недовольное ворчание на площадке.

Шестнадцать чертовых этажей. Мой пульс выдает бешеное количество ударов. Я выбегаю на улицу и несусь подальше от своего подъезда. Я бегу. Бегу. Бегу.

4.

– Придерживать дверь перед девушкой хорошо, перед парнем – плохо, – говорил мистер Фарел. – Целующиеся девушки – шикарное зрелище, целующиеся парни – отвратительное. В любой ситуации вы, то есть то, что управляет вами, всегда знает, как нужно поступить. Всегда! Другой вопрос, есть ли у вас яйца. Правильное решение приходит моментально. Первая ваша мысль, первая реакция – это лучшее, что вы можете сделать до осознания самой ситуации. Это как смахнуть муху с лица. Как размазать по щеке комара. Как разбить бутылку о голову жирного хрена, который зажал вас в переулке.

Мистер Фарел выглядел нормальным человеком, который мог существовать в социуме безо всяких подозрений на частичную потерю рассудка.

– Я – единственный, кто всегда будет честен с вами, ребята. Потому что мне не наплевать на вас. Всё, что вам нужно знать об этом мире, – то, что он лжив и жесток. Ваша жизнь станет чуточку проще, имея вы в запасе какие-то знания или хотя бы заточку.

Так говорил мистер Фарел, когда от него несло средством для мытья окон.

***

Он отстал. Он точно отстал. Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Покалывание в левом боку, жжение в икрах, нытье в обеих стопах. Плоскостопие – болезнь неудачников.

Черное небо вместе с дождем превращали все вокруг в однородную серость. Листья слетали с деревьев при каждом удачном порыве ветра. Дворники на авто стряхивали слои жидких осадков.

Я иду по оживленному скверу. Уличные музыканты играли на инструментах какую-то знакомую мелодию, вышедшую из моды несколько десятков лет назад. Водители на дорогах поджигали сцепление. Парочки влюбленных, держась за руки, мило улыбались друг другу.

Прекратившийся дождь опустошал квартиры. Улица всё больше дышала людьми. Кафе зажигали теплые огоньки своих рекламных щитов. Из колонок ресторана вытягивала ноты немолодая француженка.

Я подхожу к окну небольшого кафе-вагончика, возле которого стояли два пластиковых столика и семь стульев. Две престарелые пары сидели за одним из столов и весело смеялись, будто бы у них больше не будет такой возможности. Вот они – истинные ценители жизни: старики и калеки.

– Пончик и… банановый латте, – говорю я, быстро прочитав первые строчки «напитков и закусок».

Округлый продавец с нелепыми реденькими усиками озвучивает сумму, и я отдаю ему все свои деньги из карманных запасов.

– Шоколадный или клубничный? – спрашивает он.

Рядом с окошком возникает девушка. Темные локоны, зеленая ветровка, черные ногти, приторный запах обильно разлитых духов. Не замечая меня, она засовывает голову внутрь и говорит:

– Мне как обычно, Тони. Охота начинается.

– Кхм, – кряхтит продавец, кивая в мою сторону.

– Ой, прости, – говорит она, высунув голову, – я тебя не заметила.

– Коричневый или розовый?! – переспрашивает продавец.

От излишнего внимания моя растерянность забила тревогу. Ладони вспотели, щеки потеплели от выступившей красноты.

– Эм… розовый.

– Розовый, – усмехнулся толстяк, повернувшись к кофе-машине.

– Нормальных парней сейчас не найти, – говорит продавец, стоя к нам спиной.

– Угу, – говорит девушка, уставившись на меня, – так ты, значит, из этих?

Она с сожалением кривит темно-розовые губы, хлопая густо накрашенными ресницами.

Тони поворачивается к окну и протягивает мой заказ, добавляя осуждающий взгляд за счет заведения. Я беру еду и, опустив глаза, быстро отхожу от вагончика.

– Передай привет своему парню, – кричит толстяк мне вслед.

– Ладно тебе, Тони, – говорит девушка, – оставь его. Он такой милый.

– Брось, я ведь куда симпатичнее его, – говорит продавец, хрипло посмеиваясь.

Осмелев, я поворачиваюсь лицом к вагончику и с гордостью выкрикиваю:

– Я не гей!

После чего ускоряю свой шаг, пытаясь отыскать темной уголок, где можно было бы спрятаться от посторонних взглядов. Вот. Отлично. То, что надо. Я останавливаюсь возле неосвещенного ларька, ставлю на холодную подставку свой стакан, откусываю кусочек от пончика и смотрю на рассыпанные по небу звезды. Снова кусаю свой клубничный пончик, присыпанный кокосовой стружкой, и подношу стакан с латте к губам.

