31 февраля

Утро выдалось ярким. Солнце сияло в каждой снежинке, тысячи которых лениво падали на хрустящий под ногами белый ковер. Утопая в нем иногда по колено, я пробирался к трамвайной остановке, а в голове вертелось все одно и то же.

Разбудили меня, как обычно, мои наручные электронные часы, валявшиеся на подоконнике под разрисованным инеем окном. Тычком пальца я выключил будильник и по привычке посмотрел на дату. На табло черные черточки складывались в надпись "31-02".

– Китайский ширпотреб, – ухмыльнулся я. – Неужели нельзя запрограммировать, что в феврале двадцать девять дней максимум!

Шуруя щеткой по зубам, я задумался над этой проблемкой. Раз в четыре года в феврале месяце двадцать девять дней, кроме тех лет, которые заканчиваются на два нуля и число сотен их не делится на четыре нацело. Все это элементарно закодировать, но есть одна мелочь. В моих часах не предусмотрена индикация года. То есть, они не способны определить – високосный год или нет. Что же тогда? Очевидно, что невисокосных лет в три раза больше. То есть, остается только определить, чтобы после двадцать восьмого февраля часы устанавливали первое марта. Ошибка в дате будет возникать нечасто – разок за четыре годика, что гораздо больше, чем весь срок службы батарей, при замене которых приходится выставлять все заново – и дату, и время. Все.

Удовлетворенный таким решением, я вытерся полотенцем и вышел из ванной. В коридоре, наспех красясь, собиралась на работу моя мать. Здесь-то меня и осенило. Да, этот год был високосным, но вчера, когда я смотрел на дату, я не заметил ничего необычного. То есть, я хочу сказать, что если сегодня часы показывают тридцать первое, то вчера они показывали тридцатое! Что-то я такого не помню.

– Ма, какое сегодня число? – спросил я, ожидая выяснить, не пропустил ли я первого дня весны, а, значит и возможности подарить моей Катюше какую-нибудь приятную мелочь. Девушка есть девушка – может и обидеться за отсутствие внимания.

– Тридцать первое, – ответила мать, – завтрак уже на столе, ешь, пока не остыл. Все, пока, я спешу! – и хлопнула дверью.

– Какое-какое? – спросил я уже у закрытой двери.

Дверь молчала. Молчал и я. Затем в голову мне закралась гениальная мысль. В кухне над столом висит календарь. Отрывной, типографский, со временем заката и восхода луны и солнца. Мгновенье спустя я уже стоял перед ним, боясь возвести на него глаза. Затем я решился.

Полужирный ариал. Две цифры – три и один. Под ними – "февраля". Сто семьдесят пять лет со дня рождения Суль Ния – великого китайского мудреца и философа. На обратной стороне – рецепт клубничного пирога из законсервированных ягод. Я засопел от натуги.

И кинулся к мусорному ведру. Оно было пустым – наверное, с утра его вынесла мама. Перспектива найти вчерашний листок отпадала.

"Интересная шутка", – думал я, разгребая снег перед собой. Я пробрался, наконец, к остановке. Подошел трамвай, изукрашенный морозом, словно пасхальное яйцо. В салоне было тепло и свободно. Я опустился на пластиковое сиденье и поставил дипломат себе на колени.

– Расплачиваемся за проезд, – прозвучал за спиной голос кондуктора. – Что у вас за проезд, молодой человек?

– Проездной, – автоматически брякнул я.

И тут же подумал: "Какой к черту проездной! Месяц-то кончился!" – Предъявите, пожалуйста.

Деваться было некуда. С нехорошим предчувствием я полез в карман куртки. Если возмутится, что показываю ему просроченный проездной, то будет весьма неприятно выслушивать мораль на тему лжи сотрудникам транспорта, находящимся на работе. А если не возмутится, то и того хуже.

Я развернул свой студенческий, внутрь которого был вложен синенький проездной на февраль месяц, и услышал: "Хорошо. Спасибо". Сердце мое екнуло и запрыгало в груди.

– Чего хорошо-то?! – чуть было не заорал я кондуктору вслед, но вовремя сдержался, так как не был уверен, рассмотрел ли он мой билет или отвернулся, как только я вытащил студенческий.

У дверей института я встретил Катю.

– Здравствуй, Катенька! Здравствуй, милая, – прошептал я ей, незаметно подойдя сзади.

Она обернулась и, вместо приветствия, поцеловала меня. Ее губы были мягкими, и перед этим мягким теплом вмиг отступили все заботы. Я даже усомнился в глупом утреннем происшествии, и понял, что мне нечего подарить ей в этот снежный весенний день.

– Вьюжный выдался февраль, – сказала она, оторвавшись от моих губ.

Я сглотнул комок в горле.

– Ага, – сипло прошептал я в ответ.

– Идем, – она схватила меня под локоть и потащила в аудиторию.

В кабинете царила непонятная суета. Я поймал вечно спешащего Серегу и спросил его, что случилось.

– Ты что, не в курсе?! – задыхаясь от бега, выпалил он. – Деканат устраивает контрольный срез по "вышке", – и он помчался куда-то дальше.