– Попался!

Женский вопль застает меня врасплох. Из моего рта вырываются крошки. Я делаю вдох и сразу же кашляю, хватая губами воздух. Из глаз выступают слезы удушья.

– Эй, ты чего? – говорит она, девушка, что стояла со мной у прилавка.

– Что вам, – говорю я, пытаясь прокашляться, – что вам от меня нужно?

В ее руках хот-дог, залитый горчицей и кетчупом, поверх которого насыпана горсть мелко нарезанного лука, и бутылка темного пива. Она откусывает краешек сосиски, хватая при этом приличное количество красно-коричневого соуса.

– Ого, – говорит она и отпивает из бутылки. – Тони сегодня в игривом настроении.

Девушка шмыгает носом, бросает хот-дог на землю и потирает глаза рукавом своей ветровки.

– Это потому что я всё еще не дала ему, понимаешь?

– Угу, – говорю я и отпиваю из своего стаканчика, проталкивая крошки сладким латте.

– Так, а с тобой что не так? Чего ты такой, – она слегка сжимает мое плечо, – зажатый?

Я пожимаю плечами, шмыгаю носом и снова кусаю свой пончик.

– Розовый, – говорит она, глядя на то, как я ем, – негласный символ твоих… предпочтений. Если ты в одиночестве гуляешь по парку, размахивая розовым пончиком, значит, тебе нужен друг, понимаешь?

Я кривлю гримасу.

– Ну раз уж ты не из этих, может, немного прогуляемся, а? Сегодня такой приятный вечер.

– Я… эм… я не знаю.

– Ну же. Я официально приглашаю тебя к себе в гости. Как тебе такое? – говорит она, касаясь указательным пальцем моего носа.

Девушка берет меня за освободившуюся от пончика руку, и вот мы идем в сторону многоэтажных домов.

Улицы не собирались пустеть. Редкие группы людей раскинулись по парку в бессвязном порядке.

Мы заходим в неосвещенный переулок.

– У тебя так колотится сердце. Ты как вообще бывал когда-нибудь в гостях?

– Эм…

– Если нет, то ничего страшного, – говорит она у самого моего уха, и ее рука скользит по моей щеке.

Я оборачиваюсь на каждый мелкий шорох. Сухие листья – датчики движения. Лай собаки заставляет меня вздрогнуть. Я сглатываю слюну, рефлекторно сжав ее пальцы своими.

– Не волнуйся. Мы почти пришли.

Вот он заветный подъезд дома старой постройки. Девушка открывает двери, пропуская меня вперед. Мы подходим к лифту, она жмет светящуюся кнопку, и двери раскрываются, проливая на нас желтый свет. Запах сигарет, растворителя, клея и мочи. Я морщу нос, замечая боковым зрением ее улыбку. Скрип закрывающихся дверей, и уставший лифт нехотя движется вверх.

– Проходи, – говорит она, открыв передо мной двери своей квартиры.

От стен несло высохшей плесенью. Старые обои местами отставали от стен.

– Разувайся и иди в душ. Прямо и направо.

Я захожу в ванную комнату, стягивая с себя одежду, пропитанную сегодняшним вечером. Встав на душевой поддон, я закрываюсь шторой и включаю воду, стараясь подобрать температуру. Я – диджей, пытающийся достичь идеального сведения трека. Горячая, холодная. Убираю частоты с правой ручки, добавляю на левой. Левый канал, правый. Трек зазвучал, награждая меня комфортной температурой.

Двери в ванную открываются.

– Эй, как ты там?

Я слышу звуки скользящей по телу одежды. Что-то легкое падает на пол. Девушка отодвигает штору и залазит ко мне на поддон.

В смущении я прикрываюсь руками и отвожу глаза в сторону, успев увидеть ее острые розовые соски на двух небольших выпуклостях в районе груди.

– Как мило, – говорит она, глядя на мои руки.

Девушка берет бутылку с гелем и начинает намыливать себя.

Я смотрю, как со шторы стекает вода. Слышу, как по телу скользят ее руки.

– Не нужно бояться, малыш. Лучше помоги мне.

Девушка поворачивается ко мне спиной, убирает вперед свои каштановые волосы, оголяя шейный изгиб.

– М?

Я выдавливаю гель себе на руки и касаюсь ее плеч. Прикосновения возбуждают меня. Ее талия. Ее ямочки в том месте, где поясница переходит в ягодицы. Плоть слаще любого экзотического фрукта, слаще моего розового пончика.

– Как хорошо, – вздыхает она, прислоняясь ко мне своим задом, и я упираюсь в нее.

Девушка проводит руками по своему животу, ведет туда, где я бы хотел сейчас оказаться.

Она поворачивается ко мне лицом, быстро целует меня в нос, и я таю подобно кубику льда, брошенному в кипящий напиток.

– Жду тебя, – шепчет она.

Девушка переступает через порог поддона, шуршит полотенцем и закрывает за собой дверь. Я добавляю еще немного красных частот, и ванная постепенно наполняется паром. Мои мышцы расслабляются, тело отдает приятной усталостью. Кожа на пальцах становится мягкой и сморщенной. Я растворяюсь в густом пару. Я спокоен. Я в полном уединении с собой.

Я выключаю воду, становлюсь напротив запотевшего зеркала, протираю его ладонью, но оно запотевает снова. Я провожу по стеклу полотенцем, после чего взъерошиваю им волосы. Я оборачиваю полотенце вокруг пояса, протираю зеркало и смотрю на свое отражение. Пытаюсь улыбнуться, но выходит не очень. Я не привык улыбаться. Я не умею. Я сжимаю красную воспаленную точку на лбу, но она не поддается. Снова протираю зеркало. На этот раз улыбка выходит более искренней. От горячей воды мой вечно отекший нос снова начинает дышать. Я делаю глубокий вдох и чувствую травянистый запах шампуня. Я вдыхаю снова и чувствую, что одна ноздря дышит хуже другой. Она выглядит опухшей. Я засовываю в нее палец и упираюсь во что-то твердое. Мне становится не по себе. Я поддеваю ногтем, вытаскиваю край чего-то твердого и хватаюсь за него двумя пальцами. Я протираю зеркало. В моих руках кость размерами с нижнюю часть куриного крыла. В зеркале я вижу свою широкую улыбку: взгляд человека, перерезавшего всю семью. Из носа медленно стекает кровь. Я чихаю, заляпывая зеркало красными каплями.

Я просыпаюсь под действием импульса, и мне в глаза бросается зеленая ветровка, накинутая на стул.

– Да, я еще не освободилась, – слышу я приглушенный разговор, доносившийся из ванной комнаты, – угу, просто вырубился. Ага. Очень смешно. Если хочет остаться на всю ночь, пусть сначала заплатит.

Шум смыва сливного бачка. Грохот от рухнувшей крышки унитаза.

– Сбросил с балкона? Ого. Что за черт? Да, скидывай. Ага. Вот. Ага. Погоди.

Дверь в ванную открывается со скрипом, и я быстро закрываю глаза. Дверь скрипит снова.

– Слушай, так это он, – чуть ли не взвизгивает она, – да, да. Можешь подъезжать. Только в этот раз бери мешки поплотнее. Ага, увидимся.

Я слышу, как включается душ, медленно поднимаюсь, стараясь не шуметь. Моя одежда, она там. Я подкрадываюсь, приоткрываю дверь в ванную до первого скрипа. Вода затихает, и я, сидя на корточках за дверью, слышу, как девушка одергивает душевую штору.

– Эй, – шепчет она. – Милый, это ты?

Штора задергивается, вода включается снова. Я просовываю руку в щель едва приоткрытой двери, хватаю свою одежду, задеваю дверь, и она со скрипом открывается. Девушка тут же одергивает штору.

– Ну же, милый, чего ты там крадешься. Иди же ко мне.

– Извини, но мне пора, – говорю я. – Мне нужно… – пячусь назад на четвереньках.

– Эй, – нервно говорит она, выключая воду, – мы ведь даже ничего не успели.

Я упираюсь в стену задом.

– Спасибо. Но мне, правда…

– Куда ты спешишь?

Девушка выходит из душа, и я замечаю на ее лобке выбритую тонкую посадочную полосу, ведущую в неизвестность.

Она хватает мою руку и тянет ее на себя.

– Ннннее… – чуть ли не блею я.

– Иди ко мне, – раздраженно говорит она, вцепившись в меня обеими руками.

Я проворачиваюсь в ее мокрых руках и выскальзываю из оков. Девушка падает на поддон, хватаясь за штору.