Екатерина вывалила на стол толстый том Пикунова и принялась его листать. Я сел и стал просто ждать начала урока.

Вошел наш седовласый лектор и велел приготовить нам двойные листочки.

– Подпишите их, как обычно, – сказал он, – и поставьте дату. Сегодня, – он поднял рукав, чтобы посмотреть на свои часы, – тридцать первое февраля, – произнес он буднично.

Катя уже давно поставила "31-02-24" и сидела, устремив взгляд на доску. Я обернулся. У Наташи на листе я заметил только одно слово "февраль" и не стал смотреть дальше. Добил меня Серега, который, высунув от старания набок кончик языка, выводил каллиграфическим почерком число тридцать один.

Я вскочил во весь рост, не чуя себя от бешенства.

– Да вы что, с ума, что ли, все посходили, – дурным голосом завопил я, – какое к дьяволу тридцать первое февраля?! В феврале только двадцать девять дней!!

Катя испуганно смотрела на меня снизу. Федор Семенович удивленно хмурил густые брови. Больше я ничего не помню.

В кабинете у психолога было очень уютно: мягкий диван, зеленые шторы на окнах, его спокойный бас – вся обстановка очень расслабляла.

– Итак, – сказал он, – давайте уточним. Вы уверяете, что в месяце не может быть тридцати одного дня?

– Нет, почему же, – возразил я, – в январе, марте – пожалуйста, но не в феврале же!

– А сколько должно быть в феврале? – вкрадчиво поинтересовался он.

– Двадцать восемь или двадцать девять.

– Или?

– Ну, високосные годы, там…

– Какие?

– Високосные. Високосным называется год, который нацело делится… – я спохватился, подумав, какой же нонсенс происходит. Я объясняю мужику, лет на тридцать старше меня, что такое високосный год. Бред!

– Продолжайте, что же вы остановились. Это весьма интересно.

– Интересно?! -вспылил я. – Если бы мне вчера сказали, что кому-то будет интересно слушать, что в апреле тридцать дней, а в октябре тридцать один, то я бы рассмеялся ему в лицо, – я заставил себя успокоиться и откинулся на спинку.

– Тридцать? – недоуменно переспросил он. – Вы же говорили…

– Ничего я не говорил, – отрезал я, – и впредь не скажу по этому поводу.

Психолог пригласил в кабинет мою мать. Она вошла и посмотрела на меня печальными серыми глазами.

– Все в порядке, ма, – сказал я.

– Ничего страшного, – добавил психолог. – Легкий стресс, переутомление. Дезориентация во времени у мальчика отсутствует. Что же касается недоразумения насчет дат, то здесь, возможно, сказалась институтская нагрузка. Вероятно, мальчик любит читать фантастику?

– Не оторвешь! – согласилась мать.

– Вот! – веско сказал он. – Это могло отразиться на неустоявшейся психике. В целом же, все нормально. Ему нужен небольшой отдых.

Я с интересом слушал всю эту ахинею о своей неустоявшейся психике, а затем деловито произнес:

– Так может, кто мне расскажет, почему в мартобре сорок шесть с четвертью дней, а в июрле только три и семь в периоде?

– С удовольствием, – сказал психолог. – А вы наведаетесь ко мне через полгода.

Я поднялся с дивана.

– Обязательно, – ответила ему моя мать.

На опушке леса пылал костер. Ввосьмером в сгустившейся тьме мы сидели вокруг него и пили – кто чай из термосов, а кто – "Черниговское" из темных бутылок. Из колонок приемника, настроенного на эфэмовскую станцию, тихо сочилась мелодия.

– Что было дальше, солнышко? – спросила меня Катя.

В общем-то, мне не хотелось ничего рассказывать, но от "солнышка" и ее рук, обнимавших меня, я разомлел, и, закрыв глаза, продолжил.

– Так сколько дней в году? – мягко спросил меня психолог.

– Триста семьдесят два, – ответил я.

– А в тех, число которых делится на четыре?

– Триста семьдесят два.

– А в…

– В любом году одинаково, – перебил я его.

– А сколько дней в месяце?

– Тридцать один, – покорно сказал я.

– И в феврале? – коварно спросил психолог.

– И в феврале, – обречено согласился я.

– Хорошо, – кивнул он. – А теперь скажите, вы во все это верите?

– Да нихрена подобного! – облегченно воскликнул я.

Я открыл глаза и оглядел лица своих друзей, озаренные пламенем костра. Они улыбались. Катя притянула меня к себе и поцеловала.

В приемнике зазвучали тоны точного времени.

– В Киеве полночь, – сказали динамики, – вы слушаете "Русское Радио".

Я осторожно взял Катю за руку и коснулся губами ее ладони. На ее запястье в свете луны сверкали серебряные часики, циферблат которых был пронумерован от одного до десяти часов. Прижмурившись, я разглядывал их с наслаждением умалишенного.

– Что-то не так, дорогой? – прошептала мне на ухо Катя.

– Все хорошо, – ответил я.

А сам подумал, что за полгода можно привыкнуть к чему угодно. Даже к тому, что солнце встает на севере.

Ведь какая в конце концов разница?..

21:04 06-08-99

Бендеры, Молдова