– Прости, – говорю я, поднимаюсь на ноги и бегу к выходу.

В темном коридоре я нащупываю дверной ключ. Оборот, второй. Дверь не открывается.

– Ну, сука, хочешь по-плохому?!

Я вижу, как голое тело пробегает из ванны на кухню. Слышу скрип ящика, шелестящий звук трущегося друг о друга железа. Я смотрю в коридор, нащупывая руками задвижку. Есть. Замок щелкает, и я выбегаю на лестничную площадку с вещами в руках.

– Стой, сука!

Я оборачиваюсь и вижу бегущую голую девушку. Она несется за мной с огромным кухонным ножом в руках и пылающими ненавистью глазами.

Я выбегаю на темную улицу.

– Это он. Хватай его! – кричит девушка.

Я оборачиваюсь и вижу рослого парня в темном облегающем костюме, который бросает свою сигарету и тоже бежит за мной. Я бегу через дворы, пытаясь скрыться из виду мокрой голой девушки и одетого в спортивное парня. Я перебегаю через пустую дорогу.

– Убей ублюдка, – визжит девушка, отставая от нас.

– Ни с места! – кричит парень, передергивая механический затвор.

Я останавливаюсь. Подняв руки с одеждой и обувью, поворачиваюсь к нему лицом. Парень стоит на дороге, направив на меня пистолет.

– Последнее слово?

– Машина, – говорю я, кивая в сторону.

Парень прыгает вперед, едва не угодив под колеса автомобиля.

– Спасибо, – говорит он, приподнявшись на одно колено, и его тут же сбивает несущийся с другой стороны автобус.

– Ууух… – корчусь я от увиденного и снова пускаюсь в бега.

5.

– Никогда. Никогда ни к кому не привязывайтесь. Не будьте тем ржавеющим судном в порту. Бороздите просторы, исследуйте, мать его, мир. Я прожил семнадцать лет в браке. Семнадцать лет я простоял у одного причала. И знаете что? После развода я почувствовал, как мои легкие наполнились свежим морским воздухом, какой обычно бывает только в открытом океане. Воздух свободы и необузданности. Мне никогда не было так хорошо за всю мою жизнь. Стоило только скинуть с шеи петлю.

На следующий день мистер Фарел долго о чем-то разговаривал с сестрой, после чего его больше никто никогда не видел.

Узнав о его смерти, Энни замкнулась в себе.

– Он был единственным, кого можно было назвать нормальным, – говорила она, – нормальным на все сто процентов.

***

Я иду вдоль дороги, пытаясь прикинуть, сколько еще мне осталось.

Подняв голову, я увидел рекламный щит гигантских размеров. Четырехугольный экран площадью с маленькую стоянку показывал девушку с кожей кофейного оттенка. Аккуратные, собранные в пучок волосы. Белые, как молоко, слизистые оболочки глаз, черные зрачки. Спокойным голосом девушка будто бы обращалась ко мне.

– Всё, что нас окружает, – это иллюзия. Всё, что мы делаем и достигаем, – чей-то нелепый розыгрыш. Все мы – колонна подопытных муравьев в чьем-то придуманном мире. Почувствуй, как ничтожен смысл твоего существования. Стань примером осознанности. Выдерни штекер. Прекрати то, что было сделано без твоего согласия.

После последней фразы девушка приставляет нож к своему горлу и с нажимом проводит им вдоль скул: от уха до уха. Пытаясь сыграть улыбку, она обнажает свои запачканные кровью белоснежные зубы. Прежде чем ее глаза замирают, прежде чем улыбка сходит с ее лица, девушку на экране сменяет парень, который читает тот же самый текст. Расплывчатая родинка над правой бровью, веснушки на обеих щеках, будто следы от выстрелов из крошечного дробовика. Рыжая бородка, конец которой едва прикрывал розоватый бугор на его шее. Расслабленный взгляд, спокойная речь. Семь коротких предложений, и передо мной вновь предстает красно-белая улыбка.

Место на экране занимает парень-альбинос. Его волосы – взбитое белое облако. Брови – две тонкие волосатые гусеницы. Кончина предыдущего оратора – начало ободряющей речи от нового счастливого лица. «Не смотри», – скомандовал голос. Но я заворожен, примагничен к меняющей свой облик Медузе. Я хочу быть счастливым. Я хочу к ним. Идея о самоубийстве кажется мне единственным верным решением. Что ждет меня в этом мире, кроме страданий? Хватит цепляться за боль, которую принято называть жизнью.